Прежде чем перейти к анализу Диодоровского рассказа о битве при Артемисии, я должен устранить одну ошибку в многократно мной цитированной статье Bauer’а: Die Benutzung Herodots durch Ephoros bei Diodor [Использование Геродота через Эфора у Диодора][1], работой, с которой мой опыт имеет так много общего, расходясь с ним и в исходной точке зрения и в методе. Моя работа исходит, с одной стороны, из известного нам текста Диодора, а не из гипотетического Эфора, с которым оперирует Bauer. С другой стороны, я не могу следовать за Bauer’ом, когда он, на основании сходства самых общих выражений, решается выводить заимствование — чрез посредство Эфора — из Геродота.
Вместо многих примеров приведу один[2]. Диодор, эксцерпируя Эфора, пишет γενομένης δὲ ναυμαχίας ἰσχυρᾶς πολλαὶ νῆες πάρ᾿ ἀμφοτέρων διεφθάρησαν [в произошедшей жестокой навмахии многие суда с обеих сторон пропали] — Bauer сейчас же уличает его в плагиате у Геродота, который по тому же случаю говорит: πολλαὶ μὲν δὴ τῶν Ἑλλήνων νέες διεφθείροντο, πολλοί δ᾿ἄνδρες, πολλῷ δ᾿ἔτι πλεῦνες νέες τῶν βαρβάρων ϰαὶ ἄνδρες [эллинских кораблей и воинов пропало много, но у варваров кораблей и людей пропало гораздо больше]. Как же не плагиат! И Диодор и Геродот говорят о гибели многих кораблей, и оба для означения гибели употребляют глагол διαφθείρεσθαι [пропадать]. Конечно, приведенный мною пример особенно резок, но он только особенно ясно показывает, что таким образом можно доказать все, а, значит, в сущности не доказать ничего. Подобная погоня за произвольными сближениями должна уступить место внимательному, по возможности полному анализу текста, проведенному с полной Филологической строгостью и последовательностью.
Перехожу к частному случаю моего разногласия с Bauer’ом. Bauer[3] пишет: «Когда узнали о приближении Персов, собравшиеся на Истме Эллины послали флот к Артемисию и достаточное количество войска к Фермопилам (Диод. XI, 4,1. Herod. VII, 177). Главнокомандующим по Диодору является Еврибиад, а Леонид командует только Фермопильским отрядом. Это противоречит Геродоту, у которого (VIII. 2) Еврибиад командует только флотом, и объясняется неправильным пониманием дела сопротивления Персам, которое вытекает из положения, отведенного Эфором собранию Греков на Истме. Без подобного панэллинского учреждения Эфор не мог себе представить никакого предприятия, и таким образом он и создал своего главнокомандующего, которого в данное время не было».
Вся эта тирада основана исключительно на общих фразах, которыми мы привыкли характеризовать Эфора. Допустим, что Bauer прав, что в рассказе Диодора действительно заметны следы панэллинистических тенденций. Уж не говоря о том, что именно эти тенденции — в той или другой форме — лежат в основе самого Геродотовского рассказа, нужно помнить, что ко времени Диодора составилось известное общее представление о греко–персидских войнах и что соответствующего этому представлению характера не мог не придать своему изложению всякий не отличающийся критичностью писатель, каким бы источником он ни пользовался, как невольно придает такую традиционную окраску отечественной войне всякий из нас, кто, не занимаясь ею специально, будет поставлен в необходимость изложить ее популярно. Если наш источник и будет объяснять пожар Москвы случайностью, в нашем изложении невольно проскользнет черта патриотического восторга пред «великим народом, рубящим самому себе руки».
Геродот самым решительным образом, еще последовательнее, чем Диодор, говорит об οἰ Ἕλληνες [эллинах], об οἰ ἐν Ἰσθμῷ συνεδρεύοντες [заседающих в синедрионе на Истме]. Проклятие на изменивших обще–национальному делу греков налагают οἱ Ἕλληνες οἱ τῷ βαρβάρῳ πόλεμον ἀειράμενοι [эллины, которые объявили войну варварам] (VII. 132); οἰ Ἕλληνες οἰ τὰ ἀμείνω φρονέοντες [эллины, которые были настроены более мужественно] (VII. 145) посылают разведчиков к царю и послов в Сицилию; οἰ συνωμόται Ἑλλήνων ἐπὶ τῷ Πέρση [эллины же, заключившие союз против Персии] (VII. 148) ведут переговоры с Аргосом, который отказывается ποιέεσθαι τὴν πρὸς τοὺς Ἕλληνας συμμαχίαν [вступать в симмахию с эллинами] (VII. 149); в Сицилию приходят послы ἀπὸ τῶν συμμάχων [от союзников] = τῶν Ἑλλήνων [от эллинов] (VII. 153. cp. 157); свою речь они произносят от имени Эллады (VII. 161); на Истме были собраны πρόβουλοι τῆς Ἑλλάδος ἀραιρημένοι ἀπὸ τῶν τολίων τῶν τὰ ἀμείνω φρονεουσέων περὶ τὴν Ἑλλάδα [посланцы Эллады, избранные от городов, верных эллинскому делу] (VII. 172); послать войска в Темпе решили οἰ Ἕλληνες [эллины] (VII. 173); те же собранные на Истме Эллины решают τὴν ἐν Θερμοπύλῃσι ἐσβολὴν φυλάξαι… τὸν δὲ ναυτιϰὸν στρατὸν πλέειν γῆς τῆς Ἰστιαιώτιδος ἐπὶ Ἀρτεμίσιον [занять Фермопильский проход … флот же должен был плыть к Артемисию в области Гистиеотиды] (VII. 175). Эти предприятия, таким образом, являются общими предприятиями собравшихся на Истме Эллинов, играющих именно ту роль, какую им приписывает Диодор; оба предприятия являются двумя теснейше связанными сторонами одного, с одной целью и одним планом скомбинированного, военного действия. Геродот напирает на то, что гегемония принадлежала Спарте, Еврибиад в дальнейшем является главой всех Греков — Диодор мог без всякого затруднения, не прибегая ни к какому посредствующему источнику, поставить его во главе и этого предприятия — если это ошибка, то Диодор мог бы ее сделать так же легко, как и Эфор.
Итак, тенденция у Диодора и Геродота одна и та же, но нам нет нужды привлекать эту тенденцию для объяснения той окраски, которая, по мнению Bauer’а, придана событиям в изложении Диодора. Для этого вовсе не нужна идея панэллинизма — существенна идея теснейшей связи обоих предприятий, также всецело основанная на Геродоте. Еще яснее, чем уже цитированное место, говорит об этом рассказ Геродота о том, как было организовано сообщение между комбинированными отрядами (VIII. 21). Панэллинистической идеи здесь и быть не могло; о ней могла бы быть речь тогда, если бы одним из отрядов командовали Афиняне — на деле же во главе обоих стоят Спартанцы.
Я останавливался так долго на этом эпизоде потому, что он показывает, как осторожно должны мы поступать в определении тенденций у такого писателя, как Диодор — ведь Эфор для нас все таки является только искомым иксом. Общие характеристики очень соблазнительны, но они не дают нам твердой почвы для определенных выводов.
Таким образом, принципиальные соображения заставили меня войти в некоторые подробности: с точки зрения нашего отдельного факта дело обстоит гораздо проще. Bauer понимает там, где говорится о πᾶς ό στόλος, все предприятие, и я, становясь на его точку зрения, понимал точно так же, на самом деле στόλος означает флот, и если Диодор говорить: Греки послали к Артемисию флот, к Фермопилам гоплитов, ήγεῖτο δὲ τοῦ μὲν στόλου παντὸς Εὐρυβιάδης ό Λαϰεδαιμόνιος τῶν δὲ εἰς Θερμοπυλας ἐϰπεμφθέντων Λεωνίδης [начальником всего похода был лакедемонянин Еврибиад, а отрядом, посланным в Фермопилы, командовал Леонид], то всего проще и естественней понимать: всем флотом командовал Еврибиад, гоплитами Леонид. Напирать на весь флот нужно, или, по крайней мере, можно было в виду того, что во флоте Спартанцы составляли меньшинство и командование Еврибиада над всеми — нужно помнить, что в числе этих всех были Афиняне — представляло собой нечто замечательное. Во всяком случае, это объяснение так же возможно, как и данное у Bauer’а.
Рассказ о битве при Артемисии несомненно составлен по Геродоту. Чтобы доказать это, нам достаточно будет воспользоваться двумя указанными Bauer’ом[4] замечательными совпадениями не в словах, а в мыслях.
Herod. VIII. 13. ἐποιέετό τε πᾶν ὑπὸ τοῦ θεοῦ ὅϰως ἄν ἐξίσωθείη τῷ Ἑλληνιϰῷ τὸ Περσιϰὸν μηδέ πολλῷ πλέων εἴη [Все это божество совершило для того, чтобы уравнять персидскую мощь с эллинской и чтобы флот персов не был гораздо сильнее эллинского].
Диод. XI. 13. 1…. ὥστε δοϰεῖν τὸ θεῖον ἀντιλαμβάνεσθαι τῶν Ἑλλήνων, ἵνα τοῦ πλήθους τῶν βαρβαριϰῶν νεῶν ταπεινωθέντος ἀντίπαλος ἡ τῶν Ἑλλήνων δύναμις γένηται ϰαὶ πρὸς τὰς ναυμαχίας ἀξιόχρεως [казалось, что божество стало на сторону греков, чтобы уменьшить число варварских кораблей, и вооружения греков могли бы соперничать с ними и быть достаточно сильными, чтобы предлагать бой]. Общая характеристика битвы дается у Геродота (VIII. 15) в следующих выражениях: ἦν δὲ πας ὁ ἀγὼν τοῖσι ϰατὰ θάλασσαν περὶ τοῦ Εύρίπου, ὥσπερ τοῖσι ἀμφὶ Λεωνίδεα τὴν ἐσβολὴν φυλάσσειν. Οἱ μὲν δὴ παρεϰελεύοντο ὅϰως μὴ παρήσουσι ἐς τὴν Ἑλλάδα τοὺς βαρβάρους, οἱ δ᾿ ὅϰως τὸ Ἑλληνιϰὸν στράτευμα διαφθείραντες τοῦ πόρου ϰρατήσουσι [задачей эллинского флота была только защита Еврипа, так же как отряд Леонида должен был прикрывать [Фермопильский] проход. Итак, эллины стремились не допустить варваров в Элладу, а варвары — уничтожить эллинское войско и овладеть проходом].
Диод. XI. 2. ἤν δ᾿ αὐτῶν ἡ ναυμαχία παραπλήσιος τοῖς περὶ ταῖς Θερμοπύλαις μάχαις οἱ μὲν γὰρ Πέρσαι διεγνώϰεσαν βιάσασθαι τοὺς Ἔλληνας ϰαὶ τὸν Εὔριπον διεϰπλεῦσαι, οἱ δ᾿ Ἕλληνες ἐμφράξαντες τὰ στενὰ προεμάχοντο τῶν ἐντὸς τῆς Εὐβοίας σαμμαχούντων [Последовавший морской бой походил на битву при Фермопилах; ибо персы решили сокрушить греков и прорваться через Еврип, в то время как греки, закрыв пролив, дрались ради спасения своих союзников на Евбее].
Но это основное, безусловно принимаемое мною сходство не должно нас заставить закрывать глаза на те немаловажные отличия, которые существуют между обоими рассказами.
Что Диодор заставляет войска выйти из Пидны, а не из Терм, как Геродот, который Пидны совсем не знает, это бы еще, пожалуй, не так важно, хотя аргументы вроде того, что Ephoros es in solchen Dingen nicht zu genau nimmt [Эфор не касается этих вопросов слишком уж всерьез], которыми так охотно пользуется Bauer[5], представляют собой не что иное, как фразу, при помощи которой можно любое затруднение обойти, но не объяснить, цифры Эфор мог округлить, но как мог бы он выдумать имя? Что начальником флота Диодор называет Мегабата, которого Геродот (VII. 97)[6], правда, называет среди начальников флота, но вовсе не выдвигает здесь на первый план, само по себе значило бы так же мало, как указание Пидны, но вместе эти два обстоятельства заставляют задумываться.
Но в том то и дело, что они вовсе не случайны, а стоят в связи с совершенно самостоятельным взглядом Диодора на весь ход дела: (Ξέρξης) ἐπεὶ πεζῆ τῶν παρόδων ἐϰυρίευσε τῶν ϰατὰ τὴν θάλατταν ἀγώνων ἔϰρινεν λαμβάνει πεῖραν [(Ксеркс) после того как он завладел проходом силами своих сухопутных войск, решил предпринять попытку побороться на море] — это само по себе не более, чем риторическая формула, дающая удобный антитетический переход, но употребить ее было возможно только при том предположении, что битва при Артемисии совершилась после битвы при Фермопилах. Диодор располагает события вполне последовательно. После битвы царь призывает Мегабата, очевидно, из Пидны, откуда он затем отплыл с флотом, затем Мегабат должен был вернуться, далее он едет с флотом к месту назначения, и только тогда совершается битва. Диодор настолько последователен, что решается пренебречь столь эффектным сопоставлением битв при Артемисии и Фермопилах, сопоставлением, которое ему удобно было взять непосредственно из самого Геродота. Что битва при указанных им условиях едва ли имеет смысл, это для него безразлично.
Что касается роли Фемистокла, то я не могу согласиться с тем, что она будто бы более значительна, чем та, которую ему приписывает Геродот[7], Правда, Диодор говорит: διώϰει τὰ περὶ τὸν στόλον Θεμιστοϰλῆς ὁ Ἀθηναῖος [делами флота управлял афинянин Фемистокл] — Геродот этого не говорит, но у Геродота и здесь и, главное, в дальнейшем все делает Фемистокл. Диодор или его источник, если и работал глава за главой — я буду иметь случай относительно некоторых частей сочинения Диодора доказать такой способ работы, — то знал, конечно, и дальнейшее и был под его влиянием, а затем я — вероятно не в последний раз — должен повторить: помимо того или другого источника, существовала общая традиция, и эта традиция именно такую роль Фемистоклу приписывала.
Диодор выбрасывает из рассказа Геродота все черты анекдотического характера — выбросил он и эпизод о подкупе Фемистокла. Вместе с тем у него для первого совещания ничего не осталось. (Herod. VIII. 4. 5). Дилемма для Греков у Геродота заключается в том, убежать ли, или остаться. Это данное Диодор отвергает — я не стану отрицать здесь весьма, впрочем, невинной тенденции — и ему приходится повторять дилемму второго совещания (VIII. 9). Решение вопроса Диодор здесь приписывает Фемистоклу, как его в первом случае ему приписал Геродот. Второго совещания у Диодора вовсе нет, и Фемистокл больше у него не выступает, между тем как Геродот рассказывает еще высоко замечательный анекдот о «надписях» Фемистокла. Если бы Диодор действительно отличался такими панэллинистическими наклонностями, какие хотят ему приписывать новые исследователи, он не преминул бы им воспользоваться.
Таким образом мы имеем у Диодора рассказ Геродота, в который с одной стороны привнесены самостоятельные элементы и из которого, с другой стороны, многое выпущено, отчасти под влиянием необходимости излагать возможно короче, отчасти, быть может, под влиянием тенденции.
У Геродота значительное затруднение представляет рассказ об отряде посланных в обход кораблей (Herod. VIII. 7sqq.[8] Варвары послали корабли и ждут. Скиллий убегает из лагеря Персов, переплывает пролив и является к Грекам; те обсуждают вновь возникшее положение вещей и решают день подождать, ночью же отправиться на встречу обходящим их кораблям. Ночью никто не приходит. Утром Греки нападают на варваров, стоящих при Афетах. Целый день продолжается битва. Ночью разразилась буря, которая застигла посланных вперед варваров при Κοῖλα [Лощинах] Евбеи (Herod. VIII. 13), т. е. они еще не прошли Еврипа[9] тогда — чрез полтора дня. Спрашивается, где могли бы их застать Греки. Если бы они должны были для этого обогнуть мыс Герайст, им пришлось бы предоставить Персам возможность свободного доступа в Аттику, т. е. уничтожить весь смысл своего сопротивления. Но дело не в том; Греки решаются пойти навстречу огибающим Евбею кораблям; затем, когда никто не нападал на них, они выждали поздней зари и т. д. — это имеет смысл только тогда, если Греки рассчитывали встретить врагов в непосредственной близости — мы видели, что такое понимание станет в противоречие со всем рассказом Геродота. Всякий должен рассуждать: Греки не могли не знать, когда приблизительно могут прийти враги — и по этому расчету они не могли бы рассчитывать встретиться с ними в данное время. Конечно, в этом рассуждении будет пробел. Возможно, что Персы могли прийти, а не пришли только потому, что не были достаточно внимательны к своему делу, что встретили неожиданные препятствия и т. п. — никто не может перечислить всех тех не поддающихся расчету неожиданностей, которые могли бы их задержать, — но Геродот ни одного такого обстоятельства не указал. Далее, остается непонятным, почему Греки именно теперь решились произвести нападение на персидский флот — раньше они на это не осмеливались. Персы не пришли до утра, но они могли ведь прийти чрез более или менее продолжительное, вероятнее, через очень короткое время. Что, если они появятся в тылу Греков в то время, когда они будут заняты борьбой с гораздо более многочисленным неприятелем? Гибель будет неизбежной. И здесь могут быть неизвестные нам обстоятельства, которыми руководились Греки в своем внезапном решении, но вина Геродота именно в том и заключается, что они остались нам неизвестными. Во всяком случае, рассказ Геродота представляет собой некоторые неясности.
У Диодора этих неясностей нет; он рассказывает о посылке кораблей, но у него эта посылка ровно никакой роли в дальнейшем не играет. В совещании относительно нападения на варваров ни намека на корабли нет. Для мотивировки Диодор прибегает к собственным догадкам, повторяя в существенном ту же ситуацию, которую он уже раз изобразил, говоря о последнем нападении Леонида. Что здесь он отступал от своего источника, видно уже из того, что эта ситуация в частностях решительно не связана с предыдущим. Персы почему то выезжают не из одной гавани, хотя они в одной гавани находятся. Нужно было создать беспорядок в рядах персидских кораблей, и то объяснение, которое дает Геродот: Персы не могли ждать такой дерзости от своих малочисленных врагов и потому не подготовились, — показалось, очевидно, Диодору недостаточным или невероятным. Да теперь, после Фермопил, оно и не могло иметь смысла. Во всяком случае Диодор им не воспользовался. Далее говорится о буре, рассказывается о прибытии вспомогательных кораблей Афинян, но об обходном отряде — ни слова. Очевидно, что мы либо имеем дело с сознательно сделанным опущением, либо вообще об интересующем нас факте не было речи в том источнике, которому, помимо Геродота следовал здесь Диодор.
При первом допущении мы, конечно, должны будем отнести опущение на счет самого Диодора; но будет ли то он, или его источник, придется принять крайнюю непоследовательность писателя, который, ни словом не обмолвившись о последствиях факта, упомянул однако о самом факте и, решившись произвести исключение известных элементов источника, не провел этого исключения до конца. Едва ли это вероятно.
Если же мы допустим вторую возможность, то с полной ясностью будет установлен для Диодора новый факт самостоятельного пользования источниками. При выяснении сообщения о посылке кораблей, Диодор мог не только забыть рассказать о дальнейшей их судьбе — он мог сознательно пожелать не рассказывать об ней; неясность Геродота была ему так же понятна, как и нам. Хорошо или дурно пользовался он своими источниками, он читал и Геродота и пользовался его данными и там, где не клал его в основу своего рассказа, и vice versa то же верно относительно других источников. Одно я могу считать установленным: рассказ Геродота не однородного происхождения.
Bauer (1. 1.) указывает на то, что у Диодора Греки являются гораздо более смелыми, чем у Геродота. Замечание это вполне верно; оно указывает до известной степени на тенденцию Диодоровского рассказа, сходную с той, которую мы уже имели случай отмечать.
Плутарх (de Herod, malign. 34): «Геродот рассказывает, что Эллины испугавшись задумывали убежать от Артемисия в Элладу; когда Евбейцы просили их подождать немного, пока они спасут детей и рабов, Греки оставили их просьбу без внимания, до тех пор, пока Фемистокл, сам взявши деньги, не дал из них часть Еврибиаду и стратегу Коринфян; тогда они остались и вступили в битву с варварами… Геродот, который, по мнению некоторых, прославил Элладу, делает эту победу результатом подкупа и кражи, говорит, что Греки сражались против своей воли, обманутые подкупленными военачальниками. И это еще не конец его злоречию. Почти все люди согласны в том, что, победивши в морском сражении, Греки все–таки оставили Артемисий варварам, услышав о том, что произошло в Фермопилах… а Геродот утверждает, что Греки совещались о бегстве еще раньше, чем было возвещено о смерти Леонида»[10].
Плутарх выражается вполне ясно — злоречивому рассказу Геродота он противопоставляет то, что говорят «все люди».
Этот же рассказ «всех людей» или, во всяком случае, его тенденцию передает Диодор; и у него нет и речи о бегстве эллинов, нет речи о хитрости Фемистокла. Поведение Греков безусловно благородно. Фемистокл убеждает их напасть — они хотят не убежать, а только выждать, оставаясь на месте. Даже та подробность, на которую особенно настойчиво напирает Плутарх, сохранена у Диодора: и у него Греки решаются уйти только после того, как узнают о смерти Леонида, — хотя их решение не является плодом спокойного рассуждения: они ἠθύμησαν [приуныли].
Во всяком случае и здесь — уже в третий раз — мы замечаем сходство между рассказом Диодора и исторической вульгатой, лежащей в основе Плутарха.
Мелкие отличия, касающиеся цифровых данных, ни к какому результату привести не могут, а потому я оставляю их в стороне.

---

[1] Jahrb. f. cl. Phil. X Suppl, стр.281 слл.
[2] Bauer о. 1. стр.304.
[3] о. 1. 296.
[4] о 1. 303.
[5] ср. о. 1. 304.
[6] ср. Volquardsen, Untersuchungen über die Quellen der Griechischen und Sicilischen Geschichten bei Diodor, Buch XI bis XVI стр.32.
[7] Bauer о. 1. 303.
[8] cp. Beloch. Griech. Geschichte I стр.372 примеч. 3.
[9] Τα Κοῖλα τῆς Εὐβοιας [Лощины Евбеи] находятся по обе стороны острова — преимущественно на восточной его стороне, ср. Bursian, Geograpie von Griechenland II 398, Lolling Hellenische Landeskunde 190 (Iwan Müller Handbuch III. 1). Ptolem. III 14 относит их целиком к восточной половине, Strabo X. стр.445, Liv. XXXI, 47 этому не противоречат. Cp. Busolt Griech. Gesch. II² 683 пр. 3. К тому же персидские корабли находятся ἐν πελάγει, что, конечно, гораздо более подходит к восточной стороне острова; πέλαγος означает открытое море; ср. Thuc. VI.104. Γύλιππος… ἁρπασθείς ὑπ᾿ ἀνέμου ϰατὰ τὸν Τεριναῖον ϰόλπον… αποφέρεται ἐς τὸ πέλαγος VII. 49. ταῖς δέ ναυσί ἐν πελάγει ϰαὶ οὐϰ ἐν στενοχώριᾳ… [Гилипп … увлекаемый ветром в Тарантском заливе … уносится в открытое море" VII. 49 "кораблям надо биться в открытом море, а не в узком пространстве] Эти и другие примеры см. у I. H. H. Schmidt, Synonymik der griechischen Sprache I. 645. cp. еще у Диодора (XI 15.4) ἔσεσθαι πελάγιον τὸν ἀγῶνα [борьба будет проходить в открытом море]. Если Персы находились ἐν πελάγει, то они, всего вероятней, были с восточной стороны острова, значит не только не прошли еще Еврипа, но даже не обогнули еще и мыса Γέραιστος.
[10] Bauer Themistocles 115 прим., ссылаясь на Albracht’а, De Themistoclis Plutarchei fontibus 23, сближает выражение Plut. Them 9. ϰρατεῖν Ξίρξην τῶν ϰατὰ γῆν παρόδων [Ксеркс овладел сухопутными проходами] с Диод. XL 12.1 и Plut. De malign. Herod. 34. Ξέρξου τῶν παρόδων ϰρατοῦντο [когда Ксеркс получил проходы]; но он забывает, что у Диодора указываемый факт происходит до битвы.