Глава 6. Диодор в мире Цезаря и Октавиана

Его жизнь

Почти все, что известно о Диодоре, происходит из намеков в его работе. Выросший в сицилийском городе Агирий (i 4.4), он посетил Египет в 60/59 году до нашей эры и, возможно, оставался там до 56 года 1. Хотя он утверждает, что путешествовал по всей Азии и Европе, нет никаких признаков того, что он это сделал 2. Единственная другая конкретная ссылка на иностранное путешествие говорит о Риме. Предполагается только, что Диодор отправился туда прямо из Египта, около 56 г. Но включение незначительных деталей, которые, должно быть, основывались на личных наблюдениях, свидетельствует о том, что он был в имперском городе в 46 или 45 г., когда он начал писать прооймий к Библиотеке. Он отмечает, что он долгое время находился в Риме (πλείω χρόνον: i 4.3-4). Библиотека была опубликована примерно в 30 году, и неизвестно, как долго жил Диодор после этого. Если, однако, он уже занимается исследованиями в Египте в 60/59 гг. до н. э., то маловероятно, что он пережил рубеж веков. Могильная стела, найденная в Агирии и имеющая имя «Диодор, сын Аполлония», привлекает только потому, что так мало известно об историке.
Когда Диодор пишет о своем длительном пребывании в Риме, это, вероятно, означает, что он все еще был там, когда закончил историю. Недавно Рим стал центром книгоиздания, и это послужило бы стимулом для Диодора там оставаться. Возможно, он посетил Сицилию в тот период, когда писал, поскольку он включает в свой труд довольно неясную подробность о современных Сиракузах 3. Но остров долгое время был интеллектуальным захолустьем и страдал от страшных разрушений во время Помпейских войн 30‑х годов, что не было средой для написания и публикации Библиотеки.
На самом деле работа Диодора обладала достаточной известностью, чтобы предположить, что она была не просто провинциальным курьезом. Она была доступна Плинию Старшему и Афинею (NH praef. 25; Athen. xii 541f = DS xi 25), Библиотека цитируется Ульпианом Аскалонским, сохранившим ix 17; Евстафием (например, аd lliadem, 4.286 и аd Odysseam 2.324) и схолиастом к Гомеру, и также могла использоваться Плутархом и Дионом Кассием. Во времена Адриана, известный Кефалион написал историю, которая, как отмечали авторы, напоминала эпитому Диодора (FGH 93 F 1b; ср. Phot. Codex 70, 103, 35a). На Библиотеку опирались хронисты: автор Tabula Capitolina (FGH 252), Евсевий (DS ix 21), Порфирий (FHG FF 1.1. 3.7), Иоанн Антиохийский (vi 5), Иоанн Малала (vii 14), Евагрий Схоластик (xxi 1.6), Георгий Синкелл (xxii 4, xxv 18 и xxxi 19.9). Дискуссии Диодора о евреях сыграли большую роль в спорах о древности иудео–христианских традиций. В позднюю Империю кто–то должно быть продлил Библиотеку до смерти Августа. Передав своими словами рассказ Диодора о Союзнической войне и Сулле, Фотий продолжает краткое изложение событий с 59 г. до конца правления Августа (Codex 244, 393, 12a-5b). Этот материал не мог быть вкладом Диодора, поскольку в резюме есть упоминание титула «иллюстрис», не существвавшего до четвертого века (Codex 244, 393, 303-33). Приложенный материал продолжается непосредственно до отрывков Фотия, которые начинаются с его заголовка «Из тридцать седьмой и тридцать восьмой книг и последующих» (377a-25-28).
Скалигер и более поздние комментаторы полагали, что это Фотий написал дополнительный материал. Но Фотий не так изобретателен с другими авторами, и это не было бы частью его цели, которая заключалась бы в обобщении более ранней литературы, а не в самой истории. Казалось бы, Фотий нашел дополнительный рассказ в своем тексте Библиотеки. В более раннем кодексе Фотий подтверждает конец труда Диодора 60 г. до н. э., перефразируя DS i 4.7 (Codex 70, 353.15-19, 33-39). Но из краткого описания Диодора и Библиотеки там видно, что Фотий прочитал пока лишь вступительный прооймий. Действительно, Суда сообщает о Диодоре как о «живущем во времена Августа Цезаря и после» (1152 Adler). Уже в 59 г. до н. э. Диодор работал в Египте и встречался с иностранными сановниками (iii 11), поэтому его акмэ не мог продолжаться до царствования Августа. Как и Фотий, автор Суды, должно быть, имел перед собой текст Библиотеки, который простирался до конца царствования Августа; он и о жизни Диодора сказал соответственно. Современники рассматривали как пустые хвастовство жалобы Диодора о том, что его незавершенная работа была опубликована без его разрешения (xl 8, cp. i 4.6). Но впечатлительный Нахлебен предполагает, что Библиотека пользовалась определенной популярностью при его жизни и немалое время. Учитывая условия на Сицилии около 30 г., более вероятно, что Диодор дал добро на свою публикацию в Италии.
Несмотря на долгое пребывание в столице, Диодор не ищет тесной связи с римлянами. Через контакт с ними на Сицилии он изучил латынь (i 4.4), хотя его полное владение языком ставится под сомнение. До антонианского права многие сицилийцы пользовались римскими правами индивидуально (Cic. BaIb., 9.24), но сомнительно, был ли Диодор одним из них. Если бы он был получателем гражданства, то имел бы преномен и номен, и похвастался бы этой честью во вступительном прооймии. Особый интерес представляет Кв. Лутаций Диодор из Лилибея, которого Сулла лишил прав, а Веррес ограбил (2 Verr. Iv 37). Но Лилибей довольно далеко от Агирия, а Диодор — имя не уникальное. Поскольку он знал латынь и отмечает, что был свидетелем римского посольства в Египет примерно в 59 г. (i 83.8-9), то можно предположить, что Диодор фактически участвовал в миссии, возможно, в качестве переводчика. Но Диодор подчеркивает свой особый доступ к письменным материалам в Риме (i 4.2-4). Если бы он также имел непосредственное знание римской политической практики, он должен был упомянуть об этом. И Диодор не просто посетил Египет, он конкретно заявляет, что он там жил (i 83.9), и использовал документы в Александрии (iii 38.1). Нет оснований предполагать, что он имел тесные контакты с римскими политиками, находясь в Египте или в Риме.
Хотя Диодор отмечает, что он приехал из сицилийского города Агирий, это мало что говорит о его жизни. Как и многие сицилийские города во время поздней республики, Агирий, должно быть, был на спаде. Лежа под современным городом Агира, он находился на северном хребте исключительно плодородной восточной равнины и питался рекой Хризос (совр. Диттайно). Он также был удачно расположен для торговли, находясь на центральном маршруте от Катаны до Панорма (современный Палермо) и связан дорогой на Моргантину (DS xiv 95.2). В свое время полис, возможно, был довольно большим, поскольку, по словам Диодора, Тимолеонт поселил там десять тысяч греческих колонистов в период, когда город был известен исключительным богатством и примечательной архитектурой (xvi 82.5, 83.3) 4.
Город позже занимает видное место в Верресовых речах. Цицерон утверждает, что вымогательство и тяжелое налогообложение со стороны Верреса довели до нищеты богатый сельский городок (2 Verr. Iii 27.67), заставив многочисленных владельцев покинуть землю, которая впоследствии не обрабатывалась. Однако, поскольку речи так и не были произнесены на процессе, Цицерон, возможно, не стеснялся преувеличивать нынешнее богатство Агирия и, следовательно, ущерб, нанесенный его противником. Чеканка монет в Агирии, по сути, предлагает другую картину. После римского завоевания в 212 г. до н. э. сицилийским муниципалитетам разрешалось выпускать медные монеты. Но был идентифицирован только один экземпляр выпуска из Агирия 5. Во время гражданских войн середины первого века важные сицилийские города производили римские монеты, отражающие различные пристрастия; но ни одна не найдена из Агирия. Хотя древнее место систематически не раскопано, есть основания полагать, что мало что будет обнаружено. Когда Диодор говорит о великих зданиях Агирия, он ссылается на четвертый век, но не на современные условия (xvi 83.3). Если бы были причины похвастаться своим родным городом, то молчание Диодора было бы очень нехарактерным. Страбон даже не упоминает город в своем обзоре Сицилии, написанном, возможно, между 20 и 10 годами до нашей эры (vi. 2.1-9).
Хотя Агирий, возможно, не был выдающимся в свое время, сам Диодор, должно быть, преуспевал. Он отправился в Египет, где встречался с жрецами и послами (iii 11.3), и провел немалую часть своей жизни в Риме. В отличие от подобных греческих эмигрантов в столице, он, вероятно, не зарабатывал на жизнь репетиторством. Его критика среднего класса предполагает богатство (i 74.7), хотя он не был так враждебен демократии, как его обычно изображают. Для Диодора эта система может время от времени хорошо работать (xii 11.3, ср. xi 68 5-6), и он восхваляет действия демократии, где параллельное сообщение, взятое из той же традиции, их не восхваляет (Ср. xx 93,6-7 с FGH 533 F 2). Совершенно очевидно, что в демократических государствах беспорядочные и легко раскачивающиеся массы способствуют росту демагогов.
Оба его путешествия и его политические настроения предполагают, что он был независим и богат. Ссылки на то, как он составлял Библиотеку, устанавливают еще несколько моментов в биографии Диодора. Он говорит, что на работу ушло тридцать лет (i 4.1). Если событие, которое было засвидетельствовано в Египте, можно датировать 59 годом, он, должно быть, начал писать ее к тому времени. Последним событием, упомянутым в сохранившейся Библиотеке, является высылка греков из Тавромения и их замена римской колонией (xvi 7.1). Диодор не приводит дату для этого события. Но Аппиан отмечает, что когда в борьбе с Секстом Помпеем в 36 году Октавиан искал безопасный порт, Тавромений отказался принять его (BC v 109). Дион Кассий добавляет, что некоторые неназванные сицилийские города были наказаны Октавианом за отказ сдаться во время военных действий 36 года (xlix 12.5). Так, Октавиан, вероятно, отомстил Тавромению вскоре после 36 года, колонизировав город. Врезультате, тридцать лет исследований и написания должны были охватывать примерно 60-30 гг. до н. э. Диодор мог комфортно жить и работать не спеша, несмотря на заявление, что в своей истории он столкнулся с трудностями и опасностями (i 4.1).
Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что Диодор провел много времени в Риме, возможно, уже с 56 г., но безусловно был там в 46 г. и, по–видимому, там и оставался до завершения своей работы около 30. Хотя он, вероятно, был богат, нет никаких указаний на то, Диодор знал римских политиков или был вхож в римское общество. Более подробно о жизни и работе Диодора можно судить из конечных дат Библиотеки.

Конечные даты

Во введении к книге i Диодор поясняет, что он начнет с доисторического или мифологического периода (i 3.2, 4.6, 5.1, iv 1.1-4; xl 8), но его заявления о том, где он намеревается закончить, противоречат друг другу, В одном отрывке (i 4.7) он обещает довести свою работу до 60 года. Фактически это его настоящая остановка: хотя книга xl очень фрагментарна, Фотий указывает, что завоевание Помпеем Иудеи в 63 г. происходит в середине последней книги (Codex 244, 380a.7). Количество лет, включенных в какую–либо данную книгу Библиотеки, обычно уменьшается по мере приближения Диодора к его собственному времени, так, самая ранняя полностью сохранившаяся книга исторического периода, одиннадцатая, охватывает тридцать лет, а последняя, двадцатая, обнимает всего девять. 44 Книги с двадцать первой по двадцать девятую охватывают в среднем чуть больше двенадцати лет каждая. Книга xl содержит события по крайней мере с 69 г., а последний применимый фрагмент относится к заговору Катилины 63 г. (xl 5). Он не мог выходить за рамки 60 г.
Несмотря на определенность того, где он фактически остановился, во вступительном прооймии Диодор приводит две существенно разные даты окончания. В какой–то момент он однозначно заявляет, что он завершит 60 годом, установив эту дату со ссылкой на Олимпийские игры, афинского архонта и начало Галльской войны (i 4.7). Несколькими предложениями позже, однако, он объявляет, что его работа закончится 730‑м годом после первых Олимпийских игр (i 5.1). Поскольку он использует для первой Олимпиады традиционную дату 776 г. (см. также vii 5.1, 8), он намеревается закончить 46 годом. Затем он присоединяет начало (αρχή) галльской войны к этой дате и считает с конца Троянской войны 1138 лет, получая опять 46 год.
Путаница допускает нелегкое решение. Апелляции к ошибке переписчика не будет, потому что 46 год встречается в пассаже дважды. Некоторые утверждали, что, приравнивая начало Галльской войны к 46 г., Диодор или его источник просто имел для этого конфликта неправильную дату. Это решение тоже терпит неудачу, поскольку в другом месте прооймия Диодор приводит дату начала этой войны правильно (i 4.7). И как бы ни был неаккуратен Диодор, немыслимо, чтобы он мог сделать столь ​​грубую ошибку, связанную с современным событием. Заявление Диодора о том, что он намерен освещать события до 46 г., не может быть объяснено. На самом деле, в ранних книгах Диодор обещает включить обсуждение вторжения Цезаря в Британию в хронологически положенном месте (v 22.1 и особенно v 21.2, ср. Iii 38.2). Среди современных историков Диодор был особенно точен со столь догоняющими ссылками. Он, должно быть, собирался изложить кампанию Цезаря ближе к концу своей работы.
Противоречия в прооймии свидетельствуют о том, что Диодор в какой–то момент изменил свое мнение относительно того, когда он закончит Библиотеку, но не смог полностью исправить свой текст. Он прямо заявляет, что часть первого пролога, связанного с конечными датами, была написана после того, как он закончил свою историю (i 4.6), а аорист и совершенное время подтверждают это. Похоже, что Диодор первоначально намеревался положить конец истории 46 годом, но позже решил завершить началом Галльской войны в 60 году. При пересмотре прооймия он забыл пересчитать свои цифры относительно Первой Олимпиады, а также удалить обещание обсудить кампании Цезаря.
Первоначальная дата окончания была, вероятно, также годом, когда Диодор начал писать работу. Это подтверждается ссылками на Юлия Цезаря. Каждый раз, когда он упоминает Цезаря, Диодор отмечает его апофеоз. Эти ссылки являются стереотипными и существенно отличаются от обычной фразы Диодора об обожествлении; они отражают его особое понимание этого конкретного события. Формула, описывающая божественное избрание Цезаря, встречается три раза в книгах iv и v (iv 19.2, v 21.2, 25.4) и в разделах Библиотеки, написанных или пересмотренных позже: i 4.7 явно добавляется после завершения Библиотеки; xxxii 27.1-3 написаны в конце 30‑х годов. Однако в книге iii (38.3-4) Диодор ссылается на Цезаря, не упоминая о его обожествлении, что предполагает, что книга iii была составлена до этого события. Освящение культа Цезаря произошло 1 января 42 года (Dio xlvii 18.3-6), и это принято как terminus ante quem для книги iii. Однако невозможно быть настолько точным, потому что в народных чувствах Цезарь назывался богом со дня его погребения в 44 году. Но он подтверждает общую картину Диодора, начинающего писать Библиотеку около 46 г. Следовательно, Диодор, вероятно, посвятил несколько лет на одни исследования, возможно, с 60 до 46 г. Затем он зафиксировал 46 год как дату своего окончания — не самый незначительный год для современника — и провел следующие пятнадцать лет, составляя историю. Библиотека не должна требовать трех десятилетий непрерывного и трудного труда. Но представленный график наилучшим образом соответствует намекам в тексте.

Цезарь в Библиотеке

Первоначальная дата окончания, 46 г., вероятно, обозначала точку, в которой Диодор прекратил свое исследование и начал писать. Именно в этом году Цезарь отпраздновал свой необыкновенный тройной триумф за победы против помпеянцев, и наступил мир. Когда убийство Цезаря и последующая нестабильность империи сделали эту дату неубедительной, Диодору была предоставлена ​​возможность продлить свою Библиотеку еще на два года, до 44 г., дав работе более определенную конечную точку. В части пролога, написанного после окончания Библиотеки, Диодор делит свою работу на три периода: до Троянской войны, от войны в Трое до смерти Александра, а оттуда до римского вторжения в Галлию, результатом чего стали великолепные победы Цезаря (i 4.6-7). Казалось бы, Диодор создал двух богов–людей, Александра и Цезаря, своих указателей. Если Диодор хотел скорректировать свою конечную точку из–за убийства, ничто не могло быть более естественным, чем включение кончины Цезаря, позволяющее читателю понять, что, как и в случае с Александром, его диадохи также раздирают мир и его единство. Но при заканчивании 60 годом в Библиотеке появляется заметный вакуум. Наряду с Гелоном Цезарь был величайшим героем Диодора, и новый конец вымарывал из истории большую часть его карьеры. Более того, во вступительном прооймии Диодор утверждал, что его работа превосходила работы его предшественников, потому что он довел события до своих дней (i 3.2-6); переместив конец на 14 лет, он ослабил свои требования. Другие, более важные соображения, должно быть, привлекли Диодора к более ранней дате 60 г., и необходимо более внимательно изучить хронологию композиции.
В конце своей работы Диодор дезавуирует некоторые неуказанные книги Библиотеки, которые были пиратскими и опубликованы до того, как он закончил свои изменения. В Иеронимовой версии «Хроники Евсевия» найдена запись, что в 49 году до н. э. Диодор Сицилийский, писатель греческой истории, достиг славы. Тем не менее, акмэ в 49 г. имеет мало смысла для историка, который, по–видимому, не был публичным человеком и опубликовал свою Библиотеку около 30 г. И хвастливый Диодор упомянул бы во вступительном прооймии о более ранней истории, если бы ее написал. Свидетельство у Иеронима обычно объясняется тем, что в 49 году появился пиратский материал из Библиотеки, на который ссылается Диодор. Следовательно, его акмэ было каким–то образом связано с ее появлением. Однако это объяснение вызывает серьезные возражения. Если Диодор посвятил свои первые годы исследованиям и начал серьезно писать в середине 40‑х годов, то какое было пиратство в 49? И как бы Евсевий или Иероним смогли точно определить несанкционированную версию?
Сартори, предполагает, что Диодор опубликовал в 49 г. часть, посвященную греческим событиям, отсюда якобы и ссылка Иеронима на Диодора как на Graecae scriptor historiae, «писателя греческих историй». Но тогда зачем Диодору жаловаться, что кто–то издал его публикацию до того, как он закончил ее исправление (xl 8)?
Запись Иеронима сама по себе является хлопотной и может быть устранена; что, в свою очередь, проливает свет на пересмотр Диодором его конечной даты. Существует две версии Хроники Евсевия: латинское издание Иеронима и анонимный армянский перевод. Ни одна из версий не воспроизводит точно то, что написал Евсевий; каждая из обеих содержит упущения, дополнения и реорганизованный материал. В армянской версии не хватает большинства акмэ, подробно описанных Иеронимом, в том числе и Диодора. Иероним перечисляет акмэ только четырех греческих историков: Геродота, Фукидида, Ксенофонта и Диодора. Первые трое, наряду с другими гигантами классического опыта, должно быть, были в оригинальном тексте Евсевия. Ссылка на Диодора выделяется как единственное упоминание эллинистического историка. Сам Иероним поставлял акмэ для римских писателей первых веков и, вероятно, добавил ссылку на Диодора. Но какой источник Иероним мог использовать, чтобы датировать Диодора так точно? Существует лучшее объяснение, чем появление более раннего пиратского издания Библиотеки.
В армянской версии есть таблица авторов, которая описывает работу Диодора как краткий обзор истории в сорока томах «до» Юлия Цезаря. Если этот список был частью оригинального издания Евсевия, есть ответ на странное акмэ Диодора. Евсевий, который широко использовал Диодора в «Хронике» и «Praeparatio Evangelica», заявил в своей таблице авторов, что Библиотека доходила «до» Юлия Цезаря, подразумевая 60/59. Однако Иероним, которого нет оснований подозревать в том, что он сам читал Диодора, мог подумать, что фраза Евсевия говорит о 49 годе. Его приписывание акмэ Диодора тому же году, что и якобы законченную историю, будет соответствовать практике: Евсевий поместил акмэ Фукидида, например, в 430 году, достаточно близко к началу войны, которую он описал, чтобы предложить, как эта дата возникла.
Если свидетельство Иеронима будет устранено, нет никакого способа узнать, какие части Библиотеки были пиратскими или когда. Фактически, самое главное — это вывод, сделанный из заявления Диодора о том, что несанкционированные части были опубликованы до того, как он завершил ревизию. Хотя ошибки и неподтвержденный материал очевидны даже для случайного читателя, Диодор полагает, что окончательный вариант Библиотеки был завершен, по крайней мере, к его собственному удовлетворению (см. I 4.6). Он не дает никаких указаний на то, что с внезапной поспешностью изменил дату окончания с 46 г. до 60 г. просто потому, что устал и хотел завершить работу. Напротив, есть доказательства того, что Диодор решился на новую дату окончания по крайней мере за несколько лет до того, как закончил работу. В книге xxxii, описав римское разграбление Коринфа в 146 г., Диодор упоминает, что гораздо позже город был восстановлен Юлием Цезарем и предлагает расширенную хвалебную речь в адрес диктатора (xxxii 27.3). Это обсуждение Цезаря заметно отличается от всех других подобных ссылок в Библиотеке. В мифологическом разделе Диодор просто отмечает, что события, связанные с теми, о которых он в настоящее время повествует, включают Цезаря и будут рассмотрены позже (iii 38.2, v 21.2, 22.1). Здесь, однако, он уточняет личные качества Цезаря, многие из которых не имеют никакого отношения к проблеме. Уцелевшая версия, отредактированная и сохраненная константиновским экцерптором, содержит избыточность и неудобный переход, что предполагает, что оригинал был еще дольше. Диодор предлагает здесь общую оценку Цезаря, подобную тем, которые так часто встречаются в Библиотеке после смерти человека.
Место для похвалы Цезарю удивляет. К 44 году колония в Коринфе процветала. В Библиотеке Цезарь был перенесен, чтобы основать колонию, когда он действительно побывал там (θεασάμενος την Κόρινθον), что не могло быть после 47 г. Диодор подтверждает, что это решение Цезаря имело место почти (σχεδόν) через столетие после разрушения Коринфа в 146 г. Следовательно, возрождение Коринфа попало в первоначальный объем Библиотеки. Если бы Диодор все–таки собирался идти до 46 года, была бы хорошая возможность на нем остановиться. Вместо этого его обширная похвала Цезарю, намного превосходящая то, что требовало единственное дело для Коринфе, предполагает, что к тому времени, когда он начал писать книгу xxxii, он уже решил сократить Библиотеку и использовал новое оснвание Коринфа для этической оценки политика, которым больше всего восхищался. Конечно, возможно, Диодор ввел решение после того, как закончил Библиотеку. Но, возможно, Цезарь был упомянут там, что стало последней книгой истории (по крайней мере, его роль в катилининском заговоре). Если бы Диодор решил резко прекратить писать, остановившись на 60 г., было бы более естественным связать оценку с более поздними событиями, чем представить ее в контексте, описанном восемью книгами ранее. Похвала Цезаря предполагает, что к тому времени, когда он писал книгу xxii, примерно в 34 г. или 33 г. Диодор решил, чтобы Библиотека была меньшего размера, о котором он изначально объявил.
Другие соображения подтверждают этот вывод. Для большей части своего обсуждения поздней республики Диодор использовал историю Посидония. Точное число и характер исторических работ Посидония, а также их возможные конечные даты, неясны. Но закончилось ли освещение Посидония на середине 80‑х гг. или он освещал еще восточную кампанию Помпея 63 г., очевидно, что, изменив дату окончания своей собственной работы на 60 г., Диодор не просто бросил свой рассказ в тот момент, когда его основной источник кончился. Если работа Посидония распространялась на 63 г., как представляется, то диодорова перекодировка на 60 г. представляет собой особенно сознательное решение остановиться как раз перед цезаревым периодом. На самом деле Диодор не оставляет сомнений в том, что работа заканчивается именно перед первым консульством Цезаря. Он говорит, что его история распространится до начала Галльской войны, которую римляне предприняли и в ходе которой их командир Цезарь завоевал кельтов и вторгся в Британию (i 4.7). Затем он справедливо назначает начало военных действий на 60 г., 6 что указывает на то, что он заканчивает свою историю за год до того, как Цезарь возрос до известности.
Здесь внимание привлекается к влиятельной истории Азиния Поллиона. Эта работа охватывала период, немного превышающий первоначальный план Диодора, и доходила до битвы при Филиппах в 42 года или далее. Утверждается, что Диодор ликвидировал заключительную часть Библиотеки из–за возможной конкуренции со стороны Поллиона. Но Поллион опубликовался позже Диодора 7 и, во всяком случае, появление латинской истории вряд ли было бы сдерживающим фактором для греческой работы. В течение каждого периода, о котором писал Диодор, были соперничающие рассказы, и Поллион был не единственным, кто охватывал цезарев период: и при жизни диктатора, и после его убийства было создано множество латинских историй всякого уклона. Действительно, Поллион, в отличие от Диодора, был несколько осторожен в своих чувствах к Цезарю 8.
Конечно, было на рынке место и для Диодора. Вскоре после падения республики римляне оглянулись назад и определили 60‑й год, который стал свидетелем начала так называемого Первого триумвирата, как важный этап в кончине республики. Поллион выбрал этот год для начала своей истории, поскольку, как утверждал Гораций, он стал началом гражданских беспорядков. Другие следовали за приданием ей значения. Решение о замене даты окончания с 46 на 60 не могло быть произвольным: Диодор хотел устранить из своего повествования большую часть карьеры Цезаря и падение республики. Чтобы понять мотивы Диодора, необходимо оценить роль Цезаря в Библиотеке и месте Диодора в римском обществе.
Хотя Диодор вырезал самую важную часть жизни Цезаря из своего повествования, намеки на его более поздние достижения включены в первые несколько книг Библиотеки. Там доминирующей темой являются многие мифологические и доисторические фигуры, которые проявляли милосердие (επιείκεια) и помогали миру своими дарами законами и культурой; следовательно, человечество поклонялось им как богам. Гераклы и Дионис особенно заметны, но Диодор подробно описывает достижения многих других, которым впоследствии поклонялись (см. главу 3). В мифологическом материале книг i-vi единственной фигурой современного периода, о которой говорится, является Юлий Цезарь. Диодор сравнивает его с мифоисторическими людьми, также почитаемыми, отмечая, что кельтский город Алезия был основан Гераклом и оставался непокоренным до осады Цезаря (iv 19). Кроме того, вторжение Цезаря в Британию было подвигом, которого не достигли ни Геракл, ни Дионис (v 21.2, см. iii 38,2). Сравнение с Гераклом, получившее высокую оценку в Агирии (DS iv 24.1-6), было самым высоким комплиментом со стороны Диодора. В ранних книгах никто так не засветился исторически; даже Александр Великий вводится в повествование, чтобы показать ограничения его завоеваний (i 55-3, ii 37-3). Затем в книге xxxii Диодор изображает Цезаря как основателя городов и законодателя, как обладателя гуманистических черт вроде επιείκεια (милосердие) и, следовательно, справедливо называемого богом. Несмотря на то, что Диодор избегает рассказов о достижениях Цезаря, он способен превозносить диктатора в более ранних книгах Библиотеки (i 4.7; iv 19,2 и v 25 4; v 20.2: ср. Suet. IuI. 7.1).
Точка зрения Диодора на обожествление вообще и на цезарево дает представление о его решении сократить его работу. В прологе к книге i, Диодор объясняет, что одна очевидная цель истории состоит в том, что похвала великих благодетелей для человечества может побудить других следовать по их пути. Примером, который он использует, является Геракл, который за свои великие деяния был увековечен и получил божественные почести (2.1-5). В прооймии книги IV Диодор повторяет свою цель. Мифы описывают великих благодетелей, которым поклоняются последующие поколения. Более того, во всех случаях «голос истории» (ό της ιστορίας λόγος) выносит свою оценку (iv 1.4-6).
В основе работы Диодора лежит идея о том, что, восхваляя благородные поступки прошлого, историк толкает читателей к подобным достижениям (см. главу 2). Фактически, собственное восхваление истории более эффективно и долговечно, чем посмертные божественные почести. Диодор утверждает, что даже после обожествления Геракл был унижен; поэтому история раскрывает его величие (i 2.4-5, iv 8.5). В исторической части Библиотеки Диодор отмечает, что те, кто когда–то был обожествлен, потеряли эту честь. Диокл Сиракузский считался героем и получил храм, но через десять лет его святыня была снесена, чтобы освободить место для городских стен (xiii 35.2, xiv 18). Деметрию Полиоркету, за его благодеяние перед народом Сикиона, поклонялись как основателю, но «время, преемственность которого была нарушена изменением условий, отменило эти почести» (xx 102.3). Наиболее заметным в этой группе является Гелон, человек, которым, наряду с Цезарем, восхищается Диодор. Гелон был удостоен звания героя, но его памятник был снесен карфагенянами и его башни разрушены ревнивым Агафоклом. Но это неважно, замечает Диодор, ибо история служит воспоминанием о делах Гелона и обеспечивает его бессмертие (xi 38.5-7).
Диодор свидетельствует о том, как часто божественные почести предоставлялись в эллинистический век (см. главу 3). Гражданские войны в Риме велись и на небе, и генералы обратились к богам как к покровителям и благодетелям. От Суллы до Октавиана римские политики заручались поддержкой богов в качестве инструмента пропаганды, а победители претендовали на богов побежденных. Например, Октавиан принял поддержку Нептуна, бывшего защитника Секста Помпея. Помпей фактически называл себя сыном Нептуна. Кроме Октавиана, несколько других утверждали, что особая защита богов еще существует, например, Помпей и старший Марий (Pliny NH vii 95, xxxiii 150), Цезарь (Servius on Virgil, EcI. v 29) и Антоний все были связаны с Дионисом. Диодор сам записывает, что магистрат Азии, Кв. Муций Сцевола, получил божественные почести от народа своей провинции (xxxvii 6), но позже был убит младшим Марием (xxxviii/xxxix 17, см. xxxvii 29.5). Практически все крупные политики в конце республики сражались за божественные почести либо прямым притязанием на божественность, либо благодарными общинами, которые откликались на благодеяние. Заявление Диодора о том, как со временем люди Сикиона перестали уважать Деметрия, предполагает, что для Диодора подобные действия могут быть мимолетными жестами.
Больше всего Диодор обеспокоен Цезарем. Во всей Библиотеке почти в каждом отрывке, посвященном его апофеозу, он говорит, что он получил божественные почести: τιμών ίσοθέων έτυχε или аналогичную конструкцию (i 2.4, 17.2, 22.2, 24.7, ii 38.5 и т. д.). Примечательно, что в каждом из пяти случаев, в которых упоминается обожествление Цезаря, Диодор утверждает, что он был назван богом: ό διά τάς πράξεις προσαγορευθεΐς θεός (i 4-7); τoϋ διά το μέγεθος των πράξεων θεοΰ προσαγορευθέντος (iv 19-2); ό διά τάς πράξεις επονομασθείς θεός (v 21.2); ό κληθείς θεός (v 25.4); ό διά τάς πράξεις όνομαυθείς θεός (xxxii 27. 3). Он встречается в начале прооймия, в ранних книгах и в очень поздней книге. Это настолько шаблонно и настолько последовательно отличается от того, что использовалось для десятков других апофеозов, что Диодор должен был различать. Только однажды в другом месте Диодор описывает человека как «прозванного» богом, вместо того, чтобы быть «почитаемым» в качестве бога. Дарий I Персидский так справедливо правил Египтом, что только он из всех фараонов египтяне называли (προσαγορεύεσθαι) его богом еще при жизни (i 95.5). Однако только пятью главами ранее Диодор пишет, что египтяне обычно поклонялись всем своим живым царям как богам (i 90.3). Диодор должен означать, что Дарий был единственным персом, которого египтяне хотели так почитать. После завоевания Александра маловероятно, что египтяне вспомнили бы с особыми почестями память о персидском монархе. Тогда Диодор может квалифицировать статус Дария, а также предлагать преходящие почести.
Диодор поклонялся Цезарю, поэтому он не подразумевает никакой критики в том, чтобы делать различие относительно его обожения. Действительно, в восхвалении в книге xxxii, Диодор утверждает, что своим характером и достижениями Цезарь был избран справедливо (δικαίως: xxxii 27.3). Но Цезарь заслуживает чего–то еще, что дает ключ к трактовке Диодором диктатора: «Именно поэтому этот человек и его высокий уровень поведения должны получить наше полное одобрение и что по нашей истории мы должны воздать ему хвалу за его великодушие». Те же чувства повторяются в этой главе и позже, и ясно, что длительная похвала истории Цезаря (τον αίώνιον επαινον) является более глубокой честью для Диодора. Диодор приводит тот же аргумент от имени своего другого фаворита, Гелона, заявляя, что история оказалась лучшим хранителем его бессмертия, чем мимолетные почести, дарованные смертными (xi 38.5-7).
В то время как Диодор писал, угрозы бессмертию Цезаря уже возникали — от врагов Цезаря и друзей. Эпикурейский философ, Филодем, оказал влияние на многих римлян с республиканскими настроениями. Он выступил против «новых богов», имея в виду недавние выборы Цезаря. С другой стороны, Октавиан начал требовать связи с божеством через божественность Цезаря. У Диодора были причины ненавидеть племянника Цезаря; следовательно, он, должно быть, чувствовал, что близость Октавиана к божественному статусу удешевляет собственное обожествление Цезаря. Обожествление Цезаря компетентно, потому что Диодор предполагает, что он не окончится.
Противоречия в Библиотеке начинают сближаться. В какой–то момент и, вероятно, в 34 или 33 г., несмотря на его искреннюю привязанность к Цезарю, Диодор решил исключить из своей работы жизнь Цезаря, а также и падение республики. Он был доволен тем, что в ранних книгах подчеркивал истинное бессмертие, которое история, а не современники может дать Цезарю. Устранение большинства достижений Цезаря из Библиотеки и, тем не подчеркивание его бессмертия через историю кажутся противоречивыми. Но современные силы повлияли на работу Диодора. В предыдущей главе было показано, что Диодор неоднозначно относится к Римской империи; в оставшейся части этой главы обсуждается, как, при написании Библиотеки, Диодор, возможно, был изолирован в имперской столице и враждебен к своему правителю Октавиану. Писания о падении республики в манере, иногда нелестной для участников, могли оказаться опасными для греческого эмигранта. И «розничная торговля» деяниями Цезаря потребовала бы большой тонкости и такта в эпоху, когда наследие Divus Iulius было столь противоречивым. Социальные и политические соображения сыграли свою роль в формировании Библиотеки. Будет выгодно исследовать условия, которые могли повлиять на Диодора, чтобы изменить дату окончания Библиотеки.

Диодор в мире Октавиана

Сицилия была основным полем битвы во время Первой Пунической войны, и постепенно стала римской провинцией, уплачивая ежегодную десятину и налоги на гавань и пастбища в позднюю республику. Сицилия также пострадала от кровавых рабских восстаний, неровного управления и, наконец, от эксцессов Верреса. В Первой Пунической войне Рим жестоко поступил по отношению к сицилийскому городу Агригент, родине историка Филина, что может объяснить сильное антиримское предубеждение последнего. Диодор вырос во время правления Верреса, но война Октавиана за остров в 30‑е годы и его последующее наказание были особенно разрушительными. Подобное антиримское предубеждение со стороны Диодора было бы понятно.
В Сицилийскую войну остров, очевидно, быстро принял Секста Помпея. В свою очередь, тот действовал умеренно (Cassius Dio xlviii 17.4-6; ср. хlviii 17.2) и предлагал полное римское гражданство. Последующие мстительные действия Октавиана подтверждают популярность Помпея. Контролируя остров с сорока четырьмя легионами (BC. V 127; ср. Orosius vi 18.33), Октавиан наложил возмещение за ущерб в 16 тысяч талантов (BC ν 29), захватил земли для себя и своих друзей и наказал города, которые сопротивлялись. Археология показывает, что Моргантина, близкая к Агирию, была разрушена примерно в 35 г., возможно, специально Октавианом. Страбон, описывая несколько десятилетий спустя то, что было Моргантиной, подтверждает, что города теперь нет (vi 2.4). Он отмечает, что центральная равнина Сицилии, Катания, на окраине которой стоял Агирий, практически обезлюдела (vi 2.6). В результате сицилийцы, за исключением мамертинцев, потеряли все свои вновь приобретенные права. Агирий, естественно, разделил судьбу остальной Сицилии (Pliny NH iii 8.91). Жестокое обращение с его родиной не могло сделать историка благосклонным к Октавиану или императорскому городу.
Поскольку Библиотека закончилась 60‑м годом, то в ней скорее всего мало что сообщалось о будущем автократе. Даже если бы у Диодора был соблазн высказать свое мнение, страх, возможно, вмешался, когда он стал свидетелем Октавиановых проскрипций и жестоких подавлений. Единственная сохранившаяся ссылка на Октавиана связана с сицилийскими делами. В начале истории Диодор обсуждает Тавромений, полис, давно почитаемый Римом за его лояльность и один из трех сицилийских городов, которым Рим предложил отдельный договор (Арр. Sic. 5). Диодор отмечает, что после его войны с Помпеем Октавиан изгнал греков из этого великого города (άξιόλογον αξίωμα) и учредил там римскую колонию (xvi 7.1). Диодор не стеснялся критиковать подобные римские действия гораздо более раннего периода. Он предполагает, что Рим был бы осужден человечеством в конце Второй Пунической войны, если бы он разрушил Карфаген, «самый выдающийся город» (xxvii 17.1), и он позже нападает на Рим за уничтожение Коринфа, Карфагена и Нумантии, «широко известных городов» (xxxii 4.5; xxxii 27.1). Явная критика Октавиана за то, что он изгнал сицилийцев из Тауромения, «города великой славы», была бы не просто его обычным шовинизмом. Диодор смотрел на великие города как на продукты цивилизационной силы человечества, и эта тема пронизывает Библиотеку (см. главу 3).
В книге xxxii, написанной, возможно, через несколько лет после завоевания Октавианом Сицилии, Диодор восхваляет Юлия Цезаря за восстановление Коринфа (xxxii 27). Раньше римляне совершали жестокие действия, но жест Цезаря принес ему божественный статус по праву (δικαίως), поскольку он приобрел его на основе своей собственной добродетели (άπо της περί αυτόν αρετής). Из десятков апофеозов, описанных Диодором, это единственный, где он судит о достоинстве получателя, подчеркивая, что Цезарь сам получил свои почести. Здесь может быть подразумевается контраст с Октавианом, чьи богатство, власть и имя в значительной степени основывались на славе Цезаря. Октавиан принял титул divi filius в 42 г., а к 38 г. был известен под раздутым именем Imperator Caesar divi filius. Диодор возможно критикует Октавиана, подчеркивая, что Цезарь был только «назван» богом, как отмечалось ранее. Ибо он указывает, как и во всей Библиотеке и, в частности, с Цезарем (xxxii 27.3), что только почести истории, а не человеческие качества прочны и значимы. Следовательно, он подтверждает достижения Цезаря, как отмечалось в истории, не признавая претензий Октавиана на официальную связь с ними. Независимо от того, какое имя Октавиан принял в связи со своим великим дядей, история сама по себе судит о его ценности. И, подчеркнув, что Цезарь восстановил греческий город в отличие от ранних римлян, которые его уничтожили, Диодор, возможно, предлагает сравнение с действиями Октавиана.
Портрет Помпея Магна может иметь аналогичное намерение. Ближе к концу Библиотеки Диодор восхваляет молодого человека, который служил в качестве управляющего Сицилии в 82/1: «[Помпей] выносил свои решения настолько безупречно и неподкупно, что никто не мог надеяться превзойти его … Он жил во время его пребывания на острове настолько строго и трезво, что сицилийцы были поражены и дивились добродетели молодого человека» (αρετή, xxxviii/xxxix 20). Диодор здесь возможно следует рассказу Посидония, известного поклонника Магна. Но сицилийские подвиги Помпея были известны (Plut. Pomp. 10.2), и, как уроженец Сицилии, Диодор, вероятно, писал из личных убеждений. Диодор создал это описание старшего Помпея после того, как Октавиан победил его сына и разорил Сицилию. Секст Помпей использовал монету, чтобы напомнить сицилийцам своего отца, и Диодор вполне может предложить сравнение между честными отношением к Сицилии Помпеев отца и сына и действиями Октавиана.
В другом отрывке также есть возможность критики. Диодор отмечает, что храм Матери Реи в Энгии был знаменит в свое время на всей Сицилии и пользовался особым уважением в Агирии. Подношения из золота и серебра все еще предлагались (iv 80.4-5), но участок недавно потерял свои значительные имущественные запасы: «до сих пор богиня обладала тремя тысячами голов священного скота и огромными земельными владениями, так что они получали большие доходы» (iv 80.6).
Что вызвало потерю столь большого богатства? Веррес ранее удалил посвящения из святыни. Но этот отрывок указывает на более недавнее событие, и постоянная потеря храмовой земли предполагает вместо этого работу Октавиана, который потребовал часть острова для себя и Агриппы. Осторожность Диодора понятна: было бы опасно обвинять divi filius в нечестии. Возможно, лучше Диодор мог бы сделать, если бы, следуя повествованию Полибия о событиях второго века, сказал то, что Полибий не сказал: «мы не можем правильно судить о свободе древних от жадности по нечестной алчности современных римлян. Ибо в нашей жизни (έπί καθ 'ημάς βίου) этот народ, похоже, приобрел сильную тенденцию загребать все больше и больше» (xxxvi 26.2). Юлий Цезарь и Помпей были доминирующими римскими деятелями на протяжении большей части жизни Диодора, и историк хвалит их специально за отсутствие у них алчности (xxxvii 27.3; xxxviii/xxxix 20). Диодор, возможно, имел в виду кого–то, кого он не хотел упоминать.
Диодор восхваляет Юлия Цезаря и Гнея Помпея, которые оба относились к Сицилии благосклонно. Доброта Помпея сохраняется в работе Диодора, как обсуждалось ранее. Действия Цезаря произошли в период после окончания Библиотеки, но Цицерон свидетельствует о его благодеяниях: хвастаясь своим покровительством провинциалам, оратор признает, что Цезарь сделал многое для Сицилии.
Если симпатии Диодора были затронуты тем, как современные римские политики относились к его родине, он, естественно, был бы враждебен к Октавиану. Но греческому эмигранту было бы непросто напасть на политического и военного лидера принявшего его города. При принципате, после того, как Библиотека была уже опубликована, Октавиан проявил интерес к управлению общественным мнением. Но даже в триумвиральный период Октавиан показал себя способным к проскрипциям и мести, и он старался подавлять критику. После победы в сицилийской войне Октавиан опубликовал собственную версию своих действий в трудные времена, уничтожив сообщения других (App. BC 130, 132). Поведение Октавиана и его огромная власть заставили бы замолчать любого историка, плохо настроенного против Рима или его лидера.
К середине 30‑х годов ситуация Диодора заметно изменилась с тех пор, как он начал писать Библиотеку в 46 году. Цезарь, который инициировал процесс освобождения Сицилии, был мертв. Диодор мог оказаться в непростом положении. Если он остался в Италии, то, вероятно, не имел особого покровительства со стороны римских нобилей или поддержки от других греков. Война за Сицилию закончилась в 36 г., но остров продолжал страдать. Города были разрушены, их заменили римские колонии. Сам Октавиан вернулся туда в 35 г. (Dio xlix 34.1), возможно, для контроля за конфискациями и реорганизацией. Вероятно, тогда он работал над тем, чтобы лишить Сицилию римского гражданства. В 32 году Сицилия должна была принести присягу на верность Октавиану в ожидании своей последней борьбы с Антонием (Res Gestae, 25, 2). Где бы ни находился Диодор, он был уязвим.
Большая часть реконструкции является спекулятивной. Диодор предлагает мало информации о своей личной жизни, о которой ничего не известно ни из одного из других источников. Но, конечно, он изменил дату окончания своей работы с 46 на 60 лет до нашей эры, и этот последний год слишком велик, чтобы быть произвольным. Различные условия в течение этого периода могли повлиять на решение Диодора. Он составил большую часть Библиотеки в период Второго Триумвирата, и ее форма и структура должны оцениваться в этом свете. Восточные греческие историки, как правило, хорошо относились к Октавиану. Как и большинству других провинциалов, им нечего было терять из–за смены правительства, и они многое выигрывали от Октавиановой фаворы. Диодор, однако, стал свидетелем опустошения и лишения его родины от Октавиана. Если бы он не мог заставить себя похвалить нового самодержца, ему нужно было бы хотя бы быть осторожным. Библиотека не является достаточно враждебной, чтобы отметить своего автора как врага Рима, занимающегося литературным сопротивлением. Но чем ближе история подходила к настоящему, тем больше проблем она ставила. Падение республики все еще разыгрывалось в 30‑х годах, и актеры в этой кровавой драме все еще были на сцене. Хотя он имел высочайшее уважение к Юлию Цезарю, очевидно, к середине 30‑х гг. Диодор решил в целом ограничить свое восхищение диктатором и полностью исключить гражданские войны из своей истории.