§ 2. Восстание Лесбоса

Перейдя к следующему году, Диодор уже в расположении отступает от Фукидида — он сразу переходит к Сицилийским событиям, между тем как Фукидид раньше рассказывает о восстании Митилены. Причину этого отступления я постараюсь выяснить впоследствии, а теперь буду следовать порядку Фукидида.
В описании восстания Лесбоса мы находим замечательные отступления от Фукидида. Я думаю, что здесь несомненно есть и другой источник, хотя Диодор имел под рукой и непосредственно Фукидида, как это, между прочим, высказал и Stahl[1].
Уже с самого начала Диодор отступает от Фукидида в указании причины восстания — ἐνεϰάλουν γὰρ αὐτοῖς, ὅτι βουλομένων συνοιϰίζειν πάσας τὰς ϰατὰ τὴν Λέσβον πόλεις εἰς τὴν Μυτιληνά ων πόλιν διεϰώλυσαν [ибо питали по отношению к ним недовольство тем, что когда они захотели объединить все города Лесбоса в Митилене, афиняне не дали им это сделать]. Фукидид также говорит о замышляемом синойкизме Лесбоса, но у него он причиной восстания быть не может. Лесбосцы уже давно замышляют восстание; для этого они сносятся с Беотийцами и Лакедемонянами. Когда появляется мысль о синойкизме, об этом мы не знаем, но когда об этом дошло до сведения Афинян, те считали уже восстание начавшимся и только не желали верить. Мне думается, что, собственно говоря, здесь дело не было в самом факте насильственного синойкизма; трудно думать, что в Афинах о нем могли не знать, могли не верить, как бы им этого ни хотелось; ведь те самые, которых насильственно вводили в состав Лесбосского гражданства, имели полную возможность, да и крайнюю необходимость уведомить и убедить своих естественных защитников Афинян. Конечно, факт синойкизма не мог быть удобным для Афинян; они должны были действовать против него, но положение их в данную минуту, когда была настоятельная необходимость бороться с Пелопоннесцами и по возможности щадить сильных союзников[2] и с падением Перикла внутренняя политика еще не вполне установилась, должно было заставить их сквозь пальцы смотреть на поведение Лесбоссцев — они могли думать, что успеют справиться с ними в более удобное время. Положение сразу изменилось, когда было сообщено доносчиками о сношениях с врагами страны; это должно было быть действительно новостью. Этого не могли знать в Афинах, это и на Лесбосе знали не все. Тут нельзя было медлить; с этой целью и были посланы послы, приказавшие остановить συνοιϰισμός [синойкизм] и прекратить τὴν παρασϰευὴν [подготовку] — приготовление к восстанию совместно с Лакедемонянами и Беотийцами. Именно эти совместные действия с теми и другими уже были в собственном смысле слова восстанием; предшествуя συνοιϰισμός, они делают его запрет, как причину восстания, невозможным. Оно и само собой понятно. Не может быть сомнения, что самый συνοιϰισμός был не чем иным, как шагом к нему, средством для его успешности; Митиленейцы, к выгоде которых клонился он, надеялись благодаря ему иметь возможность подавлять враждебные тенденции в других городах острова.
Но Диодор о причине восстания и не говорит — он говорит об ἔγϰλημα [обвинении], которое делают Афинянам Митиленейцы — тем менее близость к Фукидиду. Ἐγϰλήματα Лесбоссцев ясно выражены у Фукидида в речи, которую держат в Олимпии послы Митиленейцев (II. 9 — 14); ни слова о запрете συνοιϰισμός там нет; собственно говоря Митиленейцы откровенно признаются, что им не в чем упрекнуть Афинян[3].
Но есть и другая точка зрения, с которой, руководясь самим Фукидидом, можно прийти к выводу, данному Диодором.
Фукидид рассказывает (III. 4. 4), что Лесбоссцы ждут помощи из Пелопоннеса ϰαὶ γὰρ αὐτοῖς Μελέας Λαϰών ἀφιϰνεῖται ϰαὶ Ἑρμαιώνδας Θηβαῖος οἳ προαπεστάλησαν μὲν τῆς ἀποστάσεως, φθάσαι δὲ οὐ δυνάμενοι τὸν τῶν Ἀθηναίων ἐπίπλουν ϰρυφά μετὰ τὴν μάχην ὕστερον ἐσπλέουσι τριήρει…. [на помощь к ним действительно прибыли лакедемонянин Мелей и фиванец Гермеонд. Они были посланы еще до восстания, но не могли прибыть раньше афинской эскадры и только после битвы на одной триере незаметно пробрались в город …] Итак Мелей и Гермеонд были посланы до восстания. Это дает нам в руки довольно точное определение того, что считает Фукидид началом восстания. Оба посла не успели прибыть до прибытия Афинских войск; они приплыли после него. Плавание — откуда не сказано, но откуда бы из греческого мира оно ни началось, измерять его продолжительность нужно днями, даже не неделями.
Афиняне получили донос, отправили послов; послы были в Лесбосе некоторое время; послы вернулись, доложили если не народу, то стратегам; был отдан приказ кораблям отправиться в путь — во всяком случае все это должно было потребовать столько времени, что за это время оба посла Пелопоннесцев могли успеть приехать в Митилену. Значит, в момент посылки послов восстания еще не было; для нашей цели и этого определения достаточно. Ясно, что восстание связано с рядом действий, последовавших за отправкой послов. Может быть, даже и первая попытка морской битвы еще не ἀπόστασις — ведь они еще и потом вступили в переговоры. Пелопоннесский корабль только после битвы вошел тайно в гавань; долго быть у берегов он, оставаясь незамеченным, едва ли мог. После первой попытки битвы опять прошла по меньшей мере неделя[4]; в этот промежуток должны были приехать послы, значит уехать из дому не многим раньше. Но это не важно. Ясно, что восстание в зависимости от требований послов в тех или других их последствиях. Послы требуют: 1) не готовьтесь к восстанию, 2) не устраивайте синойкизма. Отказ от второго и является именно этим толчком, который определяет момент, после которого могут начаться военные действия. Это не причина восстания, а толчок, выводящий его из скрытого состояния, так сказать ультиматум, после которого прерываются официально добрые союзные отношения. Во всяком случае, возможно и такое толкование — оно и было дано, возможно, конечно, что оно дано и самим Диодором.
Но этому противоречит другое соображение.
Когда был заключен союз с Лакедемонянами? По рассказу Диодора Лесбоссцы отпали после того, как им помещали провести συνοιϰισμός [синойкизм]; διό [поэтому] — значит после этого запрета — они заключают союз с Лакедемонянами (συμμαχίαν συνθέμενοι [сделав симмахию]) и советуют им стремиться к гегемонии. Лакедемоняне охотно соглашаются и готовят корабли для посылки в Лесбос, но Афиняне, φθάσαντες αὐτῶν τὴν παρασϰευήν [чтобы упредить их приготовления] — послали туда свои корабли под начальством Клейниппида.
Итак, союз составлен до первой посылки кораблей Афинян; τῶν δὲ Λαϰεδαιμονίων ψηφισαμένων βοηθεῖν τοῖς Μυτιληναίοις ϰαὶ περασϰευαζομένων στόλον ἀξιόλογον, ἔφθασαν Ἀθηναῖοι ναῦς ἄλλας σὺν ὁπλίταις χιλίοις ἀποστείλαντες εἰς Λέσβον [Тем временем лакедемоняне постановили отправить помощь митиленцам и снарядили сильный флот. Но афиняне опередили их, отправив к Лесбосу дополнительно корабли с тысячей гоплитов]. — Но ведь это уже было сказано — и, главное, сказано в той же обстановке. Чтобы предупредить исполнение решения Спартанцев, послали Афиняне корабли в первый раз — чтобы предупредить решение Спартанцев, посылают они во второй раз; решение состоялось в первый раз, решение состоялось во второй раз. Не может быть и речи о том, что мы здесь имеем дублет. Несомненно, что Диодор рядом с Фукидидом, которого он сокращал сам, имел и другой источник. Именно вторая часть рассказа взята Диодором непосредственно из Фукидида. Правда, причина присылки войска дана им неверно — у Фукидида она вызвана необходимостью окружить город и с суши, да и не флот был послан, а гоплиты[5] — но и тут Диодор вводит причинную связь там, где ее нет. Выпустивши рассказ о действиях на острове, он получил присылку Пахета сейчас же после решения о союзе — и post hoc ergo propter hoc.
Первая часть и мотивировка восстания[6] и первое решение Спартанцев — взяты из другого источника, который также пользовался Фукидидом. И первое решение Спартанцев не лишено своего основания в тексте Фукидида.
В речи, произнесенной Митиленейцами в Олимпии, указано на то, что Лесбоссцы были побуждены к восстанию Беотянами (Thuc. III. 13. 1); к этому Classen вполне справедливо замечает — daher auch cap. 5.4 der thebanische Emissär Hermaiondas [поэтому и в главе 5.4 фиванский эмиссар Гермеонд]; но там указан не один Фиванский эмиссар, указан и Лакедемонянин Мелей — оба были посланы. Если Гермеонд был послан для того, чтобы вызвать Лесбос к отпадению от союза с Афинами, то ничего не может быть естественней, чем предположить, что с той же целью был послан и Мелей. Конечно, это только предположение, но достаточно допустить его естественность, чтобы объяснить возникновение версии о предшествующем самому отпадению острова союзу с Лакедемоном — версии, которую мы имеем у Диодора.
Фукидид в своем месте сообщает о предложении Лесбоссцев вступить в союз с Спартой; Спарта от этого предложения отказывается, но когда? (III. 2. 1. cp. III. 13. 1) еще до войны. Вполне понятно, что, когда война вспыхнула, Спартанцы не стали бы отказываться от союзника, владевшего флотом. На первое время это специальных обязанностей не налагало. В союзе с Спартанцами находятся Лесбоссцы при начале восстания, если верить доносу, полученному Афинянами. Новое посольство нужно было не для того, чтобы заключить союз, а для того, чтобы побудить союзников взяться за оружие — ὅπως τις βοήθεια ἥξει [прибыли, чтобы просить хоть какой–нибудь помощи]. Совещание союзников в Олимпии, решению которого представляют вопрос об этой βοήθεια [помощи], в сущности совершенно напрасно выслушивает объяснения Лесбосцев — дело вовсе не в том, были ли они вправе отпасть от Афин: уже союз с Пелопоннесцами есть отпадение от них. Было ли формальностью все совещание, как полагает Müller–Strübing[7], мне сомнительно. Если дело шло о действительной помощи, то Спартанцам, если не необходимо, то во всяком случае выгодно было заручиться добровольным согласием союзников, без флота которых они Лесбоссцам помочь не могли; Спартанцы, решаясь — да не совсем еще решаясь, на заморское предприятие, желали на худой конец иметь в глазах союзников оправдание[8].
Итак, союз мог быть, желающий мог заключить о нем из слов Фукидида, хотя сам Фукидид ясно и точно говорит: οἱ δὲ Λαϰεδαιμόνιοι ϰαὶ οἱ ξύμμαχοι, ἐπειοὴ ἤϰουσαν (sc. τὰ ὑπὸ τῶν Μυτιληναίων ῥηθεντα) προσδεξάμενοι τοὺς λόγους ξυμμάχους τε τοὺς Λεσβίους ἐποιήσαντο ϰτλ [лакедемоняне и союзники, когда выслушали (сказанное митиленцами), то, согласившись с их речами, сделали союзниками и лесбосцев и т. д.]. т. е. союза до тех пор он не признает.
Спартанцы посылают в Лесбос 45 кораблей. Опять мы имеем цифру не сходную с Фукидидовской. Теперь, когда мы знает о существовании второго источника, мы можем приписать ему эту цифру, но дело в том, что и у Фукидида его число возбуждает некоторые недоумения. Число кораблей определяется несколько раз; III. 16. 3 и 25, говорится о 40 кораблях. 26. 1. кораблей становится 42. Classen (a. 1.) замечает: здесь при исполнении точное число вместо круглого, которое приводилось, пока говорилось о цели. Это мне кажется вполне вероятным, но я не могу допустить, что раз упомянувши точное число, Фукидид затем, когда речь идет уже не о предполагаемом, а вполне реальном флоте, будет давать опять таки круглое число — οἱ δ᾿ ἐν ταῖς τεσσαράϰοντα ναυσί Πελοποννήσιοι [между тем 40 пелопоннесских кораблей] (29. 1) и οἱ δὲ τεσσαράϰοντα νῆες [сорок кораблей] — с прямой ссылкой в виде члена на предшествующее упоминание. Müller–Strübing[9] считает цифру 42 неправильной и предполагает читать 40. Я привожу все это только для того, чтобы показать, как неустойчивы в нашем предании цифры и как трудно на них основываться.
Рядом с отправлением флота Диодор рассказывает о вторжении в Аттику, впервые не выделяя его в отдельный рассказ. Это тем более замечательно, что это вторжение отмечено Фукидидом, как одно из наиболее важных (III. 26). Диодор сильно сократил Фукидида, но то, что он дал, почти дословно примыкает к нему. Если он сообщил именно таким образом об этом нападении, то, очевидно, потому что хотел связать его с отправлением кораблей в Лесбос, как оно связано и у Фукидида — ὅπως οἱ Ἀθηναῖοι ἀμφοτερωθεν θορυβούμενοι ἤσσον ταῖς ναυσὶν ἐς τὴν Μυτιλήνην ϰαταπλεούσαις ἐπιβοηθήσουαιν [чтобы афиняне, тревожимые с двух сторон, имели тем меньше возможности помочь шедшим в Митилену кораблям][10]. Это обстоятельство, думается мне, настолько веско, что ослабляет значение незначительного отличия в цифрах.
О судьбе этих Спартанских кораблей мы у Диодора ничего не узнаем. Подробный рассказ Фукидида о движениях их ему показался не важным — ведь они ни к каким результатам не ведут; он выпустил его и вместе с тем позабыл рассказать и то, что было было бы для него важно — почему они не помогли Лесбосу.
Падение Митилены рассказано очень кратко, но точно по Фукидиду; почти каждое выражение Диодора можно подтвердить параллельным выражением Фукидида — кроме, пожалуй, одного. Пахет, говорит Диодор, узнавши о μετάνοια Афинян, обрадовался. Наши немногочисленные источники (Plut. Nic. 6. Arist. 25. Anthol. Palat. VII 614)[11] изображает нам Пахета не в таком добродушном виде. По всем вероятиям эта радость Пахета есть выражение радости самого Диодора. Он с очевидным старанием желает показать, как все хорошо кончилось, несмотря на то, что опасность была так близка. Эта тенденция была бы невозможна при сообщении свидетельства Фукидида о казни тысячи знатнейших Митиленцев. Диодор мог опустить его ради этой тенденции, он не мог сообщить его по той простой причине, что ничего не сообщил и о отсылке Пахетом глав революционной анархической партии в Афины. Этим смягчается для нашей цели резкость вопроса о том, сообщил ли действительно о казни 1000 Митиленцев Фукидид — вполне возможно, что Диодор это известие выпустил, если оно даже в тексте Фукидида было.
К сожалению я не могу исчерпать интересного вопроса о казни Митиленейцев, поднятого Müller–Strübing’ом[12], так как он не имеет непосредственного отношения к Диодору. Müller–Strübing несомненно прав в своем утверждении, что никто из последующих писателей прямо на казнь эту не указывал[13] Для нас это важно потому, что касается толкования места Диодора XIII. 30. 4. «Афинян жалеть нечего — кого они жалеют, говорит Гилипп — ἐπεὶ… πῶς ἐχρήβαντο Μυτιληναίοις; ϰρατήσαντες γὰρ αὐτῶν… ἐψηφίσαντο τοὺς ἐν τῇ πόλει ϰατασφάξαι — ὠμόν τε ϰαὶ βάρβαρον τὸ πεπραγμένον [как, заметьте, они обошлись с митиленцами? ибо, захватив их … они постановили предать мечу всех жителей в городе — и жестокий, и варварский поступок], Müller–Strübing[14], следуя Wesseling’у (a. 1.) относит это утверждение к первому решению Афинян, приговоривших к смерти всех Митиленцев. Я думаю, что он совершенно прав. Гилипп, не сказавший о том, что часть Митиленцев была переведена в Афины, не мог рассчитывать на то, что кто нибудь поймет слова τοὺς ἐν τῇ πόλει [жителей в городе] иначе как τοὺς ἐν Μυτιλήνη [в Митилене]; это выражение заменяет ему слова πάντας [всех]. И ψήφισμα [постановление] есть ὠμόν τε ϰαὶ βάρβαρον πεπραγμένον [жестокий и варварский поступок], тем более, что Гилипп говорит invidiose [со злобой] (Wesseling). Относительно Мелийцев Диодор не говорит ἐψηφίσαντο [постановили], а ἀπέϰτανον [перебили][15]. Если бы мы случайно не имели заметки Фукидида, никто бы ни видел малейшего затруднения отнести слова Гилиппа так, как это делал Wesseling.
Остается еще один вопрос, поднятый Müller–Strübing’ом[16] и согласно ему решенный и Holzapfel’ем[17]. Müller–Strübing считает невозможным, чтобы Афиняне действительно отняли землю у всех Лесбоссцев, кроме жителей Митилены и полагает, что в тексте Фукидида (III. 50. 2) стояло рядом с πλὴν τῶν Μηθυμναίων [кроме мефимнян] еще какое нибудь ограничение. Stahl[18] указал на грамматическую и стилистическую невозможность такого ограничивающего слова. Мне кажется, что вопрос решается Диодором, которого здесь можно упрекнуть в небрежности совсем другого рода, а не в выпущении слов Фукидида. Его вина именно в том, что он не выпускает. О роли Мефимнейцев в истории восстания он не обмолвился ни одним словом, не назвал их имени — и вдруг оказывается, что они исключены из общего наказания. Читатель Диодора в недоумении ставит вопрос, почему, но ответа у Диодора нет — он списал у Фукидида то, что нашел; вероятно ли предположить, что списав это у него непонятное и неожиданное ограничение общего наказания, он выпустил бы другое?
Рассказ о падении Платей представляет в общем те же особенности, как и уже разобранный рассказ о первом нападении на них. Как и там, близость к Фукидиду несомненна и доходит до почти дословных заимствований — они указаны Szanto[19], но как там, так и здесь есть целый ряд отступлений и очень характерных опущений, доказывающих, что рядом с Фукидидом имелся и другой источник.
Платейцы собираются уйти из города. Но Фукидиду в городе находятся и Афиняне. Диодор об этом ничего не знает. Это, конечно, может быть простой небрежностью. Там, где говорится о приходе Афинян, о том, что они остались в городе, не сказано ничего (II. 6) — там, где затем Фукидид об этом сообщает (II. 78. 3), Диодор мог указания не заметить, как и вообще он несомненным образом на это место внимания не обратил. Это и видно из его рассказа о подготовке ухода из осажденного города. Фукидид говорит, что на вылазку решилась половина — εἰς ἄνδρας διαϰοσίους ϰαὶ εἴϰοσι [около двухсот двадцати человек]. У него эта цифра совершенно верна. В свое время (1. 1.) он указал на то, что Платейцы удалили из города всех неспособных носить оружие, женщин и детей, что осталось в нем 400 человек Платейцев и 80 Афинян. Если принять во внимание, что во время осады кое кто погиб, то 220 человек и составить около половины. Но Диодор не сообщил о высылке большой части Платейцев, не сообщил о числе оставшихся — и поэтому он вполне последовательно говорить не о половине оставшихся, а о πολλοί [большинстве], которые решили ἡσυχίαν ἔχειν [ничего не предпринимать]: в городе должно быть 400 человек; число уходящих он определяет в 200 — круглой цифрой — ὡς διαϰόσιοις οὖσι [числом около двухсот]. Эта последовательность указывает на то, что опущение сведений Фукидида о высылке негодных для дела из Платей, не случайность — с ним меняется ситуация и Диодор последовательно ее проводит.
200 решившихся приступают к исполнению своего намерения. Прежде всего они условливаются с остающимися, чтобы те напали на осадные сооружения Лакедемонян в месте, где уходящих не будет, чтобы отвлечь нападающих от них. Фукидид об этом не говорит, но для Диодора достаточно того, что это действительно случилось (III. 22. 5), чтобы предположить, что это было предусмотрено — он получает таким образом излюбленное им στρατήγημα, излюбленный образец военной πρόνοια [премудрости].
Szanto[20] указал на сходство выражений Диодора τηρήσαντες οὖν νύϰτα ἀσέληνον [дождавшись безлунной ночи] и Фукидида (III. 22. 1) τηρήσαντες νύϰτα χειμέριον ὕδατι ϰαὶ ἀνέμῳ ϰαὶ ἁμ᾿ ἀσέληνον [дождавшись бурной ночи с ливнем и ветром, и к тому же безлунной]. Сходство здесь конечно большое, но Szanto не обратил внимания на существенную разницу. У Диодора о непогоде ничего не сказано — как ничего не сказано о непогоде, господствовавшей в ночь первого нападения на Платеи — случайным это совпадение быть не может; опущение непогоды должно способствовать особому восхвалению Платейцев. Но здесь дело имеет другую сторону. У Фукидида погода имеет особенно важное значение; темнота благоприятствует Платейцам, но была непогода и это только затрудняло их действия. У Диодора темнота ночи есть, но о непогоде нет ни слова. И это проведенное последовательно опущение и здесь не случайное — оно связано со всей ситуацией. Между тем как у Фукидида Платейские беглецы совершают свой подвиг зимой, а сдача Платей происходит только следующим летом, у Диодора сдача происходит на следующий же день после подвига — и эта связь не только просто временная: Диодор устанавливает и причинную. Спартанцы приведены в негодование бегством, они пошли на город штурмом, употребляя все усилия, чтобы взять его. Платейцы испугались и сдались. Не было бы ничего замечательного, если бы Диодор рассказал о сдаче сейчас же после спасения Платейских смельчаков, не было бы даже замечательно, если бы он привел оба события в близкую временную и причинную связь — это только соответствовало бы его знакомым нам приемам[21]); но строго определенное τῇ ὑστεραίᾳ [на следующий день] не могло бы быть им выдумано; оно должно быть взято из отличного от Фукидида источника.
Весь рассказ сохраняет благосклонную Платейцам окраску, с особенной настойчивостью указывая на их верность Афинянам (cp. XII. 42. 5. 47. 1). В этом отношения несомненно влияние Фукидида (cp. II. 74 1).
Рассказ о στάσις [мятеже] в Керкире крайне сжат. В общем сходство с Фукидидом есть, но несомненно одно крупное отличие, явно доказывающее и другой источник. Диодор ничего не знает о тех ужасах избиения олигархов, о которых так красноречиво говорит Фукидид. Это бы еще ничего не доказывало — , но он прямо их отрицает — οἱ δὲ Κερϰυραῖοι διὰ τὴν πρὸς θεοὺς εὐσεβειαν τῆς μὲν τιμωρίας αὐτοὺς ἀπέλυσαν, ἐϰ τῆς πόλεως δὲ ἐξέπεμψαν [керкиряне из благочестия к богам освободили их от наказания, но изгнали из города]. Но если видеть здесь тенденцию особой склонности к Афинянам, как это делает Holzapfel, то мы eo ipso не можем приписать это место Эфору, так как последний должен служить источником и для XIII. 48, где рассказывается и об избиении массы граждан расположенным к Афинам демосом и об резне предшествующего времени, где Эфор, значит, нисколько не боится повредить Афинянам в глазах читателя — ведь в злодеяниях Керкирейцев Афиняне не повинны (cp. Thuc. III. 75).


[1] Rh. Mus. 38, 148.
[2] Об отношении к ним Афинян см. Müller Strübing Ἀθηναίων πολιτεία (Philologus. Suppl. IV) pg. 180 sqq. Grote History of Greece VI. 300.
[3] Grote, History of Greece VI. 307. Onken, Athen und Hellas II. 235.
[4] Определить продолжительность плавания из Афин в Лесбос можно по рассказу Фукидида о вестнике, прибывшем при отчасти наилучших, отчасти наихудших (до Герайста пешком) условиях на третий день (III. 3. 5).
[5] Клейниппид осадил город. Пахет περιετείχισε τὴν πόλιν ϰαὶ συνεχεῖς προσβολὰς ἐποιεῖτο οὐ μόνον ϰατὰ γῆν ἀλλὰ ϰαὶ ϰατὰ θάλλαταν [окружил город стеной со всех сторон и принялся совершать на город непрерывные атаки как с суши, так и с моря]. По Фукидиду первые неудачи Афинян объясняются именно тем, что они не имеют опоры ϰατὰ γῆν. Пахет, приведший с собой гоплитов, исправил этот недостаток — теперь Лесбоссцы окружены ϰαὶ ἐϰ γῆς ϰαὶ ἐϰ θὰλάσσης [и с суши и с моря] (Thuc. III. 18. 5), раньше только со стороны моря (Thuc. III. 6. 2) Диодор следует Фукидиду — люди Пахета и у Фукидида περιτείχιζουσι Μυτιλήνην [окружили Митилену стеной] (III. 18. 4). Диодор рядом с этим περιτείχισε [окружил стеной] не мог поставить οὐ μόνον ϰατὰ γῆν ἀλλα ϰαὶ ϰατὰ θαλάσσαν [не только с суши, но и с моря], а только наоборот. Переписчик невольно заменил обычным terra marique.
[6] На существование и других версий указывает Aristot. Polit. V (VIII.) 1304 a.
[7] Thukydideische Forschungen 106 sq.
[8] Ibidem 115 пр. 1 ср. Herwerden, Studia Thucydidea 40. Classen в издании 1892 г. выбрасывает слова δύο ϰαὶ τεσσαράϰοντα [сорок два].
[9] Cp. W. Herbst. Zur Geschichte der auswärtigen Politik Spartas im Zeitalter des Peloponnesischen Krieges pg. 60.
[10] Cp. Müller Strübing o. 1. 112. L. Herbst. Phil. 42 pg. 693.
[11] Cp. Grote. History of Greece VI 348 sq. и пр. Miiller–Strübiug o. 264 sqq. Jacobs a. 1. Plelm Lesbiacorum liber pg. 61.
[12] o. 1. pg. 101 sqq.
[13] Указанные Bauer’ом, Philologus 43, 362 Либаний πρὸς Καισάριον Μάγιστρον XXXI. 630 и Элий Аристид XXXII Dind. I 607 и XLIV Dind. I 541 легко могут быть истолкованы в другом смысле.
[14] о. 1. pg. 164 sqq.
[15] Неправ, поэтому Holzapfel, Rh. Mus. 37 pg. 450.
[16] о. 1. стр.225.
[17] Rh. Mus. 37 pg. 462 sqq. и 38 pg. 631.
[18] Rh. Mus. 38 pg. 148.
[19] Wiener Studien VI. 164.
[20] 1. 1.
[21] Cp. Holzapfel o. 1. pg. 11 sq.