Книга Тридцать Седьмая

1. При консулах Л. Корнелие Сципионе и К. Лелие первою заботою, после относившейся до предметов религии было в сенате дело Этолов. И послы их настаивали вследствие кратковременности назначенного им срока перемирия; им помог в этом Квинкций, воротившийся тогда в Рим из Греции. Этолы, понимая, что им более надежды на сострадание сената, чем на сущность дела, в виде просителей умоляли взвесить недавние их проступки с их прежними услугами. Впрочем, и пока они находились в сенате, утомлены они были вопросами сенаторов, раздававшимися с всех сторон и, отвечали на них, более сознавая свою вину, чем возражая; а когда они оставили курию, то послужили поводом к большой борьбе. В отношении к Этолам более обнаруживалось раздражения, чем сострадания: на них имели повод негодовать не только как на неприятелей, но и как на народ неукротимый и необщительный. В продолжении нескольких дней происходили споры; наконец решено и не давать мира, и не отказывать в нем. Два условия предложено Этолам: или предоставить себя в полное распоряжение сената, или дать тысячу талантов и (обязаться) иметь одних и тех же и врагов и друзей. Когда они пожелали узнать, в каком именно отношении должны предоставить сенату распоряжение о себе, то положительного решения на это не получили. Отпущены они были без мира, и им велено оставить город в тот же день, а Италию в пятнадцатый.
Тогда сенат занялся вопросом о провинциях консулов: и тот, и другой желал назначения в Грецию; много имел весу в сенате Лелий; он на распоряжение сената, чтоб консулы или по жребию, или по взаимному соглашению распределили между собою провинции, заметил, что с их консулов стороны приличнее будет вверить это дело суждению сенаторов, чем жребию. Сципион дал на это ответ, что подумает как следует поступить; поговорил он с братом и, получив от него внушение — смело все дело поручить сенату, объявил товарищу, что поступит так, как он заблагорассудит. Дело это, или как новое или уже вышедшее из памяти по давности примеров, быв доложено, обратило на себя внимание сената, ожидавшего борьбы. П. Сципион Африкан сказал: «буде сенат назначит брату его Л. Сципиону провинцию Грецию, то он отправится легатом». Слова эти, выслушанные при общем одобрении, превратили спор. Хотели испытать, полезнее ли будет царю Антиоху побежденный Аннибал, или консулам и легионам Римским победитель Африкан. Тут все сенаторы почти единогласно назначили Сципиону — Грецию, а Лелию — Италию.
2. Вслед за тем преторы распределили между собою по жребию провинции: Л. Аврункулей — город, Кн. Фульвий — чужестранцев, Л. Емилий Регилл — флот, П. Юний Брут — Тусков, М. Туций — Апулию и Бруттиев, К. Атиний — Сицилию. Потом консулу, получившему провинциею Грецию, к войску, которое имел он принять от М. Ацилия (оно заключалось в двух легионах) велено прибавить пеших граждан Римских три тысячи, всадников сто, и союзников Латинского наименования пять тысяч, всадников двести. Прибавлено и то, что консул, по прибытии в провинцию, буде найдет согласным с требованием общественной пользы, может переправиться с войском в Азию. Другому консулу определено все войско: два легиона Римских и союзников Латинского имени пятнадцать тысяч пеших и шесть сот всадников. К. Минуцию велено войско из земли Лигуров (так как он писал, что дело его в провинции уже покончено, и что все племя Лигуров покорилось) перевести в землю Бойев и передать проконсулу П. Корнелию. Из полей, которые взяты за вину у Бойев, побежденных на войне, велено вывести городские легионы, набранные в предшествующем году; они даны претору М. Туццию, а союзников и Латинского племени пеших пятнадцать тысяч, и всадников шестьсот — и ему велено занять Апулию и землю Бруттиев. А Корнелию, претору предшествовавшего года, занимавшему землю Бруттиев с войском, поведено, если так заблагорассудить консул — передать легионы, переправленные в Этолию, М. Ацилию, если только он захочет там остаться; но если Ацилий предпочтет вернуться в Рим, то пусть А. Корнелий с тем войском останется в Этолии. Относительно К. Атиния Лабеона заблагорассудили, чтобы он принял от М. Эмилия провинцию Сицилию и войско, и чтобы он пополнил его, буде признает это нужным, в самой провинции набором двух тысяч пехоты и ста всадников. П. Юний Брут в земле Тусков должен был набрать новое войско — один легион из Римлян и десять тысяч союзников и Латинского племени, и четыреста всадников. Л. Емилий, которого провинция была приморскою, получил приказание принять от претора прошлого года М. Юния двадцать длинных судов и матросов, да и сам должен был набрать тысячу матросов и две тысячи пеших воинов: с этими судами и воинами отправиться в Азию и принять флот от К. Ливия. Преторам обеих Испании и Сардинии продолжена власть на год и оставлены прежние войска. Сицилии и Сардинии в этом году велено выставить двойную десятину хлеба. Сицилийский хлеб велено везти в Этолию к войску; из Сардинии часть в Рим, а часть в Этолию вместе с Сицилийским.
3. Прежде чем консулы отправились в провинции, положено искупить через первосвященников чудесные явления. В Риме храм Юноны Лицинской поражен с неба так, что верх и двери были обезображены. В Путеолах во многих местах стены и ворота поражены молниею, причем два человека лишились жизни. В Нурсии — и это было довольно верно — случился при ясном небе ливень, и тут двое людей свободных потеряли жизнь. Тускуланы извещали, что у них шел дождь землею, а Реатины, что у них на полях мула родила. Когда все что нужно было исполнено, Латинские игры возобновлены вследствие того, что Лаврентийцам жертвенных мяс не дано, как бы следовало. Общее молебствие было также по случаю этих религиозных опасений, а каким богам, то децемвиры объявили, чтоб было совершено на основании указаний священных книг. Десять благородных мужеского пола и десять девиц, все имеющие живыми и отцов, и матерей — допущены к этому жертвоприношению, и децемвиры ночью совершили священные обряды животными, сосущими молоко. П. Корнелий Сципион Африкан, прежде выступления в поход, воздвиг триумфальную арку в Капитолие против дороги, ведущей к нему, с семью позолоченный статуями и двумя конями, а перед триумфальною аркою поставил два мраморных бассейна.
В эти же дни сорок четыре старейшины Этолов — между прочим в числе их находились Дамокрит и брат его — двумя когортами, посланными в Рим М. Ацилием, отведены туда, и брошены в каменоломни. Когортам оттуда возвратиться к войскам отдал приказание консул Л. Корнелий. Послы, пришедшие от царей Египта, Птоломея и Клеопатры, с поздравлением по случаю изгнания из Греции консулом Ацилием царя Антиоха, убеждала: «перевести войско в Азию, так как повсюду распространился ужас не только в Азии, но и в Сирии; а цари Египта готовы исполнить то, что определит сенат». Благодарность воздана царям, а послам приказано дать дары — каждому на четыре тысячи ассов.
4. Л. Корнелий консул, окончив то, что ему нужно было делать в Риме, перед собранием объявил, чтобы воины, которых он сам наберет на пополнение легионов и те, которые находились в земле Бруттиев с пропретором А, Корнелием, все собрались в Брундизий, в Квинтильские Иды. Он же назначил трех себе помощников (легатов): Сек. Дигития, Луц. Апустия, К. Фабриция Лусцина, и они должны были от морского берега со всех сторон суда собирать в Брундизий. Изготовив таким образом все, он отправился из города, облекшись в военную одежду. До пяти тысяч волонтеров из Римских граждан и союзников, выслуживших свой срок службы под начальством П. Африкана, явились к консулу и записались вновь на службу. Около того же времени, когда консул отправился на войну, в самые Аполлинарские игры, перед пятым днем Ид Квинтильских, при ясном небе, среди дня, затмился свет дневной, вследствие того, что луна заслонила собою круг солнца. Л. Эмилий Регилл, которому досталось начальство над флотом, отправился в тоже время. Л. Аврункулею дано от сената поручение — сделать тридцать судов о пяти рядах весел и двадцать о трех, так как была молва, что Антиох после морского сражения готовит несколько больший флот. Этолы, когда послы их воротились с известием, что нет никакой надежды на мир, несмотря на то, что все морское прибрежье их, обращенное к Пелопоннесу, опустошено было Ахейцами, более помня об опасности, чем о понесенном убытке, заняли гору Коракс, для того, чтобы преградить Римлянам путь; да и не сомневались, что они с весны воротятся осаждать Навпакт. Ацилий, зная, что таково ожидание Этолов, лучше предпочел начать дело неожиданное и напасть на Ламию; уже и Филипп довел жителей Ламии почти до крайности, и тут вследствие того самого, что они ничего подобного не опасались, могут быть подавлены невзначай. Выступив из Елатии, он в земле неприятелей около реки Сперхея поставил лагерь; оттуда, ночью двинув знамена, напал на стены со всех сторон кругом.
5. Последовали большой страх и смятение, как обыкновенно бывает в случае неожиданности. Впрочем с большим упорством, чем можно было ожидать, при опасности столь внезапной, осажденные мужеского пола стали отбиваться оружием, а женщины метательные снаряды всякого рода и камни выносили на стены, хотя во многих местах были уже приставлены к стенам лестницы, и город в этот день был защищен. Ацилий, дав знак к отступлению, отвел своих в лагерь почти в половине дня, и тут пищею и отдыхом возобновив силы воинов, прежде чем распустить свой совет, объявил: «чтобы до рассвета были они вооружены и готовы, иначе, как по взятии города, не отведет он их в лагерь». В то же время, как и накануне, он напал во многих местах, и между тем как у жителей города все более обнаруживался недостаток сил, оружия, а в особенности бодрости духа, в продолжении немногих часов он взял город; тут частью распродав, частью разделив добычу, стал собирать мнения что делать после. Никому не заблагорассудились идти к Навпакту, так как Этолы заняли ущелье у Коракса, а для того, чтобы не провести лето в праздности и не дать возможности Этолам пользоваться миром, в котором им отказал сенат — по его бездействию, Ацилий положил напасть на Амфиссу. Из Гераклеи, через Эту, поведено туда войско; когда Ацилий поставил лагерь у стен, то не повсеместным со всех сторон нападением, как у Ламии, но осадными работами решился он приступать к городу. Во многих разом местах был выдвинут стенобитный тур, и когда стены разрушались, то жители не старались ничем противиться такому образу действий, как будто и не припоминая, что в подобных случаях делать. Вся надежда была на оружие и на смелость; частыми вылазками они старались произвести смятение в передовых постах неприятельских и в тех, которые были около машин и осадных работ.
6. Во многих впрочем местах стена была сбита, когда получено известие, что преемник Ацилия, высадив войско в Аполлонии, идет через Епир и Фессалию. С тридцатью тысячами пеших и пятьюстами всадников приближался консул. Уже он прибыл в залив Малиакский и послал вперед в Гипату гонцов с приказанием — сдать город; а когда дан ответ, что ничего они не сделают без декрета общего совета Этолов, то он, дабы не задержала его осада Гипаты, между тем как Амфисса еще не взята, послал вперед брата Африкана, а сам повел войско в Амфиссу. С приближением его жители города, оставив город (во многих местах стена его была уже в развалинах) удалились в крепость, которая, по общему убеждению, была неприступною, все как вооруженные, так и безоружные. Консул стал лагерем почти в шести тысячах шагах оттуда. Тут явились послы Афинян, сначала к П. Сципиону, который, как мы сказали, шел впереди, потом к консулу, прося за Этолов. Снисходительнее ответ получили они от Африкана; он отыскивал благовидного предлога оставить войну с Этолами, желая обратиться в Азию и к царю Антиоху. Он приказал Афинянам не одних Римлян. но и Этолов убедить, что мир надобно предпочесть войне. Поспешно при содействии Афинян, пришло из Гипаты многочисленное посольство Этолов. Надежду на мир усилили в них слова Африкана — к нему к первому они явились — напоминавшего: «что много народов и племен, сначала в Испании, потом в Африке, отдались на его веру; относительно всех их оставил он более доказательств кротости и снисходительности, чем доблести воинской». Дело казалось конченным, а между тем консул, когда к нему явились Этолы, повторил тот же ответь, которым уже раз сенат принудил их бежать. Когда этим ответом, как бы выслушав его в первый раз, поражены были Этолы (видели они, что не было пользы ни в заступничестве Афинян, ни в снисходительном ответе Африкана) и объявили, что они желают об этом предмете посоветоваться со своими.
7. Возвратились в Гипату Этолы, но дело не подвигалось вперед; не было откуда взять тысячу талантов, а, допустив раз полный произвол Римлян, опасались за свою жизнь и безопасность. А потому они распорядились отправить к консулу и к Африкану тех же послов и просить их, буде Римляне на самом деле желают дать мир, а не манить их только, уничтожая последние надежды их несчастных, то пусть они или убавят сумму денег, или примут покорность во всем, не касаясь только личности граждан. Не добились они от консула ни малейших изменений, и это посольство отпущено безо всякого успеха. Последовали за ними Афиняне, и старейшина их посольства, Ехедем, возбудил снова, надежду в утомленных столько раз повторенными отказами Этолах, оплакивавших бесполезными слезами несчастную участь народа. Он присоветовал им просить перемирия на шесть месяцев для того, чтобы иметь возможность отправить послов в Рим: «Отсрочка (так говорил он) ничего не прибавит к теперешним бедствиям, достигшим уже крайнего предела; а, в течение этого промежутка времени, многими неожиданными случаями, могут они быть уменьшены ". По совету Ехедема отправлены прежде послы; сначала они явились к П. Сципиону и через него исхлопотали у консула перемирие на тот срок, на который просили. Сняв осаду Амфиссы, М. Ацилий. передав консулу войско, удалился из провинции; а консул из Амфиссы отправился в Фессалию — для того чтобы вести войско в Азию через Македонию и Фракию. Тут Африкан сказал брату, Л. Сципиону: «одобряю я и путь, тобою избранный, но ведь он зависит вполне от воли Филиппа; если он останется верен союзу с нами, то нам и безопасен будет путь, и он доставит нам припасы и все, что в продолжении долговременного пути необходимо войску для его прокормления и удобств; но если он изменит, то всего менее безопасности найдем мы и во Фракии; а потому прежде всего нужно узнать образ мыслей царя; наилучше достигнуть этого можно, отправив к нему человека, который застал бы его совершенно нечаянно среди приготовлений». Выбран для этого Ти. Семпроний Гракх, в то время пылкий еще юноша; при помощи посланных вперед на подставу коней, он с невероятною быстротою из Амфиссы (откуда был отпущен) достиг Пеллы на третий день. Царь в это время пировал, и был уже порядочно хмелен; такая его беззаботность уничтожила всякое подозрение насчет того, будто бы он затевает что–нибудь новенькое. Гость принят был и тут ласково; на другой день он увидал, что припасы для войска заготовлены в изобилии, что по рекам сделаны мосты, дороги исправлены там, где переход был затруднителен. С донесением об этом Т. Семпроний Гракх, с такою же быстротою, с какою сюда прибыл, встретил консула в Тавмаке. Вследствие этого войско обрадованное и верным образом обнадеженное — прибыл в Македонию на все готовое. По вступлении Римлян царь и встретил, и провожал с почестями, его достойными. При этом обнаружил он не мало ловкости и уменья жить с людьми, чем и заслужил себе хорошее мнение Африкана, человека во всех отношениях превосходного и не нечувствительного к удобствам жизни, лишь бы без роскоши. Таким образом войско Римское не через Македонию только, но и через Фракию, прошло к Геллеспонту, сопровождаемое Филиппом, приготовившим все нужное.
8. Антиох, после морской битвы у Корика, имея перед собою всю зиму свободною на приготовления морские и сухопутные, посвятил особенное внимание на исправление флота в виду, как бы не утратить господства на море. Припоминая он и то, что побежден при отсутствии Родосского флота; а при участии и его (на вторичное же его отсутствие рассчитывать более нельзя было) в сражении, необходимо было бы Антиоху еще значительно большее число судов, чтобы быть в уровень с противником силами и величиною флота.» Вследствие этих соображений он отправил Аннибала в Сирию привести суда Финикийские, а Поликсениду повелел тем старательнее, чем не удачнее был исход сражения, те суда, которые уже были, исправить и изготовить новые. Сам он зимовал во Фригии, собирая со всех сторон вспомогательные войска; он послах даже в Галлогрецию. В то время жители её были воинственнее; они сохранили характер Галлов, так как еще не выродился их корень. Сына Селевка он оставил в Эолиде с войском — удерживать в повиновении приморские города; на них старались действовать с одной стороны Евмен от Пергама, а от Фокеи и Еритрийцев Римляне. Флот Римский, как мы уже выше сказали, зимовал у Кан. Туда, почти в половине зимы, прибыл царь Евмен с двумя тысячами пеших и сотнею конных. Он сказал, что можно отогнать значительную добычу с неприятельского поля, в окрестностях Тиатиры, убеждениями своими склонил Ливия — послать с ним пять тысяч воинов. Этот отряд в течение немногих дней получил огромную добычу.
9. Между тем в Фокеи вспыхнуло возмущение, так как некоторые старались расположить умы черни в пользу Антиоха. В тягость казалась им зимовка судов; тяжела и контрибуция, по которой им велено было заготовить пятьсот тог и столько же туник. Тяжек был и недостаток хлеба, и по этой причине удалились отсюда и флот и войска Римлян. Тут легко стало на душе людей той партии, которые народ речами в собраниях тянули к Антиоху. Сенат и лучшие люди были того мнения, что надобно устоять в союзе с Римлянами; советовавшие же отпасть от них, имели более влияния на чернь. Родосцы тем усерднее теперь, чем медленнее действовали в прошедшем году, с наступлением весеннего равноденствия, того же Павзитрата, начальника флота, отправили с тридцатью шестью судами. Уже Ливий от Кан с тридцатью кораблями и семью квадриремами, приведенными лично царем Евменом, двинулся к Геллеспонту заготовить все нужное для переправы войска, которого прибытие ожидалось сухим путем. Он сначала завел флот в порт, называемый Ахейским: отсюда он взошел на Илион и принесши жертву Минерве, выслушал благосклонно соседние посольства из Елеунта, Дардана и Ретея; они отдавали свои города в полное его распоряжение. Отсюда он поплыл к Геллеспонтскому проливу и, оставив десять судов перед Абидосом для наблюдения, с остальным флотом переправился в Европу для нападения на Сестос. Уже вооруженные воины подходили к стенам, когда Галлы фанатики сначала в торжественной одежде выбежали перед ворота; потом они напомнили, что, будучи служителями Матери Богов, они явились просить Римлян — пощадить стены и город. Никто из Галлов не потерпели ни малейшего оскорбления; вслед за тем вышел весь сенат с должностными лицами — для передачи города. Отсюда флот отправился в Абидос; тут Ливий, посредством переговоров старался выпытать расположение умов жителей, и не получая от них миролюбивого ответа, стал готовиться к нападению.
10. Между тем как это происходило у Геллеспонта, Поликсенидас, царский префект, — он был Родосский изгнанник — услыхав, что флот его бывших соотечественников уже отплыл, и что префект Павзистрат выражался о нем передо всеми гордо и презрительно, стал питать против него особенно сильное негодование в душе, и желание опровергнуть делом его величавые слова. Послал он к нему человека, и ему известного, сказать: сон Павзистрату и отечеству будет очень полезен, если только дадут ему возможность и Павзистрат захочет ему возвратить отечество». Павзистрат, удивленный, как это может случиться, дал со своей стороны слово посланцу, просившему его заверения — или сделать вместе дело, или молчать о нем. Тогда посол Павзистрата сказал: «Поликсенидас передаст ему царский флот или весь или большую его часть; в награду же за такую услугу он просит одного, позволения вернуться в отечество. Важность обещанного была такова, что нельзя было ни верить ему вполне, ни пренебречь таким предложением. Павзистрат отправился в Панорм — Самоской земли, и тут остановился — разузнать хорошенько дело, которое нечаянно было предложено. И с той, и с другой стороны бегали гонцы, и Павзистрат поверил не прежде, как Поликсенидас, в присутствии его посланца, написал своею рукою, что он исполнит то, что обещал, и послал к нему дощечки (письмо), скрепленные его печатью. С таким ручательством Павзистрат уже думал держать в своих руках изменника: не предполагал он возможности для человека, живущего под властью царя, скреплять собственною же рукою свидетельство против него самого. Вслед за тем придумали и образ приведения в действие мнимой измены; Полпвсенидас сказал: «что он оставит всякого рода приготовления — не будет иметь при флоте в большом числе ни гребцов, ни матросов; вытащит он на берег некоторые суда под предлогом починки, а другие отпустит в соседние порты; немного их будет он держать в море перед портом Ефесским и их то он, если потребуют обстоятельства, пустит в сражение». Павзистрат, слыша, какое нерадение во всем обещался иметь Поликсенидас относительно своего флота, немедленно и сам выказал такое же. Часть судов отправил он в Галикарнас — привезти оттуда припасов, а часть в Самос к городу; он хотел изготовиться к тому времени, когда должен был получить от изменника сигнал к нападению. Поликсенидас старался завлечь его далее в заблуждение притворством; некоторые суда вытащил на берег и, как бы желая и с другими сделать тоже, оправил верфи. Гребцов с зимних квартир не призывал в Ефес, а собрал тайком в Магнезии.
11. Случилось, что один воин Антиоха, пришедший в Самос по своему частному делу, был схвачен как шпион и приведен к префекту в Панорм. На вопрос, что делается в Ефесе, неизвестно, под влиянием ли страха, или недовольно чистосердечной верности к своим, он все открыл: что флот готовый и снаряженный стоит на пристани, а все гребцы усланы в Магнезию к Сипилу; весьма немного судов вытащено на берег и находится на верфях, а вообще флот устраивается с такою заботливостью, как никогда. Но этому показанию не дали веры, до того ум главного начальника ослеплен был заблуждением и пустою надеждою. Поликсенидас, изготовив все как следует, ночью призвал гребцов из Магнезии и поспешно спустив в воду суда, вытащенные было на берег и день провел не столько в приготовлениях, сколько не желая, чтобы видели отправление флота. После захода солнечного выступил он с семидесятого крытыми судами, при противном ветре, и перед рассветом он прибыл в порт Пигела. Тут по той причине, что и прежде, он день провел спокойно, а ночью переправился на ближайший берег Самоской земли. Здесь он приказал Никандру, какому–то начальнику пиратов, с пятью крытыми судами отправиться в Палинур, и оттуда вооруженных воинов, самым близким, какой только есть, путем вести в Панорм в тыл неприятелей, а сам между тем, разделив флот для того, чтобы и с той, и с другой стороны, захватить устье порта, пошел на Панорм. Павзистрат сначала смутился было немного от неожиданного случая, но потом, воин старый, скоро оправился духом и соображая, что он с большим успехом может действовать против неприятеля с суши, чем с моря, повел вооруженных воинов двумя отрядами к перешейкам, которые, изгибаясь в виде рогов, образуют порт; оттуда, действуя с двух сторон летательными орудиями, легко было, по его мнению, прогнать неприятеля. Этот план действий расстроен был появлением Никандра с сухого пути; вдруг переменив намерение, Павзистрат приказывает всем садиться на суда. Тут произошло сильное смятение и между воинами и матросами; они как бы спасались бегством на суда, видя, что разом окружены и с моря и с суши. Павзистрат, видя только один путь к спасению, если ему удастся проложить путь через устье порта и прорваться в открытое море, когда заметил, что его войны сели на суда, сам первый устремился к устью порта всею силою весел; уже он миновал было устье порта, когда Поликсенидас окружил его корабль тремя квинкверемами: поражаемый медными носами судов, корабль Павзистрата стал тонуть, а бывшие на палубе его защитники засыпаны стрелами; в числе их убит и Павзистрат, храбро сражаясь. Остальные суда захвачены: одни вне порта, другие внутри его, а некоторые взяты Никандром в ту минуту, когда старались отчалить от берега. Ушли только пять Родосских судов с двумя Кооскими; они проложили себе путь среди тесно стоявших судов угрозою сверкавшего пламени: на двух длинных шестах, далеко выдававшихся за нос судна в железных котлах, они несли впереди себя сильно пылавший огонь. Еритрейские триремы, недалеко от Самоса встретив бегущими те суда Родосские, на помощь которым они шли, направили путь в Геллеспонт к Римлянам. Около этого же времени Селевк взял Фокею изменою: одни ворота были отворены стражами, и к нему же отпали Циме и другие города этого прибрежья под влиянием страха.
12. Между тем как это происходило в Эолиде, Абидос, в продолжении нескольких дней выдерживал осаду, царский гарнизон защищал стены; но когда все уже достаточно утомились, то с дозволения Филота. начальника гарнизона, должностные лица города вступили в переговоры с Ливием относительно условий сдачи ему города. Дело шло в оттяжку через то, что не сходились на том условии — царских воинов выпустить из города с оружием в руках или безоружных. Между тем как толковали об этом, пришло известие о поражении Родосцев, и благоприятный случай действовать упущен из рук. Ливий, опасаясь, как бы Поликсенидас, ободренный такою удачею, не подавил бы флот, находившийся у Кан, немедленно покинув осаду Абидоса и наблюдение за Геллеспонтом, спустил суда, вытащенные на берег у Кан; Евмен прибыл в Елею. Ливий со всем флотом — к которому присоединил две триремы Мителенских, пошел в Фокее. Слыша, что этот город защищен сильным царским гарнизоном, и что не вдалеке находится лагерь Селевка, он опустошил морской берег и добычу, заключавшуюся преимущественно в пленных людях поспешно посадил на суда, и подождав только немного, чтобы дать возможность Евмену настигнуть его с флотом, он вознамерился идти к Самосу. На Родосцев постигшее их несчастье, сначала нагнало страх и вместе причинило им большое горе. Не говоря уже о потере судов и воинов, утратили они весь цвет, всю силу своей молодежи; многие, знатные лица последовали между прочим влиянию Пизистрата, которое и не незаслуженно было весьма значительным между его соотечественниками. Но вследствие того обстоятельства, что они сделались жертвою обмана и притом — что особенно сильно действовало — от своего же земляка, горе перешло в сильное раздражение. Немедленно десять судов, а через несколько дней еще десять отправили, вверив начальство Евдаму: хотя он воинскими дарованиями был далеко не родня Пизистрату, но был осторожнее его именно потому, что уступал ему в способностях. Римляне и царь Евмен с флотом пристали сначала к Еритрее; тут промедлив одну ночь, на другой день прибыл к Корину, перешейку Тейскому. Когда они оттуда хотели перебраться в ближайшую часть Самоской земли, не дожидаясь восхода солнца, по которому моряки могли бы судить о погоде, пустились на удачу, какая бы случилась. На середине пути ветер перешел к северу, усилится, и суда начало разбрасывать по расходившемуся от бури морю.
13. Поликсенидас, полагая, что неприятели отправятся в Самос — соединиться там с Родосским флотом, вышел из Ефеса и сначала остановился у Мионнеза; потом он перешел к так называемому Макрису острову с целью суда, какие могли бы отстать от флота идущего мимо — захватить или при случае ударить на арьергард. Видя же, что флот рассеян бурею, сначала он было полагал случай этот благоприятным для нападения, но потом когда ветер все усиливался и катил уже громадные волны, понимая, что невозможно ему теперь достигнуть неприятеля, переправился в острову Еталии с целью на другой день атаковать суда, когда они будут собираться в Самос из открытого моря. Малая часть Римлян при наступлении ночи вошла в опустевший порт Самосский, а остальной флот, в продолжении всей ночи перебрасываемый волнами, ушел в тот же порт. Узнав от поселян, что флот неприятельский стоить у Эталии, собрали совет — немедленно ли дать сражение, или ожидать Родосского флота. Дело отложено — так заблагорассудилось всем, и флот удалился в Корину, откуда пришел. И Поликсенидас, простояв по–пустому, вернулся в Ефес. Тогда Римские суда по морю, свободному от неприятелей, переправились в Самос; туда же прибыл через несколько дней и Родосский флот. В доказательство, что его–то именно и дожидались, немедленно отправились к Ефесу с тем, чтобы или дать морское сражение, или если неприятель от него откажется (а это было весьма важно по влиянию на умы союзников), то вынудят они от него доказательство трусости. Против устья порта остановились, выстроив суда в боевом порядке; но так как никто не выходил на встречу, то флот разделен на две части: одна осталась в открытом море на якоре у входа в порт, а другая высадила воинов на берег. На них, уже гнавших огромную добычу по полю, на далекое пространство опустошенному, Македонянин Андроник, находившийся с гарнизоном в Ефесе, сделал нападение, когда они уже приближались к стенам и, отобрав у них большую часть добычи, прогнал к морю и судам. На другой день поставив засаду почти на половине пути, Римляне пошли строем к городу с целью вызвать из него Македонян; но потом опасение, как бы им ни подготовили засады, заставило их передумать и возвратиться к судам. Видя, что неприятель и на море, и на суше избегает борьбы, флот явился в Самос, откуда прибыл. Отсюда претор послал две, союзных из Италии, триремы с префектом Епикратом Родосским оберегать пролив Кефаленский: непроходимым от морских разбоев сделал его Лакедемонянин Гибристас с молодежью Кефалонян и море уже было недоступно для подвозов из Италии.
14. В Пирее Епикрат встретил Л. Эмилия Регилла, пришедшего принять начальство над флотом; он, услыхав о поражении Родосцев, и имея при себе только две квинкверемы, Епикрата с четырьмя судами отвел с собою и Азию; последовали за ними открытые суда Афинян; но Эгейскому морю переправился он в Хиос. Туда же прибыл ночью в непогоду Тимазикрат Родосский с двумя квадриремами. Будучи приведен к Емилию, он объяснил, что послан сюда для безопасности, так как в этой части моря стали перехватывать транспортные суда — царские корабли, набегая часто от Геллеспонта и Абидоса. Когда Емилий переправился из Хиоса в Самос, встретили его две Родосские квадриремы, посланные к нему на встречу Ливием, и царь Евмен с двумя квинкверемами. По прибытии в Самос, Эмилий, приняв флот от Ливия, и совершив по уставу обычные жертвоприношения, созвал совет. Тут К, Ливий — первый он был спрошен о мнении — сказал: «никто не в состоянии подать лучшего совета, как высказав то, как бы он поступил сам, будь он на месте того, кому советует. Имел он намерение с целым флотом идти к Ефесу и вести транспортные суда, нагрузив их большим количеством хряща и песку, и там их затопить при входе в порт. И тем легче будет заградить в него вход, что он похож на реку, длинен, узок и мелок; таким образом отнимет он у неприятеля возможность действовать в открытом море, и флот для него сделает безопасным.
15. Мнение это не вызвало ничьего одобрения; а царь Евмен спросил: «что же далее? Положим, что мы, затопив суда, загородим выход в море, тогда, свободно располагая флотом, пойдем ли мы подавать помощь союзникам и ужас вселять в неприятелей? Иди по–прежнему с целым флотом будем стоять перед портом? Если мы уйдем, то можем ли сомневаться, что неприятель вытащит затопленные тяжести, и с меньшим трудом очистит себе выход, чем нам стоило его загородить? А если нам все таки нужно остаться, то что же толку — загородить порт? Напротив! Неприятель, пользуясь портом, вполне безопасным и городом из самых богатых, так как Азия доставляет все в избытке, проведет лето в покое; а Римляне, оставаясь в открытом море жертвою всех бурь и непогод, во всем терпя нужду, будут постоянно в наблюдательном положении; сами они себя больше свяжут и себе помешают — предпринять что–либо против неприятеля, чем неприятеля удержат взаперти». Евдам, начальник Родосского флота, более обнаружил, что мнение Ливии ему не нравится, чем сказал, как по его убеждению, следует поступить. Епикрат Родосский подал мнение такое: «Оставив на этот раз Ефес, отправить часть судов в Ливию и присоединить к своему союзу Патару, столицу этого народа. В двух отношениях это принесет пользу: и Родосцы, когда берег, насупротив их лежащий, будет умиротворен, могут сосредоточить все свои силы на войну с Антиохом: да и флоту, который может быть собран в Ливии, преградится путь к соединению с Поликсенидом». Эго мнение произвело особенно сильное впечатление: впрочем положено — Региллу со всем флотом подойти к Ефесскому порту для того, чтобы навести ужас на неприятеля.
16. Кн. Ливий с двумя Римскими квинкверемами и четырьмя Родосскими квадриремами, с двумя беспалубными судами Смирнскими, послан в Ликию; прежде ему велено зайти в Родос и о всем посоветоваться с его жителями. Города, мимо коих он плыл: Милет, Минд, Галикарнас, Кой, Книд с усердием выполнили все, что от них требовалось. Как только прибыл в Родос Ливий, то объяснил им вместе — и по какому делу он прислан, испросил у них совета. Получив общее одобрение и присоединив три квадриремы к флоту, у него находившемуся, он поплыл в Патару. Сначала попутный ветер гнал прямо к городу, и надеялись успешно действовать, пользуясь первым впечатлением ужаса. Но ветер вдруг стал вертеть со всех сторон, море начало волноваться сомнительным образом; успели впрочем Римляне с судами причалить к земле; но и вблизи от города небезопасна была стоянка, да и держаться в открытом море перед устьем порта было невозможно: наступила ночь, да и море было непокойно. Проплыв Патару, Римский флот вошел в порт Феникунтский, находившийся оттуда в расстоянии двух миль: судам здесь не угрожала опасность со стороны моря, но над портом подымались высокие скалы; их поспешно заняли горожане, взяв Царевых воинов, находившихся в гарнизоне; против них Ливий, несмотря на то, что местность была неровная и для движения затрудительная, послал вспомогательных воинов Иссейских и легко вооруженных воинов из Смирны. Сначала, пока дело ограничивалось бросанием дротиков, и при их малочисленности легкими набегами, скорее происходили стычки, чем правильное сражение — выдерживали нападение; но когда из города воинов все прибавлялось, и появились почти все силы неприятеля, страх овладел Ливием, как бы его вспомогательные воины не были окружены и как бы самим судам не грозила опасность со стороны твердой земли; тут он не только воинов, но и матросов и всех гребцов ввел в дело, вооружив их чем кто мог действовать, И тогда сражение было долго нерешительное, в общей схватке пали не только несколько воинов, но и Л. Апустий. Наконец Ликийцы обращены в полное бегство и сбиты в город, да и Римляне вернулись к судам с победою, стоившею и для них крови. Оттуда они отправились в Телмисикскому заливу: один берег его принадлежит Ликии, а другой Карии; оставлено намерение произвести снова нападение на Патару, и Родосцы отпущены домой. Ливий, проплыв мимо берегов Азии, переправился в Грецию с тем, чтобы, по свидании с Сципионами, находившимися в то время около Фессалии, переправиться в Италию.
17. Эмилий, узнав, что план действовать на Ликию, оставлен и Ливий отправился в Италию — и сам от Ефеса вынужден был воротиться в Самос прогнанный бурею — считал за позор, что попытка на Патару не удалась, и потому решился отправиться туда со всем флотом и напасть на город всеми силами. Проплыв мимо Милета и остального союзного прибрежья, произвел он высадку у Иасса в Баргилетийском заливе. Город был занят царским гарнизоном: Римляне неприязненно опустошили его окрестности. Вслед за тем отправлены послы — разведать посредством переговоров расположение умов главнейших лиц и сановников. Получив ответ, что от них ничего не зависит, Емилий повел воинов к атаке города. Изгнанники Иассейцев находились в войске Римлян; все они, а их было не мало, пристали к Родосцам и стали умолять их: «не допустить до гибели без вины город, им соседственный и родственный. Если они сами изгнанники, то виною в том только верность к Римлянам. Оставшиеся в городе подпали тому же насилию царских воинов, которое было причиною их изгнания. У всех Иассейцев одно на уме — как бы избежать рабства царю». Родосцы, уступая просьбам — они и царя Евмена присоединили к себе — припоминая с одной стороны родственные связи, с другой сострадая над судьбою города, в котором засел царский гарнизон, успели в том, что нападение оставлено. Оттуда двинулись мимо замиренных мест и, плыв вдоль берегов Азии, прибыли в Лориму (порт этот находился насупротив Родоса). Тут–то начались сперва тайные толки между военных трибунов, а потом они достигли слуха самого Емилия: уведен его флот от Ефеса, от самой настоящей войны: теперь неприятель, оставшийся в тылу свободным, может безнаказанно производить все покушения на столькие близкие союзные города. Подействовали эти толки на Емилия, позвал он Родосцев и спросил их: в гавани Патары может ли поместиться весь флот? Получив отрицательный ответ, и вместе основательный повод оставить предприятие, он отвел суда в Самос.
18. Около этого же времени Селевк, сын Антиоха, в продолжение всего зимнего времени, держал войска в Еолиде, частью подавая помощь союзникам, частью опустошая земли тех, которых не мог вовлечь в союз, решился перейти в области царя Евмена, между тем как тот вдали от дома с Римлянами и Родосцами нападал на Ликийское прибрежье. Сначала он неприязненно подступил к Елее, но не стал осаждать этот город, а предав поля его опустошению, двинулся атаковать Пергам, столицу и самый крепкий пункт царства. Сначала Аттал, поставив впереди города сторожевые отряды, атаками конницы и легко–вооруженных воинов, более затрагивал неприятеля, чем задерживал его. Наконец, испытав в небольших схватках, что он ни в каком отношении не может равняться силами, удалился внутрь стен городских, и тут началась осада. Почти в то же время Антиох, выступив из Апамеи, сначала у Сард, а потом не далеко от лагеря Селевка, у истоков реки Каика расположился постоянным лагерем с большим войском, представлявшим смесь разных народов; но грознее всех были четыре тысячи Галлов, состоявших на жалованьи. Их, присоединив к ним других воинов, он послал опустошать в разных местах Пергамскую область. Когда об этом получено известие в Самосе, то сначала Евмен, отозванный войною, происходившею у него дома, с флотом пошел к Елее; здесь уже готовы были налегке воины пешие и конные; обеспеченный их содействием, Евмен отправился в Пергам, прежде чем неприятели услыхали об этом и предприняли движение. Тут опят начались легкие стычки набегами; Евмен явно уклонился решить дело одним ударом. Через несколько дней прибыли из Самоса в Елей флоты Римский и Родосский на помощь царю. Антиох получив известие, что они высадили войска в Елее, и что столько флотов собралось в один порт, и в тоже время услыхав что консул с войском уже находится в Македонии и делаются приготовления в переправе через Геллеспонт, заблагорассудил, что теперь самое время толковать о мире, пока он еще не подвергся одновременному нападению с моря и суши; он занял лагерем один холм насупротив Елей. Оставив тут все пешие войска, он с конницею (было у него шесть тысяч всадников) спустился в равнину под самые стены Елей и отправил к Емилию герольда, изъявляя желание толковать о мире.
19. Емилий пригласил Евмена из Пергама, призвал Родосцев и имел с ними совет. Родосцы не брезгали миром; Евмен же сказал: «мало будет чести в это время толковать о мире, да и невозможно тем положить конец делу; честно ли будет нам — продолжал он — запертым в стенах и осажденным, принять условия мира? Да и какую силу будет иметь этот мир, если он будет заключен без консула, без дозволения сената, без утверждения народа Римского? Спрошу я тебя: заключив мир, вернешься ли ты тотчас в Италию и уведешь с собою флот и войско? Или будешь ты дожидаться, что относительно этого дела будет угодно консулу, каково будет мнение сената и повеление народа Римского? Следовательно, необходимо тебе во всяком случае оставаться в Азии, а между тем войска, по прекращении войны, нужно будет снова отвести на зимние квартиры, где они, требуя продовольствия, истощат союзников; потом (если так заблагорассудится тем, у кого власть) придется нам починать войну сызнова; а между тем мы, при таком ходе дел, не откладывая ничего в долгий ящик, можем, если богам то будет угодно, окончить войну до наступления зимы». Это мнение одержало верх, и Антиох получил ответ, что о мире нельзя толковать до прибытия консула. Тогда Антиох, видя неудачу своей попытки помириться, предал опустошению сначала Елеенскую, потом Пергамскую область, оставил там сына Селевка, а сам неприязненно прошел Адрамиттейскую область, и пришел в обильное поле, называемое Тебес, поле, прославленное в стихах Гомера; ни в одном месте Азии волны царя не получали еще такой значительной добычи. Тут же на защиту города, оплывя Адрамиттей на судах, пришли Емилий и Евмен.
20. Случилось, что в то же время пришли в Елею из Ахайи тысячу пеших воинов с сотнею всадников; всеми этими войсками начальствовал Диофан. Когда они вышли на берег, то, высланные на встречу Атталом, люди отвели их ночью в Пергам. То были все воины заслуженные и опытные, а вождь их — ученик Филопемена, лучшего в то время Греческого полководца. Два дня провели они как для того, чтобы дать отдохнуть и людям и коням, так и для осмотра неприятельских постов, в каких местах и в какое время они показывались и удалялись. Почти к подошве холма, на котором находился город, подходили царские воины; таким образом полная им воля была опустошать с тылу, так как из города никто не делал вылазок, даже и на передовые посты и издали не бросали дротиков. После того, как жители раз заперлись в стены под влиянием ужаса, царские воины стали питать к ним пренебрежение, а вследствие этого стали нерадивы: большая часть воинов не седлали и не взнуздывали коней. Оставив немногих у оружия и рядов, прочие расходились по всему полю: частью занимались свойственными юношеству играми и забавами, частью вкушали пищу под тенью деревьев, а некоторые предавались даже сну. Все это видел Диофан с возвышенной части Пергама, он велел своим взять оружие и быть готовым исполнить то, что им прикажут, а сам отправляется к Атталу и говорит, что хочет сделать покушение на неприятельские посты. С трудом дозволил это Аттал, зная, что сотне всадников придется иметь дело с шестьюстами, и тысяче пеших воинов с четырьмя тысячами. Выйдя за ворота, Диофан остановился недалеко от неприятельского поста, дожидаясь случая. Все находившиеся в Пергаме, считали это со стороны Диофана более безрассудством, чем смелостью. Неприятель сначала было обратил на него внимание, но видя, что он не двигается, ничего не переменил из свойственной ему беспечности, и даже посмеивался над малочисленностью противников. Диофан несколько время держал своих спокойными, выведя их как будто только посмотреть; а когда он увидал, что неприятельские воины разошлись из рядов, то, отдав приказание следовать за собою и пешим воинам как можно поспешнее, сам первый между всадников со своим отрядом, во всю сколько было возможно лошадиную прыть, при общих криках, как пеших, так и конных воинов, бросился совершенно неожиданно на передовые посты неприятельские. Не только люди, но и кони были испуганы; разорвав поводья, они произвели смятение и замешательство. Только немногие лошади остались на своих местах, не чувствуя страха, но и тех не было возможности ни оседлать ни взнуздать, ни сесть на них при ужасе, распространенном Ахейцами, далеко не соответствовавшем их численности. Пешие воины, в порядке уже приготовленные, напали на рассеявшихся по оплошности и почти полусонных: по всему полю преследовали и убивали бегущих. Диофан преследовал рассеявшегося неприятеля до тех пор, пока считал это для себя безопасным; большую честь стяжал он Ахейскому народу (со стен Пергама смотрели на бой не только муцины, но и женщины) и потом воротился защищать город.
21. На другой день царские передовые отряды, в большем благоустройстве и порядке, в пятистах шагах далее от города расположились лагерем, и Ахейцы почти в то же время выступили на прежнюю позицию. В продолжении многих часов и те, и другие внимательно ожидали нападения, как долженствовавшего непременно последовать; а когда солнце было уже близко к закату и время было воротиться в лагерь, то царские воины, взяв знамена, стали уходить строем, расположенным удобнее для движения, чем для сопротивления. Диофан стоял спокойно, пока они были в виду; потом с такою же, как накануне, быстротою ударил на последние ряды, и причинил опять столько страха и смятения, что никто не остановился для сопротивления, между тем как он поражал тыл: в смятении, с трудом даже оставаясь в правильных рядах, сбиты они в лагерь. Такая смелость Ахейцев заставила Селевка удалиться из Пергамской области; а Антиох услыхав, что Римляне и Евмен пришли для защиты Адрамиттея, оставил этот город в покое, опустошив только поля. Вслед за тем он завоевал Перею, поселение Мителенцев; Коттон, Корилен, Афродизии и Крене взяты первым нападением; оттуда он возвратился в Сарды, через Тиатиру. Селевк, оставаясь на морском прибрежье, был для одних ужасом, а для других защитою. Римский флот, вместе с Евменом и Родосцами, отправился сначала в Митилен, а оттуда назад в Елею, откуда сначала выступил. Идя далее в Фокею, пристали они к острову, называемому Бакхий (он возвышается над городом Фокейцев) и разграбив открытою силою храмы (этот остров был отлично украшен храмами и статуями, которых они доселе не касались) перешли к самому городу. Разделясь на части, приступили они к нему с разных сторон, но убедились, что без осадных работ, одними оружием и лестницами взять его невозможно. Как только вошел в город, посланный Антиохом, вооруженный отряд в три тысячи человек, то немедленно, прекратив нападение, флот удалился к острову, не сделав другого вреда, кроме опустошив неприятельскую область около города.
22. Заблагорассудили Евмена отпустить отсюда домой, и заготовить консулу и войску все, что необходимо для перехода через Геллеспонт. Римскому и Родосскому флоту положено воротиться в Самос и находиться там настороже, как бы Поликсенид не тронулся от Ефеса. Царь воротился в Елею, а Римляне и Родосцы в Самос; тут умер М. Емилий, брат претора. Родосцы, отдав с надлежащею почестью последний долг покойному, выступили против флота, о движении которого из Сирии был слух, с тринадцатью своими судами и двумя квинкверемами: одною из Коса, другою из Книда — к Родосу, чтобы быть там в наблюдательном положении. За два дня ранее, чем Евдам пришел с флотом от Самоса, тринадцать судов, из Родоса высланных с префектом Памфилидом против того же Сирийского флота — взяв с собою четыре судна, стоявших для прикрытия Карии, освободили от осады Дедалу и некоторые другие укрепления Переи, на которые напали было царские войска. Заблагорассудили Евдаму выступить немедленно. Ему прибавлено, к имевшемуся у него флоту, шесть открытых судов; при движении, сколько возможно более поспешном, он настиг флот, выступивший прежде, у порта, называемого Мегисте. Оттуда соединясь вместе, прибыли они к Фазелиде, и сочли за лучшее — дожидаться здесь неприятеля.
23. Фазелид находится на границе Ликии и Памфилии, далеко выдается он в море и плывущим из Киликии в Родос, он прежде всего открывается глазам, и далеко видно из него суда. Тем скорее предпочли это место для встречи здесь неприятельского флота. Впрочем не предвидели, что местность и сама по себе нездорова, а особенно в то время года (была уже почти середина лета); вследствие необыкновенных испарений, начало много народу заболевать, преимущественно гребцов. Опасаясь поветрия, и проплыв мимо Памфилийского залива, пристали с флотом к реке Евримедонту и услыхали от Аспендийцев, что неприятель находится у Сиды. Медленно плыли царские воины в неблагоприятное для них время Етесийских ветров, когда почти постоянно дуют они от Северо–запада. У Родосцев было тридцать две квадриремы и четыре триремы. Царский флот заключал в себе тридцать семь судов большего размера: у него было три гептеры (суда о семи рядах весел) и четыре гексеры (о шести рядах); кроме того было десять трирем. О присутствии неприятелей узнали они с какой–то сторожевой башни. И тот, и другой флот на другой день выступил на рассвете из порта, как бы намереваясь дать сражение. Когда Родосцы обошли мыс, выдающийся от Сиды в море, тотчас были усмотрены неприятелем, и сами его увидали. В царском флоте левым крылом, выходившим в открытое море, начальствовал Аннибал, а правым Аполлоний, один из имевших право носить порфиру. Родосцы шли длинным строем впереди был преторский корабль Евдама, а замыкал ряд Хариклит; Памфилидас начальствовал над серединою флота. Евдам, видя неприятельский флот устроенным в боевом порядке и готовим к сражению, и сам выступил в открытое море, и за тем отдал приказание следовавшим за ним судам в том же порядке, как они были, становиться вряд; при этом сначала произошло замешательство: и сам Евдам не так далеко выступил в море, чтобы все суда могли поместиться в линию до берега, да и сам он второпях с пятью только судами наткнулся преждевременно на Аннибала; остальные суда, получив приказание становиться в линию, за ним не последовали. Последним судам не осталось вовсе места к берегу: между тем как они находились в замешательстве, уже на правом крыле завязалось сражение с Аннибалом.
24. Но в самое короткое время, и превосходное устройство судов, и знание морского дела не замедлили уничтожить в Родосцах чувство страха. И суда, быстро подавшись в море, очистили место к берегу следовавшим за ними; а которое стыкалось носом с неприятельским кораблем, то или ломало у него переднюю часть, или оттирало весла, или миновав его в свободные между судов промежутки, всею силою ударяло на заднюю часть. Наиболее ужаса произвело то, когда царская Гептерис первым ударом гораздо меньшего Родосского судна затоплена: не было уже никакого сомнения насчет того, что правое неприятельское крыло готово обратиться в бегство. Между тем в открытом море Аннибал теснил численностью судов Евдама, превосходившего его далеко во всех прочих отношениях, и окружил бы Евдама, если бы тот не поднял на своем преторском корабле сигнал, которым разошедшиеся суда собираются в одно место; тогда все суда, одержавшие уже победу на правом крыле, поспешили на помощь своим. Тут и Аннибал, и все при нем находившиеся суда обратились в бегство: их и догнать не могли Родосцы, так как их гребцы были большою частью нездоровы, и потому скоро уставали. Остановись в открытом море, они подкрепили силы пищею. Евдам, видя как неприятель удалялся, таща на буксире беспалубных судов свои обломанные и изуродованные корабли — немного более двадцати осталось неповрежденных — с башни преторского корабля, при общем молчании, воскликнул: «встаньте и посмотрите на приятное для глаз зрелище». Все встали и, видя замешательство и бегство неприятелей, почти единодушно воскликнули, что нужно преследовать. Самого Евдама корабль во многих местах был поврежден ударами; приказал он Памфилиду и Хариклиту преследовать неприятеля, пока они сочтут это безопасным. Несколько времени гнались они за ним, но когда Аннибал стал приближаться к берегу, опасаясь как бы ветер не загнал их во владения неприятельские, вернулись к Евдаму; с трудом дотащили в Фазелиду взятую Гептеру, ту самую, которая поражена первым ударом. За тем воротились они в Родос, не столько радуясь победе, сколько обвиняя друг друга, что не затопили и не взяли всего неприятельского флота, между тем как будто бы они могли это сделать. Аннибал, пораженный одним неудачным сражением, не смел тогда уже и плыть мимо берега Ликии, между тем, как он прежде всего хотел соединиться со старым царским флотом; а чтобы его до этого не допустить, Родосцы послали к Патаре и порту Мегисту Хариклита с двадцатью военными судами. Евдаму было приказано с семью большими судами из того флота, которым он начальствовал, возвратиться в Самос к Римлянам, с тем, чтобы он всею силою своих советов и убеждений, склонял Римлян напасть на Патару.
25. Большую радость Римлянам принесли: сначала вестник о победе, а потом прибытие Родосцев. Ясно было, что Родосцы, раз свободные от своих опасений, на просторе сделают безопасными все моря этого края. Но движение Антиоха от Сард воспрепятствовало удалению сил, прикрывавших Ионию и Эолиду; иначе приморские города могли быть порабощены. Памфилида послали с четырьмя крытыми судами к тому флоту, который находился около Патары. Антиох не только собирал к себе вооруженные отряды городов, находившихся вблизи от него, но и отправил письмо и послов к Прузию, царю Вифинии; через них он горько жаловался на переход Римлян в Азию: «пришли они на гибель всех царств и на то, чтобы нигде на земном шаре не было другого владычества кроме Римского. Филипп и Набис уже сделались их жертвою, теперь очередь за ним третьим; чем кто ближе к порабощенному, тем скорее доходит до него этот всепожирающий пожар. И его в Вифинии не замедлит коснуться очередь, как только Евмен подчинится добровольному рабству». Эти убеждения произвели впечатление на Прузия, но письма консула Сципиона, а еще более брата его Африкана, уничтожили зарождавшееся было подозрение. Он кроме того, что напомнил постоянную привычку народа Римского — содействовать всеми возможными мерами к увеличению чести союзных царей; но и, приводя бывшие с ним собственно примеры, склонил Прузия — стараться заслужить его дружбу: «князьков в Испании, доверившихся его честному слову, оставил он там царями; а Масиниссе не только возвращено его родовое царство, но и отданы ему владения Сифакса, которым он сначала был изгнан, и в настоящее время он не только далеко превосходит богатством всех царей Африки, но и стал по величию и силам наравне с любым из царей земного шара. Филипп и Набис, сами вызвав против себя неприязненные действия, побеждены на войне, но владения их им оставлены, а Филиппу даже в прошлом году прощена военная контрибуция, и возвращен сын, бывший заложником; по снисхождению Римских полководцев он занял для себя несколько городов вне пределов Македоний. Того же удостоился бы может быть и Набис, если бы он не погиб жертвою, во–первых, своего собственного безрассудства, и, во–вторых, коварства Этолов». Но главное успокоился царь тогда, когда к нему явился из Рима послом К. Ливий, прежде бывший начальником флота, и научил его: во сколько раз вернее для Римлян, чем для Антиоха надежда победы, да и на сколько дружба Римлян святее и прочнее.
26. Антиох, потеряв надежду залучить Прузия в союз с собою, отправился из Сард в Ефес ко флоту осмотреть его, так как в продолжение нескольких месяцев занимались его изготовлением и снаряжением. Более потому, что он видел себя не в состоянии своими сухопутными силами удержать войско Римское, которым командовали два Сципиона, — чем потому, чтобы он уж так сильно и верно рассчитывал на свои морские силы, которых попытки в деле и им самим, и через других, не увенчивались особенным успехом. Но в ту самую минуту была еще надежда, так как по слухам и большая часть Родосского флота находилась около Патары, и царь Евмен со всеми своими судами отправился в Геллеспонт на встречу консулу. Некоторым ободрением служила и гибель Родосского флота у Самоса, условленная нарочно задуманным коварным умыслом. Обнадеженный этим, он отправил Поликсенида с флотом попытать всеми способами счастия в борьбе, а сам повел войска к Нотию: этот город Колофонцев стоит над самым морем почти в двух тысячах шагах от старого Колофона: хотел он иметь в своей власти этот самый город до того близкий к Ефесу, что ни на море, ни на суше невозможно было ничего делать, чтобы не совершилось в глазах Колофонцев, и не было бы через них тотчас известно Римлянам. Не сомневался Антиох, что они, узнав об осаде, двинут свой флот от Самоса для подания помощи союзному городу; тут то и представится Поликсениду случай иметь с ними дело. А потому он начал нападать на город посредством осадных работ, и к морю с обеих сторон одинаково доведя укрепления; и там и здесь подвел к стене окопы и террасы, и под черепичною кровлею пододвинул стенобитные орудия. Угрожаемые такими бедами, Колофонцы отправили ораторов в Самос к Л. Емилию, умоляя о заступлении претора и народа Римского. Емилию у Самоса давно уже надоела скука ожидания, так как он всего менее надеялся, чтобы Поликсенидас, два раза без пользы вызываемый им на бой, доставил бы ему возможность сразиться. И так обидным для себя считал Емилий, что флот Евмена помогает консулу перевозить в Азию легионы, а он связан необходимостью подать помощь осажденному Колофону, которого еще ожидала неизвестно какая участь. Евдам Родосский, задержавший его в Самосе, между тем как он хотел отправиться в Геллеспонт, да и все приставали к нему и говорили: «не гораздо ли лучше будет и союзников избавить от осады, и флот уже раз пораженный, снова победить и отнять у неприятеля вовсе владычество на море, чем покинув союзников, и предоставив Антиоху господство в Азии на суше и на море, удалиться из своего военного участка в Геллеспонт, где было бы достаточно и Евменова флота».
27. Вышедшие из Самоса за провиантом — так как все уже истощилось — собирались переправиться в Хиос. То была житница Римлян, и туда приходили все из Италии отправленные транспортные суда. Оставив город, и обойдя остров к его задней части (она, будучи обращена к Хиосу и Еритрам, обращена к северу), собирались они переправиться, как тут узнает претор, что большое количество пшеницы пришло в Хиос из Италии; суда же нагруженные вином, удержаны непогодами. Вместе получено известие, что жители Теоса доставили провиант царскому флоту весьма охотно, и обещали пять тысяч сосудов вина. Тогда, с половины дороги, префект вдруг дает другое направление флоту для того, чтобы или с согласия Теосцев воспользоваться запасом, приготовленным для неприятелей, или в противном случае с ними самими обойтись неприязненно. Когда они направили корабли к берегу, около Мионнеза показались впереди их почти пятнадцать судов; претор сначала счел их принадлежащими к царскому флоту и остановил движение своих судов; но обнаружилось, что это — ладьи и челны морских разбойников: Опустошив прибрежье Хиосцев, возвращались они с добычею всякого рода, а заметив в море флот пустились бежать; быстротою хода они далеко превосходили, так как суда их были легче, устроены именно с этою целью, и притом они ближе были в берегу; а потому прежде чем приблизился флот, они ушли в Мионнез. Надеясь оттуда из пристани утащить суда, претор следовал за ними, не зная местности. Мионнез — это мыс между Теосом и Самосом; тут холм подымается с довольно широкого основания острою вершиною: с твердой земли есть на него вход по узким тропинкам, с моря запирают скалы, волнами изглоданные так, что в некоторых местах нависшие сверху камни выдаются в море далее судов, стоявших у берега. Не осмеливаясь подойти в ним близко, дабы не попасть под удары морских разбойников, стоявших на скалах, флот Римский так без пользы провел день. Наконец, к наступлению ночи, отказавшись от пустого замысла, на другой день подошли к Теосу, и в порте, находящемся сзади города (жители называют его Герастиком) поместив суда., претор послал воинов опустошать около города поля.
28. Жители Теоса, видя перед главами опустошение своих полей, выслали к Римскому военачальнику ораторов с мольбами о пощаде. На их старания оправдать своих сограждан, как непричастных никому ни действию, ни слову враждебному Римлянам, он уличал их: «что оказали они помощь неприятельскому флоту провиантом, и какое именно количество вина обещали они Поликсениду. Если они это самое количество выдадут флоту Римскому, то воинов отзовет он от грабежа; если же нет, то будет считать их за неприятелей». Когда послы принесли домой ответ столь безотрадный, начальники приглашают в собрание народ для совещания о том как поступить. Случилось так, что в этот самый день Поликсенидас выступил с царским флотом от Колофона, по слуху о движении Римлян от Самоса, о преследовании ими пиратов к Мионнезу, об опустошении Теоссвого поля и о пребывании Римских судов в порте Герастике, сам побросал якоря насупротив Мионнеза у острова (моряки называют его Макрис) в скрытом порте. Оттуда произведя вблизи расследование о том, что делают неприятели, сначала имел большую надежду подобно тому, как он одолел Родосский флот у Самоса, заняв узкое место при входе в порт — также справиться и с Римским флотом. Да и действительно местность представляла сходство: двумя мысами, подходящими один к другому, порт запирается так, что с трудом могут оттуда выходить два корабля рядом. Ночью Поликсенидас замыслил занять узкое место, и поставив десять судов у морских кос с тем, чтобы они действовали во фланги судов, которые будут выходить из порта; с остальных судов по примеру того, как поступил у Панорма, высадил вооруженных воинов на берег с тем, чтобы в одно и то же время подавить неприятелей и с моря и с суши. И не ошибся бы он в своих расчетах, если бы Римляне, вследствие обещания Теосцев исполнить требования их, не сочли удобнее для принятия провианта перевести флот в порт, находящийся перед городом. Говорят, что и Евдам Родосский указал на неудобство прежнего порта по тому случаю, что два судна, столкнувшись в узком месте входа, поломали одно у другого весла. Между прочим побудило претора перевести флот и то обстоятельство, что с сухого пути могла быть опасность, так как недалеко оттуда стоял Антиох с войском в постоянных лагерях.
29. Флот переведен к городу; воины и матросы, ничего не подозревая, вышли для дележа по судам провианта, а в особенности вина. Вдруг, около середины дня, один поселянин, приведенный к претору, сообщил ему известие: «другой уже день стоит флот у острова Макриса, и немного времени тому назад некоторые суда тронулись как будто для выступления». Встревоженный такою неожиданностью, претор приказал играть трубам для того, чтобы воины, если которые разбрелись по полям, воротились, а трибунов послал в город — воинов и моряков привести на суда. Произошло такое смятение, какое бывает при внезапном пожаре или при взятии города: одни бежали в город звать назад своих, другие торопились бегом из города на суда: при разнообразных криках, покрываемых притом же звуками трубы, не зная кого слушать, воины сбежались наконец к судам; в суматохе едва–едва каждый узнавал свой корабль или мог дойти до него. Дорого могло бы стоить это смятение на море и на суше, но Емилий разделил флот на две части: он сам, со своим преторским кораблем, первый вышел из порта в море и, принимая суда по мере того как они следовали, ставил их в линию каждое на свое место. Евдам с Родосским флотом должны были остановиться у берега для того, чтобы и воины садились на суда без замешательства, и суда выходили как только каждое было готово. Таким образом и первые суда развернулись во фронт в виду претора, и Родосцы составляли арьергард флота. Устроясь в боевом порядке так, как бы неприятель был уже в виду, претор выступил с флотом в открытое море; находился он между мысами Мионезским и Корикским, когда увидали неприятеля. Царский флот, двигавшийся вперед длинною цепью по два судна в ряд, также развернулся и боевую линию, причем левый фланг до того далеко выдался вперед, что мог по–видимому обойти и окружить правое крыло Римлян. Евдам, замыкавший движение флота Римского, приметив то, что Римская линия судов много короче, и что правое крыло чуть–чуть не обойдено неприятелем — торопит суда (а именно Родосские; они превосходили быстротою остальные суда всего флота) и уровняв фланг, стал сам напротив преторского судна, на котором находился Поликсенидас.
30. Между целыми флотами разом во всех местах завязался бой. Со стороны Римлян было в деле восемьдесят судов, и в том числе двадцать два Родосских. Неприятельский флот состоял из девяносто одного корабля; в том числе заключались суда огромных размеров: три гексеры и две гептеры. Крепостью судов и доблестью воинов Римляне далеко превосходили царской флот, а Родосские суда быстротою движения, искусством кормчих и опытностью гребцов. Особенно страшны были неприятелю те суда их, которые впереди себя несли огни, и это обстоятельство единственно послужившее им к спасению, когда они были окружены у Панорма в то время особенно содействовало к победе. Из опасения шедшего им на встречу огня царские суда уклонились в сторону, чтобы не сойтись носами и при этом не только не могли поражать неприятеля медною обшивкою, но и открывали свой бок для его ударов. Если же которое судно шло прямо на встречу, то оно завалено было огнем, и пожар производил гораздо более тревоги, чем нападение неприятеля. Всего более, впрочем, что обыкновенно и случается — значила тут доблесть воинов. Римляне, прорвав середину боевой неприятельской линии, обошли с тылу и ударили на царские суда, сражавшиеся против Родосских: в одно и тоже время затопляемы были и суда Антиоха, находившиеся в середине и обойденные на левом фланге. Правое крыло все оробело не столько от собственной опасности, сколько от поражения своих товарищей. Когда же увидали, что одни суда окружены неприятелем, а преторский корабль Поликсенида, бросив союзников, распускал все паруса, поднимая и маленькие, находившиеся на передней части судна (ветер был попутный для судов идущих в Ефес) пустились бежать. Неприятель потерял в этом сражении сорок два судна; из них тридцать были взяты Римлянами, а остальные погибли или в воде, или в пламени. Римских два корабля разбиты, да несколько повреждено. Родосский один взят случаем, о коем стоит упомянуть: когда он ударил носом в Сидонский корабль, то от силы удара якорь, соскочив со своего судна, острым зубом, как бы железною лапою, впился в переднюю часть неприятельского судна, и прицепил его. Произошло смятение, и между тем как Родосцы препятствовали всеми силами неприятелю освободиться, канат якорный, запутавшись в весла, оторвал их всю сторону. Обессилевший через это Родосский корабль сделался добычею того самого судна, с которым было сцепился. Таким образом произошло морское сражение при Мионнезе.
31. Это сражение поразило Антиоха ужасом; лишенный господства на море, он уже не верил в возможность защищать места отдаленные, и потому велел вывести гарнизон из Лизимахии, опасаясь, как бы он не сделался так легкою добычею Римлян; решение это было как в последствии обнаружилось на самом деле, очень дурно. Не только легко было бы защитить Лизимахию от первого приступа Римлян, но и даже выдержать осаду в продолжении всей зимы, а осажденных довести до последней крайности, проволочкою времени, между тем при всех удобных случаях делая попытки помириться. И не только Лизимахию передал Антиох неприятелям после потери морского сражения, но и, оставив осаду Колофона, удалился в Сарды. Отсюда послал он в Каппадокию к Ариарату, и везде куда была возможность, за вспомогательными войсками, обращая внимание теперь только на одно, как бы на сухом пути дать сражение. Регилл Емилий, после морской битвы подошел к Ефесу и выстроил суда перед портом; добившись от неприятеля ясного признания уступленного владычества над морем, он отправился в Хиос, куда и до морского сражения направил было путь от Самоса. Тут починил он суда, поврежденные в морском сражении, а Л. Эмилия Скавра с тридцатью судами отправил в Геллеспонт для перевозки войска; а Родосским судам, украсив их частью добычи и отнятыми морскими принадлежностями неприятелей, приказал вернуться домой. Родоссцы предупредили это своею деятельностью, и сами пошли содействовать перевозке консульского войска. Исполнив и эту услугу, тут только отправились они домой. Римский флот от Хиоса переправился в Фокею. Во глубине морского залива находится этот город, и имеет вид продолговатый. Окружность стены занимает пространство двух тысяч пятисот шагов; потом стены приближаются одна к другой как бы более узким клином; жители называют это место Ламптера; в ширину оно имеет тысячу двести шагов. Отсюда на тысячу шагов в длину выбегает в море полоса земли, которая, наподобие черты, пересекает залив пополам. В том месте, где смыкаются узкие концы, находятся два, самых безопасных порта, обращенных в разные стороны: лежащий на юг получил название от самой сущности дела Навстатмон, (стоянка судов), так как в него может поместиться огромное количество судов, а другой порт находится подле самого Ламптера,
32. Эти–то, вполне безопасные, порты занял Римский флот; но прежде чем приступать к стенам с помощью или лестниц, или осадных работ, претор счел за лучшее выведать через посольство расположение умов старейшин и городских властей. Удостоверясь в их упорстве, он начал нападение в одно и то же время с двух сторон: одна была очень небогата строениями, только несколько места занимали храмы богов. Придвинув прежде стенобитные орудия, начал он потрясать стены и башни. Потом, когда туда для защиты сбежалось много народу, и с другой стороны подвинуты стенобитные орудия: и там, и здесь разрушались стены. Когда Римляне по их падении, одни через развалины хотели себе проложить путь, а другие по лестницам пытались было взобраться на стены, осажденные сопротивлялись так упорно, что вполне доказали — что более защиты в оружии и доблести, чем в крепости стен. Вынужденный таким образом опасностью воинов, претор приказал играть отбой, как бы неосторожно не отдать их на жертву людям, находившимся вне себя от отчаяния и бешенства. Сражение окончилось, но и тут они не остались в покое, а сбежались со всех сторон укреплять и вновь загораживать те места, которые были в развалинах. Между тем как они занимались этою работою, пришел К. Антоний, присланный претором; он выговаривал жителям за их упорство и показал им: «что Римлянам больше заботы, чем им самим — как бы борьба не окончилась гибелью города. Буде же они оставят свое заблуждение, то он даст им возможность покориться на тех же условиях, на каких прежде доверились было они К. Ливию». Выслушав это, и взяв пять дней на размышление, они между тем испробовали — нет ли надежды на помощь от Антиоха, когда послы, отправленные было к нему, донесли, что не будет с него никакого толку, тогда отворили ворота с уговором не потерпеть ничего неприятного. Когда значки вносились в город и претор объявил — что желает оказать пощаду покорившимся, то со всех сторон поднялись крики: «недостойным делом было бы допускать Фокейцев, постоянно союзников вероломных и вместе врагов ожесточенных, безнаказанно издеваться над ними.» Вслед за этим криком, как бы по сигналу, данному претором, воины разбежались во все стороны грабить город. Емилий сначала было оказывал сопротивление и отзывал воинов, говоря, что «предаются разграблению города взятые, а не покоренные, да и тут распоряжение об этом принадлежит вождю, а не воинам». Раздражение и алчность добычи взяли верх над дисциплиною; герольды, посланные по всему городу, объявили приказание претора, чтобы все свободные граждане собрались в нему на главную площадь, дабы не подвергнуться насилию. Во всем, что собственно от него зависело, претор свято соблюл данное им слово. Город, область его и управление собственными своими законами он им возвратил. А так как уже приближалась зима, то он выбрал для зимовки флота Фокейский порт.
33. Около этого времени консул — он и это время перешел границы Эниев и Маронитов — получил известие, что царский флот потерпел поражение у Мионнеза, и что Лизимахия оставлена гарнизоном. Последнее обстоятельство было гораздо приятнее, чем победа на море. По прибытии Римлян, город, наполненный запасами всякого рода, как бы нарочно заготовленными к приходу войска принял их; между тем как они тут то именно ждали себе крайнего недостатка и трудов при осаде города. Несколько дней простояли здесь войска, дожидаясь обозных тяжестей и больных, а их не мало, от усталости и продолжительного пути, осталось в разных местах Фракии, по её крепостцам. Собрав всех, войско двинулось опять через Херсонес и пришло к Геллеспонту. Все приготовления к переправе были уже там сделаны попечением царя Евмена, и Римляне переправились на другой берег безо всякого замешательства и сопротивления, как бы в мирное время, даже и суда при этом приставали, какое в одном месте, а какое в другом. Эго обстоятельство прибавило духу Римлянам: они видели, что допущен их переход в Азию, а между тем предполагали, что это дело будет им стоить большой борьбы. Потом они несколько дней простояли у Геллеспонта, так как пришлось бы совершить поход в наступавшие тогда дни, не чуждые религиозных опасений, когда носят Анцилии. Эти же дни еще важнее были для Сципиона, как Салия, в религиозном отношении и разлучили его от войска; и он сам был причиною замедления, пока подоспел к нему.
34. Случилось так, что почти в тоже самое время пришел, посол Антиоха, Византиец Гераклид — с поручением о мире. Весьма обнадеживала Антиоха в возможности его получить — медленность движения Римлян; он полагал, что они, как только войдут в Азию, всеми силами поспешат к его лагерю. Гераклид решился не прежде явиться к консулу, как и к П. Сципиону, и такой же наказ получил он и от царя. На него особенно он надеялся: кроме того, что величие духа и пресыщение славы располагали его особенно к милосердию; да и известно было народам, как он был победителем сначала в Испании, а потом в Африке; еще и потому также, что сын его, взятый в плен, находился во власти царя. Где, когда, и при каком случае, он взят — разные известия, как и о многом другом — находим у писателей: одни говорят, что при самом начале войны окружен он судами царскими, когда переправлялся из Халкиды в Орей. А другие утверждают, что уже по переходе в Азию послан он был с Фрегелланским эскадроном на рекогносцировку к царскому лагерю. Когда высыпала на встречу неприятельская конница и пришлось отступать, то в происшедшей суматохе упал он с коня и, схваченный вместе с двумя всадниками, отведен в царю. Довольно верно только то, что будь у царя мир с народом Римским и частые отношении гостеприимства со Сципионами, то и тут нельзя было бы радушнее, ласковее обойтись с молодым человеком, как с ним обошелся царь. Подождав прибытия П. Сципиона, посол царский, когда он приехал, явился к консулу, и просил выслушать от него поручение.
35. Созвано было многолюдное собрание; выслушаны предложения посла; они заключались в следующем: «не раз уже и прежде ездили без пользы туда и сюда посольства о мире, но теперь дело его кажется ему надежнее, именно потому, что прежние послы ничего не добились: тогда шел спор о Лампсаке, Александрии Троадской и Лизимахии в Европе. А теперь Лизимахию уже очистил царь для того, чтобы не заявляли претензий, будто бы он удерживает за собою что–нибудь в Европе. И города, находящиеся в Азии, он готов передать, и если еще какие–либо города захотят Римляне освободить от власти царя, как бывшие на их стороне. Да и издержек, сделанных на войну, половинную часть царь отдает народу Римскому». Такие–то условия мира были предложены. Остальная речь заключала в себе: «припоминая непостоянство дел человеческих, пусть Римляне окажут умеренность в счастье, и не слишком пользуются несчастьем противника. Пусть Европою ограничат они свои владения; ведь и так они будут необъятны. Легче для них было приобрести многое одно за другим, чем быть в состоянии удержать все вместе. Если же Римляне желают отнять и какую нибудь часть Азии, лишь бы только обозначили они ее ясными пределами, то и тут царь ради мира и согласия, допустит, чтобы его умеренность была побеждена жадностью Римлян». Эти уступки, казавшиеся послу слишком достаточными для получения мира, Римлянам казались малыми. Со своей стороны находили они справедливым: «чтобы все издержки, которых стоила война, царь принял на себя; так как его вина вызвала необходимость войны. Да и недостаточно царю вывести свои гарнизоны только из Ионии и Эолиды; но точно также, как Греция освобождена вся, и в Азии пусть освобождены будут все города; а иначе этого достигнуть нельзя, как Антиоху надобно отказаться от всех владений по сю сторону Тавра.
36. Посол, придя к убеждению, что никаких сносных условий не может он добиться от совета, отдельно — он такое и приказание получил — пытался подействовать частным образом на П. Сципиона: прежде всего он объявил ему, что царь отпустит ему сына без выкупа; далее, в полном неведении характера Сципиона и обычая Римского, ом обещал ему огромное количество золота и полное сотоварищество в царстве — помимо лишь одного имени царского — если только через него исхлопочет мир. На это Сципион ему сказал: «не столько я удивляюсь тому, что ты вовсе не знаешь ни Римлян, ни меня, к которому послан, сколько твоему совершенному непониманию обстоятельств того, от кого ты приходишь. Лизимахию надобно было оборонять, чтобы заградить нам вход в Херсонес, или у Геллеспонта надобно было противоставить сопротивление, чтобы не допустить нас проникнуть в Азию; тогда просили бы вы мира у людей, как бы еще озабоченных исходом войны; допустив же переход в Азию, приняв на себя, так сказать, не только узду, но и ярмо, какое может быть справедливое состязание, когда вам остается только принимать приказания. Лучшим даром царской щедрости будет для меня сын мой: в других случаях молю богов, чтобы ему не пришлось прибегать к моему заступлению; в полном моем расположении сомневаться он не может: признательность мою за такой дар испытает он только тогда, когда пожелает за личную услугу и личного одолжения; публично же я ничего от него не возьму и сам не дам: теперь могу предложить только одно — верный совет. Ступай, объяви ему то, что я говорю: пусть оставит войну и не отказывается ни от каких условий мира». Но на царя это не произвело ни малейшего впечатления: смело решался он на жребий войны, когда ему уже словно как и побежденному, предписывались законы. Оставив таким образом на этот раз всякий и помин о мире, всю заботу обратил на военные приготовления.
37. Консул, изготовив все нужное для приведения в исполнение его планов — двинулся с постоянных квартир и пришел сначала в Дардан, дотом в Ретей — жители и того, и другого города выходили толпами к нему на встречу. Отсюда пошел он к Илиону и став лагерем на поле, прилежащем к стенам, вошел в город и крепость и принес жертву Минерве, покровительнице замка: жители Илиона не знали, как лучше на словах и деле, почтить Римлян, как своих родичей, и Римляне были очень рады видеть свою родину. Выступив оттуда, шестью переходами достигли истоков реки Каика. Туда же подоспел и царь Евмен: сначала хотел было он из Геллеспонта отвести флот на зимовку в Елею, но, при противных ветрах, тщетно усиливался он, в продолжение нескольких дней — обогнуть мыс Лектон; тогда вышел он на берег и как бы не пропустить начала действий, где только ближе было, с небольшим отрядом направился в Римский лагерь. Оттуда послан в Пергам для отправления провианту и, передав хлеб кому было приказано от консула, воротился на те же постоянные лагерные помещения. Отсюда, заготовив пищи на много дней, вознамерился консул идти к неприятелю прежде, чем застигнет зима. Царский лагерь находился около Тиатиры: там Антиох, услыхав, что П. Сципион больной отнесен в Елею, отправил послов — отвести к нему сына; не только дар этот был приятен родительскому сердцу, но и имел благоприятное влияние на здоровье. Налюбовавшись вдоволь сыном, сказал он царским послам: «скажите царю, что я ему очень благодарен. Другой услуги не могу ему теперь оказать, как посоветовать — не прежде вступать в сражение, как услыхав о моем возвращении в лагерь». Хотя шестьдесят две тысячи пеших воинов и более двенадцати тысяч конных и подавали некоторую надежду в предстоящей борьбе, однако Антиох, покорный влиянию человека, на которого одного можно было рассчитывать при неверном исходе борьбы, удалился, и перейдя реку Фригий, стал лагерем около Магнезии, находящейся у Сипила. А для того, чтобы Римляне, при дальнейшей проволочке времени, не произвели покушения на лагерные укрепления, приказал обвести их рвом в шесть локтей глубины и двенадцать ширины, а снаружи вывести двойной вал; на внутренней стороне сложена стена с частыми башнями; отсюда представлялись все удобства отразить неприятеля от перехода через ров.
38. Консул, полагая, что царь находится все еще у Тиатиры, не останавливаясь, на пятый день спустился в Гирканское поле. Услыхав тут о движении царя, пошел по его следам и стал лагерем по сю сторону реки Фригия — в четырех милях от неприятеля. Тут около тысячи всадников (большая часть были Галлогреки, и Даги; примешалась и некоторая часть стрелков из других племен) второпях переправились через реку, и ударили на передовые посты Римлян. Сначала произвели было они замешательство в их неустроенных рядах; но потом, когда борьба затянулась, и число Римлян все росло — легко было подходить подкреплениям из находившегося вблизи лагеря, то царские воины, утомясь и чувствуя уже себя не под силу такому множеству, стали отступать и, при обратной переправе через реку, прежде чем войти в нее, потеряли несколько воинов от преследовавших сзади. Два дня потом все было тихо и ни те, ни другие не переходили через реку. На третий потом день Римляне все вместе перешли через реку и, почти в двух тысячах шагах от неприятеля, стали лагерем: пока они расстанавливали палатки и занимались укреплением лагеря, три тысячи отборных царских пеших и конных воинов нагрянули, распространяя около себя ужас и смятение. Несколько малочисленнее были занимавшие передовые посты; однако две тысячи сами собою, не отзывая никого из воинов от укрепления лагеря, с успехом выдержали бой, а когда борьба сделалась упорнее, сбили неприятелей, сто из них убили и почти сто взяли. В продолжение четырех, последовавших за тем, дней оба войска, устроенные в боевом порядке, стояли перед валом. На пятый день Римляне выступили в середину поля. Антиох нисколько не выдвинул вперед значков, так что крайние воины стояли от вала на расстоянии менее тысячи шагов.
39. Консул, видя, что неприятель уклоняется от решительного боя, на другой день созвал совет: «что останется делать, если Антиох не даст возможности сразиться? Зима уже наступает, придется или держать воинов под кожами, или, если заблагорассудят удалиться на зимние квартиры, придется отложить войну до лета». Не было неприятеля, которого Римляне до такой степени презирали бы! Со всех сторон раздались крики: «пусть он ведет их сейчас же и пользуется воодушевлением воинов». Они, как бы не сражаться нужно было со столькими тысячами неприятелей, но предстояло бы равное количество скота порезать — готовы были через рвы, через вал броситься на лагерь неприятеля, если бы он не вышел на бой. Кн. Домиций послан для исследования пути и с какой стороны удобнее доступ к неприятельскому лагерю; когда он сообщил об этом верные сведения, положено — на другой день ближе подвинуть лагерь. На третий день значки вынесены на середину поля, и воины начали строиться в боевом порядке. Да и Антиох не счел за нужное долее уклоняться, в опасении, как бы его воины совсем не упали духом, видя его отказ от боя, а надежды неприятелей не возросли бы, и сам вывел войска, настолько отступил от лагеря, чтобы показать свою готовность сразиться. Боевая линия Римлян представляла почти однообразие, как людьми, так и родом оружия. Было два легиона Римских, два союзных и Латинского племени; каждый состоял из пяти тысяч пятисот человек. Римляне составляли центр, а Латиняне занимали фланги; первые значки были гастатов, а потом принципов; триарии замыкали в самом конце. Вне этой, как бы правильной, боевой линии, на правой стороне консул поставил, выровняв фронт, около трех тысяч пеших воинов, составлявших вспомогательный отряд Евмена, перемешав их с цетратами Ахейцев. Далее за ними поместил он менее трех тысяч всадников (из них восемьсот были Евмена, а остальные все Римляне); по концам расположил он Траллов и Кретийцев (и те, и другие составляли полное количество пятисот человек). Левое крыло по–видимому не нуждалось в таких подкреплениях, потому что отсюда замыкала реки и крутые скалы; впрочем и тут поставлены четыре эскадрона конницы. Такова была численность войск Римских и две тысячи Македонян и Фраков вместе; последовали они по собственному желанию; они оставлены в лагере для его охраны. Шестнадцать слонов поставлены в резерве позади триариев, так как и по малочисленности не могли они бороться с гораздо большим числом слонов царских (их всех было пятьдесят четыре); да и при равном числе не устоят Африканские слоны против Индийских, может быть и по величине (много последние больше первых) а может быть и превосходя смелостью и силами.
40. У царя боевая линия пестрела большим разнообразием народностей, не походивших одна на другую ни наружностью, ни способом вооружения. Шестнадцать тысяч пеших были вооружены по обычаю Македонян, называемых фалангитами. То был центр войска; с фронта делился он на десять частей; они обозначались стоявшими в промежутках попарно слонами; боевая линия от фронта внутрь состояла из 31 ряда вооруженных воинов. Громадные были слоны и сами по себе, но еще громаднее казались от налобников, от грив и поставленных на спинах башен; на башнях стояло, кроме вожака, по четыре воина. На правом крыле фалангитов находилась тысяча пятьсот Галлогреческих всадников; к ним присоединил Антиох три тысячи всадников в кирасах (катафрактами их называют); сюда же примыкал эскадрон почти из тысячи всадников, по местному названию агема: тут были отборные воины из Медов, и с ними вместе смесь всадников разных народов. Подле них в резерве стоял отряд из шестнадцати слонов; с той же стороны, несколько вытянув фланг, стояла и царская когорта, воинов которой, по роду вооружения, называют аргираспидами. Вслед за ними Даги, всадники стрелки, в числе 1200 чел.; потом три тысячи легковооруженных воинов, пополам Кретийцев, пополам Траллов; к ним примыкали две тысячи пятьсот Мизийских стрелков, крайнюю сторону фланга замыкали четыре тысячи Циртейских пращников и Елимейских стрелков (они были перемешаны). С левого крыла к фалангитам примыкали Галлогреческие всадники тысячу пятьсот человек и одинаково с ними вооруженные две тысячи Каппадоков (они были присланы царем Ариаратом). За тем смесь разного рода вспомогательных войск — две тысячи семьсот, и три тысячи всадников катафрактов и тысячу других всадников; одежды их и покровы коней представляли сходство с царским отрядом, только были несколько полегче: не мало Сиров было примешано к Фригийцам и Лидийцам. Впереди этой конницы, колесницы с косами и верблюды, называемые у них дромадами. На них сидели Арабские стрелки; мечи у них были тонкие, длиною в четыре локтя, для того, чтобы они были в состоянии с такой вышины достать неприятеля. За тем следовали силы, почти равные находившимся на правом крыле: — сначала Тарентинцы, потом Галлогреческих всадников тысячу пятьсот человек, за тем Неокритов тысячу, и, точно также вооруженных, Каров и Киликов тысячу пятьсот человек, столько же Траллов и три тысячи цетратов (тут были Писиды, Памфилы и Лики); тут вспомогательные отряды Циртеев и Елимеев, такие же как и на правом крыле и шестнадцать слонов с малым между ними промежутком.
41. Царь сам находился на правом крыле, а сына своего Селевка и племянника Антипатра поставил начальниками на левом; центр поручен трем: Миниону, Зевксиду и Филиппу, начальнику слонов. Утренний туман, с наступлением дня сгустившийся в облака, распространил от себя мрак и сырость и она как бывает при южном ветре, проникла повсюду. Она оказалась весьма мало неудобною для Римлян, но очень много для царских войск. При малой длине боевой линии Римлян и самый недостаток света не препятствовал видеть во все стороны, и сырость, при преобладании тяжелого вооружения, нисколько не действовала вредно на мечи и на копья. Но в царском строю, при его обширности, и из середины нельзя было обозревать фланги, а чтоб с одного на другой видно было, об этом нечего было и подумать; от сырости же отвологли луки, пращи и завязки дротиков. Да и колесницы с косами, посредством которых Антиох надеялся внести замешательство в ряды неприятелей, обратились к ужасу его же воинов, а вооружены они были по большей части следующим образом. Около дышла от ярма выходили острия по десяти локтей длины, выдаваясь наподобие рогов; назначение их было — прокалывать все, чтобы ни попалось им на встречу. К задней части колесницы прикреплены были также две косы: одна на высоте ярма, а другая гораздо ниже, обращенная к земле: первая должна была срезать все, что ни попадется с боку, а последняя доставать до упавших или нагнувшихся. Так же от осей у колес по обе стороны выходили две косы, Таким–то образом вооруженные колесницы, будь они поставлены на конце или в середине, пришлось бы гнать по своим рядам, а потому царь и поставил их, как мы выше сказали, в переднем ряду. Видя это, Евмен, несколько знакомый с этим родом сражения и с тем, как опасно прибегать к подобным вспомогательным средствам, если только удастся, не действуя еще правильным боем — испугать коней. Он отдал приказание Критским стрелкам, пращникам и всадникам с дротиками, не толпами, а как можно более в рассыпную, выбежать вперед и дружно действовать их метательным оружием. Эта точно гроза, отчасти вследствие рань со всех сторон наносимых, отчасти самых разнообразных криков, до того испугала коней, что они вдруг как бы разнузданные, бросились в разный стороны, сами не зная куда. При их приближении, и легковооруженные воины, и ловкие пращники, и быстрые Кретийцы мгновенно уклонялись; а потом, гонясь вслед за конями, вкинули смущение и страх в ряды коней и верблюдов, которые и сами пугали лошадей, а между тем в высшей степени разнообразные крики воинов, раздаваясь со всех, сторон увеличивали замешательство. Таким образом наконец по полю, разделявшему оба войска, прогнаны были колесницы: по удалении этих бесполезных игрушек, приступлено к правильному сражению по, разом данным с обеих сторон, сигналам.
42. Впрочем это пустое обстоятельство не замедляло быть причиною настоящего бедствия. Вспомогательные отряды, стоявшие вблизи от колесниц, сами пришли в испуг от бешенства коней и, пустясь бежать, оставили открытым весь фланг до самих катафрактов. Когда к ним, рассеяв вспомогательные войска, прибыла конница Римская, то и первого натиска часть их не выдержала: одни пустились бежать, а другие, связанные тяжестью оружия и одежды, погибли на месте. Тут–то все левое крыло пошатнулось; а при замешательстве вспомогательных войск, находившихся между всадниками и так называемыми фалангами, ужас распространился до самого центра. Тут вместе смешались ряды и, вследствие натиска своих же, сделались бесполезными длинные копья (сариссами их называют Македоняне); Римские легионы стали наступать вперед со своими значками, и бросили копья туда, где была наибольшая теснота. И стоявшие между рядов слоны не наводили страха на воинов Римских; они, воюя в Африке, уже навыкли и уклоняться от напора этих животных и или с боку наступать на них с длинными копьями или, при возможности подойти по ближе, мечом подрезать жилы. Уже весь почти центр с фронта был поражен, и вспомогательные войска, обойденные с тылу, подвергались истреблению: как вдруг услыхали Римляне о бегстве своих в другой стороне, и крики оробевших пронеслись почти до самого лагеря. На правом крыле Антиох, не видя никаких резервов у Римлян, обнадеженных рекою — кроме четырех эскадронов, да и те, примкнув к своим, обнажили берег — ударил туда со вспомогательными войсками и тяжелою конницею: и не только с фронта он наступал, но обойдя фланг от реки, уже теснил с фланга: сначала всадники пустились бежать, потом, стоявшая подле них, пехота бросилась в рассыпную и сбита в лагерь.
43. Лагерем начальствовал М. Емилий, трибун военный, сын М. Лепида, тот самый, что, спустя немного лет, сделан был великим первосвященником. Он поспешил со всем резервом в ту сторону, где видел бегство своих и приказывал сначала остановиться, потом воротиться на поле битвы, выговаривая им за робость и постыдное бегство; далее он стал грозить, что, в случае ослушания, слепо полезут они на свою гибель. Наконец он дает знак воинам убивать тех из бегущих, которые впереди, и железом и ранами повернуть против неприятеля толпы следовавших за ними воинов. Тут меньший страх побежден был большим; видя с двух сторон опасность, воины сначала остановились, а потом и сами вернулись в бой; да и Емилий со своим отрядом (состоял он из двух тысяч отличных воинов) противопоставил упорное сопротивление царю, всеми силами преследовавшему бегущих. Аттал, брат Евмена, на правом крыле, которым левое неприятельское было обращено в бегство, при первом натиске, видя на левом бегство своих и тревогу около лагеря, во время подоспел с двумястами всадников. Антиох, видя, что вновь вступили в бой те, которые только что перед тем показали ому тыл, да и что с лагерей и поля битвы подоспевают все новые толпы, пустился бежать назад. Тогда Римляне, победители на обоих крылах, по кучам тел (наиболее их набралось к средине боевой линии: тут стояли отборные и лучшие воины, да и оружие тяжестью своею препятствовало им бежать) устремились грабить лагерь. Впереди всадники Евмена, а потом и прочая конница, по всему полю в равных местах преследует неприятеля и избивают задних, как только их настигают. Впрочем бегущим весьма гибельна была самая их численность, так как в туже толпу замешались колесницы, слоны и верблюды. О правильных рядах и помину не было, а воины, как слепые, лезли друг на друга, и много их гибло под ногами животных. В лагере истреблено неприятелей едва ли еще не больше как в сражении; туда, в особенности сначала, стекались беглецы, и в надежде на это многолюдство находившийся там гарнизон упорнее защищал окопы. Удержанные в воротах у вала, Римляне, думавшие было проникнуть через них первым натиском — ворвались туда наконец и в следствие раздражения, произвели там большое убийство.
44. Говорят, что в этот день истреблено у неприятеля пятьдесят тысяч пеших воинов и три тысячи всадников, взято в плен тысячу четыреста человек, и пятнадцать слонов с их вожаками. У Римлян некоторые ранены; пало же не более 300 пеших воинов и двадцати четырех всадников; из Евменова войска двадцать пять. В этот день победители, разграбив лагерь неприятельский, с большою добычею возвратились в свой. На другой день подбирали они тела убитых и собирали пленных. Пришли послы из Тиатиры и Магнезии, что у Сипила, для передачи этих городов. Антиох убежал с весьма небольшою свитою, но по дороге пристало много еще воинов; с весьма ограниченным отрядом вооруженных, Антиох около полуночи прибыл в Сарды. Услыхав здесь, что сын его Селевк и некоторые приближенные, опередили его в Апамее откуда он и сам, в четвертую перемену ночных сторожей с женою и дочерью, удалился в Апамею, сбережение города вверив Зенону, а Тимона сделал начальником Лидии, но жители и воины, находившиеся в крепости, по общему между собою согласию, не обращая никакого внимания на начальников, поставленных Антиохом, отправили послов к консулу.
45. Около этого же времени и из Тралл, и из Магнезии, находящейся над Меандром, и из Ефеса явились послы, отдавая свои города. Поликсенидас оставил Ефес, услыхав о сражении и дойдя с флотом до Патары Ликийской, из опасения эскадры Родосских судов, находившейся у Мегиста, вышел на берег, и с малым числом провожатых, сухим путем отправился в Сирию. Города Азии один за другим отдавали себя в распоряжение консула на честное слово народа Римского. Консул уже был в Сардах; туда же прибыл из Елей и Сципион, при первой возможности для него перенеси труды дороги. В это время герольд Антиохов через П. Сципиона просил у консула, и получил для царя — дозволение прислать своих послов. По прошествии немногих дней прибыли: Зевкис, тот что был префектом Лидии, и племянник царя Антипатр. Они прежде всего явились к Евмену, о котором думали, что он за старые неприятности будет главным противником примирения; они нашли его сговорчивее, чем как надеялись и они и царь. За тем они представились П. Сципиону, а через него и консулу. По их просьбе сознан многочисленный совет — выслушать их поручении. Зевксис сказал: «Римляне, не столько имеем мы сами что говорить, сколько желаем спросить вас — чем можем мы загладить ошибку царя и купить мир и прощение у победителя. Не раз прощали вы великодушно побежденным вами царям и народам. Тем с большею снисходительностью следует поступить вам после этой победы, сделавшей вас повелителями всего земного шара. Успокоенные от необходимости сражаться с кем–либо из смертных, не иначе как боги должны вы сострадать о роде человеческом и миловать его». Да еще до прибытия послов определено было какой им дать ответ; его взял на себя Африкан и, как говорят, выразился в таком смысле: «Римляне, богам одним обязаны за то, что они имеют по их же милости. Образ мыслей наших, одинаковый при всех обстоятельствах, мы и имели и имеем: при счастливых не возносимся, при несчастных не падаем духом. В пример этому — не говоря о многих других — могу привести и вашего Аннибала, а скорее всего вас самих. По переправе через Геллеспонт, не видя еще ни лагеря вашего, ни войска, при равных еще условиях борьбы и неверности военного счастия — на ваши предложения мира мы, еще равные вам силами, дали те условия, которые и теперь повторяем победителями. Откажитесь от Европы вовсе и очистите часть Азии, лежащую по сю сторону Тавра. А за военные издержки дайте пятнадцать тысяч талантов Евбейских: пятьсот тотчас, две тысячи пятьсот при утверждений условий мира сенатом и народом Римским, потом каждый год, в продолжении 12 лет, по тысяче талантов. Евмену выдать четыреста талантов и полное количество хлеба, сколько осталось от долга еще отца его. Когда мы все это уладим, то, в обеспечение действительного с вашей стороны исполнения, дадите вы нам залог, и я полагаю, что двадцати заложников по вашему выбору будет достаточно. Но мы вполне сознаем что мир для народа Римского невозможен там, где будет находиться Аннибал; выдачи его мы требуем прежде всего, а также Этола Тоаса, виновника войны Этолийской: он–то обнадеживая Этолов вами, то вас Этолами вооружил и тех и других против нас. С ним вместе должны выдать вы Мназилоха Акарнанца, и Халкидийцев Филона и Евбулида, Чем долее будет медлить царь, тем для него будут условия хуже тех, которые для него возможны были прежде. Если он и теперь захочет еще помедлить, то пусть помнит, что для царей труднее с высоты величия упасть до половины, чем оттуда провалиться в самую бездну». Послы царя уполномочены были от него принять условия какие бы то ни было. Положено послов отправить в Рим. Консул распределил войско по зимним квартирам в Магнезии, что у Меандра, Траллесе и Ефесе. Не много дней спустя приведены от царя к консулу в Ефес заложники, да и прибыли послы, которым назначено было идти в Рим. Туда же, в одно время с послами, отправился и Евмен; последовали за ними посольства всех народов Азии.
46. Между тем как это совершалось в Азии, в Рим возвратились из провинции почти в одно и тоже время два проконсула — и тот и другой с надеждою на триумф — К. Минуций из Лигур, и М. Ацилий из Этолии. По выслушании изложений дел, совершенных тем и другим, Минуцию отказано в триумфе, а Ацилию он определен с большим единодушием. Ацилий въехал в город с почестями триумфа над царем Антиохом и Этолами: в этом торжественном поезде несли двести тридцать военных значков, серебра не в деле три тысяча фунтов; в монете, тетрадрахмах Аттических, сто тридцать тысяч, цистофоров двести сорок восемь; много серебряных ваз отличной работы и тяжелого весу. Несли и серебряную посуду царскую и великолепную одежду; золотых венков, даров союзных городов, сорок пять; добычу всякого рода, пленников знатного рода — Этолов и царских военачальников, вели тут тридцать шесть. Дамокрит, вождь Этолийский, незадолго перед тем убежал из тюрьмы, и когда его стражи нагнали на берегу Тибра, то он прежде чем был схвачен, проколол себя мечом. Недоставало только воинов, которые следовала бы за колесницею; во всех прочих отношениях триумф был замечателен и как зрелище, и славою совершенных деяний. Радость этого триумфа уменьшил грустный вестник из Испании о несчастной битве в земле Бастетанов, где под начальством проконсула Л. Емилия, у города Ликона, с Лузитанцами пало шесть тысяч воинов из войска Римского; остальные в ужасе сбиты за окопы, с трудом защитили лагерь и, наподобие беглецов, большими переходами отведены в замиренную сторону; вот какое известие получено из Испании. Из Галлии послов Плацентинских и Кремоненских претор Л. Аврункулей ввел в сенат. Они жаловались на малочисленность поселенцев — из которых одни погибли от случайностей войны, а другие от болезни; иные оставили колонии, оттого что им надоели их соседи Галлы. Сенат определил: «консул К. Лелий, буде ему заблагорассудится, запишет шесть семейств для распределения в те колонии, а претор Л. Аврункулей пусть назначит трех сановников для отвода тех поселенцев». Выбраны М. Атилий Серран, Л. Валерий П. Ф. Флакк, Л. Валерий К. Ф. Таппо.
47. Не так много времени спустя, с приближением времени консульских выборов, консул К. Лелий вернулся в Рим из Галлии. Он не только по, состоявшемуся в его отсутствии, сенатскому декрету записал поселенцев на пополнение колонии Кремоны и Плаченции, но и доложил об отводе двух новых поселений в землю, принадлежавшую Бойям, и сенат утвердил его мнение. В тоже время получено письмо претора Л. Емилия о морской битве, происходившей у Мионнеза и о том, что консул Л. Сципион переправился в Азию с войском. Вследствие этого объявлено молебствие на один день за морскую победу, а на другой день — так как войско Римское первый раз стало лагерем в Азии, — чтобы это событие был к благополучию и радости. Двадцатью большими жертвами велено консулу совершить и то и другое молебствие. Вслед за тем консульские выборы произведены среди больших споров. М. Емилия Лепид добивался консульства среди общего против него неудовольствия за то, что он, для этого искательства, оставил свою провинцию Сицилию, не спросив сенат — можно ли ему это сделать. Вместе с ним состязались о консульстве — М. Фульвий Нобилиор, Кн. Манлий Вульсо, М. Валерий Мессала. Выбран один консул — Фульвий; все прочие не получили надлежащего числа центурий. Он на другой день назначил себе товарищем Кн. Манлия, отвергнув Лепида (Мессала молчал). За тем назначены преторы: два К. Фабия, Лабео и Виктор (в этом году сделан он Квиринальским фламином), М. Семпроний Тудитан, Сп. Постумий Альбин, Л. Плавтий Гипсей, Л. Бебий Дивес.
48. В консульство М. Фульвия Нобилиора и Кн. Манлия Вульсона — по словам Валерия Антиата, сильно распространился в Риме слух, и почти за достоверное считалось, будто бы консул Л. Сципион, и с ним П. Африкан, вызваны царем на свидание под предлогом отдачи им молодого Сципиона и там схвачены. По взятии вождей, будто бы тотчас поведено войско к Римскому лагерю и он взят приступом; войско же Римское совершенно истреблено. Тут будто бы и Этолы подняли голову; они отказались выполнять то, что им было приказано, и старейшины их отправились в Македонию, в землю Дарданов и во Фракию для найма и приведения оттуда вспомогательных воинов. Для извещения об этом в Риме, пропретор А. Корнелий послал из Этолии А, Теренция Варрона и М. Клавдия Лепида. Басню эту Валерий закончил так: послы Этолов в сенате между прочим и о том были спрошены — откуда они слышали, будто вожди Римские в Азии захвачены Антиохом царем и войско уничтожено. Этолы отвечали, будто бы они известие это получили от своих послов, находившихся при консуле. Другого подтверждения этого слуха я не имею, и потому полагаю, что обстоятельство это и не подкрепляю моим мнением, да и не пропускаю как совершенно пустое.
-19. Послы Этолов введены в сенат: и самое дело их и обстоятельства должны были бы по–видимому склонить их — признаться во всем и умолять о прощении их вины и заблуждении. Они же начали со своих благодеяний, оказанных народу Римскому, и почти сами на себя пеняли за свою храбрость в войне с Филиппом. Оскорбили они уши слушателей наглостью речей. Повторяя старое и уже почти забытое, они довели дело до того, что сенаторы припомнили гораздо более неприятностей, сделанных этим народом, чем услуг им оказанных, и те люди, которым всего нужнее было сострадание, вызвали против себя ненависть и раздражение. На вопрос одного сенатора: «отдают ли они себя в распоряжение народа Римского?» потом другого: «будут ли они иметь с народом Римским одних и тех же союзников и врагов?» — они не дали никакого ответа. Тогда им велено удалиться из храма. Вслед за тем почти единодушно провозглашено сенатом: «и до сих пор Этолы преданы всею душою Антиоху и, в единственной надежде на него они и теперь пребывают. Необходимо вести воину с людьми, враждебность которых довольно ясна, и усмирить силою надменность их духа.» И то обстоятельство усилило негодование, что Этолы в одно и тоже время, просили мира у Римлян, и вносили войну в Долопию и Атаманию. Состоялось сенатское определение, согласно с мнением М. Ацилия, победителя Этолов и Антиоха: «приказать послам Этолов в тот же день оставить город, а не позже пятнадцатого дня Италию». А. Теренций Варрон послан проводить их, и объявлено: «если на будущее время придет какое–либо посольство от Этолов иначе, как с дозволения главного военачальника, который будет находиться в той провинции, и в сопровождении Римского посла — с ним будет поступлено, как с неприятелем». С тем и отпущены Этолы.
50. Потом консулы доложили о провинциях; положено бросить им жребий относительно Азии и Этолии. Кому достанется Азия, тот по сенатскому декрету должен получить войско, находившееся у Л. Сципиона, а на пополнение его четыре тысячи пеших Римлян, двести всадников, союзников и Латинского племени восемь тысяч пеших и четыреста всадников; с теми силами пусть он ведет войну с Антиохом. Другому консулу назначено войско, находившееся в Этолии и дозволено пополнить его таким же количеством союзников и граждан, какое разрешено товарищу. Тому же консулу приказано; суда, изготовленные еще в прошлом году, снарядить и повести с собою, и не только с Этолами вести войну, но и перенести ее в Кефалонию. Ему же поручено, если только интересы общественные это позволят, возвратиться в Рим к выборам. Кроме замещения ежегодных сановников, положено произвести выбор цензоров. Буде же что–либо Консула задержит, то пусть он уведомит сенат о том, что он не может явиться ко времени выборов. Этолия досталась по жребию М. Фульвию, а Азия Кн. Манлию. Потом преторы бросили между собою жребий: Сп. Постумию Альбину досталось заведывание городом и чужестранцами; М. Семпронию Тудитану — Сицилия, К. Фабию Пиктору, Квиринальскому фламину, Сардиния, К. Фабию Лабеону — флот, Л. Плавтию Гитею ближняя Испания, Л, Бэбию Дивесу дальняя. В Сицилию назначен один легион и флот, находившийся в той провинции. Новый претор должен был истребовать от Сицилийцев двойную десятину пшеницы и одну отправить в Азию, а другую в Этолию. Такое же количество хлеба требовалось и от Сардинцев, и его велено отправить к тем же войскам, куда и Сицилийский. Л. Бэбию в Испанию дано подкрепление — тысячу Римских пехотинцев и пятьдесят всадников, а из Латинского племени шесть тысяч пехотинцев и двести всадников. Плавтию Гипсею в ближнюю Испанию дано тысячу пеших Римлян, две тысячи союзников Латинского племени и двести всадников; с этими подкреплениями обе Испании должны были иметь по легиону. Властям прошлого года — К.. Лэлию с войском продолжена власть на год; продолжена и П. Юнию пропретору в Этрурии с войском, какое было в провинции, и М. Туццию пропретору в земле Бруттиев и в Апулии.
51, Прежде чем преторы отправились по провинциям, произошла между П. Лицинием, великим первосвященником и К. Фабием Пиктором, Квиринальским фламином, такая борьба, какая, на памяти предков, происходила между Л. Метеллом и Постумием Альбином. Этот последний, будучи консулом, собирался с товарищем своим К, Лутацием отправиться в Сицилию к флоту, как его по делам богослужебным задержал Метелл, великий первосвященник; а претора К. Фабия Пиктора задержал П. Лициний, не давая ему отправиться в Сардинию. Много споров было и в сенате и перед народом; с той, и с другой стороны давались противоречащие приказания, брали поручительства, назначили штрафы, апеллировали к трибунам и прибегали к суду народа. Наконец уважение к религии восторжествовало, и фламин вынужден покориться первосвященнику, а штрафы по приказанию народа сложены. С досады, что у него отняли провинцию, претор пытался было отказаться от должности, но сенаторы своим влиянием его удержали и назначали ему — производить суд и расправу между чужестранцами. В течение немногих дней произведя набор (да и небольшое количество воинов приходилось набирать), консулы и преторы отправились по провинциям. Вслед за тем неизвестно кому вздумалось легкомысленно распространить пустой слух относительно событий в Азии, но немного дней прошло, как в Риме получены верные известия с гонцами и письмами славного вождя. Они причинили большую радость не столько вследствие недавних опасений (перестали бояться Антиоха после недавнего поражения в Этолии), сколько вследствие прежней громкой славы. При начале войны казался он опасным врагом и собственными силами, и тем что он имел под руками Аннибала распорядителем войны. Несмотря на то нисколько не изменено распоряжение о посылке консула в Азию, и войска его ни мало не уменьшены из опасения — ни пришлось бы воевать с Галлами.
52. Немного времени спустя прибыли в Рим М. Аврелий Котта, посол Л. Сципиона, с послами царя Антиоха, и царь Евмен и Родосцы. Котта сначала в сенате, потом перед народным собранием, по приказанию сената, изложил все что произошло в Азии. Вследствие этого назначено молебствие на три дня и повелено принести сорок больших жертв. За тем прежде всего для Евмена созван сенат; в кратких словах высказал он сенаторам свою благодарность: «за то, что они освободили от осады его и брата, да и владения его не дали в обиду Антиоху». Поздравлял он с полною удачею всех действий на суше и на море; царь Антиох, окончательно разбитый и лишенный лагеря, изгнан сначала из Европы, а потом и из Азии, находящейся по сю сторону Тавра. Что же касается собственно до его, Евмена, заслуг, то он предпочитает дать возможность Римлянам узнать о том от своих военачальников и легатов, чем самому напоминать о них». Все выслушали это с одобрением и приказывали самому высказать, отложив всякую совестливость в сторону: что он находит справедливым получить от сената и народа Римского. Сенат же своей стороны с полною готовностью дает и больше, и щедрее смотря по мере его заслуг». На это царь возразил: «если б он от других получил предложение выбрать себе награду, то он охотно, при малейшей возможности посоветоваться с сенатом Римским, воспользовался бы советом достоуважаемого сословия — как бы не высказать неумеренных желаний и не обнаружить нескромной просьбы. Но когда от сената же зависит и исполнение, то тем более щедрость сената к нему и его братьям должна вполне зависеть от его собственного усмотрения». Эти слова Евмена нисколько не подействовали на сенаторов, и они продолжали настаивать, чтобы он высказался сам. Несколько времени длился этот спор с обоюдною, хотя и необъяснимою, искренностью, при чем та и другая сторона, уступала одна другой: первая по скромности, а вторая по снисхождению. Наконец Евмен вышел из храма. Сенат продолжат стоять на своем мнении: безрассудно было бы — говорил он — предполагать, что царь действительно не знает, на что именно надеясь или что имея в виду просить, он приехал. Конечно он сам лучший судья, что больше всего идет его царству: Азия ему известна гораздо лучше, чем сенату, а потому его необходимо снова позвать и принудить высказать и желания свои, и образ мыслей.
53. Царь снова введен в храм претором и получил приказание говорить. Тут он сказал: «почтенные сенаторы, упорствовал бы я в моем молчании, если бы не знал, что вы вслед за этим позовете Родосское посольство и по выслушании его, мне будет предстоять необходимость говорить, а тогда это будет тем труднее, что требования Родосцов не будут заключать в себе по–видимому не только ничего для меня враждебного, но и даже такого, что имело бы собственно к ним отношение. Будут они защищать дело Греческих городов и говорить о необходимости их освобождения. В случае, если они в этом успеют, то кому может быть сомнительно, что они лишат нас не только тех городов, которые получат свободу, но и старинных наших данников; а сами они в признательных за такое благодеяние городах, будут иметь на словах союзников, а на самом деле послушных подданных. И они (Родосцы), домогаясь, — если богам угодно будет это допустить — такого себе усиления, примут на себя такую личину, как будто это нисколько до них не относится, а что поступить так для вас будет прилично и согласно с прежними вашими действиями. А вы примите меры, как бы не быть обманутыми такими речами: как бы вы, не только неравномерно союзников ваших одних через меру возвысили, других унизили, но и как бы вы тех, которые против вас обнажали оружие, не поставили в положение лучшее против ваших союзников и друзей. Что касается собственно меня, то я во всех делах скорее предпочту уступить из того, что мне следует по праву, чем обнаруживать слишком много упорства в домогательстве. Но где идет дело о состязании на счет вашей дружбы и вашего расположения, почета, который вы окажете, то тут я не могу равнодушно допустить себя победить кому бы то ни было. Как лучшее наследство от отца получил я то, что он, первый из всех обитателей Греции и Азии, добился вашей дружбы и до конца жизни оставался ей непреклонно верным. И не только в душе был он вам хорошим и верным союзником, но и принимал участие во всех войнах, веденных в Греции как сухопутных, так и морских; всякого рода припасами помогал он в такой степени, что никто из ваших союзников не мог с ним ни в чем сравняться. Наконец, он и приближение смерти почувствовал в собрании Беотов, когда он их склонял к союзу с вами, и скоро после того он испустил дух. Идя по его следам в моей готовности и старании угодить вам, я превзойти его уже ни в чем не могу (сделать более в этом отношении ничего уже не осталось); а чтобы я мог победить и отца моим участием и моими щедрыми послугами — в избытке доставили для этого возможность: судьба, обстоятельства времени, Антиох и война, веденная в Азии. Повелитель Азии и части Европы, Антиох давал мне в супружество свою дочь, возвращал немедленно города, от нас отпавшие; да и на будущее время подавал надежду — далеко распространить пределы моих владений, лишь бы только я за одно с ним стал вести войну против вас. Не буду ставить себе в заслугу того, что я ни в чем против вас не согрешил; но лучше припомню здесь то, что достойно давнишней дружбы, мой дом и вас связывающей. Сухопутными и морскими силами я оказал пособие вашим полководцам так, что в этом отношении ни один из ваших союзников не мог со мною сравняться; припасы всякого рода доставлял я на суше и на море. В морских сражениях, происходивших в разных местах, я во всех участвовал; трудов моих никогда не жалел, и об опасности не думал. Что бывает худшего на войне — осаду — я выдержал, заключенный в Пергаме, с крайнею опасностью для жизни и власти. Освободясь от осады, когда около столицы царства моего стояли лагерем — с одной стороны Антиох, с другой Селевк, оставил мои собственные дела и со всем флотом вышел на встречу вашему консулу Л. Сципиону к Геллеспонту, для того, чтобы помочь ему при переправе войска. А после того как ваше войско перешло в Азию, я вовсе не отлучался от консула: ни один воин Римский не был безотлучнее меня и моих братьев в лагере вашем. Ни одного похода, ни одного дела конницы без меня не происходило. В сражении находился я там, оберегал ту сторону, где это угодно было консулу. Я выражаясь так, не то хочу высказать почтенные сенаторы, — чтобы в эту войну заслугами в отношении к вам никто не мог стать со мною наравне? Не смею приравнять себя ни к кому из народов и царей, которые пользуются от вас большим почетом. Масинисса, прежде чем сделался вашим союзником был вашим врагом, и явился к вам лагерь не тогда как владел царством и не с вспомогательным войском, а изгнанником, утратив все силы — с горстью всадников; однако вы его, за то, что он в Африке верно и деятельно действовал вместе с вами против Сифакса и Карфагенян, не только восстановили во владениях, его отцу принадлежавших, но и прибавив ему лучшую часть владений Сифакса. сделали его могущественнейшим из царей Африки. Какой же награды и почести от вас достойны мы — не быв никогда вашими врагами, а всегдашними союзниками? Отец мой, я сам и братья мои, не только в Азии, но и вдали от нашего дома в Пелопоннесе, в Беотии, Этолии — на войнах с Филиппом, Антиохом, Этолами, на море и на суше сряжались оружием за вас. Чего же ты домогаешься? спросят меня. Я, почтенные сенаторы — в необходимости, по вашему приказанию, высказаться перед вами, сознаюсь: буде вы с тем удалили Антиоха по ту сторону Тавра, чтобы самим владеть этими землями, то я никаких соседей не предпочту вам, и надеюсь, что царство мое ничем так не выиграет относительно силы и безопасности. Но если вы имеете намерение удалиться оттуда и вывести войска, то смело скажу — что из ваших союзников нет меня достойнее, кому владеть тем, что вами приобретено войною. Великодушно освобождать города порабощенные, так и я полагаю, если они против вас ничего неприязненного не делали, но если же они были на стороне Антиоха, то не достойнее ли ваших — и справедливости и благоразумия, лучше заботиться о союзниках, оказавших вам услуги, чем о тех, которые действовали против вас»?
54. С удовольствием выслушали сенаторы речь царя и ясно было что они готовы для него, все сделать с большею готовностью и щедростью. В промежутке времени выслушано немногословное посольство жителей Смирны, так так Родосское еще не явилось. Жители Смирны получили похвалу в самых лестных выражениях за то, что они предпочли всему подвергнуться со стороны царя, чем ему покориться; наконец введено и Родосское посольство. Старший из его членов, изложив сначала историю дружественных отношений Родосцев к народу Римскому и заслуг их сначала в войне с Филиппом, потом с Антиохом, сказал следующее: «во всем деле нашем, почтенные сенаторы, нет ничего для нас и затруднительнее, и прискорбнее, как то, что вам приходится спорить с Евменом; а с ним именно более чем с кем–либо из царей, у нас и у частных лиц отдельно и — это обстоятельство особенно на нас действует — у всего нашего города существуют общественные связи гостеприимства. Впрочем, почтенные сенаторы, разномыслие не в душах у нас, а в самой сущности дела, а она–то и сильнее всего. Мы сами свободны и потому защищаем дело свободы других, а цари хотят, чтобы всё было порабощено и признавало их власть. Впрочем, как бы то ни было, нас в затруднительное положение к царю ставит скорее наша совестливость, чем самая затруднительность спора с ним для нас или то, чтобы решение этого спора было бы для вас безысходным. Будь вы не в состоянии почтить иначе царя, вашего союзника и друга, оказавшего вам большие услуги именно в той войне, о награде за которую идет дело — как отдав ему в рабство вольные города, то рассуждение о том было бы действительно затруднительно: как бы и дружественного царя не оставить без почету, и не изменить вашему всегдашнему обычаю и не набросить порабощением теперь стольких городов славу, приобретенную вами во время войны с Филиппом. Но судьба отлично выводит вас из затруднения — или не оказать другу достаточной благодарности или не уронить вашу славу. По милости богов бессмертных победа ваша сколько и славна. столько и богата, и легко она снимает с вас бремя этих так сказать долгов. И Ликаония, и Фригия — та и другая — и вся Писидия и Херсонес и все места, прилежащие к Европе, находятся в вашей власти. Одною из этих областей, присоединив ее к владениям Евмена, можете вы их в несколько раз увеличить; а если отдадите все, то поставите на ряду с могущественнейшими государями. Таким образом вам возможно — и добычею войны щедро наградить союзников, и не измелить вашему всегдашнему образу действий имея в памяти то, какого титла домогались вы в войнах сначала против Филиппа, потом Антиоха: как вы поступили победив Филиппа, чего именно от вас ныне требуют и ожидают не столько потому, что вы так поступили, сколько потому, что так вам следует поступить. А для вас одна только причина войны и почетна и вероятна. Одни домогаются завладеть полями, деревнями, городами, пристанями, какою–либо частью морского прибрежья. А вы и не домогались этого, пока не имели, а теперь и желать не можете, имея весь земной шар в своей власти. Вы сражались за честь вашу и славу перед всем родом человеческим, который на имя ваше и власть уже давно взирает теми же глазами, что и на богов бессмертных. Не легко было все это приготовить и приобрести, не знаю труднее ли будет соблюсти. Вы взялись защитить от произвола царей народ древнейший и благороднейший, как славою совершенных деяний, так и многоразличными заслугами в деле человечности и науки. Такое покровительство, отдавшемуся вам на веру и под ваше попечительство, целому народу вы должны постоянно оказывать; притом те города, которые стоят на древней почве, не более Греческие, как и колонии их, оттуда когда–то отправившиеся в Азию. С переменою земли не переменился народ, ни нравы. Состязаться благим соревнованием в деле каждого полезного искусства и добродетели дерзнули новые города со своими родоначальниками и основателями. Известны вам города Греции, известно не мало городов и Азии; ни в чем другом мы не уступим первым, разве только в том, что находимся от вас в более дальнем расстоянии. Массилийцы, если бы природные свойства могли быть побеждаемы влиянием почвы, уже давно должны были бы одичать, будучи окружены столькими неукротимыми народами, а между тем мы слышим, что они у вас в таком почете, в таком заслуженном уважении, как если бы они жили в самой середине Греции. Не только сохранили они звуки языка, одежду и наружный вид, но более всего нравы, законы и свойства души, чистыми и неприкосновенными от заразительного влияния соседей. Теперь границею ваших владений — гора Тавр и все, что внутри этой черты не должно казаться вам отдаленным. Куда ни достигнет оружие ваше, туда пусть проникнет и право, от нас получившее начало. Народы необразованные, для которых произвол властителей заменяет отсутствие законов, пусть имеют царей на свою утеху, а Греки имеют свою судьбу, но живут вашим духом. Некогда и масть поддерживали они собственными силами, а теперь они желают, чтобы власть оставалась там, где она теперь. Для них достаточно, при собственном бессилии, находить защиту в вашем оружии. Но некоторые города были за одно с Антиохом; да ведь и прежде иные были с Филиппом, а Тарентинцы с Пирром. Не приводя других примеров, укажу на Карфаген, пользующийся свободою и живущий под собственными законами. Насколько вы, почтенные сенаторы, связаны теперь прежним вашим образом действий, рассмотрите; надумайтесь отказать жадности Евмена в том, чего не сделали вы и под влиянием вашего справедливейшего раздражения. Представляем вам самим судить — до какой степени верно и полезно было вам содействие Родосцев как в этой, так и во всех войнах, веденных вами в той стороне. Теперь, по замирении, предлагаем вам этот совет; одобрив его, во всех вселите вы убеждение, что то, как вы воспользовались победою, гораздо блистательнее самой победы». Речь Родосцев показалась соответствующею величию Римлян.
56. После Родосцев призваны послы Антиоха. Они, верные обычаю просящих прощения, сознавались в заблуждении царя и умоляли сенаторов: «при решении дела иметь в памяти скорее свое всегдашнее милосердие, чем провинность царя, за которую он и поплатится слишком достаточно. Наконец пусть они мир, данный военачальником Л. Сципионом, скрепят своим утверждением на данных им условиях». Сенат определил сохранить этот мир, а через несколько дней и народ тоже повелел. Скреплен договор в Капитолие с Антипатром, старейшиною посольства и вместе сыном брата царя Антиоха. Выслушаны потом и другие посольства из Азии; всем им дан ответ: «следуя обычаю предков, сенат отправит десять послов для разбирательства и устройства дел Азии. Сущность впрочем будет такая: все, что по сю сторону Тавра было во владении Антиоха, отдается Евмену, кроме Ликии и Карии до реки Меандра, которые пусть принадлежать Родосцам. Из прочих городов Азии те, которые платили дань Атталу, пусть продолжают платить сборы Евмену; а те, которые платили дань Антиоху, пусть будут свободными и независимыми». В число десяти послов назначены: К. Минуций Руф, Л. Фурий Пурпурео, К. Минуций Терм, Ап. Клавдий Нерон, Кн. Корнелий Мерула, М. Юний Крут, Л. Аврункулей, Л. Емилий Павлл. П. Корнелий Лентулл, П. Элий Туберон.
56. Им дано полномочие решать те споры и недоразумения, которые могут возникнуть на месте; о главном же сделал распоряжение сенат: «Всю Ликаонию, Фригию ту и другую, Мизию, царские леса, Лидию и Ионию, кроме городов, бывших свободными во время сражения с царем Антиохом, именно Магнезии у Сипила и Карии, называемую Гидрела, поле Гидрелатское, обращенное к Фригии, крепостцы и села по ту сторону Меандра и города, за исключением тех, которые пользовались свободою до начала военных действий; а также именно Телмиссия и лагеря Телмиссиев, да и сверх того поля, принадлежавшего Птоломею Телмиссию — все это, выше исчисленное, положено отдать царю Евмену. Родосцам дана Ликия кроме того же Телмисса, лагеря Телмиссиев и поля, принадлежавшего Птоломею Телмиссию, — все это исключено из владений и Евмена и Родосцев. Этим же последним отдана и часть Карии, находящаяся по ту сторону Меандра ближе к острову Родосу; города, села, укрепления и поля, обращенные к стороне Писидии, кроме городов, пользовавшихся свободою прежде решительного боя в Азии с Антиохом». Поблагодарив за все это, Родосцы стали говорить о городе Солисе, находящемся в Киликии: «жители его, как и они. происхождением из Аргоса; родство крови уславливает между ними братскую привязанность. Просят они, Родосцы, как особенного себе подарка — освободить и этот город от рабства царю». Призвали послов Антиоха и стали толковать с ними об этом, но ничего не добились от них. Антипатр ссылался на мирный договор, вопреки которому Родосцы просят не Солиса, но Киликию и переходят за хребет Тавра. Родосцы позваны были снова в сенат и сенаторы, объяснив им, как против них стоит твердо царский посол, сказали им: «во всяком случае, если Родосцы того убеждения, что в этом деле замешана честь их отечества, то сенат всеми средствами постарается победить упорство послов». Поблагодарив тут еще больше прежнего, Родосцы сказали, что скорее уступят притязаниям Антипатра. чем дадут повод к нарушению мира. Таким образом относительно города Солиса осталось все по–старому.
57. В то время, когда это происходило, послы Массилийцев принесли известие: «претор Л. Бэбий, отправляясь в свою провинцию Испанию, окружен Лигурами; большая часть сопровождавших его побиты, а он сам раненный с небольшою свитою, без ликторов, убежал в Массилию, где на третий день и помер». Сенат, но выслушании этого известия, определил: «П. Юний Брут, исправляющий должность претора в Етрурии, передав провинцию и войско кому заблагорассудит из своих помощников, пусть отправится сам в дальнюю Испанию, и она пусть будет ему провинциею.» Это сенатское определение и письмо отослано в Етрурию претором Сп. Постумием. Исправляющий должность претора П. Юний отправился в Испанию. В этой провинции, несколько ранее прибытия своего преемника, Л. Емилий Павлл, тот самый, что в последствии стяжал большую славу победою над Персеем — в предшествовавшем году неудачно вел дело, а теперь, собрав в роде поголовного ополчения, сразился в открытом поле с Лузитанами. Неприятель разбит и обращен в бегство; убито у него восемнадцать тысяч вооруженных воинов, три тысячи триста захвачено в плен и лагерь взят приступом. Слух об этой победе восстановил некоторое спокойствие в Испании. В том же году, накануне третьего дня Календ Январских, в Бононию отвели поселенцев из Латинян, вследствие сенатского определения триумвиры: Л. Валерий Флакк, М. Атилий Серран, Л. Валерий Таппо. Три тысячи человек отведено; всадникам по семидесяти десятин назначено, а прочим поселенцам по пятидесяти. Поле это отнято у Галлов Бойиских, а они выгнали отсюда Тусков. В этом же году о должности цензорской состязались многие знаменитые мужи. Дело это, само по себе заключавшее мало повода к большим спорам, возбудило другое состязание гораздо оживленнее. Домогались цензорства: Т. Квинкций Фламинин, П. Корнелий Кн. Ф. Сципион, Л. Валерий Флакк, М. Порций Катон, М. Клавдий Марцелл, М. Ацилий Глабрио, тот самый, что победил у Фермопил Антиоха и Этолов. Так как ему пришлось отпускать домой много воинов с награждением и тем обязать значительное число граждан, то благосклонность народа явно к нему клонилась. Это весьма не нравилось людям знатного рода, что вот им так предпочитают человека нового. П. Семпроний Гракх, и К. Семпроний Рутил, трибуны народные — призвали его на суд в том, что он некоторую часть денег царских и добычи, взятой в лагере Антиоха, не представил в день триумфа и не внес в казначейство. Разнообразны были показания легатов и трибунов военных. Преимущественно передо всеми обращало внимание свидетельство М. Катона; его влияние, приобретенное примерным образом жизни, много теряло от белой тоги (т. е. от явного желания самому быть цензором). Он говорил, что некоторых сосудов золотых и серебрянных, которые он видел в числе прочей царской добычи по взятии лагерей, не заметил он несенными во время триумфа. Наконец Глабрео объявил, что отказывается от своего домогательства и именно для того, чтобы все бремя негодования пало на Катона, который, человек новый, как и он, не постыдился с неслыханным клятвопреступлением, высказать то, на что молча негодовали благородные люди.
56. Предложен был штраф во сто тысяч асс; два раза об этом происходил спор; в третий, когда обвиненный отказался от своего домогательства (на цензорство), и народ не хотел подавать голоса относительно штрафа, тогда и трибуны оставила это дело. Цензорами выбраны: Т. Квинкций Фламинин и М. Клавдий Марцелл. — В то же время для Л. Емилия Регилла — он, начальствуя над флотом победил царя Антиоха — созван сенат за городом в храме Аполлона. Выслушав рассказ об его действиях, со сколькими неприятельскими флотами приходилось ему сражаться, сколько судов затопил или взял с большим единодушием сенаторов, определен ему триумф морской; он имел место в Февральские Календы; в этом торжественном шествии несли пятьдесят одну золотую корону. Денег было несено не так много сколько можно было ожидать от царской добычи: тридцать четыре тысячи семьсот Аттических тетрадрахм, цистофоров сто тридцать две тысячи триста. Потом совершено было молебствие по сенатскому декрету вследствие того, что в Испании Л. Емилий действовал удачно на общую пользу. Немного времени спустя прибыл к городу Л, Сципион; он, желая и в прозвании сравниться с братом, домогался титла Азиатического. И в сенате, и перед народным собранием изложил он свои действия. Тут некоторые толковали, что действительная трудность войны далеко не соответствовала её славе; одним удачным сражением она и покончена, и слава этой победы подготовлена уже у Фермопил. Впрочем, если говорить правду, то у Фермопил приходилось иметь дело более с Этолами, чем с Антиохом: какою ничтожною частью своих сил принимал он тут участие! А в Азии стоял он с силами целой страны, собрав вспомогательные войска от самых отдаленных пределов востока.
59. А потому и заслужено и богам бессмертным оказана почесть, сколько возможно большая, за то, что громадную победу сделали вместе с тем и легкою, и главному вождю дан триумф и совершился он во вставочном месяце накануне Мартовских календ. Торжественное шествие заслуживало внимания зрителей более, чем брата его Африкана; относительно же воспоминания совершенных деяний и оценки опасности и борьбы не могло быть и сравнения, точно так как главных вождей нельзя было сравнить, или Антиоха ставить на одну доску с Аннибалом. При торжественном шествии несли военных значков двести тридцать четыре, изображении городов сто тридцать четыре; слоновых зубов тысячу двести тридцать один; золотых венков двести тридцать четыре; серебра весом сто тридцать семь тысяч четыреста двадцать фунтов; тетрадрахмов Аттических двести двадцать четыре тысячи; цистофоров триста тридцать одну тысяча семьсот; золотых монет Филиппейских сто сорок тысяч; серебряных ваз (все они были с разными украшениями) весом тысячу четыреста двадцать четыре фунта, золотых тысячу двадцать четыре фунта. Вождей царских, префектов и имеющих право носить порфиру, вели перед колесницею тридцать два. Воинам дано но двадцати пяти денариев, вдвое сотнику, втрое всаднику; после триумфа получили они жалованье сполна и двойную порцию хлеба. После сражения в Азии выдано было также двойное жалованье; получил триумф почти через год после того, как оставил консульство.
60. Почти в тоже время прибыли консул Кн. Манлий в Азию и К. Фабий Лабеон претор к флоту; впрочем консулу не было недостатка в поводе к войне с Галлами, а море, после поражении Антиоха, не представляло никакой опасности. Подумывал К. Фабий — на какое дело обратить преимущественно внимание, дабы не показать, что по пустому и дана–то ему провинция, и счел за лучшее переправиться в остров Крит. Цидопиаты вели войну против Гортиниев и Гноссиев. Говорили, что большое число пленных Римлян, и вообще жителей Италии находилось на острове в рабстве. Выйдя с флотом из Ефеса, как только достиг Критского берега, Фабий отправил гонцов по городам, повещая отложить оружие, пленных, разыскав по всем своим городам и полям, привести и прислать к нему послов, с которыми бы он мог толковать о делах, имеющих отношение как к Критянам, так и Римлянам. Все это произвело очень мало впечатления на Критян, а пленных, за исключением Гортинцев, никто не возвратил. Валерий Антиат пишет, будто бы вследствие угроз войною со всего острова было выдано четыре тысячи пленных и что это, за недостатком других действий, служило поводом — выхлопотать у сената морской триумф. Из Крита Фабий вернулся в Ефес; отсюда он отправил три судна к берегам Фракии, и велел вывести из Эна и Маронеи гарнизоны Антиоха для того, чтобы эти города воспользовались свободою.