Плутарх читал широко и жадно: только в «параллельных жизнях» он приводит по имени более 270 авторов, подавляющее большинство из них — греки, в том числе около 150 авторов исторических работ. «Жизни» щедро приправлены философскими и поэтическими цитатами (особенно любимы Платон и Гомер), и Плутарх иногда цитирует свой источник (или источники) для данного исторического эпизода или анекдота и иногда показывает, обращался ли он к данному автору напрямую или через посредника. В «Деметрии» он не делает ни того, ни другого. Один раз он цитирует Сапфо и Эмпедокла и несколько раз Платона; он цитирует Гомера, Архилоха, Пиндара, Аристофана, Тимофея, Софокла, Еврипида и Филиппида; он упоминает прозу Линкея Самосского и комедию Демохара Солского; он вкладывает отрывки из Еврипида, Софокла и Эсхила в уста Антигона, Деметрия, безымянного фиванца и одного из воинов Деметрия (также безымянного). Цитаты, приведенные собственным авторским голосом Плутарха, иллюстрируют широту его познаний, но трагические цитаты, приписываемые историческим деятелям в Жизни, часто могут представлять материал, который Плутарх уже нашел в повествованиях своих источников. Но кто были эти источники? Практически весь материал, из которого складывается историческое повествование Плутарха в «Деметрии», не имеет аналогов. За исключением двух отрывков из комедии Филиппида (12.7; 26.5), которые Плутарх представляет как исторически реальные, он не указывает для этих частей работы ни одного источника. Он упоминает рассказ Линкея о званом обеде, устроенном Ламией (27.4), но не приводит его; он также не дает никаких указаний на то, что его видел. Это шокирует читателя, который завершает чтение «Александра», прежде чем обратиться к биографии его самого колоритного преемника: в той Жизни Плутарх цитирует не менее двух десятков авторов. Следовательно, идентификация неподтвержденных источников для «Деметрия» является весьма умозрительным делом, основанным в значительной степени на рассмотрении источников, которые Плутарх цитирует в других жизнеописаниях (особенно в биографиях деметриевых современников, Эвмена и Пирра), и на предположениях о других известных авторов, которых Плутарх мог использовать. Этот процесс еще более осложняется из–за разрушительного состояния эллинистической историографии. Ни один из современных и почти современных источников, относящихся к эпохе диадохов, не сохранился в целости, и до нас дошло лишь несколько фрагментов наиболее важных источников. Сицилийский историк Диодор, пишущий в первом веке до нашей эры, подробно описывает события, последовавшие за смертью Александра, в книгах 18-20 своей всемирной истории, Bibliotheca historica, но его повествование обрывается в 302 году, как раз перед решающей битвой при Ипсе, так что биография Плутарха остается единственным непрерывным повествованием, охватывающим последние двадцать лет жизни Деметрия. При отсутствии параллельных сообщений, на основании которых можно было бы проверить рассказ Плутарха, часто невозможно определить, насколько свободно Плутарх адаптировал или улучшил свой источниковый материал, или даже выдумывал ли он подробности, соответствующие его портрету Деметрия.
Плутарх, по–видимому, опирается на различные, возможно, противоположные, передачи источников. Тон исторического повествования часто симпатизирует Деметрию, в то время как обильные анекдотические материалы почти всегда ему враждебны. В важной статье, опубликованной в 1951 году, Уолдо Свит утверждал, что Плутарх опирался на анонимного автора, который превратил исторические труды Гиеронима Кардийского и аттидографа Филохора в летописную эпитому. Плутарх, как утверждал Свит, переплетает материал, который он нашел в этой в целом благоприятной летописной эпитоме, с собранием анекдотов, добытых главным образом из истории Дуриса Самосского того периода. Согласно Свиту, Гиероним является основным источником «исторических рамок» Жизни, за исключением событий в Афинах, которые заимствованы главным образом из Филохора; богатый, часто непристойный, анекдотический материал, касающийся «этоса» Деметрия, происходит в основном из Дуриса.
Выводы Свита были сформированы его приверженностью ныне дискредитированному мнению, согласно которому Плутарх избегал оригинальных исследований и почти полностью полагался на промежуточные источники (Mittelquellen), но его идентификация первичных источников для Деметрия, с другой стороны, остается правдоподобной, и ученые в целом согласны с тем, что Плутарх прямо или косвенно и в большей или меньшей степени опирается на Гиеронима, Филохора и Дуриса. Он дополняет эти источники неизвестной в других отношениях пьесой афинского комического поэта Филиппида, которая дважды упоминается как свидетельство недовольства, как афинского, так и божественного, действиями Деметрия и его приверженцев в городе, и для дополнительного анекдотического материала он ссылается на другой (вероятно) афинский источник, историка Филарха. Опора на афинские источники могла бы объяснить доступ Плутарха к подробностям о деятельности Деметрия в Афинах, отсутствующим в рассказе Диодора, и в некоторой степени раскрыла бы внимание к бурным отношениям между Деметрием и афинянами. Плутарх также использовал документальные свидетельства, особенно афинские декреты (11.1; 12.1; 13.1), и, по–видимому, также прибегал к различным устным преданиям: в десяти случаях Плутарх цитирует анонимные источники, каждый раз в связи с анекдотическим материалом: 2.1: ὁ τῶν πλείστων λόγος. ἔνιοι … λέγουσιν; 14.3: λέγεται; 19.3: λέγεται; 25.5: λέγεται; 27.2: ἔνιοι … λέγουσιν; 27.11: ἀπομνημονεύεται; 28.10: λέγεται; 34.2: λέγεται 34.3: ἱστοροῦσι; 38.12: λέγουσι.

Гиероним Кардийский

Любое обсуждение источников дошедших до нас работ, посвященных наследникам необходимо начать с Гиеронима из Кардии (364? — 260?). Солдат, дипломат и историк, служивший нескольким могущественным патронам в течение десятилетий после смерти Александра, Гиероним был одновременно очевидцем и важным участником многих описываемых им событий, и его история раннего эллинистического периода–вероятно, охватывающая период с 323 года до смерти Пирра в 272 году — несомненно, была одним из главных источников эпохи диадохов. Но Феликс Якоби смог собрать только тринадцать свидетельств и восемнадцать фрагментов (FGrH 154), и ни один из них не является прямой цитатой. Строго говоря, у нас нет ни одного подлинного слова Гиеронима. Сохранившиеся фрагменты, хотя и не являются репрезентативной выборкой, наводят на мысль о живом интересе к этнографии, склонности к географическим и историческим отступлениям о людях и местах, которые он исследовал, и к заинтересованности в снабжении своих читателей данными — от цифр потерь до размеров фортификационной траншеи (FGrH 154 F 3, 11, 12, 13, 16, 17, 18).
Диодор называет Гиеронима «тем, кто написал историю диадохов», в то время как Суда (s.v. Hieronymos, Adler I 201) пишет, что Гиероним записал «события после Александра» (Ἱερώνυμος, Καρδιανός, ὃς τὰ ἐπ' Ἀλεξάνδρῳ πραχθέντα συνέγραψε). Последний датируемый фрагмент (FGrH 154 F 15) касается смерти Пирра в 272 г.
Гиероним впервые появляется в наших источниках как друг и советник Эвмена, уроженца Кардии во фракийском Херсонесе и, возможно, его родственника. Деда Эвмена также звали Гиероним (Arr. Ind. 18.6). Хорнблауэр и Биллоуз утверждают, что Гиероним был племянником Эвмена, но это далеко не наверняка, и Диодор (18.50.4) просто называет Гиеронима «другом и земляком Эвмена. Гиероним представлял Эвмена во время переговоров с Антигоном Монофтальмом и Антипатром в 319 г. (Diod. 18.42.1; 18.50.4), был ранен в битве при Габиене в 316 году и впоследствии присоединился к окружению Антигона (Diod. 19.44.3). Прозаический текст из недавно опубликованного Оксиринхского папируса (P. Oxy. 71.4808), в котором записаны биографические подробности авторов исторических трудов об Александре и его преемниках, подтверждает, что Гиероним провел остаток своей жизни при дворах Антигонидов, служа поочередно Антигону, Деметрию и Антигону Гонату (col. ii. 9-13). В 311 году Антигон Монофтальм поручил Гиерониму собрать битум из Мертвого моря (Diod. 19.100), а Плутарх сообщает, что в 292 г. Деметрий назначил «историка Гиеронима» (Ἱερώνυμον τὸν ἱστορικόν) военным губернатором (ἐπιμελητὴν καὶ ἁρμοστὴν, 39.4) Беотии. В обоих случаях его действия оставляли желать лучшего: попытка отобрать контроль над сбором битума у местных арабов закончилась резней сил Гиеронима (7.1), и он не смог предотвратить или подавить беотийский мятеж (39.4).
В отличие от его пестрой военной и дипломатической карьеры, и, несмотря на скудные остатки его творчества, Гиерониму–историку в целом уделяется большое уважение, по крайней мере, со стороны новейших комментаторов, которые причислили его к подобным Полибию и Фукидиду, чествовали его, как историка, который «искал прежде всего правду» (Тарн), и сделали его синонимом «добросовестного и достоверного репортерства» (Бэдиан). Столь высокая похвала вполне может быть оправдана ”: диапазон опыта Гиеронима и его привилегированный доступ к некоторым из самых влиятельных фигур эпохи предполагают, что он был лучше информирован, чем любой из современных ему историков, о которых мы знаем, и его изложение событий предполагает, что он сопротивлялся побуждению преувеличивать, тогда как его современники не отказывались присочинять. Однако возведение Гиеронима в пантеон древних исторических писателей — явление современное: у нас мало древней критики—Полибий, этот эксцентричный критик эллинистических историков, никогда не упоминает о нем, — но то, что сохранилось, говорит о том, что он имел репутацию предвзятого автора. По оценке Павсания (1.9.8), Гиероним был пристрастен ко всем царям, за исключением Антигона (предположительно Антигона Гоната, под чьим покровительством он составлял свой исторический труд), к которому он был несправедливо неравнодушен (ὁ δὲ Ἱερώνυμος οὗτος ἔχει μὲν καὶ ἄλλως δόξαν πρὸς ἀπέχθειαν γράψαι τῶν βασιλέων πλὴν Ἀντιγόνου, τούτῳ δὲ οὐ δικαίως χαρίζεσθαι). Павсаний объясняет: «человек, связанный с царской властью, не может не быть пристрастным историком» (ἀνδρὶ γὰρ βασιλεῖ συνόντα ἀνάγκη πᾶσα ἐς χάριν συγγράφειν, 1.9.13). Автор P. Oxy. 71.4808 восхваляет Гиеронима как хорошего человека и активного участника событий, о которых он повествует (col. I. ll. 20-24), но в следующем лаконичном отрывке, по–видимому, осуждает историка за его предвзятость (col. I. ll. 27-28). Дионисий Галикарнасский (FGrH 154 T 12) включил Гиеронима в число авторов, которых «никто не может дочитать до конца», но в список Дионисия входят также Дурис, Филарх и Полибий, и критика, по–видимому, отражает отрицательное мнение Дионисия об эллинистической историографии в целом, а не какой–либо стилистический недостаток Гиеронима.
Долгое время было общепринято, что в книгах 18–20 своей Библиотеки Диодор в большой степени опирался на Гиеронима, хотя последний в качестве источника ни разу не упоминается. Диодор упоминает Гиеронима в четырех случаях: каждый раз как участника событий и каждый раз он называется «автором истории» (18.42.1; 18.50.4; 19.44.3; 19.100.2). В последнее время мысль о том, что повествование Диодора представляет собой достоверную дистилляцию Гиеронима, подвергается резкой критике. Дэвид Ашери указал, что пять фрагментов Гиеронима соответствуют Диодору лишь частично. Франка Ландуччи–Гаттинони, отмечая критику Павсания, утверждала, что Гиероним вряд ли открыто критиковал кого–либо из антигонидских царей или старался изо всех сил восхвалять их соперников. Следовательно, Диодор должен полагаться на какой–то другой авторитет, по крайней мере в тех случаях, когда Антигона Монофтальма порицают за его явные амбиции или иным образом представляют в негативном свете, или, как это часто бывает, когда особенно хвалят Птолемея. Тем не менее Диодор прекрасно осведомлен о деятельности Эвмена и Антигонидов, и его трактовка событий, в которых Гиероним принимал активное участие, часто, по–видимому, основывается на свидетельских показаниях. В целом представляется вероятным, что Гиероним был основным информатором Диодора, но не единственным его важным источником. Этот вывод согласуется с недавними работами, доказывающими, что Диодор был не просто раболепным переписчиком, каким он долгое время считался, но что он вносит дополнительное осложнение в спорный вопрос об источниках Плутарха для «Деметрия»: нельзя предположить, что Плутарх опирался на Гиеронима просто потому, что его рассказ напоминает рассказ Диодора.
Представление о том, что Плутарх использовал для «Деметрия» Гиеронима, проистекает из предполагаемых параллелей между Жизнью и рассказом Диодора и из факта, что Плутарх ссылается на Гиеронима как на «историка» (τὸν ἱστορικόν, 39.4), когда он описывает назначение кардийца военным губернатором Беотии. Гиероним также появляется как деятель в «Эвмене», но его там не называют «историком». Но в «Деметрии» Плутарх никогда не цитирует Гиеронима в качестве источника, и эта ссылка лишь доказывает, что он был осведомлен о его историческом труде; вряд ли это можно считать подтверждением того, что Гиероним был одним из главных источников его Жизни. Сходство между историческим повествованием Плутарха и параллельным рассказом Диодора не особенно бросается в глаза, и если оба автора следуют Гиерониму, то они значительно различаются в том, как они обобщают и представляют свои выводы: трактовка Плутархом аравийской экспедиции Деметрия в 312 году отличается как по тону, так и по содержанию (7.1); события греческого похода Деметрия 307 года представлены в разной последовательности в двух сообщениях (9.4); изложение Плутарха о греческих походах Деметрия 304 и 303 годов сохраняет подробности, отсутствующие у Диодора (и наоборот). Что касается других ключевых событий, которые Диодор рассматривает очень подробно, особенно битву при Газе и осаду Родоса, то Плутарх предпочитает сосредоточиться почти исключительно на анекдотическом материале, не найденном у Диодора, и его историческое повествование сжато настолько радикально, что вопрос об общем источнике едва ли может быть решен. Добавьте к этому тот факт, что для битвы при Саламине (15.1) и посвящения Деметрия в Элевсинские мистерии (26.1) Плутарх и Диодор почти наверняка опираются на различные источники, и станет ясно, что, несмотря на фактический характер заимствований Диодора у историка из Кардии, нет твердых оснований приписывать Гиерониму «исторический каркас» «Деметрия».
Это вовсе не означает, что Плутарх вообще не опирался на Гиеронима. Плутарх, несомненно, был знаком с его работой–он трижды цитирует его в «Пирре» (17.7; 21.12; 27.8), всегда с подробностями. Описание Плутархом красоты и осанки Деметрия (2.2), утверждение о том, что Деметрий игнорировал мудрые советы своих советников перед катастрофой при Газе (5.2), размеры замечательной осадной башни на Родосе (21.1), описание милостивого обращения с непокорными фиванцами (39.4) и многие подробности последней экспедиции Деметрия в Азию (51.1), вероятно, происходят из Гиеронима. Плутарх, возможно, в действительности больше опирался на Гиеронима; но нежелание Плутарха назвать свои источники, скудные остатки работ Гиеронима и часто незначительное сходство параллельных рассказов Диодора и Плутарха делают невозможным определить степень этой зависимости.

Филохор Афинский

Плутарх представляет бурные отношения Деметрия с афинянами как показатель переменчивой судьбы царя и его морального разложения, и, несмотря на то, что карьера Деметрия переносила его из Черного моря в Египет и из Вавилонии в Коркиру, его жизнь имеет определенно афиноцентрический оттенок. Свит, отметив, что Плутарх часто рассказывает о событиях в Афинах с афинской точки зрения и сохраняет как названия аттических мест, так и точную дату прибытия Деметрия в Афины в 307 году, утверждал, что для событий в Афинах он опирался на аттический источник и считал им Филохора. Филохор Афинский (ок. 340-261), жрец и историк, был последним и самым влиятельным из аттидографов. Ему приписывают по меньшей мере двадцать семь работ, особенно его монументальную Аттиду, историю Афин от мифологических времен до его собственных дней, в семнадцати книгах. Определение Свитом Филохора афинским источником Плутарха правдоподобно и привлекательно. Филохор был важным религиозным деятелем в Афинах, и его фрагменты свидетельствуют о том, что он, как и Плутарх, был знатоком ритуалов и поборником традиционных ценностей. Плутарх был знаком с его работой и использовал Филохора в «Тезее», где он цитируется семь раз. Некоторые сохранившиеся фрагменты из Аттиды прямо относятся к «Деметрию» и близко соответствуют версии тех же событий, изложенной Плутархом: Филохор, по–видимому, подтверждает переименование месяца в аттическом календаре в честь Деметрия (F 166), нововведение, которое не упоминается Диодором и, по–видимому, противоречит эпиграфической надписи (12.2; 46.2); он отметил волюнтаристское посвящение Деметрия в Элевсинские мистерии (F 70) и, по–видимому, выразил здесь сильное неодобрение (F 69B); Плутарх излагает события первого греческого похода Деметрия в порядке, который согласуется с фрагментом Филохора (F 65), но расходится с Диодором (9.4). Все это говорит о том, что, по крайней мере, часть рассказа Плутарха о событиях в Афинах взята из Филохора.

Дурис Самосский

Дурис Самосский (c. 330 - с. 260), автор македонской истории, охватывающей царствование Филиппа II и последующие события вплоть до смерти Лисимаха, по крайней мере, в двадцати трех книгах, является темной фигурой. Биографические сведения крайне скудны, но искаженный отрывок из Павсания (6.13.5), кажется, показывает, что он родился в период самосского изгнания (366/5-322/1 гг.), когда остров оккупировали афинские клерухи. Дурис и его семья вернулись на Самос после того, как Пердикка привел в исполнение указ Александра об изгнанниках. В какой–то момент после самосской реставрации отец Дуриса Кей стал тираном Самоса и ему должным образом наследовал его сын. Хронология тираний Кея и Дуриса неясна, и некоторые ученые считают, что Кей возвысился до тирании вскоре после возвращения на остров, в то время как другие предполагают, что и Кей, и Дурис вступили в правление в начале III века. Поскольку Антигониды контролировали Эгейское море большую часть этого периода, последняя дата представляется более вероятной: Антигон и Деметрий последовательно поддерживали дело греческой свободы вплоть до смерти первого в 301 г., и терпимое отношение к самосской тирании подорвало бы их пропагандистские усилия. Эта точка зрения подтверждается работами самого Дуриса: ничто в тридцати шести сохранившихся фрагментах македонской истории Дуриса (F1-15 и 35-55) не указывает на то, что Дурис был благосклонен к Антигонидам. Напротив, то, что мы имеем о работе Дуриса, показывает общую враждебность ко всем диадохам.
Сохранившиеся фрагменты его работы примечательны как суровым морализаторством, так и «сенсационностью и почти барочным характером повествования». Очевидна явная тенденция к снижению статуса великих личностей историями о скандалах и частных пороках. Драматический стиль Дуриса, любовь к поэтическим цитатам и акцент на поворотах судьбы, костюмах и нравственных уроках часто называют «трагической историей». Этот термин происходит от продолжительного и язвительного осуждения Полибием (2.56–63) эмоциональных и сенсационных элементов, обнаруженных им в работе Филарха, историка, который находился под сильным влиянием Дуриса. Полибий исследует жанровые различия между историей и трагедией и приравнивает историографические методы Филарха к технике трагических поэтов. И хотя связанная с этим теория о том, что Дурис был создателем и главным выразителем «трагической» школы историографии, приспосабливающей перипатетические теории трагедии к историописанию, была давно развенчана Фрэнком Уолбэнком (который продемонстрировал, что «трагические» элементы были неотъемлемой частью греческого историописания с самого его начала), театральное качество сохранившихся фрагментов Дуриса неоспоримо.
Неудивительно, что работа Дуриса вызвала в древности дико противоречивые реакции: Филарх подражал его стилю и добывал у него материал о диадохах, но Полибий никогда не упоминает о нем; Дидим критикует его за «потворство чудесам», в то время как Цицерон восхвалял Дуриса как homo in historia diligens (Didym. de Demosth. 12.50 = BNJ 76 T 7; Cic. ad Att. 6.1.18 = BNJ 76 T 6). Плутарх твердо стоял на стороне хулителей. В обсуждении требования Александра, чтобы афиняне выдали видных антимакедонских демагогов после падения Фив (Dem. 23.4), он противопоставляет рассказ Дуриса сообщению «более надежных авторитетов» (δοκιμώτατοι τῶν συγγραφέων), в то время как те, кто говорит что у Эвмена были дружеские отношения с Филиппом II, «дают более правдоподобную версию» (εἰκότα λέγειν μᾶλλον), чем у Дуриса, который заявлял о скромном происхождении Эвмена (Eum. 1.1–3). Больше всего поражает разрушительная критика Плутарха надежности Дуриса в «Перикле». Он утверждает, что в своем сообщении о последствиях восстания самосцев 440 года Дурис «добавляет трагизма» (ἐπιτραγῳδεῖ) и «кажется, не говорит правду» (ἀλλ 'οὐδ' ἀληθεύειν ἔοικεν, Per. 28.2), когда он обвиняет Перикла и афинян в совершении злодеяний на Самосе. Однако Плутарха это нисколько не удивляет, поскольку «Дурис не имеет обыкновения, даже в тех случаях, когда у него нет личного интереса, сводить свой рассказ к основополагающей истине, тем более вероятно, что здесь, в данном случае, он дал ужасное описание бедствий своей страны, чтобы оклеветать афинян.»
Несмотря на низкую оценку методологии и надежности Дуриса, Плутарх цитировал его в жизнеописаниях в качестве источника (Аlc. 32.2; Lys. 18.3; Alex. 15.2; 46.2; Phoc. 4.3; Dem. 17.10; 19.3), и кажется несомненным, что он является неподтвержденным источником и для «Деметрия» — описание сказочного гардероба Деметрия, включая плащ, украшенный знаками зодиака (41.6—8), почти точно соответствует отрывку из 22‑й книги истории Дуриса, сохранившемуся у Афинея (FGrH 76 F 14 = Athen. 12.535 E-536A; об этом отрывке см. 41.6). Учитывая, что Плутарх заимствует этот отрывок из Дуриса, кажется разумным предположить, что он делает это и в других местах Жизни. Дурис, как и Плутарх, указывает на переименование Дионисий в Деметрии, когда эпиграфические свидетельства показывают, что переименованный праздник был известен как Дионисии и Деметрии (12.2); внимание Плутарха к одежде Деметрия предполагает влияние Дуриса (9.7; 44.9); сообщение о последних днях Деметрия может частично опираться на Дуриса (FGrH 76 F 15), который, по–видимому, утверждал, что Деметрий допился до смерти в плену (52.5); Описание Плутархом погребальной церемонии Деметрия у Коринфа сильно напоминает рассказ о драматическом возвращении Алкивиада в Афины (Alc. 34.2 = FGrH 76 F 76), который Плутарх приписывает Дурису (53.1).
Мы могли бы спокойно пойти еще дальше. Фрэнсис Паунолл выдвинула на первый план моральную программу Дуриса и показала, что он последовательно связывает роскошь, сумасбродства и чрезмерное употребление алкоголя с политическими и военными неудачами. Соответствия между Деметрием и тем, что сохранилось от македонской истории Дуриса, слишком слабы, чтобы можно было с уверенностью утверждать, что Дурис был основным источником Жизни, но это предположение не является неправдоподобным. И в тоне, и в повторяющихся темах «Деметрий» мощно резонирует с уцелевшими фрагментами Дуриса, и, кажется, почти вероятным, что плутархово изображение Деметрия во многом обязано самосскому историку.

Филиппид Кефальский

Комедийные и комические поэты играют важную роль в «Деметрии», жизни, которая отличается поразительным и постоянным использованием языка и образов театра. Плутарх упоминает Линкея Самосского (27.3), автора разнообразных произведений, включая комедии, и рассказывает шутки, высмеивающие Ламию, сочиненные Демохаром из Сол (27.4) и анонимным поэтом (27.4). Гораздо более известен Филиппид Кефальский, известный комический поэт, язвительный критик Стратокла, наиболее влиятельного сторонника Деметрия в афинском собрании, друг и придворный Лисимаха, злейшего соперника Деметрия. Филиппид был выдающимся историческим деятелем во время и после периода господства Деметрия в Афинах (12.6), и Плутарх, по–видимому, почерпнул материал, взятый из его комической работы, чтобы проиллюстрировать недовольство как афинян, так и богов божественными почестями, за которые проголосовали для Деметрия в Афинах. В разгар обсуждения этих почестей Плутарх описывает многочисленные знаки божественного неудовольствия, которые якобы сопровождали их: священный пеплос Афины, на котором были вытканы изображения Антигона и Деметрия, был разорван надвое причудливой бурей во время панафинейской процессии; вокруг алтарей спасителей внезапно вырастает большое количество болиголова; не по сезону холодное время заставляет отменить Дионисии и портит урожай (12.3–5). Эта литания бедствий наверняка почерпнута из источника, враждебного Антигонидам, и вероятный кандидат готов: Плутарх тут же цитирует пьесу Филиппида, в которой нечестие Стратокла виновно в поздних заморозках, погубивших урожай, и в буре, разорвавшей пеплос (12.7), и, по крайней мере, возможно, что пьеса была источником Плутарха для всей серии катастроф (12.3). В конце длинного раздела (23.5–26.5), начинающегося с того, что Деметрий поселился в Парфеноне, и заканчивающегося манипуляциями Стратокла с календарем, Плутарх снова цитирует Филиппида, отмечая, что поэт высмеивал Стратокла как «человека, который сократил целый год до одного месяца», а Деметрия как «человека, который принял Акрополь за постоялый двор и ввел своих гетер к девственной богине». Оба этих события вполне засвидетельствованы в других местах, но возможно, что некоторые из промежуточных материалов также взяты из Филиппида — описание Плутархом самоубийства благородного Демокла благоухает комической сценой и почти наверняка не основано на историческом эпизоде (24.2).

Филарх

Филарх (272-188) был автором истории, охватывающей период от экспедиции Пирра в Пелопоннес в 272 году до смерти его героя, спартанского царя Клеомена III, в 219 году. Он, кажется, был афинянином, но другие традиции делают его родиной Навкратис или Сикион (Suda s.v Φύλαρχος, Adler Φ 828). Плутарх был знаком с его работами, цитируя его четыре раза в «Агисе» и «Клеомене» и по одному разу в биографиях Фемистокла, Демосфена, Пирра и Арата (Ag. и Cl. 9.3, 26.3, 49.2, 51.3; Them. 32.4; Dem. 27.2; Pyrr. 27.8; Arat. 38.12). Как мы видели, Филарха порицали за драматические элементы в его повествовании, и Плутарх присоединил свой голос к хору филарховых критиков. Он высмеивает Филарха за то, что для того, чтобы добавить трагической окраски к своему рассказу о судьбе останков Фемистокла, он вводит якобы вымышленного персонажа, и Плутарх употребляет здесь выражения, которые напоминают его критику Дуриса: «словно в трагедии, он почти возводит театральную машину для этой истории и вводит в действие некоего Неокла»(ὥσπερ ἐν τραγῳδίᾳ τῇ ἱστορίᾳ μονονοὺ μηχανὴν ἄρας καὶ προαγαγὼν Νεοκλέα τινὰ, Them. 32.4 = FGrH 81 F 76). Хронологический диапазон истории Филарха делает маловероятным предположение, что он был основным источником для «Деметрия», но он прямо указывал на более ранние события и личности, как показывают цитаты из «Фемистокла», «Демосфена» и «Пирра». Действительно, Плутарх мог извлечь из Филарха и насмешливый тост, в котором один из придворных Деметрия приветствует своего патрона как царя, но присваивает насмешливые эпитеты его соперникам, и мог позаимствовать также обмен оскорблениями, иллюстрирующими взаимную антипатию Деметрия и Лисимаха, (25.7): и тост, и оскорбления появляются в почти идентичной форме в фрагментах Филарха, сохраненных Афинеем (6.261 B=Fgrh 81 F 31; Athen. 14.614 F - 615A = FGrH 81 F 12). В версии Плутарха тост, однако, включает еще одного царского соперника — Агафокла, «Владыку островов». — Возможно, Афиней просто опустил упоминание Филарха о сицилийском тиране, но это различие может также свидетельствовать о том, что Плутарх взял свой материал не из Филарха и оба автора опираются на общий источник.

*****

Как показывает отрывок из «Перикла» (13.16), Плутарх полностью осознавал тот факт, что современные источники часто предвзяты, и признавал препятствия, которые предвзятые источники ставят на пути исторических исследований. Говоря об оскорбительных историях, которые Антифон рассказывал об Алкивиаде, одном из самых неоднозначных с моральной точки зрения субъектов Плутарха, он утверждает, что «истории человека, признавшегося, что он говорил плохо из личной вражды, возможно, не заслуживают доверия» (Alc. 3.2). У «Деметрия» этой чувствительности нет. Плутарх, в отличие от своей обычной практики, представляет Деметрия как явно негативный пример; этот отход, по–видимому, сопровождался соответствующим отклонением от его обычного историографического подхода. Он некритично включает в себя материалы, взятые из Филиппида, друга и придворного самого ожесточенного соперника Деметрия, и явно опирается, возможно, в значительной степени, на Дуриса Самосского, автора, чьей объективности и приверженности истине ему крайне не хватает в других местах. Для многих современных комментаторов это в лучшем случае методологическая непоследовательность, в худшем — откровенное лицемерие. Эдвард Мейер и Фридрих Лео осуждали Плутарха за двойственность. Уолдо Свит возразил, что» человек с неоспоримой честностью Плутарха не стал бы широко и подпольно использовать автора, который, как он знал, ненадежен»: он утверждал, что Плутарх, должно быть, использовал Дуриса невольно. Роберт Кебрик согласился, заявив, что если Плутарх сознательно полагался на Дуриса, «тогда его авторитет как исторического критика должен быть серьезно подорван». Но подобные обвинения не заставили бы Плутарха задуматься: его основные цели были этическими и дидактическими, а не историческими, и скандальный анекдотичный материал, возникший из криков врагов Деметрия и пропагандистских брошюр его соперников, идеально подходил для его намерений. При создании портрета человека, «замечательного нечестием», Плутарх, естественно, искал материал, подчеркивающий пороки Деметрия. Если он нашел этот материал в работах авторов, которых он осуждал в других местах, пусть будет так. Подвергая свои источники тщательному изучению, которое он применяет в других Жизнях с другими целями, он может только подорвать свои основные намерения–то же самое можно сказать о признании источников, которые он считал ненадежными в других местах. Поучительный аналог можно найти в «Солоне» (27.1), где Плутарх включает сообщение о встрече Солона с Крезом, хотя он хорошо знает, что это было хронологически невозможно. Он утверждает, что апокрифический эпизод заслуживает включения, потому что «история эта весьма известна и хорошо засвидетельствована, и, что более важно, вполне согласуется с характером Солона и достойна его великодушия (μεγαλοφροσύνη) и мудрости (σοφία)». Именно этим аргументом Плутарх мог бы оправдать включение и самого непристойного материала — эпизод с Демоклом легко приходит на ум — хотя он сам сомневался в его историчности. По мнению Плутарха, эта история символизирует отношения между Деметрием и Афинами, отношения, которые одновременно выявили и усугубили основные недостатки Деметрия — его отсутствие самоконтроля (σωφροσύνη) и неспособность проявить истинную добродетель (ἀρετή). Если эти скандальные истории вдохновляют читателей Плутарха подражать добродетелям его более достойных субъектов, то он достигнет своей цели–вопрос о том, действительно ли они произошли, гораздо менее важен.
Кажется очевидным, что Плутарх основывает свой портрет Деметрия на материале, который в конечном счете происходит из современных источников. Несмотря на скудость сохранившихся эллинистических историографических материалов, все указывает на то, что эллинистические историки стремились пробудить чувства читателя и были озабочены переменами судьбы, экстравагантными проявлениями и иллюзиями. Все эти элементы легко прослеживаются в «Деметрии», и Плутарх, должно быть, нашел в своих источниках богатый материал, подтверждающий его видение Деметрия как яркого трагического актера, сраженного судьбой. Однако, пока нет дальнейших открытий, точная связь «Деметрия» с этими первичными историками должна оставаться неразрешимой проблемой.