§ 59. Первоначальное христианство. Христианское учение связывает свое начало с появлением одной из сект среди различных еврейских сектантских объединений, существовавших лет за семьдесят до разрушения Иерусалима. Сейчас весьма трудно установить учение этой секты, так как имеющиеся канонические книги христианства составлены чрезвычайно поздно, содержат в себе не только самые различные наслоения, но и выражения весьма разных, а часто и противоречивых классовых и социальных интересов. Исторически можно с известной вероятностью предположить, что наряду с фарисеями, ессеями, сиккариями и другими организациями зелотов явилось и еще одно народное течение, исполненное, как и все остальные, верою в пришествие Мессии. Энгельс не без основания предполагает, что одной из наиболее ранних книг, посвященных христианству, является откровение Иоаина, которое, по всей вероятности, написано за два года до разрушения Иерусалима и передает довольно точно учение так называемых христианских первоначальных общин. Книга эта., на первый взгляд представляющаяся наиболее таинственной, на самом деле может быть довольно легко разгадана. Она написана по образцу всех тех пророчеств, которые делаются после предсказанных событий. В ней содержится своего рода очерк истории сменяющих друг друга царств, изображается тираническая и нечестивая власть Рима, рисуется грядущее пришествие Мессии и дается картина грядущего блаженного царства праведных. (Энгельс, К истории первоначального христианства, Москва, 1921 г., стр.10-14. Цитирую по сборнику «Мысли К. Маркса и Ф. Энгельса о религии».)
В откровении Иоанна или Апокалипсисе мы находим прежде всего сплошное заимствование фантастических картин пророческого характера из других частей Библии и других апокрифических апокалипсисов. Римскому владычеству посвящен образ великой блудницы, сидящей на семи холмах: «Я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами. Жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом и держала золотую чашу 6 руке своей, наполненную мерзостью и нечистотою блудодейства ее; и на челе ее написано имя Тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным». Так изображенному Риму, расположенному, как известно, на семи холмах, здесь предсказывается гибель, причем последний император обозначается цифровым сочетанием букв, составляющих его имя. Здесь можно предполагать и цифру 666 и цифру 616, причем можно расшифровать эту цифру или как Нерон Цезарь или как Гальба. Этот Нерон, согласно ожиданиям, должен был прийти еще раз в качестве последнего апокалипсического царя. Его затем побеждает Агнец, против которого полчища царя будут вести брань, и победа эта несомненна, так как Агнец «есть господь господствующий и царь царей, и те, которые с ним, суть званые и избранные и верные. В результате победы «люди и народы, и племена, и языки возненавидят блудницу и разорят ее и обнажат и плоть ее съедят и сожгут ее в огне». Описанию гибели Вавилона, или, точнее Рима, этого «великого города, царствующего над земными царями», посвящено весьма много места, причем Апокалипсис не жалеет самых ярких восточных красок для того, чтобы изобразить «казнь, смерть и плач, и голод», и великий ужас всех тех, кто «блудодействовали и роскошествовали» с этой великой блудницей, ставшей «жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу… Ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы». После гибели блудницы «восплачут и возрыдают о ней цари земные» «и купцы земные», так как «все тучное и блистательное удалилось от тебя, и ты уже не найдешь его». Чудесные появления грозных и страшных ангелов поразят наконец «дракона, змия древнего, который есть дьявол и сатана», и он будет скован на тысячу лет». (Энгельс, К истории первоначального христианства, стр.22-24. Откровение Иоанна, гл.17, ст. 3, 4, 5, 14, 15, 16, 18; гл.18, ст. 2, 8, 9, 11, 14, 15; гл.20, ст. 2, 3.)
После этого водворяется «новое небо и новая земля», а на ней «святой город Иерусалим, новый, сходящий от бога с неба, приготовленный, как невеста, украшенная для мужа своего». Этот город изображен весьма реальными чертами: «он имеет славу божию; светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному; он имеет большую и высокую стену, имеет двенадцать ворот… На воротах написаны имена двенадцати колен сынов Израиля… Город расположен четырехугольником, и длина его такая же, как и широта». И стену его можно измерить «во сто сорок четыре локтя». «Стена его построена из ясписа, а город был чистое золото, подобен чистому стеклу». Основание стены города украшено всякими драгоценными камнями. Эти камни подробно перечисляются, каждые ворота созданы из одной жемчужины. «Улицы города — чистое золото, как прозрачное стекло… И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо светильник его — Агнец». Спасенные народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою… И принесут в него славу и честь народов». Там течет «чистая река воды жизни, светлая, как кристалл, исходящая от престола бога и Агнца». Посреди улицы, по ту и по другую сторону реки, там произрастает «древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой и листья дерева для исцеления народов». Там будут вечно блаженствовать спасенные; в этом городе «ничего уже не будет проклятого; но престол бога и Агнца будет в нем, и рабы его будут служить ему. И узрят лицо его, и имя его будет на челах их». Такою царство Иисуса, который есть «корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя». Это он зовет в свое царство всех спасенных: «Жаждущий пусть приходит и желающий пусть берет воду жизни даром». Царство это должно наступить чрезвычайно скоро, как говорит бог: «Се гряду скоро и возмездие мое со мной, чтоб воздать каждому по делам его». (Откровение Иоанна, гл.21, ст. 2, 10, 11, 12, 16, 17, 18-21, 23-27; гл.22, ст. 1-4, 12, 17, 19.)
Как очевидно, мы здесь имеем лишь то отличие от старых иудейских пророчеств, что Мессия носит имя Агнца, или Иисуса, все же остальное целиком повторяет древние предсказания. Не новостью здесь является и сказание о тех невероятных казнях и мучениях, которые будут посланы в седо грешникам из племени Израиля и прочих народов. Все эти невообразимые мучения и казни имеют образец в пророчествах, предрекавших еще в прежние времена нашествия различных иноплеменников и всевозможные бедствия за грехи Израиля. Важно здесь отметить, что это откровение Агнца Иисуса, переданное Иоанном, совершается еще целиком в рамках былого мессианского предания, отличается строго материальным характером, предвещает царство божие на земле и дает символическое описание тех исторических условий, при которых должно произойти пришествие Агнца. Не менее важно и то обстоятельство, что перед окончательной победой «произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвергнут был великий дракон, древний Змий, называемый Дьяволом и сатаной». Не менее замечательно изображение самого Мессии, который появился «облеченный в подир», т. е. царскую одежду, опоясанный «золотым поясом», в великой славе и ослепительном блеске. Он сидел на престоле, «видимо был подобен камень яспису и сардису», вокруг его престола радуга, вокруг его престола другие двадцать четыре престола, вокруг них апокалипсические животные, серафимы и т. п. Царство небесное здесь изображается совершенно на манер царства земного, и ни о каких духовных эмпиреях еще нет речи. (Откровение Иоанна, гл.1, ст. 13-16; гл.4, ст. 2-8.)
Данные апокалипсиса заставляют нас думать, что здесь идет речь об одном из бесчисленных мессий того времени, подымавших бесплодные восстания и кончавших жизнь на римском кресте или же прямо под ударами меча. Характерно, что здесь вместе с тем не имеется ни малейших следов последующей религии любви, а само обетование почти целиком остается в пределах еврейского народа. В откровении Иоанна, таким образом, мы находим еще очень мало от последующего христианства. Мы пока стоим целиком на почве юдаизма. Единственное, чем отличается «Откровение» от древних пророческих видений, заключается в объявлении Мессии Агнцем и Иисусом, «который есть свидетель верный, первенец из мертвых и владыка царей земных, возлюбивший нас и омывший нас от грехов наших кровью своей». Этот простой факт искупления кровью упоминается без каких бы то ни было биографических подробностей. Здесь просто говорится, что он «был заклан и кровью своей искупил нас богу из всякого колена и языка, и народа, и племени, и соделал нас царями и священниками богу нашему, и мы будем царствовать на земле». Изображение мессианского пришествия имеет еще ту особенность сравнительно с древними предсказаниями, что самое пришествие совершается два раза: сначала после одной, так сказать, серии ужасов, бедствий, истреблений и потрясений — для 144 тысяч «из всех колен сынов Израиля», а затем, после тысячелетнего царства — хилии — и после новых грехопадений и вторичного истребления человечества, следует второе пришествие, уже на этот раз окончательное, с водворением в рай всех спасенных, согласно решению страшного суда. (Откровение Иоанна, гл.1, ст. 5-6; гл.5, ст. 9, 10, 12.)
Как очевидно, к чисто юдаистическим традициям здесь присоединяется еще очень немного христианских упований. Как можно предположить, в первоначальных общинах этой секты дело началось не с предания об Иисусе–Мессии, его подвигах, жизни, чудесах и воскресении, а с известной переделкой наличных мессианских чаяний, причем в них вплетается имя Иисуса как Мессии, о котором известно лишь, что он заплатил своей кровью за дело проповеди царства божия. В этом виде христианство еще не выходит из рамок тех многочисленных движений перед падением Иерусалима, которые складывались на почве непрерывных восстаний и объединялись вокруг того или другого вождя, среди коих мог быть, конечно, и какой–нибудь погибший Иошуа, или Иегошуа, т. е. Иисус. Но, по всей вероятности, это движение было настолько слабо и незначительно, что о самой деятельности такого Христа, одного из многих Христов, ничего не сохранилось. Сектантские общины еврейства, положившие начало христианскому движению, здесь, как можно догадываться, предстают перед нами в самом начальном периоде своего образования, и еще никаких сказаний об Иисусе у них не имеется. Иной материал дают нам так называемые евангелия, а в частности три первых синоптических Евангелия Матфея, Марка и Луки, которые передают уже значительно расширенное и дополненное учение первоначальных христианских общин. Но и в них мы можем различать более раннее ядро и позднейшие добавления, создавшиеся, очевидно, вместе с ходом развития этих общин и созданного ими учения.
§ 60. Ранний образ Мессии. Остановимся сначала на таких более ранних моментах. Они дают нам прежде всего опять–таки не сына божьего, а обещанного потомка царя Давида, сына Иосифа. Поэтому в Евангелиях приводятся соответственные родословные от Давида до Иосифа. Впрочем, надо отметить, что более раннее Евангелие Марка даже такой родословной не содержит, но упоминает по случаю торжественного вхождения Мессии в Иерусалим, что он идет восстановить «царство отца нашего Давида». Сам Иисус выступает здесь преимущественно в виде Мессии или Христа, и именно так отвечают ему на вопрос, за кого его почитают, его ученики: «Петр сказал ему в ответ: ты Христос». В том же Евангелии он везде именуется одинаково и сыном божиим, и сыном человеческим, что не противоречит одно другому, и лишь в конце, при позднейшем добавлении о вознесении, называется господом. (Евангелие от Марка, гл.11, ст. 10; гл.1, ст. 11; гл.2, ст. 28; гл.12, ст. 6; гл.14, ст. 62; гл.16, ст. 19; гл.8, ст. 29.) Такой Мессия, вышедший из бедных классов населения, живо воплощает в себе ненависть против богатых и знатных, а в особенности против фарисеев и храмовой аристократии. Относящиеся сюда изречения общеизвестны, и мы процитируем лишь некоторые: «Трудно надеющимся на богатство войти в царствие божие. Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царствие божие». Наоборот, блаженными оказываются нищие, алчущие, страждущие и т. п. И не только нельзя служить в одно время богу и богатствам, или мамоне, но, как показывает притча о Лазаре, нищий после смерти попадает на «лоно авраамово», богатый же оказывается «в аде, будучи в муках». И так как последний получил уже свое доброе в жизни своей, то он обречен поэтому на муки в потустороннем мире, Лазарь же на земле получил злое, а посему за гробом он утешается. (Евангелие от Марка, гл.10, ст. 21-25; от Матфея, гл.19, ст. 21-24; от Луки, гл.6, ст. 20-24; гл.16, ст. 19-25; гл.18, ст. 24-25.)
Еще более велика ненависть Мессии к наиболее сильной и богатой в Иерусалиме священнической организации и ее верхам. Пророк прямо не находит слов, чтобы заклеймить их. Это — «лицемеры», они не достойны даже поучения — по правилу: «не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями». Это «порождения ехиднины», «слепые вожди слепых», «род лукавый и прелюбодейный». Через этих людей приходит в мир «соблазн». Книжники и фарисеи «связывают бремена тяжелые и неудобоносимые». «Горе вам, — говорит Иисус, — безумные и слепые», «вожди слепые, отцеживающие комара, а верблюда поглощающие», вы «уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты». Также эти люди исполнены лицемерия и беззаконий, па них лежит ответственность за пролитие крови пророков, которых они бьют в синагогах, гонят из города в город, убивают и распинают. Отец их «дьявол», и они хотят «исполнять похоти отца своего». Эта проповедь вполне совпадает с теми обличениями, которые были весьма распространены среди зелотов в эпоху, предшествующую последним восстаниям бедноты против римлян, храма и его богачей, так что здесь Иисус изображается по тому общему типу мятежного Мессии, какими были и знаменитый Иуда Гавланитянин, и Февда, и многие другие. (Евангелие от Марка, гл.12, ст. 38; от Матфея, гл.7, ст. 6; гл.12, ст. 34; гл.15, ст. 14; гл.16, ст. 4; гл.18, ст. 7; гл.23, ст. 2-39; от Луки, гл.11, ст. 41 — 54; от Иоанна, гл.8, ст. 44. Каутский, Происхождение христианства, стр.249-258.)
И Мессия, так резко восставший против богатых и сильных, злых обманщиков и угнетателей народов, не останавливался перед применением насилия и вооруженной силы вооб-щ е. Правда, во время предполагаемого искушения его дьяволом в пустыне он отказался от царской власти, но это нисколько не помешало ему применять меры отнюдь не мирного или легального характера: ведь «никто вошед в дом сильного, не может расхитить вещей его, если прежде не свяжет сильного». Поэтому во время пребывания своего в Иерусалиме он изгнал «продающих и покупающих в храме» и опрокинул «столы меновщиков и скамьи продающих голубей», он далее «не позволил, чтобы кто пронес через храм какую–либо вещь»; торгующих он назвал при этом «вертепом разбойников». Еще Иоанн Креститель ничуть не церемонился говорить, что «секира при корне дерев лежит, всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь». И то же повторяет Мессия, который грозит, что «всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь». После этого понятно, что Христос «пришел принести не мир на землю, но меч». Таким образом, «царство небесное силой берется, и употребляющие усилия восхищают его». Ведь если «сильный с оружием охраняет свой дом», то лишь сильнейший его нападет на него и победит его, возьмет все оружие его и разделит похищенное у него». Совершенно последовательно было поэтому приглашение перед окончательной схваткой с врагами запастись оружием, как он сказал своим последователям: «Продай одежду свою и купи меч». Когда же ученики ответили: «Господи, вот здесь два меча», он сказал им: «Довольно». И действительно, во время столкновения Петр воспользовался мечом и ранил одного из рабов первосвященника. Поэтому можно считать совершенно обоснованным предположение Каутского, что, несмотря на все последующие попытки скрыть бунтарский характер выступлений предполагаемого Мессии, все же произошла вооруженная стычка, при том именно на Елеонской горе, где был самый подходящий пункт для нападения на Иерусалим. (Евангелие от Матфея, гл.3, ст. 10-12; гл.7, ст. 19; гл.10, ст. 34-38; гл.11, ст. 12; гл.12, ст. 29; гл.21, ст. 12; от Марка, гл.3, ст. 27; гл.11, ст. 15, 16, 17; от Луки, гл.11, ст. 21-22; гл.12, ст. 51; гл.19, ст. 45; гл.22, ст. 38; от Иоанна, гл.2, ст. 16; гл.18, ст. 10. Каутский, Происхождение христианства, стр.310-311.)
Такой первоначальный Мессия меньше всего интересуется иноплеменниками и чужестранцами. Он пришел специально, чтобы водворить царство божие среди людей своего народа. Поэтому он не раз дает понять обращающимся к нему чужеземцам, что он «послан только к погибшим овцам дома Израилева», ибо надо дать «прежде насытиться детям» и «нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам». Ведь «спасение от иудеев». Поэтому при наставлении своим ученикам он прямо говорит: «На путь к язычникам не ходите и в город самарянский не входите, а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева». Подобно тому, как мы это видели в Апокалипсисе, и здесь, по этим отзвукам общинной жизни первых христиан, к спасению прежде всего предназначены евреи. Поэтому и сам предполагаемый Христос совершает все дело своего спасения исключительно в Иерусалиме. В этом смысле народ еврейский по прежнему оказывается народом избранным. К нему обращена проповедь, из его состава выходят первые учителя, апостолы, и в его среде проявляется чрезвычайно материальным образом божественная сила. Как известно, Иисус по этой версии выступает как магический врач необычайной силы. Громадное большинство сообщений о жизни Иисуса в Евангелиях относятся не к его учению, а к описанию дел медицинской магии. Он вылечивает одним прикосновением всевозможные болезни, вплоть до проказы, воскрешает умерших и массами изгоняет злых духов, причем часть из них переносит в другие существа·, как, например, в свиней. Такой же материальный характер носит деятельность пророка и в деле насыщения. И хотя, по другим утверждениям, он во время искушения отказывается от превращения камней в хлебы, но в то же время несколько раз магическим способом насыщает тысячи и тысячи голодных посредством волшебно размножаемых хлебов и другой пищи. При этом пророк направляет главное внимание на материальное обслуживание поднятой и призванной им тамошней бедноты. (Евангелие от Матфея, гл.10, ст. 5; гл.15, ст. 24; от Марка, гл.7, ст. 27; от Иоанна, гл.4, ст. 22; от Матфея, гл.10, ст. 1; гл.11, ст. 5; от Марка, гл.6, ст. 38; гл.8, ст. 6; от Матфея, гл.14, ст. 17; гл.15, ст. 36; от Луки, гл.9, ст. 12; от Иоанна, гл.6, ст. 5.)
Иисус более древнего построения, каким он сложился в воображении первичных общин, не является особенным новатором и в своей проповеди. Он требует исполнения закона, но отнюдь не его нарушения. Евангелия сохранили нам достаточно мест, говорящих об этой начальной версии: «Не думайте, что я пришел нарушить закон или пророков, — говорит Мессия. — Не нарушить пришел я, но исполнить… Доколе не прейдут небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все». И если книжники и фарисеи, сидя на моисеевом седалище, только говорят, но ничего не делают, то своим ученикам Иисус предлагал: «Что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте». Точно так же возражал Мессия против соединения молодого вина и ветхих мехов: «иначе молодое вино прорвет мехи и само вытечет и мехи пропадут». Но «никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого; ибо говорит, — старое лучше». (Евангелие от Матфея, гл.5, ст. 17, 18, 19; гл.23, ст. 3; от Марка, гл.2, ст. 21 и 22; от Луки, гл.5, сг. 36, 37, 39; гл.16, ст. 17.) Составление Евангелий совершенно оправдывает такую привязанность к моисееву закону, ибо текст этих книг, особенно же Евангелия от Матфея, преисполнен положений, гласящих о том, что все, происшедшее с Иисусом, есть только исполнение определенных предсказаний и речений Ветхого завета. И если Мессия требует награды для праведных и наказания для грешных, то все это должно совершиться не иначе, как во исполнение писаний. Здесь полностью выступает старый арсенал Библии с ее раем и адом, строгим возмездием для неисполняющих закон и пришествием царства божия для избранных. Совершенно в древнем духе все время подкрепляются верования в бесов, злых духов, ангелов сатаны и наконец самого дьявола, которые оказываются источниками мучений и страданий, с одной стороны, и орудием божества по наказанию грешников, с другой. (Евангелие от Матфея, гл.12, ст. 43, 45; гл.17, ст. 17; от Луки, гл.13, ст. 16; от Иоанна, гл.13, ст. 27.)
Совершенно в духе ветхозаветного предания складывается далее и последний суд и судьбы как праведных, так и грешных. Города грешников потерпят кару, более тяжелую, нежели назначенная в свое время «земле Содомской и Гоморской». Проклятия Мессии падают специально на города Хоразин, Вифсайду, Капернаум и т. п. Все они осуждены на страшную участь. Отдельные люди — «за всякое праздное слово» «дадут они ответ в день суда». Против рода лукавого и прелюбодейного станут на суде свидетелями даже ниневитяне и царица Савская. Хуже будет грешникам, нежели утонувшим в глубине морской с мельничным жерновом на шее: грозит им огонь вечный, геена огненная. Там будет плач и скрежет зубов. Там червь не умирает и огонь не угасает. Этим наказаниям совершенно материального характера отвечают и награды, сделанные из того же материала. В проповеди о блаженствах для плачущих обещается утешение, для кротких — наследование земли, для алчущих и жаждущих — насыщение, за милостыню воздается тем же, за прощение — прощением. За пост точно так же обещана соответственная награда, особая награда обещана тем, кто принимает пророка и праведника, «последние будут первыми и первые последними, ибо много званых, но мало избранных». Всякий, кто оставит ради Мессии дом, братьев, сестер, и т. д., получит «во сто крат более домов и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель в веке грядущем жизни вечной». Все же это последует тогда, «когда сядет сын человеческий на престоле славы своей», а его ученики «на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых». (Евангелие от Матфея, гл.5, ст. 1 — 12; гл.6, ст. 4-6; 14-18; гл.7, ст. 11, гл.10, ст. 40-42; гл.20, ст. 1 — 16; 21-23; от Марка, гл.10, ст. 30-31; от Луки, гл.6, ст. 20-38.)
В этом первоначальном материале Евангелий, отличающемся мессианским характером в духе еврейского предания, единственным пунктом, который послужил мостом для образования последующей христианской веры и церкви, было изображение с страстей господних, повесть об искупительной смерти и последующем воскресении. Этот пункт мы уже могли отметить в Апокалипсисе. В синоптических Евангелиях он занимает также выдающееся место. Создающаяся здесь легенда, несомненно, имела основанием одну из бесчисленных казней и притом именно на кресте, которые практиковались по отношению к восставшим против римлян и храма мессиям. Сама по себе идея вознесения живым на небо не была чужда юдаизма. Ветхий завет повествует нам о взятии на небо живым пророка Илии и о таком же вознесении Моисея. Недаром в преображении ' Иисуса на горе Фавор они оба являются к нему. Но идея искупления была новой прибавкой и притом именно в форме крестных мучений. Нет никакого сомнения, что она явилась уже после разрушения Иерусалима, когда не сбылись ожидания, царившие в христианских общинах относительно скорого пришествия. Ведь Иисус будто бы не раз говорил о том, что «не прейдет род сей, как все сие будет», и «некоторые из стоящих здесь не вкусят смерти, как уже увидят царствие божие, пришедшее в силе». Эти обещания, как известно, не сбылись, пришествие царства божия пришлось отложить, и его единственной гарантией, новой сравнительно с библейским писанием, осталось жертва искупления, которая уже наверное обеспечивала спасение: «Сын человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят его на смерть, и предадут его язычникам… и в третий день воскреснет». За отсутствием общего воскресения, воскресение Мессии, будто бы происшедшее на третий день, осталось единственным обеспечением того, что спасение и царство божие все–таки придут. (Евангелие, от Матфея, гл.24, ст. 34; от Марка, гл.9, ст. 10; от Луки, гл.9, ст. 27; от Марка, гл.10, ст. 33, 34.)
§ 61. Христианство апостола Павла. Еврейские общины христиан сложились довольно рано в крепкую организацию экзальтированной бедноты, проводившей в своей жизни принципы потребительного коммунизма. Вместе с тем они стояли на почве строгого соблюдения моисеева закона. Как можно судить по деяниям апостолов, они вместе с тем представляли собой группы, проводившие время в чрезвычайно напряженном ожидании царства небесного. Мессия уже пришел, Мессия совершил свой подвиг, казнен и воскрес, каждую минуту должно произойти новое пришествие и водвориться обещанное еще в законе Моисея царство божие на земле. В своих ожиданиях община поддерживалась особым возбуждением духа, свойственным всякому религиозному экстазу. Подобно своему пророку, эта община подвергалась преследованиям, так как, естественно, близкое ожидание царства божия подрывало жреческое господство храма и питало незасыпающий дух религиозного мятежа. В числе преследователей 'был и эллинизированный иудей из города Тарса, принимавший весьма деятельное участие в истреблении этих опасных отщепенцев, нс желавших идти общими законными путями иудейской теократии. Преследование привело Павла к ближайшему знакомству с их религиозными верованиями, и в одном пункте они его чрезвычайно поразили и задели: идея Мессии, ограничившего свое первое пришествие чудотворением, учением, искупительной смертью и воскресением, оказалась ему чрезвычайно близкой и знакомой именно вследствие того, что мир эллинизма как раз в этом направлении вел свое религиозное творчество. Такая мысль должна была представить особую ценность уже потому, что она, сохраняя неприкосновенным обетование царства божия, в то же время совершенно отделяла его от революционных восстаний иудейских зелотов и переводила на пути эллинистического учения о страдающем и воскресающем божестве, дарующем спасение вне каких бы то ни было социальных революций, политических взрывов и кровавых войн.
И Павел очень резко повернул в сторону от древнеиудейского закона. Он прямо провозгласил: «Господь есть дух, а где дух господень, там свобода». Покрывало, которое полагал Моисей на лицо свое, отныне снято Христом. Умы сынов израилевых ослеплены. «Мы же все открытым лицом, как в зеркале, взирая на славу господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от господня духа». «Писание всех заключило под грехом, дабы обетование верующим дано было по вере в Иисуса Христа. А до пришествия веры мы заключены были под стражу их законов… По пришествии же веры мы уже не под руководством детоводителя», т. е. закона. «Ибо все вы, — пишет он к галатам, — сыны божии по вере во Христа Иисуса». «Делами закона не оправдается… никакая плоть: ибо законом познается грех… Правда божия через веру… во всех и на всех верующих». «Не делающему, но верующему в того, кто оправдывает нечестивого, вера его вменяется в праведность». Мы оправдываемся «верой». «Мы освободились» от законов, «чтобы нам служить богу в обновлении духа». Таков «закон духа жизни», который освобождает «от закона, греха и смерти». Достаточно лишь веровать, что бог воскресил Иисуса из мертвых, и этим спасешься. Благодать получается «не по делам, иначе благодать не была бы уже благодатью». А «благодатью мы спасены через веру», а это есть «божий дар». Таким путем и создается новый человек. (Послания апостола Павла: 2‑е к коринфянам, гл.3, ст. 17; к галатам, гл.3, ст. 22-27; к римлянам, гл.3, ст. 22; гл.4, ст. 5; гл.5, ст. 1; гл.7, ст. 6; гл.8, ст. 2; гл.10, ст. 9 и 10; гл.11, ст. 6; к ефесянам, гл.2, ст. 8, 9, 15; к филиппийцам, гл.3, ст. 9.)
Такое использование еврейско–христианского учения об искуплении как предварительной стадии мессианского пришествия дает настоящую идеологическую революцию. Но она обоснована уже в самом еврейском источнике. Нет никакого сомнения, что учение евреев–христиан, отошедших от непосредственной революционной борьбы и ставших на путь нового ожидания, уже скрывало в себе источник последующего компромисса. Революционно настроенные зелоты поступали не так. После каждого поражения они подымались снова, после одного погибшего Мессии они обращались к другому, пока наконец последние битвы в Иерусалиме не привели к захвату храма, истреблению жрецов и богачей, подавлению восстания римлянами в союзе с иудейской знатью, а с тем вместе к окончательному истреблению громадного, подавляющего большинства еврейских трудовых масс. Если христианство пережило эти судьбы, несмотря на гибель большинства еврейско–христианских общин, то лишь потому, что оно после первых же неудач и гибели своего вождя перешло на путь идеализации и уклонения от реальной и революционной борьбы. Признать своего вождя действовавшим не для непосредственного завоевания царства божьего, но лишь для искупления грехов, обратиться к ожиданию его второго пришествия после неудачи первого, сосредоточить центр тяжести не на его смерти, вопиющей об отмщении, но на его воскресении, гарантирующем верным, по крайней мере, блаженное тысячелетие, по откровению Иоанна, это значило отойти от борьбы за царство божие и, несмотря на все противоречие такой конструкции старому моисееву закону, вернуться на пути не завоевания грядущего рая, но его смиренного ожидания. (Жебелев, Апостол Павел и его послания, Петроград, 1922 г., стр.4-5. Н. М. Никольекий, Иисус и первые христианские общины, М., 1918 г. стр.88.)
Апостол Павел, этот определенный представитель непролетарских и нетрудовых слоев общества, сделал все надлежащие выводы. Они были решительны и смелы, но в то же время логически вытекали из раз сделанных уступок. Компромисс есть компромисс, и тем более соблазнительный, что он открывал новые пути для евреев диаспоры, потерявших в Иерусалиме свой старый центр и стремящихся в известной части к возможно широкому общению с миром торговли и римско–эллинской культуры. Но на первом плане стояла, конечно, классовая задача. Оправдание веры, содержавшееся в зародыше в христианском учении об искуплении, давало для этого широкие возможности. Ибо вера есть прежде всего личное дело каждого. Освобожденная от необходимости формального воплощения в делах, она дает широкий простор для личного спасения. Заповедь нищенства и бедности теряет свой принудительный характер. И если, с одной стороны, происходит освобождение от строгих рамок моисеева закона, с его национальной исключительностью и нетерпимостью, то, с другой стороны, вера одинаково доступна богатому, как и бедному, рабу, как и рабовладельцу. Отказ от революции и оправдание этого отказа идеальными соображениями, перенесение дела спасения в область духа есть лишь начало процесса, который завершается отказом от дел и спасением в духе, независимо от них. В лице Павла, как утверждают многие ученые, мы имеем второго основателя христианства, если считать первым никому не известного вожака одной из групп зелотов в период последнего брожения еврейской бедноты. Совершенно справедливо, что если бы не еврейские общины с идеей второго пришествия и не Павел с его философским образованием и великолепным классовым инстинктом, мы не имели бы христианства в той форме, в которой имеем теперь. Павлу принадлежит честь классовой переработки и классового использования этого учения. Впоследствии Евангелия только благодаря Павлу могли путем мистического противоречия объединить жалкие остатки революции зелотов и пышную систему классового компромисса, построенную исключительно на благо господствующим классам.
Павел создал законченную идеологию политического характера. Он использовал идею искупления, оправдания верой и грядущего спасения для оправдания существующих экономических и политических условий. Прежде всего подлежала упразднению противоположность между царством божьим на земле и порядками земными. Ведь еще Папий передает обетование Иисуса, что будто бы «придут дни, когда произрастут виноградные деревья, каждое с десятью тысячами лоз и на лозе десять тысяч ветвей и на ветви десять тысяч побегов и на каждом побеге десять тысяч кистей и на каждой кисти десять тысяч ягод. И каждая выжатая ягода даст десять тысяч мер вина». И то же говорилось о пшенице. И там одно пшеничное зерно должно было принести десять тысяч колосьев, каждый колос — десять тысяч зерен, «и каждое зерно даст пять двойных фунтов светлой, чистой пшеничной муки». То же говорилось и о всяких других плодах и семенах и покорных человеку животных. Такое противоположение, естественно, возбуждало недовольство настоящим, и царство божие голодных превратилось в руках Павла в царство божие сытых, Последние нуждаются не в материальных, но в духовных благах, тем более легко достижимых, что искупительная жертва принесена, спасение верой обеспечено, и нужно лишь стать на путь определенных настроений и поведения, чтобы уже здесь, на земле, стать причастными всяческому блаженству: «Ибо царствие божие не пища и не питие, но праведность и мир и радость во святом духе». Надо стать человеком «духовным», надо усвоить себе «премудрость божию, тайную, сокровенную, которую предназначил бог прежде веков к славе нашей», ибо человек уже сейчас есть «храм божий, и дух божий живет в нас». «Кто во Христе, тот новая тварь, потому что бог во Христе примирил с собою мир, не вменяя людям преступление их». И завершением таких чувств является любовь, без нее никакие жертвы и подвиги не имеют значения. И она воистину примиряет и примиряется со всем. «Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит». От такой любви весьма недалеко до непротивления и всеобщего терпения. (Никольский, Иисус и первые христианские общины, стр.78. Послания апостола Павла: 1‑е к коринфянам, гл.2, ст. 7, 10, 12; гл.3, ст. 16; 2‑е к коринфянам, гл.5, ст. 17, 18; к колосеян., гл.3, ст. 5; 1‑е к коринфянам, гл.13, ст. 1-13; к римлянам, гл.12, ст. 12-15, 17, 19, 21.)
После того как царство небесное стало духовным, начинающимся уже здесь, на земле, при обращении ко Христу и продолжающим свое течение в загробный мир небесного блаженства, примирение при помощи любви с земными порядками не представило никаких затруднений. «Любовь все покрывает». Эта формула прежде всего применена Павлом к рабовладению. «Рабом ли ты призван, не смущайся… ибо раб, призванный в господе, есть свободный господа». Свобода в боге таким образом нисколько не отменяет рабства во плоти. И отсюда вывод: «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу, не с видимой только услужливостью, как человекоугодники, но как рабы христовы, исполняя волю божию от души, служа с усердием, как господу, а не как человеку», ибо «рабы, под игом находящиеся, должны почитать господ своих достойными всякой чести». Рабы должны «повиноваться своим господам, угождать им во всем, не прекословить, не красть, но оказывать всю добрую верность». В такой же мере необходимо каждому человеку быть довольным своим положением. «Не думайте о себе более, нежели должно думать, но думайте скромно по мере веры, которую каждому бог уделил», «каждый поступает так, как бог ему определил, и каждый, как господь призвал… Каждый, оставайся в том звании, в котором призван… В каком звании кто призван, в том каждый и оставайся пред богом», ведь «дары различны, но дух один и тот же и служения различны, а господь один и тот же… Каждому дается проявление духа на пользу». И такое довольство своим общественным положением оправдывается не только от бога. Павел выдвигает давно знакомый нам оплот всякого консерватизма — органическую теорию, по которой общественный коллектив, подобно живому телу, нуждается в разделении функций, а следовательно, и в разделении труда. Так выдвигается учение о теле, в котором у нас «много членов, но не у всех членов одно и то же тело», о различных дарах духовных и служении, которые сочетаются по системе разделения труда. «Все же сие производит один и тот же дух, разделяя каждому особо, как ему угодно, ибо как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хоть их и много, составляют одно тело». Такова и церковь Иисуса Христа, «из которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена получает приращение для созидания самого себя в любви». (Послания апостола Павла: 1‑е к коринфянам, гл.7, ст. 21, 22; к ефесянам, гл.6, ст. 5-9; к колосеян., гл.3, ст. 22, 24; к Тимофею, гл.6, ст. 1-6; к Титу, гл.2, ст. 9; к Филимону, гл.1, ст. 16; к римлянам, гл.12, ст. 4, 5-8; 1‑е к коринфянам, гл.7, ст. 17-20, 24; гл.12, ст. 4-28; к ефесянам, гл.4, ст. 16.)
§ 62. Учение Павла о собственности, богатстве и государстве. Как мы уже упоминали выше, первоначальные христианские общины пользовались потребительным коммунизмом. Другими словами, все входящие в состав общины члены обязаны были все свое имущество отдавать коммуне или церкви (экклезии) и затем уже пользоваться им по соответственной разверстке. Так, по крайней мере, предупреждалось резкое противоположение богатства и бедности. Впоследствии монастыри и некоторые секты воскресили этот обычай. Деяния апостолов рисуют нам еще расцвет подобного коммунистического пользования. Как говорится там: «Все верующие были вместе и имели все общее и продавали имения и всякую собственность и разделяли всем, смотря по нужде каждого». Естественным выводом отсюда было установление общих обедов на манер древних сисситий, где «преломляя хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля бога и находясь в любви у всего народа». Как сказано в другом месте: «Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов, и каждому давалось, в чем кто имел нужду». В качестве примера здесь приводится некий Иосия, он же Варнава, левит, родом с Кипра, который продал свою землю и принес деньги «к ногам апостолов». Насколько строго соблюдалось подобное обыкновение, показывает тот факт, что когда некий Анания с женой своей Сапфирой, «продав имение, утаил из цены с ведома и жены своей» и лишь «некоторую часть принес и положил к ногам апостолов», то дух святой поразил смертью и самого Ананию, а затем и жену его Сапфиру, «и великий страх объял всю церковь и всех слышавших это». Такое хозяйство потребовало необходимо избрания особых лиц для заведывания получением, хранением и распределением имущества, а потому были поставлены семь диаконов, на коих и были возложены такие экономические задачи. Из тех же Деяний мы видим, что не раз среди «учеников» делались сборы для того, чтобы послать пособие нуждающимся и вне города. Из послания Петра видим вместе с тем, что «вор… или посягающий на чужое» не терпелись среди общины. (Деяния, гл.2, ст. 44, 45, 46; гл.4, ст. 1, 34, 36, 37; гл.5, ст. 1-10; гл.6, ст. 1-5; гл.11, ст. 29; 1‑е Петра, гл.4, ст. 15.)
Но такое положение вещей держалось недолго. Нищие и слабые слишком нуждались в помощи богатых, а последние далеко не склонны были всегда отказаться от своего имущества. Водворился некоторый компромисс: богатые стали довольствоваться лишь милостыней, помощью и благодеянием, а бедные считали себя счастливыми, если они могли воспользоваться более или менее щедрыми даяниями со стороны богатых. Еще держится проповедь против богачей и эксплоататоров. Апостол Иаков в своем послании еще грозит им адскими муками: «Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь; вы собрали себе со–, кровища на последние дни, вот плата, удержанная вами у работников, пожавших ноля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха господа… Вы роскошествовали на земле и наслаждались; напитали сердца ваши как бы на день заклания. Вы осудили, убили праведника, он не противился вам». В другом месте он указывает на богатых: «Не богатые ли притесняют вас и не они ли влекут вас в суды. Не они ли бесславят доброе имя, которым вы называетесь». Напротив, «да хвалится брат униженный высотой своей, а богатый унижением своим». А иначе подобно увяданию травы «увядает и богатый в путях своих». Ведь «бедных мира избрал бог быть богатыми верою и наследниками царствия, которое он обещал верящим в него». Но и этот апостол уже отнюдь не требует полного отказа от имущества. Достаточно быть смиренным, «призирать сирот и вдов в их скорбях», подавать милостыню, «если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания», оказывать милость, избегать горькой зависти и сварливости и т. п. Беднякам же рекомендуется «злострадание» и «долготерпение». «Будьте долготерпеливы до пришествия господня… долготерпите, потому что пришествие господне приближается». И если против чего восстает Иаков, то лишь против крайнего проявления «любви к ближнему», доводящей бедняка до низкопоклонства и унижения: «Ибо если в собрание ваше войдет человек с золотым перстнем, в богатой одежде, войдет и бедный в скудной одежде», то, говорит Иаков верующим, «вы, смотря на одетого в богатую одежду, скажете ему: тебе хорошо сесть здесь, а бедному скажете: ты стань там или садись здесь, у ног моих». Этого не должно быть. И апостол правильно предполагает, что здесь действует уже не любовь к ближнему, а «лицемерие». (Послание Иакова, гл.1, ст. 9, 10, 11, 27; гл.2, ст. 2, 3-8, 9, 15, 16; гл.4, ст. 4, 10; гл.5, ст. 1-8.)
Провозглашенная Павлом «любовь» уже не говорит ни о чем подобном. Правда, сам он подает пример труда и отказывается от помощи со стороны общины. Даже его проповеднические обязанности не отрывают его от его ремесла по деланию палаток. Сам он говорит, что никогда «ни серебра, ни золота, ни одежды я ни от кого не пожелал», его нуждам и даже нуждам бывших с ним служили его «руки». Своему собственному заработку Павел придает такое значение, что хотя признает право «священнодействующих питаться от святилища», но сам он предпочитает «лучше умереть», чем питаться «от благовествования». Наоборот, он считает, что хотя «бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал, чтобы посрамить сильное, и ничего не значащее, чтобы упразднить значащее», но сам он ссылается на слова будто бы Иисуса, что «блаженнее давать, нежели принимать». Ввиду этого он все же предпочитает, «трудясь, поддерживать слабых», но самому не пользоваться от общины ничем. Сам он весьма гордится, что он и его спутники «ни у кого не ели хлеба даром», ибо «если кто не хочет трудиться, тот и не ешь». Такой трудовой уклон Павла был бы весьма замечателен, если бы вместе с тем он стоял на точке зрения коммунизма и социального равенства. Но у него здесь говорит стремление к некоторой хозяйственной независимости и самостоятельности. Он уже имеет дело с общиной неравных и в ней определенно становится на положение не берущих, а дающих, не тех, кому оказывается благодеяние, но тех, кто это благодеяние может оказать. Что же касается трудящегося, то его право на заработок определяется очень точно: «Трудящемуся земледельцу первому должно вкусить от плодов». У Павла мы уже совершенно не находим резко отрицательного отношения к богатству. Конечно, богатство дает «искушения», «безрассудные и вредные похоти, которые погружают людей в бедствия и пагубу», «корень всех зол есть сребролюбие», но это вовсе не значит, чтобы всякий богатый должен был непременно отказаться от своего имущества. От богатых требуется лишь, «чтоб они невысоко думали о себе и уповали не на богатство неверное, но на бога живого», притом бога, «дающего нам все обильно для наслаждения». И если чем богатые могут исполнить свой долг, то путем щедрости и общительности, нужно, «чтобы они благодетельствовали». (Деяния, гл.18, ст. 3; гл.20, ст. 33, 34, 35. Послания апостола Павла: 1‑е к коринфянам, гл.4, ст. 12; гл.9, ст. 6, 13-15; 2‑е к фессалон., гл.3, ст. 8, 10, И, 12; 2‑е к Тимофею, гл.2, ст. 6; 1‑е к коринфянам, гл.1, ст. 28; 1‑е к Тимофею, гл.6, ст. 9, 10, 17-19.)
Признание личной собственности, основанной на личном труде, так же, как признание социального разделения богатых и бедных в самой общине, сопровождается и другим изменением в составе еврейско–христианской традиции. Мы познакомились выше с чисто иудейским характером первоначального христианства. В лице Павла оно находит представителя не узконационального, а космо п о л и т и ч е с к о г о направления в духе ему современной эллинистической и римской практики. Уже Деяния рассказывают нам о борьбе в составе первоначальной общины, когда апостолы разделились на две группы: евреев, требовавших от христиан соблюдения моисеева закона, и эллинистов, стремившихся к полному освобождению от него. Как известно, этот спор был решен в пользу вторых голосом апостола Петра. Именно Павел был представителем второй группы. Он признавал, что евреям «первым надлежало быть проповедану слову божию», но после того как они отвергли его и стали недостойными вечной жизни, «мы, — говорит Павел, — обращаемся к язычникам». Как подтвердил это и Петр, бог «не положил никакого различия между нами и ими, верою очистив сердца их». Отсюда бог, по словам Павла, «оправдает обрезанных по вере и необрезанных через веру». Так перед проповедью христианства больше не оказалось «ни эллина, ни иудея», и учение, которое по своему содержанию уже вполне подходило к запросам широких масс городского населения империи, вышло и формально из пределов не только классовой исключительности, но в такой же мере и национальной нетерпимости. В этом пункте победа была за эллинистической культурой, а христиане, признав общее гражданство всех спасенных на манер космополитического гражданства стоиков, логически должны были притти и к признанию власти, против которой так ожесточенно боролись их революционные предшественники. (Деяния, гл.10, ст. 10-16, 45; гл.13, ст. 46, 47; гл.15, ст. 9. Послание апостола Павла к римлянам, гл.. 3, ст. 30.)
И действительно, у Павла находим мы полное примирение с государственной властью. Оно было тем более важно, что власть эта была чужеземной и находилась в руках жестоких угнетателей. Но компромисс, начатый в социальной области, необходимо вел за собой и компромисс политический. Однако, в этом пункте дело обошлось не без колебаний. В Деяниях апостолов мы находим их следы. Не раз говорят там апостолы о том, что несправедливо «пред богом» слушать власти «более, нежели бога»! Или в прямой форме: «Должно повиноваться больше богу, нежели человекам». Характерно, что эти замечания делались по адресу властей еврейских в Иерусалиме. Иное отношение с самого начала к власти римской. Общеизвестны стремления Евангелий выгородить Пилата из числа виновников в мучениях и распятиях погибшего Мессии. Но уже Павел здесь провел определенную линию: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от бога; существующие же власти от бога установлены. Посему противящиеся власти противятся божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение». И к этому присоединяется чрезвычайная идеализация земной власти. В противность бьющим в лицо фактам римский магистрат оказывается исполненным справедливости и милосердия. Именно по его адресу говорит апостол, что «начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых». «Хочешь ли не бояться власти, делай добро, и получишь похвалу от нее; ибо начальник есть божий слуга тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он божий слуга, отмститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести. Для сего вы и подати платите, ибо они божие служители, сим самым постоянно занятые. Итак, отдавайте всякому должное, кому подать–подать, кому оброк — оброк, кому страх — страх, кому честь — честь». И в другом месте Павел напоминает верующим «повиноваться и покоряться начальству и властям». И такое поведение должно сменить прошлые времена, «ибо и мы были некогда несмысленны, непокорны»… Из такого отношения к власти вытекает и новая обязанность для христиан: совершать «молитвы, прошения, моления, благодарения за царей и за всех начальствующих». И апостол Петр, правда, некогда, по преданию, трижды отрекшийся от своего Мессии, вторит Павлу: «Будьте покорны всяческому человеческому начальству, для господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым, для наказания преступников и для поощрения делающим добро». Так надо поступать в отличие от «безумных людей», «употребляющих свободу для прикрытия зла… царя чтите», повторяет еще раз апостол. (Деяния, гл.4, ст. 19; гл.5, ст. 29; 1‑е Петра, гл.2, ст. 13-14, 15- 17. Послания апостола Павла: к римлянам, гл.13, ст. 1-7; к ефесянам, гл.5, ст. 21; 1‑е к Тимофею, гл.2, ст. 2: к Титу, гл.3, ст. 11. Каутский, Происхождение христианства, стр.333-334.)
Такая идеализация кровожадного римского деспотизма и его официальных представителей является полной противоположностью первым учениям первоначальных христиан. Она имеет единственное оправдание в том, что от преследований иудеев надежной защитой могла быть лишь римская власть и что, с другой стороны, признание последней делалось в боге и ради бога. А богу, конечно, все равно. Но этим уничтожались последние следы первичных революционных настроений, и христианство было вполне подготовлено к тому, чтобы стать официальной религией. Учение о непротивлении и терпении, которое мы находим в апостольских посланиях, есть прямой вывод из таких положений. Уже Иаков, как предполагается, один из первых апостолов, учит верующих «долготерпеть» по образцу Иова и самого Иисуса. Единственно молитвой можно спасаться от «злострадания». Петр в том же духе советует быть «смиренномудрым», не воздавать злом за зло, причем предлагается страдать за правду: ведь «лучше пострадать за добрые дела, нежели за злые». «В воздержании терпение, в терпении благочестие», — рекомендует он своей пастве. «Никому не воздавайте злом за зло, не мстите за себя… Если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его, ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья» (?). «Не будь побежден злом, по побеждай зло добром… Благословляйте гонителей ваших, последуйте смиренным… не мечтайте о себе». Так учит апостол Павел. Это проповедь полной пассивности, непротивления и терпения. В полном смысле слова рабская религия. Но она была естественным отражением римского миродержавного владычества и абсолютной власти кесаря. (Иакова, гл.5, ст. 7-8, 10; 1‑е Петра, гл.3, ст. 8, 9, 13, 14, 17; 2‑е Петра, гл.1, ст. 6; Павла, к. римлянам, гл.12, ст. 12-15, 16-21.)
§ 63. Евангелие компромисса. Учение Павла завершает собой вторую диалектическую стадию в развитии христианства. Поскольку первая была исполнена духа восстания и скорой надежды сначала на завоевание царства божия, а затем на скорое его осуществление в виде земного рая для униженных и оскорбленных, постольку вторая исполнена решительного отказа от классовых интересов бедноты, от революции и земного блаженства. В лице Павла эллинистические религии не только нашли свое совершенное выражение, но и одержали великолепную победу. В идеологическом смысле уже не было препятствий к созданию всемирного искупителя и всемирного спасения, перенесения царства божия на небеса и временного и постепенного воплощения его здесь, на земле, при помощи магии таинств и чудес. Однако ценность христианства не в одном из этих двух течений. Как все великие идеологические системы, оно дает соединение несоединимого и компромисс, все выгоды которого падают на сторону сильнейшего. И формулировка такого компромисса не могла представить затруднений. Не надо забывать, что в христианстве социально–политическая идеология перешла в мир религиозной фантастики и мистического символа. И если человечество в эпоху крушения Рима отреклось от разума, чтобы искать спасения в чуде, то и для христианства не представляло никаких затруднений совместить насилие и непротивление, ненависть и любовь, царство божие на земле и царство божие на небе, богатого и бедного, раба и господина и увенчать все это здание мистическим храмом, ни в чем не повредившим реальному гнету, но, напротив, укрепившим его вековечные основы. В пресловутых Евангелиях синоптиков (Марка, Матвея и Луки) и в Евангелии Иоанна была завершена эта идеологическая работа.
Уже выше мы видели те положения, которые вошли в Евангелия из бунтарских времен христианской общины. Если бы Евангелия составлялись людьми по типу рационального мышления, все приведенные нами положения пришлось бы или выбросить или как–нибудь специально обезвредить, настолько, казалось бы, они недоступны никакому компромиссу с павловским христианством. Но, повторяю, это было невозможно со стороны социальной и слишком возможно благодаря религиозному мышлению. Невозможно потому, что первые века своего существования христианство все же опиралось на массу бедноты, вольноотпущенников, рабов и пролетариев. Устранить вовсе революционные моменты из Евангелий значило оттолкнуть от себя людей, которые одни могли дать и нравственную силу, и великое упование, и беззаветную преданность, и мученический подвиг. Поэтому приведенные нами остатки первых учений еще евреев–христиан остались в неприкосновенности. С другой стороны, присутствие их наряду с учением Павла и эллинистов было совершенно безопасно в руках религиозного толкования. Ведь тем–то и хороша мистика, что она толкует не только по обычной логике, но и символически. За словом понимается в случае необходимости совсем не то, что оно обозначает. Все замыслы и положения легко могут быть перевернуты и превращены в свою противоположность путем постановки сокровенного смысла. Ведь окончательно решает здесь не человек, а божество, которое посылает особое вдохновение или экстаз, эти проявления святого духа. А дух святой, входящий в человека, толкует не по человеческим жалким суждениям, а по своей высшей мудрости, не считающейся ни с чем. Но все же мы должны отдать справедливость Евангелиям: будучи созданием христианской общины позднейшего времени, они сумели внести исправления и в павловскую диалектику. Восприняв в свой состав обрывки учения первых христиан, они не взяли всего и у Павла. Мы имеем перед. собой компромисс, идущий средним путем к будущей мировой религии. Отметим некоторые его положения.
Прежде всего Мессия Иисус превращается в самое настоящее божество. Синоптические Евангелия, однако, здесь весьма осторожны, и мы имеем двоякую конструкцию. С одной стороны, при разных случаях жизни Иисуса с небес появляется бог, который подтверждает и подчеркивает значение Иисуса как сына божия. С другой стороны, повторяется несколько раз обетование: «И вы узрите сына человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных». Но истинное учение о боге в духе эллинизма мы находим в последнем Евангелии, четвертом, приписанном якобы апостолу Иоанну, где перед нами раскрывается философское понимание новой религии: «Вначале бы-.ло слово и слово было у бога и слово было бог. Все через него начало быть и без него ничто не начало быть, что начало быть. В нем была жизнь и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Он выступает здесь впервые как «агнец божий», который берет на себя грех мира. «И как Моисей вознес змея в пустыне, так должно вознесену быть сыну человеческому, дабы всякий верующий в него не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо так возлюбил бог мир, что отдал сына своего единородного». Лишь этот сын «есть от бога, он видел отца». Поэтому он и говорит слушающему в храме: «И знаете меня и не знаете, откуда я, и я — пришел не сам от себя, но истинен пославший меня, которого вы не знаете». И если этот бог идет на смерть подобно Серапису, Аттису или Адонису, то в отличие от них он сам идет на смерть для дела искупления. «Потому любит меня отец, — говорит он, — что я отдаю жизнь мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у меня, но я сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее». (Евангелие от Матфея, гл.И, ст. 27; гл.16, ст. 27 и 28; гл.17, ст. 5; гл.25, ст. 31; гл.26, ст. 54; гл.28, ст. 18; от Марка, гл.1, ст. 11; гл. '2, ст. 28; гл.12, ст. 6; гл.14, ст. 62; гл.16, ст. 19; от Луки, гл.Б, ст. 5; гл.9, ст. 35; гл.10, ст. 22; гл.22, ст. 70; от Иоанна, гл.1, ст. 1-4, 14, 17, 18; гл.3, ст. 34, 35;. гл.15, ст. 17, 22; гл.8, ст. 58; гл.10, ст. 30; гл.12, ст. 28; гл.1, ст. 29, 32, 41; гл.3, ст. 14-19; гл.4, сг. 26; гл.6, ст. 29, 33, 35, 46, 51-58; гл.7, ст. 28, 29, 39; гл.8, ст. 23, 51; гл.10, ст. 9, 14, 18; гл.15, ст. 4, 5. Ср. Гарна к, Сущность христианства, в сборнике «Раннее христианство», Спб., стр.97-100.)
Относительно своей природы сын божий не раз говорит: «Прежде нежели был Авраам, я еемь». И в другом месте: «Я и отец одно». Такой мистический характер слова, или логоса, в которое превратился первоначальный Мессия, требует и особого мистического способа общения. Первоначальная и грубая в своей реальности революция заменяется духовным, утонченным способом, находящим свои пути через последнюю трапезу Иисуса с его учениками перед смертью. Когда идет речь о так называемом учреждении евхаристии, то у синоптиков мы находим еще весьма скромные выражения. У Марка сказано: «Когда они ели, Иисус, взяв хлеб, благословил, преломил, дал им и сказал: «Приимите, ядите, сие есть тело мое». И, взяв чашу, благословил, подал им, и пили из нее все. И сказал им: «Сие есть кровь моя нового завета, за многих изливаемая». У Матфея к этому прибавлено: «Во оставление грехов». У Луки дальнейшая прибавка — обращение к ученикам: «Сие творите в мое воспоминание». В этих положениях уже есть начало магического действия, поскольку можно прийти к отожествлению хлеба и тела божия, вина и его крови. Полное развитие, однако, все это находит у Иоанна, где прямо говорится: «Отец мой дает вам истинный хлеб с небес, ибо хлеб божий есть тот, который исходит с небес и дает жизнь миру… Я есмь хлеб жизни, приходящий ко мне не будет алкать и верующий в меня не будет жаждать никогда… Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек, хлеб же, который я дам, есть плоть моя, которую я отдам за жизнь мира… Ядущий мою плоть и пьющий мою кровь имеет жизнь вечную, и я воскрешу его в последний день… Ядущий мою плоть и пьющий мою кровь пребывает во мне, и я в нем. Как я живу отцом, так и ядущий меня жить будет мною». (Евангелие от Матфея, гл.26, ст. 26-29; от Марка, гл.14, ст. 22-24; от Луки, гл.22, ст. 19, 20; от Иоанна, гл.6, ст. 33, 35, 51, 54, 56, 57.)
Так реальность превращена в мистику и магию. Действительные предметы становятся символикой и за собой скрывают вторую жизнь. Жизнь вечная и связанное с ней блаженство приобретаются не какими–либо делами или даже верой, но исключительно при помощи магического обряда, где совершаются- таинственные превращения. То, что у стоиков достигалось путем мышления и постижения вечного разума, здесь дается путем волшебства, причем за материальной едой и питьем непосредственно следует духовное, мистическое слияние логоса и верующего, а через логос с самим богом–отцом. Неудивительно после этого, что и само царство божие получает новый характер. Он уже обозначается у синоптиков, поскольку там идет речь о постепенном наступлении или пришествии царства божия, без каких–либо внешних доказательств путем научения, поучения и духовного восприятия его. Когда мы читаем у синоптиков различные притчи, где царство небесное уподобляется то семени, упавшему на землю от руки сеятеля, то зерну горчичному, то сокровищу, скрытому па поле, то купцу, ищущему хороших жемчужин, то неводу, закинутому в море за рыбой, то царю, устроившему брачный пир и приглашающему гостей, или царю, желающему сосчитаться с рабами своими, и т. п., то совершенно ясно, что дело идет не о пришествии царства божия при помощи того всеобщего воскресения, которое ожидается после пришествия Мессии, но о его уже земном начале задолго до небесного блаженства, путем определенного общения с божеством и приобретения здесь, на земле, не только шансов на загробное блаженство, но и определенных духовных и божественных сил, понемногу и постепенно уже здесь, на земле, приносящих известные дары этого царства. Так, с одной стороны, обещанное блаженство переносится на небеса и уходит в загробный мир, в какую–то вторую жизнь, а с другой — уже здесь, на земле, дополняет наше земное существование и становится источником магического улучшения, озарения и пополнения земного существования. (Евангелие от Матфея, гл.13; гл.22, ст. 1-15; от Марка, гл.4, ст. 1-20, 30, 33; от Луки, гл.13, ст. 18-22.)
Совершенно мистический характер принимает царство небесное у Иоанна. Тут прямо уже говорится о втором рождении «от воды и духа». Для того, чтоб войти в царство небесное, нужно пить воду, которую дает божество, ибо она течет «в жизнь вечную». Непосредственно всякий слушающий учение логоса и верующий в него переходит «от смерти к жизни», сам логос делается «путем, истиной и жизнью». И окончательно царство божие становится «не от мира сего»… Этим заканчивается процесс, который непосредственно вливается в учение о церкви, ее понимания как мистического тела христова, а вместе с тем приводит и к реальному запросу: мистическое царство божие нуждается в посредниках, снабженных блатодатью, которые могли бы взять на себя необходимые магические действия. Лишь при их помощи обеспечивается и загробное блаженство, и причастность к царству божию здесь же на земле, а следовательно, получение здесь, сейчас каждым верующим необходимой магической помощи не только в реальном чуде, но в таинственном^ исцелении души, в ее очищении от греха, а следовательно, в укреплении тяжелых условий жизни. Такое царство божие немыслимо без церкви, и она утверждается известными словами, обращенными к Петру: «Ты Петр, и на сем камне я создам церковь мою, и врата ада не одолеют ее; я дам тебе ключи царства небесного, и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах». Именно своих непосредственных учеников снабдил логос особыми благодатными средствами. Им послан дух святой, им дана власть творить чудеса: «исцелять от болезней и изгонять бесов» или, как сказано в другом месте: «больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте». Им одним известна подлинная истина и слово божие, на них лежит обязанность проповеди, учения и совершения магической евхаристии, или причастия. (Евангелие от Иоанна, гл.3, ст. 5, 7, 13; гл.4, ст. 14; гл.. 5, ст. 24; гл.14, ст. 2-6; гл.17, ст. 3, 26; гл.18, ст. 36; от Матфея, гл.16, ст. 17-19; гл.18, ст. 20; гл.10, ст. 8; от Марка, гл.3, ст1. 15; от Луки, гл.9, ст. 1, 2.)
§ 64. Религия непротивления. Переработка всех основных идей еврейского мессианства в духе евангелия Павла и мистики Иоанна оправдала целиком то новое поведение, которое было выработано на практике общинами христиан. И в основу их поведения легло прежде всего непротивление и любовь. Примером тут явился изображенный в Евангелиях Иисус, который необычайно кротко отнесся к пленению и казни его предполагаемого предшественника Иоанна Крестителя. В нагорной проповеди Иисус обещал блаженство всем, кого будут поносить и гнать и всячески неправедно злословить за него: «радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах». Проповедуется примирение с соперником во что бы то ни стало, отказ от всякого гнева и его выражения. Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку свою, обрати к нему и другую, и кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду, и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два». Больше того. Говорится: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Только в кротости и смирении сердца можно обрести «покой душам нашим». В особенности же Иисус против всякого применения силы, и особенно вооруженной: «Ибо все взявшие меч мечом погибнут». Не силой, но «терпением вашим спасайте души ваши». И характернее всего, что эта проповедь Евангелия прямо противопоставлена ужасающим картинам кровопролития и разрушения, грозящим Иерусалиму, и гибели массы невинных людей, которые должны были умереть страшной смертью во время войн, предшествующих разрушению Иерусалима и его окончательному истреблению. Само собой, эти пророчества были внесены в Евангелия задним числом. Но замечательно, что евангелисты совершенно не заметили чудовищного противоречия между кровавой баней, угрожающей городу и храму, и призывали благословлять проклинающих, молиться за обижающих, любить врагов, благотворить ненавидящих нас… (Евангелие от Матфея, гл.4, ст. 12; гл.5, ст. 1-12, 21-27, 39-44; гл.11, ст. 29; гл.12, ст. 19, 20; ;гл. 18, ст. 21; гл.26, ст. 51; от Луки, гл.6, ст. 27, 28-31, 35; гл.21, ст. 9.)
За провозглашением политического и социального мира последовало изменение фронта и по отношению к социальному неравенству. Евангелия все же не пошли так далеко, как это наметил апостол Павел. От решительной и явной замены коммунизма милостыней богатых они уклонились. Правда, и в Евангелиях имеются сомнительные места. Не раз в качестве общепринятой истины говорится в них, что «кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет». Или иначе: «Всякому имеющему дано будет, а у неимеющего отнимется и то, что имеет». Не меньше сомнений внушает и то обстоятельство, что в многочисленных притчах сплошь и рядом без всякого осуждения фигурируют в качестве символов для царства небесного всевозможные цари, рабовладельцы, собственники виноградников, богатые люди, даже ростовщики. Казалось бы, все эти поучительные рассказы о «верных и благоразумных домоправителях», о раздаче разных «талантов», взысканиях с нерадивых рабов не очень–то поучительны для людей, принципиально осуждающих богатство. Примеры ростовщических сделок, где за ссуду полагается возвращение ее хозяину вдвойне и даже в десять раз, также несколько рискованы для людей, отрицающих всякое «любостяжание». Еще хуже, что в некоторых притчах рекомендуется своего рода мошенничество и обман. Такова притча об управителе одного богатого человека, который при помощи фальшивых расписок скрыл свою растрату и в конце концов получил благодарность. Заключение этой притчи совершенно в духе самого злостного приобретательства. Говорит здесь Христос: «Приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечной обители». Однако все это еще не дает прямого оправдания богатству, хотя здесь устанавливаются уже специальные обязанности богатых, заключающиеся в том, что они должны звать на пир нищих, увечных, хромых, слепых, «давать милостыню». Лишнее говорить, что все указанные положения красуются в Евангелиях тз полном противоречии с предложением имущим раздать все свое имущество. Впрочем, для богатых спасение все же возможно, ибо, как сказал Иисус, «невозможное человекам возможно богу». (Евангелие от Матфея, гл.13, ст. 12; гл.21, ст. 33; от Марка, гл.4, ст. 23; от Луки, гл.. 12, ст. 13, 15, 21, 33, 34; гл.14, ст. 13; гл.16, ст. 13, 26, 27; гл.19, ст. 15-23, 26.)
Новая установка Евангелий выражается не в оправдании богатства, а в полном повороте от коммунизма к нищенству. Здесь мы находим полное противоречие тенденциям Павла, который в духе воззрений городского мещанства стоит за мелкую «трудовую» собственность. Ибо нищенство, само собой разумеется, мыслимо лишь в одном смысле: при наличности имущих, на долю коих выпадает прокорм и содержание нищих. В этом отношении очень хорошо сошлись первоначальные заповеди об отказе от имущества и от связанного с приобретением его труда, ненужного в эпоху революционной борьбы, и последующая проповедь религиозного тунеядства, дававшего возможность ничего не делающим сынам царствия пропитаться на чужой счет. Апологии нищенства, этого зародыша последующего бродячего монашества, в Евангелиях отведено очень много места. Отметим лишь некоторые, наиболее важные положения. Среди них выделяется полный отказ от какого бы то ни было труда и заботы о материальных благах. В подтверждение этого указывается абсолютно не подходящий пример «птиц небесных», «ворон», которые «не сеют, ни жнут, не собирают в житницу». Как известно, птицы весьма много трудятся над добыванием пищи. Здесь, однако, этот пример должен научить людей «не заботиться для души вашей, что вам есть и что· лить, ни для тела вашего — во что одеться». Другой пример в том же духе. Это «полевые лилии», которые «растут», но тем не менее «не трудятся, не прядут». Отсюда вывод: «Не заботьтесь и не говорите — что нам есть или что пить или во что одеться». Примером здесь должно быть положение сына человеческого, который «не имеет, где преклонить голову», в то время как «лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда». Так что птицы в конце концов, по крайней мере, работают над своими гнездами. Своим ученикам Христос точно так же не велит брать на дорогу «ни двух одежд, ни обуви, ни посоха».
Надежда тут вся на то, что «всякий просящий получает и ищущий находит и стучащему отворят», и, несомненно, никто вместо хлеба не подаст камень, змею вместо рыбы, скорпиона вместо яйца. Т. е., другими словами, расчет на имущих, которые всегда подадут нищему на пропитание. (Евангелие от Матфея, гл.6, ст. 25-34; гл.8, ст. 20, 32; гл.10, ст. 10; гл.11, ст. 28; от Луки, гл.6, ст. 20-24; гл.9, ст. 3, 4; гл.10, ст. 4; гл.11, ст. 11-13; гл.12, ст. 6, 22, 24, 27, 29. Ср. Гарна к, Сущность христианства, в сборнике «Раннее христианство», Спб., 76-77, 82-83.)
Значение нищенства в древнем классовом обществе чрезвычайно велико. Как я уже выяснил в другом месте, нищенство при древних условиях хозяйства есть не только своеобразный институт социального обеспечения, при помощи которого состоятельные классы общества кое–как смягчают особенно острую нужду трудящихся и тем защищают себя ст нежелательных эксцессов. Нищенство имеет и другое значение. Это — среда, куда сливаются не только наиболее слабые «труждающйеся и обремененные» из народных низов, но и всяческие отбросы господствующих классов. Таким образом, получается — правда, в несоразмерной пропорции — о б ъ единение богатых и бедных на почве отречения от материального мира и единство в смирении, терпении, самоотречении и вообще «в духе». Этим как бы парализуется классовый порядок: он оказывается необходимым лишь для грешных, святые же путем отречения от земной персти, плоти и мира находят приют, где нет богатых и бедных, но где торжествует дух и нищета. С этим вместе нищенство приобретает громадную роль идеологического характера. Оно на своем примере показывает, что вне греховного мира встречаются богатые и бедные, что, отбросив материальную заботу, можно уйти от классового гнета и борьбы, что вся суть не в борьбе за лучшие материальные условия, а в спасении души, которое одно приводит к разрешению всех социальных бед и напастей. Этим путем нищенство, будучи болезненным гноем классового общества, в то же время становится лекарством, смягчающим самое страшное его проклятие — классовую ненависть и борьбу. Само собой разумеется, что имущие всех стран и народов охотно предпочитают милостыню экспроприации их богатств и таким путем приобретают не только спокойствие среди своих сокровищ, но и ореол благодетелей, которым за добрые дела может быть открыто царство небесное. По старинной поговорке, так становятся и волки сыты и овцы целы. (Ср. нищенство в системе Корана и буддизма Рейснер, Идеологии Востока, ст. 164-166, 243-345.)
Отношение к государству в Евангелиях занимает также срединную позицию. Мы не найдем здесь резких формул Павла и Петра. С другой стороны, проповедь непротивления уже достаточно обеспечивала послушание и покорность верующих христиан. И хотя сам Иисус, по преданию, отказался принять от дьявола «все царства мира и славу их», но он отнюдь не проклял светской власти. Нельзя сказать, чтобы в Евангелиях не было понимания ее сущности. Здесь признается и единство государства, так как «всякое царство, разделившееся в самом себе, опустеет». Указывается и начало власти, так как в государстве «князья народов господствуют над ними и вельможи властвуют ими». Но Евангелия придерживаются здесь с системы невмешательства и политического абсентеизма, что особенно характерно для эпохи, последовавшей за разрушением Иерусалима. Общеизвестны искушения Христа со стороны фарисеев, когда он дает окончательный ответ: «Отдавайте кесарево кесарю, а божие богу». Этой формулой по существу и исчерпывается политическая премудрость Евангелий. К ней присоединяется еще требование отказа от обращения к государственному суду по принципу: «Не судите да не судимы будете', ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какою мерою меряете, такой и вам будут мерить». Это не обозначает однако отказа от суда целиком, но лишь замену его судом церкви: «Если не послушает тебя брат твой, а затем двух или трех свидетелей, то скажи церкви, а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь». Это не совсем согласно с заповедью непротивления, но очевидно, такой суд допустим лишь среди верующих. Вывод здесь: «Бог ли не защитит избранных своих, вопиющих к нему день и ночь, хотя и медлит защищать их». (Евангелие от Матфея, гл.4, ст. 8-10; гл.12, ст. 25; гл.20, ст. 25; гл.24, ст. 17-21 ; от Марка, гл.3, ст. 24; гл.10, ст. 42; гл.12, ст. 14, 15-17; от Луки, гл.4, ст. 6; гл.20, ст. 22: от Матфея, гл.7, ст. 1, 2, 12; гл.18, ст. 15-18; от Луки, гл.6, ст. 37; гл.12, ст. 58. Ср. Гарнак, Сущность христианства, стр.78-79.)
Приятие государственной власти сопровождалось в Евангелиях отказом и от первоначальной узости и национальной нетерпимости. В этом отношении Евангелия последовали за учением Павла. Спасутся ввиду этого уже не одни иудеи, но «многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в царстве небесном». «Во всех народах будет проповедано Евангелие», или, как сказано в другом месте, оно «будет проповедано… в целом мире». Ибо «настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться отцу в духе и истине; ибо таких поклонников отец ищет себе». (Евангелие от Матфея, гл.8, ст. 11; от Марка, гл.13, ст. 10; гл.14, ст. 9; от Иоанна, гл.4, ст» 23.)
§ 65. Церковь бедняков. Если бы христианство ограничилось лишь религиозным учением, оно было бы, несомненно, затеряно среди массы подобных же религиозных учений, которые возникали преимущественно на восточных окраинах Римской империи, в Африке и в Азии. Но уже в приведенных текстах видно важное социальное значение этой религии. Она не была лишь религией нищих и бедных, хотя и должна была обслуживать их классовые интересы. Но точно так же она не была религией имущих и богатых, хотя для них она открывала возможность искупления и спасения. Важно то, что она в своей и евангельской формулировке была уже способом примирения различных классовых групп и организовала его при помощи определенного экономического аппарата. В этом смысле христианство выработалось в первые века своего существования в своего рода «общеклассовую» или «междуклассовую» организацию, ставящую своей целью обеспечение прежде всего интересов тех, кто мог особенно сильно пострадать в случае социальной революции. Весьма характерно, что это учение выросло на стремлениях одного класса, а именно «труждающихся и обремененных». Путем отхода от восстания против имущих оно постепенно стремилось к мирному использованию имущих и мирной их эксплуатации. Это своего рода замена социальной революции социальными реформами, причем вся прежняя революционная идеология, как она еще выразилась в Апокалипсисе и части Евангелия, послужила средством притяжения народных масс и привлечения их на путь социальной реформы под знаменем христианской общины. Конечно, нельзя говорить, будто христианство в своем сложившемся виде есть религия бедняков, нищих и рабов, как это принято утверждать в некоторых кругах. Но, с другой стороны, это не есть идеология неприкрытой и наглой эксплуатации бедных богачами. Христианство здесь избирает путь соглашения и примирения интересов, ведущий непосредственно к созданию власти, стоящий уже целиком на страже собственности и классового гнета.
Поэтому никоим образом нельзя отрицать, что христианство прежде всего стояло на основе организации пролетарских и бедняцких масс. Враги христиан совершенно объективно подтверждали, что именно такие массы составляли ядро и преобладающую часть христианских общин. В диалогах Фронтона, современника Марка Аврелия Антонина, правильно характеризуется христианская масса, «большая часть которой переживает бедность, страдает от голода и холода, обременена тяжким трудом». Эти люди, «полунагие», «всегда бледные и запуганные», справедливо заслужили наименование «нищих». Лукиан, другой писатель того же времени, в своей повести о христианском пророке, Перегрине–Протее, точно так же именует этих христиан «бедными людьми». Изобличатель христианства Цельс подобным же образом говорит, что христиане призывали на свои таинства преимущественно подонки общества: «Каждый грешник, каждый невежда, каждый нищий духом, одним словом, все ничтожные люди, приидите, ибо вам принадлежит царство божие». Или, как говорит он в другом месте, к христианам идут «невежды, ограниченные и необразованные люди, доверчивые простаки». Поэтому они привлекают к себе «негодяев, грубых и необразованных людей, рабов, нищих, старух и детей». В «Пастыре» Ерма, римского пророка, которого одно время в церкви ставили очень высоко, мы видим, что главный состав ее образовывали бедняки, несвободные и вольноотпущенники. Одной из ранних сект является иудео–христианская секта евионитов, названная так именно потому, что к ней принадлежали бедняки, которые строго хранили первоначальные учения христианства. Такого же характера были и назареи, стоявшие на почве евангельского изречения: «блаженны бедные». В великой церкви, как она складывалась постепенно, бедняки не шли так далеко, как иудействующие христиане, но все же именно они составляли ее подавляющее большинство. Поэтому совершенно правильно говорит Энгельс, что первые христиане принадлежали «к самым низшим слоям народа»: «в городах — из разорившихся свободных людей., принадлежащих к различным слоям народа… из вольноотпущенников и особенно из рабов, в латифундиях Италии, Сицилии и Африки — из рабов; в сельских округах провинций — из мелких крестьян, все более попадавших в долговое рабство». И помимо христианства «не было абсолютно никакого общего пути к освобождению всех этих элементов». (Спасский, Эллинизм и христианство, Сергиев–посад, 1913 г., стр.27-30. Рожицы и, Раннее христианство в освещении его современников, Москва, 1926 г., стр.88-91, 92, 94-96. Юлихер, Религия Иисуса и начало христианства, сборник «Раннее христианство», стр.210-211. Д гашен, История древней церкви, Москва, 1912 г., стр.82-85. Энгельс, К истории первоначального христианства, стр.17-19.).
Для массы бедняков, составляющих христианские общины, обращение к новой вере несло очень много важных преимуществ. И прежде всего — в материальном отпошении. Историки христианства единогласно свидетельствуют о широко организованной благотворительности внутри церкви. «Только в одном отношении, — говорит Гарнак, — христианство высоко поднималось над уровнем окружающей среды: это дух единения общины и ее забота о слабых и нищих, о вдовых и сирых. Каждая община представляла собой специальное учреждение для такого попечения». И это подтверждают другие исследователи. «Важнейшая заслуга общин состояла в организации христианской благотворительности. Если прежде это дело всецело было предоставлено доброй воле, то теперь, с упрочением общинной организации, благотворительность, по крайней мере в большинстве случаев, стала делом общинным». Согласно принятым правилам, имущие обязаны были регулярными взносами. «Члены сельских общин должны были отдавать пророкам начатки от произведений точила и гумна, от быков и овец; они должны были также отдавать начаток при печении хлеба, как и при вскрытии сосудов с вином или маслом; а равно от серебра, одежд и другого имущества». Эти средства идут на содержание странствующих учителей, должностных лиц, но главным образом для бедных, заключенных, больных и нуждающихся. Частной благотворительности предоставляется действовать сверх этого. Масса ценит то, что «христианство приносит плоды». «Кто разумеет делать добро и не делает, тому грех». «Если вы соучастники в бессмертном, то насколько же больше в смертных вещах». Тому, кто дает, нечего смущаться, если получающий окажется недостойным. «Запотела милостыня в руках твоих прежде чем ты знал, кому даешь». «Пост сильнее молитвы, милостыня больше того и другого». «Милостыня искупает грех». Такое распространение милостыни было далеко не добровольным. Церковная беднота очень настойчиво следила за поведением богатых и принимала иногда энергичные меры, чтобы заставить их жертвовать в пользу «святых». И если был покинут первоначальный коммунизм, то уже «апостолы принуждены были напрягать всю свою изобретательность, чтобы иметь возможность раздавать массе хлеб для укрепления ее преданности вере». С другой стороны, само собой, «богатые верующие тяготились вечной обузой прикармливания «святых» и не стесняясь протестовали против их непрерывных требований». (Гарнак, Церковь и государство, в сборнике «Раннее христианство», стр.259. Добшюц, Древнейшие христианские общины, стр.429-432, 443, 446, 459, 465. Лафарг, На капиталистической каторге, Москва, 1922 г., стр.151-152.).
Поскольку благотворительность была заменой коммунистического царства божия, постольку же нашли компромиссное удовлетворение и другие требования христианской массы. Как мы уже знаем, рабовладение осталось. Социальное неравенство продолжало существовать. Окончательного освобождения не произошло. Но тем более было необходимо найти какой–то средний путь и несмотря на фактическое неравенство обосновать равенство. Способ, при помощи которого это было сделано, очень прост. С одной стороны, принципиально провозглашалось полное равенство людей. Григорий Назианский прямо указывает на «первоначальное равенство» людей. Отсюда делаются и соответственные выводы насчет общего владения, причем указывается на то, что «солнце восходит одинаково для всех, дождь падает для богатых и бедных, общее для всех чередование дня и ночи, общий дар — здоровье, общий предел жизни, общая мера и красота тела, общая сила чувств». Но тут же делается необходимая оговорка: «Золото и излюбленные прозрачные камни, и эта мягкая, и ненужная одежда, и возбуждающие и помрачающие ум яства, и излишнее богатства» — все это «суета» и «предмет тщеславия». Поэтому когда проводится равенство, то оно понимается исключительно в смысле «духовного». По словам Лактанция, действительно «бог, который создает людей и влагает в них душу живу, желал, чтобы все были на одинаковом положении, т. е. равны. Он дал всем те же условия жизни, всех сотворил для мудрости, всем обетовал бессмертие; никто не исключен от его небесных благодеяний». Но отсюда отнюдь не следует, что это равенство должно упразднить рабство и социальное неравенство. Не перед людьми, но лишь перед богом «никто ни раб, ни господин». «Ибо если он всем отец, то по равному праву мы все его дети. У бога никто не беден, за исключением того, кто беден справедливостью, никто не богат, за исключением того, кто богат добродетелями». (Зейпель, Хозяйственно–этические взгляды отцов церкви, М., 1913 г., стр.90, 93, 94. Макс Беер, Всеобщая история социализма, стр.102-103.) Такое равенство резко отличается даже от равенства, провозглашенного в кинической философии, где одним из догматов истинно нравственного поведения было отрицание не только всех культурных благ, но также социального неравенства и государственной тирании. (Редкин, Из лекций по истории философии права в связи с историей философии вообще, т. III, стр.188-191, 194, 199, 200.).
Провозглашенное христианством равенство не всегда понималось первоначальными членами общины в качестве «духовного». Вот почему древние писатели, современники христианства, постоянно жалуются на совершенно непонятную для тогдашнего общества дерзость и наглость христиан. Последние совершенно не считались с существовавшими правилами приличного поведения и соблюдения какого бы то было ранга. И как раз эти свойства они проявляют и в самой своей проповеди. Как свидетельствует Цельс о христианах, «чесальщики шерсти, сапожники, сукновалы, самые последние невежды, лишенные какого бы то ни было образования, все эти безумцы, не ведающие что говорят, потерявшие разум в диких видениях, не знающие истинного добра и не умеющие его творить», выдают себя за единственно заслуживающих доверия и утверждают, что «только они одни, проповедники, хорошо знают правила мудрой жизни, и все «должны последовать за ними, чтобы найти свое счастье и счастье своего дома». Неудивительно после этого, что в составе христианской общины эти люди, ставившие себя вне ее выше любого языческого мудреца, внутри церкви считали себя совершенно равными в «духе». И если не фактически, то принципиально «в боге» все становились «равными» — и раб, и патриций, и всадник, и поденщик, и римский гражданин, и любой варвар. Это равенство является простым выводом из полного отделения небесного порядка от земного и церковного от государственного. Таким образом, христиане ведут как бы два отдельных существования: в мире они подчиняются существующим делениям и различениям, там они превращаются в полноправных и неполноправных, свободных и несвободных, зависимых и независимых, но здесь, в рамках церкви, они встречаются все как равные, одинаково способные занять то или иное место в теле христовом. Раб там может стать епископом здесь. (Рожицын, Раннее христианство в освещении его современников, стр.88-89. Добшюц. Древнейшие христианские общины, стр.465. Пельман, Ранний христианский коммунизм, Казань, 1920 г., стр.15-16.)
И вполне понятно, что среди христианских масс должно было развиться и учение о действительном равенстве как о воплощении справедливости. Такая проповедь была невыгодна входившим в состав христианства имущим, и поэтому она оказалась достоянием лишь одного из сектантских течений, а именно — карпократов; согласно ему, грех пришел на землю вследствие того, что человеческие души, бывшие у бога–отца, упали в материю и должны быть освобождены от нее. В этом им оказывает великую помощь Иисус, сын Иосифа, который восторжествовал над злым началом и вознесся к отцу. Так слагается противоположность между земным грехом и божественной справедливостью. Устранение старого закона есть путь к установлению божеской справедливости, она же основана на равенстве и общиности. .Общими являются небо и земля, ночь и день. В равной степени дает бог дары сотнца всем, кто может видеть, так как бог не делает различия между мужчиной и женщиной, богатым и бедным, мудрым и глупым, свободным и рабом. Всем живым существам дано сообща пользоваться солнцем, добрым так же, как злым. И как никто не может иметь больше или меньше солнечного света, чем другой, так же должно быть со всеми вещами и пользованием ими. Так должно быть и с пищей и с рождением детей. Бог подарил в равной степени всем свои блага. Но на земле царствует грех. «Ибо что здесь общего у тех, кто не имеет ни земли, ни имущества, ни семьи. Общими для всех создал бог виноградные лозы, которые не отвергают от себя ни воробья ни вора, и так же поступает хлеб на поле и другие растения. Нарушение начал общности и равенства породили воровство продуктов и скота». Но рожденные для общности отрицают это начало своего происхождения… Нелепо и смешно слово моисеева законодательства, запрещающее пожелать чего–нибудь ближнего твоего. Сам бог внушил нам эти желания… Наиболее смешной является заповедь — не пожелай жены ближнего твоего, так как этим путем женщина унижается до положения частного имущества… Так учил Эпифан, сын Карпократа, основоположника секты. Но в церкви это учение могло получить лишь то выражение, с которым мы познакомились выше. Христианское равенство свелось лишь к равенству крещенных в использовании даров благодати и спасения. Никакого имущественного равенства более не было. (Дюшен, История древней церкви, т. I, стр.115-116. D. Adler, Geschichte des Sozialismus und Kommunismus, T. I, Leipz., 1923, 77-80.)
Но это нисколько не помешало созданию особого христианского «социализма»: «Бог предназначил род наш для общности… Все — общее, и богатые не должны стремиться иметь больше, ибо бог дал нам право пользования, но в пределах необходимого, и определил, чтобы пользование было общим. Неуместно, чтоб один жил в избытке, когда многие нуждаются». Так учил Климент Александрийский. Подобным же образом выражался и Киприан: «Ибо все, что принадлежит богу, находится в нашем общем пользовании, и никто не исключается от его даров и милостей, дабы весь род человеческий в равной степени пользовался его благостью и щедростью». Тертуллиан видел такую общность в современной ему церкви: «Мы, которые роднимся друг с другом духом и душой, нисколько не колеблемся относительно общности вещей. У нас все нераздельное, за исключением жен». И с этой точки зрения языческое общество представляется святым отцам воплощением несправедливости. «Источником всех зол была алчность, — говорит Лактанций. — Ибо имевшие какой–либо приток не только не давали участвовать в нем другим, но похищали чужое добро, все обращая в личную наживу, и то, над чем прежде даже, отдельные лица работали для потребления многих людей, скоплялось в домах немногих. Ибо с целью поработить остальных они начали похищать и собирать предметы первой необходимости и хранить их под крепкими запорами, чтоб сделать небесные милости своими». «Ни римляне, ни греки, — говорит он в другом сочинении, — не могли сохранить справедливость, ибо люди у них были разрознены многими ступенями, от бедных до богатых, от людей низкого звания до власть имущих, наконец от частных лиц до державного царского достоинства. Ибо где не все равны, нет равенства; а неравенство исключает справедливость, вся сила которой в том, Что она делает равными тех, кто вошел в эту жизнь на равных началах», «Ибо бог, который создает людей и влагает в них душу живу, желал, чтобы все были на одинаковом положении, т. е. равны». «Бог дал землю всем сообща, чтобы вести совместную жизнь, а не для того, чтобы хищная и неистовая жадность забрала рее себе, и кто–либо терпел недостаток в том, что рождается для всех». (Зейтель, Хозяйственно–этические взгляды отцов церкви, Москва, 1913 г., стр.85-91.)
§ 66. Церковь богатых. Христианский социализм, основанный исключительно на благотворительности одних и получении милостыни со стороны других, конечно, нисколько не препятствует наличию частной собственности, но даже укрепляет ее нравственным и религиозным освещением. Отцы церкви отнюдь не скрывали от себя, что происхождение богатства весьма греховно. Как выражался еще Василий Великий, богатые, «захватывая общее добро, делают его своей собственностью путем захвата. Если бы каждый брал по мере своих потребностей и оставлял излишнее нуждающемуся, то никто не был бы богатым, никто — бедным». Мирское общество целиком построено на поглощении слабого сильным: «большая часть рыб пожирают друг друга, и меньшая рыба служит пищей большей. И когда рыба, одолевшая меньшую, становится жертвой другой, то обе попадают в один и тот же желудок последней… Чем разнится от этой последней рыбы тот, который в своей прожорливой алчности богатства поглощает слабых в ненасытных карманах своей жадности». Но само по себе имущество и собственность не есть нечто непременно ведущее к погибели. Как выражается Ориген: «То, что мы честно и благовидным образом получаем, как то: сладкие плоды и хлеб, укрепляющий сердце человека, и сладкий виноград, и вино, радующее сердце человека, мы получаем от бога и его провидения». И хотя, по выражению Ерма, «богатые с трудом присоединяются к слугам бога, боясь, чтобы те не попросили у них чего–нибудь», однако же само по себе «имущество» не есть нечто греховное, «ибо — по словам Климента Александрийского, — -имущество есть то, что приобрел, а состояние то, что полезно и уготовлено богом на пользование людей… Поэтому удаляйте от себя лучше не имущество ваше, а страсти души, не допускающие лучшего пользования своим имением». Разделять праведных и грешных по признаку богатства не соответствует истине. Недаром говорил Иероним, что «богатому не вредит богатство, если он хорошо пользуется им, а бедность бедного не делает достойным похвалы, если он, будучи и в нищете, не избегает греха». То же имеем мы у Амвросия: «Не всякая бедность свята, а богатство преступно». «Не все бедные блаженны, ибо бедность сама по себе безразлична; бедные могут быть и хорошими и дурными». В IV веке вселенским собором было запрещено лжеучение Евстафиана, которое гласило, что будто бы «верующие богатые, которые не отказываются от всего, чем владеют, не имеют надежды у бога». (Зейпель. Хозяйственно–этические взгляды отцов церкви, стр.47-52, 56, 57-62, 202 и сл.).
Такое воззрение на богатство и собственность вполне естественно у соглашательского социализма вообще и христианского в частности. И если «всякая собственность, по словам Климента, существует ради погребления», то без собственности богатых никак не могут просуществовать бедняки., получающие свое содержание, или, во всяком случае, часть его, из кармана богатых милостивцев. Такая «социалистическая» страховка богатства делает честь классовому чутыо отцов церкви и уже одна должна была примирить с церковью группу имущих. В конце концов выгоднее давать милостыню, но сохранить крупную собственность, нежели потерять ее при возможных переворотах и революции. Но, конечно, в деле спасения есть и другие пути. История религий показывает нам, что милостыня, особенно в крупных размерах, не всегда была приемлема для состоятельных кругов. И даже в моменты тяжелых экономических кризисов и таких переломов, как крушение античного мира, имущие и собственники не могли не искать более дешевых средств спасения. А таковые, как показывает мировая история, имеются на самом деле. Как никак — спасение в церкви есть не только нечто принуждающее к соприкосновению с беднотой, но и требующее каких–то коллективных настроений. Индивидуалистически настроенный богач желает не только дешевизны в деле своего спасения, но и некоторой отдаленности от спасающих коллективов. Ему всегда ближе путь личной аскезы, не только освобождающей его от неприятного присутствия общины с ее беднотой, но и дающей ему возможность самому лично направлять и регулировать дело спасения. Этим устанавливается как бы непосредственное отношение между личностью и божеством, и при первой возможности богатые классы общества становятся на этот путь. Личная аскеза и спасение в индийских религиях Санкьи, последующая механика личного спасения у протестантов дают полную аналогию аскетическому движению у первых христиан. Монашество здесь явилось позднейшим наслоением. Но первоначальная форма дает нам состоятельного человека, лично сокращающего по возможности свои потребности, но вместе с тем сохраняющего в неприкосновенности свое имущество. Недаром аскетизм исторически сплошь и рядом связывается с интенсивным накоплением крупных состояний.
Вот почему среди состоятельных классов христиан пользовалась большой популярностью гностическая философия и догма. Она строит религию по схеме, наиболее выгодной для богатых. Здесь дело сводится к освобождению божественной части души или заключенной в ней частицы божества от плоти и связанного с нею греха. Такой дуализм и резкое противоположение духа и плоти на первый взгляд представляется чистейшим идеализмом. По этой теории, мы имеем в качестве высшего божества доброго бога, который, однако, не принимает никакого непосредственного участия в сотворении мира. Такой бог — неизреченное существо и высшая мысль или, по другой теории, первосущий отец, глубина нерожденна я, — -производит из себя целый ряд других божественных существ, эонов, ибо «единый жаждет объектов для своей любви» и вместе с ними образует плерому, или полноту божественного величия. От доброго бога и его супружества с Софией, или премудростью рождается нус, или ум, в качестве первородного сына. Но от премудрости, вследствие ее беззаконного желания и неудовлетворенной страсти познать таинственную глубину отца, происходит и грешная похоть, или а ха мот, которая извергается из плеромы. В дальнейшем своем существовании ахамот из трех субстанций — материальной, психической и высшей, духовной, или «пневматической», — творит низшего бога, или демиурга, создателя и творца, который и объединяет во вселенной материю и дух. В результате перед нами библейское божество, которое не подозревает о существовании высшего бога и стремится в своей слепоте воспроизвести плерому в плотском виде. Среди живых существ одни — хилики — рождены для бесконечного ничто, совершенно глухи к истине и познанию, обречены на смерть. Выше их стоит класс психи ков, носителей веры и добрых дел. Из них образуется масса людей церковно и религиозно благочестивых. Они достигают вечной жизни на краю плеромы. Только особый разряд пневматиков дает нам людей, рожденных для постижения мудрости и восхождения к высшим областям плеромы. Но это совершается лишь при помощи нисхождения па землю одного из эонов — Иисуса, совершившего дело искупления. Конец человечества наступает после истощения творческих сил демиурга. Ахамот преображается в небесного зона, возвращается в плерому и становится супругой Иисуса спасителя. (Дюшен, История древней церкви, стр.109-116. Пфлейдерер, Возникновение христианства, СПБ, 1910, стр.148-154. Юлихер, Религия Иисуса и начало христианства, в сборнике «Раннее христианство», стр.214-218.)
Такова система гнозиса по учению одного из важнейших гностиков — Валентина. Кроме нее мы имеем несколько других учений в том же духе. Все они основаны на противоположении духа и материи, на единственном пути спасения при помощи тайного познания, или гнозиса, и последующей аскезы, как борьбы за освобождение духа от тела. Впоследствии гнозис находит свое завершение в манихействе, где противополагаются друг другу два одинаково вечных гигантских, царства–света и тьмы. Олицетворенный свет есть первое. Он создает светлое небо и светлую землю, а в царстве тьмы со временем создается перводьявол. Его алчность вторгается в светлую землю, он похищает часть элементов света и поспешно смешивает их с элементами тьмы. Человек создан дьяволом по его образу и подобию, с злокозненным включением в него сил света. Познание истины и отказ от всех материальных наслаждений ведет к освобождению светлых частиц души, а вместе с тем медленно приближается день, когда мировая история достигнет своей цели, все частицы света будут освобождены, и мир рухнет в громадном пожаре, зажженном ангелами. Учение гнозиса, как можно полагать, в эпоху сравнительного благосостояния древнего мира пользовалось громадным распространением. Собственно, оно и выступало в известный период в качестве основного содержания христианства. Такие выдающиеся проповедники и мыслители, как Маркион в Риме, Климент и Ориген в Александрии, были не только столпами христианской мысли, но и великими гностиками. Можно думать, что гнозис был выделен из христианства, им осужден и его учителя объявлены еретиками лишь в ту эпоху, когда значительно понизился хозяйственный уровень империи, и она перешла на рельсы натурального хозяйства. (Дюшен, История древней церкви, стр.116-129. Юлихер, Религия Иисуса и начало христианства, стр.216-219.)
Понижение экономического уровня не могло жестоко не отозваться на количестве состоятельных лиц в церкви и их имущественной силе. Между тем, их уход в аскетизм представлялся в высшей степени опасным. В виду этого борьба против метафизического дуализма принимала в высшей степени практический характер. Ведь гностики отрицали вообще физическую или материальную сторону. Отсюда и безразличное отношение к богатству, к которому представлялась возможность идти своим путем. Весьма часто аскетизм принимал характер противоестественности и извращений, так как для дела борьбы с плотью было безразлично, какими мерами с нею бороться — путем ли воздержания или истощения на почве излишеств. Во всяком случае, идеал аскезы, полного отрешения от земных привязанностей, от брака, от излишеств в пище и даже от пребывания на родине вполне совмещался с целостью и наличием собственности, а иногда с полным ее расточением. Церковь же была заинтересована в другом. Она требовала, чтобы собственник, по учению Василия Великого, не «пренебрегал своим добром, но старался, тщательно все устроив, заведывать им самым добросовестным образом, как посвященным богу». Имущий выступает перед нами в виде своего рода распорядителя имущества бедных и церкви. И хотя «все богатство происходит от несправедливости», по словам Иеронима, но все же не надо «выбрасывать имущество и отказываться от денег»: по словам Климента, достаточно вполне «вырвать из души своей взгляды на деньги, страх за них и тоску по ним, беспокойство… вожделение и алчность к деньгам». Ведь, как выражался Татиан, «богатый сеет, а бедный получает из того же посева». Вот почему гностический дуализм был заменен последующей троицей. В последней гностический отец со своим сыном, резко противоположные ахамот, демиургу или перводьяволу, приближаются к земле; бог–отец совмещает в себе функции не только источника блага, но и созидателя зла, бог–дух святой поглощает в себе небесную богиню, получается троица, ближайшим образом связанная с жизнью людей и объединенная непостижимым образом в единое божество. Так и плоть получила некоторое освящение, а дьявол был оттеснен на низшее место в качестве лишь второстепенного источника зла в указанных ему свыше рамках. (Добшюц, Древнейшие христианские общины, стр.411-417, 419. Зейпель, Хозяйственно–этические взгляды отцов церкви, стр.58, 61, 62, 63, 96. Рожицын, Раннее христианство в освещении его современников, стр.70, 79, 84, 85-87.)
Борьба за спасение в гностическом духе была заменена в церкви не только общением, но и коллективной работой христианских общин по насаждению царства божия уже здесь, на земле, и притом далеко не в одном лишь духовном смысле. Для всякого, кто знакомится с Евангелием и с последующей историей церкви, сразу становится ясным громадное значение, которое придавалось там чудотворен и ю, магии и волшебству. И если людям состоятельным христианство не могло предложить ничего равноценного той милостыне, которою оно питало неимущих, то здесь были налицо сокровища другого рода. Недаром одна из правдоподобных версий относительно подлинного Иисуса говорит нам о нем, как об удивительном маге и волшебнике, который из Палестины отправился в Египет, чтобы изучить там все тайные искусства, а затем в Палестине прославился своими исцелениями. По крайней мере, такое впечатление произвели христиане на очень близко соприкасавшихся с ними древних писателей — Фронтона, Цельса и Лукиана. И такая карьера чудотворца и врачевателя не должна нас смущать. В эпоху всеобщего крушения мы знаем ряд изумительных образов того же рода. Таков знаменитый Аполлоний Тианский, совершавший неслыханные чудеса исцеления, воскрешения мертвых и предсказания и в конце концов, по свидетельству современников, живым поднявшийся на небо. Таков подробно изображенный у Лукиана Александр из Абенотейха, другой великолепный шарлатан и маг, волшебник и чудотворец, не только заставивший прорицать особую громадную змею с головой человека, но получивший после своего вознесения на небо божеские почести и культ. Таков, наконец, Перегрин–Протей, бывший одно время в составе христианской общины и получивший там звание епископа, закончивший свою карьеру кинического философа, а затем христианского учителя подвигами чудотворца и прорицателя, завершенными тем, что он публично сжег себя на костре и, но свидетельству очевидцев, вознесся на небо не — го в виде столба дыма, не то коршуна, говорившего человеческим языком. Таких чудотворцев, может быть, меньшего ранга, было величайшее изобилие в эпоху великого экономического кризиса и регресса хозяйственной жизни. Магия, заменявшая призрачными силами технику для земледельца, получила в городах характер магической медицины и тайной науки. Церковь, которая и в настоящее время менее всего желает отказаться от обладания волшебной техникой чудотворения, в те времена видела в магии своего рода колоссальное богатство благодати и нездешних сил. И если бедняк нуждался в милостыне, куске хлеба и одежде, то богатый не мог пройти мимо церкви, обладавшей способностью изгонять бесов, исцелять недужных, воскрешать мертвых, а с другой стороны, посылать огонь с небес и убивать подобно тому, как были убиты Анания и Сапфира.
Как совершенно правильно замечает русский исследователь, «раннее христианство имело чрезвычайно практический характер и было очень далеко от религиозной философии. Христианство учило людей воспринимать мир как совокупность живых действующих личных сил, которые могут быть подчинены воле человека и стать на службу его нуждам и потребностям. Христианское духовенство учило магии всякого рода, колдовству, чудотворчеству, мантике, демонологии, таинственным свойствам камней, волшебным молитвам и формулам, заклинаниям, личным метаморфозам» и т. п. Тот же автор указывает не только на деятельность самого Иисуса, но апостолов и т. п. Везде мы встречаем магические явления. В этом роде совершается сошествие «духа». Сам «Иисус засвидетельствован силами, чудесами и знамениями». Силы — демоны, чудеса — магия, знамения — мантика. Петр и Иоанн исцеляют больных. Ангел выводит апостолов из темницы. Исцеляются расслабленные и хромые. Симон, маг, колдует и волхвует, становится христианином и удивляется тому, что апостолы превзошли даже его в своих знаниях и великих силах. Ангел носит апостола Филиппа по воздуху. Петр воскрешает мертвую девушку. Ангел поражает Ирода. Павел заколдовывает слепотой волхва Елима. Побитый камнями Павел воскресает. Павел изгоняет демона из служанки–прорицательницы. Павел передает свою волшебную силу через платки и пояса на больных. Павел воскрешает мертвого юношу. Павел держит в руках ядовитых змей, и они не причиняют ему зла». Так экономической силе по отношению к беднякам противопоставляется влияющая на всех сила магического воздействия. От нее не может уйти никто. Но особое значение она получает по отношению к имущим. И это действует. Индивидуальное дело спасения путем тайного знания, или гнозиса, сменяется обращением к обладающим магической силой христианским апостолам, пророкам и духовенству. Аристократизм гностиков сменяется духовной демократией церкви. Постепенно растет и ширится ее организация и власть. (Рожицын, Раннее христианство в освещении его современников, стр.113-114. Евангелие от Матфея, гл.21, ст. 21, 22; от Марка, гл.5, ст. 10; гл.9, ст. 23; гл.11, ст. 13, 14, 23, 24; гл.16, ст. 17, 18; от Луки, гл.8, ст. 22, 29 и т. д.)
§ 67. Церковь как партия. Задача, поставленная себе христианскими общинами, совершенно очевидно выделяет их из состава всех иных религиозных соединений. Совершенно очевидно, что именно в них нашла свое удовлетворение потребность в новом политическом образовании. Было бы прямо смешно ограничивать христианство исключительно «духовными» или «религиозными» запросами. Их в изобилии удовлетворяли гораздо более глубокие, философски продуманные и нравственно утонченные системы. Но христианство в эпоху величайшего экономического перелома коснулось великих путей политического преобразования и создало свою религию лишь как ответ на определенные социальные и политические вопросы. С самого начала оно было близко классовым запросам и в своем разрешении социальной задачи приняло государственный характер. Ибо всякое государство есть проблема угнетения одного класса другим, хотя бы ценой некоторых уступок угнетаемым. В страшную эпоху всеобщего потрясения, когда можно было ожидать опаснейших социальных взрывов, христианство стало на путь призрачного классового компромисса и нашло в известном соглашательстве средство ослабления классовой вражды. Беднякам оно бросило милостыню, взятую у богатых. Но при этом определенно восстало против всякой революции. Так, уже в послании Иуды мы читаем суровое осуждение «ропотникам, ничем не довольным… Уста их произносят надутые слова… Ругатели, поступающие по своим нечестивым похотям». Им недаром приводится пример не только Каина или Валаама, но и погибших от рук божьих Корея, Дафана и Авирона, восставших против власти моисеевой. (Послание Иуды, гл.1, ст. 4, 10, 11, 16, 18.)
Фабрикация церковного елея, поливаемого на бушующие волны массовых движений, уже потому получает и оправдание и громадное политическое значение, что, по свидетельству Пельмана, «потрясенная в своих основаниях Римская империя подвигалась к развязке без надежды на спасение. Порабощенные и истощенные массы поднимались в открытом восстании против тирании государства и господствующих классов». В целых провинциях мы имеем массовые мятежи, как, например, багаудов в Галлии и циркумпеллионов в Африке. Впоследствии, во время великого спора между церковью и донатистами, шла речь далеко не об одной церковной догме. Тогда восстали массами африканские крестьяне, пролетарии и рабы, предъявившие на основе своего «еретического понимания христианства» такие лее требования, как в старину аттические пахари времен Солона. Как говорит тот же автор, «убивая и грабя, сжигая и опустошая, проходили мятежники по всей стране. Колоны кинулись на поместья, рабы — на своих господ, а имущих «вожаки святых» засыпали страшными угрожающими письмами, понуждая их снять с бедняков все обязательства». «Паломничества к гробницам святых заменились походами на богатых». Обнаружилось то «пылкое желание угнетенных, бедных и рабов», которое было подмечено еще Тертуллианом: «Больше не хотим служить, желаем скорее царствовать». При таких условиях понятно, что церковь вошла в политическую и социальную жизнь Рима не как религия или философия, но как активный социальный фактор громадного значения, как провозвестник современного соглашательского социализма. Недаром Каутский задолго до последующей роли социал–демократии старался сгладить впечатление слов Энгельса в его брошюре 1895 года, где тот не без горького предчувствия проводил аналогию между современными ему социал–демократами и древними «социалистами» — христианами. Правильно говорил Каутский, что «христианство победило не как разрушительная сила, а как сила консервативная, как новая опора эксплуатации и угнетения». К сожалению, то, против чего протестовал Каутский, совершилось: современная социал–демократия так же, как древнее христианство, «превратилась в свою противоположность». (Пельман, Ранний христианский коммунизм, стр.36-39. Каутский, Происхождение христианства, стр.394-397.)
Крупная социальная и политическая миссия, взятая на себя христианством, неминуемо должна была вызвать сопротивление со стороны римского государства. Ибо по существу, в отличие от всех других культов, христианство выступало прямым конкурентом государственной власти и вторгалось в ту область, где именно государство считало себя единственно призванным и уполномоченным. С социологической точки зрения в христианстве с самого начала рождалось какое–то новое государство или, во всяком случае, его зародыши, принимавшие на себя величайшую задачу всякого государства: обеспечения классового порядка и длительного и по возможности мирного господства одних классов общества над другими. Так что, когда христиане уже не смешивались более с евреями, а непосредственно сами отвечали за свою деятельность, вполне правильно было со стороны римлян смотреть на отказ в почитании императора и его статуи, как на возмущение против самой государственной власти. Конечно, христиане сами не понимали всего значения своих выступлений. Им представлялось, что они выступали за веру, за бога и ради Христа. На самом деле в их лице подымалась новая социально–политическая организация, стремившаяся разрешить вопрос о соотношении классов на основах нового хозяйственного строя. Здесь церковь опередила государство и совершенно самостоятельно взялась за новую постановку его задач и осуществление его функций. Вот почему совершенно прав Энгельс, когда он именует христианскую церковь «в римском государстве» как «опасную партию переворота». И в своем идеологическом построении она вполне отвечала такой характеристике.
Сам религиозный характер идеологии верно отражал независимый и «суверенный» тип новой организации. Не надо забывать, что Рим в период империи принял полувосточные формы монархии, и наподобие египетских и вавилонских царей император давно уже сменил свое бремя старых республиканских должностей не только на самодержавное господство, или доминат, но и на восточную власть обожествленного государя. «Гений царствующего императора стал первенствующим владыкой на небе, подобно тому как сам император стал повелителем вселенной». Можно сказать, что вся государственная мощь миро–державной империи была как бы завязана одним узлом в культе носителей высшей государственной власти. Христианство, которое несло новое и самостоятельное разрешение социального вопроса, в то же самое время противопоставляло не только культу императора, но и всем остальным государственным культам отдельных провинций, стран и областей новое единое божество, возникшее совершенно вне, помимо и независимо от каких бы то ни было соображений официальной политики государства. И этому богу приписывалась сила и значение без меры превосходящие все остальные понятия царей неба и земли. Императору Рима был противопоставлен другой, как говорилось, бесконечно превосходящий его повелитель и царь, претендовавший на поклонение всех без исключения людей, и в том числе самого императора. Правда, этот бог в эпоху Марка Аврелия уже изъявлял не раз согласие на мир и предлагал взаимную поддержку. Недаром апологет, епископ Сард, Мелитон преподнес Марку Аврелию Антонину защитительное слово, где говорилось следующее: «Хотя эта наша философия пустила впервые ростки среди чуждого народа, но когда, затем, при могущественном правлении предшественника твоего Августа, она начала расцветать в провинциях твоего государства, то принесла твоему государству особенным образом щедрые блага. Ибо с того времени непрестанно возрастали могущество и блеск римского государства, для которого ты являешься и будешь желанным повелителем». Впоследствии Евсевий уже в эпоху Константина развивает подобные же мысли. Он приписывает прямо воздействию бога и Христа то обстоятельство, что римляне завоевали весь мир, и «стал подданным Рима народ иудеев, и народ сирийцев, и каппадокийцев, и македонян, и вифинцев, и греков, и, выражая все единым словом, все прочие, подпавшие под римскую власть». (Рейенер, Государство и верующая личность, СПБ, 1905 г., стр.23-24. Гарнак, Церковь и государство вплоть до установления государственной церкви, в сборнике, «Раннее христианство», стр.255-256).
§ 68. Теократия. Идея теократии, представленная церковью, была присуща ей не только потому, что она унаследовала в виде Библии или Ветхого завета прекрасно выработанную идеологию, обосновывающую царство жрецов. Но с самого начала она прежде всего признавала власть бога через своих избранников в виде апостолов, пророков, диаконов, священников и епископов. До окончательного примирения государства и церкви все эти должностные лица церковных общин избирались и поставлялись без какого бы то ни было ведома государственной власти, хотя и осуществляли по существу социальные и политические функции. И если даже они в силу христианской любви, непротивления и известного расположения к представителям государства не поднимали на них руку, то, во всяком случае, претендовали на полную автономию и выступали на арену истории то как открытые, то как тайные и подпольные организации, совершенно не зависимые от существующего государственного порядка. Борьба с сектами, а в частности с гнозисом, привела церковь к тому, что она объединилась, окрепла и не только «бесшумно и легко навербовала людей для своих крепостных валов», но и «дала им строго военную организацию». Каждая община превратилась в боевой отряд, состоящий из «руководящих и руководимых, дающих и принимающих, из клира и из мирян». Клир, разделенный на различные степени с различными правами, создал целую иерархию от старых низших должностей к новым объединяющим центрам. В епископате такие автономные организации получили свое завершение. Этим путем христианская организация сама пришла, независимо от небесного царя, к строго монархической структуре здесь, на земле, и немногого не доставало, чтобы завершить эту снизу, выросшую пирамиду единоличных властей каким–нибудь высшим первосвященником или земным представителем божества. Такая церковь не могла не встретить сопротивления со стороны империи, и целый ряд гонений, перемежающих эпохи терпимости и покоя, был выражением борьбы за власть между церковью и государством. (Юлихер, Религия Иисуса и начало христианства, стр.225-226.)
В христианской истории очень часто борьбу между христианами и Римом именуют гонениями на христиан. Такое название может быть оправдано лишь в том смысле, что христиане боролись не активными, а исключительно пассивными мерами и противопоставляли государственному принуждению своеобразную политическую и культурную забастовку. Но на самом деле, опираясь на новые формы отношений между бедными и богатыми, христиане вели необычайно успешную пропаганду, захватывали в свою организацию все большие и большие массы и подчиняли их своей централизованной и дисциплинированной власти. Это были не гонения с одной стороны и страдания с другой, но двусторонняя борьба, причем весь аппарат государственного принуждения оказывался более слабым, нежели новая партия с ее забастовочной тактикой. Именно она «подкопалась под религию и под все основы государства; она как раз отрицала, что императорская воля представляет высший закон; у нее не было отечества, она была интернациональной; она простирала свое влияние на все земли империи, от Галлии и-до Азии, и даже за пределы империи; она долго занималась подземной, тайной работой, пока не почувствовала себя достаточно сильной, чтобы выступить совершенно открыто. Эта партия переворота, известная под именем христиан, и в войске имела много сторонников. Целые легионы были сплошь христианские. Даже жестокие казарменные наказания начальников оставались безрезультатными». (Энгельс, Введение к сочинению Маркса «Классовая борьба во Франции», Петроград, 1919 г., стр.21.) Армии императора, таким образом, была противопоставлена армия христиан. Самым невыгодным для Цезаря было то, что последняя незаметно входила в первую. В конце концов он не мог более рассчитывать на свои легионы, если он в то же время не считался с этой новой партией, ее требованиями и властями. И надо отметить, что армия христиан обладала лучшей дисциплиной, нежели императорские легионы.
Как всегда бывает, социальный интерес оказывается в борьбе сильнее всевозможных мер принуждений. Церковь первоначально не обладала ни вооруженной силой, ни государственной силой. Лишь впоследствии все это досталось ей в руки. Но она вела за собой тысячи бедноты надеждой на церковную помощь, на магическую поддержку и на царство небесное, где последние станут первыми. Она влекла за собою далее тех имущих, которым она обеспечивала собственность и опять–таки магическую помощь в обмен на дары в пользу церковного имущества. Она обладала лишь магическими силами, потусторонними наградами и наказаниями, но так как они совпадали с классовыми интересом важнейших слоев населения в эпоху перехода к натуральному хозяйству, то ее загробные наказания были сильнее земных, а загробное блаженство соблазнительнее и слаще неверных благ склонявшегося к падению Рима.
Впрочем, не будем недооценивать арсенала церковных наград и наказаний. С самого начала они сложились в обширную систему. Без награды уже в Евангелиях не остается ни одна добродетель; устанавливается своего рода бухгалтерия, где за всякое благоповедение неминуемо следует по расписанию и надлежащее блаженство. Некоторые из них даже обещаны уже здесь, на земле. В знаменитой нагорной проповеди, смотря по тем или иным деяниям и поведению, обещается то царство небесное, то утешение, то наследование земли, то насыщение, то помилование, то созерцание бога, то особый титул или название «сынами божиими» и т. п. За тайную милостыню отец небесный «воздаст тебе явно». Сплошь и рядом обещается именно такое воздаяние или «сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут». Прямо обещается, что «бог даст благо просящим у него». Одним обещается «награда пророков», другим — «награда праведников», но вообще «никто не потеряет награду свою». Мы уже видели выше награды, которые прямо формулируются, как возмещение «во сто крат», причем сюда входят даже братья, сестры, дети, жена, земли и пр. В притчах сплошь и рядом царство небесное уподобляется хозяину, который рассчитывается со своими работниками. Так будет и «в веке грядущем, в жизни вечной». И завершением здесь является апокалипсическое видение блистательного царства небесного с его превышающим всякое воображение блаженством и вечными усладами последнего торжества. (Евангелие от Матфея, гл.5, ст. 1-12; гл.6, ст. 4, 6, 14, 18, 20; гл.7, ст. 11; гл.10, ст. 40, 41, 42; гл.19, ст. 28, 30; гл.20, ст. 1-16, 21-23; от Марка, гл.10, ст·. 30, 31 ; от Луки, гл.6, ст. 20-38.).
Перспектива лишиться подобных наград уже сама по себе порождает определенный, далеко не бескорыстный страх, имеющий весьма мало общего с так называемой свободной любовью и свободным подвигом. Но важно тут другое обстоятельство: совершенно в соответствии с этими наградами строятся весьма жестокие и страшные наказания. Не раз говорится о том, что даже земле Содомской и Гоморрской будет отраднее в день суда, нежели тем или другим грешникам. «За всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда». Уже здесь, на земле, злые духи охватывают грешника, причем иногда один «берет с собою семь других духов, злейших себя… И бывает для человека последнее хуже первого». На небесах после страшного суда ожидает «мука вечная» тех, кто откажется последовать за Христом. В этом отношении Евангелия сохранили целиком весь тот ассортимент наказаний, который был выработан еще мессианским иудейством по адресу всех его врагов. «Алкание» и «рыдание» смешиваются в аду с огнем вечным и скрежетом зубов. В притчах, где царство небесное уподобляется рабовладельцу, прямо говорится относительно неверного раба, что «придет господин раба того в день, в который он не ожидает, и в час, в который не думает, и рассечет его и подвергнет его одной участи с неверными». «От всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут». В Евангелии мы читаем даже такое место апокалипсической угрозы, где Христос говорит: «Огонь пришел я низвесть на землю и как желал бы, чтоб он уже возгорелся»… Благодаря таким угрозам весь апокалипсический ад был удержан в Евангелии и составил могущественное орудие в руках апостолов, а затем и христианского клира. Ведь им передана власть связывать и разрешать не только на земле, но и на небесах. (Евангелие от Матфея, гл.11, ст. 20-24; гл.12, ст. 36, 37, 39, 41; гл.12, ст. 42; гл.15, ст. 13; гл.18, ст. 6; гл.24, ст. 50-51; гл.25, ст. 46; от Марка, гл.6, ст. 11; гл.9, ст. 42-44, 46-49; от Луки, гл.6, ст. 20; гл.10, ст. 12; гл.11, ст. 31-32; гл.12, ст. 46-48, 49; гл.13, ст. 28.)
Христианская партия, сложившаяся в борьбе в крупную и целостную боевую организацию, сильную своей сплоченностью и дисциплиной, в конце концов создала и прекрасный военный штаб. Основанием, на котором он вырос, было церковное имущество. Оно выросло помалу и понемногу. Сначала взносы и дары, движимое имущество, которое уже скоро разделилось на деньги вдов и сирот и церковную собственность; места для погребения и кладбища, места для собраний, все растущие церковные средства, наконец обширные дарения при жизни и завещания — все эти богатства нуждались в большом хозяйственном аппарате хранителей, распорядителей, исполнителей. Первоначальных свободных пророков, евангелистов и всевозможных мучеников скоро сменили хозяйственные власти в виде диаконов, священников и епископов. В конце концов, как только церковная организация была достигнута, «она сейчас же развилась в стоящий над общиной класс». Как говорит тот же христианский писатель, «из союза, управлявшегося первоначально исключительно «духом» и братской любовью, развилось юридически организованное аристократически–монархическое сообщество, установления которого во многом совпадали с установлениями городского управления, во многом — с порядками философских школ и должностные лица которого (с епископами во главе) были могущественнее в своей сфере, чем городские магистраты в своей». Произошло так называемое «омирщение» церкви, а с нашей точки зрения — выявление ее истинного характера. Лишь завершением процесса было то, что церковные власти, а в частности епископы подавили всякую самодеятельность общин и выросли в церковную бюрократию. (Зейпель, Хозяйственно–этические взгляды отцов церкви, стр.66-82. Гарнак, Церковь и государство, стр.248-249.)
В борьбе между церковью и государством победила церковь, несущая с собой возврат к натуральному хозяйству, перестройку рабовладения на более мягкое крепостничество, церковную организацию в качестве фонда экономической помощи и магической благодати, новую власть теократического типа и новую варварскую культуру. Капитуляция государства совершилась, как известно, в начале IV века, когда в 311 г. был издан сначала эдикт Галерия, а в 318 г. — Константина и Лициния. Вначале мир между двумя организациями установился на началах известной терпимости. Впоследствии церковь и государство слились в единый организм. Церковь в полном смысле слова стала государственной, а государство церковным.
Во время Константина это слияние уже чувствовалось довольно прочно. В своем акте Константин и Лициний «Августы, собравшись в Милане, чтобы обсудить все дела, касающиеся благосостояния и безопасности государства, решили», что «ничто не могло быть так полезно народам, как установление прежде всего способа служения божеству». На этом основании было даровано «право свободного исповедания» веры христианам, «чтобы божество, царящее в небе, было милостиво и благосклонно к нам, равно как и к тем, кто живет под нашим господством». Это божество, как известно, доказало в достаточной степени свою военную мощь. Перед битвой Константина с Максенцием «Константин получил вразумление, чтобы он изобразил на щитах небесное знамение бога». По другой версии, он видел на небе знак креста с надписью: «Сим победиши». И затем, когда его воины под этим знаменем вступили в сражение, то на небесах ринулись божеские силы, которые чудесным образом и победили врага. Этот воинский опыт Иисуса Христа заставил Константина и Лициния в их декрете поверить в чрезвычайную силу нового бога и надеяться, что он «ниспошлет» им «свою милость и обычное благоволение». (Буасье, Падение язычества, Москва, 1892 г., стр.25. Болотов, Лекции по истории древней церкви, ч. III — «История церкви в период вселенских соборов», СПБ, 1913 г. стр.8-11.)
Насколько уже в то время церковь жаждала окончательного захвата государственной власти, показывает тот факт, что Никейский собор, происшедший целиком под руководством Константина, бывшего в ту пору еще языческим божеством, не вызвал никаких протестов, и представлялось совершенно естественным, что святой дух действует под непосредственным покровительством государственного языческого божества. Мало того, когда Константин обеспечил членам собора средства сообщения, доступ ко двору, особое вознаграждение и т. п., то епископы были в совершенно неописуемом восторге. Согласно свидетельству Евсевия, они, созерцая императора «в пурпуре и золоте, покрытого как бы горевшими бриллиантами», чувствовали себя в присутствии «ангела господня». Они видели уже перед собой «картину царства христова». Один из христианских пастырей предсказал даже Константину, что «он будет царствовать на небесах с сыном божиим». VI Константин, будучи язычником и верховным жрецом, нисколько не стеснялся говорить епископам, что они — «епископы внутри церкви», его же «бог поставил, чтобы быть епископом извне ее». На этом основании он отправлял церковные службы при больших церемониях, присутствовал на духовных соборах и давал епископам наставления терпимости, миролюбия, прощения и т. п. Он советовал им «не завидовать друг другу, терпеть тех, кто превосходит их в мудрости и красноречии, смотреть на заслуги каждого, как на славу всех, не угнетать нищих, прощать малые погрешности». Несомненно, император чувствовал уже себя главой всех религий в империи. Но в то же самое время он превращался понемногу в теолога, раскрывал двери для новой теократии и передавал свое государство новой и громадной социальнополитической организации. Необходимо отметить, что по требованию самих христиан ему пришлось решительно покончить с какой–нибудь свободой веры. Церковь победила для того, чтобы властвовать, а не мириться со всякими бунтовщиками. Уже знаменитый Фирмик Маттерн, воспитатель сыновей Константина, призывает все библейские образцы гонений и нетерпимости в духе старого еврейства. Только кровь инаковерующих, экспроприация их богатств и разрушение всей античной культуры могут обеспечить императорам удачу на войне, «изобилие, мир, богатство, здоровье и победу». Иначе не могло быть. Церковь с самого начала была политической организацией, и только выводом из ее природы и целей было совершенно невообразимое и варварское истребление всех остатков античной культурной жизни, начиная с государственных библиотек и кончая частными предметами искусства: ведь все это было проникнуто язычеством. (Буасье, Падение язычества, стр.35-37, 43-44.)