Изучение государственного устройства эллинистических держав, и не в последнюю очередь самого института эллинистической монархии занимает в трудах историков-антиковедов важное место. И это вполне закономерно: ведь такая тематика позволяет показать (может быть, даже наиболее наглядно) сущность греко-восточного синтеза в сфере внутренней организации новых государств, возникших на территории распавшейся империи Александра.
Вифинское царство в этом отношении является весьма перспективным предметом исследования[1]. Между тем сложивший в нем институт монархической власти до сих пор не становился объектом целенаправленного изучения, и в результате этого присущие ему особенности всестороннего освещения до сих пор не получили. Специфика вифинской государственности, пожалуй, до сих пор остается нераскрытой, в подтверждение чего можно привести мнение Дж. Витуччи: "...В отношении политической, социальной и административной структур Вифинское царство... в основном стоит в том же ряду, что и другие эллинистические монархии"[2]. Возможность отойти от подобных нивелирующих оценок связана с рассмотрением царской власти в Вифинии как синтетического явления, порожденного взаимодействием четырех традиций государственности: фракийской, ирано-ахеменидской, собственно эллинистической (то есть македонской в своей основе с вкраплениями различных восточных элементов) и анатолийской[3].
Основания для такого подхода достаточно очевидны: ведь на протяжении I тыс. вифинский племенной союз сначала входил в состав фракийской этнической общности, затем был включен в империю Ахеменидов, а после достижения и укрепления независимости занял свое место среди государственных образований эпохи эллинизма. Отмечалось также и близкое типологическое сходство Вифинского государства с соседними царствами северной и центральной Малой Азии, обусловленное, во-первых, более прочным сохранением местных азиатских элементов в социально-экономической и политической структуре этих государств по сравнению с другими регионами эллинистического мира, во-вторых - значительным сходством тех политических условий, в которых происходило складывание этих монархий "второго ранга" в период диадохов[4]. Однако при исследовании конкретного исторического материала выясняется, что влияние, испытываемое Вифинией со стороны Персидской империи, по источникам прослеживается довольно слабо[5]. Общеэллинистический компонент (при всей очевидной условности такого определения) в структуре Вифинского государства, безусловно, преобладает, но значительное число фактов из истории династии может быть более или менее убедительно интерпретировано только при соотнесении их с фракийским "наследием" или с приведением аналогий из истории Понта, Каппадокии, Пергама. Поэтому представляется оправданной попытка проследить взаимодействие и синтез двух основных элементов вифинской государственности - собственно фракийского и общеэллинистического - на фоне анатолийского "субстрата", что может позволить выявить специфические черты монархической власти в Вифинии на всем протяжении от ее складывания до прекращения независимого существования царства[6].
Вифинскую βασιλεία возможно рассматривать в двух аспектах: статическом и динамическом. Первый из них состоит в изучении этого института в его "нормальном функционировании" - примерно по такой же схеме, которая была успешно апробирована в классическом исследовании Э. Бикермана "Государство Селевкидов". Оно включает в себя анализ царского именника и тронных эпитетов, правовых основ царской власти, ее сакрализации и внешней атрибутики, порядка наследования, повседневной жизни царского двора, основных направлений брачно-династической политики и т. д. Сюда же должно быть отнесено восстановление максимально полной генеалогии вифинского царского дома, по-скольку до недавнего времени эта задача решалась без углубленного анализа источников[7]. Динамический же аспект монархической государственности в Вифинии наиболее отчетливо проявляется при рассмотрении нередких в истории страны династических усобиц и смут, когда конкретные политические обстоятельства вступали в противоречие с правовыми нормами, регулировавшими порядок престолонаследия, что зачастую приводило к частичному изменению и модификации последних. Интересно, в частности, проверить, насколько применима к династической истории Вифинии теория "амфиметрических" кризисов, вызванных борьбой за престол сыновей царя от разных жен (ее автором является английский антиковед Д. Огден)[8].
Вопрос о времени обретения вифинцами своей государственности довольно сложен. Прежде всего, следует подчеркнуть, что династия вифинских правителей ни у древних авторов, ни в современной историографии не получила устойчивого наименования, восходящего к ее мифическому или реальному основателю, подобного таким, как Ахемениды, Аргеады, Селевкиды, Птолемеи, Атталиды и пр. Отсутствие такого "знакового" имени в некоторой степени роднит вифинскую династию с правящими домами европейской Фракии, где, насколько известно, сходные определения также отсутствовали: обычно говорится о царях одрисов, астов, сапеев и др. Применительно к вифинским царям в письменных источниках наиболее употребительной тоже является характеристика "ὁ δεῖνα βασιλεὺς· Βιθυνῶν", имеющая в ряде случаев (в официальных надписях) и "формульный" смысл. Таким образом, в вифинской государственности (особенно на ранних стадиях ее существования) структурообразующим элементом являлась не персональная власть того или иного правителя (как в государствах диадохов и их преемников), а, как и во Фракии, "национальная" составляющая[9].
Вполне закономерно, что именно фракийские традиции (возможно, взаимодействующие с еще более архаичными фригийскими[10]) в целом определяли развитие монархической власти в Вифинии с самого начала ее оформления. Достоверные сведения о Вифинии как об относительно самостоятельном государственном образовании, как уже отмечалось (гл. II, § 1), относятся только ко второй половине V в.: ни сообщение Аппиана (Mithr., 2) о правлении в Вифинии 49 (sic! - О. Г.) царей[11], ни информация Страбона (XII, 4, 3) и Стефана Византийского (s. v. Προῦσα) о некоем Прусии, время жизни которого должно было бы относиться к середине - второй половине VI в., всерьез приниматься не могут.
Вновь обратимся к сведениям Мемнона о первых правителях Вифинии: "Тогда (около 435 г., времени выведения афинской колонии в Астак. - О. Г.) у вифинов находился у власти Дидалс (Δυδαλσοῦ τηνικαῦτα τὴν Βιθυνῶν ἀρχὴν ἔχοντος). После его смерти правит Ботир (Βοτείρας), живший семьдесят пять лет. Ему наследует его сын Бас... Жил он семьдесят один год, из которых процарствовал (ἐβασίλευσε) пятьдесят. Его сын и наследник власти Зипойт... прожил семьдесят шесть лет, а обладал властью (κρατήσας δὲ τῆς ἀρχῆς) сорок восемь" (F. 12, 3-5). Прежде всего, здесь важна довольно точная хронология правления представителей вифинской династии: поскольку приблизительно известен момент смерти Зипойта, 280/279 г., годы его правления приходятся на 328/327 - 280/279, а Бас был у власти в 377/376 - 328/327 гг. Более чем шестидесятилетний период правления Дидалса и Ботира, исходя из известного, достаточно продолжительного срока жизни последнего, уместно разделить приблизительно пополам (или, быть может, отвести Ботиру чуть больше половины этого интервала): при этом получится, что он правил примерно с 410 г., а Дидалс - по-прежнему, как минимум, с 435 г. (скорее, с несколько более раннего времени). Разумеется, последние выкладки имеют всего лишь предположительный характер.
Данный пассаж Мемнона, несмотря на свою кажущуюся ясность, вызвал гипотетические замечания исследователей о предполагаемых особенностях передачи власти вифинскими династами V-IV вв. Так, Дж. Витуччи отметил, что Мемнон, возможно, не случайно не называет Ботира сыном Дидалса[12]. В отличие от этого мнения, которое в принципе может быть верным, идея Х. Берве о том, что Бас будто бы был свергнут своим сыном Зипойтом[13], абсолютно произвольна[14].
Отдельного рассмотрения заслуживают имена вышеназванных вифинских династов. Первое из них (известное в слегка различающихся вариациях) является, видимо, сугубо вифинским[15]; то же самое можно сказать и про эндемичное ЛИ Ботир[16]. Несколько иная ситуация складывается с именем Бас. Этимология этого антропонима остается не вполне понятной[17], неясно также и то, можно ли считать это имя специфически вифинским, поскольку оно зафиксировано и в других районах Малой Азии[18].
Еще более сложную проблему представляет собой трактовка ЛИ Зипойт. Его обычно также считают характерным только для Вифинии, хотя его происхождение неясно[19]. Имеются основания считать его все-таки принадлежащим к фракийскому ономастикону, как полагал уже Павсаний: "Зипойт... фракиец, судя по имени" (Ζυποίτης... Θρᾷξ γένος εἰκάζοντί γε ἀπὸ τοῦ ὀνόματος-V, 12, 7)[20]. Если верно предположение Д. Дечева, что этот антропоним восходит к фракийскому Ζίπα (сияющий, блестящий)[21], то допустимо предположить его калькированный перевод во фразе Мемнона (как мы помним, хорошо знавшего вифинскую историю II, возможно, имевшего доступ к собственно вифинским источникам): Ζιποίτης, λαμπρὸς - (sic! - О. Г.) ἐν πολέμοις - F. 12, 5).
Так или иначе, при всей неоднозначности трактовок ономастического материала, связанного с вифинской династией, едва ли могут оставаться сомнения в том, что в доэллинистический период исконные фрако-анатолийские политические устои в структуре вифинской βασιλεία были несомненно преобладающими. Характерно, что и в дальнейшем, вплоть до середины II в., у вифинских правителей туземные именные формы перемежались с греческими.
Так, известно, что у Зипойта I было четыре сына. Старший из них, ставший наследником престола, носил греческое Никомед (Memn., F. 12, 6). Как было показано в соответствующем разделе монографии, он зарекомендовал себя последовательным филэллином, и это обстоятельство привело датскую исследовательницу Л. Ханнестад к любопытному предположению, что первоначально этот монарх, как и его предки, носил коренное вифинское имя, но сменил его при вступлении на престол[22]. Один из младших братьев Никомеда обладал традиционным династическим именем Зипойт (Memn., F. 9, 5); как звали двух других сыновей Зипойта I (один из которых был уничтожен Никомедом в ходе той же междоусобицы, а второй остался в живых), в точности неизвестно, но на этот счет может быть высказано одно предположение.
Оно основано на данных "Плавания по Боспору" Дионисия Византийского, который упоминает очень глубокий залив Мукапорис с удобной гаванью на азиатском берегу пролива, который был "назван по имени некоего из царей Вифинии" (κέκληται δ᾿ ἀπό τινος- τῶν τῆς Βιθυνίας βασιλέων[23] - 96). Такой правитель ближе неизвестен, хотя имя Мукапорис/Мокапорис относится к числу весьма распространенных фракийских ЛИ и нередко встречается в Вифинии[24]. Особенно важно, что это имя входит во фракийский "царский" именник: так звали одного из членов царского дома одрисов[25], племени, родство с которыми прокламировалось в "официальной" генеалогии вифинов (см. гл.I, § 2). Видимо, под этим царем нужно подразумевать какого-то представителя боковой ветви вифинской династии, обладавшего определенными властными полномочиями, чей статус мог быть приравнен греческими современниками к царскому (этому способствовала существовавшая в Вифинии практика разделения страны на несколько полу/самостоятельных доменов в моменты династических кризисов, о чем подробно см. далее). Таковым вполне можно считать одного из двух братьев Никомеда I, который, подобно Зипойту "Вифину", мог обладать какими-то территориальными владениями (de jure под верховенством Никомеда?) в ходе "братоубийственной войны" 270-х гг. Кроме того, последний из оставшихся в живых сыновей Зипойта I, женившийся после смерти Никомеда на его вдове (Memn., F. 14, 2), мог обладать статусом, приближенным к царскому, и во время кризиса 250-х гг. Наконец, как отмечалось в гл.III, § 1, и данные Мемнона, и эпиграфические документы с Коса с большой степенью вероятности свидетельствуют о возможности разделения Вифинии между Зиэлом и кем-то из его противников (единокровных братьев) на протяжении 250-240-х гг.[26] Не исключено, что одного из них как раз и звали Мукапорисом. Другие возможности атрибуции этого имени кому-то из представителей вифинской династии значительно менее вероятны[27].
Показательно, что каждый из перечисленных здесь "кандидатов" считаться "царем Мукапорисом" должен был быть хорошо известным византийцам: с первым они могли воевать, будучи партнерами Никомеда I по Северной лиге; второго и третьего, как назначенных Никомедом гарантами прав его наследников (Memn., F. 14, 1), граждане Византия обязаны были поддерживать в их борьбе против Зиэла. Дионисий, без сомнения, очень широко использовал материалы по истории Византия в качестве источников своего сочинения, и как раз из них он мог почерпнуть информацию о Мукапорисе.
События первой половины III в. однозначно указывают на едва ли не главную роль династических кризисов во внутриполитической истории страны. Необходимо попытаться выявить механизм возникновения этих усобиц и закономерности их развития. Здесь самое время обратиться к рассмотрению концепции "амфиметрических" смут, сформулированной Д. Огденом (см. выше, с. 418). Английский историк исходит из того, что для монархов эллинистического мира, согласно македонской традиции, нормальной считалась практика полигамии, и это порождало большое количество споров за власть между сыновьями одного царя от разных жен[28]. Частое использование полигамии в государствах Аргеадов и Антигонидов, обусловленное тем, что, по мнению монархов, лучше было иметь слишком много наследников, чем слишком мало, отмечалось и Э. Кэрни[29]. Строго говоря, у нас нет полной уверенности в том, что сыновья Зипойта I происходили от одной матери, хотя эта возможность кажется все же более вероятной[30]. Но в какой мере применимы обозначенные выше положения к династической истории Вифинии? Безусловно, в ней имели место типично "амфиметрические" смуты - в ходе борьбы Зиэла с его сводными братьями, во время мятежа Никомеда (II) против отца (149 г.) и в период усобицы между Никомедом IV и Сокартом в 90-е гг., которые могли быть вызваны именно существованием при вифинском дворе полигамии или конкубината. Тем не менее здесь отнюдь не обязательно видеть воздействие македонской политической традиции: Арриан Флавий в передаче Евстафия сообщает, что полигамия (можно предположить, что речь идет о многоженстве вифинских царей, как-то повлиявшем на событиями истории Вифинии) могла иметь и собственно фрако-вифинские корни: "Говорит он (Арриан Флавий. - О. Г.) и о том, что у фракийцев был обычай иметь много жен, чтобы от них иметь многочисленных детей, а пошел этот обычай, как он сообщает, от их царя Долонка, у которого было много детей от многих жен" (Arr, Bithyn., F. 13 Roos = Eustath. ad Dionys., 322, p. 274, 37)[31]. Таким образом, фракийские установления могли играть определенную роль и в брачной политике вифинских монархов.
Фрако-фригийская антропонимическая традиция была продолжена Никомедом I, несмотря на его филэллинизм: очевидно, в период его правления местные имена членов царского дома воспринимались вифинским обществом гораздо лучше, нежели греческие. Чрезвычайно важную информацию об этом сообщает с опорой на "Вифиниаку" Арриана византийский автор Иоанн Цец: "Сын Зипойта, тот Никомед, который основал Никомедию, отец Пругия - Прусия, имевшего одну кость <вместо> всех зубов... Указанный Никомед, отец этого однозубого Прусия, основателя города Прусы у Олимпа, имел огромного пса молосской породы, очень ему преданного. Однажды пес увидел, что супруга Никомеда по имени Дитизела, фригийка родом, мать Прусия, Зиэла и Лисандры, играла с царем, и, подумав, что она враждебна ему, пес растерзал ей правое плечо, разорвав зубами мясо и кости. Она умерла на руках царя и была похоронена с величайшей пышностью в Никомедии в гробнице из позолоченного камня" (Tzetz., Chiliad., III, 950 = Arr., Bithyn., F. 63 Roos). Описание событий Цецем дает важный terminus post quern - время основания новой столицы, Никомедии (264 г.); отсюда следует, что дети Никомеда от второго брака к моменту его смерти ок. 255 г. действительно были еще очень малы. Кроме того, эти данные уточняют генеалогию вифинской династии, указывая, что у Зиэла была сестра Лисандра. Сложнее вопрос с упоминаемым Цецем[32] Прусием: предполагаемый сын Никомеда спутан византийским автором сразу с двумя омонимами: Прусием I и Прусием "Однозубым", сыном Прусия II, что делает его историчность, на мой взгляд, весьма сомиительной[33].
Отдельно следует остановиться на интерпретации имени третьего вифинского царя. В науке высказывалось мнение о том, что оно имеет фригийские корни[34], и это выглядит вполне вероятным в свете упомянутого выше фригийского происхождения матери Зиэла. Однако относительно недавно были получены данные, которые заставляют если не отвергнуть эту точку зрения целиком, to, по крайней мере, несколько скорректировать ее в пользу фракийского происхождения этого ЛИ. На серебряной чаше, обнаруженной в погребении из так называемой "Долины царей" в районе болгарского города Казанлык, выполнена надпись ΔϒΝΤΟΖΗΙΛΑϒΙΟΣ[35]. Имя владельца чаши, равно как и особо важный для нас в данном случае его патронимик Ζηίλα, имеют несомненные параллели с вифинскими ЛИ[36]. Проблема, однако, состоит в том, что для VI-V вв. (а именно так датируются и надпись, и само захоронение) крайне сложно предполагать появление вифинца в среде фракийской аристократии (тем более в регионе, удаленном на значительное расстояние от черноморского побережья): столь ранние контакты между Вифинией и европейской Фракией не зафиксированы. Это может заставить видеть во владельце фиалы этнического фракийца, что приводит к мысли о фракийском же происхождении ЛИ Зиэл (или, по крайней мере, о присутствии в этом имени некоего фракийского элемента).
Два преемника Зиэла на престоле носили исконно вифинское имя Прусий; так же звали и одного из сыновей Прусия II. Только после Никомеда II в царской фамилии окончательно утверждаются греческие имена: Никомед, Сократ.
Весьма любопытными представляются и конкретные указания источников на этническую идентификацию вифинской династии, хотя они требуют критической оценки. Никомед I, единственный представитель царского дома Вифинии, без каких-либо оговорок назван в "оракуле Фаэннис" "фракийским царем" (Zosim., II, 37, 1). Хотя это высказывание не содержит явного противоречия, трудно с уверенностью полагать, что оно отражает реальное отношение греков к Никомеду именно как к фракийцу: скорее, здесь нужно видеть особенности специфического "архаизирующего" стиля, характерного для пророчеств, исходящих из святилищ Аполлона (подробнее см. гл.III, § 1). Еще менее достоверна фраза Малалы, именующего вифинскую династию "македонянами" (VIII, 67): очевидно, в этом позднем источнике присутствует нивелирующий подход к державам эллинистического мира.
Проанализированный выше фрагмент Цеца стоит поставить в связь с сообщением Плиния Старшего о тех же драматических событиях, связанных с гибелью первой жены Никомеда. Римский автор сообщает: "Упоминается и (собака. - О. Г.) вифинского царя Никомеда, растерзавшая его жену Косингис, поскольку та играла со своим мужем" (memoratur et Nicomedis Bithyniae regis, uxore eius Cosingi[37] lacerata propter lasciviorem cum marito iocum - NH, VIII, 144). Общий контекст этих пассажей весьма схож, за исключением одной немаловажной детали: имени царицы. Затрудняет понимание информации Плиния то обстоятельство, что никакого женского ЛИ вроде Коси(н)гис ни в Малой Азии (Фригии?), ни где бы то ни было еще не обнаружено[38], что выглядит особенно странным на фоне конкретного указания Арриана/Цеца о происхождении Дитизелы[39]. Не исключено, что сообщение Плиния подверглось искажению из-за ошибки в рукописной традиции: первоначально в тексте могло стоять "uxore eius consanguinea", что придает этому пассажу совершенно неожиданный смысл: получается, что Никомед I мог быть женат на своей близкой родственнице!
Несмотря на кажущуюся парадоксальность такого варианта, исключать его отнюдь не следует. Нам не известно, кем была жена Зипойта I, но едва ли она могла принадлежать к греко-македонской политической элите. Туземные имена обеих жен Никомеда I свидетельствуют о том, что он, как и его отец, еще не был в полной мере признан эллинистическими владыками македонского происхождения равным партнером для установления династических связей. В таких условиях женитьба на родственнице[40] могла способствовать повышению авторитета вифинского царя и, что особо важно, закреплению его приоритетных прав на отеческий престол в условиях противостояния со своим братом (братьями) в нач. 270-х гг., если допустить, что данный брак был заключен именно в это время. Более вероятным кажется все же заключение этого альянса до названных событий, так как к тому моменту Никомед, скорее всего, был уже в зрелом возрасте; но в любом случае брак с Дитизелой должен был предоставить ему преимущества иеред его братьями-соперниками.
Не исключено, что брачно-династическая политика вифинских монархов уже в это время формировалась под некоторым воздействием македонских политико-правовых институтов. В частности, в науке отмечалось, что в эпоху борьбы диадохов для протагонистов большой политики важное значение приобрели браки с принадлежавшими к царской династии Аргеадов женщинами, по-видимому, позволявшие их мужьям приобретать соответствующий сакральный статус и претендовать на полноценную с точки зрения македонской традиции царскую власть[41]. Подобная же практика могла оформиться и в Вифинии, хотя, разумеется, у нас нет никаких конкретных данных о сакральной "составляющей" предполагаемого брачного альянса между Никомедом и его родственницей, фригийской княжной. Тем не менее достаточно значимым мог быть и собственно формально-юридический аспект подобной акции; династический кризис 250-х гг. подтверждает принципиальную возможность заключения довольно необычных (в том числе и кровнородственных) браков в вифинском царском доме и особую значимость этого средства династической политики в целом.
После смерти Дитизелы Никомед женился вторично: его супругой стала некая Этазета (Memn., F. 14, 1). о ее происхождении нет никаких сведений, но, исходя из ее имени[42], не стоит сомневаться в ее принадлежности к-среде местной фрако-анатолийской знати. Высокий статус Этазеты подтверждается тем, что именно ее детям по завещанию Никомеда были переданы права на престол в обход Зиэла, который был даже вынужден бежать от козней мачехи (Ibid.). Показательно, что один из сыновей Этазеты был наречен по имени первого вифинского царя Зипойтом (Полибий называет его "Тибойт" - IV, 50, 8): возможно, именно ему отводилась роль основного претендента на престол. Для обеспечения прав детей Этазеты перед лицом угрозы со стороны Зиэла был предпринят довольно нестандартный шаг: вдова царя была выдана замуж за его брата, причем, по словам Мемнона, организовали это "вифины" (F. 14, 2), видимо, те самые высшие круги местной знати, с которыми была тесно связана Этазета и которые, видимо, располагали определенными полномочиями в сфере государственного управления (об этом подробнее см. далее).
Оказавшись в столь непростой ситуации, Зиэл, как кажется, сумел обнаружить адекватный ответ на действия своих противников. В соответствующем месте монографии обосновывалось предположение о том, что Зиэл мог жениться на собственной сестре Лисандре, о которой нам известно из сообщения Арриана/Цеца: именно она и могла фигурировать как ἀδελφή в надписи из архива косского Асклепийона, автором которой в соответствующем месте монографии было предложено считать Зиэла. В условиях острого политико-династического кризиса, расколовшего всю страну на два враждебных лагеря, возможность получить дополнительное средство обоснования своих прав на трон за счет брака с сестрой была для изгнанного вифинского принца чрезвычайно актуальной, и то, что он сумел ею воспользоваться, характеризует его как весьма незаурядного и изобретательного политика. Не исключено, что претендент на вифинский престол при выборе супруги мог ориентироваться на опыт Птолемея II, если, как предполагалось, тот действительно стал его союзником, отойдя от выполнения обязательств перед наследниками Никомеда.
Разумеется, предположения о браках Никомеда I и Зиэла с родственницами высказаны здесь только в плане гипотез, надежного фактического подтверждения которым пока что не существует. Но следует подчеркнуть, что традиция женитьбы на сестрах не являлась чем-то исключительным для малоазийских династий: ее придерживались, к примеру, в IV в. правители Карии[43]. Если допустить существование такого обычая в Вифинии, то едва ли возможно думать о его фракийском происхождении: в самой Фракии аналогичные примеры, насколько мне известно, не зафиксированы. Возможно, здесь имело место влияние со стороны Ахеменидов, которое Д. Огден склонен видеть в восприятии практики кровнородственных браков Селевкидами[44]. Наконец, нужно отметить, что еще один случай кровнородственного брака в истории Вифинии (причем даже еще более экстравагантный!) действительно имел место: речь идет о кратковременной женитьбе Никомеда IV Филопатора на сестре отца (Gran. Lic., XXXV, 29, 7 - 30, 3). Выглядит совершенно очевидным смысл этого довольно странного брачного союза: посредством его Никомед, чьи права на престол не были бесспорными, пытался приобрести преимущество над своим соперником Сократом. Впрочем, успеха ему эта акция, скорее всего, не принесла: скорую смерть тетки Филопатора вряд ли возможно считать случайностью. Скорее всего, между вновь взошедшим на престол царем и его супругой произошел какой-то конфликт, завершившийся плачевно для последней.
В правление Зиэла произошло еще одно важное изменение в брачно-династической политике Вифинии. Вифинская династия породнилась с Селевкидами - одним из ведущих царских домов эллинистического мира. Замуж за селевкидского принца Антиоха Гиеракса была выдана дочь Зиэла, чье имя остается неизвестным (Porphyr., FGrH, 260 F. 32, 8 = Euseb., Chron., I. P. 251 Schoene)[45]. Вероятно, заключение этого брачного альянса в полной мере отвечало интересам обеих сторон: Гиеракс приобрел ценного союзника для борьбы с Атталом, а вифинский царь получил возможность поставить себя на один уровень в правовом отношении с великими державами. Это изменение ситуации, видимо, нашло свое выражение даже в системе летосчисления, применявшейся в малоазийских монархиях (хотя и не получившей широкого распространения, для чего она, видимо, и не предназначалась). Именно так могут быть поняты данные византийского автора IX в. Георгия Синкелла о каппадокийской, вифинской и понтийской династиях. Продолжительность их правления оценивается им соответственно в 160, 213 и 218 лет (Synk. Ed. Mosshammer: о Каппадокии: P. 332, 6-7 = Diod., XXXI, 19, 9; о Вифинии и Понте: P. 378, 30-32 P. 333,17-18, P. 332. 4-5). Обычно эти сообщения считаются крайне противоречивыми и ненадежными[46], однако тщательный анализ данных письменной традиции и нумизматических материалов позволяет прийти к выводу, что Синкелл воспроизводит здесь данные каких-то хроник эллинистического времени, в которых "отсчет лет царского статуса" ведется от момента заключения браков представителей династий трех "малых" монархий с Селевкидами. Введение этой политико-правовой нормы, судя по всему, вовсе не было навязано сирийскими царями; напротив, можно считать, что оно произошло по инициативе самих малоазийских правителей, знаменуя собой уравнивание их статуса с положением владык македонского происхождения. Из данных "Хронографии" Синкелла следует, что дочь Зиэла была выдана замуж за Антиоха Гиеракса ок. 235 г., и это вполне возможно в том случае, если брак ее родителей состоялся, как это предполагалось выше, примерно во второй половине 250-х гг.
В дальнейшем сын и внук Зиэла в своей брачно-династической политике сделали ставку на Македонию, что обусловливалось и внешнеполитической ориентацией Вифинии в кон. III - перв. пол. II в. Женой Прусия I стала, скорее всего, сестра Филиппа V Апама (см. гл.III, § 1). Исходя из иранского происхождения этого имени, ее обычно считают родившейся от брака македонского царя Деметрия с селевкидской принцессой Стратоникой[47]. Между тем имеются веские основания полагать, что ее матерью все-таки являлась другая жена Деметрия, эпирская принцесса Фтия[48]; на выбор же имени могло повлиять то обстоятельство, что она была первой женщиной в доме Антигонидов, родившейся после установления связей с Селевкидами, и ее назвали в честь "прародительницы" с этой стороны - Апамы, жены Селевка I.
Некоторые неоднозначные детали наличествуют и в трактовке браков Прусия II. Имя его первой жены Апамы, матери Никомеда Эпифана и сестры македонского царя Персея, известно из надписи, обнаруженной в Пирее[49]. Не вполне ясно, однако, когда именно и по каким причинам был заключен второй его брак - с дочерью или сестрой царя фракийцев-кенов Диэгила (App., Mithr., 6). Я. Зайберт, в частности, полагает, что время этого альянса установить не удается[50], однако, если следовать предложенной в гл.IV, § 1 трактовке сообщения Суды о Прусии "Однозубом", родившемся в данном браке (s. v. Ἀπολλωνίὰς λίμην), то гипотеза на этот счет может быть предложена. При допущении о том, что в 149 г., к моменту мятежа Никомеда против отца, Прусий "Однозубый" уже был совершеннолетним, женитьба Прусия II на Апаме и рождение их сына должны быть отнесены ко времени непосредственно после окончания Третьей Македонской войны в 168 г., и это хорошо согласуется с явным стремлением вифинского царя дистанцироваться от побежденного Римом его шурина Персея, проявившимся во время его визита в Рим[51]. Возникает предположение, что брак с сестрой Персея к атому моменту мог быть расторгнут Прусием или же она попала в опалу при никомедийском дворе; тем самым вновь ставится на повестку дня вопрос о существовании полигамии в вифинской династии.
Вполне закономерным выглядит и то, что в дальнейшем брачно-династическая политика вифинских монархов "смещается" в восточном направлении, в сторону Понта и Каппадокии: ведь именно с этими государствами были связаны наиболее важные и драматические события вифинской истории кон. II - нач. I в. Понтийское или каппадокийское происхождение выглядит наиболее вероятным для Нисы - жены Никомеда III Эвергета и матери Никомеда IV Филопатора (Memn., F. 22, 5) (впрочем, историчность ее иногда небезосновательно оспаривается; см. выше, с. 373). Глубокая вовлеченность последних двух царей Вифинии в отношения с Каппадокией и Понтом наглядно проявилась в их браках: третьей женой Эвергета стала сестра Митридата VI Лаодика (Just., XXXVIII, 1, 4; OGIS 345), а Филопатор взял в супруги Нису - ее дочь от Ариарата VI Каппадокийского (Gran. Lic., XXXV, 30, 2-3). Забегая вперед, можно отметить: установление родственных связей с этими правящими домами стало причиной того, что потомки последних вифинских монархов сумели включиться в систему римского "династического управления" на Востоке и играть некоторую политическую роль в течение нескольких десятилетий после гибели Вифинского царства.
Возвращаясь к проблеме фракийского наследия в структуре вифинской государственности, нужно отметить, что ранние монеты вифинских царей также не свободны от фракийского влияния, проявлявшегося в отражении некоторых местных культов[52]. На реверсе серебряной тетрадрахмы Никомеда I изображена богиня Бендида[53], а мужская фигура на драхмах этого же царя была отождествлена Т. Рейнаком с Аресом[54]. Почитание бога войны у вифинских племен далеко не случайно: специфической чертой царской власти в Вифинии долгое время оставался ее ярко выраженный военный характер.
Полибий в своем известном пассаже, гневно осуждая Прусия II, перечисляет его пороки: он был "трусом и бабой в военном деле" и "во всех случаях жизни проявлял дряблость души и тела"; поэтому если "ни один народ не выносил такого рода слабости в своих царях, то народ вифинский - в особенности" (XXXVII, 7, 1-3; пер.Ф. Г. Мищенко). Эд. Мейер видит в этом сообщении лишь доказательство воинственности вифинцев и существования у них чувства собственного достоинства[55], что трудно принять буквально[56]. Недостаточная компетентность Прусия II в военном деле не только была вызовом общественному мнению вифинцев, но и находилась в вопиющем противоречии с одним из основополагающих принципов вифинской βασιλεία (имеющим непосредственные точки соприкосновения с фракийскими установлениями)[57], Согласно которому каждый вифинский царь должен был быть умелым полководцем и отважным воином. Идеалом здесь могли быть династ Бас - ведь он своими победами "подготовил то, что македоняне отказались от Вифинии" (Memn., F. 12, 4), Зипойт, "прославившийся в войнах" (F. 12, 5), Зиэл, которого Арриан сравнивал по доблести с Гераклом (Arr., Bithyn., F. 64 Roos)[58], или Прусий I, которого Мемнон называет предприимчивым и многое совершившим (Memn., F. 19,1)[59] (характерно, что все эти сообщения, судя по всему, восходят к собственно вифинской традиции). Данная особенность сближала Вифинию с державой Селевкидов, военный характер которой особо подчеркивает Э. Бикерман[60], но означенная черта была присуща не всем эллинистическим государствам в равной мере. Так, в Птолемеевском Египте на первый план выдвигалась сакральная сущность монархической власти[61]. Постепенно, с правления Никомеда I, военный характер монархии в Вифинии начинает сочетаться с формируемым в официальной пропаганде образом монарха - покровителя религии, культуры и искусств, который с середины II в. становится преобладающим (Gran. Lic., XXXV, 29, 3-5; см. также эпиграфические свидетельства о филэллинской деятельности Прусия II и Никомедов II-IV в соответствующих главах монографии).
В правление Зипойта фрако-анатолийские элементы в организации вифинской государственной власти впервые вступают во взаимодействие с общеэллинистическим компонентом. Ярким свидетельством этого стало принятие им в 297/296 г. после победы над Лисимахом титула царя и учреждение вифинской царской эры[62]. Однако Диодор называет Зипойта "ὁ βασιλεύς τῶν Βιθυνῶν", рассказывая о событиях 315 г. (XIX, 60, 3), и К. Ю. Белох на этом основании сделал вывод, что монархическая форма правления и титул βασιλεύς в Вифинии, как и во Фракии, были традиционными[63]. Это мнение не разделяется современными исследователями[64], поскольку Диодор, видимо, не придерживался точной терминологии[65], а гораздо лучше осведомленный в вифинской истории Мемнон называет Зипойта "ὁ Βιθυνῶν ἐπάρχων" (F. 6, 3). Впрочем, и здесь остаются некоторые нерешенные проблемы, ибо Мемнон ни разу не говорит о царской власти Зипойта (даже рассказывая о событиях после 297 г.) и, напротив, подразумевает таковую у его отца Баса.
Безусловно, 297/296 г. стал значительным рубежом в истории вифинской династии. Предпринятый Зипойтом политико-юридический акт вполне следовал действиям диадохов, провозгласивших себя царями по примеру Антигона Одноглазого, и представлял собой "классически правильный" пример принятия титула βασιλεύς· в результате победы над владыкой македонского происхождения, уже обладавшим царским титулом в течение нескольких лет. Вифинский династ посредством этого шага явно стремился утвердиться в политической системе, созданной новыми властителями[66], и его действия оказались весьма привлекательными для его современников - правителей, не принадлежащих к элите греко-македонского мира, но имевших все основания повысить свой статус вслед за новоиспеченным вифинским монархом. к их числу следует отнести, прежде всего, Митридата I Понтийского[67], а также, возможно, и Спартока III Боспорского[68]. Именно это обстоятельство (наряду с введением отсчета "лет царского статуса" от заключения браков с Селевкидами), на мой взгляд, является одним из наглядных проявлений существования общего политико-правового пространства, в котором действовали правители формирующихся малоазийских государств. Это, в свою очередь, служит одним из оснований к тому, чтобы объединять монархии северной и центральной Малой Азии в особый политико-географический комплекс, характеризующийся целым набором специфических черт[69].
Было бы ошибкой полагать, что с началом эпохи эллинизма и восприятием элементов македонской государственности фракийские традиции в истории Вифинии сразу теряют свое значение. Напротив, их присутствие и весьма ощутимое влияние фиксируются в течение весьма длительного времени - практически до конца независимого существования царства. И наиболее отчетливо эти архаичные устои, вступавшие во взаимодействие с установлениями иного происхождения, проявлялись в моменты нередких в истории страны династических смут. Если в III-IV главах монографии эти события анализировались в основном с точки зрения фактологии, то здесь уместно рассмотреть их правовую составляющую.
Начнем с "братоубийственной войны" 270-х гг. Как следует из сообщения Мемнона, Зипойт I завещал власть старшему из своих сыновей, что вполне естественно и было типично как для эллинистических держав, так и для Фракии[70]. Однако неясным кажется статус остальных его детей. В источнике говорится о Зипойте II: ὃς τῆς Θυνιακῆς ἐπῆρχε Θρᾴκης (Memn., F. 9, 5), что расценивается многими исследователями как свидетельство захвата им этой области[71]. Более обоснованной представляется несколько иная версия этих событий. Кажущийся более точным по контексту перевод слова ἐπῆρχε как "управлял" (а не "владел", согласно В. П. Дзагуровой), может указывать на то, что власть в Финийской Фракии не была узурпирована Зипойтом, а принадлежала ему на основании определенного наследственного права[72]. Терминологию сообщения Мемнона можно сопоставить с мнением тех исследователей, которые считают, что Понтийское царство было разделено на эпархии[73]; подобного рода территориально-административной единицей в составе Вифинии могла быть и Финийская Фракия (хотя аналогия тут, конечно, весьма относительная). Господство Зипойта в этой области, при всей отрывочности сведений о нем, напоминает власть фракийских парадинастов[74], а сама ситуация 280-278 гг. в Вифинии несколько сходна с положением дел во Фракии, когда после смерти царя одрисов Котиса I (359 г.) разгорелась борьба за власть между Керсоблептом, Амадоком и Берисадом, завершившаяся разделом царства[75]. Уместна параллель и с эпизодами I в. н. э., когда римляне после смерти фракийского царя Реметалка I разделили власть в стране между его сыном Котисом и братом Рескупоридом (Tac., Ann., II, 64), а затем передали господство над отдельными районами Фракии детям Котиса и Реметалку - сыну Рескупорида (III, 38).
В подробно рассмотренном ранее конфликте между Зиэлом и детьми Никомеда I от второго брака особо примечательными кажутся сразу несколько моментов формально-юридического плана. Во-первых, довольно непонятным кажется указание Мемнона на то, что Никомед записал наследниками своих детей от второго брака (κληρονόμους μὲν τοὺς ἐκ τῆς δευτέρας γυναικὸς γράφει παῖδας), а не кого-то одного из них. Схожий эпизод, имевший место более чем через сто лет после описываемых событий, изложен Юстином: "Прусий (II. - О. Г.) задумал убить своего сына Никомеда, так как... заботился о младших своих сыновьях, прижитых им от мачехи Никомеда" (Just., XXXIV, 4, I)[76]. Завещание царской власти не одному, а нескольким наследникам, вне какой-либо связи с практикой регентства или обычного соправительства, в корне противоречило бытовавшему в эллинистических монархиях принципу, согласно которому суверенная власть целиком переходила только к одному правомочному лицу[77]. Не следует ли видеть в этих действиях вифинских царей проявление каких-то архаичных установлений, вероятно, также фракийского происхождения?
Роль женитьбы брата Никомеда на его вдове Этазете уже рассматривалась выше. Наконец, события 255-253 гг. положили начало закреплению в истории вифинской династии еще одного типичного для эллинистического мира принципа: праву царя назначать своего преемника особым распоряжением, отступая от передачи власти старшему сыну[78]. Конфликты, вызванные противоречием двух систем престолонаследия: одной - основанной на праве первородства, другой - на праве монарха распоряжаться своим "достоянием" - царской властью - по собственному усмотрению, были нередки в державе Селевкидов[79]; не избежала их и Вифиния. В рассматриваемом здесь эпизоде развязанная Зиэлом гражданская война завершилась для него успешно; из этого следует, что осуществлению официально выраженной воли Никомеда I воспрепятствовало реальное соотношение военно-политических сил.
Воцарение Зиэла сопровождалось отдельными неоднозначными деталями, которые уже в течение длительного времени привлекают внимание исследователей. Специфика вифинской βασιλεία определенным образом отразилась в титулатуре Зиэла в его письме "совету и народу Коса" - βασιλεὺς Βιθυνῶν Ζιαήλας (См. анализ этого документа в гл.III, § 1). Употребление в официальном документе определения-этникона в сочетании с именем царя и самим титулом βασιλεύς - крайне редкое явление для эллинистической эпохи. На этом основании некоторые антиковеды пытались провести параллели между Вифинией и Македонией (где также встречались подобные официальные формулы), усматривая сходство в общественной психологии вифинцев и македонян с якобы присущим ей "сильным национальным самосознанием" (keen national consciousness)[80]. Хотя отрицать факт определенной этнической и политической консолидации вифинцев в IV-III вв. не следует, подобные выводы строятся на слишком зыбких основаниях и едва ли могут быть приняты. Не имея возможности каким-либо иным образом объяснить столь необычное словоупотребление, многие историки склонны видеть в нем следствие ошибки царского секретаря, недостаточно основательно знакомого с особенностями общепринятых норм царской титулатуры[81].
Однако эта версия не дает убедительного ответа на вопрос об особенностях приводимой в надписи титулатуры: ведь титул Зиала в том виде, в каком он приведен в документе, - это в любом случае не описка, а результат выражения каких-то политико-правовых норм, пусть даже не вполне соответствующих общеэллинистическим образцам[82]. По понятным причинам подобная формулировка с употреблением этникона не могла быть отнесена к представителям царских родов Селевкидов или Птолемеев - тем суверенам, чья власть носила исключительно личный характер и нисколько не отождествлялась с "национальной" монархией[83]. Однако в истории Фракии имел место отраженный в эпиграфических памятниках инцидент, рассмотрение которого с большой долей вероятности способно помочь в объяснении того "уникального исключения"[84], какое являет собой титул Зиэла.
Дело в том, что близкая по форме титулатура засвидетельствована и для уже упоминавшегося Реметалка II: βασιλεύοντος Θρακῶ[ν Ροιμητάλκου][85] и Ροιμητάλκου Θρακῶν βασιλέως (IGB I 378). Характерно, что в более ранних надписях он именовался династом, но после описанных Тацитом событий (Tac., Ann., II, 67; III, 38; IV, 5; 47), приведших к фактическому объединению страны под его началом, принял новый титул, до того не употреблявшийся[86]. Появление еще одного соответствия между монархической властью во Фракии и Вифинии показательно само по себе, однако сходство не исчерпывается только этой деталью. Ведь Зиэл занял престол после длительной и упорной борьбы за власть, и не исключено, что до того, как им была одержана окончательная победа, ему пришлось идти на компромиссы. Следует особо подчеркнуть: Мемнон говорит о заключении между враждующими сторонами каких-то договоров, приведших к установлению мира (F. 14, 2); и можно допустить, что их результатом стало принятие промежуточных решений, включавших в себя как крайнюю меру даже временное разделение территории Вифинии между Зиэлом и его противниками (подробнее см. гл.III, § 1). Фактическое сохранение единства страны и подчеркивание его (а, следовательно, и легитимности собственного правления) с помощью пропагандистских средств оставалось для Зиэла (как и для Реметалка во Фракии) очень важной задачей даже спустя многие годы после его воцарения, причем, судя по всему, реальное господство над всей территорией страны Зиэлом было установлено далеко не сразу. Можно предположить, что именно на достижение этой цели и было направлено употребление необычной формулы βασιλεὺς Βιθυνῶν. Впрочем, как было показано в соответствующем месте данной монографии, на момент ее появления в письме косцам, скорее всего, реальное единовластие еще не было Зиэлом достигнуто.
Восстановление аналогичного титула в надписи Никомеда IV из Афродисия было предложено английской исследовательницей Дж. Рейнольдс[87], причем исследовательница, видимо, следует логике С. Доу и Ч. Эдсона, объясняя появление данной формулы тем, что она была употреблена в письме, адресованном гражданам независимого государства, а не собственным подданным. Тем не менее, если датировать этот документ временем, когда Никомед IV вернул себе престол после узурпации Сократа Хреста и вновь установил контроль над страной (ок. 90 г.) (а Дж. Рейнольдс не исключает и такой возможности), то появление этой формы титулатуры может оказаться вполне обоснованным. Остается в целом неясным, как именно была разделена территория Вифинии между двумя враждующими претендентами на престол, на каких основаниях ими чеканились собственные монеты и имелись ли к тому какие-либо конкретные правовые (договорные?) предпосылки; но то, что почва для такого развития событий была подготовлена архаичными особенностями вифинской государственности, представляется довольно очевидным.
Конфликт, вызванный завещанием Никомеда I и его произвольной трактовкой заинтересованными сторонами, получил неожиданный отклик спустя приблизительно тридцать лет после его окончания. В 220 г. во время войны между Прусием I и византийцами последние решили дестабилизировать положение своего врага, вызвав из Македонии нашедшего там убежище Зипойта (Тибойта), сводного брата Зиэла (Polyb., IV, 50, 1). Византийцы, как сообщает Полибий, намеревались выдвинуть его в качестве претендента на вифинский престол: (οἱ δὲ Βυζάντοι... ἐπί τε τὸν Τιβοίτην ἐζαπέστελλον... ἐδόκει γὰρ οὐχἧττον ἡ Βιθυνῶνἀρχὴ Τιβοίτῃ καθήκειν ἤ Προυσίᾳ διὰ τὸ πατρὸς ἀδελφὸν αὐτὸν ὐπάρχειν τῶ Προυσία - IV, 50, 8-9). Из источника, впрочем, отнюдь не следует, что династические права Зипойта были предпочтительны[88]; скорее, они признавались лишь византийцами, чью акцию Д. Браунд расценивает как продолжение прежних опекунских обязательств, включавших в себя "предоставление военной силы против узурпации"[89]. Мнение Ф. Уолбэнка, будто бы ни Зиэл, ни Прусий I не имели законного царского титула, о чем свидетельствует оказанная Зипойту поддержка, не кажется убедительным: события конца 250-х гг. уже потеряли свою актуальность, а действия византийцев и Македонии следует рассматривать как попытку воспользоваться сложившейся на тот момент внешнеполитической конъюнктурой, а не как проявление правовых норм, связанных с "внешним опекунством". Ни о каких волнениях в Вифинии, вызванных неожиданно возобновившимися претензиями Зипойта на престол, источники ничего не сообщают; скорее всего, их просто не было.
Другая ситуация, связанная с назначением царем своего преемника в обход старшего сына, создалась в 149 г. Прусий II, очевидно, не будучи уверен в действенности распоряжения, которое предоставило бы право на престол его младшим детям, родившимся от брака с дочерью или сестрой царя фракийского племени кенов Диэгила (App., Mithr., 6), решил прибегнуть к более простому, с его точки зрения, средству - тайному убийству старшего сына, Никомеда. Это решение могло быть составной частью своеобразной "панфракийской" политики, отдельные проявления которой, кажется, имели место во второй половине царствования Прусия II. Суть ее заключалась в династическом и внешнеполитическом сближении с фракийским властителем, в отходе от последовательного филэллинизма и в ориентации на интересы наименее эллинизированных слоев вифинского общества. Однако замысел царя не осуществился; Никомед II, пользовавшийся симпатиями вифинцев и поддержкой Пергама, сверг своего отца, а затем убил его[90].
Наконец, династический кризис, вызванный (при участии Митридата Евпатора) борьбой за престол между Никомедом Филопатором и Сократом Хрестом в 90-80-х гг., по крайней мере внешне вполне соответствует типичным для эллинистического мира "амфиметрическим" смутам (хотя в его развитии, как было показано выше, занимали определенное место и собственно фракийские устои).
Все эти разобранные выше сходные между собой события, видимо, имеют в своей основе связанные общим происхождением юридические нормы, регулировавшие порядок наследования царской власти и допускавшие возможность расчленения страны на отдельные области, которые передавались во владение тем или иным представителям царской семьи. При этом не исключалась вероятность "разделения" самой суверенной власти, хотя чаще верховное правление оставалось за одним из членов династии. Существование подобной практики, конечно же, никоим образом не способствовало сохранению стабильности внутри страны, хотя в отдельные моменты оно могло играть и положительную роль, приглушая остроту внутридинастических смут. Любопытно, что в чем-то сходное обыкновение разделения власти между представителями царского дома засвидетельствовано источниками в Македонии V в. до н. э. Так, свои "уделы" некоторое время имели братья македонского монарха Пердикки II (ок. 454-413 гг.), однако царями они не именовались (Thuc., II, 100, З)[91]. Еще более показательно существование института "двоецарствия" в Эпире, где его функционирование прослеживается гораздо отчетливее[92]; однако вряд ли здесь возможно говорить о каком-то генетическом родстве царской власти в Вифинии и Эпире. Скорее, нужно допустить, что появление близких по форме правовых установлений, регулирующих функционирование властных механизмов в двух государствах, было порождено некоторым сходством принципиально важных черт их исторического развития. Главной из них может считаться ограничение царской власти сильной племенной аристократией, способной оказывать непосредственное влияние на ход династических кризисов и реально контролировать состояние дел в государстве.
При минимальном количестве сведений о внутриполитической истории Вифинии существование и функционирование этой социальной силы может быть прослежено лишь предположительно, но, что характерно, проявлялось оно исключительно в критические моменты истории страны. Во-первых, упоминание этноса как "носителя государственности" присутствует (как отмечалось, с известной долей предположительности) в трех эпиграфических документах: в титуле βασιλεύς Βιθυνῶν, связанном с именами Зиэла и Никомеда Филопатора, и в надписи из Каллатиса (о ней см. с. 203), причем в тексте последней "вифины" фигурируют как вполне самостоятельная политическая величина, не связанная ни с кем из монархов. Во-вторых, довольно показательный материал содержится и в письменной традиции.
Так, явно не случайной выглядит и характеристика восставшего против Никомеда I его брата Зипойта как Ζιποίτης ὁ Βιθυνός (Memn., F. 9, 5): выступив против филэллинского курса нового царя, он должен был апеллировать к исконным традициям вифинского общества, и в данном случае его "этническое" прозвище могло означать некий противовес и политике, и даже греческому имени его противника (если оно действительно было выбрано тем "ad hoc"!). Вполне закономерно, что в ходе того же конфликта большинство вифинской знати должно было поддержать Зипойта Вифина, и потому именно против него и был направлен первый удар союзных Никомеду галатов (F. 11, 5). Разумеется, остаются совершенно неясными причины, вынудившие Никомеда завещать власть детям от второго брака, но отнюдь не исключено, что Этазета как представительница коренной вифинской аристократии пользовалась в ее среде несравненно большим авторитетом, нежели прежняя жена царя, иноплеменница Дитизела (хотя нельзя забывать и о возможности родства последней с Никомедом). Именно это обстоятельство и могло предопределить решительную позицию вифинов ("дворцовой парши", по определению Х. Хабихта[93] ), выступивших в поддержку cыновей Этазеты в ходе междоусобной войны 250-х гг. (F. 14, 2). Наконец, как было показано в гл.IV, § 3, именно представителям высшей вифинской знати могло быть передано формальное руководство страной во время оккупации ее Митридатом Евпатором в ходе первой войны с Римом (F. 25, 2). Все эти сообщения не могут, конечно же, считаться безусловно надежным доказательством истинности предлагаемой здесь гипотезы; но они содержатся в произведении Мемнона, хорошо знавшего вифинскую историю и, как неоднократно подчеркивалось, скорее всего, использовавшего собственно вифинские материалы. Это, на мой взгляд, заставляет относиться к ним с самым пристальным вниманием.
Итак, сосуществование и взаимодействие в Вифинии механизмов, ограничивающих царскую власть, - института, напоминающего фракийскую парадинастию и приводившего иногда к разделению страны на несколько доменов, власть в которых принадлежала тем или иным представителям династии, а также влияние на ход государственных дел родовой аристократии (каким-то образом институционально оформленного?) могут считаться весьма специфической чертой, характеризующей своеобразие вифинской βασιλεία. Но наряду с этим в эпоху эллинизма монархическая власть в Вифинии, как уже неоднократно подчеркивалось, формировалась и эволюционировала под влиянием традиций великих эллинистических держав, в которых задавала тон македонская политическая практика.
В развитии данного процесса можно выделить два этапа. Первый из них - период первичного синтеза фрако-анатолийских и общеэллинистических элементов государственности, происходивший с попеременным преобладанием то одних, то других. Попытки Зипойта поставить себя на один уровень с другими суверенами, приняв царский титул, имели определенный вес, но в целом не принесли желаемых результатов. Только Никомед I, по словам М. И. Ростовцева, заявил о себе как "греческий царь с греческим именем и греческой столицей"[94], чему способствовала прежде всего проводившаяся им филэллинская политика. В дальнейшем в деятельности вифинских монархов"(прежде всего, Зиэла и Прусия II) имели место отдельные "рецидивы" политики, основой которой были фракийские традиции.
Этап развития вифинской государственности практически в полном соответствии с традициями и образцами эллинистических монархий берет начало в период царствования Никомеда II. В это время окончательно складывается концепция божественного происхождения царской власти, что нашло отражение в эпиграфических памятниках, связанных с именами Никомеда II и его матери Апамы[95]. Никомед II первым в вифинской династии принял почетное имя и был назван Эпифаном; его преемники тоже последовали этому примеру и получили эпитеты Эвергет и Филопатор[96]. Характерно, что сын и внук Никомеда Эпифана сохраняли на своих монетах его изображение[97]; наряду с введением датировки монет по годам царской эры данное обстоятельство расценивается как проявление желания считать воцарение Никомеда II новым основанием династии[98] и тем самым еще резче подчеркнуть разрыв не только с самой личностью непопулярного Прусия II, но и с его политикой. Только в правление Никомеда Филопатора в кризисных событиях, связанных с борьбой за престол и отчасти инспирированных извне, вновь проявились архаичные фракийские установления (хотя их смысл и содержание к тому времени, вероятно, уже значительно трансформировались).
В Вифинии, как и в других эллинистических государствах, царь de jure сосредоточивал в своих руках всю военную и государственную власть[99]. При вифинском дворе отмечено присутствие "друзей" царя[100] и, возможно, телохранителей (σωματοφύλακες) (App., Mithr., 5). Насколько можно судить по данным нумизматических и нарративных источников, внешняя атрибутика вифинских царей тоже не была чем-то необычным: среди знаков царского достоинства фигурируют диадема и пурпурное одеяние[101].
Совсем немного из-за скудости источниковых данных известно и о повседневной жизни вифинского царского двора. Судя по всему, при Никомеде I он стал центром культуры, науки и искусств, о чем свидетельствует деятельность скульптора Дидалса (см. с. 194), изысканных нравов и роскоши (Athen., I, 7, d-f). Традиционным видом времяпрепровождения и этого монарха, исходя из сообщения Арриана в передаче Цеца (Tzetz., Chiliad., III, 950 = Arr., Bithyn., F. 63 Roos) и некоторых его преемников, в частности Прусия II (App., Mithr., 2; Suid., s. v. Θηρία), являлась охота, для чего в Вифинии существовали весьма благоприятные условия[102]. Несмотря на кризис в политическом и экономическом положении Вифинии в начале I в., никомедийский двор продолжал славиться чрезмерной роскошью[103], а также испорченностью нравов (Suet., Caes., 8; 52; Dio Cass., XLIII).
Не вполне ясно, где и как завершали свой жизненный путь представители династии. Известно, что при Никомеде I их хоронили в столице, Никомедии (Tzetz., Chiliad., III, 950 = Arr., Bithyn., F. 63 Roos), и это выглядит вполне естественным. С царским захоронением, как указывалось во введении книги, предположительно могут быть отождествлены ограбленные еще в древности гробницы у селения Уч Тепелер неподалеку от г. Измид. Однако вопрос о месте погребения Прусия I не имеет пока однозначного разрешения: из сообщения Диона Хризостома (XLVII, 17), к сожалению, непонятно, был ли этот царь похоронен в Никомедии или Прусе-Олимпийской[104]. Сомнения имеются и относительно Прусия II: богатый монументальный саркофаг в окрестностях Никеи, сохранившийся до сих пор, иногда считают его гробницей[105].
Очевидно, в условиях крайнего недостатка источникового материала, освещающего социально-экономическое развитие Вифинского царства, и эта сфера его истории должна в основном также рассматриваться через призму государственной деятельности царского дома (равно как и в связи с положением греческих полисов в составе монархии). В Вифинии, как и в других эллинистических царствах, вся территория страны, за вычетом земельных владений полисов, входила в категорию царских владений - χώρα βασιλική[106]. Об этом свидетельствуют, в частности, два сообщения Цицерона в датируемой самым началом 63 г. речи о земельном законе Публия Сервилия Рулла. В первом из них оратор говорит о стремлении децемвиров продать "все земли, города, соляные промыслы, словом, всю Вифинию" (omnis agros, urbis, stagna, portus, totam denique Bithyniam - De leg. agr., II, 40); во втором пассаже речь идет о царских землях Вифинии (agros Bithynniae regios), доходы с которых на тот момент получали публиканы (50). Если Цицерон здесь точен, а не перечисляет все достояние Вифинии обобщенно и собирательно, то на основании его высказываний можно сделать вывод о большом удельном весе в экономике Вифинии таких ее элементов, как морские порты и соляные варницы. о верховной собственности царя на землю и зависимое население (видимо, как-то связанное с ней) свидетельствуют и данные о дарении Никомедом Эвергетом рабов Дельфийскому святилищу (OGIS 345).
Подобно другим эллинистическим монархам[107], вифинские монархи активно насаждали и расширяли систему военных поселений на царских землях, решая тем самым одновременно и экономические и военные задачи. Данные о подобных поселениях имелись ранее только относительно территорий, контроль вифинских царей над которыми был спорным, - Мизии (см. гл.IV, § 2, прим. 145) и Фригии Эпиктет (см. гл.III, § 2, прим. 357); то есть здесь наиболее правомерно говорить о выведении катойкий как средстве закрепления военно-политического присутствия Вифинии в регионах, становившихся объектами ее вооруженного соперничества с соседями. Тем не менее, недавно немецкий исследователь Т. Корстен на основании тщательного анализа эпиграфического и археологического материала эллинистического времени из округи Прусы-Олимпийской и Никеи пришел к выводу, что и в этих собственно вифинских землях существовала подобная же практика. Лица, носившие негреческие имена и погребенные под качественными и дорогими могильными стелами (некоторые из них несут изображение всадника), по его мнению, "были военными колонистами и как таковые являлись владельцами поместий; либо после службы, либо во время ее (с тем, чтобы они могли оплачивать свое воинское снаряжение) им предоставлялись земельные участки, на которых (и за счет которых) они могли жить"[108].
На всем протяжении периода государственной самостоятельности Вифинии только корона обладала официальным правом выпуска бронзовой, серебряной и золотой монеты, что, разумеется, было важнейшим источником пополнения царской казны. Впрочем, бурные события последних десятилетий независимого существования государства показали, что контроль царей над монетным делом оказывался в отдельные моменты времени весьма эфемерным.

* * *
Вифинское царство в результате реализации завещания Никомеда IV разделило судьбу других эллинистических государств, включенных в Римскую державу не силой оружия, а посредством иных форм политической экспансии Рима в Восточном Средиземноморье. Выхода из последнего в истории страны династического кризиса представителям правящей династии обнаружить не удалось, и нестабильное положение царского дома оказалось одним из факторов, приведших к крушению вифинской государственности. Чем же объясняется непрочность организации государственной власти в Вифинии?
Можно назвать две главные причины. Первая из них - некоторая отсталость политических институтов вифинского общества, восходящая (по крайней мере, отчасти) к фракийскому наследию и далеко не всегда соответствовавшая историческим условиям эпохи эллинизма. Консервативность отдельных устоев вифинской государственно-политической системы значительно затрудняла нормальную передачу власти и вела к многочисленным смутам, заговорам и узурпациям - явлениям, и без того достаточно широко распространенным в истории эллинистических династий. Несмотря на это, продолжительность правления каждого из восьми вифинских царей была весьма значительна - от двадцати лет у Никомеда IV, дважды лишавшегося престола, до почти половины века у Зипойта и Прусия I! В этом, наверное, следует видеть один из парадоксов истории Вифинии.
Вторая причина видится в сложности синтеза различных традиций государственности и невозможности их органичного соединения в рамках единого института монархической власти. В данном аспекте положение Вифинии было довольно своеобразным: ведь в этой стране греко-македонская цивилизация вступала в контакт не с чисто азиатским субстратом, а с элементами общественных отношений, характерных для племен европейских фракийцев, приобретшими, кроме того, ряд своеобразных черт в результате слияния с анатолийскими и, возможно, иранскими традициями. Взаимодействие столь различных факторов часто приводило к довольно неожиданным результатам, и можно констатировать, что определение эллинизма как периода, лишенного стабильности и характеризующегося поиском во всех направлениях[109], находит убедительное подтверждение в становления и эволюции царской власти в Вифинии.
Как завершающая страница ее истории должна расцениваться деятельность на исторической арене последних (побочных) представителей царского рода уже после аннексии Вифинии Римом. В гл.IV, § 3, довольно подробно обосновывалось предположение о том, что имеются основания говорить даже о двух ветвях такоиых[110]. Первую из них образовали дети "Пилемена" - сына Никомеда Эвергета, возведенного им под этим династическим именем на пафлагонский престол. Одного из них звали также Пилеменом[111], а другого Атталом[112] (Strabo, XII, 3, 1; App., Mithr., 114; Dio. Cass., XLVIII, 33, 5; Eutrop., VI, 14, 1; Suid., s. v. Πομπήϊος). Аттал Эпифан умер (вероятно, после брата) в 41/40 г., и его преемником на троне стал тетрарх галатов тектосагов Кастор, с вифинской династией уже никак не связанный.
Самыми же последними потомками вифинских царей следует считать Ликомеда - сына Нисы, жены Никомеда Филопатора, и его дочь Ородалтис, матерью которой с большой вероятностью являлась Орсабарис, дочь Митридата Евпатора. Ородалтис, состоя в родстве и с понтийской, и с каппадокийской, и (формально, так как ее отец, видимо, не являлся законным сыном Никомеда Филопатора) с вифинской династией, также обладала достаточно высоким властным статусом, хотя, разумеется, в сугубо локальных масштабах: она правила в Прусиаде-Приморской, бывшем. Киосе. Эта правительница не сыграла никакой реальной роли в политической жизни того времени, но появление ее весьма символично. В сложной и запутанной политико-династической ситуации в Анатолии и Причерноморье I в. при отсутствии прямых наследников древних властителей царская власть нередко передавалась римлянами женщинам из среды местной аристократии, которые должны были служить послушными проводниками внешней политик сената[113]. Несмотря на то что власть этих правительниц часто носила сугубо марионеточный характер, в формально-юридическом отношении их престиж мог быть довольно высоким. Именно так, судя по всему, и произошло с Ородалтис: выглядит очень вероятным, что как раз с окончанием ее правления, приходящимся на 22 г., Георгий Синкелл синхронизирует завершение правления и вифинской и понтийской династий, начало которых он связывает с установлением брачно-династических связей этих правящих домов с Селевкидами (Synk. P. 378, 30-32 P. 333,17-18, P. 332. 4-5 Ed. Mosshammer). Последние реликты старых традиций эллинистической государственности в Малой Азии окончательно уходили в прошлое: на смену им шло утверждение римского господства во всех сферах государственной жизни и идеологии.

* * *
В приводимой ниже генеалогической схеме вифинской династии суммирована информация, изложенная как в данной главе, так и в других частях монографии. В ней учтены все прямые и побочные представители вифинского царского дома, существование которых прослеживается по источникам (на основании хотя бы единичных упоминаний); этим она существенно отличается от тех стемм вифинской династии, которые составлялись ранее[114]. Определена предположительная степень родства последних вифинских царей с малоазийскими правителями I в., являвшимися объектами дипломатических манипуляций Рима уже после аннексии Вифинии. Указаны уточненные данные пребывания у власти правителей, занимавших вифинский престол, годы смерти тех или иных представителей династии, предположительные даты заключения наиболее важных династических альянсов.

---

[1] В основу данной главы легли две более ранние статьи автора (1995 и 1997 гг. соответственно): Габелко О. Л. Некоторые особенности…; Он же. К династической истории… Истекшее с момента публикации времени показало необходимость их существенной переработки.
[2] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 125.
[3] Соседство с греческими полисами южного побережья Понта и Пропонтиды сколько–нибудь заметного влияния на формирование вифинской государственности, судя по всему, не оказало. Если обратиться к примеру фракийских племен в Европе, то и для них наиболее типичным было создание крупных политических объединений не у побережья, в зоне контактов с эллинскими колониями, а на внутренних территориях (Златковская Т. Д. Возникновение государства… С. 21). Б. Харрис также отмечает принципиальное различие автономии полисов северо–западной Анатолии, с одной стороны, и «свободы» вифинских племен — с другой (Harris B. F. Bithynia: Roman Sovereignty… P. 852).
[4] Наиболее отчетливо это выражено в работах: Billows R. A. Kings and Colonists; Kobes }. «Kleine Konige».
[5] Противоположное мнение о «влиянии персидского присутствия и персидских царских норм на политическую жизнь как во Фракии, так и в Вифинии» (Fol A. Thrako–bithynischen Parallelen… S. 206—208; Vassileua M. Thracian—Phrygian Cultural Zone. P. 32) справедливо скорее применительно к европейской Фракии.
[6] Разумеется, при таком подходе не удается избежать довольно многочисленных повторов с материалом по политической истории Вифинии, изложенным в гл.II—IV. Во всех таких случаях в данной главе автор старался делать акцент на институциональном аспекте событий.
[7] См. попытки построения генеалогического древа вифинской династии: Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 369 (на этой схеме еще не отображено существование Никомеда III, установленное французским исследователем пятнадцатью годами позже); Bouche—Leclercq A. Histoire des Seleucides. T. II. P. 644 (это, в сущности, упрощенный вариант стеммы Т. Рейнака). Более детализировано: Габелко О. Л. к династической истории… С. 220.
[8] Ogden D. Polygamy, Prostitutes and Death. The Hellenistic Dynasties. London; Swansea, 1999. Исследователь считает сконструированную им схему едва ли не универсальной для истории всех эллинистических династий, но при этом обращается только к примерам Македонии, держав Александра и диадохов, государств Птолемеев, Селевкидов и Атталидов. Между тем вифинский материал содержит немало информации, как дополняющей эту концепцию, так и во многом не укладывающейся в ее рамки.
[9] Трудно согласиться с А. Фолом, полагающим, что власть вифинских правителей обосновывалась воспринятыми у Ахеменидов идеями о праве завоевания (Fol A. Paralleles thraco–bithyniens… P. 181), что опять–таки подразумевает примат индивидуального начала в институализации монархического правления (см., например, о «праве копья», легитимирующем власть эллинистических царей: Mehl A. «Δορίκτητος χώρα». Kritische Bemerkungen zum «Speererwerb» in Politik und Volkerrecht der hellenistischen Epoche // AncSoc. Vol. 11-12. 1981. S. 173-212). Необходимо, однако, учитывать, что переселение вифинов в северо–западную Малую Азию произошло в достаточно отдаленное время, и потому в эпоху эллинизма (и даже много ранее) территории их расселения считались исконными вифинскими землями.
[10] Территория Вифинии должна была входить в зону расселения или, но крайней мере, политического влияния известных еще Гомеру фригийцсв, обитавших на берегах Сангария (Немировский А. А. Античная традиция… С. 3—4).
[11] Здесь, вероятно, имеет место ошибка в рукописной традиции (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 12—13. Note 3), причем восстановить первоначальный смысл данного пассажа не удается даже приблизительно.
[12] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 12-13. Note 3.
[13] Berve H. Das Alexanderreich auf der prosopographischen Grundlage. Munchen, 1926. Bd. II. S. 168.
[14] Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 449.
[15] Detschew D. Die Thrakische Sprachreste. S. 145; Duridanov I. Die thrakischen Personennamen… S. 39.
[16] Duridanov Ι. Die thrakischen Personennamen… S. 38; Ceorgiev V. La formation et l’ethymologie… P. 28.
[17] Ceorgiev V. La formation et l’ethymologie… P. 28. Может быть, его следует связывать с именем вифинского женского божества «процветания, счастья и удачи» Bas (Witczak K. T. Two Bithynian Deities… P. 267—268).
[18] Новый пример обнаружения этого имени в Синопе: The Inscriptions of Sinope. Part I. Inscriptions / IK. Bd. 64. Ed. by D. H. French. Bonn, 2004. № 1: Βᾶ Ἔποντος (V—IV вв.). Другие случаи: Zgusta L. Kleinasiatischen Personennamen. § 131—3 (женское ЛИ из восточной Фригии, Ликаонии, Исаврии); § 131—3 (мужское ЛИ из фригийско–ликаонского пограничья, Ликаонии, Памфилии, Киликии).
[19] Ceorgiev V. La formation et l’ethymologie… P. 29; Duridanov I. Die thrakischen Personennamen… S. 40—41.
[20] Bannert H. Ein iibersehener thrakischer Personenname // Die Sprache. lid. 22. 1976 — non vidi; cp. c ЛИ Σιβοίτης (IG. IV 154; Launey M. Recherches… T. 2. P. 1211): исходя из общих соображений, маловероятно появление вифинца в гарнизоне Атталидов на Эгине — постоянных противников вифинских монархов, так что этого Сибойта логичнее считать фракийцем, которых в армии Пергама было очень много.
[21] Detschew D. Die thrakische Sprachreste. S. 191.
[22] Hannestad L. «This Contributes in no Small Way…». P. 74. Стоит добавить, что выбор нового имени, «Мыслящий о победе», только что иступившим на престол царем как нельзя лучше соответствовал бы духу момента — времени напряженной борьбы с Антиохом I и вместе с тем был направлен на укрепление связей Вифинии с греческими союзниками.
[23] Цитата по изданию Р. Гюнгериха (1927). В издании К. Вешера (1884) эта фраза приводится несколько иначе: ὄνομά τίνος τῶν ἀπό τῆς Βιθυνίας βασιλέων, что вносит дополнительный смысловой нюанс: речь ведется не об одном из «настоящих» вифинских царей, а о некоем царе «из Вифинии», что может передавать неопределенную обстановку внутриполитических смут в стране.
[24] Оно зафиксировано в окрестностях Никомедии (Dorner F. K. Inschriften und Denkmaler… S. 80. № 72; Detschew D. Die Thrakische Sprachreste. S. 315; Şahin S. Neufunde von antiken Inschriften… № 70). Весьма вероятно вифинское происхождение для лиц с таким именем из Византия (Robert L. Index commente… № 76; 134) и окрестностей Кизика (Die Inschriften von Kyzikos und Umgebung. T. I. № 377; T. II. № 7).
[25] IG. II/III² 3443; Сапрыкин C. Ю. Фракия… C. 257.
[26] Показательно, что в этом случае противник Зиэла, обладая властью в прибоспорском районе, мог располагать поддержкой византийцев.
[27] Были другие не известные по именам члены царского дома, не обладавшие царским титулом, но так или иначе претендовавшие на власть в Вифинии (или имевшие такую возможность): 1) один (или более) из детей Прусия II от второго брака (Just., XXXIV, 4, 1), помимо Прусия «Однозубого»; 2) второй, помимо Сократа Хреста, брат Никомеда IV Филопатора (сводный или родной), ставший царем Пафлагонии под именем Пилемена (см. гл.IV, § 1). Однако о реализации их властных притязаний неизвестно ничего такого, что могло бы позволить отождествить одного из них с Мукапорисом.
[28] См. изложение основных черт концепции: Ogden D. Polygamy, Prostitutes and Death. P. IX-XXXIV.
[29] Carney E. D. Women and Monarchy in Macedonia. Norman, 2000. P.193.
[30] На эту мысль наводит суровое осуждение Мемноном Никомеда, который «был для своих братьев не братом, но палачом» (F. 12, 6). В этом случае вифинская «братоубийственная война» должна быть внесена в реестр неучтенных Д. Огденом примеров распрей между родными братьями — наследниками престола: исследователь насчитывает только два таких случая: вражду между сыновьями Кассандра Антипатром и Александром и «войну братьев» — Селевка II и Антиоха Гиеракса (P. XIV), не принимая во внимание еще и факт убийства Митридатом VI Евпатором своего родного брата Митридата Хреста (см. об этом, например: Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 123—127).
[31] Напомним о «родстве» эпонимов вифинов и долонков (Steph. Byz., s. w. Βιθυνία, Δόλογκοι).
[32] Крайне маловероятно, чтобы эти грубые ошибки содержались уже в труде самого Арриана Флавия.
[33] Совершенно невозможно считать, как это делают Т. Рейнак и О. Буше—Леклерк, что Дитизела будто бы могла быть второй женой Прусия II и Лисандра и Прусий «Однозубый» родились в этом браке (Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 469; Bouche—Leclercq A. I listoire des Selecides. T. II. P. 644).
[34] Detschew D. S. 186. Предположение о греческом влиянии, испытанном некоторыми формами этого имени (Bechtel F. Die historische IVrsonennamen… S. 185), нуждается, пожалуй, в дополнительной аргументации.
[35] Ο надписи на чаше См.: Dimitrov P. A. Deux noms nouveaux d’ari-stocrates thraces dans une inscription de Kazanlak // Orpheus. Vol. 5. 1995. P. 23—25; В целом о раскопках в «Долине царей»: Kitov С. Les tumuli royax dans «La vallée du rois» // Orpheus. Vol. 5. 1995. P. 5—21; фотография чаши и надписи: P. 12. Fig. 12—13.
[36] Во встречающихся в Вифинии надписях это имя пишется через йоту, а не ипсилон (Dimitrov P. A. Deux noms nouveaux… P. 24).
[37] Это слово по–разному передается в рукописях; чаще всего встречаются варианты Cosingis и Consingis. В издании виде отмечается сомнительность данного места. Cp.: Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 231. Note 1.
[38] Единственная параллель — имя фракийского вождя и жреца Геры Косинга (Κοσίγγας) у Полиена (VII, 22), которое трудно считать полностью достоверным.
[39] Cp. с именем Διντιζίλα — Die Inschriften von Prusa. Τ. I № 80.
[40] Видимо, ее фригийское происхождение могло не препятствовать тому, чтобы она являлась таковой: близость между фригийцами и вифинцами уже неоднократно отмечалась ранее, и знать двух народов могла быть издавна связана матримониальными узами. Ср., например, с родословной Датама в передаче Корнелия Непота: он происходил из племени карийцев, его матерью, возможно, была скифянка, и при этом он приходился двоюродным братом пафлагонскому вождю Тиусу (Dat., 1 2). Даже если здесь римским историком допущены какие–то фактические неточности, само существование родственных связей между представителями политической элиты Анатолии IV—III вв. вряд ли может быть оспорено.
[41] 41 Hammond N. C. L. The Macedonian State: Origins, Institutions and History. Oxford, 1989. P. 31; Miron D. Transmitters and Representatives of Power: Royal Women in Ancient Macedonia // AncSoc. Vol. 30. 2000. P. 49-51.
[42] Считается, что это имя имеет фракийские корни: Detschew D. Die thrakische Sprachreste. S. 171; Duridanov I. Die thrakischen Personennamen… S. 32.
[43] См. об этом: Круглов Е. А. Юго–западная Анатолия в протоэллинистический период (этно–политический аспект). Уфа, 1998. С. 62.
[44] Ogden D. Polygamy, Prostitutes and Death. P. 125-127.
[45] То, что дочь Зиэла звали Лаодикой (Grainger I. D. A Seleukid Prounpography… P. 704; cp. Table 1), ничем не обоснованное предположение.
[46] Перл Г. Эры… С. 62. Анализу сведений Синкелла посвящена подготовленная мною специально работа, которая в данный момент находится в печати.
[47] Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV. Abt. 1. S. 148-149; Ogden D. Polygamy, Prostitutes and Death. P. 179; Carney E. D. Women and Monarchy… P. 185.
[48] Габелко О. Л. К генеалогии… С. 60.
[49] Wilhelm A. Eine Inschrift… S. 75-82.
[50] Seibert J. Historische Beitrage… S. 116.
[51] Двусмысленная роль вифинско–македонского брачного альянса выразительно обрисована Ливием (XLII, 12, 3; 19, 3).
[52] В сравнении с этими нумизматическими материалами монеты Прусия I выглядят явной попыткой поднять филэллинский престиж династии: на реверсе его тетрадрахм впервые было помещено изображение Зевса Стратия, ставшее наиболее употребительным у его преемников. См.: Le Rider C. Un tetradrachme… P. 167—172. Возможно, этот образ воспроизводит статую Зевса Стратия из храма в Никомедии (Just., XXXIV, 4, 4~5), изваянную известным скульптором Дидалсом (Eustath. ad Dionys. 793, p. 355, 44 = Arr., Bithyn., F. 20 Roos). Впрочем, эпиклеза этого божества указывает на сохранение военного характера вифинской монархической власти, о чем будет сказано далее.
[53] Recueil. P. 218—219, № 1; 4; Попов Д. Тракийската богиня Бендида. София, 1981. С. 27, 74. Morkholm O. Early Hellenistic Coinage. P. 30. Эта богиня отождествлялась с Артемидой греческого пантеона. В Вифинии по ее имени назывался один из месяцев. О вифинском календаре См.: Rea J. R. A New Bithynian Month List // ZPE. 1992. Bd. 90. P. 289-291.
[54] 54 Recueil. P. 218-219, No. 3; Morkholm O. Early Hellenistic Coinage. P. 30. Арес, как мы помним, считался прародителем вифиев — европейской ветви вифинов (Steph. Byz., s. v. Βιθύαί). В Вифинии, помимо того, существовало предание, переданное Лукианом, согласно которому имелась связь между Аресом и вифинским божеством Приапом (De salt., 21); об Аресе и Приапе см. также: Гиндин Л. А. Древнейшая ономастика Восточных Балкан. С. 57. Один из месяцев вифинского календаря назывался Ἅρειος (Rea J. R. A New Bithynian Month List. P. 289-291).
[55] Meyer Ed. Bithynia. Sp. 522.
[56] См.: Габeлко О. Л. Этнический и социальный аспекты… С. 64.
[57] Златковская Т. Д. Возникновение государства… С. 200.
[58] Монеты Зиэла Т. Рейнак характеризует как «monnaie de combat» (Essai sur la numismatique… P. 223).
[59] Cp.: Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1106.
[60] Бикерман Э. Государство Селевкидов. C. 15; cp.: Свенцицкая И. C. Восприятие царя и царской власти в эллинистических полисах (По данным эпиграфики) // Государство, политика и идеология в античном мире. М., 1990. С. 107.
[61] См., например: Koenen L. The Ptolemaic King as a Religious Figure // Images and Ideologies: Self—Definition in the Hellenistic World. Berkeley; Los Angeles; London, 1993. P. 81-113.
[62] В трактовке сведений о вифинской царской эре сохраняет свою актуальность прекрасная работа: Перл Г. Эры…, особ. С. 36—39. Последнее наиболее обстоятельное исследование с полной библиографией: Lechhorn W. Antike Aren. S. 178—191. Теоретически нельзя исключать того, что эра была введена кем–то из преемников Зипойта «задним числом», но проведение этой акции им самим выглядит более вероятным.
[63] Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV¹. S. 234. Anm. 1.
[64] См. Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 11—12. Note 1.
[65] См., например, весьма вольное обращение Диодора с терминами, характеризующими власть первых Митридатидов: δυναστεία (XX, 111, 4) или даже βασιλεία (XV, 90, 3) (Bosivorth A. B., Wheatley P. The Origin… P. 155-156).
[66] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 21; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 455.
[67] Принятие царского титула Митридатом именно в этом году прямо не подтверждается данными источников, но выглядит наиболее вероятным именно исходя из соображений «династического престижа». Этой датировки придерживается целый ряд историков: Meyer Ed. Genehichte… S. 39; Ломоури Н. Ю. к истории… С. 31—33; Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 43; Kobes J. «Kleіne Konige». S. 119. Единственным фактическим подтверждением принятия Митридатом царского титула именно в этом году могут расцениваться некоторые драхмы и тетрадрахмы Ариарата IX Евсевия Филопатора — сына Митридата Евпатора, возведенного им на каппадокийский престол. Те из них, которые были выпущены в третий год его правления (97 г.), в отличие от всех остальных монет, датированных именно по годам правления, несут цифровое обозначение Σ (200), что, на мой взгляд, дает основания считать их своего рода «юбилейным» выпуском, посвященным 200-летию коронации Митридата Ктиста. (О монетах Ариарата IX в целом см.: Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 200—209; конкретно о названных типах: P. 202, 272). При этом я считаю, что Митридат I не одержал в этом году никакой победы над кем–либо из диадохов; столь же неоправданно связывать с этой датой начало собственно понтийской царской эры.
[68] См. о такой возможности: Габелко О. А., Завойкин А. А. Еще раз о вифинско–понтийско–боспорской эре.
[69] См. Габелко О. Л. Царская власть… С. 33—36, где предлагается использовать термин «анатолийское этнополитическое койне». Особенно значительное сходство между малоазийскими царствами обнаруживается именно в сфере организации государственной власти.
[70] Cary M. A History of the Greek World… P. 251; Бикерман Э. Государство Селевкидов. С. 20; Златковская Т. Д. Указ. соч. С. 219.
[71] Дройзен. И. Г. История эллинизма. Т. III. С. 99; Tarn W. W. The New Hellenistic Kingdoms // CAH¹. Vol. VII. 1928. P. 100; Дзагурова В. П. Гераклея Понтийская… С. 109; Она же. Мемнон. о Гераклее. С. 297. Прим. 1. Не столь категорично: Corradi G. Studi ellenistici. P. 114.
[72] См.: Дройзен И. Г. Указ. соч. Т. II. С. 373 (в отличие от приведенного выше мнения этого автора); Schneiderwirth H. Das Pontische Herakleia. S. 5; Habicht Ch. Zipoites (2). Sp. 456; Kobes J. «Kleine Konige». S. 117-118.
[73] Rostovtzeff M. I., Ormerod H. A. Pontus and it’s Neighbours. P. 215; SEHHW. Vol. II. P. 576; Ceyer F. Mithridates 11 RE. Bd. XV. Hbbd. 30. 1932. Sp. 2201-2202; Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1070-1072; cp.: Сапрыкин C. Ю. Понтийское царство. C. 22—224.
[74] Ο парадинастах См.: Златковская Т. Д. Указ. соч. С. 230—232.
[75] Там же на с. 217 эти события рассматриваются в связи с определением порядка наследования престола во Фракии.
[76] Правда, это сообщение может иметь и другой смысл: Прусий просто опасался за жизнь своих младших детей, которых Никомед мог рассматривать как потенциальных соперников. Все они, вероятно, действительно были убиты после прихода Никомеда к власти (почему несколько ранее этот династический кризис был причислен к «амфиметрическим» смутам, по терминологии Д. Огдена).
[77] Бикерман Э. Государство Селевкидов. С. 19.
[78] Там же. С. 20.
[79] Там же. С. 21.
[80] Dow S., Edson C. — F. Chryseis: A Study of the Evidence in Regard to the Mother of Philip V // HSCPh. Vol. XLVIII. 1937. P. 139. Исходя из итого тезиса, исследователи полагают, что в случае обращения кого–либо из македонских царей к гражданам независимых государств в документах мог употребляться титул βασιλεύς Μακεδόνων (Idem). По другой версии, изменение в титулатуре вифинских царей (и, в частности, исчезновение этникона в надписях последующих правителей) свидетельствует об усилении «абсолютизма» царской власти (Treves P. Les documentes apocryphes du «Pro Corona» // EC. T. IX. 1940. P. 151. Note 2). Критика этих точек зрения была дана А. Эймаром: Aymard A. Le protocole grec et son evolution // Aymard A. Etudes d’histoire ancienne. Paris, 1967. P. 80—81.
[81] Aymard A. Loc. cit.; Vitucci G. Op. cit. P. 125-126. Note 3; Walbank F. W. Monarchies and Monarchic Ideas // CAH². Vol. VII. Part. 2. 1984. P. 65. Note 10. He столь категорично: RC. P. 121-122; Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 391; Rigsby K. Asylia. P. 120.
[82] Интересным кажется еще один момент, несколько проясняющий довольно двусмысленную с правовой точки зрения ситуацию, в которой находился Зиэл: он не называет царем своего отца Никомеда I, отказавшего ему в праве на престол (сткк. 9, 20). См.: TAM IV 1. P. 6.
[83] Бикерман Э. Государство Селевкидов. С. 5 —7; Walbank F. W. The Hellenistic World. P. 74-75.
[84] Aymard A. Le protocole grec… P. 80.
[85] Иванов Т. Два надписа от античните град при Разград // ИБАИ. Т. XIX. Сборник. Гаврил Кацаров. Ч. 2. София, 1955. С. 169.
[86] См. о Реметалке II и его титулах: Caggero G. Nouvelles considerations sur les dynastes du I-er siecle de n. ere // Pulpudeva. Semaines philippopoli–tanes de l’histoire et de la cultura thrace. III. Sofia, 1980. P. 312—314.
[87] Reynolds J. Aphrodisius and Rome. P. 20—26.
[88] Так у Х. Хабихта: Habicht Ch. Zipoites (3). Sp. 459.
[89] Braund D. Rome and the Frienly King. P. 146. При этом, как было отмечено ранее, само возвращение Зипойта было организовано, скорее всего, Филиппом V.
[90] Интересно, что в ходе этих событий вновь возникла возможность разделения территории страны: Аттал II предложил Прусию II передать сыну часть своих владений (App., Mithr., 6). Трудно, однако, предположить, будто в случае удовлетворения этого требования произошла бы «легализация» царской власти Никомеда II (Ritter H. — W. Diadem und Konigsherrschaft. Munchen, 1965. S. 162): ведь речь шла только о предоставлении городов для жительства (ἐς ἐνοίκεσιν) и области для получения доходов (ἐς ἐφοδία). Юридическим основанием для такого решения могли бы служить не какие–то фракийские установления, а восходящее к Ахеменидам и унаследованное эллинистическими державами право царя дарить земли и города своим родственникам и приближенным (см.: Дандамаев М. А., Луконин В. Г. Культура и экономика… С. 149—150).
[91] Cp.: Errington R. M. A History of Macedonia. Berkeley; Los Angeles; London, 1993. P. 15—16, 266—267. Уместно вспомнить здесь и концепцию Р. Биллоуза о «династическом поведении», присущем представителям македонской политической элиты и сыгравшей, с его точки зрения, немалую роль в формировании новых эллинистических государств в Малой Азии (Billows R. A. Kings and Colonists. P. 84—87).
[92] См. подробно: Казаров С. С. Царь Пирр и Эпирское государство… 184—189, с обзором литературы по проблеме.
[93] Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 391.
[94] SEHHW. Vol. I. P. 568; cp.: Magie D. Op. cit. Vol. I. P. 312.
[95] ІvPrіene 55. Ср. с обращением к Никомеду III автора «Периэгесиса»: θειότατε βασιλεῦ Νικόμηδες (Ps. — Scymn., 2). Если культ Прусия I, о чем подробнее см. в следующем параграфе, существовал только лишь в основанных им городах (Вифинионе и Прусиаде–на–Гипии), то божественность его преемников получила уже общеэллинское признание.
[96] Прозвища Прусия I («Хромой» — Memn., F. 19, 2) и Прусия II («Охотник» — App., Mithr., 2), разумеется, носили «неофициальный» характер, что отличает их от тронных эпитетов. См. о различной природе таких имен: Бикерман Э. Государство Селевкидов. С. 221—226.
[97] Этот порядок был нарушен только узурпатором Сократом Хрестом.
[98] Recueil. P. 217.
[99] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 125.
[100] Robert L. Etudes anatoliennes. P. 238. Не исключено, что в число φίλοι входили приближенные Прусия II, перечисленные в надписи из Аптер (OGIS 341).
[101] Изменение вида царской диадемы на монетах Прусия II по образцу македонской отражает династические связи с Антигонидами. См.: Requeil. P. 216; Davis N., Kraay C. M. The Hellenistic Kingdoms. P. 194. C) знаках царского достоинства вифинской династии См.: Ritter H. — W. Diadem und Konigsherrschaft. S. 161—162.
[102] См. рельеф надгробной стелы Моказиса, на которой изображена сцена охоты на медведя (Rumscheid F., Held W. Erinnerungen an Mokazis).
[103] Цицерон с осуждением говорит об обыкновении вифинских царей пользоваться лектикой с восемью носильщиками, которому последовал и Веррес (In Verr., II, 5, 27).
[104] См. обзор точек зрения: Leschhorn W. «Grunder der Stadt». S. 280— 281. По мнению И. С. Свенцицкой, это событие свидетельствует о не слишком благоприятном отношении греческого общественного мнения к представителям местных династий (Свенцицкая И. С. к проблеме «греческого возрождения» в полисах II в. (Культурные рецепции в идеологии и повседневной жизни) // Быт и история в античности. М., 1988. С. 184).
[105] Kleiner G. Hellenistische Sarkophage in Kleinasien // IstMitt. Bd. 7. 1957. S. 1-10.
[106] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 121-122.
[107] См., например, о поселениях на царской земле в Понте (со ссылками на литературу общего характера): Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 228—247.
[108] Корстсн Т. Фракийские имена… С. 231. Вызывает возражение только один тезис, высказанный в этой работе «о статусе, которым обладали эти люди в вифинской государственной и военной системе»: по мнению автора, они могли быть фракийскими наемниками, поселенными здесь либо вифинскими царями, либо даже раньше — диадохами (Антигоном или Лисимахом) (С. 231—231). Против этого свидетельствует характер имен на стелах: это — не просто фракийские, а специфически вифинские ЛИ. Разумеется, даже a priori гораздо логичнее считать «довольно состоятельными людьми» и «профессиональными воинами–кавалеристами, что естественным образом указывает на их принадлежность к высшему социальному слою Вифинии» (Там же. С. 230) коренных вифинцев, а не пришлых фракийских наемников. Подробнее см. Приложение I.
[109] Свенцицкая И. С. Выступление в дискуссии по общим проблемам эллинизма // Причерноморье в эпоху эллинизма. Материалы III Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья. Тбилиси, 1985. С. 109.
[110] Подробнее см. также: Габелко О. Л. к династической истории… С. 217-219.
[111] Этот Пилемен спутан Фестом с его одноименным отцом (Fest., Brev, 11) (Strobel K. Mithridates VI Eupator. S. 175. Anm. 131).
[112] О нем См.: Ibid. S. 175—176; Anm. 132 (с литературой).
[113] См. на примере Боспора: Сапрыкин С. Ю. Женщины — правительницы Понтийского и Боспорского царств (Динамия, Пифодорида, Антония Трифена) // Женщина в античном мире. М., 1995. С. 181—203.
[114] 114 Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 369; Bouchi—Leclercq A. Histoire des Seleucides. T. II. P. 644.