Книга 68
После смерти Домициана Нерва был провозглашен императором в Риме. Ужас и отвращение, вызываемые памятью о его предшественнике, заставили низвергнуть золотые и серебряные статуи, которыми тиран был почитаем при жизни и от переплавки которых собрали большие суммы денег. Воздвигнутые ему триумфальные арки также были разрушены. Нерва освободил всех, кто был обвинен в нечестии относительно императора, и призвал обратно изгнанных. Он осудил на смерть всех рабов и вольноотпущенников, которые подстроили ловушку своим господам и патронам и запретил всем людям этого состояния возбуждать какое–либо обвинение против своих господ. Он не позволял также обвинять кого бы то ни было, соблюдать церемонии иудейской религии и пренебрегать культом богов. Бесконечное число лиц было удалено по клеветническим обвинениям и между прочими философ по имени Сера. Так как вольность изобличений крайне тревожила спокойствие общества, консул Фронтон сказал очень справедливо, что если было злом иметь императора, при котором не было ничего позволено никому, то зло еще большее иметь императора, при котором было позволено все всем. И это заставило Нерву утихомирить изобличителей.
Нерва был настолько ослаблен и возрастом, и болезнями, что его желудок едва мог сохранять какую–либо пищу. Он запретил воздвигать себе какую–либо статую из золота и серебра. Он отдал все суммы, которые находились в государственной казне, тем, у кого Домициан их несправедливо отобрал. Он предоставил земли ценой в полтора миллиона драхм беднейшим гражданам и назначил сенаторов для приобретения и распределения этих земель.
Видя, что ему не хватает денег, он продал обстановку, одежды, золотые и серебряные вазы, свои собственные и дворцовые; он избавился даже от домов и земель и от всего, что не было ему необходимо. Впрочем, не желая требовать справедливую цену и прослыть скупцом, что было недостойно его ранга, он дал им столь низкую цену, что продажа, которую он устроил, могла облагодетельствовать покупателей. Он отменил жертвоприношения, игры и зрелища, чтобы избежать больших расходов. Он поклялся перед всем сенатом, что не умертвит ни одного сенатора и сдержал клятву даже по отношению к тем, кто покушался на его жизнь. Он никогда ничего не делал без участия сената. Он издал много законов и между другими тот, который запрещал делать любого человека евнухом, и еще один, запрещавший брак дяди и племянницы. Он совсем не испытывал ревности к Руфу Вергинию и не затруднился принять его коллегой по консульству, хотя тот много раз был назван императором. На гробнице этого Вергиния начертали надпись, гласящую, что, победив Виндекса, он укрепил обладание суверенной властью, но не для себя, а для отечества. Нерва правил со столь совершенной справедливостью, что сам сказал однажды, что ведет себя так, что ничего не опасался бы, если бы стал частным человеком. Когда Кальпурний Красс, происходящий из знаменитой фамилии, составил против него заговор с группой единомышленников, он усадил соучастников рядом с собой на общественных зрелищах, прежде чем они узнали, что их замысел раскрыт, и дал им в руки кинжалы, чтобы они взглянули, хорошо ли те заострены; так он поступил, чтобы показать им, что не опасается быть убитым на месте. Элиан Касперий, капитан преторианцев, который исполнял ту же самую должность при Домициане, поднял своих солдат, возбуждая их требовать, чтобы некоторые лица были убиты. Нерва отверг их просьбу настолько решительно, что даже подставил им шею на заклание. Но его сопротивление ничего не принесло, и Элиан умертвил всех тех, кого ему было угодно. Когда Нерва увидел, как сильно презирают его старость, он поднялся на Капитолий и сказал громким голосом: «Ради блага империи, народа и даже своего собственного я усыновляю Марка Ульпия Нерву Траяна». После этого он объявил его Цезарем в сенате, а так как тот командовал тогда в Германии, он написал ему лично примерно так: «Стрелы используй свои для отмщенья обид мне чинимых».
Вот как произошло, что хотя Нерва имел еще родственников, Траян был провозглашен Цезарем и затем императором. Он предпочел интересы государства любви к своим близким и считая, что людей нужно судить скорее по заслугам за их добродетели, чем по узам рождения, избрал Траяна, испанца родом, чтобы возвести его на трон, на который доселе не поднимался никто бывший не из Рима или не из Италии. Он умер почти сразу, процарствовав 1 год, 4 месяца и 9 дней, и прожив 65 лет, 10 месяцев и 10 дней.
Прежде чем Траян достиг власти, он видел сон, где ему предстал старец в пурпурном одеянии и с короной (то есть с изображением, под которым обычно понимают сенат), который поставил ему свою печать сначала с левой стороны шеи, потом с правой. Как только он принял верховную власть, он написал сенату собственной рукой, что никогда он ни умертвит невинного, ни заклеймит его бесчестием и утвердил свое обещание клятвами. Что касается Элиана и преторианцев, которые произвели мятеж в царствование Нервы, то он послал за ними, словно в намерении воспользоваться их услугами, но когда они прибыли, приказал казнить их. Он не вступил еще в Рим, когда издал прекрасные ордонансы для искоренения злоупотреблений, для управления государством и в угоду добрым людям, о которых он проявил настолько особую заботу, что предоставил средства италийским городам для обучения молодежи. Когда его жена Плотина в первый раз входила во дворец, она остановилась на ступенях и, повернувшись к народу, сказала: «Я желаю выйти отсюда той же, какой и войду туда». Поэтому она вела себя соответствующе все время своего царствования, так что ни разу не нашлось повода критиковать ее поступки.
Траян недолго оставался в Риме и выступил в поход против даков: считая с одной стороны, что дань, которую они навязали римлянам, была невыносима, а с другой видя, что их наглость возрастала день ото дня по мере того, как увеличивалось их могущество, он решил вести с ними войну. Как только Децебал узнал о его движении, он испугался, прекрасно понимая, что прежде он победил не римлян, а Домициана, тогда как теперь ему пришлось бы сражаться с римлянами под предводительством столь великого императора, как Траян. В самом деле это был государь одинаково достойный уважения и за величие своего мужества, и за усердие к справедливости, и за чистоту нравов. Он принял верховную власть в возрасте 42 лет, когда наслаждался великой крепостью тела и духа и когда уже удалился от горячности молодых людей и не приблизился еще к медлительности стариков. Он никого не преследовал из ревности, ни сокрушил кого бы то ни было, напротив, всегда почитал добрых людей и возвышал их как мог. Так как он вовсе не имел ненависти к другим, он был также убежден, что никто не питает ее и к нему, и так он жил, лишенный недоверия и страха. Он совсем не прислушивался к злословию и нисколько не предавался гневу. Он был также далек от того, чтобы забирать имущество своих подданных, как и отнимать у них жизнь. Он имел большие расходы во время войны и мира, но очень полезные для общества, чтобы чинить дороги, укреплять порты, украшать города зданиями, но он никогда не использовал для этих работ кровь кого бы то ни было. Он показывал во всех своих предприятиях великодушие и великолепие настолько необычные, что восстановив Цирк из руин и сделав его больше и прекраснее, чем он когда–либо был, он начертал на нем надпись, гласящую, что он отстроил его так, что тот вмещал в себя весь римский народ. Он желал скорее быть любимым, чем почитаемым своими подданными. Он обращался дружески с народом и очень учтиво с сенаторами. Наконец, он был дорог всем и страшен только врагам империи. Он приходил на охоты и праздники к гражданам, принимал участие в их развлечениях, так же как и в серьезных делах; он иногда шутил с ними, приглашал к своему столу и являлся довольно часто без охраны к ним в дом. Он совсем не был учен, но бывало очень хорошо судил о плодах умственного труда и всегда проявлял здравый смысл, так же как и те, кто имел помощь книг. Наконец, он обладал превосходными качествами. Я хорошо знаю, что он любил и вино, и мальчиков и заслуживал порицания за эти недостатки, если они заставляли его или делать или испытывать некоторые вещи, противоположные честности или справедливости. Но когда он выпивал даже с излишком, то казалось совсем не переступал границ, которые предписывает трезвость. А что касается его страсти к мальчикам, то она не вредила никому. Хотя он имел склонность к оружию, он настолько хорошо умерял пыл своей храбрости, что когда унижал своих врагов, то приобретал новых друзей. Он вел отряды со столь чудесной мудростью, что их никогда не видели в состоянии мятежа, и нет необходимости сомневаться, что столь редкие преимущества устрашали Децебала.
Когда он шел против даков и был уже достаточно близко от их лагеря, ему принесли большой гриб, на котором было написано по–латыни, что бурры и другие союзники умоляли его удалиться и заключить мир. В ответ он не замедлил дать сражение, где перебил большое количество врагов, но в то же самое время с неудовольствием обнаружил у себя большое число раненых. Вследствие недостатка бинтов он приказал нарезать их из своих одежд. Он воздвиг алтарь в честь павших в сражении и постановил, чтобы каждый год им воздавали погребальные почести. Он поднимался после этого с холма на холм и, испытав различные опасности, прибыл к главному городу даков, который, атакованный в то же самое время с другой стороны Лузием, потерял большое число жителей. Эти потери принудили Децебала послать к Траяну первейших лиц страны, которые носили шапки, и просить у него мира. Траян приказал им отдать оружие, машины и мастеров, которые их делали, выдать ему дезертиров из его армии, разрушить воздвигнутые ими крепости, вернуть забранные ими области и считать друзьями и врагами друзей и врагов римлян. Децебал, приведенный к Траяну, принял эти условия и простерся на земле для поклонения ему. Когда Траян возвратился в Рим, депутаты Децебала были введены в сенат, где они сложили оружие, соединили руки по образу пленников, произнесли немало речей, чтобы уверить собрание в своем подчинении, заключили мир и получили обратно свое оружие. Траян насладился после этого почетом триумфа, которого заслуживал, и был назван Дакийским. Он снова разрешил игры гладиаторов и выступления танцоров, между которыми был один по прозвищу Пилад, к которому он питал крайнюю страсть. Хотя он имел сильную склонность к войне, но не пренебрегал ради нее и другими делами и не упускал случая знакомиться со спорами частных лиц и творить суд то на форуме Августа, то в портике Ливии, то в других местах.
Между тем ему донесли, что Децебал нарушает многие статьи мирного договора, что готовит запасы оружия, опять принимает дезертиров из римской армии, укрепляет свои места, ходатайствует перед соседями об альянсе, что он опустошает области тех, кто не желал входить в его интересы, и овладел некоторыми землями язигов, которые впоследствии Траян отказался им отдать, когда они их у него просили. Эти нарушения привели к объявлению его сенатом врагом римского народа, а император должен был вести войну с ним лично, а не доверять ее своим полководцам. Так как Децебал не имел равных с Траяном сил, он прибегал к хитростям, и император чуть было не погиб от измены каких–то дезертиров, которых дак послал в Мезию, чтобы его убить. Это трусливое намерение казалось тем более легко исполнимым, что Траян был вполне доступен во время этой войны, чем в любую другую. Но они не осмелились совершить задуманное, потому что один из них был задержан по какому–то подозрению, подвергнут допросу и признался во всем, что ему было известно. Децебал использовал еще следующую хитрость — заманил в свой лагерь Лонгина, одного из командиров римской армии, человека очень искусного в ведении войны, под предлогом беседы с ним. Но вместо того, чтобы подчиниться его приказаниям, он арестовал его и заставлял публично открыть планы императора. Не сумев ничего из него вырвать, он бросил его в тюрьму, хотя не связал, и написал Траяну, предлагая ему его вернуть и прося у него мира. Траян ответил ему в том смысле, что если он не пренебрегает Лонгином, то и не слишком ценит его, и заметил, что хотя и не желает его потерять, тем не менее не готов покупать мир за столь высокую цену. Пока Децебал, которому это намерение не удалось, обдумывал в уме другие, Лонгин, у которого был яд, принял его и скончался.
Траян приказал в то же самое время построить каменный мост через Дунай. Хотя он предпринял много других великолепных трудов, он не сделал ничего равного тому, что так восхищало бы как свидетельство его храбрости. Мост поддерживали двадцать опор, сделанных из четырехугольных камней высотой в 150 футов, не включая фундамент шириной в 60 футов, и удаленных друг от друга на расстояние 110 и соединенных вместе арками. Хотя имело место удивляться величине расходов на затрату столь чудесного сооружения, более можно изумляться ловкости, с которой рабочие воздвигли посреди реки, столь наполненной илом и водоворотами мост, особенно что не нашлось никакого средства отвести потоки. Место, где мост был построен, был наиболее удобным и узким, так как в других местах река была в два или три раза шире. Ее течение, там словно сжатое, было гораздо быстрее, что делало конструкцию моста более трудной и значительно увеличивало громадность предприятия и подчеркивало величие императора, который имел славу его окончить. Между тем мост не использовался и остался лишь как памятник человеческого старания. Траян приказал построить его из страха, что если Дунай замерзнет, римляне по ту сторону окажутся под угрозой вражеских атак, лишенные всякой помощи. Но потом Адриан приказал его разрушить из опасения, что варвары атакуют тех, кто его охранял и вторгнутся в Мезию.
Итак, Траян окончил мост и перешел Дунай, ведя войну более с осторожностью и оглядкой, нежели с пылом и проворством. Наконец, он покорил даков своему могуществу подвигами чрезвычайной доблести при поддержке не меньшего героизма со стороны воинов. Между теми, кто испытал величайшие опасности и блестяще проявил себя ради службы ему, был один всадник, который, раненный в сражении, был унесен для лечения, и который, узнав, что его рана смертельна, имел еще довольно силы и мужества, чтобы вернуться в строй и совершить славные подвиги, прежде чем умереть. Когда Децебал увидел, что его страна и дворец уже во власти победителей и что ему недалеко до плена, он покончил с собой, после чего его голова была доставлена в Рим. Траян, покорив Дакию, основал там города. Сокровища побежденного царя, состоящие из золота, серебра, драгоценных камней и других ценностей, были выданы одним из его самых близких друзей, Вицилидом, военнопленным, и найдены в пещерах, сделанных под руслом реки Саргетин, течение которой было отведено для этого рабами. Были также обнаружены богатые одежды в подземельях, выдолбленных теми же рабами, которых Децебал жестоко умертвил из страха, что они раскроют его секрет.
Пальма, правитель Сирии, подчинил в то же самое время римлянам часть Аравии, носящую название Петры, и город–столицу. Как только Траян вернулся в Рим, он дал там аудиенцию послам многих народов, в том числе и от индов. После этого он в течение 123 дней давал зрелища, на которых иногда убивали тысячу зверей, а иногда до 10 тысяч, и на которых 10 тысяч гладиаторов сражались друг с другом. Он построил тогда же дороги, шоссе, порты и жилища на Помптинских болотах и аннулировал все деньги, которых не хватало по акту. Он оказал погребальные почести Лицинию Суре, который умер в это же время, и воздвиг ему статую. Этот Сура приобрел богатства до того огромные, что построил на свои расходы место для физических упражнений. Траян настолько доверял его дружбе, что хотя некоторые завистники старались внушить ему подозрение, он пошел ужинать к нему без приглашения, отослав своих стражей. И сперва он попросил врача Суры посмотреть ему глаза, затем приказал парикмахеру Суры побрить его (согласно древнему обычаю, по которому частные лица и императоры брились; Адриан первый стал растить бороду). После этого он искупался и поужинал и сказал на следующий день тем из друзей, которые всегда старались внушить ему худое впечатление о Суре: «Если бы он хотел меня убить, то сделал бы это вчера вечером». Без сомнения пример редкого великодушия явил император с целью испытать верность друга, обвиняемого в измене и осмелиться так доверить ему свою персону, положившись на его дружбу. Когда он однажды назначал на должность капитана стражи нового человека и по обычаю давал меч, он, встав перед ним обнаженным, сказал: «Прими этот меч и служи им для меня, если я буду править справедливо, и против меня, если будет иначе». Он воздвиг статуи в честь Сосия, Пальмы и Цельза, которых он ценил и питал привязанность, как ни к кому еще. Он вел перед сенатом процесс над теми, кто составил заговор против него и между другими над Крассом, и добился их осуждения. Он велел построить библиотеки, воздвиг на месте, носящем его имя, большую колонну как для гробницы, так и для будущего памятника его великолепия. В самом деле, он не мог окончить эту работу без чрезвычайных расходов, потому что нужно было пробурить гору столь же высокую, как и колонна и выравнять публичное место.
После этого он поднял оружие против армян и парфян под предлогом, что царь Армении вместо того, чтобы принять корону из его рук, принял ее от парфянского царя. Но в самом деле с его стороны мотивом было только честолюбие. Многие сатрапы и князья вышли навстречу к нему с дарами, между которыми была лошадь, наученная приветствовать, простираясь и сгибая ноги и опускать голову к ногам того, кого приветствовала.
Траян, взяв страну без боя, продвинулся до Саталы и до Элегии, городов Армении, воздал большие почести царю гениохов, отомстил Партамазиру, царю Армении, возвел в ранг своих друзей князей, которые подчинились ему, и захватил других без какого–либо сражения. Сенат присудил ему большие почести и между прочих прозвище Наилучшего. Он всегда шел впереди своих отрядов, вел их и выстраивал различным образом. Он переходил реки так же, как и воины; он иногда распространял среди их ложные слухи, чтобы приучить их проворно повиноваться его приказам и ничего не бояться при самых неожиданных встречах. Когда он взял города Нисибис и Батну, он был прозван Парфянским. Но это прозвище, которое отражало его военную доблесть, было ему гораздо менее дорого, чем полученное от сената, которое отмечало мягкость его характера и чистоту его нравов.
Пока он пребывал в Антиохии, произошло землетрясение, от которого многие города испытали неудобство, и Антиохия более, чем все. Между военными и гражданскими, которые отправились туда со всех сторон по делам, для торговли или из любопытства, не было никого, кто бы не понес какую–либо потерю, так что казалось, вся римская империя была заключена в этом городе и почувствовала там гибельные последствия этой плачевной катастрофы. Ей предшествовали молнии и громы, но никто и не воображал себе, что затем последует. Слышали сначала словно рев и дрожь, потом земля вздыбилась, и здания пошатнулись. Раздался ужасный шум от ударов брусьев, камней, кирпичей и черепицы, которые сорвались со своих мест; воздух наполнился пылью настолько густой, что застилало глаза. Многие люди были подняты в воздух и выброшены из домов; были искалеченные и убитые. Землетрясение оказалось настолько жестоким, что деревья вырывались с корнем. Число захваченных стихией в домах и раздавленных под руинами, было безгранично. Были погибшие при падении домов и погребенные под землей. Некоторые находились в очень плачевном состоянии, пребывая под беспорядочными грудами развалин, где они не могли ни жить, ни умереть. Среди их громадного количества были избежавшие смерти, но были и многие травмированные одни в ноги, другие в плечи, третьи в голову. Некоторые истекали кровью, и между ними консул Педон, который умер. Наконец не было ни одного досадного происшествия, которое не сопровождало жестокость этого дня. Когда это продолжалось много дней и ночей, не знали, как это прекратить. Одни нашли свой конец под руинами, другие, которые оказались в пустых между завалами местах, под балками и сводами, умирали от голода. Когда землетрясение кончилось, один человек имел смелость подняться на руины, где он нашел женщину с ребенком, которого она кормила своим молоком и сама им питалась. Нашли потом мертвых, среди которых один ребенок еще дышал, присосавшись к груди матери, которая только что испустила дух. Боль, которую испытывали собиравшие мертвых, была настолько велика, что они совсем не радовались тому, что сами остались в живых. Траян спасся из окна под руководством человека более высокого чем обычно роста. Он был настолько испуган, что оставался в Цирке много дней с тех пор как землетрясение прекратилось. Гора Кораз была сдвинута, так что ее вершина опустилась и казалось чуть не упала на город. Были и другие горы, которые осели. Источники появились в местах, где их никогда не видели, а другие иссякли в местах, где всегда были.
В начале весны Траян вступил во вражескую страну, и так как местность поблизости Тигра совсем не производила леса для изготовления кораблей, он приказал везти на повозках древесину из лесов близ Нисибиса, что было тем легче, что суда разбирались. Когда он прибыл к реке, он соорудил мост в месте напротив горы Карден без помех со стороны врагов, так как было столь чудовищное множество судов и воинов, что одновременно одни суда снаряжались, а другие, уже снаряженные и полностью наполненные солдатами, покрывали поверхность реки. Варвары, не ожидавшие увидеть столько судов и лодок в стране, где не было собственного леса, чтобы их построить, в изумлении обратили тыл и оставили переход реки свободным для римлян. Последние, как только коснулись другого берега, овладели Адиабеной, составляющей часть Ассирии, которую некогда возвеличил Нин. Они заняли еще Арбелы и Гавгамелу, где Александр победил Дария. Они находились в той же стране, которую жители называют Аттирией, переменив «с» на «т». Так как римляне совсем не встречали врагов, которые были способны им противостоять (вследствие того, что силы парфян были крайне ослаблены их распрями), они достигли Вавилона, где император наблюдал озеро из битума, который служил для постройки стен этого гордого города. Сила этого битума, когда он смешан с кирпичами и мелкими камнями, настолько велика, что делает стены прочнее мрамора и железа. Император осмотрел также отверстие, откуда исходят испарения настолько опасные, что животные и птицы от них тотчас задыхаются. Если бы этот пар поднялся повыше или простирался дальше, чем обычно, он сделал бы страну полностью необитаемой, но он концентрируется и сжимается на месте. Я наблюдал похожее в Гиераполе, городе Азии, также на примере птиц, и я спускался вниз, чтобы увидеть, как пар проникает в пещеру, на которой выстроен театр. Этот пар смертелен для всех животных и людей за исключением евнухов. В причину этой избирательности я не вдавался: мне довольно написать, что я заметил.
Траян решил спустить Евфрат в Тигр посредством канала, чтобы провести туда суда, из которых он хотел сделать мост. Но он отказался от своего намерения, когда узнал, что Евфрат был выше Тигра, и что была опасность, что он иссякнет, если дать столь большой спуск его водам. Поэтому он приказал перетащить свои суда через маленькое пространство суши, которое отделяет эти реки, перешел Тигр и вступил в город Ктесифон. Взятие этого города привело к провозглашению его снова императором и прозванию Парфянским. Он получил, кроме того, почести от сената и между другими триумфальные, сопровождаемые праздниками и увеселениями публики, и на срок, который ему был бы угоден.
После того как император подчинил, как я только что сказал, город Ктесифон, он попытался пересечь Красное море, которое является заливом Океана и было названо по имени царя, правившего некогда в окрестной области. После этого он без труда подчинил один остров Тигра, Мессену, где царствовал Атамбил, но суровость зимы, быстрота Тигра и морской отлив доставили ему посреди его побед крайние опасности. Он был принят с обходительностью и уважением от жителей крепости, называемой Спасин, которое было государством Атамбила. Он продвинулся затем до берегов Океана, которые осмотрел очень внимательно и, увидев там судно, готовое отплыть к индам, он сказал, что отправился бы туда, будь он в менее преклонном возрасте. Он осведомился также очень точно о делах этого народа и засвидетельствовал, что ценит, что Александр был столь счастлив, что донес до них свое оружие. Он добавил тем не менее, что свое донес еще дальше и написал об этом сенату, хотя его завоевания были бесполезны, так как он не мог их сохранить. Сенат присудил ему за это великие почести и среди других триумфальные над столь большим числом народов, над сколькими он пожелает. Над сколькими конкретно, сенат сам не знал. Между декретами, которые он издал, чтобы оставить вечную память своим победам, он воздвиг триумфальную арку на месте, которое носит его имя. Граждане готовились выйти далеко навстречу ему, но он никогда не вернулся в Рим и не мог окончить свои предприятия успехом столь же счастливым, как и начало. Когда он посещал Азию и был еще в открытом море, он получил известие о восстании народов, которые только что покорил, и о резне гарнизонов, которые он оставил в их стране. Он совершал это путешествие только из любопытства и желания увидеть, навязаны ли ему слухи об этих местах. Но он не нашел ничего, что отвечало бы его ожиданию: только басни, только развалины. Он был привлечен еще туда славой Александра, которому он оказал погребальные почести в том же самом месте, где тот закончил свою жизнь. Как только он получил известие о восстании, он послал Лузия и Максима против мятежников. Последний был побежден и убит, другой вел себя как мужественный человек, снова взял Нисибис, захватил Эдессу и предал там все огню и мечу. Эруций Клар и Юл Александр, легаты, взяли и сожгли Селевкию. Траян решил дать царя парфянам из страха, что они восстанут как и другие. Поэтому, как только он прибыл в Ктесифон, он собрал парфян и римлян в чистом поле, поднялся на высоту, рассказал о своих военных экспедициях, объявил Парфамаспата царем и возложил на него диадему. Он вошел после этого в Аравию и обратил оружие против атрениев, которые также потрясли ярмо повиновения. Город, в котором они жили, не был значителен ни величиной, ни богатствами. Страна рядом — почти пустыня, потому что там мало воды и немного благ. Впрочем, большой недостаток леса и продовольствия является причиной, что армия не продержится там долгое время. Добавьте к этому, что жара в регионе столь чрезмерна, что может останавливать вторжения чужеземцев. Поэтому Траян не смог тогда взять город, как Север не смог после, хотя оба они снесли часть стен. Траян вначале атаковал конными группами, которые возвратились в лагерь с большими потерями. Он пошел затем на приступ сам, сняв свои императорские одежды, чтобы не быть узнанным. Но он не сумел скрыть своих седин и величия лица, которые были причиной того, что варвары направили на него большое количество стрел и убили всадника, который был рядом с ним. В то же самое услышали гром в облаках и увидели радугу. Когда римляне захотели сделать приступ, они были удержаны молниями, вихрями и градом. Когда они хотели пообедать, то были крайне тревожимы мухами, которые падали в их блюда и чаши. Однако, Траян только тогда удалился оттуда, когда был атакован болезнью.
Между тем иудеи, которые жили в Киренаике, избрав главаря по имени Андрей, перебили римлян и греков, съели их тела и внутренности, натирались их кровью и покрывались их кожей вместо одежды. Они распилили многих сверху вниз, бросали других зверям и вынудили некоторых сражаться в качестве гладиаторов, так что погубили около 220 тысяч. Они предавались сходным излишествам в Египте и на Кипре, под предводительством Артемиона, где погибло еще двести сорок тысяч человек. Вот почему иудеям запрещено появляться на Кипре; и если кого–нибудь из них занесет туда ветром, его тотчас же умерщвляют. Этот народ был покорен полководцами Траяна и главным образом Лузием. Император готовился во второй раз обратить свое оружие против Месопотамии, когда его болезнь возросла и принудила его возвращаться в Италию и оставить в Сирии Элия Адриана командовать армией. Все труды, которые римляне вытерпели и все опасности, которым они подверглись ради завоевания Армении и Месопотамии, оказались бесполезными из–за непостоянства и ветрености парфян, которые, питая неприязнь к Парфамаспату, их царю, отказались ему повиноваться и управлялись сами. Траян полагал, что его болезнь происходила от яда; другие приписали ее исчезновению крови, которую он ежегодно выпускал. Совершенно точно, что он был поражен апоплексией, что у него был паралич в какой–то части тела, и что он страдал водянкой. Как только он прибыл в Селинунт, город Киликии, который мы называем Траянополем, он умер там внезапно, процарствовав девятнадцать лет и шесть с половиной месяцев.