Теперь пора предложить некоторые заключения о работе Тимея в целом и о природе и воззрении его историописания и о его месте в традиции греческой историографии. Еще раз фрагментарное состояние свидетельств представляет главные препятствия. Мало того, что работа Тимея была потеряна, но и никакая история в течение столетия или прежде или после него не уцелела неповрежденной (какой-либо существенной длины). Нам не приходится действовать в полном вакууме, однако, так как многочисленные фрагменты выжили из сотен других эллинистических историков. Кроме того, в то время как свидетельства, которые мы имеем о Тимее, представляют только небольшую часть того, что он написал, это все же существеннее, чем остатки огромного большинства других потерянных историков, почти восемьдесят страниц в собрании Якоби, из широкого диапазона древних авторов, на множество тем. Это относительное изобилие (если принять позу оптимиста на мгновение!) позволяет нам говорить что-то значащее о Тимее, и, используя методологию, которую я изложил в предыдущих главах, мы можем надеяться получить некоторую новую способность проникнуть в суть его работы.
Что отдельные фрагменты скажут нам о целом? Большинство древних историков использовали сочетание последовательного повествования и вневременного описания. В случае с Тимеем фрагменты по-видимому, указывают на серьезный перевес неописательного массива: по очень грубому подсчету три четверти общего количества фрагментов, которые включают весьма широкий диапазон материала: географические очерки, мифологические рассказы, чудеса, объяснения пословиц, этимологию, местные обычаи, примеры чрезмерной роскоши, рассуждения о природе истории и конечно, полемику против других авторов, и их изобилие принудило Якоби видеть "антикварную" склонность у Тимея и в результате классифицировать его как этнографа, а не политического/военного историка. Но мы прежде всего должны спросить, являются ли сохраненные фрагменты действительно представительными для всей продукции Тимея. Нет никакого способа ответить на этот вопрос окончательно без его полных работ (или по крайней мере без больших, неповрежденных их частей, как текста Полибия). Но есть несколько факторов, которые заставят нас усомниться в представительной природе уцелевших фрагментов. В ходе последующего обсуждения я исключу сомнительные фрагменты (FF 159-163) и "приложение" (F164, длинную выдержку из Книги 5 Диодора). В результате я обработаю в общей сложности 158 фрагментов.
Диодор и Плутарх записывают приблизительно тридцать шесть фрагментов совместно, и большинство из них может благополучно быть классифицировано как рассказ, то есть, как касавшиеся политических/военных событий. Но помимо этих двух авторов, огромное большинство остающихся цитат Тимея, очевидно, не касается политических и военных событий в последовательном контексте рассказа. Большинство других фрагментов рассказа происходит из схолий к различным авторам. Здесь мы находим семь - девять фрагментов повествовательной природы, особенно из комментаторов к Пиндару о сицилийских тиранах начала пятого столетия. Но двадцать три - двадцать пять других ссылок на Тимея у схолиастов состоят из описательных фрагментов. Следующие два самых частых пользователя Тимея - Полибий (приблизительно двадцать пять) и Aфиней (двадцать три), и все кроме одной из цитат Полибия и каждая у Афинея относятся к неописательным пассажам. Причина перевеса неповествовательных фрагментов объясняется интересами более поздних авторов. Нисколько не удивительно, что мы находим много описаний народов, мест, чудес и легенд. Схолии к Аргонавтике Аполлония Родосского и к Александре Ликофрона имеют дело с мифологическим периодом. Афиней, конечно, известен обширной коллекцией ссылок на историков и поэтов о еде, напитках, досуге и роскоши. Диоген Лаэртский составил биографии философов, Страбон - географический тур по Средиземноморью, Антигон Каристский - серию изумительных рассказов. Затем у нас есть энциклопедическая работа старшего Плиния, этимологические и топографические словари и лексические работы и наконец поздние и гетерогенные авторы, которые цитирует Тимея только раз. И Полибий, конечно, использует Тимея главным образом для своей собственной совершенно особой цели.
Наконец, вследствие склонностей более поздних авторов большинство фрагментов происходит из более ранней части его работы. Для удобства я взял первые пятнадцать книг "Историй" как одну единицу, остальные двадцать три (плюс "Пирр") как другую.
Они разделяются вехой примерно до 400 г. и после. Последняя категория могла (опять приблизительно) считаться новейшей историей. У нас есть двадцать восемь фрагментов, определенно приписанных первым пятнадцати книгам, в то время как из неприписанных фрагментов пятьдесят два могут быть помещены в те книги с изрядной долей уверенности: они включают истории с мифологического периода, основания колоний и события шестого и пятого столетий. В результате у нас есть 80 фрагментов из 158 - около половины того, что уцелело - которые, кажется, происходят из первых пятнадцати книг.
Если вторую половину фрагментов можно смело отнести к оставшейся части "Историй" (Книги 16-38) и "Пирру", мы могли быть уверены, что у нас есть довольно репрезентативная выборка, по крайней мере с точки зрения пространственного распределения, работы Тимея. Однако, из оставшихся семидесяти восьми фрагментов только тридцать два можно расположить следующим образом: семь фрагментов с номерами книг (плюс еще один, приписанный "Пирру") и двадцать пять других, которые, кажется, имеют дело с или соединены с событиями четвертого и начала третьего столетий. Другие сорок шесть фрагментов не могут быть датированы ни с какой степенью уверенности: они состоят из тридцати географических или этнографических фрагментов и еще шестнадцати фрагментов различных типов. Кроме того большинство географических фрагментов, вероятно, происходит из первых двух или пяти книг работы, если теория Геффкена о географическом экскурсе как введении к работе верна. Но даже если половина этих сорока шести фрагментов принадлежала последней части работы (что маловероятно), у нас все еще было бы 103 фрагмента для первых пятнадцати книг против 55 для последних двадцати трех.
В результате я утверждал бы, что в классификации работы Тимея как преобладающе неповествовательной лежит очень большой риск серьезного искажения. Легко попасть в эту ловушку. Например, Уолбэнк даже в указании, что Полибий характеризует работу Тимея несправедливо, отмечает, между прочим, что новейшая история "включает лишь небольшую часть предмета Тимея". У нас мало свидетельств, но мы знаем, что она составляла значительную часть его работы. В то же самое время мы должны иметь в виду, что, в то время как политическая/военная история обычно появляется как рассказ, а описания культурных и географических явлений как нерассказ, граница между этими формами (и предметами) не обязательно заметна. Например, близкую связь между последовательным рассказом и вневременным описанием можно уловить в замечании периэгетического автора (pseudo-Skymnos) о полуострове Гиллике на восточном берегу Адриатики. Он записал предание, что Гилл, сын Геракла, основал там двадцать пять городов, которые были первоначально эллинскими, но, продолжает псевдо-Скимн, согласно Эратосфену и Тимею "их обычаи варваризовались со временем под влиянием соседей" ([Skymnos] Perieg. 405ff. = F77). Здесь пример неповествования, взявшего неявную функцию повествования. В результате мы увидим, что вневременное этнографическое описание может служить цели рассказа.
Мы должны также иметь в виду, что нарратив и элементы ненарратива в той же самой работе не должны строго отделяться в структурном смысле. Здесь, многочисленные фрагменты о мифологических "событиях" играют роль. Диодор цитирует Тимея (и других, но по имени только его) для версии возвращения аргонавтов, в которой бесстрашные герои плывут вверх по Танаису в теперешнюю Россию, затем вниз по другой (неназванной) реке в северный Океан, вдоль внешнего европейского побережья, в конечном счете повторно входят в Средиземное море через Геракловы Столбы и по прохождении через Мессинский пролив уносятся ветром в Ливию (Diod. 4.56.3-6 = F85), вероятно, что Диодор суммировал более длинный рассказ, в ходе которого Тимей затрагивал некоторые из народов и мест, которые посетили аргонавты. Нам известно, что Тимей следовал за Арго по крайней мере до Коркиры, где у него Ясон и Медея обрачевались (FF 87, 88), который этап Диодор не включил в свое резюме. Действительно ли возможно, что эта на вид всеобъемлющая поездка предоставила Тимею нить, на которую он натягивал описательные пассажи, составляющие большую часть наших свидетельств о его работе?
Но без большего их количества у нас нет никакого способа определить структуру дебютных книг, и стоит иметь в виду различные доступные для Тимея возможности.
Понятно, что в "Историях" Тимея доминирует точка зрения греческих городов Западного Средиземноморья. С начала до конца мы видим типичные проблемы полиса. У нас есть истории, связывающие будущие места греческих поселений с более ранними посещениями героическими фигурами, как и легенды об основаниях, включая Локриду (Polyb. 12.5ff. = F12) и Сирис (Athen. 12.523d-e = F52) в Италии, Maссалию в Галлии ([Skymnos], Perieg. 209ff. = F71; Steph. Byz. s.v. Massalia = F72), Коркиру (schol. Apoll. Rhod. 4.982/92g и 4.1216 = FF 79, 80) и Камарину (schol. Pind. 01. 5.19 = F19) в Сицилии. Мы слышим о внутренней борьбе между классами (Diog. Laert. 8.63-64 = F 134 и 8.66 = F2, Phot. Lex. s.v. Kallikyrioi = F8) и внешних конфликтах (schol. Pind. Nem. 9.95a = F 18, Athen. 12.522a-c = FF 44, 45), о непрерывной вражде между городами-государствами, которая изводила греков всю их историю. Наконец, мы видим греческие полисы Сицилии в борьбе против ряда чужеземных вторжений, включая карфагенское несколько раз между началом пятого века и концом четвертого и афинскую экспедицию 415-413. Тимей не писал об эллинистических царствах Востока. Его предметом была вся история западных греков, и даже при том, что тираны играли большую роль в большой части той истории, полис оставался важной составляющей политической и военной картины.
Как известно, греки были склонны делить мир на две взаимоисключающих группы: греков и варваров. Общаясь с многонациональным Западным Средиземноморьем, Тимей имел много возможностей разбираться с "другой" группой в ходе своей работы. Вопрос, который мы хотим задать в существующем контексте - как Тимей относился к другим народам? Как он работал над их историей? Тимей отмечал свои собственные усилия с целью получить информацию об определенных варварских народах, и уцелевшие фрагменты переполнены упоминаниями и обсуждениями неэллинских народов (Polyb. 12.28a.3 = F7). Остается ли в этих случаях центр греческим?
Мы видим несколько примеров типичных греческих маневров, имеющих дело с негреческим миром. Первый, Тимей предлагает этимологию негреческих названий мест, которым, тем не менее, удается найти греческое происхождение: Гиккара, деревня сикелов (F23) и возможно Котинусы, альтернативное название для Гадеса (F67). Мы также видим ассимиляцию божеств других культур с греческим пантеоном: кельты поклоняются Диоскурам (F85) и Пенаты прибывают в Лавиний из Трои (F59). Эта привычка к объяснению неизвестного от известного распространяется и на все народы: этруски эмигрировали из Лидии (F62). Впрочем, предложил ли он эти объяснения первым, не ясно.
Все вышеупомянутые примеры - наиболее вероятные продукты библиотеки (Гекатей/Гелланик для этрусков, Пифей для кельтов). Нет никаких свидетельств, что Тимей много путешествовал в Западном Средиземноморье. Но даже если он не путешествовал по миру как Пифей и Полибий и даже если он провел пятьдесят лет в изгнании в Афинах, у Тимея были бы прекрасные возможности собрать информацию от непосредственных наблюдателей. Мы должны помнить, прежде всего, что почти все формирующие его годы он жил в свободной и мирной Сицилии после успехов Тимолеонта в конце 340-х и начале 330-х до возвышения Агафокла два десятилетия спустя. Обучался ли он в Тавромении или в Сиракузах, он сталкивался с путешественниками различных национальностей: карфагенянами, этрусками, кампанцами, греками, и если предположить, что его отец оставался правителем Тавромения этот период, он общался с элитой других сицилийских и южных италийских городов.
В результате, даже если Полибий прав в портретизировании Тимея как главным образом сидячего ученого, мы не должны заключать, что он полагался исключительно на книги. Это - то, чему Полибий хочет, чтобы его читатели верили, потому что это представляет абсолютный контраст по отношению к его собственным широко распространенным путешествиям и его настойчивости в наблюдениях как единственного вероятного источника исторических свидетельств. Но фактически опять же сам Полибий предоставляет информацию, которая опровергает его собственное изображение Тимея. Мы видели в главе 3, что его сообщение о Тимее, бродящем вокруг храмов и ищущем надписи, не соответствует имиджу книжного червя. В том же самом пассаже Полибий также приводит нам причину считать, что Тимей прилагал некоторое усилие, чтобы взять интервью у непосредственных наблюдателей. Он утверждает, что если Тимей действительно обнаружил надпись, доказывающую, что италийские локрийцы не были потомками рабов, он заявит точно, где он нашел ее, но так как он даже не определяет, которую Локриду в Греции он посетил, чтобы получить информацию, он, должно быть, это придумал. Ибо человек вроде Тимея, который, "ссылаясь на Эхекрата, с кем по его словам он обсуждал вопрос об италийской Локриде и от кого он узнал эти вещи, чтобы не казалось, будто он полагался на случайные сплетни, не торопясь поведал, что отца этого человека Дионисий когда-то удостоил назначения своим послом", разве человек как этот опустил бы какие-либо детали? (Polyb. 12.10.7-9 = F12).
Опять же это происходит в рамках попытки Полибия показать, что Тимей не следовал своей нормальной процедуре в случае с локрийской надписью. Та нормальная процедура включала явную идентификацию источников как и подробный отчет о деталях, в которые уходил Тимей, чтобы подтвердить их достоверность. Другими словами Полибий приводит пример Эхекрата как правило, а не исключение в modus operandi Тимея.
Какое это имеет отношение к локализации? Мы обсуждали, как Тимей рассматривает негреческие народы в своей работе, и остается ли его точка зрения всегда греческой. Мое отступление о его усилиях собирать информацию из первых рук предназначено для поддержки моей следующей мысли, что Tимей показывает большой интерес к "местным колоритам" и что в этих случаях мы иногда можем заглянуть в иной фокус, со стороны местных жителей, греческих или других.
Первый пример касается давниев, населявших "пятку" Италии (Апулию). Схолии к Ликофроновой Александре содержат три Тимеевых цитаты, которые имеют дело с этим племенем. Одна рассказывает историю Диомеда, воздвигшего в Италии статуи, сделанные из камней со стен Трои; когда местный правитель, Давн, убил Диомеда и бросил статуи в море, они не только всплыли на поверхность обратно, но и заняли свои прежние места на пьедесталах (Schol. Lycophr. Alex. 615 = F53). Здесь налицо типично греческий способ включать свои собственные мифологические фигуры в предысторию Запада. Мы свидетельствуем тот же самый процесс во втором фрагменте о давниях, в котором схолиаст говорит нам что "они привыкли спать в овчинах на могиле Подалирия [сына Асклепия] и во сне получать от него пророчества. Они были также приучены купаться на берегу реки Альфен, и они и их слуги, и призывать Подалирия и исцеляться, откуда река имела свое название, так как, согласно Тимею, она лечила слуг (и) всех животных" (Schol. Lycophr. Alex. 1050 = F56a). Опять, греческая точка зрения остается фундаментальной, поскольку у божества и реки с целебной силой греческие имена. Но в этом случае мы находим дополнительные детали, которые указывают на знание - полученное ли от предыдущих авторов, из отчетов путешественников или из личного наблюдения - людей и области, поскольку они существуют в собственные дни автора. Третий и заключительный фрагмент также инкорпорирует греческую мифологию в этнографию Италии, но по-другому: "Тимей говорит, что всякий раз, когда греки сталкиваются с женщинами давниев - одетыми в темные платья, подпоясанными широкими лентами, в сандалиях с ремнями, доходящими до икр, с посохами в руках и с лицами, окрашенными в красноватый цвет - им приходят на ум фурии из трагедии" (Schol. Lycophr. Alex. 1137 = F55).Ссылка является мифологической, что и говорить, но она не включает посещение греческого героя или уравнение местного бога с членом греческого пантеона. Вместо этого Тимей регистрирует реакцию греческих поселенцев той или иной области на их встречи с тамошними уроженцами. Кроме того, кажется, признается, что женщины давниев совсем не фурии, но просто представляются так греками.
Однако, у нас также есть по крайней мере один фрагмент, который видимо показывает Тимеево предложение этнографических деталей о другом народе, причем с их точки зрения. Интересно, что речь идет о карфагенянах. Анонимная работа, известная как De mulieribus, содержит четырнадцать эссе об известных правящих дамах древнего мира, в одном из которых фигурирует Фиоссo, также известная как Элисса или классическая Дидона, основательница и первая царица Карфагена (De mulier. 6 = F82). Составитель трактата приводит Тимея в качестве своего источника и затем очень кратко рассказывает о побеге Фиоссо из Тира, ее прибытии в Ливию и самоубийстве с целью избежать брачных уз с местным царем. Единственная более древнюю греческую версию основания Карфагена изложил Филист, который называет Азора (Тир) и Кархедона (Карфаген) тирийскими основателями города. Как Карэн Хэгеманс недавно отметила, версия Филиста явно представляет эпонимный миф, тогда как Тимей, кажется, взял информацию в конечном счете из финикийских источников. Он также проявляет интерес к различным именам царицы и их значениям, например, что "Дидоной ее назвали на своем языке ливийцы из-за ее скитаний". Впрочем, мы не можем быть уверены, что Тимей не привел и греческую точку зрения. Но поразительно найти на вид столь нейтральное изображение легенды, взявшейся от людей, которых он предположительно сильно ненавидел.
У нас нет никаких указаний, с какого периода или события Тимей начал свои "Истории", но пожалуй самое раннее из них в уцелевших фрагментах касается происхождения сиканов, одной из предгреческих популяций, населявших Сицилию, которых Тимей очевидно считал автохтонами и довольно подробно это доказывал (Diod. 5.6.1 = F38). Мы также, знают, что он обсуждал этимологию Фринакии, настоящего названия Сицилии (F37), и Италии (F42). Время Троянской войны, которую Тимей датировал 1193-1183 до н. э (F125), было, конечно, частью его работы, поскольку он упоминает о блужданиях ее участников на Западе по окончании конфликта: Диомеда (F53), родосцев (F65), беотийцев (F66). Кроме того, два фрагмента показывают, что период после Троянской войны получил своего рода хронологическое определение от Тимея. Цензорин сообщает, что Тимей вычислял время от Троянской войны до первой Олимпиады в 417 лет (DN 21.2-3 = F125), а Климент заявляет, что в системе Тимея 820 лет протекли от возвращения Гераклидов до переправы Александра в Азию (Strom. 1.39.4 = F126), но мы не можем сказать, изложены ли были "события" этого периода последовательным способом, или появились как часть географического или этнографического описания. Единственный фрагмент, приписанный книге 1, относится к обычаю среди этрусков, чтобы девочки-рабыни прислуживали им голыми (Athen. 4.153d и 12.517d = F 1). Конечной точкой "Историй" была смерть Агафокла в 289, но Тимей затем очевидно продолжил рассказ до Первой Пунической войны в 264 в отдельной работе о Пирре.
Сила традиции была, конечно, главным фактором в выборе любым историком хронологических пределов. Мы увидим позже, что Тимей стремился убедить западных греков, что он отводил им надлежащее место в истории: это потребовало бы от него стартовать с самого начала, чтобы показать, что у Запада было прошлое столь же древнее и героическое как у Эгейской Греции и материка. Кроме того он, кажется, особенно был интересован во внесении ясности, в исправлении ошибок предшествующих авторов по разнообразным темам. Эта тенденция также привела бы к очень подробному уровню освещения, в отличие от, скажем, "Археологии" Фукидида, главная цель которой состояла в том, чтобы показать, что отдаленное прошлое не было достойно специализированного исторического рассказа.
Предисловие к шестой книге очевидно включало сравнение между историописанием и эпидейктическими речами, чтобы показать, что первое требовало большего таланта, усилий и подготовки (Polyb. 12.28.8ff. = F7). Полибий упоминает это предисловие, потому что по его мнению Тимей не только ложно обвинял Эфора в небрежном рассмотрении вопроса, но и сам выражался в неряшливо, запутанно и хуже некуда. В ходе полемики Полибия, тем не менее, мы узнаем, что Тимей описал различие между историей и красноречием как разницу между настоящими зданиями и их изображениями на картинах; и он также отметил важность сбора свидетельств, заявляя, что сам он изрядно потратился и пострадал, чтобы собрать информацию о других народах, включая лигуров, кельтов, иберов и жителей Тира (Polyb. 12.28a. 1-3 = F7). Присутствие этих тем может указать на то, что Тимей вводил следующую часть его работы как что-то новое, которое придало бы тому, что было прежде и после, иной смысл.
Что можно сказать о хронологическом распорядке работы работы Тимея? К сожалению, очень немного с уверенностью. Мы знаем, что он был особенно обеспокоен хронологической точностью и что он пошел на многое, чтобы исследовать и сравнить записи из разных мест (Polyb. 12.11.1-2 = T10 и 12.10.4 = F12; Diod. 5.1.3 = T 11). Согласно Суде, в дополнение к двум историческим работам Тимей написал Olympionikai. У нас нет никаких других прямых ссылок на эту работу, но свидетельства фрагментов указывают, что она, вероятно, содержала перечень олимпийских победителей, коррелированный со списками спартанских царей и эфоров, жриц Геры в Аргосе и афинских архонтов (Polyb. 12.11.1 = T10) в виде простого хронографического инструмента. Мы знаем, что первая Олимпиада была важным маркером для Тимея, и факт, что система датирования по Олимпиадам стала стандартной и использовалась двумя эллинистическими историками, чьи работы уцелели в существенных частях (Полибий и Диодор), означает, что Тимей был особенно связан с его развитием как инструмент для структурирования исторических рассказов. Озадачивает, однако, что у нас есть только один фрагмент, который показывает его использующим Олимпиаду для датировки события, да и то с текстовыми проблемами относительно даты. Два схолия к пятой олимпийской оде Пиндара, в честь Псавмида Камаринского, цитируют Тимея, чтобы объяснить, почему поэт обращается к родному городу победителя как к "недавно построенному" (Schol. Pind.
Ол. 5.19a и b = F19). Тимей сообщил, что после разрушения города Гелоном гелойцы переселили жителей Камарины "в ** Олимпиаду" К сожалению, число выпало из текста первого схолия, а во втором стоит сорок два, что привело бы к дате 612-608, больше чем за столетие до времени Гелона.
Здесь единственная сохраненная ссылка на Тимея, использующего нумерованную Олимпиаду для датировки исторического события. Кроме того, она встречается вместе с другим методом, поскольку разрушение Камарины датировано одним временем с переправой Дария в Европу. Фактически у нас есть несколько примеров Тимея, датирующего события после первой Олимпиады некоторыми другими средствами: основание Массалии происходит за 120 лет до сражения при Саламине (F71), основание Коркиры имеет место спустя 600 лет после Троянской войны (F80) и переправа Александра в Азию случилась спустя 820 лет после возвращения Гераклидов (F126). В результате казалось бы, что Тимей датировал свою историческую работу Олимпиадами лишь частично, и мы не можем утверждать ни с какой уверенностью, что он организовывал свой рассказ по способу, например, Полибия. Кристезен предполагает, что Тимей, возможно, приплетал Олимпиаду только к событиям, которые были так или иначе связаны с Олимпийскими Играми.
В любом случае даже с отсутствующими и часто поврежденными номерами книг мы можем проследить динамику от, скажем, карьеры Гелона и Гиерона в начале пятого столетия через сицилийско-карфагенскую войну конца пятого/начала четвертого столетия, которая привела к власти Дионисия, до экспедиции Тимолеонта в Сицилию в 340-е, и мы знаем от Диодора, что последние пять книг охватывали господство Агафокла в Сицилии в конце четвертого/начале третьего столетия. У нас также есть большое количество фрагментов без номеров книг, но с политическими/военными событиями, которые благополучно вписываются в общую схему: афиняне в Сицилии во второй половине пятого столетия, изгнание Дионисия II в 357, события карьеры Диона и последующих лет; но у нас нет никакой информации о том, как Тимей упорядочил этот материал.
Хотя, как мы видели, большинство уцелевших фрагментов Тимея не содержат повествовательного контента, из этого факта мы вовсе не должны заключать, что "Истории" состояли сплошь из антикварной тематики или что Тимей не интересовался изображением современного ему мира или объяснением исторических процессов. Например, в некоторых фрагментах действие продолжает совершаться "даже теперь", как в сообщении схолиаста к Аполлониевой Aргонавтике об обсуждении Тимеем жертвенных обрядов, связанных с браком Ясона и Медеи на острове Коркира (куда он поместил церемонию). Эти обряды все еще проводились ежегодно в его время, говорит Тимей и указывает на установленные для этой цели алтари (Schol. Apoll. Rhod. 4.1217/9b = F88). Тимей также поведал о ежегодном фестивале в Неаполе, приписав его происхождение посещению афинского генерала Диотимома в пятом столетии (Schol. Lycophr. Alex. 732 = F98. Этот случай, также, говорит Тимей, празднуется "до сих пор".
Полибий дает два кратких примера чрезмерных придирок Тимея к предыдущим авторам из-за незначительных ошибок в деталях. Первый касается типа судна, на котором свергнутый Тимолеонтом Дионисий II отплыл из Сицилии в Коринф: Феопомп сказал, что это было торговое судно, в то время как Тимей приводил доводы в пользу военного корабля (Polyb. 12.4a.2 = F117). Во втором Тимей порицал Эфора за утверждение, что Дионисий II получил власть в 23 года, правил в течение 42 лет и умер в 63 - ложное обвинение, пишет Полибий, объясняя ошибку очевидным ляпом копииста, а не самого Эфора (Polyb. 12.4a.3-4 = F110). Возможно, что изначально были рассказы, окружающие эти детали, или возможно скорее эти детали были включены в рассказы, из которых Полибий извлек их. Якоби напечатал оба фрагмента в категории "Geschichtliches" с указанием, что там им самое место. В то же самое время возможно, что пассажи встретились где-то еще, в контексте более длинной полемики против Феопомпа, Эфора или более ранних авторов вообще.
В этом случае Якоби в своем размещении фрагментов сделал предположение, одобряющее их происхождение из контекста исторического рассказа. В другом месте, однако, его категоризация может иметь противоположный эффект. Рассмотрите описание Тимеем вулканического извержения и землетрясения на острове Пифекуссы, приведенного Страбоном:
"И Тимей говорит относительно Пифекусс, что много изумительных историй рассказывалось о них древними и что незадолго до его собственного времени гребень Эпомей в центре острова, встряхнутый землетрясением, извергнул огонь и вытолкнул землю между собой и побережьем в море. Сожженный дотла и подброшенный высоко в воздух, он снова упал на остров как вихрь, и море отступило на три стадия, но вскоре возвратилось и затопило остров обратным потоком, но погасило огонь. Люди на материке бежали с берега в Кампанию из-за шума" (Strabo 5.4.9 = F58).
Якоби включил этот фрагмент в раздел "Основания. Земли и народы" и отнес эпизод к началу работы Тимея. Конечно, возможно, что пассаж действительно появлялся во вводных книгах "Историй" как часть географического обсуждения.
Как мы видели в главе 2, есть проблемы с многочисленными фрагментами, у которых номер книги засвидетельствован; часто книга, которой наш источник назначает фрагмент, кажется странным местом, чтобы найти его в ней базируясь на том, что мы знаем о структуре работы. Например, аргумент Тимея против Аристотеля по поводу происхождения италийской Локриды, о котором подробно сообщает Полибий (12.5. 1ff. = F12), кажется, пребывал в девятой книге его "Историй" на основании двух ссылок у Афинея (Athen. 6.264c-d и 6.272a-b = F 11a и 11b). Первый пассаж цитирует девятую книгу Тимея для обвинения, что Аристотель клеветал на локрийцев, назначая им рабское происхождение, так как - утверждал Тимей - не было в обычае среди греков того времени иметь рабов. Во втором пассаже Афиней снова ссылается на утверждение Тимея и затем добавляет, между прочим, что Полибий в своей двенадцатой книге раскритиковал его за это. Однако, фактическое основание италийской Локриды должно было произойти ранее согласно его месту в полном хронологическом рассказе, поскольку у нас есть два других фрагмента из девятой книги, которые имеют дело с Пифагором, и хотя даты философа не совсем надежны, Тимей, конечно, не считал его современником периода оснований колоний (FF 13 и 14). В любом случае, у нас есть два более твердо поддающихся датировке фрагмента из десятой книги, которые касаются событий самого начала пятого века (Schol. Pind. Nem. 9.95a = F18; Schol. Pind. Ol. 5.19 = F19). Поэтому видимо, если девятая книга касалась какого-либо периода, то это был не конец восьмого или начало седьмого столетия.
Странное размещение некоторых фрагментов приводит к представлению, будто Тимей просто вставлял недавно обнаруженный материал в любое место своего рассказа. Эмпедокл, например, появляется в многочисленных фрагментах всюду от первой и второй книг (F2) до восемнадцатой (F30). Но это не должно удивлять нас, поскольку философ был важной фигурой и в политической и в культурной истории западных греков. Диоген Лаэрций сохранил несколько версий Эмпедокловой смерти, включая различные поразительные события, окружающие этот случай: или он исчез однажды ночью и поднялся к небесам, или прыгнул в кратер Этны, в подтверждение чего якобы вулкан "изрыгнул" одну из его сандалий (Diog. Laert. 8.67ff.). У Диогена же Тимей предлагает различные свидетельства, опровергающие элементы чудесного, найденные в сообщениях других авторов:
"Тимей противоречит этим историям, говоря явно, что он [Эмпедокл] ушел в Пелопоннес и никогда не возвращался, откуда природа его смерти также непонятна. Он возражает Гераклиду [Понтийскому] в четвертой книге .... "Да и как", говорит [Тимей], "он бросился в кратер, которого, хотя он и жил от него близко, он даже не упоминает? Он умер поэтому в Пелопоннесе. Да и нет ничего удивительного, что могилы его не видели, ибо многих других могил тоже не видели". Сказав так, Тимей заключает: "Однако всегда о необычном рассказывает Гераклид, в том числе и о человеке, свалившемся с луны" (Diog. Laert. 8.71-72 = F6).
Если приписывание к четвертой книге Тимея верно, то это означает, что он обсуждал смерть Эмпедокла задолго до того, как он достиг бы времени философа в своем фактическом историческом рассказе. Якоби предполагает, что обсуждение, возможно, возникло в связи с пересудами о горе Этне.
Возможно в подражание Геродоту Тимей описал презренного подхалима Демокла, который подлизывался к Дионисию II. На фестивале Нимф Демокл бросил богинь и плясал вокруг статуи тирана. Когда, по возвращении посольства из-за границы его товарищи по миссии обвиняли его в разжигании мятежа, Демокл отвечает, что в то время как другие пели оды Пиндара после обеда, он декламировал стихи Дионисия - и затем просит показать ему свои свежие сочинения. Наконец, на обеде с застольниками, тиран объявляет: "Письма, дорогие друзья, посланы нам от стратегов, отправленных в Неаполь". Когда Демокл ответил: "Клянусь богами, Дионисий, они хорошо поступили"; последний, посмотрев на него, сказал: "Откуда ты знаешь, написали ли они согласно моим пожеланиям или нет?" И Демокл сказал, "Клянусь богами, Дионисий, ты правильно меня упрекнул" (Athen. 6.250a-d = F32).
В фрагменте, сохраненном Афинеем, портрет льстеца остается просто средством, чтобы изобразить отвратительные глубины почтения, поощряемого тиранией, и возможностью сделать запись остроумного высказывания. Но возможно это служило большей цели в своем оригинальном контексте в работе Тимея.
Также подобно Геродоту Тимей проявлял большой интерес к взаимоотношениям между разными народами: кельтами и аргонавтами (F85), Диомедом и давниями (F53), афинянами и неаполитами (F98), Гилликой и варварами (F77). Он также использовал этимологию, находя греческое происхождение для имен людей, названий городов, рек и других топографических особенностей. Мы сослались ранее на пример Гиккары, деревни сикелов чье название, по данным Афинея, Tимей приписал "факту, что первые люди, посетившие эти места, обнаружили там рыб, называемых hykas, которые были набиты икрой", следовательно hykas плюс aros, от arow, то есть пахать или сеять (Athen. 7.327b = F23). Как именно сикелы узнали эти греческие выражения, остается неустановленным. Tимей также объяснил настоящее название Сицилии, Tринакию или Tринакрию, как произошедшее от трех оконечностей острова (treis akras). Италии также было дано греческое происхождение: Геллий и Варрон утверждают, что Тимей описал italos как древнее греческое слово для рогатого скота или быка (F42).
До сих пор мы видели, что Тимей выделяет греков среди других народов Западного Средиземноморья. Но с другой стороны он противопоставляет западных греков восточным не в пользу последних. Полибий жалуется на немалые усилия Тимея в превознесении родной Сицилии: "Он из кожи вон лезет, чтобы сделать Сицилию самой большой из всей Греции, а происходившие в ней события самыми знаменитыми и прекрасными, чем в остальной ойкумене, притом из людей у него самые мудрые сицилийцы, а в делах самые способные к управлению и одаренные сиракузяне" (Polyb. 12.26b.4 = F94). Действительно, даже с фрагментарным состоянием свидетельств мы повсюду видим прославление истории западных греков. Среди философов Сократ всего-навсего каменщик (F15), Платон оскорбляется (Т 18), а Аристотель - неудавшийся хирург, педант и прожорливый придворный (F I56). Пифагор и Эмпедокл, с другой стороны, многократно появляются в фрагментах, но ни разу в негативном свете. Tимей подчеркивал сиракузское происхождение Лисия (F138) и, возможно, выдумал или приукрасил италийский период Фукидида (FF 135, 136).
Не будет сюрпризом, следовательно, узнать от Цицерона, что Тимей описывал Сиракузы, как "этот прославленный город, величайший из эллинских городов и самый красивый из всех" (Cic. Rep. 3.43 = F40). От человека, прожившего в Афинах пятьдесят лет, это звучит как признание, что для него лучше Запада ничего нет.