Содержание
Отец метнувшего копье говорит, что погибший сам стал виновником собственного убийства: он в то время, когда копье летело, выбежал на путь его полета, так что справедливо[1] было бы его самого считать собственным убийцей. Итак, статус речи - перенесение обвинения, а не просьба о снисхождении, как некоторые полагали.
1. Конечно, теперь мне ясно, что сами несчастья и нужды заставляют и людей миролюбивых ввязываться[2] в судебные процессы, и людей спокойных - быть дерзкими, да и вообще говорить и поступать против своей природы. Ибо я, менее всего являясь и желая быть таким - разве что меня кто-нибудь сильно оклевещет, - самим этим несчастьем принужден теперь, вопреки своему нраву, защищаться по поводу дел, о которых мне трудно говорить с полным знанием. А еще тяжелее мое положение от того, что требуется объяснить эти дела вам. 2. Но я, вынуждаемый суровой необходимостью, и сам, прибегнув к вашему состраданию, о судьи, молю вас: если вам покажется, что я говорю более подробно, чем обычно принято, ввиду сказанного мной ранее не выслушивайте мою защитительную речь неблагосклонно[3] и не судите, руководствуясь мнением, а не истиной. Ведь мнение о содеянном - на стороне тех, кто умеет говорить, а истина - на стороне тех, кто поступает справедливо и благочестиво.
3. Воспитывая сына так, чтобы государство получило наибольшую пользу, я полагал, что нам обоим от этого будет какое-то благо; но то, что случилось со мной, сильно противоречит таким представлениям. Ведь отрок не по наглости или своеволию, а упражняясь в гимнасии со сверстниками в метании копья, бросил его, но никого не убил тем, чтó он совершил, - во всяком случае, если говорить по истине. Он против своей воли оказался под обвинением, хотя это тот, другой[4], виноват в собственной смерти. 4. Ведь если бы копье, вылетев за те пределы, в которых ему следовало двигаться, поразило мальчика, - вот тогда бы[5] нам[6] не приходилось говорить, что мы не убийцы. А тут мальчик сам выбежал на путь полета копья и подставил тело. Одному помешали[7] попасть в цель, а другой, подойдя под копье, был им пронзен и тем навлек на нас вину, которая нас не касается. 5. Мальчик бросился под удар, и несправедливо обвиняют юношу - ведь он не попал ни в кого из тех, кто находился далеко от цели. И этот мальчик, если бы стоял на месте, как вам ясно, не был бы убит. Но он по своей воле вышел на путь полета копья, и тем яснее обличается, что умер он по собственной ошибке: не был бы он убит, если бы стоял спокойно, а не бегал туда-сюда. 6. Поскольку обе стороны соглашаются, что убийство было неумышленным, еще яснее, что убийца может быть определен по факту ошибки: кто из двух ее совершил? Ведь те, кто собирается что-либо сделать, но при этом ошибается, тем самым вершат неумышленные дела. А вот те, кто добровольно что-либо делает или претерпевает, - те становятся причиной страданий[8]. 7. Итак, юноша ни против кого ничем не погрешил. Ведь он занимался не чем-то запрещенным, а напротив, предписанным. И копье он метал не тогда, когда упражнялись в гимнастике, а тогда, когда пришел черед такому метанию. И относительно цели он не ошибся - ибо метал, когда все отошли, а попал в мальчика. Нет, он сделал все правильно, как и намеревался, и не совершил никакого неумышленного проступка, даже пострадал от того, что ему помешали попасть в цель. 8. Мальчик же сознательно выбежал вперед и ошибся: если бы он бегал не в этом месте, не был бы убит. С ним случилось то, чего он не хотел; он неумышленно погрешил против самого себя и подвергся соответственному несчастью. Он сам себя и наказал за ошибку[9]; не было тут ни нашей радости, ни нашего желания, напротив - мы сочувствуем и сострадаем. Ошибка обратилась на него самого, и все это дело имеет отношение не к нам, а к ошибшемуся. То, что кто свершил проступок - сам же и пострадал, освобождает нас от вины: по справедливости свершивший проступок сразу же за него наказан. 9. Но нас освобождает и закон, хотя, уповая именно на закон, запрещающий убивать - несправедливо ли, справедливо ли[10], - этот человек преследует меня как убийцу. Ведь, поскольку имела место ошибка самого погибшего, это оправдывает моего сына от обвинения в том, что он совершил неумышленное убийство. А поскольку в умышленном убийстве не обвиняет и сам истец, это означает освобождение от обоих обвинений - и в неумышленном, и в умышленном убийстве.
9. Нас освобождает и истина свершившегося, и закон, согласно которому нас обвиняют, да и по нашему образу жизни мы несправедливо считаемся достойными таких зол. Ибо мой сын претерпит неподобающее, взяв на себя не относящуюся к нему вину; точно так же и я, подобно ему невиновный, окажусь среди еще бóльших, чем он, несчастий. Ведь и из-за его гибели[11] остаток жизни будет для меня невыносимым, и из-за собственной бездетности я еще живым буду погребен.
10. Итак, сострадая несчастью, без вины обрушившемуся на этого ребенка[12], и нежданной беде для меня, старого и жалкого, не выносите нам, бедным, осуждающего приговора, а благочестиво оправдайте. Ибо и умерший, подвергнувшись несчастьям, не остался безнаказанным, и мы несправедливо страдаем из-за их[13] ошибок. 12. Поэтому будьте верны благочестию по отношению к свершившемуся, а также и справедливости: благочестиво и справедливо оправдайте нас и не подвергайте обоих несчастнейших - отца и сына - неподобающим бедам!

---

[1] «Справедливо» – вставка, присутствующая в издании Бласса–Тальхейма и представляющаяся оправданной.
[2] Слово, вставляемое как в издании Бласса–Тальхейма, так и в издании Жерне.
[3] «Неблагосклонно» – необходимое дополнение, принимаемое как Блассом–Тальхеймом, так и Жерне.
[4] То есть убитый мальчик.
[5] Жерне резонно добавляет здесь частицу ἄν, поскольку грамматически перед нами, несомненно, casus irrealis.
[6] Отец обвиняемого нередко употребляет в своих речах местоимения множественного числа первого лица. Он как бы отождествляет себя с сыном, обрисовывает ситуацию так, будто сам он тоже обвиняется в убийстве, хотя это, естественно, не соответствует действительности. Мы расцениваем подобную манеру выражаться как риторический прием.
[7] «Одному помешали» – вставка в текст, принимаемая как Блассом–Тальхеймом, так и Жерне.
[8] Параграф весьма сложен для понимания, и предлагались различные его интерпретации. Многое зависит от того, принимаем ли мы в последней фразе чтение ἀκούσιον (Бласс–Тальхейм) или ἑκούσιου (Жерне): ведь это антонимы. Мы в переводе следуем варианту Жерне, который, как представляется, дает более удовлетворительный смысл.
[9] Говорящий, таким образом, прибегает к парадоксальному ходу мысли: мальчик виновен в неумышленном убийстве себя самого, а с другой стороны – смерть стала для него карой, так что дело должно быть просто закрыто, поскольку преступление наказано. В современном праве описанная ситуация однозначно подпадала бы под категорию несчастного случая, когда не виноват никто. Но древнегреческое право этой юридической категории еще не знало (Антифонт только подходит к ней), нужно было обязательно обозначить виновника, что и порождало соответствующие коллизии, подобные той, которая разбирается в этой «Тетралогии». Данная проблематика, судя по всему, волновала афинян V в. до н.э. Ср. чрезвычайно похожий казус у Плутарха (Pericl. 36): «…когда какой-то пентатл нечаянно брошенным дротом убил Эпитима из Фарсала, Перикл… потратил целый день, рассуждая с Протагором о том, кого, по существу, следует считать виновником этого несчастья, – дрот, или бросавшего, или распорядителей состязания». В литературе дискутируется вопрос, не повлиял ли этот последний случай на выбор Антифонтом сюжета для комментируемого сочинения.
[10] Место, которое традиционно привлекает внимание исследователей (см. в связи с ним: Gagarin 1978). Такого закона (а он упоминается и еще кое-где в «Тетралогиях») в Афинах не было. Напротив, в аттическом праве еще со времен Драконта выделялась категория «справедливых» (т.е. неподсудных) убийств. На это обстоятельство указывают те, кто не признает авторства Антифонта за «Тетралогиями» и считает, что они были составлены каким-то автором неафинского происхождения. Однако необходимые разъяснения сделал М. Гагарин: Антифонт писал «Тетралогии», имея в виду не Афины с характерным именно для них правом и судопроизводством, а некий вымышленный, условный социум («Софистополь») (Gagarin 2002, 57).
[11] Передержка: за неумышленное убийство в принципе не могли приговорить к казни, а только к изгнанию.
[12] Конечно же, в целях эмоционального давления на судей говорящий называет юношу, своего сына, «ребенком» (νήπιος).
[13] Имеются в виду и погибший мальчик, и его отец – обвинитель в процессе.