Период культурной истории древних народов, который был разделен Помпеем Трогом на origines и incrementa, сменился периодом империалистической экспансии. Действительно, приливы и отливы imperium является основной концепцией во всей Historiae Philippicae, обеспечивает важный объединяющий принцип в работе и является видным элементом философии истории Трога.
В начале Historiae Philippicae автор обрисовал imperium в следующих словах.
«Власть над племенами и народами (gentium nationumque imperium) находилась изначально в руках царей, которых возносило на вершину величия не заискивание перед народом, а умеренность, признаваемая в них людьми благомыслящими. Народы не были связаны тогда никакими законами: решения правителей заменяли законы. Пределы своих владений (fines imperii) в те времена было более в обычае охранять, чем расширять: для каждого царство его ограничивалось пределами его родины» (I 1. 1-3).
Gentium nationumque imperium, находившаяся в руках царей, безусловно, относится к праву или власти царя отдавать приказы своим подданным. Осмотрительность или благоразумие, умеренность, испытанная и одобренная добрыми людьми, была источником власти царя, что означает, возможно, что царь назначался или утверждался собранием старейшин. Не было никаких писаных законов. [1]
Воля мудрого царя была для народа законом. Fines imperii, однако, означает область, на которую распространялся суверенитет царя. Царство каждого царя было заключено в пределах его собственной страны, и было обычаем защищать, а не расширять границы царства.
Нин, царь ассирийцев, был первым из всех князей, изменивших этот древний и почтенный обычай. Эта перемена была вызвана новой жаждой власти (nova imperii cupido). Он был первым, кто начал войну с соседями (intulit bella finitimis), первым, кто стремился к правлению для своей личной власти (imperium sibi quaerere), первым, кто сохранил владение завоеванными землями (magnitudinem quaesitae dominationis continua possessione firmavit).
Одной из характерных черт царей, которые не стремились к imperium, была та, что они стремились к славе для своего народа (populis suis gloriam quaerebant), а не к владениям для себя.
Итак, изложенная в самом начале Historiae Philippicae концепция imperium имеет три характеристики. Во–первых, imperium первоначально приобретается путем войн с соседними народами. Во–вторых, imperium достигается из эгоистических соображений монарха. В-третьих, imperium как следствие войны сохраняется постоянным обладанием. Новизна этого трехкратного типа политической экспансии подчеркивается в первой главе Historiae примерами того, что Нину предшествовали в истории другие цари — Везозис, царь Египта, и Танай, царь Скифии. Один проник до Понта, другой — до Египта. Но они не воевали с соседними народами, не стремились к новым владениям для себя, они довольствовались славной победой и воздерживались от создания империи (I 1. 6-7).
Описанные в этом отрывке сражения носили характер набегов, а не завоеваний. Вероятно, это был способ ранней войны — совершать набеги друг на друга, но не оккупировать территорию завоеванного народа. Грек, возможно, подумал бы здесь о Троянской войне. Когда греки разрушили Илион, они вернулись домой, и не было никаких попыток ни колонизировать это место, ни создать подчиненное государство или провинцию.
Помпей Трог не упоминает о влиянии миграций на раннюю войну, но он описывает в своих «историях» случаи, когда один народ менял свою родную землю на другую. Мы читаем, что галлы пришли в Италию из–за внутренних распрей и постоянных ссор на своей родной земле.
«Междоусобицы и постоянные гражданские войны заставили галлов перебраться в Италию, чтобы искать там новые жилища: они изгнали с их земель этрусков и основали Медиолан, Ком, Бриксию, Верону, Бергом, Тридент, Вицетию» (XX 5. 7-8).
Когда их родная земля больше не могла содержать огромное их количество, галлы переселились в Иллирию.
«Дело в том, что галлы стали настолько многочисленны, что их уже не вмещали те земли, на которых они родились. Словно следуя обряду «священной весны», они послали триста тысяч человек искать новые места для поселения. Часть из этих трехсот тысяч осела в Италии: они–то и сожгли взятую ими римскую столицу. Другая часть проникла к Иллирийскому заливу, следуя за птицами (ибо галлы всех более искусны в гадании по полету птиц), пробиваясь через варварские племена, и осела в Паннонии» (XXIV 4. 1-3).
Однако эти люди не расширяли границ своей страны. Скорее они нашли себе новые дома.
Вся Historiae Philippicae сгруппирована вокруг преемственности четырех великих империй — Ассирии, Персии, Македонии и Рима.
Ассирийская империя, позднее названная сирийской, просуществовала тринадцать столетий (I 2. 13). Historiae Philippicae начинаются с Нина, царя ассирийцев (I 1.4) и кратко излагают Ассирийскую историю до смерти Сарданапала (I 3. 6)
В восстании против слабого царя Сарданапала мы находим зафиксированный случай, когда подвластный народ в конце концов подчинил себе своих завоевателей. Арбакт, бывший правителем мидян и виновный в смерти Сарданапала, сменил его на троне. Этот князь перенес империю от ассирийцев к мидянам (I 3. 6). В отрывке, описывающем революцию, мы видим, что imperium используется как эквивалент английского слова «empire».
История мидян представлена для нас в эпитоме только историей Астиага, которая охватывает три главы. Кир победил Астиага в битве, и власть мидян подошла к концу через триста пятьдесят лет.
«В этой битве был взят в плен Астиаг, у которого Кир не отнял ничего, кроме его царства, и, поступив с ним скорее как внук, чем как победитель, он сделал его правителем могущественного народа гирканов, ибо он не захотел возвращаться к мидянам. Так окончилось мидийское владычество, просуществовавшая триста пятьдесят лет» (I 6. 16-17).
Персы, пришедшие на смену мидянам, получили в Historiae Philippicae гораздо более подробное описание, ибо персы были важнее ассирийцев или, конечно, мидян. Персы были главным препятствием на пути создания империи Александра и его преемников, но после смерти Дария III персидская власть уступила место македонской.
«Спустя некоторое время после смерти царя Оха он, в память о его доблестном поступке, был избран народом в цари, [2] а чтобы его царское достоинство не потерпело ущерба, он был почтен именем Дария. В течение долгого времени он с переменным счастьем весьма доблестно вел войну с Александром Великим. Наконец, побежденный Александром, он был убит своими родственниками, и вместе с его жизнью кончилось и владычество персов» (X 3. 5-7)
Дарий умер в области, населенной народом, которому было суждено впоследствии обрести империю, и между этими двумя историческими событиями Трог нашел связь в воле богов.
«Однако родственники Дария, желая угодить победителю, сковали царя золотыми цепями и удерживали его в Фаре, парфянской деревне. Я полагаю, что бессмертные боги повелевали, чтобы империя персов прекратила свое существование в стране тех, кто должен был стать их преемником» (XI 15. 1).
История Македонии, Филиппа, Александра, диадохов охватывает большую часть Historiae, книги VII-XLII, которые ведут повествование до момента, когда в череду мировых империй вступает Рим. Римская империя, caput totius orbis (XLIII 1. 2), исключается из работы (кроме зарождения и намеков), с целью поместить неримский мир в соответствующий для римских читателей контекст, согласно объявленному в предисловии намерению.
Развитие империи, которое обозначается в отдельных местах по мере прогресса Historiae Philippicae, резюмируется ближе к концу работы, когда автор вспоминает историю парфян, единственного соперника Рима во времена Трога:
«Парфяне, ныне хозяева Востока, которые как бы разделили с римлянами мировое господство, были первоначально скифскими изгнанниками, на что указывает само их название, ибо на языке скифов изгнанников называют парфами. Во времена ассирийцев и мидян они были самым малоизвестным среди народов Востока. Еще позже, когда мидийская империя перешла к персам, они стали добычей победителя как безымянный этнос и попали под власть более сильных. Наконец они подчинились македонянам, когда те завоевали Восток. Надо восхищаться их мужеством, которое возвысило их до уровня великой державы и они покорили народы, рабами которых были» (XLI 1. 1-6).
Не раз в ходе Historiae Philippicae Трог обращал внимание на причины упадка одной империи и возвышения другой. Давайте рассмотрим некоторые отрывки, в которых зафиксированы размышления о подъеме или падении народов.
Отдельные государства Греции окончательно потеряли свой суверенитет перед натиском Филиппа из–за невоздержанного желания править друг другом, так что они были разрушены междоусобными распрями:
«В то время как каждое из греческих государств хотело сохранить свою гегемонию, все они потеряли свой суверенитет. Причина была в том, что, бросаясь без меры на взаимное уничтожение, они не отдавали себе отчета, кроме как после того, как были покорены, что они погибли; ибо Филипп, царь Македонии, выслеживал, как со сторожевой башни, цель лишить свободы всех их, разжигая раздор между государствами и, подавая помощь самым слабым, принуждал победителей и побежденных подчиниться царскому игу» (VIII 1. 1-3).
Мы видим здесь отголосок исторической доктрины, восходящей, по крайней мере, к Исократу и вполне естественной для его учеников вроде Феопомпа и Эфора. Неспособность греков осознать единство между собой здесь противопоставляется бдительной прозорливости Филиппа, на что указывает сильная метафора «как со сторожевой башни». Филипп стремится к владычеству по той же причине, что и Нин, но не только войной, но и дипломатией.
В VI 9 упадок афинян связывается с леностью и апатией в сочетании со сменой обычаев, что привело к своеобразному роскошеству.
«Со смертью Эпаминонда упало и мужество афинян, так как тот, кому они привыкли подражать, исчез; предавшись праздности и бездействию, они тратили государственные доходы не на флот и не на армию, а на зрелища и театральные представления с известными актерами и поэтами, посещая сцену чаще, чем лагерь, и восхваляя больше хороших стихотворцев, чем хороших полководцев. Затем налоги стали распределяться между жителями города, а не уходить на солдат и гребцов. По этим причинам случилось так, что среди безделья греков всплыло имя македонян, прежде презренных и неизвестных, и Филипп, который три года содержался заложником в Фивах и набравшись ума у Эпаминонда и Пелопида, наложил македонское иго как ярмо рабства на шею Греции и Азии» (VI 9. 1-7).
Следовательно, смерть Эпаминонда, превратившего Фивы в грозного соперника Афин, стала поводом для потворства своим желаниям, когда афиняне транжирили свои ресурсы на развлечения, пьесы и поэзию, а также на взятки или субсидии пролетариату.
Александр по свидетельству Historiae Philippicae принял одежду и обычаи персидских царей. К внешнему аппарату восточной монархии он добавил излишества роскоши, пышных пиров и царского великолепия. Автор отмечает, что он забывал о том, что так власть теряется, а не приобретается (XII 3. 10-12).
Александр, наконец, побежден, но не доблестью врага, а заговорами и предательством со стороны своих приближенных (XII 16. 12) [3]
В IX 8 есть прекрасное исследование характера двух основателей империи, Филиппа и Александра со сравнением их добродетелей и пороков.
Филипп был больше предан войне, чем удовольствиям, в результате чего его богатство тратилось на военные расходы. Но он лучше умел добывать деньги, чем хранить их (IX 8. 4-5). Милосердие (misericordia) и вероломство (perfidia) были в равной степени частью его политики. Он не считал позорными никакие средства, ведущие к победе (IX 8. 7). Он был приятным (blandus) и коварным (insidiosus) и склонен обещать больше, чем выполнять (ІX 8. 8). Он заводил дружеские связи ради выгоды (utilitas), не соблюдая верности (fides). Он скрывал свои истинные чувства как перед друзьями, так и перед врагами. Он стремился посеять раздор между друзьями и извлечь из этого выгоду для себя (IX 8. 9). И он мог проводить эту политику отчасти потому, что был искусным оратором (IX 8. 10).
Александр наследовал своему отцу Филиппу и превзошел его как в добродетелях, так и в пороках (IX 8. 11). Филипп наслаждался тем, что обманывал своих врагов и вел свои войны с хитростью, Александр же предпочитал встречать их с открытой силой и смело отражать их натиск (IX 8. 12). Филипп был более благоразумен, Александр — более великодушен (IX 8. 13). Отец скрывал свой гнев и обычно сдерживал его, но когда сын приходил в ярость, не было ни отсрочки, ни меры его мести (IX 8. 14). Оба чрезмерно пили, но Филипп в пьяном виде обращался против врага, а Александр — против своих друзей (IX 8. 15-16). Филипп не хотел быть царем с друзьями, его сын был с ними тираном. Отец предпочитал, чтобы его любили, а сын — чтобы его боялись (IX 8. 17). Оба они одинаково интересовались науками. Филипп был более изобретателен, Александр более надежен (IX 8. 18). Отец был более умеренным в речах, Александр в поступках (IX 9. 19). Александр был более благороден и готов щадить побежденных. Отец был более склонен к бережливости (frugalitas), сын к роскошеству (IX 9. 20).
Из столь подробного описания добродетелей и пороков этих двух людей, ответственных за мировую державу, автор не выделяет ни одной особой добродетели или порока, которые могли бы внести особый вклад в основание империи. Возможно, лучше всего будет сказать, что они описываются как люди гениальные и страстные, но историк не выказывает по отношению к ним ни большого восхищения, ни особого энтузиазма. Однако из их характеров проистекает их. «Благодаря этим своим чертам характера отец заложил основы мирового господства, а завершил это многославное дело сын» (IX 8. 21).
Причины, совершенно отличные от тех, что привели к успеху Македонии, видны в персидской теории империи, изложенной в устах Дария III, который накануне поражения объявил, что империя — это дар богов, отданный персам in perpetuum.
«И Дарий не беспечно выстраивал ряды своей боевой линии, так как, не полагаясь на своих полководцев, он обходил войска лично, подбадривал солдат одного за другим, напоминал им о былой славе персов и вечном владении империей, дарованном бессмертными богами» (XI 9. 8).
Тем не менее с точки зрения Трога ссылка Дария на богов не обязательно является полной иллюзией, поскольку он сам видит, что боги даруют по крайней мере предсказание смертным в момент смерти Дария.
«Между тем, желая угодить победителю, родственники Дария, [схватив его] в парфянском селении Фара, заковали в золотые цепи. Полагаю, [4] что это произошло по промыслу бессмертных богов, пожелавших, чтобы владычество персов нашло свой конец в пределах того народа, которому впоследствии было суждено наследовать это владычество (XL 15. 1-2).
Преемники Александра по словам Historiae Philippicae обладали способностями и властью настолько большими, что каждый из них мог бы быть принят за царя. Неудивительно, что мир был завоеван мужами, которые казались не генералами, а государями. От столь высокой похвалы этим вождям работа переходит к рассказу о причинах их гибели. Если бы они не ссорились друг с другом, то никогда не нашли бы врага, который мог бы противостоять им. Если бы фортуна не вдохновила их на соперничество, которое привело к их взаимному уничтожению, у Македонии было бы много Александров. Само их равенство разжигало их раздор, так как никто не был настолько выше других, чтобы ему подчинялись остальные (XIII 1.10 - 2. 3). [5]
Выдвигается еще одна причина господства Парфии. Должно показаться невероятным, размышляет автор, что парфяне достигли вершины процветания благодаря своему природному гению и они стали хозяевами тех, кто когда–то управлял ими.
«В конце концов они были порабощены македонянами, когда Восток стал объектом их триумфа, так что кому–то кажется удивительным, что они возвысились благодаря своей военной доблести настолько, что они господствовали над народами, под властью которых они были всего лишь рабской массой» (XLI 1. 6) [6]
Каково было отношение Трога к империи? То, что он был противником империалистических тенденций, давно признано учеными. Анализа первой главы Historiae Philippicae было бы достаточно, чтобы подтвердить их мнение. Нелюбезная манера, в которой автор часто описывал вождей агрессии, еще раз подтверждает его негативное отношение к империализму.
В описании и сравнении Филиппа и его сына Александра вожди описаны подробно и не так, чтобы можно было восхищаться их личными качествами. Филипп наложил на всю Грецию servitutis regum (VI 9. 7) или regia servitus (VIII 1.3).
На Ксеркса, некогда грозного владыку, смотрели с презрением за его неудачу в Греции: «Ксеркс, царь персов, ранее ужас народов, после неудачной войны с греками стал предметом презрения даже для своих подданных» (III 1. 1). Это подчеркивало его слабый характер.
«Его всегда видели первым в бегстве и последним в битве; он был трусом в опасности, а когда опасность была далеко, хвастуном; и, наконец, прежде чем он познал войну, он был полон уверенности в своих силах; он хотел повелевать самой природой; он выравнивал горы, заполнял долины, наводил мосты через моря, прокладывал каналы, чтобы открыть своим кораблям более легкий и короткий путь» (II 10. 23-24).
В дополнение к презрению к Ксерксу из–за провала и разгромному описанию его характера его позор еще более подчеркивается: «Насколько вторжение Ксеркса в Грецию было ужасно, настолько постыдно было его отступление» (II 11. 1).
Этих немногих примеров достаточно, чтобы подтвердить мнение, что Трог был враждебен империализму, по крайней мере в том, что касается агрессивной экспансии, успешной или неудачной, хотя нет никаких признаков того, что он видел выгоду в распаде существующей империи.
В заключение мы видим, что Трог имел определенное представление об imperium и четко сформулировал то, что он считал его тремя главными характеристиками. Его отношение к империализму было недружественным, что видно из введения к его работе и из того, как он описывает правителей, которые развивали imperium. Исторические факты, зафиксированные в Historiae, собраны вокруг преемственности четырех великих империй: Ассирии, Персии, Македонии и Рима. В рамках этих империй автор писал свою историю. Но история Трога не должна была быть просто хроникой событий. Царство не просто началось, не просто пришло к концу. Устранение причин того или иного рода способствовало как росту, так и упадку. И все же нет ни одной всепроникающей причины для ухода империи. Трог не рассматривал ход истории в свете теории, к которой должны были бы быть приспособлены факты. По мере того как каждая нация приходила к своему уничтожению, он искал особые причины ее упадка. Неистовое желание править одним над другими привело греческие города–государства к краху. Леность, апатия, роскошь привели к падению Афин. Роскошь и внутреннее предательство стали причиной крушения Александра. Боги подняли Персию и швырнули ее вниз. Фортуна и внутренние распри уничтожили диадохов. Фортуна внесла свой вклад в успех римской державы и разрушение Македонии. Природный характер помогал парфянам. В каждом отдельном случае Трог назначает причину роста или упадка народа.
В следующей главе мы обратим наше внимание на четвертую империю в череде держав, отчетливо видимых в Historiae Philippicae, чтобы определить, какую роль сыграл в мировой истории Рим, caput totius orbis.

---

[1] Здесь, в Historiae Philippicae, мы имеем дело не с описанием какого–либо естественного состояния, а с описанием первобытного общества, которое уже имеет элементы хотя и слабо, но организованного общества, с формой правления и методом выбора царей, которые не являются «природными». По–моему маловероятно, чтобы в Historiae Philippicae содержалась глава о жизни первобытных людей, как предполагают Лавджой и Боас. Мне кажется, что составитель пролога, очевидно сознающий ту роль, которую играют в этом произведении истоки, не преминул бы отметить этот факт, если бы речь шла о жизни первобытного человека. Поскольку ни Юстин, ни неизвестный автор прологов никак не намекают на то, что неизбежно было бы долгим отступлением, гипотеза, что Трог написал целую главу на эту тему, является беспочвенной и неправдоподобной.
[2] Возможно, из–за сжатия Юстина Трог «забыл», что Дарий Кодоман был одновременно внучатым племянником и (по матери) внуком Артаксеркса Оха.
[3] Заметим, что, насколько мы можем судить из этих слов, Трог, очевидно, не верил в то, что перемена характера Александра или немакедонская форма правления сделали его тираном.
[4] Я считаю, что необычное «полагаю» принадлежит Трогу, поскольку Юстин, по–видимому, ни в один момент не вмешался в повествование in propria persona, за исключением, конечно, когда он говорит, что копирует всю речь из текста Трога или сообщает, что Трог сказал о своем происхождении.
[5] Эта ситуация предполагает аналогии с упадком греческих городов–государств из–за разногласий, но, насколько мы можем судить из эпитомы, Трог не проводит параллели.
[6] Трог ясно представлял себе империю Селевкидов как национальное государство, в котором македоняне правили подвластным им населением.