Книга Тридцать Восьмая

1. Между тем как в Азии происходила война, и у Этолов было не совершенно спокойно, и начало беспокойства произошло от народа Атаманов. В то время Атамания, по изгнании Аминандра, занята была войсками царя Филиппа и его наместниками: властвуя надменно и без меры произвольно, они заставили жалеть об Аминандре. С восхищением получил Аминандр — он был в Этолии письма своих, где обнаружено было положение Атамании и подана надежда — обратного получения царства. Люди, принесшие известие об этом, отосланы назад в Аргитею — то была столица Атамании — к старейшинам, и внушено им — буде хорошо они знают расположение умов соотчичей, то он, получив от Этолов вспоможение, прибудет в Атаманию с отборными Этолами — они будут как бы уполномоченные от народа — и с претором Никандром. Видя их готовность на все, тотчас дал им знать, в какой день он вступит в Атаманию с войском. Сначала было только четыре заговорщика против Македонского гарнизона; они помощниками для ведения дела пригласили к себе стариков, потом, мало надеясь на свое малолюдство, более пригодное для ведения дела в тайне, чем для его исполнения, присоединили число, равное прежнему; таким образом их стало пятьдесят два. Они разделились на четыре части: одна отправилась в Гераклею, другая в Тетрафилию, где обыкновенно хранились царские деньги, третья в Тевдорию, четвертая в Аргитею. Все согласились так, что сначала спокойно, как бы по своим частным делам, они будут ходить по общественной площади; а в условленный заранее день они пригласят всех жителей к изгнанию из укреплений Македонских гарнизонов. Когда наступил этот день и Аминандр уже находился в пределах Атамании с тысячею Этолов, то, как было условлено, разом в четырех местах изгнаны гарнизоны Македонян и разосланы письма в разные другие города с убеждениями избавиться от невыносимого владычества Филиппа и возвратить родового и законного царя; повсюду изгоняются Македоняне. Город Тейи, где начальник гарнизона, Зенон, перехватил письма и крепость занята была царскими войсками, несколько дней оказывал сопротивление осаждавшим; а потом и он сдан Аминандру, во власти которого была вся Атамания, кроме крепости Атенея, находящейся подле самой границы Македонии.
2. Филипп, узнав об отпадении Атамании, отправился с шестью тысячами воинов и с чрезвычайною быстротою прибыл в Гомфры. Оставив здесь большую часть воинов (для таких переходов не достало бы у них сил) прибыл с двумя тысячами в Атеней, единственное укрепленное место, где еще удержался его гарнизон. Отсюда попытался было он узнать расположение умов мест соседних и без труда заметив, что оно враждебно, вернулся в Гомфы, и уже со всеми своими войсками снова вступил в Атаманию. Отсюда Зенону, послав его вперед с тысячею пеших, приказал занять Етопию, которая весьма кстати господствовала над Аргитеею. Увидя, что эта местность занята уже его воинами, он сам стал лагерем около храма Юпитера Акрейского; здесь он был удержан один день невыносимо дурною погодою, а на другой день вознамерился вести их в Аргитее. Только было выступили они в поход, как вдруг показались Атаманы, бегавшие по холмам, возвышавшимся над дорогою. При виде их первые ряды остановились, и по всему войску распространились тревога и испуг, каждый воображал сам за себя, какие были бы последствия, если бы войско уже спустилось в горные долины, над которыми нависли скалы. При таком смятении царь, желая, на случай преследования выйти как можно скорее из теснин, посмешил отозвать передних и двинулся со всем войском назад тою же дорогою, которою пришел. Сначала Атаманы шли в некотором расстоянии спокойно за ним; а когда присоединились Этолы, они оставили их идти сзади Филиппова войска, а сами осыпали его с боков. Некоторые по знакомым тропинкам пошли вперед кратчайшею дорогою и заняли проходы. Такое смятение произошло между Македонянами, что они перешли реку скорее в беспорядочном бегстве, чем правильным движением, и при этом потеряли не мало людей и оружия. Тут и был конец преследования; отсюда в полной безопасности Македоняне вернулись в Гомфы, а из Гомф в Македонию. Атаманы и Этолы со всех сторон стеклись к Етонии для подавления Зенона и тысячи Македонян. Эти последние, мало надеясь на местность, из Етонии удалились на холм, более возвышенный и со всех сторон обрывистый. Найдя тут доступ во многих местах вытеснили их оттуда Атаманы; рассеянных и искавших спасения в бегстве по скалам мало известным и непроходимым — частью взяли, а частью побили. Многие от страха бросались в пропасти, и весьма немногие ушли с Зеноном к царю. Недолго спустя заключено и перемирие и дана возможность похоронить убитых.
3. Аминандр, возвратя себе царство, отправил послов в Рим к сенату, и в Азию к Сципионам; они тогда находились в Ефесе после решительной битвы с Антиохом. Он просил мира и приносил извинение в том, что наследственные владения свои возвратил себе при помощи Этолов; Филиппа он обвинял, Этолы из Атамании отправились к Амфилохам, и весь народ подчинили своей власти при добровольном согласии большей части его. Возвратив себе Амфилохию — она некогда принадлежала Этолам — они с такою же надеждою перешли в Аперантию: большая часть и этой области без борьбы подчинилась их власти. А Долопы никогда не принадлежали Этолам — они были на стороне Филиппа. Сначала они поспешили к оружию; но узнав, что Амфилохи за одно с Этолами, что Филипп бежал из Атамании и гарнизон его избит, они и сами изменяют Филиппу и переходят на сторону Этолов. Между тем как они, покорив все окрестные народы, считали себя со всех сторон достаточно безопасными от Македонян, вдруг получают они известие, что Антиох в Азии побежден Римлянами. Вскоре и послы возвратились из Рима безо всякой надежды на мир, и принесли известие о совершившейся уже переправе консула Фульвия с войском. Испуганные этим Этолы сначала вызвали уполномоченных из Родоса и Афинян с тем, чтобы эти города употребили свое влияние на то, чтобы мольбы их, только что перед тем отвергнутые сенатом, легче бы имели доступ к нему снова, и отправили в Рим старейшин народа — последний раз попытать надежду. Нисколько не заботились они отклонить войну прежде, чем когда неприятель находился почти в виду. Уже М. Фульвий, переправив войско в Аполлонию, советовался со старейшинами Епиротов, откуда начать войну. Епироты советовали напасть на Амбракию; — в то время город этот был на стороне Этолов: если Этолы придут защищать его, то открытая кругом местность удобна для сражения; если же они уклонятся от борьбы, то взятие города не будет затруднительно. Вблизи находится в избытке материалов для делания насыпи и прочих работ: Арахт река судоходная, по ней весьма удобно доставлять все что нужно, и она течет подле самих стен, да и подходит лето, время удобное для военных действий всякого рода». Такого рода убеждениями склонили вести войско через Епир.
4. Когда консул подошел к Амбракии, то увидал, что осада будет стоить больших трудов. Амбракия находится у подошвы крутого холма; жители называют его Перрантом. Город стороною, обращенною к полю и реке, смотрит к востоку, а крепость его, устроенная на холме к западу. Река Арахт течет из Атамании и впадает в морской залив, называемый Амбракийским от имени лежащего по соседству города. Не говоря уже о том, что город защищен с одной стороны рекою, с другой крутизнами, он огражден и крепкою стеною, имеющею в окружности не много более тысячи шагов. Фульвий со стороны открытого поля поставил два лагеря с умеренным между ними промежутком, а одно укрепление поставил на возвышенном месте против крепости: все это озаботился он соединить валом и рвом так, чтобы ни для запертых в городе не было возможности выйти из него, а также чтобы не могли проникать в него подкрепления извне. Но слуху об осаде Амбракии, Этолы явились в Страт, созванные эдиктом претора Накандра; сначала хотели было они всеми силами противодействовать осаде, но видя, что город большою частью уже загражден осадными работами, и что лагерь Епиротов лежит по ту сторону на ровном месте, положили разделить войска. С тысячью воинов легковооруженных, Евполем отправился в Амбракию, и вошел в город промежду укреплениями, еще не доведенными до конца. Никанор с остальным войском вознамерился было сначала ночью напасть на лагерь Епиротов — не легко было для Римлян подать им помощь, так как между ними находилась река; потом намерение это сочтено опасным, как бы его не проведали Римляне, и самое отступление оттуда не было бы сопряжено с опасностью. Оставив это намерение, он отправился опустошать Акарнанию.
5. Консул, приведя уже к концу укрепления, которыми замкнул город и осадные работы, посредством которых собирался действовать против стен, разом в пяти местах приступил в ним. В трех, почти с равными между ними промежутками, с открытых мест, откуда доступ был удобнее, стал действовать против так называемого Пиррея; в одном со стороны Эскулапия, и в одном против крепости. Стенобитными орудиями потрясал он стены; длинными крюками с косами на концах сламывал зубцы. Осажденными сначала, при виде этих приготовлений и потрясений стены, со страшным громом производимых, овладел ужас и замешательство. Потом, убедись, что стены выдерживают сверх чаяния, снова собрались с духом и стали действовать против стенобитных орудий, опуская на них куски свинца, большие камни и здоровые обрубки; крюки, набрасывая на них железные якоря, они притягивали во внутреннюю часть стены и там их ломали. Кроме того, вылазками — и ночными против караулов на укреплениях, и денными против аванпостов, сами нагоняли ужас. Между тем, как в таком положении находились дела в Амбракии, Этолы, опустошив Акарнанию, вернулись в Страт. Претор Никандр возымев надежду, смело действуя, заставить неприятеля снять осаду, отсюда отправил в Амбракию некоего Никодама с пятьюстами Этолов; он назначил ночь, и даже самый час ночи, в который и осажденные должны были напасть на укрепления неприятельские против Пиррея, и он сам вбросит ужас в лагерь Римлян; он полагал, что, при опасности с двух сторон и ужасе, увеличенном ночным временем, можно совершить что–либо замечательное. Никодам, в ночь ненастную, одни караулы счастливо миновал, через другие прорвался силою, перелез через неприятельские укрепления и проник в город. Прибытие его вдохнуло в осажденных некоторую надежду и готовность решиться на все. Как только наступила назначенная ночь, вдруг напал он, как было условлено, на осадные работы неприятельские. Но при выполнении дело вышло труднее, чем ожидали, так как извне вовсе не было произведено нападения. Робость ли овладела претором Этолов, или он счел за лучшее подать помощь Амфилохам, недавно покорившимся: их атаковал всеми силами Персей, сын Филиппа, посланный для покорения вновь Додонов и Амфилохов.
6. В трех местах, как мы выше сказали, находились работы Римлян у Пиррея; их то всех разом атаковали Этолы, но не с одинаковыми силами и приготовлениями; одни шли с зажженными факелами, другие несли хлопок, смолу и горящие стрелы — весь строй казался как бы в огне. Много караульных сделались жертвою первой атаки; но потом, когда крик и суматоха достигли лагеря, то, по данному консулом сигналу, воины взялись за оружие и изо всех ворот бросились подавать помощь. В одном месте дело решалось огнем и мечом; в двух же Этолы, ограничась одной, лишь попыткой, но не решась на бой, Этолы отступили. Ожесточенная борьба сосредоточилась в одном месте. Тут оба вождя порознь — Евполем и Никодам — увещевали воинов и льстили себя почти верною надеждою, что вот–вот явится Никандр, как было условлено, и нападет на неприятеля с тылу. Это обстоятельство несколько времени придавало духу сражающимся; но скоро они, не видя от своих никакого сигнала, как было условлено, а между тем постоянно увеличивавшееся число противников, предоставленные сами себе, стали нападать уже не с такою силою: наконец, бросив затеянное дело, когда и самое отступление было уже не без опасности, обратились в бегство и сбиты в город: часть осадных работ сожгли и у неприятеля убили несколько более, чем сами потеряли. Будь дело исполнено так как предполагалось, нет сомнения, что хотя с одной стороны осадные работы были бы взяты с большою потерею для неприятелей. Жители Амбракии и все Этолы, находившиеся в городе, не только оставили мысль об исполнении затеянного в эту ночь, но и на будущее время, как бы считая себя жертвою измены своих, с меньшею готовностью подвергались опасностям. Вовсе перестали они делать вылазки, как то делали прежде, на неприятельские аванпосты, но, разместись по стенам и башням, сражались с безопасных мест.
7. Персей, услыхав о приходе Этолов, оставил осаду города, к которому было приступил, вышел из Амфилохии и вернулся в Македонию. И Этолы были оттуда отозваны опустошением прибрежья. Плеврат, царь Иллирийцев, проник в Коринфский залив с шестидесятью легкими судами и, соединясь с Ахейским флотом, стоявшим у Патраса, опустошал Этолийское прибрежье. Против них послана тысяча Этолов и они, куда флота ни поворачивали, извилинами берега, поспешали прямыми и кратчайшими тропинками. Римляне у Амбракии, во многих местах потрясая орудиями стены, некоторую часть города обнажили, но в город проникнут не могли. С одинаковою быстротою воздвигалась новая стена на месте упавшей, да и воины, стоя на развалинах, сами были как бы живою стеною. Видя, что дело мало подвигается вперед открытою силою, консул решился вести тайно подкоп, прикрыв прежде это место укреплениями. Несколько времени, и день и ночь посвящай работе, утаились было от неприятеля не только рывшие в земле, но и выносившие ее наружу; но вдруг выросший холм земли был для жителей города лучшим указанием работ; испугались они, как бы, подрыв стены, неприятель не напал на город, а потому положено было вест ров по сю сторону стены по тому направлению, где неприятель недавно возвел укрепления. Когда ров достиг той глубины, на которой по–видимому должен быль находиться подкоп, то среди совершенной тишины стали во многих местах подслушивать у стены — не слышно ли где стука копающих. Услыхав его, прорыли прямую дорогу к подкопу и это было дело не трудное: немедленно добрались они до пустого места, где стену неприятель упер подпорками. Здесь сошлись работы, так как из рва в подкоп была дорога; сначала инструментами, которыми работали, потом и оружием, взяв его поспешно, завязали бой скрытый под землею. Впоследствии он сделался слабее, так как преграждали подкоп когда только хотели то волосяными покровами, то дверьми, на скорую руку приставленными. Придумали и еще, как действовать против находившихся в подкопе и способ был новый, но не трудный при исполнении. В бочке сделали отверстие, куда могла входить умеренной величины трубка; трубку сделали железную, крышку бочки также железную и с отверстиями во многих местах. Бочку эту наполнили не крупным пером и положили, обратив верхним кондом к подкопу. Через отверстия в крышке выдавались предлинные копья, называемые сариссами; назначение их было, не подпускать близко неприятеля. Небольшую искорку огня клали в перо и раздували ее посредством кузнечного меха, приставленного к устью трубки. Вследствие этого выходил сильный, густой и весьма едкий дым, с крайне неприятным запахом от горения пера, и когда он наполнял подкоп, то почти невозможно было кому–нибудь оставаться внутри.
8. Между тем, как в таком положении находились дела у Амбракии, послы Этолов, Фенеас и Дамотелес пришли к консулу, получив, по определению народа, полномочие для переговоров. Претор Этолов, видя, что с одной стороны Амбракия подвергается нападению неприятелей, с другой флот неприятельский опустошает прибрежье, с третьей Македоняне опустошают землю Амфилохов и Долопию, и что нет для Этолов никакой возможности справиться одновременно с тремя войнами, созвал собрание и спрашивал у Этольских старейшин совета, как надобно поступить. Мнения всех сошлись к одному: «следует просить мира, буде возможно, на справедливых, если же нет, то хоть на сносных условиях. Война начата в надежде на Антиоха, но теперь, когда он потерпел поражение на море и на суше и прогнан почти на край земли, за хребет Таврский, то есть ли какая надежда выдержать борьбу? Фенеас и Дамотелес пусть поступают на столько согласно с выгодами Этолов, на сколько возможно, при их верности и теперешних обстоятельствах. Возможность другого решения и другого выбора, судьба им разве предоставила?» С такими поручениями отправленные, послы стала умолять консула: «пощадить город и пожалеть о народе, некогда приязненном, не скажу обидами, а скорее несчастьями, вынужденном к безрассудным действиям. Конечно, не более зла причинили Этолы войною с Антиохом, сколько добра ранее, во время ведения войны с Филиппом. И тогда не получили они большой благодарности, и теперь не должны бы подвергнуться неумеренному наказанию». Консул на это отвечал: «часто, но неискренно просили Этолы о мире. Пусть они, прося о мире, возьмут пример с Антиоха, которого сами же вовлекли в войну. Отказался он, не от малого числа городов, о свободе которых был спор, но очистил всю Азию по сю сторону Тавра, целое богатое царство. Предложения Этолов, выслушает он не прежде, как когда они положат оружие, а потому должны они выдать оружие и всех лошадей, потом выплатить народу Римскому тысячу талантов серебра и половину этой суммы отсчитать сейчас же, если только они желают получить мир. К этому должны они прибавить в союзном договоре, что обязуются иметь одних и тех же, с народом Римским, и друзей и врагов.
9. На это послы — так как условия были тяжелы и сами по себе и знали они неукротимый и переменчивый характер своих соотчичей — не дали никакого ответа и вернулись домой, для того чтобы дело пока не испорченное, еще и еще раз передать на обсуждение, как следует поступить, — претору и старейшинам. Возвратясь, послы были встречены криками и бранью: «чего они дело так тянут, получив приказание принести мир, на каких бы то ни было условиях?» На обратном пути в Амбракию, были они схвачены Акарнанцами (с ними велась война), засевшими в засаду подле дороги, и под стражею отведены в Тирий. Это обстоятельство замедлило заключение мира. Послы Родосцев и Афинян, пришедшие просить за Этолов, находились уже у консула; да и Аминандр, царь Атаманов, получив надлежащее заверение в безопасности, прибил в лагерь Римский, заботясь не столько об Этолах, сколько о городе Амбракии, где он большою частью жил, находясь в изгнании. От них то известился консул о случае, постигшем послов; он отдал приказание привести их из Тирия. По прибытии их, начали толковать о мире. Аминандр считал своею первою обязанностью, деятельно хлопотать о том, чтобы склонить жителей Амбракии к сдаче. Когда дело мало подвигалось вперед через переговоры со старейшинами, которые вел Аминандр, подъезжая к стенам; то он, получив наконец позволение консула, вошел в город и частью советуя, частью прося, успел в том, что они вручили свою участь Римлянам. А Этолам принес существенную пользу К. Валерий, сын Левина, — он первый с этим народом заключил дружественный союз и был братом консула, от одной матери. Амбракийцы, условясь прежде о беспрепятственном выходе вспомогательных Этолов, отворили ворота. А вслед за тем Этолы: «должны были заплатить пятьсот Евбейских талантов, из них двести теперь же, а триста, в течение шести лет, по равным долям; выдать Римлянам пленных и перебежчиков. Отказаться от всяких прав власти на какой–либо из городов, которые после того времени, как Т. Квинкций переправился в Грецию, или силою были взяты Римлянами, или добровольно вступили с ними в дружественный союз. На остров Кефалонию, сила этого договора не простирается». Хотя условия эти были несколько легче тех, которые Этолы ждали, однако они просили о дозволении доложить народному собранию и получили его. Небольшие прения возникли было о городах: так как они некоторое гремя принадлежали их власти, то тяжело было для них оторвать их от себя, как бы составную часть их тела. Впрочем, все граждане единогласно положили — принять мир. Амбракийцы поднесли консулу золотой венок, весом во сто пятьдесят фунтов. Все медные и мраморные статуи и живописные картины, которыми преимущественно перед другими городами этой области украшена Амбракия, так как здесь находился царский дворец Пирра — сняты с мест и отвезены. Кроме того ничего не тронуто и не отнято силою.
10. Из Амбракии консул выступил во внутреннюю часть Этолии и стал лагерем у Аргоса Амфилохов (он находится в расстоянии двадцати двух миль от Амбракии). Наконец пришли туда и послы Этолов; консул начинал было дивиться, что они замедлили. Узнав, что собрание Этолов утвердило мир, он приказал послам их, отправиться к сенату и позволил Родосцам и Афинянам ехать, туда же, как заступникам за них; он дал проводить их — К. Валерия, брата своего, а сам переправился в Кефалонию. Здесь умы главных лиц в Риме были уже предубеждены наговорами Филиппа: и через послов, и на письме, жаловался он, что Этолы отняли у него земли Долопов и Амфилохов, и Атаманию, и что его гарнизоны, и наконец сын Персей прогнаты из земли Амфилохов. Вследствие этого, сенат долго не внимал просьбам Этолов; впрочем Родосцев и Афинян выслушал в молчании. Посол Афинский — Леон, сын Икезия, произвел впечатление — так по крайней мере рассказывают — своим красноречием. Употребив известное сравнение, уподобил он народ Этолов морю, в состоянии спокойном, но легко волнуемом ветрами: «пока пребывали они верными союзу с Римлянами, то и по, свойственному этому народу, тихому характеру, оставались спокойными; но когда начали дуть от Азии Тоас и Дикеарх, а от Европы Менестас и Дамокрит, тогда поднялась буря, набросившая их на Антиоха, как на подводную скалу».
11. Долго подвергались Этолы разным треволнениям; наконец успели они в том, что условия мира улажены; заключались они в следующем: «уважение к власти и величию народа Римского племя Этолов пусть хранит на будущее время, без задней мысли. Пусть не допускает проходить по своим землям никакого войска, если оно только будет направлено против союзников и друзей, и не оказывает ему ни малейшего содействия. Обязуется иметь с народом Римским одних и тех же неприятелей, обнажать мечь и вести войну за одно с ними. Перебежчиков, беглых и пленных из Римлян и союзников возвратить, кроме тех, которые, будучи взяты и отпущены домой, попались другой раз, или тех, которые взяты в то время, когда были еще сами враждебны Римлянам, а между тем Этолы пользовались еще их покровительством и защитою. Изо всех же прочих, какие окажутся на лицо, пусть, в продолжении ста дней, выданы будут, без всякой хитрости, Корцирским мастям; а которых нет на лицо, тех выдавать по мере того, как каждый будет найден. Сорок заложников выдать, по выбору консула Римского, не моложе двенадцати и не старее сорока лет. В числе заложников не должно быть ни преторов, ни префектов конницы, ни общественных писарей, да и вообще никого из тех лиц, которые уже прежде были у Римлян заложниками. На Кефалонию сила мирного трактата не простирается». Относительно количества денег, подлежащего уплате и сроков платежа, осталось все без перемены, по условленному с консулом. Буде же Этолы захотели бы платит вместо серебра золотом, то это дозволено, лишь бы за десять серебряных монет, давали одну золотую. «А какие города, поля и люди, когда–либо были ведомства Этолов и которые из них в консульство Т. Квинкция и Кн. Домиция, да и после этих консулов, или добровольно подчинились власти народа Римского, или вынуждены были к тому силою ·- чтобы из них Этолы не старались залучить вновь никого под свою власть. Эниады с городом и областью должны отныне принадлежать Акарнанам». На таких–то условиях утвержден союзный договор с Этолами.
12. Не только в то же лето, но почти в одни и те же дни, когда консул М. Фульвий действовал таким образом в Этолии, другой консул, Кн. Манлий, вел войну в Галлогреции, и о ней то я стану теперь говорить. С наступлением весны консул прибыл в Ефес; приняв войска от Л. Сципиона и сделав им смотр, он сказал воинам речь. В ней похвалил он их доблесть, так как они силы Антиоха уничтожили совершенно одним сражением, увещевал их начать новую войну с Галлами, так как они и войсками оказывали содействие Антиоху и прав имеют до того неукротимый, что если только не будут сломлены силы Галлов, то без пользы и Антиох отброшен по ту сторону горного хребта Тавра; о себе консул присовокупил немногое, и в том, что он сказал, не заключалась ни какой ложной, или излишней похвальбы. Воины с радостью и частыми знаками одобрения выслушали консула; они полагали, что Галлы составляли часть сил Антиоха, а с поражением царя, что же важного могло заключаться в предоставленных самим себе силах Галлов? Консул полагал отсутствие Евмена совершенно не своевременным, в то время находился он в Риме, так как ему очень хорошо были известны и местность, и люди, и для него (Евмена) было очень важно поуменьшить силы Галлов. А потому он Аттала, брата его, пригласил из Пергама и убеждал вместе с ним участвовать в войне; тот обещал и сам лично, и своими силами, принять в ней участие и отпущен для необходимых приготовлений. По прошествии немногих дней, он встретил у Магнезии консула, уже выступившего из Ефеса; у Аттала было тысячу воинов пеших. двести конных; брату своему, Атенею, велел он следовать за собою с остальными войсками, поручив защиту Пергама тем, кого считал верными брату и отечеству. Консул похвалил молодого человека и, со всеми войсками выступив к Меандру, стал там лагерем, так как реку невозможно было перейти в брод, и суда были собраны для переправы войска. Перейдя Меандр, они достигли Гиерокомы.
13. Там находится знаменитый храм и оракул Аполлона; говорят, что не плохими стихами изрекают здесь жрецы свои предсказания. Отсюда вторым переходом пришли к реке Гарпазу; туда же явились послы Алабандов с просьбою — употребить, или влияние, или силу, для приведения в повиновение, отпавшего от них недавно, одного замка. Туда же прибыли: Атеней, брат Евмена и Аттала, с Критянином Левзом и Македонянином Коррагом; они привели с собою тысячу пеших воинов из смеси разных племен и триста всадников. Консул отправил трибуна военного, с небольшим отрядом и, взяв силою замок, передал его Алабандам, а сам, нисколько не уклоняясь от предначертанного пути, стал лагерем у Антиохии над рекою Меандром; источники этой реки находятся у Целен, город этот был некогда столицею Фригии. Впоследствии жители переселились на расстояние, недальнее от прежних Целен, и новому городу дали имя Апамеи от Апамы, сестры царя Селевка. Река Марсиас, получившая начало недалеко от источников Меандра, впадает в него. Народная молва говорит, что в Целенах Марсиас состязался с Аполлоном игрою на флейте. Меандр, получив начало в самом возвышенном пункте крепости Целенов, течет по средине города, потом проходит сначала Карию, далее Ионию и впадает в морской залив, находящийся между Приене и Милетом. В Антиохию, в лагерь консула, прибыл Селевк, сын Антиоха, в силу союзного договора, заключенного Сципионом — для выдачи хлеба войску. Небольшой спор возник было относительно вспомогательных войск Аттала: Селевк утверждал, что Антиох обязался снабжать хлебом только одни Римские войска. Упорством своим, консул решил этот спор в свою пользу; он послал военного трибуна с приказанием Римским воинам, не брать хлеба прежде, как получат его вспомогательные войска Аттала; отсюда выступили к так называемым, Гордивтихам; затем, третьим переходом, пришли в Табас. Город этот находится на границе земли Писидов, в той стороне, которая обращена к Памфилийскому морю. Силы этой области были нетронуты и жители её были очень смелы на войне; тут их всадники, сделав вылазку на войско Римское, первым натиском произвели было порядочное замешательство; потом когда обнаружилось, что они взялись за дело, не под силу им ни по храбрости, ни по численности, сбиты город и просили прощения в заблуждении, изъявляя готовность отдать город. Предписано им — внести двадцать пять талантов серебра и десять тысяч мер хлеба; тогда изъявление покорности их принято.
14. В третий затем день прибыли к реке Хау: выступив отсюда, первым приступом взяли город Еризу. Пришли к укреплению Табузию, стоящему на реке Инде; название она получила от Индийца, которого тут сбросил слон. Находились в недальнем расстоянии от Цибиры, а между тем не являлось еще никакого посольства от Моагета, самовластного князька этого города, человека, во всех отношениях несносного, и верности самой ненадежной. Для разузнания его образа мыслей, консул послал вперед К. Гельвия, с четырьмя тысячами пеших и пятьюстами конных воинов. Этому отряду, уже входившему в границы области, встретились послы с известием, что их владетель согласен исполнить все, что от него ни потребуют. Умоляли войти мирно в их пределы и удержать воинов от опустошения; принесли консулу золотой венок в пятнадцать талантов. Гельвий обещался сберечь пока поля от опустошения, а послам велел отправиться к консулу. Когда они ему передали тоже, что и Гельвию, то консул им отвечал: «мы, Римляне, не имеем у себя ни малейших доказательств хорошего к нам расположения их властителя, да и общий отзыв о нем такой, что скорее нам надобно думать о наказании его, чем о приязни с ним». Смущенные таким ответом, послы просили только об одном — принять венок и позволить явиться к себе их владетелю, чтобы он имел возможность переговорить с ним и оправдаться. С дозволения консула, князек явился на другой день в лагерь; одеяние его и свита были такие, что едва могли равняться с обстановкою частного человека, сколько–нибудь достаточного. Говорил он очень смиренно и покорно, уменьшая до крайности свои средства, и жалуясь на бедность городов своей области; а у него находились, кроме Цибиры, Силей и Алимиа, так называемые. Из них уж если себя и своих обберет, обещался сколотить двадцать пять талантов, да и то под сомнением. «По истине, сказал консул, таких неуместных шутов и выносить нельзя. Мало для тебя было заочно, не краснея, обманывать нас через послов, а теперь, сам на лицо, ты упорствуешь в том же бесстыдстве. Двадцать пять талантов истощат всю силу твоих владений? Теперь, если ты, в течение трех дней, не отсчитаешь пятьсот талантов, то жди опустошения полей и осады города». Князек пришел в ужас от такого объявления, но продолжал упорно стоять на своих уверениях о бедности; мало–помалу, самыми низкими усилиями, то лестью, то просьбами и притворными слезами, успел довести до ста талантов; прибавлено десять тысяч мер хлеба; все это истребовано у него в продолжении шести дней.
15. От Цибиры войско Римское повели по полям Синденцев; перейдя реку Кавлар, стали лагерем; на другой день войско шло мимо болота Каралитиса; останавливалось у Мандрополиса; когда оно выступило отсюда к Лагону, ближайшему городу, то жители разбежались от страха; опустевший город, полный запасов всякого рода, предан разграблению. Отсюда Римляне дошли до источников реки Лизиса, и на другой день до реки Кобулата. Термессинцы в это время, взяв город Исиондензев, приступали к крепости. Осажденные, не имея ни откуда даже надежды на помощь, отправили послов к консулу, умоляя о защите: «запертые в замке, с женами и детьми, каждый день ожидают они смерти, или от меча, или от голода». Консулу открылся повод свернуть в Памфилию, чего именно ему и хотелось: по прибытии освободил он Исиоиденцев от осады. Термессу дал мир, получив с него пятьдесят талантов серебра; точно также Аспендиям и прочим народам Памфилии. Возвращаясь из Памфилии, у реки Тавра, в первый день — на другой день, у так называемых, Ксилиненкома, стал лагерем. Выступив оттуда, постоянными переходами, достиг он города Кормаза. Ближайший отсюда город был Дарса; Римское войско нашло его оставленным жителями, но полным запасов всякого рода. Во время движения мимо болот, пришли послы из Лизиная, отдавая город. Отсюда прибыли на Сагалассенское поле, плодородное и обильное плодами всякого рода. Живут тут Писиды, лучшие воины того края: и это им придавало духу, а также плодородие почвы, многочисленность населения и самое положение города, укрепленного, как немногие. Консул, не встретив на границе никакого посольства, послал воинов грабить по полям. Тут только сломлено упорство жителей, как они увидали расхищение, им принадлежащей, собственности. Выслали послов, и исходатайствовали себе; мир на условиях; выплатить пятьдесят талантов и двадцать тысяч мер пшеницы, двадцать ржи. Выступив отсюда к источникам Обримы, он стал лагерем у деревни, называемой Акаридос–Комен. На другой день прибыл туда из Апамеи Селевк; отсюда консул, отослав больных и ненужные обозы в Апамею, взял от Селевка проводников, в этот день выступил в Метрополитанское поле, а на другой день в Диниас, город Фригии. Отсюда прибыл и в Синнаду; все города, находящиеся в окрестностях, были брошены жителями от страха. Награбленною там добычею, войско было до того обременено, что в продолжении целого дня могло совершить с трудом переход в пять миль, и пришло к городу Бевдосу, прозываемому старым. Потом у Анабуры, на другой день у источников Аландра, а на третий, у Абоса стали лагерем. В этом последнем месте стояли долгое время, так как уже достигли границ Толистобойев.
16. Большое количество Галлов, или вследствие недостатка земель, или в надежде на добычу, в убеждении, что ни один народ, через земли которого придется идти, не может равняться с ними силою оружия, прибыли под предводительством Бренна в землю Дарданов. Тут произошли между ними раздоры, и до двадцати тысяч человек с князьками, Леонорием и Лутарием, отделились от Бренна, и повернули во Фракию. Тут они сражались там, где находили сопротивление, брали дань с тех, которые просили у них мира и прибыли в Византию; тут, в продолжении некоторого времени, брали они дань с прибрежья Пропонтиды и заняли города этой страны. Овладело ими желание — перейти в Азию: наслышались они, по соседству, о необыкновенном плодородии её земель. Хитростью взяли они Лизимахию, силою оружия покорили весь Херсонес и спустились к Геллеспонту. Видя, что тут Азия отделена только небольшим проливом, Галлы воспылали еще более сильным желанием перейти туда, они отправили гонцов к Антипатру, начальствовавшему этим прибрежьем, извещая его о желании переправиться. Пока дело это шло медленнее, чем они надеялись, между начальниками (князьками) Галлов произошли новые раздоры. Леонорий повернул назад, откуда пришел, и с большею частью Галлов прибыл в Византию. Лутарий у Македонян, присланных Антипатром для разведки, под видом посольства, отнял двое палубных судов и три лодки. С помощью их то, перевозя безостановочно воинов и день и ночь, в несколько дней переправил все свои войска. Немного времени спустя и Леонорий, при содействии Никомеда, царя Вифинии, переправился из Византии. Тут Галлы опять соединяются в одно целое, подают помощь Никомеду против Зибоета, владевшего частью Вифинии. При их преимущественно содействии Зибоета побежден, и вся Вифиния досталась под власть Никомеда. Оставив Вифинию, Галлы двинулись далее в Азию: из двадцати тысяч человек, не более десяти имели оружие. Несмотря на это, они такой ужас нагнали на все народы, живущие по сю сторону Тавра, что их повеления исполняли и те народы, с которыми имели дело, и те, которых они не касались, одинаково и ближние, и самые дальние. Наконец, так как Галлы состояли из трех племен, Толистобойев, Трокмов, Тектосагов, то они распределили между собою, кому какие из народов Азии, им подвластной, должны платить дань. Трокмы получили земли по прибрежью, берег Геллеспонта; Толистобойи — Эолиду и Ионию, а Тектосаги — внутреннюю часть Азии. Они брали дань со всей Азии, по сю сторону Тавра; места же для поселения выбрали они себе около реки Галиса. Таков был ужас их имени — число их значительно увеличилось вновь рожденными, что наконец и цари отдаленной Сирии не отказывались им платить дань. Первый из жителей Азии дерзнул на это Аттал, отец царя Евмена — смелому его начинанию, сверх общего чаяния, польстило счастие, и в сражении с Галлами, он остался победителем. Впрочем, и тут не на столько сломил он их дух, чтобы они отказались от власти, но могущество их оставалось одно и тоже, до войны Антиоха с Римлянами. И тут, после поражения Антиоха, Галлы были почти убеждены, что, по отдаленности моря, Римское войско к ним не достигнет.
17. Так как приходилось иметь дело с врагом, столь грозным для всех жителей того края, то консул сказал перед собранием воинов речь, преимущественно в таком смысле: «Воины, не безызвестно мне, что изо всех народов населяющих Азию, Галлы имеют преимущество военной славы. Народ суровый, обойдя почти весь земной шар войною, избрал себе место среди людей самых смирных. Высоки они ростом, имеют волосы длинные и с красноватым оттенком, широкие щиты, преогромные мечи: при том в бой вступают они с песнями, с воплями, приплясывая и ударяя в щиты по древнему прародительскому их обычаю со страшным звуком оружия: все у них одним словом приспособлено в тому, чтобы действовать ужасом. Но пусть они внушают его тем, для кого их обычаи не слыханы и не виданы — Грекам, Фригийцам и Карийцам: Римляне же привыкли к Галльским тревогам, и им очень хорошо известна и слабая их сторона. Раз, при первой встрече у Аллии, некогда бежали от них предки наши; но с тех пор вот уже двести лет прошло, в течение этого времени Римляне их обращают в бегство и бьют как стадо испуганного скота. Вряд ли над одним народом из живущих на земном шаре совершено столько триумфов сколько над Галлами. Опытом уже доказано, что стоит только выдержать первый натиск, в котором сосредоточивают они всю пылкость своего характера и слепого бешенства, как уже члены их расслабевают от испарины и утомления, оружие выпадает из их рук; слабые их тела и ограниченные, как только минует первое раздражение, силы духа не выдерживают борьбы, уже не говорю оружия, но и солнца, пыли, жажды. Не только в схватках легионов с легионами испытали мы их, но и в единоборстве человека с человеком: Т. Манлий, М. Валерий доказали своим примером, на сколько Римская доблесть выше слепого бешенства Галлов. Уже один М. Манлий сбросил с Капитолия Галлов, поднимавшихся туда целым строем. И предкам нашим приходилось иметь дело с настоящими Галлами, родившимися в их отечестве; а это уж выродки помесь, по справедливости их называют Галло–греками. Точно так относительно плодов и животных, разве мы не видим, что не столько значат семена и для сохранения первоначальной природы, сколько изменяются они под влиянием свойств почвы и климата, под которым произрастают. Македоняне, имея колонии в Александрии Египетской, в Селевкии и Вавилоне и многие другие, рассеянные по лицу земному — не переродились ли в Сириян, Парфов, Египтян? Массилия, вследствие своего положения среди Галлов, не заимствовала ли в некоторой степени характера соседей. У Тарентинцев что сохранилось из сурового и бесчеловечного характера учения Спартанского? На своей родной почве все более верно первобытному характеру; насажденное же на чужую почву заимствует естественно и свойства той среды, откуда получает питание. А потому вы — Фригов в Галльском вооружении, которое даже им в тягость, точно так как вы уже поражали их в рядах войск Антиоха, и теперь победители будете поражать побежденных. Мною овладевает скорее опасение, как бы не пришлось нам от этой войны мало славы, чем слишком много бранных трудов. Этих самых Галлов не раз уже царь Аттал поражал и обращал в бегство. Не думайте, что только одни звери, будучи недавно пойманы, сначала сохраняют свою лесную дикость, но потом, будучи долго кормлены руками человеческими, делаются более кроткими; не также ли точно мало–помалу изменяется и дикость людей? Не думаете ли вы, что эти Галлы таковы же точно, каковы были их отцы и деды? Оставив отечество по недостатку земель, они вышли из него по почти неприступному берегу Иллирика; пройдя потом Пеонию и Фракию, и сражаясь с самыми дикими народами, они заняли эти земли. Много вынесли они бедствий и их, как бы ожесточенных, приняла здешняя почва, обильная всякого рода произведениями. Плодородие земли, умеренный климат, мягкость нравов соседей — мало–помалу смягчили те суровые качества, которые имели Галлы перед приходом сюда. Но вам, по истине сынам Марса — надобно как можно более остерегаться и избегать соблазнов Азии. Наслаждения в земле чуждой удивительно как действуют на ослабление сил духа! Силен соблазн образа жизни и нравов соседей! Благоприятно для нас то обстоятельство, что Галлы, не обладая теперь далеко тою силою, какую имели прежде когда пришли, славу свою у Греков сохранили все туже, что и тогда. Победив Галлов, вы перед союзниками будете иметь такую же заслугу и славу, как если бы вы победили Галлов, оставшихся вполне верными своему коренному характеру».
18. Собрание распущено; отправлены послы к Епосогнату — один изо всех князьков, он и оставался верен дружбе с Евменом и отказал Антиоху во вспомогательном войске против Римлян. В первый день пришли к реке Аландру, а на другой к селению, называемому Тискон. Туда, с просьбою о дружбе прибыли послы Ороандензев; им отдано приказание внести двести талантов; когда они просили дать знать об этом домой, то им на то дана возможность. Отсюда консул повел войско к Плитенду, потом лагерь раскинул у Аллиат. Туда вернулись те, что были посыланы к Епосогнату и явились его послы, умоляя консула: не наступать войною на Тектосагов; он сам, Епосогнат, отправится к этому народу и склонит его к повиновению.» Это позволение дано князьку, а войско Римское поведено далее через землю, так называемую Акилон (безлесную) и — по справедливости: она не только не производит деревьев, но ни даже кустарнику, и вообще ничего, чтобы годилось для топлива; вместо дерева жители употребляют коровий кал. Когда Римляне стали лагерем у Кубалла, Галлогреческой крепости, явились с большим шумом всадники неприятельские. Они своим быстрым нападением не только вкинули замешательство в передовые посты неприятельские, но и несколько воинов убили. Когда об этой тревоге узнали в лагере, то конница Римская, кинувшись вдруг изо всех ворот, разбила Галлов и обратила их в бегство с потерею неприятеля нескольких человек убитыми. Консул, видя, что пришли в землю неприятельскую, шел далее, производя предварительно рекогносцировки, и войско старательно держа в строгом порядке. Когда постоянными переходами пришел он к реке Сангарию, то, не видя нигде возможности перейти в брод решился устроить мост. Сангарий течет из горы Адорея через Фригию, и у Вифинии сливается с рекою Тимбретом; отсюда, наполнясь водою уже вдвое против прежнего, течет по Вифинии, и впадает в Пропонтиду. Река эта не столько замечательна своею величиною, сколько тем, что доставляет прибрежным жителям огромное количество рыбы. Когда Римляне, окончив мост, шли её берегом, то выбежали им на встречу из Пессинунта (жрецы) Галлы Великой Матери, со своими значками; провозвещали они вдохновенными стихами, что Богиня откроет Римлянам дорогу к войне и даст победу и власть над этим краем. Консул сказал, что принимает это прорицание за хороший знак, и стал лагерем на этом самом месте. На другой день пришел он в Гордий; город этот не велик, но составляет более славное и многолюдное средоточие торговли, чем сколько можно ожидать от его средиземного положения. Почти в равном от него расстоянии находятся три моря: Геллеспонт, (Черное) море у Синопа, и море противоположного берега, по которому живут приморские Киликийцы. Кроме того город этот прилежит к границам (земель) многих значительных народов и их взаимная потребность условила средоточие торговли в этом самом месте. Город, тогда опустевший вследствие бегства жителей, нашли Римляне полным запасами всякого рода. Когда они стояли здесь на постоянных квартирах, пришли послы от Епосогната с известием: «ездил он к Галльским князькам, но не добился никаких справедливых условий; Галлы из открытых сел и полей перебираются во множестве, и вместе с женами и детьми и всем, что могут взять и погнать с собою, удаляются на гору Олимп, унося свои пожитки и гоня скот; там думают они найти защиту в оружии и условиях местности.
19, Более верные известия принесли послы Ороандензев: «общество Толистобойев заняло Олимп; отделясь от них, Тектосаги отправились к другой горе, называемой Магаба. Трокты, оставив у Тектосагов своих жен и детей, положили со всеми вооруженными воинами подать помощь Толистобойям». В то время царьками у этих трех народов были: Ортиагон, Комболомар и Гавлог. В своих соображениях руководствовались они преимущественно избранием того образа военных действий, что, заняв самые высокие горы этой стороны, свезли туда все, что нужно для их употребления на долгое время, и надеялись утомить неприятеля продолжительностью отпора: «не дерзнет он — так полагали — гнаться за ними по местам крутым и при самых неблагоприятных условиях; а если бы и попытался, то задержать его и сбросить будет достаточно и небольшого отряда. И пребывая у подошвы гор холодных, не станут Римляне покойно переносить холод и недостатки всякого рода. Несмотря на то, что самая возвышенность местности служила им защитою, Галлы вершины занятых ими холмов, обнесли рвом и другими укреплениями. Менее всего предстояло им заботы заготовить снаряды для бросания издали; они полагали, что самая крутизна местности доставать им в избытке камней для этой цели.
20. Консул, видя, что дело будет не в рукопашном бою, а придется действовать на неприятеля издали, приказал заготовить огромное количество дротиков, копий, стрел, пращей и больших камней, которые могли быть брошены пращным же ремнем. Запасшись таким избытком метательных снарядов, он повел войско в горе Олимпу и расположился лагерем почти в четырех от нее милях. На другой день выехал он с четырьмястами всадников и Атталом осмотреть местность горы и положения Галльского лагеря. Неприятельская конница, вдвое сильнее численностью, вдруг бросилась из лагеря и обратила Римлян в бегство: у бегущих несколько человек убито, а ранено много. На третий день консул выступил со всеми силами для разузнания местности; ни один из неприятелей не показался из–за окопов, и потому с полною безопасностью объехав гору, заметил что с южной стороны возвышенности состоят из земли и исподволь покато спускаются в долину; а к северу скалы возвышаются круто, почти отвесно и, при почти совершенной неприступности прочих мест, представляются три пути: один по средине горы, идет местами возделанными, два потруднее с зимнего восхода солнца и с летнего заката. Рассмотрев все это, он в этот же день стал лагерем у самой подошвы гор. На другой день, по принесении жертв, когда первые из них дали благоприятные признаки, он разделил войско на три части и повел его к неприятелю, а сам, с большою частью войск, пошел внутрь гор тою дорогою, которая представляла наиболее удобств. Брату Л. Манлию велел он идти от зимнего восхода, пока дозволит местность совершать движение с безопасностью: в случае же, если встретятся места опасные и крутые, то не бороться с их затруднительностью и не брать грудью крутизн, но стараться, пробираясь откосами гор мало–помалу, по местам невысоким и потом с летнего запада взобраться на них с войском. И вспомогательное войска Аттала он разделил на трое по ровным частям, а с собою он велел быть самому молодому человеку; конницу, а также и слонов, он оставил вблизи на равнине, прилежащей к холмам. Префектам дано приказание: следить со вниманием за всем, что где–либо произойдет, и спешить оказывать немедленно помощь по требованию обстоятельств.
21. Галлы, быв убеждены, что с обоих боков они достаточно безопасны вследствие неприступной местности, со стороны, обращенной к полудню, с целью загородить оружием дорогу, послали занять холм, возвышавшийся над нею в расстоянии от лагеря менее тысячи шагов — почти четыре тысячи вооруженных воинов; так они надеялись, как бы живым укреплением, преградить путь. Увидав это, Римляне приготовились к сражению. Впереди знамен в небольшом расстоянии идут велиты (легко вооруженные воины) и Атталовы Критские стрелки, пращники, Траллы и Фраки: пехотинцы, под своими значками, вследствие неровной местности, двигаются вперед тихим шагом, и так держат перед собою щиты, чтобы только уклоняться от метательных снарядов, с явным расчетом по–видимому не вступать в рукопашный бой. Издали завязалось сражение бросанием разных снарядов, сначала при равных с обеих сторон условиях: за Галлов была местность, а за Римлян разнообразие и обилие оружия, но чем далее тянулась борьба, тем более неравною она становилась. Длинные щиты Галлов, мало приспособленные в ширину для закрытия громадных тел, притом же совершенно плоские, плохо прикрывали их. Другого же оружия у них не было, кроме мечей, а они оставались совершенно бесполезными по не желанию Римлян вступать в рукопашный бой. Употребляли они в дело камни не приспособленные величиною, так как заблаговременно их заготовлено не было, но какие кому второпях попадались под руку; притом, по непривычности для них этого дела, не хватало у них ни искусства, ни сил для настоящего удара. Со всех сторон в Галлов, не принявших никаких мер предосторожности, летели стрелы, копья, дротики; не понимали они что тут и делать: отуманенных страхом и раздражением, врасплох застал этот род битвы, на который они менее всего способны. Действуя вблизи, когда представляется возможность взаимно и получать раны, и наносить их, мужество их увеличивается раздражением; а когда раны получали они издали, почти не видя неприятеля, легким оружием нанесенные и не на кого было излить им свое раздражение дружным нападением, то, как раненые звери в иступлении, метались они друг на друга. Раны тем виднее были, что Галлы сражаются голые, а тела имеют полные и белые, так как они иначе, как в сражении, никогда их не обнажают вследствие полноты тела, и кровь лилась больше, да и раны казались отвратительнее: на белом теле ярче означались пятна темной крови. Не столько обращают внимания Галлы на открытые раны: нередко они сами насекают себе кожу и с раною более широкою, чем глубокою, вступать в бой считают себе за большую честь. Они же, когда острие стрелы или пращи, скрывшись внутрь, в маленькой по–видимому ранке, производит боль, стараются выдернуть, но не находят возможности (оно там остается). Бешенство и стыд, вследствие сознания гибели от столь ничтожной ранки, овладевают ими и они бросаются на землю, которая в разных местах и была услана их телами. Другие бросались на врага, и делались жертвою со всех сторон летевших стрел; а если и подходили близко, то велиты доканчивали их мечами. Эти воины имеют щиты круглые, величиною в три локтя, в правой руке копья, которыми действуют издали; за поясами их Испанские мечи, так что когда им приходится вступать в рукопашный бой, то, перенеся копья в левую руку, извлекают они мечи. Немного уже оставалось Галлов; они, видя себя побежденными легко вооруженными войсками, и то, что значки легионов приближаются, пустились бежать к лагерю врассыпную. Там (в лагере) господствовали уже смятение и ужас: женщины, дети и прочая безоружная толпа наполняли лагерь смешанными толпами. Римляне победители заняли холмы, оставленные бежавшим неприятелем.
22. Около того же времени Л. Манлий и Гельвий, поднимавшиеся на горы, пока это возможно было наискось по покатостям холмов; достигнув наконец неудобопроходимых мест, повернули в ту сторону гор, где только в одном месте возможно было движение. И тот и другой последовали за войском консула с небольшим промежутком, как бы условясь заранее; самая крайность заставила их поступить так, как действовать и сначала могло быть только наилучшим. При весьма неблагоприятных условиях местности, помощь этих боковых отрядов была нередко весьма полезна; так что если иногда первые ряды и бывали отброшены, то вторые и прикрывали смятых, и со свежими силами возобновляли бой. Консул, когда первые значки легионов достигли холмов, взятых легко вооруженными воинами, отдал приказание воинам ненадолго остановиться и отдохнуть. Тут же, указывая им, на валявшиеся по холмам, тела Галлов, сказал: «если легковооруженные воины произвели такое побоище, то чего надобно ожидать от легионов, от настоящего хорошего оружия и от доблести храбрейших воинов? Необходимо им теперь взять лагерь, в котором трепещет неприятель, загнатый туда легковооруженными войсками». Впрочем, вперед идти приказывает все таки легковооруженным воинам: они, пока останавливалось войско, и это самое время провели непраздно — собирая по холмам стрелы и проч. для того, чтобы не было недостатка в метательных снарядах. Уже они подходили к лагерю, и Галлы, не надеясь вполне на одни укрепления, с оружием в руках стали перед валом. Осыпанные тут всякого рода метательными снарядами, которые чем многочисленнее были Галлы и густее толпы их, тем менее могли пролетать без пользы, в одну минуту сбиты и отброшены внутрь окопов; только у ворот оставлены сильные отряды для прикрытия. В толпы, стеснившиеся в лагере, брошено огромное количество метательных снарядов. О множестве нанесенных ими ран ясно говорили крики, перемешанные с плачем жен и детей. В тех, которые составляли охранительные посты перед воротами, передние ряды легионов бросили дротики. Ран они не наносили, но пробив несколько щитов, разом много Галлов скрепляли друг с другом. Долее они не выдержали нападения Римлян.
23. Ворота были отворены, прежде чем ворвались победители, и Галлы бросились бежать во все лагерные ворота. Слепо бросаются они и там, где есть дорога и где ее нет: никакие крутые скалы, никакие обрывы их не задерживают: страх перед неприятелем пересиливает всякой другой. Многие, упав сами или быв брошены с чрезвычайной вышины, лишились жизни. Консул, взяв лагерь, удержал воинов от грабежа и захвата добычи, но каждому порознь и всем вместе велел следовать за собою, догонять неприятеля, и еще более устрашать его и без того пришедшего в ужас. Пришло и другое отделение войска: то, которое было с Л. Манлием; и ему консул не дал войти в лагерь, а прямо послал преследовать неприятелей, и немного спустя сам последовал за ними, вверив военным трибунам обережение пленных. Он полагал, что война приведется к концу одним ударом, если, пользуясь ужасом неприятелей, как можно больше их будет убито или взято в плен. По выступлении консула прибыл К. Гельвий с третьим отрядом: он не был в силах удержать своих воинов от разграбления лагеря, и — что было в высшей степени несправедливо — добыча досталась именно тем, кто и в сражении не был. Всадники долго стояли, не зная ни о сражении, ни о победе своих соотчичей; а потом и сами, насколько силы достало у их коней, рассеянных бегством Галлов, нагнав у подошвы гор, частью избили, а частью взяли в плен. Число убитых определить весьма затруднительно, так как на далекое пространство, по всем извилинам гор, Галлы были и преследуемы и избиваемы; не мало их погибло, падая в крутизнах неприступных мест; много избито по лесам и кустам. Клавдий пишет, что два раза происходило сражение на горе Олимпе, и что потеря неприятелей в этих сражениях простирается до сорока тысяч убитыми. Валерий Антиат, в других случаях более неумеренный в увеличении цифр, на этот раз исчисляет всего не более десяти тысяч. Число пленных простиралось без всякого сомнения до сорока тысяч: так как Галлы влекли с собою толпы людей всякого рода и возраста, походя в этом скорее на переселяющихся, чем на идущих воевать. Консул, собранное в одну кучу, неприятельское оружие сжег, а остальную добычу велел воинам всю снести, и частью продал, сколько из оной следовало в общественное казнохранилище, частью распределил между воинами, тщательно заботясь о справедливости дележа. В обращенной к воинам речи он их всех похвалил и подарил по мере заслуг каждого, а более всех Аттала, при общем всех одобрении. По истине удивительная была и доблесть, и усердие этого молодого человека во всех трудах и опасностях, а также и скромность его.
24. Война с Тектосагами оставалась еще непочатою. Консул выступил к ним и третьим переходом пришел в Анкиру, город в этом краю довольно известный. Неприятели стояли в расстоянии оттуда немного более десяти миль. Между тем как войско Римское здесь стояло, одна пленная совершила дело достойное памяти. Жена царька Ортиагонта, очень красивая женщина, в числе прочих пленных находилась под стражею, начальником которой был сотник, человек корыстолюбия и похотливости, истинно солдатских. Сначала хотел было он подействовать на её сердце, но видя, что она с ужасом отвращается от прелюбодеяния по согласию, употребил насилие над телом, судьбою отданным ему в рабство. Потом, желая смягчить всю жестокость обиды, подал ей надежду вернуться к своим; да и этого, хоть и любовник, не хотел сделать даром. Условился он на известном количестве золота и чтобы никто из его сослуживцев этого не знал, он позволил ей одного из пленных по её выбору послать к своим с известием. Место назначил подле реки, и туда двое — не более — родственников пленной должны были в следующую ночь прийти с золотом и принять ее. Случилось, что раб этой женщины находится в числе пленных этого же отделения. С наступлением потемок сотник вывел этого посланца за передовые посты. В последовавшую затем ночь пришли на условленное место и два родственника женщины, и сотник с пленною. Пока они показывали золото, что оно действительно заключает в себе сумму Аттического таланта, сколько именно условились; женщина отдала приказание на своем родном языке: «извлечь меч и убить сотника, вешавшего золото». Отрубленную голову убитого она понесла, завернутую в платье и пришла к мужу своему Ортиагонту, а он от Олимпа бежал домой. Прежде чем обнять его, она бросила к его ногам голову сотника и когда тот удивился, чья это голова, и что это за поступок вовсе не женский, то она призналась мужу в оскорблении, её телу нанесенном и в мщении за отнятую насилием стыдливость. И, если верить преданию, она чистотою и строгостью последующей жизни до её конца сохранила честь этого доблестного для женщины дела.
25. В лагерь консула у Анциры явились к нему послы Тектосагов; они просили — не прежде двинуться в дальнейший поход от Анциры, как переговорив с их царями: нет условий мира, которые не были бы для них лучше войны. Время условлено на следующий день, а место полюбилось как можно более на середине между лагерем Галлов и Анцирою. Когда в назначенное время прибыл туда консул с отрядом в пятьсот всадников, а из Галлов никого не явилось, то он вернулся в лагерь. Пришли снова прежние послы с извинением, что, по религиозным соображениям, цари не могут явиться, а придут старейшины народа, с которыми все равно вести дело. Консул сказал, что он также пошлет Аттала; на это совещание явились обе стороны. Аттал для сбережения привел с собою триста всадников; условия мира тут набросаны; а как дело привести к концу было невозможно в отсутствии главных вождей, то и условились, чтобы на другой день консул и цари имели свидание в этом месте. Обман Галлов имел ту цель: первое — протянуть время пока они имущество свое, которого подвергнуть опасности не хотели, переправят вместе с женами и детьми по ту сторону реки Галиса; потом они замышляли устроить засаду консулу, принявшему мало мер осторожности против возможного на свидании обмана. На это дело избрали они изо всего числа воинов тысячу всадников испытанной смелости. И удался бы коварный обман неприятелей, если бы счастие не постояло за народное право, которое нарушить замысел приводился было в исполнение. Римские воины, отправившиеся за фуражом и дровами, поведены в ту сторону, где назначено совещание. Трибуны считали это безопаснее, так как тут будет и противоставлен неприятелю консульский отряд, да и их собственный на карауле. Свой другой пост, из шестисот всадников, они поставили ближе к лагерю. Консул, получив от Аттала заверение, что цари придут и что дело может совершиться, выступил из лагеря и когда с тем, что и прежде, отрядом всадников выступил вперед почти на пять миль, и находился уже не в дальнем расстоянии от условленного места, вдруг увидал, что Галлы приближаются во весь опор с неприязненными намерениями. Остановил он отряд и приказав всадникам собраться с духом и изготовить оружие, сначала твердо вступил в бой и не отступал; но когда неприятель стал теснить численностью, то начал отступать исподволь безо всякого расстройства рядов в эскадронах. Наконец, когда уже опаснее было замедление, чем полезнее строгое соблюдение рядов, то все разом обратились в бегство врассыпную. Тут Галлы стали преследовать бегущих и избивать; много бы погибло, если бы не подоспел отряд фуражировщиков из шести сот человек, стоявший на карауле. Они, услыхав издали крики ужаса своих соотечественников, изготовили оружие и коней, и со свежими силами вступили в бой, почти уже проигранный. Тут вдруг повернулось счастие, и ужас от побежденных перешел на победителей. Первою атакою Галлы обращены в бегство, и с полей сбегались фуражировщики, и отовсюду являлись перед Галлами новые неприятели. Даже бегство для Галлов не было ни легко, ни безопасно: Римляне на свежих конях гнались за утомленными. А потому немногие убежали, и ни один не взят, а гораздо значительнейшая часть заплатили жизнью за святость нарушенных переговоров. Римляне, пылая гневом, на другой день со всеми войсками, подошли к неприятелю.
26. Консул провел два дня, лично сам исследуя местность гор, как бы чего неизвестного не оказалось. На третий день сначала занялся он гаданием, потом принесением жертв, а затем вывел войска, разделив их на четыре части: с тем чтобы две вести по середине гор, а две с боков поднять на высоты против флангов Галльских. Главная сила неприятелей: Тектосаги и Трокмы занимали середину боевого строя, в числе пятидесяти тысяч человек; всадники — так как невозможно было действовать лошадьми вследствие неровностей скалистой местности, спешились — десять тысяч человек их поместились на правом крыле. Каппадоки Ариарата и вспомогательные войска Морза, на левом крыле, составляли почти четыре тысячи. Консул, также как и на горе Олимпе поставил в первом ряду легковооруженных воинов и озаботился, чтобы и тут под руками было большое количество оружия всякого рода. Когда оба войска сошлись, то все с обеих сторон было одинаково, что и в первом сражении, кроме расположения умов; победители от успеха возгордились, а побежденные, вследствие поражения, упали духом, Хотя они и не сами потерпели поражение, но бедствие, постигшее соотечественников, считали за собственное; таким образом дело, начатое одинаковым образом, должно было и кончиться таким же, Ряды Галлов засыпаны были, как градом, разными метательными снарядами: никто аз Галлов не смел броситься вперед, так как он был бы со всех сторон облажен для ударов. Оставаясь же на месте они, чем стояли теснее, тем более подвергались ударам попадавшим как бы в верную цель. Консул, видя, что Галлы уже и так пришли в замешательство, полагал, что лишь только покажутся значки легионов, как тотчас все пустятся бежать, приняв внутрь рядов — велитов и толпы прочих вспомогательных войск — двинул строй вперед.
27. Галлы, оробев от воспоминания о поражении Толистобойев, перераненные легким неприятельским оружием чувствуя утомление и от того, что долго оставались на своих местах, и от ран, не выдержали и первой атаки и военного крика Римлян. Бегство приняло направление преимущественно к лагерю, но немногие нашли убежище, за окопами, а большая часть, забрав одни вправо, другие влево, увлеченные первым порывом, бежали куда пришлось. Победители преследовали до лагеря, поражая задние ряды неприятельские: потом они остановились в лагере из жадности к добыче, и вовсе отказались от преследования. На флангах Галлы оставались долее, так как к ним позднее подошли Римляне; впрочем они не выдержали и первого полета стрел. Консул, не будучи в состоянии воинов, уже проникших в лагерь — воздержать от расхищения, войска, находившиеся на флангах, послал немедленно в погоню за неприятелем. Преследуя на некоторое расстояние, они убили во время бегства (а сопротивления никакого не было) не более восьми тысяч человек; остальные ушли за реку Галис. Большая часть Римлян провели эту ночь в лагере неприятельском; остальных консул отвел в свой лагерь. На другой день он привел в известность пленных и добычу; она была столь велика, какую только мог собрать народ, в высшей степени алчный к грабежу, в течение длинного ряда годов хозяйничая с оружием в руках по сю сторону Тавра. Галлы, собравшись в одно место после бегства где куда пришлось, большою частью раненые или безоружные, лишась всего своего достояния, отправили к консулу уполномоченных молить о мире. Им Манлий велел прибыть в Ефес; а сам (была уже половина осени) спеша оставить места холодные вследствие близости Тавра, победоносное войско увел зимовать на прежние места на берегах моря.
28. Пока это происходило в Азии, в прочих областях все было спокойно. Цензоры в Риме, Т, Квинкций Фламинин и М. Клавдий Марцелл, перебрали сенат. Старейшиною сената выбран в третий раз П. Сципион Африкан: только четыре сенатора исключены, так как ни один из них не достигал курульных должностей. Да и при перечислении всадников цензура была очень снисходительна. Этн цензоры назначили произвести надстройку над Эквимелием в Капитолие, и вымостить камнем дорогу от Капенских ворот к храму Марса. Спросили они мнения сената о том, где произвести перечисление Кампанцев; положено произвести его в Риме. В этом году было огромное наводнение. Двенадцать раз Тибр заливал Марсово поле и низменные части города. Когда консул Кн. Манлий окончил в Азии войну с Галлами, то другой консул М. Фульвий, принудив Этолов к покорности, переправился в Кефалонию. Он послал по городам и островам узнать: чего они лучше желают — покориться ли Римлянам или испытать военного счастия? Страх подействовал так сильно, что ни один не отказал в повиновении. Вслед за тем выставлены заложники, число которых определено соразмерно с незначительными силами народа, а именно двадцать заложников дали Незиоты, Крании, Палензы и Самеи. Неожиданный мир блеснул было Кефалонии, как вдруг один город, а именно Самеев, неизвестно по какой причине, отпал. Так как город находится на весьма благоприятном месте, то жители выразили опасение, как бы Римляне не заставили их выселиться. Впрочем, сами ли они придумали себе это опасение, или из ложного страха нарушили спокойствие, или может быть дошел до них слух, что об этом действительно была речь у Римлян, наверное ничего неизвестно; разве только то, что они, уже дав заложников, вдруг заперли ворота и даже мольбами своих соотечественников (консул выслал заложников к стенам города для того, чтобы подействовать на сострадание родных и сограждан) не могли быть убеждены — оставить свой, замысел. За тем, когда от жителей никакого миролюбивого ответа не получили, город подвергся нападению. Консул — весь запас машин и орудий имел уже перевезенным от Амбракии по снятии с неё осады; все необходимые работы воины произвели весьма деятельно. Таким образом в двух местах придвинутые стенобитные орудия потрясали стены.
29. Да и Самея не упустили ничего, чем могли противодействовать или неприятелю или осадным работам. Двумя впрочем предметами оказывали они наиболее сильное сопротивление: одним — они постоянно изнутри вместо разрушенной новую возводили стену, вторым — внезапными вылазками то на работы неприятелей, то на их передовые посты: и по большей части в этих стычках они имели верх. Против них придумано одно обстоятельство само по себе не очень важное. Вызваны сто пращников из Егия, Патраса и Дым. С детства жители этих городов навыкают — небольшие камни, которыми весь берег морской покрыт, перемешанными с песком, бросать пращами в открытое море. Вследствие этого они действуют пращею и на более дальнее расстояние, и вернее и сильнее их удар, чем Балеарских пращников. И ремень у них не простой, как у пращников Балеарских и других народов, а тройной, скрепленный частыми швами, так что праща, когда опускают ремень, не болтается, а сидя крепко на месте, пущенная с размаху, вылетает с такою силою, как выстрела спущенная с тетивы. Привыкнув попадать с дальнего расстояния в венки небольшого размера, они не только ранят неприятелей в голову, но в какое вздумают место лица. Эти пращники приостановили Самейцев — не так часто, и не так дерзко стали они бросаться на вылазки, до того что они со стен просили Ахейцев — не много отступить и покойно смотреть, как они будут сражаться с Римскими постами. Четыре месяца Саме выдерживал осаду: и из без того незначительного числа жителей каждый день кто–нибудь или падал мертвым, или был ранен; да и остальные были утомлены и телом и духом. Римляне ночью, через укрепление, называемое Циатидою (город, спускаясь к морю, обращен в востоку) перелезли стену и пришли на главную площадь. Самеи, узнав, что часть города уже занята неприятелем, с женами и детьми удалились в главное укрепление. Тут они сдались на другой день; город быль разграблен, а жители проданы в рабство с публичного торга.
30. Консул, устроив дело в Кефалонии, оставил в Саме гарнизон и переправился в Пелопоннес, куда его давно уже звали, в особенности Эгийцы и Лакедемоняне. В Эгий с самого начала Ахейского сейма, постоянно собирались народные сеймы или вследствие уважения к городу, или, может быть, по удобству местности. Обычай этот попытался было нарушить Филопемен первый раз в этом году: собрался он предложить закон, чтобы сеймы собирались поочередно во всех городах, принадлежащих к Ахейскому сейму. К прибытию консула, Филопемен (в то время он был претором), дамиургам городов — так называются у них высшие сановники, — ставшим было созывать в Егий, велел объявить сейм в Аргосе. Так как почти ясно было, что все туда явятся, то и консул, хотя и расположен был больше в пользу Эгиев, прибыл в Аргос: когда тут произошел спор и дело Эгийцев склонилось к проигрышу, то и консул оставил свое намерение. За тем Лакедемоняне отвлекли его к своим распрям; граждан этого города озабочивали особенно изгнанники: большая часть их жила в приморских крепостцах Лаконского берега, который весь был отнят. Лакедемоняне терпели это с большим неудовольствием и, желая где–нибудь иметь свободный доступ к морю на случай отправления послов в Рим или другие места, а также иметь порт для получения заграничных, необходимых для их употребления, товаров; ночью напали они на приморское село, называемое Лан, и заняли его именно по неожиданности нападения. Жители селения и все изгнанники, жившие там, сначала были устрашены неожиданностью такого случая; потом к свету они собрались, и без большой борьбы выгнали Лакедемонян. Несмотря на то, ужас все таки распространился по всему берегу; уполномоченных сообща — как все укрепления и села, так и изгнанники, имевшие там оседлость, — послали к Ахейцам.
31. Претор Филопемен с самого начала был расположен в пользу дела изгнанников и постоянно желал действовать на Ахейцев, чтобы они старались сколько возможно уменьшить силу и влияние Лакедемонян. Немедленно он созвал сейм выслушать жалобщиков, и по его докладу состоялся декрет: «Так как в распоряжение и попечение Ахейцев передали Т. Квинкций и Римляне укрепления и села Лаконского берега и так как Лакедемоняне по союзному договору обязаны были их не касаться, а между тем они напали на селение Лан и произвели там убийства; то если виновники этого дела и прикосновенные к нему, не будут выданы Ахейцам, это будет сочтено за нарушение мира. С такими требованиями немедленно отправлены в Лакедемон послы. Это приказание показалось Лакедемонянам до того наглым и обидным, что будь положение города такое как в старину, то, нет никакого сомнения, немедленно взялись бы за оружие. Особенно сильно подействовало на них опасение: если раз исполнят они первые требования, то навсегда подставят шею ярму, и как бы тогда Филопомен не передал — чего уж он давно добивался — Лакедемон изгнанникам. А потому, вне себя от гнева, Лакедемоняне умертвили тридцать человек партии, которая имела какое–либо общение советов с Филопеменом и с изгнанниками и постановили определение — отказаться от участия в Ахейском союзе и немедленно отправить послов в Кефалонию с тем, чтобы они отдали Лакедемон М. Фульвию и Римлянам и просили бы его — прибыть в Пелопоннес и принять город Лакедемон в полное распоряжение народа Римского.
32. Когда послы Ахейцев принесли об этом известие, то, с согласия всех городов Ахейского союза, Лакедемонянам объявлена война. Зимнее время воспрепятствовало начать ее немедленно. Впрочем небольшими набегами, походившими более на грабежи, чем на военные действия, не только с сухого пути, но и с моря на судах опустошали их пределы. Эти смуты привели консула в Пелопоннес; по приказанию его в Елис созван сейм и Лакедемоняне приглашены на разбирательство. Не только не мало там было рассуждений, но и споров. А консул, в видах честолюбия желая угодить той и другой стороне, давал ответ неопределенный и объявил только одно, чтобы они удержались от военных действий, пока не пошлют в Рим послов к Сенату. И та и другая сторона отправила посольство в Рим; Лакедемонские изгнанники свое дело и посольство препоручили Ахейцам. Диофанес и Ликортас, и тот и другой родом из Мегалополиса, стояли во главе Ахейского посольства. Будучи разных мнений в делах общественных, они и тут говорили речи, не очень одна с другою согласные. Диофанес поручал сенату разбирательство всего дела, полагая, что он лучшим образом окончит несогласия между Ахейцами и Лакедемонянами. А Ликортас, действуя по наказу Филопемена, требовал, чтобы Ахейцам дозволено было действовать, руководясь союзным договором и законами, ими самими установленными; пусть Римляне предоставят им вполне ту свободу, которой виновниками сами они били. В то время большим уважением у Римлян пользовался народ Ахейцев: впрочем сенат заблагорассудил — не определять ничего нового относительно Лакедемонян. Ответь дан такой двусмысленный, что и Ахейцы полагали, что им все дозволено относительно Лакедемонян, а Лакедемоне так объяснили ответ, что не совсем они отданы в распоряжение Ахейцев. Ахейцы воспользовались неумеренно и жестоко предоставленным им правом.
33. Филопемену продолжен срок служения; он в начале весны собрал войско и стал лагерем в пределах Лакедемонян. Затем отправил он послов — требовать выдачи виновников измены; он обещал, что в случае исполнения, город останется в покое, да и выданные ему, лица не будут осуждены невыслушанные. Общее молчание царствовало вследствие робости. овладевшей прочими гражданами, но означенные поименно для выдачи Филопеменом вызвались идти сами, получив от его послов честное слово, что насилия им не будет, пока не обсудится их дело. Отправились и другие лучшие люди и для того чтобы говорить в защиту обвиненных, и потому что считали дело их общим делом отечества. Доселе Ахейцы ни разу не приводили с собою в земли Лакедемонян их изгнанников, зная, что ничем они так не могли оттолкнуть от себя расположение граждан; а тут первые ряды почти всего войска состояли из изгнанников. Они толпами выбежали на встречу Лакедемонян, когда они подходили к лагерным воротам. Сначала осыпали они их ругательствами; потом завязалась перебранка, раздражение все усиливалось и самые отчаянные из числа изгнанников бросились на Лакедемонян. Те призывали в защиту и богов, и верность данного послами слова; послы и претор усиливались отстранить толпу и защитить Лакедемонян; уже он удержал несколько человек, вязавших было несчастных; смятение и прилив людей все увеличивались. Ахейцы прибежали было сначала как на зрелище; потом на крики изгнанников о том, что они вытерпели, и звавших на помощь — они вместе с тем утверждали: «другого такого благоприятного случая, если этот пропустят, уже не будет; союз, освященный в Капитолие. Олимпие, в крепости Афин, ими поруган. Прежде чем обязать их новым договором, надобно наказать виновных». Раздраженная такими речами, толпа, по крику одного — бей их — начала бросать каменья. Таким образом семнадцать человек, которым в суматохе наброшены была оковы, умерщвлены: шестьдесят три на другой день схвачены — претор защитил их от насилия не потому, чтобы он желал их спасти, но не хотел дать им погибнуть, не сказав ничего в свое оправдание. Представленные на суд раздраженной толпы, сказали они немногое — да и того не слушали — и за тем все осуждены и переданы на казнь.
34. Наведя такой страх, Ахейцы потребовали сначала от Лакедемонян, чтобы они разрушили стены; а потом, чтобы все иноземные вспомогательные воины, бывшие на содержании у державцев для ведения войны, вышли из Лаконской земли, чтобы рабы, получавшие свободу от державцев, а их было очень много, ушла к назначенному дню, а которые останутся, тех Ахейцы в праве схватить, продать и увести. Законы и наставления Ликурга отменить, а привыкать к законам и установлениям Ахейским: таким образом сделаются они составными частями одного тела; и легче им будет тогда соглашаться во всех делах. С величайшею готовностью разрушили они стены, но крайне им было неприятно возвращение изгнанников. В Тегее, на общем сейме Ахейцев, составилось определение — возвратить их в отечество. Когда было упомянуто, что иноземные вспомогательные войска отпущены, а Лакедемонцы приписные (так звали освобожденных державцами), оставив город, рассеялись по полям, то определено: прежде чем распустить войско, претор с легкими войсками должен отправиться, перехватить этого рода людей и продать их как военную добычу. Много их схвачено. На эти деньги, с дозволения Ахейцев, в Мегалополисе возобновлен портик, разрушенный Лакедемонцами. Поле Бельбинатес, которым завладела несправедливо державцы Лакедемонян, возвращено тому же городу на основании старинного декрета Ахейцев, состоявшегося в царствование Филиппа, Аминтова сына. Этим как бы обессиленный, город Лакедемонян долго был в зависимости Ахейцев. Впрочем, ничего так не было вредно для Лакедемонян, как отмена установленного Ликургом порядка вещей, к которому они привыкли в продолжении семисот лет.
35. С сейма, на котором у консула происходило разбирательство между Ахейцами и Лакедемонянами, М. Фульвий отправился в Рим для выборов по случаю окончания года. Консулами назначил М. Валерия Мессалу и К, Ливия Салинатора, а М. Эмилия Лепида, своего неприятеля, домогавшегося и в этом году, отверг. Вслед затем выбраны преторами: К. Марций Филипп, М. Клавдий Марцелл, К. Стертиний, К. Атиний, П. Клавдий Пульхер, Л. Манлий Ацидин. По окончании выборов, положено консулу М. Фульвию возвратиться в провинцию к войску; ему и товарищу его Кн. Манлию власть продолжена на год. В этом году, в храме Геркулеса поставлено изображение этого бога вследствие ответа десяти сановников, и в Капитолие поставлено И. Корнелием позолоченное изображение шести коней в запряжке с надписью, что даны они консулом. Двенадцать позолоченных щитов курульными эдилями П. Клавдием Пульхром и Сер. Сульпицием Гальбою поставлены на деньги, взысканные как штраф с поставщиков хлеба за скрытые ими запасы. Плебейский эдиль К. Фульвий Флакк поставил две позолоченные статуи на деньги, взысканные с одного обвиненного (обвиняли они порознь). Товарищ его А. Цецилий никого не осудил. Игры Римские три раза, плебейские пять раз в полном составе совершены. М. Валерий Мессала и К. Ливий Салинатор, вступив в консульство в Мартовские Иды, доложили сенату, о положении общественных дел, о провинциях и войсках. Относительно Этолии и Азии все осталось без перемены. Консулам — одному назначена Пиза с землею Лигуров, а другому Галлия провинциею. Получили право разбираться между собою или по соглашению, или по жребию, и приказание набрать в новое войско два легиона; с союзников Латинского племени они должны были потребовать пятнадцать тысяч пеших и тысячу двести всадников. Мессале достались Лигуры, а Салинатору Галлия; вслед затем преторы бросили между собою жребий: М. Клавдию досталось судопроизводство в городе, П. Клавдию — над чужестранцами. К. Марцию досталась Сицилия, К. Стертинию — Сардиния, Л. Манлию — Испания ближняя, К. Атинию — дальняя.
36. Относительно войск положено так: из Галлии легионы, бывшие под начальством К. Лэлия, перевести к пропретору в Бруттий; войско, находившееся в Сицилии, распустить, а флот там стоявший, М. Семпронию пропретору отвести обратно в Рим. Для каждой из Испаний положено по одному легиону, те самые, которые уже находились в тех провинциях, и чтобы по три тысячи пеших, и по двести всадников оба претора вытребовали у союзников для пополнения рядов, и перевезли с собою. Прежде чем новые сановники отправились по своим провинциям, назначено Коллегием децемвиров трехдневное молебствие на всех перекрестках вследствие того, что на рассвете, между третьим и четвертым часом, сделался было мрак. Назначено — девятидневное священнодействие вследствие того, что в Авентине шел каменный дождь. Кампанцы, так как их, вследствие сенатского декрета, состоявшегося в прошлом году, цензоры заставили являться для переписи в Рим (ранее не было приведено в известность где их переписывать) просили о дозволении брать в замужество гражданок Римских, тем, которые женились до этого — оставить их при себе, а детей от них, с сего времени рожденных, считать законными и имеющими право наследства. И то и другое им дозволено. О муниципиях Формианской и Фунданской, и относительно Арпинат К. Валерий Таппо, трибун народный, предложил–дать им право голоса (до сих пор они имели права гражданство без права голоса). Этому предложению воспротивились было четыре трибуна народных, на том основании, что оно внесено к народу, не быв доложено сенату; узнав же что народу, а не сенату, принадлежит — право давать голос кому хочет, отказались от противодействия. Предложение прошло и постановлено, что Формианы и Фунданы должны подавать голос в Эмильской трибе, а Арпинаты в Корнелиевой. И тут–то они в первый раз и записаны в тех трибах по Валериеву предложению. Цензор М. Клавдий Марцелл, получив по жребию преимущество перед Т, Квинкцием — составил перепись: оказалось граждан двести пятьдесят восемь тысяч триста восемнадцать. По окончании переписи консулы отправились по провинциям.
37. В ту зиму, когда это происходило в Риме, к Кн. Манлию, сперва консулу, потом проконсулу, проводившему зиму в Азии, сходились отовсюду посольства это всех городов и народов, живущих по сю сторону Тавра и как для Римлян победа над царем Антиохом был громче и славнее, чем над Галлами, так союзникам победа над Галлами принесла гораздо более радости, чем над Антиохом. Сноснее было рабство под мастью царскою, чем зверство необразованных варваров и постоянный ежедневный страх ожидания, куда их, как грозу, занесет жажда грабежа. А потому города, получив свободу с поражением Антиоха, и мир с усмирением Галлов, присылали не только поздравления, но и золотые венки, каждый по мере своих средств. Пришли также послы от Антиоха и Галлов выслушать условия мира, и от Ариарата, царя Каппадоков — просить прощения, с тем, чтоб деньгами заплатить за свою вину — оказание пособия Антиоху вспомогательным войском. Шестьсот талантов серебра назначено пени с Ариарата. Галлам дан ответ, что царь Евмен, по прибытия, предпишет им законы. Посольства городов отпущены с самими благосклонными ответами и ушли еще веселее, чем пришли. Послам Антиоха предписано выслать деньги и хлеб в Памфилию, сколько следовало по договору с Л. Сципионом; туда он прибудет с войском. Потом в начале весны, произведя смотр войску, он выступил и в восьмой день прибыл в Апамею. Здесь, в продолжении трех дней, он стоял лагерем и третьим переходом от Апамеи достиг в Памфилию, куда велено было доставить царские — хлебы и деньги. Принято две тысячи пятьсот талантов серебра и отвезено в Апамею; хлеб распределен войску. Оттуда повел его в Пергу; в этих местах только этот один город был еще занят царским гарнизоном. Начальник его вышел на встречу приближавшемуся вождю Римскому и просил тридцатидневного срока для того, чтобы посоветоваться с царем Антиохом относительно передачи города. Срок дан и в течение этого времени гарнизон вышел. Из Перги проконсул послал брата Л. Манлия с четырьмя тысячами воинов в Ороанду — требовать остальные деньги из тех, что были условлены, а сам, слыша, что царь Евмен и десять послов прибыли из Рима в Ефес, велел следовать за собою послам Антиоха, и отвел войско назад в Апамею.
38. Туг, согласно мнению десяти послов, написан союзный договор с Антиохом почти в следующих выражениях: «приязнь царя Антиоха с народом Римским пусть будет на следующих законах и условиях: никакого войска, идущего вести войну с народом Римским, или его союзниками, царь не должен пропускать чрез области свои и тех, которые от него зависят, и не оказывать пособия ни провиантом, ни чем–либо другим. Точно также Римляне и ах союзники будут поступать относительно Антиоха и тех, что под его властью. Антиоху не предоставлено права ни воевать с жителями островов, ни переходить в Европу. Обязан он очистить города, поля, села и укрепления по сю сторону горного хребта Тавра по реку Галис, и от горных долин Тавра до хребта, идущего в Ликаонию. Оружие не уносить из тех городов, полей, укреплений, которые очищает: если же что и унесено, то необходимо возвратить куда что принадлежит. Не принимать к себе ни воинов, ни другого звания людей из царства Евменова. Граждане городов, от царства отделяемых, находящиеся с царем Антиохом, или в пределах его владений, должны все возвратиться в Апамею в назначенному дню. А если которые из царства Антиохова находятся у Римлян и союзников, то им предоставляется право и идти и остаться. Рабов как беглых, так и взятых на войне, или если кто и из свободных взят и находится в перебежчиках, возвратить Римлянам и союзникам. Слонов выдать всех и других не приготовлять. Передать длинные суда и все, что к ним относится; иметь не более десяти легких судов, из коих каждое должно действовать не более тридцатью веслами: и ни одного об одном весле (monеrеm) в случае войны, где он будет действовать наступательно. Запрещается плавание по ту сторону мысов Каликадна и Сарпедония. Исключение делается для судов, которые будут везти деньги или жалованье, послов или заложников. Антиох не имеет права нанимать воинов у народов, находящихся под властью народа Римского; волонтеров принимать также. Какие здания и строения Родосцев и союзников, находятся в пределах Антиохова царства, на каких правах были даваемы, на тех пусть принадлежат Родосцам и союзникам. Если кто взял в долг денежный суммы, то взыскание должно производиться. Если что похищено, то предоставляется право отыскивать, признавать и требовать назад. Если какие города, подлежащие выдаче, заняты теми, которым дал их Антиох, и из них должны быть· выведены гарнизоны, то они должны озаботиться, чтобы выдача эта была во всяком случае произведена правильно. Пробного серебра двенадцать тысяч Аттических талантов должно быть внесено в продолжении 12 лет по равным срокам (в таланте должно быть не менее восьмидесяти фунтов по Римскому весу) и пшеницы пятьсот сорок тысяч мер. Царю Евмену должно быть выдано триста пятьдесят талантов в продолжении пяти лет, а за хлеб, что будет следовать по оценке, сто двадцать семь талантов, Заложников Римлянам должно быть отдано двадцать и через каждые три года их переменять, не менее восемнадцати лет и не более сорока пяти. Если кто–либо из союзников народа Римского пойдет на Антиоха наступательною войною, то предоставляется право отражать силу силою, только ни одного города не брать приступом и не принимать его дружбы. Споры между собою разбирать правом и судом, или, если обеим сторонам заблагорассудится, то и войною. О выдаче Аннибала Карфагенянина, Этола — Тоанта и Мназилоха Акарнана, Халкидян — Евбулида и Филона приписано и в этом союзном договоре; а также и то, что если бы в последствии потребовалось что–нибудь прибавить, убавить, или переменить, то это дозволяется, не нарушая союзного договора.
39, Консул скрепил клятвою этот союзный договор, а требовать от царя присяги отправились К. Минуций Терм и Л. Манлий; он в то время случайно вернулся от Ороандов. К Фабию Лабеону, начальнику флота, консул написал, чтобы он немедленно отправился из Патары и какие там найдутся суда царские, то чтобы он их разрубил и сжег. Он отправился из Ефеса и пятьдесят крытых (палубных) судов, частью разрубил, частью сжег. Во время этого же похода он занял снова Телмисс, жители которого были приведены в ужас внезапным прибытием флота. Из Ликии прямо, приказав следовать из Ефеса тем, которые там остались, он по островам переправился в Грецию. В Афинах он пробыл недолго, пока прибыли в Пирей суда из Ефеса, а оттуда весь флот привел обратно в Италию. К. Манлий, приняв между прочим, что следовало получить с Антиоха, и слонов, всех их отдал в дар Евмену; потом он разбирал дела, возникшие в городах, вследствие происшедшего там замешательства от последних перемен. И с царем Ариаратом, — ему прощена половина назначенной с него денежной пени по заступничеству Евмена, которому он в это время просватал дочь — заключен дружественный союз. Разобрав дела городов, десять уполномоченных дали иным из них другое положение. Которые города платили дань Антиоху, а думали заодно с народом Римским, тем они обеспечили независимость, а которые было на стороне царя Антиоха, или платили дань царю Атталу, этим всем приказали платить дань Евмену. Кроме того дана независимость именно Колофонам, живущим в Нотие, Цимеям и Милазенам. Клазоменцам, кроме независимости, дан еще в дар остров Дримусса, а Милезийцам возвратили так называемое священное поле. Жителям Илиона приданы Ретей и Гергит не столько за какие–либо недавние услуги, сколько из памяти к их происхождению, Та же причина была освобождения Дарданов. Жителям Хиоса, Смирны и Еритреи за удивительную преданность, оказанную на этой войне, и земли даны в награду, и честь им оказывалась постоянно больше всех. Фокейцам и возвращено поле, которое имели до войны и дозволено пользоваться прежними законами. Родосцам подтверждено то, кто назначено прежним декретом. Лидия и Кария даны до реки Меандра, за исключением Телмисса. Царю Евмену прибавлены: Херсонес в Европе и Лизимахия, укрепления, села и поля в тех границах, в каких владел Антиох: в Азии возвратили ему Фригию ту и другую (первая у Геллеспонта, а вторая называется большою) и Мизию, взятую прежде царем Прузиасом; Ликаонию Милиаду, Лидию и поименно города Траллес, Ефес и Телмис. Относительно Памфилии возник спор между послами Евмена и Антиоха, так как одна часть этой области лежит по сю сторону Тавра, а другая по ту. Все дело отдано нетронутым на решение сената.
40. Когда состоялись эти союзные договоры и определения, то Манлий, с десятью уполномоченными и всем войском, отправился к Геллеспонту, вызвал туда Галльских владетелей и назначил условия, на которых они должны были соблюдать мир с Евменом. Он им объявил, чтобы они оставили обыкновение скитаться с оружием в руках, и ограничивались бы границами собственных земель. Собрав потом суда со всего берега, а также при содействий Евменова флота, приведенного из Елей Атенеем, братом царя, он переправил все войска в Европу. Оттуда, через Херсонес, небольшими переходами вел он войско, обремененное добычею всякого рода; он остановился на некоторое время в Лизимахии, для того, чтобы вступить во Фракию, переход через которую постоянно наводил опасения, со свежими и хорошо отдохнувшими вьючными животными. В тот день, в который выступил из Лизимахии, пришли к реке, называемой Мелана (Черною), а, оттуда на другой день в Кипсел. Отсюда дорога, на протяжении почти десяти миль, шла лесистыми, узкими и скалистыми местами. Вследствие затруднений такого пути. войско разделено на две части: одной велено идти вперед, а другой, со значительным промежутком, замыкать шествие; в середине поставлены обозы: тут находились телеги с общественными деньгами и иная ценная добыча. Тут, при движении через это ущелье, не более десяти тысяч Фраков из четырех народов (тут были Астии, Дены, Мадуатены и Корелы) в салом тесном месте обсели кругом дорогу. Так полагали, что дело это было не без коварного участия Филиппа, Македонского царя: ему было известно, что Римляне вернутся не иною дорогою, как через Фракию, и какую сумму денег везут они с собою. В переднем отряде находился главный вождь, озабоченный невыгодною местностью. Фракийцы не трогались, пока проходили войска, а когда увидали, что первые ряды воинов прошли теснины, а последние были еще далеко, они бросились на обозы и войсковые тягости. Умертвив караульных, они частью разграбили то, что находилось в телегах, частью увели вьючных животных совсем с кладью. Когда крики достигли сначала тех, которые приближались, уже войдя в ущелье, а потом донеслись и до переднего отряда, то с той, и другой стороны сбежались в середину, и разом во многих местах началось беспорядочное сражение. Фракийцы, обремененные тяжестью добычи и притом большою частью безоружные для того, чтобы легче незанятыми руками уносить добычу, без труда подвергаются истреблению; Римлянам весьма вредила неудобная местность, так как дикари набегали по известным им тропинкам, и притом прятались даже в углублениях скал. Самые тягости и повозки, как случайно пришлось, стоявшие неудобно то для одних, то для других, служили препятствием для сражающихся: тут падал грабитель, там желавший отмстить за грабеж. Таким образом глядя по местности, благоприятной или неблагоприятной то для тех, или других, глядя по состоянию духа сражающихся, глядя по численности их (одни наткнулись на толпы более многолюдные, другие менее) и сражение имело исход разный. И с той, и с другой стороны много пало. Уже приближалась ночь, как Фракийцы оставили сражение, не столько избегая ран и смерти, сколько находя, что и взятой добычи достаточно.
41. Первое отделение Римского войска, выйдя за ущелье, стало лагерем в открытом месте около храма Бендиция (Дианы); второе отделение осталось караулить в средине ущелья, окружась двойным валом. На другой день, прежде рассмотрев ущелье, куда лучше идти, воины второго отделения присоединились к первому. В этом сражении погибли: часть обозов, несколько войсковых служителей и воинов, так как сражение происходило в разных местах почти по всему ущелью, но особенно была чувствительна потеря К. Минуция Терма, человека храброго и деятельного. В этот день пришли к реке Гебру; потом прошли земли Эниев мимо храма Аполлона, прозываемого Церинтийским. Другие теснины находятся около Темпиры (так прозывается это место), не менее скалистые, как и прежние, но так как в окрестностях нет леса, то и не представляется мест удобных для засады. Сюда, в такой же надежде на добычу пришли было Травзы (народ также Фракийский) но так как обнаженные горные места издали открывали вооруженных людей, обсевших кругом тесное место, то между Римлянами было гораздо менее смятения и страха, потому что хотя в неблагоприятной местности, однако можно было сражаться правильным боем и не расстроившая рядов. Плотною массою двинулись они с криками и произведенным натиском сначала сбили неприятеля с позиции, а потом обратили в бегство; тут произошло не малое побоище, так как самые теснины препятствовали бегству. Римляне победители стали лагерем у селения Маронитов (называемого Сарре). На другой день, открытою со всех сторон, дорогою вошли они в Приатическое поле; три дня они пробыли тут, принимая хлеб частью с земель Маронитов, которые приносили сами, частью со своих судов, следовавших с запасами всякого рода. Отсюда, через день пути, были в Аполлонии, и по землям Абдеритов прибыли в Неаполь. Весь этот путь через поселения Греков совершен мирно. Остальной же путь по средине Фракийской земли, совершен и днем и ночью, хотя открытых неприязненных действий не было, однако все–таки обошлось не без подозрений, пока не прибыли в Македонию. К тому же войску, когда его вел по тому же пути Сципион, Фракийцы были миролюбивее не потому иному, как что меньше было добычи, которая бы их соблазняла. Хотя и тут, как уверяет Клавдий, около 15 тысяч Фракийцев появились на встречу Нумиду Мутину шедшему вперед — осматривать местность; с ним было четыреста всадников Нумидских и немного слонов. Сын Мутина со ста пятидесятью отборных всадников прорвался сквозь ряды неприятельские: и он же вслед за тем, когда уже Мутин, поставив по средине слонов, и всадников поместив по флангам, вступил в бой с неприятелем, и вкинул в него страх с тылу: вследствие этого неприятель, расстроенный уже быстрым, как гроза, нападением конницы, и не подступал к рядам пехоты. Кн. Манлий через Македонию провел войско в Фессалию. Оттуда, через Епир, он достиг Аполлонии и не имея еще достаточно пренебрежения к зимнему состоянию моря чтобы дерзнуть переправиться, провел зиму в Аполлонии.
42. Год уже почти оканчивался, когда консул М. Валерий, из земли Лигуров, пришел в Рим для замещения сановников; в своей провинции не совершил он ничего замечательного, что могло бы удовлетворительно объяснить причину замедления, так как он позднее обыкновенного прибыл на выборы. Народное собрание для назначения консулов состоялось перед двенадцатым днем Календ Мартовских; выбраны М. Емилий Лепид и К. Фламиний. На другой день назначены преторы Ап. Клавдий Пульхер, Сер. Сульпиций Гальва, К. Теренций Куллео, Л. Теренций Массилиота, К. Фульвий Флакк, М. Фурий Крассинес. По окончании выборов консул доложил сенату — какие провинции угодно назначить преторам. Определили быть двум в Риме для оказания суда и расправы; двум вне Италии: в Сицилии и Сардинии, двум в её пределах — Таренте и Галлии. Преторам велено немедленно, еще предварительно вступления в должность, распределить по жребию провинции. Сер. Сульпицию досталось судопроизводство городское, а К. Теренцию над чужестранцами. Л. Теренцию — Сицилия, К. Фульвию — Сардиния, Ап. Клавдию — Тарент, М Фурию — Галлия. В этом году Л. Минуций Миртил и Л. Манлий за то, что, как говорят, прибили они послов Карфагенских, по предписанию городского претора М, Клавдия, через фециалов выданы послам и отвезены в Карфаген. В земле Лигуров был слух о большой войне, принимающей со дня на день значительнейшие размеры. А потому новым консулам, в который день они доложили о провинциях и общественных делах, сенат определил обоим провинциею Лигурию. Этому сенатскому декрету воспротивился было консул Лепид; он говорил: «недостойно обоих консулов запереть в долины Лигурские. М. Фульвий и Кн. Манлий, вот уже в продолжении двух лет царствуют — один в Европе, а другой в Азии, как бы заступив места Филиппа и Антиоха. Если угодно держать в тех краях войска, то не лучше ли их отдать под начальство консулам, чем частным лицам. А эти последние вносят ужас войны к народам, которым и война объявлена не была, и мир продают за деньги. А будь действительная надобность занимать войсками эти провинции, то как преемником М. Ацилия был консул Л. Сципион, а Л. Сципиона М. Фульвий и Кн. Манлий, так преемниками Фульвия и Манлия должны быть консулы К. Ливий и М. Валерий. Теперь, по крайней мере, до окончания войны с Этолами, когда Азия уже взята у Антиоха, Галлы побеждены, необходимо или к бывшим консульским войскам послать консулов же, или отозвать легионы оттуда и наконец возвратить их отечеству». Сенат, выслушав это, остался при своем мнении, чтобы обоим консулам провинциею была предоставлена Лигурия, относительно Манлия и Фульвия определено, чтобы они оставили провинции, вывели оттуда войско и возвратились в Рим.
43. Недружелюбные были отношения между М. Фульвием и М. Емилием консулом; более всего обижался Емилий тем, что он, старанием М. Фульвия, на два года позднее сделался консулом. А потому желая сделать ему неприятность, он ввел в сенат послов Амбракийских, подсказав им обвинения: «будто бы они, соблюдая мир и исполнив все требования прежних консулов, и точно также со всею готовностью хотели оказать повиновение М. Фульвию». Далее жаловались они на то, что их поля прежде всего преданы опустошению, ужас, грабеж и убийства вброшены в город, так что они вынуждены были в страхе затворить ворота. Затем подверглись они осаде и нападению и все случайности войны применены к ним: убийства, пожары, разрушение, разграбление города. Жены, дети отведены в рабство, имущества отняты и что им чувствительнее всего — храмы по всему городу лишены украшений: изображения богов, даже их самих, исторгнув из постоянных мест, похитили, Остались одни голые стены и пустые ниши, которым кланяться, которых обожать и воссылать мольбы остается Амбракийцам. Когда они на это жаловались, то консул нарочно задавал им вопросы к обвинению М. Фульвия и заставлял их высказать многое, как бы против своего желания. Все это произвело впечатление на сенаторов, но другой консул К. Фламиний принял в этом деле сторону М. Фульвия. Он сказал: «взялись Амбракийцы за образ действия старый и оставленный. Точно также были обвинены М. Марцелл жителями Сиракуз, К. Фульвий — Кампании. Почему же точно так не допустить Филиппа царя обвинить Т. Квинкция, Антиоха — М. Ацилия и Л. Сципиона, Галлов — Манлия, и самого М. Фульвия не отдать на жертву Етолам и жителям Кефалонии? Амбракия подверглась нападению и взята; статуи и украшения вывезены оттуда и случилось все то, что обыкновенно бывает с городами, взятыми силою — думаете ли вы, почтенные сенаторы, что я откажусь от всего этого за М. Фульвия, или что сам М. Фульвий станет это опровергать? — Напротив, за эти самые действия он будет от вас требовать почестей триумфа. Изображение взятой им Амбракии и статуи, те самые, унесение которых ставится ему в вину и прочее достояние, отнятое у этого города, у него перед колесницею будут нести, и всем этим украсит он свой дом. Нет основания отделять Этолов от Амбракийцев; дело и их и Этолов одно и тоже. А потому пусть товарищ мой, или в другом деле ищет пищи своему нерасположению или, если ему угодно уж непременно в этом, то пусть удержит своих Амбракийцев до прибытия М. Фульвия; а я не допущу, чтобы, в отсутствии М. Фульвия, составлялось какое–либо определение как относительно Амбракийцев, так и Этолов.
44. Емилий указывал на лукавство своего противника, как будто всем известное, и говорил, что он нарочно протянет время, из нежелания прибыть в Рим, пока там будет находиться враждебный ему консул; два дня прошло в спорах между консулами. И в присутствии Фламиния казалось по–видимому невозможным, чтобы состоялось какое–либо определение. Воспользовались мучаем, когда Фламиний случайно заболел и был в отсутствии. По докладу Емилия состоялось сенатское определение: «Амбракийцам возвратить все, что им принадлежало; пользоваться свободою и собственными законами; пошлины, какие хотят, пусть собирают на сухом пути и на море, лишь бы от них свободны были Римляне и союзники Латинского племени. Относительно жалобы на похищение из святых храмов статуй и других украшений, положено: по возвращении М. Фульвия в Рим — доложить коллегию первосвященников и поступить так, как им заблагорассудится». Консул и этим все еще не удовлетворился, но впоследствии пользуясь малочисленностью бывших на лицо сенаторов, провел декрет: «не считать Амбракию городом взятым силою». Затем, по декрету десяти сановников, было молебствие о народном здравии в продолжении трех дней, так как сильное моровое поветрие свирепствовало в городе и в полях. — Потом имели место Латинские игры. Освободясь от религиозных опасений, консулы привели к концу набор (и тот, и другой заблагорассудили лучше употребить в дело новых воинов) отправились в провинцию, а прежних всех распустили. По отъезде консулов прибыл в Рим проконсул Кн. Манлий. Когда для него претором Сер. Сульпицием созван был сенат в храме Беллоны, и консул, припомнив совершенные им деяния, требовал — оказать за это почести богам бессмертным и дозволить ему иметь торжественный въезд в город; то ему воспротивились большая часть десяти уполномоченных, находившихся с ним вместе, и особенно Л. Фурий Пурпурео и Л. Емилий Павлл.
45. Приданы они Кн. Манлию уполномоченными для заклюния мира с Антиохом, для окончательного утверждения союзного договора и условий, которым положил начало Л. Сцицион. Кн. Манлий употреблял все усилия — не допустить до мирного соглашения, и Антиоха, если только он представил бы к тому случай, взял бы хитростью; но он, узнав о коварстве консула, так как тот нередко подъезжал к нему с просьбою личных свиданий, избегал не только сойтись с ним, но и видеть его. Манлий решился перейти через Тавр и едва–едва был удержан просьбами всех уполномоченных — не напрашиваться на поражение, предсказанное пророчествами Сивиллы в случае перехода через рубежи, судьбою назначенные: впрочем пододвинул войско и лагерь поставил почти да самой вершине хребта у раздела вод. Не находя себе в том краю никакого повода в войне, так как подданные царя оставались в покое, он повернул войско в Галлогрекам: (этому народу нанесена война без разрешения сената, без народного повеления. Кто когда–либо дерзал так поступать самовольно? Еще свежи в памяти войны с Антиохом, Филиппом, Аннибалом и Карфагенянами: обо всех их внесено на усмотрение сената, и последовало утверждение народа. Не раз ранее посылались уполномоченные с требованием удовлетворения, а потом уже посылаемы были и те, которые объявляли войну. Но что же из этого исполнено тобою, Кн. Манлий, для того, чтобы считать эту войну общею всему народу Римскому, а не твоим личным разбоем? Но ты и этим самим был не доволен и прямым путем повел войско к тем, которых ты сам счел за неприятелей. Не скитался ли ты по всем извилинам дорог и не останавливался ли ты на перекрестках, и куда ни поворачивал свое войско Аттал, брат Евменов, туда и ты, консул–наемник, не следовал ли с войском Римским? Ты обошел все отдаленные места и закоулки Писидии, Ликаонии, Фригии, собирая деньги от державцев и начальников уединенных замков? Что тебе за дело было до Ороандов и других народов, которые тебя, также как и первые, ничем не обидели? Но самую войну, во имя которой просишь ты триумф, как ты ее вел? При выгодных условиях местности, в благоприятное для тебя время, ты сражался. Правильно ты требуешь воздать честь богам бессмертным: во–первых, за то, что они не хотели, чтобы невинное войско поплатилось за дерзновение главного вождя, начавшего войну с нарушением всякого народного права: потом за то, что нам пришлось иметь дело не с воинами, нам враждебными, а со зверьми дикими.
46. Не думайте, что только самое название Галло–Греков составное: их силы — и тела, и духа — также состоят из разных частей и притом заражены многими недостатками. Будь они те Галлы, с которыми столько раз приходилось нам бороться в Италии с неодинаковым успехом, то сколько зависело бы от нашего военачальника, вряд ли вернулся к нам оттуда хоть кто–нибудь с вестью поражения! Два раза происходило с ними сражение, два раза наш полководец подходил к ним в местности самой неблагоприятной, и в углублении горной долины подвел было войско почти к ногам неприятельским: неприятель мог нас задавить не только оружием, бросая его сверху, но и просто напором одних своих обнаженных тел. Что же не допустило этого? Великое счастие народа Римского, страх и уважение к его имени! Недавними поражениями Аннибала, Филиппа, Антиоха — они были почти оглушены. Такие громадные тела обращены в бегство одними пращами и стрелами: в эту войну с Галлами мечи наших воинов не обагрились кровью; как стая птиц они улетели при первом звуке оружия. Но, по истине, мы те же самые (и этим уроком нам судьба хотела показать, что случилось бы, имей мы дело с настоящим неприятелем) на обратном пути наткнулись на разбойников Фракийских, были разбиты, обращены в бегство, лишены тяжестей войсковых. Пал К. Минуций Терм, в котором мы понесли гораздо более ощутительную потерю, чем если бы погиб Кн, Манлий, по неосторожности которого претерпели мы это поражение, и с многими храбрыми товарищами. Войско, несшее с собою награбленное достояние царя Антиоха, разорванное на три части: там первое, там последнее отделение, обозы особо — провело ночь по кустам, скрываясь подобно диким зверям. Не за такие ли подвиги просят триумфа? Не будь во Фракии понесено бесславное поражение, над какими неприятелями просил бы ты триумфа? Не над теми ли, как я полагаю, каких тебе указал сенат и народ Римский? Так Л. Сципиону, М. Анцилию над царем Антиохом, а немного ранее Т. Квинкцию над царем Филиппом, П. Африкану над Аннибалом, Карфагенянами и Сифаксом дан триумф. И — это уж менее важно — когда сенат и определяет войну, то предлагается вопрос: кому она должна быть объявлена: самим ли во всяком случае войскам, или достаточно повестить передовым постам? А теперь не хотите ли вы, чтобы все это было нарушено и пришло в замешательство? Права фециалов отменяются? Не нужно их со всем? Последует — да простят мне боги такое выражение — ущерб религии: забвение богов овладеет душами вашими. Да и нужно ли еще спрашивать совета сената относительно войны? К чему докладывать народному собранию — заблагорассудит ли оно, повелит ли вести войну с Галлами? Вот недавно консулы требовали Грецию и Азию: но, по настоянию вашему определить им провинцию Лигурию — они должны были покориться вам. Справедливо им будет, по благополучном окончании войны, просить почестей триумфа от вас, по усмотрению которых война была ведена.
47: Так говорили Фурий и Емилий; ответ Манлия, как говорят, заключался более в следующем: «Почтенные сенатора, трибуны народные имели прежде обычай противодействовать лицам, требовавшим триумфа. Я их благодарю за то: или для меня, или по значительности совершенных мною деяний — поступили они так, что не только молчанием высказали свое согласие на мою почесть, по и по–видимому готовы, если будет предстоять в том надобность, перенести это дело в народное собрание. Из десяти уполномоченных — совет этот придавали полководцам предки наши как украшение и довершение победы, имею я противников. Л. Фурий и Л, Эмилий не допускают меня сесть в торжественную колесницу, блестящий венок тащат у меня с головы; а их то именно — не допускай меня до торжества трибуны народные — призвал бы я в свидетели деяний, мною совершенных. Ни чьей почести не завидую я, почтенные сенаторы. Еще недавно вы удержали вашим влиянием трибунов народных, людей твердых и энергичных, когда они вздумали препятствовать триумфу К. Фабия Лабеона. Имел торжественный въезд тот, о котором говорили его недоброжелатели, будто бы он не только вел войну несправедливую, но и врага в глаза не видал. Между тем я, вступав столько раз в сражение, в рукопашный бой с сотнею тысяч отчаянных неприятелей, более сорока тысяч их частью умертвив, частью захватив с плен, взяв приступом два их лагеря, оставив по сю сторону хребта Таврового все в более покойном состоянии, чем в каком находится Италия, не только должен отстаивать свое право на триумф, но и, почтенные сенаторы, оправдываться перед вами в обвинениях, взведенных вашими же уполномоченными. Обвинение их, почтенные сенаторы, как вы можете заметить, распадается на две части; мне и войны не следовало вовсе вести с Галлами, а если я ее и вел, то без соблюдении мер осторожности и благоразумия; Галлы не были нашими врагами, а ты — говорят мне — употребил силу против людей, изъявивших готовность исполнить все твои требования. Не стану требовать от вас, почтенные сенаторы, чтобы вы ваши понятия о дикости народа Галльского, о неумолимой его ненависти к самому имени народа Римского, применили и к тем Галлам, что живут в Азии. Судите о них по их самих, независимо от дурного мнения о целом народе и нерасположении к нему. О если бы присутствовали тут Евмен и все города Азии, и пусть бы вы выслушали лучше их жалобы, чем мои обвинения! Пошлите пожалуйста по всем городам Азии, исследуйте — от какого рабства, более тяжелого, освобождены они — тогда ли когда Антиох отброшен по ту сторону Тавра, или когда Галлы покорены? Пусть они сами вам скажут — сколько раз их поля были опустошены, сколько добычи захвачено, когда они едва имели возможность выкупать пленных, а доходили до них слухи о принесении человеческих жертв и заклании их детей. Знайте, что ваши союзники платили дань Галлам и теперь, и освободясь от власти царя, они продолжали бы платить, не положи я этому конца.
48. Чем далее отброшен был бы Антиох, тем менее препятствий встречало бы в Азии господство Галлов: и вы всеми землями, сколько их ни есть по сю сторону Тавра, увеличили бы владения Галлов, а не ваши. А между тем это совершенно верно: даже некогда Галлы ограбили Дельфы, общее всего рода человеческого прорицалище, средоточие (пупок) земного шара: и за то народ Римский не объявлял им войны, и не начинал ее. Но я полагаю, что должна быть какая–нибудь разница между тем временем, когда еще Греция и Азия не были вам подвластны и когда вам мало было дела обращать внимание на то, что делалось в тех землях, и между тем временем, когда вы поставили гору Тавр пределом владений Римских, когда вы дали городам свободу и независимость, когда вы пределы одних расширяете, других наказываете отнятием части их владений, на некоторые налагаете дань: царства вы распространяете, сокращаете, даете, отнимаете: вы считаете вашею обязанностью доставить им пользование миром, и на море и на суше. Если бы Антиох не вывел гарнизонов, оставшихся покойными в своих укреплениях, вы не сочли бы Азию освобожденною? Если бы войска Галлов бродили по разным местам, то к чему послужили бы ваши пожалования Евмену, действительно ли воспользовались бы вольностью города? Но к чему я так обо всем этом распространяюсь, как будто бы я условил враждебность Галлов, а не принял ее готовою? Ссылаюсь на тебя, Л. Сципион; сделавшись преемником твоей власти, не вотще молил я богов бессмертных наследовать некоторую долю твоей доблести и счастия. Ссылаюсь, П. Сципион, и на тебя; ты права легата, а значение сотоварища имел и у брата консула и у войска. Разве вам неизвестно что в войске Антиоха находились полки Галлов? Не видали вы, что в его боевой линии они (в них–то полагалась вся сила) были помещены на том и другом фланге? Не сражались ли вы с ними, как с открытыми неприятелями? Не убивали ли вы их? Не принесли ли вы от них добычу? Но с Антиохом, а не с Галлами, определил войну сенат, а народ повелел. Я полагаю, что война определена и повелена — со всеми, находившимися на его стороне: из них, кроме Антиоха, с которым Сципион заключил мир и вы поручили именно с ним утвердить союзный договор, должны были считаться неприятелями все те, которые подняли оружие против нас за Антиоха. А в этом случае Галлы были вперед всех, и из них некоторые царьки и самовластцы. Впрочем и я с некоторыми, из уважения к власти вашей долженствовавшими поплатиться за свои прегрешения, заключил мир; да и сделал попытку на умы Галлов — могут ли они сделаться мягче и оставить часть свойственной им от природы суровости. Видя их неукротимыми и неумолимыми, только тогда счел я за необходимое — усмирить их оружием и силою. Теперь достаточно оправдавшись в начатии войны, должен я отдать отчет в том, как я ее вел. И тут не потерял бы я доверия в моему делу, хотя бы пришлось защищать его не перед Римским, а перед Карфагенским сенатом, где, как говорят, распинают на крест полководцев, если они действовали по дурному плану, хотя и увенчанному успехом. Но я нахожусь в таком государстве, которое призывает богов на помощь при начале и совершении всякого действия и не подвергает никакому обвинению того, что уже заслужило одобрение богов бессмертных; обычным выражением при определении молебствия или триумфа имеет оно: за то что с успехом и счастливо вел общественные дела. Положим, что я бы не хотел, что я считал бы высокомерием и гордостью хвалиться моими доблестями, то по поводу счастия моего и войска, мне вверенного, — так как я столь сильный народ победил без всякой потери воинов, требовал бы воздать надлежащую честь богам бессмертным и допустить меня с почестями триумфа взойти на Капитолий, откуда я отправлялся в поход, совершив обеты по обычаю. Откажете вы мне и богам бессмертным?
49. Я давал сражения при неблагоприятных условиях местности; но укажите мне, где бы я мог дать сражение при более благоприятных условиях? Неприятель занял гору, держался в укрепленном месте — не следовало ли во всяком случае идти к неприятелю, чтобы получить победу? А как же было бы поступить — будь у неприятеля в этом месте город и скрывайся он за его стенами? Не следовало ли приступить к ним? Чего же еще? У Фермопил разве при благоприятных условиях местности М. Ацилий сразился с царем Антиохом? Далее: не также ли точно Филиппа, занявшего высоты над рекою Аоем, сбросил с них Т. Квинкций? По крайней мере, я до сих пор не могу понять, как они воображают себе неприятеля, или каким хотят чтоб он вам показался! Если он переродился и изнежился наслаждениями Азии, то какая же была опасность подходить к нему и при неблагоприятных условиях местности? Если же страшны и суровый дух, и сила телесная неприятеля, то зачем же вы отказываете в триумфе победе, полученной даже при таких условиях? — Зависть слепа, почтенные сенаторы, и её дело только — унижать доблести, подгадить честным действиям и наградам за них; а вас, почтенные сенаторы, прошу — простить мне, если я многословен в речи моей не от желания похвалить себя, но от необходимости отвечать на все пункты обвинения. Да и во Фракии, в моей ли власти было расширить ущелья весьма тесные, места крутые сделать ровными и лесом покрытые обратить в пашни? Как я мог предупредить, чтобы Фракийцы не засели, в им только одним известных, дебрях, чтоб не расхитили части обоза, не утащили хоть одного вьючного животного из огромного стада их, не нанесли бы кому–нибудь ран и чтобы не умер Е. Минуций, человек храбрый и добрый; на это событие упирают, что мы потеряли такого согражданина, сделавшегося жертвою несчастного случая. А то, что в ущелье, для нас неблагоприятном, в местности незнакомой, при нападении на нас неприятеля, вместе оба отделения войска, и шедшее впереди и замыкавшее тыл, окружили войско варваров, занявшихся нашими обозами, что несколько тысяч их в этот самый день, а много более через несколько дней спустя пало и взято в плен? Неужели не знают, что если об этом и умолчат, то все–таки вы узнаете, когда свидетелем речи моей будет целое войско? Не извлекай я меча в Азии, не встречайся я вовсе с неприятелем, и тут я проконсулом заслужил бы триумф во Фракии в двух сражениях; но довольно уже сказано. А за то, что я утомил может быть вас речью более многословною, чем я хотел, прошу у вас, почтенные сенаторы, извинения, и надеюсь получить его от нас.»
50. В этот день сильнее подействовало бы обвинение, чем оправдание, но прения протянули допоздна. Расходится сенат с тем мнением, что по–видимому в почестях триумфа будет отказано. На другой день родственники и друзья Кн. Манлия хлопотали изо всех сил, и влияние престарелых сенаторов подействовало, а они отрицали, чтобы когда–либо могли припомнить промер, чтобы полководец после удачных сражений, окончательного умирения провинции, благополучного возвращения войска, вошел в город без колесницы и лаврового венка, частным человеком безо всякой почести. Это соображение восторжествовало над завистью и огромным большинством назначен триумф. Толки и память этого спорного дела были совершенно забыты, вследствие начавшейся борьбы с человеком более известным и славным. П. Сципиона Африкана — так пишет Валерий Антиат — потребовали на суд два К. Петиллия. Об этом толковали каждый по своему; другие винили не трибунов народных, но целое государство за то, что оно могло это допустить. «Два величайшие города на земном шаре оказали себя неблагодарными к своим полководцам почти в одно время, но Рим в неблагодарности стоит выше: Карфаген, хоть побежденный побежденного Аннибала отправил в ссылку, а Рим победитель победоносного Африкана хочет изгнать. Другие на это выражали: «что ни один отдельный гражданин не должен стоять так высоко, чтобы не был ответствен перед законами. Ничто так не содействует торжеству свободы, как то, если каждый, как бы ни был могуществен, может быть призван на суд. А может ли быть кто–нибудь в безопасности, не говоря уже об общественных делах, если он не будет отдавать отчета в своих действиях? Для кого недостаточно равного со всеми права, против того справедливо употребить и силу». Таковы были толки в народе, а между тем подошел день, назначенный для суда: никто никогда прежде, ни даже тот же Сципион, когда быль консулом и цензором, не имел большей вокруг себя толпы провожатых, как в тот день, когда он явился подсудимым; в сопровождении их отведен он на форум. Получив приказание оправдываться, он, не упоминая нисколько о взведенных обвинениях, начал о совершенных им подвигах речь до того великолепную, что достаточно обнаружилось, что никто никогда не хвалился лучше и чистосердечнее. Рассказ внушен был тем же умом и способностями, которые совершили деяния; а слушателям надоесть он не мог, так как говорил не для хвастовства, а в свое оправдание.
51. Трибуны народные ссылались на старые примеры, сладострастно проведенной в Сиракузах зимовки и на смуты Племинианские в Локрах, чтобы сделать вероятнее свои обвинения; более подозрениями, чем доказательствами, обвиняли они подсудимого в захвате денег: «сын его, взятый в плен, возвращен без выкупа и во всех других случаях Сципиону оказываюсь от Антиоха такое внимание, как будто бы в его одних руках находятся и мир и война с Римлянами. Диктатором он консула, а не помощником — был в провинции и если отправился туда, то не за чем другим, как за тем, чтобы убеждение, уже давно господствующее в Испании, Галлии, Сицилии и Африке, внушить Греции, Азии и всем царям и народам, живущим на Востоке: что один он глава и опора Римского владычества, что под сенью Сципиона почиет город, властитель земного шара: мановение его заменяет декреты сената, повеления народа». Завистью старались повредить человеку, недоступному для бесславия. Речи продлились до ночи, и день суда отложен. Когда он настал, трибуны, чуть сделалось светло, уселись на Рострах. Вызванный подсудимый, окруженный большою толпою друзей и клиентов но середине собрания, подошел в Рострам. Когда водворилось молчание: «вы все, Римские граждане, и трибуны народные! — сказал он — в этот день я счастливо и благополучно сразился в открытом бою в Африке с Аннибалом и Карфагенянами. А потому справедливо было бы на нынешний день отложить наши споры и обвинения: я отсюда сейчас же иду в Капитолий — приветствовать Юпитера Могущественного и Всеблагого, Юнону, Минерву и прочих богов, покровительствующих Капитолию и крепости, и поблагодарю их за то, что они мне и в этот день, и многократно в других случаях, внушили мысль и способности послужить отлично общему нашему отечеству. Да и из вас, граждане Римские, пусть пойдет тот, кому это удобно, со мною и помолите богов, чтобы они послали вам поболее полководцев, которые бы на меня походили. Таким образом, если вы меня, с семнадцатилетчего возраста и до старости, постоянно осыпали почестями вашими более, чем кого–либо другого, я совершенными мною деяниями опередил ваши почести». С Ростр отправился он в Капитолий; вслед за Сципионом народное собрание в полном составе повернуло и пошло за ним, так что наконец и писаря, и рассыльные, оставили трибунов и с ними не осталось никого, кроме их свиты из рабов, и кроме Герольда, который с вершины Ростр вызывал подсудимого. Сципион не только в Капитолие, но по всему городу все храмы обошел в сопровождении народа Римского. Этот день, по расположению к нему граждан и оценке истинного величия, превзошел почти тот, в который он имел торжественное шествие после победы над царем Сифаксом и Карфагенянами.
52. Красный этот день последним мелькнул для Сципиона. Предвидя борьбу с трибунами и силу зависти, он, когда день суда был значительно отсрочен, удалился в Литернинскую область с ясным намерением — не являться для оправдания. Он был слишком горд и от природы и по сознанию своего достоинства, притом постоянно пользуясь благоволением счастия — не хотел он помириться с положением подсудимого и не имел достаточно смирения, чтобы покориться приговору изрекающих суд. Когда наступил день суда и начали вызывать отсутствующего, Л. Сципион извинял его болезнью, которая не допустила его явиться. Извинения этого трибуны, вызвавшие на суд, не допускали и обвиняли Сципиона, что он не является на суд от той же гордости, с какою оставил суд, трибунов народных и народное собрание, и он в сопровождении тех, у кого отнял вольность и право изречь над собою суд, влача их за собою, как будто взятых в плен, совершил триумф над самим народом Римским, и в этот день увел народное собрание от трибунов народных в Капитолий: «и вот вам (так продолжали трибуны) оценка наглости этого человека! По его указанию, и под его предводительством, оставили вы нас, а теперь он же вас покинул: и до того с каждым днем слабеем мы духом, что за тем же человеком, за которым семнадцать лет тому назад, когда он имел в своей власти флот и войско, осмелились мы послать в Сицилию трибунов народных и эдиля — схватит его и привести, за тем же человеком, теперь уже сошедшим в ряды частных людей, не дерзнем послать чтобы вытащить его из его загородного дома и привлечь на суд». Трибуны народные, к которым апеллировал Л. Сципион, определили так: «буде подсудимый извиняется болезнью, то заблагорассудили они принять это оправдание и просить товарищей назначить другой срок, более отдаленный». В это время трибуном народным был Ти. Семпроний Гракх, у которого были личные неудовольствия с П. Сципионом. Он–то не позволял свое имя присоединить к декрету сотоварищей, и — так и все ожидали более печального решения — составил такое определение: «Так как Л. Сципион извиняет болезнью отсутствие брата, то считать это объяснение удовлетворительным. Он не допустит обвинять И. Сципиона, пока он не возвратится в Рим; да и тут, если он к нему апеллирует, он ему окажет свое содействие в тому, чтобы он не оправдывался. Своими деяниями, почестями народа Римского, Сципион, по единодушному согласию богов и людей, достиг такого величия, что ему стоять под Рострами подсудимым и выслушивать ругательные слова молодых людей — бесчестно более для народа Римского, чем для него, Сципиона».
53. К этому декрету присоединил он, внушающие негодование, размышления: «неужели, трибуны, у ног ваших будет стоять победитель Африки — Сципион? Не для того ли он четырех знаменитейших вождей Карфагенских в Испании и четыре их войска разбил и обратил в бегство? Не затем ли он, взял в плен Сифакса, уничтожил Аннибала, Карфаген сделал нашим данником, Антиоха (и этой славы товарищем принимает брата Л. Сципион) отбросил за вершины Тавра — чтобы пасть перед двумя Петиллиями? Не домогаетесь ли вы венка победного над П. Африканом? Неужели никакие заслуги, никакие почести не дают права знаменитым людям достигнуть убежища покойного и как бы священного, где бы они могли провести — если не при всеобщем уважении, то по крайней мере безопасно от всякого насилия — свою старость?» Подействовали и декрет, и присоединенная к нему речь не только на прочих, но и на самих обвинителей; они сказали, что подумают как поступить согласно с их правами и обязанностями. Потом, когда народное собрание было распущено, открылось заседание сената. Тут Ти. Гракх осыпан был живейшими изъявлениями благодарности от всего сословия, а в особенности от бывших прежде консулов и вообще людей престарелых, за то, что он дело общее поставил выше своих частных неудовольствий. Петиллии были осыпаны упреками за то, что хотели приобрести известность, через других и как бы поживиться насчет Африкана. Тут все замолкло об Африкане; жил он в Литерне, не скучая по городе. Умирая в деревне, он велел себя и похоронить тут и воздвигнуть памятник, не желая, чтобы неблагодарное отечество оказало ему почести погребении. Человек, достойный памяти: первая часть его жизни знаменита более военными, чем мирными, подвигами, так как молодость его была посвящена вся военной службе: с наступлением же старости отцвели его дела и не было достаточной пищи для способностей. Что прибавило в первому консульству второе, даже включая цензуру? Что было толку и в Азиатской поездке, бесполезной вследствие собственной болезни и вредной по приключению с сыном, поставившему его в необходимость или подчиниться суду, или покинуть отечество? Приведения же к концу войны с Карфагенянами, — значительнее и опаснее для Римлян не было ни одной — слава принадлежит преимущественно одному Сципиону.
54. Со смертью Африкана сделались смелее его недоброжелатели: первое место занимал тут М. Порций Катон; он и при жизни Сципиона не раз побрехивал на его величие. Думают, что по его наущению, Петиллии при жизни Африкана взялись за дело, а, по его смерти, внесли народу предложение; оно заключалось в следующем: «признаете ли вы, граждане, за благо и повелители ли вы произвести исследование — какие именно деньги были взяты, унесены, выжаты у царя Антиоха и у тех, которые под его властью; сколько их не внесено в общественную казну, пусть об этом доложить сенату городской претор Серв. Сульпиций? Кому из ныне находящихся на лицо преторов исследование об этом поручит сенат»? Это предложение встретило было сначала противодействие со стороны К. и Л. Муммия: они полагали справедливым — поручить, как прежде обыкновенно делалось, самому сенату исследование о суммах, в казнохранилище невнесенных. Петиллии винили аристократию и господство Сципионов в сенате. Бывший прежде консулом, Л. Фурии Пурпурео, в числе десяти уполномоченных находившийся в Азии, полагал расширить еще предложение — произвести исследование не только о деньгах, взятых недавно у Антиоха, но и у других царей и народов, имея в виду сделать неприятность своему недругу — Кн. Манлию. Л. Сципион — относительно которого ясно было, что ему приходится говорить не столько против закона, сколько в свою собственную защиту, выступил противником. Он жаловался на то, что обвинение возникло после смерти брата его И. Африкана, человека, столь достопамятного и знаменитого: «недостаточно было того, что П. Африкану после его смерти не было похвального слова с Ростр, а теперь уже и обвинение на него взводит. Карфагеняне удовольствовались ссылкою Аннибала: народ же Римский не может насытиться и самою смертью Сципиона, а домогается растерзать славу и похороненного; кроме того необходимо зависти, как дополнение — принесение в жертву брата», М. Катон говорил в защиту предложения (существует речь его о деньгах даря Антиоха) и на Муммиев трибунов употребил он свое влияние — чтобы они не противились предложению, и когда они оставили свое противодействие, то все трибы приняли предложение.
55. За тем, по докладу Сер. Сульпиция — кому поручат исследование по Петиллиеву предложению, сенаторы назначили К. Теренция Куллеона. У этого–то претора, по одним известиям до того привязанного к семейству Корнелиев, что он когда в Риме умер Сципион — есть ведь и такого рода предание — и его выносили, в той же шапке, в какой шел за триумфом, сопровождал и погребальное шествие, идя впереди катафалка; у Капенских ворот угощал он медом всех, участвовавших в печальной процессии за то, что он в числе других пленных освобожден в Африке Сципионом; по другим известиям до того враждебного, что за свое известное недоброжелательство тою партиею, которая была неприязненна Сципионам, потому самому и избран для производства исследования — во всяком случае как бы то ни было, но у этого претора, или чересчур справедливого или вовсе несправедливого — немедленно сделался подсудимым Л. Сципион. Вместе с ним подверглись доносу и записаны поименно его уполномоченные — А. и Л. Гостилии, Катоны и квестор К. Фурий Акулеон и чтобы показать, что все остались нечужды общения во взятках — даже два писца и один пристав. Л. Гостилий, писцы и пристав, прежде чем произведено суждение над Сципионом оправданы: Сципион, легат А. Гостилий и К. Фурий подверглись осуждению: «за то, чтобы снисходительнее дать мир Антиоху Сципион шесть тысяч фунтов золота, четыреста восемьдесят серебра получил более, чем сколько внес в казнохранилище; А. Гостилий — восемьдесят фунтов золота, четыреста три серебра; Фурий квестор золота сто тридцать фунтов, серебра двести.» Эти суммы золота и серебра нашел я упомянутыми у Антиата. Относительно Л. Сципиона предпочел бы я видеть ошибку писца скорее, чем ложное показание историка, в количестве золота и серебра. Гораздо правдоподобнее предположение, что серебра весом было более чем золота, и ближе к истине ценность иска определить в четыре миллиона, чем в двадцать четыре: тем более, что, по преданию, сенат требовал отчета от П. Сципиона именно в первой сумме: отчетную книгу подсудимый приказал принести брату Луцию, и в глазах сенаторов сам собственными руками изорвал, в негодовании за то, что от него, внесшего в казначейство двести миллионов, требуют отчета в четырех. С тою же самоуверенностью — когда квесторы не смели вопреки закона вынуть деньги из казнохранилища — он потребовал ключи и говорил, что откроет казнохранилище, так как он же сам виновник, что оно заперто.
56. Много других, весьма разнообразных, преданий сохранилось преимущественно о последних днях его жизни, о суде над ним, о смерти, погребении и надгробном памятнике, так что я остаюсь в нерешимости, какому слуху и каким сочинениям верить. Относительно обвинителя также мало согласия: одни пишут, что позвал Сципиона на суд М. Невий, а другие — Петиллии. Такое же разногласие и относительно дня назначения суда, а также и относительно года, в котором он помер, относительно места где умер и погребен. Одни говорят, что он в Риме, а другие в Литерне и умер и положен: и там, и тут показывают и памятники и статуи. В Литерне существует памятник и на нем была поставлена статуя; ее сброшенную бурею, недавно мы сами видели. И в Риме, вне Капенских ворот, на памятнике Сципионов, находятся три статуи: из них как говорят две П. и Л. Сципиона, а третья поэта К. Энния. И не между одними историками существует разногласие, но самые речи, если только им принадлежат те, которые выдают за такие — П. Сципиона и Ти. Гракха, между собою много разнятся. В заголовке речи П. Сципиона приводится имя М. Невия, трибуна народного: в самой же речи он не упоминает вовсе имени обвинителя, а называет его то негодяем, то выдумщиком. Да и в речи Гракха вовсе не упоминается о Петиллиях, обвинителях Африкана или о дне суда, назначенном Африкану. Совершенно другой рассказ надобно составить, чтобы согласить его с речью Гракха, и необходимо следовать тем авторам, которые говорят, что в то время, когда Л. Сципион был обвинен и осужден в том, что, он взял деньги от царя, Африкан был легатом в Этрурии: когда достиг туда слух о случае постигшем брата, то он, бросив все поручение, поскакал в Рим. Прямо с дороги бросился он на форум — говорили, что брата его ведут в темницу и он оттолкнул уже захватившего его сторожа и когда трибуны его удерживали, то он и против них употребил силу, следуя скорее внушению любви братской, чем вежливости. Вследствие того–то Гракх жалуется, что частный человек посягнул на власть трибунов и наконец, обещая свою защиту Л. Сципиону, он прибавил — пусть же лучше трибун народный, чем частный человек восторжествует и над трибунскою властью и над общественным делом. Но до того зависть старалась преувеличить эту его незначительную обиду, что ставя ему в вину то, что он до такой степени изменил сам себе, примеры прежних похвальных действий умеренности и скромности воздает ему взамен теперешнего осуждения. Так упоминают, что он некогда пенял народ за то, что тот хотел было сделать его бессменным консулом и диктатором; воспрепятствовал поставить себе статуи на месте народных собраний, на Рострах, в здании сената, в Капитолие, в келии Юпитера; не допустил составить определение, чтобы его изображение вынести в торжественном облачении из храма Юпитера Всеблагого и Великого.
57. Все это, будь сказано и в похвальном слове, обнаружило бы гражданское величие духа в ограничении собственных почестей обязанностями гражданина; а тут высказывает их недруг в обвинении. Что этому Гракху отдана была в замужество младшая из двух дочерей (о старшей нет сомнения, что она отдана отцом за муж за П, Корнелия Назику), в том показания довольно согласны. Одно только не совсем хорошо известно; после смерти ли отца она и просватана, и вышла за муж, или справедливы те рассказы, что Гракх, когда Л. Сципиона вели в темницу, и никто из трибунов не хотел за него заступиться, дал клятву: «его недружба с Сципионами как была, так и останется; и вовсе делает он это не для снискания их благодарности; но не допустит, чтобы в ту темницу, в которую видел он как П. Африкан водил царей и вождей неприятельских, отвели его брата!» — Случилось, что сенаторы в этот день обедали в Капитолие; они все встали и просили, чтобы тут же, во время пиршества, Африкан просватал дочь свою Гракху. После того как здесь публично совершен по обычаю торжественный сговор, Сципион, придя домой, сказал своей супруге Емилие, что просватал свою младшую дочь. Она вдруг, как свойственно женщине, вспыхнула негодованием за то, что о дочери, им обще принадлежащей, совета спрошено не было, и сказала, что хотя бы он ее Ти. Гракху отдавал, и то не следовало бы скрывать от матери это намерение. Обрадовался Сципион, столь согласному с ним, мнению и отвечал, ему–то самому и просватал. Вот что необходимо было изложить о столь знаменитом человеке, хотя тут и предположения и литературные памятники выражаются весьма разнообразно.
58. По приведении к концу судебного исследования претором К. Теренцием, Гостилий и Фурий осуждены, и в тот же день представили городским квесторам поруки. Сципион утверждал, что все деньги, какие получил, внес в казнохранилище, «и что у него ничего не осталось принадлежащего государству; его приступили было вести в темницу. П. Сципион Назика апеллировал к трибунам и сказал речь, приносящую много справедливой чести не только вообще роду Корнелиев, но в особенности его семейству: «родоначальниками его, П. Африкана и Л. Сципиона, того, которого хотят весть в тюрьму, были Кн. и П. Сципион, знаменитейшие мужи. Они, в продолжении нескольких лет в Испании противу многих вождей и воинов Карфагенских и Испанских, возвеличили славу имени Римского, не только на войне, но и представили народам того края образчики умеренности и верности Римлян, и наконец оба за отечество умерли насильственною смертью. Достаточно казалось бы для потомков только поддерживать их славу, по П. Африкан на столько славою превзошел своих предков, что вселил убеждение, якобы он божественного происхождения, а не от крови и плоти человеческой. Что же касается до Л. Сципиона, о котором идет дело, то, опустив даже все, совершенное им в Испании и Африке в качестве помощника его брата, не счел ли сенат его консулом достойным того, чтобы ему вне очереди представлена была в декрете провинциею — Азия и ведение войны с Антиохом, и самый брат, после двух консульств, цензуры и триумфа отправился в Азию в качестве его легата. Там, дабы величие и блеск легата не затмевали чести консульской, случилось так, что в тот день, когда у Магнезии Л. Сципион победил Антиоха в открытом бою, П. Сципион находился больной в Елее, на расстоянии нескольких дней пути. И войско Антиохово было не меньше Ганнибалова, с которым приходилось сражаться в Африке. Тот же самый Аннибал, который был главным полководцем в войне с Карфагенянами, находился тут же в числе многих царских вождей. И война притом так ведена, что на судьбу поклепать никто не может: в мирное время домогаются обвинять: говорят, что он продал заключение мира; но тут вместе взводится обвинение и на десять уполномоченных, с общего совета с коими мир заключен. Разве не явилось из числа десяти легатов обвинителя для Кн. Манлия? Впрочем это обвинение не только не было достаточно сильно, чтобы дать веру преступлению, но оно даже не могло замедлить триумфа.
59. Впрочем, по истине, относительно Сципиона подозрительны самые условия мира, как слишком выгодные для Антиоха. Царство его оставлено в полном составе: и после поражения владеет он тем же, чем до войны. Из огромного количества золота и серебра, которым он владел, может быть ничего не внесено в общественную сокровищницу и все сделалось частным достоянием? Да разве не все мы были свидетелями, что, во время триумфа Л. Сципиона, внесено столько золота и серебра, сколько не было и в десяти других триумфах, сложив все вместе? А что же мне сказать о пределах царства? Всю Азию и ближайшие места Европы удержал Антиох? Какова та страна света, которая, от Таврского горного хребта выдается в Егейское море, сколько заключает она в себе не городов только, но и народов — всем известно. Эта страна в длину более чем на тридцать дней пути, в ширину между двух морей на десять дней пути, до самых вершин Тавра отнята у Антиоха и он прогнан в отдаленный угол населенной земли, Если бы мир и действительно ничего не стоил, то можно ли было бы отнять больше? Побежденному Филиппу оставлена Македония, а Набису Лакедемон, да и Квинкцию не ставили этого в вину; у него не было братом Афринана. Между тем как слава его должна была бы принести пользу Л. Сципиону, зависть повредила. Предполагают, что столько внесено золота и серебра в дом Л. Сципиона, сколько, если продать все его имущество, собрать невозможно будет. Итак где же это царское золото? Где столько полученных наследств? В доме, не истощенном издержками, следовало бы накопиться значительному состоянию. Впрочем, чего с имущества нельзя будет взыскать, то недоброжелатели Сципиона постараются выместить на самом Сципионе притеснениями и ругательствами. Пусть человека столь знаменитого запрут в одну тюрьму с ночными ворами и разбойниками, пусть он испустит дыханье в дубовой мрачной келье: потом пусть он будет обнаженный выброшен перед тюрьмою. Не пришлось бы за все это краснеть скорее городу Риму, чем роду Корнелиев»!
60. Против этого претор Теренций прочел Петиллиево предложение, сенатское определение и приговор, произнесенный над Л. Сципионом: а про себя сказал, что ему, если не будет государству представлена та денежная сумма, какая означена в приговоре, больше ничего не остается как отдать приказание схватить осужденного и отвести в тюрьму. Трибуны отошли на совещание; не много спустя К. Фанний объявил мнение свое и всех товарищей, кроме Гракха: «претору не препятствуют трибуны — употребить в дело принадлежащую ему власть». Ти. Гракх высказал такое определение; «не препятствует он претору присужденную сумму денег взыскивать с имения Л. Сципиона. Но самого Л. Сципиона того, который победил государя самого богатого на всем земном шаре, власть народа Римского распространил на самые отдаленные края земли, — царя Евмена, Родосцев и столько других государств Азии связал благодеяниями народа Римского, многих вождей неприятельских вел за собою в торжественном поезде и заключил в тюрьму, не допустит заключить и посадить в тюрьму и в оковы вместе с врагами народа Римского, и отдает приказание его выпустить». С таким одобрением выслушан этот декрет и до того с радостью граждане видели Сципиона отпущенным, что едва верилось, чтобы в том же самом городе произнесено было над ним суждение. Потом для отобрания на государство имущества Сципионова претор послал квесторов, и в нем не только не оказалось ни малейшего следа денег, будто бы от царя полученных, но далеко не собрано той суммы, какая с него приговорена. Деньги внесены родственниками, друзьями и клиентами Л. Сципиона и если бы он их принял, то был бы даже богаче, чем до постигшего его несчастья; но он ничего не взял, а только предметы, необходимые для жизни, — выкуплены ближайшими его родственниками. Неприязненное чувство, которое питали к Сципионам, обратилось на претора, совет его и обвинителей.