Глава Четвертая (306-302 гг)

Год царей. - Положение Антигона. - Приготовление к походу против Египта. - Поход войска и флота. - Попытки высадки. - Отступление Антигона. - Государство родосцев. - Раздоры между Антигоном и родосцами. - Вооружения Родоса. - Высадка Деметрия. - Осада Родоса. - Мир с родосцами. - Пирр - царь в Эпире. - Восстановленная афинская демократия. - Закон Софокла. - Нападение Кассандра на Афины. - Высадка Деметрия в Авлиде. - Его зимнее пребывание в Афинах. - Его поход в Пелопоннес и на Керкиру. - Деметрий в Афинах

Теперь Антигон носил царскую диадему; но, несмотря на это, далеко еще не все царство было соединено в его руках. Он надеялся, что Птолемей после полного уничтожения своих морских сил откажется от всякого дальнейшего сопротивления, признает его и возобновленную им в государстве царскую династию и подчиниться ему. Но Птолемей, будучи господином богатой, прекрасно управляемой и преданной ему страны, еще далеко не чувствовал себя уничтоженным. Он никогда не стремился к тому, чтобы сделаться повелителем всего: но быть и остаться господином той части, которая выпала на его долю, господином в том смысле и объеме, каким для целого мог быть только Александр, - за это он был готов биться до последней капли крови. Когда в Египте получили весть о том, что Антигон был провозглашен царем своим войском, войска Лагида, как сообщают источники, не поколебались с таким же правом приветствовать своего повелителя царем [1] в знак того, что они, несмотря на понесенное при Кипре поражение, не пали духом, не непоколебимо и верно были преданы своему господину и были готовы защищать его права на власть против нисколько не лучше обоснованных прав Антигона. И с этого времени Птолемей был и называл себя царем. [2]

Если это сделали Антигон и Птолемей, то почему должны были отставать от них другие представители власти? Еще ранее Селевк был назначен варварами царем и приветствуем ими по восточному обычаю; отныне он носил диадему также и тогда, когда давал аудиенцию грекам или македонянам; [3] годы своего царствования он считал с того времени, когда он по своему возвращению из Египта снова завладел Вавилоном. Лисимах Фракийский тоже приказал при письменных и устных сношениях именовать себя царем, хотя сам избегал подписываться этим титулом. [4] Весьма замечательно то, что, за исключением пяти названных лиц, ни один из крайне большого числа других сатрапов и стратегов царства Александра не принял высшего звания, верный знак того, что они уже не были более равны первым и не могли уже подобно им видеть в себе неограниченных повелителей частей государства, но подчинялись новым властителям, как их высшие должностные лица. Но вне непосредственных пределов государства царский титул, как кажется, встретил быстрое распространение; Митридат III Понтийский, Атропат Мидийский, а, быть может, также и властители Армении и Каппадокии, вероятно, теперь приняли диадему; Агафокл Сиракузский [5] и Дионисий Гераклейский, которого называли Кротким, тоже приняли царский титул. [6] Царская, или, вернее, неограниченная власть является движущей идеей этого времени и служит формой для создания из развалин разрушенного старого порядка вещей новых государственных организмов; во всех других политических формах потребность государственного самосохранения вызывает подобную же концепцию, и их руководящим образцом делаются эти военно-политические державы распавшегося царства Александра, законным правом которых является завоевание, а типом - армия, и политическая работа которых состоит в стремлении удержаться и упрочить свое существование в постоянной борьбе с соседями и в постоянно возобновляемых попытках создать на основании международных договоров и их дальнейшего правового развития систему государств, ищущую себе нормы и опоры в равновесии сил. Ни одно из этих государств не имеет других законных прав на существование, кроме самого факта этого существования, и единственная высшая санкция, которую эти властители могут придать своей власти, заключается в том, что они заставляют поклониться себе наравне с богами, - порядок вещей, дальнейшее развитие которого еще предстоит в будущем.
В истории основанного Александром государства этот год царей знаменует собою полный перелом. Конечно, последовавшее за его смертью время неутомимо работало над разрушением этого исполинского государственного организма и над эмансипацией смягченным влиянием эллинистической культуры на их особенности сплоченных на короткое время в одно целое народов; замечательно, что как раз в ту самую минуту, когда остается ступить только последний шаг для полного восстановления прежнего единства, когда могучая рука готовится сплотить все снова и держать с новой силой, что как раз в этот миг все бесповоротно распадается, как раз теперь появляется титул царя, из которого, как из полного жизни зародыша, разделившиеся теперь территориальные единицы разовьются в новые "государственные индивидуальности". Теперь фактически наступает конец основанному Александром единому государству. Если в самом существе эллинизма, который он хотел положить в его основание, в соединении с целью ассимиляции и взаимного брожения греческой и варварской культуры, лежало свойство дифференцироваться сообразно с элементами смещения и с особенностями азиатских стихий, то этот эллинизм в своем дальнейшем развитии никак не мог продолжать своего существования в виде единого политического организма, а должен был распасться на новообразовавшиеся политические типы, различия между которыми определялись варварскими субстратами смеси. Установление отдельных царств было первым решительным шагом на пути этого развития, и недавно начатое дело восстановления свободы греческих государств служит доказательством того, что оно действовало с полной силой также и в обратном направлении.
Очевидно, что царский титул был для этих властителей не только пустым звуком или средством для придания себе большей внешней торжественности; источники сообщают, "что они отныне начали держать себя со своими подданными более гордо и деспотично, сообразуясь с достигнутым ими, наконец, саном, подобно тому, как актеры на сцене с переменой костюма меняют походку, голос и манеры". [7] Во всяком случае вместе с ними изменились также и другие действующие лица на политической сцене, и с того времени берет свое начало эта новая, смешанная из азиатских и европейских элементов форма царской власти, о которой мечтал Александр Великий и которой ему не удалось ввести в своей монархии в единообразном и живучем виде.
Но теперь возвратимся к событиям, которыми открывается эта новая фаза развития; представим себе положение Антигона; как он, наконец, простирая руку к диадеме государства, хватает, так сказать, пустоту и как он, считающий себя в своем гордом заблуждении единым царем и повелителем, внезапно видит справа и слева двойников своего величия. Он рассчитывал скоро видеть у подножия своего трона побежденного сатрапа Египта, а Птолемей вместо этого тоже принимает диадему, как будто диадема "империи" не была единственно законной и возможной; те, кого Антигон считал уничтоженными падением Птолемея, внезапно поднимают голову, чтобы в союзе с этим царем вступить с Антигоном в борьбу как самостоятельные цари; а Селевк, которого он вскоре надеялся раздавить всей мощью царского авторитета, провозглашенный царем востока, со всеми войсками сатрапов до Инда и Яксарта готовился теперь защищать свое господство и оказать помощь царям, представляющим его естественных союзников. Престарелый Антигон внезапно видит себя запутавшимся в громадные затруднения, для разрешения которых он не имеет никаких других средств и законных прав, кроме силы оружия, успехи которого при значительном численном перевесе сил противников в случае их соединения более чем сомнительны. Неужели он должен отказаться от единого государства и узаконить узурпацию этих других царей? Это он мог бы сделать десять лет тому назад с одинаковой для себя пользой и меньшей опасностью; теперь такой поступок был бы не только опасным признанием своей слабости, но и отречением от принципов, в силу которых он поднялся над другими и которым уже принес более дорогие жертвы, чем сокровища, войска и годы. Разве в существе этих появившихся повсюду царей, этих местных царьков и областных самодержцев не стояло все в противоречии с царской властью государства, служение и покорность которому составляли их единственный долг? Какая дерзость была с их стороны называть себя преемниками Александра, его диадохами, и делить между собою обрывки его диадемы? И где же была их сила? Разве Птолемей не был уничтожен на Кипре? Разве Селевк не стоял так далеко на востоке, что был не в состоянии подать скорую помощь? Разве Кассандр и Лизисах не были отделены от Египта землями и морями, над которыми господствовал Деметрий с его государственным флотом? Враги должны были быть уничтожены как узурпаторы царского имени, и это необходимо было сделать скоро, прежде чем они успеют соединиться, прежде всего необходимо было напасть на Птолемея и уничтожить уже затравленного льва в его логовище, прежде чем из Индии придут его спасать слоны Селевка; когда Птолемей будет разбит наголову, что будут тогда в состоянии сделать Фракия и Македония? Они падут, несмотря на диадемы своих царей, и Антигон будет свободен и достаточно могущественен для того, чтобы уготовить подобную же участь последнему из узурпаторов. Все зависело от того, чтобы напасть на Птолемея в его собственной стране и быстро и окончательно сломить его.
Антигон находился в своей новой резиденции на острове Оронте, где приготовления к походу должны были начаться немедленно; как раз в это время у него умер его второй сын Филипп; [8] у престарелого царя остался только высокодаровитый и испытанный Деметрий; на него и на его тринадцатилетнего сына [9] он перенес всю любовь, значительная доля которой до сих пор принадлежала Филиппу; он похоронил тело сына с царственной пышностью. Он вызвал Деметрия с Кипра, чтобы обсудить с ним план похода: он начинает чувствовать свои восемьдесят лет, писан он, в его членах и мыслях нет уже прежней бодрости; его сыну выпали на долю блестящие успехи, пусть он приедет помочь ему своим советом и силами. Деметрий, опьяненный объятиями прекрасной Ламии [10] и радостными пиршествами по случаю получения им диадемы, почти забыл на своем блаженном острове о внешнем мире и грозящих опасностях; получив письмо отца, он немедленно опомнился от своего горячечного опьянения, поспешил в Антигонию к отцу, с которым столь долго был в разлуке, и когда он горячо целовал его при встрече, отец сказал: "Ты ведь не воображаешь же, сын мой, что целуешь Ламию!" На берегах Оронта уже стояло лагерем много войска, каждый день прибывали новые войска; дни проходили среди приготовлений к походу и за обучением солдат; ночи Деметрий проводил за вином или среди опьянения тайных нег; часто усталый еще утром, он не являлся к отцу или оправдывался нездоровьем. Таким образом, раз утром отец пришел посетить сына; там мимо него проскользнула хорошенькая девушка; войдя, он сел на постель сына и взял его за руку; лихорадки не было больше никаких следов; она только что оставила его, сказал Деметрий; а отец отвечал ему: "Да, я только что видел, как она пробежала мимо меня прочь!" [11]

Приготовления были окончены, и в конце лета войско и флот, на который возвратился Деметрий, выступили в поход; это была громадная армия, состоявшая из 80 000 пехотинцев, 8 000 всадников, 83 боевых слонов, 150 военных кораблей, 100 транспортных судов, на которых находилось большое количество орудий и снарядов. Между тем как войско шло через Келесирию, флот под предводительством Деметрия должен был идти вдоль берега, затем они должны были встретиться в Газе и отсюда одновременно напасть на Египет с суши и с моря. Газа была достигнута в первых днях ноября. Чтобы тем скорее и неожиданнее быть в Египте, Антигон приказал своим войскам запастись съестными припасами на десять дней, так как дорога вела через пустыню вдоль берега моря, приказал набрать у арабских племен как можно больше верблюдов и нагрузить их 130 000 медимнами хлеба; остальной вьючный скот был употреблен для транспорта фуража, орудий, снарядов и различных машин, которые были нагружены на телеги. Таким образом, сухопутное войско начало свой трудный и опасный путь по пустыне. Флот тоже снялся с якоря; тщетно штурманы указывали на то, что через восемь дней наступит закат Плеяд, [12] что тогда море бурно и недоступно для кораблей и что во всяком случае следует еще восемь дней оставаться в безопасной гавани. Деметрий разбранил их за то, что они боятся моря и воздуха. "Истый морях, - сказал он, - не боится ни ветра, ни волн". Он не имел права медлить, так как операции войска были рассчитаны на его содействие с морской стороны; в полночь его эскадры покинули гавань Газы. Первые дни море было спокойно; имея на буксире тяжелые транспортные суда, они со свежим ветром продвигались на запад и уже достигли высоты Сирбонитского озера, когда наступил день плеяд. Поднялась сильная буря с севера; она свирепствовала ужасно, и скоро эскадры были рассеяны; многие из тяжело нагруженных орудиями и людьми транспортных судов пошли ко дну и только немногим удалось спастись обратно в гавань Газы; даже военные корабли не могли устоять против бушующих волн, тетреры, которым удалось спастись, были отнесены в Рафию, где мелкая и открытая для северного ветра гавань представляла для них плохую защиту. Самым лучшим и самым большим кораблям удалось пробиться к западу до высоты Касийских дюн; лишенный гаваней берег и плохая погода принудили их бросить якорь; в двух стадиях от берега они были отданы на произвол дикой силе бушующих волн; северный ветер гнал их к берегу с прибоем, несмотря на якори; грозила опасность, что корабли разобьются и пойдут ко дну со всем экипажем до последнего человека; если они потерпят крушение у берегов и если экипаж будет пытаться спастись на берег, то он очутится на неприятельской земле и его погибель будет несомненна, Они работали день и ночь из всех сил, лишь бы удержать корабли в открытом море; уже три тетреры пошли ко дну перед их глазами; начал чувствоваться также недостаток в пресной воде; измученные и упавшие духом, они видели перед собою верную погибель и не выдержали бы долее ни одного дня от жажды, холода и утомления. Но тут буря улеглась, небо прояснилось, и они увидели, что на берегу приближается и располагается лагерь своих войск. Тогда они поспешили на берег и подкрепили свои силы пищей и питьем; поспешно начали также собираться рассеянные корабли; после короткой остановки флот, хотя и очень ослабленный значительными потерями, снова вышел в море, а сухопутное войско прошло три последних дневных перехода по пустыне к восточному рукаву Нила, в двух стадиях от которого оно и расположилось лагерем. [13]

Между тем Птолемей, узнав о приближении неприятельского войска, стянул свои войска в дельте Нила; в его намерения не входило выступать навстречу противнику для битвы в открытом поле; он занял главные пункты морского берега и восточного рукава Нила сильными прикрытиями, готовый отразить всякую попытку высадиться на берег или переправиться через реку. Увидав по ту сторону Пелусийского рукава Нила стоявшее лагерем войско Антигона, он послал в лодках некоторых из своих приближенных, которые должны были плавать вдоль другого берега и объявлять, что Птолемей обещает каждому, кто перейдет к нему, 200 драхм, а каждому офицеру - 1 000 драхм. Это воззвание оказало особенное действие на наемные войска Антигона, дезертирство приняло громадные размеры, даже многие из офицеров, которым не нравился режим Антигона, перешли на сторону Птолемея; Антигон увидел себя вынужденным расставить вдоль берега пращников, стрелков из лука и метательные машины, чтобы отгонять подъезжавшие лодки; многие из перебежчиков были пойманы и подвергнуты самым суровым пыткам, чтобы отбить у других всякую охоту к дальнейшим попыткам такого рода.
Операции Антигона, как прежде операция Пердикки, должны были быть прежде всего обращены на то, чтобы занять противоположный берег, где он мог принудить неприятеля сразиться; чтобы избежать необходимости переправляться вброд через реку на глазах у неприятеля, что некогда послужило причиной гибели войска Пердикки, он стянул к себе собравшиеся из гаваней Газы и Рафии корабли и отправил их со значительным числом войска под предводительством Деметрия к так называемому Ложному устью [14]. Там они должны были высадиться на сушу и зайти в тыл войскам неприятеля, между тем как сам он, пока Птолемей будет занят таким образом, хотел перейти через реку с остальным войском и произвести нападение. Десантные войска поплыли к Ложному устью, но когда пожелали пристать к берегу, то нашли пост у устья занятым такими значительными силами и были так энергично встречены дротиками, камнями и стрелами орудий и защитников, что принуждены были отступить под кровом ночи. После этого Деметрий приказал кораблям идти следом за адмиральским кораблем, на котором был выставлен светильник; он направился к северо-западу и к рассвету достиг Фагнетского устья; [15] но другие корабли не все могли следовать за ним с достаточной скоростью, так что их пришлось ожидать и посылать разыскивать их быстроходные корабли; так прошло самое удобное время. Это движение флота не ускользнуло от внимания неприятеля; пост на Фагнетском устье был поспешно усилен, а вдоль берега, где возможно было ожидать высадки, выстроена линия войска. Когда Деметрий собрал свой флот, было уже слишком поздно и берег был слишком занят для того, чтобы он мог рискнуть высадиться; далее же, как он узнал, он так защищен отмелями, болотами и трясинами, что флот там не может пристать к берегу. Поэтому Деметрий повернул обратно, чтобы возвратиться в лагерь отца; но тут поднялся сильный северный ветер, море сильно разбушевалось, с несказанным. трудом корабли боролись против него, три военных корабля и много транспортных судов было выброшено на берег и попало в руки неприятеля, остальные спаслись и благополучно достигли своей прежней стоянки только благодаря усиленной работке их экипажа.
Таким образом, попытки Деметрия высадиться на берег потерпели неудачу; завладеть входом в Пелусийский рукав было совершенно невозможно, так как он был занят Птолемеем и защищался множеством речных барок, в изобилии снабженных войсками и метательными машинами, вверх по течению не только внутренние берега были прикрыты окопами и сильными постами, но там крейсировали и многочисленные барки, [16] занятые частью вооруженными людьми, частью различными орудиями, которые препятствовали не только всякой попытке переправиться через реку, но и всяким дальнейшим движениям на правом берегу. Таким образом, флот и войско Антигона стояли в бездействии; день проходил за днем без того, чтобы было предпринято что-нибудь, провиант для людей и животных уже начал истощаться; в войсках возникло недовольство, даже самые храбрые не видели никакого конца этому. Антигон не мог скрывать от себя, что участь похода решена; не существовало такой мыслимой операции, которая могла бы привести к благоприятному для него результату; если бы даже ему удалось прорваться через один рукав Нила, то он не достиг бы ничего, так как те же самые трудности еще с большей опасностью повторялись бы при каждом из многочисленных рукавов реки; он не был в состоянии ничего делать, пока Птолемей упорно держался оборонительного положения; но даже в этом случае, если бы ему удалось выманить его на открытый бой, он не был бы более в состоянии одержать теперь над ним верх со своим ослабленным и павшим духом войском. Настроение последнего, недостаток съестных припасов и позднее время года заставили его подумать о поспешном отступлении. Он созвал войско и офицеров на большое собрание и предложил им на обсуждение вопрос, благоразумно ли при настоящих обстоятельствах продолжать войну или лучше возвратиться в Сирию, чтобы потом, сделав более соответственные особенностям ведения здесь войны приготовления, возобновить борьбу в такое время года, когда вода в Ниле всего ниже. Собрание громко и единогласно высказалось за возвращение на родину; немедленно отдан был приказ к выступлению, и войско и флот поспешно возвратились домой. [17]

Чем обширнее были вооружены и чем горделивее были надежды, с которыми Антигон начал эту войну, тем позорнее был этот исход; он, который во всеуслышание обещал восстановить царство Александра во всем его единстве и величии, должен был, побежденный без боя, отступить перед неприятелем, которого он считал потерянным. Птолемей с полным правом приносил благодарственные жертвы и устраивал радостные игры, как будто он одержал победу, и послал гонцов к Кассандру, Лисимаху и Селевку, чтобы сообщить им о постигшем Антигона унижении. Победа в открытом бою для него не могла быть выгоднее этого, там Антигон пал бы "сила против силы", теперь он пал по своей собственной вине, а Птолемей сохранил свои силы, чтобы в случае нужды нанести ему последний удар.
Странно, что предприятие Антигона имело такой исход; не бури, рассеявшие его флот, и не невозможность пробиться через реку были причиной этой неудачи, равно как даже и не дезертирство наемников; но последнее показывает, что в Антигоне не жил более тот старый твердый дух, который некогда победил Эвмена и который со строгой и твердой силой приковывал к себе тысячи; он сохранил в себе только рутину прежнего времени, но уже не ту железную силу воли, которая прежде позволяла ему встречать лицом к лицу всякую опасность и не падать духом даже после поражения; его рутина сделалась обстоятельною медлительностью, а его твердая воля - капризом. Только смелость могла доставить успех этому рискованному нападению на Египет; почему Антигон потерял у Пелусия драгоценные дни, стараясь завладеть противоположным берегом прежде. чем приступить к дальнейшим операциям? Почему он, несмотря на свое численное превосходство, не напал на обе столицы страны, на Мемфис с боковым корпусом, а на Александрию со своим все еще мощным флотом, между тем как главные силы удерживали бы стоящего лагерем у Пелусийского рукава Нила неприятеля? Почему, если все это было слишком рискованно, он не оперировал на правом берегу Пелусийского рукава Нила? Здесь он мог бы так же упорно, как Птолемей на другом берегу, стоять за окопами и частыми набегами вверх по правому берегу Нила принудить его, наконец, к какому-нибудь наступательному движению, которое должно было быть для него роковым; здесь он мог бы, между тем как его господствовавший над морем флот подвозил бы съестные припасы, дождаться весны и более низкого уровня воды в реке и снова начать войну с присланными ему новыми войсками и с большим успехом из различных укрепленных пунктов, которые он до тех пор, успел бы занять. Величайшей бессмыслицей, какую можно было сделать, было то, что он даже не удержал в своих руках позиции Пелусия, а бросил все и, как совершенно побежденный, поспешно отошел назад в Сирию; это стоило ему не только его лучших надежд, так как, вызывая неприятеля на бой, он отдал в его руки перевес общественного мнения, а теперь потерял честь своего собственного имени и до сих пор никем не превзойденную славу своего оружия.
Крайняя отрывочность дошедших до нас сведений оставляет связь дальнейших событий в темноте; наверное, Птолемей после этого отступления Антигона предпринял что-нибудь и, пользуясь благоприятным оборотом дел, если и не решился еще теперь ворваться с войском в Сирию, то, во всяком случае, старался добиться при помощи переговоров признания своей диадемы; в источниках мы не находим обо всем этом ни малейшего следа; известия снова начинаются только при новой экспедиции, при походе Деметрия против Родоса.
Родосское государство, [18] благоприятствуемое своим крайне счастливым географическим положением, достигло значительного расцвета уже при жизни Александра и еще более во время борьбы между диадохами; на этом острове сосредоточивалась почти вся торговля между Европой и Азией; родосцы были отличными моряками, ценившимися за свою надежность и ловкость; их постоянство и повиновение закону, их знание дел, их прекрасные морские и торговые законы делали Родос настоящим образцом в торговом мире Средиземного моря; благодаря своей постоянной удачной борьбе с пиратами, которые тогда часто и большими отрядами нарушали безопасность открытого моря, [19] Родос сделался главной защитой и оплотом морской торговли в восточных водах. В годы царствования Александра в городе, по-видимому, находился македонских гарнизон; во всяком случае источники сообщают нам, что родосцы прогнали его при вести о смерти царя; [20] с этого времени они оставались свободными; их значительный флот, постоянное соперничество и борьба македонских властителей, спокойное и стройное управление городской аристократии доставили им возможность развить систему политического нейтралитета, в равной степени увеличивающую их благосостояние и их влияние. Многие чужеземные купцы и капиталисты жили в этом городе; многие желавшие спокойно жить на доходы своего состояния или будучи изгнанными из родины, искавшие возможно более приятного места изгнания, отправились на Родос. Каждый из властителей старался склонить родосцев на свою сторону и всячески дарил их и покровительствовал им; находясь с каждым из них в самых дружественных сношениях, они отклоняли от себя всякое подобие союзного договора, который мог бы вовлечь их в войну, и только в 312 году, когда Антигон послал флот для освобождения Греции, они выставили десять кораблей. Если несколько лет тому назад, когда Антигон хотел завоевать Тир, он приказал строить на Родосе корабли и снабдить их карийскими матросами, то это было только частным делом родосских арматоров, заработку которых государство не ставило препятствий. [21] Из одной случайной заметки узнаем, что Родос еще в 306 году заключил также и с Римом торговый договор в то время, когда Карфаген был ослаблен вторжением Агафокла в Африку, а Тарент распространил завоевания Рима также и на Кампанию. [22] Торговля с богатым хлебом Египтом тоже всегда представляла для Родоса особенную важность; еще важнее она должна была сделаться для них благодаря товарам Аравии и Индии, для которых с тех пор, как Селевк и Антигон вели войну друг с другом, путь к Сирийскому берегу не был более открыт; отныне они получали их через Александрию для дальнейшей продажи их в Греции и на западе, и пошлина с египетской стороны торговли составляла самый крупный доход государства.
Когда Антигон искал разрыва с Лагидом или предвидел его, он предложил родосцам соединиться с ним для борьбы против Египта и не простил им того, что они отвечали, что желают остаться нейтральными. Если раньше все его внимание было поглощено кипрской войной, а затем экспедицией в Египет, то теперь после неудачного исхода последней, по-видимому, необходимо было предупредить то, чтобы египтянин, под видом крайне необходимой и справедливой обороны, не привлек на свою сторону тех, которые находили нужным обеспечить свою независимость от притязаний нового царя. Нейтралитет Родоса был почти началом союза с Египтом, окончательное заключение которого могло подвергнуть серьезной опасности перевес Антигона на море. Неудача его экспедиции против Египта вовсе не заставила его отказаться от мысли повторить ее более энергично; так как это могло быть сделано успешно только со стороны моря, то Кипр и Родос были ближайшими этапами для такого нападения; Кипром он уже владел; теперь необходимо было также сделаться господином Родоса и в то же время обеспечить себе содействие морских боевых сил этого острова для задуманного единственно законной царской властью решительного удара. [23] Предлогом послужило то, что родосцы во время государственной войны с непокоренным сатрапом продолжали торговлю с его гаванями, как будто это было правом их нейтрального флага.
Был послан стратег с эскадрой, чтобы воспретить родосцам всякие дальнейшие сношения с Египтом, захватить их предназначенные к отправке в Александрию корабли и завладеть их грузом. Родосцы прибегли к силе против силы; они энергично протестовали против того, что начинаются неприязненные на них действия без всякого повода с их стороны. Им ответили, что, если они не подчинятся немедленно, с ними обойдутся строго. Немало встревоженные родосцы старались смягчить гнев царей; они постановили воздвигнуть им статуи и оказать различные почести, но просили не принуждать их к вражде с Египтом вопреки договорам, так как ни для кого не может быть полезным, если их торговля и благосостояние будут уничтожены. Это посольство было отвергнуто с еще более суровыми угрозами; в то же время Деметрий вышел в море со всем своим флотом, громадными машинами и многочисленным войском, чтобы произвести нападение, которым пригрозили. Скоро в отделяющем Родос от материка канале собралось 200 военных кораблей разной величины, более 170 транспортных судов и около 1 000 пиратских и торговых кораблей и других легких судов; все море было покрыто судами, направлявшимися к гавани Лоримы, лежавшей на материке против острова. Родосцы, конечно, должны были пасть духом; они изъявили готовность подчиниться желаниям Деметрия и даже оказать ему со всеми своими силами помощь в войне против Птолемея. Но когда Деметрий потребовал, чтобы в доказательство этого было дано в заложники сто знатнейших граждан и чтобы гавани города были открыты его флоту, то они предположили, что он поставил себе целью их полное подчинение и что лучше защищаться до последней крайности и отстаивать свою свободу до смерти, чем подчиняться столь постыдным условиям. Они решились сопротивляться и с величайшим самоотвержением начали готовиться к борьбе с превосходящим их силами Деметрия. [24]

Город Родос лежал на северо-восточном углу острова того же имени; он был выстроен в форме полуострова, вершину которого составляли скалы акрополя, господствовавшего над городом; на этой горе находился театр, из которого открывался вид на весь город с его гаванями и на море. Самый город, выстроенный во времена Пелопоннесской войны, был красивее и правильнее большинства старых греческих городов. [25] Особенно отличным устройством отличалась главная гавань город; в залив, вокруг которого он был расположен, вдавались два мола, обнимавшие бассейн почти в 600 шагов в диаметре; позади большой гавани находилась гавань поменьше с более узким входом, исключительно предназначенная для родосского военного флота. Вдоль мола и кругом города тянулась крепкая, снабженная множеством башен, стена, вне которой к северу и к югу находились значительные предместья. Последними приходилось пожертвовать; защита гавани и города требовала уже всех средств государства. Чтобы увеличить число защитников, живших постоянно или находившихся теперь в городе, чужеземцам было предложено тоже взяться за оружие на защиту города; весь бесполезный и праздный люд, которого должно было находиться немало в этом деятельном приморском городе, был удален, чтобы он не ложился бременем на общественные запасы провианта или не воспользовался стеснением, которого предстояло ожидать, для беспорядков и измены. После этого была произведена перепись, и налицо оказалось 6 000 способных носить оружие граждан и 1 000 взявшихся за оружие чужеземцев, все эти люди были вооружены. Далее было решено, что рабы, которые дадут доказательства своей храбрости, будут выкуплены государством на свободу и сделаются родосскими гражданами, а те, которые падут при защите, будут преданы почетному погребению, их родители и дети будут содержаться за счет государства, их дочери будут снабжены приданым, а их сыновья, когда вырастут, получат в праздник Диониса полное вооружение. Богатые добровольно жертвовали деньги" ремесленники готовили оружие и снаряды, другие работали на стенах и башнях, третьи на машинах и кораблях, даже женщины помогали носить камни или отдавали свои длинные волосы, чтобы вить из них лучные тетивы. [26]

Деметрий уже подступил из Лоримы со своими эскадрами в полном боевом порядке; его силы были так громадны, что родосское государство, по-видимому, должно было быть подавлено ими; впереди шли 200 военных кораблей внушительной величины, снабженные каждый на носу легкими метательными машинами; за ними следовало 170 транспортных судов, буксируемые гребными лодками, на которых находилось не менее 40 000 воинов, считая в том числе и немалое количество конницы; наконец, следовали каперские суда и суда с провиантом и багажом; приближающаяся армада скоро покрыла непрерывной цепью весь пролив, ширина которого равнялась двум милям. В городе дневной караул дал знать об их приближении; немедленно все там зашевелилось: мужчины с оружием а руках поспешили на башни и стены, женщины и старики поднялись на крыши домов, чтобы смотреть с боязливым любопытством на приближение кораблей с их металлическими украшениями и цветными парусами и с ярко сверкавшим под лучами солнца вооружением находящихся на них воинов.
Тем временем Деметрий пристал к берегу со своим флотом к югу от города, [27] высадил там свои войска и приказал им подойти к стенам на расстояние более выстрела и разбить лагерь; затем он послал морем каперские корабли, а сухим путем легкую пехоту опустошить берега и внутренность острова. Чтобы достать лес и камни для укрепления лагеря, были опустошены рощи, сады и дворы вблизи города, и приобретенный таким образом материал послужил для снабжения палисадами и препятствиями тройного рва, которым был окружен лагерь; в течение следующих дней весь экипаж флота и все войска были заняты тем, что выравнивали пространство между городом и местом высадки и превращали в гавань бухту, где они высадились.
Еще раз отправились послы родосцев к Деметрию, чтобы просить пощадить их город; когда им было отказано, они спешно послали к Птолемею, Кассандру и Лисимаху гонцов с просьбой прислать помощь городу, который из-за них подвергается величайшей опасности, и тоже открыли неприязненные действия, выслав три быстроходных парусных корабля против неприятеля и неприятельских транспортных судов; при этом неожиданном нападении им удалось частью потопить, частью сжечь много судов, приставших к берегу для фуражировки и грабежа, и захватить много пленных, которые по взаимному договору с Деметрием должны были быть выкуплены с уплатою по 1 000 драхм за каждого свободного человека и по 500 за каждого раба.
Между тем Деметрий начал осадные работы; его прибытию предшествовала молва, что ему не может сопротивляться никакая крепость, как бы она ни была сильна; неистощимый в постоянно новых изобретениях, исполинский в своих проектах, которые, несмотря на свою кажущуюся невозможность, приводились в исполнение быстро, точно и целесообразно, в изобилии снабженный Строителями и архитекторами, инструментами и материалами, он начал ряд осадных работ, которые в течение всей древности остались образцом военно-инженерного искусства. Его целью было прежде всего овладеть гаванью Родоса, отчасти для того, чтобы прервать сообщение города с морем, отчасти потому, что крепкие стены, по-видимому, всего легче было взять штурмом со стороны гавани. Сперва были устроены две черепахи, помещавшиеся каждая на двух скрепленных между собою плотах. Одна для защиты от горизонтальных выстрелов катапульт, другая для защиты от навесных выстрелов метательных машин; затем были воздвигнуты две четырехэтажные башни, превосходившие вышиной стены гавани, тоже на двух плотах, скрепленных между собою цепями и выстроенных так прочно, что они выдерживали эти высокие сооружения, сохраняя полное равновесие; плавучий частокол из палисадов в четыре фута длиной, двигавшийся на некотором расстоянии перед машинами, должен был служить для того, чтобы защищать от нападения неприятеля буксирующие их лодки. Когда эти работы были почти окончены, было собрано большое количество морских лодок, снабженных навесами и люками по бокам; на них помещены легкие катапульты, стрелявшие на тысячу шагов, [28] с состоявшею на ней прислугой, и критские стрелки из лука, а затем они были двинуты против молов. Катапульты начали действовать с наилучшим успехом против родосцев, занимавшихся возвышением стены гавани, которой грозила опасность попасть в руки Деметрия; родосцы поспешно вывезли на дамбу гавани две машины, а три другие вместе со множеством катапульт и метательных машин поместили на транспортных судах при входе в малую гавань, чтобы предупредить всякую возможность высадиться на молы или ворваться в гавань; в то же время на различных кораблях в гавани были устроены платформы для орудий, [29] чтобы иметь возможность стрелять и метать снаряды также и с них. Таким образом, орудия действовали с обеих сторон друг против друга; сильное волнение помешало Деметрию двинуть свои большие машины; когда наконец волнение улеглось, он незаметно ночью высадился на конце внешней дамбы гавани, быстро воздвиг там укрепленную позицию, защищенную обломками камней и бревнами, и поместил в ней 400 человек гарнизона с большим запасом всевозможных снарядов; таким образом, в 250 шагах от стены он имел укрепление, дававшее ему в то же время возможность открыть себе доступ в гавань. На следующее утро большие машины, окруженные своими плавучими заграждениями, при звуках труб беспрепятственно проникали в гавань, имея впереди морские лодки, которые своими легкими катапультами наносили жестокий урон работавшим на стенах гавани, между тем как большие метательные орудия на башнях с наилучшим успехом направили свои выстрелы против неприятельских машин и замыкавшей дамбы гавани стены, которая была низка и слаба. Родосцы сопротивлялись с неменьшей энергией; день прошел в самой ожесточенной перестрелке с обеих сторон, наконец, с наступлением ночи, Деметрий приказал отвести свои машины назад и поставить их вне выстрелов, Но родосцы последовали за ним со множеством лодок, из которых были устроены брандеры, и зажгли их, когда считали себя находившимися уже в достаточно близком расстоянии от машин; но плавучий частокол прикрывал их, а град выстрелов принудил родосцев к отступлению; огонь начал распространяться очень сильно, большинство лодок сгорело, и только немногим удалось благополучно возвратиться в малую гавань; матросам едва удалось спастись вплавь.
В последующие дни Деметрий продолжал свои нападения; чтобы заставить осажденных напрячь все свои силы до полного истощения, он приказал одновременно с этим штурмовать город со стороны суши. Наконец, на тринадцатый день, с помощью направленных против стен гавани метательных машин наибольшего калибра - они метали камни до двух пудов весом, [30] - удалось проломить башни и соединявшую их стену; к берегу поспешно пристало несколько лодок с войсками, чтобы штурмовать эту брешь. Здесь завязалась яростная битва, родосцы бросаются со всех сторон защищать пролом; при своем настоящем численном перевесе им удается частью перебить, частью отбросить штурмующих, множество нагроможденных перед стенами каменных глыб удваивает для неприятеля трудность и опасность дела; [31] осажденные снова овладев брешью, преследуют неприятеля вниз на берег, завладевают лодками высадившихся, срывают с них украшения и зажигают их. Пока они занимаются этим, со всех сторон идут к укреплениям гавани новые лодки осаждающих и высаживаются новые, более многочисленные войска, так что родосцы едва имеют время отступить. Неприятель быстро следует за ними; к бреши, к стенам приставляются штурмовые лестницы, а в то же время войска штурмуют стены со стороны суши. С обеих сторон завязывается продолжительная и ожесточенная борьба; имея за собой все преимущества оборонительного положения, родосцы принуждают наконец осаждающих отступить после больших потерь убитыми, даже среди высших военных чинов. Первый страшный штурм отбит; корабли и машины Деметрия, сильно пострадавшие от выстрелов неприятеля, требуют починки и отводятся в новую южную гавань. Родосцы приносят в дар богам захваченную на кораблях добычу и восстанавливают свои поврежденные стены.
Через семь дней корабли и машины Деметрия готовы для нового нападения; оно снова направлено против гавани. Деметрий подходит в большой гавани на расстоянии выстрела от малой гавани, в которой стоят родосские корабли и начинает метать пылающие горячие снаряды на эти корабли, между тем как его метательные машины действуют против стен, а катапульты очищают от защитников башни, бастионы и другие укрепления; все это делается быстро, с величайшей энергией и с большим успехом. Скоро часть родосских кораблей уже охвачена пламенем, команды бросаются тушить их, уже приближаются неприятельские машины для штурма внутренней гавани; тогда пританы возвещают, что гавань находится в величайшей опасности и что могут добровольно вызваться те, которые желают рискнуть своей жизнью, чтобы сделать отчаянную попытку спасти город. Наперерыв вызываются многие из самых лучших воинов; они садятся на три лучших корабля, на которых они должны произвести отчаянную вылазку и пустить ко дну неприятельские корабли с машинами. Под градом стрел и камней они начинают грести с такой силой, что прерывают цепь плавучего частокола; затем быстро, подвергая себя самой сильной опасности, врезаются стальными носами своих кораблей в корпуса неприятельских судов, на которых находятся машины; последние начинают наполняться водой и тонуть; две машины погружаются на дно, а третью удается отбуксировать назад. Ободренные этим успехом, родосцы неосторожно заходят слишком далеко вперед; окруженные массой больших кораблей, они оказываются не в состоянии выдержать мощную атаку неприятелей, которые приводят в совершенно негодное состояние их передовой корабль; раненый наварх Эксекест и многие другие вместе с пробитым кораблем попадают в руки неприятеля; двум другим кораблям удается спастись. [32] Второй мощный штурм благополучно отбит; несколькими днями покоя родосцы пользуются для исправления своих укреплений, кораблей и машин.
Деметрий готовиться к третьему штурму; взамен потопленных машин он приказывает соорудить новую, втрое большего размера; когда ее выводят в море, чтобы перевести в большую гавань, поднимается буря; буксирующие ее суда наполняются водой и тонут. Родосцы пользуются этим благоприятным моментом, когда корабли Деметрия должны спешить укрыться от бури, и производят из ворот вылазку против воздвигнутых на моле окопов; здесь завязывается ожесточенный бой, Деметрий не в состоянии прийти на помощь своим, и они наконец принуждены сдаться в количестве почти 400 человек. Таким образом, Деметрий теряет занятую им с трудом позицию на дамбе гавани, и вместе с нею и вход в большую гавань и возможность атаковать город с этой стороны. В то же самое время к родосцам прибывают подкрепления, 150 воинов из Кносса и около 500 человек от Птолемея, в том числе много родосцев, служивших до этого в египетском войске.
Более чем потеря окопов и серьезная опасность штурма со стороны моря, побудила Деметрия прекратить свои нападения с этой стороны начавшаяся зима; он решился продолжать осаду со стороны суши. Совершенные им теперь работы были еще более грозных и исполинских размеров; он собрал около 30 000 рабочих и надсмотрщиков за работам; так как таким образом все начинаемые работы заканчивались скорее, чем это можно было себе представить, то Деметрий внушал родосцам большой страх; их пугали не только величина машин и множество собранных рабочих, но и главным образом предприимчивый дух молодого царя и его блестящие дарования в науке осады крепостей; он сам отличался большим талантом в изобретении новых машин и часто делал поправки и новые изобретения в моделях своих военных инженеров. [33] Для дальнейшей осады города главным образом предназначалась новая гелеполида, выстроенная наподобие той, которая была употреблена под стенами Саламина, но только еще больших размеров. Это имевшее вид башни и достигавшее 100 локтей вышины сооружение возвышалось на квадратном основании, каждая стороны которого была длинною в 50 локтей; для защиты от огня она была с трех сторон обита толстыми листами железа, передняя сторона была снабжена отверстиями для различного рода метательных орудий, прикрытыми кожаными подбитыми шерстью занавесями для отражения неприятельских снарядов; девять этажей этой башни соединялись между собою двумя широкими лестницами, из которых одна вела наверх, а другая вниз; все это сооружение покоилось на восьми колесах, обода которых были в два локтя толщины и обиты толстыми полосами железа; оно было устроено таким образом, что могло двигаться по всем направлениям; для приведения его в движение было набрано 3 400 наиболее сильных людей, которые были помещены частью внутри ее, а частью позади. Кроме гелеполиды, были выстроены крытые галереи и черепахи, одни для помещения в них таранов, а другие для прикрытия земляных работ; экипаж флота сравнял землю для этих машин на пространстве 1 200 шагов, так что главную атаку можно было направить против семи башен и соединявших их между собою стен. [34]

Родосцы с ужасом видели, как росли эти исполинские сооружения, и на тот случай, если их стены не будут в состоянии выдержать действия этих исполинов, приступили к постройке второй стены позади первой, причем для получения необходимого материала был разрушен театр, прилегавшие к стене здания и даже некоторые храмы. Они послали крейсировать девять кораблей, которые должны были захватывать корабли, подвозившие неприятелю материалы, провиант и рабочих. Из числа этих кораблей три так называемых дозорных, под командой Демофила, двинулись к югу к острову Карпафу, где захватили несколько неприятельских кораблей и Потопили или сожгли их и привезли с собою множество пленных и предназначавшихся для Деметрия съестных припасов. Три других корабля, под командой Менедема, двинулись в Патару в Ликии, напали на стоявший там на якоре неприятельский корабль и сожгли его, захватили несколько других кораблей с припасами для лагеря Деметрия и одну тетреру из Киликии, везшую Деметрия от его супруги Филы царский пурпур, драгоценную утварь и письма; она была послана в подарок Птолемею, [35] а ее экипаж и экипаж других кораблей были проданы в рабство. Остальные три родосских корабля под командой Аминты крейсировали в водах островов и захватили множество кораблей, предназначавшихся доставить в неприятельский лагерь строительные материалы, оружие и техников для постройки машин. Родосцы снова поддержали свою древнюю славу отважных и искусных моряков. В своей политике они были столь же благоразумны и умеренны: когда в народном собрании было сделано предложение разрушить статуи Антигона и Деметрия, они отвергли его, хорошо зная, что даже в случае благополучного исхода осады им придется сделать некоторые уступки неприятелю, а в случае неудачи было вдвойне необходимо не раздражать царей ненужными оскорблениями. [36]

К наступлению весны осадные работы Деметрия приблизились к концу; между тем как родосцы считали его занятым тем, что они видели, он приказал вырыть подземную галерею, которая почти уже достигла стены; родосцам открыл это один перебежчик. Они вырыли прошв той части стены, которую должна была разрушить неприятельская мина, глубокий ров, а из него - минную галерею навстречу осаждающим; мины встретились друг с другом, обе стороны остановились и выставили сильные караулы для наблюдения друг за другом. Осаждающие сделали попытку склонить значительными денежными суммами к измене начальника неприятельского караула Афинагора Милетского, под начальством которого прибыли египетские вспомогательные войска; он изъявил свою полную готовность; были назначены день и час, когда Деметрий должен послать в галерею одного из своих генералов, которого Афинагор введет ночью в город и укажет ему место, где он может спрятать отряд солдат. Обрадованный возможностью проникнуть в город так легко, Деметрий к назначенному часу послал в мину македонянина Александра, одного из своих друзей; когда тот поднимался из нее, он был схвачен и посажен в тюрьму родосцами, которым Афинагор открыл о своем соглашении; он был увенчан за то венком и получил в дар пять талантов. После этой неудачной попытки неприятеля обмануть их родосцы с удвоенным мужеством ожидали дальнейших опасностей, которым суждено было стать гораздо грознее, чем они ожидали.
Постройка больших машин и расчистка местности были окончены; среди расчищенного поля высилась башня гелеполиды, имея с обеих сторон по четыре черепахи, [37] к которым примыкало такое же количество крытых галерей, обеспечивавших сообщение между машинами и лагерем; затем было воздвигнуто две колоссальные, обитые железом и имевшие форму корабельных носов, стенобитные машины по 125 локтей длины, из которых каждую раскачивала тысяча человек, и навесы, с которыми стояли на колесах и довольно легко приводились в движение. Машины были готовы, во всех этажах гелеполиды были поставлены катапульты и метательные машины, тысячи рабочих стояли у канатов, готовые привести в движение эти исполинские сооружения; одновременно с тем назначенные для нападения на гавань корабли вышли в море, а полчища войск окружили город, готовые идти на штурм везде, где это допускали условия местности. По данному сигналу на море, на машинах и по другую сторону города зазвучали трубы и войска издали военный клик. Машины, не пошатнувшись, придвинулись к стене и принялись за страшную работу, причем штурм начался одновременно со всех сторон; части стены уже начали падать под ударами стенобитных машин. В то время к Деметрию явились послы книдосцев, заклинавшие его остановиться и принимавшие на себя задачу уговорить родосцев по возможности подчиниться приказаниям царя. Деметрий велел повсюду приостановить штурм; послы забегали взад и вперед, чтобы достигнуть соглашения, но соглашения не последовало. Штурм и работа метательных и стенобитных машин немедленно возобновилась опять, наконец самая крепкая башня, выстроенная из громадных каменных глыб, рухнула, прилегавшая к ней стена рухнула тоже и образовалась громадная брешь, - но позади ее уже стояла новая стена, доступ к которой преграждали нагроможденные перед ней развалины бреши; Деметрий должен был отказаться от дальнейшего штурма.
В эти дни показался в море флот египетских грузовых кораблей, предназначенный для доставления на Родос запасов хлеба; он прямо держал курс на гавань. Деметрий немедленно выслал против него военные корабли, двинувшиеся наперерез ему, но египтяне опередили их и под всеми парусами вошли в гавань. Такие же большие транспорты хлеба пришли от Лисимаха и Кассандра, и им тоже удалось проникнуть в гавань; [38] родосцы, у которых уже начал чувствоваться недостаток съестных припасов, снова были обеспечены на долгое время, если бы им удалось защититься от машин неприятеля. Они решили произвести на них нападение с помощью огня, приготовили массу горючих стрел и сосредоточили в башнях большое количество катапульт и метательных машин. Наступили безлунная и темная ночь, в лагере царила глубокая тишина, у машин стояли ничего не ожидавшие часовые; вдруг, около второй стражи ночи, на них посыпался жестокий град метательных снарядов и горящих стрел, освещавших поле и стоявшие на нем машины. Быстро поднялась тревога; стоявшие на карауле войска бросились спасать машины; с башни и с крыш уже начали падать куски свинца, горящие стрелы падали все гуще и гуще; камни камнеметательных машин производили тем большие опустошения, что их полета нельзя было предвидеть; всякое сопротивление становилось невозможным; горящие стрелы уже начали впиваться в обнаженное дерево машин, замелькали языки пламени, и башни и машины подверглись опасности погибнуть окончательно. Наконец подоспел Деметрий с войсками, которые с величайшей энергией начали работать против огня; при помощи находившихся в машинах запасов воды распространение огня наконец удалось остановить, между тем как новые горящие стрелы все время возобновляли опасность и затрудняли работу; трубными сигналами были вызваны на свой пост предназначенные для приведения машин в действие люди; к утру машины находились вне пределов выстрела и были спасены. Чтобы составить себе представление о значительности находившихся в руках осаждаемых средств обороны, Деметрий приказал пересчитать выпущенные ими метательные снаряды; было найдено 1 500 камней из катапульт и 800 горючих стрел, не считая других снарядов; размеры поистине громадные для одного города.
Пока он был занят поправкой увезенных машин и погребением павших в эту ночь воинов, родосцы, очень хорошо знавшие, что штурм скоро будет возобновлен, воздвигли на той стороне города, против которой были построены машины, третью стену, а перед брешью вырыли глубокий ров, чтобы по мере возможности затруднить здесь доступ осаждающим. В то же время они послали самые быстроходные корабли под командой Аминты к лежавшему напротив берегу Азии; три лучших во всем флоте Деметрия каперских корабля были захвачены в плен; они захватили также несколько кораблей с хлебом, предназначавшихся для неприятельского лагеря, и другие каперские корабли под командой архипирата Тимокла и ввели их ночью в гавань, благополучно миновав дозорные корабли неприятеля. Между тем машины Деметрия были поправлены и снова придвинуты к стенам; [39] была сделана попытка произвести новый штурм; метательные орудия очистили башни от защитников, против стен начали работать стенобитные машины, и скоро стены по обе стороны одной башни рухнули; но последняя, защищаемая с величайшею энергией, продолжала держаться одна, так что от штурма пришлось теперь отказаться. Родосцы понесли значительные потери, пал не только стратег. Аминий, но и множество воинов, количества которых теперь едва лишь доставало для надлежащей защиты укреплении против возобновляющихся каждый раз с удвоенной силой попыток молодого царя. Поэтому им было тем более приятно, что Птолемей, помимо новой массы съестных припасов и различных снарядов, прислал им вспомогательный корпус в I 500 человек под предводительством македонянина Антигона. Послы греческих городов, которых в царском лагере находилось более пятидесяти человек, приступили к новым попыткам склонить воюющие стороны к заключению мира; начался длинный ряд переговоров с родосцами и с Деметрием, но все эти старания окончились полной неудачей. [40]

Тогда Деметрий решился произвести новый и, как он надеялся, на этот раз успешный окончательный штурм, путь для которого ему должна была проложить сделанная при последнем штурме брешь; было отобрано 1 500 человек самых сильных и испытанных тяжело и легко вооруженных воинов, которым было приказано под предводительством Мантия и исполинского Алкима Эпирского по возможности неслышно приблизиться около второй стражи ночи к пробитой в стене бреши, перебить сторожевые посты и броситься в город; в то же время все остальные войска были распределены по различным пунктам с приказом быть готовыми к штурму; флот тоже приготовился маневрировать против гавани. Была глубокая ночь, отряженные к бреши 1 500 воинов напали на находившиеся около рвов посты, перебили их и через несколько мгновений миновали брешь и проникли в город, где они двинулись в сторону, к театру, который благодаря своему высокому положению и толстой каменной ограде мог служить им прекрасным оборонительным пунктом. Но их вторжение было уже замечено; в первые моменты страха едва не случилось то, чего, вероятно, желал Деметрий, то есть войска со стен и из гавани едва не бросились к театру, чтобы уничтожить ворвавшийся неприятельский отряд; в таком случае он при штурме нашел бы укрепления незанятыми и без труда взял бы их. Но именно этого больше всего боялись и старались не допустить родосцы; был отдан приказ, чтобы никто из находящихся на стенах и башнях или в гавани не покидал своего поста, но защищал бы его на жизнь или на смерть; против ворвавшихся был отряжен только отряд отборных воинов и недавно прибывшие египтяне. При первых лучах света снаружи со всех сторон раздавались звуки труб и боевые кличи; начался штурм гавани, башен и стен; с гордым мужеством начали засевшие в театре храбрецы свои нападения: только с большим трудом и потерями - при этом пал притан Родоса - удалось отряженным против них войскам отбросить их назад; в городе царила величайшая тревога, женщины и дети, рыдая и ломая руки, бегали по улицам, все представлялось уже потерянным и город уже находившимся в руках неприятеля. Между тем отряд бившихся против театра родосцев все увеличивался; всякий, кто только был в состоянии, спешил к битве, от которой зависела их свобода и жизнь. Без твердости и спокойствия властей города в издаваемых ими распоряжениях все было б потеряно; но никто не покинул своего поста, штурмовавшим извне города войскам не удалось нигде подвинуты вперед ни на пядь, между тем как находившийся в театре отряд, теснимый все более и теснее и наконец утомленный борьбой, уже едва был в состоянии защищаться; Алким пал, Мантий и много других храбрецов были взяты в плен и, только незначительной части удалось пробиться и спастись бегством в царский лагерь. Таким образом, и этот штурм окончился неудачей, хотя город был уже почти взят. [41]

Если верно то, что при целесообразной и предпринимаемой с достаточными средствами осаде никакой город не в состоянии долго продержаться, то во всяком случае горoд Родос совершил все, что только возможно, и защищался с беспримерным мужеством и энергией и с редким искусством. Несомненно, он в конце концов должен был бы пасть перед численным перевесом и постоянно возобновляющимися попытками Деметрия, хотя последние и предпринимались без большого порядка и без всякого твердого и последовательного плана; но все-таки их оборонительные средства и их мужество еще далеко не подходили к концу, между тем как Деметрий, при всей несоразмерной с обстоятельствами и поистине изумительной затрате сил, в сущности, еще ничего не достиг. Он начал готовиться к новым нападениям, но в это время получил приказ от своего отца заключить мир с родосцами, если он может достигнуть этого на возможных условиях, так как положение вещей в Греции требует его присутствия. Послы Этолийского союза и афиняне тоже заявили, что Кассандр уже сделал такие успехи в Греции, что без скорой помощи они не будут в состоянии держаться против него. Сами родосцы не менее желали мира; благодаря застою в торговле, осаде и постоянным битвам они понесли невероятные потери; незадолго перед этим Птолемей обещал прислать им новые запасы хлеба и вспомогательное войско в 30 000 человек, но в последующих письмах посоветовал им согласиться на мир, если им будут предложены возможные условия. Таким образом, при посредничестве этолийцев, был заключен мир на следующих условиях: родосцы сохраняют свою свободу и самостоятельность, не получают гарнизона, сохраняют все свои доходы, [42] делаются союзниками царя Антигона и Деметрия против всех, кроме Птолемея, и в обеспечение этого выдают 100 заложников, которых Деметрий изберет из числа граждан, за исключением должностных лиц. Этот договор был заключен приблизительно летом 304 года. [43] Договаривающиеся стороны обменялись поздравлениями согласно военному этикету того времени; Деметрий оставил родосцам гелеполиду на вечную память о его грандиозных работах и об их необыкновенном мужестве. [44]

С чувством справедливой гордости родосцы могли впоследствии вспомнить об этой борьбе против величайшей державы и против величайшего героя того времени; выказанная ими в ней стойкость и избыток внутренних сил сделали их предметом всеобщего изумления. Они не только быстро достигли своего прежнего цветущего состояния и далеко превзошли его, восстановив красивее прежнего свой город, свой театр и свои стены, но с этого времени они занимали место в ряду великих держав, которое они сумели удержать за собою благодаря своей умной и сдержанной политике. Всем сердцем радуясь заключению мира, они осыпали дарами и почестями тех, которые оказали им услуги во время войны; взявшимся за оружие для защиты города была дарована обещанная им свобода; граждане, отличившиеся на службе отечеству, были награждены дарами и почетными правами; царям Кассандру и Лисимаху и другим, оказавшим услуги городу, были воздвигнуты статуи. Для царя Египта, благодетеля города, они постарались найти выражение своей глубочайшей благодарности: к оракулу Аммона были посланы теоры с вопросом, можно ли им поклоняться царю Птолемею, как богу; ответ пришел утвердительный, и родосцы дали ему одно из названий Зевса, титул Спасителя (Сотера), [45] пели его имени пеаны [46] и посвятили ему священную рощу, четыре стороны которой были окружены колоннадами в 300 шагов длиной. [47]

Для дела Антигона этот исход предпринятой против Родоса экспедиции был неменьшим поражением, чем два года тому назад отступление из Египта; во второй раз обнаружилось, что престарелый царь, добивавшийся неограниченного господства над всем царством Александра, не в состоянии достигнуть осуществления своих желаний; Египет сломил его могущество на суше, Родос стоил ему надежд на неограниченное господство над морем; теперь угрожала даже опасность, что и Греция будет вырвана из его рук; Афины были осаждены Кассандром.
В этом месте нам необходимо вернуться на несколько лет назад, чтобы рассказать о том, что происходило в Европе во время войны с Кипром, Египтом и Родосом.
Когда Деметрий в начале 306 года покинул Афины, чтобы плыть на Кипр, не только была уже вполне восстановлена демократия Афин и было начато дело возрождения афинского флота, но и повсюду происходили выступления против Кассандра, а эпироты возвратили себе свою прежнюю независимость, призвав из чужбины и провозгласив царем молодого Пирра; таким образом, антимакедонское движение от Левкады и Этолии до Аполлонии по другую сторону Акрокеравнских гор и к северу в глубь материка до иллирийцев Главкия приобретало себе центральную точку опоры. Кассандр попал бы в крайне стесненное положение, если бы, как он этого должен был ожидать, весною 306 года Деметрий двинулся против него. Вместо этого последний отплыл со своим флотом на восток, предоставляя самому себе начавшееся в Элладе движение.
Восстановленная в Афинах демократия, освободившись наконец от своего могущественного покровителя, начала приводить в действие свои собственные ферменты. Там существовали люди, считавшие возможным еще раз поднять свой глубоко павший народ, призвать снова к жизни политику и могущество лучших времен и пробрести для своего, хотя бы и маленького независимого государства значение и уважение наряду с царствами севера и востока. Во главе этой партии стоял Демохарет, сын сестры Демосфена, человек твердого характера, одаренный значительным талантом и воодушевленный горячей любовью к отечеству; [48] во время правления фалернца он пренебрегал всяким общественным положением; как тогда он решительно высказался против олигархии, так же ясно и открыто он не одобрил отношение новой демократии к царю Деметрию; необходимо, утверждал он, защищать свою независимость против всякой внешней державы, и честолюбивый либерализм молодого царя не менее опасен, чем олигархические тенденции македонской партии. Против него стояла не руководящаяся противоположными принципами партия, но отдельные, более или менее талантливые лица, для которых политика Афин была только средством выказать свою преданность царственным покровителям Афин, чтобы приобрести от них милости, награды, дары и усиленное влияние на дела; [49] их, если хотите, можно назвать представителями сервилизма. Самым выдающимся из них был Стратокл, сын Эвтидема, более сорока лет уже занимавшийся общественными делами, [50] но все-таки до сих пор еще не сумевший добиться особого значения и влияния; он выдвинулся вперед только на одно мгновение, во время процесса против Гарпала; его выходившие за пределы всякой возможности выдумки в честь Деметрия сделали его при последнем органом народа; несомненно, его характер не отличался особенной порядочностью, и он не обладал такими значительными дарованиями, как в прежние годы Эсхин или Демада; и если то, что мы знаем о его привычках-, соответствовало его политике, то он был обычным типом афинянина того времени, корыстолюбивым, кичащимся своим влиянием, легкомысленным и любящим громкие слова. [51]

Для того положения, которое заняли Антигон и Деметрий относительно памяти Александра, характеристично то обстоятельство, что Стратокл вскоре по восстановлении афинской свободы предложил обнародовать народное почетное постановление в честь ораторов Ликурга, в котором прямо восхвалялось оказанное им Александру сопротивление; [52] этому предложению, несомненно, демократическая партия Демохарета не отказала в своем согласии. Еще больший интерес представляет собою второе постановление, предложенное около того же самого времени [53] Софоклом, сыном Антиклида, и гласившее, что никто не имеет права открывать без разрешения совета и народа философскую школу и что нарушение этого запрещения наказывается смертью. [54] Как ни странен кажется этот закон с первого взгляда, но он касался весьма существенного пункта. Почти все эти учащиеся философы были родом не из Афин; наиболее выдающиеся между ними не только выказывали себя противниками демократии в своем учении и в своих привычках, но и находились в близких отношениях с изгнанным Деметрием Фалерским и Кассандром. Теофраст, самый решительный приверженец Кассандра, имел до 2 000 учеников, политические взгляды которых, конечно, слагались по образцу воззрений учителя; из платоновской школы вышло значительное число людей, сделавшихся тиранами или добивавшихся этого; [55] прямой обязанностью всякого философа считалось видеть в демократии устаревшую форму и признавать монархию истинно современным, принципом. Тем более интересы современной демократии должны были требовать того, чтобы воспрепятствовать свободе этих учений и дальнейшему распространению идей, которое уже начинало грозить опасностью формальному праву "большинства". По-видимому, общее мнение было таково, что это ограничение свободы учений было сделано в духе царя Деметрия; [56] это предположение, несомненно, было поддержано Демохаретом, а вероятно, и Стратоклом и его приверженцами и принято народом; Теофраст должен был оставить Афины, и, конечно, многие другие философы тоже. Но этот закон просуществовал не более года; перипатетик Филон [57] обвинил Софокла "в противозаконном предложении". Говорил ли он в интересах школы, к которой принадлежал, или другие убедились в том, что Димигрий и Антигон весьма мало интересовались тем, какие воззрения преподаются в гимназиях и портиках Афин, - но Демохарету не удалось выйти победителем из своей защиты закона: [58] Софокл был присужден к пяти талантам штрафа, а самый закон отменен.
Еще более в пользу необходимости закона Софокла и его защитника Демохарета говорит то обстоятельство, что во время его издания Афины находились в открытой войне с Кассандром. Дошедшие до нас об этой войне известия крайне отрывочны; [59] одно афинское постановление в честь каристянина Тимосфена позволяет нам заключить, что Кассандр вел войну с Афинами уже в 306 году и Карпет на Эвбее оказал помощь афинянам; [60] может быть, это дает нам право заключить, что афинский флот тоже участвовал в военных действиях и оперировал в море против македонского флота. [61] Во всяком случае на материке Кассандр вел войну с успехом; обе крепости, господствовавшие над проходами с севера в области Аттики, Панактон и Фила, находились уже в его руках, он угрожал самим Афинам; Демохарет работал с величайшей энергией над укреплением города, восстановлением стен и приобретением машин, оружия и всевозможных запасов. [62] Кассандр вступил на равнину и появился под стенами города, Афины были обложены и началась осада. [63]

Странно, что Антигон и Деметрий до сих пор ничего не предприняли для защиты Афин; [64] 1 200 комплектов вооружения, посланные Деметрием в Афины после одержанной им летом 306 года блестящей победы при Саламине, [65] были единственной и последней поддержкой, которую он оказал им. Конечно, в течение 306 года все боевые силы царей были поглощены войной с Египтом, а в следующем году войной с Родосом, и цари, вероятно, надеялись, что, победив Птолемея, они без труда будут в состоянии прогнать назад и уничтожить Кассандра; но когда поход против Египта окончился неудачей, когда осада Родоса начала затягиваться все дальше и дальше в 304 год, когда, наконец, получили известие, что Кассандр грозит уже самим Афинам, то стало ясно, что немедленная помощь необходима. Послы афинян и этолян появились в лагере Деметрия на Родосе; источники упоминают также и о посольствах многих других городов; это были, конечно, главным образом беотяне, с 310 года снова находившиеся под властью Кассандра, и, кроме того, послы городов Пелопоннеса, так как источники [66] положительно говорят нам, что Кассандр и Полисперхонт, находившийся в Пелопоннесе, опустошили много городов. Эти-то посольства на Родосе и прилагали особые старания склонить воюющие стороны к заключению мира, и когда он был заключен, Деметрий поспешил в Элладу.
Приблизительно к концу осени 304 года Деметрий с состоящим из 330 кораблей флотом и значительной армией пристал к берегу в Авлиде и возвестил, что он прибыл завершить освобождение Греции. Вся область Беотии и остров Эвбея находились в руках войск Кассандра, имевшего свою главную квартиру в Халкиде; [67] в этом городе находился беотийский гарнизон, не столько для его защиты, сколько для того, чтобы быть в руках Кассандра вместо заложников; очевидно, только временная необходимость могла побудить беотийский союз к соединению с Кассандром, обусловливавшему снова их зависимость от Фив. [68] Деметрий немедленно двинулся со всеми своими боевыми силами против Халкиды, господствовавшей над Эврипом и над сообщением между Эвбеей и материком; город сдался сразу и был провозглашен свободным. Эти быстрые и удачные движения в тылу Кассандра, занятого осадой Афин, должны были вызвать в нем опасения за свою собственную сохранность и за беспрепятственное сообщение с Македонией, тем более, что на Беотию он далеко не мог положиться. Он поспешил покинуть Аттику; [69] в Филе и Панактоне были оставлены гарнизоны, а сам он с главной армией двинулся через Фивы к Фермопилам. Деметрий бросился вслед за ним, и хотя самому Кассандру уже удалось ускользнуть от него, но все-таки на его сторону добровольно перешло около 6 000 македонян и ему покорилась расположенная при выходе из Фермопил Гераклея. Он победоносно возвратился назад, провозглашая повсюду свободу, заключил для дальнейшей борьбы с Кассандрой наступательный союз с этолянами и мир и союз с беотянами; затем из рук неприятельского гарнизона были вырваны и возвращены афинянам крепости Панактон и Фила и был изгнан македонский гарнизон из Кенхрей, восточной гавани Коринфа.
К концу 304 года войска Кассандра были изгнаны из собственной Греции и по внутреннюю сторону Фермопил была восстановлена свобода; чем тягостнее было вторичное господство Кассандра, тем восторженнее все должны были прославлять победу молодого, приносящего с собою свободу царя, тем нетерпеливее всего греческие государства должны были ожидать его прибытия и осуществления возвещенной им свободы. Но Деметрий решил провести зиму в своих любимых Афинах. Если мы вспомним, в какой серьезной опасности находился этот город, то нам будет понятно, что он встретил своего освободителя с величайшими почестями, которым характер афинян того времени придал невероятные размеры. Для его помещения они отвели онисфодом Парфенона; девственная богиня, говорили они, желает сама принять у себя освободителя ее города и приглашает его поселиться в ее храме. И здесь в святилище чистой богини, "своей старшей сестры", как он ее называл, он повел свой обычный разгульный образ жизни, осушая до дна кубок чувственных наслаждений; ни один мальчик, ни одна девушка, ни одна женщина не были в безопасности от его необузданного сластолюбия, и Плутарх f говорит, что чувство стыда не позволяет ему рассказывать обо всех святотатственных поступках, совершавшихся в этом храме Девы Афины. [70] Он приводил несколько рассказов, заимствованных им, несомненно, из Дурида, которые могут служить если не для характеристики Полиоркета, то для характеристики любящего сплетни аттического и греческого общества и того направления, в каком впоследствии тиран Самоса писал для него свою историю. У него мы читаем: Демокл, которого называли Красивым, главным образом возбуждал страсть царя, но мальчик не поддавался ни на подарки, ни на угрозы; он начал избегать палестр, не показывался в публичных местах, купался в домах частных лиц, чтобы ускользнуть от внимания царя; так, он купался однажды, когда вошел Деметрий; не видя себе ниоткуда помощи и никакого выхода для бегства, мальчик сорвал крышку с котла с горячей водой, прыгнул в кипящую воду и спас таким образом свою честь, чистоту своей жизни. Другим мальчиком был Клеенет, сын Клеомеда; он потребовал в награду, чтобы Деметрий простил его отцу денежный штраф в 50 талантов, который тот был должен государству; и Деметрий передал Клеомену письмо к афинскому народу, в котором просил о прощении ему этого штрафа. Народ услышал это с крайним изумлением; было решено на этот раз согласиться, но на будущее время ни один афинский гражданин не имел более права представлять рекомендательных писем от Деметрия. Деметрий был так раздражен этим постановлением, что афиняне не только поспешили взять его назад, но и частью казнили, а частью послали в изгнание тех, которые сделали это предложение или защищали его; по предложению Стратокла был даже издан новый указ следующего содержания: все, что повелел царь Деметрий, должно считаться священным в глазах богов и правым в глазах людей. Как говорят, кто-то при этом сказал: "Стратокл, должно быть, сошел с ума, если он делает подобные предложения"; на это Демохарет отвечал: "Не говори, он как помешанный, он, наверное, был бы сумасшедшим". Говорят, что это выражение послужило поводом к процессу против Демохарета, в результате которого он должен был отправиться в изгнание. [71] Царю не могло не быть приятным удаление человека, вся жизнь и все дела которого были для афинян постоянным упреком, а для него постоянной критикой.
Наступила весна 303 года. Деметрий поспешил завершить начатое им дело освобождения Греции; прежде всего необходимо было сломить силы неприятеля в Пелопоннесе, призвать государства к свободе и, заручившись симпатиями общественного мнения, броситься на Македонию для нанесения ей решительного удара. В Пелопоннесе не стояло никакой сосредоточенной в одном месте неприятельской армии, но в важнейших городах и областях, за исключением Спарты, находились значительные гарнизоны; Сикион все еще находился в руках египетских войск; в Коринфе стоял Препелай с главными силами македонян; этот город (источники не сообщают нам, когда и почему) был уступлен Египтом Кассандру, более значительные посты были разбросаны по всей Арголиде и Аркадии; западные округа Пелопоннеса находились в руках Полисперхонта, и ахейский город Эгион был защищен особенно сильным гарнизоном подкомандой Стромбиха. Сначала Деметрий миновал эти главные посты, которые не в состоянии были ни мешать, ни вредить ему, и обратился против Аргоса; гарнизон сдался, а город встретил его с величайшим ликованием. Его примеру последовали Эпидавр и Трезена; как раз теперь подошло время праздника Геры, торжествовавшего в Аргосе каждые пять лет, на который обыкновенно собирались греки с близких мест и издалека; [72] Деметрий принял на себя устройство игр и угощение чужеземцев. Этот праздник был в то же время свадебным празднеством царя; он вступал в брак с Деидамией, сестрой молодого царя Пирра, которая была ранее обручена с сыном Роксаны; интересы Деметрия и эпирского царства, по-видимому, были одинаковы, обоим им приходилось вести войну против Кассандра, и этот брак должен был только скрепить их союз; он, по-видимому, еще надежнее обеспечивал Пирру обладание его землями.
Из Аргоса Деметрий двинулся в Аркадию, и вся эта область передалась ему, за исключением Мантинеи. После этого предполагалось сделать нападение на Сикион, где стоял Филипп с египетским гарнизоном; чтобы усыпить в нем всякое подозрение, Деметрий отправился в Кенхреи и начал там устраивать всевозможные празднества и увеселения, между тем как его флот отбил Пелопоннес и, как кажется, занимал главные пункты Мессении и Элиды. Когда он миновал Рион, Деметрий неожиданно двинул всех своих наемников под командой Диодора на штурм западных Пеленнских ворот Сикиона, между тем как его флот одновременно с этим бросился на гавань, а сам Деметрий с остальной пехотою подступил к городу с западной стороны. Город был взят без всякого труда, и египетский гарнизон едва успел броситься в цитадель и затвориться там. [73] Нижний город лежал на некотором расстоянии от цитадели, так что Деметрий имел достаточно места расположиться лагерем в промежутке и осадить цитадель. Он уже начал воздвигать большие машины и готовиться к штурму, когда Филипп предложил сдать ему цитадель под условием беспрепятственного пропуска. Это предложение было принято, и войска Птолемея, пробывшие на Пелопоннесе пять лет, возвратились в Египет. Так как географическое положение города было неблагоприятно во многих отношениях и особенно потому, что его нельзя было защищать из акрополя, то Деметрий предложил сикионянам покинуть равнину и поселиться в акрополе; до сих пор, прибавил он, они жили около города, теперь они могут жить внутри его. Конечно, его желание было исполнено, и действительно, для города ничего не могло быть более выгодным. Лежавшая вблизи гавани укрепленная часть Сикиона была сравнена с землею, и была предпринята соединенными усилиями горожан и войск постройка нового города на широком плоскогорье прежнего акрополя, крутая южная сторона которого была обращена теперь в цитадель; [74] скоро работа быта окончена; множество художников, пользовавшихся тогда высокой репутацией сикионской школы, работало над укреплением нового города, которому Деметрий даровал полную свободу. Граждане поспешили оказать своему великому благодетелю всякого рода почести; они назвали новый город по его имени Деметриадой и, как герою-основателю, [75] воздвигли ему храм и учредили в честь его празднества и ежегодные торжественные игры.
Македонский гарнизон в Коринфе был совершенно окружен предшествовавшими движениями Деметрия; в Коринфе, как и везде, существовала партия, горячо желавшая положить конец македонскому государству; они вступила в тайное соглашение с Деметрием и обещала открыть указанные ему ворота. [76] Чтобы тем временем обмануть неприятеля, Деметрий приказал ночью произвести нападение на гавань Лехей; когда оттуда послышались крики штурмующих, все жители бросились защищать гавань, между тем как изменники открыли дверь с нагорной стороны и впустили неприятеля. Все улицы были быстро заняты, македоняне бежали частью на Акрокоринф, а частью на Сизифейон; к утру город и гавань находились в руках Деметрия. Немедленно приступили к осаде обоих этих укрепленных пунктов, которая немало была затруднена прекрасно руководимой Препелаем энергичною защитой. Наконец Сизифейон был взят штурмом, а его гарнизон укрылся в более крепкую цитадель Акрокоринфа; с удвоенной энергией было приступили к ее осаде, были воздвигнуты машины, возведены громадные сооружение, причем все это было произведено с достойными славы завоевателя городов искусством и целесообразностью. Препелай, очень хорошо понимая, что он не может ни ожидать помощи от Кассандра, ни продержаться долгое время, сделал, как кажется, тщетную попытку сдаться на капитуляцию и затем искал спасения в бегстве. [77] Акрокоринф был взят, и город провозглашен свободным; но в цитадели все-таки был оставлен гарнизон, так как коринфяне сами просили об этом, пока не будет окончена война с Кассандром.
Затем Деметрий поспешил завладеть остальными областями Пелопоннеса; он двинулся на запад в Ахейю; город Бура был взят с бою и провозглашен свободным; затем Деметрий подступил к Скиросу [78] и через несколько дней взял также и этот город. После этого он обратился назад против других городов Ахейи; в Эгионе стоял Стромбих со значительным войском Полисперхонта; Деметрий предложил ему сдаться; Стромбих отвечал ему на это со стен насмешками и бранью, тогда царь приказал придвинуть к стенам машины и начать штурм, и вскоре крепость была взята; Стромбих и 80 других лиц были распяты на кресте перед воротами города, а остальной, состоявший из 2 000 человек, гарнизон получил недополученное им жалованье и был принят на службу в войско царя. Теперь, когда пал также и Эгион, расположенные в окрестностях небольшие отряды увидели полную невозможность держаться против Деметрия; помощи из Египта или Македонии они также не могли ожидать и поэтому поспешили сдаться царю на милость.
Среди этих событий должна была пройти большая часть 303 года. Деметрий был господином Эллады и Пелопоннеса; государствам возвращена свобода, и преданность Деметрию сделалась условием их существования. Он созвал синедрион в Коринфе; несметное множество народа собралось на Истме; почти все города по эту сторону Фермопил прислали своих представителей. Мы не имеем подробных сведений о происходивших там переговорах; но кажется несомненным, что прекратив свое существование со времени Ламийской войны и господства Кассандра над Грецией, федерация греческих государств была возобновлена опять, вероятно, в существенных чертах на тех же основаниях, на каких был учрежден Филиппом Коринфский союз городов, но, несомненно, с большей автономией отдельных государств. Источники сообщают нам, что Деметрий приказал избрать себя гегемоном Греции; конечно, эта гегемония была направлена только против притязаний Македонии и других узурпаторов царского титула; таковыми Деметрий назвал на собрании в Коринфе "наварха" Птолемея, "элефантарха" Селевка, "казначея" Лисимаха, "несиарха" Агафокла, [79] восхвалял в противоположность им своего отца как истинного царя всего государства [80] и заявил, что восстановление и обеспечение свободы греков - его прекраснейшее призвание царской власти. Принятое Деметрием относительно узурпаторов положение и его личный характер делают весьма вероятным, что в то же время он назвал себя представителем демократии против олигархии, что он указал как на право и преимущество единой монархии на обязанность обеспечить греческим государствам свободу и демократию, между тем как эти самозваные правители по самой природе вещей должны были стремиться подавить гордое стремление эллинов к свободе. О дальнейшей организации нового союза и о сфере деятельности и компетентности нового синедриона мы не имеем больше никаких известий. Достоверным кажется то, что одновременно с назначением Деметрия главным полководцем союза было также решено, что союзные государства пришлют ему свои контингенты для назначенного им на будущий год похода против Кассандра.
Между тем на лежавшем против берега Эпира острове Керкире, освободившемся в 312 году от македонского владычества, произошло событие, грозившее внести немалую смуту в греческие города. Богатая республика Тарент не принимала участия в дальнейшей войне между Римом и самнитами и ограничилась тем, что продолжала свою маленькую войну с луканами, союзниками Рима; когда самниты были принуждены наконец просить у Рома мира (в 305 году), луканы решили продолжать войну против Та-рента с удвоенной энергией. Единственной возможностью для города найти себе помощь было нанять, по примеру прежнего времени, на службу свою князя с войсками. Он обратился к своей метрополии, Спарте. Там жил тогда Клеоним, сын царя Клеомена, который, с тех пор как царем сделался сын его старшего брата Акротата Арей не переставал строить против последнего козни, как будто право на царский престол принадлежало ему. Чтобы избавиться от него, эфоры с радостью позволили ему навербовать себе войско, чтобы вести его на помощь тарентинцам. Наконец прибыли тарентинские корабли, которые должны были перевезти его в Италию вместе с навербованными им на Тенаре 5 000 наемников. Усилив свое войско милицией Тарента и дальнейшей вербовкой наемников до 20 000 человек, он принудил луканов заключит мир с Тарентом и побудил их вторгнуться в область метапонтинцев, не присоединившихся к этому миру, а затем бросился сам на этот греческий город и совершил там целый ряд самых возмутительных вымогательств и насилий; вместо того, чтобы продолжать далее воевать против других союзников Рима и против самих римлян, он начал составлять самые сумасбродные проекты и, кажется, замыслил даже освобождение Сицилии. Затем он неожиданно бросился на Керкиру, положение которой в Адриатическом море было одинаково благоприятно против Греции и против Италии; он без труда взял этот беззащитный остров, наложил на него контрибуцию и поместил в его важнейших пунктах свои гарнизоны. Это должно было произойти в 304 году. И Деметрий и Кассандр прислали к нему послов, предлагая ему заключить с ними союз, но он отказал обоим. Тут он узнал, что Тарент "отделился от него"; таким образом он понимал договор, который этот город заключил с Римом и в котором римляне обязывались не дозволять своим кораблям заходить далее Лацинийского мыса; возвращение необузданного и воинственного искателя приключений, несомненно, представлялось обеим сторонам настолько опасным, что они постарались предупредить будущие раздоры. Кпеоним явился из Керкиры со своим войском, бросился на Гирию в земле салентинцев, но был оттуда прогнан римлянами; затем он, как рассказывают, предпринял поход против богатых земель у устья Бренты, но потерпел здесь полную неудачу, потеряв большую часть своих кораблей и войска. [81]

Как кажется, Деметрий воспользовался его отсутствием для морской экспедиции против этого острова, результатом которой, по-видимому, было по освобождение и изгнание Клеонима. При этой экспедиции была освобождена также и Левкада, лежавшая напротив земли акарнанцев и, как кажется, до сих пор еще находившаяся в руках Кассандра. [82]

По своем возвращении Деметрий послал в Афины сказать, что он будет в их городе в месяце Мунихионе (приблизительно в апреле) и что вскоре за тем он выступит в поход против Македонии; но перед этим он желает еще быть посвященным в Элевсинские таинства и пройти различные степени без больших проволочек. Желание царя шло вразрез со всеми религиозными установлениями, по которым всякий посвящался сначала в Малые Таинства, праздновавшиеся в Анфестерионе (феврале), и только на второй год после этого допускался к Великому посвящению в Боэдромионе месяце (октябрь). [83] Только один из присутствующих, дадух Пифодор, решился протестовать против этого; но Стратокл выступил с предложением прежде всего переименовать месяц Мунихион в Анфестерион и отпраздновать малые Элевсинии; затем вторично переменить его имя и назвать его Боэдромионом, отнеся уже к следующему году, и праздновать Великие Мистерии, в которые и посвятить царя. Все это было одобрено народом и приведено в исполнение. Когда Деметрий прибыл, афиняне приняли его самым торжественным образом, делая возлияния, воскуряя фимиам и посвящая венки, устроили всевозможные торжественные шествия с пением хоровых песен или окружали его танцующими итифаллическими хорами, которые пели, что он есть единый истинный бог, сын Посейдона и Афродиты, прекрасный ликом и смеющийся; они воссылали к нему мольбы с воздетыми руками и поклонялись ему. [84] Сам же он снова поселился в храме Парфенона и предался там разнузданному сладострастию со своей флейтисткой Ламией, с Лееной и с другими распутными женщинами и с окружавшей его армией льстецов; афиняне же воздвигли Ламии-Афродите храм, а любовницам царя - алтари и героические жертвы и приношения. [85] Ему самому это было противно; он понял всю глубину ничтожества этих людей, добиться одобрения которых было для него ранее предметом высших стремлений, и он смеялся над их унижением. "Деметрий, - говорит прямодушный Демохарет, - с неудовольствием смотрел на то, что для него делалось, и это казалось ему верхом низости и позора; они заходили гораздо дальше, чем он того желал сам; он был поражен тем, что увидел и сказал: "Ни один афинянин не имеет больше величия и благородства духа". Город должен был собрать для него двести пятьдесят талантов; когда они были ему доставлены, он в присутствии депутатов отдал их своей Л амии со словами: " Купи себе на это румян". [86] Эта женщина, которая была уже немолода, но умна и привлекательна, умела если не приковать его исключительно к себе, то постоянно снова казаться ему обольстительной и необходимой; она вымогала и растрачивала под собственную ответственность колоссальные суммы, а отсутствие в ней ревнивых наклонностей делало ее еще более милой царю. [87] Законные супруги, благородная Фила, афинянка Эвридика, прекрасная Деидамия, были почти совершенно забыты. Не одни Афины унижались, добиваясь милости царя; Фивы, которые могли боятся его гнева вследствие своей приверженности к Кассандру, не уступали им; и там тоже был воздвигнут храм Ламии-Афродите. Остальные города, конечно, по мере возможности, делали то же самое и старались казаться одушевленными таким же энтузиазмом.
Наконец летом 302 года Деметрий начал провозглашенный им на союзном собрании в Коринфе поход против Македонии. Это был сигнал для всеобщей войны македонских властителей.

[1] Диодор (XX, 53), Плутарх (Demetr., 18), Юстин (XV, 2) и Аппиан (Syr., 54) единогласно утверждают, что, несмотря на понесенное им при Кипре поражение, Птолемей принял царский титул (άνέγραψεν εαυτόν βασιλέα), следовательно, это, несомненно, произошло ранее осени 306 года, так как тогда, после рассказываемой нами ниже неудачной экспедиции Антигона против Египта, в этом уже не было бы более ничего удивительного. По принятому в Каноне царей правилу царствование Птолемея должно было бы начинаться непосредственно перед началом египетского годае т. е. 1 тотом 18 года Филиппа (8 ноября 307 года); вместо этого оно начинается двумя годами позже – 7 ноября 305 года. Так, что это летосчисление было официальным, доказывается надписью жреца An–em–hi, который умер 8 июня 217 года, прожил 72 года 1 месяц и 23 дня, а родился 4 мая 289 года, «в 16–й год царствования Сотера», т. е. царствование Птолемея Сотера официально начинается 1 тота (7 ноября) 305 года (см.: Pinder und Friedlander, Beitrage zur alteren Munzkunde, c. 11). Разницу между календарем и писателями крайне трудно устранить, если мы только не решимся предположить, что принятие царского титула в Александрии последовало после 7 ноября 306 года и что начавшийся новый год сохранил до конца в календаре свое прежнее обозначение, как 19 год, после царствования Александра.
[2] Необыкновенные трудности представляет установление хронологии приписываемых Птолемею монет; мнения нумизматов до такой степени расходятся в этом вопросе между собой, что историография с этой стороны не получает никаких точных результатов. Достаточно будет указать на исследования Pinder'a (Die Аега des Philippos auf Munzen, см.: Pinder und Friedlander, Beitrage, 1851 и Fr. Lenormant, Essai sur la classification des Lagides, 1855). Даже введение Лагидом финикийской валюты вместо повсюду проведенной Александром аттической, по–видимому, не дает нам твердой точки опоры для хронологии.
[3] Plut, Demetr., 18.
[4] άχτπερ πρότερον είώΟει τάς έπιστολάς (Plut., Demetr., 18). Монеты с именем царя Кассандра попадаются довольно часто.
[5] Так сообщает Диодор (XX, 54), который прямо говорит, что толчок к этому был дан принятием Антигоном, Кассандром и Лисимахом царского титула.
[6] Memnon, ар. Phot., р. 224в, 25; IV, 7; впрочем, он не дает точного указания на время.
[7] Plut., Demetr., 19. Для полной оценки обширности и энергии действий царской власти наиболее поучительным документом является изданная Le Bas–Waddington'oM (III, n° 86) большая надпись, заключающая в себе два постановления ««царя» Антигона касательно синойкизма Лебедоса и Теоса. Это один из первых примеров, показывающих в главных чертах умиротворяющую роль нового монархического режима; просвещенный деспотизм своим рациональным и безапелляционным вмешательством полагает конец исконному соперничеству, повлекшему за собой упадок этих двух городов.
[8] Из слов Диодора (XX, 73, 1) τού νεωτέρου των υίών Φοίνικος видно, что у Антигона было двое сыновей, а выше (XX, 19) тот же автор упоминает τον νεώτερον Φίλιππον, который был послан против Финикса, возмутившегося стратега Геллеспонта; Плутарх тоже знает только двух сыновей Антигона – Филиппа и Деметрия. В первом приведенном нами отрывке Диодора мы должны предположить не пропуск (Φιλίππον τού νικήσαντος τον Φοίνικα), но ошибку. Впрочем, это тот самый Филипп, к которому были обращены упоминаемые Цицероном (De of fie, II, 14) письма Антигона и в которых он поучал сына, как последний должен держать себя относительно солдат, чтобы добиться их привязанности.
[9] Это Антигон, носящий в истории имя Гоната, сын прекрасной филы, родившийся в 318 году; Стратоника тоже родилась уже несколько лет тому назад, может быть, в 315 году.
[10] Plut., Demetr., 19; Athen., XIII, 577; III, 101 etc.
[11] Этот и тому подобные рассказы находятся у Плутарха.
[12] Это важное для установления хронологического хода событий сведение стоит у Диодора (XX, 73, 3): των δέ κυβερνητών οίομένων δεΐν άπιδεΐν τήν της Πλειάδων δύσιν δοκούσαν έσεσθαι μεΰ' ημέρας οκτώ κτλ… Это есть время утреннего заката Плеяд, quod tempus in III idus Nov. incedere consu erit (Plin., II, 47, § 125).
[13] Diod., XX, 73, 74; короче: Plut., Demetr., 19. Последний рассказывает также и знаменательный сон, виденный Мидием, одним из друзей: он видел Антигона со всем его войском состязающимися в беге на двойной арене; сначала они бежали очень быстро и горячо, но скоро запыхались, выбились из сил и никогда более не могли оправиться.
[14] Ложными устьями (Ψευδόστομον) называются многие каналы, выходящие из береговых болот; так как флот в одну ночь (ноябрьская ночь в 14 часов) достиг из обозначенного здесь места устья Дамиетты, для чего необходимо обогнуть довольно большой угол к северу, то мы имеем право предположить, что упоминаемое здесь ложное устье было восточным каналом озера Мензалех.
[15] Это теперешнее устье Дамиетты.
[16] Диодор (XX, 76) говорит: σκαφών ποταμίων; это не были триеры, как уверяет Павсаний (I, 6, 6), так как военные морские суда в настоящее время были обыкновенно тетрерами или судами еще больших размеров.
[17] Diod., XX, 75, 76; Paus., I, 6; Plut., Demetr., 19.
[18] Мы теперь не в состоянии определить, владел ли в это время Родос близлежащими островами и Переей, «книдосским и родосским Херсонесом», и если да, то до какого пункта. Следует заметить, что в περίπλους так называемого Скилакса, написанном около 350 года, также и лежащая на ликийском берегу Мегиста упоминается как принадлежащая родосцам.
[19] Вскоре после этого Деметрий принял к себе на службу пиратов для войны против Родоса (Diod., XX, 83); два года спустя он нанимает их 8000 человек для похода против Македонии (XX, 110); в 287 году капитан пиратов Андрон участвует во взятии Эфеса (Polyaen., V, 19), и т. д.
[20] Эти сведения заимствованы из Диодора (XVIII, 8 и XX, 81), где, между прочим, сказано, что Александр оставил свое завещание в Родосе на сохранение. В первом издании этого сочинения (Приложение 3) я сделал попытку доказать неверность этого известия и сделал из него и из других не более точных известий тот вывод, что Диодор не мог следовать в этой главе (XVIII, 8) Иерониму.
[21] συγχωρήσαντος τού δήμου κατασκευάζειν ναύς άπό της ύλης της εισκομιζομένης (Diod., XIX 58, 5).
[22] Это вытекает из классического для характеристики политики Родоса места Полибия (XXX, 5, 6 sqq.), где говорится: ούτως γαρ ην πραγματικόν τό παλίτειμα τών Τοδίων ώς σχεδόν έτη τετταράκοντα προς τοις εκατόν κεκοινωνηκώς δ δήμος Τωμαίοις κτλ. Полибий касается этих вопросов в своем рассказе о втором родосском посольстве 587 года (167 года до P. X.), которое прибыло в Рим θερεία^ άρχομήνης.
[23] δρμητηρίω κρήσεσϋαι προς τούς Αιγυπτίους έλπίζων (Paus., I, 6). Плутарх (Demetr., 21) говорит неточно: έπολέμησε Τοδίοις Πτολεμαίου συμμαχοις οδσι.
[24] Полиен (IV, 6, 16) сообщает, что Антигон обещал родосским купцам и мореходам в Сирии, Финикии, Памфилии и т. д. полную свободу мореплавания под тем условием, чтобы они не плавали на Родос.
[25] Читатели найдут теперь в «Neuer Atlas von Hellas Η. Kiepert'a (с. VIII изд. 1872 г.) лучший план Родоса, чем тот, который я мог дать на этом месте в первом издании этого труда.
[26] Diod., XX, 84.
[27] Может быть, мы имеем право заключить из одного места Феофраста (De plant, V, 5, 1), что самым крупным его кораблем был корабль с одиннадцатью рядами весел, выстроенный из дерева ливанских кедров; между тем в битве при Саламине его корабли не имели еще более семи рядов весел. Из того обстоятельства, что Деметрий мог превратить в гавань бухту, в которой он высадился, по–видимому, можно сделать вывод, что он высадился не на мысе, лежащем на северной стороне города; только оттуда можно было с удобством предпринимать экскурсии вовнутрь острова.
[28] Это те самые τρισπίθαμα όξυβέλη, о которых Афиней (De mack., 3) говорит: δ τρισπίΟαμος καταπέλτης έβαλλε τρία στάδια καί Ημιστάδιον.
[29] Диодор (XX, 85) называет их βελοστάσεις, a Kochly и Ruston (с. 421) объясняют их, по Филону (De tel constr., 82), таким же образом, как указано в нашем тексте.
[30] τοις ταλαντιαίοις πετροβόλοις (Diod., XX, 87); а Филон (p. 85) замечает по поводу этого: в έστι σφοδρότατος.
[31] Афиней (De mach., 3) упоминает о громадных глыбах камня, которые были навалены на мель при помощи машин Аполлония; более точно соответствуют упоминаемым в нашем тексте глыбам скал προσβληταί κατά το τείχος у Филона (p. 99), да и вообще все сочинение Филона полно указаниями на осаду Родоса и в значительной степени основано на ней.
[32] Diod., XX, 88.
[33] Diod., XX, 92.
[34] Всего точнее описывает эти выстроенные Эпимахом машины Диодор (XX, 91); я сомневаюсь в том, что он заимствовал свои сведения из сочинения абдерита Диоклида (Athen., V, 206), как это полагает Wesseling. Поверхностные сведения находятся у Плутарха (Demetr., 21), Афинея (De mach., p. 7), Витрувия (Χ, 22) и Аммиана Марцеллина (XXIII, 5); приводимые этими авторами цифры более или менее отклоняются от цифр Диодора.
[35] Diod., XX, 91; Plut., Demetr., 22.
[36] Иллюстрацией этого рассказа может служить поведение Деметрия относительно художника Протогена, о котором Плиний (Hist. Nat., XXXV, 10, § 104), Плутарх (Demetr., 22; Apophth. s. v. Δημήτριος) и другие рассказывают следующее. В предместье города находилась превосходная картина Протогена, изображавшая Иалиса с собакой. Родосцы отправили послов к Деметрию и просили его пощадить картину, на что он отвечал, что он скорее готов уничтожить статуи своего отца, чем картину. Чтобы пощадить картину, Деметрий оставил свое намерение выжечь это предместье города, что доставило бы ему большие преимущества, так как штурм должен был производиться с этой стороны. Протоген жил тогда в своем саду в предместье города, среди самого лагеря, и Деметрий призвал его к себе и спросил его, каким образом он решается оставаться вне стен города. Художник отвечал ему, что он знает, что Деметрий ведет войну с городом, а не с искусством. После этого царь часто посещал его в его мастерской, в которой как раз в это время, среди шума оружия, создавался знаменитый спящий Сатир (ср.: Cic, Ver., И, 4, 60; Gell., Ν. А.; XV, 37, 3).
[37] Диодор (XX, 95, 1) называет их χωστρίδας χελώνας, следовательно, они главным образом предназначались для прикрытия шанцевых и других работ.
[38] Трудно понять, почему Деметрий при помощи своего все еще могущественного флота не преградил вполне всякое сообщение морем; этого настолько требовали его интересы, что мы должны предположить только настоятельную необходимость, которая заставила его отказаться от этого.
[39] Из дальнейшего хода рассказа видно, что это происходило не на том месте, где была воздвигнута тройная стена; следовательно, должно было быть расчищено другое место, выше прежнего, куда затем и были привезены машины.
[40] Ясно, что эти переговоры, – подобно прежним, были начаты тогда, когда была пробита брешь, и это позволяло ожидать в близком будущем взятия города; на этом основании посольства должны были предполагать встретить в родосцах готовность к заключению договора; египетские вспомогательные войска придали им новое мужество.
[41] Вышеупомянутый исполинский Алким носил вооружение в центнер весом (διταλάντω πανοπλία), следовательно, вдвое тяжелее обыкновенных доспехов. Его и Деметрия железный панцирь, оба по 36 фунтов весом, были подарком кипрского оружейника Зоила и были такой прекрасной работы, что выдерживали на расстоянии двадцати шагов стрелы катапульты (Plut., Demetr., 21). В том виде, как ее представляют наши источники (Diod., XX, 98), эта операция Деметрия во всяком случае представляется странной; несомненно, было бы достигнуто большее и даже все, если бы вся сила штурма была сосредоточена в области бреши и была бы поддержана ранее проникшим в город отрядом; но я полагаю, что сообщаемые нам Диодором сведения недостаточно ясны для того, чтобы позволить нам произнести свое суждение.
[42] Употребленное Диодором (XX, 99, 4) выражение έχειν τάς Ιδίας προσόδους может, несомненно, обозначать лишь то, что они сохраняют не только право получать доходы с имений и пошлин своего города, но и право получать впредь доходы с составлявших ранее их собственность городов и земель.
[43] Diod., XX, 99; Plut., Demetr., 22. Диодор говорит, что осада города продолжалась ένιάσιον χρόνον; осада началась весной или летом 305 года, а конец ее Диодор рассказывает под годом архонта Ферекла (304/303 г.), которым он по своей системе обозначает 304 год.
[44] Plut., Apophth. Demetr., 1; из металла этой машины, как рассказывают, Харет из Линда соорудил впоследствии знаменитого колосса Родосского; относительно дальнейших подробностей я укажу на исследование Cayius'a (Mem. de Г Acad, des Inser., XXIV, 360 и слл.
[45] Paus., I, 8. Некоторые писатели (Arrian., VI, 11, 15) производили это имя оттого, что
Птолемей при штурме города маллов защитил царя Александра своим щитом, но Птолемей вовсе не участвовал в этом штурме. Λ
[46] Athen., XV, 696 sqq.
[47] Diod., XX, 100; Meursius, Rhodus, I, 12.
[48] Особенный интерес представляет изданное по предложению его сына Лахета почетное постановление в честь него (Plut., Vit. X Orat), стиль которого, впрочем, представляет странную аналогию со стилем постановления Демохарета в честь Демосфена (Plut., Ibid.), и защита его у Полибия против нападок Тимея (Polyb., XV, 43); то, что приводится из его написанного поп tam historico quam oratorio genere исторического труда, подтверждает высказанное нами выше мнение относительно его политики. Рассказываемые о нем анекдоты показывают по крайней мере, каким представляло себе его характер аттическое предание.
[49] Вождь этой партии с полным правом называл свое ремесло золотой жатвой, τό χρυσούν θέρος (Plut., Reip. ger. prace., 2).
[50] Уже Демосфен в своей речи против Пантенета (§ 48) характеризует его словами τφ πνθανωτάτω πάντων ανθρώπων καί πονηροτάτω. Полиен (IV, 2, 2) рассказывает, что в битве при Херонее, где он был стратегом, он отличался своей храбростью и фанфаронством.
[51] Grauert, Anal., 331. Он вел развратный образ жизни, гетера Филакиона жила в его доме; когда однажды она принесла домой с рынка «мозги и шеи», он сказал: «Э, да ты купила такие вещи, которыми мы, люди политики, играем как мячами» (Plut., Demetr., 12).
[52] Plut., Vit. X Orat., 852.
[53] Kruger (в своем примечании к Clint., Fast. Att, 181) относит этот закон к 316 году; против этого (Grauert, Anal, 335) возражает следующее: «Деметрий Фалерский, во время правления которого пришелся бы в таком случае этот закон, друг Феофраста и всех философов, несомненно не согласился бы на их изгнание; да и Демохарет в период олигархии держался совершенно в стороне от всяких государственных дел. Но так как закон относится ко времени Деметрия, то это должен быть сын Антигона, и так как Демохарет был изгнан в 302 году, то этот закон должен был быть издан между 307 и 302 годами, вскоре после освобождения».
[54] Diog. Laert., V, 38; Athen., XIII, p. 610; Pollux., IX, 42.
[55] Демохарет (ap. Athen., XI, 509) называет некоторых из них и в числе их Тимея Кизикского, который после неудачного нападения сатрапа Арридея на их город и с его помощью попытался сделаться в нем тираном, но затем был предан суду и осужден.
[56] Алексис (ар. Athen., XIII, р. 610) говорит: πολλ' αγαθά δοιεν of θεοί Δημήτριψω καί τοις νομοΰέταις, διότι τους τάς τών λόγων, ώς φασι, δυνάμεις παραδίδοντας τοις νέοις ές κόρακας έ$5ίφασιν εκ της Αττικής. Вообще комические поэты того времени принимали в событиях и партийных вопросах дня большее участие, чем это обыкновенно думают, хотя, конечно, совершенно иным образом, чем комедия Аристофана; так, Филиппид принадлежал к партии Демохарета, а Архедик – к числу приверженцев Стратокла.
[57] Athen., loc. cit. другие авторы называют обвинителя Филионом или Филлионом.
[58] Athen., V, р. 187, 215; XI, р. 508; XIII, р. 610; Euseb., Praep. ev., XV, 2; Diog. Laert., V, 38.
[59] В постановлении в честь Демохарета (ар. Plut., Vit. X Orat.) упоминается какая–то четырехлетняя война, под которой прежние ученые и в последнее время Schubert (Hermes, X, p. 110 sqq.) подразумевали войну 307–303 года. После вторичного рассмотрения этого вопроса я нахожу более правдоподобным отнести ее к более позднему времени, как это я уже пытался доказать (Zeitschr. fur Alterth., 1836, n° 20), главным образом потому, что настоящая война ни для афинян, ни для Деметрия и Антигона не была четырехлетней войной. При помощи находящихся в настоящее время в нашем распоряжении материалов этот вопрос не может быть решен окончательно.
[60] С. I. Attic, II, n° 249 (надпись года архонта Кореба, 306/305 г.). Восстановленное Коhleг'ом чтение καν έπιστρατεύ [σαντος Κασσάνδρου εις τ[ήν Άττικήν έβοήθησεν подтверждается числом недостающих букв. Почетное постановление в честь…ότιμος (С. I. Attic, II, п° 266), относящееся, несомненно, к году архонта Эвксениппа (305/304 г.), заключает в себе следующие восстановленные Rangabis'oM (пО 438) слова: καί νυν έπιστρατεύσαντ[ος έπι τον] δημον τόν Αθηναίων Κασσάνδρ[ου έπι δουλεία τ]ης πόλεων.
[61] Grauert (Anal., 337) полагает, что морское сражение при Аморге относится к этой войне: это невозможно, так как Клит пал в 318 году.
[62] Это подтверждается отрывком одной надписи (С. I. Attic, II, п° 250). Kohler указывает на другую надпись, относящую эти вооружения к году архонта Кореба. Сохраненное Плутархом (Vit. X Orat, 850) почетное постановление Лахета в честь его отца Демохарета подтверждает это сведение и называет Демохарета руководящим государственным деятелем этого времени, если мы предположим с Westermann'oM пробел в следующем тексте: πρεσβεύοντι καί γράφοντι καί πολιτευόμενα) [καί καλώς καί καΰαρως, καί κατηργασα μένω] οίκαδομήν τειχών καί παρασκεύην οπλών καί βέλων καί μηχανημάτων καί οχυρωσαμένω την πόλιν έπι του τετραετούς πολέμου κτλ… В таком случае это последнее καί прибавляло бы события, относящиеся на несколько лет позже.
[63] Plut., Demetr., 23.
[64] Мы теперь знаем из изданной КоЫег'ом (Mitt. d. d. arch. Instit., 1880, p. 268) надписи, что в десятую пританию третьего года 118 Олимпиады, т. е. приблизительно весною 305 года, Антигон послал афинянам сумму, составлявшую около 140 талантов.
[65] Как сильно афиняне кичились своим участием в морской победе при Кипре, доказывает следующий тост в Фармакополах Алексиса (Athen., VI, 254): Αντιγόνου του βασιλέως νίκης καλής καί του νεανίσκου Δημητρίου и Φίλης Αφροδίτης: в этой комедии Каллимедонт был беспощадно осмеян.
[66] Diod., XX, 100.
[67] Динарх по своем изгнании из Афин в 307 году бежал в Халкиду (Plut., Vit. X Orat, 850); в каком положении находился этот город после отпадения стратега Птолемея, племянника Антигона, и до прибытия Деметрия в Афины, мы до некоторой степени можем видеть из почетного постановления в честь Стратокла (С. I. Attic, II, п° 266).
[68] Деметрий Фалерский бежал в Фивы; отношения этого выстроенного снова города к союзу составляют только простую догадку.
[69] Плутарх (Demetr., 23) выражается почти в таком тоне, как будто произошло даже сражение; но это совершенно неправдоподобно.
[70] Plut., Demetr., 24.
[71] Plut., Demetr., 24. Нам кажется невозможным отнести к этому событию слова почетного постановления в честь Демохарета: έξέπεσεν ύπό των καταλυσάντων τόν δημον. Действительно, следующее поколение имело полное право упрекать Полиоркета в злоупотреблении демократией и в ее постыдном поведении, но не в совершении того, что в техническом и официальном смысле обозначалось выражением κατάλυσις του δήμου. Вообще в 303 году, вероятно, речь шла более о том, чтобы добиться добровольного удаления Демохарета из города, так как трудно ясно понять, каким образом это выражение могло послужить поводом для процесса.
[72] Мне не удалось найти никаких дальнейших указаний на время празднования этих Герей или Гекатомбей, кроме тех, которые вытекают из этого места; из него видно, что они праздновались весной первого года каждой олимпиады; их имя было заимствовано, конечно, от названия спартанского месяца Гекатомбея.
[73] Gompf., Sicyonica, 68; Polyaen., IV, 7, 3. Это та самая осада, о которой упоминает Плавт (Curcui, III, 25).
[74] Ученый Полемон описал ποικίλη στοα в Сикионе (Athen., VI, 253), которая была основана Ламией (Athen., XIII, 577).
[75] τιμάξ ώς κτίστη, (Diod., XX, 102, 3); Paus., II, 7.
[76] τάς μετά κορυφην πύλας (Polyaen., IV, 7, 8).
[77] αίσχρως έκπεσών (Diod., XX, 103).
[78] Diod., XX, 103, 3. Скирос совершенно неизвестен. Wesseling полагает, что здесь подразумевается аркадский город (Steph. Byz., s. v.); скорее следовало бы ожидать более северного города, как, например, Олена.
[79] То, что Деметрий называл их этими титулами, мы узнаем из Плутарха (Demetr., 25); вряд ли это, как было высказано предположение, названия официальные, под которыми названные лица были главными военачальниками империи. Эти сведения должны были быть заимствованы из Дурида; Диодор ничего не упоминает об этих происшедших в Коринфе событиях.
[80] J. P. Six (Annuaire de Numismatique, 1882, p. 31 sqq.) замечает, что, между тем как Антигон продолжал без всякого изменения чеканить тетрадрахмы Александра, Деметрий в виде исключения в 303 году приказал выбить в Пелопоннесе тетрадрахмы с надписью ΒΑΣΙΛΕΩΣ ΑΝΤΙΓΟΝΟΥ.
[81] Хронология предприятий Клеонима крайне мало установлена. Диодор (XX, 104) рассказывает их под годом архонта Леострата, соответствующим в его системе 303 году юлианского календаря, к которому, несомненно, относится только последнее приводимое им предприятие, но только не называет Гирии, а упомянутый им Триониона совершенно неизвестен. У Ливия (X, 2) он берет Thurias urbem in Salientinis и затем прогоняется оттуда консулом Эмилием, тем консулом, которого Диодор (XX, 106) относит к 302 году; потом Ливии сообщает (in quibusdam annalibus invenio: IX, 2), что он был разбит диктатором Бубулком, и затем рассказывает об экспедиции Клеонима к берегам По. Что Деметрий завладел Керкирой, стоит не у Диодора, который, напротив, заканчивает свою главу о Клеониме сообщением, что он после понесенных от сделавшейся бури (χειμών περιγενόμενος) значительных потерь возвратился на Керкиру, но вытекает из слов Демохарета (fr. 4, ар. Athen., VI, 253): έπανελθόντα δε τον Δημήτριον άπο της Λευκάδος και Κερκύρας είς τάς Αθήνας – и из происшедших после битвы при Ипсе событий. Возвращение Деметрия в Афины последовало, наверное, в конце 303 года или в начале 302.
[82] Athen., VI, 253. Обычное поведение Деметрия в других случаях позволяет нам наверное заключить, что он провозгласил на Левкаде и Керкире свободу. Принадлежали ли еще в это время акарнанцы к числу сторонников Кассандра? В источниках мы ничего не находим об этом.
[83] Kruger (у Clinton'a, р. 188) полагает, что это происходило весной 301 года. Приводимые Плутархом и другими сведения заимствованы не из Аттиды — Филохора, как я предполагал ранее, который более подробно описал это посвящение в десятой книге (см.: Нагросг., s. v. ανεπόπτευτος), но, вероятно, из Дуриды, как это предполагает Nitsche (Uber des Konigs Philipp Brief, p. 31).
[84] Демохарет у Афинея (VI, 253). Самосец Дурид сохранил в двадцать третьей книге своих историй певшийся при этом случае стих. Филохор упоминает, что в числе многих сочиненных для этого случая кантат преимущество было отдано сочинению Гермиппа Кизикского (Athen., XV, 697). Вот ее текст:
ώς οι μέγιστοι των θεών και φίλτατοι
τη πόλει πάρεισιν» ενταύθα [γαρ Δήμητρα καί] Λημήτριον
αμα παρήγ' ό καιρός, χή μεν τά σεμνά της Κόρης μυστήρια
έρχεθ ινα ποιήση, δ δ' Ιλαρός, ώσπερ τον θεόν δει, καί καλός
καί γελών πάρεστι. σεμνόν δθι φαίνει οί φίλοι πάντες κύκλω,
έν μέσοισι δ' αυτός, όμοιος ωοττερ οί φίλοι μεν αστέρες,
ήλοις δ' εκείνος, δ τού κρατίστου παί Ποσειδώνος θεού,
χαΐρε, κάφροδίτης. δίλλοι μεν ή μακράν γαρ άπέχουσιν θεοί
ή ουκ έχονσιν ώτα f ουκ είσίν ή ού προσέχουσιν ήμΤν ούδε εν,
σε δε παρόνθ δρωμεν ού ξύλινον ουδέ λίθινον, άλλ' άληθινόν.
ευχόμεσθα δή σοι» πρώτον μεν είρήνην ποίησον, φίλτατε'
κύριος γαρ εΤ συ. τήν δ' ουχί Θηβών, άλλ' ο*λης της 'Ελλάδος
Σφίγγα περικρατούσαν, Αΐτωλός όστις έπί πέτρας καθήμενος
ωσπερ ή παλαιά, τά σώμαθ' ημών παντ' άναρπάσας φέρει,
κούκ έχω μάχεσθαι' Αΐτωλικόν γάρ άρπάσαι τά τών πέλας,
νυν δε καί τά πό$>ω* μάλιστα μεν δή κόλασον αυτός» εί δε μή,
Οίδίπουν τιν' εύρε, τήν Σφίγγα ταύτην όστις ή κατακρημναεί
ή σπινόν ποιήσει.
В этих стихах странно сказанное об этолийском сфинксе; этоляне, конечно, были разбойничьим народом, но ведь они находились в союзе с Деметрием, а следовательно, и с Афинами. Вероятно, в этих словах заключается намек на «этолянина» Полисперхонта.
[85] Plut, Demetr., 27; Demochares, loc cit. Clem. Alex., Protrept, 4, § 54.
[86] Plut., Demetr., 27; другие, прибавляет он, говорят, что это произошло в Фессалии.
[87] Плутарх, Афиней и Алкифрон переполнены рассказами об этой Ламии; она была родом из Афин (Athen., XIII, 577); когда Деметрий спросил другую гетеру Демо: «Как ты находишь Ламию?», та сказала: «Похожей на старуху»; когда она однажды прислала ему на десерт печенье и он сказал Демо: «Посмотри, какие прекрасные вещи прислала мне моя Ламия!», она отвечала: «Моя мать прислала бы тебе еще лучшие вещи, если бы ты пожелал спать с ней!». Однажды к Лисимаху прибыли послы Деметрия и во время разговора о прошлых временах царь показал им шрамы на руках и ногах, полученные им, когда он был заперт вместе со львом по приказанию Александра; послы отвечали ему: «И наш царь тоже имеет шрамы хищного зверя даже на шее, там укусила его Ламия». Деметрий сказал, что двор Лисимаха походит на комическую сцену, так как там выступают только двусложные имена (он подразумевал любимцев царя, Бифиса и Париса), у него же величественные: Певкест, Менелай, Оксифемид (до нас дошло относящееся к этому времени почетное постановление в честь Оксифемида; см.: С. I. Attic., II, п° 243). Лисимах со своей стороны полагал, что он еще никогда не видел, чтобы на трагической сцене выступали публичные женщины, на что Деметрий отвечал, что его публичные женщины целомудреннее, чем Пенелопа Лисимаха (Athen., XIV, 645). Таково было остроумие того времени.