§ 37. Античные федерации. Этолийский союз. Потребность в более широком национальном объединении городов–государств древней Эллады сказалась особенно ярко после того, как Александр Македонский сделал попытку подчинения Греции и завоевания Востока. Как известно, его попытка окончилась тем, что на развалинах его империи создался ряд отдельных азиатских государств с так называемыми диадохами во главе, обеспечившими культурное преобладание эллинизма. В самой Греции такое объединение было возможно лишь двумя путями. Один из них испробовала Македония, когда отдельные полисы подчинились македонскому царю на основе некоторого самоуправления и автономии. Это — форма так называемой гегемонии, где одно государство подчиняет себе другие, но вместе с тем не уничтожает целиком их независимость. Этот способ объединения нам уже известен из истории Греции, где то Афины, то Спарта становились во главе смежных полисов и устанавливали свое более или менее далеко идущее господство. Афины в свое время выросли в крупную морскую державу именно при помощи своей гегемонии в Делосском союзе. По этому же пути впоследствии, после крушения Македонии, пошло и римское завоевание.
Другим путем объединения является федерация, которая основывается не на преобладании какой–нибудь одной страны над другими, но на союзном равноправии и слиянии отдельных городов в одно общее государство, или народ. Предшественником здесь до известной степени является процесс синойкизма, когда несколько десятков деревень объединялись в один полис и таким образом создавали новое государство. Но синойкизм, конечно, не есть федерация, ибо входившие в состав нового города селения теряли при этом свою самостоятельность. Другой характер имели образовавшиеся в эпоху македонских войн и римский завоеваний союзы древней Греции, а именно Ахейская и Этолийская федерации. На примере этих союзов мы имеем полное опровержение ходячих мнений, что будто бы города–республики античного мира оказались совершенно не способными к образованию крупных государств на основе демократической формы правления. Напротив, именно на этом примере мы убеждаемся не только в творческой способности эллинов подняться на высшую ступень демократической организации, но и в необходимой связи между федерацией и демократией, что подтверждается всей историей народоправства, начиная от Эллады и кончая современными буржуазными республиками и Советским союзом. Можно сказать без преувеличения, что именно Этолийский и Ахейский союзы были истинными предшественниками того федеративно–демократического движения, которое пробудилось лишь в новую эпоху. (Вильсон, Государство, стр.44-45.)
Остановимся сначала на Этолийском союзе. Он охватывал собой древние, по преимуществу земледельческие племена этолян, которые выступают перед нами в виде «народа» или «совокупности этолян». Законы издавались и точно так же принимались акты верховного управления от имени всего этого народа. Должностные лица союза также выбирались всем народом этолян. Сам же союз обнимал собой отдельные города в качестве членов союзной организации, причем от них надо отличать тех временных союзников, которые не входили в состав самой федерации. Союзные города–члены входили в состав федерации путем или добровольного соглашения или вынужденного присоединения. Равноправие членов союза выражалось и в том, что все граждане присоединяемой области получали равные права со всеми другими и назывались этолянами, в отличие от тех объединений, где господствовал какой–нибудь гегемон и где, как в Делосском союзе, было принято наименование «афиняне и союзники». Так мы получаем союзное государство, или «симполитию», объединявшую определенный союз — «к ой нон» — и соответственный народ — «этнос». Если в состав союза входила какая–нибудь область, организованная на федеративных началах, то она сохраняла свое устройство. Во главе союза стояли следующие учреждения: прежде всего мы находим здесь народное собрание. Оно образовывалось непосредственно из всех граждан Этолийского союза, приглашавшихся особыми повестками, рассылаемыми по городам. К компетенции его относились все важнейшие государственные дела. В состав народного собрания входили и апоклеты, или булевты, члены особого союзного совета совместно с членами правительства, или архонтами. Эти апоклеты образовывали в свою очередь вторую палату, или совет союза, который создавался на началах федеративного представительства из членов, избиравшихся от каждой союзной республики, не исключая и небольшой союзной общины. Число таких апоклетов определялось в соответствии со значительностью и населением союзного государства. Самый совет, или буле, представлял собой постоянно действующее учреждение, которое выделяло из своей среды для решения высших правительственных и судебных дел особый комитет, или синедрион. В составе последнего в качестве председателя имелся стратег, а из остальных членов источники упоминают гиппарха, или начальника конницы, секретаря и особых председателей, или простатов. Ближе всего подходит Этолийский союз к современному Швейцарскому союзу, за исключением лишь того обстоятельства, что у этолян благодаря постоянным войнам чрезвычайно усилилась власть правительства, в частности стратега, несмотря на то, что синедрион подлежал ежегодному переизбранию. (Мищенко, Федеративная Эллада и Полибий, в 1 томе «Всеобщей истории» Полибия, Москва, 1890 г., стр.127-151.)
Этолийский союз держался, однако, до тех пор, пока он сохранял свою первоначальную экономическую и классовую основу. Благодаря преобладанию мелкого земледелия и сельского хозяйства вообще, Этолия долго сохраняла относительное равенство имущества и связанные с этим нравы простой старины. Такой отсталый характер мужицкого союза возбуждал в других греческих государствах торгового типа презрение, а иногда настоящую ненависть. Тем более, что этолийцы, сохраняя в себе много первобытной простоты, обнаруживали не только мужество, единение и стойкость в борьбе с внешним врагом, но также и варварскую грубость, пренебрежение к международным правам и беспощадность к врагам. И несмотря на то, что Этолия во все время своего существования оставалась в стороне от развития торговли и подъема промышленности, военная добыча и столкновение с промышленными богатыми городами привели и здесь к неравенству состояний и разложению старого патриархального строя. Ростовщичество, этот общий тип накопления во всех античных странах, сыграло свою роль, и в конце концов и тут мы находим ожесточенную борьбу между должниками и кредиторами. Крестьянский характер страны отразился на этой борьбе как раз крайним ее ожесточением и яростью. Известный историк Полибий, давший много сведений о жизни этолян и разделявший общее всем аристократам высокомерное презрение к этой грубой демократической стране, рисует нам внутренние распри этолян таким образом, что «взаимная ярость этолян, казалось, приведет народ к гибели путем истребления друг друга». В результате этой борьбы, однако, мы имеем закон, направленный к облегчению должников, и другие меры социальной реформы. Естественным союзником этолян все время были демократические Афины, а со 196 года до нашей эры именно этоляне стояли во главе демократического движения против римского господства над Элладой. (Мищенко, Федеративная Эллада и Полибий, стр.151-159. Фриман. Сравнительная политика, Спб., 1880 г., стр.60.)
§ 38. Ахейский союз. Ахейский союз отличается от Этолийского тем, что он представляет собой не федерацию мелких сельских республик, но союз городов–полисов. При развитии его он включал в свой состав такие города, как Сикион, Коринф, Аргос, Мегалополь и Спарту. Такое положение союза позволило ему найти и своего изобразителя, даже панегириста, в лице упомянутого уже Полибия. «Нигде в такой степени и с такой последовательностью, — говорит он, — как в государственном устройстве ахеян, не были осуществлены равенство, свобода, и всеобщее истинное народоправство». «Так как ни один из первоначальных участников не пользовался никаким преимуществом, напротив, всякий вновь примыкающий вступал на совершенно равных правах, то устройство это быстро достигло поставленной заранее цели, ибо имело двоякую надежнейшую опору в равенстве и милосердии». И действительно, как говорит тот же историк, «в прежние времена многие безуспешно пытались объединить пелопоннесцев во. имя общего дела, но тогда каждый помышлял не об общей свободе, а о собственном преобладании», и лишь Ахейскому союзу удалось объединить во времена своего расцвета все государства Пелопоннеса. Союз ахеян, подобно Этолийскому, объединил всех союзников в единый народ. Таковы наименования «койнон», или союз, собственно народ, или «этнос», и союзное государство — «симполития». Граждане союзных городов приняли имя ахеян и пользовались двойным правом гражданства: местного — коринфян, спартанцев и т. д. и общесоюзного — ахеян· Единство союза получило религиозную символику в виде признания особых божеств. Первоначальная цель союза состояла «в изгнании македонян из Пелопоннеса, в упразднении тирании и в обеспечении общей исконной свободы во всех городах». При· атом будто бы «ахеяне никогда и ни в чем не стремились воспользоваться выгодами побед собственно для себя и награду за всю ревность на пользу союзников полагали в свободе отдельных государств и в объединении всех пелопоннесцев». (Полибий, Всеобщая история в. сорока книгах, пер.Мищенко, т. I, Москва, 1890 г., кн. II, гл.38, §§ 6, 8; гл.37, § 9; гл.43, § 8; гл.42, §§ 6, 7. Мищенко, в. н. с., стр.209-213.)
Во главе союза стояло народное собрание. Оно осуществляло суверенитет всего ахейского народа. Сами собрания разделялись на общенародные, очередные и чрезвычайные. Союзному собранию подлежали вопросы о войне и мире, о заключении союза, о принятии новых членов в союз, об организации отдельных общин в их отношениях к союзной власти, международные сношения, выборы союзных должностных лиц и отчеты и т. п. В состав собрания входили члены поровну от каждой союзной республики или общины. Голосование производилось также по городам и народам. В важных случаях собрание выступало и в качестве верховного судилища. Значительно более скромное место, нежели у этолян, здесь занимал совет, или буле. Вначале это было, несомненно, представительное учреждение, состоявшее из десяти членов, по числу союзных общин. Впоследствии оно утратило представительный характер и превратилось в коллегию десяти демиургов. Во главе правительства был поставлен стратег, сосредоточивавший в своих руках крупную власть и значительную самостоятельность, несмотря на ежегодную выборность, отчеты перед собранием и запрещение выборов одного и того же лица более двух раз подряд. Отдельные члены союзов сохранили автономию и государственные права. Они обладали даже властью внешних сношений под контролем союза, им присвоено было право выхода из состава союза, но не иначе, как с согласия союзного собрания. В отдельных полисах были свои народные собрания, свои советы и их председатели, свои правители в виде полемархов, стратегов, архонтов, секретарей и т. п. Вмешательство союза в дела отдельных республик выражалось, между прочим, в раздроблении крупных союзных единиц и в наделении каждой такой части правами непосредственной союзной республики. Не раз также союзное собрание награждало правами гражданства различных метеков, или бесправных обывателей, и т. п. Одним из важнейших актов союза было, между прочим, упразднение Ликургова законодательства и олигархических порядков Спарты. В крайнем случае союз помещал в отдельные республики союзный гарнизон и назначал своего военачальника. В свою очередь члены союза обязаны были делать регулярные взносы в союзную казну. Размер взносов определялся союзным собранием. Освобождение от этих взносов было делом центральной власти. Другим обязательством членов была поставка контингентов в союзную армию, численность которой достигала 43 тысяч человек. Союз пользовался также и наемным войском, находившимся в ведении союзного собрания и содержавшимся на средства союзной казны. (Мищенко, Федеративная Эллада и Полибий, стр.211 и сл.).
По своему составу Ахейский союз отличался более аристократическим характером. И несмотря на то, что в союзных собраниях, по словам Полибия, решает «толпа», «народ», «множество» или «большинство», на самом деле массы здесь принимали мало участия. Расслоение граждан на богатых и бедных тут с самого начала было более резко, чем в Этолии. Особенно серьезный перелом пережил Ахейский союз под влиянием социального и экономического движения, выдвинувшего спартанского царя — революционера Клеомена. Почти во всех городах Ахейи произошло серьезное брожение, вызвавшее со стороны союзной власти ряд насильственных мер, как конфискация имущества, кровопролитие, даже уничтожение целого города. Стратег получил диктаторские полномочия и титул «автократа», или самодержавного. «Смута распространилась среди ахеян, и началось отпадение городов, ибо масса народная питала надежду на раздел полей и уничтожение долгов». В результате восстание было задушено в крови при помощи македонского царя, а демократия выявила свое настоящее лицо. «Союз ахеян» был прежде всего федерацией демократически настроенных имущих классов, готовых пойти на подчинение иноземному царю скорее, нежели отказаться от своей грабежом добытой собственности. Уступить, однако же, пришлось, и в 146 году до нашей эры было проведено уничтожение долговых обязательств и безнаказанность должников. И если кто–нибудь действительно стоял в союзе на точке зрения свободы и независимости, то это были одни только народные партии в городах и союзе и народные массы, готовые погибнуть в борьбе за свободу. Лишь они одинаково были против подчинения и македонским владыкам и римскому Сенату. Только стратегу Филопемену удалось обуздать богатые классы ахеян и усилить влияние народа, причем для этого заседания союзного собрания поочередно созывались во всех городах союза без различия величины их и местоположения. В противоположность бедным классам и народным партиям, состоятельное меньшинство искало спасения от социальной революции в подчинении кому угодно и притом безразлично — македонскому царю или римскому Сенату. И тот самый Полибий, который так восхвалял свободу и равенство своей родины, видел спасение Эллады в чужеземном господстве и сам подыскивал оправдание для своей измены в воображаемых несравненных достоинствах грядущего победителя. Сравнительно легкой задачей для Рима был захват Эллады и того же Ахейского союза. И после уничтожения своего соперника в Македонии Рим своим завоеванием и гнетом прекратил самостоятельное развитие всей Греции, в частности Пелопоннеса. (Мищенко, Федеративная Эллада и Полибий, стр.205, 225, 226, 228, 233, 239, 242.)
§ 39. Идеологи чужеземного вмешательства. Полибий о круговороте. Македония и Рим имели своих приверженцев уже в самой Греции. Мы уже видели раньше, что даже во время персидских войн в Афинах имелась особая партия приверженцев персидского царя и чужеземного завоевания. И не раз действительно персидский царь становился орудием олигархического переворота и ставил своих сатрапов или тиранов, которые держали в узде городскую демократию. В эпоху македонского роста приверженцем македонского завоевания был Исократ, адвокат и практический политик, ожесточенный противник Платона и Аристотеля. В своем различении государственных форм он исходил из положительных фактов и на этом основании, считал аристократию и демократию вообще не существующими, так как на самом деле имеются только аристократические и тимократические элементы, которые и получают то или иное развитие в реально существующих олигархии, демократии или монархии. С другой стороны, он не только призывал царя Филиппа установить в Греции твердый порядок и государственное объединение при помощи македонской гегемонии, но и построил целую теорию царской власти, которую он рисует в чрезвычайно идеальном виде. Задачей такого царя является создание общеэллинского государства. Но для этого он должен обладать чрезвычайными добродетелями и умом, сам он должен стать образцом для подданных, а действовать при помощи прекрасно организованных учреждений и лучших людей страны в виде законодателей и магистратов. Такой царь любит свой народ, лишен всякой надменности, но и народным массам не позволяет нагличать. Из остальных государственных форм особые симпатии этого политика привлекала старая афинская демократия по солоновскому и клисфеновскому образцу. Лишь хорошее воспитание и справедливость в сердцах граждан, а не писаные законы, обеспечивают процветание государства. (Жебелев, Греческая политическая литература и «Политика» Аристотеля, приложение к переводу последней, Москва, 1911 г., стр.420-425. Re hm, Geschichte der Staatsrechtswissenschaft, Leipzig, 1896, crp. 58-59.)
Другим сторонником иностранного вмешательства, на этот раз римского, является Полибий. Этот крупный историк древности был гражданином города Мегалополя и по своему положению входил в состав наиболее состоятельных граждан Ахейского союза. Как историк он всеми силами старался соблюсти надлежащую объективность. Однако это ему совершенно не удалось. Захваченный социальной борьбой своего времени, он не только приветствовал римское завоевание в качестве спасения от наглости и высокомерия народных масс, но и составил редкую апологию римскому владычеству. Это ему было тем легче, что в качестве заложника он был взят в Рим и там приставлен к одному из крупнейших военных деятелей в качестве присяжного философа и историка. В результате вся история Полибия превратилась в восторженную идеализацию римского роста и расширения, а специальная глава посвящена римскому государственному устройству. Именно в исключительных свойствах Римской республики видит он оправдание мировому призванию Рима. И это понятно. То, чего не могли выполнить македоняне, что оказалось не по силам эллинским федерациям, было вполне по плечу варварской республике тогдашнего Рима. Именно она, опираясь на свои малоприхотливые массы солдат, земледельцев и граждан, открыла вновь торговые пути античного мира и продолжила дело рано погибшего Александра. Именно Рим кровью и железом объединил тогдашнюю вселенную и всюду, куда он вводил свои легионы, опирался прежде всего на олигархов и плутократию. Рим, с этой точки зрения, был представителем и тогдашнего прогрессивного хищнического капитала с его торговыми задачами и мировым размахом и в то же время наиболее реакционного подавления каких бы то ни было социальных стремлений широких земледельческих и городских масс античного мира, Нечего говорить, что Элладе пришлось особенно тяжко под пятой римского завоевателя. Тем более интересно рассуждение Полибия, вышедшего из эллинской федерации и положившего свой талант и знания к ногам западного поработителя.
В основу своего рассуждения этот «социальный консерватор чистейшей воды» полагает философию истории, заимствованную им в значительной степени у Платона. А именно: он признает «круговорот государственного общежития… порядок природы, согласно коему формы правления меняются, переходят одна в другую и снова возвращаются». Этот закон круговорота Полибий считает так твердо установленным и оправданным на фактах, что он не колеблется производить своего рода предсказание. Все дело лишь в том, чтобы точно установить момент «наивысшего развития» или нисхождения «к упадку», или же наконец превращения «в другую форму правления». Ведь «всякое дело тогда лишь может быть правильно одобрено или осуждено, когда рассматривается в связи со временем». Надо уметь подметить соответственный период развития того или иного явления, ибо «всякое тело, всякое государство и всякое предприятие, согласно природе, проходят состояние возрастания, потом расцвета и наконец упадка». (Полибий, История, кн. VI, гл.9, §§ 10, 11; гл.11, § 10; гл.51, § 4.) Эта теория круговорота у Полибия так же служит для оправдания действительности, как впоследствии она служила для той же цели у Гегеля с его диалектикой мировой истории. Смысл здесь тог, что против природы не пойдешь, и что все, совершающееся по ее законам, заслуживает всяческого признания. С этой точки зрения разрешается и проблема завоевания мира Римской республикой. Карфагеняне были покорены потому, что «Карфаген уже отцветал в это время, а Рим находился в самом цветущем состоянии». Тот же аргумент вполне пригодился и для оправдания гибели Эллады. И если «все существующее подвержено переменам и порче», в чем убеждает нас непреоборимая сила природы», то обнаружение этого закона мы видим именно в Греции, где круговорот дошел до своего конца и лишь подготовил почву для римского владычества. (Полибий, История, том II, М., 1895, кн. VI, гл.51, § 4; гл.57, §§ 1, 2, 8, 9, Ср. Пельман, История античного коммунизма, стр.477.)
Самый же ход развития государства, сводится к развитию его государственных форм, так как «важнейшей причиной успеха или неудачи в каком бы то ни было предприятии должно почитать государственное устройство». В этом развитии можно наметить основные пункты, Оно всегда начинает с порядка простого и формы монархической. Затем оно развивается, от царства переходит к тирании, от последней — к аристократии и последующей олигархии, наконец — к демократии и царству толпы, или охлократии. «Когда государство одолело многочисленные тяжелые опасности и затем достигло неоспоримого преобладания и господства (при аристократии), в нем водворяется прочное благосостояние, а вместе с тем частная жизнь непременно становится роскошной, и граждане начинают переступать меру справедливости в погоне за должностями и в прочих вожделениях». Это — период олигархии. «Когда со временем такое состояние усилится, наступает поворот к упадку, вызываемый властолюбием граждан и пренебрежением к скромному положению; к ним присоединяется спесивость и расточительность». После этого наступает демократия. «Народ будет только завершителем переворота, когда он вообразит, что любостяжание одних нарушает его выгоды, когда, с другой стороны, лесть честолюбца преисполнит его высокомерие. Тогда разгневанный народ, во всем внимая голосу страсти, отказывает властям в повиновении, не признает их даже равноправными с собой и все дела желает решать сам. После этого государство украсит себя благороднейшим именем свободного народного правления, а на деле станет наихудшим из государств — охлократией». (Полибий, История, кн. VI, гл.57, §§ 5-9.)
Вывод отсюда очень прост. Аристократия есть вр'емя расцвета всякого государства, демократия и растущая под ее кровом социальная революция — время упадка и разложения. Именно последнее и видел Полибий в современных ему Греции и Карфагене. В Греции признаки разложения Полибий усматривает как раз в том, что на первый план выступает толпа, и демагог, «заискивая у толпы, возбуждает ее подозрения против людей достаточных, из коих одних губит, других вынуждает покинуть родину, имущество же их присваивает государство и раздает народу». Или, как он рисует эту картину в другом месте, демагоги, оказавшись бессильными достигнуть власти «своими способностями и личными заслугами, растрачивают состояния с целью обольстить и соблазнить толпу каким бы то ни было способом. Вследствие их безумного тщеславия народ делается жадным к подачкам, демократия разрушается и… переходит в беззаконие и господство силы… Толпа, привыкши кормиться чужим, выбирает себе в вожди отважного честолюбца, а сама вследствие бедности устраняется от должностей. Водворяется господство силы… а толпа совершает убийства, изгнания, переделы земли, пока не одичает совершенно». Что же касается Карфагена, то и; там перед его падением «наибольшую силу во всех начинаниях имел тогда народ. Совет держала толпа». (Полибий, История, кн. XV, гл.21, §§ 1, 2; кн. VI, гл.9, §§ 6, 7, 8, 9; гл.51, §§ 5, 6, 7, 8; гл.44, § 9; гл.46, §§ 3, 4. Ср. Пельман, История античного коммунизма, стр.452.) Вывод отсюда очень прост. Благоразумный человек должен итти не с осужденными на гибель, а следовательно, не с вырождающейся демократией, но с государством расцветающим, а именно — с аристократией или олигархией. Другими словами, не с побежденными Карфагеном и Элладой, а с победителем — Римом.
Полибий был бы слишком простым и наивным идеологом., если бы он оправдывал свое поведение и предательство своего класса лишь подобным образом. Поэтому используется политическая философия Платона, развивается в подробностях, заимствуется учение о смешанных формах у Аристотеля и созидается целое особое учение во славу римской олигархии. Мы не будем подробно останавливаться здесь на теории круговорота, ибо она уже нам известна из предшествующего изложения. Отметим лишь ее социологические черты. Так, начало человеческого общества сводится к «половому сожительству», вследствие чего рождаются дети. В семье — и происхождение нравственного порядка. «Слабость побуждает людей собираться в однородную толпу», «человек помогает каждому в беде, выдерживает опасности за других и отражает нападение сильнейших зверей». Подобно тому как «у всех неразумных животных — у быков, кабанов, петухов — наиболее сильные непременно бывают вожаками», так по «непререкаемым законам самой природы»… «наподобие животных люди собирались вместе и покорялись наиболее отважным и мощным из своей среды». В основу этой власти ложится «шла». Но вместе с тем, благодаря «товарищеским прочным связям, люди получили понятия красоты и правды и обратные им… У каждого рождается понятие долга, его силы и значения, что и составляет начало и конец справедливости». В результате — не только человеческое общество, но и первая власть, получающая характер единодержавия и под влиянием развития общества и нравственности приобретающая форму царской власти. После того как люди стали различать, «что подло и что прекрасно», лицо, держащее верховную власть, оказывает поддержку своим подданным, «воздает каждому по заслугам», и «самодержец» незаметно превращается в царя с того времени, как царство рассудка сменяет собой господство отваги и силы». (Полибий, История, кн. VI, гл.5, §§ 7, 10; гл.6, §§ 1-12.)
§ 40. Полибий и государственные формы. Вырождение царства в тиранию, переход последней в аристократию и вырождение ее в олигархию, так же как переход к демократии и окончательное вырождение этой формы в охлократию, после чего опять повторяется единодержавие, основанное на силе, — все это совершается по одним и тем же законам. Этот процесс может быть сведен к порче каждой такой формы и необходимой ее смене следующими таким образом, что постоянно чередуются власть одного, власть немногих и власть большинства. Затем опять все начинается сначала, и колесо истории повторяет снова и снова те же ступени. В каждой из этих форм мы имеем период расцвета — царство, аристократия, демократия и время падения — тирания, олигархия, охлократия. Что же касается внутренних причин, которые приводят каждую форму к расцвету и гибели, так как «всякая форма правления может идти к упадку двояким путем» — или «порча проникает в нее извне или зарождается в ней самой», — то в основе внутреннего разложения мы имеем следующий процесс. В царстве наследники царей, получив «власть по наследству и в силу своего происхождения», а также «жизненные припасы в чрезмерном количестве», становятся тиранами, развращаются и порождают в людях «зависть и недовольство… ненависть и неукротимую ярость». Вследствие этого «благороднейшие, гордые и отважнейшие» устанавливают аристократическую власть. Они преследуют «общее благо». Но когда власть переходит по наследству, то потомки, выросшие среди богатства, отдаются «корыстолюбию и беззаконному стяжанию», извращают «аристократию олигархией». Против них восстает «вражда и ненависть», у граждан остается «единственная необманутая надежда — на самих себя». Тогда водворяется демократия, а с нею «равенство и свобода». Но и здесь снова происходит то, что мы видели раньше: «когда народится новое поколение; и демократия от детей перейдет к внукам, тогда люди, свыкшись с этими благами, перестают уже дорожить равенством и свободой и жаждут преобладания над большинством». И, как мы можем видеть на примере Афин, Фив, Крита, Лакедемона, Мантинеи и Карфагена, верх берет толпа, которая всегда «легкомысленна и преисполнена нечестивых вожделений, неразумных стремлений и духа насилия», водворяется жадность к чужому богатству, и народ, «обуреваемый насилием и страстями», приводит демократию к гибели и новой тирании. (Полибий, История, кн. 6, гл.7, §§ 1-8; гл.8, §§ 1-6; гл.9, §§ 1-9; гл.44, § 9; гл.45, §§ 3-4; гл.47, §§ 4-6; гл.48, § 8; гл.56, § 11.)
Получается очень простая и доступная пониманию социально–историческая схема. И нужно отдать справедливость Полибию — момент экономический получает в ней выдающееся значение. Именно состоятельность, в связи с наследственностью, порождают разврат и падение. Под влиянием безмерного богатства и любостяжания гибнет царь, погибают аристократы и даже, к нашему удивлению, народные массы. Казалось бы, последнее утверждение несколько рисковано. Но надо принять во внимание, что в Элладе, как и везде, лишь тогда в демократии раскрывались социальные противоположности, когда не только увеличивалось расстояние между богатством и бедностью, но подымался общий уровень благосостояния, а в частности народные массы начинали принимать участие в общем распределении добычи своих господствующих классов. Так что и здесь имеется некоторая тень основания утверждать, что в демократии ее падение наступает в тот миг, когда она все же получает какую–то возможность захвата и дележа. Как бы то ни было, на демократии схема Полибия терпит крушение, ибо утверждать, что народные массы при этой форме правления жиреют и развращаются под влиянием безмерного богатства — это значит повторять ту наглую клевету, которую мы не раз встречаем у идеологов реакции. Ведь не стыдились же и Платон и Аристотель в качестве примера неслыханной жадности указывать на афинского бедняка, который осмеливался требовать вместо двух оболов ежедневного содержания целых три (обол равнялся приблизительно четырем копейкам). Но из теории Полибия вывод, казалось бы, можно сделать только один: всякая порча, разврат и падение есть результат богатства и в частности богатства наследственного. Чтобы прекратить эту внутреннюю порчу, нужно так или иначе остановить накопление этих богатств и передачу их по наследству последующим поколениям. И действительно, в одном месте Полибий приходит в восторг от пресловутого Ликургова законодательства, по которому, будто бы, было установлено «равенство земельных участков», а «простота и общность жизни должны были вводить благонравие в частные отношения граждан, а государство предохранять от междоусобицы». (Полибий, История, кн. VI, гл.48, § 3.) Однако и сам Полибий не желает отказаться от своих крупных средств и не предлагает своим собратьям по классу взяться за плуг и мирные занятия земледельца. Задача, кот. ставил себе Полибий, так. обр., представляла известные трудности. Пагубное богатство, несущее с собой верный разврат и гибель, менее всего подлежало упразднению. С другой стороны, «закон природы» не знал и не знает никаких исключений, и как раз под влиянием богатства должно произойти развитие государственных форм, сменяющих друг друга с регулярностью расцвета и упадка любого живого существа. Борьба против вырождения и падения государств почти уподобляется сражению с неодолимой силой и, очевидно, осуждена на полную бесплодность. Но наш политик менее всего фаталист и пассивная натура. Он предлагает так или иначе бороться с естественным законом и влиять на порождаемые им силы. Как мы уже знаем, он не принадлежит к числу утопистов вроде народных вождей, проповедывав–ших раздел имущества. Он вместе с тем не мечтатель в духе Платона. Как историк он ищет реальных общественных сил. И он их находит. Исследуя современные ему государства, он приходит к любопытным выводам. В афинском государстве он находит лишь картину «раздоров и смуты», это — «судно без кормчего». Критское государство проникнуто «низкой корыстью и любостяжанием». Карфаген, как мы уже знаем, находится во власти толпы, а в то же время, обладая морскими силами, пользуется лишь наемными войсками. Современный Полибию Лакедемон также гибнет. И если старое Ликургово законодательство было превосходно, то в одном отношении оно пошло по ложному пути. Ликург не приспособил своего государства «к завоеванию иноземцев и вообще к расширению внешнего владычества». Поэтому Спарта из–за денег шла на самые позорные дела. Но среди всех гибнущих народов имеется один, который сумел застраховать себя от вырождения и таким образом как бы избег всеобщего действия законов природы. Это — Рим после победы над Ганнибалом и в эпоху завоеваний Греции, — Рим, который сумел избегнуть одностороннего пути всех остальных государств. Здесь открывается перед нами истинное спасение от вырождения и гибели. Оно заключается в том, что ни одно из указанных государств, за исключением древней Спарты, не прибегло в действительности к спасительному рецепту смешанных государственных форм. (Полибий, История, кн. VI, гл.44, §§ 3, 6; гл.46, § 3; гл.48, § 6; гл.49, §§ 3-10; гл.52, §§ 1-4.)
§ 41. Полибий и Рим. В этом пункте, таким образом, Полибий целиком становится на почву аристотелевского идеала. Этот идеал оказывается воплощенным у римлян и обеспечивает им великое совершенство государственного устройства, нерушимую устойчивость и силу. Только таким путем можно объяснить невероятный факт, что «в течение неполных 53 лет» римляне покорили «почти всю обитаемую землю и подчинили ее своему безраздельному владычеству». Только «в государстве римлян были все три власти», т. е. демократическая, аристократическая и монархическая, объединены так, что «все было распределено между отдельными властями и при помощи их устроено столь равномерно и правильно, что никто даже из туземцев не мог бы решить, аристократическое ли было все управление в совокупности, или демократическое, или монархическое». «Если мы сосредоточим внимание на власти консулов, государство покажется, вполне монархическим и царским, если на сенате — аристократическим, если, наконец, кто–либо примет во внимание только положение народа, он, наверное, признает римское государство демократией». И в последующем изложении Полибий производит весьма пристрастный разбор римских учреждений, причем выясняет и компетенцию и пределы власти каждого из указанных элементов. Он приходит к убеждению, что «отдельные власти могут при желании или мешать одна другой или оказывать взаимную поддержку и содействие». Консул не может обойтись без народа и сената, ибо без сената он не может получить нужных припасов и снаряжения, к тому же сенат может всегда его сменить и поставить на его место новое лицо. Без сената же он не может получить и награды в виде так называемого триумфа, без народа он не может заключить мира или договора, так как именно это входит в круг ведения народных собраний. Сенат при решении важнейших судебных дел нуждается в утверждении со стороны народа, от народа же зависит изменить закон, власть сената, а народные трибуны могут остановить любое сенатское постановление. Точно так же и народ находится в зависимости от сената, так как по всем финансовым делам решает сенат, а поэтому «имеет возможность причинить вред или пособить людям, имеющим отношение к общественному достоянию», а с другой стороны, из среды сената выбираются судьи. Такая связь и равновесие властей приводит к тому, что Рим, опираясь на всеобщее «единодушие», оказывается «неодолимым и осуществляет все свои планы». Счастье и богатство, приобретенные победами, не приводят римлян к необузданности и высокомерию: наслаждаясь благосостоянием, они не поддаются легкомысленно льстецам, и «государство в самом себе почерпает исцеление». (Полибий, История кн. 6, гл.1, § 3, гл.3, §§ 5-7; гл.9,§§ 12-14; гл.11, §§ 10-13; гл.12, §§ 1-10; гл.13, §§ 1-9;.гл. 14, §§ 1-12; гл.15, §§ 1-11; гл.16, §§ 1-5; гл.17, §§ 1-9; гл.18, §§ 1-8.)
Установлением смешанной республики Рима по теории Полибия задача разрешена. Ни один из основных элементов государства не может благодаря взаимной связи, зависимости и сдержкам получить одностороннее развитие. Даже народ получает надлежащее место. Именно ему принадлежит особо влиятельная функция по распоряжению «наградами и наказаниями, так как именно народ дарует почести достойным гражданам», принимает закон или отвергает его, решает «вопросы о войне и мире» и постановляет «смертные приговоры». Но в этой теории разделения, равновесия и гармонии властей Полибий сам не замечает, как он впадает в величайшее противоречие. По его историческому учению, извращение и падение государства является в результате накопления богатств и вырождения под влиянием роскоши и наследственной власти. Вот почему он в Свое время отдал справедливость и мифическому Ликургу. Но в своем изображении римского строя он совершенно забывает эту точку зрения. Здесь уже все сводится исключительно к влиянию государственного строя. Элемент экономический куда–то совершенно исчезает. И в описании римских властей он менее всего касается вопроса о возможности для них безмерного обогащения, а следовательно, нравственной порчи и гибели в социальной борьбе. О земельном обеспечении масс хотя бы в Ликурговом духе он здесь не говорит ничего. Напротив, он подтверждает, что вся финансовая власть находится в руках сената, следовательно, элемента аристократического и подлежащего олигархическому извращению. Именно от сената зависят «многие работы по всей Италии, перечислить которые было бы нелегко, по управлению и сооружению общественных зданий, а также многие реки, гавани, сады, прииски, земли, — короче, все. что находится во власти римлян». Все это «отдается цензорами на откуп». И если здесь принимает участие некоторым образом народ, то лишь потому, что «почти все граждане причастны к откупам и к получаемым через них выгодам. Так, одни за плату сами принимают что–либо от цензоров на откуп, другие идут в товарищи к ним, третьи являются поручителями за откупщиков, четвертые несут за них в государственную казну свое состояние». Вот почему «все граждане, находясь в зависимости от сената, заботливо воздерживаются от возражений против сенатских определений и от противодействия сенату». То же замечает Полибий и о подчинении консулам, которым «каждый гражданин в отдельности и все вместе подчинены… во время войны». (Полибий. История, кн. VI, гл.17, §§ 2, 3, 4, 5, 8, 9.)
Итак, ларчик открывается очень просто. «Народ», о котором идет здесь речь, есть широкий круг римских откупщиков, ростовщиков, всадников и негоциаторов, которые, подобно хищным стаям, питались плодами грабежа и кровавых завоеваний. «Единодушие» всей этой хищной братии объясняется очень просто. За смешанной формой монархии, республики и демократии выясняется весьма определенно плутократическая масса, притянувшая к себе дельцов из всех завоеванных стран и силой оружия усмирившая бунтарские массы и в Сицилии, и в Греции, и в других завоеванных странах. И Полибий, историк и государствовед, отменил здесь свой собственный закон естественного вырождения и украсил ореолом нетленности смешанную форму Рима, столь крепко обеспечивающую римскую олигархию. Но Полибий не скрывает от себя того обстоятельства, что и в Риме, несмотря на все смешения разных форм, имеется достаточно взрывчатых веществ. Таковы массы, или толпа, которая — увы! — и в Риме отличается теми же самыми чертами, как в Элладе или Карфагене. Но Рим в этом отношении изобрел надлежащие средства для ее обуздания. И если в Элладе давно рушилось запугивание народа при помощи религии и богов, так как там всякая вера давно исчезла, то иное находим мы в Риме. Именно здесь введена «богобоязнь», составляющая основу государства. Почитание богов здесь «облекается в столь грозные формы и в такой мере проходит в частную и государственную жизнь, что невозможно итти дальше в этом отношении». Это потому, что «римляне имели в виду толпу», именно ее стремились «обуздывать таинственными ужасами и грозными зрелищами». Здесь «с расчетом внушали толпе такого рода понятия о богах и преисподней». Вот почему у римлян процветает честность, и «обязательство достаточно обеспечивается верностью клятве». (Полибий, История, кн. VI, гл.56, §§ б — 14;) Так небесный террор приходит на помощь смешанной форме, а власть откупщиков, публиканов и ростовщиков достойно дополняется божественным воздействием. Больше здесь прибавить нечего.