Следующее содержится в пятьдесят девятой книге Римской истории Диона:
О Гае Кесаре Калигуле (главы 1-6);
Как было посвящено святилище Августа (глава 7);
Как Мавретании оказались подчинены правлению римлян (глава 20);
Как умер Г. Кесарь (главы 29-30).

Продолжительность времени:
оставшийся консулат Гн. Акеррония и Понтия Нигрина;
и еще три года, в течение которых консулами были:
М. Аквилинс Юлиан, сын Гая, и П. Ноний Аспренат, сын Марка;
Г. Кесарь Германии, повторно, и Лукий Апроний Келиан или Кестиан, сын Лукия;
Г. Кесарь в третий раз;
Гай Кесарь в четвертый раз и Гней Сентий Сатурнин, сын Гнея.
Этот последний год не считается с другими, так как большая часть событий относится к книге шестидесятой.

1. Таковы истории, которые тогда рассказывали о Тиберии. Его преемником был Гай, сын Германика и Агриппины, известный также, как я установил, под именами Германик и Калигула[1]. Тиберий, несомненно, оставил власть также своему внуку Тиберию; но Гай послал его завещание в сенат через Макрона и заставил объявить его не имеющим законной силы консулами и другими, с кем он заранее устроил дела, на том основании, что завещатель был не в здравом уме, о чем свидетельствует то, что он позволил управлять ими совершенному мальчику, который даже не обладал еще правом войти в сенат[2].
Таким образом Гай в то время быстро лишил юношу трона, и позже, хоть и усыновил его, предал смерти. Ничуть не помогло то, что Тиберий в своем завещании выразил указанную цель множеством способов, как будто это могло придать ему какую-нибудь силу, ни то, что оно все же было прочитано тогда Макроном в сенате. Но, конечно, никакие правовые формулы не могут иметь какого-либо веса против неблагодарности или энергии преемников. Таким образом, с Тиберием поступили так же, как он обошелся со своей матерью, с тем только различием, что, тогда как он отказался от всех обязательств, наложенных в соответствии с ее завещанием в отношении кого бы то ни было, из его наследства было заплачено всем облагодетельствованным, кроме его внука. Это, в частности, сделало совершенно очевидным, что все, проделанное с завещанием, было изобретено из-за юноши. Гай, это верно, не имел необходимости оглашать его, поскольку он, конечно, был хорошо знаком с содержанием: но поскольку многие знали, что в нем было, и казалось вероятным, что сам он, в одном случае, или сенат, в другом, будут обвинены в его невыполнении, он предпочел, чтобы его отвергли сенаторы, нежели чтобы оно оставалось скрытым[3].
2. В то же самое время, заплатив все из наследственного имущества Тиберия, как будто оно было его собственным, и к тому же каждому, он приобрел у многих некоторую славу великодушия.
Итак, вместе с сенатом он осмотрел преторианцев во время упражнений и распределил среди них завещанные им деньги, составившие тысячу сестерциев на человека; и добавил еще столько же из собственных средств. Народу он выплатил сорок пять миллионов, завещанных ему, и, кроме того, по двести сорок сестерциев на человека, которые они не смогли получить по случаю получения им мужской тоги, вместе с процентами, составившими шестьдесят сестерциев[4]. Он также заплатил из наследства городским войскам, ночной страже, регулярным частям вне Италии, и всем прочим гражданам, служившим в войске, расквартированном в меньших крепостях; городская стража получила по пятьсот сестерциев на человека, а все прочие - по триста. И если бы он только потратил остальную часть денег соответствующим образом, то он считался бы великодушным и щедрым правителем.
Это было, что и говорить, из страха перед народом и солдатами, которые в некоторых случаях принудили его сделать эти подарки, но вообще они были сделаны из принципа; поскольку он заплатил из наследства не только Тиберия, но также и своей прабабушки, и завешанное частным лицам, равно как и общинам. Когда это было сделано, он, однако, стал расточать беспредельные суммы на актеров (он немедленно созвал их снова), на лошадей, на гладиаторов, и на вещи самого разного рода; и таким образом в самый краткий промежуток времени он исчерпал огромные денежные суммы, накопленные в казне, и в то же самое время корил себя в том, что сделал предыдущие дары вследствие бесхарактерности и недостаточной рассудительности. Во всяком случае, он нашел в казначействе пятьсот миллионов шестьсот тысяч денариев или, согласно другим, восемьсот двадцать пять миллионов[5], и от них ничего не осталось в течение третьего года, но уже и на втором своем году у него возникла потребность в очень больших суммах сверх этого.
3. Он прошел тот же самый путь порчи также почти во всех других отношениях. Таким образом, он сначала показался приверженным народовластию в такой степени, что, воистину, он не станет посылать никаких предписаний ни народу, ни сенату[6], и не примет ни одного из императорских титулов; однако же он стал самым деспотичным, настолько, что в один день присвоил себе все почести, которые Август достиг трудами, вынуждаемый их принять, и потому только, что они были утверждены ему, по очереди в течение долгого времени его правления, и из которых некоторые Тиберий на самом деле отказался принять вовсе. Действительно, он не отклонил ни одной из них, кроме звания Отца[7], и даже его он приобрел недолгое время спустя. Хотя он оказался самым чувственным из мужчин, захватив одну женщину в самый момент ее брака и отбирая других у их мужей, он впоследствии пришел к тому, чтобы ненавидеть их всех, кроме одной; и он, конечно, и к ней стал бы испытывать отвращение, если бы прожил дальше.
По отношению к своей матери, своим сестрам и своей бабушке Антонии он повел себя сначала самым наипризнательнейшим образом. Свою бабушку он немедленно приветствовал как Августу, и назначил ее жрицей Августа, предоставляя ей сразу все привилегии Девственных Весталок[8]. Своим сестрам он назначил те же привилегии Девственных Весталок, а также присутствие с ним на играх в Цирке на императорских местах, равно как включение их имен не только в ежегодные молитвы, возносимые магистратами и жрецами для благополучия его и государства, но и в присяги, которыми клялись в верности его власти[9].
Он сам переплыл море и собственными руками собрал и привёз кости своей матери и своих братьев, которые умерли; и, одетый в окаймленную пурпуром тогу, окруженный ликторами, как в триумфе, поместил их останки в гробнице Августа[10]. Он отменил все меры, утвержденные против них, и вернул тех, кто находился из-за них в изгнании. И все же, исполнив всё это, он показал себя нечестивейшим человеком по отношению и к своей бабушке, и к своим сестрам. Ибо он принудил первую искать смерть от собственной руки, потому что она упрекнула его кое в чем[11]; а что касается его сестер, то после того, как он их всех изнасиловал, двух из них он заключил на острове, а третья уже умерла. Он даже потребовал, чтобы Тиберий, которого он называл дедушкой, получил от сената те же самые почести, что и Август; но когда они не были немедленно утверждены (сенаторам было невозможно, с одной стороны, заставить себя оказать тому почести, ни, все же, с другой стороны, осмелиться предать ею позору, потому что они еще не были точно знакомы с характером своего молодого господина, и потому откладывали всякое действие, пока он не смог бы присутствовать), он не предоставил ему никаких знаков отличия, кроме общественных похорон, после того как приказал принести тело в юрод ночью и выставить на рассвете. И хотя он произнес речь о нем, он говорил не столько в похвалу Тиберию, как чтобы напомнить народу об Августе и Германике и по случаю снискать его расположение к себе[12].
4. Поскольку Гай неизменно шел к противоположному в каждом деле, он не только стал подобен своему предшественнику, но даже превзошел его в распущенности и кровожадности, из-за которых имел обыкновение порицать его, тогда как из качеств, похвальных в том, он не подражал ни одному. Хотя он был первым, ставшим поносить его и первым, кто оскорбил его, так, что другие, полагая, что понравятся ему таким образом, довольно опрометчиво баловались свободой слова, он позже хвалил и возвеличивал Тиберия, и зашел так далеко, что покарал некоторых за то, что они говорили. Их, как врагов прежнего императора, он ненавидел за их оскорбительные замечания; и он ненавидел одинаково тех, кто как-нибудь хвалил Тиберия, как чужих друзей. Хотя он положил конец обвинениям об оскорблении величия[13], он же сделал их причиной крушения очень многих людей. После того как, по его собственным словам, он забыл всякое зло, совершенное теми, кто злоумышлял против его отца, матери и братьев, и даже сжег их письма, тем не менее, он казнил множество людей на основании тех же писем. Он в самом деле приказал, это верно, уничтожить некоторые письма, но они не были оригиналами, содержащими несомненные доказательства, а скорее копиями, которые он сделал. Кроме того, хотя он сначала запретил кому-либо ставить его изображения, он дошел до того, что сам заказывал свои статуи; и хотя он когда-то просил отменить постановление, предписывавшее приносить жертвы его Удаче, и даже повелел записать это деяние на таблице, он впоследствии приказывал, чтобы ему были воздвигнуты храмы и установлены жертвы как богу. Он восхищался по очереди большими толпами народа и одиночеством; он сердился, если его просьбам отдавали предпочтение, и вновь, если оно им не отдавалось. Он мог проявлять живейшее увлечение разными замыслами, а затем исполнять некоторые из них самым нерадивым образом. Он мог с величайшей щедростью тратить деньги, и в то же самое время показать себя упорнейшим противником таких требований. Он бывал одинаково раздражен и удовлетворен и с теми, кто льстил ему, и с теми, кто говорил свое мнение искренне. Многих, виновных в тяжких преступлениях, он оставил безнаказанными, и многих, кто даже не подвергся никакому подозрению в проступке, он казнил. Своих близких он или чрезмерно захваливал, или непомерно поносил. Как следствие, никто не знал, что ему говорить и как с ним поступать, но все, кто имел какой-либо успех в этом отношении, достигли его вследствие случайности, а не проницательного суждения.
5. Таков был род императора, в чьи руки тогда вручили римлян. Вследствие этого поступки Тиберия, хотя их считали очень жестокими, были, однако, настолько же выше поведения Гая, насколько деяния Августа были такими по отношению к его преемнику. Ибо Тиберий всегда держал власть в своих собственных руках и использовал других как средства для исполнения своих желаний; тогда как Гаем управляли возничие и гладиаторы, он был рабом актеров и прочих, связанных с ареной. Действительно, он всегда имел при себе Апеллеса, самого известного из трагиков тех дней, даже на людях[14]. Таким образом, и сам он, и они делали без препятствий и помех все, что такие люди естественно смели бы делать, имея власть. Все, относившееся к их искусству, он устраивал и устанавливал по малейшему поводу самым роскошным образом, и заставлял преторов и консулов делать то же самое, так, что почти ежедневно давалось какого-либо рода представление[15]. Сначала он был на них всего лишь зрителем и слушателем, и принимал сторону за или против различных исполнителей как один из толпы; и однажды даже, раздосадованный на нее из-за противоположности вкусов, он не пошел на зрелища. Но с течением времени он дошел до подражания им, и состязался во многих случаях, управляя колесницей, борясь как гладиатор, давая представления пантомимического танца и выступая в трагедии[16]. Это стало почти обычным его поведением. Однажды он послал ночью срочный вызов виднейшим мужам сената, как будто для некоего важного совещания, а затем станцевал перед ними[17].
6. В году, когда умер Тиберий, и Гай унаследовал правление, он сначала проявил большое уважение к сенаторам, когда всадники, а также некоторые из плебса присутствовали на их встрече. Он обещал разделить с ними свою власть и поступать во всем так, чтобы им понравиться, называя себя их сыном и подопечным[18]. Он был тогда в возрасте двадцати пяти лет без пяти месяцев и четырех дней. После этого он освободил тех, находился в заключении, среди них Квинта Помпония, которого в течение семи полных лет после его консулата содержали в тюрьме и плохо обращались[19]. Он покончил с доносами об оскорблении величия, которые, как он видел, были самой главной причиной существующего тяжелого положения заключенных, и он собрал и сжег (или притворился, что сделал так), документы, которые имели отношение к таким случаям, оставшиеся от Тиберия, объявив: "Я сделал это, чтобы, независимо от того, насколько сильно я мог бы пожелать однажды припомнить зло всякому, злоумышлявшему против моей матери и моих братьев, я, однако, был бы неспособен наказать его"[20]. За это его хвалили, поскольку ожидалось, что он прежде всего остального будет правдив; ибо из-за его юности не считали вероятным, чтобы он мог быть двуличным в мыслях или на словах И он еще более усилил их надежды, приказав, чтобы празднование Сатурналий было продолжено до пяти дней[21], так же как принимая от каждого из тех, кто получал хлебное пособие, только по ассу вместо денария, который имели обычай давать ему в Сигилларии[22].
Было решено, что он должен сразу стать консулом, заменив Прокула и Нигрина[23], занимавших тогда эту должность, и что после того он должен быть консулом каждый год. Он, однако, не принял таких предложений, но вместо этого подождал, пока действующие должностные лица не закончили шестимесячный срок, на который были назначены, а затем сам стал консулом, взяв Клавдия, своего дядю, в коллеги. Последний, который перед тем принадлежал ко всадникам и после смерти Тиберия был отправлен как посланник к Гаю от имени этого сословия, теперь впервые, хотя он был в возрасте сорока шести лет, стал консулом и сенатором - обоими одновременно. Во всем этом поведение Гая казалось тогда удовлетворительным, и в согласии с ним была речь, которую он произнес в сенате при вступлении в должность консула. В ней он осудил Тиберия за всякое и каждое преступление, в которых тот обычно обвинялся, и дал много обещаний относительно своего собственного поведения, так что в итоге сенат, опасаясь, что он мог бы передумать, издал постановление, что эта речь должна читаться ежегодно.
7. Вскоре после этого, одетый в триумфальное облачение, он посвятил святыню Августа[24]. Мальчики из благороднейших семей, чьи оба родители были живы, вместе с девами того же положения пели гимн, сенаторам с их женами, а также народу был дан пир в честь этого, и состоялись зрелища всякого рода. Были не только показаны все виды музыкальных развлечений, но также имели место двухдневные скачки, с двадцатью заездами в первый день и сорока - во второй, потому что тот оказался днем рождения императора, будучи последним числом августа. И он показал то же самое количество во многих других случаях, так часто, насколько это ему нравилось; ранее того, следует пояснить, не были обычны больше, чем десять заездов. Он также приказал затравить по этому случаю четыреста медведей вместе с равным числом диких животных из Ливии. Мальчики благородного происхождения исполнили конную игру "Троя", и шесть лошадей влекли триумфальную колесницу, на которой он ехал, нечто, чего никогда не было прежде. На соревнованиях он не давал сигналы возничим сам, но смотрел зрелище с переднего ряда со своими сестрами и своим товарищем - жрецом священнодействий Августа. Он всегда очень сердился, если кто-либо избегал театра или уходил в середине представления, и для того, чтобы ни у кого не было оправданий, что тот не имел возможности присутствовать, он отложил все судебные процессы и приостановил всякий траур. И так случалось, что женщинам, потерявшим своих мужей, разрешали жениться ранее обычного времени, если они не были беременны. Кроме того, чтобы позволить людям приходить без излишних церемоний и избавить их от необходимости приветствовать его (ибо прежде этого всякий, кто встречал императора на улице, всегда его приветствовал), он запретил им приветствовать себя таким образом в будущем. Любой желающий мог прийти на игры босиком; на самом деле, с очень древних времен было общепринято для тех, кто соревновался летом, делать так, и такому образу действий часто следовал Август на летних празднествах, но его оставил Тиберий. Это было то время, когда сенаторы стали сидеть на подушках вместо голых досок, и им позволили носить в театрах шляпы фессалийского образца, чтобы избегать неудобств от солнечных лучей. А в то время, когда солнце особенно палило, вместо театра использовали помещение для раздач[25], которое снабдили рядами скамей. Таковы были дела Гая во время его консулата, который он имел в течение двух месяцев и двенадцати дней; ибо он отдал остаток шестимесячного срока лицам, предварительно определенным для этого[26].
8. После этого он заболел, но вместо того, чтобы умереть самому, причинил смерть Тиберию, надевшему мужскую тогу, получившему звание предводителя юношества[27] он молился и ожидал, чтобы Гай умер[28]; и он также многих других казнил по тому же обвинению. Так случилось, что тот же правитель, который дал Антиоху, сыну Антиоха, область Коммагены, находившуюся во владении его отца, а также район побережья Киликии, и освободил Агриппу, внука Герода[29], заключенного в тюрьму Тиберием, отдав ему в управление область его деда, не только лишил своего собственного брата, или, по закону, своего сына, его отчего наследства, но в действительности приказал его убить, и это, не посылая никакого сообщения о нем сенату. Позже он предпринимал подобные действия во многих других случаях. Таким образом Тиберий погиб по подозрению в том, что ждал своей возможности извлечь пользу из болезни императора. С другой стороны, Публий Афраний Потит, плебей, погиб, потому что в порыве безрассудного раболепия пообещал не только добровольно, но также и под присягой, что отдаст свою жизнь, если только Гай выздоровеет[30]; и таким же образом некий Атаний Секунд, всадник, ибо объявил, что в том же случае будет сражаться как гладиатор[31]. Ведь эти люди вместо денег, которые они надеялись получить от него за обеты отдать свои жизни в обмен на его, были вынуждены сдержать свои обещания, чтобы не быть обвиненными в лжесвидетельстве. Таковой была тогда причина смерти этих людей. Кроме того, тесть Гая, Марк Силан, хотя и не давал никаких обетов и не приносил никакой присяги, покончил с собой ввиду крайних оскорблений, потому что его добродетель и его родство сделали его обузой для императора, пока он жил[32]. Тиберий, говорят, держал его в такой чести, что всегда отказывался слушать дела о жалобах на его решения и передавал все такие случаи к нему назад; но Гай собрал все способы унизить его, хоть и был высокого мнения о нем, вплоть до того, что назвал "златорунным бараном". Некогда Силан в силу своего возраста и положения[33] получал от всех консулов честь первым подавать свой голос; дабы предотвратить такой порядок в дальнейшем Гай отменил обычай, согласно которому некоторые из консуляров голосовали первыми или вторыми по усмотрению тех, кто ставил вопрос, и установил правило, что такие люди, как и остальные, должны подавать свои голоса в порядке, в котором они заняли должность. Он, кроме того, оставил дочь Силана[34] и женился на Корнелии Орестилле, на деле похищенной на брачном празднестве, которое она справляла с обрученным с нею Гаем Кальпурнием Писоном[35]. Прежде, чем прошли два месяца, он сослал их обоих, утверждая, что они поддерживали незаконные отношения друг с другом. Он разрешил Писону взять с собой десятерых рабов, и затем, когда тот попросил больше, позволил использовать столько, сколько он захочет, заметив, впрочем: "С тобой же будет столько солдат".
9. В следующем году Марк Юлиан и Публий Ноний[36]. предварительно назначенные, стали консулами. Обычные присяги о поддержке деяний Тиберия не были принесены[37], и по этой причине не употребляются даже до настоящего времени, таким образом, никто не считает Тиберия среди императоров в связи с этим обычаем присяг. Но что касается деяний Августа и Гая, они принесли все присяги как обычно, так же как другие в том смысле, что они будут проявлять к Гаю и его сестрам большую любовь, чем к себе и своим детям[38]; и они подобным образом вознесли за всех свои молитвы. В самый первый день нового года некий Махаон, раб, поднялся на ложе Юпитера Капитолийского, и после произнесения оттуда многих страшных пророчеств, убил небольшую собаку, которую привел с собой, а затем убил себя.
Следующие добрые и достойные похвалы дела были сделаны Гаем. Он издал, как делал Август, все счета государственного казначейства, которые не обнародовались в течение времени, пока Тиберий находился вне города[39]. Он помог воинам гасить пожар и предоставил помощь тем, кто потерпел от этого ущерб. Поскольку сословие всадников оказалось сократившимся в численности, он созвал людей, выдающихся в том, что касается семьи и богатства, со всей империи, даже извне Италии, и записал их в это сословие. Некоторым из них он даже разрешил носить сенаторское платье прежде, чем они заняли какую-либо должность, вследствие которой мы получаем допуск на сенат, на основании их вероятности стать его членами позже, тогда как ранее только тем, кажется, кто родился в сенаторском сословии, разрешали делать это. Эти меры понравились всем; но когда он снова отдал выборы в руки народа и плебса, изменив таким образом сделанное по этому поводу Тиберием, и отменил однопроцентный налог[40], и, кроме того, даже разбрасывал жетоны на гимнастические соревнования, которые устроил, и раздал большое число подарков тем, кто участвовал в них, такие действия, хоть и восхищали толпу, огорчили благоразумных, которые пришли к мысли, что если должности должны снова попасть в руки многих, и имеющиеся в распоряжении средства исчерпываются, а частные источники дохода отсутствуют, могут последовать многие бедствия.
10. Следующие его действия встретили всеобщее осуждение. Он заставил многих людей сражаться в качестве гладиаторов, вынуждая их бороться и отдельно, и группами, составленными в своего рода боевом порядке. В этом случае он испросил разрешения сената, что не мешало ему делать то, чего он желал, вопреки закону, и таким образом обречь на смерть многих людей, среди прочих, двадцать шесть всадников, из которых одни распрощались с жизнью, в то время как другие просто участвовали в гладиаторских боях. И не так внушало величайшие опасения число тех, кто погиб, хоть и оно было достаточно велико, как его чрезмерное восхищение их смертью и его жадное вожделение к виду крови. Та же самая черта жестокости привела его однажды, когда не хватило осужденных преступников, чтобы отдать их диким зверям, к тому, чтобы приказать схватить и бросить им часть толпы, стоявшей возле скамей[41]; а чтобы предотвратить возможность их криков или каких-нибудь упреков, он приказал сначала вырвать им языки[42], Кроме того, он заставил одного из видных всадников сражаться в поединке но обвинению в том, что тот оскорбил его мать Агриппину, а когда этот человек вышел победителем, передал его обвинителям и заставил казнить. А отца этого человека, хоть и невиновного ни в каком преступлении, он заключил в клетку, как, впрочем, он обходился и со многими другими, и там прикончил. Он устраивал эти соревнования сначала на поле для народных собраний[43], раскопав целый участок и заполнив его водой, что бы иметь возможность ввести туда единственное судно, но позже он перенес их в другое место, где он уничтожил очень много больших зданий и установил деревянные трибуны; ибо он презирал театр Тавра. За все это его подвергали порицанию, из-за трат, а также устроенного кровопролития. Его обвиняли равно в том, что он принудил Макрона вместе с Эннией покончить самоубийством, не помня ни привязанности последней, ни услуг первого, который, между прочим, помог ему приобрести престол для себя одного; и обстоятельство, что он назначил Макрона управлять Египтом, не имело ни малейшего значения. Он даже впутал его в постыдное происшествие, в котором сам был более всех замешан, приводя после среди других обвинений против него то, в чем был пособником. Вслед за этим были казнены многие другие, некоторые, будучи приговоренными, а некоторые даже прежде, чем были обвинены. На словах они были накачаны из-за зла, причиненного его родителям или его братьям или другим, кто погиб в связи с ними, но в действительности это было из-за их собственности; поскольку казна оказалась исчерпанной, а ему никогда не хватало средств. Эти люди были обвинены на основании не только свидетельских показаний, которые появились против них, но также и бумаг, которые, как он когда-то объявил, он сжег. Иные, кроме того, были обязаны своим крушением прошлогодней болезни императора и смерти его сестры Друзиллы[44]; с тех пор, между прочим, любой, кто развлекался или приветствовал другого, или даже купался в течение тех дней, подвергался наказанию.
11. Друзилла была замужем за Марком Лепидом[45], одновременно любимцем и любовником императора, но Гай тоже имел ее сожительницей[46]. Когда в то время случилась ее смерть, муж произнес хвалебную речь, а брат предоставил ей общественные похороны. Преторианцы с их командующим и сословие всадников по отдельности прошли перед ее костром, и мальчики благородного происхождения устроили конное упражнение, называемое "Троя", над ее могилой. Все почести, которые были дарованы Ливии, были утверждены и ей, а далее декретом было установлено, что она должна быть обожествлена[47], что ее золотое изображение должно быть поставлено в здании сената, и что в храме Венеры на Форуме должна быть воздвигнута ее статуя, что она должна иметь двадцать жрецов, женщин так же как мужчин; женщины, всякий раз, когда они свидетельствовали, должны были клясться ее именем, и в день ее рождения должен был отмечаться праздник, равный Мегалесийским Играм, а сенату и всадникам следовало устраивать пир. Соответственно, она теперь получила имя Пантеи, "Всебогини", и была объявлена достойной божеских почестей во всех городах. Действительно, некий Ливий Геминий, сенатор, объявил под присягой, призывая гибель на себя и своих детей, если он говорит ложно, что видел, как она вознеслась в небеса и беседовала с богами; и призвал всех других богов и саму Пантею в свидетели. За это заявление он получил миллион сестерциев. Помимо ее возвеличения таким путем, Гай пожелал отменить праздники, которые тогда должны были справляться, и либо отмечать их в назначенное время чисто внешне, или в любое более позднее. Все люди подвергались осуждению одинаково, скорбели ли они о чем-нибудь, будучи огорчены, или вели себя, как будто они были рады; так как их обвиняли или в недостаточном оплакивании ее как смертной, или в пренебрежении к ней как к богине. Одно единственное происшествие даст ключ ко всему, что тогда происходило: император обвинил в оскорблении величия и казнил человека, который продал горячую воду[48].
12. По истечении нескольких дней, однако, он женился на Лоллии Паулине, после того как принудил ее мужа, Меммия Регула, самому обручить ее с собой, так, чтобы он не нарушил закон, беря ее безо всякой помолвки[49]. Но ее он также скоро оставил.
Тем временем он предоставил Сохему Итурейскую Аравию, Котису Малую Армению и некоторые земли арабов, Реметалку - владения Котиса, а Полемону, сыну Полемона - его наследственные области, все с одобрения сената[50]. Церемония состоялась на Форуме, где он сидел на трибуне в кресле между консулами; некоторые добавляют, что он использовал шелковый навес. Позже он заметил много грязи в переулке, и приказал, чтобы ее бросили на тогу Флавия Веспасиана, который был тогда эдилом и отвечал за поддержание чистоты улиц. Этому делу тогда не придали никакого особого значения, но позже, после того, как Веспасиан принял правление в то время, когда все было в беспорядке и смятении, и восстановил всюду порядок[51], это, казалось, происходило благодаря некоторому божественному побуждению, и показало, что Гай поручил ему Город именно для его улучшения.
13. Гай тогда вновь стал консулом[52], и хотя воспрепятствовал жрецу Юпитера принести присягу в сенате (ибо в то время они постоянно приносили ее каждый за себя, как в дни Тиберия), сам, и вступив в должность, и оставив ее, принес присягу как и другие на рострах, которые были надстроены. Он занимал пост в течение всего тридцати дней, хотя позволил своему коллеге, Лукию Апронию, шестимесячный срок; а за ним следовал Санквиний Максим, бывший префектом Города[53]. В течение этих и следующих дней многие из выдающихся людей погибли во исполнение обвинительных приговоров (ибо немало освобожденных из тюрьмы были казнены по тем же причинам, какие привели к их заключению Тиберием), и многие другие, менее видного положения - в гладиаторских боях. На самом деле там была только резня; ибо император более не проявлял никакого расположения даже к плебсу, но противился абсолютно всему, что тот желал, а народ в свою очередь соответственно сопротивлялся всем его желаниям. Разговоры и поведение, которое могло бы ожидаться при таком соединении разгневанного правителя с одной стороны, и враждебного народа - с другой, были налицо. Состязание между ними, впрочем, было не на равных; поскольку люди могли разве что поговорить и показать кое-что из своих чувств жестами, тогда как Гай уничтожал своих противников, хватая многих даже в то время, когда они смотрели игры, и еще многих задерживали после того, как они уходили из театра. Главные причины его гнева были, во-первых, что они не проявляли воодушевления в посещении зрелищ (поскольку сам он имел обыкновение появляться в театре сначала в один час, а потом в другой, независимо от предыдущего оповещения, иногда приезжая на рассвете, а иногда только днем, гак, что они изнывали и утомлялись в его ожидании), а во-вторых, что они не всегда приветствовали исполнителей, которые ему нравились, и иногда даже оказывали почет тем, кого он не любил. Кроме того, его очень досаждало слышать, как они приветствовали его "молодой Август" в своих усилиях расхвалить его; поскольку он почувствовал, что его не поздравляют в связи с тем, что он является императором, будучи все еще столь молодым, но скорее порицают за управление такой державой в таком возрасте. Он всегда делал вещи того рода, о которых я рассказал; и однажды сказал, угрожая всему народу: "Вот если бы у вас была одна шея"[54]. В то время, как он показал свое обычное раздражение, плебс из неудовольствия прекратил посещать зрелища и обратился против доносчиков, в течение долгого времени и громкими криками требуя их выдачи. Гай рассердился и не дал им никакого ответа, но, поручив другим проведение игр, ушел в Кампанию. Позже он возвратился, чтобы отпраздновать день рождения Друзиллы, доставил ее статую в Цирк на колеснице, влекомой слонами, и позволил людям свободно обозревать ее два дня. В первый день, помимо скачек, были убиты пятьсот медведей, а во второй день было добавлено множество ливийских животных; кроме того, атлеты соревновались в панкратионе во многих разных местах одновременно. Народ пировал, а сенаторам и их женам были сделаны подарки[55]...
14. В то же самое время, когда он совершил эти убийства, видимо потому, что срочно нуждался в деньгах, он изобрел другой способ извлекать доход, следующим образом. Он по чрезмерным ценам попродавал выживших в гладиаторских боях консулам, преторам и прочим, не только добровольным покупателям, но также и другим, вынужденным вовсе против собственного желания давать такие зрелища на цирковых играх, и в особенности он продал их людям, особо выбранным по жребию для устройства подобных состязаний (так как он приказал, чтобы два претора были выбраны по жребию, чтобы отвечать за гладиаторские игры согласно давнему обычаю); сам же он восседал на возвышении аукциониста и поднимал цены. Многие также прибыли из-за города, чтобы посостязаться на торгах, главным образом потому, что он позволил всякому, кто того желал, использовать большее число гладиаторов, чем разрешал закон, и потому что он часто сам посещал их. Таким образом, люди купили их за большие суммы, некоторые потому, что они действительно того хотели, другие с мыслью удовлетворить Гая, а большинство, считавшиеся богачами, из желания воспользоваться тем оправданием, что они утратили часть своего состояния, но, став беднее, сохранили свои жизни[56]. Все же, совершив все это, он позже извел лучших и самых известных из этих рабов ядом[57]. Он сделал то же самое также с лошадями и возничими соперничающих партий; поскольку был сильно привязан к партии, носившей лягушачьи зеленое, которую из-за этого цвета называли также "партией порея"[58]. Поэтому даже сегодня место, где он имел обыкновение тренироваться в вождении колесниц, называют после него Гайянумом. Одного из коней, названного им Инкитатом, он имел обыкновение приглашать на обед, где предлагал ему позолоченный ячмень и пил за его здоровье вино из золотых кубков; он клялся жизнью животного и его благополучием и даже обещал сделать его консулом, обещание, которое он несомненно выполнил бы, если бы прожил дольше[59].
15. Для обеспечения его средствами еще ранее было установлено, что все еще живущие люди, пожелавшие некогда завещать что-нибудь Тиберию, должны в случае своей смерти даровать то же самое Гаю; для того, чтобы казаться имеющим право принимать наследства и получать такие подарки вопреки законам (поскольку он не имел тогда ни жены, ни детей), он заставил принять сенатское постановление. Но ко времени, о котором я говорю, он захватил для себя, безо всякого постановления, совершенно всё имущество тех, кто служил центурионами и, после триумфа, отпразднованного его отцом, оставил его кому-нибудь, кроме императора. Когда же оказалось, что и этого недостаточно, он нашел следующий, третий способ добывания денег. Был сенатор, Гней Домитий Корбулон, который полагал, что дороги в правление Тиберия находились в плачевном состоянии, и постоянно донимал этим дорожных магистратов, а кроме того постоянно досаждал по этому поводу сенату[60]. Гай теперь взял его в сообщники, и с его помощью напал на всех тех, живых или мертвых, кто когда-либо был дорожным магистратом и получал деньги на восстановление дорог; и оштрафовал и их, и их подрядчиков под тем предлогом, что они ничего не построили. Для содействия ему в этом вопросе Корбулон был тогда сделан консулом, но позже, в правление Клавдия, обвинен и наказан; ибо Клавдий, не только перестал требовать какие-либо суммы, все еще числившиеся в долгах, но, напротив, изъял то, что заплатили, частично из государственной казны, а частично у самого Корбулона, и вернул тем, кто был оштрафован. Но это произошло позже. Во время, о котором я рассказываю, не только разные уже названные разряды людей, но в действительности всякий в Городе был ограблен тем или иным способом, и ни у кого, чем-либо обладавшего, то ли мужчины, то ли кого-то другого, имущество не осталось в целости. Ведь если Гай в самом деле и позволил жить кое-кому из стариков, даже называя их своими отцами, дедами, матерями и бабушками, он не только обирал их, пока они жили, но также унаследовал их имущество, когда они умерли.
16. И до этого времени Гай не всегда плохо говорил о Тиберии перед всяким, но также был далек от упреков другим, когда они осуждали того то ли в частных разговорах, то ли публично, и на самом деле испытывал радость от их замечаний. Но теперь он вошел в помещение сената и стал пространно восхвалять своего предшественника, а кроме того сурово упрекнул сенат и народ, говоря, что они поступали неправильно, порицая его. "Сам я имею право делать это, - сказал он, - в своем качестве императора; но Вы не только поступаете неправильно, но и также виновны в оскорблении величия, позволяя такой тон по отношению тому, кто был некогда вашим правителем". Вслед за этим он разобрал по отдельности случай каждого человека, лишившегося жизни, и попробовал показать, как по крайней мере считал народ, что сенаторы были ответственны за смерть большинства из них, осудив всех их голосованием. Подтверждения этого, намекая, что они получены из тех самых документов, которые он когда-то объявил сожженными, он приказал прочитать им императорским вольноотпущенникам. И добавил: "Если бы Тиберий действительно поступал неправильно, то Вы не должны бы чтить его как Юпитера, пока он жил, неоднократно говоря и голосуя тогда так, как вы делали, а теперь поворачиваться в противоположную сторону. Но Тиберий не один, к кому вы относились двуличным образом; Сеяна[61] тоже вы сначала надули тщеславием и испортили, а потом казнили его. Поэтому я также не должен ждать никакого порядочного отношения от вас". После нескольких подобных замечаний он представил в своей речи самого Тиберия, говорящего ему: "Обо всем этом ты сказал хорошо и по правде. Поэтому не проявляй никакой привязанности к любому из них и не щади ни одного из них. Ведь все они ненавидят тебя, и все они молятся о твоей смерти; и они убьют тебя, если смогут. Не помышляй, чтобы твои поступки понравились им, и они не стали бы возражать против них, если бы заговорили заговорят, но смотри исключительно на свое собственное удовольствие и безопасность, так как они являются самыми справедливыми требованиями. Таким образом, ты не претерпишь никакого ущерба и будешь одновременно наслаждаться всеми величайшими удовольствиями; они будут также уважать тебя, хотят ли они того или нет. Если, однако, ты последуешь противоположным путем, это в действительности не принесет тебе никакой пользы; ведь, хотя на словах ты может и достигнешь пустой славы, ты не получишь никакого выигрыша, но станешь жертвой заговоров и бесславно погибнешь. Ибо ни одним живым человеком не управляют по его доброй воле; напротив, только пока человек боится, он ищет расположения сильнейшего, но когда становится храбрым, он мстит за себя на человеке, который более слаб"[62].
В завершение этого обращения Гай восстановил обвинение в оскорблении величия, приказал, чтобы его повеления были сразу занесены на бронзовую доску, а затем, торопливо умчавшись из здания сената, ушел в тот же день в пригород. Сенат и народ были в большом страхе, поскольку они помнили обвинения, произнесенные ими против Тиберия, и в то же самое время ощутили разницу между словами, только что услышанными от Гая, и его предыдущими высказывания. В тот момент их тревога и уныние воспрепятствовали им сказать что-нибудь или заняться какими-нибудь делами; но на следующий день они собрались снова и щедро даровали Гаю почести как праведнейшему и благочестивейшему правителю, поскольку почувствовали себя очень благодарными ему за то, что не погибли, как другие. Соответственно, они проголосовали, чтобы приносить ежегодные жертвы его Милосердию, как в годовщины дня, когда он выступил со своим обращением, так и в день Палатинских празднеств; в этих случаях золотое изображение императора следовало нести до Капитолия[63], и мальчикам самого благородного происхождения петь гимны в его честь. Они также предоставили ему право овации[64], как будто он победил неких врагов.
17. Таковы были почести, постановленные ими декретом в том случае; и позже, почти по любому поводу они были верны себе в том, чтобы добавлять другие. Гай, впрочем, вовсе не заботился о таком роде триумфа, поскольку не считал каким-то достижением вести колесницу по суше; с другой стороны, он стремился провести свою упряжь через море, как это произошло, соединив воды между Путеолами и Бавлами (последнее место находится прямо через залив от города Путеолы, на расстоянии двадцати шести стадиев)[65]. Из кораблей для моста некоторые были приведены туда с других стоянок, но прочие были построены на месте, потому что количество, которое могло быть собрано там за краткий промежуток времени, было недостаточно, даже при том, что были собраны все возможные суда - так что в итоге очень серьезный голод случился в Италии, и особенно в Риме. При сооружении моста был не просто создан проезд, но также и места отдыха, и жилые помещения были построены вдоль него, и в них была проточная вода, пригодная для питья. Когда все было готово, он надел нагрудный доспех Александра (или то, что считал им), а поверх - шелковую лиловую хламиду, расшитую большим количеством золота и многими драгоценными камнями из Индии; кроме того, он опоясался мечом, взял также щит и надел венок из дубовых листьев. Затем он принес жертву Нептуну и некоторым другим богам, а также Зависти (чтобы, как он выразился, ничья ревность не преследовала его), и вступил на мост со стороны Бавл, взяв с собой множество вооруженных всадников и пехотинцев; и стремглав помчался в Путеолы, будто преследуя врага. Там он оставался в течение следующего дня, словно отдыхая от сражения; затем, одетый в златотканую тунику, он возвратился по тому же самому мосту в колеснице, запряженной скаковыми лошадьми, одержавшими множество побед. Долгая процессия тех, кто подразумевался добычей, следовала за ним, включая Дария из семьи Аршакидов[66], который был одним из парфян, живших тогда в Риме как заложники. Его друзья и спутники в цветастых одеяниях следовали в повозках, а затем прошли войска и остальная часть толпы, каждый человек одетый на свой собственный вкус.
Конечно, во время такого похода и после столь выдающейся победы он должен был произнести речь; потому он поднялся на возвышение, подобным же образом установленное на судах около середины моста. Сначала он расхваливал себя как предпринимающего великие дела, а затем похвалил солдат как мужей, подвергшихся великим тяготам и опасностям, упомянув в особенности это их достижение в пересечении моря пешком. За это он раздал им деньги, и после того они пропировали остальную часть дня и на протяжении всей ночи, он на мосту, словно на острове, а они на лодках, поставленных на якорь вокруг. Свет в изобилии сиял для них с самого моста, и, кроме того, множество огней было в горах. Поскольку местность имела форму полумесяца, и огни были зажжены со всех сторон, как в театре, то темнота не ощущалась вовсе; действительно, его желанием было сделать вечер днем, как он сделал море землей. Когда он насытился и напился доброго и крепкого вина, он сбросил многих своих спутников с моста в море и топил многих других, подплывая и нападая на них в лодках, снабженных клювами[67]. Некоторые погибли, но большинство, хоть и пьяные, сумели спастись. Это произошло вследствие того, что море было чрезвычайно тихим и спокойным и в то время, когда строился мост, и в то время как имели место другие события. Это тоже сообщило императору некоторый душевный подъем, и он заявил, что даже Нептун побоялся его; что же до Дария и Ксеркса[68], он вовсю потешался над ними, утверждая, что соединил гораздо большее пространство моря, чем сделали они.
18. Это было концом того моста, но также послужило источником смерти для многих; ведь, так как Гай исчерпал свои средства на его строительстве, он принялся злоумышлять против еще большего числа людей, чем когда-либо, из-за их имущества. Он проводил суды и единолично, и вместе со всем сенатом. Это собрание также рассматривало некоторые дела отдельно; оно, однако, не обладало правом окончательного решения, и было много жалоб на его приговоры. Решения сената обнародовались разными способами, но когда какие-нибудь люди осуждались Гаем, их имена вывешивались, как будто он боялся, что народ не мог бы узнать об их участи иначе. Таким образом они были казнены, некоторые в тюрьме, и другие, будучи сброшенными с Капитолийского холма: а некоторые покончили с собой заранее. Не было никакой безопасности даже для тех. кто был сослан, но многие из них также распростились с жизнью или по дороге или в то время, как находились в изгнании[69]. Нет никакой потребности излишне обременять моих читателей, входя в подробности большинства этих случаев, но один или два из них заслуживают особого упоминания. Так. Кальвисий Сабин, один из выдающихся мужей сената, только что возвратившийся из наместничества в Паннонии, был обвинен вместе со своей женой Корнелией. Обвинение против нее состояло в том, что она проверяла часовых и наблюдала за упражнениями солдат[70]. Эти двое не предстали перед судом, но покончили с собой ранее установленного времени Тот же самый путь избрал Титий Руф, обвиненный в том, что говорил, будто сенат думает одно, а голосует за другое Также некий Юний Приск, претор, обвинялся в разных преступлениях, но на самом деле его смерть произошла из-за предположения, что он был богат. В этом случае Гай, узнав, что тог человек не имел ничего, что оправдало бы его смерть, сделал замечательное утверждение: "Он дурачил меня и погиб напрасно, и, наверное, точно также жил".
19. Один из этих людей, попавших в то время под суд, Домитий Афр, оказался на грани смерти по необычной причине, и спасся еще более замечательным образом. Гай в любом случае ненавидел его, потому что в правление Тиберия он обвинил женщину, связанную с его матерью Агриппиной[71]. Как следствие Агриппина, когда она позже встретила Домития и увидела, как в смущении он сошел с ее пути, позвала его и сказала: "Не бойся, Домитий, это не тебя я должна винить, но Агамемнона". В то время, о котором идет речь, Афр поставил изображение императора и поместил под ним надпись того содержания, что Гай в свои двадцать семь лет уже дважды консул. Это привело в ярость Гая, который решил, что тот упрекает его за молодость и незаконные деяния[72]. Вследствие этого поступка, которым Афр надеялся обрести безопасность, император приказал немедленно привести его в сенат и зачитал длинную речь против него. Так как Гай всегда стремился превзойти всех ораторов[73] и знал, что его противник был чрезвычайно одарен красноречием, он постарался в этом случае превзойти его. И он, конечно, приговорил бы Афра к смерти, если бы последний вступил в малейшее состязание с ним. Когда так случилось, тот человек не стал как-либо отвечать или защищаться, но изобразил себя изумленным и пораженным способностями Гая, и, повторяя пункт обвинения за пунктом, хвалил его, как будто был просто слушателем, а не сам находился под судом. Когда ему представилась возможность говорить, он прибегнул к просьбам и жалобам; и, наконец, он бросился на землю, и лежа там распростертым ниц, изображал молящего к своему обвинителю, притворяясь боящимся его более как оратора, чем как Кесаря. Гай, соответственно, когда он все это увидел и услышал, растаял, полагая, что действительно поразил Домития силой и красотой своей речи. Из-за этого, так же как ради Каллиста, вольноотпущенника, которого он обычно уважал и чьего расположения добился Домитий, он оставил тогда свое негодование. И когда Каллист позже укорял его в том, что он поспешно обвинил человека, ответил: "Было бы неправильно для меня такую речь произносить самому себе". Таким образом Домитий был спасен, сумев убедить, что более не является хорошим оратором. С другой стороны, Лукий Анней Сенека[74], превосходивший мудростью всех римлян своего времени, а также многих других, оказался на краю гибели, хотя не сделал ничего предосудительного, и было неправдоподобно, чтобы он так поступил, но просто потому, что однажды хорошо выступил в сенате в присутствии императора. Гай приказал, чтобы он его казнили, но впоследствии отпустил, поскольку поверил утверждению одной из своих сожительниц, будто Сенека болен запущенной чахоткой и через недолгое время умрет.
20. Он немедля назначил консулом Домития, заменив тех, кто занимал тогда эти должности, потому что они не провели благодарственные молебны в день его рождения[75] (преторы, конечно, устроили скачки и затравили некоторое количество диких зверей, но это происходило ежегодно), и потому, что они справили праздник, дабы отметить победу Августа над Антонием, что было общепринятым; ибо, чтобы найти какие-то основания для обвинений против них, он объявил себя потомком Антония, а не Августа[76]. В действительности же он сказал заранее тем, с кем всегда разделял свои тайны, что, каким бы путем консулы ни последовали, они наверняка сделают ошибку, то есть, принесут ли они жертвы, чтобы праздновать падение Антония или воздержатся от жертвоприношений в честь победы Августа. Это, вкратце, были причины, почему он тогда уволил этих должностных лиц, сначала изломав на куски их фасции; после чего один из них принял это так близко к сердцу, что покончил с собой. Что касается Домития, он был выбран коллегой императора по видимости народом, но на деле самим Гаем. Последний, что и говорить, восстановил общенародные выборы, но тот стал весьма нерадив в исполнении своих обязанностей, потому что в течение долгого времени они не вели никаких дел как-свободные граждане; и, как правило, выдвигалось не больше кандидатов, чем число избираемых, или, если когда-либо их было больше, чем требовалось, итог они определяли между собой. Таким образом народоправство внешне было сохранено, но на деле не было никакого народоправства, и это побудило Гая самому отменить выборы еще раз. После этого дела в целом продолжались как в правление Тиберия; но, что касается преторов, иногда их избиралось пятнадцать, а иногда еще один или одним меньше, как случалось. Таков был образ действий, избранный им относительно выборов.
Вообще его отношение одинаково было только завистью и подозрением ко всем. Так, он сослал Каррина Секунда[77], оратора, за то, что тот произнес речь против тиранов как риторическое упражнение. Кроме того, когда Лукию Писону, сыну Планкины и Гнея Писона[78] выпал жребий стать наместником Африки, он побоялся, что высокомерие могло бы побудить его восстать, тем более, что он должен был иметь большие силы из граждан и иностранцев; поэтому он разделил провинцию на две части, передав вооруженные силы вместе с соседними нумидийцами другому должностному лицу, порядок, продолжающийся с того времени до сих пор.
21. Гай тогда растратил практически все средства в Риме и в остальной части Италии, собранные изо всех источников, откуда их каким бы то ни было образом можно было получить, и поскольку никакого источника дохода в значительном количестве или такого, что его на деле можно было собрать, больше нельзя было там найти, а расходы тяжело давили на него, он отправился в Галлию[79], якобы потому, что враждебные германцы вызывали беспокойство, но в действительности с целью извлечь выгоды из Галлии с ее имеющимися в изобилии богатствами, а также из Испании. Однако, он открыто не объявил о своем походе заранее, но ушел сначала в один из пригородов, а затем внезапно отправился в путь, взяв с собой многих актеров, многих гладиаторов, коней, женщин и все прочие признаки роскоши. Когда он достиг места своего назначения, то не причинил вреда какому-либо врагу - в действительности, как только он прошел короткое расстояние за Рейном, он вернулся, и затем выступил как будто вести военные действия против Британии, но возвратился с берега океана, выказав вовсе немалую досаду своим полководцам, достигшим чуть больших успехов - но подвластным народам, союзникам и гражданам он причинил великие и неисчислимые беды. Во-первых, он грабил тех, кто чем-нибудь обладал, по всякому и каждому поводу; а во-вторых, и частные лица, и общины сделали ему большие подарки добровольно, когда он к ним заявился. Он убил некоторых людей на том основании, что они восставали, а других под тем предлогом, что они сговаривались против него; но действительная причина была одной и той же для всех - обстоятельство, что они были богаты. Сам продавая их имущество, он получал намного большие суммы, чем могли бы быть в ином случае; поскольку каждый вынужден был покупать их по любой цене и намного дороже их ценности, по причинам, которые я упомянул. В соответствии с этим он послал также за самыми прекрасными и самыми драгоценными семейными реликвиями монархии и распродал их с торгов, продавая с ними известность людей, некогда ими пользовавшихся. При этом он делал пояснения к каждой, вроде: "Это принадлежало моему отцу", "Это - моей матери", "Это - моему деду", "Это - моему прадеду", "Эта египетская вещь была Антония, победный трофей Августа". Одновременно он также объяснял необходимость их продажи, чтобы никто не мог упорствовать в притворстве, что беден; и таким образом он заставил купить славу каждого предмета вместе с самой вещью[80].
22. Несмотря на все это, он не достиг никакого избытка, но лишь поддержал свои обычные расходы, не только на другие цели, интересовавшие его - показ, например, некоторых игр в Лугдунуме[81] - но особенно на легионы. Ведь он собрал двести тысяч войска, или, как некоторые говорят, двести пятьдесят тысяч. Они провозглашали его победителем семь раз, пока он командовал ими, хотя не выиграл никаких сражений и не убил никаких врагов. Правда, однажды он уловками захватил и связал нескольких противников, когда использовал большую часть своих сил, чтобы свалить некоторых из них поодиночке, но одновременно других он истреблял толпами. Так, один раз, увидев множество узников или каких-то других людей, он отдал приказ известной поговоркой, что они должны быть убиты все "от лысого до лысого". В другое время он играл в кости, и, обнаружив, что у него совсем нет денег, обратился к спискам переписи галлов и приказал, чтобы самые богатые из них были казнены; затем, вернувшись к своим товарищам-игрокам, он сказал: "Вот, пока вы играете за несколько денариев, я взял хороших полтораста миллионов"[82]. Так эти люди погибли безо всякого рассмотрения. В самом деле, один из них, Юлий Сакердот, который был довольно богат, но все же не столь чрезвычайно богат, чтобы его обвинили из-за этого, был умерщвлен просто из-за сходства имен. Это показывает, как небрежно все было сделано. Что касается других погибших, мне нет никакой надобности называть большинство из них, но я упомяну тех, чья история требует некоторого рассказа. Во-первых, тогда он казнил Лентула Гетулика, имевшего превосходную славу во всех отношениях и являвшегося в течение десяти лет наместником Германии, по причине, что он заслужил любовь солдат[83]. Другой его жертвой стал Лепид, тот самый его любовник и любимец, муж Друзиллы, человек, одновременно с Гаем поддерживавший непристойные отношения с другими сестрами императора, Агриппиной и Юлией, человек, которому он разрешил занять должность пятью годами ранее, чем позволял закон, и о ком он долгое время говорил, что он будет его преемником на троне. Чтобы отпраздновать смерть этого человека, он раздал деньги воинам, как если бы победил каких-то врагов, и послал три кинжала Марсу Мстителю в Рим[84]. Он выслал своих сестер на Понтийские острова[85] из-за их отношений с Лепидом, прежде обвинив их в письме к сенату во многих нечестивых и безнравственных поступках. Агриппине дали останки Лепида в урне и предписали отнести их в Рим, держа ее на груди в течение всей поездки. Кроме того, так как многочисленные почести были утверждены ранее его сестрам явно по его почину, он запретил присуждать какие-либо отличия любому из своих родственников.
23. Одновременно он послал сообщение о происшедшем сенату, как если бы избежал некоего большого заговора; ибо он всегда изображал, что находится в опасности и влачит жалкое существование. Сенаторы, получив сведения об этом, утвердили ему среди прочего овацию, и отправили посланников, чтобы объявить о своем решении, выбирая некоторых из них жребием, но прямо назначив Клавдия. Это тоже вызвало недовольство Гая, до такой степени, что он вновь запретил дарование чего-либо, влекущего похвалу или честь, его родственникам; и, кроме того, он решил, что его не почтили так, как он заслужил. Впрочем, он всегда ни во что не ставил все почести, которые ему предоставляли. Его раздражало, когда утверждали малые отличия, так как это подразумевало небольшие свершения, но великие отличия также досадовали его, ибо, казалось, таким образом у него отнималась возможность больших почестей. Ведь он и на мгновение не желал, чтобы казалось, будто что-нибудь, что оказывало ему честь, находилось во власти сенаторов, так как это подразумевало бы, что они выше него и могут проявлять к нему благосклонность, как будто он был их подчиненным. По этой причине он часто придирался к различным почестям, присуждавшимся ему, на том основании, что они не увеличивали его величие, а скорее умаляли его власть. И все же, хотя он так считал, он имел обычай сердиться, если когда-либо казалось, что ему постановили меньше, нежели он заслужил. Столь капризен он был; и никто не мог легко ему угодить. Естественно, по этим причинам он не принял всех вышеупомянутых посланников, заявляя, что подозревает в них соглядатаев, но выбрал немногих, и отослал остальных назад прежде, чем они достигли Галлии. И даже к тем, кого он принял, он не соизволил проявить хоть какое-то уважение; на самом деле, он убил бы и Клавдия[86], если бы не испытывал к нему пренебрежение, так как последний, частично по своей природе, и частично преднамеренно, создавал впечатление великого тупицы. Но, когда было послано другое посольство, больше прежнего (ведь он жаловался, между прочим, на малочисленность первого), и принесло известия, что многие знаки отличия были ему утверждены, он принял их с удовольствием, и даже намеревался выйти им навстречу, и именно за это деяние получил из их рук новые почести; но это случилось позже.
Гай тогда развелся с Паулиной, под предлогом, что она была бесплодна, но в действительности потому, что он ею пресытился, и женился на Милонии Кесонии[87]. Эта женщина и прежде была его любовницей, но теперь, так как она была беременна, он пожелал сделать ее своей женой, так, чтобы она родила его одномесячного ребенка. Римляне были встревожены этим поступком, и встревожены также потому, что против них были начаты многие судебные процессы вследствие приязни, которую они проявляли к его сестрам и к казненным людям; даже некоторые эдилы и преторы были вынуждены оставить свои должности и предстать перед судом. Тем временем они пострадали также от зноя, который стал настолько сильным, что над Форумом был натянут навес. Среди людей, сосланных в то время, Софоний Тигеллин[88] был выслан по обвинению, что имел непристойные отношения с Агриппиной.
24. Все это, однако, не так беспокоило народ, как ожидание, что жестокость и распущенность Гая приобретут еще большие размеры. И они были особенно обеспокоены, узнав, что царь Агриппа и царь Антиох находились при нем, как два наставника в тирании[89]. Вследствие этого, в то время, как он был консулом в третий раз, ни один из трибунов или преторов не рискнул созвать сенат (он не имел никакого коллеги, хотя это не было, как некоторые думают, намеренно, а скорее следствием того, что назначенный консул умер[90], и никто больше не мог быть назначен на его должность даже на такой короткий срок в отсутствие императора). Конечно, преторы, которые по должности исполняют обязанности консулов при их отсутствии в городе, должны были уделять внимание всем необходимым делам; но, опасаясь, что могло бы показаться, будто они действуют за императора, они не исполнили ни одной из этих обязанностей. Сенаторы, впрочем, в полном составе явились на Капитолий, принесли положенные жертвы и поприветствовали кресло Гая, стоявшее в храме; кроме того, в соответствии с обычаем, принятым во времена Августа, они оставили там деньги, действуя, как если бы они вручили их самому императору[91]. Тот же путь избрали и в следующем году; но во время описываемых здесь событий они собрались после этих обрядов в здании сената, хотя никто не созывал их, и все же не занимались никакими делами, но попросту потратили впустую целый день на восхваления Гая и моления за него. А так как они не имели никакой любви к нему, и ни малейшего желания, чтобы он жил долго, они дошли до крайних пределов притворства в проявлениях этих чувств, как будто надеясь таким образом скрыть то, что на самом деле чувствовали. На третий день, бывший днем, посвященным молитвам, они собрались в ответ на объявление о заседании, сделанное всеми преторами в совместном уведомлении; однако, они не занимались никакими делами и в этом случае, и позже, вплоть до двенадцатого дня, когда пришло известие, что Гай оставил свою должность. Тогда люди, избранные на вторую половину года, вступили в должности и принялись за исполнение своих обязанностей. Среди прочих решений, которые они утвердили, было то, что дни рождения Тиберия и Друзиллы должны отмечаться таким же образом, как у Августа. Народ тоже выступил на сцену, устроил празднество, дал зрелища и воздвиг и посвятил изображения Гая и Друзиллы. Все это было сделано, конечно, в связи с посланием от Гая; поскольку всякий раз, когда он желал какого-нибудь дела, он сообщал малую часть этого в письменной форме всем сенаторам, но большинство из этого консулам, а затем иногда приказывал, чтобы это зачитывали в сенате.
25. В то время как сенаторы издавали эти постановления, Гай послал за Птолемеем, сыном Юбы, и, дознавшись, что он богат, казнил его[92] и...
(Как Мавретания стала управляться римлянами)
А когда он достиг океана, будто собирался воевать в Британии[93], и построил всех солдат на берегу, он поднялся на трирему, и затем, отойдя немного от берега, снова приплыл назад. Затем он занял свое место на возвышении и подал воинам сигнал, будто к сражению, приказывая трубачам поторопить их; тогда он вдруг скомандовал, чтобы они собирали раковины. Овладев этими трофеями (ибо он, конечно, нуждался в добыче для своей триумфальной процессии), он стал очень радостным, словно поработил самый океан; и раздал своим солдатам много подарков. Раковины он забрал в Рим ради показа там добычи народу[94]. Сенат не знал, оставаться ли безразличным к этим деяниям, так как стаю известно, что он пребывал в возвышенном расположении духа, или же все снова и снова, насколько возможно, восхвалять его. Ведь, если кто-нибудь восхваляет необыкновенными почестями некоторое обычное дело или вовсе никакое, его можно заподозрить в издевательстве и осмеянии такого дела. Однако, когда Гай вошел в Город, то едва не истребил весь сенат за то, что ему не утвердили божеские почести[95]. Он, однако, собрал народ и разбросал ему большое количество серебра и золота с высокого места[96], и многие погибли, стараясь схватить его; ибо, как говорят некоторые, он смешал с монетами маленькие кусочки железа.
Из-за прелюбодеяний его часто величали "победителем", так же как "покорителем Германии и Британии"[97], как будто он овладел всей Германией и Британией.
Живя таким образом, он неминуемо должен был стать целью заговора. Он раскрыл заговор и схватил Аникия Кереала и его сына, Секста Папиния, которых подверг пытке. И поскольку первый не проронил ни слова, он убедил Папиния, обещая ему жизнь и безнаказанность, выдать некоторых других, действительно или ложно; а затем немедленно казнил и Кереала, и остальных у него на глазах.
Приказав, чтобы Бетиллиен Басс[98] был убит, он заставил Капитона, отца этого человека, присутствовать на казни своего сына, хотя Калитон не был виновен в каком-нибудь преступлении и не получал никакого вызова в суд. Когда отец спросил, позволит ли он ему хотя бы закрыть глаза, Гай приказал умертвить также и его. Тогда Капитон, найдя свою жизнь в опасности, оговорил себя как одного из заговорщиков и пообещал раскрыть имена всех остальных; и он назвал спутников Гая и тех, кто потакал его распущенности и жестокости. Действительно, он уничтожил бы многих, если бы не дошел до того, что обвинил префектов, Каллиста и Кесонию, и тем вызвал недоверие. Он был, конечно, казнен, но именно этот случай проложил путь к гибели самого Гая. Ибо император тайно вызвал префектов и Каллиста, и сказал им: "Я - всего лишь один, а вас трое; и я беззащитен, тогда как вы вооружены. Если, поэтому, вы ненавидите меня и желаете убить меня, убейте меня"[99]. Вследствие этого дела он решил, что они его ненавидели и были возмущены его поведением, и таким образом он заподозрил их и носил меч на боку, когда был в городе; и, предупреждая любое согласие в действиях с их стороны, он попытался стравить их друг с другом, изображая, что делает доверенным лицом каждого отдельно, и говоря с ним о других, пока они не поняли его цели и не отдали заговорщикам.
Он также приказал, чтобы сенат собрался, и сделал вид, что дарует прощение его членам, сказав, что остались только очень немногие, против кого он все еще сохраняет свой гнев. Это утверждение удвоило беспокойство каждого из них, поскольку всякий подумал о себе.
26. Тогда был некий Протоген, помогавший императору во всех его самых жестоких делах, и он всегда носил с собой две книги, одну из которых называл своим мечом, а другую своим кинжалом[100]. Этот Протоген пришел однажды в сенат, как будто по другому делу, а когда все его члены, как для них было естественно, приветствовали его и высказывали добрые пожелания, он бросил зловещий взгляд на Скрибония Прокула и сказал: "Ты тоже приветствуешь меня, когда гак ненавидишь императора?" Услышав это, все присутствовавшие окружили своего товарища-сенатора и разорвали его на части[101].
Когда Гай выказал удовольствие этим и объявил, что примирился с ними, они утвердили различные празднества, а также установили декретом, что император должен сидеть на возвышении даже в самом здании сената, чтобы воспрепятствовать любому приближаться к нему, и даже там должен иметь вооруженную охрану; они кроме того постановили, что и его статуи должны охраняться. В связи с этими постановлениями Гай оставил свой гнев на них, и с юношеской порывистостью совершил несколько превосходных поступков. Например, он отпустил Помпония, как говорили, составившего заговор против него, так как тот был предан другом; а когда наложница одного человека, подвергнутая пыткам, не произнесла ни слова, не только не причинил ей вреда, но даже наградил денежным подарком[102]. Гая хвалили за это, частично из опасения, а частично искренне, и когда некоторые назвали его полубогом, и другие - богом, он справедливо потерял голову. Действительно, еще перед этим он требовал, чтобы его считали более, чем человеком, и имел привычку утверждать, что имел сношение с Луной[103], Виктория увенчала его, и притязал на то, чтобы быть Юпитером, и сделал это предлогом для совращения многих женщин, особенно своей сестры; кроме того, одно время он изображал из себя Нептуна, потому что соединил столь большое пространство моря; он играл также роли Геркулеса, Вакха, Аполлона и всех других божеств, не только мужских, но и женских, часто принимая образ Юноны, Дианы или Венеры.
В самом деле, чтобы соответствовать смене имени, он часто принимал и все остальные признаки, свойственные разным богам, так, чтобы могло бы казаться, что он действительно напоминал их. Тогда он бывал замечен как женщина, держащая чашу с вином и тирс, и снова являлся как мужчина, снабженный дубиной и львиной шкурой, а подчас шлемом и щитом. Его видели временами с гладким подбородком, а потом с окладистой бородой. Иногда он имел трезубец, и еще размахивал перуном. Потом он воплощал деву, снаряженную для охоты или для войны, и немного позже играл замужнюю женщину. Таким образом, меняя характер своего одеяния, и при помощи разных принадлежностей и париков он достигал точности в столь разных ролях; и он стремился казаться чем-нибудь, а не человеком и императором. Как-то один галл, увидев его произносящим под маской Юпитера оракулы с возвышения, расхохотался, после чего Гай вызвал его и спросил: "Чем я тебе показался?" И тот ответил (я привожу его точные слова): "Чушью несусветной"[104]. Все же этому человеку не причинили вреда, поскольку он был только сапожником. Таким образом, очевидно, люди такого сорта как Гай могут легче переносить откровенность простонародья, чем тех, кто занимает высокое положение. Одеяние, которое я сейчас описал, он надевал всякий раз, когда изображал из себя божество; и тогда совершались полагающиеся обряды, моления и жертвы. В другое время он обычно появлялся на людях в шелке или в триумфальном одеянии[105].
27. Он имел обыкновение целовать очень немногих: даже большинству сенаторов он просто протягивал свою руку или ногу для оказания почестей. Поэтому люди, которых он целовал, благодарили его за это даже в сенате, и это несмотря на то, что актеров он целовал каждый день на виду у всех. И все же эти почести, оказывавшиеся ему как богу, исходили не только от толпы, приученной всегда льстить кому-то, но также от тех, кто имел заслуженную добрую славу.
Примечателен случай Лукия Вителлия[106]. Этот человек был отнюдь не низкого происхождения и не испытывал недостатка образования, но, напротив, приобрел себе имя наместничеством в Сирии. Ибо, в дополнение к другим своим блестящим достижениям за время нахождения в должности, он предупредил Артабана, замыслившего нападение также на эту провинцию, поскольку он не понес никакого наказания за свое вторжение в Армению[107]. Он устрашил парфянина, внезапно напав на него, когда тот был уже возле Евфрата, а затем заставил прибыть на переговоры, принудил принести жертвы изображениям Августа и Гая, и заключил мир с ним, выгодный для римлян, даже получив в заложники его сыновей[108]. Этот Вителлий теперь был вызван Гаем на казнь. Жалобы против него были теми же самыми, какие парфяне имели против своего царя, когда они изгнали его[109]; ибо зависть сделала его мишенью ненависти, а страх - целью интриг. Гай ведь ненавидел всех, кто был сильнее него, и с подозрением относился ко всем, кто был успешен, будучи уверенным, что они ополчатся против него. Все же Вителлий сумел спасти свою жизнь. Он оделся в платье низшего сословия, затем пал к ногам императора со слезами и жалобами, все время называя его именами многих божеств и воздавая ему божеские почести; и, наконец, поклялся, что если бы ему позволили жить, он принес бы ему жертву. Таким поведением он настолько успокоил и смягчил Гая, что не только сумел выжить, но даже стал считаться одним из ближайших друзей Гая. Однажды, когда Гай утверждал, что наслаждался в обществе Луны, и спросил Вителлия, видел ли тот с ним богиню, последний, дрожа будто от страха, потупив взор, ответил полушепотом: "Только вы, боги, господин, можете созерцать друг друга". Таким образом Вителлий, начав так, пришел позже к тому, чтобы превзойти все прочих в лести[110].
28. Гай приказал, чтобы отдельный священный участок для служения ему был отведен в Милсте в провинции Азия[111]. Причина, которую он выставил, чтобы выбрать этот город, была та, что Диана получила право на Эфес, Август - на Пергам и на Смирну - Тиберий; но правда состояла в том, что он желал приспособить для собственных нужд огромный и чрезвычайно красивый храм, который милетяне построили для Аполлона. Вслед за этим он пошел дальше, и на деле сам строил в Риме два собственных храма, тот, который ему предоставили голосованием сената и другой, за собственные средства, на Палатине. Кажется, он построил некое помещение на Капитолийском холме, чтобы, как он говорил, мог бы пожить с Юпитером; но, полагая ниже собственного достоинства занять второе место в этом союзе домохозяйств, и, обвинив бога, что тог занял Капитолийский холм раньше него, он поспешил возвести другой храм на Палатине, и пожелал себе для него статую Зевса Олимпийца, которая после обновления должна была стать похожей на него. Но оказалось, что это невозможно, ибо корабль, построенный, чтобы перевезти ее, был разрушен ударом молнии, и громкий смех слышали всякий раз, когда кто-нибудь приближался, чтобы коснуться подножия[112]; соответственно, произнеся угрозы статуе, он поставил еще одну свою. Он уменьшил вдвое храм Кастора и Поллукса на римском Форуме и сделал через него вход во дворец, проходя как раз между этими двумя статуями, чтобы, как он имел привычку говорить, мог бы иметь Диоскуров привратниками[113]. Изображая из себя Юпитера Латиария, он привлек к служению себе в качестве жрецов свою жену Кесонию, Клавдия, и других людей, которые были богаты, получая по десять миллионов сестерциев от каждого из них за такую честь. Он тоже посвящал себя служению самому себе и назначил своего коня жрецом-коллегой; и ему ежедневно жертвовались лакомые и дорогие птицы[114]. Он имел приспособление, которое звонило в ответ, если раздавался гром, и испускало ответные вспышки, когда блистала молния. Точно также, всякий раз, когда ударяла гроза, он в свою очередь бросает копье в скалу, повторяя каждый раз слова Гомера: "Ты подымай, или я подыму...!"[115] Когда Кесония родила дочь всего через месяц после их свадьбы, он притворился, что это произошло сверхъестественным путем, и важничал оттого, что через столь немного дней после того, как стал мужем, оказался отцом. Он назвал девочку Друзиллой, и, принесши ее на Капитолий, поместил на колени Юпитера, намекая, таким образом, что она была его ребенком, и назначил Минерву кормить ее грудью.
Теперь этот бог, этот Юпитер (ибо его называли этими именами так часто, что они даже проложили себе путь в документы) в то же самое время, когда занимался всем этим, также стяжал деньги многими позорными и отвратительными способами. Можно было бы, конечно, хранить безмолвие по поводу товаров и таверн, проституток и судов, ремесленников и оброчных рабов, и других таких же источников, с которых черпал всякую мыслимую дань[116]; но как можно смолчать об особо отведенных комнатах в самом дворце, и о женах виднейших мужей, так же как о детях знатнейших семей, которых он удерживал в тех комнатах и отдавал на поругание, используя их как средство отбирания денег у первого встречного? Некоторые из внесших таким образом свой вклад в удовлетворение его нужд сделали это охотно, но другие вопреки всякому желанию, и лишь для того, чтобы не подумали, что они возмущены[117]. Многие, однако, вовсе не испытывали недовольства из-за таких вещей, но даже радовались вместе с ним его распущенности и тому, как он имел обыкновение бросаться всякий раз на добытое из этих источников золото и серебро и осыпать себя им[118]. Но, когда, приняв суровые законы о налогах, он написал их очень маленькими буквами на доске, которую повесил тогда в высоком месте, так, что их почти невозможно было прочитать[119], и многие по незнанию того, что было предписано или запрещено, оказались подвергнуты штрафам, они все вместе немедля помчались в волнении в Цирк и подняли жуткий крик.
Тогда, когда народ собрался в Цирке и возражал против его действий, он приказал солдатам убить их; и после того все успокоилось[120].
29. Поскольку он продолжал безумствовать всеми способами, против него был составлен заговор Кассием Хереей и Корнелием Сабином, хоть они были центурионами преторианской стражи. Разумеется, были и очень многие другие, состоявшие в заговоре или посвященные в то, что делалось, среди них Калл ист и префект[121].
Ведь почти все его придворные выигрывали, и в личном отношении, и в видах общего блага. А те, кто не участвовал в заговоре, не выдавали его, когда и знали об этом, и были рады видеть устроенный против него заговор.
Но людьми, которые действительно убили Гая, были те, кого я назвал. Хереа был, во-первых, человеком старой закалки, и у него была своя особая причина для негодования. Ведь Гай имел привычку называть его распутной девкой, хотя он был суровейшим из мужей, и всякий раз, когда была очередь Хереи командовать стражей, давал ему пароль вроде "Любовь" или "Венера"[122]. Незадолго до произошедшего к Гаю прибыл оракул, предупреждая, чтобы он остерегался Кассия, и это вызвало подозрение в отношении Гая Кассия, тогдашнего наместника Азии, так как он был потомком Гая Кассия, некогда убившего Цезаря, его приказали вернуть под стражей; но человек, на которого Небеса действительно указывали Гаю, был этот Кассий Хереа. Подобным же образом один египтянин, Аполлоний, предсказал у себя на родине настоящую судьбу Гая; за этого его отослали в Рим и привели к императору в тот самый день, в который последнему было предназначено умереть, но его казнь была отложена на чуть более поздний срок, и таким образом его жизнь оказалась спасена.
Дело было сделано следующим образом. Гай справлял праздник во дворце и давал зрелища[123]. Во время него он ел и пил сам, и пировала остальная часть компании. Даже Помпоний Секунд, тогдашний консул[124], поглощал свою порцию еды, хотя сидел у ног императора и одновременно непрерывно склонялся, чтобы осыпать их поцелуями.
Херее и Сабину причиняли боль эти позорные дела, однако они сдерживались в течение пяти дней. Но когда сам Гай захотел станцевать и сыграть в трагедии, и с этой целью объявил еще три дня развлечений, последователи Хереи не смогли этого больше снести[125], но, едва дождавшись, пока он не выйдет из театра, чтобы взглянуть на мальчиков знатного происхождения, которых он вызвал из Греции и Ионии, якобы для исполнения гимна, сложенного в его честь, они перехватили его в узком проходе и убили. Когда он упал, ни один из присутствовавших людей не оказал ему помощи, но все принялись с жестокостью наносить удары, даже тогда, когда он уже был мертв; а некоторые даже рвали зубами его плоть. Его жена и дочь вскоре тоже были убиты[126].
30. Так Гай, совершая в течение трех лет. девяти месяцев и двадцати восьми дней все то, о чем рассказано, подтвердил практическим опытом, что не был богом.
Теперь его оплевывали те, кто был приучен оказывать ему почет даже в его отсутствие; и он сделался жертвенным животным в руках тех, кто привык говорить и писать о нем как о "Юпитере" и "боге". Его статуи и его изображения сбросили с оснований, поскольку народ особенно припомнил бедствия, которые перенес.
Все солдаты германского отряда обратились к беспорядкам и стычкам, так что в итоге произошло некоторое кровопролитие[127].
Свидетели повторяли слова, однажды сказанные им народу: "Вот если бы у вас была только одна шея", - а оказалось, что как раз у него была только одна шея, тогда как они имели множество рук. И когда преторианская стража в беспокойстве стала бегать повсюду и спрашивать, кто убил Гая, Валерий Азиатик. бывший консул, замечательным образом утихомирил их; он поднялся на возвышение в заметном месте и крикнул: "Это я убил его!" Они так испугались, что прекратили свои крики[128].
Все, кто как-либо признавали власть сената, оказались верны своей присяге и сохраняли спокойствие. В то время, как только что описанные сцены происходили вокруг Гая, консулы Сентий и Секунд немедленно перенесли деньги из казначейства на Капитолий. Они разместили там большинство сенаторов и большое число солдат для его охраны, чтобы воспрепятствовать любому разграблению со стороны плебса. Таким образом, эти люди вместе с префектами и сторонниками Сабина и Хереи стали обдумывать, что следует делать.

---

[1] См. Светоний: «Прозвищем «Калигула» («Сапожок») он обязан лагерной шутке, потому что подрастал он среди воинов, в одежде рядового солдата» (Suet. Cal.,9.1). Закрытый сапог (caliga) отличал легионеров от гражданских лиц, носивших сандалии.
[2] Сенат признал Гая императором 18 марта 37 г. Согласно Светонию завещание Тиберия не было исполнено не столько вследствие интриг Гая и Макрона, сколько из–за вмешательства римского плебса: «… Когда он (Гай Калигула — В Т.) вступил в Рим, ему тотчас была поручена высшая и полная власть по единогласному приговору сената и ворвавшейся в курию толпы, вопреки завещанию Тиберия…» (Suet. Cal.,14).
[3] Ср. Suet. Cal.,9,1: «Подарки по завещанию Тиберия, хотя оно и было объявлено недействительным, и даже по завещанию Юлии Августы, которое Тиберий утаил, он отсчитал и выплатил честно и без оговорок».
[4] «Всенародные раздачи он устраивал дважды, по триста сестерциев каждому» (Suet. Cal.,17,2).
[5] В сестерциях соответствующие суммы составляют два миллиарда двести восемьдесят миллионов и три миллиарда триста миллионов. Согласно Светонию состояние Тиберия, растраченное Гаем, составляло два миллиарда семьсот миллионов сестерциев (Suet. Cal.,37,3).
[6] «Должностным лицам он разрешил свободно править суд, ни о чем его не спрашивая» (Suet. Cal..l6.2).
[7] Имеется ввиду звание «Отца Отечества» (Pater Patriae), неприличное для Гая ввиду его возраста. Впрочем, по данным эпиграфики Гай получил его 21 сентября того же 37 г. (Barrett A. A. Caligula: the corruption of power… P. 70).
[8] «… в сенатском постановлении он сразу назначил бабке своей Антонии все почести, какие воздавались когда–либо Ливии Августе…» (Suet. Cal., 15,2).
[9] Известна монета Калигулы, на аверсе которой помещен бюст императора, а на реверсе изображения его сестер в образе богинь Securitas («Безопасность»), Concordia («Согласие») и Fortuna («Удача») (Абрамзон М. Г. Монеты как средство пропаганды официальной политики Римской империи. М, 1995. С.294, 375).
[10] «Тотчас затем он отправился на Пандатерию и Понтийские острова, спеша собрать прах матери и братьев: отплыл он в бурную погоду, чтоб виднее была его сыновняя любовь, приблизился к их останкам благоговейно, положил их в урны собственными руками; с не меньшей пышностью, в биреме со знаменем на корме, он доставил их в Остию и вверх по Тибру в Рим. где самые знатные всадники сквозь толпу народа на двух носилках внесли их в мавзолей» (Suet. Cal.,15,1). Урна, в которой хранился прах Агриппины Старшей, до настоящего времени находится в римском Палаццо Консерваторов. Между прочим, коллега Калигулы по консульству, его дядя Клавдий «едва не лишился должности за то, что недостаточно быстро распорядился приготовить и поставить статуи Нерона и Друза, братьев Цезаря» (Suet. С1.,9,1). Впрочем, почитание памяти родителей приобретало у Гая своеобразные формы: «Гай Кесарь разрушил очень красивую виллу возле Геркуланума потому, что его мать некогда была заключена там, и именно это деяние разгласило её несчастья» (Sen. De ira. III, 21,5).
[11] Источник Светония не столь категоричен в обвинении Калигулы по поводу причастности к смерти Антонии Младшей: «Бабку свою Антонию, просившую у него разговора наедине, он принял только в присутствии префекта Макрона. Этим и подобными унижениями, а по мнению некоторых — и ядом, он свел ее в могилу» (Suet. Cal.,23,2). Следует помнить, что Антонии в момент смерти было семьдесят четыре года, и умереть она могла и без яда. Кроме того, смерть Антонин произошла I мая 37 года, всего через полтора месяца после провозглашения Гая принцепсом, так что на систематические унижения, которые довели бы его бабушку до смерти, у него просто не было времени.
[12] Светоний в этом случае вновь излагает более благоприятную для Гая версию: «Тиберия он с горькими слезами почтил похвальной речью перед собранием и торжественно похоронил» (Suet. Cal.. 15.1).
[13] T. е. закон об оскорблении величия римского народа.
[14] Компания императора была для этого самого Апеллеса не всегда приятной: «… Он (Калигула — В Т.) однажды встал возле статуи Юпитера и спросил трагического актера Апеллеса, в ком больше величия? А когда тот промешкал с ответом, он велел хлестать его бичом, и в ответ на его жалобы приговаривал, что голос у него и сквозь стоны отличный» (Suet. Cal..33).
[15] «Театральные представления он давал постоянно, разного рода и в разных местах, иной раз даже ночью, зажигая факелы но всему городу» (Suet. Cal.. 18.2).
[16] «Гладиатор и возница. певец и плясун. он сражался боевым оружием, выступал возницей в повсюду выстроенных цирках, а пением и пляской он так наслаждался, что даже на всенародных зрелищах не мог удержаться, чтобы не подпевать трагическому актеру и не вторить у всех на глазах движениям плясуна, одобряя их и поправляя» (Suet. Cal.,54.1).
[17] Ср. у Светония: «Однажды за полночь он вызвал во дворец трех сенаторов консульского звания, рассадил их на сцене, трепещущих в ожидании самого страшного, а потом вдруг выбежал к ним под звуки флейт и трещоток, в женском покрывале и тунике до пят, проплясал танец и ушел» (Suet. Cal.,54,2).
[18] Это выступления Гая в сенате состоялось 28 или 29 марта 37 г., в день его вступления в Рим или на следующий.
[19] Вероятно он был консулом–суффектом 31 г. Тацит сообщает о некоем Помпонии Секунде, привлеченном в конце 31 г. к суду по делу о заговоре Сеяна: «Помпоний, отличавшийся большой изысканностью в образе жизни и блестящими дарованиями, спокойно претерпев удары судьбы, пережил Тиберия» (Tac. Ann.,V,8).
[20] Ср. Светоний (Suet. C'al.,15,4): «В той же погоне за народной любовью он помиловал осужденных и сосланных; по всем обвинениям, оставшимся с прошлых времен, объявил прошение: бумаги, относящиеся к делам его матери и братьев принес на форум и сжег…».
[21] Ср Suet Cal., 17,2. Калигула увеличил официальный срок Сатурналии с трех до пяти дней (17-21 декабря).
[22] Сигилларии (от sigillum, «фигурка, статуэтка») — «праздник фигурок», последние дни Сатурналий, когда римляне обменивались подарками в виде фигурок.
[23] Ординарными консулами 37 года были Гней Акерроний Прокуд и Гай Петроний Понтий Нигрин.
[24] Храм Августа был построен еще Тиберием, но не мог быть освящен из–за отсутствия императора в Риме. Освящение состоялось в конце 37 г. Сохранился медальон–сестерций с изображением этого празднества: «Перед нами — знакомый храм с шестью колоннами но фронтону, скульптурный ансамбль которого состоит из центральной фигуры со скипетром и патерой (чаша для возлияний — ВТ.) в руках и фигур справа и слева от нее. Верх крыши венчают квадрига, фигуры Виктории, Марса, Энея, Анхиза и Юла. В центре храма стоит Калигула с патерой в правой руке перед украшенным гирляндами алтарем, на который возводит быка помощник с топором в руке. Второй помощник стоит слева, позади Калигулы и держит патеру» (Абрамзон М. Г Монеты … С.573).
[25] Так называемый Diribitorium.
[26] Первый консулат Гая Калигулы длился с 1 июля по 12 сентября 37 г.
[27] Согласно данным Филона Александрийского Гай заболел на восьмом месяце правления, то есть около середины октября 37 г. (Philo. Leg., 14). Какова именно была болезнь Калигулы неизвестно, однако, она крайне отрицательно повлияла на его центральную нервную систему. «Помрачение своего ума он чувствовал сам, и не раз помышлял удалиться от дел, чтобы очистить мозг, — пишет Светоний, — По ночам он не спал больше, чем три часа подряд, да и то неспокойно… Поэтому, не в силах лежать без сна, он большую часть ночи проводил то сидя на ложе, то бесконечно блуждая по переходам и вновь и вновь призывая желанный рассвет» (Suet. Cal.,50,2). Впрочем, оснований для вывода о помешательстве Гая имеющиеся источники не дают. В Риме был распространен слух, что причиной болезни Гая стало приворотное зелье, будто бы приготовленное его будущей женой Кесонией из нароста на лбу новорожденного жеребенка; об этом, в частности, пишет Ювенал:

… Пока не впадешь ты
В бешенство вроде того опоенного дяди Нерона,
Мужа Кесонии, что налила ему мозг жеребенка
(Всякая женщина то же, что царские жены содеет)
Все пред Калигулой было в огне, все рушились связи,
Точно Юнона сама поразила безумием мужа (luven. Saturae. VI. 614-619).
[28] Princeps Iuventutis, глава всадников.
[29] Светоний приводит несколько иные обвинения против Тиберия Гемелла: от него будто бы «пахло лекарством, словно он опасался, что брат его отравит» (Suet. Cal ,23,3), при этом, «собираясь казнить брата, который будто бы принимал лекарства из страха отравы, он (Калигула — ВТ) воскликнул: «Как? Противоядия — против Цезаря?»» (Suet. Cal., 29, 1). Сообщение не очень понятно, возможно, Тиберия обвиняли в том, что он намеревался отравить брата на совместной пирушке, и чтобы обезопасить себя, принимал противоядия. Противоречивость не очень правдоподобных версий, кажется, указывает на то, что действительные подробности убийства Гемелла авторам истории Калигулы не были известны. Согласно Светонию все произошло очень быстро и неожиданно: «Своего брата Тиберия он неожиданно казнил, прислав к нему внезапно войскового трибуна» (Suet Cal,,23,3). Некоторые подробности гибели Тиберия Гемелла известны из Филона Александрийского «Говорят, кроме того, что этот юноша, когда ему приказали поконч1гть с собой собственными руками, в то время как центурион и тысячник ждали не зная, как убить себя, ибо никогда не видел, как кого–нибудь другого умерщвляли, и не имел никакого опыта в обращении с оружием, что было обычным упражнением в обучении детей, которые воспитывались с намерением, что станут вождями и правителями, ввиду войн, которые им придется вести, сначала призывал тех военных, которые пришли к нему, самим убить его, подставив им свою шею, но когда они не осмелились сделать это. он сам. взяв меч, стал расспрашивать, вследствие своего неведения и недостатка опыта, какое место самое смертельно опасное, с тем, чтобы правильно направленным ударом он смог бы оборвать свою несчастливую жизнь, и те, как наставники в несчастий, вели его по этому пути, и показали ему точку, в которую он должен был вонзить свой меч; и он, выучив таким образом свой первый и последний урок, стал, столь несчастный, своим собственным убийцей но принуждению» (Philo. Leg.. 30-31). Надгробный камень Тиберия Гемелла найден неподалеку от мавзолея Августа, примечательно, что на нем нет никаких указаний на связь покойного с императорской фамилией: «Ти. Кесарь, сын Друза Кесаря, лежит здесь».
[30] Антиох и Агриппа были провозглашены царями в 37 году. Антиох был сыном Антиоха, царя Коммагены, небольшого царства в Северной Сирии, упраздненного Тиберием после смерти Антиоха–отца в 17 году н. э. Согласно Светонию, восстановив Антиоха, Гай выплатил Антиоху все подати и доходы с Коммагены за прошедшие 20 лет, что составило 100 миллионов сестерциев (Suet Cal ,16,3). Киликией до того времени коммагенские цари не владели.
Агриппа (Герод Агриппа), о котором идет речь, — сын Аристобула, внук иудейского царя Герода (Ирода) Великого Царство Герода после его смерти было разделено Августом на три части, из которых южные области (Иудея, Самария и Идумея) уже в 6 г. н. э. оказались присоединенными непосредственно к римским владениям, в 33/34 г. в состав провинции Сирия оказались включенными и северо–восточные территории Батанея, Трахонея и Гавлонитида. Сам Агриппа никаких владений не имел и подвизался в надежде на императорскую милость при дворе Тиберия. где свел дружбу с Гаем. Заключению его подвергли за то, что в разговоре с Гаем он выразил надежду, что тот скоро станет императором, и посоветовал в случае смерти Тиберия убить Тиберия Гемелла (Ios, Ant XVIII,6,5—10) В 37 году Агриппа получил только Батанею, Трахонею и Гавлонитиду, к которым была присоединена Абилисена в Заиорданьс. В 39 году ему были переданы также Галилея и Перея, отобранные у его дяди, Герола Антипы (Ios, Ant. XVIII,7,2).
Восстановление Гаем зависимых восточных царств шло вразрез с курсом Августа и Тиберия на их включение в состав провинции. Такая политика диктовалась, прежде всего, необходимостью уменьшения затрат на оборону этих областей (доходы с них, как правило, были меньше соответствующих расходов), кроме того, лично обязанные принцепсам цари служили императорам поддержкой в противостоянии с сенатом.
[31] Ср. Светоний: «Того, кто поклялся отдать жизнь за него, но медлил, он отдал своим рабам — прогнать его по улицам в венках и жертвенных повязках, а потом во исполнение обета сбросить с раската» (Suet. Cal ,27,2).
[32] Согласно Светонию этот человек все–таки остался в живых: «От человека, который обещал биться гладиатором за его выздоровление, он потребовал исполнения обета, сам смотрел, как он сражался, и отпустил его лишь победителем, да и то после долгих просьб» (Suet. Cal.,27,2).
[33] Калигула «тестя Силана заставил покончить с собой, перерезав бритвою горло». В вину ему вменялось то, что он уклонился от сопровождения императора, когда тот отплыл на острова для оказания почестей останкам матери и брата (Suet. Cal.,23,3). Согласно Филону император казнил своего бывшего тестя в ответ на попытки последнего влиять на императора в качестве старшего родственника (Philo. Leg., 62-65). Прозвище «златорунный баран» согласна Тациту имел другой Марк Юний Силан (Tac. Ann. XIII, 1).
[34] По Тациту и Светонию Юния Клавдилла умерла от родов еще при жизни Тиберия (Tac. Ann..VI.45: Suet. Cal.. 12.2).
[35] Светоний называет ее Ливией Орестиллой и добавляет некоторые подробности этого происшествия: «Говорят, что на самом свадебном пиру он, лежа напротив Писона, послал ему записку: «Не жмись к моей жене!» (Noli uxorem meam premere!), а тотчас после пира увел ее к себе и на следующий день объявил эдиктом, что нашел себе жену по примеру Ромула и Августа» (Suet. Cal.,25,1).
[36] Ординарными консулами 38 года были Марк Аквила Юлиан и Публий Ноний Аспренат.
[37] Речь идет о существовавшем со времен Августа порядке, когда в новый год вступившие в должность высшие должностные лица присягали быть верными распоряжениям действующего принцепса и его предшественников.
[38] «В честь своих сестер он приказал прибавлять ко всякой клятве: «И пусть не люблю я себя и детей моих больше, чем Гая и его сестер»» (Suet Cal.,15,3)
[39] При Августе магистратов избирало народное собрание, частично — по рекомендации принцепса Тиберий в первый же год своего принципата (14 год) передал право избрания магистратов сенату «Тогда впервые избирать должностных лиц стали сенаторы, а не собрания граждан на Марсовом поле, ибо до этого, хотя все наиболее важное вершилось по усмотрению принцепса, кое–что делалось и по настоянию триб. Народ, если не считать легкого ропота, не жаловался на то, что у него отняли исконное право, да и сенаторы, избавленные от щедрых раздач и унизительных домогательств, охотно приняли это новшество, причем Тиберий взял на себя обязательство ограничиться выдвижением не более четырех кандидатов, которые, впрочем, не подлежали отводу и избрание которых было предрешено» (Tac. Ann.,1,15) Возвращение права магистратских выборов народному собранию уменьшало влияние сената.
[40] Речь идет о введенном Августом налоге на распродажи, составлявшем от 0,5 до 1 процента выручки. Этот налог шел непосредственно в императорскую казну. В честь его отмены была выпущена специальная серия монет.
[41] Светоний рассказывает об этом несколько по–иному: «Когда вздорожал скот, которым откармливали диких зверей для зрелищ, он велел бросить им на растерзание преступников; и, обходя для этого тюрьмы, он не смотрел, кто в чем виноват, а прямо приказывал, стоя в дверях, забирать всех «от лысого до лысого»» (Suet Cal ,27.1).
[42] Ср. Светоний: «Один римский всадник, брошенный диким зверям, не переставал кричать, что он невиновен, он вернул его, вырезал ему язык и снова прогнал на арену» (Suet. Cal.,27,4).
[43] Собственно, в Сэпте (Saepta), специально отгороженном месте для народных собраний на Марсовом поле.
[44] Макрон погиб в начале 38 г., фактически не вступив в должность префекта Египта. «… Говорят, что несчастный был принужден убить себя собственными руками; и его жена также испытала то же несчастье, хотя одно время считалось, что она находилась в отношениях самой нежной близости с Гаем, но они говорят, что никакие соблазны любви не вечны и не надежны, ибо это страсть, которая быстро вызывает пресыщение» (Philo. Leg., 61) Данные папирусов указывают на причастность к его смерти одного из вождей александрийских греков Исидора (Barrett A. A. Caligula: the corruption of power … P. 79-80).
[45] Марк Эмилий Лепид был вторым мужем Друзиллы; в первый раз. еще Тиберием. она была выдана за Луцнй Кассия Лонгнна (Tac. Ann.,VI,15; Suet. Cal.,24,1). Кроме того, он приходился правнуком Скрибонии, первой жене Августа. Светоний пишет об отношениях Гая и Друзиллы: «Он отнял ее у мужа, открыто держал как законную жену, и даже назначил ее во время болезни наследницей своего имущества и власти» (Suet. Cal.,24,1). Впрочем, из дальнейшего изложения Диона (LIX, 22) следует, что преемником Гай назначил все–таки Марка Лепнда, а не его супругу.
[46] Друзилла умерла 10 июня 38 года (Fasti Ostienses) в возрасте 22 лет. Светоний сообщает, что Калигула, «не в силах вынести горя .., внезапно ночью исчез из Рима, пересек Кампанию, достиг Сиракуз и с такой же стремительностью вернулся, с отросшими бородой и волосами» (Suet Cal.,24,2)
[47] Обожествление Друзиллы состоялось 23 сентября 38 г. (Barrett A. A. Caligula: the corruption of power … P. 87). «Свидетельство» о её вознесении высмеивает сатира на смерть Клавдия: «… Сиростс человека, видевшего Друзиллу, переносимую в небеса … Он сторож на Апииевой дороге, этим путем, ты знаешь, и Тиберий, и Август отравились к богам. Спроси его, он расскажет тебе басню наедине; перед многими он нем. Ты видел, как он клялся в сенате, что видел Друзиллу, возносящуюся в небеса, и всё, что он получил за эту его добрую весть, так это то, что всякий стал почитать его лжецом: с тех пор. в чём бы он торжественно не клянется, он никогда больше собирается свидетельствовать о том, что видел, даже если он увидел человека, убитого на рыночной площади» (Apocolocynt., 1).
[48] «Когда она умерла, он установил такой траур, что смертным преступлением считалось смеяться, купаться, обедать с родителями, женой и детьми» (Suet. Cal.,24,1).
[49] «Лоллию Паулину, жену Гая Меммия, консуляра и военачальника, он вызвал из провинции, прослышав, что ее бабушка была когда–то красавицей, тотчас развел с мужем и взял в жены, а спустя немного времени отпустил, запретив ей впредь сближаться с кем бы то ни было» (Suet. Cal ,25,2) Любопытные сведения об этой женщине и ее семье приводит Плиний Старший: «Я видел Лоллию Паулину, жену императора Гая (и это не был большой праздник, торжественная церемония, это был просто обед в честь помолвки), я видел ее, говорю, покрытой переплетенными изумрудами и перлами, которые сияли, чередуясь, они были у нее на голове, в волосах, в ушах, на шее, на пальцах: все это стоило 40 миллионов сестерциев, и она была в состоянии немедля подтвердить квитанциями, что такова была их стоимость. И это не были подарки расточительного принцепса, но сокровища ее деда, которые являлись добычей из провинций. Вот к чему ведут взятки. Марк Лоллий был опозорен на весь Восток из–за подарков, которые он вымогал у царей, впал в немилость у Гая Цезаря, сына Августа, и вынужден был отравиться для того, чтобы его внучка показалась при свете факелов, обвешанная 40 миллионами сестерциев» (Plin. Hist. Nat..IX, 117) После смерти Калигулы Лоллия рассматривалась как возможная супруга Клавдия и была убита в 49 году по проискам Агриппины Младшей (Tac. Ann..XII, 1-2,22; Suet. Claud.,26,3).
[50] Итурейская Аравия (Итурея) — область между хребтами Ливана и Антиливана. современная долина Бекаа в Ливане.
Котис и Реметалк (III) были родными братьями, детьми убитого в 19 году фракийского царя Котиса III и Антонии Трифены, правнучки Марка Антония. Полемон, сын Полемона — братом Трифены, следовательно, все они являлись родственниками Калигулы. Реметалк и Котис после смерти отца под опекой римлян правили Южной Фракией, а их мать в 21/22 г. н. э. унаследовала власть над Понтнйским царством на юго–восточном побережье Черного моря, где жила с младшим сыном, Полемоном (II), и соседней Малой Арменией. Вероятно для того, чтобы избежать раздоров во Фракии, Калигула в 38 году радикально перетасовал владения своей родни: вся Фракия была передана Реметалку III, а для Котиса из царства Антонии Трифены выделена Малая Армения. Одновременно Полемон, сын Полемона. был утвержден царем Великой Армении, где ранее царствовал его брат Зенон—Арташес (умер ок. 34 г), вместо Митридата, брата иберийского царя Фарасмана, в 36 г. при поддержке римлян изгнавшего оттуда парфянского ставленника Аршака Известна фракийская монета со сценой коронации Реметалка Калигулой и упоминанием Котиса.
[51] Имеется в виду победа Тита Флавия Веспасиана в гражданской войне 68-69 гг.
[52] Гай вторично был консулом в январе 39 года.
[53] Префект Рима (Praefectus urbi) при Юлиях—Клавдиях назначался из сенаторов и возглавлял городскую стражу. Квинт Санквиний Максим уже был консулом–суффeктом предположительно 23 года (Tac. Ann..VI,4.7).
[54] «Когда чернь в обиду ему рукоплескала другим возницам, он воскликнул: «О если бы у римского народа была только одна шея!»» (Suet Cal.,30,2).
[55] «Столько же (дважды — В Т.) устроил он и роскошных угощений для сенаторов и всадников и даже для их жен и детей. При втором угощении он раздавал вдобавок мужчинам нарядные тоги, а женщинам и детям пурпурные повязки» (Suet. Cal., 17,2).
[56] О трагикомическом случае на таких торгах сообщает Светоний: «… Однажды Апоннй Сатурнин задремал на скамьях покупщиков, и Гай посоветовал глашатаю обратить внимание на этого бывшего претора, который на все кивает головой; и закончился торг не раньше, чем ему негаданно были проданы тринадцать гладиаторов за девять миллионов сестерциев» (Suet. Cal..38,4).
[57] «… гладиаторам–мирмиллонам он убавил вооружение; а когда один из них, по прозвищу Голубь, одержал победу и был лишь слегка ранен, он положил ему в рану яд, и с тех пор называл этот яд «голубиным» — по крайней мере, так он был записан в списке его отрав» (Suet. Cal.,55,2).
[58] На скачках в Риме в каждом заезде участвовали четыре колесницы с возницами, одетыми в белое, зеленое, красное и синее, зрители делились на приверженцев каждого цвета. Наиболее влиятельными партиями были «синие» и «зеленые».
[59] Ту же самую скандальную историю о коне Инкитате («Incitatus», «Борзой») приводит Светоний: «Своего коня Быстроногого он так оберегал от всякого беспокойства, что всякий раз накануне скачек посылал солдат наводить тишину по соседству; он не только сделал ему конюшню из мрамора и ясли из слоновой кости, не только дал пурпурные покрывала и жемчужные ожерелья, но даже отвел ему дворец с прислугой и утварью, куда от его имени приглашал и охотно принимал гостей; говорят, он даже собирался сделать его консулом» (Suet. Cal.,55,3).
[60] Дорожные магистраты — quattuorviri viarum curandum, коллегия, осуществлявшая надзор за дорогами. Бывший претор Гней Корбулон выдвинулся в качестве доносчика еще при Тиберии. Тацит сообщает о его «дорожных заботах»: «Корбулон, повсюду крича о том, что из–за злоупотреблений подрядчиков и нерадивости магистратов дороги в Италии по большей части совершенно разбиты и приведены в непроезжее состояние, охотно взялся навести в этом деле порядок, что не принесло большой пользы обществу, но оказалось гибельным для весьма многих, с чьим добрым именем и имуществом он беспощадно расправился посредством осуждений и продаж с торга» (Тас.Ann., III, 31).
[61] См. книгу LVIII. 3-11.
[62] Вероятно, именно эту речь Гая в сенате имеет в виду Светоний, когда пишет: «Не раз он обрушивался на всех сенаторов вместе, обзывал их прихвостнями Сеяна, обзывал предателями матери и братьев, показывал доносы, которые будто бы сжег, оправдывал Тиберия, который, по его словам, поневоле свирепствовал, так как не мог не верить стольким клеветникам» (Suet. Cal., 29, 2).
[63] Речь идет о золотом щите с изображением императора (см. Suet. Cal., 16, 4).
[64] Овация — $1малый триумф», когда полководец вступал в город не на колеснице, а пешком или верхом, и приносил в жертву не быка, а овцу (ovis, откуда ovatio).
[65] О том же понтонном мосте между Бавлами и Путеолами подробно сообщает Светоний (Suet. Cal., 19,1—3) и упоминает Аврелий Виктор (Лиг. Vict. Нхс. de imp.,III,8). Длина моста завышена: 26 аттических стадиев составляют 4,6 километра, фактическое расстояние между Бавлами и Путеолами — 3,6 км. Аврелий Виктор приводит данные, близкие к Диону — 3 мили или 4.4 километра.
[66] Мальчик Дарий из семьи Аршакидов, возможно, был одним из сыновей парфянского царя Артабана II, об отдаче которых в заложники в Рим в 37 году Дион говорит в главе 27 этой книги. Впрочем, он мог принадлежать к семье царя Вонона, свергнутого в 12 году и бежавшего в пределы Римской империи.
[67] Ср. Светоний: «В Путеолах при освящении моста … он созвал к себе много народу с берегов и неожиданно сбросил их в море, а тех, кто пытался схватиться за кормила судов, баграми и веслами отталкивал в глубину» (Suet. Cal.,32,1).
[68] Персидские цари Дарий и Ксеркс строили понтонные мосты через Дарданеллы соответственно во время войны со скифами (между 515 и 512 гг. до н. э.) и во время похода в Грецию в 480 г. до н.э. Ширина Дарданелл в самом узком месте — 1,3 километра, так что хвастовство Калигулы имело под собой некоторые основания.
[69] Подробнее об этом сообщает Светоний: «Изгнанника, возвращенного из давней ссылки, он спрашивал, чем он там занимался; тот льстиво ответил: «Неустанно молил богов, чтобы Тиберий умер, и ты стал императором, как и сбылось». Тогда он подумал, что и ему его ссыльные молят смерти, и послал по островам солдат, чтобы их всех перебить» (Suet. Cal.,28).
[70] Гай Кальвисий Сабин — ординарный консул 26 года, в 32 г. обвинялся в связи с близостью к Сея ну, но был оправдан (Тас. Ann. ,V 1,9), Повеление Корнелии было не столь невинно, как описывает источник Диона: «… жена легата Кальвисия Сабина … загорелась грязным желанием во что бы то ни стало посмотреть, как устроен военный лагерь; она сумела пробраться туда ночью, переодевшись легионером, постыдным этим переодеванием распалила страсть солдат ночной стражи и обнаглела наконец до того, что стала заниматься любовью на главной площади лагеря. В преступлении этом обвинили Тита Виния и по приказу Гая Цезаря заковали в кандалы; но вскоре времена изменились, Виния выпустили, и он стал продвигаться по службе…» (Tac. Hist., 1.48).
[71] Домитий Афр в 26 году выступил обвинителем Клавдии Пульхры, вдовы известного Квинтилия Вара, двоюродной сестры и подруги Агриппины Старшей. «Этот Афр, недавно закончивший срок преторских полномочий, не занимавший видного положения, но жаждавший известности и ради нее готовый на любое преступление, обвинил Пульхру в прелюбодеянии с Фурнием, а также в ворожбе и злоумышлениях против принцепса. Агриппина, всегда горячая и несдержанная, а тогда к тому же взволнованная грозной опасностью, нависшей над ее родственницей, отправляется к Тиберию и застает его за принесением жертвы отцу. При виде этого она вскипела и сказала, что не подобает одному и тому же человеку заниматься закланием жертв божественному Августу и преследованием его потомков» (Tac. Ann., 1V,52). Тацит пишет о дальнейшей карьере Афра: «Выступая обвинителем или защитником подсудимых, он добыл себе славу, более благоприятную для его красноречия, чем для нравов, но в глубокой старости красноречие Афра значительно потускнело, так как при поблекшем уме он сохранил неумение хранить молчание» (Tac. Ann.. IV,52). Умер Домитий Афр в 59 голу.
[72] В соответствии с законом консулом можно было стать только по достижении 43-летнего возраста.
[73] Античные авторы, тем не менее, единодушно признают за Гаем ораторские способности. Так, Иосиф Флавий свидетельствует: «Между прочим, Гай был отличным оратором, одинаково хорошо владевшим греческим и латинским языками. При этом он сразу схватывал все; пока другим приходилось соображать и сопоставлять, он сразу находил, что ответить, и тем далеко оставлял за собой любого оратора в любом деле» (Ios. Ant, XIX. 2,5) О том же пишут Тацит: «Даже у Гая Цезаря помрачение ума не ослабило силы красноречия» (Tac. Ann.,XIII,3), — и Светоний: «В гневе он легко находил и слова, и мысли, и нужную выразительность, и голос: от возбуждения он не мог стоять на одном месте, и слова его доносились до самых дальних рядов» (Suet. Cal.,53,1).
[74] Речь идет о знаменитом римском философе–стоике и писателе Л. Аннее Сенеке–младшем (4 до н. э. — 65 н. э.), будущем воспитателе Нерона.
[75] «Консулов, которые забыли издать эдикт о дне его рождения, он лишил должности, и в течение трех дней государство оставалось без высшей власти» (Suet. Cal.,26,3). Имена этих консулов–суффектов 39 года неизвестны Упомянутый здесь Домитий — Домитий Корбулон.
[76] «Он запретил торжественно праздновать актийскую и сицилийскую победы как пагубные и гибельные для римского народа» (Suet. Cal.,23,1). Мотивы Гая были не столь уж необоснованны: и та, и та были победами в братоубийственной гражданской войне.
[77] Возможно, Каррината Секунда.
[78] Имеется в виду Лукий Кальпурний Писон, сын Гнея Кальпурния Писона, которого обвиняли в отравлении Германика. отца Калигулы.
[79] Гай отбыл из Рима в начале осени 39 г.
[80] Согласно источнику Светония распродажу убранства старого двора Калигула устроил после осуждения сестер и распродажи их имущества (Suet. Cal.,39,2).
[81] Светоний пишет об играх в Лугдунуме (современный Лион, центр римской Галлии) следующее: «Здесь происходило также состязание в греческом и латинском красноречии, на котором, говорят, побежденные должны были платить победителям награды и сочинять в их честь славословия, а тем, кто меньше всего угодили, было велено стирать свои писания губкой или языком, если они не хотели быть битыми розгой или выкупанными в ближайшей реке» (Suet Cal.,20). Еще Ювенал упоминал о риторах, «бледнеющих, словно им приходится говорить перед лугдунским жертвенником» (Iuv.,1.44).
[82] Светоний связывает тот же эпизод с другими обстоятельствами: «Однажды он уступил свою очередь следующему игроку, вышел в атрий дворца и, увидев двух богатых римских всадников, проходящих мимо, приказал тотчас их схватить и лишить имущества, а потом вернулся к игре, похваляясь, что никогда не был в таком выигрыше» (Suet. Cal.,41,2).
[83] Источник Светония не сомневается в реальности заговора легата Верхней Германии Гнея Корнелия Лентула Гетулика, консула 26 года (между прочим, поэта и автора исторического сочинения о Гае Калигуле), в пользу Марка Эмилия Леппда, который в качестве зятя и официально назначенного преемника Гая должен был унаследовать принципат (Suet. Cal.,24,3, Div. CI.,9,1). Найденная в Риме надпись сообщает о благодарственном обряде, проведенном жреческой коллегией Арвальских братьев 27 октября 39 г. в связи с тем, что был «раскрыт нечестивый заговор [nefaria consilia] Гнея Лентула Гетулнка против Гая Германика» (Barrett A. A. Caligula: the corruption of power… P. 104).
[84] По сведениям Сенеки Лепид был зарезан центурионом Декстером (Sen. Epist., 4. 7). О соучастии Агриппины Младшей сообщает Тацит: она, «соблазненная надеждою на господство еще в годы девичества не поколебалась вступить в сожительство с Лепидом» (Тас.Ann., X1V,2). Вина сестер Гая ycyгyблялась тем, что обе были замужем: Агриппина — за Гнем Домитием Агенобарбом, Юлия Ливилла — за Марком Виникием.
[85] Понтийские острова — три небольших островка у побережья Лация.
[86] «Когда после раскрытия заговора Лепида и Гетулика он (Клавдий — В Т ) с другими посланцами поехал в Германию поздравить императора, то едва не погиб: Гай был в диком негодовании и ярости оттого, что к нему нарочно прислали его дядю, словно к мальчишке для надзора, и некоторые даже сообщают, будто его, как он был, в дорожной одежде бросили в реку. И с тех пор в сенате он всегда подавал голос последним из консуляров, так как в знак бесчестья его спрашивали позже всех» (Suet. Div. С!.. 9. 1-2).
[87] Ср Светоний: «Кесонию, не отличавшуюся ни красотой, ни молодостью, и уже родившую от другого мужа трех дочерей, он любил жарче всех и дольше всех за ее сладострастие и расточительность зачастую он выводил ее к войскам рядом с собою, верхом, с легким щитом, в плаще и шлеме, а друзьям даже показывал ее голой» (Suet. Cal.,25,3). Впрочем, и в отношении к Кесонии проявлялись особенности характера Гая: «И не раз он грозился, что ужо дознается от своей милой Кесонии хотя бы под пыткой, почему он ее так любит» (Suet. Cal.,33).
[88] Гай Софоний Тнгеллнн — в будущем префект преторианских когорт при Нероне (с 62 года) и активный соучастник преступлений последнего, казнен в 69 году.
[89] Агриппа Иудейский находился при императоре до января 41 года. Антиох Коммагенский в 40 г. был низложен по приказу Гая
[90] Коллегой Гая Калигулы по ординарному консульству 40 года был Гай Леканпй Басс.
[91] По римским поверьям получить деньги на новый год было добрым предзнаменованием.
[92] Птолемей был сыном Юбы от Клеопатры Селены, дочери Антония и Клеопатры VII Филопатры, следовательно, родственником Калигулы. О его смерти источник Светония сообщает с полуанекдотическими подробностями: «Птолемея он и пригласил из его царства и принял в Риме с большим почетом, а умертвил только потому, что тот, явившись однажды к нему на гладиаторские бон, привлек к себе все взгляды своим пурпурным плащом» (Suet. Cal.,35,1).
[93] Поход в Британию был начат но призыву Админия, сына Кунобеллина, изгнанного отцом с острова (Suet. Cal.. 44. 2).
[94] Аналогичный рассказ приводит Светоний (Suet. Cal..46).
[95] Cp. Светоний: «Теперь всю свою ненависть он обратил на сенат; … он осыпал сенат угрозами, жалуясь даже на то, будто ему было отказано в законном триумфе, между тем как незадолго до того сам под страхом смерти запретил назначать ему почести» (Suet. Cal..48.2). Калигула вернулся в Рим 31 августа 40 года
[96] Ср Светоний: «… деньги в немалом количестве он бросал в народ с крыши Юлиевой базилики несколько дней подряд» (Suet. Cal.,37,1).
[97] Эти прозвища соответствовали титулам Imperator (присваивавшийся войском победоносному полководцу), Gcrmanicus («Победитель Германии»), Britanicus («Победшгель Британии»),
[98] В оригинале — Бетилин Басс. Бетиллиены Бассы занимали видное положение со времен Августа. Некий Публий Бетиллиен Басс был в 11 г. до н. э. одним из последних триумвиров–монетариев (магистратов, чеканивших монету от имени сената, Абрамзон М. Г. Монеты .. С.67). О его казни сообщает также Сенека: «Только недавно Гай Кесарь сек розгами и пытал Секста Папиния. чей отец был консулом, и Бетилиена Басса, своего собственного квестора и сына своего прокуратора, и других римских сенаторов и всадников, и всех в один день — и не для того, чтобы получить сведения, но для развлечения. Затем он был так нетерпелив с отсрочкой своего удовольствия — удовольствия столь великого, что его жестокость беспрестанно требовала его — что обезглавил некоторые из своих жертв при свете светильников, в то время как сам прогуливался с некоторыми знатными женщинами и сенаторами на террасе садов своей матери, которая идет между портиками к реке» (Sen. De ira. III. 18, I). По всей видимости о нем же сообщает Светоний: «Своего квестора, обвиненного в заговоре, он велел бичевать, сорвав с него одежду и бросив под ноги солдатам, чтобы тем было на что опираться, нанося удары» (Suet Cal.,26,2).
[99] Имеются в виду префект преторианцев Клемент и префект Рима Санквиний Максим. О том же их разговоре с Калигулой пишет Светоний: «Они уже были оговорены в причастности к одному заговору, и хотя это была клевета, они чувствовали подозрение и ненависть Гая: тогда он тотчас отвел их в сторону, поносил жестокими словами, обнажил меч с клятвой, что готов умереть, если даже в их глазах он достоин смерти, и с тех пор не переставал обвинять их друг перед другом и ссорить» (Suet. Cal.,56, 1).
[100] Светоний несколько по иному рассказывает о записях, которые Гай называл своими «мечом» и «кинжалом»: «В его тайных бумагах были найдены две тетрадки, каждая со своим заглавием — одна называлась «Меч», а другая — $1Кинжал»; в обеих были имена и заметки о тех, кто должен был умереть» (Suet. Cal.,49,3).
[101] Рассказ об этом случае у Светония также отличается в деталях: «Замыслив разорвать на части одного сенатора, он подкупил несколько человек напасть на него при входе в курию с криками: «Враг отечества!», пронзить его грифелями и бросить на растерзание остальным сенаторам, и он насытился только тогда, когда увидел, как члены и внутренности убитого проволокли по улицам и свалили грудою перед ним» (Suet. Cal.,28).
[102] Подробный рассказ об этом случае приводит Иосиф Флавий: «Был некий Помпедий, имевший звание сенатора и занимавший почти все государственные должности, впрочем, он был эпикурейцем и вел праздный образ жизни. На него его враг Тимидий донес, будто он позволил себе неприличные отзывы о Гае; при этом он призвал в свидетельницы актрису Квинтилию, отличавшуюся большой красотой и имевшую множество поклонников, в том числе Помпедия Женщина эта отказалась лжесвидетельствовать против него и тем навлечь смерть на своего возлюбленного Тогда Тимидий потребовал для нее пытки. Гай в исступлении приказал Херее немедленно пытать Квинтилию; он охотно использовал Херею для приведения в исполнение смертных приговоров и вообще во всех тех случаях, когда требовалась известная жестокость. Он рассчитывал на особую безжалостность Хереи, который, конечно, постарается избежать обвинения в чрезмерной мягкости. Когда Квинтилию повели на пытку, она наступила на ногу одному из своих поклонников, побуждая его тем самым мужаться и не бояться за нее во время пытки, которую она намеревалась перенести со стойкостью Тогда Херея стал жестоко пытать ее … Затем, когда она так ничего и не сказала, он представил ее Гаю. Квинтилия своим истерзанным видом вызвала у всех присутствующих ужас. Сам Гай почувствовал при виде ее жалость, оправдал и отпустил ее и Помпедия, причем наградил ее даже денежным подарком в утешение за испытанные страдания и в награду за проявленную стойкость» (los. Ant, XIX, 1,5). Согласно Светонию Гай «дал в награду восемьсот тысяч сестерциев одной вольноотпущеннице, которая под самыми жестокими пытками не выдала преступления своего патрона» (Suet. Cal.,16,4). Различия в деталях, кажется, указывают, что эти рассказы основаны на слухах.
[103] Ср. Светоний: «По ночам, когда сияла полная Луна, он неустанно звал ее к себе в объятья и на ложе» (Suet Cal .,22,4)
[104] В оригинале μέγα παραλήρημα, букв, «великий вздор».
[105] Одеваться в шелк мужчинам было запрещено при Тиберии. О шокировавших римлян переодеваниях Гая пишут Светоний и Аврелий Виктор: «Одежда, обувь и остальной его обычный наряд был недостоин не то что римлянина и гражданина, но и просто мужчины и даже человека. Часто выходил он к народу в цветных, шитых жемчугом накидках, с рукавами и запястьями, иногда — в шелках и женских покрывалах, обутый то в сандалии, то в котурны, то в солдатские сапоги, а то и в женские туфли; много раз он появлялся с позолоченной бородой, держа в руке молнию, или трезубец, или жезл — знаки богов. — или даже в облачении Венеры. Триумфальное одеяние он носил постоянно даже до своего похода, а иногда надевал панцирь Александра Великого, добытый из его гробницы» (Suet. Cal.,52); «он появлялся, изображая богов, объявляя себя то Юпитером, совершающим прелюбодеяние, то Либером, окруженным хороводом вакхантов» (Aur. Vict. De Caes., 111,9). Ср.: Philo. Leg., 77-80, 93-110.
[106] Лукий Вителлий, консул 34 года, наместник Сирии в 35-39 годах, отец будущего императора Авла Вителлия. Тацит гак характеризует его: «… Об этом человеке в Риме ходила дурная слава и он оставил по себе позорную память, но провинциями он управлял с поистине древнею доблестью» (Тас. Ann.,VI.32), Светоний также называет Лукия Вителлия «человек честный и дельный» (Suet Vit.,2,4).
[107] Имеется в виду поход Артабана II в Армению в 34 году, после смерти Зенона—Арташеса (Тас Ann.,VI.31).
[108] Переговоры Артабана с Вителлием произошли весной 37 года, после прихода Калигулы к власти: парфянский царь «вышел на переговоры с консульским легатом и, перейдя через Евфрат, воздал почести римским орлам, значкам легионов и изображениям Цезарей» (Suet. Cal., 14,3). Светоний, однако, подчеркивает, что Артабан не предпринимал никаких враждебных действий, наоборот, стремился установить дружественные отношения с новым принцепсом. и ничего не говорит о выдаче заложников Возможно, Дион сообщает еще об одной, из других источников неизвестной стычке Вителлия с парфянами.
[109] Речь, по всей видимости, идет о парфянском царе Вононе, свергнутом с престола в 12 г.: «Его доступность, ласковость и доброжелательность — добродетели, неведомые у парфян, — были, на их взгляд, не более, чем пороками; и поскольку все это было несходно с их нравами, они питали равную ненависть и к дурному, и к хорошему в нем» (Tac. Ann.,11,2).
[110] Ту же характеристику Лукию Вителлию дают Светоний и Тацит: «Отличался он и удивительным искусством льстить Гая Цезаря он первый начал почитать как бога: вернувшись из Сирин, он, чтобы приблизиться к нему, окутал голову, подошел, отвернувшись, и простерся на полу» (Suet. Vit.,2,5); «он из страха перед Гаем Цезарем и из–за близости к Клавдию впал в гнуснейшее раболепие и слыл у потомков образцом омерзительнейшей льстивости, так что ранние заслуги его поблекли перед позднейшими подлостями и деяния его молодости запятнала постыдная старость» (Tac. Ann, VI.32).
[111] Речь идет о знаменитом святилище Аполлона в Дидимах близ Милета. Страбон говорит о нем: «… Милетяне воздвигли храм, самый большой из всех храмов, который остался без крыши из–за своей величины; действительно, окружность священной ограды вмещает пространство целого поселка; внутри и вне священной ограды — великолепный парк» (Slrabo. XIV, 1,5). Гай Калигула достроил это сооружение (Suet. Cal.,21.1).
[112] Cp. у Светония: «В Олимпии статуя Юпитера, которую он приказал разобрать и перевезти в Рим, разразилась вдруг таким раскатом хохота, что машины затряслись и работники разбежались» (Suet. Cal.,57,1). Более рационалистическое изложение происшедшего находим у Иосифа Флавия: «Он даже распорядился перевезти в Рим статую почитаемого греками Зевса Олимпийского работы афинянина Фидия Впрочем, это его намерение не было приведено в исполнение, так как архитекторы сказали Манлпю Регулу, которому была поручена перевозка статуи, что изваяние сломается, если его вздумают сдвинуть с места. Говорят, что Манлнй по этой причине, а также потому, что во сне ему явились необыкновенные знамения, отказался от своего намерения и написал Гаю извинение, что не может выполнить его поручения» (Ios.,Ant. XIX, 1,1).
[113] «Палатинский дворец он продолжил до самого Форума, а храм Кастора и Поллукса превратил в его прихожую, и часто стоял там между статуями близнецов, принимая божеские почести от посетителей» (Suet. Cal.,22,2).
[114] «… Он посвятил своему божеству особый храм, назначил жрецов, установил изысканнейшие жертвы В храме он поставил свое изваяние в полный рост и облачил его в собст венные одежды. Должность главного жреца отправляли поочередно самые богатые граждане, соперничая из–за нее и торгуясь. Жертвами были павлины, фламинго, тетерева, цесарки, фазаны, — для каждого дня своя порода»(Suet. Cal.,22,3).
[115] Слова из «Илиады»:

Вскрикнул к царю Одиссею великий Аякс Теламонид:
«Сын благородный Лаэртов, герой Одиссей многоумный.
Ты подними или я подыму; а решит Олимпиец» (Ilias, XXIII, 722-724).

Согласно Сенеке Калигула обратился с этими словами к небу, когда гроза помешала ему досмотреть представление пантомимы (Seneca. De ira. I, 20).
[116] «Налоги он собирал новые и небывалые — сначала через откупщиков, а затем, так как это было выгоднее, через преторианских центурионов и трибунов. Ни одна вещь, ни один человек не оставались без налога За все съестное, что продавалось в городе, взималась твердая пошлина; со всякого судебного дела заранее взыскивалась сороковая часть спорной суммы, а кто откупался или договаривался без суда, тех наказывали; носильщики платили восьмую част ь дневного заработка; проститутки — цену одного сношения; и к этой статье было добавлено, что такому налогу подлежат и все, кто ранее занимался блудом или сводничеством, даже если они с тех пор вступили в законный брак» (Suet. Cal.,40). Следует отметить, что эти налоги не были изобретением Калигулы: в Египте они изымались со времен Птолемеев (в том числе налог на проституток, tjTCuptKov). Император просто частично распространил эту систему на Италию.
[117] Подробнее об этом рассказывает Светоний: «А чтобы не упустить никакой наживы, он устроил на Палатине лупанар: в бесчисленных комнатах, украшенных и обставленных с блеском, достойным дворца, предлагали себя замужние женщины и свободнорожденные юноши, а по рынкам и базиликам были разосланы глашатаи, чтобы стар и млад шел искать наслаждений; посетителям предоставлялись деньги под проценты, и особые слуги записывали для общего сведения имена тех, кто умножает доходы Цезаря» (Suet. Cal..41.1).
[118] «… Обуянный страстью почувствовать эти деньги на ощупь, он рассыпал огромные кучи монет по широкому полу и часто ходил по ним босыми ногами или катался по ним всем телом» (Suet Cal .42)
[119] «Налоги такого рода объявлены были устно, но не вывешены письменно, и по незнанию точных слов закона часто допускались нарушения; наконец, по требованию народа Гай вывесил закон, но написал его так мелко и повесил в таком тесном месте, чтобы никто не мог его списать» (Suet. Cal.,41,1).
[120] В версии Иосифа Флавия это выступление произошло в январе 41 года, в начале Палатинских игр: «… В этот раз народ приступил к Гаю с настоятельной просьбой об ослаблении поборов и облегчении налогового бремени. Гай не согласился, а так как народ слишком бурно выражал свои желания, он распорядился схватить крикунов и безотлагательно казнить их. Так повелел Гай, и приказание его было исполнено, тут погибла масса народа. Чернь перестала кричать и с ужасом смотрела на это, убедившись воочию, насколько легко их просьбы могут привести к их смерти» (Ios. Ant.,XIX, 1,4).
[121] Согласно Иосифу Флавию, к январю 41 г. сложилось три заговора с целью убийства Калигулы: один из них составил выходец из испанской Кордубы Эмилий Регул, другой — Аппий Минутиан, друг казненного ранее Эмилия Лепида, а третий — Кассий Херея. В заговоре Херен первоначально участвовали также трибун прегорианцев Папиний и их префект Климент, позже к ним присоединились Корнелий Сабин, Минутиан со своими соучастниками, а впоследствии даже Каллист (Ios. Ant.,XIX, 3, 6-9).
[122] Ср. у Светоння: Suet. Cal.,56,2.
[123] Речь идет о Палатинских играх, учрежденных Ливией в честь Августа, которые начинались 17 января. Э. Баррет толкует данные Диона таким образом, что убийство Гая произошло в первый из дополнительных дней, тогда это будет 22 января (Barrett A. A. Caligula: the corruption of power … P. 170). Однако, Светоний указывает, что покушение произошло за 9 дней до февральских календ, около 7 часа (Suet. Cal.,58,1), то есть, 24 января 41 г., между 12 и 13 часами При этом, согласно Иосифу Флавию заговорщики привели свои замыслы в исполнение в последний день игр, который, правда, у него оказывается четвертым (los Ant.,XIX, 1, 12; 13). Если допустить, что Иосиф правильно указал, что собьпие произошло в последний день игр, но продолжительность игр, в отличие от Диона, указал неправильную (возможно ту, какую они имели во время написания его труда), то и у Диона, и у Светоння мы имеем одну и ту же дату: 24 января.
[124] Ординарными консулами 41 года являлись сам Гай Цезарь и Гней Сентий Сатурнин, Квинт Помпоннй Секунд был ближайшим назначенным консулом–суффектом.
[125] Согласно Иосифу Флавию заговорщики торопились, так как им было известно намерение Калигулы по окончании игр выехать из Рима в Александрию Египетскую, где он оказался бы недосягаемым для них (los. Ant.,XIX, 1. 12).
[126] Наиболее обстоятельно убийство Калигулы описано Иосифом Флавием: «… Гай был в нерешительности, оставаться ли ему до конца игр в театре, так как это был завершающий день, или пойти искупаться и позавтракать, а затем вернуться назад. Тогда сидевший выше Гая Минутиан, опасаясь, как бы опять время не было потеряно попусту, и увидев, что Херея встал и пошел к выходу, поспешил к нему, чтобы ободрить его, но в эту минуту Гай любезно удержал его за край одежды, спросив: «Куда же ты, милейший?»
Тогда Минутная, по видимости из уважения к императору сел на свое место (на самом деле он испугался), а немного спустя опять поднялся Теперь Гай уже не препятствовал его уходу, полагая, что он делает это по нужде. Между тем Аспренат, также участвовавший в заговоре, стал советовать Гаю по примеру предыдущих дней пойти выкупаться и позавтракать, а затем уже вернуться. Этим он думал ускорить выполнение задуманного плана. Херея со своими товарищами занял известные точки, и каждый должен был стараться по мере возможности не покидать своего места. Между тем, они тяготились проволочками и постоянным затягиванием дела, тем более, что наступил уже девятый час дня. При нерешительности Гая Херея готов был уже броситься на него в ложе и покончить с ним. Он. впрочем, понимал, что тогда должно будет произойти большое кровопролитие, так как присутствовало большое количество сенаторов и всадников; вместе с тем, он готов был рискнуть на все. считая, что цена всеобщей безопасности и свободы не будет слишком велика, даже если будет перебито столько народа, Но вот поднялся шум, потому что Гай встал со своего места. Народ столпился у входа в театр, однако заговорщики стали отгонять и оттеснять толпу, уверяя, что такое скопление рассердит Гая, на самом же деле потому, что желали наверняка совершить покушение и для того должны были наперед по возможности отдалить от Гая его защитников. Перед Гаем шли его дядя Клавдий, его зять Марк Виникий и Валерий Асиатик, которых из–за их высокого положения никак нельзя было удалить от императора; за ними следовал сам Гай с Павлом Аррунтием.
Когда он вошел во дворец, то миновал главный вход, где были выстроены прислуживавшие ему рабы и через который прошли Клавдий и его спутники, и свернул в узкий и темноватый проход, ведший в ванную комнату. Тут он вместе с тем хотел взглянуть на мальчиков, прибывших из Азии, которые должны были во время устраиваемых им мистерий петь гимны или выступать в театре в качестве танцовщиков. Здесь его встретил Херея и спросил у него пароль; когда же тот опять ответил насмешкой, Херея, не задумываясь, произнес проклятие по адресу Гая, вынул меч и нанес тому жестокий, впрочем, не смертельный, удар Гай. терзаемый болью (меч проник между плечом и горлом, и его остановила на пути ключица), даже не вскрикнул в первое мгновение и не позвал никого in своих друзей, потому ли, что не доверял им, или просто потому, что не догадался. Застонав от страшной боли, он попытался бежать Тут его встретил Корнелий Сабин, который уже приготовился к этому. Он толкнул его, Гай упал на колени, и гут по данному знаку заговорщики окружили его и принялись рубить его мечами, ободряя друг друга. Известно, что последний, окончательно смертельный удар нанес ему Аквила» (Ios. Ant..XIX. 1.13-14).
Параллельная версия содержится у Светония; «Дело было в восьмой день до февральских календ около восьмого часа Он колебался, идти ли ему к дневному завтраку, гак как еще чувствовал тяжесть в желудке от вчерашней пищи; наконец, друзья его уговорили, и он вышел. В подземном переходе, через который ему нужно было пройти, готовились к выступлению на сцене знатные мальчики, выписанные из Азии. Он остановился посмотреть и похвалить их; и если бы первый актер не сказался простуженным, он уже готов был вернуться и возобновить представление. О дальнейшем рассказывают двояко Одни говорят, что, когда он разговаривал с мальчиками, Херея, подойдя сзади, ударом меча глубоко разрубил ему затылок с криком: «Делай свое дело!» — и тогда трибун Корнелий Сабин, другой заговорщик, спереди пронзил ему грудь, Другие передают, что когда центурионы, посвященные в заговор, оттеснили толпу сопровождающих, Сабин, как всегда, спросил у императора пароль; тот сказал: «Юпитер»; тогда Херея крикнул: «Получай свое!» — и когда Гай обернулся, рассек ему подбородок. Он упал, в судорогах крича: «Я жив!» — и тогда остальные прикончили его тридцатью ударами — у всех был один клич: «Бей еще!»; некоторые даже наносили ему удары клинками в пах (Suet. Cal..58. 1-2)».
Кесония была убита в тот же вечер по решению заговорщиков преторианским трибуном Юлием Лупом, родственником префекта Климента: «Придя во дворец. Луп нашел вдову Гая Кесонию возле трупа убитого, лежащего на земле, совершенно не удостоившегося того, что закон предписывает оказывать мертвому Кесония была покрыта кровью, вытекшей из ран ее покойного мужа, и представляла картину полнейшего несчастья и отчаяния, а рядом на полу лежал ее дочь. Женщина твердила только одно: она упрекала Гая, что он не захотел послушаться ее, когда она его неоднократно уговаривала … Когда Кесония увидела приближающегося Лупа, она указала ему на труп Гая и со слезами и стонами попросила подойти поближе. Когда же она увидела, что Луп явился вовсе не из сострадания к ней и не для того, чтобы оказать ей поддержку, она сразу поняла причину его прихода и с полной готовностью обнажила шею, умоляя его в полном отчаянии готового к смерти человека не медлить дольше и исполнить то. что было ему поручено. Таким образом, Кесония мужественно пала от руки Лупа и вместе с ней погибла также ее дочь» (los. Ant.,XIX, 2,4). Светоний добавляет натуралистическую деталь гибели Друзиллы Младшей: «Вместе с ним погибли и жена его Кесония, зарубленная центурионом, и дочь, которую разбили об стену» (Suet. Cal.,59).
Труп Гая находившийся при его дворе Агриппа Иудейский снес в опочивальню Палатинского дворца (los. Ant.,XIX. 4,1). Затем «тело его тайно унесли в Ламиевы сады, сожгли наполовину на погребальном костре и кое–как забросали дерном. Потом уже его вырыли, сожгли и погребли возвратившиеся из изгнания сестры» (Suet Cal,.59).
[127] Согласно Иосифу Флавию германские телохранители убили заподозренных в соучастии в убийстве Гая сенаторов Иония Аспрената, Норбана и Антея, а затем окружили театр, где все еще шли игры, и угрожали устроить резню зрителей. Остановило их только официальное объявление о смерти Гая, сделанное сенатором Павлом Аррунтием (Ios. Ant..XlX. 1.15-18).
[128] Несколько по–иному этот эпизод освещает Иосиф Флавий: «Как сенаторы, так и народ занялись дознанием, кто убийцы Гая, причем народ взялся за это дело вполне серьезно, а сенат лишь делал вид, будто также серьезно заботится об этом. Между тем бывший консул Валерий Асиатик явился к народу, шумевшему и очень недовольному тем, что убийцы императора еще не найдены. Когда все набросились на него с вопросом, то Валерий рискнул сказать: «Вот если бы это был я!»» (Ios. Ant..XIX.l,20).