§ 2. Тираны Сицилии

Уже в разобранном нами отрывке упоминается о смерти Гелона — Диодор желает дать до известной степени законченный рассказ; начав рассказывать о сооружениях Гелона, он хотел рассказать о всех и должен был сказать о смерти, помешавшей тирану закончить сооружение храма Деметры в Этне. 38 глава, посвященная рассказу о кончине Гелона, начинается рекапитуляцией, в широких штрихах рисующей общее благосостояние Сицилии — затем рассказывается, как умер и был схоронен виновник этого благосостояния, Гелон, и глава, равно как и весь рассказ о Гелоне, кончается торжественным восхвалением великого мужа; это патетическое заключение несомненно обязано своим происхождением Диодору, так как вполне отвечает изложенной им в начале всего труда программе. Сравню только ex. gr. почти дословно сходные выражения 38.6 ἡ γὰρ τῆς ἱστορίας διϰαία μαρτορία τετήρηϰε τὴν περὶ αὐτοῦ φήμην, ϰηρύττουσα διαπρυσίως εἰς ἅπαντα τὸν αἰῶνα [ибо простое свидетельство истории сохраняло его безукоризненную славу, звонко возвещая ее повсеместно и во веки веков] и I. 2. 3… δόξαν αἱ πράξεις ἅπαντα τὸν αἰῶνα μνημονεύονται, διαβοώμεναι τῷ θειωτάτῳ τῆς ἱστορίας στόματι [славные деяния будут помнить вечно, так как они прославляются божественными устами истории].
Рассказ и по содержанию, и по тенденции, и по тону составляет продолжение выше разобранного; он вполне последователен и целен. Если Freeman[1] желал видеть в распоряжении Гелона относительно похорон противоречие закону, запрещавшему будто бы παντελῶς τὰς ἐνταφιων σπουδὰς [роскошные погребения], то он был введен в заблуждение неверным рукописным чтением: лучшие рукописи имеют — ἐγγεγραμμένων δὲ ἐѵ τῷ νόμῳ ϰαὶ τῶν παντελῶς ἐνταφιων ἠμεληϰότων [законом были определены недорогие похороны] (38. 2). Это, впрочем, и без рукописей было бы понятно — невозможно себе представить греческое законодательство, запрещавшее всякую заботу о похоронах.
За то вполне правильно подмечено тем же Freeman’ом другое противоречие: Гелон умирает не позже, чем чрез два года после битвы при Гимере, — он ἐπταετῆ χρόνον ἐβασίλευσε [он царствовал семь лет] (38. 7), а между тем в уже разобранном нами сравнении между битвой при Гимере и битвой при Платеях сказано, Γέλωνα μετὰ τὴν μάχην ἀεὶ ϰαὶ μᾶλλον ἀποδοχῆς τυγχάνοντα παρὰ τοῖς Συραϰοσίοις ἐγγηρᾶσαι τῇ βασιλείᾳ [Гелон после битвы постоянно получая от сиракузян все больше почестей, состарился на царстве]. Это не случайная описка, как говорит Freeman, а действительное противоречие. Писавший эти слова, конечно, не думал, что Гелон жил еще долго, он вообще не думал о том, сколько он еще жил — и не мог он чрез несколько страниц точно определить, когда он умер. Я не стал бы настаивать на этом, если бы уже и другие, вышеуказанные соображения не делали вероятным, что мы здесь имеем дело с вставкой; новый признак только подтверждает это предположение; общий риторический характер отрывка, столь склонный вообще к преувеличениям, объясняет, думается мне, и 200 стадий, на которые отстоит гробница Гелона от города, между тем как топографически это оказывается невозможным[2]; эти 200 стадий нужны Диодору для того, чтобы показать, как велика была любовь Сиракузян к своему тирану.
Гелон, умирая, передает царство брату своему Гиерону — ни об уделе другого брата Полизела, ни о том, что у Гелона остался сын, Диодор не говорит. В конце 38‑й главы Гелон умирает, оставив царство Гиерону, в начале 48‑й главы Гиерон — царь. Полизел не является облеченным никакой властью, только его популярность заставляет Гиерона бояться его — νομίζων αὐτὸν ἔφεδρον ὑπάρχειν τῆς βασιλείας [он считал, что тот ждет случая, чтобы захватить царство]. Этот факт следует твердо помнить. Прав ли Диодор или нет, но таково его мнение.
Посмотрим теперь, что говорит Тимей — и опять таки мы имеем не Тимея, а Дидима и его только в очень бестолковой передаче схолиаста ad Pind. Ol. IL 22 Müller. F. H. G. I pag. 214 frg. 90. Гелон был женат на дочери Ферона, Демарете, τοῦ δὲ Γέλωνος τελευτᾶν τὸν βίον μέλλοντος Πολύζηλος ἀδελφὸς τὴν στρατηγίαν ϰαὶ τὴν γαμετὴν τοῦ ἀδελφοῦ διαδέχεται ϰατὰ τὰς Γέλωνος τοῦ ἀδελφοῦ προστάξεις [когда Гелон собрался умирать, его брат Полизел наследовал от него и стратегию, и жену по приказанию самого Гелона, желавшего перенести свое родство с Фероном на Полизела][3] — так что и он вступил в родство с Фероном, λαμπρῷ δὲ αὐτῷ ϰαὶ περίβλεπτῳ τογχανοντι ϰατὰ τὴν Σιϰελίαν Ἱέρων φθονήσας ὁ ἀδελφὸς ϰαὶ πρόφασιν σϰηψάμενος τὸν πρὸς Συβαρίτας πόλεμον, ἀπελαύνει τῆς πατρίδος. ἀλλὰ ϰαὶ τοῦτον ϰατώρθωσε τὸν πόλεμον ὁ Πολύζηλος, ὁ δὲ μὴ φέρων γυμνότερον αὐτοῦ ϰατηγορεῖν ἐπειρᾶτο νεωτερισμοῦ ϰαὶ οὕτω τὸν Θήρωνα ὑπεραγαναϰτήσαντα θυγατρὸς ἅμα ϰαὶ γαμβροῦ συῤῥῆξαι πρὸς Ἱέρωνα πόλεμον παρὰ Γέλλᾳ τῷ Σιϰελιωτιϰῷ ποταμῷ, οὖ Καλλίμαχος μέμνηται. Οἱ δὲ Γέλᾳ ποταμῷ ἐπεϰείμενον ἄστυ [ему (Полизелу), ставшему прославленным и знаменитым человеком в Сицилии, брат Гиерон завидовал, и под предлогом войны с сибаритами удалил его из отечества. Но и с этой войной Полизел справился. Гиерон же, не вынеся [его нового успеха], попытался прямо обвинить его в мятеже, но в результате Ферон, разгневанный обидой, нанесенной его зятю и дочери, начал военные действия с Гиероном близ Геллы, сицилийской реки, которую упоминает Каллимах: „Я знаю лежащий у реки Гелы город“].
Схолиаст заявляет, что Ферон поднял войну (именно войну) у Геллы, о которой упоминает Каллимах. Οἱ δὲ Γέλᾳ ποταμῷ ἐπεϰείμενον ἄστυ [Лежащий у реки Гелы город]. Причем здесь Каллимах и его ничего не подтверждающая цитата? Цитата на самом деле подтверждает нечто, но не то, что здесь нужно. В 16‑м стихе второй Олимпийской оды Пиндар говорит о ἱερὸν οἴϰημα ποταμοῦ [священном обиталище реки]. Между древними учеными возник спор, какой город имел в виду поэт. Аристарх утверждал, что это Акрагант, διὰ τὸ ὁμώνυμον εἴναι τῷ ποταμῷ Ἀϰράγαντι [так как он является омонимом реки Акрагант]; Артемон Пергамский полагал, что здесь следует видеть Геллу, которую Пиндар назвал по одноименной ей реке, как это сделал и Каллимах (Sch. ad. Pind. Olym. II. 16). Схолиаст воспользовался этим материалом — в схолий все это попало, конечно, из Дидима — и весь его свалил в одну кучу. Спрашивается, на сколько можно быть уверенным, что в остальном схолиаст не соединил целого ряда совершенно различных элементов и что мы здесь имеем только Тимея и Тимея в чистом виде. Постараемся однако восстановить Тимея, насколько это возможно.
Тимей здесь о сыне Гелона ничего не говорит, но зато говорит об этом в другом месте — ἐπιτρόπους δὲ τοῦπαιδὸς μετ᾿ ἐϰεῖνον ϰατέστησεν Ἀριστόνουν ϰαὶ Χρόμιον τοὺς ϰηδεστάς [опекунами сына после него (Гелон) назначил Аристона и Хромия, своих зятьев][4]; что это так действительно было, ясно из места Аристотеля (Polit. 1312 b.), но ни Тимей, ни кто бы то ни было из других древних свидетелей не говорит, что он предназначил его для царствования, что братья были только регентами. Если некоторые из новых ученых так полагают, то ответственность за это всецело ложится на них — древние этого не передают.
Тимей — наш схолиаст — утверждает, что Полизел получил στρατηγία и жену Гелона. Что получил Гиерон? Об этом ничего не сказано; «die Leitung der Staatsangelegenheiten» [управление делами государства], отвечает Holm[5]. Holm приводит весьма интересную параллель. Людовик XIV передает регентство герцогу Орлеанскому, команду над гвардией герцогу de Maine. Comparaison n’est pas raison [Сравнение не является доказательством] — положение совершенно различное. Прежде всего, речь идет не о регентстве. Во вторых, во Франции опорой трона служило главным образом чувство легитимизма. Король — особа священная; гвардия есть только второстепенная защита трона. Греческий тиран основывает свое могущество исключительно на своей военной силе, силе, составленной из наемников. Отнять у тирана его военную силу, значит сделать его существование немыслимым. Beloch[6] вводит очень остроумное построение; власть находилась не в руках того или другого, а целого рода — к сожалению, это предположение нисколько не подтверждается данными традиции.
Но в мои цели не входит критика ученых построений новых исследователей; Тимей не говорит о власти Гиерона — имеет ли он какую нибудь власть? Полизел становится λαμπρὸς ϰαὶ περίβλεπτος ϰατὰ τὴν Σιϰελίαν [прославленным и знаменитым человеком в Сицилии]; Гиерон начинает ему завидовать и — под предлогом войны с Сибаритами (именно против Сибаритов τὸν πρὸς Συβαρίτας πόλεμον[7] — удаляет (ἀπελαύνει) его из отечества. Если Полизел стратег, то ему естественно отправиться на войну. Если Гиерон пользуется войной, как предлогом, то, очевидно, тем, что вызывает ее. Как имеющий власть? Неужели же Гелон поручил команду над войском одному, право решать вопрос о войне и мире другому? Это не кажется нам странным на первый взгляд, благодаря ежечасной аналогии из современной жизни, но в современной Европе верховный глава государства, если и поручает команду другому, то этот другой ему подчинен, им назначен, от него зависит. Чего же хочет Гиерон? Удалить Полизела. Это возможно, это может иметь цель, но нам это не объяснено, мы можем только предполагать нечто очень странное. Своего могучего соперника Гиерон удаляет из отечества, теряет из виду — и дает ему при этом войско и средства привязать это войско к себе.
Гиерон остается в Сиракузах, Полизел счастливо кончает войну. Тогда Гиерон обвиняет его в νεωτερισμός [мятеже]. Что делает Полизел, неизвестно; но Гиерон начинает войну — мирит их Симонид.
Остановлюсь пока здесь. Через сколько рук прошел основной текст Дидима, трудно сказать, но стоило ему пройти еще чрез одни руки, чтобы окончательно потерять всякий смысл. Более поздний схолиаст (у Boekh’а стр.65) очевиднейшим образом списывает его — и у него уже прямо заявлено, что Полизел, по смерти Гелона, τὴν βασιλείαν αὐτοῦ διαδέχεται [наследует его царство]. Я думаю, этот пример ясно показывает, как трудно доверять тексту схолиаста. Мы безусловно не в состоянии нигде быть уверенными в том, что схолиаст верно передал текст.
С этой оговоркой я позволяю себе предположить, что текст схолия следует видоизменить следующим образом. Гиерон несомненно должен иметь власть — без этого схолий не имеет смысла. Рассказ о браке Полизела введен для объяснения участия в его судьбе Ферона. Поэтому текст должен заключать указание на власть Гиерона и брак Полизела. Этого мы достигнем, предположив, что по смыслу у Тимея стояло: Γέλωνος…., Ἱέρων τὴν στρατηγίαν ϰαὶ Πολύζηλος τὴν γαμετὴν [Гелона … Гиерон стратегию и Полизел жену] и т. д. — повторяю, я восстанавливаю по смыслу, не по словам. С этим падают все домыслы новейших ученых. Что Тимей говорит о στρατηγία [стратегии], а не о βασιλεία [царстве], объясняется тем названием στρατηγὸς αὐτοϰράτωρ [стратег автократор], с которым мы раньше встречались у Диодора[8]. Тогда схолий приобретет некоторое значение, но все таки отличия его от текста Диодора будут очень значительны[9]. Во первых, Диодор не говорит о браке Полизела и Демареты, как он и раньше не говорил о родстве Гелона с Фероном; это опущение не случайный и не посторонний элемент; вместе с ним отпадает мотивировка заступничества за Полизела со стороны Ферона, заступничество, несомненно характерного для Тимея; 2) Гиерон признан царем, у Тимея στρατηγία, во всяком случае, не могло явиться случайно; обратное: замена στρατηγία βασιλεία было бы вполне понятно; у Диодора — βασιλεία обеспечена дальнейшим ἔφεδρος βασιλείας [сидящий на царстве]; 3) цель, с которой посылает Полизел брата на войну, другая. Он собирает войска из наемников, он привязывает их к своей особе, он платит им жалованье — и это ему послушное войско он дает брату, не затем, конечно, чтобы удалить его из Сиракуз, а в расчете, αὐτὸν ὑπὸ τῶν Κροτωνιατῶν ἀναιρεθήσεσθαι [он будет убит кротонцами], что очень напоминает известный план, с которым под Нуманцию был послан Югурта. Конечно, мысль о том, что послушное Гелону войско не откажется послужить ему и здесь, а вина может быть свалена на врагов, тоже не чужда ему. И в связи с этой новой целью, находится и отличие следствий. В то время, как у Тимея Полизел побеждает врагов, у Диодора он отказывается исполнить приказание Гиерона и, как естественно в таком случае, убегает, убегает к Ферону. Войну собирается начать не Ферон против Гиерона, как у Тимея, а наоборот — и примирителем является не Симонид.
Я думаю, что все эти отличия настолько существенны и так тесно между собой связаны — что мне кажется особенно важным — , что говорить о заимствовании Диодором своих сведений у Тимея нет никакой возможности. Busolt[10] желает избежать этого вывода допущением ошибки схолиаста, возможной при состоянии текста. Это верно, но, во первых, отличий слишком много — ни Busolt ни даже Unger не отмечают их всех — , во вторых, состояние текста Пиндаровских схолий, на которое я настоятельно указывал, лишает достоверности вообще всякий вывод, но не подкрепляет достоверности того, что источником Диодора был Тимей.
Способ, каким совершается примирение, может, пожалуй, на первый взгляд вызвать недоумение, так как может показаться, что Гиерону, начинающему войну, нет причины самому искать путей к нему. На самом деле, я думаю, в рассказе Диодора изложен исторически верный ход событий. В Сиракузах есть две партии; одна стоит за Гиерона, другая, вероятно, против тирании вообще: она может в случае нужды опереться на Полизела — во всяком случае Полизел как претендент, действительный или мнимый, может стать опасным для тирана: он находит опору вне Сиракуз, у тирана Акраганта Ферона — это делает его еще более опасным. В Гимере, зависящей от Ферона и управляемой его сыном Фрасидеем, существует движение против тирании. Движение это рассчитывает опереться на Гиерона, как Полизел на Ферона. Гиерон и предлагает компромисс, равно выгодный для обеих сторон — он отдает Гимерейцев головой своему соседу; тот, конечно, отказывается от поддержки претендента, восстанавливая мир между братьями. Претендент, понятно, отказывается от всяких дальнейших притязаний, если он только имел их. Нужно надеяться, что Симонид посредником при этом не особенно красивом договоре не был. Диодор, повторяю, о нем ничего не знает. Принадлежит ли то, что говорится в разобранном нами отрывке схолиаста, Тимею или Дидиму, неизвестно, хотя очень соблазнительно думать, что вся история основана на домысле какого нибудь Александрийского грамматика, объяснявшего какое нибудь место поэта. Единственное свидетельство, сколько нибудь определенно говорящее о роли Симонида (Sch. ad. Pind. Ol. II. 24 в начале), настолько странно и запутано, что оперировать с ним слишком опасно, да и не входит в нашу непосредственную задачу[11].
История основания Этны представляет большие затруднения, к удивлению не замеченные исследователями. Ἱέρων τοὺς Ναξίους ϰαὶ τοὺς Καταναίους ἐϰ τῶν πόλεων ἀναστήσας, ἰδίους οἰϰήτορας ἀπέστειλεν, ἐϰ μὲν Πελοποννήσου πενταϰισχιλίους ἀθροίσας, ἐϰ δὲ Συραϰουσῶν ἄλλους τοσούτους προσθείς [Гиерон изгнал народы Наксоса и Катаны из их городов и послал туда выбранных им самим поселенцев, набрав пять тысяч из Пелопоннеса и добавив равное количество из Сиракуз], говорит Диодор. Куда послал Гиерон этих οἰϰήτορας [поселенцев] — это не дано, а раз этого не сказано, кажется трудно не предположить, что в оба города: изгнав из этих городов, Гиерон послал — казалось бы понятно — в них; на самом деле этого нет; это несомненно доказывается тем, что всего послано 10000 человек, а новый город, основанный на месте Катаны — и только ее — называется μυρίανδρος πόλις [десятитысячный полис]. Καὶ τὴν μὲν Κατάνην μετωνώμασεν Αἴτνην [И Катану он переименовал в Этну], τὴν δὲ [далее] — всякий естественно ожидал бы τὴν δὲ Νάξον [а Наксос], а между тем этого нет; дальше рассказывается о том, как земля Катаны разделена между всеми 10000 жителей — для Наксоса опять таки ничего не остается. Катанцы и Наксосцы переселены в Леонтины — а что же случилось с самим Наксосом? Очевидно, он остался в запустении — но неужели же об этом факте не было бы сообщено? Что нигде не упоминается о выселении из Наксоса, что ни Страбон (VI, 2. 3 pg. 268) ни схолиаст ad. Pind. Pyth. 1,118, ни схолиаст ad Pind. Nem. I 1[12] ни словом не упоминают о Наксосе, тоже очень странно. Больше того — Диодор и сам забывает о нем. В 76‑й главе XI книги он говорит о времени всеобщей реакции против тирании и перечисляет тех, которые при владычестве Гиерона были изгнаны из родных городов и теперь вернулись в них, и при этом перечислении, не забывая Катаны, Гелы, Акраганта, Гимеры, Регия, Занклы, опять таки не упоминает о Наксосе. А между тем Наксос, который, если допустить единственное возможное толкование Диодора, должен был бы остаться без жителей, должен был бы исчезнуть с лица земли, продолжал существовать (Диод. XIII. 4. 2. Thuc. IV. 25. VI. 50. 2 и passim).
Все это придает известное значение той стилистической неловкости, которую вводит в текст Диодора упоминание Наксоса. Я не думаю отрицать историчности факта; но мне представляется очень вероятным, что заметку о выселении жителей Наксоса из родного города Диодор нашел где нибудь помимо своего общего источника — я не знаю, почему мне не решиться сказать, нашел ее среди своих collectanea — и. внеся ее в свой текст, не умел ее вполне с ним связать.
То же место представляет и другой признак сложности текста Диодора. Ферон перерезал значительную часть жителей Гимеры — тогда, видя, что их осталось немного, он συνῴϰισεν εἰς ταύτην τούστε Δωριεῖς ϰαὶ τῶν ἄλλων τοὺς βουλομένους ἐπολιτογράφησεν [поселил там дорийцев и остальных желающих записал как граждан][13]. Вот эти то вместе поселенные μετ᾿ ἀλλήλων ϰαλῶς πολιτεύομενοι διετέλεσαν ἔτη πεντήϰοντα ϰαὶ ὀϰτώ [прожили в благоустроенном государстве пятьдесят восемь лет][14]. Это должно относиться к одной Гимере, а между тем у Диодора (XI. 78. 8) сказано, что жители ее были изгнаны уже в 461 году, т. е. задолго до эпохи, указанной им здесь.
И, наконец, еще третье затруднение. По рассказу Диодора очевидно, что из Гимеры жители не были изгнаны — число их только стало меньше — , а между тем то же место говорит о возвращении жителей в город.
Мне кажется, из всего этого ясно, что в тексте Диодора произошло слияние нескольких источников. Один мы можем выделить по одной его характерной черте — это указание на значение Карфагенского нашествия, уничтожившего многое из того, что создано тиранами. В нашем случае его отличие от общего изложения ясно. Мы отметим этот факт и будем следить за этим источником, если его так можно назвать, в дальнейшем. Заметим пока только то, что все или большая часть известий, носящих этот общий характер, сводятся к μέχρι τῶν ϰαθ᾿ ἠμᾶς χρόνων [до нашего времени], выражено ли это словами или нет.
Что касается хронологии, то достойно замечания, что упомянув о смерти Гелона под ol. 75.3, Диодор рассказывает о делах Гиерона только под 76.1. — , пропустив, значит, целый год; исторически это, конечно, может быть вполне объяснимо, но нельзя при этом не указать на то, что хронологическая традиция древних колебалась в определении времени воцарения Гиерона[15].
Победа, которую Гиерон одержал над Этрусками, помогая Кумам, описана Диодором очень коротко, но вполне последовательно. Здесь Диодор является единственным нашим источником, почему, конечно, место недоступно для анализа. Я называю его единственным источником, потому что свидетельство Schol. ad Pind Pyth. I. 137. является не чем иным, как толкованием места Пиндара[16] — и толкованием притом неправильным. Месту Пиндара соответствует единственно толкование, данное Boeckh’ом[17]: я молю, чтобы Пунийцы и Этруски оставались дома, узнав о Кумском поражении; поэт надеется, что и Пунийцев это поражение отвратит от нападений на Греков[18].
Рассказ о войне между Тарентинцами и Регинцами точно также не доступен контролю. Правда, здесь есть и другой источник — Геродот (VII. 170), но и его показание не разъясняет нам вопроса. Он излагает историю войны в другой связи, сообщает настолько краткие и неполные сведения, что в них не может быть достаточно элементов для сравнения. Существенно важно, что Диодор не упоминает о том, что Микиф вынудил 3000 Регинских граждан оказать помощь Таренту. Это, впрочем, кажется мне, стоит в связи с общей тенденцией Диодора, крайне симпатично относящегося к Микифу. В первоначальном источнике это могло и быть. Существенней самое опущение цифры 3000, особенно характерное рядом с указанием всего числа союзных Япигов и других соседей. Этой цифры Диодор бы не выпустил: если ее нет, то, очевидно, ее не было — не было вообще цифры в первоначальном источнике, который, таким образом, будет отличен от Геродота.
В рассказе о падении тирании в Акраганте мы имеем возможность сравнивать нашего писателя с Тимеем (ap. Diog. Laert. VIII. 66. Müller F. H. G. I. pg. 213 frg. 88). В данном случае я согласен с Unger’ом[19], относящим данный отрывок к Тимею. Правда, отрывок этот не носит имени Тимея — оно упомянуто раньше, но 1) каждое сведение у Диогена в этой, по крайней мере главе, относится к одному какому нибудь всегда указываемому автору[20] — поэтому наше указание, при котором особой цитаты нет, должно быть приписано тому же автору, который по поводу аналогичных сведений цитирован выше; 2) как указал Unger, текст Диогена, в котором за поименной цитатой из Тимея рассказ продолжается при посредстве πάλιν [впоследствии же] и ὕστερον δὲ [опять], говорит о том, что повсюду имеется в виду один автор; 3) сейчас же за приведенным свидетельством следуют слова ὅ τέ τοι Τιμαῖος — не ὁ δέ, или ὅγε — , что теснейшим образом связывает наше свидетельство с предыдущими.
Итак, я охотно допускаю, что мы имеем дело с Тимеем[21], но будет ли это что нибудь доказывать? Эмпедокл, рассказывается у Диогена Лаэртия, уничтожает существовавшую до него олигархию тысячи человек. У Диодора говорится, что граждане Акраганта сейчас же после изгнания тирана δημοϰρατίαν ἐϰομίσαντο [возвратили демократию]. Это не составляет противоречия, как показал Unger (1. 1.) δημοϰρατία употребляется «в более широком смысле, как правление δῆμος, т. е. полноправного гражданства, как обозначение республики в противоположность монархии». Соглашаясь с этим, я все таки не вижу, какое значение это может иметь. Того, что Диодор в фактическом сообщении, может быть, и не противоречит (именно только может быть, ибо указанное Unger’ом значение слова δημοϰρατία не единственное и не обязательное) Тимею, недостаточно для того, чтобы показать, что он от него зависит, тем более, что Тимей в нашем отрывке вовсе не сообщает того же, что Диодор; это только может следовать из его слов. Сообщал ли факт восстановления демократии Тимей, в каком виде и каком освещении он его изображал, мы не знаем.
Нельзя сказать, чтобы рассказ Диодора был вполне ясен. Упомянув о смерти Ферона и воздав его памяти должный почет, Диодор переходит к его сыну Фрасидею, известному нам из истории неудавшегося восстания в Гимере (XI. 48. 6). Его жестокое поведение вызывает недоверие, ненависть и заговоры среди его подчиненных ὅθεν ταχέως τῆς ἰδίας παρανομίας οἰϰείαν ἔσχε τὴν τοῦ βίου ϰαταστροφήν [откуда из–за своего беззакония скоро катастрофически окончил жизнь]. Итак, ненависть граждан, вызванная его παρανομία [параномией] (ἤρχε τῆς πατρίδος παρανόμως ϰαὶ τυραννιϰῶς [управлял отечеством беззаконно и тиранически]), привела его к достойному концу. Следует объяснение. Фрасидей собирает множество наемников, к ним присоединяет некоторое количество граждан из Акраганта и Гимеры — очевидно, тиран собирает войска, чтобы быть в безопасности от заговорщиков — и собирается начать войну с Гиероном. Гиерон предупреждает его, и разбивает его войска. Граждане изгоняют тирана; его затем казнят в Мегаре (на материке), граждане восстанавливают демократию, которую дает им Гиерон. Почему Фрасидей казнен, неизвестно; не казнили же его в Мегаре за то, что он был тираном в Акраганте. Важно однако то, что связь между его παρανομία и его концом не выяснена. Мы ожидали бы с самого начала столкновения с гражданами, а не с Гиероном. После жестокого понесенного им поражения, когда Гиерон так охотно мирится с демократией, оно вполне естественно и без этих παρανομίαι. Словом, я не хочу говорить о том, что здесь есть противоречие — мне кажется, можно утверждать только то, что здесь есть нечто недоказанное и в тоже время, если можно так выразиться, пересказанное — рассуждения о тиранических действиях Фрасидея развиваются по обычному у Диодора рецепту, по аналогии с дальнейшей характеристикой Фрасибула и как контраст ранее данным характеристикам Гелона и Ферона; они — собственное добро Диодора; бедный фактический материал приведен в сокращенном и отчасти скомканном виде.
Анаксилай, тиран Занклы и Регия, умирает τὴν δὲ τυραννίδα διεδέξατο Μίϰυθος, πιστευθείς, ὥστε ἀποδοῦναι τοῖς τέϰνοις τοῦ τελευτήσαντος οὔσι νέοις τὴν ἡλιϰίαν [и его тиранию наследовал Микиф, которому был поручен этот пост с тем условием, что он сохранит его для сыновей Анаксилая, которые еще не достигли совершеннолетия].
Уже в этих немногих словах in nuce заключается все дальнейшее изложение Диодора; все оно служит подтверждением тому, что πιστευθείς [нагруженный поручением] Микиф оправдал оказанное ему доверие; все изложение проникнуто чувством глубочайшей симпатии к Микифу.
Эта симпатия проявляется в нескольких чертах, из которых две резко отличают показание Диодора от остальной традиции. Правда, традиция эта не богата, но за то она заключает в себе показание почти современника — Геродота.
Геродот (VII. 170) упоминает о Микифе случайно; его показание очень коротко, но вполне определенно: ὁ Μίϰοθος οἰϰέτης ἐὼν Ἀναξίλεω ἐπίτροπος Ῥηγίου ϰαταλέλειπτο… ὅσπερ ἐϰπεσὼν ἐϰ Ῥηγιου ϰαὶ Τεγέην τὴν Ἀρϰάδων οἰϰήσας, ἀνέθηϰε ἐν Ὀλυμπίη τοὺς πολλοὺς ἀνδριάντας [Микиф этот являлся слугой Анаксилая и был оставлен правителем Регия. Впоследствии после изгнания из Регия он поселился в Тегее в Аркадии и посвятил в Олимпии много статуй].
Итак, Микиф — раб Анаксилая. Freeman[22] доказывает, что οἰϰέτης не всегда должно означать раба — для нас это безразлично; так понимал слово Павсаний, так понималось оно и источником Юстина (IV. 2), все свое построение основавшим на этом понимании. Далее, Микиф ἐϰπεσὼν ἐϰ Ῥηγιου [был изгнан из Регия] — должен был уйти из Регия, был оттуда выгнан.
У Диодора нет и следа этого; Микиф не раб, т. е. об его рабстве ничего не сказано; он не ἐξέπεσε [изгнан] из Регия, а добровольно ушел оттуда, не смотря на все просьбы удерживавших его сыновей Анаксилая.
Что Микиф ἐπίτροπος [опекун] детей Анаксилая, это Диодор отлично знает; когда последние требуют от него отчета в делах правления, он и называет его этим, наиболее подходящим выражением; но во всех других случаях он предпочитает называть его более почетным именем династа или даже тирана. После смерти тиранию получил Микиф (XI. 48. 2); Пиксунт основал Микиф ὁ τὴν δυναστείαν ἔχων Ῥηγίου ϰαὶ Ζάγϰλης [в качестве династа Регия и Занклы] (XI. 59. 4).
Далее интересным является то, что по Диодору у Анаксилая остаются несовершеннолетние дети — по другим он передает власть Леофрону, который уже раньше делил вместе, с ним власть (Dion. Halic. XX. 7 Scholia in Pind. Pyth II. 34)[23] — несомненно взрослому. Победа, одержанная им в Олимпии (Athen. I. 3 D.)[24] не должна, конечно, относиться ко времени после смерти Анаксилая, но вместе с тем я не вижу, почему (К) Леофрон должен умереть раньше своего отца[25]. Schneidewin[26], пожалуй, прав, настаивая на том, что Геродот вовсе не называет Микифа опекуном детей Анаксилая, а только ἐπίτροπον Ῥηγίου, и предполагая, что Диодор (лучше его источник) неверно истолковал слова Геродота.
Как бы то ни было, несомненно то, что существовало два различных варианта: по одному — Микиф был ἐπίτροπος несовершеннолетних детей Анаксилая, по другому — Анаксилай оставил совершеннолетнего (К)леофрона. Оба эти варианта могли возникнуть вне всякой тенденции, но раз они существовали, то выбор одного из них мог совершиться и под ее влиянием. Микиф, благородно уходящий, после того как сделал свое дело, конечно гораздо легче мог быть себе представлен, как опекун молодых принцев; согласовать его деятельность, представленную в этом столь благородном свете, с существованием взрослого принца было невозможно.
Что касается источника, которому следовал Диодор, то и здесь вопрос может быть решен только условно.
Я уже указывал на свидетельство Юстина (IV. 2); самое это свидетельство довольно далеко от Диодора, но в источнике Юстина находилось, вероятно, больше, чем списал он: это станет ясно из сравнения его текста с отрывком Макробия (I, 11, 29).

Justinus.

Macrobius.

(Tyrannorum) ex numero Anaxilaus iustitia cum ceterorum crudelitate certabat, cujus moderationis haud mediocrem fructum tulit; quippe decedens cum filios parvulos reliquisset tutelamque eorum Micytho, spectatae fidei servo, commisisset, tan tus amor memoriae ejus apud omnes fuit, ut parere servo, quam deserere regis filios mallent, principesque civitatis, obliti dignitatis suae, regni majestatem administrari per servum paterentur.

Anaxilaus Messenius… cum parvos relinqueret liberos, Micytho servo suo commendasse contentus est; is tutelam sancte gessit, imperiumque tam clementer obtinuit ut Rhegini a servo regi non dedignarentur.; perductis inde in aetatem pueris et bona et imperium tradidit, ipse parvo viatico sumpto profectus est, et Olympiae cum summa tranquillitate consenuit.

Один из их числа — Анаксилай, в противоположность другим тиранам, отличался не жестокостью, а справедливостью, и кротость его правления принесла благие плоды. А именно, умирая, он оставил после себя малолетних сыновей и поручил опеку над ними рабу испытанной верности по имени Микиф. Уважение к памяти Анаксилая было настолько велико, что граждане предпочли повиноваться рабу, чем оставить на произвол судьбы сыновей умершего правителя, и первые люди в государстве, не считаясь со своим достоинством, терпели, что верховная власть в государстве находится в руках раба.

Анаксилай Мессенский … умирая решил поручить [своих] малых детей рабу Микифу. Тот свято осуществлял опеку и настолько мягко употреблял власть, что регийцы не считали недостойным быть под управлением раба. Затем, когда дети Анаксилая вошли в возраст, он передал [им] и имущество, и власть. Сам [же], взяв немного прогонных [денег], уехал в Олимпию, где состарился в глубоком спокойствии.

Здесь есть, конечно, очень крупное отличие — в то время, как у Юстина спокойствие граждан обязано своим происхождением благоговению к памяти тирана, у Макробия оно объясняется достоинствами самого Микифа, но, тем не менее, ясно, что в основе обе передачи восходят к одной риторически окрашенной обработке предания, объяснявшего, каким образом граждане свободного города согласны были терпеть власть a servo regi [от царского раба]. Из Макробия ясно, что в эту обработку, как черта, возвышающая благородство этого servus, входило и его добровольное удаление от дел. Этим Юстиновская версия сближается с Диодоровской, но, тем не менее, они совпадать не могут. То, что Микиф — раб, слишком существенно для Юстина и Макробия; в их передаче это не может быть случайной чертой; то, что он не раб, слишком характерно для Диодора, чтобы признавать общность непосредственного, по крайней мере, источника. Если, поэтому, Юстин следовал Тимею, то Диодор ему не следовал и vice versa.
Одна черта Диодоровского рассказа свидетельствует о том, что Диодор в нем несколько отступил от того источника, которому следовал в предыдущем изложении. Гиерон призвал к себе молодых Регинских принцев, он одарял их великими подарками и напоминал о благодеяниях, оказанных их отцу Гелоном. В чем заключались эти благодеяния? Freeman[27] указывает на то, что таким благодеянием можно было бы считать примирение Гелона с Анаксилаем и брак его с дочерью Регинского тирана (Sch. ad Pind. Pyth. I. 112) — но ни о том ни о другом Диодор не говорит. У Диодора нигде нет ни слова ни о каком благодеянии Гелона. Если только он здесь не увлекся риторическим приемом, то заметку о благодеяниях он заимствовал из какого нибудь особого источника. Впрочем, риторический прием здесь вполне вероятен. Напоминание о прежних благодеяниях — да еще благодеяниях Гелона — здесь совершенно лишнее: ведь Гиерон ничего для себя не требует, не просит. Вся фраза может, пожалуй, быть только риторическим развитием простой мысли: Гиерон обласкал молодых людей.
О приношениях Микифа в Олимпии ничего у Диодора прямо не говорится — если не видеть намека на них в словах ἐѵ Τεγέαις τὴς Ἀρϰαδίας ϰατεβίωσεν ἐπαινούμενος [провел остаток своей жизни в Тегее в Аркадии, наслаждаясь одобрением людей][28].
Гиерон умирает — и получает τιμὰς ἡρωιϰὰς [героические почести] в Катане ὣς ἀν ϰτίστης γεγονώς [как ее основатель] — его желание исполнилось; именно для того он и основал Этну. Диодор здесь очевидно имеет в виду свое замечание 49. 2: σπεύδων τιμὰς ἔχειν ἡρωιϰάς [усердствуя получить героические почести].
Гиерон царствует 11 лет — так говорит здесь Диодор; несколько раньше (38.7) он же сказал, что он царствовал 11 лет и 8 месяцев. Аристотель (Polit. V. 12 pg. 1315b) определяет продолжительность его царствования в 10 лет. Оставляя в стороне Аристотеля, мы не можем не остановиться на противоречии, устанавливаемом у Диодора. Unger[29] старается смягчить его; вместо рукописного 11 лет 8 месяцев; он читает 11 лет 2 месяца, а 11 считает умышленной заменой Диодора — в угоду дальнейшему указанию 11 лет. Это в сущности очень мало ослабит противоречие, тем более, что замена 10 — 11‑ю будет очень мало вероятна. Мне сдается, что дело в расположении по годам; найдя указание об 11 годах 8 месяцах, Диодор его и сообщил, но затем, выполнив 11 годовых рассказов, что для него важней 11 полных лет, он находит необходимым под 12 рассказать об изгнании Фрасибула, который царствует около года — у него прямо год, у Аристотеля 11 месяцев. Считая 8 месяцев Гиерона, он непременно должен был бы отнести изгнание Фрасибула на 13 годовой рассказ. Что касается года правления Фрасибула, то и он совпадает для Диодора с годовым рассказом. В сущности у него Фрасибул правит меньше года — после его изгнания происходит в том же году еще многое.
В рассказе о падении Фрасибула следует отличать, рассуждение от собственно фактического изложения. Это рассуждение безусловно принадлежит самому Диодору — оно составлено на основании излюбленных им фраз и отчасти на основании им же раньше сказанного. Характеристика Гелона вполне отвечает сказанному им раньше: χρησάμενος δὲ ἐπιειϰῶς τοῖς ϰαταπολεμηθεῖσι ϰαὶ ϰαθόλου τοῖς πλησιοχώροις πᾶσι προσενεχθεὶς φιλανθρώπους [так как он обращался с побежденными умеренно и, вообще, по отношению ко всем своим непосредственным соседям вел себя гуманно] = ὀ δὲ πᾶσιν ἐπιειϰῶς χρησάμενος [он же, поступив со всеми умеренно] — , Карфагеняне просят его ἀνθρωπίνως αὐτοῖς χρήσασθαι [обойтись с ними человеколюбиво] см. XI. 26. 1; повторяется даже та же ошибка, на которую в свое время было указано — как 23. 4 говорится, что Гелон ἐνεγήρασε τῇ βασιλείᾳ [Гелон состарился на царстве], так и здесь он διετέλεσε τὸν βίον εἰρηνιϰῶς μέχρι τῆς τελευτῆς [проводил жизнь в мире до кончины]. Перейдя к характеристике Гиерона и обрисовав его в самых черных красках, Диодор спрашивает себя, почему он все таки остался при власти; на это он находит ответ в своем прежнем изложении — ϰαὶ τοσοῦτον ἰσχῦσαι τὴν πρὸς αὐτὸν εὔνοιαν παρὰ τοῖς πολίταις, ὥστε ϰαὶ τρισὶν ἐϰ τῆς οἰϰίας ἐϰείνου τὴν ἀρχὴν διαφυλαχθῆναι [и настолько велика была любовь к нему со стороны сограждан, что трое из его дома правили после него сиракузянами][30] — и здесь говорится, что желавшие восстать воздерживались διὰ τὴν Γέλωνας δόξαν ϰαὶ τὴν εἰς τοὺς ἅπαντας Σιϰελιώτας εὔνοιαν [из–за славы Гелона и добросердечия, проявленного им по отношению ко всем сицилийским грекам] (конечно Гелона). Характеристика Фрасибула дана в тех же выражениях, что и характеристика Фрасидея; βίαιος ὤν ϰαὶ φονιϰὸς… μισῶν ϰαὶ μισούμενος…, μισθοφόρων πλῆθος ἐξονολόγησεν [жестокий и кровожадный … ненавидящий и ненавидимый … принял на службу большое количество наемников] — все эти выражения почти дословно заимствованы из 53, 2. 3. Переход от рассуждения к изложению резко отмечен одним повторением. Μισῶν ϰαὶ μισούμενος [Ненавидящий и ненавидимый] Фрасибул собирает наемников — и это же самое замечание повторяется затем опять, когда происходит уже восстание, как будто этих наемников и не было вовсе.
Самое изложение несомненно все взято из одного источника — некоторые неясности (какие были союзники у тирана, как он их потерял, какие города были под властью тиранов) должны быть отнесены на счет Диодора[31].


[1] о. 1. II стр.215 пр. 2.
[2] Holm. G. S. I стр.418. Lupus, Die Stadt Syrakus im Alterthum (перевод сочинения Holm–Cavallari, Topografie archeologica di Siracuea) стр.103. 4.
[3] Что Полидвел женится на супруге своего брата, когда тот еще собирается умереть, конечно, только стилистический недосмотр; ср. Freeman o. 1. II 526.
[4] Кто этот ἐϰεῖνον [он]? Если многие (ср. Boeckh, Explic. ad Pind. 118. Holm G. S. I стр.213) думают, что это Полизел, то это только ни на чем не основанная догадка.
[5] 1. 1.
[6] Griech. Geseh. I стр.444 пр. 1.
[7] Cp. Boeckh o. 1. стр.118. Volquardsen o. 1. стр.90. Liibbert, Dissertatio de Pindari carmine Pythico secundo; объяснять, как это делает Lübbert, bellum adversus Sybaritae [войну против Сибаритов] как bellum Crotoniatorum adversus Sybarites [войну кротонцев против сибаритов] — полный произвол. Я этого не вменяю, конечно, в вину Тимею — это только недомыслие схолиаста.
[8] Bornemana, Phil. 50 стр.244 на основании несогласия схолиаста к Pind. Pyth. III. 1 с хронологией Диодора полагает, что Гиерон только чрез некоторый промежуток времени после смерти Гелона принял титул царя. Мне кажется, что хронология, которой следовал схолиаст, недостаточно прочна, чтобы на основании ее делать выводы.
[9] Их признает Volquardsen о. 1. стр.90, Unger, Phil. 41 стр.132, Lübhert о. 1. стр.9 сл., допускающий 2 версии Тимея.
[10] o. 1. II² стр.789 пр. 3.
[11] Предположение что Капис и Гиппократ, бунтовавшие против Ферона — именно участники Гимерского восстания (Sch. Pind. 01. II. 8. 173, Pyth. VI. 4. Boekh. Explic. ad. Pind. pg. 119, очень вероятно, но не поддается доказательству; судя по словам Диодора войны, кажется, и не было. Ферону удалось предупредить ее, схвативши вождей противной партии и казнив их (XI. 48. 8).
[12] Восходит к Дидиму? По крайней мере, на это указывает цитата ив Тимея.
[13] Τοὺς Δωριεῖς [Дорийцев] несколько странно, так как неизвестно, о каких Δωριεῖς говорится, в источнике это было известно, так как древние настаивали на доризме новых поселенцев (Pind. Pyth. I. 59 schol. Pind. Pyth. I. 118); ἐπολιτογράφησεν [записал как граждан] — во всяком случае могло бы отсутствовать.
[14] На самом деле 68 лет cp. Holm G. S. стр.419.
[15] Ср. Unger, Phil. 46 стр.133.
[16] Ср. Melzer o. 1. I стр.503.
[17] Expl. стр.235.
[18] Ср. впрочем Christ, Pindari carmina. Lipsiae 1893 a. 1.
[19] Phil. Suppl. IV стр.527.
[20] Своего мнения у него нет, как это, по отношению к данному месту, утверждает Freeman o. 1. III. 560.
[21] Весь отрывок имеет тесную связь. Тимей объясняет причину — τοῦ δημοτιϰὸν εἴναι τὸν ἄνδρα [демократичности этого мужа] — оказывается, что причина в личной обиде. Казнью обидчиков он начинает свою карьеру — ἀρχὴ μὶν οὖν αὐτῷ τῆς πολιτείας ἥδε [так он начал политическую карьеру]. Далее следует его история с Агроном, в которой Эмпедокл опять проявляет свой демократизм, наконец, его демократическая реформа — и все таки заключает Тимей — ἐναντίαν γνώμην ἐσχηϰέναι αὐτὸν τῇ πολιτείᾳ φαίνεσθαι [в политике он, кажется, мыслил по–другому (чем в стихах)].
[22] o. 1. II стр.546.
[23] Весьма вероятно, что Юстин (XXI. 3) именно этого (К) Леофрона имеет в виду. Ср. Schneidewin, Simonidis Cei carminum reliquiae стр.24.
[24] Cp. Bergk P. L. G. III³ стр.1119.
[25] Freeman o. 1. II. стр.491. Boeckh Explicat, in Pind. стр.241.
[26] 1. 1.
[27] o. 1. II. стр.211.
[28] В 1879 году в Олимпии найден обломок большой базы с надписью, которая всеми издателями (см. Olympia–Inschriften 267) единогласно приписывается Микифу и идентифицируется с упоминаемой Павсанием V.26.2. Для меня все таки остается некоторое сомнение. Дело в том, что текст Павсания: οἰϰεῖν δὲ τὰ μὲν ἐπιγράμματα ἐν Τεγέᾳ φησὶν αὐτὸν, τὰ δὲ ἀναθήματα ἀνέθηχεν [надписи говорят, что жил он в Тегее, а эти приношения посвятил] и т. д. — едва ли понятен. Мне кажется, что старая конъектура, вставляющая пред φησὶν [говорят] — οὐ [не] обязательна, а надпись прямо говорит, что Микиф жил в Тегее.
[29] Phil. 41 стр.133 слл.
[30] Среди этих трех Диодор считает, конечно, и самого Гелона, но, увлекаясь, забывает, что третьему — Фрасибулу — достоинства Гелона не сохранили власти.
[31] 68. 6 ἐπιδοσιν ἔλαβε [достатком наслаждался] не ἡ πόλις [полис], т. е. Сиракузы, как вставляет Wurm, а ἡ Σιϰελία [Сицилия] cp. 72. 1. Замечание о том, как Фрасибул потерял полученную им крепкую власть (68. 7), ср. с замечанием о таком же конце тирании Дионисия Младшего XVI. 70. 2.