Говоря об историописании в De oratore, Цицерон предварил обзор греческих историков (2.55-58) перечнем римских (2.51-54). Последний, однако, по сравнению с последующими замечаниями о греческих историках чрезвычайно краток, и помимо Annales maximi упоминает только Кв. Фабия Пиктора, М. Порция Катона Цензора, Л. Кальпурния Пиcона, чьи слишком сжатые повествования подвергаются критике, и еще Л. Целия Антипатра, который был немного получше своих предшественников.
Подробный обзор римской историографии, начиная с Annales maximi и включая Фабия Пиктора, Катона, Писона, Г. Фанния сына Марка, Веннония, Целия Антипатра, некоего Клодия, Семпрония Азеллиона и Л. Корнелия Сизенну вплоть до Г. Лициния Макра приводит Цицерон спустя несколько лет в первой книге De legibus (1.6f.).
Кроме того, в более поздних философских трудах он упоминает некоторых ранних римских историков, писавших свои произведения на греческом языке, вроде Фабия Пиктора и анналиста Геллия.
Наконец, в письмах к Аттику и его брату Квинту Цицерон упоминает двух современных историков, Элия Туберона и Процилия, и также, вероятно, жившего при нем Скрибония Либона.
Как и греческий эрудит и историк Посидоний, Цицерон был лично знаком с несколькими римскими историками и интересующимися историей неспецилиастами, в частности с Т. Помпонием Аттиком, М. Теренцием, Корнелием Непотом, Л. Лукцеем и оратором Кв. Гортензием Горталом.
Ввиду большого числа римских историков, упомянутых Цицероном, также примечательно то, что ранние анналисты Л. Цинций Алимент и Л. Кассий Гемина и поздние анналисты Кв. Клавдий Квадригарий и Валерий Антиат в его работах не засветились. Далее будут обсуждаться комментарии Цицерона об отдельных римских историках и его знание их произведений.

1) Annales maximi

У истоков римской историографии стоят написанные на латыни великими понтификами и доведенные до времени великого понтифика и консула 133 г. П. Муция Сцеволы Annales maximi.
Цицерон уже упоминал их в De oratore, подчеркивая, что они содержали одни имена, даты, места, факты и ничего больше (2.52). В замечаниях Цицерона о римской историографии в De legibus и в De oratore Великие анналы открывают список. Цицерон, вероятно, опять сетовал на их скудость, но не вдавался в подробности. Лишь однажды Цицерон сослался на Annales maximi в качестве источника — для подтверждения времени зафиксированного Эннием солнечного затмения, о котором упоминает Сципион Эмилиан (De re pub. 1.25). Напротив, когда Цицерон в 57 году в своей речи De domo sua перед коллегией понтификов указывал на annales popuIi Romani et monumenta vetustatis (De domo 86), то под этим очень общим выражением он едва ли имел в виду Annales maximi, но скорее историческую традицию вообще.
Несомненно, Annales maximi не удовлетворяли требованиям, предъявляемым Цицероном к литературным произведениям (De orat. 2. 63f.), поскольку они были не только лингвистически неприхотливы, но и воздерживались от каких–либо объяснений, толкований и оценок приводимых ими фактов, записывая только времена и места событий, а также имена участников и их действия (De orat. 2.53). Хотя Цицерон не сомневался в достоверности того, о чем сообщали Annales maximi, он, возможно, ставил их ценность как исторического источника ниже плинтуса и соответственно, кажется, не использовал их. Тем не менее работа Цицерона с Annales maximi даже более интенсивна, чем в среднем у римских историков. В отличие от большинства писателей, он даже упомянул эту самую раннюю работу римской историографии и, что еще более необычно, даже процитировал ее, доставив нам один из трех фрагментов Annales maximi; Ливий, с другой стороны, в сохранившейся части его работы не процитировал Annales maximi и, похоже, воздержался от их использования. Ссылка Цицерона на Annales maximi является, следовательно, примером его знания о мало используемых и отдаленных источниках.

2) Кв. Фабий Пиктор

Из комментариев Цицерона к первому римскому историку Кв. Фабию Пиктору видно, что он знал его написанные по–гречески анналы (De divinat. 1. 43); однако в работах Цицерона нет никаких свидетельств о латинской версии этой работы, которая предположительно существовала, или о другом, но писавшем на латыни историке по имени Фабий Пиктор, которого предположительно не было.
Поскольку Плиний Старший и Авл Геллий также называют работу Пиктора «анналами», определение Пиктора как «анналиста», которое уже использовал Моммзен, безусловно, столь же оправдано, как и определение его как «историка».
Упоминание о Пикторе вместе с Катоном и Писоном в De orat. 2. 51 и 53 не означает, что Цицерон думал о работе Пиктора как о латинской.
Из очередности «Катон — Пиктор — Писон», в которой Цицерон называет в De orat. 2, 51 и 53 трех авторов, не следует, что Цицерон здесь имел в виду Фабия Пиктора, который был моложе Катона и, следовательно, не мог быть идентичен «греческому» Фабию Пиктору. На данном этапе Цицерон не обязательно подразумевает хронологию. У Цицерона, должно быть, не было определенной причины называть Катона, Пиктора и Писона именно в этом порядке; Флах предлагает особенно своеобразное объяснение, согласно которому Цицерон, как говорят, перечислил их «в алфавитном порядке их когноменов» (Cato - Pictor - Piso).
Хотя Цицерон упоминает историка Фабия Пиктора несколько раз (De orat. 2.51-53. De legib. 1.6. De divinat. 1.43 и 55), он скорее ставит его на один уровень с Annales maximi (De orat. 2.51-53; ср. De legib. 1.6), о которых он не был высокого мнения.
Тимпе решительно подчеркивает важность Фабия Пиктора как основателя римской историографии. Петер, ссылаясь на Ливия и Дионисия Галикарнасского, называет Пиктора quasi parentem historiae Romanae. Моммзен продвигает Фабия Пиктора до титула «римского Геродота» уже после Нибура, который, основываясь на формулировке Цицерона в De legib. 1.5 о Геродоте, говорил о Пикторе как об «отце римской историографии». Ни одна из этих оценок не соответствует суждению Цицерона. Античные авторы были в целом более сдержанны: Ливий (1.44.2 scriptorum antiquissimus, 2.40.10 longe antiquissimus auctor) и Дионисий Галикарнасский (Arch. 1. 6. 2,7. 71.1) дают ему только звание древнейшего римского историка, которое у Дионисия (Arch. 1.6.2) он еще должен разделять с Цинцием Алиментом. Также Цицерон считает, что не стоит называть Пиктора древнейшим. Возможно, Петер справедливо связывает это с тем фактом, что Пиктор писал по–гречески, ибо, как будет показано, Цицерон считал поворотным моментом в римской историографии только работу старшего Катона, который первым написал историю на латыни.
Использование Цицероном анналов Фабия Пиктора, а также annales maximi не выходило за узкие пределы. Это обнаруживается только в De divinatione. Там, в первой книге, упоминается сон Энея, в котором ему предсказывается его будущее и который изображен Фабием Пиктором в его Graeci annales (De divinat. 1. 43). Но этот рассказ Фабия Пиктора с самого начала ставился в один ряд с рассказами поэтов, которые, подобно Эннию и Акцию (De divinat. 1.40-42 и 1.43-45) включили в свои произведения сны и их интерпретации, и которые, по мнению Цицерона, в отличие от историков не особенно придерживались истины (De legib. 1.5, также De orat. 2.62; ср. ibid. 2.51). Поэтому в первой книге De divinatione — и, следовательно, даже до ожидаемого опровержения, которое последовало во второй книге — Цицерон относит доклад Фабия Пиктора к категории исторически сомнительных и принципиально неприемлемых свидетельств.
Во второй книге De divinatione, где Цицерон переходит к критическому анализу приведенных историками в первой книге снов и перечисляет цитируемые там сообщения, рассказ Фабия Пиктора о сне Энея и фразы из поэтов полностью игнорируются. Очевидно, Цицерон воспринимал изображение Фабия Пиктора столь же всерьез, как и представления поэтов, поэтому, по его мнению, в опровержении не было необходимости. Также в De divinatione упоминается, что Фабий Пиктор — как и все другие историки, в том числе Гн. Геллий и, в конце концов, Л. Целий Антипатр — изложил события, которые в войну против латинян привели к двукратному повторению ludi votivi (De divinat. 1.55).
Источником, однако, откуда Цицерон берет свое последующее описание этих событий, похоже, был не Фабий Пиктор, а Целий Антипатр, которого Цицерон оценивал высоко.
Фабий Пиктор и Гн. Геллий, по–видимому, цитируются Цицероном лишь как представители ранней анналистики с целью чтобы на примерах прояснить, что об этом событии сообщали все историки; они не являются действительными источниками Цицерона.
Хотя нам могло показаться очевидным называть здесь Фабия Пиктора древнейшим римским историком, и хотя Цицерон знал и даже упоминал, что Фабий Пиктор писал об этом событии, он предпочел полагаться на младшего автора Целия Антипатра. Тем не менее в современности или, по крайней мере, во временной близости автора к историческим событиям, о которых тот сообщал, он видел критерий его авторитета, как показывают его комментарии к Фукидиду и Филисту. Случай Фабия Пиктора, с другой стороны, показывает, что в глазах Цицерона авторитет историка отнюдь не зависел исключительно от его древности (ср. Brut. 43 о Фукидиде).
Наряду с упомянутым отнесением рассказа Фабия Пиктора о сне Энея к разделу «поэзия», это пренебрежение его показаниями в пользу свидетельства Целия Антипатра создает впечатление, что Цицерон не видел в первом римском анналисте какого–либо выдающегося автора. Да и стилистически Фабий Пиктор для него далеко не был «отцом римской истории» или «римским Геродотом».

3) Истории на греческом языке

В то время как Цицерон дал обзор греческим историкам в De oratore (2.55-58) и писавшим на латыни римским историкам в De Legibus (1. 6f.), его нет для тех римских историков, которые как Кв. Фабий Пиктор писали по–гречески. Знание Цицероном их работ и его занятия ими улавливаются только из очень рассеянных замечаний, разбросанных в его работах. Дионисий из Галикарнаса несколько раз называет анналиста Л. Цинция Алимента (Arch. 1.6.2 как современника Кв. Фабия Пиктора; 1.74.1 его дату основания Рима; 1.79 как историка; 2.38.3 вместе с Кв. Фабием Пиктором в качестве историка; 12.4.2 его высказывания о Сп. Мелии).
Ливий также цитирует его историческую работу, но только для того, чтобы объяснить, почему он не хочет следовать заявлению Цинция Алимента о мощи войск Ганнибала (21.38.2-5).
Цицерон, с другой стороны, никогда не упоминал и не использовал произведение Л. Цинция Алимента. В частности, нет ни малейшей связи между утверждением Цицерона в первой книге De re publica, что Ромул царствовал за шестьсот лет до 129 г. (De re pub. 1.58; ср. 2.17 о смерти Ромула minus his sescentis annis), и основанием Рима у Цинция Алимента в 729 г. (Frag. 4 Peter = Dionys. Halik., Arch. 1.74.1). Ибо Цицерон не говорит, что правление Ромула началось за шестьсот лет до времени, когда проходил диалог (129 г.), но лишь упоминает, что Ромул правил в то время (то есть около 729 года).
Это утверждение также может быть легко согласовано с принятым Цицероном мнением об основании Рима в 751 г. (De re publica 2.18), ибо если Ромул правил с момента основания Рима тридцать семь лет (2.17), то его правление продолжалось с 751 по 714 год, и 729 год, несомненно, попадает в этот период.
Впрочем, в соответствующей главе первой книги De Re publica годовые числа всегда щедро округляются до полных сотен (1.58), поскольку для изложенных там рассуждений важен только порядок величин, но не точные годовые числа. Поэтому основание республики фиксируется примерно за четыреста лет до 129 г. и не подразумевая, что цари были изгнаны именно в 529 году. Отклонение от традиционной даты, вызванное округлением, составляет здесь 20 лет.
Поскольку в соответствующих местах имеются округленные цифры и Цицерон говорит не о начале царствования Ромула, а о каком–то времени его правления, и, следовательно, его заявление никоим образом не соответствует дате основания Рима, которую он предполагал в De re publica, а именно 751 г., то предположение, что Цицерон согласно Л. Цинцию Алименту думал здесь о дате основания в 729 г., не имеет никаких оснований.
С другой стороны, ввиду случайности и редкости наших свидетельств о знании Цицероном работ римских историков, пишущих на греческом языке после Фабия Пиктора, нельзя сказать, что Цицерон не знал сочинения Л. Цинция Алимента. Если Цицерон когда–либо упоминал работы этих авторов, то только один или два раза; вполне возможно, что он знал некоторых из этих историков вроде Л. Цинция Алимента, но у него никогда не было возможности или случая упомянуть их в своих собственных трудах. Если предположить, что Цицерон на самом деле не знал работы Л. Цинция Алимента, то это был бы единственный пишущий по–гречески римский историк, неизвестный Цицерону.
Цинглер полагает, что Цицерон не знал Алимента, поскольку он был scriptor et nomine et scriptis mediocris. Однако Цицерон хорошо знал и упоминал многих авторов, про которых также могли бы сказать, что они nomine et scriptis mediocres, например, остальных греческих римских историков. Поэтому предполагаемой «бездарностью» Л. Цинция Алимента факт, что он не упоминается у Цицерона, безусловно, объяснить невозможно.
Также и Полибий не упомянул Цинция Алимента — по крайней мере, в сохранившейся части его работы. К числу упоминаемых Цицероном только один раз в качестве историков авторов принадлежит сын Африкана, П. Корнелий Сципион, у которого Цицерон знает историческое произведение на греческом языке, написанное, по его мнению, в лингвистически приятной форме (Brut. 77). Никакой подробной информации о содержании или качестве этой истории сына Африкана у Цицерона не найдено; даже использование им его работы не обнаружено.
То же относится и к истории А. Постумия Альбина. Как и сына Африкана, Цицерон (Brut. 77, De senect. 35, De offic. 1. 121) несколько раз упоминал о нем — и дважды отмечал, что Альбин написал историю на греческом языке, что доказывает, что он был ученым человеком. Цицерон не принимает насмешливую критику старшего Катона и Полибия просьбы Альбина, чтобы читатели простили его, если его греческий не совершенен, хотя у него было вполне определенное чувство юмора по поводу недостатков других авторов, и хотя он считал свой собственный греческий язык безупречным (Gellius 11.8.3; 11.8.4). В качестве источника своих сведений по этому вопросу Геллий ссылается на тринадцатую книгу De illustribus viris Корнелия Непота. Полибий (40.6) комментирует Альбина в том же духе, что и Катон. Макробий (Saturn. praef. 13-15) почти дословно повторяет высказывания Геллия. О насмешках Катона над Альбином упоминает и Плутарх (Cato 12). Сравните насмешки Цицерона над Л. Целием Антипатром в Orat. 229f.
Единственный писавший по–гречески последователь Г. Фабия Пиктора, из работы которого Цицерон обсуждает один отрывок, — это Г. Ацилий. В третьей книге De officiis Цицерон рассказывает о поведении некоторых римлян, которые попали в плен к Ганнибалу и пытались уклониться от данной ими клятвы, что в случае провала миссии, с которой Ганнибал отправил их в сенат, они должны были вернуться обратно (De offic. 3.113-115. Ср. De offic. 1.40)
Цицерон отмечает, что этот эпизод был по–разному описан различными историками (de quibus non omnes uno modo, De offic. 3.113), затем описывает его в видении Полибия (Ibid. Ср. De offic. 3.114) и в заключение объясняет, в каких подробностях Г. Ацилий отклоняется от Полибия (De offic. 3.115).
Цицерон дал преимущество описанию Полибия, который ранее оценивается им как bonus auctor in primis. Гай Ацилий, без дальнейшего обсуждения его авторства, упоминается только в качестве примера описаний, отклоняющихся от Полибия (De offic. 3.113).
Ввиду редких и случайных свидетельств едва ли возможно узнать мнение Цицерона о самых ранних преемниках Кв. Фабия Пиктора. То, что уже было сказано для самого Пиктора, применимо и к другим ранним римским писателям, писавшим на греческом языке: хотя они были одними из древнейших источников для римской истории, Цицерон редко использовал их в своих сохранившихся произведениях, и в случае сомнений он предпочитал их другим авторитетам вроде Полибия. Конечно, он знал почти всех этих авторов, за возможным исключением Л. Цинция Алимента.

4) М. Порций Катон

Цицерон считал своим назначением довести латинский язык до уровня, сравнимого с греческим. Поэтому у Цицерона всегда были интерес и симпатии именно к тем латинским авторам, которые уже предприняли усилия этого рода и в какой–то мере подготовили работу на пути к этой великой цели. В частности, Катон Старший имел заслуги в этой области, опубликовав многочисленные речи и впервые после Великих анналов написав историю на латинском языке. И хотя Катон не справился с задачей создания чего–то подобного греческому (De orat. 2.51, 53), он сделал первый, многообещающий шаг.
Конечно, Цицерону были знакомы речи Катона, и они представляли для него первостепенный интерес (Brut. 63-68; Tusc. 1.3). Сам Катон установил связь между речами и историографией, включив собственные речи в свою историческую работу «Origines» (De senect. 38), что, в дополнение к факту, что Катон был первым историком, писавшим на латыни со времен Annales maximi, способствовало тому, что его Origines упоминались Цицероном чаще всего.
На первых порах засвидетельствована только одновременность занятия Катона Origines и разработкой его речей; также в Brut. 66 Цицерон связывает Origines с речами Катона. В прямой форме говорится, что Катон включил свою речь против Гальбы в 149 году в седьмую книгу Origines (Brut. 89; Gellius 13. 25. 15; ср. De orat. 1. 227). Кроме того, Катон воспроизвел свою речь за родосцев (167 г.), которая также была опубликована отдельно, в пятой книге Origines (Gellius 6.3.7).
В отличие от его предшественников, которые писали по–гречески по примеру Фабия Пиктора, Катон упоминается как в замечаниях Цицерона об историографии в De oratore (2.51 и 53), так и в обзоре римской историографии в De legibus (1.6).
Цицерону известно, что у оратора Катона было около ста пятидесяти речей, из–за этого он сравнивает их с корпусом речей Лисия (Brut. 63, 65). Об Origines же мы узнаем от Цицерона, что Катон работал над ними незадолго до своей смерти и что в последние месяцы или дни своей жизни он поместил речь против Сервия Сульпиция Гальбы в конец седьмой книги (Brut. 49; De senect. 38).
Цицерон берет из Origines серию катоновских изречений, которые, в частности, касаются взаимосвязи политической деятельности и досуга государственного деятеля. Катон прокомментировал эту тему во введении к Origines (Pro Plancio 66. Ср. De re pub. 1.1, De re pub.1.27 и 2.1-3) и передал замечание старшего Сципиона, которое приводит Цицерон в De re publica (1.27) и De officiis (3.1-4).
Кроме того, Цицерон несколько раз цитирует мнение Катона о том, что древние римляне пели песни о славных деяниях знаменитых мужей (Brut. 75; Tusc. 1.3, 4.3).
Чтобы доказать храбрость и презрение к смерти у римлян, Цицерон ссылается на утверждение Катона, что римские войска часто сражались, не рассчитывая уцелеть в битве (Tusc. 1.101; De senect. 75).
Цицерон в De re publica также описывает особенности римской политии в связи с мыслью Катона о том, что, в отличие от греческих государств, у римлян был не один, но бесчисленное множество законодателей, что значительно улучшило римскую политию (De re pub. 2.2).
В конце Origines Катон воспроизвел речь, которую он произнес в 149 году с целью осудить Сервия Сульпиция Гальбу за его поведение в качестве губернатора провинции дальней Испании (Brut. 89f.).
После того, как Гальбе удалось избежать суда из–за его способности вызывать симпатию у толпы демонстрацией несовершеннолетних детей, Катон, в дополнение к своей речи против Гальбы, изложил свой приговор ему в Origines (De orat. 1.227f. Quintilian, Instit. orat. 2. 15. 8). Отрывок из работы Катона, очевидно, особенно впечатлил Цицерона, который сам был мастером в эксплуатировании эмоций своих слушателей (Brut. 190; Orat. 130; Pro Sestio 3) и который также любил выставлять малышей в суде (Pro Flacco 106; Pro Sestio 144, 146), так что он упоминал их уже в De oratore, затем дважды в «Бруте» и, наконец, опять в De Senectute (De orat. 1. 227f. Brut. 80, 89. De senect. 38).
Важность, которую Цицерон придает работе Катона, уже подтверждается тем фактом, что он упоминал и использовал ее чаще, чем любого другого римского историка (Pro Plane. 66. De orat. 1.227f., 2.51,53. De re pub. 1.27, 2.1-3. De legib. 1.6. Tusc. 1.3, 101, 4. 3. De senect. 38. De amicit. 101. De divinat. 1.28). В De re publica работа Катона является единственным историческим источником римской истории, процитированным Цицероном, наряду с Полибием.
Цицерон никогда не критиковал комментарии Катона и не отверг ни одно из его заявлений как ложное, невероятное или даже сомнительное. Напротив, старший Катон оценивается Цицероном как gravissimus auctor (Tusc. 4.3) и ставится им в один ряд с Фукидидом (а он locuples auctor и rerum explicator prudens, severus, gravis) и Полибием.

5) Первые латинские анналисты после Катона Старшего: Л. Кассий Гемина, Кв. Фабий Максим Сервилиан и «латинский Фабий».

Латинская анналистика после Катона в значительной степени находится в его тени. Об авторах и их работах доступно лишь небольшое количество информации. У Цицерона о трех рассматриваемых здесь авторов, как будет видно, вообще нет никаких следов.
Первый латинский анналист после Катона, его гораздо более младший современник Л. Кассий Гемина (Pliny, Natur. hist. 13.84 и 29.12, даже называет Гемину vetustissimus auctor), никогда не упоминается Цицероном. Аналогично обстоит и с Л. Цинцием Алиментом, древнейшим историком, еще писавшим по–гречески после Кв. Фабия Пиктора. Не доказано и вряд ли вероятно, что Цицерон когда–либо использовал произведение Л. Кассия Гемины.
В общем, использование анналов Кассия Гемины другими авторами обнаруживается лишь очень поздно. Первый уцелевший автор, который процитировал Кассия Гемину, — Плиний Старший (Natur. hist. 18.7 (= frag. 12 Peter), 32.20 (= frag. 13 Peter), 29.12 (= frag. 26 Peter), 13.84 (= frag. 37 Peter); ни Ливий, ни Дионисий Галикарнасский в сохранившихся частях своих сочинений даже не упомянули его работы. Факт, что Цицерон никогда не упоминал ни произведение, ни автора, хорошо вписывается в эту картину.
Цитаты из Плиния Старшего убедительно свидетельствуют, что Гемина написал историческое произведение. Это не относится в равной степени к Кв. Фабию Максиму Сервилиану и «латинскому Фабию», которые зафиксированы примерно в то же время, что и Гемина. Свидетельства об их деятельности в качестве историков, в случае латинского Фабия, даже те, что существуют, в лучшем случае расплывчаты. С Кв. Фабием Максимом Сервилианом, консулом 142 г., обычно идентифицируют некоего Фабия Максима, чья непонятная работа под названием «Анналы» содержит единственный наполовину надежный фрагмент в очень позднем источнике.
Servius Auct. Verg. Aen. 1. 3 (= frag. 1 Peter) приводит цитату из первой книги анналов некоего «Фабия Максима» — но без когномена «Сервилиан» — и тем самым предоставляет единственный достаточно надежный фрагмент, который может быть приписан историческому произведению Фабия Максима, возможно, Сервилиана, поскольку оставшиеся фрагменты из работы Фабия Максима, на которые ссылается Петер, не обязательно должны быть историческими.
Schol. Veron. Verg. Georg. 3. 7 (= frag. 2 Peter) сохранил слова «… Servilianus historiarum scriptor …»; этот Сервилиан может быть только Кв. Фабием Максимом Сервилианом единственно из–за когномена. Но поскольку непосредственно предшествующие и следующие за ним слова теряются, неясно, действительно ли здесь упоминается Сервилиан в качестве историка: если после Servilianus ставится точка, то имя «писателя истории» было бы названо только после этих слов и поэтому потеряно. В этом случае место не докажет деятельность Сервилиана как историка. Если в Schol. Veron. Verg. Georg. 3.7 Сервилиан писатель истории, его отождествление с сервиевым анналистом Фабием Максимом возможно, но не обязательно.
Кв. Фабий Максим Сервилиан, консул 142 г., упоминается у Макробия (Saturn. 1.16.25) как автор работы по понтификальному праву, но не как историк. Петер видит в нем анналиста Фабия Максима, упомянутого Сервием (Verg. Aen. 1.3).
Цицерон никогда не упоминает ни Кв. Фабия Максима Сервилиана, ни любого другого Фабия Максима в качестве историка; не доказано, что труд этого автора использовался историками, так что его отсутствие у Цицерона не вызывает удивления.
Мысль о том, что, говоря в De divinat. 1. 55 о «Фабиях» во множественном числе, Цицерон наряду с Кв. Фабием Пиктором подразумевал Кв. Фабия Максима Сервилиана, уже отверг как диковинную Петер.
Дионисий Галикарнасский (Arch. 1.7.3) упоминает Фабия Максима в списке использованных им источников, но никогда не использовал и даже не цитировал Сервилиана; список у Дионисия также внушает недоумение тем фактом, что Кв. Фабий Пиктор, часто используемый Дионисием, там не упоминается, зато упоминается Фабий Максим, использование которого Дионисием не может быть доказано. Там может быть лингвистическая ошибка, а именно написание «Фабий Максим» вместо «Фабий Пиктор».
Вероятно, самой темной фигурой среди ранних латинских анналистов является, однако, не Л. Кассий Гемина, чья работа по–прежнему достаточно представлена многочисленными, хотя и относительно поздними фрагментами, и не Кв. Фабий Максим Сервилиан, чьи анналы цитируются по крайней мере один раз, хотя его личность не совсем установлена, но предполагаемый писавший на латыни историк по имени Фабий Пиктор, тезка автора упомянутых Цицероном Graeci annales.
Предположение о существовании этого «латинского Фабия» основано на факте, что есть цитаты грамматиков из работы Пиктора, но, цитируемые на латыни, они не могут быть отнесены к Graeci annales Кв. Фабия Пиктора. Речь идет о фрагментах 3, 4 и 6 у Петера. Фрагменты 1 и 2 явно не относятся к латинскому произведению и, следовательно, могут быть взяты из Graeci annales Фабия Пиктора; то же самое относится и к фрагменту 5 (= De divinat, 1. 55, pp. 390), который, скорее всего, принадлежит Целию Антипатру. Двумя возможными объяснениями этих латинских фрагментов Пиктора являются предположение о переводе Graeci annales Кв. Фабия Пиктора на латынь и предположение о существовании латинского историка по имени Фабий Пиктор, латинского Фабия.
Чтобы показать, что существование латинского Фабия не пустая догадка, были использованы некоторые места Цицерона. Теперь ни применение множественного числа Fabii не доказывает, однако, в формулировке omnes hoc historici, Fabii, Gellii, sed proxume Coelius у Цицерона в De divinatione (1.55), что он знал несколько историков с этим именем, как ни наименование произведения Кв. Фабия Пиктора Graeci annales в De divinatione (1.43) не объясняет, что Цицерон хотел отличить их от возможных Latini annales другого историка по имени Фабий Пиктор. Также в De offic. 3. 115, где говорится «C. Acilius, qui Graece annales scripsit», не следует делать различия между писавшим по–гречески и возможным латинским анналистом Г. Ацилием; кстати, никто и не подозревает о существовании латинского Ацилия. И в De divinat. 1. 49 Цицерон не собирается отличать Graeca historia Силена от любой латинской истории того же автора или тезки. Прежде всего, из порядка, в котором историки Катон, Пиктор и Писон упоминаются дважды в De oratore (2. 51 и 53), не стоит выводить, что Цицерон подразумевает автора младше Катона и поэтому он не может быть идентичен с автором Graeci annales, который, несомненно, старше Катона. Хронология не соблюдается, поскольку в списке историков в De legib. 1.7 Цицерон называет сперва анналиста Г. Лициния Макра, претора 67 г., а затем более старшего Л. Корнелия Сизенну, претора 78 г. Список греческих историков в De oratore не является строго хронологическим. Участие Кв. Фабия Пиктора в войне против галлов в 225 г. фиксируют Орозий (4.13.5) и Евтропий (3.5). В то время Катону было девять лет; его рождение в 234 г. засвидетельствовано Цицероном (De senect. 14). Но поскольку предположение, которое является необходимым для этого вывода, а именно, что Цицерон назвал трех историков в двух соответствующих отрывках в строго хронологическом порядке, является совершенно произвольным, и допущение о существовании латинского Фабия не может быть основано на этих отрывках.
Следовательно, ни одна из этих формулировок Цицерона не говорит в пользу существования латинского Фабия. Однако теперь утверждение о его существовании вопреки предположению о латинском переводе Graeci annales основывается главным образом на неверных толкованиях замечаний Цицерона. С осознанием того, что Цицерон на самом деле не знал латинского Фабия, несущая опора для предположения о его существовании рушится; поэтому латинский Фабий должен быть удален из списка римских анналистов как призрак.
В целом цицероновская картина посткатоновской латинской анналистики вполне типична для нашего общего представления об историографии той эпохи из фрагментов произведений и немногих сведений об авторах. Личности авторов не всегда достоверно установлены, информация об их жизни зачастую туманна, сомнительна или вообще отсутствует; отчасти не определишь, происходят ли эти фрагменты вообще из историографических произведений, отчасти же эти произведения были неизвестны и стали осязаемы для нас лишь спустя столетия после их появления.
Только со времен Гракхов наша картина римской историографии вновь проясняется; соответственно, увеличиваются и ее следы в сочинениях Цицерона.

6) Л. Кальпурний Писон Фруги

Первым историком гракханского периода является консул эпохального 133 года Л. Кальпурний Писон Фруги, которого Цицерон вместе с Кв. Фабием Пиктором, М. Порцием Катоном Цензорином и Л. Целием Антипатром называет представителем ранних римских историков (De orat. 2.51-54).
Л. Кальпурний Писон написал латинские анналы, exilitas которых Цицерон подчеркивает в De oratore (2.2), в обзоре римской историографии в De Legibus (1.6) и спустя годы опять в «Бруте», где он обсуждает качества Писона как оратора (Brut. 106).
Хотя знание Цицероном творчества Писона хорошо подтверждается этими замечаниями, есть только одно свидетельство использования его анналов Цицероном. Именно в недатированном письме к Пэту Цицерон обсуждает вопрос о том, почему некоторые выражения в определенное время воспринимались как непристойные, а в другое — нет. В качестве примера он приводит непристойное выражение из анналов Писона, обличавшее нравственный упадок молодежи (Ad familiar. 9. 22.2)
В «Тускуланах» Цицерон сообщает анекдот о стычке Писона с Гаем Гракхом из–за его lex frumentaria 123 или 122 г. (Tusc. 3.48). Писон требовал себе зерна по субсидируемой государством цене, хотя он еще недавно энергично выступал против гракхова закона. Несмотря на соответствующий упрек со стороны Гая Гракха, Писон настаивал на своем праве получить как и все остальные граждане свою долю. Однако, почерпнул ли Цицерон этот эпизод из анналов Писона, выяснить не удалось.
В качестве чистой спекуляции можно рассматривать предположение, что изложение Цицероном истории римской политии во второй книге De re publica восходит к анналам Писона или существенно зависит от них. Между заявлениями Цицерона и соответствующими фрагментами Писона нет никакого «поразительного сходства», как ошибочно утверждалось; скорее, Цицерон не совпадает ни в одном пункте с характерными для Писона подробностями.
Это становится особенно заметно в докладе Писона о добыче, якобы захваченной в Суессе Пометии последним римским царем Тарквинием Супербом. Писон утверждает, что стоимость этой добычи составляла 40000 фунтов серебра, что Ливий, которому мы обязаны этим писоновым фрагментом, считает невероятным преувеличением и отвергает, ссылаясь на показавшееся ему более правдоподобным утверждение Кв. Фабия Пиктора, что добычи было на 40 талантов серебра (Piso frag. 16 = Livius 1.55.9).
Цицерон также упоминает добычу Тарквиния Суперба из Суессы Пометии. Он указывает на значительное количество добычи, говоря, что она была настолько велика, что новое богатство позволило Тарквинию Супербу выполнить обет своего отца и построить Капитолийский храм (De re pub. 2.44). Но поскольку Цицерон не упоминает точных размеров этой добычи и не приводит характерной для Пизона гигантской цифры, то в этом месте нельзя диагностировать «поразительное сходство», которое могло бы предполагать зависимость Цицерона от Писона.
Зато в докладе Цицерона о добыче из Суессы Пометии есть поразительное отклонение от представления Писона. Цицерон упоминает, что строительство профинансированного из добычи Капитолийского храма уже высоко оценил царь Тарквиний Приск, и он называет его отцом Тарквиния Суперба. Однако, согласно мнению Писона, расходящегося с communis opinio, Тарквиний Приск был дедом Суперба. Особое мнение Писона, согласно которому Тарквиний Суперб должен был быть не сыном, а внуком Тарквиния Приска, засвидетельствовано Дионисием Галикарнасским (Arch. 4.7 = Piso frag. 15 Peter).
Другие якобы поразительные сходства между заявлениями Цицерона в De re publica и фрагментами Писона имеют аналогичное или худшее качество, и также не дают оснований для использования им анналов Писона.
Piso frag. 3 похож на Cicero, De re pub. 2. 4. Так как, однако, отрывок Дионисия, Arch. 1. 79.4, приведенный Петером как фрагмент 3 Писона, на самом деле является фрагментом Кв. Фабия Пиктора, которому следовал не только Писон, но и согласно Дионисию большинство других авторов, совпадение — если оно действительно существовало — между Цицероном и фрагментом Писона или Пиктора ничего не доказывает для зависимости Цицерона от Писона; Цицерон мог использовать Фабия Пиктора или одного из других авторов, которые следовали ему по Дионисию.
Piso frag. 9 о храме Януса близок к Цицерону, De re pub. 2. 27, однако, там нет упоминания о храме Януса. Поэтому не возникает никакой зависимости Цицерона от Писона.
Piso frag. 19 об изгнании Л. Тарквиния Коллатина похож на Cicero, De re pub. 2. 46 и 2. 53. Формулировка Писона «Л. Тарквиния, своего коллегу, так как по имени тот был Тарквиний, он боялся и попросил его добровольно покинуть Рим» (причем в начале надо добавить: «Л. Брут сказал, что …») у Цицерона не находит никакого эквивалента. Поэтому его зависимость от Писона маловероятна.
Piso frag. 22 сообщил о сецессии плебеев в 494 г. то же самое, что и Цицерон, De re pub. 2. 57. В самом деле Цицерон говорит, что плебс переместился сначала на Священную гору, а затем на Авентин, в то время как Писон, согласно Ливию 2.32, 3, лишь сообщил, что плебеи переехали на Авентин. Даже Зольтау может установить здесь только сходство, утверждая, что Писон не только сообщил то, за что его цитирует Ливий, но и, как Цицерон, он назвал Священную гору первой целью сецессии. Как он приходит к этому постулату, о котором ничего не говорит, остается, однако, полным мраком.
Piso frag. 23 похож на Cicero De re pub. 2.59. Согласно Livy 2.58.1, Писон сообщает, что были назначены два, а затем три других народных трибуна, в то время как Цицерон знает о duo tribuni plebis per seditionem creati, но ничего не говорит о трех дополнительных трибунах. Сообща Цицерон и Писон обладают только той подробностью, что изначально назначали не пять, а двух трибунов. Ливий 2, 33, 3, однако, в своей формулировке «Sunt, qui duos tantum … creatos tribunos dicant» не предполагает, что только один автор, Писон, сообщил об этом. Однако, если несколько авторов изначально писали только о двух трибунах, то Цицерон может следовать и одному из них, и даже для этой подробности необязательно зависеть от Писона.
Чтобы доказать особую склонность Цицерона к анналам Писона, была предпринята попытка заменить имя историка Либона в двух письмах к Аттику (13.30.2, 13.32.3) на Писона; однако это следует отвергнуть как произвольное вмешательство в текст. Так что в качестве верного свидетельства использования Цицероном анналов Писона остается только вышеупомянутое место из его письма к Пэту, которое все–таки говорит о некотором знакомстве Цицерона с этим произведением истории. Хотя нельзя отрицать, что Цицерон чаще консультировался с сочинением Писона, тем более что Писон уже упоминается в De oratore и De legibus как представитель латинской историографии (De orat. 2. 51-53; De legib. 1. 6; Brut. 106), фрагменты Писона не позволяют обнаружить между ним и Цицероном каких–либо других совпадений, которые с некоторой определенностью были бы связаны с использованием его сочинения Цицероном. Положительное суждение Цицерона о научном качестве анналов Писона не улавливается. Цицерон вполне ценил и хвалил политика Писона; он называет его vir gravis et sapiens из–за его выступления против Г. Гракха (Tusc. 3.48) и говорит о его бережливом обращении с государственными деньгами (Verr. 2.3.195), но это, конечно, ничего не говорит об историке Писоне.
Итак, хотя есть лишь заметный след их использования Цицероном (Ad familiar. 9.22.2), анналы Писона занимают особое место в длинном ряду римских исторических произведений, которые были известны Цицерону. Именно после старшего Катона Писон является первым латинским историком, которого Цицерон знал и цитировал, а с Писона начинается почти полный ряд римских историков от Гракхов до сулланских времен, чьи труды упоминаются Цицероном в его дошедших до нас сочинениях. За одним примечательным исключением исторической работы П. Рутилия Руфа все римские истории, которые были засвидетельствованы со времен Л. Кальпурния Пизона до Г. Лициния Макра, также названы Цицероном.

7) Г. Фанний, сын Марка.

Следующим значимым анналистом гракханского периода после Л. Кальпурния Писона Фруги, в свою очередь, является один из тогдашних ведущих политиков, а именно Г. Фанний сын Марка, зять Г. Лелия Мудрого.
В отличие от Писона, Цицерон не упоминает этого анналиста в своей главе об историографии в De oratore (2.51-53), хотя в 91 году, в котором Цицерон поместил действие диалога De oratore, произведение Фанния уже существовало. Однако только в обширном отступлении об остроумии в той же книге Цицерон ссылается на анналы Г. Фанния и может привести цитату Г. Юлия Цезаря Страбона о том, что младший Сципион имел склонность к иронии (De orat. 2.270). То же утверждение из анналов Фанния Цицерон позже цитирует еще дважды в Academici priores (2. 15) и в «Бруте» (299).
Аналогично из одного из сочинений Фанния — и, вероятно, из анналов — Цицерон заимствовал описание смерти П. Рупилия, консула 132 г., который умер от горя из–за провала попытки его брата Луция стать консулом (Tusc. 4.40, ср. De amicit. 73). Для этого Цицерон не ссылается на анналы Г. Фанния как на свой источник напрямую, так что это сообщение может восходить к речи Г. Фанния сына Марка, возможно, все еще сохранявшейся во времена Цицерона. У Г. Фанния сына Гая — согласно Цицерону, консула 122 г. — была только одна опубликованная речь, а именно знаменитая речь против федерального закона Г. Гракха (Brut. 99); оставил ли историк Г. Фанний сын Марка какие–либо речи, неясно из замечаний в Brut. 101, где Цицерон однако обсуждает стиль оратора Г. Фанния не на основе сохранившихся речей, а на фундаменте его анналов, что говорит скорее против существования этих речей.
У Плиния (Nature Hist. 7.122) имя П. Рупилия связано с именем (гораздо более известного) П. Рутилия: P. Rutilius morbo levi impeditus nuntiata fratris repulsa in consulatus petitione ilico exspiravit. Эта формулировка гораздо менее имеет в виду самоубийство, чем a vita recedere у Цицерона в Tusc. 4.40; но выражение Цицерона не обязательно означает «покончить с собой», если сравнить с De re pub. 2.27, где говорится о Нуме Помпилии, который вне всяких сомнений умер естественной смертью, что cum undequadraginta annos regnavisset … excessit e vita.
Цицерону также было известно, что в анналах Фанния была воспроизведена речь консула 143 г. Г. Цецилия Метелла Македонского против Тиб. Гракха, народного трибуна 133 г. (Brut. 81). Как и у многих других исторических трудов, была также краткая версия анналов Г. Фанния, так называемая эпитома, составленная позже убийцей Цезаря М. Брутом (Attic. 12.5b). Цицерон консультировался с этой эпитомой, чтобы прояснить просопографические вопросы, касающиеся самого историка Г. Фанния. И благодаря информации в эпитоме и работе самого Фанния Цицерон подтвердил свою точку зрения в «Бруте» об историке Г. Фаннии как о зяте консула 140 г. Лелия Мудрого, что Аттик, по–видимому, ранее оспаривал.
Использование анналов Г. Фанния Цицероном предполагалось и в других местах. Тем не менее нельзя доказать, что Цицерон использовал его работу для составления De re publica, даже если это предположение имеет определенную вероятность, и вряд ли замечания Цицерона в «Бруте» в значительной степени опирались на анналы Г. Фанния сына Марка.
Роусон считает, что Цицерон не знал работы Фанния, когда писал De oratore (что как доказано неверно); но так как он упомянул о ней в De legibus, он, должно быть, прочитал ее в промежуточное время, и, следовательно, для составления De re publica. Впрочем, этот вывод не будет приемлемым, даже при условии, что Цицерон не упомянул работу Фанния в De oratore.
Осведомленность Цицерона об эпитоме Фанния, составленной М. Брутом, определенно не означает, что Цицерон знал скорее ее, чем работу самого Фанния.
Шёнбергер ошибочно говорит, что Цицерон «возможно, скорее знал … эпитому Брута, чем анналы самого Фанния», поскольку «анналы конкретно не упоминаются», что, однако, неверно (см. De Orat. 2. 270: Fannius in annalibus suis; Brut. 81; там же 101. Ошибка Шёнбергера, вероятно, связана с тем, что в этом замечании он имел в виду только письмо Цицерона (Attic. 12.5b), в котором анналы Г. Фанния и в самом деле прямо не упоминаются, но, возможно, под формулировкой Brutus et Fannius подразумевается либо эпитома истории Фанния, составленная Брутом, либо «эпитома Брута и работа самого Фанния».
Напротив, совершенно неясно, было ли, например, включено в эпитому приводимое Цицероном в De Oratore замечание Фанния об иронии Сципиона Эмилиана; кроме того, совершенно неизвестно, опубликовал ли Брут уже свою краткую версию «Анналов» Г. Фанния сына Марка, когда Цицерон работал над De Oratore, поскольку первое упоминание об этой эпитоме относится только к 45 году, примерно через десять лет после публикации De oratore. Скорее всего, суждение Цицерона о стиле Г. Фанния сына Марка в «Бруте», не будет основано на эпитоме работы, написанной не самим Фаннием; напротив, что касается замечания об иронии Сципиона, необходимо предполагать прямое знание Цицероном анналов Фанния (Brut. 101).
В De oratore Цицерон не называет Г. Фанния вместе с Катоном Цензором, Кв. Фабием Пиктором и Л. Кальпурнием Писоном Фруги как выразителя exilitas и brevitas, хотя он не только знал его работу, когда писал De oratore, но и цитировал ее в этом сочинении (2.270). Но из этого нельзя сделать вывод, что Цицерон оценивал анналы Г. Фанния сына Марка гораздо выше трудов его предшественников, и поэтому исключил их из своей критики; ибо в работе De legibus, написанной всего через несколько лет после De oratore, Г. Фанний вместе с Кв. Фабием Пиктором, Катоном, Л. Кальпурнием Писоном Фруги и малоизвестным Веннонием назван представителем отсталой латинской историографии (1.6); переломом в развитии римской историографии после старшего Катона, по словам Цицерона De Oratore и De Legibus, является работа Л. Целия Антипатра.

8) Л. Целий Антипатр

Раскритиковав устами М. Антония римских историков за то, что они не могли превзойти достижение Великих анналов (De orat. 51-53), он упоминает Л. Целия Антипатра как первого римского историка, который — хотя и без оглушительного успеха — стремился в корне улучшить лингвистическую форму латинской историографии; однако, поскольку он не был ни особым грамотеем, ни одаренным оратором, результат его усилий все же оставлял желать лучшего (De orat. 2.54).
Это мнение о том, что Целий Антипатр стремился к новому подходу в латинской историографии и, несмотря на языковые огрехи в своей работе, отчасти добился этой цели, Цицерон повторяет, когда высказывается в первой книге De legibus о состоянии латинской историографии (1.5-7), а Целия Антипатра, как и в De oratore, сравнивает в его пользу с предшественниками, не скрывая, впрочем, его слабостей в способе выражения (De legib. 1.6).
Позднее в «Бруте» (102) Цицерон в конце концов удостоверяет, что он был большим знатоком права, что в некотором роде смягчает его ранее высказанную в De oratore критику отсутствия учености у Целия Антипатра.
Критически о литературных способностях Целия Антипатра Цицерон высказывается преимущественно в De oratore (2.54), написанном вскоре после «Брута». Именно в Prooemium к своей Bellum Punicum (Orat. 230) Целий Антипатр сформулировал намерение использовать гипербатон для создания ритмических фраз только тогда, когда применение этого средства искусства неизбежно (Orat. 229f.).
Цицерон оценивает это откровение Целия Антипатра как признак его наивности, а трудности с прозой — как результат его литературной неотесанности. Более того, по строгому суждению Цицерона, Целий не достиг действительно удовлетворительной ритмизации своей прозы даже путем использования гипербатона (Orat. 230, ср. De orat. 2. 54).
Из слов в «Ораторе» L. Coelius Antipater in prooemio belli Punici не обязательно следует, что работа Целия Антипатра называлась просто «Bellum Punicum» без уточнения, какая из трех пунических войн имеется в виду; Петер предполагает название работы как «Belli Punici alterius libri septem ad L. Aelium». Добавление alter придется принять, так как в противном случае была бы неизбежна путаница с первой или третьей Пунической войнами.
Кроме упомянутого замечания из предисловия к «Bellum Punicum» об использовании гипербатона, Цицерону были известны из сочинения Целия Антипатра и другие места.
Так, в первой книге De divinatione он несколько раз использует произведение Целия как источник приведенных там предзнаменований и зловещих снов, которые затем проверяются во второй книге De divinatione с неизменно отрицательным результатом на предмет их значимости (1.48, 49, 78. 2.119-147, особенно 2.136 против 1.48 и 49).
Три из этих эпизодов, взятых Цицероном из произведения Целия Антипатра, относятся ко Второй Пунической войне, и из них, в свою очередь, два касаются снов Ганнибала, (De divinat. 1.48, ibid. 49), а третий относится к битве на Тразименском озере, в ходе которого, по словам Целия, на большей части Италии произошло сильное землетрясение (De divinat. 1.78).
Может быть, и непосредственно шествующий перед De divinat. 1.77 пассаж о предзнаменованиях перед битвой на берегу Тразименского озера восходит к Целию Антипатру. Это подтверждается тесной фактической связью De divinat. 1.77 с местом De divinat. 1.78, которое, безусловно, восходит к Целию, как и фраза «quod addidit coelius» в начале De divinat. 1.78, что говорит о том, что непосредственно предшествующее в De divinat. 1.77 происходит от того же автора. Кроме того, формулировка Цицерона в De natura deor. 2.8, где цитируется Целий, является, можно сказать, краткой версией De divinat. 1.77. Поскольку De natura deor. 2.8 явно восходит к Целию, это также может быть верно для De divinat. 1.77. Поэтому Петер сводит De Divinat. 1.77 и 1.78 вместе как фрагмент 20 Целия Антипатра.
Также ко Второй Пунической войне и тоже в связи с битвой на Тразименском озере относится цитата из Целия Антипатра во второй книге De natura deorum (2.8). Там представитель стоической теологии ссылается на высказывание Целия Антипатра, согласно которому Г. Фламиний за его пренебрежение религиозными правилами пал на берегу Тразименского озера.
Относительно источников Целия Антипатра для второй Пунической войны Цицерон в одном месте в De divinatione отмечает, что Целий следовал написанному на греческом языке историческому труду Силена (1.49), который участвовал во Второй Пунической войне в свите Ганнибала.
Cornelius Nepos, Hann. 13.3: Huius belli (i. e. Punici alterius) gesta multi memoriae prodiderunt, sed ex his duo, qui cum eo (i. e. Hannibale) in castris fuerunt simulque vixerunt, quamdiu fortuna passa est, Silenus et Sosylus Lacedaemonius. Atque hoc Sosylo Hannibal litterarum Graecarum usus est doctore.
Объяснения, приведенные в скобках, неоспоримы, но не совсем беспроблемны; в частности, huius belli относится не к войне Манлия Вульсона в Малой Азии, как оставляет ожидать указательное местоимение huius, но, очевидно, ко Второй Пунической войне, окончание которой у Непота в 7.1 упомянуто задолго до 13.3. Однако необходимость отнести huius belli ко Второй Пунической войне виднa из следующего текста; ибо если Ганнибал учил греческий язык у Сосила, то он и Силен должны были находиться в его войске, а не в армии Вульсона. Даже оговорка «quamdiu fortuna passa est» понятна только при этой гипотезе. Между прочим, использование указательного местоимения hic, haec, hoc для героя этой Жизни не редкость у Непота.
Помимо упомянутых сведений о Второй Пунической войне, Цицерон в первой книге De divinatione заимствует из сочинения Целия Антипатра описание эпизода, произошедшего во время войны римлян против латинян. В свое время пришлось дважды повторить ludi maximi, после того как они были прерваны войной. Сразу же после первого повторения игр через большой цирк был проведен на казнь раб. В результате этого инцидента игры были снова осквернены, и Юпитер выразил свое недовольство по этому поводу одному римскому гражданину во сне; после этого игры повторили еще раз (De divinat. 1.55).
Также не из Второй Пунической войны происходит повествование Целия Антипатра о сне Гая Гракха, которое Цицерон приводит сразу после сообщения Целия Антипатра о двукратном повторении ludi maximi в De divinatione. В этом сне к Г. Гракху явился его брат Тиберий, чтобы предсказать, что тот умрет, как и он сам, насильственной смертью (1.56).
Должно быть, работа Целия Антипатра, подобно историям Геродота, была очень богата схожими сообщениями о снах, предзнаменованиях и прочих чудесных событиях. Многочисленные, несколько сомнительные истории, приведенные Целием, как и соответствующие сообщения Геродота, были особенно уместны для темы De divinatione и поэтому цитировались там не из–за особого предпочтения Цицерона чудесам.
Как и соответствующие сообщения Геродота, свидетельства Целия Антипатра во второй книге De divinatione исследованы Цицероном лично и признаны непригодными для подтверждения достоверности искусства пророчества.
Цицерон в своем опровержении настолько исчерпывающе оценивает нелепость сновидений, приведенных в первой книге De divinatione, в частности, из Целия Антипатра, что неизбежно создается впечатление, что он испытывает определенные сомнения в задатках авторов, которые, подобно Целию Антипатру, всерьез внесли их в историческое произведение. Однако Цицерон не зашел настолько далеко, чтобы предположить, что Целий сам выдумал сны и чудесные знамения — чтобы тем самым выставить его лжецом.
М. Брут также составил эпитому работы Целия Антипатра, которую Цицерон послал Аттику вместе с книгой Панетия об искусстве пророчества в июне 45 г., за несколько месяцев до того, как он сам начал работу над De divinatione.
Как и эпитому анналов Г. Фанния сына Марка, составленную также М. Брутом, Цицерон вряд ли использовал эпитому работы Целия Антипатра, но вместо этого использовал его в качестве указателя для ориентирования в крупной работе. Если просьбы Цицерона к Аттику прислать ему эпитому сочинения Целия Антипатра и сочинения Панетия не были случайными, и Цицерон хотел использовать для De divinatione эпитому и панетиеву Περι προνοίας , то, когда он просил эпитому, он, должно быть, уже знал, насколько полезным будет произведение Целия Антипатра для его нового сочинения, и он, должно быть, имел очень точное представление о ее содержании еще до прочтения этой эпитомы.
Вывод о том, что Цицерон не использовал сочинение Целия напрямую, так как знал эпитому Брута, во всяком случае, неоправдан: тем не менее Лоран отмечает: «Понятно, что для поиска исторических примеров он предпочел использовать реферат». Из этого, однако, нельзя заключить, что Цицерон не воспользовался бы самим произведением, ибо эпитома вряд ли была бы достаточно подробна, чтобы освободить от поиска в оригинале.
Примечательно, что использование Цицероном произведения Целия Антипатра прежде всего сосредоточено на одном произведении, а именно на De divinatione; выбор Цицероном Целия определяется не предпочтениями Цицерона к сказочному или к толкованию сновидений, а темой его трактата. Из сравнительно большого числа мест, заимствованных Цицероном из Целия, нельзя далее заключить, что Цицерон особенно ценил этого автора, так как те места о сновидениях и предзнаменованиях отвергаются как чистая бессмыслица. По существу, не отказывая автору в достоверности, Цицерон не считал силу его суждений весьма развитой и, как и о Геродоте, он мог бы сказать и о нем: «Apud Coelium Antipatrum sunt innumerabiles fabulae».

9) Прочие историки от Гракхов до Суллы

Меньше следов, чем от Л. Кальпурния Писона, Г. Фанния сына Марка и Л. Целия Антипатра осталось в сохранившихся работах Цицерона от прочих историков со времен Гракхов. Их имена редко упоминаются, и использование их произведений едва улавливается. Только о современниках Цицерона, которые являются историками, можно получить из писаний Цицерона более ясную картину.
Моложе Г. Фанния был историк Венноний, чье имя Цицерон называет в De legibus (1.6) и в письме к Аттику, где он сожалеет о том, что не имел под рукой работы Веннония (Attic. 12.3.1). Однако о содержании произведения или о личности Веннония мы ничего не узнаем у Цицерона. Но так как от произведения Веннония вообще существует лишь один достоверный фрагмент (Dionys. Halik. Arch. 4.15.1) и неизвестно даже полное имя автора, то заслуживает внимания уже тот факт, что Цицерон знал его и, по–видимому, тоже намеревался использовать его произведение. Это можно считать свидетельством того, что Цицерон был знаком даже с довольно экзотическими представителями историографии того времени хотя бы настолько, что их произведения были ему понятны.
Как и Венноний, скорее призраком остается у Цицерона Гн. Геллий, хотя от него, в отличие от Веннония, сохранилось около тридцати фрагментов. Однако Цицерон упоминает его лишь однажды, в первой книге De divinatione (1.55), где мы узнаем, что он подобно Кв. Фабию Пиктору и Л. Целию Антипатру описал зловещий случай из войны против латинян, который брат Квинт у Цицерона воспроизводит не по Гн. Геллию, а по Целию Антипатру.
Хотя здесь, в De Divinatione, Гн. Геллий больше не упоминается, для его датировки этот отрывок имеет решающее значение, так как Цицерон упоминает во введении, что все историки, Fabii, Gellii, sed proxume Coelius, описали этот эпизод. Цицерон недвусмысленно высказал мнение, что Гн. Геллий старше Л. Целия Антипатра.
Эта хронология исключает гипотезу, которая намеревается использовать имя Геллия в — почти наверняка испорченном — отрывке из De legibus в обзоре римской историографии Цицерона. Однако, это вмешательство привело бы к появлению текста, который хронологически поместил бы Геллия после Целия Антипатра вопреки явному свидетельству Цицерона в De divinatione, что, следовательно, невозможно.
Ввиду этого, более вероятно, что Цицерон фактически не упоминал Гн. Геллия в De legibus, хотя он упоминает там других не менее темных историков, вроде уже упомянутого Веннония и Клодия, которого еще предстоит обсудить. Помимо упоминания Гн. Геллия в De divinatione, которое показывает, что Цицерон во всяком случае знал об эпизоде, имевшем место у этого историка, следы использования его работы Цицероном не могут быть доказаны.
Против выступает Петер с его замечанием к фрагментам 12-15 Гн. Геллия, согласно которому в представлении De re pub. 2.13 о примирении римлян и сабинов после похищения сабинянок были следы использования Гн. Геллия. Однако убедительных аргументов для этого нет.
Также только один раз Цицерон называет историка Семпрония Азеллиона и критикует его за то, что он отстал от стандартов, установленных Целием Антипатром. Не доказано, что работа Азеллиона не была использована Цицероном, и Цицерон не обсуждал и даже не упоминал изложенных Азеллионом — очевидно, вслед за Полибием — постулатов «прагматической историографии». Это тем более поразительно, что по его собственным словам в De oratore Цицерон вполне одобрял требования Семпрония Азеллиона, что историк должен не только сообщать, что произошло, но и как и с каким намерением это произошло.
Sempronius Asellio frag. 1 Peter (= Gellius 5.18.8): «Я считаю, что нам недостаточно только рассказать о том, что было сделано, но [необходимо] также показать, по какому замыслу и расчету это было совершено».
Sempronius Asellio frag. 2 Peter (= Gellius 5.18.9): «Выписывать же, при каком консуле война началась и при каком закончилась, и кто вошел с триумфом, из одной книги, что совершалось на войне <из другой>, не упоминая при этом ни о том, что тем временем постановил сенат, ни о том, какой закон или законопроект был внесен, и не указывая, по каким причинам это было сделано, — значит рассказывать мальчикам басни, а не писать историю».
Следовательно, пропущена основная мысль фрагмента, которая, во всяком случае, как и у фрагмента 1, предполагает, что Азеллион отделял историографию, которая ограничивалась простым сопоставлением данных и фактов, от той, которая стремилась подробно изложить происходящее и определить его подоплеку. Эту основную мысль фрагмента 1 Азеллион продолжил в фрагменте 2, применяя ее к изображению военных и мирных времен и требуя, чтобы для военного времени перечислялись не только имена и даты, а для мирного указывались не только сенатские постановления и законодательные акты, но и чтобы было подробно изложено течение войн и чтобы для периода мира изучались причины отдельных политических действий.
Но, конечно, для Цицерона авторитетным теоретиком истории был не Семпроний Азеллион, который лишь повторял требования, уже выдвинутые в греческой теории истории, а сами греческие авторы.
Насколько, кстати, Семпроний Азеллион соответствовал своим самодельным меркам, уже невозможно определить из–за скудных фрагментов его сочинения. Во всяком случае, Цицерон упомянул Семпрония Азеллиона лишь один раз, конкретно в De legibus, и это свидетельствует о слабом резонансе, который его работа обычно находила в древние времена: после упоминания Цицерона она, кажется, почти полностью ушла в небытие, пока ее не перечитал и не процитировал антиквар Авл Геллий.
Иногда высказывалось предположение, что консул 129 года Г. Семпроний Тудитан вместе со своей Liber magistratuum написал историческую работу. Тем не менее, Цицерон не называет его историком ни в списке римских историков в De legibus, ни в «Бруте», хотя Г. Семпроний Тудитан, как оратор, котируется довольно высоко, и поэтому также была причина упомянуть, возможно, существующее историческое произведение автора.
Его имя отсутствует в De legibus 1.6. Смотрите Brut. 95 (где Тудитан — оратор), De divinat. 1.36 (где речь идет не о Тудитане, а о Тиб. Семпронии Гракхе, отце двух знаменитых трибунов) и Attic. 13.32.2 и 33.3 (где говорится о Тудитане, который был послан в Коринф в качестве легата к Л. Муммию в 146 году и который, безусловно, не идентичен с консулом 129 г.).
Даже когда Цицерон переписывается с Аттиком по вопросам карьеры Тудитана (Attic. 13.32.3, 33.3), написанное им историческое сочинение не всплывает, хотя оно могло бы способствовать выяснению рассматриваемых подробностей, если бы оно, как и большинство исторических произведений того времени, вело рассказ до современности его автора.
Если Цицерон не называет историческое сочинение Г. Семпрония Тудитана, хотя он мог бы сделать это по крайней мере дважды, есть предположение, что он вообще не знал этого произведения, и, скорее всего, потому, что его вообще не существовало. А именно, поскольку фрагменты, переданные под именем Тудитана, из которых только и было установлено существование исторического произведения, могут быть легко присвоены точно засвидетельствованной Liber magistratuum (Macrob. Saturn. 1.13.21 = Tuditanus frag. 7 Peter), или Commentarius (Gellius 13.15.4 = Tuditanus frag. 8 Peter) Тудитана, то нет необходимости в принятии другого, исторического произведения того же автора.
В противовес мнению Петера, что Тудитан написал историческое произведение, Цихорий утверждает:
1. Фрагменты 1-4 Тудитана по своему содержанию хорошо вписываются в Liber magistratuum, книгу о полномочиях магистратов.
2. Когда Геллий 7.4.1 (= Tuditanus frag. 5 Peter) пишет: legimus in Tuditani libris, он может иметь в виду ту же работу, которую он упоминает в 13.15.4, а именно Комментарии, вероятно, идентичные Liber magistratuum Г. Семпрония Тудитана, а не другую историческую работу.
3. Plutarch, Τ. Flaminin. 14 (=Tuditanus frag. 6 Peter) не является фрагментом Тудитана, поскольку имя, полностью искаженное Плутархом, не «Тудитан», но, вероятно, «(Валерий) Антиат».
В отличие от Тудитана, некий Клодий, очевидно, действительно был историком. Цицерон называет его в своем списке историков в De legibus вместе с Семпронием Азеллионом как одного из наименее одаренных преемников Целия Антипатра. Этот Клодий может быть идентичен упомянутому Аппианом Павлу Клодию, но о котором, однако, почти ничего не известно: сохранились два целых фрагмента, один из которых может быть отнесен не к этому Павлу Клодию, а к позднему анналисту Кв. Клавдию Квадригарию.
Если упоминание Клодия у Цицерона, которое в De legibus непосредственно следует за вероятным испорченным в тексте местом и, следовательно, само по себе не может быть вне всякого сомнения, вообще достоверно, то оно, как и двукратное упоминание Веннония и, в некотором смысле, Семпрония Азеллиона, было бы еще одним свидетельством знакомства Цицерона даже с довольно отдаленными историческими произведениями последней трети 2‑го века.
К этому же периоду относится и историк Гн. Ауфидий, который еще в детские годы старшего современника Цицерона М. Пупия Писона выступал как бывший претор в сенате (Tusc. 5.112). Гн. Ауфидий ослеп в старости, и поэтому Цицерон в Тускуланах называет его примером того, что человек не должен быть полностью сломлен столь тяжелым ударом судьбы (De finib. 5.54). В этом месте Цицерон упоминает, кстати, что Гн. Ауфидий написал исторический труд на греческом языке, о котором он, однако, не говорит ни здесь, ни в других местах, и о котором мы не узнаем ничего из других источников.
Кроме Клодия и Веннония, Гн. Ауфидий третий едва ощутимый для нас историк конца 2‑го века, известный Цицерону. В целом знание Цицероном историографии той эпохи оказывается удивительно полным. Почти любой, кто, как было доказано, работал как историк в это время, также упоминается Цицероном.
О хорошем знании Цицероном историографии этой эпохи говорят его многочисленные упоминания из римской истории после 133 года, которые встречаются гораздо чаще, чем соответствующие ссылки на более ранние периоды. Также ссылки Цицерона на первоисточники, в том числе на речи, мемуары и письма конца 2‑го века, встречаются гораздо чаще, чем замечания о свидетельствах более ранних времен. Его обширные знания в области историографии, следовательно, оказываются одним из аспектов его общей картины истории, политики и литературы того времени.

10) Л. Корнелий Сизенна и Г. Лициний Макр.

Завершая свой обзор римских историков в первой книге De legibus, Цицерон упоминает двух историков сулланского периода, Л. Корнелия Сизенну, претора 78 г., и его младшего современника, Г. Лициния Макра, претора 67 г. Оба уже считаются современниками Цицерона, хотя Сизенна умер в 67 году (Dio 36.9.1), а Макр в 66 году(Plut. Cicero 9; Val. Max. 9.12.7. Attic. 1.4.2).
Сизенна, как указывает Аттик у Цицерона в De legibus (1.7), превзошел всех ранних римских историков; тем не менее, он поставил слишком простую, даже детскую, цель, подражать Клитарху, и даже ее он не смог достигнуть. Учитывая плохое мнение Цицерона о Клитархе, которое он раскроет через несколько лет после De legibus в «Бруте» (42f.), где Клитарх представлен как лжец, замечание о неудачной попытке Сизенны подражать Клитарху получает дополнительный негативный нюанс.
Уже во введении к своим замечаниям о состоянии римской историографии в De legibus Цицерон устами Аттика вынес решение, что римская историография еще не являлась литературного жанра, и он позволил Аттику сказать, что это как его, так и мнение Цицерона (1.5).
Благодаря этим предварительным замечаниям суждение, что Сизенна превзошел своих предшественников, становится еще более относительным. Цицерон считал, что многочисленные слабости Сизенны не позволяют назвать его образцовым историком; задачу написания истории в литературно привлекательной форме он не решил удовлетворительно. Историческое произведение Сизенны также упоминается в «Бруте» и оценивается аналогично в De Legibus: хотя Сизенна превзошел всех своих предшественников, довести до совершенства жанр латинской историографии ему не удалось (Brut. 228).
Как и многие другие римские и греческие историки, Сизенна цитируется в первой книге De divinatione. Его работа является там источником приведенных Квинтом Цицероном сновидений и ряда чудесных знамений. Они относятся к периоду, непосредственно предшествовавшему Союзнической войне, которую Сизенна обсуждал в начале своей истории.
Цецилии Метелле, дочери Метелла Балеарика, приснилось, что Юнона Соспита потребовала восстановления ее храма римлянами. Сизенна воспроизвел этот сон в своей работе, хотя он полагал, что сны не должны рассматриваться как посланные богами, и поэтому они бессмысленны (De divinat. 1.99). Однако менее критичным было отношение Сизенны к вере в приметы другого рода. В его работе их была целая серия, и они, по его словам, объявили о катастрофе Союзнической войны.
Как и все предзнаменования и сны, приведенные в первой книге De divinatione, во второй книге заявления Сизенны отвергаются; сообщения о снах, с одной стороны, не поддаются проверке, и даже если бы они были, сны не могли оказаться знаками от богов; их толкование, с другой стороны, в конечном итоге произвольно, и поэтому не важно.
Отсюда, хотя Цицерон не разделяет веры Сизенны в предзнаменования, он не предполагает, что тот сочинил эти предзнаменования. В этом отношении авторитет Сизенны остается не затронутым критикой Цицерона, но суждения Сизенны, возможно, не очень высоко оцениваются Цицероном, как и заявления Целия Антипатра, который также неоднократно цитируется в De divinatione.
Конечно, не из исторической работы Сизенны происходит и воспроизведенный Цицероном в «Бруте» анекдот о процессе, в котором Сизенна выступал в качестве защитника и в ходе которого он назвал обвинения против своего клиента sputatilica crimina. Прилагательное sputatilicus, означающее «ничтожественный», по–видимому, полностью вышло из моды, и его использование дало противнику Сизенны, Г. Рузию, возможность высмеять сизеннов стиль (Brut. 259f.). Вряд ли можно предположить, что сам Сизенна распространил анекдот, который не особенно помогает его репутации оратора; поэтому источником изображения Цицерона в «Бруте», конечно же, была не «История» Сизенны. Анекдот никоим образом не восходит к Сизенне, но, скорее всего, происходит из речи Г. Рузия. Это подтверждается, во–первых, фактом, что анекдот у Цицерона был связан с вопросом Брута, кто был Г. Рузий, и, кроме того, обстоятельством, что он, очевидно, мог цитировать его слова дословно.
В целом бросается в глаза, что Цицерон цитирует Сизенну довольно редко и уделяет ему мало внимания, хотя, по суждению Цицерона, он превзошел всех своих предшественников. Цицерон был не одинок в этом относительно благоприятном мнении о Сизенне, как указывают замечания Саллюстия, который называет Сизенну лучшим и самым тщательным исследователем сулланского периода, хотя, по мнению Саллюстия, он не высказывался до конца откровенно (Sallust, Jugurtha 95.2).
О Г. Лицинии Макре Цицерон судил гораздо негативнее, чем о Сизенне. Весьма искаженный текст замечаний Цицерона о нем в De Legibus неточен, но, во всяком случае, содержит обвинения в болтливости и бесстыдстве (1.7, где находится единственное упоминание о его исторической работе). Поэтому не следует ожидать большого влияния этого историка на Цицерона: действительно, у него не обнаруживается ни одной цитаты из сочинения Макра.
Попытки обнаружить следы использования анналов Макра в археологии во второй книге De re publica или в высказываниях Цицерона об ораторах ранней римской республики в «Бруте» также считаются безуспешными; более чем смутные свидетельства без всякой доказательной силы не могут быть приведены для подобных догадок.
Отсюда, если Цицерон никогда не использовал произведение Лициния Макра, хотя и знал его, то причину этого, вероятно, следует искать в его дурном суждении об авторе. Иначе дело обстоит с Сизенной. Отображаемый Сизенной период с 91 года Цицерон в значительной степени видел сам (De divinat. 1.72) и отчасти принимал непосредственное участие в происходящем. Кроме того, он был лично знаком со многими ведущими деятелями того времени, так что для получения сведений об этой эпохе ему не обязательно было ссылаться на исторический труд, но он мог опираться на собственные знания и пережитое им самим или на устные сведения других, желательно старших современников.
Насколько огромны были возможности Цицерона для информирования начиная с 91 года, становится особенно ясно, если учесть, что Цицерон был лично знаком почти со всеми авторами, которые опубликовали сочинения об этом периоде, например, с Л. Лицинием Лукуллом, консулом 74 г., который написал историю Союзнической войны на греческом языке, с оратором Кв. Гортензием Горталом, консулом 69 г., который, как и Лукулл, принимал участие в Союзнической войне и написал латинский эпос о событиях, с Л. Лукцеем, претором 67 г., который также написал историческую работу о Союзнической войне в 50‑х годах и намеревался довести рассказ до своего времени, а также с двумя историками, Л. Корнелием Сизенной, который в процессе Верреса был на стороне защиты (Verr. 2.2.110) и был знакомым Аттика (Brut. 260), и с Г. Лицинием Макром, который умер сразу после судебного разбирательства, которое Цицерон проводил как претор 66 года. Его собственный опыт, знакомство с авторами и их произведениями, вероятно, дали Цицерону настолько отчетливую картину времени с 91 года, что для получения соответствующих исторических сведений ему не пришлось прибегать к конкретному произведению, но он мог черпать из своих обширных знаний. Следовательно, он почти не полагался на работу Сизенны, за исключением зловещих снов и неясных предзнаменований, в которые он сам не верил, и в первой книге De divinatione ему казалось целесообразным цитировать Сизенну, чтобы придать этим сведениям хотя бы видимость достоверности, пока он не смог опровергнуть их во второй книге.

11) Τ. Помпоний Аттик

Поскольку список римских историков в De legibus заканчивается Л. Корнелием Сизенной и Г. Лицинием Макром, в него входят только историки, которых к тому времени не было в живых уже более десяти лет. О современных историках, которые еще здравствовали после 66 г., мы не получаем от Цицерона никакой информации ни в De legibus, ни в De oratore (в котором действие происходит в 91 г.).
Принципа обсуждать только умерших авторов Цицерон явно придерживается в «Бруте» (231, 248, 251), допуская, однако, некоторые видные исключения, а именно самого себя (Brut. 305-324), Цезаря и М. Марцелла, консула 51 г. (Brut. 248-262), а также другого консула 51 г., Сер. Сульпиция Руфа (Brut. 150). В De legibus этот принцип обсуждения только умерших хотя и не сформулирован, но соблюдается де–факто строже, чем в «Бруте».
Тем не менее сочинения Цицерона содержат много, хотя и очень рассеянных, отсылок к его знаниям современников, которые работали как историки.
Среди них, вне всяких сомнений, на первом месте стоит ближайший друг Цицерона, Т. Помпоний Аттик, который не только написал историческую работу, Liber annalis, но и обменивался с Цицероном письменной и устной информацией на исторические темы. После публикации шести книг Цицерона De re publica в 51 г. и до публикации Цицероном «Брута» в 46 г., Аттик опубликовал свою Liber annalis, в которой, как в справочнике, собраны наиболее важные имена, даты и события за семьсот лет римской истории.
Вероятно, Аттик включал туда неримскую историю лишь в той мере, в какой она имела непосредственное отношение к римской. Полное преобладание римской истории в Liber annalis подтверждается как формулировкой Цицерона в Orat. 120 (annorum septingentorum memoriam), так и его оценкой Аттика как «самого добросовестного писателя римских дел» (Brut. 44 в конце раздела, в котором рассказывается о греческой истории). Сравните характеристику Liber annalis у Корнелия Непота в Atticus 18.2: Nulla enim lex neque pax neque res illustris est populi Romani, quae non in eo (sc. libro) suo tempore sit notata.
С другой стороны, утверждение Мюнцера, что Аттик, в частности, включил историю своего второго отечества, Афин, которой Мюнцер намерен приписать высказывания Цицерона об афинских ораторах в Brut. 26-52, не может иметь никакого основания. Вообще, использование Цицероном Liber annalis для вопросов греческой истории нигде не доказано.
Цицерон высоко оценивает это произведение или, скорее, его автора, называя его rerum Romanarum auctorem religiosissimum, но он также знает объем Liber annalis: рассказ в пределах лишь одной книги приводит к предположению об очень скудном наборе событий. Отсюда существенное преимущество Liber annalis Аттика заключалось не в том, что он дал бы подробное и направленное на полноту изложение римской истории, к чему обычно стремились анналисты, но в том, что сокращение объема до одной книги и концентрация на указании дат существенно облегчали изучение хронологических вопросов.
Возможно, Аттик иногда указывал на противоречия в предании, насколько они касались хронологии, но в отношении источников и изложения собственных рассуждений он ограничивался малым объемом произведения. Поэтому едва ли вся дискуссия о смерти Кориолана и Фемистокла в Brut. 42-44 может восходить к Liber annalis Аттика. Цицерон рассматривал и использовал Liber annalis Аттика лишь как вспомогательное средство для собственных дальнейших исследований. Авторитетным историческим произведением для Цицерона он никогда не мог стать при всей признательности, которую Цицерон оказывал автору.
Некоторые примеры использования Liber annalis Цицероном были засвидетельствованы вне всякого сомнения, в основном в «Бруте», вскоре после публикации Liber annalis. Они касаются, в соответствии с характером этого произведения, как правило, фиксации данных.
Так, Цицерон указал год рождения Энния и спорную дату первого исполнения драмы Ливия Андроника (Brut. 72f.) согласно Аттику и в обоих случаях не только датировал событие по консулам, но и указывал год, начиная ab urbe condita по Аттику.
Аттик также зафиксировал дату отправления афинских философов в Рим. Цицерон просмотрел текст и обнаружил, что хотя была указана дата, но вероятно, не цель посольства. Затем он обратился к Аттику с письмом, чтобы узнать, верно ли его собственное предположение, что посольство прибыло в Рим для переговоров о городе Ороп (Attic. 12.23.2). Поэтому Liber annalis сама по себе не годилась для уточнения даты и, возможно, состава (который, впрочем, был давно известен Цицерону) посольства.
Цицерон называет всех трех послов, Карнеада, Критолая и Диогена Вавилонского, еще за несколько лет до письма к Аттику, в De orat. 2.155, после чего в 2.157-160 он приводит дополнительные замечания об этих трех философах. В письме Attic. 12.23 Цицерон говорит далее об еа legatio как о чем–то известном.
Также дата основания Рима у Аттика в Liber annalis принята Цицероном в «Бруте» (72) тогда как в De re publica он еще предполагал полибиеву дату (De re pub. 2.18, cp. 2.27).
Также в Liber annalis Аттик высказался о смерти Кориолана и отверг традицию о его самоубийстве (Brut. 42). Когда Цицерон изложил противоположную версию в «Бруте», он опровергает ее словами Аттика как вымысел, чтобы, наконец, дистанцироваться от нее самой и присоединиться к мнению Аттика (42).
Другие места в «Бруте» нельзя, без сомнения, отнести к Liber annalis Аттика. В частности, сведения Цицерона о греческих ораторах эпохи Фемистокла и последующих времен (Brut. 28) происходят не из ex Attici monumentis (то есть из Liber annalis Аттика), как ошибочно предают большинство кодексов, а из ex Atticis monumentis, то есть из аттического предания. Во–первых, если не все, что еще передано нам о содержании Liber annalis, может ввести в заблуждение, обсуждение греческой истории не занимало там никакого или занимало минимум пространства.
Аттик, поэтому, едва ли был источником толкований об афинских ораторах. Решающим против предания «Ex Attici monumentis» является, однако, другая точка зрения; ибо выражение «Аttici monumenta» для обозначения Liber annalis не только странно, тем более что для него нет ни одной параллели, но оно становится совершенно невозможным благодаря тому, что Цицерон в данном месте в «Бруте» обращается к самому Аттику и поэтому его произведение должно было бы называться monumenta tua (формулировка, кстати, для которой у Цицерона есть удачные параллели).
Следовательно, ни в коем случае нельзя думать о том, чтобы снова вставить в текст давно признанное ложным выражение «еx Atticis monumentis», которое не только лишено всякой параллели и ведет к противоречиям с остальными нашими знаниями о содержании Liber annalis, но и совершенно невозможно в данном месте лингвистически.
Кроме того, попытка заключить об использовании Цицероном Liber annalis, из наличия хронологических сведений в «Бруте» и в более поздних сочинениях Цицерона, которые не являются абсолютно необходимыми для понимания соответствующих отрывков, рассматривается как провал. На хронологические подробности, которые не обязательно требовались в контексте его аргументации, Цицерон обратил внимание еще задолго до того, как появилась Liber annalis. Уже в его экскурсе о последних днях жизни Л. Лициния Красса, консула 95 г., в третьей книге De oratore (3.1-3,6) или в замечаниях в De re publica о Нуме Помпилии и Пифагоре, а также о датах основания Рима и Карфагена (De re pub. 2.28f.; 2.18 и 42), Цицерон в стремлении к хронологической точности выходит далеко за рамки необходимой меры.
Большее значение, чем использование Liber annalis, имела для Цицерона его переписка с Аттиком по историческим вопросам, которые вставали перед ним при составлении его многочисленных философских сочинений.
Эта переписка с Аттиком по истории, хотя и относится в основном к сороковым годам, начинается уже в пятидесятых, когда Цицерон работает над De re publica и сначала просит Аттика разрешить использовать его библиотеку для просмотра произведений Варрона (Ad Attic 4.14.1).
После публикации De re publica в 51 году Цицерон уехал наместником в Киликию, куда Аттик несколько месяцев спустя написал ему письмо, в котором, хотя он и хвалит работу Цицерона, но озадачен одним историческим указанием и спрашивает Цицерона, почему он поместил эдилитет Гн. Флавия после 450 г. (Attic. 6.1.8).
Цицерон отвечает из Лаодикеи длинным письмом (Attic. 6.1), в котором он, в частности, обращается к различным историческим вопросам (Attic. 6.1.8,17,18). О Гн. Флавии он повторяет свое изложенное в De re publica мнение, что его политическая деятельность должна начаться после 450 года, так как об этом свидетельствует его курульный эдилитет, а эта должность была введена задолго до 450 года (Attic. 6.1.8).
На возражение Аттика, что после 450 года, то есть после публикации законов двенадцати таблиц, было бы мало смысла публиковать фасты (их обнародование традиция приписывает Гн. Флавию), так как они содержались в двенадцати таблицах, Цицерон отвечает широко распространенным мнением, согласно которому двенадцать таблиц с фастами утаивались от общественности, так что публикация их Гн. Флавием все же имела смысл. Цицерон заключает замечанием, что ни он, ни Сципион, выступающий в De re publica, не выдумали сообщение о Гн. Флавии (что Аттик тоже вряд ли предполагал), но именно так передавали многочисленные авторы.
Позже Цицерон в том же письме снова возвращается к Гн. Флавию (Attic. 6.118), высмеивая пробелы в знании истории у Метелла Сципиона, консула 52 г. (Attic. 6.1.17, повторно 6.1.18). Ему неизвестны даже официальные карьеры его знаменитых предков, что совершенно непростительно, тогда как его собственные высказывания о Флавии в De re publica хотя, возможно, и ошибочны, но все же находятся в согласии с publica opinio. Аттик, во всяком случае, не мог выступить против господствующего мнения, разделяемого также Цицероном, и признать неразрешимость проблемы.
К другому комплексу относятся сразу три письма Цицерона от марта 45 года, когда Цицерон после смерти дочери Туллии работал над Consolatio ad se ipsum. В этих письмах (Attic. 12. 20, 22, 24) Цицерон спрашивал у Аттика о людях, которых он хотел упомянуть в Consolatio в качестве примеров для утешения; для этого он должен был знать, испытали ли пострадавшие, как он сам, потерю ребенка, или они умерли раньше своих детей. В связи с этим Цицерон сперва допытывался у Аттика о Сервилии Цепионе, консуле 141 или 140 г. (Attic. 12.20.2), и о Рутилии, матери Г. Аврелия Котты, консула 75 г. (Attic. 12.20.2), затем снова о Рутилии (Attic. 12.22.2), и в дополнение о Клодии, матери Д. Брута, консула 77 г. (Attic. 12.22) и, наконец, о П. Лицинии Крассе, консуле 97 г. (Attic. 12.24.2) и некоем Лепиде, возможно, консуле 77 г. (Attic. 12.24.2). Из Сенеки (Consolatio ad Helviam 16. 7) следует, что Котта действительно умер раньше своей матери Рутилии; поэтому Цицерон, вероятно, упомянул случай в Consolatio.
Из этих личностей Цицерон тогда определенно упомянул П. Лициния Красса и скорее всего Рутилию в Consolatio, в то время как в других случаях результат исследований Аттика неизвестен; возможно, те, кого это касается, умерли прежде своих детей и поэтому в Consolatio не упоминаются.
Иероним, Epist. 60. 5, очевидно, называл только римских полководцев, мужественно переносивших траур. Он не претендует на перечисление всех примеров, приведенных Цицероном в Consolatio. В частности, женщины, о которых упоминал Цицерон, у Иеронима отсутствуют. Так как Иероним, как он сам говорит, упоминает только людей, отличившихся на войне, то возможно, что у Цицерона также приводились примеры лиц, которые не подпадали под рубрику «duces» и которых Иероним поэтому опустил, отсюда из отсутствия имен в списке Иеронима нельзя сделать вывод об отсутствии этих лиц у Цицерона в Consolatio.
Также в марте 45 года Цицерон просил у Аттика подробностей о посольстве афинских философов 155 года. Несмотря на то, что дата посольства была записана в Liber annalis Аттика, Цицерон знал имена трех послов и, кроме того, знал, что переговоры в Риме касались города Оропа, но его интересовал точный предмет споров вокруг этого города, а также имена ведущих афинских политиков и наиболее известных эпикурейцев того времени (Attic. 12.23.2). О том, что Цицерон узнал от Аттика на свою просьбу, не сообщается.
О том, что он получал исторические сведения от Аттика, Цицерон указывает и в одном из своих сочинений, в отличие от писем изначально предназначенных для публикации. Во второй книге De finibus он полемизирует против учения эпикурейцев, что все человеческие действия обусловлены стремлением к собственной выгоде, он объявляет, что Аттик предоставит ему e thesauris suis информацию об исторических личностях, чья бескорыстная приверженность общему благу опровергает эпикурейский тезис (2.67).
Под этими thesauri Аттика Цицерон, возможно, не имел в виду Liber annalis, которая не годилась для передачи необходимых подробностей. Цицерон, вероятно, подразумевал здесь изложенные в его произведениях знания Аттика о фамилиях Юниев, Марцеллов, Фабиев и Эмилиев (Cornelius Nepos, Atticus 18. 3f.).
Из переписки Цицерона с Аттиком об исторических вопросах сохранились шесть писем (Attic. 13. 30. 2, 32. 3, 33. 3, 5. 1, 6. 4 и 4. 1), относящихся к периоду с конца мая по начало июня 45 года и посвященных сенатским послам, которые в 146 году были отправлены к Муммию в Коринф и которых Цицерон хотел сделать участниками политико–философского диалога (Attic. 13.30.2). Хотя удалось установить имена десяти легатов и выяснить их личности (Attic. 13.4.1), Цицерон, по неизвестным причинам, вероятно, так и не составил первоначально задуманного диалога.
Примерно к тому же времени, что и переписка о десяти легатах 146 года, принадлежит письмо Цицерона к Аттику, в котором он просит информацию о великом понтифике и консуле 133 г. П. Муции Сцеволе, который обвинял коррумпированного претора 142 г. Л. Гостилия Тубула, и о Л. Скрибонии Либоне, который выступал против тогдашнего наместника Испании Дальней Сер. Сульпиция Гальбы (Attic. 12.5b)
Что касается Сцеволы, то Цицерон вместе со своей просьбой сообщает Аттику предположение, что тот был народным трибуном в годы после претуры Тубула. Помимо подтверждения этого предположения, он просит Аттика выяснить, в силу какой уголовной статьи Тубул был привлечен к ответственности Сцеволой. О трибунате Либона Цицерон уже имел довольно точное представление, когда писал Аттику. Он точно спрашивает, был ли Либон народным трибуном в 150 или 149 г.
В заключение в том же письме Цицерон высказывается еще об одном историческом вопросе, а именно о проблеме тождества двух Гаев Фанниев, сыновей Марка и Гая, по поводу существовавших между ним и Аттиком разногласий, по–видимому, из–за противоречивых, но, во всяком случае, неясных сведений в источниках (Attic. 12.5b).
Вопреки Аттику Цицерон считал согласно эпитоме работы Фанния, составленной Брутом, что историк Фанний был идентичен зятю Г. Лелия, и надеялся, что Аттик, наконец, прояснит проблему. Это желание Цицерона до сих пор не исполнено: поскольку результаты расследований Аттика — как это часто бывает — утрачены, все еще существует определенная двусмысленность по поводу двух Гаев Фанниев и их идентичности.
Разумеется, письма Цицерона не могут передать авторитетного и тем более полного впечатления от его расспросов у Аттика; поскольку, когда Цицерон и Аттик находились в одном месте и поэтому не было необходимости в обмене письмами, общение между ними происходило в устной форме, не оставив следа в нашем литературном предании (Attic. 16.13a.2).
Значение для занятий Цицерона Liber annalis, использование которой, кроме отрывка из письма, можно обнаружить только в «Бруте», не соответствует важности устного и письменного обмена мыслями между Цицероном и Аттиком.

12) Кв. Гортензий Гортал

У Цицерона есть устная информация по историческим вопросам не только от Аттика, но и от известного оратора Кв. Гортензия Гортала, консула 69 г., с которым он был связан годами совместной деятельности в качестве оратора и совместного членства в коллегии авгуров (Brut. 1-3).
Гортензий умер в 50 г. (Ad familiar. 8.13.2, Attic. 6.6.2, Brut. 1). Через пять лет после его смерти Цицерон, переписываясь с Аттиком о сенатском посольстве в 146 году к Л. Муммию в Коринф и об идентичности двух Гаев Фанниев, сыновей Гая и Марка, неоднократно ссылался на заявления Гортензия, которому он придает большое значение в этом контексте (Attic. 12.5b).
К Гортензию восходит информация Цицерона, что в сенатской делегации 146 г. участвовал Г. Семпроний Тудитан; эта информация была подтверждена в ходе переписки Цицерона с Аттиком (Attic. 13.6.4, 4.1).
Также мнение Гортензия, что историк Г. Фанний был идентичен зятю Г. Лелия, Г. Фаннию, Цицерон изначально считал, несмотря на возражения Аттика, неопровержимым (Attic. 12.5b). Однако конечный результат исследований Цицерона и Аттика по этому вопросу уже не сохранился, и его трудно обнаружить.
От предполагаемой историографической работе Гортензия, существование которой время от времени раскрывалось из этой исторической информации Цицерона о Гортензии в сочетании с изолированным высказыванием Веллея Патеркула об «Анналах» Гортензия (12.16.3), у Цицерона не осталось никаких следов.
Вероятно, упомянутые Веллеем «Анналы» Гортензия вовсе не историческая работа, а — как показывает замечание Плутарха в Жизни Лукулла — исторический эпос на латыни о Союзнической войне.
Итак, Кв. Гортензий Гортал, хотя и не входит в число римских историков, по устным сведениям также был одним из источников Цицерона по римской истории.

13) Корнелий Непот

Бесспорно, что современник Цицерона Корнелий Непот работал как историк. Он написал ряд биографий, некоторые из которых сохранились, и хронографическое произведение под названием «Хроника», из которой сохранились только фрагменты. В то время как биографии Непота, возможно, относятся ко времени после смерти Цицерона в 43 г., «Хроника», возможно, появилась примерно до 54 года и, следовательно, могла быть использована Цицероном.
Хотя Цицерон никогда не упоминает о творчестве Корнелия Непота, все же существует целый ряд совпадений между хронологическими данными у Цицерона и у Корнелия Непота. Так, Цицерон во второй книге De re publica сообщает, что время жизни Гомера датируется хронографами не позднее 914 г. (2.18). Это указание вполне согласуется с привязкой в первой книге Хроники Корнелия Непота, согласно которой Гомер жил примерно за 160 лет до основания Рима (Corn. Nepos, Chronica frag. 2 Peter = Gellius 17.21.3).
Цицерон, однако, отличается от Корнелия Непота тем, что он знает другие сведения о времени жизни Гомера; ибо он отмечает, что датировка около 914 года — это привязка тех, кто датировал Гомера особенно поздно (De re pub. 2.18); от Корнелия Непота мы знаем только то, что он указал именно эту позднюю дату. Альтернативных датировок у него в сохранившемся фрагменте, во всяком случае, нет (Gellius 17.21.3).
Знания Цицерона не основаны на том, что подтверждается хроникой Корнелия Непота, и Цицерон на самом деле называет источником датировки Гомера не Непота (что в De re publica было бы вопиющим анахронизмом), а Graecorum annales.
Наряду с этими данными источника факт, что Цицерон знал также датировки времени жизни Гомера, о которых нет свидетельств, что они были указаны и у Корнелия Непота, делает зависимость Цицерона от Хроники Непота в этом вопросе маловероятной.
Кроме того, приведенная Цицероном во второй книге De re publica датировка прибытия Пифагора в Италию не совпадает с непотовой, но все же совпадает с указанием Авла Геллия, которое, в свою очередь, может восходить к Хронике Корнелия Непота. Авл Геллий указывает, что Пифагор прибыл в Италию в правление Тарквиния Суперба, не называя, однако, здесь своего источника (17.21.6). Цицерон, как и во второй книге De re publica, датировал приход Пифагора временем Суперба (2.28), но, как и при датировке времени жизни Гомера, сведения Цицерона выходят за рамки сведений у Корнелия Непота (при условии, что он был источником Авла Геллия), между тем как Цицерон уточняет, что Пифагор прибыл в Италию в четвертый год правления Тарквиния Суперба, и, кроме того, датирует начало правления Суперба и прибытие Пифагора шестьдесят второй Олимпиадой, о чем у Авла Геллия нет ни слова.
Причиной для предположения, что данные Геллия происходят из Непота, является факт, что Геллий как незадолго до (17.21.3), так и вскоре после (17.21.8) своего замечания о Пифагоре (17.21.6) цитирует «Хронику» Непота для греко–римских синхронизмов, которые очень похожи на те, что были в 17.21.6. Тем не менее в 17.21 Геллий цитирует не только Непота, но и libri, qui chronici appellantur (17.21.1 без ссылки на конкретного автора), Кассия Гемину (17.21.3), традицию в целом (memoriae traditum est: 17.21.9; memoriae mandatum est: 17.21.25; accepimus: 17.21.4 и 33), Варрона (17.21.24 для отклоняющегося от Непота описания смерти М. Манлия, 17.21. 43 и 45 работа Варрона о поэтах), а также высказывание Демосфена (17.21.31) и два стиха Порция Лицина (17.21.45), так что Непот как источник Геллия в 17.21.6 возможен, но не наверняка. Непот упоминается в главе 17.21 за исключением 17.21.3 и 6 еще в 17.21.24, но не для греко–римского синхронизма. Непот также считается источником синхронизма Фемистокл — Кориолан в 17.21
Было ли то же самое в источнике Авла Геллия, невозможно определить; зависимость Цицерона от Хроники Корнелия Непота не может быть доказана даже при датировании прибытия Пифагора в Италию, хотя соответствующее утверждение Авла Геллия было фактически приписано Корнелию Непоту. Свое мнение о хронологии Пифагора Цицерон повторил в сокращенном виде в первой книге Тускуланских бесед. Там он только заявляет, что Пифагор прибыл в Италию в правление Тарквиния Суперба, без точного указания года (Tusc. 1.38, ср. 4.3). Это утверждение, конечно, не восходит теперь к Хронике Корнелия Непота, но здесь Цицерон вновь использовал свои собственные, уже ранее изложенные в De re publica выводы, с которыми вполне совместимо изложенное в Тускуланах.
Наконец, Цицерон не зависит от Хроники Корнелия Непота, когда во второй книге De re publica он датирует основание Рима 751/0 годом согласно собственному недвусмысленному указанию на Graecorum annales (2.18).
Поскольку Цицерон в той же книге хвалит надежность Полибия в хронологических вопросах в целом (De re pub. 2.27) и в частности принимает его временную привязку к периоду правления Нумы Помпилия, он, вероятно, и дату основания Рима 751/0 г. почерпнул из Полибия, а не из Хроники Корнелия Непота.
Источниками, приведенными Цицероном для хронологии в De re publica, являются Полибий и Graecorum annales (2.18 и 2.27), и так как работа Полибия была Цицерону бесспорно известна, косвенное использование его информации через Корнелия Непота у Цицерона неприемлемо.
Еще одно совпадение с указанием Авла Геллия, которое в свою очередь, вероятно, восходит к Хронике Корнелия Непота, можно найти в «Бруте» (17.21).
По Мюнцеру, в этом месте рассуждения Геллия «вне всякого сомнения» восходят к Непоту. Это по крайней мере возможно, так как в 17.21 у Геллия Непот неоднократно называется как источник. Цицерон упоминает синхронность Кориолана–Фемистокла в «Бруте» (41). Он объясняет, что Кориолана и Фемистокла постигла примерно в одно и то же время сравнимая участь. О том, что оба они были почти современниками, известно и Авлу Геллию, но о разработанном Цицероном параллелизме судеб Кориолана и Фемистокла он не говорит ни слова; об их смерти у него тоже речи нет.
Даже если Хроника Корнелия Непота была здесь источником Авла Геллия, все еще остается сомнение, рассматривалось ли в Хронике сходство судеб Кориолана и Фемистокла; во всяком случае, Геллий не дает никаких указаний. Что касается контентного аспекта высказываний Цицерона, то, следовательно, нельзя утверждать его зависимость от Корнелия Непота. Однако вряд ли утверждение о приблизительной одновременности обеих смертей восходит к Хронике Корнелия Непота, и не следует предполагать, что Цицерон использовал для хронологических и для фактических аспектов одной и той же темы два разных источника.
Предположение о зависимости Цицерона от Хроники Корнелия Непота по этому вопросу на основании этих соображений было бы достаточно маловероятным; это становится еще более маловероятным из–за комментариев Цицерона о Кориолане и Фемистокле в «Бруте». Там Цицерон ссылается на источник своих объяснений, и этот источник — не Корнелий Непот, а Liber Annalis Аттика, сообщение которого о смерти Кориолана Цицерон упоминает и которому в конечном итоге следует (Brut. 42). Желающему назвать источник хронологического аспекта изложения Цицерона о Кориолане и Фемистокле, следует подумать об Аттике, а не о Корнелии Непоте.
Из факта, что Цицерон не использовал в упомянутых местах Хронику Корнелия Непота, было бы опрометчиво заключить, что он на самом деле никогда не пользовался его произведением или вообще не знал его.
Так как Цицерон и Корнелий Непот были хорошо знакомы друг с другом, хотя и не так хорошо, как считает Авл Геллий, который назвал Непота M. Ciceronis ut qui maxime amicus familiaris (15.28.1), и поскольку они вели между собой обширную переписку, от которой хотя и мало что сохранилось, но которая существовала в древности, по крайней мере, в двух томах (Macrob. Saturn. 2.1.14), то крайне маловероятно, чтобы Цицерон не знал столь значимого исторического сочинения Непота, как «Хроника». Тем не менее факт остается фактом: в сохранившихся сочинениях Цицерона Хроника никогда не упоминается и ее использование в творчестве Цицерона нигде не обнаруживается.
Остальные исторические сочинения Корнелия Непота Цицерон никогда не упоминал и как доказано никогда не использовал. Однако первоначально шестнадцать книг De viris illustribus Корнелия Непота — в отличие от хроники — появились, возможно, только после смерти Цицерона. Поэтому, особенно учитывая высокое мнение Непота о Цицероне (Nepos frag. 58 Marshall), возможно, что его сочинения оказали определенное влияние на биографии Непота, но влияние биографий Непота на Цицерона нельзя предположить с самого начала, хотя это и не совсем исключено.
Итак, поразительная параллель между переводом Фукидида в Жизни Фемистокла Непота (Nepos, Themist. 1.4; Thuk. 1.138.3) и цитатой Фукидида в письме Цицерона Аттику (10.8.7) может быть объяснена тем фактом, что Жизнь Фемистокла Непота появилась только после смерти Цицерона, и Непот, который был знатоком переписки Цицерона с Аттиком (Nepos, Attic. 16. 3f.), вспомнил эту воспроизведенную Цицероном фукидидову характеристику Фемистокла, когда он писал свою собственную «Жизнь Фемистокла». Но и эта конструкция, конечно, не нужна, и, скорее всего, следует предположить, что Непот, как и Цицерон, читал Фукидида, чем и объясняется сходство их высказываний.
В этом конкретном случае, кстати, можно прямо исключить обратную зависимость комментария Цицерона о Фемистокле от Vita Themistoclis Корнелия Непота, поскольку Цицерон делает соответствующее замечание Фукидида на греческом языке более подробно, чем Непот в своей сокращенной латинской версии. Латинская краткая версия Непота, конечно, не может быть источником Цицерона для более подробной греческой цитаты Фукидида.
В другом пункте касаются друг друга упоминаемое письмо Цицерона к Аттику и Vita Themistoclis Корнелия Непота. Цицерон замечает, что Фемистокл при всем своем благоразумии все же совершил ошибку, дав несостоятельные обещания персидскому великому царю, и эта формулировка, восходящая к Фукидиду, встречается — опять же в переводе на латынь — также в заключительном замечании Vita Themistoclis Корнелия Непота (Nepos, Themist. 10f.). Но поскольку в этом месте Непот предлагает по содержанию больше, чем короткий намек Цицерона на это место в своем письме к Аттику, то здесь Непот ни в коем случае не зависит от Цицерона.
Наконец, рассмотрение этого письма Цицерона показывает, что касательно информации о Фемистокле ни Непот не зависел от Цицерона — письма которого, конечно, не могли быть источником биографии Фемистокла даже для столь большого знатока, как Непот, — ни Цицерон от Непота. Совпадения двух авторов вполне естественно объясняются тем, что оба они прямо использовали Фукидида, которого Цицерон, как показывает его письмо к Аттику, мог даже цитировать по памяти и которого Корнелий Непот, должно быть, использовал для своего сочинения о Фемистокле.
Наконец, относительно использования Цицероном произведений Корнелия Непота остается мало что осязаемого. Использование биографий Непота, возможно, было невозможно уже по хронологическим причинам, и контентные связи между Vita Themistoclis Непота и упомянутым письмом Цицерона к Аттику нельзя отнести ни к зависимости Цицерона от Непота, ни, наоборот, к зависимости Непота от Цицерона, поскольку — независимо от даты публикации биографий Непота — различия в контенте между обоими авторами исключают всякую зависимость.
С другой стороны, использование Хроники Непота Цицероном, однако, ни в одном случае не оказалось подтвержденным или весьма вероятным, хотя знание Цицероном этого произведения Корнелия Непота вполне вероятно уже из–за его знакомства с автором.

14) М. Теренций Варрон

Ученый–универсал М. Теренций Варрон рассматривал исторические вопросы в ряде своих работ (Antiquitates, De familiis Troianis, De gente populi Romani, Annales, Legationes, De Pompeio, De sua vita и De poetis). Личное знакомство Цицерона с Варроном хорошо засвидетельствовано (Ad familiar. 9.1-8). Оба писателя переписывались друг с другом, и Цицерон несколько раз упоминал Варрона в своей переписке с Аттиком.
Более того, это знакомство нашло отражение в литературных наследиях обоих мужей. Так, Варрон посвятил Цицерону, по крайней мере, часть своей работы De lingua Latina, в то время как Цицерон посвятил Варрону Academici posteriores (1.1-12). Во введении к этому трактату, посвященному Варрону, Цицерон также охарактеризовал все его творчество и признал его достижения: именно Варрон, благодаря своим занятиям прошлым, дал понять природу римского государства (Acad. post. 1.9).
В «Бруте» Цицерон использовал заявление Варрона о дате смерти поэта Невия (Brut. 60). Варрон явно отклонился от преобладающего мнения, что Невий жил после 204 года, тогда как Цицерон, ссылаясь на «veteres commentarii», считал, что Невий умер в 204 году. Цицерон, однако, не отвергает инакомыслия Варрона в полемической или уничижительной форме, как он поступает в нескольких параграфах позже в отношении ошибочного по его мнению заявления Акция; напротив, Варрон, сразу после того, как Цицерон отверг его датировку смерти Наевия, восхваляется им как особенно тщательный исследователь римской древности (Brut. 60).
В то время как в «Бруте» Цицерон прямо называет Варрона одним из своих источников, ссылки на него отсутствуют в De re publica, написанном несколькими годами ранее, хотя и установлено, что Цицерон уже использовал для этого сочинения Варрона. В 54 году, работая над De re publica, он просил Аттика разрешить ему пользоваться его библиотекой даже в его отсутствие, собираясь просмотреть там, среди прочего, произведения Варрона, из которых ему нужны были некоторые сведения для его собственного сочинения (Attic. 4.14.1). Вполне вероятно, что Цицерон в частности думал проконсультироваться с варроновыми Antiquitates, которые могли бы служить ему источником для изложения древних нравов и обычаев в четвертой книге De re publica (Attic. 4.16.2).
Кроме того, по предложению Аттика Цицерон задумал упомянуть Варрона в De re publica (Attic. 4.16.2). Эта мысль возникла уже потому, что Цицерон использовал произведение Варрона для De re publica; но реализация столкнулась с трудностями, так как вымышленный диалог в De re publica происходит в 129 году, и Цицерон мог лишь за пределами этого диалога упомянуть имя одного из своих собственных современников, не совершая анахронизма. Поэтому Цицерон мог упомянуть Варрона только в одном из проэмиев (предисловий) в De re publica. Однако эти проэмии не сохранились полностью, так что уже невозможно доказать, последовал ли Цицерон предложению Аттика и действительно ли Варрон упоминался в De re publica или нет. Но факт, что он, видимо, серьезно обдумал это предложение и сообщил Аттику свои соображения на этот счет, вероятно, говорит за то, что он назвал Варрона в одном из проэмиев в потерянном для нас месте.
Упоминание о Варроне, возможно, дало бы более подробное представление об использовании Цицероном сочинений Варрона для De re publica. Их отсутствие или, возможно, утрата значительно затрудняют точную оценку влияния Варрона на это произведение Цицерона. В конце концов, о влиянии Варрона на сочинения Цицерона можно сказать больше, чем о сочинениях Корнелия Непота: знание Цицероном произведений Варрона не только вероятно, но однозначно засвидетельствовано, и Цицерон, во всяком случае, имел намерение использовать их и наверняка его осуществил.

15) Л. Лукцей

Одним из многочисленных историков цицероновского периода, труды которых оставили лишь очень слабые следы, является Л. Лукцей, претор 67 г., о чьей деятельности как историка мы знаем только через Цицерона. Подобно Аттику, Корнелию Непоту и Варрону, Л. Лукцей также был лично знаком с Цицероном. Только благодаря этому знакомству Лукцей вошел в историю, ибо, вероятно, в 55 году он получил знаменитое письмо Цицерона с просьбой как можно скорее изложить в историческом произведении заговор Катилины и особенно выдающуюся роль тогдашнего консула Туллия Цицерона в его подавлении. Для этой задачи Лукцей был призван не только в силу своей деятельности историка и знакомства с Цицероном, но и потому, что и сам он в свое время вмешался в спор с Катилиной и при этом встал на сторону Цицерона (Ascon., In toga Candida 91 Clark). Итак, Лукцей был не только современником событий, которые он должен был изобразить по желанию Цицерона, но и как непосредственный участник также лично знал о происходящем в то время.
Письмо Цицерона к Лукцею содержит некоторые сведения о его деятельности как историка, и Цицерон знает об этом. В частности, в 55 году Лукцей работал над историческим произведением, которое, вероятно, продолжалось от начала Союзнической войны в 91 году до современных ему дней (Ad familiar. 5.12.2). К тому времени, когда до него дошло письмо Цицерона, Лукцей уже почти закончил Союзническую войну и последовавшую за ней гражданскую войну между Марием и Суллой, и поэтому тот предлагает ему перейти к 63 году, чтобы тотчас же начать монографию о заговоре катилинариев. Первоначально, хотя Лукцей, по–видимому, согласился работать на Цицерона и занялся этой темой (Attic. 4.6.4), но насколько далеко он продвинулся в этом деле и завершил ли он когда–либо это произведение, совершенно неизвестно.
Фрагменты этой книги Лукцея или свидетельства о ее существовании не сохранились, но из этого не следует, что она не была написана или никогда не публиковалась, потому что даже из работы Лукцея о Союзнической войне — кроме комментариев Цицерона — нет ни отрывков, ни свидетельских показаний, хотя из замечаний Цицерона ясно, что Лукцей хотя бы частично закончил эту работу в 55 году (Ad familiar. 5.12.2).
В своем списке римских историков в первой книге De legibus, написанной через несколько лет после письма Л. Лукцею, Цицерон не упомянул Лукцея. Так как этот список охватывает только умерших историков, то Лукцея, очевидно, не хватает потому, что он был тогда еще жив, а не потому, что он не прославил или недостаточно прославил Цицерона в заказанном им сочинении о катилининском заговоре.

16) Другие современные историки: Процилий, Л. Элий Туберон и Л. Скрибоний Либон

В дополнение к Л. Корнелию Сизенне, К. Лицинию Макру, Т. Помпонию Аттику, Корнелию Непоту, М. Теренцию Варрону и Л. Лукцею, а также некоторым личностям, которые написали мемуары или творили на историческую тему, Цицерон знал других современников, которые работали как историки и о которых нам почти ничего не известно.
К этим историкам часто причисляют писателя Процилия, которого Цицерон знал лично и против которого он собирался выступить свидетелем на судебном процессе в 54 г. (Attic. 4.16.5). Хотя показания Цицерона против Процилия не сохранилось, эпизод тем не менее показывает, что Цицерон не был хорошего мнения о личности Процилия.
Также отрицательно Цицерон прокомментировал сочинения Процилия в 60 г., когда он не в его пользу сравнил их с работами Дикеарха. Это сравнение сочинений Процилия с писаниями эллинского философа не предполагает, что Цицерон имел в виду исторический труд Процилия; скорее речь шла о философском эссе.
Не упоминается Процилий и в списке римских историков в De legibus. Однако это не доказывает, что Процилий не был историком или что он был неизвестен Цицерону как историк, ибо и Лукцей, который был историком и которого Цицерон знал также как историка, когда писал De legibus, в этом списке не упоминается. Вероятно, Процилий отсутствует в списке в De legibus потому, что он вообще не был историком или потому, что, подобно Лукцею, он еще жил в конце пятидесятых годов, когда Цицерон писал De legibus.
В том же 60 г., в котором Цицерон сравнивает работы Процилия и Дикеарха (Attic. 2.2.2), он высказывается в знаменитом первом письме своему брату Квинту, новоиспеченному наместнику Азии, по поводу его легатов, и упоминает Л. Элия Туберона как выделяющегося возрастом и достоинством мужа.
Цицерон добавляет, что Туберону ex suis annalibus известны многие примеры образцового поведения в управлении провинцией, поскольку он сам работает над историческим трудом (Quint, frat. 1.1.10; Pro Planс. 100).
Хотя из этого замечания Цицерона мало что можно понять о содержании и характере исторической работы Л. Элия Туберона, оно указывает на то, что Цицерон знал не только об уже опубликованных сочинениях, но и об исторических работах, которые были только что написаны, тем более, что автор, как и Л. Элий Туберон, давно был лично знаком с Цицероном: с юности Л. Туберон и Цицерон были связаны общей военной службой, совместными исследованиями и последующим adfinitas (Pro Ligario 21, Pro Plancio 100). О родстве Цицерона с Л. Тубероном мы ничего не знаем. Штангл заявлял, что брак Л. Туберона с неизвестной сестрой Цицерона является, очевидно выдумкой схолиаста (Schol. Gronov. 415, 417).
В своих высказываниях о работе Л. Туберона Цицерон называет ее и annales, и historia. Поэтому, исходя из предположения, что термины annales и historia следует четко различать, совершенно неясно, писал ли Л. Элий Туберон ab urbe condita или отображал современную ему эпоху.
Как историк работал и сын Л. Элия Туберона, Кв. Элий Туберон (Светоний, Цезарь 83.1 и, возможно, Ливий 4.23.1, если читать «et Q. Tubero», а не «atque Tubero»). В большинстве случаев неясно, следует ли отнести фрагменты с маркировкой «Туберон» к отцу Л. Туберону или к сыну Кв. Туберону; Туберона–сына цитирует только Светоний (Caesar. 83.1).
Использовал ли Цицерон когда–либо работу Л. Элия Туберона и как он, возможно, оценивал ее, не может быть установлено ввиду редкости показаний. Поскольку, когда Цицерон писал De legibus, Л. Элий Туберон был еще жив, он также отсутствует в тамошнем списке римских историков. Он еще жил в 46 году, когда Цицерон выступил с речью в защиту Лигария.
Только из Цицерона мы знаем о Liber annalis Л. Скрибония Либона. Эта работа использовалась Цицероном в 45 г., когда он переписывался с Аттиком о сенатском посольстве к Л. Муммию в 146 г. Заявление Либона в Liber annalis, что Г. Семпроний Тудитан, консул 129 г., был претором в 132 году, исключает, по мнению Цицерона, возможность того, что тот же Тудитан был членом делегации сената в 146 г., но это, по–видимому, следовало из других источников (Attic. 13.30.2). Цицерон уже указывает на это противоречие в первом из шести писем Аттику о делегации 146 г., и он повторяет это указание, вновь ссылаясь на Liber Annalis Либона в своем следующем письме на ту же тему (Attic. 13.32.3).
Как с Процилием и Л. Элием Тубероном, Цицерон был также лично знаком с историком Л. Скрибонием Либоном, если он идентичен Либону, который упоминается в письме Цицерона от 46 г. М. Марию (Ad familiar. 7.4.1), в написанных в следующем году Academici posteriores (1.3) и в письме Цицерона Д. Бруту от 44 г. (Ad familiar. 11.7.1). Возможно, что замечание Цицерона в письме к Аттику от 45 г., что он имеет при себе «Либона», относится к составителю Liber annalis или его сочинению (Attic. 13.44.3).

17) Поздние анналисты: Кв. Клавдий Квадригарий и Валерий Антиат.

Цицерон не упоминал Клавдия Квадригария или Валерия Антиата. Это обстоятельство, наряду с неясностью в отношении времени жизни двух авторов, вызвало споры по вопросу о том, можно ли обнаружить влияние их произведений на Цицерона и возможно ли оно вообще.
Предположение, что Цицерон использовал работы Валерия Антиата, также восходит к античности. Кв. Асконий Педиан предположил в своем комментарии к первой «Корнелиане», что Цицерон следовал в этой речи Валерию Антиату, когда он утверждал, что старший Сципион впоследствии пожалел, что допустил, чтобы в его второе консульство в 194 году сенаторам на ludi Romani были предоставлены отдельные места.
Откуда Асконий открыл, однако, что Цицерон следовал здесь Валерию Антиату, остается в тумане. Простое совпадение Цицерона с его изложением еще не доказало бы его зависимость от него, так как оба автора могли бы независимо друг от друга взять свое изложение из третьего источника.
Асконий также не предполагает, что Валерий Антиат был единственным автором, который изобразил этот эпизод так же, как Цицерон в первой Корнелиане, что делает его зависимость от Валерия Антиата более вероятной.
Предположение Аскония, что Цицерон в этом моменте следует Валерию Антиату, совершенно неуместно в свете того, что последний — как можно заключить из приводимого самим Асконием отрывка из его изложения, вообще не высказывается о центральной точке зрения Цицерона, а именно о роли Сципиона в назначении отдельных мест сенаторам. Валерий Антиат, по словам Аскония, изобразил событие именно так, что цензоры 195/4 г. дали эдилам соответствующее указание, и не вдается в подробности, случилось ли это patiente Scipione или Scipione auctore. Формулировка Цицерона, что Сципион «допустил» эту схему, во всяком случае, не находит аналога у Валерия Антиата.
Отсюда предположение Аскония, что Цицерон следует в первой Корнелиане Валерию Антиату, ошибочно, поскольку именно в решающей подробности между двумя авторами нет ни малейшего совпадения. Асконий попробовал себя в этом месте в качестве исследователя источника, потому что он отметил, что в речи De haruspicum responso от 56 г. Цицерон изобразил эпизод с распределением мест сенаторам и особенно роль Сципиона при этом иначе, чем в первой «Корнелиане». В отличие от своего предыдущего изложения в «Корнелиане», Сципион только «допустил» назначение мест, а в De haruspicum responso говорится, что Сципион сам осуществил или все же подсказал эту меру.
Однако, вопреки предположению Аскония, для этих двух противоположных, по крайней мере не тождественных представлений об одном и том же событии у Цицерона отнюдь не должны быть постулированы два разных источника. Скорее, для объяснения различий достаточно предположить, что Цицерон в разных ситуациях интерпретировал одно и то же событие так, как оно служило его делу и как оно, по–видимому, предназначалось для его аудитории. По этой причине, выступая в защиту бывшего народного трибуна Г. Корнелия перед судом присяжных, он, возможно, счел целесообразным представить роль Сципиона в предоставлении отдельных мест для сенаторов по–другому, чем в толковании доклада гаруспиков перед сенатом.
Асконий также совершенно не понимал этой причины различий между двумя изложениями Цицерона, о чем ясно свидетельствуют его высказывания в «Корнелиане». Тем более удивляет не только отсутствие у него согласия между Цицероном и Валерием Антиатом, но и совершенно излишнее предположение о зависимости Цицерона от Валерия Антиата.
Если Асконий, конечно, ошибается в своем предположении о зависимости Цицерона от Валерия Антиата, то он, должно быть, предполагал, что Цицерон мог использовать произведение Валерия Антиата, тем самым негласно подразумевая, что это произведение (или, по крайней мере, книга, в которой Валерий Антиат описывает события 194 г.), уже существовало в 65 г., когда Цицерон выступил с обеими речами Pro Cornelio.
Прав ли Асконий в этом отношении, в отличие от других его замечаний, сомнительно, если не невозможно, учитывая его вопиющее неверное толкование вопроса о зависимости.
В случае Кв. Клавдия Квадригария дело обстоит аналогично: хотя Цицерон никогда не упоминал о нем, влияние его работы на Цицерона было заподозрено тем не менее уже в древности. В качестве доказательств этого влияния рассматриваются некоторые места в третьей книге De officiis, которые, однако, имеют столь же специфическое сходство с соответствующими фрагментами Клавдия Квадригария, как и замечания Цицерона в первой «Корнелиане» и заявления Валерия Антиата об особых местах для сенаторов. Поэтому и здесь ничего не говорит за то, чтобы отнести высказывания обоих авторов к общему третьему источнику или рассматривать их как совершенно независимые друг от друга.
Для доказательства зависимости Цицерона от Клавдия Квадригария Зольтау привлекает следующие места:
L. Claudius Quadrigarius frag. 40 Peter (из книги 3) = Gellius 3. 8: «Когда царь Пирр был в италийской земле и одержал победу в нескольких сражениях, поставив римлян в затруднительное положение, и большая часть Италии перешла на сторону царя, тогда некий амбракиец Тимохар, друг царя Пирра, тайно пришел к консулу Гаю Фабрицию и попросил награду, пообещав, если он договорится о вознаграждении, умертвить царя Пирра ядом, причем сказал, что это легко будет сделать, поскольку чаши на пиру подают царю его сыновья. Фабриций написал об этом сенату. Сенат отправил к царю послов и поручил ничего не сообщать о Тимохаре, но убедить, чтобы царь вел себя более осмотрительно и позаботился о спасении от козней приближенных. Этот рассказ приведен, так, как мы сказали, в «Истории» Валерия Анциата. Квадригарий же в третьей книге написал, что к консулу пришел не Тимохар, а Никий, и что послы были отправлены не сенатом, а консулами, и что <Пирр> прислал письмо с похвалами и благодарностями римскому народу и всех пленных, которые тогда были [у него], нарядил и возвратил обратно» (Тыжов).
Затем у Геллия следует фиктивное письмо, которое Пирр, по словам Клавдия Квадригария, получил от консулов.
На эту же тему см. Cicero De offic. 3.86: «Когда царь Пирр начал войну с римским народом … в лагерь Фабриция пришел перебежчик и обещал ему, если ему посулят награду, так же тайно как и прибыл, возвратиться в лагерь Пирра и отравить царя. Фабриций же приказал выдать перебежчика Пирру и сенат за это воздал ему хвалу».
Ни один из элементов доклада Клавдия (имя перебежчика, легаты к Пирру от консулов, письмо консулов Пирру) не встречается у Цицерона; утверждение Цицерона, что Фабриций вернул перебежчика Пирру, совместимо как с рассказом Валерия Антиата у Геллия, так и с рассказом Клавдия Квадригария, и поэтому не говорит о зависимости Цицерона от Клавдия Квадригария. Тем не менее Рамбо имеет в виду Клавдия Квадригария подключаясь к Зольтау: «В эпизоде Фабриция … Цицерон использует его, потому что именно этот историк сообщал, что консул обратился к Пирру напрямую». О том, что Фабриций обратился к Пирру напрямую, у Цицерона (De offic. 3.86) нет даже речи.
2) L. Claudius Quadrigarius frag. 18 Peter = Livius 9.5.1 и Cicero De offic. 3.109f. Поскольку изображение Клавдия Квадригария по Ливию соответствовало communis opinio («ut vulgo credunt»), то даже если бы между этими двумя местами существовало сходство, нельзя было бы заключить о зависимости Цицерона от Клавдия Квадригария; скорее, можно было бы предположить, что это сообщение воспроизвели оба автора.
3) Claudius Quadrigarius frag. 10 a/b Peter = Livius 6. 42.3/Gellius 9.13.7-19 и Cicero De offic. 3.112 (подлинность, однако, сомнительна). Хотя между краткими резюме Цицерона и Ливия есть, правда, незначительное, согласие, потому что оба автора используют слово provocatus, это не доказывает, что Цицерон зависит от Клавдия Квадригария, тем более что тот не использовал provocatus, как мы знаем из подробной цитаты Клавдия у Геллия.
4) Фрагменты 73-76 Клавдия Квадригария у Петера настолько скудны, что не позволяют сделать никаких выводов.
С вопросом об использовании произведения Кв. Клавдия Квадригария и Валерия Антиата Цицероном тесно связана хронологическая проблема: о времени жизни двух поздних анналистов и публикации их произведений мы знаем мало или ничего, кроме terminus ante quem и terminus post quem. Тerminus ante quem является одним и тем же для обоих авторов и вытекает из того, что Ливий использовал их сочинения, так что они были доступны ему приблизительно в 27 г.; termini post quos различны, поскольку Квадригарий упоминает о событиях 82 г. (битву при Сакрипорте в frag. 84), а Валерий Антиат о событиях 91 г. (смерть Л. Красса в frag. 64). Поэтому эти termini ante quem и post quos сами по себе не подходят ни для того, чтобы доказать появление произведений Кв. Клавдия Квадригария и Валерия Антиата до смерти Цицерона, ни для того, чтобы исключить это.
Помимо Аскония, предполагавшего, что Валерий Антиат опубликовался до смерти Цицерона, единственным источником, обещающим дополнительную информацию о датировке Кв. Клавдия Квадригария и Валерия Антиата, является работа Веллея Патеркула. Веллей в своей второй книге дает обзор хронологии римских историков поздней республики и в этой связи высказывает мнение, что Клавдий Квадригарий и Валерий Антиат были «современниками» историка Л. Корнелия Сизенны, который занимал пост претора в 78 г. и умер в 67 г. (Vellerns Paterculus 2.9.6).
Вместе с упомянутыми termini post quos 91 или 82 г. это утверждение Веллея Патеркула, кажется, предполагает датирование Клавдия Квадригария и Валерия Антиата в период с восьмидесятых по шестидесятые годы последнего века до христианской эры.
Однако, значимость указания Веллея Патеркула в решающей степени зависит от того, что именно Веллей понимает под «современником» и насколько достоверны его другие, проверяемые дальнейшими источниками сведения о хронологии римских историков на данный момент.
О том, как широко Веллей Патеркул трактовал понятие «современник», он показывает точно в том месте, где он высказывается о Клавдии Квадригарии и Валерии Антиате, говоря также о П. Рутилии Руфе, консуле 105 г., как о «современнике» Сизенны, хотя Рутилий Руф стал претором не позднее 118 года, то есть за сорок лет до Сизенны, и, следовательно, он, вероятно, был на поколение старше своего предполагаемого «современника» Сизенны. Аналогичную разницу в возрасте между Сизенной и его «современниками» Клавдием Квадригарием и Валерием Антиатом поэтому нельзя исключить; скорее, можно доверить Веллею, что он назвал бы их «современниками» Сизенны, даже если бы они были — как Рутилий Руф — на сорок лет старше или на сорок лет моложе Сизенны.
Уже это неточное обращение Веллея Патеркула с понятием «современники» ограничивает достоверность его замечаний о жизни Кв. Клавдия Квадригария и Валерия Антиата. Кроме того, его комментарии о хронологии этого периода в целом обесценены тем, что Веллей, по–видимому, совершенно не был осведомлен о возрасте упомянутых им авторов поздней республики, о чем свидетельствуют его ошибочные сведения о Л. Целии Антипатре и П. Рутилии Руфе. Веллей Патеркул справедливо считает историка Целия Антипатра старше Сизенны, но ссылается на отца Рутилия Руфа, который был примерно того же возраста, что и Целий Антипатр, как на современника Сизенны, который был на сорок лет моложе. Если бы Веллей знал хронологию историков, о которых он упоминает, ему пришлось бы назначить Л. Целия Антипатра и П. Рутилия Руфа современниками и отнести их обоих к более старшему поколению, чем Сизенну; Однако классифицировать Л. Целия Антипатра и П. Рутилия Руфа хронологически по–разному, как это делает Веллей, в любом случае неверно и обесценивает его высказывания о «современниках» Сизенны, а значит, и о Кв. Клавдии Квадригарии и Валерии Антиате, даже больше, чем это делают его немалые вольности в обращении со словом «современники».
Как неточность Веллея Патеркула, говорящего о «современниках», так и его очевидное незнание хронологии римских историков поздней республики препятствует, основываясь на его замечаниях, классифицировать Кв. Клавдия Квадригария и Валерия Антиата хронологически точнее, чем между упомянутыми termini ante quem и post quos, не говоря уже о том, чтобы датировать их примерно восьмидесятыми или семидесятыми годами последнего дохристианского века.
Больше, чем 27 г. до н. э. как terminus ante quem и вытекающих из содержания их фрагментов termini post quos о Кв. Клавдии Квадригарии и Валерии Антиате даже с помощью сведений Веллея Патеркула вряд ли что можно выяснить. Даже об относительной хронологии Клавдия Квадригария и Валерия Антиата, то есть о том, кто из обоих авторов старше и кто младше, нельзя сказать ничего достоверного.
Что касается теперь Цицерона, то наши хронологические данные о Кв. Клавдии Квадригарии и Валерии Антиате не позволяют в силу своей неточности решить центральный вопрос о том, были ли произведения этих авторов представлены еще до смерти Цицерона или нет. Отсюда с помощью хронологических аргументов мало что можно сделать для выяснения вопроса об их возможном влиянии на Цицерона. Поэтому факт, что Цицерон никогда не упоминал ни Клавдия Квадригария, ни Валерия Антиата, нельзя объяснить просто тем, что их произведения появились бы только в очень позднее время, то есть незадолго до или даже после смерти Цицерона, ибо столь поздняя дата появления не представляется возможной. С другой стороны, отсутствие этих авторов у Цицерона тоже нельзя назвать особенно предосудительным, ибо точно не известно, появились ли их сочинения столь рано, чтобы они могли быть известны Цицерону.
Поэтому для правдоподобного объяснения отсутствия этих авторов у Цицерона, знавшего так много современных историков и упоминавшего о них в своих сочинениях, искали иные, нежели хронологические, причины. Вероятно, именно социальные причины заставили Цицерона игнорировать двух историков, происходящих из несенаторских семей, или, как полагают, низкое качество их работ заставило Цицерона отказаться от них.
Оба объяснения могут с трудом убедить, потому что, с одной стороны, Цицерон также называет историков Веннония, Л. Целия Антипатра и Павла Клодия, которые, возможно, также едва ли имели сенаторское происхождение. Если бы Цицерон действительно выбирал упомянутых им историков по социальным критериям, то вряд ли он упомянул бы не только Клавдия Квадригария и Валерия Антиата, но и этих трех авторов.
Что же касается якобы низкопробности произведений Кв. Клавдия Квадригария и Валерия Антиата, то и это не может объяснить, почему Цицерон никогда не называл этих двух авторов, особенно в своем обзоре римской историографии в De legibus. Напротив, рассуждения Цицерона обогатились бы особенно неудачными продуктами поздней анналистики, так как они подкрепляли бы его тезис, что римская историография еще не достигла удовлетворительного уровня. Если бы Цицерон знал труды Кв. Клавдия Квадригария и Валерия Антиата и считал их ничтожествами, это было бы для него поводом назвать их в De legibus и упрекнуть, но не игнорировать их. Также Клодий и Семпроний Азеллион, inscitia которых порицается Цицероном, и Г. Лициний Макр, чью loquacitas он упоминает как его наиболее характерную черту, не игнорируются из–за этих слабостей, но, тем не менее — или по этой самой причине — упоминаются и подвергаются критике.
Вообще подобные попытки объяснить отсутствие Клавдия Квадригария и Валерия Антиата в De legibus оставляют без внимания то, что все упомянутые там авторы уже умерли, когда Цицерон написал De legibus. Поскольку Кв. Клавдий Квадригарий и Валерий Антиат, возможно, были еще живы в то время, можно предположить, что Цицерон пропустил их именно поэтому, а не по социальным причинам или из–за своего суждения о качестве их писаний. Не исключено, кстати, что Кв. Клавдий Квадригарий и Валерий Антиат скрываются за историками, упомянутыми Цицероном в De legibus, о которых судить ему невозможно, так как они еще не опубликовали своих произведений.
Добавление, что об этом можно судить только по опубликованным работам, будет довольно тривиальным, если только оно не предназначено для определенных авторов, чьи произведения, как известно, находились в процессе, но еще не появились. Конечно, речь идет не только о Клавдии Квадригарии и Валерии Антиате, но, возможно, о Л. Тубероне, Л. Лукцее и других современных авторах, о которых мы больше ничего не знаем.
Как я уже сказал, Цицерон никогда не упоминал ни Кв. Клавдия Квадригария, ни Валерия Антиата. Что же касается Клавдия Квадригария, то иногда можно было предположить, что он скрывается за историком Клодием, упомянутым в De legibus. Из построения рассматриваемой главы в De legibus, это можно исключить: Цицерон не мог бы назвать Клавдия Квадригария, который писал не ранее сулланского периода, вместе с преемником Целия Антипатра Семпронием Азеллионом, не нарушив хронологический порядок.
Была предпринята попытка в испорченном тексте De legib. 1. 6: Successere huic (i. e. Coelio Antipatro) + belli + Clodius, Asellio вместо «belli» читать «Valeri», усматривая здесь Валерия Антиата. Однако по тем же причинам это совершенно необоснованно, так же как и отождествление Клодия с Клавдием Квадригарием, упомянутым там же: результатом этой догадки была бы полная хронологическая путаница в изложении Цицерона.
Итак, следует отметить, что, как доказано, Цицерон никогда не называл и не использовал поздних анналистов Кв. Клавдия Квадригария и Валерия Антиата. Учитывая, что хронологические вопросы еще не закрыты, предположения о причинах этого бесполезны, ибо, с одной стороны, нельзя исключить, что оба историка были еще живы, когда Цицерон писал De legibus, так что они не упоминались там как живые авторы, но, с другой, нельзя исключить и того, что оба анналиста опубликовались настолько поздно, что Цицерон не мог их знать.