§ 2. Προυσίας, δραστήριος... καὶ πολλὰ πράξας (Memn., FGrH, 434, F. 19, 1): государственная деятельность Прусия I

Период царствования сына Зиэла Прусия I и его наследника Прусия II охватывает около восьмидесяти лет. Он богат разнообразными событиями - войнами, участием в различных коалициях, дипломатическими акциями. В это время основные усилия вифинских царей концентрировались на ведении экспансионистской внешней политики и стремлении к территориальным захватам. Объектами ее стали как независимые греческие полисы северо-западной Малой Азии, так и соседние царства, прежде всего - государство Атталидов. Именно с ним Вифиния вела напряженную борьбу за спорные территории в Мизии и Малой Фригии. При всем различии средств и методов проведения внешней политики, применявшихся Прусием I и его сыном, их царствование составляет тот этап в истории Вифинии, когда это государство наиболее активно боролось за выход на ведущие позиции в Анатолии. Четвертый и пятый вифинские цари для достижения своих целей не боялись идти на конфронтацию с близлежащими греческими городами и эллинистическими монархиями, а иногда (с большими или меньшим успехом) даже противостояли дипломатическим путем Риму, все более и более активно вмешивающемуся в дела Восточного Средиземноморья. Именно на время царствования двух Прусиев приходятся события, сыгравшие поистине судьбоносную роль в истории эллинистического мира: конфликты римлян с Македонским и Сирийским царствами, победа в которых превратила Рим в самую сильную державу ойкумены, что в полной мере осознал уже Полибий. Все это позволяет, казалось бы, объединить правление Прусия I и Прусия II в отдельный период в истории Вифинского царства, когда это государство - быть может, в последний раз достаточно последовательно и целенаправленно - проводило активный и в целом самостоятельный курс на международной арене. Тем не менее царствование Прусия II все же должно рассматриваться как начало кризиса вифинской внешней политики, что заставляет отнести его рассмотрение в следующую главу.

* * *

Прусий I наследовал Зиэлу около 230/229 г. Следует отметить, что мнение, будто Прусий продолжил политику отца[1], кажется несколько упрощенным. Он внес в нее два существенных изменения: первоначально отказался от расширения экспансии в глубь полуострова на восток в пользу активных действий в стратегически более важном районе Проливов, а также решительнее, чем Зиэл, пошел на конфронтацию с близлежащими греческими полисами.
В первые годы правления Прусию, вероятно, пришлось отстаивать позиции Вифинии в каких-то военных конфликтах (возможно, с галатами), но о них ничего не известно. Так или иначе, к 227 г. Прусий, очевидно, ощущал себя уже достаточно уверенно в экономическом и политическом отношении: он упоминается Полибием в числе тех властителей эллинистического мира, которые оказали поддержку пострадавшему от землетрясения Родосу и направили ему богатые дары (Polyb., V, 90,1).
Эта мера вполне следует в русле филэллинской политики эллинистических монархов и свидетельствует в первую очередь об экономических контактах Вифинии и Родоса. Их существование выглядит вполне закономерным: ведь Вифиния уже поддерживала довольно тесные связи с Косом - одним из важнейших партнеров и союзников родосцев в Эгеиде[2]. Д. Маги видит здесь и политический подтекст: Прусий якобы оказывал помощь родосцам, имея в виду их поддержку в будущей войне против Византия[3]. Однако вряд ли это действительно так: ведь конфликт с Византием произошел только спустя шесть лет, и его инициаторами выступили сами родосцы.
Единственным источником, освещающим войну Родоса и Вифинии против Византия, является Полибий. Его рассказ, несмотря на детальное описание событий, содержит ряд неясностей, которые до сих пор не привлекали внимания исследователей, и поэтому данный эпизод политической истории эллинизма заслуживает тщательного рассмотрения[4].
События 220 г. дают наиболее яркий пример влияния экономических факторов на политическую жизнь эллинистических государств. Причину войны Полибий обоснованно видит в том, что византийцы, вынужденные платить галатам из Тилы тяжелую дань в 80 талантов, не получили достаточной помощи от греческих государств[5] и для получения требуемой суммы решились на крайнюю меру - обложение пошлиной идущих в Понт кораблей (Polyb., IV, 46, 4-6). Эти действия принесли большие убытки и самим родосцам, и другим крупным торговым центрам Эгеиды, обратившимся за помощью к ним как к сильнейшему морскому народу (IV, 47, 1). После неудачных попыток решить дело путем переговоров с византийцами родосцы решили объявить им войну и обратились за помощью к Прусию, который, как им стало известно, находился во враждебных отношениях с Византием (IV, 47, 6-7).
Детальное изложение причин этой вражды ярко характеризует весьма типичное для политики Прусия I балансирование между демонстративными проявлениями филэллинства и стремлением разрешать противоречия с независимыми греческими полисами силовым путем. Очевидно, в течение какого-то времени Прусий поддерживал с византийцами дружественные связи. Однако то, что они не выполнили обещания воздвигнуть у себя его изображения (в благодарность за какие-то услуги?) (IV, 49, 1) и отправили посольство на проводимые Атталом I празднества Афины, проигнорировав организованные вифинским царем Сотерии (IV, 49, 3), нанесло несомненный ущерб репутации Прусия как покровителя греческой культуры и его авторитету в эллинском мире[6]. Помимо того, византийцы намеревались примирить противников вифинского царя - Аттала I Пергамского и Ахея[7], узурпировавшего власть в малоазийских областях державы Селевкидов, тогда как ему было выгодно сохранение вражды между ними (IV, 49, 2).
Об экономических мотивах вступления Прусия в войну Полибий ничего не говорит, и Х. Хабихт на этом основании считает, что они не играли сколько-нибудь заметной роли[8]. Однако практически полное отсутствие данных о торговле Вифинского царства все же не препятствует предположению о том, что в рассматриваемый период вифинские торговцы могли быть заинтересованы в налаживании отношений с государствами Понтийского региона[9]. Так, первые вифинские монеты, обнаруженные в Северном Причерноморье, чеканены именно Прусием[10]. Косвенным указанием на внимание Прусия к развитию понтийской торговли (или, скорее, на его стремление контролировать торговую деятельность других государств) служит сообщение Полибия о захвате вифинским царем вскоре после начала войны святилища Зевса Урия (Гиерона), находящегося у самого входа в Понт (IV, 50, 2). Незадолго до того византийцы за большую цену выкупили Гиерон у селевкидского военачальника Каллимета (IV, 50, 3; Dion. Byz., 92), однако Дионисий Византийский добавляет, что на это святилище претендовали также калхедоняне и другие - скорее всего, именно вифинцы, в непосредственной близости от владений которых располагался Гиерон.
Война началась, и, согласно предварительно оговоренным условиям (Polyb., IV, 49, 4), Прусий вел боевые действия на суше (причем, как отмечает источник, с большой энергией - IV, 50, 2; 51, 8), а родосцы - на море, выделив для этого всего шесть своих кораблей и четыре союзных (IV, 50, 6). Столь различные подходы демонстрируют явное несовпадение целей союзников. Родосцы, имевшие до того дружественные отношения с Византием, не хотели его серьезного ослабления и добивались лишь восстановления права на свободный проход через проливы. Поэтому их флот действовал довольно вяло, ограничиваясь блокадой Геллеспонта (IV, 50, 5), а приоритет был отдан дипломатическим акциям - попыткам повторных переговоров с византийцами (IV, 50, 6), после неудачи которых флот вообще вернулся к Родосу (IV, 50, 7), а также нейтрализации усилий византийцев привлечь па свою сторону Ахея (IV, 50, 10 - 51, 6). Прусий же, несомненно, строил далеко идущие планы: он намеревался нанести Византию серьезный удар и тем самым усилить свои позиции на Боспоре Фракийском. Ему удалось захватить значительную часть византийских владений в Азии - уже упоминавшийся Гиерон (IV, 50, 2-3) и область в Мизии (IV, 50, 4), то есть земли на южном побережье Астакского залива[11]. Затем он открыл военные действия и в Европе, где сумел с помощью фракийских наемников блокировать византийцев в городе (IV, 50, 8).
Византийцы попытались дестабилизировать положение Прусия, вызвав из Македонии и представив в качестве претендента на престол Вифинии Зипойта, дядю Прусия по отцу, но этому замыслу не суждено было осуществиться, так как Зипойт умер в пути (IV, 49, 8-9). В этой связи должна быть отмечена антивифинская позиция Македонии, принявшей приблизительно 20- 30 лет назад изгнанных из Вифинии детей Никомеда I от второго брака (Memn., F. 14, 1-2) и теперь вновь выступившей в защиту их прав. Выдвижение Зипойта, помимо попытки инспирировать династический кризис, представляло собой довольно значительную военную экспедицию, снаряженную, вероятно, Филиппом V, а не терпевшими поражения византийцами: так, Прусий, опасаясь наступления своего соперника, срыл все укрепления, казавшиеся ему удобно расположенными (IV, 52, 8). He исключено, что именно Филипп в это же время организовал рейд Деметрия Фарского по Эгеиде (IV, 16, 8). Это предприятие, затронув Киклады, непосредственно угрожало морской мощи родосцев и было, таким образом, направлено против второго участника антивизантийской коалиции[12]. Царь Македонии, однако, не пошел на открытое вмешательство в ход конфликта, поскольку его отвлекали греческие дела и, в частности, назревающая Союзническая война.
Византийцы находились в критической ситуации, но ход войны вскоре принял неожиданный оборот. Под стены Византия прибыл царь галатов Кавар, решивший выступить в роли посредника для заключения мира. Полибий сообщает, что Прусий и византийцы приняли его предложение, а родосцы, узнав об этом, тоже отправили в Византий посольство для заключения мира (IV, 52, 1-2).
Данный эпизод, видимо, является ключевым для понимания последующих событий. Если условия мирного договора родосцев с византийцами (осень 220 г.) включали в себя лишь отмену пошлин с плывущих в Понт кораблей и восстановление при соблюдении этого условия прежних дружественных отношений (IV, 52, 5), то договор с Прусием был гораздо более пространным. Это соглашение предусматривало заключение "мира и дружбы на все времена" (εἰρήνην καὶ φιλίαν εἰς τόν ἅπαντα χρόνον) и возвращение Прусием без выкупа всех пленных, захваченных кораблей, отнятых у византийцев земель с сидящими на них лаой, всего имущества и вооружения (IV, 52, 6-9). Ввиду предшествующих успехов вифинского царя такое завершение войны кажется крайне невыгодным для него[13].
Исследователи по-разному пытались объяснить причины столь обескураживающего для Вифинии исхода событий, но ни одна версия не кажется вполне убедительной. В. П. Невская полагает, что у Прусия не было серьезных разногласий с Византием[14], но, как показал ход войны, это далеко не так: вифинский монарх вел ее, явно рассчитывая на значительные результаты. По мнению Х. Хабихта, Прусий мог чувствовать опасность, исходившую от галатов-эгосагов, Ахея или Кавара, который угрожал перейти со своим племенем в Малую Азию[15], а Р. Бертольд добавляет к ним еще и Аттала I или Митридата III Понтийского[16]. Тем не менее ни одна из этих политических сил не пришла в столкновение с Вифинией и, насколько позволяют судить источники, даже не собиралась (или не могла) сделать это. Что же касается Кавара, то он едва ли был в это время так силен, чтобы заставить Прусия отказаться от его планов. Вмешательство кельтского царя в ход конфликта было вызвано, скорее всего, опасением за судьбу собственных владений, а не желанием контролировать ход событий[17]. Царство Кавара уже клонилось к упадку[18], и вскоре оно было уничтожено фракийцами, истребившими все галатское племя (Polyb., IV, 46, 4).
Не находя в источниках определенной информации, некоторые авторы считают, что дать правдоподобное объяснение обстоятельств, вынудивших Прусия пойти на невыгодный мир, не представляется возможным[19]. Но существует еще один вариант трактовки рассматриваемых событий, иногда мелькающий среди прочих версий и до сих пор не подкреплявшийся никакими серьезными доказательствами[20]. Он основывается на предположении о том, что итоги войны каким-то образом были подведены в соответствии с желанием родосцев[21], а не Прусия.
Такое объяснение выглядит вполне рациональным. Преследуя исключительно свои экономические интересы, торговая республика должна была быть обеспокоена усилением Вифинского царства в районе Пропонтиды после вероятной победы над Византием. Переход ключевых позиций на Боспоре от лояльного греческого полиса к сильной и потенциально опасной, хотя пока и дружественной, "полуварварской" монархии представлял для родосцев серьезную угрозу. Они вполне могли воспользоваться представившейся им удобной возможностью и занять на начатых по инициативе Кавара переговорах неожиданно жесткую и даже, может быть, враждебную по отношению к Прусию позицию, заставив его принять невыгодные условия мира. В их распоряжении тогда имелись весомые средства силового давления: их флот курсировал в непосредственной близости от вифинских берегов, а дружба родосцев с могущественным Ахеем должна была насторожить Прусия ввиду возможных опасных и непредсказуемых последствий.
Данная реконструкция событий, однако, вступает в кажущееся противоречие с текстом источника: ведь, по словам Полибия, Прусий и византийцы приняли предложение Кавара, и только после этого родосцы, "видя внимание Прусия" к вопросу о переговорах (τὴν ἐντροπὴν τοῦ Προυσίου)[22] отправили к противнику свое посольство (IV, 52, 1-3). Никакое давление родосцев на Прусия не упоминается и даже не подразумевается. Но мне кажется, что в этом фрагменте мы имеем дело с искажением фактов, вызванным пристрастностью Полибиева источника, который был родосского происхождения.
Среди историков нет единого мнения о находившихся в распоряжении Полибия материалах. Большинство предполагает, что он пользовался каким-то сочинением византийского автора[23]. По моему мнению, более прав Эд. Вилль, предполагающий зависимость Полибия от родосской исторической традиции[24]. Выскаканный им тезис нуждается, однако, в более развернутой аргументации.
Повествование Полибия не оставляет сомнений в том, что он был лучше всего информирован именно о действиях родосцев в ходе конфликта. Он неоднократно упоминает их намерение добиться решения вопроса об отмене пошлин дипломатическими средствами (IV, 47, 4; 50, 6; 52, 3), в чем можно видеть скрытое одобрение такого миролюбивого подхода[25], и довольно подробно описывает действия родосских навархов Ксенофонта (IV, 50, 5-7), Полемокла и Аридика (IV, 52, 2-3)[26]. Повествование о военных и дипломатических акциях византийцев отличается большей сжатостью и схематизмом. Следует особо подчеркнуть, что по окончании описания войны с Византием Полибий в следующей главе продолжает рассказ о родосской внешней политике и упоминает об участии того же Полемокла в событиях на Крите, не имеющем к истории Византия никакого отношения (IV, 53, 1-2). Наконец, в последующих книгах своего труда Полибий говорит об использовании им документов из родосского Пританея и сочинений родосских историков Зенона и Антифонта, которых он в целом считает заслуживающими доверия историками, но одновременно указывает на их необъективность в некоторых вопросах, проистекающую "от любви к отечеству" (XVI, 14, 6; 15, 8) (sic! - О. Г.).
Все это заставляет склониться к мнению об ориентации Полибия на какую-то родосскую хронику. В этом случае становится вполне понятным умолчание историка о ходе мирных переговоров после предложения Кавара о посредничестве и, в частности, об истинной роли в них родосцев. Именно их вмешательство и поддержка выдвинутых византийцами условий в сочетании со скрытыми или явными угрозами, по моему мнению, и могли заставить вифинского царя отказаться от всех завоеваний. Но в источниках Полибия об этом ничего не было сказано из-за желания их авторов обелить действия Родоса, фактически предавшего интересы своего союзника.
Эта версия является, конечно, лишь одной из многочисленных гипотез и ввиду недостатка фактического материала не может быть признана стопроцентно надежной, однако попытка соединить конкретно-исторический анализ с источниковедческим предоставляет в наше распоряжение некоторые новые аргументы. Отметим, что дальнейшему ходу событий такое предположение не противоречит: Вифиния и Родос никогда больше не выступали в качестве союзников, и, более того, до начала II в. каждый из них вступил в дружественные отношения с государствами, враждебными другой стороне: Вифиния - с Македонией, а Родос - с Пергамом[27]. Одной из причин создания этих новых коалиций можно считать именно распад оказавшегося столь недолговечным родосско-вифинского альянса.
Другой, более узкий аспект родосско-вифинско-византийского конфликта заключается в его влиянии на последующее развитие отношений Вифинии с близлежащими греческими полисами. Гераклея, Калхедон, Киос и Кизик, несомненно, должны были внимательно следить за ходом войны[28]. Гераклеоты, не раз выручавшие Византий в критических обстоятельствах (Memn., F. 11,1; 15), в 220 г. могли оказывать ему, скорее всего, лишь моральную поддержку. Действиями против Византия Прусий недвусмысленно заявил о своих намерениях в отношении полисов, являвшихся прежде союзниками Вифинии, положение которых стало теперь чрезвычайно шатким.
После акции в районе Боспора, оказавшейся в целом неудачной, вифинский монарх не отказался от честолюбивых планов. Удобная возможность выступить в роли защитника эллинства представилась ему в 216 г., когда обстановка в западной Анатолии была дестабилизирована действиями галатов-эгосагов, состоявших ранее на службе у Аттала и уже в течение двух лет совершавших набеги на города Геллеспонтской Фригии и Троады (Polyb., V, 111, 2-5). Вифинский царь предпринял поход против варваров, разбил "в правильном сражении" их войска и истребил почти все племя эгосагов где-то возле Абидоса, избавив тем самым геллеспонтские города от сильного страха и опасности (V, 111, 6-7). Показательно, что греческий историк, вообще негативно относящийся к вифинской династии, все же определяет действия Прусия как "нечто заслуживающее упоминания" (μνήμης· ἄξιον - V, 111, 7). P. Макшэйн в этой связи не исключает вероятности того, что Полибий пользовался провифински настроенным источником, в невыгодном свете выставляющем Аттала. Он считает непонятным, зачем понадобился поход вифинского войска, если до того галаты уже были отогнаны четырьмя тысячами греков - граждан Александрии-Троады (Polyb., V, 111, 3-4), и объясняет это опять-таки необъективностью источника Полибия, по его мнению, родосского происхождения[29]. Но никаких свидетельств особой заинтересованности Родоса в уничтожении галатов, о чем говорит американский исследователь, не существует; не подлежит также сомнению и то, что экспедиция Прусия была вызвана не столько военно-стратегической, сколько политической необходимостью. Самой Вифинии эгосаги угрожать не могли[30], и никаких территориальных приобретений в результате своего похода Прусий, скорее всего, не добился[31]. Только стремление вифинского царя наладить дружественные отношения с геллеспонтскими греками и поднять свой престиж (в ущерб царю Пергама, чьи позиции в этом регионе были традиционно сильны) было главной причиной предпринятой им военной акции[32]. Время для кампании было выбрано исключительно удачно: галаты уже были ослаблены сопротивлением греков, а противники Вифинии по ряду причин не могли принять участия в событиях.
Аттал, являвшийся, в сущности, косвенным виновником всего понесенного греками ущерба, в это время был занят борьбой с Ахеем (Polyb., V, 77, 1) и ничего не сделал для облегчения положения полисов Геллеспонта, с которыми он имел официально оформленные дружеские отношения (V, 78, 6)[33]. Видимо, Прусию удалось добиться некоторого дипломатического успеха: авторитет его противника у полисов побережья Геллеспонта несколько пошатнулся[34], а Прусий сумел сохранить (по крайней мере, частично) свое политическое влияние в этой области даже спустя двадцать лет (о чем см. далее, с. 255), что весьма показательно при значительном расстоянии между нею и Вифинией.
Последующие известные нам действия Прусия стали наглядным проявлением его ориентации на Македонию, сыгравшей в дальнейшем существенную роль в вифинской внешней политике. Если первые военные и дипломатические предприятия царя носили локальный характер и не были напрямую связаны с наиболее важными проблемами межгосударственных отношений Восточного Средиземноморья, то союз с Македонией на определенное время прочно связал Вифинию с политикой великих держав и предопределил ее вовлечение в события, постепенно меняющие политическую карту эллинистического мира и в конечном итоге приведшие к подчинению его Римом. Это изменение роли Вифинии в системе международных отношений открыло Прусию дополнительные возможности для активизации агрессивных действий против соседних малоазийских государств - прежде всего, Пергама и независимых полисов северо-западной Анатолии[35].
Время и обстоятельства заключения союзного соглашения между Прусием и Филиппом V остаются неизвестными. Можно лишь констатировать, что в ходе Первой Македонской войны Вифиния (в первый и единственный раз за всю свою историю) оказалась открыто вовлеченной в антиримскую коалицию. Летом 209 г. Филипп, воевавший в Греции против римлян и их союзников, дожидался прибытия карфагенских и вифинских кораблей (Liv., XXVIII, 30, 16). о действиях флота Прусия в источниках больше ничего не говорится, и Х. Хабихт на этом основании отрицает достоверность сообщения Ливия[36], как кажется, без достаточных на то оснований[37].
Не приходится сомневаться в том, что инициатором нормализации в отношениях между Македонией и Вифинией, остававшихся напряженными на протяжении многих десятилетий, выступил Филипп V[38]. Македонский владыка в ходе войны против Рима столкнулся с эффективно действующим враждебным блоком, к которому в 210 г. присоединился и Аттал I, и ему были необходимы союзники. Прусий был в этом отношении весьма перспективной кандидатурой как по чисто военным возможностям, так и по своей политической ориентации, в которой задавало тон соперничество с Атталидами за влияние в западной Малой Азии.
Отплывая в Грецию для помощи своим союзникам, пергамский царь, несомненно, должен был учитывать возможность нападения Прусия[39]. To, что он решился на такой шаг, едва ли следует понимать как указание на незначительность этой опасности[40]. Напряженность в предшествующих отношениях с Вифинией должна была заставить его принять какие-то предупредительные меры, но они, очевидно, оказались недостаточными: вторжение Прусия на пергамскую территорию в 208 г. (Liv., XXVIII, 7, 10; Cass. Dio., fr. XVII) стало совершенно неожиданным и вынудило Аттала спешно возвратиться в Азию.
Дипломатическая причастность Филиппа к акции Прусия практически не вызывает сомнений у исследователей[41]. Отсюда, однако, рискованно делать вывод о заключении македонско-вифинского союза непосредственно перед этими событиями, как полагает Х. Хабихт[42]: едва ли Филипп, ведущий напряженные военные действия, мог быстро и беспрепятственно осуществить столь важную дипломатическую акцию. Вероятно, соглашение все же было заключено несколько раньше. Однако вифинский царь, заботясь не только об интересах своего македонского союзника, но и (вероятно, в первую очередь!) о расширении территории своего государства[43], проявил присущее ему умение выбирать для решительных действий наиболее удобный момент[44] и выступил против Пергама как раз тогда, когда Аттал отбыл в Европу.
Ход боевых действий и их результаты остаются для нас совершенно неизвестными[45]. Стефан Византийский, ссылаясь на Эратосфена[46], сообщает о какой-то битве между Прусием и Атталом у местечка Боскефалы (Steph. Byz., s. w. Βοὸς Κεφαλαί[47]), но невозможно определить, идет ли здесь речь о войне конца III в. или о конфликте Прусия II с Атталом II, случившемся примерно пятьюдесятью годами позднее. В некоторых исследованиях принимается первый из возможных вариантов[48], причем была предпринята попытка найти подтверждение этому свидетельству даже в данных эпиграфики: М. Френкель связал фрагмент посвящения кого-то из пергамских царей Зевсу и Афине Никефоре с возможной победой Аттала при Боскефалах[49]. Данную гипотезу все же следует признать недоказуемой ввиду недостатка информации[50].
Интересные соображения содержатся также в работе итальянского историка Б. Вирджилио. Он предположил, что известный эпиграфический памятник - письмо пергамского царя, которого обычно считают Эвменом II, к верховному жрецу Пессинунтского святилища (RC 55), в действительности должен быть приписан Атталу I и датирован именно 208 г. Это вполне согласуется с указанной в тексте документа датой его составления: 34-й год правления царя. Упоминаемые в тексте письма боевые действия могут быть связаны, таким образом, с вторжением вифинцев[51]. Эта остроумная догадка все же не подтвердилась в дальнейшем, и в последующей работе исследователь вернулся к традиционной трактовке документа, отнеся его появление к 163 г.[52]
Относительно исхода войны существуют прямо противоположные точки зрения: если И. Дройзен и Э. Хансен[53] считают его благоприятными для Аттала и даже говорят о вероятных территориальных приобретениях Пергама, то Д. Маги осторожно предполагает победу Прусия по крайней мере в одном сражении[54], а другие исследователи не исключают того, что в результате войны к Вифинии отошла часть Мизии, которую Прусию было предписано возвратить пергамцам по условиям Апамейского договора в 188 г.[55] Последнее предположение, как будет показано далее, выглядит несколько более обоснованным. Бесспорно одно - к 205 г. между Пергамом и Вифинией был заключен мир: цари обоих государств значились в качестве foederi adscripti при подписании договора в Фенике, положившего конец Первой Македонской войне (Liv., XXIX, 12, 14)[56]. Первое открытое столкновение Аттала и Прусия, видимо, не внесло серьезного изменения в соотношение сил между ними и лишь подготовило почву для последующих более крупных конфликтов.
Прошедшие проверку на прочность в ходе Первой Македонской войны македонско-вифинские связи были закреплены с помощью династического брака. Свидетельства о его заключении дает Полибий, называющий Прусия κηδεστής· Филиппа (XV, 22, 2) и Страбон, по сообщению которого жену Прусия звали Апамой (Strabo, XII, 4, 1; cp. Hermipp. FHG III, F. 72). Распространившееся первоначально мнение о том, что последняя приходилась сестрой Филиппу[57], было поколеблено находкой в Пирее надписи, из которой следовало, что Апамой звали жену Прусия II, сестру Персея[58], а это свидетельствует о возможной ошибке Страбона[59]. Тем не менее частая повторяемость одних и тех же имен в эллинистических царских династиях[60] делает наиболее обоснованным предположение, что вифинский царь был именно шурином Филиппа - мужем его сестры Апамы[61].
Наиболее значительные политические выгоды из союза со своим могущественным родственником Прусий сумел извлечь в ходе азиатской экспедиции Филиппа, предпринятой в 202- 200 гг. Ее результатом для вифинского царя стало расширение границ его государства в западном направлении и включение в состав царства греческих городов на побережье Пропонтиды - Киоса и Мирлеи.
Первый из этих полисов уже в течение нескольких десятилетий был перспективной целью агрессивной внешней политики вифинских царей. Конфликты между вифинцами и кианийцами, начавшиеся, вероятно, еще при Зиэле, продолжались и в правление Прусия. Указания на это содержатся у Полибия (XV, 22, 2; XVIII, 4, 7; cp. Liv., XXXII, 34, 6), а дополнительную информацию может предоставить изображение морской битвы на погребальной стеле кианийца Никасиона, датируемой примерно концом III в.[62] Союзные связи между Киосом и Этолийским союзом (Polyb., XV, 23, 8; XVIII, 3, 12)[63] и даже присутствие в городе этолийского военачальника в качестве προστάτης τῶν κοινῶν (XV, 23, 8) не оградили граждан полиса от нападения вифинцев и македонян (хотя Филипп заключил с этолийцами мирный договор) и, напротив, могли внести в их положение дополнительные трудности[64]. Ситуация усугублялась внутренними неурядицами в городе, в результате которых к власти пришел демагог Мольпагор (XV, 21, 1-3).
Вмешательство Филиппа в вифинско-киосский конфликт породило мнение, что эта война была спровоцирована македонским царем[65], хотя более вероятным кажется предположение, что Прусий сначала сам попытался воспользоваться обострением ситуации в городе, возможно, предварительно договорившись с Филиппом о совместных действиях[66]. Скорее всего, приход к власти Мольпагора был каким-то образом связан с трудностями, порожденными для граждан города предшествующим давлением вифинцев: так, одной из причин (хотя и не главной) постигших кианийцев несчастий Полибий считает именно τὴν τῶν· πέλας ἀδικίαν (XV, 21, З)[67].
Завоевание и разрушение Киоса и чрезвычайно жестокое обращение с его жителями, захваченными в плен, серьезно обострили отношения Филиппа (и, очевидно, Прусия) с рядом государств - прежде всего, с союзной Киосу Этолией (Polyb., XV, 22, 7-9), а также с Родосом и некоторыми другими полисами, чьи посольства безуспешно пытались осуществить посредническую миссию по примирению кианийцев с их противниками[68]. Судьба Киоса неоднократно становилась поводом для резких упреков Филиппу со стороны его противников - греков и римлян (Polyb., XVII, 3, 12; Liv., XXXI, 31, 14; XXXII, 22, 22; 33, 16; Auct. ad Herenn. IV, 54; 68). Однако в этом случае риторические упражнения антимакедонски настроенных политиков не нашли подкрепления в виде конкретных действий. Принятое в 196 г., после окончания Второй Македонской войны, решение сената о том, что Фламинин должен был написать Прусию относительно предоставления свободы кианийцам (Polyb., XVIII, 44, 5; Liv., XXXIII, 30, 4) оказалось невыполненным: Киос остался включенным в состав Вифинской монархии и был вновь основан Прусием под именем Прусиады-на-море (Strabo, XII, 4, 3; Steph. Byz., s. v. Προῦσα; Hermipp. FHG III, F. 72). Констатируя этот факт, никто из исгледователей практически не пытался объяснить, по каким причинам решение сената оказалось всего лишь "пустыми словами, приукрашенными видимостью свободы" (Liv., XXXIII, 31, 2) - эта фраза, приводимая Ливием по другому поводу, как нельзя лучше передает суть дела.
Состояние источников не позволяет высказаться по этому вопросу однозначно, однако некоторые предположения все же могут быть выдвинуты. Так, обращает на себя внимание та настойчивость, с которой Филипп во время первых переговоров с Фламинином подчеркивал, что он лично не ходил войной на Киос, а лишь помогал своему союзнику Прусию (Polyb., XVIII, 4, 7). Захват Киоса и другие территориальные приобретения вифинского царя, совершенные им при содействии Филиппа, могли быть поданы и расценены как предприятия самого Прусия, а он официально еще был связан с римлянами договором 205 г. Лояльная в отношении Рима позиция Прусия во Второй Македонской войне должна была, по мнению сенаторов, заслуживать поощрения[69], которое в данном случае могло означать лишь декларативное заявление о возвращении свободы кианийцам без применения более действенных мер[70]. Наконец, в такой ситуации могли сказаться и личные качества Прусия как государственного деятеля, позволившие ему противостоять нажиму сената - решительность, твердая воля[71] и дипломатическое мастерство. Можно также предположить, что в силу каких-то обстоятельств отношения вифинского царя с Фламинином в дальнейшем упрочились и стали для Прусия важной опорой при ориентировании в хитросплетениях римской политики (см. далее о событиях Первой Вифинской войны)[72].
Следующей целью Филиппа и Прусия стала располагающаяся к западу от Киоса Мирлея[73]. Обычно считают, что вся информация о ее захвате сводится к краткой фразе Страбона: "Он (Филипп. - О. Г.) отдал разрушенный город (Киос. - О. Г.) сыну Зелы Прусию, который вместе с ним разрушил этот город и соседнюю с ним Мирлею, находящуюся вблизи Прусы. Прусий восстановил оба города из развалин и назвал Киос от своего имени Прусиадой, а Мирлею по имени своей супруги - Апамеей"[74] (пер. Г. А. Стратановского) (XII, 4, 3). Хотя географ и не проводит никакого различия в судьбах двух городов, не исключено, что он упрощает картину. Основания для такого предположения дает прежде всего то, что захват Мирлеи (в противоположность Киосу) никогда не становился предметом дипломатических демаршей противников Филиппа и Прусия. Иными, судя по всему, были и стратегическая картина осады, и отчасти ее результат: в отличие от кианийцев, поголовно порабощенных Филиппом, часть жителей Мирлеи сумела избежать подчинения и основать поселение Мирлейон на европейском берегу Боспора Фракийского, у самого устья пролива (Dion. Byz., 82: ...Myrlaeum, domicilium corum, qui ob seditionem a Myrlaea in exilium proiecti hunc solum vcrterunt)[75]. Можно не сомневаться в том, что в данном предприятии им помогли византийцы, обеспокоенные ходом конфликта Прусия с Киосом и Мирлеей. Вероятно, действия македонского и вифинского царей против Мирлеи не сопровождались такими жестокостями, как в случае с Киосом (что вполне объяснимо, учитывая существенно меньший экономический и военно-политический потенциал Мирлеи[76] - ее завоевание должно было быть несравненно более легкой задачей).
Информация о завоевании Мирлеи, как кажется, может быть дополнена за счет анализа чрезвычайно интересного памятника, до сих пор не подвергавшегося специальному рассмотрению, - надгробной стелы Наны, дочери Филиска и жены Аристократа, сына Тимофея[77]. Это надгробие, представляющее собой пример весьма нетривиального художественного решения, должно стать предметом отдельного исследования, где оно будет рассматриваться в комплексе с памятником Никасиона. Здесь же достаточно отметить, что соотнесение его с конкретными историческими событиями стало возможным в результате появления данных о происхождении рельефа именно из окрестностей Мирлеи[78]. Противник греческого гоплита, исходя из особенностей его внешнего вида (отсутствие шлема, длинные волосы, галатский щит θυρεός) с большой степенью надежности может быть отождествлен с галатом (ср. со стелой Никасиона), а лежащая между сражающимися фигура, возможно, изображает саму Нану, убитую варваром. Если допустить, что памятник был воздвигнут мужем погибшей, Аристократом стремившимся подчеркнуть собственную доблесть в борьбе с варварами (именно он и представлен в образе противника галата), то снимается иначе необъяснимое противоречие между характером изображения (батальная сцена) и эпитафией, посвященной женщине[79]. Присутствие галатов в округе Мирлеи в III-II вв. в источниках не зафиксировано, и потому можно предположить, что стела Наны, подобно рельефу Никасиона, отражает какой-то нигде больше не упоминающийся эпизод борьбы греков южного побережья Пропонтиды с Вифинией (кон. III в.), на стороне которой выступали кельтские наемники. Не исключено, что здесь представлены события, связанные с акцией вифинцев против Киоса, о которой повествует стела Никасиона.
Завоевание Киоса и Мирлеи привело к значительному расширению территории Вифинии и приобретению ею важных опорных пунктов и торгово-экономических центров на Пропонтиде, в результате чего Прусий получил возможность поддерживать тесные связи с Македонией, также утвердившейся в районе Проливов[80]. Помимо того, насильственное включение в состав Вифинской монархии прежде самостоятельных полисов с давней историей и сложившимися традициями самоуправления требовало от Прусия поиска и выработки новых форм их внутриполитической организации, наиболее полно отвечавших потребностям царства. Пожалуй, именно в правление Прусия вопрос о взаимоотношении полиса и центральной власти приобретает для Вифинии особую актуальность и переходит в ранг коренных проблем политической и социальной жизни страны[81].
Ο дальнейших совместных действиях Прусия и Филиппа в Азии нет никаких свидетельств. - Плохая сохранность текста Полибия (и, в частности, XV и XVI книг, а также утеря XVII), которую не восполняют другие источники (App., Mac., IV; Diod., XXVIII, 1, 5), не позволяет восстановить детали столкновения Филиппа с Атталом I и тем самым выяснить, участвовал ли в действиях македонского царя против Пергама и Родоса Прусий. Исходя из общей логики развития событий, положительный ответ на этот вопрос выглядит вполне оправданным: македонская агрессия поставила Пергам перед серьезными проблемами, и вифинский монарх не должен был упускать шанс использовать их. Отсутствие упоминаний о поддержке Филиппа Прусием не является решающим аргументом против этого предположения ввиду, во-первых, упоминавшейся фрагментарности и нечеткости сообщений источников и, во-вторых, из-за локального масштаба предполагаемых операций Прусия. Объектом их вновь могли стать спорные территории в Мизии или Геллеспонтской Фригии, а на большее вифинский монарх едва ли мог претендовать из-за опасения быть втянутым в открытую конфронтацию со стоящим за Атталом Римом[82].
Последующее развитие событий показало, что Прусий за короткое время сумел верно оценить изменения в политической ситуации в Восточном Средиземноморье и занять наиболее выгодную и одновременно безопасную для себя позицию. Добившись больших военных успехов в ходе совместных с Филиппом кампаний, он проявил точный расчет и сумел вовремя отказаться от ставки на своего союзника. Уклоняясь от прямого или косвенного столкновения с римлянами во Второй Македонской войне, Прусий придерживался нейтралитета[83]. Некоторые факты показывают, что ему удавалось тонко вести свою дипломатическую линию.
В этом отношении особенно интересен эпизод из истории геллеспонтского города Лампсака. В декрете в честь гражданина этого полиса Гегесия, датируемом 196 г., сообщается о посольстве лампсакенцев к Титу Фламинину и десяти уполномоченным сената, занимающимся устройством политических дел в Греции после победы над Филиппом. Граждане города получили гарантии сохранения автономии и демократического управления, причем Фламинином были отправлены какие-то письма к царям (ἐπιστολὰς ηρὸς τοὺς βασιλεῖ[ς]), очевидно, с просьбой содействовать в обеспечении безопасности лампсакенцев (Syll.³ 591. сткк. 73-76). Исследователи единодушно считают, что здесь идет речь об Эвмене II Пергамском и Прусии I[84]. Сам факт обращения Фламимипа к вифинскому царю позволяет четче представить особенности внешнеполитического положения Вифинии после окончания Второй Македонской войны.
Прежде всего, одновременность дипломатических контактов Фламинина с Прусием по поводу предоставления свободы Киос у и обеспечения прав Лампсака, кажется, исключает возможность того, что первый из них представлял собой жесткое ультимативное требование (если это письмо вообще было отправлено - ведь Полибий говорит лишь о принятии senatus consultum, но не о его выполнении Фламинином). Трудно представить, что Фламинин (и, вероятно, часть сенаторов), рассматривая Прусия как монарха, на которого можно было возложить заботу о независимости греческого полиса, стал бы вести себя по отношению к нему так же, как римляне обошлись с Филиппом V, заставив его уйти из всех захваченных греческих городов. Таким образом, становится более понятным, как Прусию удалось сохранить за собой Киос и какую роль в этом играл Фламинин.
В свою очередь, для Фламинина и стоявших за ним сенатских кругов было выгодно заручиться поддержкой или хотя бы лояльностью вифинского царя, чтобы при случае воспользоваться ими для противопоставления Вифинии реально или потенциально опасным противникам - Македонии и Сирии - и тем самым успешнее проводить в жизнь принцип divide et impera.
Прусий, очевидно, обладал реальными возможностям для того, чтобы в какой-то мере контролировать ситуацию в районе Геллеспонта. Вопрос о том, кто именно угрожал безопасности Лампсака, не имеет пока ясного разрешения, но если в надписи в качестве недружественной силы, от которой нужно было оградить город, все же подразумеваются галаты[85], то обращение к Прусию выглядит вполне закономерно в свете тесных связей между Вифинией и азиатскими кельтами[86]. Помимо того, авторитет вифинского правителя со времени его экспедиции против эгосагов у геллеспонтских греков тоже был достаточно высоким.
Итоги Второй Македонской войны и, в частности, предъявленное сенатом Филиппу требование об освобождении захваченных им азиатских городов, показали, что Рим не собирался оставаться равнодушным к малоазийским делам. В этих условиях какие-либо агрессивные действия Прусия в районе Проливов, уже оказавшемся в сфере внимания сената, несли в себе опасность встретить противодействие со стороны римлян, что было чревато потерей всех совершенных Прусием приобретений. Обстоятельства предоставили ему возможность развить достигнутые успехи в другом географическом направлении - против Гераклеи Понтийской[87].
Единственным источником информации об этой войне служит Мемнон (Memn., F. 19,1-3), возможно, ориентировавшийся на сочинения Домиция Каллистрата[88]. Его рассказ достаточно подробен и обстоятелен, но контекст событий затруднителен для понимания вследствие нарушения порядка повествования и отсутствия четкой причинной связи и временной последовательности в главах 18-20[89].
Текст Мемнона дает яркое представление о стиле Прусия как политического и военного деятеля. о мотивах и предлогах нападения на город хронист не сообщает, но они вполне понятны: при том, что вифинско-гераклейские отношения ухудшились еще при Зиэле, Прусию было совсем несложно найти повод для нападения на полис, расположенный посреди его владений, - скорее всего, таковым послужили давние территориальные претензии. Поход против самой Гераклеи был тщательно подготовлен вифинским царем в стратегическом отношении: первоначально он отнял у гераклеотов Киер и Тиос, так что город оказался полностью окруженным (F. 19, 1)[90]. Приступив к штурму города, Прусий лично сражался в первых рядах своего войска - а ведь он был уже в весьма преклонном возрасте! Захвату Гераклеи, по словам Мемнона, воспрепятствовало только тяжелое ранение Прусия в ногу, которое вынудило его снять осаду (F. 19, 2).
Важное значение имеет вопрос о датировке рассматриваемых событий. Их хронологические рамки намечены Мемноном в указаниях на то, что после войны Прусий прожил ἔτη οὐ πολλά (F. 19, 3) и что последующее[91] нападение галатов на Гераклею произошло "еще до того, как римляне переправились в Азию" (οὔπω τῶν Ῥωμαίων εἰς τὴν Ἀσίαν διαβεβεκότων - Ibid.), то есть до 190 г. до н. э.[92] Имеющиеся в литературе попытки конкретной временной привязки - рубеж III и II вв.[93] или первое десятилетие II в.[94], кажется, должны быть скорректированы в пользу максимального приближения к 190 г. с учетом упоминания о довольно скорой смерти Прусия (ее обычно относят к 182 г.). к сожалению, указания Мемнона на продолжительность тех или иных отрезков недостаточно четки[95], но на их основе, вопреки мнению М. Янке, все же может быть построена определенная логическая конструкция[96].
Как показывают факты, накануне или во время Сирийской войны Гераклея оказалась практически лишенной чьей-либо союзной помощи, чем в полной мере сумел воспользоваться вифинский царь. Так, в ходе последующей войны против галатов гераклеоты были озабочены поиском союзников, но отражать нападение варваров им пришлось исключительно собственными силами: οὐδ᾿ αὐτῆς (Ἡρακλείας. - О. Г.) σύμμάχων ἀμελούσες, ἀλλ᾿ εἰς ὅσα παρεῖχεν ὁ καιρὸς παρασκευαζομένης (Memn., F. 20, 1). Это вполне объяснимо. Родос и Пергам, хотя их интересы объективно совпадали с внешнеполитическими устремлениями гераклеотов, не были заинтересованы в оказании им помощи, возможно, по соображениям торговой конкуренции[97]. Херсонес Таврический в тот период проводил независимую от своей метрополии политику и никакой поддержки Гераклее оказывать, видимо, не собирался[98]. Понтийское царство, прежде нередко рассматривавшееся гераклеотами как потенциальный или реальный партнер (F. 7, 2; 16, 1_2), в это время склонилось к союзу с Вифинией[99]. Прусий же, напротив, принял успешные дипломатические меры к дальнейшему ослаблению Гераклеи: случившееся вскоре нападение галатов на город явно было предпринято не без его содействия[100] (хотя бы потому, что кельтам пришлось бы для нападения на город пройти через вифинские территории).
Особого рассмотрения заслуживает вопрос о существовавших на тот момент взаимоотношениях гераклеотов с Римом. Очевидно, они не смогли гарантировать граждан Гераклеи от нападения вифинцев: их дипломатические миссии были направлены к римским полководцам после прибытия последних на азиатский театр войны с Антиохом (F. 18, 6) и соответственно уже по окончании мойны с Вифинией. Гераклеоты пытались посредничать в заключении мира между Римом и сирийским царем (F. 18, 8)[101], а затем ими был заключен союз с римлянами, "согласно которому они становились не только друзьями, но и союзниками - против кого и за кого обе стороны найдут нужным" (μὴ φίλους εἶναι μόνον ἀλλὰ καὶ συμμάχους ἀλλήλοις, καθ᾿ ὧν τε καὶ ἱπτὲρ ὧν δεηθεῖεν ἐκάτεροις - Ibid.). Видимо, граждане полиса лишь с опозданием, уже лишившись почти всей своей хоры[102], сумели путем заключения союза с Римом обезопасить себя от новых нападений вифинцев и галатов. Отношения Вифинии и Гераклеи отныне протекали в стадии едва тлеющей дипломатической конфронтации: греки, апеллируя к римлянам, пытались добиться возвращения утерянных земель и городов, но достичь этого им так и не удалось[103].
В непосредственной хронологической близости с агрессией против Гераклеи стоят переговоры Прусия с Антиохом III и римлянами относительно его участия в Сирийской войне. Характер вифинско-сирийских отношений начала II в. остается неясным - отчасти из-за недостатка информации, отчасти из-за того, что в усложнившейся международной обстановке связи Вифинии с великим державами (исключая Македонию) стали менее однозначными и едва ли поддаются жесткой дефиниции в терминах "враждебность" или "союз"[104].
Источники содержат упоминания о попытках Антиоха III, терпящего неудачи в борьбе с римлянами, склонить Прусия к заключению союза (190 г.) (Polyb., XXI, 11, 1-2; Liv., XXXVII, 25, 4^7; App., Syr., 23). Их сообщения различаются в деталях. Наименее ценной должна быть признана информация Аппиана: ничего не говоря о дипломатической инициативе самого сирийского царя, on рассказывает лишь о предпринятых Публием и Луцием Сцииионами контрмерах, датируя их к тому же непомерно ранним временем - еще до морского сражения, в котором погиб родосский наварх Павсистрат (App., Syr., 24; cp. Liv., XXXVII, 11, 1-15). Утверждение Аппиана о том, что Прусий "согласился быть их (римлян. - О. Г.) союзником в войне с Антиохом" также не соответствует действительности и не может быть подкреплено употреблением слова amicitia у Ливия[105]. Все это заставляет перенести общую невысокую оценку достоверности произведения Аппиана как источника по истории Сирийской войны[106] и на рассмотрение греческим историком данного частного эпизода и отдать приоритет анализу сведений Полибия и Ливия.
Их сообщения восходят к надежному источнику[107] и взаимно дополняют друг друга. Ливий подробно останавливается на антиримских пропагандистских уловках Антиоха, сообщавшего Прусию, что римляне идут в Азию, "чтобы уничтожить все царства" (XXXVII, 25, 5-7). Полибий передает содержание письма Сципионов, убеждавших Прусия на основании многочисленных примеров "не бояться за целостность державы" (XXI, 11, 4-11), и римский историк близко следует ему (Liv., XXXVII, 25, 8-12). Оба источника подчеркивают, что надежды Антиоха на союз с Прусием не оправдались (Polyb., XXI, 11, 13; Liv., XXXVII, 26,1), но ничего не сообщают о присоединении вифинского царя к римлянам в ходе приема им посольства с Гаем Ливием во главе (Polyb., XXI, 11, 12; Liv., XXXVII, 25,13-14), и пожалуй, свидетельствует о сохранении Вифинией нейтралитета[108].
Данная информация, к сожалению, мало что дает для выяснения характера вифинско-селевкидских взаимоотношений накануне этих событий. Можно сказать лишь о том, что между Вифинией и Сирией не существовало официально оформленных дружественных связей. Хотя некоторые исследователи находят возможным говорить о том, что таковые имели место[109], упоминание о желании Антиоха установить союз с Прусием показывает, что ранее такое соглашение отсутствовало. Борьба против общих соперников, Ахея и особенно Атталидов, даже не совместная, должна была способствовать некоторому сближению интересов вифинского и сирийского монархов[110], но едва ли оно стало существенным моментом политической жизни Малой Азии на рубеже III и II вв.
После нанесенного Антиоху римлянами решающего поражения при Магнесии-у-Сипила стало очевидным, что развязка римско-сирийского конфликта уже близка. Его исход предопределил активнейшее воздействие политики Рима на политические дела в Малой Азии, на создание в регионе нового международно-правового порядка. Эти перемены, казалось бы, не несли прямой опасности для Прусия: вифинский царь воздержался от вмешательства в войну на чьей-либо стороне, заключил с римлянами соглашение о дружбе и не без оснований мог полагать, что его владения останутся неприкосновенными.
Апамейский договор (188 г.) зафиксировал новое политическое устройство Малой Азии - прежде всего, окончательное устранение всякого военного и политического присутствия Селевкидов "по эту сторону Тавра", а также резкое возрастание могущества римских союзников - Родоса и, особенно, Пергама, получивших значительные территориальные приобретения[111]. В тексте договора содержался пункт, непосредственно касавшийся и Прусия: вифинскому царю было предписано возвратить Эвмену II область Мизии, над которой он в какой-то момент установил свой контроль[112].
Это решение выглядит малопонятным и непоследовательным. Х. Хабихт отмечает, что обстоятельства, по которым сенат включил в договор с Антиохом пункт о возвращении Мизии Эвмену, остаются неясными[113], и считает эти действия ярким примером его предательской политики по отношению к друзьям и союзникам Рима[114]. Вполне естественно, что вифинский царь отказался выполнить это требование римлян, и это привело к войне между ним и Эвменом[115].
Вифинско-пергамский конфликт 180-х гг., получивший в историографии название "Первая Вифинская война"[116], очень бедно освещен источниками. Утерю посвященных ему мест из "Всеобщей истории" Полибия другие свидетельства - как нарративные, так и эпиграфические - способны восполнить лишь частично. Несмотря на это обстоятельство, данному конфликту посвящено немало страниц в многочисленных исследованиях, многие из которых до сих пор остаются непревзойденными образцами скрупулезного научного анализа. Не отрицая значения результатов, полученных историками на сегодняшний день, считаю тем не менее возможным высказать свое мнение относительно ряда кардинальных проблем, связанных с причинами, ходом и результатами Первой Вифинской войны[117].
Прежде всего, остается дискуссионным вопрос о том, какие именно территории подразумевались в тексте Апамейского договора и соответственно являлись предметом вооруженного спора между Прусием и Эвменом. Эта проблема имеет давнюю историю и особенно интенсивно разрабатывалась в последние годы, но до сих пор не получила окончательного разрешения. Большая часть исследователей считает, что упомянутую в договоре область следует отождествить с Фригией Эпиктет (Геллеспонтской)[118]; наиболее развернуто эту точку зрения изложил Х. Хабихт[119]. Недавно, однако, это мнение было отвергнуто в пользу предположения, сделанного еще Дж. Кардинали[120]: под "Мизией" из текста договора следует понимать Олимпийскую Мизию[121].
Э. Швертхайм принимает приводимую в некоторых рукописях версию текста Ливия (XXXVII, 56, 2): "...Misias regias silvas..." вместо "...Mysiam, quam ademerat Prusias regi" и приводит примеры, позволяющие приложить характеристику "лесная" именно к Мизии Олимпийской, где на протяжении персидской, эллинистической и римской эпох находились охотничьи угодья царей, императоров, сатрапов и высшей знати[122]. Эта область, однако, вовсе не принадлежала Прусию накануне 188 г.: по мнению исследователя, в другой пассаж Ливия (...Mysiam, quam Prusia rex ademerat - Liv., XXXVIII, 39, 15) следует внести эмендацию Prusias, в результате чего отрывок приобретает следующий смысл: Эвмен вернул себе Мизию, отнятую царем (т. е. Антиохом III. - О. Г.) у Прусия[123]. Более того, немецкий историк считает, что никакого контроля вифинцев, вопреки распространенным взглядам, не существовало до времени заключения Апамейского договора и над Геллеспонтской Фригией; на это будто бы указывает упоминание данной области в числе прочих владений Селевкида, на которые после понесенного им поражения фактически распространилась власть римлян, во время выступления родосских послов в сенате в 189 г. (Polyb., XXI, 22,14; Liv., XXXVII, 54, ll)[124].
Приводимые Э. Швертхаймом доказательства требуют обстоятельного разбора. Пожалуй, они не вызывают особых возражений относительно идентификации спорной области как Мизии Олимпийской, однако в остальном кажутся весьма уязвимыми для критики.
Начнем с предлагаемых немецким исследователем изменений текста Ливия. Еще в позапрошлом веке было доказано, что упомянутый пассаж римского историка представляет собой дословный перевод соответствующего места из труда Полибия[125]. Этот тезис получил подтверждение у современных ученых[126]; не отрицает его и сам Э. Швертхайм[127]. Между тем предлагаемая им конъектура придает повествованию Ливия иной смысл, чем у первоисточника: Полибий говорит о предшествующей потере Мизии Эвменом, а Ливий (в интерпретации Э. Швертхайма) - о ее отторжении у Прусия. Слово rex без указания имени (если не связывать его с предшествующим Prusia) едва ли оправданно, вопреки мнению К. Штробеля[128], "по контексту" связывать с Антиохом III из-за возникающей некоторой смысловой неясности.
Э. Швертхайм не объясняет, когда и при каких обстоятельствах Антиох мог отнять у Прусия эту область: согласно его выкладкам, Аттал I установил контроль над ней в 218 г., Прусий владел ею около 218-216 гг. (что, как было отмечено в прим. 224 данной главы, далеко не бесспорно), затем ее вернул себе отложившийся от Антиоха Ахей, а после его гибели данная часть Мизии вновь отошла к Антиоху, и ею управлял его наместник Зевксид[129]. Непонятным остается и то обстоятельство, почему Полибий говорит, что Мизия была потеряна Эвменом (XXI, 48, 10), если, согласно Э. Швертхайму, Пергам лишился ее еще при Аттале I[130].
Некоторые натяжки в аргументации немецкого исследователя вызвали критику со стороны Д. Бароновского и Дж. Ма, настаивающих на традиционном понимании текста источников[131]. Несмотря на неясности, остающиеся и в их трактовке, которые, видимо, пока что невозможно целиком устранить ввиду крайне противоречивой информации источников, необходимо согласиться с мнением, что Полибий и вслед за ним Ливий желали обосновать законность прав Пергама на спорные территории[132], и это могло сказаться при передаче ими деталей договора.
Все это заставляет склониться к мнению, что в договоре между римлянами и Антиохом упоминается именно Мизия Олимпийская, но вернуть ее пергамскому царю должен был отнюдь не Антиох, а Прусий, во владении которого эта область пребывала. Terminus ante quern селевкидского господства над Мизией - 209 г.[133], и последующие бурные события могли привести к неоднократному переходу ее из рук в руки. В определенный момент ее закрепил за собой Эвмен, но в дальнейшем вифинский царь, воспользовавшись какими-то трудностями своего соперника, перехватил у него контроль над спорными землями[134].
Однако потери Прусия, определенные решениями римлян, кажется, не исчерпывались только Мизией Олимпийской. Можно предположить, что и Малая Фригия тоже входила в его владения накануне Апамейского договора. Перечисление этой области в ряду других владений сирийского царя, о чем говорилось выше, не исключает такой возможности. Малая Фригия могла быть либо передана Антиохом Прусию в качестве стимула для заключения сголь нужного ему союзного договора с Вифинией[135] (например, перед началом переговоров), либо захвачена Прусием силой после окончательного перелома в ходе Сирийской войны[136] - в любом случае его претензии на данные земли не могли быть приняты как законные ни римлянами, ни тем более заинтересованным в их приобретении Эвменом. Потому-то Малая Фригия и продолжала считаться владением Антиоха[137], перешедшим по праву завоевания в полное распоряжение римлян.
Наконец, предложенная Э. Швертхаймом трактовка географической и правовой сторон "мизийско-фригийской проблемы" не учитывает ее военно-политического аспекта. Если Прусий в результате перекройки карты Малой Азии по решениям римских легатов фактически не понес никакого ущерба, то невозможно объяснить, как он решился начать агрессию против римского протеже Эвмена, не имея никаких серьезных оснований претендовать на Малую Фригию[138] и не встретив сразу же решительного дипломатического противодействия Рима.
Переходя к анализу самого хода войны, необходимо, прежде всего, уточнить составы враждующих коалиций. о союзниках Прусия говорится в различных источниках. Помпей Трог причисляет к ним галатов и царя Понта Фарнака I (Trog., Proleg., 32), Полибий - одних галатов (III, 3, 6), а Непот говорит о союзе Прусия "с другими царями и воинственными племенами" (Corn. Nep., Hannib., Χ, 1), в чем следует видеть указание на участие в войне Фарнака, Филиппа V и, конечно, все тех же азиатских кельтов[139]. о помощи, оказанной Прусию Филиппом, свидетельствуют также Полибий и Ливий (Polyb., XXIII, 1, 4; 3,1; Liv., XXXIX, 46, 9), а галаты во главе с Ортиагонтом (наряду с еще какими-то союзниками) упоминаются в декрете из Тельмесса в честь Эвмена II[140]. Выступление галатов на стороне Вифинии против Пергама вполне закономерно: тяжело пострадав в ходе экспедиции Гн. Манлия Вульсона (189 г.), в которой принял самое активное участие и Эвмен, они стремились взять реванш у Атталидов[141]. Определенные сомнения вызывает у некоторых историков упоминание Фарнака. Так, Х. Хабихт предполагал, что Трог мог перепутать Первую Вифинскую войну с разгоревшимся вскоре после ее окончания конфликтом Понтийского царства и пергамской коалицией[142]; хотя в дальнейшем он критически подошел к такой возможности[143], в ряде исследований участие Фарнака в войне либо оспаривается[144], либо вовсе не упоминается[145].
Безусловно, наиболее активным сторонником Прусия был Ортиагонт - способный и деятельный политик, сумевший объединить под своей властью все три галатских племени (Polyb., XXII, 21). Еще одно проявление традиционного противостояния Атталидов варварам акцентировано во всех источниках и совершенно заслоняет какие бы то ни было действия других союзников Прусия, в том числе и Фарнака. Этот царь между тем с самого начала своего правления пытался играть самую активную роль во внутрианатолийских делах[146], и потому его участие в Первой Вифинской войне выглядит вполне вероятным - особенно с учетом его дальнейшей враждебности к Пергаму. Необходимо согласиться с И. Хоппом, считающим сообщение Трога вполне аутентичным[147] и, следовательно, признающим достоверным вмешательство Фарнака в войну на стороне Вифинии.
Недавно испанский антиковед Л. Баллестерос Пастор на основании упоминания Юстином понтийцев в описании морского сражения, в котором Ганнибалом была применена военная хитрость (id primum Ponticis ridiculum visum, fictilibus dimicare, qui ferro nequeant - XXXII, 4, 7) (об этой битве См. далее, c. 280), высказал довольно парадоксальное мнение о союзе между Фарнаком и Эвменом[148]. Данная гипотеза все же выглядит сомнительной по ряду причин. Во-первых, ценность сообщаемой Юстином в данном случае информации невелика ввиду его многочисленных ошибок и неточностей (см. предыдущ. прим.). Во-вторых, если следовать Л. Баллестерос Пастору, кажутся странными и труднообъяснимыми "зигзаги" политики Фарнака на протяжении всего лишь нескольких лет: союз с Пергамом в 186-183 гг., вражда в ходе Понтийской войны 183-179 гг. и вновь тесные дружественные отношения с Эвменом после ее окончания[149]. Наконец, участие понтийского флота в совместном с пергамскими морскими силами сражении против вифинцев в Эгейском либо Мраморном море выглядит маловероятным, так как Прусий, даже располагая меньшим, чем его противники, количеством кораблей, мог бы блокировать вход в Боспор Фракийский. Все это заставляет вернуться в прежней трактовке роли Фарнака в событиях 186-183 гг.[150]
Если Прусий в ходе конфликта делал ставку на наиболее агрессивные силы, способные серьезно нарушить баланс сил в Малой Азии, то Эвмен, верный династическим принципам филэллинизма, обратился за военной помощью в первую очередь к независимым греческим полисам, - в особенности к тем из них, которые рисковали стать жертвой Вифинии и ее союзников. С полной уверенностью можно говорить о присоединении к антивифинской коалиции Кизика - наиболее надежного и последовательного союзника Атталидов. Фрагмент, повествующий о визите в Кизик его уроженки Аполлониды - матери Эвмена и его трех братьев, очевидно, поставлен Полибием в прямую связь с Первой Вифинской войной, хотя и неверно расположен в тексте[151]. Во многих исследованиях содержится утверждение о том, что на сторону Пергама вместе с кизикенцами стали граждане Гераклеи Понтийской[152], однако оно выглядит малообоснованным, поскольку строится на неправильной датировке вифинско-гераклейского конфликта. Как сообщает Мемнон, Гераклея после агрессии вифинцев "многое утеряла из своей прежней мощи" (Memn., F. 19, 1-3); последующее нашествие галатов тоже принесло гражданам тяжелые бедствия[153]. Крайне сомнительно, чтобы ослабленные многочисленными потерями гераклеоты могли оказать поддержку Пергаму, с которым у них к тому же не было прочных отношений - во всяком случае, источники о таковых умалчивают[154].
Эвмен искал союзников не только в Малой Азии. В 185 г. его посольство добивалось возобновления связей с Ахейским союзом и предлагало ахейцам принять в дар 120 талантов (Polyb., XXII, 7, 3 - 8, 3; Diod., XXIX, 170)[155]. Данное событие должно быть связано с войной против вифинской коалиции, на что указывает упоминание Прусия в ходе дебатов в ахейском синедрионе[156]. Ахейцы не приняли финансовой помощи Пергама и, очевидно, не оказали Эвмену вооруженной помощи; по-этому пергамская дипломатия продолжила поиск новых союзников. Заключенный двумя годами позже договор между Эвменом и тридцатью критскими городами (Syll.³ 627) явно имел целью вербовку наемников[157].
Точное время начала войны нам неизвестно; все имеющиеся в историографии датировки приблизительны, но обычно в качестве начальной даты называют 186 г. Военные действия первым начал Прусий (Liv., XXXIX, 51, 1; Just., XXXII, 4, 2), очевидно, дождавшись окончания похода Гн. Манлия Вульсона против галатов, существенно изменившего расстановку сил в Малой Азии. Все дошедшие до нас свидетельства о ходе боевых действий на суше говорят о каких-то неудачах вифинцев, хотя войсками Прусия руководил знаменитый пуниец Ганнибал, нашедший прибежище в Вифинии (Corn. Nep., Hannib., Χ, 1; Liv., XXXIX, 51, 1; Just., XXXII, 4, 2-5; Plut., Tit., 20; Paus., VIII, 11, 11; Zon., IX, 20; App., Syr., II)[158]. Непот (Hannib., X, 3) и Юстин (Just., XXXII, 4, 6) прямо указывают, что боевые действия на суше складывались к явной выгоде пергамцев[159]. Эпиграфические материалы[160] подтверждают и конкретизируют эти сведения.
Победа пергамцев над вифинцами и галатами зафиксирована в посвящении брата Эвмена II Аттала Зевсу и Афине Никефоре (IvPergamon 65 = OGIS 298). Особую ценность имеет указание на то, что это сражение состоялось π]ερὶ τὸν Λυ[π]έδρον (стк. 4), то есть вблизи горы Липера, где находился основанный Зипойтом I город Зипойтион. Локализация битвы в глубине вифинской территории (ведь во времена Зипойта город едва ли мог быть заложен вне пределов коренных вифинских земель) однозначно свидетельствует об активных наступательных действиях пергамской армии[161]. Другая победа пергамского оружия упоминается в декрете из Тельмесса, где чествуется Эвмен II, взявший верх над Прусием, Ортиагонтом и галатами и их союзниками. Документ датируется концом осени - началом зимы 184 г.[162], то есть он близок по времени к завершающему периоду войны. Именно за эту победу Эвмен был назван Сотером. Наконец, воздвигнутая на Делосе статуя в честь Филетера, одного из братьев Эвмена, сопровождена надписью, в которой воспевается его доблесть в борьбе против галатов[163]. о каких-либо конкретных событиях здесь ничего не сказано, но все эти свидетельства вместе взятые создают впечатление, что сухопутная кампания шла крайне неудачно для Вифинии и ее союзников. Приняв во внимание данные факты, трудно согласиться с Э. Швертхаймом, полагающим, будто Прусию удалось подчинить Фригию Эпиктет именно после начала войны, что будто бы отражено как Страбоном (XII, 3, 7; 4, 3), так и в надписи из Эзан[164].
Единственное упоминание об удачных действиях вифинцев связано с морской битвой, в которой им принесла победу над превосходящими силами противника военная хитрость Ганнибала. По его приказу пергамские военные корабли были забросаны глиняными горшками со змеями, причем серьезной опасности подвергся и сам Эвмен (Com. Nep., Χ, 4 - XI, 7; Just., XXXII, 4, 6; Front. Strat., IV, 7,10)[165]. Фраза Непота: "...во многих других уже сухопутных сражениях побеждал он (Ганнибал. - О. Г.) неприятеля с помощью таких же уловок" (neque turn solum sed saepe alias pedestribus copiis pari prudentia pepulit adversarios - Corn. Nep., Hannib., XI, 7) едва ли соответствует действительности[166]: ход войны, насколько он нам известен, не оставляет времени для каких-то наступательных действий Прусия и его партнеров по коалиции, развивающих успех Ганнибала в морской битве. Можно предположить, что эта победа вифинского флота была одержана после неудач вифинцев на суше, но вряд ли ей предшествовало сражение, упомянутое в тельмесском декрете: боевые действия на море обычно не велись зимой, а хронологический промежуток между успешным для Эвмена сражением и заключением мира слишком невелик. Помимо того, значение последней в выдающейся карьере Ганнибала победы могло быть преувеличено в традиции в первую очередь из-за "экзотичности" средства, которым она была достигнута[167].
Развитие событий, таким образом, делало весьма вероятным тяжелое поражение Вифинии, однако конец конфликта был положен в результате применения не военных, а дипломатических мер. Важную, если не решающую роль в заключении мирного договора сыграло вмешательство римлян, и его необходимо внимательно рассмотреть.
Пассивность сената по отношению к пергамско-вифинской войне выглядит труднообъяснимой. В течение нескольких лет римляне не принимали ровным счетом никаких шагов для того, чтобы хоть как-то попытаться урегулировать конфликт, хотя информация о нем не могла оставаться для них недоступной.
Пергамские посольства во время войны неоднократно посещали Рим[168]. В 186 и 183 гг. послы Эвмена обращались в сенат с жалобами на Филиппа V, не выполняющего римского решения относительно освобождения городов Фракийского побережья (Polyb., XXII, 9,1-2; Liv., XXXIX, 24, 5-9; cp. 27,1 - 29, 3; Polyb., XXII, 15, 1-5; Liv., XXXIX, 33, 1-4), но во время осуществления этих миссий вопрос о войне против Вифинии и о нарушении Прусием римских предписаний, как это ни странно, вообще не затрагивался. Весной 183 г. пергамскую делегацию возглавил брат царя Афиней, причем к прежним обвинениям в адрес Филиппа было прибавлено еще одно: македонский царь отправил Прусию вспомогательное войско (Polyb., XXIII, 1, 4; 3, 1; Liv., XXIX, 46, 9)[169]. Это упоминание о войне с вифинцами было единственным, сделанным пергамскими послами[170], и решение сената по данному вопросу опять-таки касалось только Филиппа, а не Прусия, причем упор вновь был сделан на безотлагательном выполнении прежних решений сената касательно городов фракийского побережья (Polyb., XXIII, 3, 1-3)[171].
Создается впечатление, что Эвмен нисколько не был заинтересован в привлечении внимания римлян к войне с Прусием: очевидно, он надеялся (и, надо полагать, не без оснований!) разбить противника собственными силами и в полной мере воспользоваться плодами победы[172]. Сенат же, в свою очередь, воздерживался от вмешательства в довольно щекотливую ситуацию - конфликт двух дружественных ему царей, порожденный в значительной мере его прежними двусмысленными и не вполне удовлетворительными с международно-правовой точки зрения решениями. Симпатии большей части римских политиков, без сомнения, были на стороне Эвмена как наиболее верного союзника римлян в Азии, однако принять конкретные шаги по прекращению войны римлян мог заставить только какой-то новый поворот событий. Что же именно вывело сенат из пассивности?
В качестве такого критического пункта Х. Хабихт предлагает рассматривать изменение хода военных действий, которое могло якобы принять угрожающий для стабильности в Малой Азии характер. Его мнение следует привести полностью, поскольку оно представляет самую развернутую аргументацию из имеющихся на сегодняшний день в историографии: "Решающим должно было быть уже само поведение вифинского царя, который после 188 г. до н. э. решительно злоупотребил доверием римлян. То, что он принял у себя Ганнибала, было недружественным актом по отношению к Риму, и то, что он использовал его в войне против Эвмена, должно было встревожить сенат еще сильнее, чем то обстоятельство, что он вообще развязал войну. Он создал против Эвмена коалицию держав, которые были врагами Рима, как галаты под руководством Ортиагонта, или находились с Римом в чрезвычайно напряженных отношениях, как Филипп V. В этом содержался угрожающий политический подтекст, подразумевавший, что объединенные силы этих партнеров по коалиции могли серьезно расшатать порядок, установленный Римом в Малой Азии несколькими годами ранее; в ходе многолетней борьбы выяснилось, что Прусию и его союзникам, пожалуй, стало по плечу одолеть государство Атгалидов, назначенное Римом для поддержания нового порядка, однако не до такой степени, чтобы они затем могли этот порядок самостоятельно гарантировать"[173]. Как было показано выше, факты абсолютно не убеждают в правдоподобии этой версии. Никаких кардинальных перемен в пергамско-вифинском военном противостоянии к весне 183 г. не произошло; пергамские войска только что одержали важную (хотя, наверное, и не решающую[174]) победу, и поражение Прусия, судя по всему, продолжало оставаться наиболее вероятным исходом войны.
Не исключено, что в сложившейся ситуации сам Прусий был не прочь завершить дело миром - даже ценой серьезных уступок[175]. Римлянам тоже было невыгодно слишком резкое ослабление Вифинии, которым была чревата "самостоятельная" победа Эвмена. Именно в таком контексте следует оценивать сообщение Непота о пребывании посольства Прусия в Риме (Corn. Nep., Hannib., XII, 1). Его цель и точное время отправки, к сожалению, остаются неизвестными, однако из текста источника следует, что вифинские послы появились в Риме незадолго до отправки комиссии Фламинина на Восток[176]. Показательной (и очень ценной!) является деталь, отсутствующая в рассказе других авторов и практически проигнорированная современными исследователями: вифинские послы обедали в доме Тита Фламинина (Corn. Nep., Hannib., XII, 1). Это наводит на мысль, что Прусий и Фламинин, видимо, были связаны дружественными отношениями (естественно, в той степени, в какой их задавали какие-то общие политические интересы - ведь они не были знакомы лично). Если вспомнить прежнюю историю их дипломатических контактов (в случаях с Киосом и Лампсаком), то можно предположить, что вифинский царь рассматривал Тита как одного из тех римских политиков, кто мог бы обеспечить соблюдение интересов Вифинии (хотя бы частичное) в любых международных делах. Не случайно, что после исполнения своей роли вифинской дипломатической миссией именно Фламинин возглавил посольство, направленное к Прусию весной 183 г. (Polyb., XXIII, 5,1; Liv., XXXIX, 51,1-3; Plut., Tit., 20; App., Syr., 43; Corn. Nep., Hannib., XII, 2; Zonar., IX., 21, 7). Наиболее точно задачу, поставленную перед комиссией Фламинина, определяет Юстин: восстановить мир между враждующими царями (regem in pacem cogerent) (Just., XXXII, 4, 8)[177].
Интересен вопрос о составе римского посольства. Все источники, за исключением двух, упоминают лишь главу комиссии - Фламинина; Ливий со ссылкой на Валерия Антиата причисляет к нему и Сципиона Назику (Liv., XXXIX, 56, 7), а Плутарх, чье сообщение восходит к тому же источнику, помимо того, добавляет, что одним из послов был Луций Сципион Азиатский (Plut., Tit., 21). Эти сообщения нередко подвергались критике[178], но если здесь содержится какая-то доля истины[179], то данная информация заставляет по-иному объяснить роль сципионовской "партии" в урегулировании вифинско-пергамского конфликта.
Исследователи считают, что политическое поражение и устранение от активной политической деятельности Сципионов, давших Прусию в 190 г. гарантии неприкосновенности его владений, могло каким-то образом способствовать принятию в сенате решения о необходимости заставить Прусия прекратить войну[180]. Тем не менее из сообщений Ливия и Плутарха следует, что родственники и сторонники[181] Публия Сципиона совсем не потеряли влияния на устройство политических дел в Азии. Фламинин и другие послы, таким образом, могли учитывать на переговорах интересы Прусия и пойти навстречу его желанию избежать катастрофического для Вифинии исхода конфликта, хотя, несомненно, на вифинского царя должны были быть наложены определенные санкции, прежде всего, за развязывание войны и использование полководческих способностей заклятого врага римлян Ганнибала (Liv., XXXIX, 51, I)[182]. Но главной задача Рима, безусловно, состояла в том, чтобы не допустить резкого нарушения сложившегося после Апамейского договора status quo, что могло повлечь за собой серьезные осложнения во взаимоотношениях малоазийских государств и принесло бы римлянам ненужные проблемы. Нам неизвестно, остался ли доволен исходом столкновения с Пергамом Прусий, но, как станет видно в дальнейшем, слишком серьезного урона Вифиния не понесла; что же касается Эвмена, то для него итоги конфликта оказались вполне приемлемыми и были расценены как крупная победа, о чем свидетельствуют предпринятые им вскоре после окончания войны пропагандистские акции[183].
Интерес античных авторов к яркой личности великого Ганнибала привел к тому, что его смерть представлена в их произведениях как едва ли не главный итог войны. Разрозненные данные источников не позволяют выяснить, знали ли римляне о пребывании в деятельности Ганнибала в Вифинии заранее (Plut., Tit., 20) или сведения об этом поступили к ним незадолго до отправки посольства Фламинина (Corn. Nep., Hannib., XII, 1); были ли инструкции относительно выдачи Ганнибала даны послам в сенате (Corn. Nep., Hannib., XII, 1; Just., XXXII, 4, 8; Liv., XXXIX, 51, 1; Val. Max., IX, 1, ext. 2; Zonar., IX, 21, 7; Oros., IV, 20, 29; Eutrop., IV. 5; De vir. ill., 42, 6; 51, 5) или инициатива исходила от самого Фламинина (Plut., Tit., 20; App., Syr., 11; Paus., VIII, II, II)[184]. Неясной остается и позиция Прусия, в частности, насколько искренни были его намерения не выдавать пунийца[185]. Интересно, что именно с этим эпизодом связана единственная характеристика, которая звучит явным диссонансом с другими сообщениями источников о Прусии, рисующими его смелым и энергичным правителем: Плутарх говорит о безволии (μαλακία) вифинского царя (Tit., 21). У других авторов никакого акцента на этом не делается. Любопытно, что изнеженность и безволие (τρυφῆ καὶ μαλακίᾳ) - это те же качества, которыми Афиней со ссылкой на Никандра Калхедонского наделяет "Прусия, царствовавшего в Вифинии" (Nicandr. Chalced., FGrH, 700, 1 = Athen., XI, 496 d-e) - по общему мнению, Прусия II, отношение к которому в античной традиции крайне негативное (подробнее см. в начале следующего параграфа). Не воспроизводит ли здесь Плутарх штамп, относящийся не к Прусию I, а к его сыну? Это тем более вероятно, что в другом произведении он почему-то называет Прусия II, описывая его раболепное поведение в Риме, Никомедом (De Alex, magn. fort. 336 Ε)[186].
Драматические события, связанные с гибелью Ганнибала, совершенно вытеснили из поля зрения древних авторов как проблемы, связанные с прекращением войны, так и сами условия мирного договора. Можно не сомневаться, что территориальный вопрос был решен в пользу Эвмена: Прусий должен был лишиться Олимпийской Мизии и Геллеспонтской Фригии. Последней области касается единственное прямое указание на результат воины, содержащееся у Страбона: "Прусий покинул Фригию на Геллеспонте по договору с Атталидами" (Προυσίας·.‥ τῆς ἐφ᾿ Ἑλλεσπόντῷ Φρυγίας ἀναστὰς κατὰ συμβάσεις· τοῖς Ἀτταλικοῖς - Strabo, XII, 4, 3). Большинство исследователей полагает, что отказ от притязаний Вифинии на Фригию Эпиктет стал главным (или даже единственным) итогом конфликта[187]. Однако некоторые немаловажные детали договора могут быть уточнены.
Дело в том, что изучение весьма противоречивых данных Страбона о Фригии Эпиктет и Геллеспонтской Фригии позволяет прийти к выводу, что последняя из них представляла собой только часть более обширной Эпиктет, а не была полностью идентична ей[188]. Страбон не раз говорит о них взаимозаменяемо, но только в іѵх случаях, когда прямо или иносказательно речь идет о регионе, расположенном к югу от Вифинии, где располагались города Эзаны, Наколей, Котиэй, Мидиэй, Дорилей и Кады (XII, 3, 7; 4, 1; 8, 1; 8, 12). В составе Персидской империи сатрапия Геллеспонтская Фригия простиралась на восток вплоть до Великой Фригии и Гордиона[189], однако в дальнейшем ситуация изменилась: Страбон относит Гордий к Галатии (XII, 5, 3), а области, которые с востока граничат с Вифинией (XII, 4, 1) и соседствуют с землями галатов толистобогиев (XII, 5, 2), он называет частью Фригии Эпиктет, но не Геллеспонтской. Кроме того, о Фригии Эпиктет географ сообщает, что она нигде не достигает моря (XII, 4, 5), тогда как частью Геллеспонтской Фригии является Троада (II, 5, 31), безусловно, прилегающая и к Пропонтиде, и к Геллеспонту. Наконец, включение в состав Эпиктет расположенных далеко к югу Фригии Парории, Фригии у Писидии и других областей (XII, 8, 13) однозначно должно расцениваться как указание на то, что Эпиктет в территориальном отношении значительно превосходила Геллеспонтскую (Малую) Фригию.
Вероятно, столь обширное и полиэтничное[190] объединение было создано в результате целенаправленных политико-административных мер Эвмена II: если южные районы были переданы Пергаму и присоединены к Фригии Эпиктет по условиям Апамейского договора, то восточные районы, прилегающие к Вифинии и Галатии, могли быть приобретены только в результате успешного завершения войны с Прусием и отторжения части прежних вифинских владений[191].
В пользу такого предположения говорят и другие свидетельства о территориальных потерях Вифинии; хотя они не вполне надежны, игнорировать их все же не следует. Так, существование в Вифинионе филы Аполлониды (CIG 3802) (названной так, видимо, в честь матери Эвмена; вспомним, что она упоминалась Полибием в какой-то связи с Первой Вифинской войной (XXII, 20, 8), а также и в стк. 21 тельмесского декрета) часто связывают с распространением на этот город пергамского влияния[192]. Неясным остается и статус, определенный после Первой Вифинской войны для Тиоса. События, случившиеся в ходе войны против Фарнака Понтийского (об этом см. ниже, с. 300), дают основание предположить, что этот город также отошел к Пергаму. Независимо от того, существовал ли "коридор", предоставляющий Пергаму выход к Черному морю[193], смещение интересов государства Атталидов на восток и стремление усилить свое влияние на вифинско-фригийско-галатском пограничье сомнению не подлежат; скорее всего, именно это обстоятельство и стало одной из главных причин вспыхнувшей вскоре Понтийской войны. Помимо того, Эвмену удалось установить контроль над Галатией.
Неблагоприятные итоги Первой Вифинской войны, без сомнения, нанесли серьезный ущерб прочности внешнеполитических позиций Вифинии, подчеркнули явный перевес, достигнутый Эвменом II над Прусием, резче обозначили необходимость считаться с возможностью вмешательства римлян для оказания давления на вифинских правителей. По странному стечению обстоятельств, неудачами завершились самое первое (война с Византием) и последнее (война с Пергамом) из крупных внешнеполитических предприятий Прусия. Вифинский царь умер, очевидно, в том же 183 или 182 г.[194] Каковы же были итоги его длительного царствования?
Деятельность Прусия на международной арене четко разделяется на три направления, характерных для вифинской внешней политики в целом, и в каждом из них можно найти свои успехи и неудачи.
Наиболее радикальные изменения произошли во взаимоотношениях Вифинии с великими державами. Прусий был уже достаточно силен, чтобы не опасаться за само существование своего государства, тем более что на период его правления приходится надлом политического могущества Антигонидов, Селевкидов и особенно Птолемеев (окончательный для последних двух династий, не пытавшихся более препятствовать Риму и искать политических дивидендов в малоазийском регионе). Анализ взаимоотношений Прусия с Филиппом V приводит к заключению, что вифинский царь стремился использовать их для извлечения односторонних выгод и немало преуспел в этом, о чем свидетельствует, прежде всего, подчинение им с помощью македонян Киоса и Мирлеи, а возможно, совершение еще каких-либо территориальных приобретений. Его участие в предпринимаемых Филиппом действиях, видимо, было не слишком обременительным, не вело к жесткой зависимости от интересов Македонии и не приводило к нежелательным для Вифинии последствиям. Дистанцирование от Антиоха III, отчасти, правда, явившееся результатом вмешательства римлян, тоже могло принести Прусию какие-то временные выгоды (прежде всего в борьбе за Мизию и Фригию Эпиктет).
Что же касается взаимоотношений Прусия с Римом, то им нелегко дать однозначную оценку. Вифинский царь, оказавшийся первоначально среди противников римлян, в дальнейшем сумел избежать столкновения с ними, вовремя разглядев опасность этого. Хотя Прусий и был вынужден считаться с постоянным возрастанием римского военного и политического присутствия на Востоке, в ходе дипломатических контактов с западной державой ему удавалось отстаивать свои интересы почти во всех случаях, за исключением, быть может, лишь выдачи Ганнибала. Источники, кажется, позволяют выдвинуть осторожное предположение, что причиной этого было его дипломатическое мастерство, в частности, умение использовать противоречия между различными сенатскими группировками по вопросам внешней политики и умение найти себе могущественных покровителей - таких как Фламинин и, быть может, Сципионы. В целом же расширение римской экспансии за период правления Прусия еще не стало фактором, способным окончательно воспрепятствовать проведению Вифинией самостоятельной политики, но его преемники уже должны были считать интересы Рима доминантой международной ситуации в Восточном Средиземноморье.
Особого рассмотрения заслуживают контакты Прусия I с независимыми греческими полисами. В годы правления Прусия сложилась ситуация, в чем-то противоположная обстановке начала царствования Никомеда I. Если в 70-е гг. III в. полисы, находившиеся в непосредственной близости от Вифинии, извлекали из сотрудничества с ней значительную выгоду, а более удаленные города не были затронуты филэллинской политикой Никомеда (и даже серьезно пострадали от перехода галатов в Малую Азию)[195], то на рубеже III и II вв. в греко-вифинских отношениях шли обратные процессы. Полисы побережья Пропонтиды и южного Понта оказались объектом агрессии Вифинии, а остальной греческий мир вполне мог рассматривать ее как выгодного торгового (а в известные моменты - и политического) партнера. Это заставляло Прусия придерживаться намеченной его предшественниками филэллинской ориентации, немаловажным проявлением которой стало его стремление добиться дипломатической и моральной поддержки малоазийских греков в противоборстве с Пергамом.
Здесь, однако, успех сопутствовал ему далеко не всегда: приблизительно с конца III в. в военных и дипломатических спорах Вифинии с державой Атталидов греки чаще становились на сторону последней. Это было вполне закономерно. Агрессивная политика Прусия, его ориентация на Македонию и галатов не могли прибавить ему популярности в греческом мире. Если вифинский царь стремился только к завоеванию соседних эллинских полисов и использованию их экономических, торговых и военных возможностей в рамках своего государства, то политика Аттала I и Эвмена II была гораздо более гибкой. Немаловажным показателем се успехов следует считать придание государственной структуре Пергамского царства определенных черт федеративного устройства с предоставлением довольно широкой внутренней автономии полисам[196]. Некоторое значение для общественного мнения греков могло иметь и туземное происхождение вифинской династии (хотя и Атгалиды были отчасти уязвимы в этом отношении)[197].
Незначительность сведений о проведении Прусием религиозных мероприятий - верном средстве снискать расположение эллинов - и о его отношении к греческой культуре не должна расцениваться как свидетельство пренебрежения вифинского монарха к делам такого рода и может быть объяснена дискретностью традиции. Им были организованы празднества Сотерии (Polyb., IV, 49, 3); выше уже говорилось о существовании культов Прусия в Вифинионе и Киере/Прусиаде-на-Гипии; его портреты на монетах изображают человека, не чуждого эллинской παιδεία и имеющего явно более утонченный внешний вид, чем его дед - истинный филэллин Никомед I[198]. Но все же в целом репутация Эвмена II как царя, оказавшего более чем кто-либо другой благодеяний греческим городам (Polyb., XXXI, 8, 5), едва ли могла быть поколеблена.
Главным достижением вифинского монарха можно считать создание непрерывного пояса греческих городов на побережье его царства[199]. Активная градостроительная деятельность Прусия, без сомнения, способствовала экономическому подъему Вифинии. На него указывает широкое распространение монет Прусия, обнаруженных в кладах в различных районах Восточного Средиземноморья (преимущественно в Малой Азии)[200], тогда как находки монет, чеканенных его отцом и дедом, остаются единичными[201].
Однако характер средств, которыми он добился этого, позволяет принять оценку Д. Маги: "...При всех попытках явиться в образе эллинского царя он не был истинным другом эллинства"[202]. Трезвый расчет и понимание стоявших перед Вифинией проблем и деятельности Прусия явно брали верх над декларативными и порой расплывчатыми филэллинскими лозунгами, оборотной стороной чего и стала ориентация греков в первую очередь не на Вифинию, а на Атталидов.
Внутрималоазийское направление внешней политики и, в частности, борьба с пергамскими царями за первенство в регионе, без сомнения, было для Прусия главным[203]. Именно для этого прикладывал он наиболее значительные военные и дипломатические усилия, многие из которых в силу специфики источников остались для нас неизвестными. Прусию удалось восстановить дружественные отношения с Галатией и, видимо, заручиться поддержкой Понта - тем самым он сумел решить те вопросы, которые оставались открытыми со времени царствования Зиэла. По ряду причин перевес в этой борьбе оказался на стороне Пергама: его собственные материальные и военные ресурсы были достаточно велики, а помимо того, Аттал I и Эвмен II умело пользовались поддержкой большинства независимых полисов Малой Азии (о чем уже было сказано выше) и, что особенно важно, Рима. Вознесенный после Апамеи при содействии римлян на вершину своего могущества, Пергам вышел победителем из Первой Вифинской войны, но ее последствия не стали для Вифинии катастрофическими, во многом благодаря умелой дипломатии вифинского правителя. Вражда с Пергамом, временно затухшая, не прекратилась со смертью Прусия I, и возможности Вифинии в этой борьбе были далеко не исчерпаны.
Следует признать, что Прусий I на всем протяжении своего почти полувекового царствования оправдывал вынесенную в название параграфа характеристику, данную ему Мемноном Гераклейским - историком, которого трудно заподозрить в особой симпатии к вифинскому царю, но тем не менее назвавшим его предприимчивым и многое совершившим (Memn., F. 18, 1). Не приходится спорить с теми учеными, кто считает период царствования Прусия временем максимальной внешнеполитической активности Вифинского царства[204]. Заложенный Прусием I фундамент позволял его преемникам продолжать действия по осуществлению намеченных им целей, что должно было способствовать дальнейшему развитию Вифинского царства в экономическом, политическом, культурном отношениях.


[1] Meyer Ed. Bithynia. Sp. 517-518; SEHHW. Vol. II. P. 662.
[2] Berthold R. M. Rhodes in the Hellenistic Age. Ithaca; London, 1984. P. 94.
[3] Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1196. Note 36. Существует мнение, что Прусия могло встревожить закрепление византийцев в Гиероне, если оно произошло незадолго до начала войны (Hannestad L. «This Contributes in no Small Way…». P. 79, но едва ли это обстоятельство было для Вифинии более опасным, чем селевкидское присутствие в данном пункте (см. выше, прим. 142).
[4] См. подробнее: Габелко О. Л. Конфликт Родоса и Вифинии с Византием в освещении Полибия // Античность: миры и образы. Межвузовский сборник. Казань, 1997. С. 26—32. Совсем недавно была опубликована новая основательная работа, специально посвященная этим событиям: Ефремов Н. В. Родосско–византийская война 220 г. до н. э. // ВДИ. 2005. № 1. С. 128—153. Она ценна прежде всего детальным воссозданием экономического и политического контекста родосско–вифинско–византийской войны. к сожалению, относительно факторов, заставивших Прусия пойти на заключение мира (см. далее, с. 232—234), исследователь высказывается довольно невнятно: «Не совсем понятны причины, побудившие Прусия к такому мягкому обхождению с практически побежденным противником… Причины его внезапного решения (о заключении мира. — О. Г.) следует искать в посредничестве кельтского правителя. После дипломатических успехов родосцев и Кавара Прусий оказался перед выбором: остаться в глазах греков в роли агрессора и разрушителя мира или сделать широкий жест в отношении побежденного города и предотвратить создание враждебной коалиции против себя. Полное поражение Византия вряд ли входило в планы царя (ср. с приводимым далее мнением В. П. Невской. — О. Г.). После заключения договора Византий был формально связан с Вифинией. Сохранить город крепким и цветущим в противовес своим европейским оппонентам (каким?! — О. Г.) более отвечало целям Прусия» (С. 149—150). Очевидно, такая версия совершенно не снимает практически ни одной из тех проблем, о которых будет говориться далее.
[5] О попытках византийцев облегчить свое положение посредством финансовых реформ См.: Scyrig H. Monnaies hellenistiques de Byzance et de Chalcedonie // Essays in Greek Coinage Presented to Stanley Robinson. Oxford, 1968. P. 185 ff.; Morkholm O. Some Reflections on the Production and Use of Coinage in Ancient Greece // Historia. Bd. XXXI. Ht. 3. 1982. P. 298—300. To, что одновременно с ними подобные же меры предпринимали и калхедоняне, свидетельствует о возможной поддержке, оказанной гражданами Калхедона соседнему полису.
[6] Hannestad L. «This Contibutes in no Small Way…». P. 79.
[7] Полибий говорит, что Ахей угрожал Прусию (V, 77, 1), но до открытого столкновения между ними дело, видимо, не дошло. Что же касается Аттала, то вражду с ним Прусий должен был воспринять «по наследству» от своего отца.
[8] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1098.
[9] Интересно, что такое мнение высказывается лишь в популярной работе по истории Стамбула: Петросян Ю. А. Древний город на берегах Боспора. М., 1986. С. 30.
[10] См.: Булатович С. А. Монетные находки на острове Левке // МАСП. № 7. Одесса; Киев, 1971. С. 219. Правда, эти монеты обнаружены в святилище на о-ве Левка в числе крайне разнородных нумизматических материалов, что служит указанием скорее на их случайное появление в регионе, чем на существование устойчивых торговых контактов.
[11] Т. Корстен отождествляет захваченную Прусием византийскую область с районом Триглии на южном побережье Пропонтиды (Die Inkchriften von Apameia… S. 48), видимо, ошибочно: эта область слишком удалена от основного театра военных действий. С некоторой степенью вероятности можно предположить, что именно с этим конфликтом связана установка надгробной стелы византийца Фокрита, обнаруженная в окрестностях современной Яловы: изображение на ней комплекта вооружения показывает, что Фокрит мог погибнуть в ходе каких–то военных действий, а по ряду особенностей изображения этот рельеф может быть датирован 2й пол. III в. до н. э. (см. различные точки зрения: Karagoz S. Stele des Phokritos aus der gegend von Pylai // EA. 1986. Ht. 7. S. 101; Cremer M. Hellenistisch–romische Grabstelen… S. 63. Anm. 246 — c литературой).
[12] Treves P. Note on Walbank’s Philip V of Macedon // JHS. Vol. LXIII. 1943. P. 118. Note 7.
[13] Magic D. Roman Rule… Vol. I. P. 313; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 41. Сам Полибий тоже указывает на относительно благоприятный для византийцев исход событий: по его словам, Кавар своим посредничеством оказывал им важные услуги в войнах с фракийцами и вифинцами (VIII, 24, 2). Возможно, обязательство оказывать такого рода поддержку было оговорено в соглашении между византийцами и Каваром (Domaradzky M. I. Etat des Celtes en Thrace avec capitale Tylis et en Asie Mineure — Galatie // Pulpudeva. 3. Sofia, 1980. P. 54) и являлось общепринятым, но далско не всегда соблюдавшимся условием, сопровождавшим осуществление ««трибутарного протектората» варварского государственного объединения над греческими полисами (Vinogradov Ju. G. Zur Klassifizierung der Kücchisch–barbarischen Abhangigkeitsverhaltnisse der vorromischen Zeit in poütischen Raum / / Hellenismus. Betrage zur Erforschung von Akkulturation unci politischer Ordnung in den Staaten des hellenistischen Zeitalters / Akten [14] Невская В. П. Византий… С. 144.
[15] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1090-1091.
[16] Berthold R. Rhodes… P. 90. Note 45.
[17] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 40. Помимо того, Кавар, без сомнения, надеялся по завершении войны восстановить поток финансовых поступлений из Византия (Ager S. L. Interstate Arbitrations in the Greek World, 333-90 B. C. Berkeley; Los Angeles; London, 1996. № 51. P. 143).
[18] Свидетельством каких–то внутренних смут в Тилийском царстве может считаться переход галатов–эгосагов в Азию в 218 г., быть может, спровоцированный усилившимся давлением фракийцев (Домарадски М. Келтите на Балканския полуостров. София, 1984. С. 81, 87).
[19] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 41; SVA III. S. 231; Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. I. P. 506; Will E. Histoire politique… Τ. II. P. 46.
[20] Magic D. Roman Rule… Vol. I. P. 313; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 65; Wilson D. R. The Historical Geography… P. 456; Will E. Histoire politique… T. II. P. 46; Bcrthold R. Rhodes… P. 96; cp. Горлов Ю. В. Родос. Проблемы социально–политического и экономического развития. М., 1996. С. 123-124.
[21] Так, существует предположение, что именно родосцы заставили византийцев заключить мир (Бадальяни, Ю. С. Эллинистический Родос. М., 2000. С. 189—190). Видимо, это было не совсем так.
[22] Во многих переводах Полибия стилистически и эмоционально вполне нейтральное слово ἐντροπή (употребленное в его сочинении лишь один раз) передается словами со значением «уступчивость» (см., например, русский перевод Ф. Г. Мищенко (1890), французский Д. Руссуля (1970) — …voyant que Prusias s’inclinait, английский У. Пейтона (1976) — Prusias’ compliance). Это создает впечатление, будто бы Прусий был готов отказаться от всех завоеваний, хотя на самом деле он, видимо, рассчитывал закрепить достигнутые в ходе кампании результаты дипломатическим путем. Наиболее точными по смыслу кажутся немецкие эквиваленты, подобранные А. Мауэрсбергером: Einwilligung, Bereitsschaft (Mauersbcrgcr A. Polybios—Lexicon. Bd. I. Lfg. 2. Berlin, 1960. Sp. 819). Ср. с близким по смыслу значением, приведенным в словаре LSJ именно для этого пассажа Полибия: turning towards, respect for (s. v.).
[23] Хр. Данов думает, что Полибий использовал византийские источники как при описании Понта и местоположения Византия (Polyb., IV, 38—45), так и в рассказе о событиях 220 г., а также во фрагментах, где упоминается Кавар (Polyb., VIII, 1—3) (Данов Хр. Полибий и сведенията му за източната половина на Балканския полуостров. София, 1942. С. 36—38). Тем не менее эти пассажи логически вполне самостоятельны; при создании первого из них Полибий опирался главным образом на собственный опыт (PeJec/ι P. La n^thode historique de Polybe. Paris, 1964. P. 520, 546) или на произведение Стратона из Лампсака (Wiemer H. — U. Krieg, Handel und Piraterie. Untersuchungen zur Geschichte des hellenistischen Rhodos. Berlin, 2002. S. 421. Anm. 1), а кельтская проблематика (в первую очередь вопрос об отмене возложенной на Византий дани) в IV книге практически обойдена — вероятно, она не представляла для автора используемого Полибием источника насущного интереса (Домарадски М. Келтите… С. 81). X. Шмитт на основании слов о том, что мир был заключен при гиеромнемоне Кофоне, сыне Каллигитона (Polyb., IV, 52, 4), делает вывод об использовании Полибием документов из византийских архивов (SVA III. S. 231), но появление в тексте имени византийского магистрата вполне закономерно, поскольку переговоры проходили в самом Византии. Ф. Уолбэнк придерживается такого же взгляда на основании подробного постатейного изложения текста договора византийцев с Прусием (Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. I. P. 506), однако это может быть объяснено прямой причастностью родосской дипломатии к формулировке обоих договоров. Наконец, еще в позапрошлом веке было высказано предположение, что в распоряжении историка находились как византийские, так и родосские источники (Ullrich H. De Polybii fontibus Rhodii. Leipzig, 1898. P. 23-24). C ним трудно согласиться: отнюдь не часто случалось, чтобы подобные локальные (хотя и немаловажные) события истории эллинизма оказывались оспещенными сразу двумя источниками, принадлежащими как раз к враждующим сторонам.
[24] Will E. Histoire politique… T. II. P. 47.
[25] Ср. с мнением о том, что описание историком событий, связанных с войной 220 г., в целом выдержано в апологетических по отношению к Родосу тонах (Wiemer H. — U. Krieg, Handel und Piraterie. S. 41).
[26] Византийские политические деятели упоминаются по именам лишь к тех эпизодах, где говорится об их дипломатических контактах с родосцами (Polyb., IV, 47, 5; 52, 4).
[27] Р. Макшэйн считает, что союз Родоса с Прусием был нарушен к 202 г., если не раньше (McShane R. B. The Foreign Policy… P. 120). Видимо, значительно раньше!
[28] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 38.
[29] McShane R. B. The Foreign Policy… P. 63.
[30] Vitucci G. Il regno Bitinia… P. 43.
[31] Так считает Х. Шмитт (Schmitt H. H. Untersuhungen zur Ge—Ht hichte Antiochos’ des Grossen und Seiner Zeit. Weisbaden, 1964. S. 263— 264), но другие исследователи не исключают возможности расширения владений Прусия (Meyer Era. Die Grenzen… S. 113; Janke M. Historische Untersuchungen… S. 32; Schwertheim E. Studien zur historischen Geo—Kraphie Mysiens. S. 75; Strobel K. Galatien… S. 30), чему, однако, никаких реальных подтверждений нет. Вскоре, по мнению Э. Швертхайма, эти земли (часть Мизии, служившую камнем преткновения в территориальных спорах между Вифинией, Пергамом и Селевкидами) вернул себе Ахей, значительно расширивший свои владения (Polyb., V, 77, 1) (Schwertheim E. Studien zur historischen Geographie Mysiens. S. 75), однако следует заметить, что столкновений между Ахеем и вифинским царем в описанный Полибием период все же не произошло: Ахей только угрожал Прусию» (ἀνετείνετο δὲ Προυσίᾳ), а с Атталом он «вел непрерывную войну» (ἐπολέμει μέν᾿ Αττάλῳ συνεχῶς), в ходе которой, скорее всего, спорная территория и была отторгнута им, вероятно, как раз у пергамского монарха.
[32] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1092; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 43-44.
[33] Возможность временной нормализации отношений Аттала с Прусием в момент похода вифинского царя (Niese B. Die Geschichte… Bd. II. S. 243) весьма сомнительна.
[34] Р. Макшейн полагает, что в дальнейшем ни один из городов Геллеспонта, за исключением, быть может, лишь Абидоса, не отошел от ориентации на Пергам (McShane R. B. The Foreign Policy… P. 64). В. Орт, явно преувеличивая успехи Прусия, утверждает о наличии союза между ним и Илионом, просуществовавшим до 213 г. (Orth W. Koniglicher Machtanspruch… S. 70—71), но это предположение не подкреплено никакими фактами. Сильно фрагментированная надпись из Илиона, в которой говорится о посвящении статуи какому–то царю (по палеографии ее допустимо датировать 2й пол. III в.) (Die Inschriften von Ilion. № 38) может указывать лишь на чисто теоретическую возможность существования каких–то связей между Илионом и вифинским царем: так, в стк. 1 сохранилось сочетание букв ΣΙ, которое с некоторой вероятностью может быть частью его имени. Делать на этом основании столь обязывающие выводы, как В. Орт, не представляется возможным. В ходе Первой Македонской войны (хотя, может быть, и не с самого ее начала) Илион, возможно, уже был участником враждебной Вифинии и Македонии коалиции, на что указывает его появление в тексте мирного договора в Фенике в числе римских союзников (Liv., XXIX, 12, 4); см. мнения об истинности этого сообщения: Кащеев В. И. Эллинистический мир и Рим. С. 216—218.
[35] Harris B. F. Bithynia: Roman Sovereignity… P. 861.
[36] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1022; cp. Hollcaux M. Rome, la Grece et les monarchies hellenistiques au III-e siecle avant J. — C. (273—205). Paris, 1921. P. 243-244.
[37] Исследователь полагает, что Прусий не имел военных кораблей ни во время войны против Византия, ни в 209 г. (Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1022), однако Вифиния располагала флотом уже при Никомеде I. Едва ли вифинские морские силы были значительны (так, Прусий II в 169 г. оказал римлянам чисто символическую поддержку пятью кораблями в их войне против Персея — Liv., XLIV, 44, 8), но их отправка Прусием на помощь Филиппу (или, по крайней мере, обещание сделать это) не может быть истолкована иначе, чем дружественная акция в отношении Македонии, и должна была иметь определенный политический вес.
[38] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1023; Errington R. M. The Down of Empire: Rome’s Rise to World Power. London, 1971. P. 115.
[39] Ему могло внушать опасения сближение Македонии и Вифинии, если таковое уже наметилось и о нем было известно (Шофман А. С. История античной Македонии. Ч. II. Казань, 1963. С. 207). «Внезапно вспыхнувшие ссоры» между Атталом и Прусием (Niese B. Geschichte… Bd. II. S. 481) едва ли требовали для их разрешения отплытия Аттала в Европу. Р. Аллен без достаточных оснований игнорирует враждебность между пергамским и вифинским монархами в период до 208 г. (Allen R. A. The Attalid Kingdom. P. 67).
[40] Holleaux M. Rome, la Grece… P. 206. Note 1.
[41] Walbank F. W. Philip V of Macedon. Cambridge, 1940. P. 95; Hansen E. The Attalids of Pergamon. P. 48—49; McShane R. B. The Foreign Policy… P. III; Allen R A. The Attalid Kingdom. P. 69; Климов О. Ю. Царство Пергам. С. 36.
[42] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1093.
[43] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 45.
[44] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1106.
[45] См. в § 2 гл.II о возможности связать с этими событиями «битву при Корупедионе», в которой погиб Менас. В этом случае следует допустить, что вифинские войска глубоко вторглись на территорию Пергамского государства, но неясно, удалось ли им закрепить успех (ср. с ходом Второй Вифинской войны).
[46] Этого историка, о котором мало что известно, кроме того, что он был автором сочинения Γαλατικά необходимо отличать от его тезки — знаменитого географа. См.: Knaack. Eratosthenes (5) // RE. Bd. 6. 1909. Sp. 388-389.
[47] Возможно, данный топоним можно отождествить с упоминаемым Плинием Старшим селением Хельгас, другим названием которого было Booscoete (Plin., NH, 5, 143). Оно располагалось в округе Даскилия, то есть в том регионе, который, исходя из его географического положения, вполне мог стать зоной вифинско–пергамского соперничества. См.: Zgusta L. Kleinasiatische Ortsnamen. § 295—1. S. 169.
[48] Дройзен И. Г. История эллинизма. Т. III. С. 389; Hansen E. The Attalids of Pergamon. P. 49; Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 17.
[49] IvPergamon. 56.
[50] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1093.
[51] Virgilio B. Il «Tepіo Stato»… P. 42-47.
[52] Idem. Epigrafia e storiografia: Studi di storia antica. Pisa, 1988. P. 163.
[53] Дройзен И. Г. История эллинизма. Т. III. C. 389; Hansen E. The Attalids of Pergamon. P. 49. Note 99.
[54] Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 313.
[55] Cardinali G. Il regno di Pergamo. Torino, 908. P. 82. Note 2; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 40; Allen R. A. The Attalid Kingdom. P. 64. Указание Х. Хабихта на το, что если бы Прусий отторг указанную территорию у Пергама уже в 208—205 гг., то римский сенат не проигнорировал бы это обстоятельство после окончания Второй Македонской войны (Habicht Ch. Uber die Kriege… S. 94), может быть подвергнуто критике. Так, предъявляемые Римом Прусию требования относительно предоставления свободы Киосу, завоеванному с помощью Филиппа (Polyb., XVIII, 44, 5; Liv., XXXIII, 30, 5) были поставлены в прямую связь с освобождением других эллинских городов македонянами (Polyb., XVIII, 44, 1—4; Liv., XXXIII, 30, 1~3; cp.: App., Mac., IX, 2), а об урегулировании территориальных споров Вифинии с Пергамом не было принято никаких постановлений (Schmitt H. H. Untersuchungen… S. 277) (хотя Ф. Уолбэнк полагает, что упоминание о Мизии должно было быть сделано — Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. III. P. 172). Может быть, точнее высказываются те исследователи, кто полагает, что Прусий в 208 г. мог получить контроль над частью Мизии, но не делает более определенных выводов (Strobel K. Galatien… S. 31). Э. Швертхайм считает, что вифинское войско могло вторгнуться в Геллеспонтскую Фригию (Schwertheim Ε. Studien zur historischen Geographie Mysiens… S. 72. Anm. 24).
[56] См. о мире в Фенике: Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 744-746; SVA III. № 543; Кащеев В. И. Эллинистический мир и Рим. С. 215— 219. Пергамский и вифинский правители могли заключить сепаратный мир еще до соглашения римлян с Филиппом (Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1093). Помпей Трог/Юстин подчеркивают, что Первая Вифинская иойна началась в результате нарушения Прусием I какого–то мирного договора с Атталидами (Just., XXXII, 4, 2).
[57] Niese B. Geschichte… Bd. II. S. 481; Beloch K. J. Griechische Oschichte. Bd. IV². S. 137, 213.
[58] Wilhelm A. Eine Inschrift des Konigs Epiphanes // JOAI. Bd. XI. 1908. S. 75-82.
[59] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1086-1087; Seibert J. Historische Hcitrage… S. 42-43. Anm. 61.
[60] Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1190. Note 20; Vitucci G. II irgno di Bitinia. P. 48-49. Note 2.
[61] О месте этого брака в системе династических связей эллинистического мира см.: Габелко О. Л. к генеалогии эллинистических царских димастий / / Античность: эпоха и люди. Казань, 2000. С. 51—61.
[62] Pfuhl E.. Mobius H. Die Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. II. № 1277; Die Inschriften von Kios. № 58; Cremer M. Hellenistisch–romische Grabstelen… S. 26—29. Моя интерпретация этого памятника сводится к тому, что на нем отражены столкновения, происходившие между кианийцами и Вифинией на море, причем на стороне последней в них выступили в качестве союзников или наемников галаты (именно так предлагается понимать изображения противников кианийца, исходя из особенностей их внешнего вида). Скорее всего, в конфликте, эпизод которого изображен на стеле, кианийцы одержали победу, т. к. после захвата Киоса македонянами и вифинцами и его разрушения создание такого большого и качественного памятника было едва ли возможно. См.: Габелко О. Л. Два сюжета из военно–политической истории Малой Азии в III в. до н. э. // Античность и средневековье Европы. Пермь, 1996. С. 117—121.
[63] О времени их установления, характере и правовом оформлении см.: Die Inschriften von Kios. S. 36. Сближение Киоса c этолийцами должно было быть следствием возрастания угрозы со стороны Филиппа и Прусия (Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. II. P. 478).
[64] Предъявляемые Филиппом во время первых переговоров с Фламинином (197 г.) обвинения в адрес этолийцев, будто они чинят насилия по отношению к собственным союзникам (Polyb., XVIII, 4, 8 — 5, 3; Liv., XXXII, 34, 5), могут иметь под собой некоторые основания. Так, Калхедон, одновременно с Киосом и Лисимахией ставший союзником этолийцев, скорее всего, был принужден к этому силой, в результате нападения этолийских пиратов (Or. Sib., III, 433—436); cp.: Die Inschriften von Kalchedon. S. 95, 124. Нечто подобное могло произойти и с Киосом.
[65] Meyer Ed. Bithynia. Sp. 518.
[66] Solch J. Bithynische Stadte… S. 151; Vitucci G. Il regno di Bitinia. I). 47. Историки по–разному трактуют детали этих событий. Ф. Уолбэнк полагает, что Филипп, используя внутриполитическую борьбу в Киосе, едва ли выступал противником Мольпагора (Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. II. P. 475). T. Корстен придерживается противоположного мнения: Прусий и Филипп могли опираться на поддержку изгнанных Мольпагором граждан (Die Inschriften von Kios. S. 37).
[67] Очевидно, именно в контекст вифинско–киосского конфликта должен быть поставлен пассаж Суды: «Кианийцы: жители Киоса. Те, которых Прусий пожелал предать (παρασπονδῆσαι) по некоторым причинам…» (s. v. Κιανοί) Скорее всего, это незамеченное исследователями сообщение должно восходить к Полибию. Если принимать его буквально, то, очевидно, следует предполагать наличие каких–то договорных отношений между Вифинией и Киосом в предшествующее время — тех, через которые Прусий решил преступить.
[68] Сообщение Полибия о послах ἀπὸ τῶν προειρημένων πόλεων (XV, 22, 4) не поддаются надежной интерпретации ввиду плохой сохранности текста его труда. Х. Хабихт включает в число государств–посредников Родос и Византий (Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1093), которые еще в 217 г. совместно с представителями хиосцев и послами Птолемея IV вели с Филиппом переговоры о заключении мира между ним и этолийцами (Polyb., V, 100, 9). В данной ситуации византийцев могла обеспокоить судьба их азиатских владений, расположенных неподалеку от Мирлеи, которая тоже попала под удар македонян и вифинцев, а также захват союзного им Перинфа. Возможно, именно с осадой Киоса следует связать фрагмент Полибия, где идет речь о попытках каких–то посредников «развести враждующих и принять меры к тому, чтобы Прусий не причинил им (кианийцам? — О. Г.) никакой обиды» (Polyb., F. 150 = Suid., s. v. διέξειν). Эти действия, очевидно, имели место еще до активного подключения Филиппа к осаде города, когда главными противниками граждан Киоса выступали именно вифинцы.
[69] Орачев А. Прусий (2) // КЕТД. С. 223. Еще более четко эта установка в отношении Прусия проявилась в заявлениях (но не действиях!) римских политиков во время Антиоховой войны.
[70] Дипломатический демарш сената был вызван, скорее всего, получившим в греческом мире широкую огласку фактом экстраординарно жестокого и циничного обращения Филиппа с кианийцами (Polyb., XV, 22 — 23, 6); cp.: Errington R. M. Rome against Philip and Antiochus // CAH². Vol. VIII. 1989. P. 252, 263. Прусий же в противоположность Филиппу вновь отстроил и заселил город; он даже проявлял недовольство по поводу того, что Филипп сравнял Киос с землей (руководствуясь, при атом, конечно, сугубо практическими, а отнюдь не отвлеченными филантропическими соображениями) (Polyb., XV, 23, 10) — несмотря на то, что степень разрушения Киоса, возможно, была преувеличена в общественном мнении и соответственно в сообщениях Полибия (Holleaux M. Rome, la Grece… P. 291. Note 1). Характерно, что захват Мирлеи, не сопровождавшийся, судя по всему, подобными крайностями, остался практически незамеченным современниками и не вызвал никаких ответных действий со стороны Рима. Дж. Бриско полагает, что сенат не имел иной возможности обеспечить свободу Киоса, кроме объявления войны Прусию (Briscoe J. A Commentary on Livy. Books XXXI—XXXIII. Oxford, 1973. P. 306), но едва ли римскими политиками рассматривалась столь крайняя мера — во всяком случае, источники об этом молчат.
[71] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1106-1107.
[72] Не находит подтверждение мнение Р. М. Эррингтона, будто бы из–за вмешательства Фламинина «Прусий имел личные причины для того, чтобы быть враждебным римлянам» (Errington R. M. The Down of Empire. P. 115).
[73] Об истории этого города в IV—I вв. См.: Die Inschriften von Apameia. S. 8—13.
[74] Дискуссия о том, кто именно из вифинских царей вновь основал город под именем Апамеи — Прусий I, как сообщает Страбон, или его внук Никомед II (Steph. Byz., s. w. Ἀπάμεια, Μύρλεια), замыкается на проблему династических связей между вифинским и македонским царскими домами и пока не может быть завершена; см. обзор существующих мнений: Leschhorn W. «Gründer der Stadt». S. 278. Bee же не следует упускать из виду резонное замечание Дж. Витуччи о том, что практически одновременное завоевание Киоса и Мирлеи подразумевает и близкое друг другу по времени их повторное основание, и, следовательно, все эти мероприятия должны быть приписаны Прусию I (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 49. Note 4).
[75] Этой информации в науке не уделено никакого внимания. Мнение О. Оберхуммера, будто бы название Мирлейон следует возводить к Мире в Ликии (с учетом того, что соседняя гавань именуется Ликийской — Dion. Byz., 81) (OberhummerE. Bosporos (1) // RE. Bd. III. 1898. Sp. 751), неубедительно, поскольку Дионисий сообщает детализированную информацию, почерпнутую им, вероятно, из местных византийских источников.
[76] Отмечалось, что в V в. до н. э., судя по спискам поступлений в казну Афинского морского союза, Мирлея была более значительным центром, нежели Киос (Boswortrh A. B., Wheatley P. V. The Origins of the Pontic House. P. 156). Но к середине III в. до н. э. ситуация изменилась: Киос, вероятно, усилился настолько, что вифинский царь Никомед I, как отмечалось выше, счел необходимым включить его в число опекунов своих наследников, в отличие, например, от Калхедона.
[77] Pfuhl E., Mobius H. Die Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. II. № 1273. Издателям осталась недоступной информация о происхождении рельефа. Они датируют памятник первой половиной II в., но возможность отнести его к моменту времени на несколько десятилетий раньше (самый конец III в.) отнюдь не исключена.
[78] См.: Corsten Th. Neue Denkmaler aus Bithynien // EA. Ht. 17. 1997. S. 98.
[79] Предположение о вторичном использовании камня (SEG XLI № 1091) должно быть отвергнуто, так как надпись выполнена очень красиво и аккуратно (Corsten Th. Loc. cit.).
[80] McShane R. B. The Foreign Policy… P. 118. Отметим, что высказанное еще Т. Рейнаком (Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 247) и без достаточной критики воспринятое другими, в том числе весьма авторитетными учеными (Meyer Ed. Bithynia. Sp. 518; SEHHW. Vol. II. P. 662; Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 95. Note 73) мнение о подчинении Вифинии Калхедона, также захваченного Филиппом, в дальнейшем было отвергнуто самим же французским историком (Recueil. P. 288).
[81] Завоевание Астака Зипойтом произошло в совершенно иных исторических условиях, а Никея, в отличие от Киоса и Мирлеи, была лишь военной колонией, основанной незадолго до подчинения вифинцами, хотя и там чтились полисные традиции (Dion. Chrys., Or., XXXIX, 1).
[82] Еще одно свидетельство о вифинско–македонском военном сотрудничестве — засвидетельствованное эпиграфически появление нескольких вифинских солдат в Деметриаде, очевидно, в составе македонского гарнизона (Launey M. Recherches sur les armees hellenistiques. T. II. Paris, 1950. P. 1211). Время их пребывания там, к сожалению, остается неизвестным.
[83] SEHHW. Vol. II. P. 662; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 49-50; Cauger J. D. Bithynien. S. 104; Орачев А. Прусий (2). C. 223. Х. Хабихт полагает, что причиной, по которой Прусий не оказал поддержки Филиппу, было его недовольство македонским царем, проявленное при дележе добычи в Киосе (Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1096). Едва ли это так: ведь в дальнейшем союзнические отношения между ними не были расторгнуты.
[84] Stahelin F. Geschichte… S. 59; Die Inschriften von Lampsakos / IK. Bd. 6. Hrsg. v. P. Frisch. Bonn, 1976. S. 39.
[85] Не вполне понятно, при каких обстоятельствах могла возникнуть опасность для города со стороны галатов–толистоагиев, упоминаемых н надписи (С. Митчелл такую возможность полностью отрицает — Mithcell S. Anatolia. P. 22). По крайней мере, эти галаты не были наемниками Вифинии, на что указывает словоупотребление: τὸν δῆμον τῶν Τολίστοαγίων Γαλατῶν (стк. 49) (Stahelin F. Geschichte… 1907. S. 48. Anm. 4). В то же время несомненно, что лампсакенцы были обеспокоены возрастанием активности Антиоха III в Малой Азии. См. об этом: Кащеев В. И. Страница из дипломатической истории начала II в. до н. э. Порядок формирования греческого посольства по данным декрета в честь Гегесия (Syll.³ 591) // Межгосударственные отношения и дипломатия в античности. Ч. 1. Казань, 2000. С. 217—225 (с библиографией).
[86] В этом же документе сообщается об обращении лампсакенцев к массалиотам, связанным с ними общим происхождением, что можно объяснить обширными знаниями последних о кельтском мире (Stahelin F. Tolistobogioi // RE. Hbbd. 12. 1937. Sp. 1674).
[87] Ход, значение и итоги кампании Прусия против Гераклеи были рассмотрены в отдельной статье: Габелко О. Л. Προυσίας, δράστήριος… καὶ πολλὰ πράξας (Memn., FGrH, 434 F. 19, 1): один эпизод из политической деятельности четвертого царя Вифинии // ПИФК. Вып. 2. Ч. 1. 1997. С. 212—217, основные положения которой воспроизведены здесь.
[88] Desideri P. Studi di storiografia eracleota. II. La guerra con Antiocho il Grande // SCO. 1970-1971. Vol. XIX-XX. P. 495-496.
[89] Перестановка фрагментов могла быть допущена при сокращении хроники Фотием (Janke M. Historische Untersuchungen… S. 33—34).
[90] Помимо того, Л. Робером было доказано, что надпись римского времени из Вифиниона/Клавдиополиса (Dorner F. K. Bericht uber eine Kcise… № 81) свидетельствует о существовании в этом городе культа Прусия как его основателя (Robert L. A travers… P. 129—132 = SEG XXX № 1420). Вифинион, с большой степенью вероятности, первоначально был военной колонией, служившей форпостом для будущей кампании против гераклеотов (Die Inschriften von Klaudiu polis. S. 1).
[91] Набег галатов на Гераклею и ее осада ими произошли «когда она уже многое утеряла из своей прежней мощи» (Memn., F. 20, 1), то есть, очевидно, уже после тяжелой войны с Вифинией. Следовательно, 19я и 20я главы расположены в верной последовательности, но 18я должна следовать за ними.
[92] Последнее замечание проигнорировано Б. Низе, относящим вифинско–гераклейский конфликт ко времени войны Прусия с Эвменом II (186—183 гг.) (Niese B. Geschichte… Bd. III. S. 71); эта же ошибка допущена и другими исследователями (McShane R. B. The Foreign Policy… P. 160; Ager S. L. Interstate Arbitrations… № 112. P. 303; Климов О. Ю. Царство Пергам. С. 36). В другую крайность впадает В. Амелинг, неопределенно датирующий события последней четвертью III в. (Die Inschriften von Prusias. S. 3).
[93] Meyer Ed. Bithynia. Sp. 518; Леви Е. И. Гераклея Понтийская… C. 86\ Дзагурова В. П. Гераклея Понтийская… С. 148; Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1196. Note 38; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… C. 179; BittnerA. Gesellschaft und Wirtshaft… S. 84. В последней работе высказано небезынтересное предположение, что Киер и Тиос могли быть захвачены значительно раньше осады самой Гераклеи.
[94] Meyer Ed. Geschichte… S. 75. Anm. 2; Ruge O. Tieion. Sp. 860; Gruen E. S. The Hellenistic World… Vol. II. P. 736. Некоторые исследователи избегают называть более или менее точное время конфликта (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 51—52; Habicht Ch. Prusias (1) Sp. 1096-1097).
[95] Janke M. Historische Untersuchungen… S. 33.
[96] Вызывает интерес предположение М. Янке о том, что в тексте Мемнона выражение τῷ πολέμῳ употреблено не в значении dat. modi, а как dat. temporis (Ibid.); в таком случае эти события могут совпадать по времени с Антиоховой войной. Помимо того, некоторую информацию могут сообщить и особенности описания Мемноном тех или иных промежутком времени. Выражения с οὐ πολύ и им подобные улотребляются в тексте хроники для обозначения времени десять раз. Во фрагменте 2, 4 μετὰ χρόνον οὐ πολύν относится к периоду между передачей власти Тимофею к смертью тирана Сатира; этот период, очевидно, не может охватывать существенную часть семилетнего (352—345 гг.) единоличного правления последнего. Минимальная протяженность времени, описанного в сходных пассажах, составляет несколько месяцев (F. 11, 2 — осада галатами Византия; F. 18, 9 — время от высадки римлян в Азии до битвы при Магнезии). Примерно равны по продолжительности интервалы между женитьбой Лисимаха на Амастрии (после 305 г.) и ее приездом в Сарды (до 300 г.) (F. 4, 9), с одной стороны, и между смертью Никомеда I и Ариобарзана Понтийского — с другой (F. 16, 1) (3—5 лет). Наиболее продолжительный временной отрезок обозначен как μετ᾿ οὐ πολύ во фрагменте 22, 2, где речь идет о скитаниях юного Митридата Евпатора; это период, если следовать Юстину, равен семи годам (Just., XXXVII, I, 7_8); но достоверность сообщений и Мемнона (Молев Е. А. Боспор в период эллинизма. Н. Новгород, 1994. С. 21) и Юстина (Ballesteros Pastor L. Obesrvaciones… P. 74; Гулeнков К. Л. о достоверности сведений Помпея Трога о Митридате VI // Сборник работ молодых ученых МГПУ. Вып. IV. Серия: Всеобщая история. М., 1999. С. 29) подвергается сомнению. Примерно семь лет занимает интервал от окончания Первой Митридатовой войны до смерти Суллы (Memn., F. 27, 1). Более или менее точная протяженность во времени может быть определена для следующих событий: война Византия и Каллатиса вспыхнула «немногим временем позднее» (οὐ πολλοῦ δὲ ὕστερον χρόνωι) вслед за основанием Никомедии в 264 г. (F. 13); Никомед I умер «по истечении совсем небольшого времени» (οὐ πολλοῦ δὲ πάνυ ῥυέντος χρόνου — F. 14, 1) после этого — ок. 255 г. Обращает на себя внимание, что последний период жизни Прусия описан как βίους ἔτη οὐ πολλά (F. 19, 3), и особое указание на некоторое количество лет (а, предположим, не месяцев, что, как было показано, вполне допустимо в употребляемых историком соченениях) заставляет считать его несколько более длительным, чем каждый из упомянутых выше хронологических отрывков, можно предположить, равным по продолжительности нескольким из них в сумме. Таким образом, в обоих случаях (между основанием Никомедии и смертью Никомеда I; между войной Прусия с гераклеотами и его смертью), описанных в сходных выражениях, получаем вполне сопоставимые по длительности временные интервалы, охватывающие не более 10—12 лет.
[97] Schneiderwirth H. Das Pontische Herakleia. S. 17.
[98] Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… C. 181—183. Херсонеситы дважды предоставили помощь Гераклее, осаждаемой римлянами в 72—70 гг. (Memn., F. 32, 2; 49, 4) (во второй раз — вместе с феодосийцами и и династами Боспора).
[99] Это проявилось вскоре в ходе Первой Вифинской войны. Утверждение В. П. Дзагуровой, будто бы понтийцы или каппадокийцы оказали гераклеотам действенную военную помощь, которая, в конечном итоге, и вынудила Прусия снять осаду (Дзагурова В. П. Гераклея Понтийская… С. 149), совершенно не подтверждено источниками.
[100] Schneiderwirth Н. Das Pontische Herakleia. S. 16; Stahelin F. Geschichte… S. 49; Janke M. Historische Untersuchungen… S. 34. Было бы заманчиво видеть во фразе Мемнона μετὰ τῶν ἄλλων указание на то, что кампания против Гераклеи была осуществлена Прусием вместе с какими–то союзниками (галатами?); однако этому препятствует употребление аналогичной конструкции во фрагменте 9,4, где говорится об утере гераклеотами Амастрии «вместе с другими» (городами), т. е. Киером и Тиосом. Здесь же, вероятно, подразумеваются «другие» (города), захваченные Прусием раньше, т. е. Киос и Мирлея. Cp.: Janke М. Historische Untersuchungen… S. 33. Указание Мемнона на то, что галаты предприняли нападение на Гераклею, стремясь выйти к морю, понимается С. Митчеллом как отражение их желания установить контакт с дунайскими кельтами (Mitchell S. Anatolia. P. 23). Однако более вероятным кажется иное объяснение: кельтам было прекрасно известно, что именно на побережье находятся самые крупные и богатые греческие города.
[101] Это обстоятельство, кстати, опровергает мнение о враждебных отношениях между гераклеотами и Антиохом (Schneiderwirth H. Das Pontische Herakleia. S. 16; Desideri P. Studi… II. P. 493). В некоторых работах достоверность сообщения о посреднической миссии гераклеотов оспаривается (Gruen E. S. The Hellenistic World… Vol. II. P. 736; Scufuro A. C. Prusias II of Bithynia and Third Party Mediation // Historia. lid. XXXVI. Ht. 1. 1987. P. 35), на наш взгляд, без достаточных оснований (хотя некоторые детали этого эпизода, безусловно, преувеличены Мемноном к вящей славе его родного города). Более взвешенный взгляд: Ager S. L. Interstate arbitration… № 93. P. 256-258.
[102] В. П. Дзагурова с уверенностью говорит о том, что остров Финиаду и гавань Кальпе гераклеотам, видимо, все же удалось сохранить за собой (Дзагурова В. П. Гераклея Понтийская… С. 149). Информация источников относительно последнего пункта тем не менее небесспорна. существование здесь эмпория гераклеотов засвидетельствовано лишь в источниках римского времени (Anon. Per., 5 = GGM I. P. 403; Marc. I Irr., 8 = GGM I. P. 569), а археологические данные о принадлежности им земель напротив Финиады (Firatli N. Bitinya ara§ tirmalarima birkag tllave // Turk tarih kurumu belleten. C. XVII. 1953. S. 17) с точностью не датируются и могут относиться ко времени до похода Прусия. Во всяком случае, трудно сомневаться в том, что вместе с Киером и Тиосом вифинцы вернули себе и Финийскую Фракию с бухтой Кальпе — часть их исконных земель, остававшуюся во владении гераклеотов еще с 279/8 г. см. подробнее: Габелко О. Л. Гераклея Понтийская и Вифиния… (122—124. Какие–то (видимо, небольшие) территориальные владения у гераклеотов оставались к моменту нападения на город галатов (Memn., I. 20): кельты искали продовольствие в области, подвластной Гераклее.
[103] Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 181—183, 192.
[104] Говоря о связях Вифинии с великими державами эллинистического мира, отмечу, что именно в период правления Прусия I окончательно теряют свое значение отношения Вифинии с Птолемеями. Упадок военно–политической мощи Египта в конце III в. закономерно вывел его из числа тех сил, на которые могли ориентироваться в своих внешнеполитических планах Прусий и его преемники. Ни в письменных, ни в эпиграфических источниках больше не появляются сведения о контактах между Вифинией и Египтом «на высшем уровне». Единственным показателем существования каких–то связей между двумя странами могут служить данные о присутствии в Египте вифинских наемников (SEG VIII № 357, 497; Launey M. Recherches… Τ. II. P. 435; Fol A., Velkov V. Les Thraces en Еgypte greco–romaine. Sofia, 1977. № 121; особо следует отметить надгробную стелу вифинца Дионисия из Александрии — см. о ней: Sekunda N. Hellenistic Infantry Reform in the 160’th B. C. Lodz, 2001. P. 65—68, но остается неясным, насколько интенсивными были эти взаимоотношения и имели ли они под собой прочную политическую основу. Скорее всего, появление вифинских солдат в государстве Птолемеев было, по большей мере, случайным, и его следует объяснять превратностями, обычными для жизни наемников эллинистического времени.
[105] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1097. На ошибочность мнения Т. Корстена, считающего, что Прусий присоединился к римлянам, а его войска участвовали на их стороне в битве при Магнесии (Die Inschriften von Kios. № 98; Corsten Th. Uber die Schwerigkeit… S. 196—199), было указано выше, в § 2 гл.II. Так же, на мой взгляд, не дают оснований для подобного вывода слова Полибия о стремлении Сципионов перетянуть Прусия на свою сторону (XXI, 11, 11), хотя некоторые исследователи склонны придавать им особое значение (Hopp J. Untersuchungen zur Geschichte… S. 40. Anm. 29; Briscoe J. Commentary on Livy. Books XXXI—XXXIII. P. 236; Idem. A Commentary on Livy. Books XXXIV-XXVII. Oxford, 1981. P. 328).
[106] Климов О. Ю. Сирийская война 192—188 гг. до н. э. в античной исторической традиции // Проблемы истории и историографии. Античиость. Средние века. Межвузовский сборник. Уфа, 1990. С. 23—24, 27.
[107] При описании этого эпизода Полибий мог пользоваться материалами из архивов Сципионов (Немировский А. И. У истоков исторической мысли. Воронеж, 1979. С. 132).
[108] Magic D. Roman Rule… Vol. I. P. 314; Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1097; Schmitt H. H. Untersuhungen zur Geschichte… S. 40; Harris B. F. Bithynia: Roman Sovereignty… P. 862; Gauger J. D. Bithynien. S. 104.
[109] См., например: Scheiderwirth H. Das Pontische Herakleia. S. 14; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… C. 179—181; cp.: Desideri P. Studi… II. P. 496. Сходных взглядов придерживался Э. Бивэн, считавший, что вифинский царь должен был обратиться к Селевкидам из–за страха перед Атталом уже после гибели Ахея (Bevan E. The House of Seleucus. Vol. II. P. 15), но в 190 г. он «неожиданно» встал на сторону врагов Антиоха (Ibid. P. 104). Фраза Полибия о том, что Прусий был готов присоединиться к Антиоху (XXI, 11, 2) должна быть понята как указание на относительную эффективность неоднократных попыток сирийского царя создать неблагоприятное мнение о римлянах, предпринятых уже в критической ситуации 190 г., и не проясняет сущности предшествующих отношений.
[110] Отдельные мнения о сохранении «традиционной» и «естественной» вражды между Вифинией и Селевкидами (Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 314; Berthold R. Rhodes… P. 113; cp. Sherwin—White A. N. Roman I’oreign Policy… P. 43) не учитывают некоторой стабилизации в двусторонних связях, происшедшей еще в правление Зиэла.
[111] Об Апамейском договоре и его роли в дальнейшем развитии международной ситуации в Малой Азии См.: Liebmann—Frankfort T. La Irnntiere orientale… P. 48—70; Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 22—27 и др.
[112] Наиболее точную информацию дает Ливий: «…Mysiam, quam Prusia rex ademerat, ei (Eumeni. — О. Г.) restituerunt» (XXXVIII, 39,15), тогда как текст Полибия, послуживший для него источником, подвергся искажениям: после фразы Μυσοὺς, οὓς πρότερον αὐτοῦ (XXI, 48, 10) в разных рукописях приводятся слова παρεσπάσατο или παρασκευάσατο. Предпочтительным кажется первый вариант (Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. III. P. 171 ff.; Briscoe /. A Commentary on Livy. Books XXXIV—XXVII. P. 386; Schwertheim E. Studien zur historischen Geo—Hiaphie Mysiens. S. 65. Anm. 1.
[113] Habicht Ch. The Seleucids and Their Rivals // CAH². Vol. VIII. 1989. P. 325.
[114] Ibid. P. 383. Причину ущемления интересов Прусия можно видеть в том, что территории, ставшие предметом вифинско–пергамского вооруженного соперничества, не рассматривались римлянами как законное приобретение Прусия, в чем их мог убедить Эвмен во время посещения Рима в 189 г. (Polyb., XXI, 18-21; Liv., XXXVII, 52, 3-9; 53,1-28). Не исключено также, что сенат не одобрил действий Сципионов в отношении Прусия, предпринятых ими по собственной инициативе: ведь конкретные условия соглашения между Прусием и посольством Гая Ливия Салинатора (Polyb., XXI, 11, 12; Liv., XXXVII, 25, 13—14) остаются неизвестными. В этой связи заслуживает внимания замечание Дж. Бриско, что условия Апамейского мира были выработаны политическими оппонентами Публия Сципиона (Briscoe J. Flamininus and Roman Politics, 200—189 // Latomus. T. XXXI. Fasc. 1. 1972. P. 53).
[115] Прусий фактически «бросил вызов Апамейскому договору» (Benecke P. V. M. Rome and the Hellenistic States // CAH¹. Vol. VII. 1930. P. 282). Исходя из этого, невозможно считать, что после заключения Апамейского соглашения Вифиния, как и другие малоазийские государства, попала в клиентскую зависимость от Рима (Bouche—Lcclercq A. Histoire des Seleucides. Τ. I. P. 218; cp.: Liebmann—Frankfort T. La frontiere orientale… P. 46).
[116] Bengtson H. Die Strategic in der Hellinistischen Zeit. Ein Beitrag zum antiken Staatscrecht. Bd. II. Munchen, 1943. S. 215, 217.
[117] Этим вопросам была посвящена отдельная работа: Габелко О. Л. Последствия Апамейского мира: Рим и Первая Вифинская война // Межгосударственные отношения и дипломатия в античности. Ч. 1. Казань, 2000. С. 226-248.
[118] Meyer Ed. Bithynia. Sp. 518; Niese B. Geschichte… Bd. III. S. 70; Sttihelin F. Geschichte… S. 61. Anm. 3; Meyer Em. Die Grenzen… S. 115; Hansen E. The Attalids of Pergamon. P. 93; Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 759. о географическом положении этой области и ее границах см.: Şahin S. Studien über die Probleme… S. 142; Strobel K. Galatien… S. 29— 41. При всей неопределенности данных письменных, эпиграфических и нумизматических источников относительно разграничения Фригии Эпиктет и упоминавшейся «Мизии» имеется обстоятельство, препятствующее отождествить их применительно к тексту договора: там упоминается Геллеспонтская Фригия (Polyb., XXI, 48, 10; Liv., XXXVIII, 39, 15), которая, согласно Страбону, идентична Фригии Эпикгет: «Прусий покинул Фригию на Геллеспонте по договору с Атталидами. Эта страна прежде называлась Малой Фригией, а Атталиды дали ей название Эпиктет» (XII, 4, 3) (пер. Г. А. Стратановского); cp Şahin S. Studien uber die Probleme… S. 136. Anm. 39. Невозможно, чтобы Полибий, а вслед за ним и Ливий допустили такую тавтологию. Более подробно о соотношении между Геллеспонтской Фригией и Фригией Эпиктет см. далее, с. 289—290.
[119] Habicht Ch. Uber die Kriege… S. 90—92 — с полной библиографией и аргументацией.
[120] Cardinali G. Il regno die Pergamo. P. 82 ff.
[121] Schwertheim E. Studien zur historischen Geographie Mysiens S. 67— 77; Strobel K. Galatien… S. 29-41.
[122] Schwertheim E. Studien zur historischen Geographie Mysiens. S. 68—69.
[123] Ibid. S. 76-77.
[124] Ibid. S. 70-71.
[125] Nissen H. Kritische Untersuchungen über die Quellen der vierten und fünften Dekade des Livius. Berlin, 1863. S. 206.
[126] Habicht Ch. Uber die Kriege… S. 91; Briscoe J. A Commentary on Livy. Books XXXIV-XXVII. P. 386.
[127] Schwertheim E. Studien… S. 65. Anm. 1.
[128] Strobel K. Galatien… S. 29. Anm. 9.
[129] Schwertheim E. Studien zur historischen Geographie Mysiens. S. 75—76.
[130] Ср. с передачей Аппианом одного из пунктов Апамейского догоиора, где данное обстоятельство в полной мере учтено: Антиох должен «отдать Эвмену то, что еще остается у него в нарушение договора, заключенного с Атталом, отцом Эвмена» (Syr., 38). Полибий, гораздо более точный в терминологии, наверняка обратил бы внимание на эту деталь.
[131] Baronowsky D. W. The Status of the Greek Cities of Asia Minor after 190 B. C. // Hermes. Bd. CXIX. 1991. P. 452-453. Note 4; Ma J. Antiochos III and the Cities… P. 60. Note 30.
[132] Baronowsky D. W. The Status… P. 453. Note 4.
[133] SEG XXXVII № 1010; Malay H. Letter of Antiochos III to Zeuxis with Two Covering Letters // EA. Ht. 10. 1987. S. 7-17. Видимо, Пергаму удалось овладеть Мизией сразу после 209 г. до н. э., но только на очень короткое время (см. след. прим.).
[134] Остается открытым вопрос о том, когда именно это могло произойти — в 208, 198 или ок. 190 г., поскольку все предположения остаются недоказуемыми; пожалуй, любая из этих точек зрения имеет право на существование. Обзор мнений См.: Habicht Ch. Uber die Kriege… S. 94—95. Чисто теоретически к обстоятельствам, во время которых произошло присоединение Прусием спорных земель, можно причислить еще и малоазийскую экспедицию Филиппа V, в ходе которой к Вифинии отошли Киос и Мирлея, хотя и неясно, вступил ли Прусий при этом в конфликт с Атталом I. (Именно с этими событиями предлагается связывать, в частности, установление вифинского контроля над территорией, где была основана Пруса—Олимпийская — Strobel K. Prusa // Der Neue Pauly. Bd. 10. Stuttgart, 2001. Sp. 490). Однако наиболее вероятным вариантом кажется все же сохранение вифинского контроля над этой областью на протяжении 208—188 гг.; дело в том, что, по словам Юстина, Прусий начал войну против Эвмена, нарушив некий союзный договор (Just., XXXII, 4, 1), а такое соглашение между Вифинией и Пергамом могло быть заключено только в 205 г. по результатам мира в Фенике, где оба царства фигурировали в качестве foederi adscripti соответственно Македонии и Рима (Liv., XXIX, 12, 14). He исключено также, что несколько ранее был заключен сепаратный мир, положивший конец развязанным Прусием в 208 г. военным действиям (см. выше, с. 244). Скорее всего, этим договором должны были быть закреплены права Прусия на Мизию Олимпийскую, а его фактическая денонсация римлянами естественным образом вынудила вифинского царя начать войну.
[135] Schmitt H. H. Untersuchungen zur Geschuchte… S. 277; Сапрыкин C. Ю. Понтийское царство. C. 68.
[136] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 54-55.
[137] Ср. сходное отчасти мнение: Baronowsky D. W. The Status… P. 452. Note 4; Ma J. P. 60. Note 30.
[138] К. Штробель полагает, что историческим обоснованием для Прусия в его притязаниях на Малую Фригию могли служить действия вифинцев и галатов против Антиоха I в 270х гг. в этом районе, приведшие, на его взгляд, к территориальным приобретениям (Strobel K. Galatien… 35 ff.). Тем не менее создается впечатление, что Прусий мог апеллировать π к менее отдаленным событиям: известную надпись из Эзан (первая публикация: Jacopi P. Note anatolice // BMIR. Vol. 9. 1938. P. 44-49), где засвидетельствована смена господства Аттала и вифинского царя над этим городом, логичнее относить к периоду, непосредственно предшествующему началу войны (подробнее см. далее, с. 279 и прим. 357). Эзаны, вероятно, являлись одним из крайних южных владений Вифинии.
[139] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1098.
[140] Segre M. Due nuovi testi storici // RFIC. Vol. XL. 1932. P. 446-451. Ctkk. 11-13; Allen R. A. The Attalid Kingdom. P. 211. Прямого указания на участие в антипергамской коалиции Фарнака Понтийского эта надпись, вопреки мнению С. Ю. Сапрыкина (Понтийское царство. С. 69—70), не содержит. Из соображений политического престижа упоминание в числе побежденных противника, обладающего царским достоинством, было бы для Эвмена вполне оправданным; поскольку этого не произошло, то можно допустить, что в данном сражении понтийцы не участвовали. Подробнее о позиции Фарнака см. далее, с. 273—274.
[141] Mitchell S. Anatolia. P. 24.
[142] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1099; cp. Ballesteros Pastor L. Pharnaces I of Pontus and the Kingdom of Pergamum // Talanta. Vol. 32—33. 2000-2001. P. 62.
[143] Habicht Ch. The Seleucids… P. 325.
[144] Cruen E. S. The Hellenistic World… Vol. II. P. 552; Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. III. P. 46.
[145] Niese B. Geschichte… Bd. III. S. 70-72; Hansen E. The Attalids of Pergamon. P. 92-95; Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 314; Vol. II. Р. 1196-1197. Note 39; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 56; McShane R. B. The Foreign Policy… P. 160—161; Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… 1984. P. 27; Will E. Histoire politique… T. II. P. 286; Virgilio B. II «Tepio stato»… P. 84—86.
[146] О политике Фарнака I См.: Колобова К. М. Фарнак I Понтийский // ВДИ. 1949. No. 3. С. 27-35; Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 67—86.
[147] Hopp J. Untersuchungenn… S. 41. Anm. 37. к тексту Непота надо относиться более критически. Так, хотя он и говорит о нескольких царях — союзниках Прусия, его сообщение о том, что Ганнибал будто бы прибыл к Прусию В Понт (Corn. Nep. Hannib., Χ, 1) не заслуживает доверия. Б. Макгинг понимает его как указание на визит вифинского царя к Фарнаку, свидетельствующий о существовании дружественных отношений между Понтом и Вифинией (McCing В. С. The Foreign Policy… P. 255; Idem. The Kings of Pontus: Some Problems of Identity and Date // RhM. Bd. 129. Ht. 3-4. 1986. P. 254-255; cp.: Сапрыкин C. Ю. Понтийское царство. C. 70); но здесь мы, вероятно, имеем дело с ошибкой, обычной для римских историков (зачастую усугубленной некомпетентностью эпитоматоров и переписчиков), путающих малоазийские страны и их правителей (Just., XXVII, 3, 1; 5; XXXII, 4, 7; Luc. Am pel., 34, 1).
[148] Ballesteros Pastor L. Pharnaces I of Pontus… P. 62—66.
[149] Именно так историк предлагает понимать малопонятное сообщение Юстина о назначении Эвменом Фарнака своим наследником (XXXVIII, 6, 1) (Ballesteros Pastor L. Pharnaces I of Pontus… P. 64). Между тем царь Понта в течение некоторого времени продолжал находиться в оппозиции Эвмену, о чем свидетельствует установление им династических связей с Селевкидами (Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 85—86).
[150] Отсутствие в источниках конкретных указаний о действиях Фарнака в этой войне может являться следствием его осторожной позиции и не слишком активного участия в боевых операциях накануне задумываемой им собственной большой войны.
[151] Habicht Ch. Uber die Kriege… S. 98~99; Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. III. P. 13. о взаимоотношениях Кизика c Атталидами в целом См.: Thornton J. Una citta e due regine. Eleutheria e lotta politica a Cizico fra gli Attalidi e I Giulio Claudi // MedAnt. Fasc. 2. 1999. P. 397-438.
[152] Niese B. Geschichte… Bd. III. S. 71; Hansen E. The Attalids of Pergamon. P. 93; McShane R. B. The Foreign Policy… P. 161; Will E. Histoire politique… T. II. P. 71.
[153] Утверждение хрониста о том, что после победы над варварами «граждане возымели надежды возвратиться к прежнему счастью и славе» (Memn., F. 20, 3) направлено лишь на достижение риторического эффекта (Габелко О. Л. Мемнон… С. 112): во II в. внешнеполитическое положение гераклеотов продолжало оставаться чрезвычайно стесненным, и они избегали вмешиваться в крупные конфликты.
[154] Не исключено, что гераклеоты в это время вовсе не поддерживали Пергам. Об этом может свидетельствовать факт передачи Тиоса Эвменом II после окончания Понтийской войны не Гераклее, а ее противнику Прусию II (Burstein S. M. The Aftermath of the Peace of Apameia. Rome and the Pontic War // AJAH. Vol. 5. 1980. P. 9. Note 12).
[155] Готовность пергамского царя безвозмездно пожертвовать ахейцам столь крупную сумму, а также дарование пергамским посольством римскому сенату золотого венка стоимостью 15 тыс. золотых (183 r.) (Polyb., XXIII, 1, 7) свидетельствуют о том, что продолжающаяся война не сопровождалась для Атталидов серьезными финансовыми трудностями.
[156] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1100. Э. Хансен полагает, что Прусий примерно в это время тоже попытался заручиться поддержкой Ахейского союза (Hansen E. The Attalids of Pergamon. P. 94).
[157] Will E. Histoire politique… T. II. 1982. P. 287. Предположение о заключении этого союза в результате урегулирования спора критских общин римским посольством во главе с Аппием Клавдием (Кащеев В. И. Римляне как третейские судьи в межгосударственных спорах греков / / Античность: миры и образы. Межвузовский сборник. Казань, 1997. С. 35) нуждается в дополнительной аргументации.
[158] Не исключено, что Ганнибал командовал только флотом Прусия, тогда как общее руководство сухопутными операциями могло оставаться за самим вифинским царем (Seibert J. Hannibal. Darmstadt, 1993. S. 526). Пребывание Ганнибала в Вифинии должно стать сюжетом самостоятельного исследования: в историографии последний этап карьеры великого пунийца освещен недостаточно. Стоит подчеркнуть, что, в отличие от мнения Я. Зайберта, выбор Ганнибалом Вифинии как места бегства отнюдь не был продиктован тем, что Прусий будто бы являлся врагом Рима (Ibid. S. 525). Напротив, вифинский царь устраивал пунийского полководца именно как дружественный и лояльный римлянам, но вполне самостоятельный правитель. Исследователи обычно не отрицают достоверности упоминания Плиния о причастности Ганнибала к основанию Прусы—Олимпийской (Plin., ΝΗ, V, 148). Неясна степень его влияния на политику Прусия (явно искаженное представление о ней дает Непот (Corn. Nep., Hannib., Χ, 1) — см.: Трухина Н. Н. Комментарии // Корнелий Непот. о знаменитых иноземных полководцах. М., 1992. С. 97), хотя упоминание Непотом адресованного родосцам сочинения Ганнибала об экспедиции Вульсона против галатов (Hannib., XIII, 2) свидетельствует, видимо, о его активной политической деятельности (если, конечно, в этот момент Ганнибал уже находился у Прусия). В таком случае заслуживает внимания сам факт дипломатических контактов между Вифинией и Родосом, нигде более не отраженных. См. об этом: Лансель П. Ганнибал. М., 2002. Непонятны также причины определенного недоверия, которое карфагенский полководец, кажется, внушал Прусию (Cіc., De div., 2, 5; Liv., XXXIX, 51, 4).
[159] Правда, Непот и здесь допускает неточности, сообщая, что на море Эвмен первоначально тоже теснил противника, и объясняя это помощью со стороны римлян, которой в действительности не существовало (Corn. Nep., Hannib., X, 1). X. Хабихт, указывая на ошибки Непота, склонен преуменьшать масштабы неудач вифинцев и в сухопутных сражениях (Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1100), кажется, не вполне обоснованно. Что касается рассказа Непота в целом, то он явно «распадается» на два уровня, различающихся как по характеру описываемых событий, так и по достоверности их освещения. Так, об общем военно–политическом контексте событий римский историк имеет весьма запутанное представление, видимо, он домысливал его самостоятельно; что же касается отдельных деталей конфликта и, в частности, визита вифинского посольства в Рим (Corn. Nep., Hannib., XII, 1), το здесь Непот хорошо информирован, — вероятно, из–за наличия в его распоряжении достаточно надежного источника. Этими обстоятельствами и определяется мой избирательный подход к данным Непота.
[160] Вероятнее всего, именно о Первой Вифинской войне упоминает декрет в честь стратега Атталидов Коррага (Ливий называет его «префектом Эвмена» в ходе событий Третьей Македонской войны — XLII, 67, 4) из какого–то геллеспонтского города, впоследствии перевезенный в Прусу—Олимпийскую (SEG IV № 716; Holleaux M. Etudes d’epigraphie et d’histoire grecques. Τ. II. Paris, 1938. P. 73—125; Bengtson H. Die Strategic… Bd. II. S. 213-226; Die Inschriften von Prusa ad Olympum. Τ. II. № 1001. С победоносным для Пергама окончанием Первой Вифинской войны хорошо согласуются назначение Коррага на должность στρατηγὸς τῶν κα/θ᾿ Ἑλλησπόντου τόπων (сткк. 3—4) в качестве начальника над вновь образованной (?) территориальной единицей и упоминание παράληψις τῆς πόλεως (стк. 8) как свидетельство о переходе спорной области от Вифинии к Пергаму. Это еще один косвенный аргумент в пользу того, что Геллеспонтская Фригия была утеряна Прусием именно в ходе данного конфликта.
[161] Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1196. Note 39; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 56—57; Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1100.
[162] Segre M. Due nouvi testi… P. 446-451.
[163] IG. XI. 4. 1105; Stahelin F. Geschichte… S. 62-63; Hoffmann W. Philetairos (3) // RE. Bd. XX. 1938. Sp. 2162-2163; SEHHW. Vol. III. P. 1450—1451. Другие исследователи (Hansen E. The Attalids of Pergamon. P. 30-31; McShane R. B. The Foreign Policy… P. 38. Note 24; Allen R. A. The Attalid Kingdom. P. 31. Note 8; P. 136-137; Hannestad L. Greeks and Celts: The Creation of a Myth / / Centre and Periphery in the Hellenistic World / Studies in Hellenistic Civilization. Vol. IV. Ed. by P. Bilde, T. Engberg—Pedersen, L. Hannestad, J. Zahle, K. Randsborg. Aarhus, 1993. P. 26; Климов О. Ю. Царство Пергам. С. 134. Прим. 47) полагают, что речь идет об основателе пергамской династии, а С. Митчелл считает равно вероятными обе возможности (Mitchell S. Anatolia. P. 16. Note 40; P. 24. Note 138). Однако более весомым выглядит предположение, что чествуемое лицо — это именно Филетер, брат Эвмена II, а не первый правитель Пергама: в надписи упоминается об изгнании им галатов из «собственных пределов» (ἤλασας οἰκείων… ὅρωι>) (стк. 6), а такая характеристика едва ли была применима к Пергаму в первой трети III в., тем более что Филетер (I) ко времени галатского нашествия был уже стар и едва ли мог участвовать в сражениях с варварами лично. Кроме того, в пользу датировки II в. свидетельствуют данные палеографии надписи. Активное участие братьев Эвмена в Первой Вифинской войне косвенно подтверждается и декретом из Тельмесса (сткк. 21—22).
[164] Schwertheim E. Studien zur historischen Geographie Mysiens. S. 71—72; Strobel K. Galatien… S. 34—35. Комментарий к надписи: Периханян А. Г. Храмовые объединения Малой Азии и Армении. М., 1959. С. 44-49; Boffo L. Il re ellenistici… P. 115-121; Schenkungen. № 253; MAMA IX. № 8; 9. P. 4—6. Такая акция, как дарение земли эзанскому святилищу, едва ли может быть соотнесена с обстановкой напряженных боевых действий. То, что в надписи, возможно, подразумеваются военные поселенцы (Levick B. Aspects of Social Life in Aezani: A Preview of MAMA IX // Societes urbaines, societes rurales dans I’Asie Mineure et la Syrie hellenistique et romaines / Ed. par E. Frezouls. Strasbourg, 1987. P. 263—265), ничего не меняет: военная колония должна была быть основана на территории, уже отвоеванной у врага, для закрепления контроля над ней. В составе колонистов встречаются македонские и малоазийские имена (Ibid. P. 265), и остается неясным, каким государством данная клерухия была выведена. Предполагаемое подчинение вифинцами Фригии Эпиктет в ходе войны трудно увязать со словами Страбона о том, что вифинцы владели (εἶχον) ею прежде, что подразумевает довольно длительный период вифинского господства в этом районе; cp. с мнением о влиянии Вифинии и Пергама в районе Эзан. Стоит отметить находки здесь вифинских монет (MAMA IX. P. XI).
[165] Х. Хабихт отмечает, что место этой морской битвы остается неизвестным (Habicht Ch. Prusias (1) Sp. 1100), но можно предположить, что она произошла у берегов Пергамского царства, поскольку Непот сообщает, что Эвмену, когда его корабль обратился в бегство, удалось укрыться в одной из своих укрепленных гаваней, которые были расположены на ближайшем берегу (intra sua praesidia se recepisset, quae in proximo litore erant collocata) (XI, 4).
[166] Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1100.
[167] Историчность этой стратегемы пунийца нередко оспаривалась (см.: Лансель П. Ганнибал. С. 322), но П. Грин, к примеру, настаивает на реальности данного эпизода (Green P. Alexander to Actium. The Historical Evolution of the Hellenistic Age. Berkeley; Los Angeles, 1990. P. 840).
[168] См. об этих миссиях: Canali di Rossi F. Le ambascerie… № 499— 503. P. 460-464.
[169] Сообщения источников дают понять, что эта акция была предпринята Филиппом впервые, — не исключено, что именно вследствие ухудшения позиций Прусия. Оказание военной помощи Вифинии сопровождалось какими–то дипломатическими мероприятиями: к Прусию был отправлен послом приближенный македонского царя Филокл (Polyb., XXIII, 1, 5; 3, 2), неоднократно выполнявший самые ответственные поручения и известный как «специалист по македонско–вифинским отношениям»; См.: Olshausen E. Prosopographie der hellenistischen Konigsgesandten. Teil I. Von Triparadeisos bis Pydna. Lovanii, 1974. S. 124. Он присутствовал и в Риме во время визита Афинея.
[170] Фраза Юстина о том, что после поражения пергамского флота об этом было сообщено римлянам, что и вызвало отправку посольства Фламинина (Just., XXXII, 4, 8), не может быть истолкована однозначно. Так, Э. Хансен полагает, что посольство в Рим отправили обе враждующие стороны (Hansen E. The Attalids of Pergamon. P. 95; cp.: Климов О. Ю. Царство Пергам. C. 37).
[171] Х. Хабихт не вполне точен, когда говорит о том, что Прусий тоже подвергался обвинениям пергамцев (Habicht Ch. Uber die Kriege… S. 97; Idem. The Seleucids… P. 328): в источниках об этом ничего не сказано.
[172] См. сходное мнение: «Эвмен, выигравший свои сражения, мог сам заключить мир» (Gruen E. S. The Hellenistic Wodd… Vol. II. P. 552), хотя последовавшее дипломатическое вмешательство римлян делает такую возможность сомнительной. Весьма показательная аналогия — поведение Эвмена в ходе Понтийской войны, когда он удвоил количество своих войск, «чтобы дать понять римлянам, что он и сам в силах отразить Фарнака и одолеть его» (Polyb., XXIV, 8, 11). И. Хопп придерживается прямо противоположного мнения: Эвмен был вынужден действовать без помощи римлян (Hopp J. Untersuchungen… S. 41). Поведение пергамских послов в этой ситуации представляет собой яркий контраст с деятельностью представителей Аттала во время войны с Вифинией в 156—154 гг., когда пергамцы терпели серьезные неудачи: в сенат неоднократно поступали жалобы на вифинцев (Polyb., XXXII, 28, 1 — упоминаются два посольства; XXXIII, 1, 1; см. также: OGIS 323 стк. 5).
[173] Habicht Ch. Uber die Kriege… S. 100.
[174] Ibid. S. 99. Э. Грюн противоречит самому себе, сначала говоря о решающей победе Эвмена, а затем утверждая, что вслед за ней произошло неудачное для него морское сражение (Cruen Е. S. The Hellenistic World… Vol. I. P. 112; Vol. II. P. 552).
[175] См. мнение того же Х. Хабихта: «Римского вмешательства было достаточно для того, чтобы склонить на уступки Прусия, который, кажется, также нес ущерб от войны» (Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1101). Cp.: Ager S. L. Interstate Arbitrations… № 112. P. 303, где говорится о решающем военном поражении Прусия; впрочем, трудно согласиться с мнением исследовательницы о том, что миссия Фламинина не возымела никакого эффекта, тем более что она, как кажется, путает последовательность событий, помещая римское посольство ранее одержанной Эвменом победы.
[176] He исключено, что вифинское посольство было отправлено для опровержения обвинений, выдвинутых посольством Афинея. В таком случае его тоже можно отнести к весне 183 г. (Сатхаіі de Rossi F. Le ambascerie… № 506. P. 469).
[177] Х. Хабихт убедительно показал, что в действительности имело место лишь одно римское посольство в Вифинию (Habicht Ch. Uber die Kriege… S. 97 — 98; Idem. Prusias (1). Sp. 1101), а не два, как считалось ранее (Niese B. Geschichte… Bd. III. S. 73. Anm. 3). Именно оно привело к заключению мира (Briscoe J. Eastern Policy and Senatorial Politics 168 — 146 B. C. // Historia. Bd. XVIII. Ht. 4. 1969. P. 23); против, без достаточной аргументации — Cruen Е. S. The Hellenistic World… Vol. II. P. 552. Note 102). Полибий указывает, что Фламинин, помимо Прусия, должен был отправиться к Селевку IV (XXIII, 5, 1; cp. с замечанием Плутарха, что Фламинин прибыл к Прусию, будучи отправлен сенатом «по другим делам» — Tit., 20), но цель миссии в Сирию остается неизвестной.
[178] См., например: Munzer. Cornelius (337) // RE. Bd. IV. 1901. Sp. 1483. Однако подобный вывод делается почти исключительно из общих соображений — исходя из упадка политической роли Сципионов после процесса Луция, и потому он не может обесценить конкретного указания Антиата. Нередко сообщаемая им информация относительно римских посольств не поддается однозначной интерпретации. Так, историчность миссии Луция Сципиона, направленной для разрешения территориального спора между Эвменом II и Антиохом III, о чем сообщает со ссылкой на Антиата Ливий (XXXIX, 22, 9), отвергается одними исследователями (Gruen E. 5. The Hellenistic World… Vol. II. P. 105; Eckstein A. Rome, the War with Perseus, and the 3-rd Party Mediation // Historia. Bd. XXXVII. Ht. 4. 1982. P. 417. Note 4), HO признается другими (Nissen H. Kritische Unter–suchungen… S. 222; Кащеев В. И. Римляне как третейские судьи… С. 38. Прим. 14). Очевидно, a priori отвергать сведения Антиата не следует.
[179] См.: Трухина Н. Н. Примечания. С. 97. Прим. 22, где не высказано никаких сомнений относительно сообщения Ливия/Антиата. Следует отметить, что Ливий прямо ссылается на Антиата 34 раза и критикует его чаще всего за неправдоподобные цифровые данные (потери противников римлян, захваченные богатства и т. д.), но обычно не испытывает особых сомнений относительно приводимых им имен.
[180] Habicht Ch. Uber die Kriege… S. 100; Idem. The Seleucids… P. 328; Hopp J. Untersuchungen… S. 41-42. Anm. 39.
[181] К последним с некоторыми оговорками можно причислить Фламинина, который именно в эти годы проявлял лояльность к Публию Сципиону (Plut., Tit., 18). о взаимоотношениях Публия Сципиона и Фламинина См.: Briscoe J. A Commentary on Livy. Books XXXI—XXXIII. P. 32—33; Трухина Н. Н. Политика и политики «золотого века» Римской республики. М., 1986. С. 107; Бобровникова Т. А. Сципион Африканский. Картины истории Рима эпохи Пунических войн. М., 1998. С. 357-358. Прим. 44.
[182] В историографии преобладает мнение, что Прусий был вынужден пойти на заключение мира по требованию Рима (Sands P. C. The Client Princes of the Roman Empire under the Republic. Cambridge, 1908. P. 96; Hansen E. The Attalids of Pergamon. P. 95; Badian E. Foreign Clientelae (264-70 B. C.). Oxford, 1958. P. 98; Wilson D. R. The Historical Geography… P. 457; Cimma M. R. Reges socii et amici… P. 136 — в этой работе вообще не говорится ни слова об одержанных Эвменом победах; Burstein S. M. The Aftermath… P. 1). Свое крайнее выражение эта идея находит во фразе: «Лишь дипломатические усилия, предпринятые Римом, положили конец территориальным притязаниям Прусия, и за Эвменом были сохранены его владения» (Марченко И. И. Сираки Кубани. Краснодар, 1996. С. 123). Взгляды, отличные от этого, выражают лишь немногие авторы; см., например: McShane R. B. The Foreign Policy… P. 160—161. То обстоятельство, что посольство Фламинина прибыло именно в Вифинию, отнюдь не доказывает, что Прусий подвергся дипломатическому давлению римлян: так, в 154 г., во время войны Аттала II Пергамского против Прусия II, римское посольство, которое должно было заставить Прусия, выступившего в роли агрессора, прекратить войну, прибыло в Пергам, а не в Вифинию, поскольку боевые действия тогда происходили на территории царства Атталидов (Polyb., XXXIII, 1, 1— 2; 9, 1—3). Может быть, исходя из аналогии с этими событиями, позволительно допустить, что в 183 г. пергамские войска стояли под стенами Никомедии?
[183] Главным из них стало преобразование празднества Никефорий в очень крупный и престижный фестиваль. См. об этом: Segre M. L’institution des Nikephoria de Pergame // Hellenica. T. 5. 1948. P. 101—128; Ohlemutz E. Die Kulte und Heiligtumer der Gotter in Pergamon. Wurzburg, 1940. S. 37—39; Jones C. P. Diodoros Pasparos and the Nikephoria of Per–кашоп // Chiron. Bd. 4. 1974. P. 184-189.
[184] Возможно, эта традиция восходит к Полибию (Nissen H. Kritische Untersuchungen… S. 169, 227-228).
[185] Corlitz W. Hannibal. Eine politische Biographie. Stuttgart, 1970. S. 199. Anm. 45. Можно думать, учитывая предполагаемый характер нэаимоотношений Фламинина и Прусия, что и в этом вопросе ими был достигнут некий компромисс, в результате чего в традиции и появилось паправление, не выставляющее вифинского правителя в особо неблагоприятном свете. Подобным примером отношений Фламинина с эллинистическими правителями может служить (разумеется, с той или иной долей условности) использование им в собственных интересах правителя Лфамании Аминандра (см. об этом: Welewei K. — W. Amynanedrs ὄνομα τῆς βασιλείας und sein Besuch in Rom // Weltvei K. W. Polis und Arche. Kleine Schriften zu Gesellschafts- und Herrschaftsstrukturen in der griechi-Kchen Welt / Hrsg. v. M. Meier. Stuttgart, 2000. S. 385-389).
[186] Как ни странно, сомнительный тезис о слабоволии Прусия I довольно прочно прижился в историографии со времени Т. Моммзена (Моммзен Т. История Рима. СПб., 1994. Τ. I. С. 587) и без должной критики воспроизводится и поныне; см., например, последние работы: Бобровникова Т. А. Сципион Африканский. С. 314, 363—364. Прим. 53; Лансель П. Ганнибал. С. 327). Это допущение стало общим местом в многочисленных биографиях Ганнибала (преимущественно популярного характера), которые здесь нет необходимости перечислять. Х. Хабихт совершенно справедливо указывает, что нарушение Прусием закона гостеприимства было вызвано крайне сложным политическим положением, в котором тот находился к моменту завершения войны (Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1105). Можно добавить, что в 183 г. Прусий, очевидно, был уже стар и вряд ли мог проявлять прежнюю решительность.
Существует экстравагантная и ничем не подтвержденная гипотеза, согласно которой выдачу Ганнибала римлянам осуществил не Прусий I, а Прусий II. Поскольку точное время смерти Прусия I и соответственно воцарения его сына остается неизвестным, то исследователи полагают, что выдать Ганнибала вопреки праву гостеприимства мог не храбрый и энергичный Прусий–старший, а его наследник, чьи характеристики в источниках весьма нелестны (Kraay C. M‥ Davis N. The Hellenistic Kingdoms. P. 260).
[187] См., например: Meyer Ed. Bithynia. Sp. 519; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 58-59; Habicht Ch. Prusias (1). 1957. Sp. 1102; Idem. The Seleucids… P. 328; McShane R. B. The Foreign Policy… P. 160. Нам мичего не известно ни о наложенной на Прусия контрибуции, ни о сокращении вифинской армии и флота, если эти меры вообще были приняты. Гак или иначе, Прусий II почти сразу же после рассмотренных событий не уклонился от возможности вступить в войну с Фарнаком Понтийским, очевидно, военные и экономические ресурсы его царства были достаточны для этого.
[188] Это отражено и на карте С. Шахина (Şahin S. Studien über die Probleme… Karte), чему исследователь, однако, не приводит текстового объяснения.
[189] Ibid. S. 136. Anm. 39; Strobel K. Galatien… S. 32.
[190] Эпиграфические данные, проанализированные С. Шахином, позволяют заключить, что на западе области преобладало смешанное фригийско–вифинско–мизийское население, в среднем течении Сангария — фрако–вифинско–фригийское, на востоке — фригийско–вифинско–галатское или пафлагонское (Şahin S. Studien uber die Probleme… S. 141. Anm. 56).
[191] Период пергамского преобладания здесь, видимо, не был длительным. Скорее всего, Эвмен отказался от части вновь приобретенных земель после Понтийской войны, стремясь улучшить отношения с Вифинией (о чем см. в следующем параграфе).
[192] Meyer Em. Die Grenzen… S. 150; Hansen E. The Attalids of Pergamon. P. 95; Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. III. P. 211. Против: Robert L. Laodicee du Lycos, Le Nymphee. Paris, 1969. P. 269. Note 6; Şahin S. Studien uber die Probleme… S. 141. Anm. 56: это название является производным от имени бога. He исключено, впрочем, что одна их полисных фил была названа так во время краткого периода улучшения пергамско–вифинских отношений в начале правления Прусия II (см. далее, с. 301—302). Ко времени Страбона Вифинион уже находился «в глубине Вифинии» — вероятно, этот город тоже недолго входил в состав царства Атталидов.
[193] О нем наиболее подробно: Meyer Em. Die Grenzen… S. 150; против — Şahin S. Studien über die Probleme… S. 141. Anm. 56, однако в последней работе не принимается в расчет весьма вероятная передача Тиоса Пергаму.
[194] Единственным основанием для предположительного определения времени смерти Прусия I является резкая смена политического курса Вифинии на пропергамский в ходе Понтийской войны, что наиболее логично связать с приходом к власти нового правителя (Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1108). Впервые эта гипотеза была высказана, как кажется, еще Э. Нольте (Nolte E. De rebus gestis… P. 60—61).
[195] Габелко О. Л. к истории взаимоотношений Вифинского царства с независимыми греческими полисами (IV—III вв. до н. э.) // Среда, личность, общество. Доклады конференции. М., 1992. С. 151—152.
[196] См. об этом: Allen R. A. The Attalid Kingdom. P. 98-121; Климов О. Ю. Царство Пергам. С. 87—127. Хотя в государстве Атталидов, как и в любой другой эллинистической монархии, существовало некоторое ограничение полисных свобод, контроль над самоуправлением городов в Вифинии был, скорее всего, более строгим. Важнейшим показателем этого служит, как обычно считается, отсутствие у вифинских полисов права чеканить собственную монету. Cp. с мнением Б. Харриса: народные собрания в вифинских городах пребывали в состоянии упадка с эллинистического времени (Harris B. F. Bithynia under Trajan. P. 7). Впрочем, материалы, приведенные далее, в § 2 гл.V данной монографии, как кажется, рисуют несколько более сложную картину.
[197] Тарн В. Эллинистическая цивилизация. М., 1949. С. 224; Braund D. С. Three Hellenistic Personages: Amynander, Prusias II, Daphidas // CQ. Vol. XXXII. 1982. № 2. P. 355-357.
[198] Kraay C. M., Davis N. The Hellenistic Kingdoms. P. 258; Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 311; cp. Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 82-23.
[199] SEHHW. Vol. I. P. 570; Vol. II. P. 663: cp.: Wilson D. R. The Historical Geography… P. 460.
[200] IGCH № 1301, 1303, 1370,1372, 1406,1411, 1453, 1539, 1562, 1772.
[201] Проводимая Прусием I монетная политика в то же время служила средством филэллинской пропаганды: в его правление стали чеканиться тетрадрахмы с изображением Зевса Стратия — божества, равно популярного как среди греков, так и у некоторых малоазийских народов (Rider le C. Un tetradrachme de Prusias I de Bithynie // Archeologie et religions de l’Anatolie ancienne. T. 10. Louvianla—Neuve, 1983. P. 167—172). Данный монетный тип остался наиболее употребительным и у его преемников. Оригинальное предположение о том, что эти монеты несут изображение Зевса Никефора и символизируют победу Прусия над галатами эгосагами (Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 80— 81, 83), требует дополнительного обоснования.
[202] Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 315.
[203] Габелко О. Л. Внешняя политика Вифинского царства. С. 58.
[204] SEHHW. Vol. II. P. 663; Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 314315; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 65; Kraay C. M., Davis N. The Hellenistic Kingdoms. P. 259; Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1106; Hams B. F. Bithynia: Roman Soverignty… P. 862; Hannestad L. «This Contributes in no Small Way…». P. 79.