Книга Сорок Вторая

1. Л. Постумий Альбин, М. Попиллий Ленас прежде всего доложили сенату о провинциях и войсках. И тому, и другому консулу определены Лигуры. Каждый из них должен был защищать провинцию с новыми легионами (и тому, и другому определено по два) и союзников Латинского наименования с десятью тысячами пеших и шестьюстами всадников; кроме того для пополнения Испанских войск три тысячи пеших Римлян и двести всадников. Сверх того велено набрать тысячу пятьсот пеших Римлян и сто всадников; с ними тот претор, которому достанется Сардиния, перейдя в Корсику, должен был вести войну, а впредь до того Сардиниею управлять должен был прежний претор М. Атилий, Потом преторы бросили жребий о провинциях: А. Атилию Серрану досталось судопроизводство в городе, К. Клавдию Саксуле — между гражданами и чужестранцами, Н. Фабию Бутеону — Испания ближняя, М. Матиену — дальняя, М. Фурию Крассинесу — Сицилия, К. Цицерею — Сардиния, До отъезда сановников, сенату заблагорассудилось: послать консула Л. Постумия в Кампанию для разграничения общественного поля от частных земель; достоверно было известно, что мало–помалу частные лица, расширяя пределы своих земель, захватили огромное количество общественного поля. Постумий, рассердясь на Пренестинцев за то, что они, когда он, Постумий, заехал к ним как частное лицо для жертвоприношения в храме Фортуны, не оказали ему никакой почести ни целым обществом, ни кто–либо из граждан отдельно — еще прежде отъезда из Рима, отправил предписание в Пренесте: сановникам города выйти к нему приготовить от города помещение, где остановиться и заготовить к тому времени как он будет выходить, надлежащее число обозных лошадей. До этого консула никто из них не был в чем–либо в тягость союзникам, и не стоил им никаких издержек. Сановники при отправлении снабжены были мулами, палатками и всеми воинскими принадлежностями для того, чтобы ничего такого не требовать от союзников. Имели они (сановники) связи частного гостеприимства и их поддерживали ласкою и благосклонностью. Их дома в Риме открыты были для гостей, у которых они сами обыкли останавливаться. Послы, отправляемые куда–либо на скорую руку — требовали в городах, через которые приходилось проезжать, по одному вьючному животному. Другой издержки не производили союзники на сановников Римских. Неудовольствие консула, хотя и основательное, не должно было высказываться в отравлении должности, и молчание Пренестинцев, условленное или их скромностью, или робостью, послужило как бы законным примером для других сановников к требованиям от союзников, со дня на день возраставшим к их обременению.
2. В начале этого года уполномоченные, которые были посланы в Этолию и Македонию, объявили: «что они не могли видеться с царем Персеем — так как их уверяли — и все ложно, одни, что он, Персей, в отъезде, а другие, что он болен. Впрочем, не трудно было им заметить, что делаются приготовления к войне, и что долее кажется войну откладывать не будут, Да и в самой Этолии волнение растет со дня на день, и их (уполномоченных) влияние оказалось бессильным укротить зачинщиков раздоров». Когда стали ждать войны в Македонии, то до начала её положено искупить чудесные явления и умилостивить богов мольбами. В Ланувие по рассказам видели на небе подобие большего флота; в Приверне черная шерсть выросла из земли, а в Веиенской области у Ремента шел каменный дождь. Вся Помптинская область была покрыта тучами саранчи. В Галлийском поле, где проходил плуг, под целыми глыбами земли находили рыб. По случаю этих чудесных явлений посмотрели в книги судеб и децемвирами объявлено — в какие дни и какими животными приносить жертвы и предписано совершить молебствие для искупления чудесных явлений, и другое, обет которого дан в прошлом году за здоровье народа, с прекращением всяких работ и занятий; и жертвоприношение совершено так, как децемвиры изложили на письме.
3. В этом же году снята крыша с храма Юноны Лацинской. Цензор К. Фульвий Флакк строил с величайшим старанием храм Всаднического счастия, воздвигнуть который дал обет, будучи претором в Испании и ведя войну с Цельтиберами; он усиливался, чтобы в Риме не было ни одного храма обширнее и пышнее. Он полагал много прибавить красоты храму, если он будет крыт мраморными плитками. Отправясь в землю Бруттиев, он там раскрыл до половины храм Юноны Лацинской, полагая, что этого достаточно будет покрыть строящееся здание. Суда были приготовлены — поднять их и отвезти; союзникам же уважение к цензорской власти, воспрепятствовало — остановить такое святотатство. По возвращении цензора, плитки, сложенные с судов, были относимы к храму; хотя и умолчано о том, откуда они взяты, но вовсе скрыть не было возможности. В сенате возник громкий ропот: отовсюду стали требовать, чтобы консулы об этом деле доложили сенату. Когда явился в сенат цензор, нарочно призванный, то сенаторы, и все вместе, и каждый порознь, еще неприязненнее стали бранить в глаза: «мало ему было посягнуть на святость храма, самого уважаемого в той стороне, храма, которого не коснулись ни Пирр, ни Аннибал, а нужно было еще позорно раскрыть и почти разрушить. Снять верх с храма, и он без крыши совершенно открыт для дождей. Цензор, назначение которого смотреть за доброю нравственностью, который обязан требовать, чтобы места для совершения общественного богослужения были хорошо покрыты и тщательно бы оберегались — все это завещано ему обычаем предков, а он странствует по городам союзников, разрушая храмы и снимая крыши с посвященных здании. Такой образ действий, который, будучи применен и к частным постройкам, вызвал бы общее негодование, теперь он употребил на разрушение храмов богов бессмертных, и взваливает на народ Римский ответственность (в деле религии) того, что разрушением одних храмов зиждутся другие, как будто бы не везде присутствуют одни и те же бессмертные боги, а необходимо обирать одних для того, чтобы чтить и украшать других». Так как еще прежде доклада ясен был образ мыслей сенаторов, то, по сделании доклада — все единогласно остановились на мнении — мраморные плитки отвезти назад в храм на прежнее место, а Юноне совершить очистительное молебствие. Тщательно исполнено все, что относилось к делу религии; плитки же оставлены на помосте храма, так как ни один художник не мог найти средства поместить их как они были; такое по крайней мере известие принесли те, которым поручено было их отвезти.
4. Из числа преторов, отправившихся в провинции, Н. Фабий умер в Массилии, на пути в ближнюю Испанию. А потому когда получено было об этом известие от Массилийских послов, сенат определил: П. Фурию и Кн. Сервилию, места которых уже подлежали замещению, бросить жребий — которому из них следует управлять ближнею Испанией» с отсроченною властью. Жребий вышел так удачно, что эта провинция опять досталась П. Фурию, который ею и управлял. В том же году, так как часть земель Лигурских и Галльских, доставшихся вследствие войны, лежала впусте, то и состоялся сенатский декрет — разделить это поле между гражданами поголовно. В число десяти сановников на этот предмет выбраны вследствие сенатского декрета: А. Атилий, претор города, М. Емилий Лепид, И. Кассий, Т. Эбуций Кар, К. Тремеллий, И. Корнелий Цетег, К. и Л. Аппулеи, М. Цецилий, К, Салоний, К. Мунаций. Они разделили по десяти десятин каждому (гражданину), а союзникам Латинского наименования по три. В тоже время когда это происходило, пришли послы из Этолии в Рим о своих несогласиях и волнениях, а также и послы Фессалийцев с известием о том, что происходит в Македонии.
5. Персей, имея в виду войну (с Римлянами), задуманную еще при жизни отца, все не только народи Греции, но и города задабривал в свою пользу более обещаниями, чем исполнением их. Впрочем, умы большей части Греков были расположены в его пользу, и притом склонялись на его сторону преимущественно перед Евменом. А между тем благодеяниями и дарами Евмена были осыпаны все города Греции и большая часть их передовых людей. В царстве своем он вел себя так, что города, находившиеся под его властью, не захотели бы поменяться участью ни с одним из вольных городов. О Персее же слух был, что он уже после смерти отца — собственноручно убил жену; Апеллеса, которого прежде употребил коварным орудием гибели брата, и который удалился в ссылку, так как Филипп хотел предать его казни, призвал к себе, после смерти отца, обещанием великих наград за совершенное им дело и — тайно умертвил. Но несмотря на худую славу Персея, ознаменовавшего себя многими убийствами, как внутри своего государства, так и вне его и на то, что никаких с его стороны заслуг не было, большая часть городов предпочитали его царю, отличному семьянину, в высшей степени справедливому в отношении к своим подданным и великодушному ко всем. Древняя ли слава и величие Македонских царей предрасполагали в его пользу, внушая презрение к царю, еще новому и возникшему на глазах; желали ли просто перемены, или может быть думали видеть в нем противника Римлян. Волнения были не только у Этолов, страдавших под гнетом долгов, но и у Фессалийцев; зло это, как бы зараза проникла и в Перребию. По получении известия о том, что Фессалийцы вооружились, сенат отправил послом Ап. Клавдия — ознакомиться с положением дел и устроить их к лучшему. Он сделал строгий выговор предводителям и той и другой партий и в облегчение долгов, сделавшихся такими от несправедливо наросших процентов, уменьшил их с согласия тех же самых лиц, которые обременяли, а уплату настоящей капитальной суммы рассрочил на…[1] лет срочными платежами. Тот же Аппий и тем же способом уладил дета в Перребии. О делах Этолов в тоже время произвел исследование Марцелл в Дельфах; у них, при объяснении дела, высказывалось тоже ожесточение, с каким они вели междоусобную войну. Видя, что и с той и с другой стороны обнаруживается одинаковая дерзость и самонадеянность, он (Марцелл) не хотел своим декретом ни облегчить, ни обременить которую–либо из сторон; а вообще просил и тех и других — воздержаться от войны и положить ей конец забвением прежних несогласий. В удостоверение этого примирения обе стороны дали друг другу заложников, а местопребыванием для них назначен Коринф.
6. Из Дельф, с Этолийского сейма, Марцелл переправился в Пелопоннес, где назначил быть собранию Ахейцев. Тут он похвалил этот народ за то, что они поддержали в его силе старинный декрет о недопущении в их пределы царей Македонских, и тем обнаружил ненависть Римлян против Персея. А для того, чтобы скорее она высказалась на деле, царь Евмен прибыл в Рим с запискою о произведенных им подробных исследованиях, относительно приготовлений к войне. В тоже время отправлены пять послов к царю — посмотреть на положение дел в Македонии; им же приказано ехать в Александрию к Птоломею — возобновить с ним дружественные связи. Послами были: К. Валерий, Кн. Лутаций Церко, К. Бэбий Сулька, М. Корнелий Маммула, М. Цецилий Дентер. Около того же времени пришли послы и от царя Антиоха, Стоявший во главе их Аполлоний, будучи введен в сенат, приводил многие основательные причины в оправдание царя: «что он денежный взнос представил позднее назначенного срока; все, что следовало, привезено сполна и царь просит снисхождения только относительно времени. Сверх того он приносит в дар золотых сосудов на пятьсот фунтов. Просит царь — союз дружбы и приязни, бывший с его отцом — обновить с ним; и пусть народ Римский требует с него всего, что следует требовать с царя хорошего и верного союзника; а он со своей стороны не изменит ни одной из своих обязанностей. Относительно его, таковы заслуги сената во время его бытности в Риме и такова была любезность Римской молодежи, что он для всех сословий был царем, а не заложником». Послам дан благосклонный ответ, и городовой претор, А, Атилий получил приказание обновить союз с Антиохом тот же, что был с отцом его. Городские казначеи приняли денежный взнос, а цензоры — золотые сосуды; им же поручено расставить их в тех храмах, где они заблагорассудят. Послу отправлено сто тысяч асс, отведена готовая квартира и определено содержание на общественный счет на все время нахождения и Италии. Послы, бывшие в Сирии, принесли известие, что он пользуется большою почестью со стороны царя, и расположен в высшей степени дружелюбно к народу Римскому.
7. В провинциях в этом году происходило следующее: претор К. Цицерей в Корсике дал правильное сражение: семь тысяч Корсиканцев убито; взято в плен более тысячи семисот. В этом сражении претор дал обет — воздвигнуть храм Юноне Монете; потом дан мир Корсиканцам по их просьбе, и истребовано с них двести тысяч фунтов воску. Из покоренной Корсики Цицерей переправился в Сардинию. И в земле Лигуров, на Статиелатском поле, произошло сражение у города Кариста; туда сосредоточилось большое войско Лигуров. Сначала, к времени прибытия консула М, Попиллия, они оставались в стенах; потом, видя, что Римлянин собирается приступать к стенам города, они вышли и перед воротами выстроились в боевом порядке. Да и консул угрозою осады — он именно этого и добивался — не стал откладывать сражения. Оно продолжалось более трех часов, и так, что ни на одну сторону не склонялся перевес. Консул, замечая, что нигде не тронулись значки Лигуров, велел всадникам сесть на коней, и разом в трех местах со сколько возможно большим шумом, броситься на неприятеля. Главная масса всадников разрезала пополам боевую линию неприятельскую и зашла в тыл сражавшихся; вследствие этого ужас овладел Лигурами: они бросились бежать в разные стороны, весьма немногие назад в город, потому что с этой стороны преимущественно заслоняла путь Римская конница, И в борьбе упорной много пало Лигуров, и не мало истреблено их в разных местах во время бегства. Если верить преданию, то десять тысяч человек убито и более семисот взято в плен в разных местах; военных значков принесено восемьдесят два. Да и для победителей борьба не обошлась без потерь: более трех тысяч воинов убыло, так как ни та, ни другая сторона долго не уступала, то и потеряла преимущественно воинов, стоявших в первых рядах.
8. После этого сражения Лигуры собрались вместе из бегства в разные стороны, и видя, что гораздо больше воинов потеряно, чем сколько осталось (их было всех не более десяти тысяч человек) сдались безо всяких условий; впрочем они надеялись, что консул поступит с ними не строже, как и прежние полководцы; но он отнял у всех оружие, город разрушил, их самих и имущества распродал; а сенату отправил донесение о своих действиях. Когда его прочел в заседании сената претор А. Атилий (другой консул Постумий находился в отсутствии, занимаясь в Кампании исследованием относительно земель) дело показалось сенату слишком жестоким. «Статиелаты, одни изо всего народа Лигуров, не обращали оружия против Римлян, и в этом случае были предметом нападения, а не сами его произвели. Вверились они чести народа Римского — но сделались жертвою примерной жестокости, и окончательно уничтожены. Несколько тысяч невинных граждан, прибегших в верности народа Римского — проданы — самый вредный пример, дабы впоследствии никто уже не решался отдаваться безусловно; будучи увлечены в разные стороны, они сделались рабами некогда отъявленных врагов народа Римского, теперь умиренных. Вследствие всех этих обстоятельств благоугодно было сенату: предписать консулу М. Попиллию — Лигуров выкупить, внеся за них плату купившим, да и озаботиться возвращением имуществ, сколько их может быть отыскано. Оружие как можно поспешнее должно быть сделано, и консул не прежде оставить провинцию, как возвратив покорившихся Лигуров на их прежние места жительства. Победа становится славною поражением неприятеля во время его сопротивления, а не жестокостью относительно побежденных.
9. Консул с тою же неукротимостью духа, с какою обошелся с Лигурами, решился не слушаться сената. Легионы немедленно отправил в Пизу на зимние квартиры, а сам раздраженный против сенаторов, враждебный претору, вернулся в Рим. Тотчас созвал он сенат в храме Беллоны, и большою речью нападал на претора: «он вместо того, чтобы, как следовало, по поводу удачно совершенных на войне действий доложить сенату о необходимости воздать почесть богам бессмертным — против него за неприятелей составил сенатский декрет, которым его победа передана Лигурам, и претор чуть только не приказал выдать им консула. А потому он налагает на него, претора, штраф, а от сенаторов требует — уничтожить определение, враждебно ему составленное и молебствие, которое следовало бы им, и в его отсутствие, обнародовать на основании его донесения о событиях благополучных для отечества, теперь пусть объявят в его присутствии во–первых в честь богов бессмертных, а потом и сколько–нибудь из уважения к нему». Нисколько не снисходительнее, как и когда был в отсутствии, обруганный речами некоторых сенаторов, не успел он ни в том, ни в другом, и вернулся в провинцию. Другой консул Постумий провел лето за разбором земель и, не видав даже своей провинции, вернулся в Рим по случаю выборов; консулами объявил он К. Попиллию Лената и П. Элия Лигура. Вслед за тем сделаны преторами: К. Лициний Красс, М. Юний Пенн, Сп. Лукреций, Сп. Клувий, Кн. Сициний, К. Меммий в другой раз.
10. В этом году составлена была перепись; цензорами были К. Фульвий Флакк, А. Постумий Альбин; последний произвел перепись; сочтено граждан Римских двести шестьдесят девять тысяч пятнадцать. Число несколько уменьшилось, потому что Л. Постумий консул объявил перед народным собранием, чтобы никто из союзников Латинского наименования, которым следовало по декрету консула К. Клавдия, воротиться в свои города, не вносим был в списки в Риме, а чтобы они записывались каждый в своем городе. Цензоры действовали единодушно в видах общей пользы. Всех, исключенных из сената, и подвергшихся отнятию коней, сделали они податными и удалили из округа избирателей; и ни одного, исключенного цензором, не одобрял его товарищ. Фульвий освятил храм Конного Счастия, воздвигнуть который он дал обет, будучи проконсулом во время сражения легионов с Цельтиберами; исполнение обета последовало через шесть лет после того, как он его дал. Сценические игры совершены им по этому случаю в продолжение четырех дней, а в цирке одного дня. — В этом году умер Л. Корнелий Лентулл, один из десяти членов священнодействий; на его место поступил А. Постумий Альбин. — Ветром с моря нанесены в Апулию вдруг целые облака саранчи, так что роями своими они покрыли поля на далекое пространство. Для уничтожения этой пагубы на плоды один из назначенных преторов, Кн. Сициний, послан в Апулию с поручением и он, собрав огромное число людей для её уничтожения, провел там несколько времени. В начале следующего года в котором консулами были К. Попиллий и П. Элий — продолжались распри, начавшиеся в предшествовавшем году. Сенаторы хотели, чтобы вновь было доложено о Лигурах и возобновлен сенатский декрет, и консул Элий соглашался доложить. Попиллий умолял и сената и товарища за брата, высказывая, что он во всяком случае воспрепятствует состояться определению, и тем отвлек товарища. Сенаторы, тем упорнее оставались неприязненными и тому и другому консулу и настаивали на своем намерении. А потому когда толковали о провинциях и просили (консулы) Македонию, так как грозила война с Персеем — обоим консулам назначены Лигуры. Сенаторы объявили, что не назначат Македонию прежде, чем последует доклад о М. Попиллие. На требование консулов дозволить набрать новые легионы или пополнить прежние — последовал также отказ. Да и преторам в их просьбе о подкреплении в Испанию отказано: М. Юнию в ближнюю и Сп. Лукрецию в дальнюю. К. Лицинию Крассу достаюсь по жребию судопроизводство в городе, Кп. Сицинию — между чужестранцами, К. Меммию — Сицилия, Сп. Клувию- Сардиния. Консулы, негодуя за это на сенат, назначили Латинские празднества так скоро, как только могли, и объявили, что они отправляются в провинцию; и ничего из общественных дел не тронут, кроме на сколько они будут касаться управления провинциями.
11. Валерий Антиат пишет, что при этих консулах прибыл в Рим Аттал, брат царя Евмена, уполномоченным от него — изложить обвинения на Персея и обнаружить его приготовления к войне. Большая же часть источников, и притом таких, которым охотнее можно верить, содержать показание, что сам Евмен приезжал в Рим. Он принят там с такими почестями, какие народ Римский считал должными не только его заслугам, но и своим огромным благодеяниям, которыми он его осыпал. Будучи введен в сенат, он сказал, что «причиною его прибытия в Рим была, кроме желания видеть богов и людей, виновников такого его возвышения, о котором и мечтать он не дерзал, необходимость лицом к лицу предупредить сенат, чтобы он противодействовал планам Персея.» Потом он, начав излагать замыслы еще Филиппа, припомнил: «убийство сына Димитрия, старавшегося воспрепятствовать войне с Римлянами; народ Бастарнов вызван со своего прежнего местопребывания для того, чтобы с его помощью перейти в Италию. Все это Филипп имел в уме, но, застигнутый смертью, оставил царство тому, кого знал за отъявленного врага Римлян. Таким образом Персей войну, оставленную в наследство от отца и переданную вместе с властью, с самого начала замышлял, и старался дать ей пищу всеми средствами. При том имеет он в избытке — молодежь, выросшую в продолжение, долговременного мира; в цветущем положении находятся и средства царства, и его собственные (Персея) силы. Обладая крепким здоровьем и силою телесною, он имеет, приобретенное долговременною опытностью, знание войны и её искусства. С детского возраста сотрудник отца, он приобрел навык в борьбе не только с соседями, но и с Римлянами, и быль посылаем отцом во многие и разные походы. А с того времени как сам сделался царем, он с удивительным счастием успел добиться многого, чего не мог достигнуть ни силою, ни хитростью Филипп, испытав все средства. К силам присоединилось, приобретаемое только долгим временем, многими и разнообразными заслугами — нравственное влияние.
12. Перед величием его (Персея) преклоняются все города Греции и Азии. И нельзя заметить за какие услуги, за какую щедрость столько ему оказывается; и невозможно наверное сказать — счастием ли это каким–либо особенным условлено или — в чем он (Евмен) и сам совестится сознаться, неблагорасположение к Римлянам задабривает в пользу Персея умы. И между царями пользуется он особенным влиянием: женился он на дочери Селевка; сам не просил, а его искали; сестру свою отдал Прузию по усердной его просьбе. И тот и другой брак сопровождались поздравлениями и дарами бесчисленных посольств, и совершены к удовольствию знаменитейших народов. Народ Беотийский, несмотря на все соблазны Филиппа, не мог никогда быть убежденным — заключить письменный дружественный союз; а теперь в трех местах записан союз с Персеем: первое в Фивах, второе в Делосе, в знаменитом и наиболее уважаемом храме, а третье — в Дельфах. Даже на Ахейском сейме — не будь это дело расстроено усилиями немногих приверженцев Римской власти — доходило до того, чтобы дозволить Персею доступ в Ахайю. А между тем знаки почести относительно его, Евмена, заслуги в отношении к этому народу — а какие больше частные или общественные — трудно решить — частью оставлены в небрежении и без внимания, частью неприязненно отменены. Относительно Этолов кому неизвестно, что они в своих междоусобиях искали защиты не от Римлян, но от Персея? Находя опору в стольких друзьях и союзниках, он дома имеет такой запас военных принадлежностей, что в чуждых не нуждается. Он имеет тридцать тысяч пеших, пять тысяч всадников; на десять лет заготовляет хлеб для того, чтобы не иметь надобности истощать содержанием войск свои или чужие земли. Денег же у него столько, что он на такое же число лет приготовил жалованье десяти тысячам наемных воинов, кроме войск Македонских; сюда не входят ежегодные доходы, получаемые из царских рудников. Оружия в арсеналах заготовлено на три таких же войска. Молодых людей если бы и не достало в Македонии, неиссякаемым источником откуда ее брать — имеет под рукою Фракию.
13. В остальной части речи Евмен убеждал сенат: — Почтенные сенаторы, все это я вам передаю не слухи неверные, которым бы я с жадностью поверил, желая, чтобы обвинения моего врага имели основу; но то, что я хорошо и твердо узнал после тщательного исследования, не иначе как если бы я послан был вами нарочно, и докладывал бы вам то, что собственными глазами видел. Оставив мои владения, вами расширенные и обогащенные, я переплыл море не для того, чтобы утратить ваше доверие передачею неосновательных слухов. Видел я лучшие города Греции и Азии, со дня на день более и более обнаруживавшими свои замыслы, и они, если будет допущено, не замедлит зайти так далеко, что и возвращение к раскаянию сделается для них невозможным. Видел я Персея, уже не довольствующегося пределами царства Македонского, приобретающим одно силою оружия, другое, чего силою взять нельзя, снискивающим ласкою и искательством. Замечал я как неравны условия: он готовит вам войну, а вы даете ему пользоваться безопасностью мира; да и мне кажется, что он уже не готовит только войну, но почти ведет ее. Абруполиса, союзника и приятеля вашего, изгнал из царства. Иллира Артетавра, о котором он узнал, что он вам кое–что писал, также союзника и друга вашего, умертвил. Еверса и Калликрита Фиванцев, старейшин их города, за то, что они слишком свободно говорили о нем на сейме Беотов и изъявляли готовность донести вам о всем что делается, позаботился извести. Византийцам подал помощь вопреки союзного договора, в Долопии начал военные действия, Фессалию и Дориду занял войсками для того, чтобы в междоусобной войне, поддерживая неправую сторону, подавить лучшую. В Фессалии и Перребии произвел он общее замешательство надеждою на новый расчет долгов с целью — задобрив должников, при их содействии подавить лучших людей. Совершая все это, между тем как вы терпеливо оставались спокойными, и видя, что вы Грецию как будто ему уступили, он считает за верное, что не встретит ни одного противника с оружием в руках ранее, чем переправится в Италию. На сколько это для вас честно или безопасно, ваше дело рассмотреть; но я считал бы постыдным для себя, если бы Персей мог прибыть в Италию для ведения войны прежде, чем я, союзник ваш, мог предупредить вас об этом. Исполнив то, что я считаю непременною обязанностью мою и таким образом очистив и облегчив так сказать мою совесть — мне ничего не остается более, как просить богов и богинь, чтобы вы озаботились участью вашею, вашего государства и нас, ваших союзников и друзей, от вас вполне зависящих?»
14. Речь эта произвела впечатление на сенаторов; впрочем, в то время никто не мог ничего узнать кроме того, что был царь в заседании; оно же окончилось в полном молчании. Уже по окончании войны стали известны: и речь царя и ответ ему данный. Потом, по прошествии немногих дней, открыто заседание сената и для послов царя Персея; но так как не только слух, но и самый ум сенаторов были уже. предупреждены царем Евменом, то все оправдание и мольбы послов оставались бесполезными. Ожесточила умы окончательно крайняя наглость Гиспала, стоявшего во главе посольства; он сказал: «желает царь и старается о том, чтобы дали веру его оправданиям, в отсутствии с его стороны враждебных намерений и действий. Впрочем, если он увидит, что упорно отыскивают повода к войне, то он с твердостью будет защищаться. Война — дело обоюдное, и исход её неизвестен». Все города Греции и Азии были озабочены тем, что говорили в сенате Евмен и послы Персея. По случаю прибытия Евмена, в уверенности, что он что–либо замышляет, большая часть городов прислали также посольства, конечно совсем под другими предлогами. Было тут и посольство Родосцев, и Сатир старейшина; не сомневались они, что Персей и их город включил в обвинения за одно с Персеем; а потому всеми способами, через приятелей и знакомых, добивался возможности поспорить с царем в присутствии сената. Получив ее, он с излишнею вольностью напал на царя за то, что он народ Ликийский вооружил против Родосцев, и для Азии вреднее самого Антиоха. Речь его приятна была народам Азии (уже и туда проникло увлечение Персеем), но сенату ненавистна; оратору же и его соотечественникам не принесла ни малейшей пользы. Общий заговор против Евмена увеличил только благосклонность Римлян к нему; а потому ему оказаны всевозможные почести, даны самые богатые дары, вместе с курульным креслом, и скипетром из слоновой кости.
15. Посольства были отпущены, я Гарпал, сколько мог поспешнее, вернулся в Македонию и привез известие царю, что хотя он оставил Римлян, еще не начинавшими приготовлений к войне, но уже в таком враждебном расположении духа, из которого ясно было, что они не станут откладывать. Да и сам царь полагал, что так и будет и даже желал этого — убежденный, что находится во цвете сил. Евмену в особенности был он враждебен: с его крови желая начать войну — Кретийца Евандра, начальника вспомогательных войск, и трех Македонян, привыкших совершать подобные злодеяния — подкупает на убийство царя и дает им письмо к своему приятелю Праксону, по богатству и влиянию первому человеку к Дельфах. Довольно за верное было, что Евмен заедет в Дельфы — принести жертву Аполлону. Поспешив вперед, заговорщики с Евандром, искали только места, удобного для исполнения их намерения, и везде обходили. Если подниматься от Цирры к храму, то прежде прихода в застроенные зданиями места, с левой стороны тропинки, немного поднимавшейся с основания, находился забор; с правой стороны земля осыпалась с некоторой высоты так, что в этом месте можно было проходить только по одному. За плетнем спрятались заговорщики, подстроив ступеньки, так чтобы оттуда, как со стены, бросать оружие в тех, которые будут мимо проходить. Сначала Евмен шел от моря, окруженный толпою друзей и приближенных; но мало–помалу, вследствие тесноты места, растянулась его свита; а когда пришли туда, где только по одному можно идти, первый на тропинку вступил Панталеон, Этолийский старейшина, с которым царь в это время вел разговор. Тут заговорщики поднявшись, сбросили два огромных камня, из них один попал в голову царя, а другой в плечо, и он упал без чувств вниз в обрыв, и на упавшего уже успела навалиться куча камней. Прочие из друзей и провожатых Евмена, видя его упавшим, бежали; один Панталеон. упорно и бесстрашно остался прикрывать царя.
16. Разбойники, между тем как могли недалеко обойдя плетень, покончить с раненым, как бы совершенно окончив дело, бежали на вершину Парнасса с такою поспешностью, что когда одному из лих трудно было следовать за ними по местам крутым и неудобопроходимым, и он задерживал их бегство, то они убили товарища, для того чтобы он, будучи схвачен, не открыл весь ход заговора. К телу царя сбежались сначала приятели его, потом рабы и провожатые: они подняли его без чувств вследствие раны; но что он еще жив, это приметили по теплоте тела и признакам дыхания; сохранить его для жизни не было почти ни малейшей надежды. Некоторые из провожатых гнались по следам убийц и достигли до вершины Парнасса, но труды их остались без успеха и они, ни в чем не успев, вернулись назад. Македоняне, решившись на дело смелое и дерзкое — покинули его робко и неблагоразумно. Евмена, уже пришедшего в сознание, друзья на другой день отнесли на корабль; затем в Коринф, оттуда, перетащив суда через перешеек Истма, переправились в Егину. Там к нему никого не допускали и лечение его совершалось так тайно, что во всей Азии распространился слух о его смерти. Да и Аттал поверил скорее, чем можно было ожидать от его братского с Евменом согласия: и с женою брата, и с начальником крепости, он говорил в таком смысле, как будто уже не было никакого сомнения о том, что он наследует царство. Впоследствии это не укрылось от Евмена, и хотя он положил скрыть, промолчать и стерпеть это; однако при первом свидании не удержался от упрека брату в том, что он так поспешил просить его жену. Слух о смерти Евмена достиг и Рима.
17. Около этого времени вернулся из Греции К. Валерий, посланный — рассмотреть положение этой страны и вникнуть в замыслы царя Персея; он донес вполне согласно с обвинениями, сделанными царем Евменом. Вместе привел он из Дельф Праксона, которого дом служил сборным местом для убийц, и из Брундизий Л, Раммия, виновника этого показания. Раммий был однимиз первых граждан Брундизия; его гостеприимством обыкновенно пользовались и все Римские вожди и знатнейшие послы чужеземных народов, в особенности царские. Через это было у него заочное знакомство с Персеем; письмами, обнадеживавшими более тесною дружбою и значительным повышением, вызнанный, он отправился к царю, в короткое время стал просто домашним человеком и более чем бы хотел, сделался участником тайных совещаний. С обещанием огромных наград, царь усиленно его просил: «так как все вожди и уполномоченные Римские привыкли пользоваться его гостеприимством — то пусть он постарается дать яду тем из них, о которых он к нему напишет; но приготовление его очень затруднительно и сопряжено с опасностью: с ведома многих заготовляется он; притом самый успех не совсем верен: или его не довольно достаточно бывает для исполнения дела, или мало ручательства скрыть его совершение. Он же (Персей) даст такой яд, что ни во время приема, ни после его, ни по какому признаку нельзя заметить». Раммий, опасаясь в случае отказа испытать на себе первом этот яд, отправился с обещанием исполнить; а в Брундизий возвратился не прежде как повидавши Римского легата К. Валерия, о котором говорили, что он находится в окрестностях Халкиды; сообщив ему первому показание, он, по его повелению, приехал с ним вместе в Рим. Введенный в сенат, он изложил подробно как было дело.
18. Все это, в связи с донесением Евмена, содействовало к тому, чтобы Персей поскорее был объявлен врагом, так как сенат убедился, что он не только готовится с царским духом к правильной борьбе, но и прибегает ко всякого рода тайным преступлениям убийств и отравлений. Ведение войны отложено до новых (будущих) консулов; в настоящее же время поручено претору Кн. Сицинию, на обязанности которого лежало разбирательство судебных дел между гражданами и чужестранцами, набирать воинов, Отведенные в Брундизий, они должны быть переправлены как можно поспешнее для занятия приморских городов, где бы консул, которому достанется провинциею Македония, мог безопасно пристать с флотом и удобно высадить войска. Евмен, некоторое время задержанный в Эгине опасным и затруднительным лечением, как только мог поспешнее без вреда дли себя, отправился в Пергам. И прежде ненавидел он Персея, а последнее его злодеяние еще усилило эту ненависть и с величайшим старанием готовился он к войне. Туда прибыли послы из Рима с поздравлением, что он избег такой опасности. Македонская война отложена на год и прочие преторы уже отправились в свои провинции, а М. Юний и Сп. Лукреций, которым обе Испании достались — утомили сенат постоянными просьбами об одном и том же, и наконец успели в том, что им дано подкрепление войска по три тысячи пеших воинов и полтораста всадников в Римские легионы; а в союзное войско — пять тысяч пеших и триста всадников; эти войска отправились в Испанию вместе с новыми преторами.
19. В этом же году, вследствие того, что, по исследованию консула Постумия, значительная часть земель в Кампании, присвоенная было в разных местах частными лицами без основания — возвращена в общественное достояние, трибун народный М. Лукреций предложил, чтобы цензоры Кампанскую землю отдали в аренду; этого не было сделано в течение стольких лет после взятия Капуи, как бы для того, чтобы предоставить широкое поле жадности частных лиц. Между тем как сенат находился в ожидании — теперь когда война была уже определена, хотя еще и не объявлена — которые из царей предпочтут дружбу с Римлянами, а которые с Персеем, пришли в Рим послы царя Ариарата и привели с собою его сына, еще мальчика; они сказали: «царь прислал своего сына воспитываться в Рим с тем, чтобы он с детства свыкся с Римлянами и их нравами; он просит, чтобы сын его находился под присмотром не только частных лиц, но и находился под попечением и как бы опекою правительства». Это посольство царя было очень приятно сенату. Предписано претору Кн. Сицилию — нанять готовый дом, в котором могли бы жить сын царя и его свита. Послам Фракийским, изложившим свои жалобы сенату и просившим союза и дружбы — дано и то, чего они домогалась и подарки в количестве двух тысяч асс на человека посланы. Во всяком случае радовались, что этот народ сделался союзным, так как Фракия находится в тылу Македонии. Но для того, чтобы в Азии и по островам все было исследовано — отправлены послы Ти. Клавдий Нерон и М. Децимий; они получили приказание — посетить Крит и Родос — как для того, чтобы обновил дружественные связи, так и наблюсти — произвели ли усилия Персея впечатление на умы союзников.
20. При напряженном состоянии умов вследствие ожидания новой войны — во время ночной грозы, разбита до основания молниею колонна с рострами (носами судов, обитыми медью), поставленная в первую пуническую войну консулом Марком Эмилием, у которого товарищем был Сервий Фульвий. Случай этот сочтен за чудесный и о нем доложено сенату. Тот передал его гадателям, а децемвирам велел посоветоваться со священными книгами. Децемвиры объявили, что необходимо исполнить обряды очищения города, совершить покаяние и молебствие, и принеси. большие жертвы в Риме, в Капитолие, и в Кампании у мыса Минервы; совершить в первый день какой возможно — десятидневные игры Юпитеру Всемогущему и Всеблагому; все это исполнено тщательно. Гадатели дали ответ — что это чудесное явление обратится к хорошему и предвещает распространение границ и гибель врагов, так как ростры, разбросанные грозою, были отняты у неприятеля. Были и еще случаи, увеличившие религиозные опасения в умах. Получено известие, что в Сатурнии, в продолжение трех дней, шел дождь кровью. В Калатии родился осёл о трех ногах, и убиты одним ударом грома бык и пять коров; в Авксиме шел дождь землею. По случаю этих чудесных явлений совершено богослужение и назначено молебствие, и празднование в продолжение одного дня.
21. Консулы до этого времени не отправлялись в свои провинции; так как они не хотели слушаться сената и доложить о М. Попиллие, а сенаторы решили ничего не определять прежде этого доклада. Не расположение к Попиллию возросло вследствие его письма, которым доносил проконсул, что он снова сражался со Статиеллатскими Лигурами и умертвил из них шесть тысяч. Вследствие такой несправедливой войны и остальные народы Лигурии взялись за оружие. Тут не только отсутствующий Попиллий, начавший войну вопреки всякому закону и справедливости, и возбудивший к восстанию замиренные народы, но и консулы, за то что не отправляются в провинцию — получили строгий выговор от сената. Под влиянием такого единодушие сената народные, трибуны М. Марций Серно и К. Марций Сцилла, объявили, что наложат на консулов штраф, если они не выйдут в провинции, и прочли в сенате проект закона, который они замышляют предложить народу, относительно Лигуров, изъявивших покорность. Им постановлено было: «кто из покорившихся Статиеллатов не будет к календам шестого (Августа) месяца возвращен в свободное состояние, то сенат, обязавшись клятвою, должен назначить кого–нибудь для производства следствия и суда над тем, чьим злоумышлением они попали в рабство». С утверждения сената они внесли этот проект закона в народное собрание. Еще прежде отъезда консулов, созван сенат в храме Беллоны для К. Цицерея, претора прошлого года; он, изложив свои действия в Корсике и тщетно требовав триумфа, торжествовал на Албанской горе, как это вошло уже в обычай — помимо утверждения властей. Предложение Марциево о Лигурах, народ с большим единодушием принял и утвердил. Вследствие народного определения — претор К. Лициний доложил сенату, кому он поручит произвести исследование по силе этого определения; сенаторы определили ему самому произвести следствие.
22. Тут только наконец консулы отправились в провинцию и приняли войско от М. Попиллия. Он не смел вернуться в Рим, опасаясь, как бы не пришлось оправдываться на суде при нерасположении сената и еще большем негодовании народа — перед претором, который мог доложить сенату о производстве против него следствия, Такое уклонение его предупредили трибуны народные новым предложением: если Попиллий ранее Ноябрьских Ид не войдет в город, то К. Лициний должен был произвести о нем суд и составить приговор заочно. Уступая этому требованию (собственно: как бы тащимый этою петлею) он вернулся и прибыл в сенат при страшном против него раздражении. Тут должен он был выслушать от многих бранные речи и состоялось сенатское определение: тех из Лигуров, которые после консулов К Фульвия и Л. Манлия, не были неприятелями, преторы К. Лициний и Кн. Сициний, должны были возвратить в свободное состояние, а консул К. Попиллий отвести им земли по ту сторону реки По. Несколько тысяч людей по этому сенатскому декрету, получили опять свободу и, будучи переведены через По — получили там земли. М. Попиллий, по Марциеву предложению, два раза являлся на суд к претору К. Лицинию; и третий претор, из уважения к отсутствовавшему консулу и уступая мольбам Попиллиева семейства — пятнадцатого марта назначил явиться подсудимому, а в этот день должны были вступить в должность новые сановники, с целью, сделавшись уже частным человеком, уклониться от произнесения суда; таким образом предложение относительно Лигуров — вследствие обмана, должно было остаться без последствий.
23. В это время находились в Риме послы Карфагенские и Гулусса, сын Масиниссы: между ними в сенате происходили большие споры, Карфагеняне жаловались: «кроме поля, о котором еще прежде были посланы уполномоченные из Рима, рассмотреть дело на месте, более семидесяти городов и укреплений Карфагенской области в последнее двухлетие захватил Масинисса силою оружия; для него, ни на что не обращающего внимания, это легко; Карфагеняне же молчат, будучи связаны союзным договором: запрещено им действовать силою оружия вне своих пределов. Хотя они (Карфагеняне) и знают, что в своих землях, если с них прогонят Нумидов, будут вести войну, но тем, очень положительным, условием договора остановлены, которым прямо запрещается вести войну с союзниками народа Римского; долее же не в состоянии Карфагеняне уже выносить надменность, жестокость и алчность Масиниссы. Они (послы) присланы умолять сенат — удовлетворить одной которой–нибудь из трех просьб: или на основании справедливости исхлопотать у союзного народа обеспечение того, что кому принадлежит; или пусть дозволят Карфагенянам против несправедливой войны действовать законною и справедливою; или наконец если у них Римлян приязнь имеет более силы чем истина, то пусть раз навсегда постановят, что именно желают они, чтоб было дано Масиниссе из чужого. Конечно они дадут ему умереннее и будут знать сколько именно дали; этим же он никогда не будет знать меры иной, кроме произвола своих пожеланий. Если же они ничего этого не исхлопочут, и есть какая–либо с их стороны вина после мира, данного Сципионом, то пусть лучше они Римляне сами с ними поступят как хотят, Предпочитают они безопасное рабство под властью Римскою — вольности, беспрестанно подвергающейся оскорблениям со стороны Масиниссы. Предпочитают они раз погибнуть, чем сохранять дыхание жизни в зависимости от самого немилосердного палача. При этих словах послы Карфагенские, проливая слезы, упали к ногам сенаторов и, распростертые на земле, они возбуждали столько же сострадания в себе, сколько негодования против царя.
24. Положено спросить Гулуссу, что он на это ответит, или, если он предпочитает, пусть объяснит по какому делу прибил в Рим. Гулусса сказал: и для него не легко толковать о тех делах, о которых отец не дал ему никакого поручения; да и отцу затруднительно было дать какой–либо наказ, когда Карфагеняне не высказали — ни о чем они будут говорить, ни даже вовсе, что они отправятся в Рим. В храме Эскулапа, в продолжение нескольких ночей, было у них тайное собрание старейшин, откуда они и отправили послов в Рим с секретными поручениями. А для отца послать его в Рим был тот повод, чтобы он умолял сенат — не верить в чем–либо обвинениям их общих врагов, так как они питают к нему ненависть не по иной какой причине, а только за постоянную его верность к народу Римскому.» По выслушании той и другой стороны, сенат, обдумав требования Карфагенян, велел дать им такой ответ: «не угодно ли Гулуссе немедленно отправиться в Нумидию и известить отца, чтобы он как можно скорее прислал в сенат послов относительно жалоб, принесенных Карфагенянами и объявил бы им, чтобы и они явились для разбирательства. Если сенату будет возможно сделать в честь Масиниссы, то они не замедлят это исполнить, как делывали и прежде; но справедливостью — расположению к нему жертвовать не будут. Желают, чтобы и та, и другая сторона владели теми землями, какие каждой принадлежат. Не желают проводить новых рубежей, но требуют, чтобы прежние оставались неприкосновенными. Победив Карфагенян, Римляне оставили им города и земли, не для того, чтобы их обижали и отнимали у них в мирное время то, что и по военному праву не было у них отнято.» С этим отпущены и князек, и Карфагеняне; дары нарочно даны и первому и вторым, и все требования гостеприимства тщательно соблюдены.
25. В это же время воротились уполномоченные Кн, Сервилий Цепион, Ап. Клавдий Центо, Т. Анний Луск, посыланные в Македонию с требованием удовлетворения и с объявлением царю о превращении с ним дружественных сношений. Они — сенат, и без того уже враждебный Персею, еще более вооружили против него изложением последовательным того, что они видели и слышали; «заметили они по всем городам Македонии приготовления к войне, производимые с величайшим старанием. По прибытии к царю, в продолжение многих дней не имели возможности его видеть. Наконец потеряв на то всякую надежду, они было уже отправились обратно; но тут только они возвращены уже с дороги и введены к нему. Сущность их речи была следующая: «союзный договор, заключенный с Филиппом, после смерти отца возобновлен с ним самим; в этом договоре прямо запрещается ему действовать оружием вне пределов царства, запрещается затрагивать войною союзников народа Римского. Затем они (послы) в порядке изложили все то, что незадолго перед тем слышали сами здесь в сенате от Евмена, как вполне справедливое и достоверное. Кроме того узнали они, что царь имел в Самотракии в продолжение многих дней секретное совещание с посольствами Азии. Сенат находит справедливым в таких оскорблениях просить удовлетворения, требовать возвращения того, что принадлежит Римлянам и их союзникам и чем он владеет вопреки союзного договора. — На это царь, воспылав гневом, отвечал очень резко и неоднократно упрекал Римлян в жадности и надменности; в том, что одни за другими послы приходили следить за его действиями и словами, находя справедливым, чтобы он и говорил и поступал по их мановению и повелению, Наконец много и долго покричав, велел им прийти на другой день; желает он дать письменный ответ. Тут он передать им на письме следующее — союз, с отцом заключенный, до него нисколько не касается; допустил же он его возобновить — не потому чтобы он его одобрял, но потому что, при недавнем еще владении царством, надобно было все терпеть. Если же им желательно заключить с ним новый союзный договор, то прежде необходимо согласиться насчет условий, и если они (Римляне) имеют в уме союз, справедливый для обеих сторон, то и он посмотрит как ему надобно поступить, да и они, как он полагает, должны принять в соображение интересы своего государства. С этими словами он бросился из залы, и их всех стали было выводить оттуда. Тут–то они объявили прекращение отношений дружбы и союза. Взбешенный этими словами, царь остановился и громким голосом объявил им, чтобы они в три дня оставили пределы его царства. Так они (послы) отправились и им, ни по прибытии, ни во время пребывания, не оказано ничего такого, что обнаруживало бы гостеприимство или благосклонность.». Потом выслушаны послы Фессалийские и Этолийские. Сенат, для того чтобы узнать как можно скорее — кому именно на этот раз достанется заведывание общественными делами, заблагорассудил отправить письмо к консулам о том, чтобы тот, которому это будет можно, прибыл в Рим для избрания должностных лиц.
26. Ничего особенного, чтобы заслуживало упоминания, не совершили консулы в этом году для отечества. Наиболее казалось согласным с пользами общественными — подавить и успокоить доведенных до отчаяния Лигуров. При ожидании войны с Македонянами, послы Иссенские заподозрили царя Иллирийцев Гентия, Они вместе жаловались, что он вторично опустошил их пределы и давали знать: «в одну душу живут цари Македонский и Иллирийский; с общего совета готовят войну Римлянам; под видом послов находятся в Риме Иллирийские лазутчики, по внушению Персея посланные для узнании того, что делается.» Иллирийцы призваны в сенат. Они сказали, что они назначены послами от царя для оправдания в обвинениях, которые в виде доноса Иссенцы могут взвести на царя. Затем сделан им вопрос: почему они не явились немедленно к сановникам для назначения им, как это обыкновенно водится — квартиры и содержания. Да будет ли наконец известно, зачем они пришли и по какому делу? Когда они замешкались ответом, то им велено оставить сенат: не признано за благо давать им ответ как послам, тогда как они сами не требовали быть допущенными в сенат. Положено — отправить к царю послов — дать ему знать какие союзники принесли сенату жалобу, что их поля выжжены царем; несправедливо он поступает, не минуя оскорблением и союзников. В это посольство отправлены А. Теренций Варрон, К. Плеторий, К. Цицерей. Из послов, ездившие к союзным царям, возвратились с известием: свиделись они с Евменом в Азии, с Антиохом в Сирии, с Птолемеем в Александрии. На всех их старался подействовать посредством посольств Персей, но к чести их пребыли они в верности непоколебимы и обещали, что исполнят все, чтобы ни повелел народ Римский. Заходили они (послы) и в союзные города; верность прочих почти вне сомнения; одних Родосцев нашли они в положении колебания и напитанных советами Персея.» Пришли послы Родосские для оправдания в том, что, как они знали общими слухами, взводилось на их государство. Впрочем, положено допустить их в сенат только тогда, когда новые сановники вступят в отправление должности.
27. Полошено: военные приготовления не откладывать далее. К. Лицинию претору поручено: из числа старых квинкверем, отведенных в Римские верфи, поправить те, которые могут быть еще полезными и изготовить пятьдесят судов. Если чего–либо будет недоставать для пополнения этого количества, то пусть он напишет в Сицилию товарищу своему К. Меммию — поправить суда, находящиеся в Сицилии и изготовить, чтобы их можно было как можно скорее отправить в Брундизий. Матросов из сословия отпущенников, вышедших в Римское гражданство, повелело набрать претору К. Лицинию на двадцать пять судов; на двадцать же пять судов такое же число должен был истребовать Кн. Сициний от союзников. Тот же претор должен был истребовать от союзников Латинского наименования пеших воинов, восемь тысяч и четыреста всадников. Принять этих воинов в Брундизие и отправить в Македонию — выбран А. Атилий Серран, бывший претором в предшествовавшем году. Претор К. Сицилии должен был иметь войско, готовое к переправе. Консулу К. Попиллию, с утверждения сената, претор К. Лициний написал, чтобы он приказал явиться в Брундизий к Февральским Идам и второму легиону, старейшему по времени служения, находившемуся в земле Лигуров, и из союзников Латинского наименования четырем тысячам пеших и двумстам всадников. С этими флотом и войском повелено Кн. Сицинию принять провинциею Македонию, впредь до прибытия преемника, при чем власть ему продолжена на год. Все постановления сената приведены немедленно в действие. Тридцать восемь судов о пяти рядах весел спущено с верфей; для отвода их в Брундизий назначен Л, Порций Лицин; двенадцать послано туда же из Сицилии. Для заготовления покупкою провианта флоту и войску, в Апулию и Калабрию отправлены три носла: Секс. Дигитий, Т, Ювенций, М. Цецилий. На все готовое прибил в Брундизий претор Кн. Сициний, облекшись в военную одежду.
28. Почти в конце года прибыл в Рим консул К. Попиллий несколько позднее, чем полагал сенат; заблагорассудили немедленно выбрать новых сановников в виду такой войны, угрожавшей общественному строю. А потому неблагосклонно внимали сенаторы консулу, когда он в храме Беллоны рассуждал о своих действиях в отношении к Лигурам. Неоднократный поднимался ропот и слышались вопросы: почему он не возвратил свободы Лигурам, утратившим ее вследствие преступного действия его брата? — Выборы консульские, на какой день были назначены, состоялись накануне двенадцатого дня календ Мартовских, Выбраны консулами: П. Лициний Красс, К. Кассий Лонгин. На другой день назначены преторы К. Сульпиций Гальба, Л. Фурий Фил, Л. Канулей Дивес (богатый), К. Лукреций Галл, К. Каниний Ребил, Л. Виллий Анналис. Этим преторам распределены провинции: два должны были чинить суд и расправу в Риме, и по одному назначено для Испании, Сардинии и Сицилии; одному — обязанности не назначены для того, чтобы он оставался в распоряжении сената. Вновь избранным консулам сенат повелел — в день вступления в должность, по обыкновению принести большие жертвы и помолиться о том, чтобы война, которую народ Римский имеет намерение вести, имела благополучный исход. В этот же день определил сенат: консулу К. Попиллию дать обет десятидневных игр Юпитеру Великому и Всеблагому и дары принести ко всем божницам, если отечество в продолжение десяти лет останется в том же положении. Согласно мнению сената, консул произнес в Капитолие обет дать игры и принести жертвы на сумму, какую определит сенат в собрании, где будет присутствовать не менее полутораста членов. Когда обет давался, то слова его произносил вперед Лепид. великий первосвященник. — В этом году умерли служители общественного богослужения: Л. Эмилий Пап, один из десяти членов комиссии по делам священнодействии и К. Фульвий Флакк первосвященник, в предшествовавшем году бывший цензором. Он погиб постыдною смертью. Относительно двух его сыновей, находившихся на военной службе в Иллирике, получено известие, что один умер, а другой лежит в тяжкой и опасной болезни. Разом овладели духом отца горе и опасения: войдя рано в спальню, люди нашли его висящим на веревке. Были толки, что он уже после цензуры — был не совсем в полном уме: говорили в народе, что гнев Юноны Лацинской за ограбленный храм лишил его рассудка. На место Емилия назначен децемвир М. Валерий Мессала, а на место Фульвия первосвященник Кн. Домиций Агенобарб, с весьма ранних лет юности уже бывший священником.
29. В консульство П. Лициния и К. Кассия не только город Рим, и материк Италии, но и все цари, и вольные города, какие находились в Европе и в Азии — обратили внимание на войну Македонян с Римлянами, и были ею очень озабочены. Евмена подстрекали и старинная ненависть и свежее раздражение, так как его преступным умыслом чуть не был заклан он в Дельфах, как жертвенное животное. Прузиас, Вифинский царь, положил — воздержаться от военных действий и дождаться исхода. И Римляне не могли считать справедливым, чтобы он обнажил меч против брата жены; а в случае победы Персея ему легко было бы исходатайствовать через нее прощение. Ариарат, царь Каппадокский, не только Римлянам обещал помощь от своего имени, с тех пор как породнился с Евменом, но и положил действовать с ними за одно и в мире и в войне. Антиох грозил Египту, презирая и детство царя, и бездействие опекунов: в обоюдных притязаниях на Келе–Сирию, он думал видеть основательный повод к войне и надеялся вести его беспрепятственно, так как Римляне заняты войною с Македонянами: впрочем, он с большою готовностью обещал все сенату и через своих послов, и со своей сторона послам сената. Птоломей уже по самому возрасту не зависел в то время от себя. Опекуны готовили войну против Антиоха, предъявляя притязания на Келе–Сирию, и Римлянам обещали все на войну с Македонянами. Масинисса помогал Римлянам и хлебом, и приготовлялся отправить на войну вспомогательное войско со слонами, и сына Мизагена. Планы свои, на всякий случай, расположил он так: если победа увенчает Римлян, то дела его останутся в одном положении, и дальше нечего было и затевать. Римляне не допустили бы сделать насилие Карфагенянам. А если силы Римлян будут сокрушены, то, так как они защищали Карфагенян, вся Африка сделается его собственностью. Гентий, царь Иллиров, более навлек подозрения Римлян своими действиями, чем принял твердое решение какую сторону защищать и по–видимому скорее по первому побуждению, чем по здравому обсуждению, должен был присоединиться к тем или другим. Фракиец Котис, царь Одризов, ясно был на стороне Македонян.
30. Таково–то было мнение царей о войне; у свободных же народов и племен везде почти вся чернь… как свойственно худшим, склонялась на сторону Македонян; а у старейшин были разные побуждения. Некоторые до того горячо взялись за дело Римлян, что даже вредили своему влиянию неуместным усердием. Немногие из них увлечены были справедливостью Римского управления; а большая часть надеялись, что будущее влияние их в отечестве будет зависеть от большей меры их содействии. Другая сторона состояла из льстецов царских; долги и безнадежность при том же положении дел выйти из затруднительных обстоятельств, побуждали их бросаться очертя голову к изменению существующего порядка. Некоторые увлекались желанием подделаться к народу, так как массы сочувствовали более Персею. Третьи — и то были люди лучшие и благоразумнейшие — предпочитая, если уже необходимо выбрать лучшего властелина, сторону Римлян царской — если бы в своих руках держали весы счастия, — не захотели бы, чтобы которая–либо сторона сделалась сильнее подавлением другой, а предпочитали, чтобы мир был последствием истощения сил той и другой стороны. Тогда положение вольных городов между теми и другими будет самое лучшее, так как бессильные будут находить защиту в одних против других. Так думая, они спокойно смотрели молча на усилия поборников той и другой партии.
Консулы в самый день вступления в должность, согласно сенатского декрета, около всех жертвенников, в которых большую часть года бывает обыкновенно постилание лож, принесли большие жертвы; тут сделав заключение, что молитвы их приятны богам бессмертным, они донесли сенату, что жертвы принесены согласно обычаю и мольбы о войне совершены. Гадатели дали такой ответ: «Если что нового будет начато, надобно торопиться: предвидится победа, торжество, расширение границ». Сенаторы определили: «да будет в добрый и благополучный час для народа Римского, а пусть консулы в народное собрание, имеющее быть за тем в первый день, внесут к народу предложение: «так как Персей, сын Филиппа, царь Македонян, в нарушение союзного договора, заключенного с отцом его Филиппом, и после его смерти с ним самим возобновленного, внес войну к союзникам народа Римского, опустошил поля, занял города, стал затевать замыслы о военных приготовлениях против народа Римского, и для этого дела заготовлять оружие, воинов и флот; то если он не окажет удовлетворения в этих действиях, пусть начата будет с ним война.» Это предложение было представлено народу.
31. Сенатское определение состоялось так: «консулы пусть между собою сравняют провинции Италию и Македонию и бросят о них жребий. Кому достанется Македония, пусть тот преследует войною Персея и тех, кто примет его сторону, если только они не окажут удовлетворения народу Римскому». Положено набрать четыре новых легиона по два каждому консулу. Особенность для провинции Македонии сделана та, что между тем как другого консула легион должен был состоять из пяти тысяч двухсот пеших воинов, для отправляемых в Македонию велено набрать по шести тысяч; всадников по триста одинаково на все легионы. И в союзном войске для одного из консулов увеличено число: шестнадцать тысяч пеших, восемьсот всадников, кроме тех, которых повел Кн. Сициний, шестисот всадников, консул должен был вести в Македонию. Для Италии показалось достаточным двенадцати тысяч союзной пехоты и шестисот всадников. И та особенность дана жребию Македонскому, чтобы консул набирал, сколько захочет, сотников и заслуженных воинов до пятидесятилетнего возраста. Относительно военных трибунов в этом году сделано нововведение по случаю Македонской войны: вследствие сенатского декрета консулы предложили народу — военных трибунов в этом году назначить не голосами народа, а предоставить назначение их суждению и усмотрению консулов и преторов. А между преторами власть распределена так: положено — претору, которому достанется жребий, идти куда заблагорассудит сенат — отправиться к флоту в Брундизий; он должен был произвести там смотр морским экипажам, отпустить тех людей, которые покажутся ему мало способными, пополнить недостающее число вольноотпущенниками — но с тем, чтобы две трети было граждан Римских и одна треть союзников. Провиант флоту и легионам подвезти из Сицилии и Сардинии и преторам, которым достанутся по жребию эти провинции, поручено — другую десятину взыскать с Сицилийцев и Сардов, и этот хлеба, отвести к войску в Македонию. Сицилия досталась по жребию К. Канинию Ребилу, Сардиния — Л. Фурию Филу, Испания — Л. Канулею, городское судопроизводство К. Сульпицию Гальбе, а Л. Виллию Анналису между иностранцами; К. Лукрецию Галлу жребий указал быть в распоряжении сената.
32. Относительно провинции консулы более хитрили, чем прямо спорили. Кассий говорил: «пожелает он иметь Македонию не прибегая к жребию и нельзя будет товарищу его, если только он уважает клятвы, бросать с ним жребий. Будучи претором, он для того, чтобы не отправляться в провинцию, поклялся, что он, в определенном месте и в определенные дни, имеет жертвоприношения, которые в отсутствии его правильно совершены быть не могут, Они, будь он консул, а не претор — тем не менее правильно совершены быть не могут в его отсутствие. Если же сенат заблагорассудит обратить более внимания на то, чего пожелает П. Лициний сделавшись консулом, чем на клятвы его, когда он был претором, то он не выйдет из воли сената.» Спрошенные о мнении, сенаторы сочли неуместным отказать в провинции тому, кого народ Римский удостоил быть консулом и повелели консулам бросить жребий. П. Лицинию досталась Македония, а К. Кассию — Италия. За тем консулы распределили по жребию легионы: первый и третий должны были переправиться в Македонию, второй и четвертый — остаться в Италии. Набор производили консулы гораздо внимательнее, чем как то бывало в других случаях. Лициний переписывал заслуженных воинов и сотников: многие волею давали свои имена, видя богатыми тех, которые в первую Македонскую войну, или в Азии против Антиоха, были в походах. Когда военные трибуны вызывали сотников по порядку, начиная от первого, двадцать три сотника, которые начальствовали в первых рядах, будучи вызваны, апеллировали к трибунам народным. Два из коллегия, М. Фульвий Нобилиор и М. Клавдий Марцелл, предоставляли это дело консулам: «на их обязанности должно быть рассмотрение его; им поручены и набор и ведение войны». Остальные трибуны говорили, что они рассмотрят дело, в котором в ним апеллировали, и окажут содействие гражданам в случае, если им делается обида.
33. Дело решалось у места заседания трибунов. Туда явились М. Попиллий, бывший консул, сотники и консул. По требованию консула чтобы это дело разбиралось в народном собрании, созван народ на собрание. За сотников говорил так М. Попиллий, бывший за два года перед тем консулом: «отслужили свое время военные люди и тела их удручены и возрастом, и постоянными трудами: впрочем, они и теперь не отказываются служить общественному делу; об одном просят, чтобы их не поставили в ряды ниже тех, которые они занимали прежде, находясь на службе». П. Лициний консул приказал прочесть сенатские определения: первое — относительно объявления войны Персею: второе, о том что он повелевает набрать на эту войну как можно более заслуженных сотников; и никого не увольняет от обязанности служить, кроме имеющих более пятидесяти лет от роду. Потом он умолял: «чтобы они в войну новую, столь близкую к Италии, против могущественного царя, не препятствовали военным трибунам в производстве набора; и не были бы помехою консулам в назначении каждому того места, которое они ему определят, согласно с требованиями общего блага; если же что в этом деле их вводит в сомнение, то пусть они сошлются на сенат».
34. Когда консул высказал все, что желал, Сп. Лигустин из числа тех, которые апеллировали к трибунам народным, просил консула и трибуна, чтобы им дозволено было сказать несколько слов народу. С разрешения всех он, как передают, говорил так; «я Сп. Лигустин происхожу на Крустуминской трибы в земле Сабинов, Квириты. Отец оставил мне десятину земли и небольшую избушку, в которой я родился и воспитан, и теперь я там живу. Лишь только пришел я в возраст, отец женил меня на дочери своего брата; ничего не принесла она в приданое мне, кроме вольности и стыдливости, да сверх того плодородия такого, что, и в богатом доме, было бы его достаточно. У нас шесть сынов и две дочери, обе за мужем. Из сынов четыре уже надели мужские тоги, а два ходят в юношеском одеянии. Воином я сделался в консульство П. Сульпиция и К. Аврелия. В войске, переправленном в Македонию, в продолжение двух лет, служил и рядовым воином против царя Филиппа; в третьем году за мою доблесть Т. Квинкций Фламинин назначил меня в десятый ряд копьеносцем (гастатом). После поражения Филиппа и Македонян, когда мы были привезены в Италию назад и распущены, я тотчас отправился волонтером в Испанию с консулом М. Порцием. За достоверное известно, что ни один из всех военачальников, находящихся в живых, не был столь проницательным оценщиком и судьею доблести, как он для тех, которые, в продолжение долгого служения, имели возможность узнать и его и других вождей. Этот военачальник счел меня достойным быть первым гастатом первой сотни. В третий раз опять я добровольно поступил на службу в войско, посланное против Этолов и царя Антиоха. М. Ацилий сделал меня первом принципом первой сотни. По изгнании царя Антиоха с покорением Этолов, мы отвезены обратно в Италию, и опять я отслужил два годовых срока легионов. Два раза потом служил я в Испании; первый раз с К. Фульвием Флакком, а второй с претором Ти. Семпронием Гракхом. Флакк привел меня из провинции в числе прочих, которых доблесть хотел он отличить участием в его триумфе. По просьбе Ти. Гракха отправился я в провинцию. Четыре раза в продолжение немногих лет я водил первый ряд; тридцать четыре раза получал я от военачальников награды за доблесть; шесть гражданских венков мне дали. Я отслужил в войсках 22 годичных срока, и теперь мне более 50 лет от роду. Не отслужи я всех сроков службы, не будь самим возрастом моим от неё уволен, и тут, так как я четырех воинов могу выставить за себя одного, то, П. Лициний, справедливость требовала бы меня отпустить. Впрочем я хотел бы, чтобы все сказанное мною отнесли бы собственно к этому делу; но сам я, пока кто бы ни набирал войско будет считать меня годным, ни за что не стану уклоняться. Назначьте ряд, в котором сочтут меня достойным стоять военные трибуны — в их власти; я приложу все старание, чтобы никто в войске не превзошел меня доблестью; а свидетелями тому, что я так поступал всегда — мои начальники и сослуживцы. Справедливость требует и с вашей стороны товарищи, хотя вы и прибегали к праву апелляции, хотя с ранней юности вы не делали никогда ничего противного воле сената и властей, и теперь быть во власти сената и консулов, и считать равно почетными все места, где вы будете защищать отечество».
35. Когда он это произнес, то консул, осыпав его похвалами, повел из народного собрания в сенат. Там ему объявлена благодарность от имени сената, и военные трибуны за его доблесть назначили ему первый ряд в первом легионе. Остальные сотники, оставив свою апелляцию, при наборе вели себя с полным послушанием. Чтобы скорее должностные лица отправились в провинции, Латинские празднества совершены в июньские календы. По совершении этого обычного торжества претор К. Лукреций, послав вперед все, нужное для флота, отправился в Брундизий. Кроме войск, заготовляемых консулами, дано поручение претору К. Сульпицию Гальбе — набрать четыре городских легиона с надлежащим числом пеших и конных воинов, и выбрать из сената четырех военных трибунов для начальства над ними; с союзников Латинского наименования истребовать пятнадцать тысяч пеших воинов и тысячу двести всадников. Для того, чтобы это войско было готово идти туда, куда бы ни повелел сенат, по просьбе консула П. Лициния к его войску, состоящему как из граждан, так и из союзников придано на помощь две тысячи Лигуров, Критские стрелки (число их неизвестно, так как не знаем сколь значительное вспоможение прислали кретийцы по просьбе Римлян), также Нумидские всадники и слоны. На этот предмет отправлены послы к Масиниссе и Карфагенянам: Л. Постумий Альбин, К. Теренций Кулео, К. Абурий, Заблагорассудил (сенат) отправить в Крит трех послов А. Постумия Альбина, К. Децимия, А. Лициния Нерву.
36. В тоже время пришли послы от царя Персея. Положено их не впускать в город, так как война против их царя и Македонян была определена и декретом сената и повелением народного собрания. Будучи введены в сенат, собравшийся в храме Беллоны, они сказали следующее: «дивится царь Персей — по какому случаю войска перевозятся в Македонию. Если от сената будет возможно исходатайствовать их отозвание, то царь по воле сената окажет удовлетворение за оскорбления, в нанесении коих приносили жалобы союзники.» Сп. Карвилий, которого на этот самый предмет отослал назад из Греции Кн. Сициний, находился в сенате. Он показывал, что Перребия занята силою оружия, некоторые города Фессалии взяты, И другие обличал он действия и приготовления царя — послы получили приказание дать на это ответ. Когда они мешкали, отговариваясь, что на этот предмет им ничего не поручено, то получили приказание объявить царю: «консул П. Лициний не замедлит быть с войском в Македонии: к нему, если только царь действительно помышляет об удовлетворении, пусть отправит послов; посылать же их ему в Рим, нет более повода: ни одного из них не пропустят по Италии». Так они были отпущены, а консулу П. Лицинию поручено — приказать им в одиннадцать дней оставить Италию, и послать с ними Сп. Карвилия — провожать их, пока они не сядут на суда. Вот что было в Риме еще до отправления консулов. Уже Кн. Сициний, посланный вперед, еще до истечения срока его прежнего служения, в Брундизий к флоту и к войску, переправил в Епир пять тысяч пеших воинов и триста всадников; он стал лагерем у Нимфея на Аполлониатском поле. Оттуда он послал трибунов с двумя тысячами воинов — занять крепости Дассаретов и Иллирийцев; они сами просили гарнизонов, чтоб быть безопаснее от нападения соседственных Македонян.
37. По истечении немногих дней, К. Марций, А. Атилий, П. и С. Корнелий Лентулы и Л. Децимий, отправленные послами в Грецию, привезли с собою в Корциру тысячу пеших воинов: тут они разделили между собою и страны, которые намеревались обойти, и воинов, Децимий отправлен в Гентию, царю Иллирийцев; он получил приказание его, если только заметит, что он сколько–нибудь дорожит дружбою с Римлянами, испытывать и даже склонять к союзу для ведения войны сообща. Оба Лентула отправлены в Кефалонию с тем, чтобы переправиться в Пелопоннес, и до наступления зимы обойти берег моря, обращенного к западу. Марцию и Атилию — Епир, Этолия и Фессалия назначены для обхода; они же получили приказание заглянуть в Беотию и Евбею, а затем переправиться в Пелопоннес; там они положили свидеться с Лентулами. Прежде чем разошлись они из Корциры, получено письмо от Персея, в котором он спрашивал: какой был повод Римлянам как переправить войска в Грецию, так и занимать (войском) города? Не заблагорассудили ему отвечать на письме, а гонцу его, с ним приехавшему, дан ответ на словах: «Римляне так поступают для защиты самих городов.» Лентулы, обходя города Пелопоннеса, старались подействовать убеждениями на все города без различия и склоняли их — с таким же постоянством и верностью, с какими помогали Римлянам в их войнах сначала с Филиппом, потом с Антиохом — содействовать им против Персея — слышали ропот в собрании. Ахейцы приходили в негодование: что они, оказывая во всем постоянное содействие Римлянам с начала Македонской войны, и быв врагами Македонян в войне с Филиппом, на том же у них счету, что и Мессенийцы и Елии, которые за царя Антиоха обнажили меч против народа Римского; недавно допущенные в Ахейский сейм, они жаловались, что они отданы Ахейцам победителям в виде военной добычи.
38. Марций и Атилий посетили Гитаны, Епирский город в десяти милях от берега. Там созвали они собрание Епиротов, и выслушаны со значительным общим одобрением. Они послали из них четыреста молодых людей в Орест с тем, чтобы служили защитою освобожденным ими Македонянам, Оттуда выступив в Этолию и пробыв там не долго, пока на место умершего претора был назначен другой — то был Лизиск, о котором довольно достоверно было известно, что он расположен в пользу Римлян — перешли в Фессалию. Туда прибыли послы Акарнанов и изгнанники Беотов. Акарнанцам приказано сказать: «если они сначала в войне с Филиппом, потом с Антиохом, введены были в заблуждение обещаниями царя и погрешили против народа Римского, то теперь представляется случай это поправить. Как они, и быв виновными, испытали милосердие народа Римского, так и верною службою пусть испробуют щедрость его.» Беотийцы получили упрек, что они заключили союз с Персеем. Так как они слагали войну на Исмения, предводителя другой партии, который увлек на свою сторону некоторые города, до того бывшие других мнений «все это обнаружится» отвечал Марций — они предоставят каждому городу возможность — подумать о себе.» — В Лариссе было собрание Фессалийцев; тут и Фессалийцам представился случай в избытке благодарить Римлян за дарованную свободу; и послов за то что они в войнах сначала с Филиппом, а потом с Антиохом получали деятельную помощь от Фессалийского народа. Таким взаимным припоминанием заслуг воспламенились умы народа, и он выразил готовность определить все, чего ни захотели бы Римляне. После этого сейма прибыли послы от царя Персея более в надежде на частные связи гостеприимства с Марцием, наследованные им от отца. Начав с напоминания этих отношений, послы просили дать возможность царю иметь с ним личные переговоры. Марций сказал: «от отца своего слышал он, что у него с Филиппом были связи дружбы и гостеприимства; самое посольство принял он, имея в памяти эти отношения. Свидание с царем — будь его (Марция) здоровье лучше, он не стал бы откладывать; а теперь, при первой возможности, они (с товарищем) придут в реке Пенею в том месте, где бывает переезд от Гомолия в Дий. послав вперед людей, которые дали бы знать о том царю».
39. На этот раз Персей от Дия удалился во внутренность своего царства, питая легкую надежду, вследствие слов Марция, что он принял посольство для него. По прошествии немногих дней явились к назначенному месту. У царя была большая свита: его окружала толпа друзей и служителей. Не с меньшим отрядом прибыли и Римские уполномоченные: многие их провожали от Лариссы, и в особенности посольства городов, явившиеся в Лариссу и желавшие принести домой верные известия, то, что сами услышат. Побуждала их забота, свойственная смертным, видеть встречу именитого царя и уполномоченных народа, первого по могуществу на земном шаре. Когда обе стороны стали в виду друг друга, то разделявшая их река несколько замедлила свидание, переговорами о том, кому перейти первому. Одни были того мнения, что надобно уважить величие царское, а другие требовали предпочтения имени народа Римского, тем более что Персей просил свидания. Шуткою Марций положил конец замедлению: «пусть — сказал он — меньший идет к большему и (Марцию прозвание было Филипп) сын к отцу». Без труда в этом убедили и царя. Потом возник другой вопрос: со сколь многими должен перейти царь? — Он полагал справедливым перейди в сопровождении всей свиты; а послы приказывали: или перейти с трем провожатыми, или если он переведет такую свиту, то должен дать заложников в обеспечение того, что при свидании никакого коварства не будет. Царь дал в заложники Гиппия и Пантавха — они же были от него послами — первых своих друзей. В заложниках нуждались (Римляне) не столько в обеспечение верности, сколько желая показать союзникам, что далеко не при равных условиях имеет место свидание царя с послами. — Свиделись не так как враги, но ласково и приветливо; они уселись на приготовленные места.
40. Как только немного водворилось молчание, то Марций сказал: «ты, Персей, я полагаю дожидаешься ответа на твое письмо, присланное в Корциру; ты в нем спрашиваешь, зачем мы уполномоченные пришли с воинами и разослали гарнизоны по отдельным городам? На этот твой вопрос я боюсь и не дать ответа, чтобы не показаться надменным и отвечать правду, как бы ответ мой тебе в глаза не показался жестким. Но так как нарушитель союзного договора должен быть наказан или словами, или оружием; то я, хотя и предпочел бы то, чтобы ведение войны с тобою было поручено лучше кому–либо другому, чем мне, однако решаюсь быть жестким на словах против моего приятеля, какие бы ни были последствия — по примеру врачей, которые для пользы больных употребляют врачевания более горькие (чем сами бы желали). Ты с тех пор, как получил, царство по мнению сената сделал только одно дело какое следовало: ты отправил послов в Рим для обновления… Но лучше было бы его не возобновлять, чем возобновить только для того, чтобы нарушить. Ты изгнал из его царства Абруполиса, союзника и друга народа Римского; убийц Артетавра — обнаруживая, что ты рад был его смерти (чтобы не сказать более) — ты принял, а они убили царька — отличавшегося передо всеми верностью к Римскому имени. Ты, вопреки союзного договора, отправился с войском через Фессалию и Малиенское поле в Дельфы; Византийцам также послал ты вспоможение в нарушение союзного договора. С Беотийцами, нашими союзниками, скрепил ты клятвою тайный союзный договор, чего тебе не дозволено; что касается до Фиванских послов Еверса и Калликрита, которые шли от нас, я предпочитаю сделать вопрос: кто их убил, чем прямо тебя обвинять, Междоусобную войну в Этолии, и избиение старейшин, через кого по–видимому произошли, как не через твоих приверженцев? Долопы тобою самим разорены. Царь Евмен, возвращаясь из Рима в свои владения, почти как жертвенное животное подвергся закланию в Дельфах перед жертвенником, а кого он обвиняет, тяжело мне высказывать. Что же касается до показаний Брундизинского твоего приятеля, уличающего тебя в тайных злодеяниях, то я верно знаю, что все тебе писано из Рима, и послы твои принесли тебе об этом известие. Чтобы я тебе всего этого не высказал, ты мог избежать одним средством — не задавая вопроса, по какой причине мы переправляем войско в Македонию, и посылаем вооруженные отряды в города союзников. Если бы не дали ответа на твой вопрос, то поступили бы дерзче, чем теперь высказывая правду. Что касается до меня, то я, имея в памяти связи гостеприимства, завещанные мне отцом, с благосклонностью выслушаю твои слова и желаю, чтобы ты дал мне некоторое основание — быть перед сенатом защитником твоего дела.
41. На это царь сказал: «верное дело мое, будь оно изложено перед судьями беспристрастными, приходится мне защищать перед обвинителями и судьями вместе. Из обвинений же, на меня взведенных — одни таковы, что я не знаю — не должен ли я скорее ими хвалиться; другие, в которых мне не стыдно признаться, а некоторые голословные достаточно опровергнуть одним же словом. А теперь, будь я подсудим по вашим законам, из того, что взводят на мена доносчик Брундузийский или Евмен, есть ли такое, что имело бы скорее вид обвинения, а не клеветы. Конечно и Евмен, столь тяжелый для многих и в общественной и в частной жизни, не мог иметь врага кроме меня одного; да и я, для приведения в исполнение моих злодейских замыслов, не мог выбрать никого лучше Раммия, которого я и прежде никогда не видал, да и в последствии не увижу? С меня же требуют отчета в участи Фивян, а о них положительно известно, что они погибли в кораблекрушении, и в убийстве Артетавра; в этом последнем случае мне ставится в вину, впрочем, одно только то, что убийцы искали убежища в моем царстве. И я сознаюсь вполне в несправедливости этого поступка, если и вы — сколько изгнанников ни уходят в Италию и Рим — их преступления, за которые они осуждены, примете на себя? Но если и вы, и все другие народи, эту ответственность от себя отклоняете, то и я буду в числе прочих, Да и по истине, какой смысл имела бы ссылка, если бы изгнанник нигде не находил себе места? — Но я со своей стороны их, как только я от вас узнал, что они в Македонии, приказал разыскать, удалить из царства и навсегда запретить в него доступ. — Все это представлено как обвинение мне, защищающему в виде подсудимого, мое дело; обратимся же к тому, о чем я как царь и по смыслу союзного договора, имею с вами недоразумения. В этом случае, будь у меня в союзном договоре написано, что мне, если кто и будет наступать на меня войною, не дозволяется защищать себя и мое царство, то должен сознаться, что мною нарушен союзный договор тем, что я защищался оружием против Абруполиса, союзника народа Римского. Но если же это мне дозволено было и союзным договором, и самое народное право уславливает необходимость силу отражать силою — то как же мне следовало поступить, когда Абруполис опустошил пределы моего царства до Амфиполиса, и отогнал в плен много свободных и рабов, и тысячи голов рогатого скота? Мне следовали оставаться в покое и терпеть, пока он с оружием в руках проник бы в Пеллу и в мой собственный дворец? Я затеял с ним войну справедливую, но не следовало ему быть побежденным, ни подвергнуться последствиям поражения. Эту участь принял бы я, будучи затронут оружием; как же может жаловаться тот, кто был виною войны. Но, Римляне, не таким же образом буду я защищаться в том, что я смирил оружием Долопов; может быть они этого и не заслуживали, но я был в моем праве; они, подданные моего царства, в моей власти находятся, так как они вашим декретом даны моему отцу. И если нужно отдавать отчет, то не вам, и не по смыслу союзного договора, но тем, которые не одобряют применения жестокой и несправедливой власти даже в отношении рабов; только таким людям я могу показаться переступившим меру справедливости и добродетели при наказании их. Евфранора, поставленного от меня над ними начальником, они умертвили так, что смерть была самим легким из его страданий.
42. А когда я оттуда выступил — посетить Лариссу. Антрону и Птелей, то, находясь по соседству и желая исполнить давно мною принятые обеты, я отправился в Дельфы — принеси жертвы. Тут прибавляют, чтобы усилить обвинение против меня, что я ходил туда с войском, имея целью сделать то, на что я теперь жалуюсь в ваших действиях — занять города и в крепостях поставить гарнизоны. Позовите на собрание Греческие города, через которые я совершал путь; принесет ли кто–либо жалобу на обиду моего воина? В таком случае я не откажусь, что, под предлогом жертвоприношения, имел другую цель. Этолам и Византийцам послал я вооруженные отряды, а с Беотийцами заключил союз дружбы. Все эти поступки, каковы бы они ни были, не раз не только были указаны послами моими, но и объяснения их признаны сенатом удовлетворительными, где я встречал несколько людей притязательных, не столь справедливых, как ты, К. Марций, друг и гость отца моего. Но в то время еще не приезжал в Рим обвинителем Евмен; он черня, и выставляя все в подозрительном и дурном виде — пытался вас убедить, что Греция не может быть свободною и пользоваться вашими благодеяниями до тех пор, пока царство Македонское будет стоять невредимым. Но пусть обернется этот круг; не замедлит явиться кто будет утверждать, что тщетно Антиох подвинут по ту сторону Тавра: Евмен для Азии гораздо тяжеле, чем был прежде Антиох, и союзники ваши не могут быть покойными, доколе в Пергаме будет Царский дворец; это крепость, воздвигнутая над главою соседних городов. Я со своей стороны, К. Марций и А. Атилий, знаю, что и ваши обвинения, и мои оправдания такого рода: что зависят от расположения умов слушающих: и не так важно, что я сделал и с какою целью, сколько то, как вы примете совершение этого. Я сознаю, что ни в чем не погрешил я умышленно, а если что я сделал неблагоразумно, то я могу исправиться и загладить мою вину при первом внушении. Конечно, ничего я не сделал чего бы нельзя поправить, что вы сочли бы необходимым преследовать войною и силою оружия. Иначе ложно распространилась между народами молва о вашем милосердии и мудрости, если вы в таких делах, которые едва ли стоят жалобы и объяснений — беретесь за оружие и начинаете войну с союзными царями.
43. Персей сказал это при общем одобрении, и Марций советовал ему отправить послов в Рим, полагая необходимым испытать последние средства и не выпускать из виду никакой надежды. Остальное совещание заключалось в том, как обезопасить путь послов. Так как для этого казалось необходимым просить перемирия, и сам Марций желал этого, да и свиданием не иного чего домогался, однако он туго и как великую милость сделал царю, уступая его просьбам. В то время Римляне ни в каком отношении не были достаточно приготовлены к войне; ни войска, ни вождя у них не было. Между тем Персей, если бы тщетная надежда на мир не ослепляла его рассудка, имел все изготовленным и устроенным, и мог начать войну при обстоятельствах самих для него благоприятных, и неблагоприятных для неприятеля. С этого совещания послы Римские, скрепив своим словом перемирие, отправились в Беотию. Там начались волнения: уже некоторые народы стали отклоняться от единства общего совета Беотов с тех пор, как получено известие об ответе послов, что они обнаружат, каким собственно народам не нравилось вступить в союз с царем. На самой дороге встретили послов первые депутаты от Херонеи, потом от Фив, утверждая, что они не присутствовали на том совещании, где определен союз с царем. Им уполномоченные Римские тотчас не дали ответа, а приказали следовать за собою в Халкиду. В Фивах возникло сильное смятение из другого повода. Часть Беотов, потерпевшая поражение на преторских выборах, мстя за свою обиду, собрав чернь, составила декрет в Фивах, о непринятии Беотархов в города. Все изгнанники удалились в Теспии: оттуда (приняты они были без промедления) возвращены были в Фивы — так как расположение умов уже изменилось; они составили определение, чтобы двенадцать человек, которые, быв частными лицами, созывали народное собрание, осуждены были на ссылку. Вслед за тем новый претор (то был Исмениас, человек знатного рода и могущественный) заочно присуждает их декретом к смертной казни. Они убежали в Халкиду, оттуда отправились к Римлянам в Лариссу, и вину союза с Персеем взвалили на Исмения: «дело пошло на спор.» И той, и другой стороны послы пришли к Римлянам, и изгнанники обвинители Исмения и сам Исмений.
44. По прибытии в Халкиду старейшины других городов — и это было в высшей степени приятно Римлянам — за каждый, отдельным определением, пренебрегли союзом с царем и присоединились к Римлянам. Исмениас находил справедливым, чтобы народ Беотов отдался на слово Римлянам. Вследствие этого завязался спор, и не убеги он в то место, где заседали Римские уполномоченные, то чуть не был он убит изгнанниками и их приверженцами. Самые Фивы — столица Беотии, находились в большом смятении: одни влекли государство к царю, другие к Римлянам. Толпы Коронейцев и Галиартийцев явились защищать декрет союза с царем. Твердостью старейшин, наученных поражением Филиппа и Антиоха, каковы сила и могущество Римского государства, должна была уступить самая чернь и определила отменить союз с царем, а виновников этих дружественных связей отправила в Халкиду оказать удовлетворение Римских уполномоченным и повелел участь городов вверить послам. Марций и Атилий с радостью выслушали Фиванцев; они советовали и им, и отдельно каждым — отправить послов в Рим для возобновления дружественных связей. Прежде всего велели они возвратить изгнанников, и виновников союза с царем осудили своим декретом. Таким образом — расстроив союз Беотийцев, чего особенно желали — Римские уполномоченные отправились в Пелопоннес, пригласив в Халхиду Сер. Корнелия. В Аргосе созвано для них собрание; тут они просили у народа Ахейского не иного чего, как дать тысячу воинов. Этот гарнизон отправлен защищать Халкиду, пока Римское войско переправится в Грецию. Марций и Атилий, совершив в Греции то, что надобно было, в начале зимы вернулись в Рим.
45. Оттуда, около этого же времени, отправлено посольство в Азию и по островам. Три было посла: Ти. Клавдий, Сп. Постумий, М. Юний. Они обходя убеждали союзников предпринять войну за Римлян против Персея; и чем какое государство было богаче, тем усерднее старались, убежденные, что младшие будут увлечены влиянием старших. Особенное внимание обращали на Родосцев, так как они были в состоянии не только на словах, но и на деле могли быть деятельными сотрудниками: у них, по совету Гегезилоха, было готово сорок судов. Он, стоя во главе управления (этого сановника называюсь Пританом) многими речами убедил Родосцев, чтобы они, оставив мысль о союзе с царями, тщету которой они уже не раз испытали, остались верными союзу с Римлянами (единственный на земле прочный и силами и верностью): «угрожает война с Персеем: Римляне потребуют такого же пособия флотом, какое видели недавно в войне с Антиохом, а прежде с Филиппом. Произойдет замешательство, если нужно будет на скорую руку готовить флот тогда же, когда и посылать. Необходимо заранее готовить суда и снабдить их сведущими людьми. Это нужно сделать с тем большим старанием, чтобы они обвинения, взведенные Евменом, опровергли своею верностью.» Побужденные этим, собрав и изготовив флот из сорока судов, они показали его послам Римским по их прибытии, как доказательство, что они не имели нужды в их убеждениях. Это посольство имело большое влияние к тому, чтобы расположить в пользу Римлян умы жителей Азийских городов. Один Децим вернулся в Рим безо всякого успеха, даже с бесславным подозрением, будто бы он взял деньги от Иллирийских царей.
46. Персей, удалившись в Македонию после переговоров с Римлянами, отправил послов в Рим о начатых с Марцием условиях мира; он дал послам -· письма отнести в Византию и Родос. В письмах во всем выражено было одно и тоже: «переговорил он с уполномоченными Римлян». И слышанному и сказанному придал он такой вид, будто бы он имел верх в их спорах. У Родосцев послы присовокупили: «надеются они, что мир состоится; Марций и Атилий сами присоветовали отправить в Рим послов. Если Римляне будут упорствовать в начатии войны вопреки союзного договора, то Родосцы должны употребить все усилия и старания к заключению мира. Если же все их просьбы останутся без действия, то надобно стараться, как бы распоряжение и власть надо всем не сосредоточились в руках одного народа. И для прочих это важно, но в особенности для Родосцев, которые передо всеми другими государствами отличаются и достоинством и богатствами: а между тем они будут в рабстве и чужом произволе, если только придется рассчитывать на одних Римлян.» Сообщенное послами, и письменно и словесно, выслушано было хотя и благосклонно, но не имело ни малейшего влияния на перемену расположения умов: влияние лучшей партии становилось все сильнее. Дан ответ согласно декрета: «Родосцы желают мира; но в случае войны пусть царь нисколько не надеется на Родосцев и ничего у них не просит, чтобы могло служить к разорванию их старинной дружбы, скрепленной многими и великими заслугами в мире и на войне.» По возвращении из Родоса, они посетили города Беотии, Фивы, Коронею и Галиарт, о которых думали, что они против воли оставили союз с царем и присоединились к Римлянам. Фиванцы нисколько не тронулись, хотя несколько и сердились на Римлян за осуждение старейшин и возвращение изгнанников. Коронейцы и Галиарты, по какой–то врожденной привязанности к царям, отправили послов в Македонию, прося охранительного отряда, которым могли бы они защититься против неумеренной надменности Фивян. На это посольство царь дал ответ: «послать к ним гарнизон он не может вследствие перемирия с Римлянами; впрочем советует от оскорбления Фиванцев защищаться как только могут, не давая Римлянам повода приступить в отношении к ним к мерам строгости.
47. Марций и Атилий, по прибытии в Рим, изложили в Капитолие свое посольство так, что ничем столько не хвалились, как тем, что обманули царя переговорами и надеждою на мир: «до такой степени он (царь) в избытке заготовил все нужное для войны — между тем как у них (Римлян) ничего не было готово что он был бы в состоянии захватить все самые удобные пункты прежде, чем было бы переправлено войско в Грецию. Теперь же, благодаря промежутку перемирия, царь нисколько не будет готовее, а Римляне начнут войну, заготовив все что нужно. Искусно они же (послы) расстроили союз Беотийцев, так что между ними уже ни в каком случае невозможно единодушие для соединения с Македонянами». Все действия послов, как совершенные в высшей степени благоразумно, заслужили одобрение большой части сенаторов; но старики, помня еще обычаи предков говорили: «что они в этом посольстве не узнают свойств Римлян. Не засадами и ночными сражениями, не бегством притворным и внезапным возвращением в ничего неожидающему неприятелю и вообще, не с тем, чтобы хвалиться более хитростью, чем действительной доблестью — вели войны их предки. Они привыкли прежде объявлять войны, а потом вести их; иногда даже вперед извещали о битве, указывая и самое место, где будут сражаться. Побуждением такой честности указано царю Пирру на его врача, умышлявшего против его жизни; и вследствие её же передан Фалискам связанным предатель их детей. Таков был закон Римлян, чуждый коварства Пунического и хитрости Греков, у которых считается более славным обмануть неприятеля, чем преодолеть его силою. Иногда и в настоящее время более успевают хитростью, чем доблестью; но только того дух может считаться навсегда побежденным, у кого вынуждено признание, что он уступил не хитрости и случаю, но в открытом и правильном бою при состязании обоюдными силами вблизи». Вот что говорила старики, которым не нравилась такая новая мудрость. Впрочем верх одержала та часть сената, которой полезное было дороже честного: прежнее посольство Марция одобрено, и он опять отослан назад в Грецию с квинкверемами с приказанием действовать и в других случаях, согласно указаниям общего блага. А. Атилия послали занял Лариссу в Фессалии, опасаясь, как бы с истечением срока перемирия, Персей, послав туда отряд войска, не захватил в свою власть столицу Фессалии. Атилий получил приказание принять на этот предмет две тысячи пеших воинов от Кн. Сициния. П. Лентулу, возвратившемуся из Ахайи, дано триста воинов Италиянского происхождения чтобы он заботился из Фив удержать в своей власти Беотию.
48. Приготовления эти были сделаны, и хотя все намерения явно клонились к войне, однако признано за благосозвать для послов сенат. Тут послы изложили почти все тоже, что на совещании уже сказано было царем. С особенным старанием, хотя и вовсе не правдоподобно (дело достать точно говорило за себя) защищались они от обвинения в злом умысле на жизнь Евмена; прочее все заключалось в молении; но не в таком расположении духа слушали их, чтоб могло быть место убеждению или перемене мыслей. Объявлено послам, чтобы они оставили стены Рима немедленно, а Италию в продолжение тридцати дней. Вслед за тем дано знать консулу П. Лицинию, которому досталась провинция Македония, чтобы он назначил срок как можно ближайший для собрания войска. Претор К. Лукреций — которому достался флот, отправился из города с 40 квинкверемами; из починенных судов некоторые сочтено за лучшее оставить у города. Вперед послан претором брат его М. Лукреций с одною квинкверемою; он получил приказание — взяв у союзников суда, согласно договора, встретить флот у Кефалонии. Взяв у Регинцев одну трирему, у Локров две, у Уритов четыре, вдоль берега Италии, обогнул самый дальний мыс Калабрии в Ионическом море и переправился в Диррахий. Здесь найдя десять судов самих Диррахинцев, двенадцать Иссейцев, пятьдесят четыре царя Гентия, он сделал вид будто они приготовлены для содействия Римлянам; уведя их всех, он на третий день переправился в Корциру и оттуда прямо в Кефалонию. Претор К. Лукреций выступил из Неаполя и, перейдя пролив, на пятый день явился в Кефалонию. Тут стоял флот, вместе дожидаясь, как переправы сухопутных войск, так и прибытия транспортных судов, рассеявшихся по морю из их же конвоя.
49. Случилось, что в это самое время консул П. Лициний, произнеся обеты в Капитолие, выступил из города в военной одежде. И постоянно это событие совершалось с большим торжеством и величием; но в особенности оно привлекает и зрение и умы всех, когда провожают консула, идущего на войну с неприятелем могущественным и приобретшим известность или доблестью, иди счастием. Привлекает не только забота исполнить свою обязанность, но и просто желание посмотреть вождя, власти и уму которого предоставили верховное распоряжение делами. Приходит на мысль — как неизвестна судьба сражения, как неверны перевороты счастия и как жребий войны обоюден; и счастье и несчастье; сколько и как часто несчастий случалось от незнания и самонадеянности вождей, а с другой стороны сколько благих последствий было от их благоразумия и доблести. А кто из людей мог знать, каковы будут способность и счастие консула, отправленного на войну? Не замедлит ли он, торжествуя, с победоносным войском, войти в Капитолий в тем же богам, от которых отправился, или неприятели будут иметь повод в такой же радости. А царю Персею — против которого назначался поход, известность доставляли и Македонский народ, стяжавший славу на войне, и отец Филипп, среди многих удачных действий, прославленный даже Римскою войною, да и самого Персея имя постоянно, с тех пор как принял царство, было известно самим ожиданием войны. Такими–то размышлениями граждане всех сословий сопровождали удалявшегося консула. С ним посланы в качестве военных трибунов два бывших консула: К. Клавдий и К. Муций, и три знатных родом молодых человека: Ц. Лентул и два Манлия Ацидина, один сын М. Манлия, а другой Л. Манлия. В сопровождении их консул отправился к войску в Брундизий, и, оттуда переправившись со всеми войсками, он стал лагерем у Нимфея на земле Аполлониатов.
50. Незадолго перед тем Персей созвал совет, когда послы его, возвратясь из Рима, уничтожили всякую надежду на мир. На совете произошла было борьба разных мнений. Одни полагали, что надобно заплатить военные издержки, если их будут требовать, или уступить часть владений в виде наказания, и вообще не отказаться ни от чего, что ни пришлось бы терпеть, для подтверждения мира, но ни в каком случае не допускать чтобы он (Персей) себя и царство отдавал решению случайностей войны. «Удержать бы только обеспеченное владение царством, течение времени может привести многое, чем он в состоянии будет не только вернуть утраченное, но и со своей стороны сделаться страшным для тех самих, которые внушают ему теперь серьезные опасения». Впрочем, гораздо большая часть держалась мнения самого смелого. Уверяли Персея: «каковы бы ни были уступки, а кончится тем, что все царство придется оставить. Римляне не имеют нужды ни в деньгах, ни в полях, но знают то, что все человеческое и в особенности царства и владычества чем могущественнее, тем более подвергаются многим случайностям. Они (Римляне) сломили мощь Карфагенян и посадили им на шею сильнейшего соседнего царя; Антиох и его род отброшены за вершины Тавра. Одно только царство Македонское осталось, и близкое соседством, и если счастие изменит сколько–нибудь народу Римскому, могущее по–видимому внушить своим царям великий дух их предков. Пока еще дело ничем не испорчено, Персей должен решить в душе своей: уступая одно за другим, утратив наконец силы и царства, будет ли он просить у Римлян Самофракию или другой остров, где и состарится частным человеком в презрении и нужде пережив свое могущество, или с оружием в руках, мстителем свой судьбины и достоинства, подвергнуться, как приличествует мужу твердому, всем случайностям войны, каковы бы они ни были, а может ему победителю придется освободить шар земной от владычества Римского. Нисколько не удивительнее прогнать Римлян из Греции того, что Аннибал был изгнан из Италии. Да и по истине не видят они — почему бы Персею, с такою твердостью противоставшему брату в его несправедливых домогательствах на царство, теперь, когда оно вполне упрочено, уступить инородцам. Притом, но общему мнению, самая цель войны и мира такова, что нет ничего позорнее как уступить свои владения без борьбы; и нет ничего славнее, как за свое достоинство и величие подвергнуться всем переворотам судьбы.
51. Совещание это происходило в Пелле, в старинном дворце царей Македонских. Персей заключил его словами: «так будем, если таково общее мнение, вест войну при деятельном содействии богов бессмертных». Разослав приказания начальникам войск, он стянул все войска к Цитию, Македонскому городу; а сам, совершив истинно царское жертвоприношение Минерве, прозываемой Альцидемон, сотнею жертвенных животных, в сопровождении толпы придворных и свиты, отправился в Цитий. Туда уже собрались все войска — и Македонские, и чужеземные вспомогательные. Царь стал лагерем перед городом и всех воинов выстроил в поле: всех под оружием было сорок три тысячи, из них почти половинная часть была фалангитов; ими начальствовал Гиппиас из Берои. Затем изо всего числа воинов, носивших цетры, отобраны самые сильные, и в цвете возраста, воины в числе двух тысяч: у Македонян этот легион носит название агемы; начальниками его были Леоннат и Тразипп Евлиестас. У остальных цетратов, в числе почти трех тысяч, начальником был Антифил Едессей. Пэоны, и из Парореи и Пастримонии (места эти прилежат к Фракии) и Агрианы — к ним присоединились еще жившие там Фраки, и сами дополнили число до трех тысяч. Вооружил их и собрал Пэон Дидас, умертвивший юного Димитрия (брага Персея). Было там и две тысячи Галлов, под начальством Асклепиодота. Из Гераклеи от Синтов пришло три тысячи Фраков свободных под начальством своего вождя. Почти такое же количество Кретийцев следовало за своими вождями: Сузом из Фаласарнея и Силлою из Гноссия. Леонид Лакедемонянин начальствовал над пятьюстами Греков, смесью разного рода людей. Говорили, что он царского рода; он изгнан, по приговору многочисленного собрания Ахейцев, за перехваченные его письма к Персею. Над Этолами и Беотийцами — число которых едва доходило до пятисот — был начальником Ахеец Ликон. Из этой смеси вспомогательных войск стольких народов и племен, составлялось почти двенадцать тысяч воинов. Всадников со всей Македонии собрано три тысячи. Туда же прибыл Котис, сын Севты, царь народа Одрисов, с тысячею отборных всадников, и почти одинаковым же количеством пеших воинов. Таким образом общее число всего войска заключалось в тридцати девяти тысячах пехоты и четырех конницы. Довольно верно, что после войска, с которым Александр Великий переправился в Азию, никогда еще ни один Македонский царь не собирал таких сил.
52. Двадцать шестой год наступил с тех пор, как Филиппу по его просьбе дан мир. В продолжении всего этого времени, Македония наслаждалась спокойствием, и возрасло поколение, уже годное к военной службе: в неважных войнах с соседними Фраками оно более упражнялось, чем утомлялось, и впрочем находилось в постоянной военной деятельности. Война с Римлянами, задолго прежде замышляемая Филиппом, а потом Персеем, условила то, что все уже было готово и снаряжено. Войска сделали несколько движений (настоящих маневров впрочем не было) для того чтобы показать, что они не стояли только под оружием. Воинов, вооруженных как они были, царь велел созвать на собрание. Сам стал на возвышении, имея около себя двух сыновей: старший из них Филипп, по крови брат, был им усыновлен, а младший, по имени Александр, был кровный сын. Персей увещевал воинов к борьбе, припоминал оскорбления народа Римского в отношении к отцу и к нему самому: «тот (отец) самими недостойными поступками побужден был к возобновлению военных действий, но среди приготовлений к войне судьбою взят; а к нему в одно и тоже время посланы уполномоченные и воины запять города Греции. Потом обманчивыми переговорами, под видом возобновления мира, проведена зима для того, чтобы они (Римляне) имели время изготовиться. Теперь идет консул с двумя Римскими легионами, из коих в каждом по шести тысяч пехоты и по триста всадников, с таковым же почти числом союзных пехотинцев и всадников. Присоедините сюда вспомогательные войска Евмена и Масиниссы, составится не более семи тысяч пеших и двух тысяч всадников.[2] Теперь, узнав о силах неприятельских, пусть бросят взгляд на свои собственные: на сколько и численностью, и родом войска, превосходят рекрутов, поспешно на эту войну набранных, сами с детства обученные искусству военному, окрепшие и испытанные в стольких войнах. Вспомогательные войска Римлян состоят из Лидийцев, Фригов и Нумидов, а у него (Персея) из Фраков и Галлов, известных храбростью народов. Оружие у Римлян то, какое бедный воин может приобрести каждый для себя, у Македонян же взятое из царских арсеналов, где оно собрано было, в течение стольких лет, заботливостью и издержками его отца. Подвоз всякого рода припасов будет у них и издалека, и зависеть от всех случайностей мореного плавания; у него же (Персея) заготовлено и денег и хлеба на десять лет, не включая сюда доход от рудников. У Македонян в избытке есть все, что только нужно было приготовить милостью богов и заботою царей. Нужно только им (воинам) иметь тот дух, какой имели их предки, которые, покорив всю Европу, перешли в Азию и оружием открыли для славы, неведомый дотоле, край земли. Не прежде положили они конец своим победам, как на берегах Красного моря, когда уже не было кого побеждать. Но, по истине, велением судьбы теперь начинается борьба не об отдаленных берегах Индии, но о владении самою Македониею. Римляне, ведя войну с его отцом, выставляли, как благовидный предлог, освобождение Греции, а теперь уже явно домогаются поработить Македонию, да не существует царь по соседству с владениями Римскими, да народ, стяжавший себе знаменитость на войне, не обладает оружием! Его–то придется отдать надменным владыкам вместе с царем и царством, буде хотят отказаться от войны и исполнить приказания».
53. И в продолжение всей речи не раз слышались довольно многочисленные голоса одобрения, а тут поднялись такие крики, полные с одной стороны негодования и угроз, с другой убеждавшие царя иметь твердую надежду, что он должен был положить конец речи. Он только отдал воинам приказание изготовиться к походу (говорили что Римляне уже сняли свой лагерь у Нимфея), собрание распустил и отправится дать аудиенцию депутациям от городов Македонии: они пришли предложить на войну пособия деньгами и хлебом, сообразуясь со своими средствами. Царь поблагодарил их всех, но от пособия отказался, сказав, что у него достаточно заготовлено на этот предмет; приказал только дать подводы для перевозки осадных орудий, метательных снарядов всякого рода, заготовленных в огромном количестве и других военных принадлежностей. Выступив оттуда со всем войском, по направлению в Еордее, стал лагерем у озера, называемого Бегорритским и на другой день двинулся далее в Елимею к реке Галиакмону. Потом узким ущельем перейдя горы, называемые Камбунийскими, спустился к трем городам (место это называется Триполис) Азору, Питию и Долиху. Жители их были некоторое время в нерешительности, так как они дали заложников Лариссейцам, но сила, висевших над ними, опасений взяла верх и они покорились. Ласково с ними обошелся царь, не сомневаясь, что и Перребы также поступят, и действительно, при первом появлении, он взял город безо всякого колебания со стороны жителей. Будучи принужден напасть силою на Циретию, царь в первый день даже отбит вооруженными людьми, усердно сбежавшихся к воротам, а на другой день приступив всеми силами, он заставил жителей изъявить покорность прежде наступления ночи.
54. Милы, ближайший затем город, был так сильно укреплен, что жители, надеясь на неприступность укреплений, до того сделались дерзкими, что, не довольствуясь уже запереть перед царем ворота, осыпали его самого и Македонян наглою бранью. Обстоятельство это сделало неприятеля усерднее к нападению, а жителей, по безнадежности на прощение, побудило упорнее защищаться. Таким образом, в продолжение трех дней, истрачено с обеих сторон не мало мужества и при нападении, и при обороне. Вследствие многочисленности Македонян, им не трудно было сменять друг друга в сражении; а жители должны были одни и те же днем и ночью защищать стены: они изнемогали не от ран только, но и от бессонницы и беспрерывных трудов. В четвертый день, когда уже лестницы со всех сторон были подняты к стенам и ворота защищаемы были с большим упорством, жители, будучи сброшены со стен, сбежались защищать ворота и вдруг сделали неожиданную вылазку на неприятелей. На такой поступок решились они более в увлечении необдуманного раздражения, чем действительно надеясь на свои силы. Малочисленные и утомленные, теснимые свежими силами, они обратили тыл: вслед за бегущими в отворенные ворота проник и неприятель. Таким образом город взят и разграблен: и вольные граждане, которые остались от избиения, проданы в рабство. Выступив из города, которого большая часть была разрушена и сожжена, Персей придвинул лагерь к Фаланне, а оттуда на другой день прибил в Гиртон. Узнав, что туда вошли с вооруженным отрядом Т. Минуций Руф и Гиппиас, претор Фессалийцев, он и не сделал попытки к нападению, а прошел мимо и занял Елатию и Тонн, жители которых были поражены его неожиданным прибытием. И тот и другой город находятся в теснине, ведущей к Темпе, а особенно Гонн. Вследствие этого царь оставил тут и сильный гарнизон пеший и конный, и укрепил его тройным рвом и валом. А сам, выступив до Сикурия, решился там дожидаться прибытия неприятелей, а вместе с тем отдал приказание войску — запасаться провиантом в разных местах, расстилавшейся перед ним, неприятельской области. Сикурий лежит у подошвы горы Осы: с южной стороны прилегают поля Фессалии, а сзади находятся Македония и Магнезия. К этим благоприятным условиям присоединяются чрезвычайно здоровые местности и обилие никогда иссякающей воды в многочисленных, протекающих тут, источниках.
55. Римский консул в тоже время шел с войском в Македонию; сначала по Епиру движение его было очень легко. Потом, когда он перешел в Атаманию, то местность гористая, и почти непроходимая, условила то, что он, с величайшими затруднениями и небольшими переходами, едва добрался до Гомф. Если бы тут царь с готовым войском и при, благоприятных для себя, условиях времени и места, встретил консула, который вел войско из новобранцев, у которого и лошади и люди выбились из сил, то, в чем и Римляне сознаются, борьба для них сопряжена была бы с огромною потерею. По беспрепятственном прибытии в Гомфы Римляне и радовались, что прошли в высшей степени опасные теснины и с пренебрежением смотрели на неприятелей, обнаруживавших такое незнание благоприятных для них обстоятельств. Совершив обычное жертвоприношение, консул роздал провиант воинам и промедлив непродолжительное время для того, чтобы дать отдохнуть и людям и вьючным животным, повел воинов, уже достаточно оправившихся к Лариссе, так как до него доходил слух, что Македоняне толпами бродят по Фессалии и опустошают поля союзников. Оттуда, находясь на расстоянии почти трех миль от Триполиса (называемого Скеа), стал лагерем над рекою Пенеем. В тоже время Евмен подошел к Халкиде на судах, в сопровождении братьев Аттала и Атенея, а брата Филетера оставил в Пергаме для обережения царства. Оттуда он (Евмен) с Атталом и четырьмя тысячами пеших, тысячею всадников, пришел к консулу, а в Халкиде оставил две тысячи воинов под начальством Атенея. Туда же стеклись к Римлянам отовсюду вспоможения ото всех народов Греции, и из них большая часть в таком малом размере, что пришли в забвение. Апполониаты прислали триста всадников и сто пехотинцев. От Этолов прибыло только что–то похожее на эскадрон, составленный изо всех всадников, сколько у них их было. Из Фессалийцев — вся их конница была разделена — не более трехсот всадников находилось в лагере Римском. Ахейцы дали своей молодежи до тысячи пятисот человек, большою частью в Кретийском вооружении.
56. Около этого же времени претор К, Лукреций, начальствовавший судами у Кефалонии, приказал брату М. Лукрецию с флотом обогнуть Малею и идти к Халкиде, а сам сел на трирему и отправился в Коринфский залив с целью заранее обеспечить Беотию. Плавание это было медленно вследствие его нездоровья. М. Лукреций, по прибытии в Халкиду, услыхав, что П. Лентул осаждает Галиарт, отправил гонца с приказанием, именем претора, отступить оттуда. Легат взялся было за это дело, при помощи Беотийской молодежи, часть которой была на стороне Римлян, но тут он отступил от стен. Снятие этой осады подало повод к новой: немедленно М. Лукреций с войском, находившимся на судах, с десятью тысячами воинов, присоединив к ним две тысячи царских, находившихся под начальством Атенея, осадил Галиарт; он уже готовился к нему приступить, как от Креузы прибыл претор. Почти в это же время суда союзников прибыли в Халкиду: две Карфагенских квинкверемы, две триремы из Гераклеи, что на Понте, четыре из Халкидона, столько же из Самоса и в заключение пять Родосских квадрирем. Претор отослал их назад союзникам, так как нигде не предстояло морской войны. К. Марций прибыл в Халкиду на судах, заняв Алопу и взяв приступом Лариссу, прозываемую Кремасте. Между тем как таково было положение дел в Беотии, Персей, стоя лагерем, как выше было сказано, у Сикурия, свез хлеб со всех окрестных полей и послал опустошать поля Ференцев, рассчитывая захватить врасплох Римлян, если они, желая подать помощь союзникам, отойдут подальше от своих лагерей. Видя, что эта тревога нисколько на них не действует, он, оставив себе пленных, добычу (она преимущественно заключалась в разного рода скоте) разделял воинам на пиршество,
57. Почти в одно и тоже время, и консул и царь созвали советы относительно того, откуда начать войну. Царь ободрился духом, видя, что неприятель допустил его беспрепятственно опустошать область Феройскую; а потом он полагал — идти к лагерям (Римским) и долее не медлить. Римляне со своей стороны думали, что их медлительность пустит о них дурную славу в союзниках, особенно недовольных тем, что Ферейцам не подано помощи. Между тем как рассуждали как поступить (тут находились в совете Евмен и Аттал) торопливый гонец приносит известие, что неприятель приближается большою массою. Совет распущен и немедленно дан сигнал — всем браться за оружие, и заблагорассудили выслать покамест из царского вспомогательного войска сто всадников и такое же количество пеших пращников. Персей около четвертого часа дня, находясь уже от Римского лагеря в расстоянии не с большим тысячу шагов, приказал пехотинцам водрузить значки, а сам выступил вперед со всадниками, и легко вооруженными воинами, в сопровождении Котиса и других вождей вспомогательных войск. До лагеря оставалось не более пяти сот шагов, как показались неприятельские всадники: то были два эскадрона, преимущественно Галлов (под начальством Кассигната) и около полутораста легковооруженных воинов — Мизов или Кретийцев. Царь остановился, не зная сколько именно неприятелей, а потом выслал из своего отряда два эскадрона Фраков, и два — Македонян с двумя когортами Кретян и Фраков. Сражение, при одинаковом числе воинов, так как ни той, ни другой стороне не подходило подкреплений — окончилось ничем: победа осталась нерешенною. У Евмена убито около тридцати воинов, и между прочим нал Кассигнат, вождь Галлов. На этот раз Персей отвел свои войска назад к Сикурию. На другой день, в тот же самый час и к этому же самому месту, царь подвинул войска; воду везли на телегах, так как на двенадцать (тысяч шагов) миль по протяжению дороги нет воды, а между тем было и жарко, и пыльно, и в случае сражения при первой встрече, пришлось бы по–видимому драться воинам истомленным жаждою. Римляне оставались в покое, и даже аванпосты увели внутрь окопов; и царские воины вернулись в лагерь. Так поступали они несколько дней в надежде, что Римские всадники атакуют задние ряды во время отступления: в происшедшей борьбе если бы удалось заманить их подальше от лагеря, легко было обернуть строй, в каком бы месте они ни находились при перевесе сил на их стороне конницею и легковооруженными воинами.
58. Так как этот план действия не удавался, то царь подвинул лагерь ближе к неприятелю и укрепил его в пяти тысячах шагов расстояния. Оттуда, на рассвете, в обычном месте построил пехоту в боевой порядок, а всю конницу и легко вооруженных воинов повел к неприятельскому лагерю. Вид, поднявшейся ближе и сильнее обыкновенного пыли, произвел смятение в лагере Римском. Сначала едва верили принесшему известие, так как постоянно в прежние дни неприятель не показывался ранее четвертого часу, а тут был еще восход солнца. Наконец появлением и криком многих бывших у ворот, сомнение исчезло и произошла страшная тревога. Трибуны, префекты и сотники сбежались в преторий, а воины устремились к своим палаткам. В расстоянии менее пятисот шагов от вала построил Персей своих воинов в боевом порядке около холма, называемого Каллицинским, На левом крыле начальствовал царь Котис всеми, сколько ни было из его народа воинов; в промежутках рядов конницы были поставлены легковооруженные воины. На правом крале находились всадники Македонские; с их эскадронами были перемешаны Кретийцы, Ими начальствовал Медон из Берои, а всадниками — и вообще он главное начальство имел — предводительствовал Менон Антигонский. Поближе к крыльям стали царские всадники и смесь всякого рода, состоявшая из отборных вспомогательных воинов разных народов: начальство над ними вверено Патроклу Антигонскому и префекту Пеонии Дидасу. В самой середине стоял царь и около него так называемая агема и всадники священных эскадронов. Впереди поставил царь пращников и стрелков, число которых доходило до пятисот: начальство над ними он поручил Ионе из Фессалоник, и Тиманору Долопу. В таком порядке расположились силы царя. Консул внутри окопов, построил в боевом порядке пехоту, а сам выслал всю конницу и легковооруженных: они построились перед валом. Начальство над левым крылом вверено К. Лицинию Крассу, брату консула; оно состояло изо всей Италийской конницы, перемешанной с велитами, а на левом стоял М. Валерий Левин с союзными всадниками Греческих народов и легковооруженными той же нации. Середину с отборными всадниками неочередными занимал К. Муций. Впереди значков этого строя поставлены двести всадников Галльских, и из вспомогательных войск Евменовых триста жителей Циртия. Четыреста всадников Фессалийских поставлены в небольшом промежутке повыше левого врыла. Евмен царь и Аттал со всеми своими силами стали с тылу между задними рядами и окопами.
59. Почти так устроенные в боевом порядке, обе стороны, при равном почти количестве конницы и легко вооруженных воинов, сразились; первая схватка произошла между пращниками и стрелками, бывшими впереди строя. Прежде всего бросились Фракийцы, не иначе как звери, которых долго держали взаперти, кипя раздражением с оглушительными криками на правое врыло; они вкинули смятение в ряды Итальянских всадников, привычных к войне и от природы не трусливых… мечами отбивали копья пехотинцы… то подсекали ноги у лошадей, то кололи их под брюхо. Персей, устремись на середину строя, первым натиском сбил Греков: положение их было очень опасно, потому что их теснил по пятам наступавший неприятель. Тут конница Фессалийская, стоявшая как резерв в небольшом расстоянии от левого крыла, сначала просто смотрела на бой, когда же он принял неблагоприятный оборот, то она принесла существенную пользу. Мало–помалу отступали они, не расстраивая рядов, но соединясь с вспомогательным войском Евмена, они не только открывали в своих рядах безопасное убежище союзникам, рассеявшимся в бегстве, но когда неприятель преследовал уже не столь сплошною массою, дерзнули выступить вперед и многих беглецов, попадавшихся на встречу приняли в ряды. А царские воины, рассыпавшись сами преследованием в разных местах, не смели вступить в бой с воинами, устроенными в порядке и шедшими мерным шагам. Когда, царь одержав верх в деле конницы, убеждал воинов: «если они еще не много напрягут усилия, война приведена будет к концу.» Тут как нельзя более кстати явилась фаланга, которую, по собственному побуждению, дабы принять участие в смелом предприятии, поспешно привели Гиппиас и Леоннат, услыхав об удачном исходе сражения конницы. Между тем как царь колебался между надеждою и опасением за успех такого начинания, Критянин Евандр, через посредство которого Персей строил ковы Евмену в Дельфах, увидя, что приближается строй пехоты под значками, прибежал к царю и настоятельно его упрашивал: «возгордись счастием не подвергать необдуманно ненужной опасности сущность дела. Если довольствуясь успехом он успокоится на этот день, то или будет иметь условия честного мира, или приобретет в большом числе союзников для войны, которые разделят его жребий, если он предпочтет военные действия. Царь был более расположен послушать этого совета, а потому, похвалив Евандра, отдал приказание — отнести назад значки, пехотному строю возвратиться в лагерь, а для сбора конницы играть отбой.
60. Со стороны Римлян пало в этот день двести всадников и не менее двух тысяч пехоты, а взято в плен почти шестьсот всадников. Из царских воинов убито двадцать всадников и сорок пехотинцев. Когда победители вернулись в лагерь, то все они были веселы, но в особенности отличились Фракийцы неумеренною радостью: они вернулись с песнями, воткнув на копья головы неприятелей, У Римлян господствовала не только печаль о неудачном исходе дела, но и опасение, как бы неприятель не напал тотчас же на лагерь. Евмен советовал — перенести лагерь на ту сторону Пенея с целью — иметь защитою реку, пока испуганные воины не оправятся духом. Для консула слишком было чувствительно позорное сознание страха, но, уступая основательным доводам, потихоньку ночью перевел войска и укрепил лагерь на той стороне Пеней. Царь выступил на другой день с целью — возобновить наступательные действия, но видя, что лагерь поставлен на том берегу в безопасном месте, должен был сознать свою ошибку в том, что накануне не преследовал побежденных, и еще большую в том, что ночью оставался без движения. Если бы он даже никого из своих не трогал, то пустив в дело одних только легковооруженных воинов, мог легко уничтожить большую часть неприятелей, когда они в смятении перебирались через реку. У Римлян, по крайней мере на этот раз, все опасения уничтожились, так как они имели лагерь в месте безопасном, но особенно действовал на них ущерб их славы. В совете у консула все слагали вину на Этолов: «от них взялось начало и бегства и ужаса; примеру Этолов в робости последовали и прочие союзные Греческие народы.» Пять старейшин Этолийских, которых по рассказам видели первых обратившими тыл, отправлены в Рим. Фессалийцы получили публичную похвалу перед собранием воинов, а вожди их получили подарки в награду за храбрость.
61. К царю приносили вещи, принадлежавшие убитым неприятелям; их он раздавал: одним хорошей работы оружие, другим лошадей, некоторым пленных, Щитов было более тысячи пятисот, панцирей и нагрудников также, шлемов, мечей, дротиков и копий всякого рода еще несколько большее число. Хотя все это достаточно говорило само за себя, но в устах царя приняло еще большие размеры, когда он, позван войско на собрание, говорил к нему: «вы видите, что исход войны был заранее предугадан. Вы поразили лучшую часть неприятелей; конницу Римскую, которою хвалились они как непобедимою. Всадники у них отборная молодежь, всадники — рассадник сената; из числа их набирают они сенаторов, консулов, военачальников; снятую с них добычу я только что разделил между вами. Не менее значительною победою можете вы гордиться и над пехотинцами легионов; только ночным бегством ускользнули они от вас вплавь через реку, подобно людям, потерпевшим крушение; но легче будет нам, преследуя побежденных, перейти Пеней, чем это было для них в смятении страха. Перейдя, мы тотчас же атакуем лагерь, который нынче был бы взят, если бы они не бежали. Если же они захотят сразиться, то ждите от битвы пехотинцев того же исхода, какой увенчал встречу конниц. Победители веселые, нося на плечах добычу убитых неприятелей, слушали похвалу своим действиям, от случившегося делая заключение о том, что будет вперед. Пешие воины, особенно составлявшие Македонскую фалангу, подстрекнутые славою других, и сами с нетерпением желали стяжать такую же славу на счет неприятеля. Распустив собрание, царь, выступив на другой день оттуда, стал лагерем у Мопсела. Это холм впереди Темпе, и срединою своею он возвышается над Лариссою.
62. Римляне не оставляли берегов Пенея, а перенесли лагерь в место, еще более безопасное. Туда прибыл Нумид Мизаген с тысячею всадников, таким же количеством пехоты и 22 слонами. Около этого времени царь собрал совет для обсуждения важнейших вопросов военных: уже поуспокоилась не много самонадеянность от удачных действий, и некоторые из приближенных царя дерзнули ему преподать совет благосклонностью счастья воспользоваться лучше для получения честного мира, чем, увлекшись несбыточными надеждами, подвергнуться случайности уже непоправимой. «Знать умеренность в счастьи, и не слишком полагаться на благоприятное положение дел в настоящем, свойственно человеку благоразумному и достойному счастия. Пусть он (Персей) отправит послов к консулу, которые возобновили бы союзный договор на тех же условиях, на которых отец его Филипп принял мир от победоносного Т. Квинкция. Более блистательного конца войны не может быть, как после столь достопримечательного сражения, да и не может быть надежды основательнее на прочный мир, как теперь когда Римляне, пораженные своею неудачею, будут сговорчивее в условиях соглашения. Если же Римляне и теперь по упорству, им свойственному, с пренебрежением отвергнут условия справедливые, то боги и люди будут свидетелями умеренности Персея и закоренелого упорства Римлян.» Ум царя постоянно встречал подобные советы благосклонно, и потому это мнение заслужило одобрение большинства. Послы, отправленные к консулу, выслушаны в присутствии многочисленного собрания приглашенных. Они просили мира: «обещая, что Персей выплатит Римлянам деньги в количестве, условленном Филиппом, и прежде всего очистит города, поля и места, из которых выступил Филипп.» Вот что говорили послы. Когда они были уведены и стали собирать мнения, упорство, свойственное Римлянам, одержало верх на совете, до того было тогда в обычае и при несчастье показывать тот же дух, что и в счастье, а в последнем обнаруживать умеренность; положено отвечать: «мир может быть дан только на том условии, чтобы царь отдал вполне на безусловное усмотрение сената решение участи как его собственной, так и всей Македонии.» Когда послы принесли такой ответ, то все, не зная обычая Римлян, очень удивлялись их упорству и большая часть высказали мнение — не упоминать более о мире: сами не замедлять просить о том, чем теперь пренебрегают, когда было предложено. Персей боялся этой самой самонадеянности Римлян, как основанной на сознании сил своих. Увеличивая сумму денежную, на случай возможности купить мир на деньги, не переставал он испытывать расположение ума консула. Так как он ни в чем не изменял своего прежнего ответа, то, отчаявшись получить мир, Персей вернулся к Сикурию, откуда выступил, с тем чтобы теперь сызнова испытать военного счастья.
63. Слух о сражении конницы, распространясь по Греции, обнаружил расположение умов. Не только те, которые открыто держались стороны Македонян, но и получившие великие благодеяния от Римлян, а от Македонян ничего не видавшие кроме насилия и притеснений, с радостью встретили это известие. Другой причины не было, кроме того низкого побуждения, которое обнаруживает большинство и при шуточных борьбах, предпочитая принимать сторону худшего и слабейшего. В это время в Беотии претор Лукреций осаждал с большим напряжением сил Галиарт, и хотя осажденные не имели помощи извне, за исключением нескольких молодых людей Коронейских, которые при начале осады проникли в город, и надеяться её было неоткуда, впрочем они сопротивлялись не столько по силе, сколько по мужеству. Часто они делали вылазки на осадные работы, а подкинутую к стенам машину придавили к земле, бросив на нее тяжелый груз свинца; когда же люди, двигавшие стенобитное орудие, удалялись куда–нибудь, то они вместо разрушенной воздвигали дружным делом новую стену, из самих обломков вынимая камни. Видя, что мало подвигается вперед действие стенобитными орудиями, претор отдал приказание распределить лестницы по взводам, так чтобы воины в одно и тоже время как венком охватили стены, полагая, что численности воинов будет тем более достаточно, что с той стороны, где болото опоясывает город, и не нужно было приступать, да и не было к тому возможности. А сам с той стороны, где обрушились две башни и вся часть стены, сколько её между ними было, подвинул две тысячи отборных воинов с тою целью, чтобы в то время когда он будет пытаться сам проникнуть через развалины и жители все соберутся против него, стены, оставленные защитницами, могли быть где–нибудь заняты посредством лестниц. Осажденные деятельно приготовляются отразить силу силою: по месту, покрытому развалинами, навалили они сухого хворосту и соломы и стали с зажженными факелами, угрожая постоянно зажечь их, пока пожаром огражденные от неприятеля будут они иметь время возвести внутреннюю стену; но судьба воспрепятствовала исполнению этого намерения. Вдруг полил такой дождь, что и зажечь было трудно, да и зажженное было загашено потоками воды. Таким образом открылся переход по растасканному дымившемуся хворосту, и стены разом во многих местах взяты при помощи лестниц. В первой суматохе по взятии города избиты в разных местах старики и несовершенполетние, попавшиеся случайно на встречу: а вооруженные убежали в крепость. На другой день — так как ни какой надежды не оставалось ни от куда — они сдались и были проданы с молотка. Было их почти две тысячи пятьсот. Украшавшие город статуи и картины, и все сколько ни было драгоценной добычи, отнесено на суда, а город разрушен до основания. Отсюда войско повели к Фивам: город этот занят без сопротивления и передан изгнанникам и тем, которые держались стороны Римлян; семейства членов враждебной партии приверженцев царя и Македонян, проданы с публичного торгу. После таких действий в Беотии, претор вернулся к морю и судам.
64. Во время этих происшествий в Беотии, Персей несколько дней простоял у Сикурия в постоянных лагерях. Услыхал он тут, что Римляне свозят поспешно с полей скошенный хлеб, и потом каждый перед своею палаткою отрубают колос, чтобы чище получать муку от молотья, и таким образом в лагере образовались огромные кучи соломы. Соображая, как тут легко произвести пожар, Персей приказал заготовить факелы, фитили и волокна, пропитанные смолою. Среди ночи он выступил с целью, на самом рассвете нападением застать врасплох неприятеля. Это не удалось. Аванпосты, нечаянным нападением захваченные — в тревоге и ужасе разбудили прочих: подан сигнал немедленно браться за оружие, разом по валу и у ворот построились воины, и все внимание их обращено на защиту лагеря. Персей немедленно повернул свою армию, и приказал сначала идти обозом и потом уже следовать пехоте, а сам с конницею и легковооруженными воинами стал замыкая движение, соображая — что действительно и отучилось что неприятель будет преследовать с целью, атаковать арьергард с тылу. Весьма непродолжительна была борьба легковооруженных воинов с набегавшими на них. Всадники и пехота безо всякой тревоги вернулись в лагерь. Так как кругом хлеб был скошен, то Римляне двинулись к Кранонийскому полю, еще нисколько не пострадавшему от войны. Здесь они расположились постоянным лагерем в полной безопасности, как по случаю дальнего расстояния лагеря (неприятельского), так и по затруднительности пути в краю, совершенно безводном между Сикурием и Краноном. Вдруг на рассвете, на господствовавших над местностью, холмах показалась конница царская вместе с легковооруженными воинами, что и произвело страшную суматоху. Накануне около полудня выступили они из Сикурия: строй пеших оставили на рассвете на ближайшей равнине. Неприятель постоял немного на холмах, надеясь вызвать Римлян на бой конницы. Но так как они нисколько не трогались, то Персей и послал всадника с приказанием пехоте вернуться к Сикурию, а сам последовал за нею вскоре. Всадники Римские следовали в небольшом промежутке для того, чтобы иметь возможность напасть в случае, если они рассеются порознь, но видя, что неприятель отступает сплошною массою, оставаясь в правильных рядах и под знаменами — сами вернулись в лагерь.
65. Оттуда царь, утомленный длиннотою перехода, подвинул лагерь к Мопселу, а Римляне, сняв жатву около Кранона, перешли на Фаланнейское поле. Персей, узнав от перебежчика, что Римляне без военного прикрытия косят хлеб, рассеявшись по полям в разных местах, выступил с тысячею всадников и двумя тысячами Фраков и Критян, и идя с величайшею поспешностью без соблюдения рядов, нечаянно напал на Римлян. Захвачено слишком тысячу телег, по большой части нагруженных и до шестисот человек, Прикрывать добычу и отнести ее в лагерь поручил тремстам Критян; а сам, отозвав от поголовного убийства конницу и остальную пехоту, повел к ближайшему сторожевому отряду, рассчитывая его подавить без упорной борьбы. Начальствовал над ним военный трибун Л. Помпей; он воинов, испуганных внезапным приходом неприятеля, собрал на ближайший холм, намереваясь найти защиту в местности, так как численностью и силами сравняться не мог. Тут он сжал воинов в кружок для того, чтобы, они плотно сомкнутыми щитами, защитились от поражения стрелами и дротиками. Персей, окружив воинами холм, отдал приказание одним воинам со всех сторон испробовать где лучше взойди и вблизи завязать бой, а другим издали бросать стрелы. Римляне находились в положении вдвойне опасном: сбитым в кучу им неудобно было отбиваться от неприятелей, пытавшихся взобраться на холм, а если они (Римляне), выбегая вперед расстраивали ряди, то обнажали себя дротикам и стрелам: особенный вред наносили им цетросфендоны: в эту войну изобретено это новое оружие. Острие, в две ладони длины, было накнуто на копеище в половину локти длины, а толщиною в палец. Задняя часть его была снабжена тремя перьями, как обыкновенно бывает у стрел: праща посередине имела две веревки не одинаковой длины. Когда пращник раскачивал ее с большим усилием, то стрела выскакивала оттуда, как желудь из пятки. Много Римских воинов было переранено и этим, и всякого рода оружием, и им утомленным трудно было держать оружие. Царь настаивал, чтобы они сдались, обещал безопасность, даже награды, но никто из них и не думал о покорности, как вдруг неожиданно, когда уже они умирать собирались, блеснула надежда. Несколько человек фуражиров, прибежав в лагерь дали знать консулу, что отряд осажден. Тронутый опасностью стольких граждан (их было почти 800 человек) и все до одного Римляне, он вышел из лагеря с конницею и легковооруженными воинами (присоединились новые вспомогательные войска, пешие и конные Нумиды и слоны) отдав приказание военным трибунам, чтобы следовали и легионы с военными значками; а сам, присоединив велитов в подкрепление вспомогательных легковооруженных войск, выступил вперед к холму. Фланги консула прикрывали Евмен, Аттал и Мизаген, царев Нумидов.
66. Как только увидали осажденные Римляне, первые значки своих соотечественников, крайнее отчаяние, овладевшее было ими, отлегло от души. Для Персея важнее всего было удовольствоваться случайным успехом и частью взяв, частью избив нескольких фуражиров, не тратить времени на осаду гарнизона; а во–вторых, даже испытав ее сколько–нибудь и удостоверясь, что с ним сил недостаточно, уйти, пока еще возможно было с безопасностью. Вместо того он, возгордись успехом, остался, несмотря на приближение неприятелей, и поспешно послал — призвать фалангу. Она неминуемо должна была прийти и позднее, чем требовали обстоятельства дела, и в поспешном движении должна была расстроиться и в таком виде иметь дело с неприятелем, готовым к бою в надлежащем порядке. Консул предупредил (прибытие фаланги) и немедленно бой завязался. Македоняне сначала сопротивлялись, но когда они, уступая далеко неприятелю во всех отношениях, потеряли триста пеших воинов и двадцать четыре знатных всадников из эскадрона, называемого Священным, в числе их пал и начальник — Антимах, пытаются уйти; впрочем обратное движение представляло еще больше суматохи, чем сражение. Фаланга, призванная нарочным, в поспешном движении встретилась в теснинах с толпою пленных и повозками, нагруженными хлебом. Пленные были избиты, конечно не без большего вреда и для другой стороны, вовсе не ожидавшей такой встречи, так что не только развернуть строй не было возможности, но воины, для того только чтобы открыть себе путь, валили в пропасть нагруженные воза; погоняемые лошади бесились и тем более причиняли замешательства в толпе. Едва только они (воины Македонские) отделались от беспорядочного обоза захваченной добычи, как встретили расстроенное войско царя и его оробевших всадников. Тут крики их с приказанием несть назад значки, произвели замешательство, приблизившее Македонян почти к гибели. Если бы Римляне, дерзнув войти в теснины, преследовали далее, то урон неприятеля был бы еще больше. Консул, присоединив к себе отряд, находившийся на холме, отвел войска в лагерь, довольствуясь умеренным успехом. Некоторые писатели утверждают, что в этот день произошло значительное сражение: восемь тысяч неприятелей убито, и в том числе царские вожди Сопатр и Антипатр; живьем взято около двух тысяч восьмисот, а военных значков (знамен) захвачено двадцать семь. И для Римлян победа не обошлась без потерь: из войска консульского пало более четырех тысяч трехсот; из значков эскадрона, находившегося на левом фланге, утрачено пять.
67. День этот и Римлян ободрил духом, и Персея поразил так, что он, пробыв несколько дней у Мопсела, озабоченный главным образом погребением павших его воинов, оставил довольно значительный гарнизон у Гонна, и отвел войска в Македонию. Одного из своих военачальников, по имени Тимофея, оставил он с небольшим отрядом у Филы, отдав приказание — вблизи стараться подействовать на Магнетов. По прибытии в Пеллу, он отпустил войско на зимние квартиры, а сам с Котисом отправился в Фессалонику, Туда пришло известие, что Атлесбис, царек Фракийцев, и Корраг, префект Евменов, произвели нападения на владения Котнса и захватили край, называемый Мареною. А потому Персей, найдя нужным отпустить Котиса для защиты его собственности, при отъезде осыпал его значительными дарами. Коннице выдано двести талантов, полугодичное жалованье, тогда как прежде положено было выдать за год. Консул, услыхав, что Персей удалился, подвинул лагерь в Гонну, думая захватить этот город. Находясь перед самим Темпейским ущельем, он представляет вернейший ключ к Македонии, и возможность безопасно спускаться в Фессалию. Видя, что, и по условиям местности и по сильному гарнизону, взять его невозможно, он оставил это намерение. Повернув путь в Перребию, он первым приступом взял и разрушил Маллею, и овладев Триполисом и остальною Перребию, вернулся в Лариссу. Отсюда отослав домой Евмена и Аттала, он распределил Нумидов и Мизагена по зимним квартирам, в ближайших Фессалийских городах, и часть войска он распределил по всей Фессалии так, чтобы все имели удобную зимовку и вместе служили зашитою городам. Он послал легата К. Муция, с двумя тысячами, овладеть Амбракиею, а союзников изо всех городов Греции отпустил кроме Ахейцев. С частью войска выступил он в Ахейю Фтиотийскую, Птелей, оставленный бежавшими жителями, разрушил до основания, а Антроном овладел с согласия его жителей; за тем он подвинул войско к Лариссе. Город оставлен и все жители удалились в крепость; он стал к ней приступать. Прежде всех вышли под влиянием страха Македоняне, составлявшие царский гарнизон; оставленные ими жители немедленно изъявили покорность. Потом возникло сомнение: прежде ли атаковать Деметрию, или взглянуть на положение дел в Беотии? Фивяне теснимые Европейцами, звали Римлян в Беотию: вследствие их просьб и того, что эта страна представляла более, чем Магнезия, удобств дли зимних квартир, он повел войска в Беотию.


[1] Тут пробел и в подлиннике.
[2] Тут явная ошибка в подлиннике; итог войск Римских много больше.