F 30-33: Каллисфен и заговор пажей

F 30. Arr., An. IV 13, 5

Ξυμβῆναι δὲ οἱ μὲν αὐτομάτως λέγουσιν ἔστε <ἐφ’> ἡμέραν πίνειν Ἀλέξανδρον, Ἀριστόβουλος δὲ ὧδε ἀνέγραψε. Σύραν γυναῖκα ἐφομαρτεῖν Ἀλεξάνδρῳ κάτοχον ἐκ τοῦ θείου γιγνομένην καὶ ταύτην τὸ μὲν πρῶτον γέλωτα εἶναι Ἀλεξάνδρῳ τε καὶ τοῖς ἀμφ’αὐτόν· ὡς δὲ τὰ πάντα ἐν τῇ κατοχῇ ἀληθεύουσα ἐφαίνετο, οὐκέτι ἀμελεῖσθαι ὑπ’ Ἀλεξάνδρου, ἀλλ’ εἶναι γὰρ τῇ Σύρᾳ πρόσοδον πρὸς τὸν βασιλέα καὶ νύκτωρ καὶ μεθ’ ἡμέραν, καὶ καθεύδοντι πολλάκις ἤδη ἐπιστῆναι. καὶ δὴ καὶ τότε ἀπαλλασσομένου ἐκ τοῦ πότου κατεχομένην ἐκ τοῦ θείου ἐντυχεῖν, καὶ δεῖσθαι ἐπανελθόντα πίνειν ὅλην τὴν νύκτα· καὶ Ἀλέξανδρον θεῖόν τι εἶναι νομίσαντα ἐπανελθεῖν τε καὶ πίνειν, καὶ οὕτως τοῖς παισὶ διαπεσεῖν τὸ ἔργον.

Некоторые утверждают, что Александр по своему хотению остался пить до рассвета. Аристобул вместо этого рассказывает следующую историю. Одна сирийская женщина, управляемая богом, следовала за Александром, и сначала была объектом смеха для Александра и его товарищей. Когда же стало очевидно, что во время приступов она говорила правду, Александр больше не презирал ее, и у нее был доступ к царю как днем, так и ночью, и она часто стояла рядом с ним, пока он спал. Так и на этот раз, после того, как Александр ушел с пира, он наткнулся на женщину, когда она была одержима богом, и она пригласила его вернуться, чтобы пить всю ночь. Александр, считая, что это божественное послание, вернулся к застолью, и поэтому заговор пажей потерпел неудачу

F 31. Arr., An. IV 14, 1

᾽Αριστόβουλος μὲν λέγει ὅτι καὶ Καλλισθένην ἐπᾶραι σφᾶς ἔφασαν (sc. οἱ παῖδες) ἐς τὸ τόλμημα. καὶ Πτολεμαῖος ὡσαύτως λέγει.

Аристобул утверждает, что они [пажи] сообщили, что Каллисфен призывал их действовать. И Птолемей заявляет то же самое

F 32. Ath. X 44, 434d

Καλλισθένης δὲ ὁ σοφιστής, ὡς Λυγκεὺς ὁ Σάμιός φησιν ἐν τοῖς ἀπομνημονεύμασι καὶ Ἀριστόβουλος καὶ Χάρης ἐν ταῖς ἱστορίαις, ἐν τῷ συμποσίῳ τοῦ Ἀλεξάνδρου τῆς τοῦ ἀκράτου κύλικος εἰς αὐτὸν ἐλθούσης ὡς διωθεῖτο, εἰπόντος τέ τινος αὐτῷ ‘διὰ τί οὐ πίνεις;’ ‘οὐδὲν δέομαι, ἔφη, Ἀλεξάνδρου πιὼν τοῦ Ἀσκληπιοῦ δεῖσθαι’.

Линкей Самосский в «Памятных вещах» и Аристобул и Харет в «Историях» рассказывают, что когда софист Каллисфен на пиру Александра получил чашу с чистым вином, он отклонил ее, и на вопрос «почему ты не пьешь?», ответил: «Если я выпью из чаши Александра, мне не понадобится чаша Асклепия»

F 33. Arr., An. IV 14, 3

Καλλισθένην δὲ Ἀριστόβουλος μὲν λέγει δεδεμένον ἐν πέδαις ξυμπεριάγεσθαι τῇ στρατιᾷ, ἔπειτα νόσῳ τελευτῆσαι.

Аристобул утверждает, что Каллисфена в оковах возили за армией, и позже он умер от болезни

Фрагменты касаются Каллисфена и так называемого заговора пажей 327 г., в котором был замешан философ. В фрагментах Аристобула это третье скорбное событие в македонском кругу за короткое время после заговора Филоты и смерти Клита.
Арриан снова подключается к эпизоду с Клитом, чтобы представить историю Каллисфена и тесно связанный с ней заговор пажей, оставляя в стороне хронологический порядок, которому он всегда следовал [1]. Поэтому историк, кажется, хочет связать эти два эпизода с обсуждением фигуры Александра, вставляя многочисленные и обширные личные замечания, что нечасто встречается в остальной части его работы [2]. Интересно отметить, что в связи с этими комментариями Арриана к двум событиям все они, кажется, оправдывают действия Александра или, по крайней мере, смягчают суровые суждения о его поведении. Сотрапезников, которые льстили Александру на пиру, ставя его выше Кастора, Поллукса и Геракла, Арриан определяет как «людей, которые всегда наносили ущерб и никогда не перестают вредить интересам правителей всех времен», словно обвиняя их в последующей ссоре между царем и Клитом [3]; Арриан заявляет, что он не одобряет Клита, когда тот заявляет, что подвиги Александра были не так велики, как у упомянутых героев, полагая, что в определенных ситуациях более уместно удерживать свои убеждения при себе [4]. Поэтому историк из Никомедии, хотя он не может избежать упоминания этих двух столь важных эпизодов, в то же время обеспокоен тем, чтобы не навредить образу Александра, который постепенно появляется в его повествовании как великий вождь, своими завоеваниями превзошедший тех, кто предшествовал ему.
После смерти Клита, согласно тому, что рассказывает Арриан, Александр был охвачен отчаянием по поводу судьбы своего друга: согласно некоторым он даже хотел убить себя, в то время как у большинства историков он бросился на ложе, рыдая и зовя по имени Клита и его сестру, которая была его кормилицей; в течение трех дней царь отказывался от еды и питья, пренебрегая любым другим уходом за своим телом [5].
Некоторые предсказатели приписали несчастье гневу Диониса, которому царь в нарушение традиции не принес жертву, предпочтя Диоскуров; этеры убедили царя поесть, и он принес жертву Дионису [6].
В этот момент Арриан вставляет сообщение о прибытии к Александру софиста Анаксарха, призванного утешить царя. Историк не раскрывает своих источников, ссылаясь лишь на то, что некоторые из них рассказали эту историю [7]. Персонаж Анаксарха появляется здесь впервые. Из других источников мы знаем, что он родом из Абдеры, ученик Диогена из Смирны или Демокрита, и что он процветал между 340 и 337 гг. [8]. Он был убит, согласно Диогену Лаэрцию, киприйским тираном Никокреонтом; Диоген также упоминает, что за безразличие к страстям и безупречное моральное поведение его прозвали εὐδαιμονικός, «счастливый» [9]. Диоген также упоминает его в двух эпизодах вместе с Александром: во время симпосия, когда Александр спросил его мнения по поводу обеда, Анаксарх ответил, что все было роскошно, но среди блюд отсутствовала голова известного сатрапа, намекая на Никокреонта [10]. Кроме того, он заставил Александра перестать считать себя божеством, заявив, что то, что вытекло из его раны, было кровью, а не ихором [11]. Следует отметить, что многие древние источники считали его льстецом [12]. Поэтому очевидно, что источники представляли этого персонажа в нескольких аспектах, иногда противоречивых: с одной стороны, человеком безупречного поведения, с другой любящим радости жизни [13], с одной стороны, открывающим Александру, что у него кровь, а не ихор, а с другой — льстецом царя. Поэтому вероятно, об Анаксархе существовали две различные традиции, одна благоприятная, а другая неблагоприятная, и что разные авторы время от времени выбирали, какую из них использовать.
Анаксарх в основном представлен Аррианом и Плутархом в оппозиции к Каллисфену, в частности, в связи с событиями, предшествовавшими смерти последнего [14]. Согласно истории Плутарха друзья привели к Александру, убитому горем из–за смерти друга, Каллисфена и Анаксарха. Первый пытался успокоить боль царя, взывая к разуму, второй упрекал его за то, что он страдал из страха перед законом и порицанием от людей, хотя он сам должен был быть законом и повелением для других [15]. В более краткой истории Плутарха ожидается столкновение двух философов, и сразу же будут представлены некоторые основные темы диатрибы, которые, как мы увидим, Арриан рассматривает позже. Поэтому не представляется необходимым предполагать использование различных источников для этой части, но различия могут быть приписаны краткости истории Плутарха, а также другой цели, которую он преследовал в своей работе и которая не была подробной историей экспедиции, но стремилась дать представление о характере и поведении Александра [16]. Действительно, даже в этом случае Плутарх предпочитает апофтегму и добавляет анекдот, который отсутствует у Арриана и в котором Каллисфен и Анаксарх обсуждают тему климата, причем первый тонко обвиняет последнего в роскошной жизни, которую он вел с тех пор, как следовал за македонским царем [17].
В повествовании о заговоре пажей есть два тематических ядра.
Первое касается совета, данного Анаксархом Александру, который был убит горем из–за смерти Клита. Философ напоминает царю о тесной связи между Зевсом и Справедливостью и убеждает его в том, что как поступки Зевса всегда правильны, так и царь всегда действует по справедливости [18]. Затем Анаксарх говорит Александру о тождестве царя с законом, и неудивителен комментарий Арриана, который сожалеет о факте, что, несмотря на то, что эти слова, очевидно, оказали некоторое немедленное утешение македонскому государю, они на самом деле обострили негативное поведение Александра, который был убежден, что царь имеет право распоряжаться, не задумываясь о легитимности своих действий [19]. Итак, это еще один шаг вперед в процессе «ориентализации» македонского правителя, и аррианов Анаксарх принимает характер отрицательного персонажа (именно он, а не македонский правитель несет ответственность за изменение в поведении царя); это также демонстрируется ссылкой на геродотов пассаж, который Арриан и его источники наверняка имели в виду при написании этого эпизода. Действительно, объясняя в третьей книге «Истории» происхождение безумия Камбиза, Геродот вставляет краткое отступление о браке персидского владыки с его сестрой: поскольку брак между кровными родственниками был чем–то необычным, Камбис проконсультировался с царскими судьями и спросил их, есть ли закон, запрещающий жениться на сестре [20]; они дали ответ, не влекущий совершения ими должностного преступления и неприятностей для них самих, заявив, что они не нашли никакого закона, разрешающего персам жениться на его сестре, но что «они обнаружили другой закон, согласно которому для царя персов было законно делать то, что он хотел [21].
Поэтому интересно отметить, что концепция, выражаемая Анаксархом и царскими судьями, одинакова, и геродотовский принцип применительно к персидскому царю помещается в уста Анаксарха в экскурсе, в котором критикуется "ориентализация" Александра [22].
Это отступление дает Арриану случай представить дискурс о проскинесисе. Александр, рассказывает нам историк, претендовал, чтобы перед ним преклонялись ниц, поскольку он считал себя сыном Аммона, и в этом его поддержали софисты из его свиты Анаксарх и Агис из Аргоса, трагический поэт [23]. Против выступал Каллисфен из Олинфа.
Арриан изображает Каллисфена неоднозначно: с одной стороны, никомедиец утверждает, что одобряет его отрицательное отношение к проскинесису, с другой — характеризует его как «несколько простоватого человека» и критикует за заявление, что слава Александра и его предприятия зависели от него и его исторической работы: поэтому и причастность Александра к божественной природе обеспечит ему не его рождение, а то, что Каллисфен напишет и распространит [24]. Философ, поэтому, не против обожествления Александра tout court — тем более, что он подчеркивает его родство с Аммоном в своей работе — он против того, чтобы его обожествляли в соответствии с персидскими канонами. Поэтому очевидно, что описанию Каллисфена, которое представляет Арриан, присуще внутреннее противоречие: тот, кто выступает против проскинесиса, является также и тем, кто верит в божественность Александра благодаря славе, которую запечатлеет его работа. Персонаж не представлен в абсолютно позитивном свете, возможно, из стремления Арриана оправдать решение Александра.
Следует отметить, что другие источники также представляют двойственное суждение о персонаже, недипломатичный, импульсивный и злой характер которого часто подчеркивается [25]. Единственный, кто предлагает абсолютно позитивное изложение, — это Курций Руф, как мы увидим позже [26].
Дискуссия между Анаксархом и Каллисфеном о проскинесисе произошла, по словам Арриана, во время пира [27]. Историк представляет один за другим два дискурса.
Анаксарх поддерживает необходимость считать Александра богом, приводя в качестве аргумента тот факт, что в отличие от Диониса и Геракла Александр был македонцем, и поэтому его подданные будут еще больше почитать его как бога. Более того, несомненно, он будет обожествлен мертвым, поэтому будет справедливым и более полезным оказывать Александру те же почести и при жизни [28].
Речь Каллисфена намного длиннее и яснее: он начинает с заявления, что Александр заслуживает всех почестей, причитающихся людям, но есть существенная разница между почестями, положенными людям, и теми, которые оказывают богам [29]. Люди могут получить поцелуй, в то время как боги только потому, что они наверху и прикасаться к ним недопустимо, восхваляются через проскинесис. Поэтому неправильно поднимать людей до уровня, который им не принадлежит, и принижать богов, точно так же как сам Александр не допустит, чтобы кто–то выдавал себя за царя. Более того, Анаксарху напоминается, что он следует не за персидским царем (которому эти варварские обычаи бузусловно приписывают), но находится рядом с сыном Филиппа, который принадлежит к династии, повелевающей не силой, но законом. Нельзя навязывать грекам, самым свободным людям на земле, подчинение проскинесису. Дискурс заканчивается упоминанием варварских царей, которые были побеждены и унижены греками, словно чтобы напомнить, под конец речи, первостепенную цель экспедиции, месть против древнего врага греков, персов [30].
Эти две диатрибы, несомненно, отражают полемику в македонском дворе, полемику, главными протагонистами в которой видели Анаксарха и Каллисфена. В речи последнего интересно отметить, среди прочего, ссылку на Филиппа, который часто упоминается в заявлениях и претензиях тех, кто выступал против введения персидских обычаев при дворе [31].
Слова Каллисфена задели Александра, но они выражали мнение македонцев: поэтому царь запретил им отныне упоминать о проскинесисе [32].
Арриан передал еще один эпизод, главным героем которого является Каллисфен, прежде чем сосредоточиться на заговоре пажей. Даже в этом случае хронология не ясна, поскольку историк и его источники, похоже, больше заинтересованы представить персонажа в целом, а затем объяснить шаги, которые привели к его осуждению, нежели соблюдать хронологический порядок событий.
Этот второй эпизод также происходит во время пира. Александр поднял тост, пустив золотой кубок среди гостей. Те, кто отпивал, простирались ниц и получали поцелуй от Александра [33]. Когда настала очередь Каллисфена, он встал, отпил из чаши и подошел, чтобы получить поцелуй, но не простерся. Один из этеров указал на это Александру, который не позволил поцеловать себя. Тогда Каллисфен объявил, что ему задолжали поцелуй [34].
Арриан прокомментировал как высокомерие Александра, так и грубость Каллисфена, заявив, что враждебность Александра по отношению к Каллисфену была оправданной из–за его несвоевременной свободы слова и глупой спеси [35]. Еще раз Арриан, хотя он не мог полностью замолчать вину Александра, не упустил возможность выставить Каллисфена в дурном свете.
Следует подчеркнуть, что этот анекдот также упоминается Плутархом, который приписывает его Харету из Митилены [36].
Интересно отметить, как фрагмент 32 Аристобула, переданный Афинеем (единственный фрагмент, относящийся к этому эпизоду, не взятый из Арриана), представляет анекдот о Каллисфене с чашей. Внимание во фрагменте из Афинея сосредоточено не на проскинесисе, а больше на склонности правителя к употреблению алкоголя и на конфликте между Каллисфеном и Александром. Философ, фактически отвергнув чашу, которую царь передает ему (полную чистого вина), потому что иначе он боится, что ему нужно принять лекарство, четко выражает, насколько его отношения с правителем теперь испорчены [37].
Очевидно, что Афинея интересует сам анекдот и поэтому он не дает более точной информации ни о контексте, из которого он взят, ни о хронологии. Фактически, он вставляет его в обширную беседу о пьянстве и, в частности, в раздел, который касается этики македонского царя и который открывается цитатой из другого историка Александра, Эфиппа Олинфского [38]. Вместе с Аристобулом Афиней также упоминают о двух других источниках: Линкея Самосского, брата Дурида, и Харета Митиленского, о котором уже упоминалось в компании с историком из Кассандрии и который, возможно, также использовался последним [39]. Поэтому Афиней, который, возможно, нашел этот эпизод непосредственно у Линкея, использует его, чтобы подчеркнуть отношения между Александром и пьянством, и поэтому не заинтересован в том, что происходило между правителем и Каллисфеном.
В любом случае, этот отрывок показывает, как вокруг фигуры Каллисфена, представленной источниками в качестве катализатора инакомыслия против Александра, родилась серия анекдотов, которые источники повторяют и не раз используют различными способами. Тот же Аристобул, как свидетельствует Афиней, использует эти анекдоты, хотя невозможно проследить контекст и суждение историка из Кассандрии о Каллисфене.
Интересно отметить, как эпизод повторяется в отрывке Плутарха из De cohibenda ira. Мы говорим о том факте, что гнев не всегда вызывается жестоким поступком, но он также может быть спровоцирован шуткой или намеком [40]. Два примера приведены для лучшего объяснения этой концепции. Первый — это вопрос Елены и ответ Электры относительно девственности последней, второй — как раз упомянутый выше эпизод [41]:
"И Каллисфен, когда большая чаша ходила по кругу, спровоцировал Александра, сказав: «Я не хочу, выпив чашу Александра, нуждаться в чаше Асклепия»".
Также выпирает, с лексической точки зрения, сходство этого плутархова пассажа с афинеевым, и можно предположить, что источником Плутарха здесь является один из трех авторов, цитируемых Афинеем (Харет, Аристобул и Линкей). В этой связи не следует забывать, что Харет упоминается в "Жизни Александра" как источник эпизода с поцелуем: поэтому митиленский историк, возможно, использовался Плутархом в качестве источника и для этого пассажа [42].
Факт, что Плутарх имел в виду этот эпизод, также может быть выведен из отрывка из «Quaestiones convivales» в главе «О склонности Александра к винопитию» [43]:
"Также кажется, что Каллисфен впал у него в немилость, потому что он не хотел участвовать в его пирах из–за бражничества, а также потому, что он отверг предложенный ему большой кубок, названный «Александровым», сказав, что он не хотел после того, как выпьет чашу Александра, нуждаться в чаше Асклепия".
Этот отрывок важен, потому что эпизод используется в качестве примера одной из причин вражды между Каллисфеном и Александром, а именно неприятия первым организуемых при дворе симпосиев, и нельзя исключать, что это был первоначальный контекст, в который эпизод был вставлен Харетом и Аристобулом.
Кульминация вражды между философом и Александром наступила после заговора пажей, который привел к осуждению Каллисфена [44].
Вот история Арриана [45]. Среди молодых людей македонского дворянства, служивших непосредственно царю, был Гермолай, посвятивший себя философии, и по этой причине он являлся другом Каллисфена [46]. Во время охоты Гермолай поразил дикого кабана, в которого целил Александр, чем вызвал гнев царя, который приказал высечь молодого человека и отнять у него лошадь [47]. С этого момента Гермолай жаждал мести и втянул в свое предприятие своего любовника, Сократа, сына Аминты. Затем им удалось привлечь на свою сторону и других македонцев: Антипатра, сына Асклепиодора, Эпимена, сына Арсея, Антикла, сына Феокрита и Филоту, сына фракийца Карсида. Было решено, что в ночное дежурство Антипатра они нападут на Александра, пока он будет спать. По словам некоторых, заговор провалился, потому что Александр по собственной инициативе продолжал пить до рассвета.
В этот момент Арриан вставляет версию Аристобула, которая при ближайшем рассмотрении является не более чем разъяснением вышесказанного: историк из Кассандрии, по сути, предлагает объяснение того факта, что Александр перестал пить до рассвета, введя фигуру юродивой сириянки, которая, однако, не появляется у Плутарха [48]. Давно указывалось, что версия Аристобула служит для защиты Александра от обвинения в чрезмерном употреблении алкоголя [49]. В действительности даже то, что сообщает Аристобул, не отменяет факта, что македонский царь провел ночь за выпивкой. Однако то, что кажется очень важным и вытекает из этого эпизода, — это удача правителя и доброжелательность к нему божества, если верно, что за ним всегда следовала эта женщина, одержимая богом, чьи пророчества оказывались правдивыми. Поэтому Александр представлен как человек, сопровождаемый божественной милостью, а также как тот, кто знает, как распознать знамения, которые посылает божество, и решает повиноваться пророчице.
Следовательно, версия Аристобула не только отвлекает внимание от чрезмерного пьянства Александра, но и представляет его как человека, неравнодушного к божественным способностям. На этом этапе стоит также остановиться на версии, предложенной Курцием Руфом и Юстином, чтобы выделить различия и общие моменты с сообщениями Арриана и Плутарха.
Связь в повествовании Курция происходит через упоминание о желании Александра получить божественные почести: для этого царь постановил, чтобы македонцы приветствовали его земным поклоном, как и персы [50]. Интересно отметить, как македонский государь представлен в негативном свете: его желание получить божественные почести определяется как следствие поврежденного ума, и вскоре после этого он подчеркивает, что лесть царям разрушает их власть больше усилий врагов. По словам Курция, льстецами были Агид из Аргоса, посредственный поэт, Клеон из Сицилии и другие, готовые утверждать, что Александр превосходил Геракла, Диоскуров и отца Либера [51]; поэтому не упоминается об Анаксархе, что указывает на то, что источники Курция не соответствуют, по крайней мере в этой первой части, источникам Плутарха и Арриана. Кульминация эпизода также в этом случае приходится на время пира, на который были приглашены македонские и персидские дворяне, и дебаты развязались после того, как Александр покинул зал. Клеон берет слово и излагает причины, по которым царь должен быть обожествлен и следует принять проскинесис [52]. Отвечает Каллисфен, который, как уже упоминалось, всегда представлен как позитивная фигура: его речь, на самом деле, направлена на защиту нравов и обычаев родины, а также на поддержку необходимости посмертного обожествления, и которая отвечает интересам аудитории. Царь, который слушал за занавесом, приказал, чтобы простирались только варвары [53].
Затем следует история заговора пажей, которая довольно точно отражает то, что сообщал и Арриан: эпизод охоты; Гермолай жалуется своему любовнику Соклу; подготовку заговора и вовлечение в него других молодых людей [54]. Чтобы осуществить свой план, заговорщики ждали, когда они будут дежурить все вместе, и прождали тридцать два дня. Пир длился долго, и уже наступил день, когда царь вышел. Казалось, настал подходящий момент, чтобы поразить его, однако, женщина с пророческим умом, которая раньше ходила по дворцу, предстала перед Александром и убедила его вернуться в пиршественный зал, что помешало исполнению замысла молодых македонцев [55]. Сходство с версией Аристобула сразу бросается в глаза: не только по содержанию, но и в подрбностях: даже у Курция женщина (чье происхождение не указано, а у Аристобула — сириянка) имеет пророческий дар, и указывается на то, что она часто посещала царский дворец, как и у Аристобула. Более того, особую позицию занимает Александр, которого, кажется, скорее забавляли, чем убеждали реальные способности женщины. Можно отметить, что эпизод у Курция Руфа является менее обширным, и это может быть причиной некоторых пропусков, но следует отметить, что в отрывке латинского писателя есть влияние работы Аристобула, хотя нет достаточно данных, чтобы понять, мог ли Курций напрямую читать историка из Кассандрии или он нашел информацию в своих источниках. Присутствие у Курция Руфа этой информации, которая также встречается в Аристобуле, поражает еще больше, потому что обычно Курций сообщает о версиях, отличных от арриановых. Однако этот эпизод является примером того, насколько упрощен слишком схематичный подход к источникам об Александре, и хотя мы можем различать тенденции и характеристики, общие для разных групп, есть также явления контаминации (соединение разных редакций). Поэтому текст Аристобула пользовался определенным успехом даже в рамках другой традиции, не той, которой следовал Арриан.
Юстин также задержался на боли Александра в связи с кончиной Клита, сообщая, что перед ним представали образы тех, кто умер от его руки: Пармениона и Филоты, Аминты, Аттала, Эврилоха, Павсания и других македонцев [56]. В конце концов, царь отреагировал на просьбы армии, особенно на утешение Каллисфена, и вернулся к битвам [57]. Как типично для обобщающего характера его работы, Юстин описывает введение Александром проскинесиса в следующей главе, которая показала, что он «хотел, чтобы его не приветствовали, но обожествляли» [58]. Оппозиция Каллисфена и заговор пажей уточняется в нескольких словах: "Среди тех, кто выступал против, самым неистовым был Каллисфен. Это стоило жизни ему и многим знатным македонцам, которые все были казнены как изменники" [59]. Несмотря на краткость рассказа Юстина, можно заметить тесную связь между спорами о проскинесисе и заговором, который приведет к смерти Каллисфена и других македонцев, выступавших против этого обычая. Эпитоматор представляет Александра в негативном свете как того, кто, желая, чтобы с ним обращались, как с богом, под этим предлогом предает смерти противников.
Согласно источникам, которые занимаются этим шире, заговору, кажется, было суждено остаться нераскрытым [60]. Однако, по словам Арриана, как и в случае с заговором Филоты, комплот обнаруживают слухи, которые переходят от одного к другому, и доверие, оказанное влюбленным: один из заговорщиков, Эпимен, фактически раскрыл заговор своему возлюбленному, Кариклу, сыну Менандра, который, в свою очередь, уведомил о нем Эврилоха, брата Эпимена. Последний пришел в палатку Александра и рассказал обо всем Птолемею, который сообщил об этом царю. Александр немедленно приказал арестовать тех, кто был назван Эврилохом, которые, подвергшись пыткам, назвали имена других участников [61]. Активная роль Птолемея (он сразу же раскрывает то, что ему доверили, в отличие от Филоты) и упоминание Аррианом причастности Каллисфена заставляют думать, что он также является источником информации, касающейся раскрытия заговора. История Курция Руфа мало чем отличается: Эпимен или из–за дружелюбия, проявленного к нему правителем, или потому что он полагал, что боги были против предприятия, раскрыл заговор своему брату Эврилоху (а не любовнику Кариклу, как у Арриана), который, думая о том, что случилось с Филотой незадолго до этого, немедленно привел своего брата в царский шатер и сообщил все [62]. Здесь двое нашли телохранителей Птолемея и Леонната, которые сразу впустили их к Александру: после того, как они раскрыли заговор и имена заговорщиков, они получили взамен помилование и денежное вознаграждение [63].
Итак, заговор пажей, как и Филоты никак не навредил правителю, поскольку обстоятельства не позволили провести его в жизнь. Он, однако, включает в себя множество людей, в том числе молодых людей македонского дворянства, которым поручались забота и уход за царем. Это может показать, что недовольство и оппозиция касались не только старой гвардии или солдат, воевавших еще с Филиппом, но и младших. Кроме того, важно подчеркнуть, что заговор представлен источниками в отступлении о проскинесисе и что он, в конце концов, является одной из реакций на введение обычаев, считающихся варварскими в македонском дворе.
Теперь мы остановимся на том, как был втянут в заговор Каллисфен.
Арриан сразу после упоминания о раскрытии заговора сообщает версию Аристобула, заявляя, что это была также версия Птолемея. Согласно его двум основным источникам, пажи указали на Каллисфена как на того, кто подтолкнул их к предприятию [64].
Однако Арриан также указывает, что большинство источников не говорят об этом, но говорят, что Александр, движимый ненавистью, которую он теперь испытывал к Каллисфену и используя в качестве предлога его дружбу с Гермолаем, обвинил его в том, что он входил в число заговорщиков [65]. Гермолай, представший перед македонцами, признался, что готовил заговор, заявив, что для свободного человека более невыносимо терпеть высокомерие Александра и перечислив все дурные поступки царя: несправедливую смерть Филоты и Пармениона; убийство Клита; принятие персидского одеяния; введение проскинесиса; невоздержанность в питье и беспробудный сон [66].
Следовательно, в версии Аристобула и Птолемея заговорщики лично называют имя Каллисфена, который, по–видимому, непосредственно вовлечен в заговор. В более распространенной версии подчеркивается личная месть Александра, который ищет оправдание, чтобы избавиться от Каллисфена. Эта вторая версия выставляет македонского царя в дурном свете, поскольку, по мнению Птолемея и Аристобула, ему только и надо, чтобы уничтожить тех, кто покушался на его жизнь, и среди них был сам Каллисфен. Это оправдательная версия, которая освобождает Александра от ответственности.
Плутарх, с другой стороны, сообщает, что сообщники Гермолая, хотя и подвергались самым жестоким пыткам, так и не назвали Каллисфена. Вдобавок биограф приводит письмо, которое сам Александр написал Кратеру, Атталу и Алкете, где он сказал, что молодые люди, подвергшиеся пыткам, заявили, что они действовали самостоятельно, и второе письмо Антипатру, в котором он сообщил, что мальчишки были побиты камнями от македонцев, но он намеревался наказать Каллисфена и тех, кто послал его, как и тех, кто принимал в своих городах его противников [67]. Налицо готовность выявить вину Александра в отношении Каллисфена: несмотря на то, что он признал, что против него не было никаких доказательств, царь решает избавиться от него, потому что он выступал против его новой политики. Излишне повторять, что здесь Александр появляется в негативном свете, в отличие от происходящего в версии Аристобула и Птолемея.
Курций Руф также утверждает, что Каллисфен не был назван в числе заговорщиков, но он также заявляет, что философ общался с ними и одобрял их речи против македонского правителя. Еще и по этой причине Александр решает заключить Каллисфена в тюрьму [68].
Только Аристобул и Птолемей утверждают, что именно заговорщики назвали имя Каллисфена, объявив его виновным: другие источники, с другой стороны, подчеркивают, что имя философа не всплыло даже под пытками. Поэтому у двух историков, на которых ссылается Арриан, очевидно желание дискредитировать Каллисфена, чтобы выгородить Александра.
Теперь мы сосредоточимся на том, как умерли Каллисфен и заговорщики.
По словам Арриана, присутствовавшие забили камнями Гермолая и тех, кто был арестован вместе с ним; однако, что касается Каллисфена, то, по словам Аристобула, он был брошен в оковы и позже умер от болезни, тогда как, согласно Птолемею, его пытали и повесили [69].
Это приводит к утверждению, что Арриан при описании заговора пажей и конца Каллисфена, всегда имел перед собой Птолемея и Аристобула, а также другие источники, потому что он цитирует их и когда они согласны и когда не согласны друг с другом. Кроме того, он, вероятно, выбирает материал, находящийся в его распоряжении, опуская анекдоты, например, о чаше Асклепия, которые присутствовали в его источниках.
Наказание, наложенное на Каллисфена у Аристобула, будет казаться более легким, чем у Птолемея, и это может подпадать под желание защитить македонского царя, не приписывая вину в смерти историка непосредственно Александру.
Уже Арриан, однако, указывает, что даже писатели, достойные веры и которые в то время были с Александром, предлагали несогласующиеся версии этих фактов, и что были и другие варианты, которые он решил не сообщать [70].
Вполне вероятно, что сразу после этих событий в македонском дворе родились несколько версий этого события, в зависимости от более или менее благоприятного отношения к правителю и его политике. Каллисфен становится примером для тех, кто выступает против изменения поведения и имиджа Александра и кто защищает идею войны против персов, а не следует за царем, который считает себя законным преемником Дария.
Версии о смерти Каллисфена у Аристобула и Птолемея отражают две основные традиции, в которые можно включить и других информаторов о событии.
Они утверждают, что Каллисфен был подвергнут пыткам и убит: Курций Руф подчеркивает невиновность философа [71]; согласно Сенеке Старшему и Фаворину Александр убил философа лично [72]; по сообщению Валерия Максима Каллисфен получил приказ совершить самоубийство [73]. Наконец, в эту группу можно включить также версию, приведенную в схолиях к Лукиану, согласно которой Александр, подвергнув философа пытке, бросил его зверям [74].
Первым, однако, кто поддержал версию смерти Каллисфена в тюрьме, был Харет, источник Плутарха, из которого, возможно, взял информацию и Аристобул. Биограф, по сути, в Жизни Александра сообщает, что по мнению некоторых Каллисфен был повешен по приказу Александра, по другим данным он умер в тюрьме от болезни, в то время как по словам Харета он провел в тюрьме семь месяцев, ожидая суда в пленарном совете в присутствии Аристотеля, но в те же дни, когда Александр был ранен в Индии, он умер от ожирения и фтириаза [75].
Плутарх сообщает те же данные, что и в Жизни Суллы, и та же версия оказывается у Суды [76]. Наконец, традиция заключения Каллисфена также имеет свой вариант, согласно которому философ был заперт в клетке: Овидий упоминает, что он нашел смерть в пещере [77]; по словам же Юстина жестокость Александра была настолько велика, что он отрезал Каллисфену уши, губы и нос, а затем запер его в клетке с собакой. Лисимах из жалости предложил ему яд, чтобы он убил себя [78].
Апологет Taтиан подхватывает информацию Юстина и утверждает, что Каллисфена возили в клетке, как медведя или гепарда [79]. Наконец, интересным является свидетельство Диогена Лаэрция, который объединяет несколько версий и сообщает, что Каллисфена транспортировали в железной клетке, что он заболел фтириазом и его не лечили, и что он был брошен льву (подробность, которая, как мы видели, встречается в схолиях к Лукиану) [80].
Эти последние версии имеют тенденцию подчеркивать жестокость Александра, который применяет бесчеловечные и варварские наказания. Поэтому самая древняя история о тюремном заключении Каллисфена, которая, похоже, принадлежит Харету и повторена Аристобулом, и которая, похоже, подчеркивает другое и менее импульсивное поведение Александра к Каллисфену (который не сразу подвергается пыткам и казни, как это происходит с другими заговорщиками), принимает в своих последующих проявлениях негативный характер благодаря традиции, в которой с одной стороны кристаллизуется невиновность Каллисфена, а с другой подчеркивается дурное поведение царя. Интересно отметить, что Тимей представляет голос вне хора: согласно тому, что сообщает Полибий, историк из Тавромения считал Каллисфена виновным:
"(Tимей) также говорит, что Каллисфен понес справедливое наказание от Александра, потому что он развратил его душу, насколько мог" [81].
В результате из фрагментов Аристобула о деле Каллисфена и заговоре пажей можно воссоздать тенденцию скрывать недостатки Александра и подчеркивать вину Каллисфена: в самом деле, он остался пить до утра, потому что ему приказала пророчица; он осудил Каллисфена, потому что те же самые пажи указали на философа как на организатора заговора; он был обижен Каллисфеном, который не хотел пить из его чаши; он не приговорил к смерти философа, но посадил его в тюрьму. Этот апологетический характер рассказа Аристобула может заставить считать, что версия, которой он следовал, была широко распространена в македонском окружении с целью защитить образ царя после этих скорбных событий.


[1] См. Arr., An. IV 14, 4, где историк замыкает два эпизода, утверждая, что, даже если эти факты произошли позже, то из–за близости по времени он решил рассказать их один за другим.
[2] О собственных замечаниях Арриана по убийству Клита см. An. IV 8, 3; 8, 5; 9, 1-2; 9, 6; 9, 8. Об эпизоде с Каллисфеном см. An. IV 10, 1; 12, 6-7; 14, 4.
[3] Arr., An. IV 8, 3.
[4] Arr., An. IV 8, 5.
[5] Arr., An. IV 9, 2-4. Все источники пишут об отчаянии Александра: см. Plut., Alex. 52, 1-2; Curt. Ruf. VIII 2, 5-9; Just., Epit. XII 5, 8-16.
[6] Arr., An. IV 9, 5-6. Указания на почести, не оказанные Дионису, найдены также у Curt. Ruf. VIII 2, 6. О «пропущенной» жертве богу ср. F 29. По словам Плутарха, прорицатель Аристандр напомнил ему о своем сне о Клите и предзнаменовании, объяснив ему, что все уже предопределено судьбой ( Plut., Alex. 52, 2).
[7] Arr., An. IV 9, 7.
[8] Diog. Laert. IX 58. Анаксарх включен в список абдеритской школы, основанной Демокритом ( Diels–Kranz, n. 72, II, pp. 235-240).
[9] Diog. Laert. IX 58-60. О прозвище см. также Ael., VH IX 37; Ath. XII 70, 548b. Смерть Анаксарха упоминает также Clem., Strom. IV 57 (II 274, 13 St.).
[10] Diog. Laert. IX 58. Эпизод приводит также Plut., Alex. 28. Можно предположить, основываясь на Plut., Alex. 29 и de Alex. fort. 334e, что он следовал за правителем еще в 331 году, когда македонская экспедиция, возвращаясь из Египта, остановилась в Финикии.
[11] Diog. Laert. IX 60. Эпизод упоминается также Ael., VH IX 37.
[12] Diog. Laert. IX 63; Plut., Alex. 28; Philodem., de vitiis IV (Gomperz, Comment. Mommsen. S. 471).
[13] О любви Анаксарха к удовольствиям см. Plut., Alex. 28; Timon. fr. 58 Diels.
[14] Исключением является отрывок из Страбона, где говорится об издании Гомера, которое Александр редактировал вместе с Каллисфеном и Анаксархом (XIII 594). О конфликте между Александром и Каллисфеном упоминает также Диоген Лаэрций (V 10).
[15] Plut., Alex. 52, 3-7.
[16] Plut., Alex. 1.
[17] Plut., Alex. 52, 8-9.
[18] Arr., An. IV 9, 7. Связь между Зевсом и Дике обнаруживается также в речи Анаксарха, о которой сообщил Плутарх (Alex. 52, 6). О связи между Зевсом и справедливостью ср. Hes., Op. 255-260; Pind., Ol. VIII 22; Aesch., fr. 530 Mette; Soph., Ant. 798; Orph., H. 62, 1-3; Plot. V 8, 4.
[19] Arr., An. IV 9, 8. Следует отметить, что Плутарх также подчеркивает негативное влияние слов Анаксарха на Александра, который во многих обстоятельствах не только не уважал закон, но и был тесно связан с философом из Абдеры, презирая компанию Каллисфена: здесь, следовательно, согласно биографу, лежит начало конфликта между обоими ( Plut., Alex. 52, 7).
[20] Hdt. III 31, 2-3.
[21] Hdt. III 31, 4.
[22] См. также, что касается связи "закон–правитель", мысль Кира у Ксенофонта: «Он, казалось, мог наблюдать, что даже письменные законы делают людей лучше; и он понял, что добрый государь представляет закон в глазах людей, потому что он способен как отдавать приказы, так и замечать тех, кто их не уважает, и накладывать соответствующие санкции» (Cyr. VIII 1, 21).
[23] Arr., An. IV 9, 9. Об Агиде из Аргоса ничего не известно, и его поэтические труды не сохранились. См. также Curt. Ruf. VIII 5, 8.
[24] Arr., An. IV 10, 1-2. О силе поэзии сделать своих субъектов бессмертными см. Pind., Isth. III/IV 55-60; Nem. VII 20-23, но ср. Arr., An. I 12, 2-4. Уже древние источники обвиняли Каллисфена в том, что он льстит царю Македонии и желает его обожествить. См. Polyb. XII 12b (= Timaios, FGrHist 566 F 155); Phld., π. κολακ. I 2 4.
[25] См., например: Plut., Alex. 52, 7 – 54, 2; Diog. Laert. V 4-5; 39; Lyd., Mens. IV, 77; Phld., π. κολακ. I² 4.
[26] Пранди вставляет образ Каллисфена, предложенный нам Курцием Руфом, в рамки стоической традиции, в которые попадает и Сенека, категорически заявляющий, что никакая слава Александра не может уравновесить убийство Каллисфена (Quaest. Nat. VI 23).
[27] О фактическом присутствии Александра при дебатах Арриан говорит расплывчато, в то время как у Курция Руфа царь не присутствует, но слушает речи за занавеской (Curt. Ruf. VIII 5, 21; см. также Plut., Alex. 49, 1).
[28] Arr., An. IV 10, 6-7.
[29] О непреодолимом различии между богами и людьми см. также Pind., Pith. X 27; Nem. XI 15-16.
[30] Arr., An. IV 11.
[31] Например, Plut., Alex. 50, 11; Curt. Ruf. VIII 1, 42; Just., Epit. XII 5, 2-5.
[32] Arr., An. IV 12, 1. С тем, что слова Каллисфена выражали мнение старой македонской гвардии, согласны также Plut., Alex. 54, 3 и Curt. Ruf. VIII 5, 20.
[33] Поцелуй как форма приветствия станет обычным явлением в Риме (см. Plin., HN XXVI 3), но он не был замечен в перикловых Афинах (см. Plut., Per. 24, 9, где говорится, что Перикл обычно целовал Аспазию публично, из Ar., Rа. 754-755; 788, с другой стороны, выясняется, что у тех, кто снова виделся после долгой разлуки, было принято приветствовать друг друга поцелуем). Напротив, он был типичен для персов и вызывал смущение у греков (Hdt. I 134, 1; Xen., Cyr. I 4, 27-28; Ages. V 4).
[34] Arr., An. IV 12, 3-5.
[35] Arr., An. IV 12, 6-7.
[36] Plut., Alex. 54, 4-6.
[37] Вино у греков в основном пили смешанным с водой. В чистом виде оно считалось типичным напитком народов севера (македонцев, фракийцев, скифов), опасным для здоровья. Чистое вино, однако, не обязательно имело отрицательный характер, и действительно иногда подавалось между блюдами за обедом. Среди источников см. например: Il. IX 203-204; Hes., Op. 591-596; Paus. III 4, 5; Plut., Quaest. conv. I 7; III 3; III 9; V 4.
[38] Ath. X 44, 434a-435a; 436e-437b.
[39] Callisth., FGrHist 124 T 12; Chares, FGrHist 125 F 13; Lynceus, fr. 34 Dalby.
[40] Plut., De cohib. ira 3 454d.
[41] Plut., De cohib. ira 3 454d-e.
[42] Plut., Alex. 54, 4.
[43] Plut., Quaest. conv. I 3, 623f-624a. Тарн утверждает, что Александр и его люди пили чистое вино, потому что вода в этом регионе не была пригодна для питья, и что анекдот был поздним творчеством, потому что самые древние источники его не упоминают.
[44] Интересно отметить, что структура «принятие проскинесиса — противодействие Каллисфена — ненависть Александра — участие философа в заговоре пажей» соблюдается также Плутархом и Курцием Руфом ( Plut., Alex. 55; Curt. Ruf. VIII 6, 1-8).
[45] Arr., An. IV 13.
[46] Арриан сообщает, что Гермолай был сыном Сополида. Последний был отправлен зимой 328/7 г. привести новобранцев из Македонии (ARR, An IV, 18, 3). Вначале он числится командиром боттиейских и амфипольских конников в кампании против трибаллов (Arr., An. I 2, 5; см. также III 11, 8).
[47] Обычай оставлять первый выстрел в зверя за царем является персидским (Ktesias, FGrHist 688 F 40, 14, 43; Xen., Cyr. I 4, 14; Plut., Reg. et imp. apopht. 173d), но это была и древняя македонская традиция ( Curt. Ruf. VIII 8, 3).
[48] Биограф не занимается развитием заговора и его провалом и переходит непосредственно к описанию процесса над Гермолаем и его сообщниками (чьи имена не упоминаются). Plut., Alex. 55, 1-3.
[49] Arr., An. VII 29, 4 (= F 62).
[50] Curt. Ruf. VIII 5, 5-6: «Когда все приготовления были готовы, то, считая, что пришло время осуществить то, что давно замыслил поврежденный ум, он начал думать о том, как получить божественные почести. Он не просто хотел, чтобы его называли сыном Юпитера, но и верили в это, словно он мог управлять не только языками, но и душами, и приказал македонцам простираться перед ним на земле, чтобы поклоняться ему согласно персидскому обычаю».
[51] Агид из Аргоса также упоминается Аррианом, который характеризует его как эпического поэта: вместе с Анаксархом он указан как тот, кто простирался перед царем из лести. См. Arr., An. 9, 9. Следует упомянуть, даже если это выходит за рамки обсуждаемых здесь тем, что Curt. Ruf. VIII 5, 8 связан с Hor., Ep. II 1, 5-6.
[52] Curt. Ruf. VIII 5, 5-12.
[53] Curt. Ruf. VIII 5, 12-24. Курций Руф также вставляет эпизод с оскорблением Полисперхонта, виновного в том, что он издевался над одним из персидских сановников, который простерся на земле: Александр излил на него давно подавляемый гнев и заключил его в тюрьму.
[54] Curt. Ruf. VIII 6, 1-9.
[55] Curt. Ruf. VIII 6, 10-19.
[56] Just., Epit. XII 6, 14.
[57] Just., Epit. XII 6, 15-18.
[58] Just., Epit. XII 7, 1.
[59] Just., Epit. XII 7, 2.
[60] Как видно, Юстин очень кратко говорит о заговоре. Плутарх также не сообщает о проведении и провале плана, ни о том, как это дошло до ушей Александра (Plut., Alex. 55, 4).
[61] Arr., An. IV 13, 7.
[62] Curt. Ruf. VIII 6, 20-21.
[63] Curt. Ruf. VIII 6, 22-26.
[64] Arr., An. IV 14, 1.
[65] Arr., An. IV 14, 1
[66] Arr., An. IV 14, 2.
[67] Plut., Alex. 55, 6-7.
[68] Curt. Ruf. VIII 6, 24-27.
[69] Arr., An. IV 14, 3.
[70] Arr., An. IV 14, 3-4.
[71] Curt. Ruf. VIII 8, 21: «После пыток также умер Каллисфен, который не был виновен в заговоре против жизни царя, но не мог приспособиться к придворным обычаям и льстецам».
[72] Sen., Suas. I 5; Favorin., De fort. 20.
[73] Val. Max. VII 2 ext. 11.
[74] Schol. in Lucianus, Cal. 18. Эта традиция, возможно, родилась из второй группы свидетельств, в которых появляются звери.
[75] Plut., Alex. 55, 9. О смерти от фтириаза см. Plut., Syll. 36, 5, где биограф составляет список известных людей, которые являются жертвами этой болезни. Помимо того же Суллы, Плутарх называет Акаста, сына Пелия (царя Иолка, одного из аргонавтов), лирического поэта Алкмана, теолога Ферекида, Каллисфена и юриста Муция, а также раба Евна, который развязал рабскую войну на Сицилии. Т. Африка перечисляет всех умерших от фтириаза (не только в древности), и отмечает, что болезнь вызывает мучительную и унизительную смерть, и что нередко источники интерпретируют ее в качестве наказания в частности тиранам или врагам богов
[76] Plut., Sull. 36, 5; Suda, s.v. Καλλισθένης [K 240 Adler].
[77] Ov., Ib. 519.
[78] Just., Epit. XV 3, 3-7.
[79] Tatianus, Ad Gr. 2.
[80] Diog. Laert. V 5.
[81] Polyb. XII 12b, 2-3.