Подводя итог рассмотрению истории Вифинии на протяжении примерно тысячелетнего периода (кон. II тыс. - I в.), следует прежде всего отметить, что далеко не все моменты ее развития были одинаковы по интенсивности и динамичности развития. Только в эллинистическую эпоху Вифиния действительно становится государством, и лишь с этого времени, пожалуй, она занимает сколько-нибудь заметное место в процессах политической, экономической и социальной эволюции античного мира. Несмотря на это, более ранние периоды ее истории должны рассматриваться как составные части единого целого, во многом предопределившие своеобразие дальнейшего развития страны.
Вифинское царство складывалось на территории, которая служила естественным связующим звеном между двумя материками, что стало причиной многочисленности в этом районе различных этнических передвижений и миграций, направленных, как правило, из Европы в более плодородную Азию: "протовифины" - стримоняне в конце II тыс., собственно фракоязычные вифины ок. 1000 г., фракийцы-треры (VII в.), колонизационные предприятия греков (преимущественно мегарцев) на протяжении VIII-VI вв., и, наконец, вторжение в Анатолию кельтов-галатов в 278/277 г. Все эти события сформировали исключительно сложный и многообразный этнический облик Вифинии и существенно повлияли на дальнейший ход ее истории.
Истоки становления Вифинии как эллинистической монархии следует искать в более ранние эпохи, когда делались первые шаги к укреплению вифинской государственности и закладывались основы внешнеполитического курса, окончательно сформулированного и более или менее успешно реализованного вифинскими династами к последней трети IV в. На протяжении всего доэллинистического времени лейтмотивом политики правителей Вифинии оставалось стремление к независимости от какого-либо внешнего давления, что, будучи усилено особенностями геополитического положения страны, привело ее к некоторой изоляции от основных процессов политического и экономического развития Восточного Средиземноморья.
Главным содержанием этого периода следует признать борьбу Вифинии с близлежащими эллинскими полисами за территории, богатства и, быть может, выход к морю, которая оставалась ведущим фактором ее внешней политики и в раннеэллинистическую эпоху.
Зипойту I удалось, воспользовавшись крушением Персидской империи и благоприятным раскладом сил на международной арене, начать активную экспансионистскую политику и установить в северо-западной Малой Азии новый баланс сил, основанный на успешном противостоянии Вифинии диадохам и независимым греческим городам. Достигнутое Зипойтом значительное военно-политическое усиление Вифинии явилось необходимой предпосылкой для ее оформления как эллинистической монархии, но не завершило этого процесса. Говорить о переходе вифинского общества на более высокую ступень государственно-политической организации можно только применительно к периоду правления Никомеда I и Зиэла. к концу царствования последнего и с приходом к власти Прусия I было бесповоротно покончено с факторами внешней и внутренней нестабильности, время от времени угрожавшими самому независимому существованию Вифинии. В правление Никомеда I и Зиэла были ликвидированы также прежняя замкнутость и изолированность Вифинии от других областей Малой Азии и Эгеиды. Эти цари развернули активную дипломатическую деятельность и установили союзнические отношения с тремя великими эллинистическими державами, подкрепив их и в политико-правовой сфере.
На протяжении 270-230-х гг. Вифиния ориентировалась на приобретение новых территорий и закрепление в стратегически важных районах Анатолии, но определенный разрыв между действиями Никомеда и его сына, определявшийся, видимо, различным пониманием стоявших перед страной политических и экономических задач, не позволил добиться больших результатов и вывести страну на лидирующие позиции в регионе. Ведущую роль среди малоазийских государств на долгое время закрепило за собой Пергамское царство, ставшее главным соперником Вифинии.
Прусий I, использовав достижения своих предшественников, сумел привести Вифинию к состоянию наибольшего политического значения, когда-либо достигавшегося за всю ее историю. Хорошо продуманная в стратегическом и тактическом отношении военная политика и умелая дипломатия позволили ему добиться значительных результатов в наступлении на позиции эллинских городов северо-западной Анатолии и уклониться от конфронтации с Римом. Менее успешными были его действия против самых опасных врагов - пергамских царей Аттала I и Эвмена II. Неудача в борьбе с ними, а также усиление римского влияния на малоазийские дела вынудили его наследника Прусия II изменить методы достижения своих целей, сделать ставку почти исключительно на дипломатию, посредством которой он намеревался достичь благоволения Рима и создать наиболее выгодную обстановку для осуществления повторной агрессии против Пергама. Его государственная деятельность при всей показной верности интересам Рима все же сохраняла прежнюю направленность на приобретение Вифинией большего политического значения и в целом при всей неоднозначности носила самостоятельный характер.
Крах планов Прусия II привел Вифинию к практически полной утрате возможностей вести активную и независимую внешнюю политику, ярким примером чего служит правление Никомеда II Эпифана и Никомеда III Эвергета. Последний к концу царствования попытался было вернуть своему государству былую роль в Малой Азии, но борьба с Митридатом Евпатором показала полную несостоятельность этих замыслов. Никомед IV и вовсе был послушной марионеткой Рима.
Этот краткий очерк, суммирующий результаты проведенного исследования, несколько отличается от распространенных в историографии оценок внешнеполитических действий вифинских царей, где, с одной стороны подчеркивается их преемственность (в основном в средствах и методах), а с другой - чересчур резко акцентируется разрыв между государственной деятельностью "великих царей Вифинии" (до Прусия I включительно) и их последователей[1]. Предлагаемый дифференцированный подход к политике каждого из вифинских монархов воссоздает картину сложную и, быть может, противоречивую, но все же, кажется, несколько более приближенную к реальности.
На протяжении IV-I вв. роль и место Вифинии в системе эллинистических государств - не только их международных отношений, но и в более широком, общеисторическом аспекте - определялись главным образом двумя факторами.
Это, во-первых, специфика Вифинии, сказывавшаяся в основном на ее внешней политике, - принадлежность к эллинистическим государствам "второго эшелона", так называемым малым монархиям. Она неизменно влияла на формирование внешнеполитического курса вифинских правителей, задавала масштаб и уровень целей, к которым они стремились, предопределяла особенности их деятельности на том или ином внешнеполитическом направлении.
Что же касается основных направлений внешней политики, то таковых на всем протяжении независимого существования Вифинского царства выделялось три. Первое из них было связано с необходимостью так или иначе противостоять притязаниям великих держав - империи Александра, государств диадохов, монархий Селевкидов, Антигонидов и Птолемеев, Рима. Второе направление задавалось борьбой с соседними малоазийскими государствами (прежде всего, Пергамом и Понтом) за спорные территории в Мизии, Великой и Малой Фригии. Наконец, немаловажное значение имели для вифинских правителей и взаимоотношения с греческим миром, включавшие в себя как агрессию в отношении эллинских колоний побережья Понта (Гераклея) и Пропонтиды (Византий, Калхедон, Киос, Мирлея), так и весьма активную филэллинскую деятельность.
В каждой из этих сфер приложения внешнеполитической активности вифинскими царями применялся комбинированный набор военных, дипломатических, пропагандистских средств, оказывавшихся, с их точки зрения, наиболее действенными в той или иной конкретной ситуации.
В эллинистическую эпоху Вифиния являлась неотъемлемым элементом системы международных отношений Средиземноморья, и потому любые события ее истории были прямо или косвенно связаны с происходившими в этой структуре изменениями. Вифинское царство играло своеобразную и многоплановую роль в формировании и поддержании силового равновесия в римско-эллинистическом мире.
Оно служило наиболее активным элементом системы баланса сил северо-западной Малой Азии, где ее оппонентами выступали независимые греческие города, использовавшие поддержку друг друга и иных государств. Это динамическое равновесие, существовавшее в течение долгого времени, было нарушено усилиями Прусия I. Вифиния занимала важную позицию в функционировании внутрианатолийского комплекса международных отношений, выступая наиболее последовательным противником Пергамского и Понтийского царств в периоды их резкого усиления, чреватого нарушением баланса политических сил на полуострове (или реально приводившего к нему, как в случае с Митридатовыми войнами). Наконец, Вифиния опосредованно влияла и на поддержание или смещение силового равновесия и в масштабе всего Восточного Средиземноморья, участвуя в борьбе великих держав между собой (или уклоняясь от нее), а на заключительном этапе своей истории превратившись фактически в буферное государство между Римом и Понтом.
Вторая особенность Вифинии должна быть расценена как имманентная черта эллинистического государства, которое сформировалось преимущественно на основе местных фрако-малоазийских элементов и потому избирательно воспринимало элементы греческой цивилизации и македонской государственности. Представляется допустимой несколько софистическая характеристика Вифинии как наиболее эллинизированного из наименее эллинизированных государств, поскольку еще М. И. Ростовцев и В. Тарн с полным основанием подчеркивали, что эллинизм пустил в Вифинии значительно более глубокие корни, нежели в соседних малоазийских монархиях[2] (даже при том, что эллинскому воздействию оказались подвержены по большей части только города и приморские области царства). Причину этого, быть может, следует видеть как в самом географическом положении Вифинии, с определенного времени сцособствовавшем различному по формам (в том числе и мирному) проникновению греков в страну (в отличие, например, от Великой Каппадокии), так и в том, что этнокультурное наследие Вифинии все же не было столь объемным и многообразным, как иранское, и потому местные правители не могли целенаправленно противопоставлять его эллинизму[3]. Роль архаических фракийских элементов в истории Вифинии не была столь значительной, как влияние исконных иранских начал на все стороны общественной жизни Понтийского или Каппадокийского царств, признаваемое ныне всеми исследователями. Особенно ярко это проявлялось в сфере идеологического обоснования царской власти и династической пропаганды, где претензии на родство с Ахеменидами имели приоритетное значение как для Митридатидов, так и для Ариаратидов[4]. Любопытно, что собственно персидский этнический элемент не был преобладающим в количественном отношении ни в Понте, ни в Каппадокии, но правящие династии этих государств эксплуатировали связанные с ним мотивы весьма умело и эффективно; вифинские же цари были лишены столь значительного источника для подпитки своего авторитета, и их пропагандистские акции такого рода должны были быть ограничены почти исключительно внутриполитической сферой (за исключением, быть может, гипотетически реконструируемых "панфракийских" устремлений Прусия II). С другой стороны, не столь мощным в Вифинии было и собственно эллинское политическое и культурное влияние, задававшее тон во внешней и внутренней политике Атталидов - постоянных конкурентов вифинской династии.
Тем не менее как во внутренней, так и во внешней политике вифинских правителей фрако-анатолийские традиции время от времени находили свое вполне конкретное и осязаемое выражение. Они проявлялись, прежде всего, в сохранении практики разделения страны между домогающимися верховной власти представителями царского дома в моменты династических кризисов, а также в существовании в стране сильной племенной аристократии, имевшей определенные властные полномочия. Старые ириоритеты фрако-анатолийского происхождения занимали, безусловно, главное место во всей государственной деятельности Зипойта; в них, возможно, следует видеть источник двух династических смут первой половины III в.; на них, как кажется, сделал ставку в конце своего правления и Прусий II. Наконец, каким-то образом юридически оформленная тенденция к разделу территории царства и переходу функций государственного управления к представителям высших слоев вифинского общества, судя по всему, реализовалась и на завершающем этапе независимого существования Вифинии - в период династических усобиц начала I в.
Именно "полуварварским" (при всей условности этого определения) характером Вифинской монархии можно объяснить и то особое положение, которое занимали в ее составе греческие полисы: их права в некоторых отношениях были ограничены более жестко, чем в государствах, возглавляемых греко-македонскими династиями. Вместе с тем отдельные представители династии (прежде всего, Никомед I, отчасти и Зиэл) были способны на весьма нестандартные шаги в установлении отношений с греками, причем некоторые из таких акций не имеют аналогов в истории других эллинистических государств. Греческие города Вифинии, как основанные представителями династии, так и прежде независимые, время от времени пытались апеллировать к традиционным полисным ценностям, основанным на понятиях свободы и независимости, но это "противостояние" центральной власти носило ограниченный и сугубо символический характер.
Начиная с середины II в., Вифиния становится государством, особенно активно ведущим филэллинскую политику в экономической, религиозной и культурной сферах, что, впрочем, может расцениваться как оборотная сторона почти полного отказа последних вифинских монархов вести независимый курс на международной арене в условиях неуклонного нарастания римского влияния.
В таких условиях, несомненно, сложный синтетический характер приобретают культура и искусство Вифинии, где все же греческий элемент всегда оставался преобладающим, вероятно, ввиду отмеченной выше ограниченности культурного потенциала собственно вифинского общества, достаточно рано к тому же познакомившегося с греками (хотя сначала преимущественно в форме политического и военного противостояния). Что же касается религии эллинистической Вифинии, то она, как представляется, в основном эволюционировала в том же направлении, что и системы религиозных представлений в Малой Азии этого (а также и более позднего) времени в целом. Многие принципиально важные черты этого процесса могут быть объяснены через понятие синкретизма греческих, фракийских, малоазийских верований, однако источниковый материал явно недостаточно репрезентативен для того, чтобы проследить хотя бы основные черты этого процесса более детально.
Все вышесказанное позволяет заключить, что Вифинское царство представляло собой во многих отношениях поистине уникальный феномен, - как, впрочем, и практически любое государство эллинистического мира.

---

[1] Meyer Ed. Bithynia. Sp. 517-518; SEHHW. Vol. I. P. 567-570; Vol. II. P. 826-827; Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 311; Kraay C. M., Davis N. The Hellenistic Kingdoms. P. 257—264; Harris B. F. Bithynia. Roman Sovereignty… P. 861; Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 78, 83.
[2] Ростовцев М. И. Понт, Вифиния и Боспор // РИЖ. 1917. С. 114— 115; Тарн В. Эллинистическая цивилизация. С. 161.
[3] Cary M. A History of the Greek World… P. 98.
[4] Panitschek P. Zu den genealogischen Konstruktionen der Dynastien von Pontos und Kappadokien // RSA. 1987-1988. Vol. XVII—XVIII. S. 73-95. P. 82-83.