Европейские историки девятнадцатого и начала двадцатого веков стремились показать, как Александр и его эллинистические преемники принесли «свет цивилизации» «бедным, темным, отсталым» народам. Это была расистская позиция и защита, сознательная или нет, империализма девятнадцатого и двадцатого веков. В наше время Питер Грин называет идею преднамеренной попытки эллинизации Египта и Азии «пагубным мифом», и я должен с ним согласиться. Птолемей, конечно, никогда не стремился каким–либо образом объединить расы своего царства. Я попытался представить Птолемея практичным, терпеливым, уравновешенным полководцем и администратором. Он был македонянином, проникшимся глубоким уважением к греческой культуре. Не подлежит сомнению, что он считал себя и своих соотечественников выше египтян, иудеев и азиатов. Птолемей не считал себя египтянином и твердо намеревался сохранить в качестве топовой культуры в своем царстве греческий язык. Но, как признает даже Тернер, в стране, где македонцев и греков было значительно больше, Птолемею приходилось «искать сотрудничества с управляемыми». В этой биографии предпринята попытка показать, что Птолемей стремился достичь своих целей с минимумом насилия.
Македонское завоевание Египта, хотя и практически бескровное, было преднамеренным актом завоевания и агрессии. Птолемей был самодержавным правителем, который не сочувствовал правам, свободам и привилегиям своих македонских подданных. Не может быть никаких сомнений, что Птолемей твердо стоял у руля, будучи абсолютным монархом. Не подлежит сомнению и то, что иудеи, азиаты и коренные египтяне были в лучшем случае гражданами второго сорта. Мы могли бы сравнить Египет времен Птолемея с изолированной Южной Африкой. Учитывая условия конца IV — начала III веков до н. э., было бы невозможно ожидать, что Птолемей создал бы в Египте демократическую республику со свободой и равенством для всех рас, религий и полов. Это нереалистичное ожидание.
Птолемей был самодержцем, который правил страной без свободы и равенства. В отличие от предшествовавших ему персов, римлян и (на протяжении веков) пришедших позже мусульман Птолемеи были исконными фараонами. Присутствие Птолемея облегчало обмен идеями, который шел в обоих направлениях. На европейскую концепцию и практику монархии глубоко повлияла египетская модель. Но это была не македонская модель царя как главнокомандующего, которая стала типичной в эллинистическом мире; это была египетская концепция царя как бога.
Эта идея, в свою очередь, повлияла на римских императоров, большинство из которых ждали смерти, чтобы стать богами, но некоторые из них, как Калигула, предпочитали обожествление при жизни. Христианский монотеизм исключал божественных монархов, но средневековый король был особенно близок к богу, своему особому представителю на земле. Это было египетское, а не греческое или римское влияние.
Египетская религия повлияла на христианство. Исида, особенно после того, как она была переосмыслена и введена в Европу Птолемеями, оказала огромное влияние. Она предлагала личную религию и обещала бессмертие для индивидуальной души. Она была любящей матерью, и ее частые изображения с грудным младенцем Гором или Гарпократом, несомненно, были иконографической моделью для Девы Марии и Младенца Христа.
Египет также испытал глубокое влияние своих контактов с греками и македонцами. Египет был эллинизирован настолько, что мог принять иностранную монотеистическую религию, например, христианство. Трудно представить себе Египет, совершивший этот переход, если бы он не стал частью греко–римского мира. Нет никаких свидетельств того, что персидский монотеизм, например, имел какое–либо значительное влияние на Египет в века до Птолемея.
От христианства до ислама это не столь большой скачок, как от крайнего многобожия до радикального монотеизма. Египет остается самым открытым и космополитичным из мусульманских стран. Существование Александрии должно быть как–то связано с этим. Александрия оставалась космополитичным городом по крайней мере до 1950‑х годов. Возможно, правда, что Европа научилась у Египта большему, чем Египет у Европы, но оба они были глубоко изменены контактом.
Я верю, что Птолемей серьезно относился к своим обязанностям. Он был трудолюбивым администратором. Он унаследовал в Египте сложную бюрократию. Насколько он изменил ее, узнать невозможно. У нас есть очень много папирусов из птолемеевского Египта, начиная с правления Птолемея II Филадельфа. От правления первого Птолемея осталось очень мало.
Египет был разделен на части, называемые номами. Например, мы знаем о Мемфисском и Арсиноитском номах (т. е. район Файюм к юго–западу от Мемфиса), но точную демаркацию номов в птолемеевский период по сохранившимся свидетельствам точно восстановить невозможно. В ранний птолемеевский период их было, вероятно, около сорока, а может быть, и чуть больше, «разделенных почти поровну между верхним (южным) и нижним (северным) Египтом».
Большая часть этой системы восходит к более ранним временам фараонов. Ном делился на топархии, и эти топархии делились на деревни. В каждом номе было три независимых друг от друга чиновника: номарх, или губернатор, эконом, или казначей, и basilikos grammateus, или писец. Эти три чиновника находились под юрисдикцией диойкета, или министра внутренних дел, который жил в Александрии. Частная собственность существовала, но большая часть земель принадлежала царю. Птолемей унаследовал полностью развитую систему и вносил изменения по мере развития событий.
Главным македонским нововведением здесь, по–видимому, было добавление strategos, или генерала, для каждого нома. Со временем, много позже правления Птолемея I, стратеги становились все более могущественными за счет других чиновников, особенно номарха.
Сама Александрия была разделена на пять частей, названных в честь первых пяти букв алфавита: Альфа, Бета, Гамма, Дельта и Эпсилон. В Александрии был свод законов, но неизвестно, был ли он конституцией. Мы знаем, что у Кирены была конституция, и иногда утверждают, что если бы у Кирены была конституция, то, конечно, у Александрии тоже была бы конституция. Это неубедительный аргумент, поскольку Конституция Кирены, возможно, была средством управления изолированной и отдаленной провинцией. Александрия, находясь прямо под носом у царя, не имела этой необходимости. Александрия доминировала в Нижнем Египте. Птолемаида была создана для поддержания македонского присутствия в Верхнем Египте.
Кирена, Кипр и Келесирия находились под юрисдикцией военных губернаторов, назначаемых непосредственно царем. Были также министры финансов, которые не подчинялись военному губернатору. Это соглашение, по–видимому, должно было препятствовать сепаратистским восстаниям, хотя подобное соглашение не помешало Клеомену захватить Египет до прибытия Птолемея. В этих провинциях тоже время от времени вспыхивали восстания. Нет никаких свидетельств того, что эта система вступила в силу во времена правления Птолемея Сотера. Фактически, управление каждым колониальным владением, основанное на существовавших ранее местных условиях, является уникальным.
На Кипре традиционные цари, хотя и подчиненные Птолемею, продолжали править вплоть до 312 года. В тот год Птолемей сделал Никокреонта, одного из тех традиционных царей, стратегом всего Кипра. После смерти Никокреонта в 310 г. остров перешел под командование Менелая, брата Птолемея. Менелай оставался правителем Кипра до тех пор, пока остров не попал в руки Антигонида в 306 году. Вероятно, ни Никокреонт, ни Менелай не были стратегами в более позднем птолемеевском смысле.
Кирена и соседние с ней города, известные под общим названием Киренаика, также подчинялись Александру. Однако вскоре он восстал под предводительством спартанского солдата удачи по имени Тиброн. Некоторые киренские олигархи обратились к Птолемею, который послал подавить восстание Офеллу. Офелла оставался в Киренаике в качестве губернатора до своей смерти около 308 года. За это время произошло несколько восстаний, и не совсем ясно, присоединился ли к ним Офелла или выступил против них.
Птолемей даровал киренцам конституцию, в которой он сам назван их стратегом. Офеллу сменил Магас, сын Береники от первого мужа, на посту губернатора Кирены. Магас остался верен отчиму. Он восстал, однако, при Птолемее II Филадельфе, но оба примирились до смерти Магаса около 253 года.
Нет никаких реальных свидетельств того, что Птолемей управлял Палестиной, Финикией и всей Сирией.
Можно было бы ожидать там более сильного военного присутствия, поскольку этот регион был самым ожесточенно оспариваемым владением Птолемеев.

Александрия

Александрия лежала по диагонали между Средиземным морем на севере и западе и Мареотидским озером на юге и востоке. Город лежал к Западу, примерно в шестнадцати милях от Канопского устья Нила, с которым он был соединен каналом, и к северо–западу от Навкратиса, который был главным торговым центром греков в Египте. Он включал в себя небольшую рыбацкую деревню Ракотис, которая стала юго–западным районом города, в котором позже был возведен Великий Храм Сараписа. Это также та часть города, где до сих пор можно найти «колонну Помпея», которая на самом деле посвящена императору Диоклетиану.
Продолговатый остров Фарос лежал у самого берега. Город соединялся с островом Гептастадионом, молом в семь стадий, как следует из названия, или около семи восьмых мили. «Письмо Аристея» упоминает Деметрия Фалерского, пересекающего Гептастадион. Поскольку Деметрий ненамного пережил Птолемея, то вполне вероятно, что Гептастадион был построен при нем. С древних времен этот район заилен, так что между островом и материком больше нет разницы. Гептастадион создал две гавани: большую гавань на востоке и Эвностий («счастливое возвращение») на западе. Восточная оконечность Фароса, на которой должен был быть построен маяк, лежала ближе к материку и тем самым создавала более защищенную гавань (Strabo 17.1.6).
Город был выложен в виде сетки. Улицы были пригодны как для лошадей и колесниц, так и для пешеходов (Strabo 17.1.8). Две главные улицы пересекались под прямым углом. Поперечная улица Сема (или Сома) пересекала Канопскую улицу в центре города, рядом с Мавзолеем Александра. Канопская улица тянулась от Ворот Солнца на востоке до Ворот Луны на западе.
Существование ворот подразумевает наличие стены. И Арриан, и Диодор говорят нам, что Александр разработал план городских стен, но Тацит утверждает, что именно Птолемей построил их вместе с культами и святынями (Arr. 3.1.5; Diod. 17.52.3; Tac. Hist. 4.83). Страбон не упоминает о стенах, и нет никакого их древнего описания. В первом из своих ямбов Каллимах, великий александрийский поэт III века, призывает ученых города собраться в святилище за стенами города.

Музей и его библиотека

Царские дворцы в северо–восточном секторе Александрии занимали четвертую или более часть города, и этот район позже был назван Брухейоном (Strabo 17.1.8). Мало что известно о стиле или размерах зданий. Вполне возможно, что дворцовый комплекс включал в себя мавзолей, а также музей и библиотеку. Страбон помещает музей в пределах дворцов (Strabo 17.1.8). Здесь были общественная аллея, столовая и лекционные залы. Члены общины делили общую собственность, а их предводителем был жрец, избранный Птолемеем.
Мы не знаем, когда Птолемей перенес свою столицу из Мемфиса в Александрию. Фрэзер считает, что в 319 г. Стела сатрапа помещает это событие в 313 году. Хотя этот источник не безупречен, 313‑й год — это достаточно близкое предположение.
Птолемей написал Феофрасту, преемнику Аристотеля на посту главы Ликея, пытаясь переманить его в Александрию (Diog. Laert. 5.37). Феофраст отказался, но предложил вместо себя Деметрия Фалерского (Ael. VH 3.17). Смерть Кассандра, покровителя Деметрия, в 297 году сделала предложение беглому олигарху неотразимым (Strabo 9.1.20; Diog. Laert. 5.78).
Фалерский был марионеткой Кассандра, но не был типичным деспотом и тираном. Воспитанник аристотелевского Ликея, он уже в сорок с небольшим был выдающимся философом и писателем. Как ученик Аристотеля, Птолемей находил его родственной душой. Деметрий Фалерский стал важным советником Птолемея и, вероятно, одним из главных интеллектуалов, повлиявших на создание музея. Воздействие Аристотеля и Ликея на музей несомненно. Юношеские занятия Птолемея с Аристотелем в Миезе не прошли даром. Деметрий Фалерский внес важный вклад в интеллектуальную историю Александрии и всего мира. Однако он не был первым библиотекарем, как иногда утверждают. Эта честь досталась Зенодоту Эфесскому. Деметрий Фалерский пережил Птолемея I, столкнулся с неприятностями при его преемнике Птолемеем II и умер в Египте около 280 г. (Diog. Laert. 5.78–79).
Птолемей предоставил Деметрию значительные средства, чтобы начать собирать книги для библиотеки музея. Ликей Аристотеля обладал большой библиотекой, но музей Птолемея должен был его затмить. Птолемеи настолько увлекались книгами, что, говорят, конфисковывали все поступавшие в город книги, сохраняли оригиналы и отдавали первоначальным владельцам копии.
Так, один из Птолемеев внес огромный залог в пятнадцать талантов, чтобы взять на время официальные издания аттических трагедий: Эсхила, Софокла и Еврипида. После того, как они были скопированы, царь решил, что не может расстаться с оригиналами. Он просто послал афинянам копии и лишился состояния, которое дал им в качестве залога. Эти анекдоты могут быть преувеличены, но не подлежит сомнению, что Птолемеи построили самую обширную в древнем мире библиотеку. Возможно, было что–то около 500 000 томов, причем том представлял собой свиток папируса, приблизительно соответствующий «книге» в современном издании классического текста. В Александрии было больше одной библиотеки. В Сарапеуме также была библиотека. Было бы интересно узнать, какое отношение имел к музею и его библиотеке новый культ Сараписа. Музей был, как следует из названия, храмом муз, греческих богинь науки, литературы, музыки и искусства. Главой музея был жрец.
Говорят, что Деметрий Фалерский стал приверженцем Сараписа. Он потерял зрение, но восстановил его, возможно, благодаря ритуалу инкубации, ночевке в Сарапеуме (Diog. Laert. 5.76). Он написал в честь бога несколько стихотворений.
Мы знаем, что в Сарапеуме была вторая библиотека. Она называлась дочерней библиотекой; а та, что в Музее — материнской. Нет никаких свидетельств того, что книги дочерней библиотеки были исключительно о Сараписе или о религии.
Возможно, что, помимо греческих Муз, Птолемей хотел связать свой музей и библиотеку со своим богом Сараписом, богом, который объединил бы греков и египтян. Деметрий Фалерский, философ и утонченный интеллектуал, кажется маловероятным новообращенным в новую популярную религию. Возможно, Птолемей «предложил» Деметрию, основателю музея, обратиться к поклонению одному из вдохновляющих божеств.
Музей, как и культ Сараписа, был жемчужиной в короне Птолемея, маяком, возвещавшим о богатстве и важности его нового государства. Это был мерчандайзинг, предназначенный для того, чтобы завоевать его одобрение у греков и его коллег — македонских преемников. Точно так же, как просвещенные деспоты XVIII века строили школы и дороги, провозглашая религиозную свободу и интеллектуальную доблесть, эллинистические цари соперничали друг с другом, чтобы показать, кто может создать самые большие структуры и самые большие учреждения.
Это был рассвет эпохи рекламы, где внешность была важнее реальности, эпохи новизны, гипербол и безжалостного самовозвеличивания. Короче говоря, это был век, имевший много общего с нашим. Птолемей, будучи консервативным македонцем, возможно, относился к музею с подозрением, к грекам и египтянам — со снисхождением, а к культу Сараписа — с иронией, но его личные взгляды больше не имели значения. Он был генеральным директором предприятия под названием «Египет» и целиком посвятил себя его успеху.
Некоторые недавние исследования больше запутали, чем осветили то немногое, что известно об истории библиотеки. Так, Лючано Канфора своим опусом «Исчезнувшая библиотека: чудо древнего мира», по–видимому, надеялся добиться популярности книги Умберто Эко «Имя розы». Как история александрийской библиотеки она напрасно запутана и ужасающе малоинформативна. Канфора начинает свою книгу с обсуждения Мавзолея Рамсеса II в Фивах. Только на 79‑й странице читатель узнает, что «сома (тело) Александра должна была быть найдена в пределах музея, точно так же, как сома Рамзеса должна была быть найдена в зале Мавзолея». Если Мавзолей Александра был смоделирован по образцу мавзолея Рамзеса II, тогда эта идея столь же сомнительна, сколь и не имеет отношения к истории библиотеки. Далее, Канфора оставляет у читателя отчетливое впечатление, что библиотека была разрушена в 640 году Амром ибн аль-Асом при халифе Омаре. Однако, в IV веке историк Аммиан Марцеллин писал, что в его время район Александрии, называемый Брухейон, где находилась библиотека, практически разрушен; два десятилетия спустя епископ Епифаний назвал тот же район пустыней.
Музей Птолемея и его библиотека изменили интеллектуальный облик древнего мира. Она консолидировала греческую культуру, добавляя к ней элементы из многих других культур, и сохранила от забвения многие произведения. Музей способствовал новому критическому подходу к литературе, поощряя поэзию. Феокрит, Каллимах, Аполлоний Родосский и Мосх стимулировали Вергилия, Шекспира, Мильтона, Драйдена и Шелли. Возможно, что более важно, музей дал начало новой эре науки. Евклид, Архимед, Эратосфен и Аристарх — все они были связаны с Музеем. Они измерили окружность Земли, открыли значение числа «пи» и предположили, что Земля вращается вокруг Солнца.

Маяк

«Есть в бурлящих морях у устья Нила остров, называемый Фарос», — говорит Гомер в четвертой книге «Одиссеи». Бог Протей, морской старец, проживал там. Подобно Александрии и самому морю, он принимал множество обличий. Менелай, возвращаясь домой из Трои, хватает Протея и держит его, в то время как Бог превращается в различные формы: змею, кабана, дерево и даже бегущую воду. В конце концов Менелай заставляет бога сказать ему, как безопасно вернуться домой. Сначала ему придется вернуться в Египет, плыть по Нилу и приносить жертвы богам.
Согласно одной традиции, Александр Македонский вспомнил этот эпизод во сне и решил посетить остров (Plut. Alex. 26). Его поездка на Фарос вдохновила его выбрать это место для нового города, который будет назван в его честь. В конце концов на восточной оконечности острова был построен большой маяк. Действительно, Фарос стал синонимом маяка. Французская phare и итальянская faro до сих пор подтверждают эту связь. В Александрии вода у входа в восточную гавань, или большую гавань, как ее называли, была мелкой, и там были скалы, затруднявшие кораблям путь к берегу.
Дата возведения маяка точно не установлена. Словарь Суда датировал это сооружение возвращением Пирра в Эпир в 297 году, тем самым явно приписывая его правлению Птолемея I (Suda s.v. Pharos). Работа над маяком, вероятно, заняла несколько десятилетий и, возможно, не была завершена до правления Птолемея II Филадельфа. Он был сделан из белого камня, мрамора или известняка. Он был высотой в несколько этажей и, по словам Страбона, был построен Состратом Книдским для обеспечения безопасности мореплавателей (Strabo 17.1.6). Лукиан добавляет, что маяк был посвящен theois sotersi, богам–спасителям (Lucian Historia 62). Птолемей Сотер и его жена Береника могут быть богами–спасителями, но есть и другие теории. Богами–спасителями могли быть Кастор и Поллукс, Диоскуры, которые защищали моряков. Вполне возможно даже, что Лукиан неверно истолковал надпись, и она должна была гласить «Зевсу Спасителю», ибо считается, что на самом верху здания стояла статуя Зевса Сотера.
Он поднимался в три этажа на высоту около четырехсот футов (Steph. Byz. s.v. Pharos). По сравнению с 480 футами Великой Пирамиды в Гизе и 555 футами монумента Вашингтона это впечатляющее достижение. Самая низкая секция была квадратной. Спиральный подъем вел на второй, восьмиугольный этаж, а затем на третий, верхний, который имел цилиндрическую форму. Светом, вероятно, был огонь, хотя зеркала также использовались для усиления или расширения диапазона пламени, которое можно было видеть на многие мили, согласно Иосифу Флавию (Bell. Jud. 4.10.5) на триста стадий или около тридцати семи миль. Некоторые предположили, что зеркало на самом деле могло быть устройством, подобным телескопу, но это кажется маловероятным.
Общий эффект, должно быть, был впечатляющим, и по праву это здание было включено в число Семи чудес древнего мира. Фаросский маяк простоял полторы тысячи лет, упрямо напоминая о мечтах и достижениях Птолемея.

Культ Сараписа и Исиды

Возможно, именно во время своего пребывания в Мемфисе Птолемей задумал проект культа Сараписа и Исиды. Это было одно из его самых блестящих, эффективных и прочных нововведений. Был ли это исключительно циничный шаг, направленный на распространение египетской пропаганды по всему Средиземноморью, или же возможно, что Птолемей пережил какое–то подлинное «воцерковление»? Источники о происхождении этого культа необычайно запутанны, но доминирующая теория состоит в том, что он произошел от поклонения Апису, центр которого находился в Мемфисе. Когда Апис, священный бык, умер, он стал ассоциироваться с Осирисом как Осор–Хапи или Сарапис, если по–гречески. Это может объяснить название, но обожествленный бык Мемфиса очень далек от птолемеевского культа Сараписа.
Тацит и Плутарх рассказывают по существу одну и ту же историю (Tac. Hist. 4.83–4; Plut. Is. et Os. 361F-362B). В ней Птолемею снится красивый юноша (на самом деле бог), который велит сатрапу доставить его изображение в Египет. Птолемей (у Тацита) советуется с неким Тимофеем Афинским, членом семьи Эвмолпидов, одного из жреческих родов, связанных с Элевсинскими мистериями. Птолемей привез его в Египет для наблюдения за ритуалами. Тимофей рассказывает ему о храме Плутона (Гадеса, по–латыни Юпитер Дит) в городе Синопе на Черном море. В храме есть статуя бога, рядом с которой стоит Персефона. Птолемей, занятый другими делами, забывает обо всем этом, пока Бог не возвращается к нему во сне, на этот раз угрожая ему, что, если он не будет действовать, его царство не будет процветать. Птолемей посылает своих представителей в Синопу с поручением остановиться по пути в Дельфах. Оракул Аполлона велит им вернуть статую бога в Египет, но оставить в покое Персефону. Царь региона неохотно расстался со статуей. После трехлетней задержки Бог, устав ждать, сам садится на египетский корабль. Послы Птолемея возвращают статую обратно, и она становится центром огромного храма Сараписа, в александрийском квартале Ракотис. Согласно другой истории, изложенной Тацитом, Сарапис возник в Мемфисе (Tac. Hist. 4.84).
Какие выводы мы можем сделать из этого материала? Вполне вероятно, что Птолемей искал помощи в развитии этого культа извне и выдерживал эту идею несколько лет, прежде чем представить ее широкой публике. Помимо Тимофея, принесшего с собой богатые традиции Элевсинских мистерий, Птолемей нанял на службу местного египетского жреца Манефона (Plut. Is. et Os. 362A). Манефон, чья более поздняя летопись Египта является незаменимым источником по истории его страны, был явно весьма сведущ в местных знаниях.
Использование этих двух конкретных людей предполагает, что Птолемей искал религиозный культ, который был бы привлекателен как для греков, так и для египтян. Вероятно, на него повлияло внимание Александра к Зевсу–Амону, и, возможно, по той же причине. Возможно, Птолемей предвидел, что когда–нибудь он станет царем, а не сатрапом. Поскольку Зевс–Амон даровал Александру божественный статус, Сарапис мог когда–нибудь сделать то же самое для Птолемея.
Есть все основания полагать, что египтяне приняли бы чужого бога вместе со своим новым чужеземным правителем. В Сараписе они узнают Осириса. У Птолемея была статуя Сараписа, сделанная скульптором Бряксисом, который показывает характеристики Зевса и Гадеса. Грекам было бы легче поклоняться этому образу, чем Осирису с зеленой кожей.
Но если этот культ был создан цинично, в политических целях, и если сон, о котором сообщает Тацит, является строго птолемеевской пропагандой, то почему Синопа? Если Птолемей решил объединить свой народ с помощью греко–египетского бога, то почему он выбрал местом своего происхождения культурную заводь на Черном море? Это та часть истории, которая кажется совершенно нелогичной. Иногда высказывалось предположение, что этот культ может иметь какое–то отношение к Синопскому району Мемфиса. Это объяснение имело бы больше смысла, и оно также соответствовало бы альтернативной версии Тацита. Однако никто, по–видимому, не хочет продвигать эту теорию слишком далеко, поскольку и Плутарх, и Тацит ясно указывают на Синопу на Черном море.
При написании данной книги этот вопрос беспокоил меня больше, чем любая другая проблема. Мне пришло в голову, что эта косвенная улика может скрывать зерно истины и что Птолемей воцерковился по–настоящему. Но после долгих размышлений и обсуждения этой проблемы с моими коллегами я пришел к выводу, что этот сценарий сомнителен. Птолемей не был подходящим кандидатом для религиозного мистицизма.
Тот факт, что Тимофей был в Египте до сновидения, подразумевает, что Птолемей уже интересовался ритуалом. Возможно, жрец повлиял на сатрапа в выборе далекого и экзотического культа, который затем с помощью местного Манефона превратился в нечто приемлемое как для греков, так и для египтян. Но нельзя просто изобрести нового бога. Возможно, Птолемей и Тимофей выбрали Синопу потому, что она была отдаленной и малоизвестной. Профессор Питер Грин в личном письме любезно ответил на мой вопрос:
«Отсюда и Синопа: достаточно далекая, с преобладанием греков, но находящаяся в непосредственном контакте с дикой частью внутренних районов Малой Азии, где в изобилии процветали экзотические божества. Птолемею нужна была свобода действий, особенно с тех пор, как он, лишенный воображения, сконструировал свое божество (как мог бы сделать фальсификатор) из различных существующих моделей, включая, конечно, туземную традицию Осириса–Аписа».
Другая интригующая часть этой истории — предписание Дельф оставить Персефону в Синопе. Тацит называет ее «его сестрой», что странно, поскольку Деметра, а не Персефона, была бы сестрой Аполлона. Но что бы это ни значило, Сарапис волен взять в жены Исиду.
Исида не нуждалась в существенной эллинизации. Хотя в некоторых ранних иконографиях Птолемеев она выглядит скорее гречанкой, чем египтянкой, в оригинальной Исиде мало что могло бы вызвать отвращение у греков. Она вся — женщина. Она — мать, дева, блудница и девственница, жена и мать, всезнающая и всепрощающая. Это Афина, Гера, Артемида, Деметра, Афродита, Персефона и Геката (Apul. Met. 11.5-6). Она стала всем для всех людей, и поклонение ей распространилось по всему Средиземноморью. Пять столетий спустя Исида оставалась главным конкурентом христианства за умы и души мужчин и женщин Римской империи. Она, а не Сарапис, стала главным центром интереса. Но именно в контексте этого нового культа Птолемеев Исида была переведена из египетской богини в универсальную религию.

Птолемей–бог

Филадельф вознаградил своего отца за то, что тот избрал его своим наследником, обожествив его после смерти (Theocr. 17.121–5; SIG-3 390.27–56). Эти двое были совместными царями в течение последних двух лет жизни Сотера (285-283 гг.). Птолемей I, вероятно, мог бы быть обожествлен при жизни, если бы захотел. Трудно поверить, что старый Птолемей действительно считал себя богом.
Как и Август три столетия спустя, он, вероятно, сопротивлялся этой идее (по крайней мере, дома) в течение всей своей жизни. Но Птолемей считал обожествленного Александра полезным символом и орудием. Точно так же более поздние Птолемеи нуждались в Сотере как в боге и основателе царского культа. Филадельф обожествил также свою мать, и Береника и Сотер были известны вместе как боги–спасители.
Около 280 года Птолемей II учредил праздник Птолемеи в честь своего отца. Был ли это формальный процесс обожествления, или он уже имел место, неизвестно. Нам известен только один ответ на этот праздник — ответ Лиги островитян, которая попала в руки Птолемеев в результате растущей концентрации Деметрия Полиоркета в материковой Греции в начале 280‑х годов.
Члены Лиги утверждают, что они первыми удостоили Птолемея Сотера божественных почестей (SIG-3 390.28–29). Они пошлют представителей, которые принесут жертвы Птолемею в Александрии и преподнесут ему (вероятно, его гробнице) золотой венец. Они запишут это событие на стеле, которую установят рядом с алтарем Птолемея Сотера на острове Делос. Они пошлют спортсменов участвовать в его играх, которые, как говорят, по статусу не уступали олимпийским.
Трудно сказать, был ли бы сам Птолемей удивлен, рассержен или удовлетворен. Я подозреваю, что ему было бы забавно видеть греков, приносящих жертвы на его алтаре. Его потомки отнесутся к обожествлению очень серьезно. Они даже не собирались ждать до самой смерти и были живыми богами. Но старый солдат и бюрократ, вероятно, посмеялся бы над их претензиями. Чего он, возможно, не понимал, так это того, что даже после смерти он будет продолжать служить. Птолемей будет продолжать работать в качестве преданного государственного служащего. Он помог создать эллинистический век, причем в более конструктивном плане, чем даже Александр Великий, в тени которого он так долго находился. Эта эпоха, эта культура и Римская империя, унаследовавшая ее, остро нуждались в спасении и Боге–Спасителе.

Птолемей на монетах

Лицо Птолемея на его монетах кажется реальным человеком, не похожим на богоподобного Александра или Деметрия Полиорсета, молодого Аполлона. Портрет едва ли можно назвать лестным, тем более идеализированным. У него огромный, сломанный и кривой нос. Он похож на клюв орла, который появляется на другой стороне монеты и который был семейной эмблемой. Согласно легенде, это был орел, который спас Птолемея после того, как он был выброшен в детстве. Подбородок тоже большой и тянется к носу почти как у марионетки в шоу «Панч и Джуди», но другие черты лица смеха не вызывают: рот, мясистый и чувственный, и глаза, грустные, нежные и усталые.

Птолемей историк

Мы не знаем, в какой момент Птолемей написал свою историю войн Александра Македонского. До недавнего времени широко считалось, что он написал ее на закате жизни. Было мнение, что Птолемей взялся за перо, чтобы исправить положение в александрографии, потому что о подвигах Александра уже ходило много диких и фантастических историй. Птолемей написал объективный, точный отчет с подчеркиванием военных аспектов. Возможно, он преувеличивал свою роль за счет своих товарищей–генералов, но мы могли бы ожидать того же от мемуаров любого государственного деятеля. Птолемей восхищался Александром и оправдывал его, не делая, однако, из него сверхчеловека. Говорили, что в первую очередь он стремился ответить на необоснованные нападки, но в то же время уберечь историчного Александра от мифотворцев и Андерсонов.
Эрнст Бэдиан создал новую интерпретацию истории Птолемея. Он считает работу Птолемея предвзятой, лживой и вызывающей споры. Бэдиан предполагает, что история Птолемея могла быть написана в 320‑х годах или вскоре после этого и может представлять собой пропаганду против его врагов Пердикки и Антигона. В свою очередь Тарн был большим поклонником Александра и, следовательно, его апологетом. Бэдиан, как хулитель Александра, хочет опорочить Птолемея и искать истинный портрет завоевателя среди произведений, которые не так к нему лестны.
Хотя работа Птолемея упоминается и другими древними авторами, нашим единственным надежным источником информации о ней является Арриан. Но даже у него количество фактических ссылок невелико. По его методике если Птолемей и Аристобул согласны друг с другом, то Арриан не опасается, что этот рассказ точен. Если два его главных источника расходятся, он выберет тот, который кажется наиболее вероятным и интересным. Он считает Птолемея и Аристобула самыми надежными источниками, и из этих двух Птолемей для него предпочтительнее, поскольку царю–де постыднее лгать.
Мотив Арриана, избравшего своим первоисточником Птолемея, кажется современному уху наивным, а может быть, даже смехотворным. Но история Арриана не детский лепет. Это трезвый и фактический отчет о царствовании Александра, который в мельчайших подробностях подчеркивает военные вопросы. Отнюдь не склоняясь к сказочным и чудесным историям, присутствующим в других историях Александра, повествование Арриана настолько скрупулезно, что превращает то, что должно быть захватывающим, в нечто сухое и, откровенно говоря, скучное. Поскольку Аристобул был, по–видимому, архитектором или кем–то вроде зампотеха, принято считать, что главным источником Арриана в военных делах был Птолемей. Это предположение заманчиво, но поскольку Арриан никогда не говорит, что будет следовать за Птолемеем по военной части, было бы ошибкой полагать, что Арриан в каком–то смысле парафраз Птолемея.
Диодор, Курций и Юстин представляют так называемую традицию вульгаты, которую лучше всех представляет, пожалуй, Курций. Он был моралистом и хотел показать, что Александр был развращен властью и постепенно и неуклонно деградировал от умеренного юноши до тирана. Его история полна сенсационных событий, и читать ее довольно интересно. Диодор не был оригинальным мыслителем, и лишь копировал свои источники. Тарн считал, что Диодор представил противоречивый портрет Александра, соединив проалександровского Аристобула с антиалександровским Клитархом и добавив рассказ некоего наемника. Эпитома Юстина — самый неудовлетворительный и ненадежный источник. Его работа, может быть, и не является, как выразился Тарн, «кучей мусора», но еще не заслужила хороших отзывов.
Все трое поразительно совпадают во многих подробностях. Если и есть общий источник, то чаще всего считается, что это Клитарх Александрийский, чья работа сочетала сенсационность с неблагоприятным портретом Александра. Бэдиан, предупреждая, что Курция нельзя принимать некритически, стремился восстановить его репутацию как противовеса традиции Птолемея–Арриана. Предположение Тарна о «Рассказе наемника» и о смешанном портрете Александра не нашло широкого признания, но большинство современных историков согласны с тем, что Диодор использовал Клитарха и одну или несколько других потерянных историй. Клитарх — единственный источник, о котором упоминает Диодор в книге XVII, посвященной Александру.
Птолемей был главным источником «хорошей» традиции. «Хорошей“ потому, что он представил благоприятный портрет Александра, и еще и потому, что писал точно и объективно. «Жизнь Александра» Плутарха не вписывается ни в «вульгату», ни в «хорошую» традицию.
Один из наиболее обсуждаемых фрагментов Птолемея касается роли Пердикки в битве при Фивах в 335 году. Арриан, ссылаясь на Птолемея, говорит, что Пердикка по собственной инициативе возглавил решительную атаку против фиванцев (Arr. 1.8.1–2). Этот эпизод нельзя найти у Курция, поскольку он произошел бы в первых двух книгах, которые утрачены.
Рассказ Диодора предполагает, что Пердикка действовал строго по приказу Александра (Diod. 17.12.3). На первый взгляд здесь относительно незначительное расхождение, которое очень часто встречается среди древних историков. Но ученые выстроили огромные здания и на менее многообещающем материале. Бэдиан сначала предположил, что Птолемей мог написать свою историю тогда, когда он захватил тело Александра и привез его в Египет. Позже он расширил временные рамки, предположив, что история Птолемея могла быть написана в любое время от захвата тела Александра до 308 года. Бэдиан верно указывает, что нет никаких свидетельств того, что Птолемей написал свою историю в старости, но нет и никаких свидетельств, подтверждающих его предположение о 321 годе.
Эррингтон развивает теорию Бэдиана и утверждает, что эта центрированная вокруг Александра история приобретает наибольшую актуальность в контексте конфликта Птолемея с Пердиккой (321-320 гг.) и его непосредственных последствий. Ясно, что Птолемей хочет создать очень негативный портрет Пердикки, и это одна из его главных целей в писательстве. Разрушение Фив было серьезным пятном в послужном списке Александра. Если греки предпочли видеть Александра тираном, то лучшего примера не было. Предполагается, что Птолемей пытался создать впечатление, что Пердикка, его соперник, действительно нес ответственность за это гнусное деяние.
Ответ Джозефа Ройзмана на эти обвинения, на мой взгляд, неопровержим. Ройзман убедительно доказывает, что ни один объективный читатель Арриана не пришел бы к выводу, что Пердикка был главным виновником разрушения Фив. Арриан ясно намекает, что фиванцы были сами виноваты. Кроме того, никто в древнем мире не был бы одурачен. По словам Ройзмана, «македонцы не чувствовали угрызений совести за судьбу города, в то время как греки считали ответственным за его разрушение исключительно Александра».
Дошедшие до нас фрагменты истории Александра Птолемея не складываются в связное целое. Необходимо порядком развесить уши, чтобы сделать из этой бесперспективной коллекции какие–либо вдохновляющие выводы. Подход Ройзмана–самый разумный. Даже если взять самый широкий контекст из «Анабасиса» Арриана, включив материал, окружающий каждый пример, фрагменты не складываются в актуальную пропагандистскую статью. Неужели так удивительно, что Птолемей подчеркивал в походах Александра свои собственные подвиги? Стоит ли удивляться, что он преуменьшил заслуги своего соперника Пердикки? Читатель отрывается от фрагментов Птолемея, как и от повествования Арриана, главным образом с чувством, что он прочитал трезвый, фактический, не лишенный смысла отчет о необычайных событиях человеческой истории.
Нет ни единого клочка свидетельств, подтверждающих дату сочинения. Однако представляется маловероятным, что Птолемей смог найти время для написания этой книги в первые, хаотичные годы своего правления в Египте. Еще более маловероятно, что он мог бы найти время для написания полнометражной истории, когда, без особого предупреждения в его провинцию вторгся Пердикка, который в тот момент был самым могущественным человеком на земле.
Кое–кто предположил, что Птолемей, создавая свою книгу, претендовал на то, чтобы стать преемником Александра. Это правда, но только преемником Александра как египетского фараона. Нет никаких свидетельств, что Птолемей когда–либо рассматривал вопрос о том, чтобы стать преемником Александра в качестве царя всей обширной империи, которая простиралась от Македонии до Индии. Все указывает на то, что Птолемей предпочел остаться в Египте в качестве сатрапа, царя, фараона. Титул значения не имел.
Мы не можем знать, когда он написал свою историю. Мы не можем уверенно сказать о ее цели или содержании. Мы ожидали бы объективный, взвешенный, основанный на фактах рассказ, отражающий личность автора, осторожного, неторопливого, но, конечно, не беспристрастного человека, который говорил правду со своей точки зрения.

Наследие Птолемея

В частном письме ко мне Питер Грин назвал Птолемея «коварным и прагматичным старым говнюком». Мы не должны романтизировать Птолемея, но должны попытаться увидеть его в его собственном времени. Птолемей управлял своим царством осторожно и экономно. Он не мог полностью избежать участия в войнах наследников, но низвел это участие до минимума, однако не терял свой шанс, всегда стремясь завоевать больше земель.
Птолемей сделал больше, чем кто–либо из его современников, для развития цивилизации. Возможно, Александр и основал Александрию, но именно Птолемей сделал ее великой. Он украсил ее, по словам Форстера, «архитектурой, наукой и песнями».
Вдохновленный Аристотелем, Птолемей создал музей и его библиотеку. Имитация затмевала оригинал. У Птолемея были средства и желание не только собрать самую большую коллекцию книг и знаний, какую когда–либо знал мир, но и стимулировать новые знания. Музей не только поддерживал поэзию Каллимаха, Аполлония Родосского и Феокрита, но и поощрял научные исследования. Евклид собрал воедино все знания, накопленные греками в области геометрии. Шестьсот лет спустя его последователь Теон придал элементам геометрии Евклида окончательную форму. Дочь Теона, блистательная Гипатия, возможно, последний великий продукт музея, была философом, математиком и ученым. Она была убита, буквально разорвана на части (415 г. н. э.) фанатичными христианами при поддержке их лидера Кирилла. Она совершила непростительный грех — стала язычницей. Кирилл был причислен церковью к лику святых.
Архимед прожил большую часть своей жизни в Сиракузах, но он, вероятно, обучался в Александрии и, несомненно, поддерживал контакт через переписку с ведущими учеными музея. Архимед открыл величину числа «пи» — отношение окружности к диаметру окружности. Он открыл законы рычага и перемещения плавающих тел. Он изобрел архимедов винт, который до сих пор используется в Египте для перекачки и орошения воды.
Эратосфен вычислил окружность Земли в пределах достаточно близкого приближения к современным измерениям. Он был преемником поэта Аполлония Родосского, автора «Аргонавтики», на посту главы библиотеки музея. Эратосфен утверждал, что»до Индии можно добраться, плывя на запад из Испании».
Гиппарх Никейский нанес на карту небеса и размышлял о рождении и смерти звезд. Клавдий Птолемей (чье родство с царской семьей, если оно имеется, неизвестно) написал наиболее полные в древнем мире трактаты по астрономии и географии, труды, которые не были вытеснены в течение четырнадцати столетий. Наконец, Аристарх Самосский выдвинул гелиоцентрическую теорию, согласно которой Земля вращается вокруг Солнца, за восемнадцать столетий до Коперника.
Карл Саган называет музей «заделом блестящей научной цивилизации», а Александрию «величайшим городом, который когда–либо видел западный мир». Это были цветы, которые выросли из семян, посеянных Птолемеем. Так что у нас все же есть причины восхищаться «старым говнюком».