1. Вот что происходило зимою. В начале весны Квинкций, вызвав Аттала в Елатию, пожелал подчинить своей власти Бэотийский народ, до сих пор оставшийся нейтральным. Он двинулся через Фокиду и в пяти милях от Фив, столицы Бэотии, поставил лагерь. Оттуда на другой день с воинами одного значка, в сопровождении Аттала и посольств, собравшихся во множестве с всех сторон, продолжал идти к городу, приказав гастатам легионов (их было две тысячи воинов) следовать за собою на расстоянии тысячи шагов (одной мили). Почти на половине дороги встретил его, претор Бэотов, Антифил; остальные граждане во множестве смотрели со стен на прибытие вождя Римского и царя: немного оружия и небольшое количество воинов виднелись около них; гастатов, следовавших издали, невидно было за извилинами дороги и углублениями почвы. Приближаясь к городу, Квинкций стал идти медленнее, как бы для того, чтобы приветствовать толпу, выходившую к нему на встречу; а причина замедления была дать подоспеть гастатам. Жители города, так как ликторы двигали вперед толпу, не прежде увидали, следовавший за ними, строй вооруженных воинов, как по прибытии к квартире Римского вожди. Тут все были поражены, как бы город был предан коварством Антифила, городского претора и взят неприятелем. Ясно было, что нисколько свободы не предстояло совещаниям в собрании, которое было назначено для Бэотийцев на следующий день. Они скрыли скорбь, которую обнаружили бы для себя без пользы, но не без опасности.
2. На совещании Аттал стал говорить первый. Он начал изложением заслуг как собственных и предков своих, так и вообще союзников в отношении ко всей Греции, и в особенности к племени Бэотийцев; но будучи стар и слаб силами, он не вынес усилия говорить, замолчал и упал. Пока подняли и унесли из собрания царя, часть тела которого поразил удар, на некоторое время совещание было остановлено. Потом выслушан Аристен, претор Ахейцев, и слова его имели тем более весу, что он внушал Беотийцам тоже самое, что и Ахейцам. И Квинкций присоединил в этому от себя не многое, более выхваляя на словах верность Римлян, чем их силы оружии и средства. Потом Дикеарх Платейсвий предложил проект закона о заключении тесного союза с Римлянами; никто не дерзнул сказать ни слова против этого, и проект принят и облечен в форму закона голосами всех городов Беотийских. Распустив собрание, Квивкций оставался в Фивах столько времени, сколько потребовал внезапный случай, приключившийся с Атталом; удостоверившись, что болезнь не столько опасна для его жизни в настоящем, сколько обнаружила в нем слабость членов, Квинций оставил Аттала там, для необходимого лечения, а сам возвратился в Элатию, откуда было выступил. Таким образом и Бэотийцы, как прежде Ахейцы, приняты в число союзников, и потому Квинкций теперь, когда в тылу все было замирено и безопасно, обратил все внимание на Филиппа и остальную войну.
3. И Филипп, с первым наступлением весны, когда послы не принесли из Рима ничего миролюбивого, положил — произвести набор по всем городам царства, при большом недостатке молодежи. Постоянные, в продолжении многих поколений, войны истощили население Македонии; да и в царствование его (Филиппа) во время морских войн против Родосцев и Аттала, и сухопутных против Римлян, пало большое число воинов. А потому записывали в число воинов и учеников от 16 летнего возраста, и выслуживших уже свой срок службы, если только у них оставалось еще довольно сил, вновь призывали на службу. Пополнив таким образом войско, царь, вскоре после весеннего равноденствия, собрал все войска в Дий и там, расположившись достоянным лагерем, поджидал неприятеля, занимая воинов каждый день воинскими упражнениями. И Квинкций, почти в тоже время выступил из Елации, и мимо Трония и Скарфеи, прибыл к Термопилам. Здесь он присутствовать на собрании Эголийцев, назначенном в Гераклеи, где было рассуждаемо о том, как велико вспомогательное войско они должны выставить Римлянам на эту войну. Узнав декрет союзников, Квинкций на третий день выступил из Гераклеи в Ксинию и, расположившись лагерем на границе Энианов и Фессалийцев, дожидался вспомогательного войска Этолийцев; они не замедлили: под предводительством Фенея пришли в количестве 600 чел. пехоты и 400 всадников. Дабы не сомневались, «чего он ожидал, Квинкций немедленно снял лагерь. Когда он пришел на Фтиотийское поле, то в нему присоединились пятьсот Кретийцев из Гортиния, под предводительством Циданта и триста Аполлониатов; вооружение их представляло мало разницы. Не много спустя пришел Аминандер с 1200 пеших Атаманов. Филипп, узнав о выходе Римлян из Елатии, и сознавая, что приходит для него решительная минута борьбы, счел нужным сказать воинам увещание. Изложив подробно, что уже не раз повторял, относительно доблестей их предков и военной славы Македонян, он перешел наконец и к тому, что тогда служило главною грозою для умов; при этом он старался ободрить их какою–либо надеждою.
4. Поражению, полученному Македонянами в теснинах у реки Аоя, он противопоставлял то, что у Атрака три раза Римляне должны были уступить фаланге Македонян: «да там, где они, Македоняне, не удержали за собою занятого ими прохода в Епир, первая вина была тех, которые небрежно содержали стражу, вторая в самой борьбе, легковооруженных и наемных воинов. Македонская фаланга и тут устояла, и на ровном месте, и в правильном сражении, она всегда будет непобедима». Тут было шестнадцать тысяч воинов, все в чем еще заключалась сила и крепость царства. К этому присоединились две тысячи цетратов, которых называют пельтастами, Траков и Иллирийцев (то был народ Траллы) одинаковое чисто по 2 тысячи и, смесь разных народов, наемные вспомогательные войска, в количестве 1500 человек пехоты и 2000 конницы. С этими войсками царь поджидал неприятеля. Численность Римлян была почти такая же; только конницы было больше на столько, на сколько присоединилось Этолийцев.
5. Квинкций подвинул лагерь к Фтиотийским Фивам, возымев надежду получить изменою город через посредство Тимона, одного из первых лиц, и с немногими всадниками и легковооруженными воинами подошел к стенам. Тут он до того обманулся в надежде, что не только пришлось выдержать сражение с гражданами, сделавшими вылазку, но и подвергнуться великой опасности, не подоспей только вовремя вызванные поспешно из лагерей пешие и конные воины. Когда ничто не оправдало расчетов, столь легкомысленно задуманных, Квинкций отказался на этот раз от дальнейших покушений на город; впрочем, верно зная, что царь уже в Фессалии, не получив однако сведений в какой именно её части находится, разослал воинов по полям, приказав им рубить деревья на вал и приготовлять его. Вал был в употреблении и у Македонян и Греков; но они его не приспособили ни к удобству переноски, ни к прочности укрепления. Они рубили деревья большие и преимущественно многоветвистые, которые не возможно было нести воину с оружием, и огородив лагерь этими деревьями, положенными впереди, они делали легким его разрушение. И стволы больших деревьев лежали редко и было у них много толстых сучьев, за которые очень удобно было взяться рукою и достаточно было двух или, что самое большое, трех молодых людей для того, чтобы сдвинуть дерево с места; а когда оно было принято, то открывались как бы ворота, и нечем было завалить на спорую руку этот пролом. Римляне же рубят для вала легкие бревна о двух и трех или, что самое большое, о четырех суках для того, чтобы и удобнее было вооруженному воину тащить несколько таких бревен за спиною, и до того складывают эти бревна тесно и с перепутанными ветвями, что трудно бывает разобрать, какому стволу принадлежит какая ветвь; притом острые, и один подле другого торчащие, суки не оставляют места просунуть руку и невозможно ни схватить за что тащить, ни потащить, потому что сплетшиеся ветви служат одна другой связью. Если же и удается одно бревно принять, то немного открывается места и весьма легко бывает заменить его другим.
6. Квинкций на другой день двинулся вперед с воинами, несшими с собою бревна для вала, чтобы быть готовыми во всяком месте поставить лагерь. Пройдя немного, он остановился почти в 6 милях от Фер и послал разведать, в какой части Фессалии находится неприятель и что он готовит. Царь находился около Лариссы, и уже знал, что Римляне из Фив двинулись в Феры. Желая сам как можно скорее окончить борьбу, он повел свои войска на встречу неприятелю и стал лагерем в четырех почти милях от Фер. Когда на другой день легковооруженные воины выступили оттуда, и с той и с другой стороны, для занятия возвышенностей над городом, увидав друг друга, они и остановились почти на ровном расстоянии от вершин, которые им надлежало занять, спокойно дожидаясь возвращения гонцов, посланных назад в лагерь за приказаниями, как поступить, когда встретился неприятель ранее, чем его ожидали. В этот день они отозваны в лагерь без боя. На другой день, около этих самых возвышенностей, произошло сражение конницы и в нем, главное при содействии Этолийцев, воины царские обращены в бегство и сбиты в лагерь. Большим препятствием и для той и другой стороны во время военных действий было поле, покрытое частыми деревьями и сады, как обыкновенно в подгородных местах и дороги, суженные плетнями, а в некоторых местах и перегороженные. А потому вождям вместе заблагорассудилось вы идти из этой стороны и, как бы ранее условясь, они оба удалились в Скотуссу: Филипп в надежде там пофуражировать, а Римский военачальник спешил предупредить его и истребить хлеб, чтобы он не достался неприятелю. В продолжении целого дня, так как возвышенности непрерывною цепью тянулись между ними, оба войска шли не видя друг друга. Римляне стали лагерем у Еретрии, на Фтиотийсвом поле, а Филипп над рекою Онхестом. Да и на следующий день, когда Филипп стал лагерем у Меламбия, на, так называемом, Скотуссейском поле, а Квинкций около Фетидия в Фарсалийской области; ни те, ни другие не знали хорошенько, где находится неприятель. На третий день сначала полился дождь; потом туман, походивший совершенно на ночь, удержал Римлян на месте из опасения засады.
7. Филипп для ускорения пути велел нести вперед знамена, нисколько не оставив своего намерения вследствие дождя, пролившегося из облаков на землю. Но густой туман до того помрачил день, что ни значконосцы дороги, ни воины не видали значков; двигаясь по неясному указанию голосов, строй воинов пришел в расстройство, как бы в ночной тревоге. Перейдя холмы, называемые Киноскефалъскими и оставив там сильный сторожевой отряд, пеший и конный, они расположились лагерем. Римский вождь оставался в прежних лагерях у Фетидия; узнав впрочем, где находится неприятель, он выслал десять эскадронов конницы и тысячу пеших воинов, дав им наставление, чтобы они береглись засады, которая при темноте дня была весьма удобна и в открытом месте. Когда они пришли к занятым неприятелем холмам, то, причинив друг другу страх, они оставались некоторое время как бы в онемении; потом, отправив назад в лагерь гонцов к вождям, когда прошел страх возникший от нечаянности, не удержались долее от сражения. Сначала его завязали те немногие воины выбежавшие вперед, но потом оно приняло больший размер вследствие того, что воины стали помогать своим товарищам; находившимся в затруднении. Римляне в этом бою были теснимы, и посылали гонца за гонцом в своему вождю с известием. Пятьсот всадников и две тысячи пеших воинов, преимущественно Этолийцев, отправлены поспешно с двумя трибунами военными и поправили дело Римлян. Счастие обернулось, и Македоняне, придя в затруднение, умоляли царя о помощи через гонцов. Царь в этот день менее всего ожидал сражения вследствие густого тумана; и услал большую часть людей на фуражировку разного рода, несколько времени он оставался в смущении, не зная как поступить. Потом, когда гонцы продолжали настаивать и уже туман открыл верхи гор и видны были Македоняне, сбитые в кучу на вершине самого высокого холма, где местность служила им более защитою, чем оружие; то он счел нужным во всяком случае дать делу решительный оборот для того чтобы не потерять незащищенную часть, отправил Атенагора, вождя наемных воинов со всеми, кроме Фракийцев, вспомогательными войсками и конницею Македонян и Фессалийцев. С прибытием их Римляне, сброшенные с высот, остановились не прежде, как достигши более ровных мест. Много помогли Этолийские всадники в том, чтобы Римляне не предались беспорядочному бегству. То была лучшая конница в Греции; что же касается пехоты, то они уступали своим соседям.
8. Обстоятельство это передано в более благоприятном виде, чем оно на самом деле было по ходу сражения. Воины, один за другим прибегая с поля сражения, возвещали с громким криком, будто Римляне бегут в страхе. Неохотно, медленно, говоря, что это сделано необдуманно и что ему не нравится ни место, ни время, царь вынужден был вывести все войска в поле. Также поступил и Римлянин, под влиянием более необходимости, чем удобного случая. Правое крыло, расположив слонов впереди знамен, консул оставил в резерве, а с левым и со всеми легкими войсками он двинулся на неприятеля. При этом он им внушал: «что они будут сражаться с теми же Македонянами, которых они вытеснили из ущельев Эпира, огражденных реками и горами, победив природные затруднения местности, и разбив их в бою. С теми же Македонянами, которых они еще прежде победили под начальством П. Сульпиция, когда они встретили их при входе в Еордею. Царство Македонян держалось славою, а не силами, но и самая эта слава теперь исчезла.» Уже подошел консул к своим, стоявшим внизу долины, и те, с прибытием войска и главного вождя, возобновляют бой и перейдя к наступательному движению, со своей стороны отражают неприятеля. Филипп с цетратами и правым крылом пехоты, где находилась фаланга, главная сила Македонского войска, ускоренным шагом пошел к неприятелю. Он приказал Никанору, одному из придворных, следовать за собою немедленно с остальными войсками. Сначала, как только он вышел на вершину холма, то, видя там в небольшом количестве лежащие тела и оружие неприятелей, он заключил, что в этом месте было сражение, что Римляне оттуда прогнаны, и что бой происходит подле лагеря неприятельского, и поддался сильному чувству радости; но скоро заметив, что его воины бегут назад и что страх овладел ими теперь, царь пришел в смущение и несколько времени оставался в нерешимости, не зная не отозвать ли ему войска в лагерь. Потом, но мере приближения неприятеля, видя, что его воинов поражают сзади, что они погибнут, если им не подать помощи, да и для него самого отступление будет несовершенно безопасно, царь быль вынужден, не дождавшись части своих воинов, попытать счастия в решительном бою: всадников и легко вооруженных воинов, находившихся в сражении, поставил на правом крыле, а центратам и македонской фаланге велел положить копья; длина которых только служила помехою, и действовать мечами. Вместе с тем для того, чтобы строй не легко мог быть прорван, половину воинов, взяв с фронта, поставил внутри, протянув и удвоив ряди для того, чтобы боевая линия была более длинна, чем широка. При этом он велел также сплотить ряды так, чтобы воин находился подле воина и оружие подле оружия.
9. Квинкций, приняв тех, которые уже были в деле внутрь рядов и значков, подал сигнал трубою. Говорят, что, при начале этого сражении, раздались такие громкие клики, какие редко бывают в других подобных случаях. Пришлось так, что оба войска испустили крики вместе и не только сражающиеся, но и те, которые стояли в резерве и те, которые только тут подходили принять участие в сражении. На правом крыле имел верх царь, главное при помощи местности, так как его воины сражались с возвышенных холмов. На левом же было отсутствие всякого порядка и смятение, особенно с приближением части фаланги, которая составляла самый тыл войска. Средина его, находясь ближе к правому крылу, стояла зрительницею, так как будто бы сражение нисколько до неё не относилось. Пришедшая фаланга представляла скорее толпу воинов, чем их правильный строй и способнее была к движению, чем к сражению; она только что выступила на вершину холма. На эту то нестройную толпу ударил Квинкций, несмотря на то, что он замечал отступление своих воинов на нравом крыле. Он двинул прежде против неприятеля слонов, рассчитывая поражением части войска, увлечь все. Расчет оказался тотчас же верен; Македоняне немедленно обратили тыл, уже отступая под влиянием ужаса, внушенного слонами. Прочие воины преследовали пораженных, а один из военных трибунов вдруг задумать важное намерение; с воинами двадцати значков, покинув ту часть своих, которая уже безо всякого сомнения имела верх, и сделав небольшой обход напала, на правое врыло неприятельское. Ни один строй не спасется от замешательства, если на него нападут сзади; но к обыкновенному, в подобном случае, замешательству присоединилось то, что фаланга Македонян, будучи тяжела и неподвижна не могла ни обернуться, ни выдержать натиск тех, которые еще недавно перед нею отступали, а теперь сами нападали на устрашенных. Притом самая местность была против них; преследуя отступавших неприятелей, Македоняне оставили вершину холма, с которой прежде сражались, и она находилась во власти неприятеля, обошедшего их с тылу. Несколько времени Мекедоняне были поражаемы с двух сторон, а потом большая часть их бросила оружие и пустилась бежать.
10. Филипп, в сопровождении небольшого числа пеших и конных воинов, сначала занял холм возвышеннее других для того, чтобы посмотреть, какова участь его воинов на левой стороне; потом, видя их беспорядочное бегство и что по всем окрестным возвышенностям блистают значки и оружие Римлян, и сам удалился с поля битвы. Квинкций, преследуя отступавших, вдруг увидал, что Македоняне поднимают к верху копья, не знал, что они готовят и вследствие новости этого обстоятельства, несколько времени придержал было воинов. Потом узнав, что таков обычай Македонян когда они сдаются, Квинкций собирался было в уме пощадить побежденных. Впрочем, войны римские, не зная, что неприятель отказался от мысли о сопротивлении, и о том, чего хочет их главный вождь, сделали нападение на неприятельских воинов: первых они истребили, а остальные рассеялись бегством, царь поспешным бегством достиг Темпе; здесь у Гонн он остановился на один день собрать тех воинов, которые уцелели от сражения. Римляне победители ворвались в лагерь неприятелей в надежде на добычу, но они нашли, что уже большая часть лагеря разграблена Этолийцами; в этот день убито неприятелей восемь тысяч, а пять тысяч взято в плен; из победителей пало почти до 700 человек. Если верить Валерию, который неумеренно во всем увеличивает число, то в этот день убито сорок тысяч неприятелей, а взято в плен — тут ложь умереннее — до 5700, значков военных двести сорок девять. Клавдий также пишет, что неприятелей истреблено до 32 тысяч, а взято в плен четыре тысячи триста. Мы здесь предпочли не самое меньшее число, но последовали Полибию, писателю основательно знавшему все дела Римлян, а особенно происходившие в Греции.
11. Филипп, собрав тех из беглецов, которые, будучи рассеяны различными случайностями войны, последовали за ним, послал в Лариссу сжечь записки царские дал того, чтобы они не достались во власть неприятелей, а сам удалился в Македонию. Квинкций часть пленных и добычи продал, а часть уступил воинам; сам пошел к Лариссе, не зная еще хорошенько, в какую сторону отправился царь и что он готовит. Туда явился герольд царя, по–видимому просить перемирия для погребения павших в бою, а на самом деле испросить позволение прислать послов. Римлянин согласился и на то и на другое; даже прибавил от себя: «пусть он (герольд) скажет царю, чтобы «он был спокоен духом». Эти слова сильно оскорбили Этолов; они дулись и жаловались: «победа произвела большую перемену в главном вожде. Пока сражения еще не было, он обыкновенно сообщал союзникам все важное, а теперь они устранены это всякого совещания; консул во всем действует по своему собственному усмотрению; уже он старается завязать с Филиппом отношения частной приязни. Теперь, когда Этолы выдержали на себе всю тягость и неприятности войны, Римский вождь присваивает себе и плоды, и благодеяние мира». Не было сомнения, что Этолы были уже не в прежней чести; истинную же причину, почему они впали в пренебрежение, они не знали. Они полагали, что подарки царя подействовали на, недоступную жадности, душу консула, но, не без основания, консул сердился на Этолов, вследствие, как ненасытной жадности их в добыче, так и неумеренной притязательности; (всю славу победы они себе приписывали, и такое их пустое тщеславие оскорбляло слух каждого. Консул видел, что, с поражением Филиппа, когда сокрушены были силы Македонского царства, Этолы будут господами Греции. Вследствие этих причин консул с намерением поступал во многих случаях так, чтобы Этолы и были, и казались, для всех ничтожнее и незначительнее.
12. Неприятелю дано пятнадцатидневное перемирие, и условлено свидание с самим царем, но прежде чем пришло его время, консул пригласил на совещание союзников. Он их спросил: на каких условиях полагали бы они заключить мир? Аминандер, царь Атаманов, сказал свое мнение в немногих словах: «мир надлежит уладить так, чтобы Греция, и в отсутствии Римлян имела в себе довольно силы отстоять свое спокойствие и свободу». Мнение Этолов было более резкое; они сначала в немногих словах сказали: что вождь Римский делает хорошо и основательно, сообщая предположения относительно мира тем, которых имел товарищами на войне; впрочем жестоко он ошибается, если полагает, что оставит свободу Греции достаточно обеспеченною, пока Филипп не будет или убит, или изгнан из своих владений; а и то, и другое очень возможно, если только консул воспользуется благоприятным случаем». — На это Квинкций заметил «что Этолы и позабыли обычай Римлян, да и мнение их не соответствует их собственному образу действий. Они сами на всех прежних сеймах и совещаниях рассуждали постоянно об условиях мира, а не о том, чтобы вести войну до окончательного истребления. Да и Римляне, издревле имея обычаем прощать побежденным, показали особенно поразительный пример своего милосердия, дав мир Аннибалу и Карфагенянам. Но оставив даже в покое Карфагенян, с самим Филиппом сколько раз были совещания? И никогда не было толков о том, чтобы он оставил царство. Не потому ли, что он побежден в сражении, так и война должна быть беспощадною? Вооруженного неприятеля нужно встречать с неприязненным чувством, но относительно побежденного каждый должен иметь сколько можно более милосердия. Цари Македонские кажутся им опасными для свободы Греции; но с падением царства и народа Македонян, Фраки, Иллиры, Галлы за тем, народы дикие и неукротимые, бросятся на Македонию и Грецию. Как бы разрушая то, что находится вблизи, не открыли они к себе доступ более сильным и опасным противникам», Фенеас, претор Этолийцев, продолжал возражать консулу и говорил, что Филипп, если уцелеет на этот раз, зажжет войну еще более, опасную. «Перестаньте буянить — сказал наконец консул — там, где нужно спокойно совещаться. Не такими условиями будет связан царь, чтобы быть в состоянии затеять войну.»
13. Собрание распущено; на другой день царь прибыл к горному проходу, который ведет в Темпе (это место назначено было для совещания); на третий день дано ему совещание, где присутствовало множество Римлян и союзников. Здесь Филипп весьма благоразумно предпочел лучше добровольно уступить то, без чего мир не мог состояться, чем быть вынужденным сделать то вследствие спора, и объявил свое согласие на все, что в бывшее перед этим совещание или было предписано Римлянами, или было требуемо союзниками; во всем прочем он отдается на благоусмотрение сената». По–видимому таким решением царь замкнул уста всем самим неприязненным; однако Фенеас Этолиец среди общего молчания сказал: как, Филипп, возвращаешь ты нам наконец Фарсал, и Лариссу Кремастийскую и Ехин, и Фивы Фтиотийские?» Когда Филипп отвечал, что с его стороны нет никакого замедления сдать их Этолийцам, то возник спор между вождем Римским и Этолийцами относительно Фив. Квинкций говорил, что по праву войны они сделались собственностью Римлян, так как жители их, при совершенной еще безопасности, когда он пододвинул войско и приглашал их быть друзьями, когда им была полная свобода отпасть от царя, предпочли союз с ним союзу с Римлянами. Фенеас высказывал мнение, что и справедливость требует Этолийцам, за их содействие в войне, возвратить то, чем они владели до начала её: да и указывал на то, что в первоначальном союзном договоре постановлено, чтобы добыча военная и все предметы, которые могут быть угнаны и унесены, принадлежали Римлянам; взятые же города и области поступали во власть Этолийцев: «Вы сами — сказал на это Квинкций — нарушили правила этого союза тогда, когда, покинув, нас заключили мир с Филиппом: да если бы даже этот союз и был до ныне обязателен, то это правило относится только до взятых силою городов, а города Фессалии добровольно перешли в нашу власть». Эти слова, сказанные при общем одобрении союзников, были не только в то время неприятны для слуха Этолийцев, но в последствии послужили поводом к войне и большим для них потерям, а с Филиппом условился консул так, чтобы он дал в заложники сына своего Дмитрия, и несколько человек из числа своих приближенных, а также 200 талантов. Относительно прочих условий пусть он отправит послов в Рим, на каковой предмет дается ему перемирие 4‑х месячное. Если нельзя будет исхлопотать мира у Сената, то условлено было возвратить Филиппу заложников и деньги. Говорят, что не иная какая–либо причина заставила Римского вождя ускорить мир как то, что достоверно известно сделалось о замысле Антиоха вести воину и перейти в Европу.
14. В тоже время, а по словам некоторых, в тот же самый день Ахейцы у Коринфа поразили царского вождя Андросфена в правильном бою. Филипп, желая иметь этот город оплотом против Греческих государств, вызвал оттуда старейшин будто бы для совещания о том, сколько Коринфяне могут дать всадников на эту войну и удержал их в виде заложников; притом, кроме пятисот Македонян и восьмисот человек смеси всякого рода вспомогательных войск, — эти силы находились там прежде, — отправил туда тысячу Македонян, 1200 Иллиров и Фраков, а Кретийцев, которые находились и в том и другом войске — восемьсот. С ними соединились Беотийцы, Фессалийцы и Акарнане в числе тысячи человек, все со щитами, и молодые люди из самих Коринфян, так что составилось всего шесть тысяч воинов, и Андросфен возымел смелость сразиться в поле. Никострат, претор Ахейцев, находился в Сикионе с двумя тысячами пеших и сотнею всадников, но, сознавая свою относительную слабость и численностью воинов и родом войска, не выходил за стены. Царские войска, и пешие и конные, переходя с места на место, опустошали поля Пелленснское, Флиазийское и Клеонейское; наконец, упрекая противника в трусости, перешли в пределы Сикионские; даже на судах обогнув берег, опустошали все приморье Ахайи. Так как неприятели делали все это не в строгом порядке и даже, как часто происходит от самонадеянности, слишком небрежно, то Никострат, возымев надежду напасть на них нечаянно, отправил тайно гонца по ближайшим городам, назначая им в какой день и по скольку из какого города должны с оружием в руках собраться у Апелавра (место это находится на Стимфалийской земле). Когда все были готовы в назначенный день, то, двинувшись он туда немедленно, через земли Флиазинцев ночью прибыл в Клеонас и никто не знал, что он замышляет; с ним были пять тысяч пеших (и в том числе[1]) легко вооруженных и триста всадников. С этими войсками он поджидал неприятеля разослав людей, исследовать, в какую сторону рассыпятся неприятели.
15. Андросфен, ничего этого не зная, выступил из Коринфа и у Немеи (эта река протекает между областью Коринфян и Сикионцев) стал лагерем. Там он, отпустив половину войска, другой половине (разделив ее на три части) и всем всадникам отдал приказание, действуя в рассыпную, опустошать поля Пелленян, Сикионцев и Флиазийское. Эти три отряда разошлись в разные стороны. Когда дано было об этом знать Никострату в Клеонас, то он тотчас послал вперед отряд наемных воинов занять лесистое ущелье, через которое надобно проходить в Коринфскую область, а сам, отдав приказание коннице идти впереди значков, немедленно последовал двойным строем. В одной части шли наемные воины с легковооруженными, а в другой воины, снабженные тяжелыми щитами, и все, что было сильнейшего из воинов других народов. Уже не далеко от лагеря находились и пешие и конные воины, и некоторые Фракийцы произвели нападение на неприятелей, рассеявшихся по полям, как вдруг внезапный ужас распространился в лагере. Смутился вождь, который дотоле видел неприятелей разве только в малом числе на холмах впереди Сикиона, не решавшихся спуститься строем в равнину; но никогда не полагал возможным, чтобы они дошли до Клеонаса. Он приказывает звуком трубы созвать воинов, оставивших лагерь и разошедшихся по полям; а сам, приказав воинам поспешно взяться за оружие, вышел с небольшим войском и расположился строем вдоль реки. Прочие войска, едва имея возможность быть собранными и выстроенными, не выдержали первого натаска неприятеля. Македоняне, и в большем против других числе находились у значков, и долго делали они надежду на победу неопределенною. Наконец, оставшись одни вследствие бегства прочих войск, когда два уже строя неприятелей теснили их с разных сторон: легковооруженные воины с фланга, а тяжелая пехота с фронта, тогда и они, видя дело проигранным, сначала стали отступать назад, потом теснимые все более и более, обратили тыл, и большая часть воинов, отбросив оружие и не имея никакой надежды удержаться в лагере, удалились в Коринф. Никострат отправил в погоню за ними наемных воинов, а всадников и вспомогательные Фракийские войска дослал против неприятелей, опустошавших Сикионские поля, и в том и другом месте неприятели потерпели большой урон, больший даже чем в самом сражении. Да и из тех, которые опустошали Пеллену и Флиунт, многие в беспорядке, ничего не зная что случилось, возвращались в лагерь, и наткнулись на неприятельские посты, как на свои. Некоторые же, подозревая то что произошло, прямо из экспедиции рассеялись бегством, но скитаясь по полям, сделались жертвою поселян. В этот день пало у неприятеля тысячу пятьсот человек, а взято в плен триста. Вся Ахайя освободилась от больших опасений.
16. Еще до сражения при Кинокефалах Л. Квинкций, вызвав в Корциру старейшин народа Акарнанов, единственного народа Греции, остававшегося еще в союзе с Македонянами, положил там некоторое основание волнению. Две главные причины удерживали Акарнян в дружественных с царем отношениях: одна — верность слову, свойственная этому народу, а другая — чувство страха и ненависти к Этолийцам. Сейм назначен в Левкаде; туда явились и не все племена Акарнанов, да и те, которые собрались там, были не одною мнения; впрочем и старейшины, и должностные лица, настояли на том, что состоялся частный декрет о союзе с Римлянами. Но все те, которые не были, узнали о том с негодованием. При таком ропоте народа, присланные Филиппом, двое старейшин Акарнанских — Андрокл и Ехедем успели не только склонить к отмене декрета о союзе с Римлянами, но даже и Архелай и Бианор, двое старейшин народа, за то, что они были виновниками этого мнения, осуждены на совете за измену, а претор Зевксид отрешен от должности за то, что доложил об этом предмете. Осужденные решились на поступок смелый, но по результату весьма удачный. Друзья им советовали уступить обстоятельствам времени и удалиться в Корциру к Римлянам; но они решились явиться к народу, и таким образом или умилостивить его, или потерпеть чтобы ни случилось. Когда они явились среди многолюдного собрания, то сначала поднялся ропот удивленных этим поступком; потом воцарилось глубокое молчание, как из уважения к прежнему их достоинству, так и из сострадания об их теперешнем жребию. А когда им была предоставлена возможность говорить, то сначала просительно, а потом с течением речи, когда пришлось оправдываться от взведенных на них обвинений, они говорили с тою уверенностью, которую придает сознание невинности. Далее они сами стали жаловаться, и дерзнули выказать несправедливость и жестокость в отношении к себе. Слова их произвели такое сильное впечатление на умы граждан что значительным большинством отменены все декреты, которые состоялись против них. Однако Акарняне остались при том мнении, что надобно возвратиться к союзу с Филиппом и отказаться от дружбы с Римлянами.
17. Это народное определение состоялось в Левкаде. Город этот столица Акарнании, и туда сходились на совещание все её племена. А потому, когда дано было знать в Корциру легату Фламинину о такой внезапной перемене, то он тотчас с флотом отправился к Левкаду, и пристал с судами к месту, называемому Гереем. Оттуда он, с запасом всякого рода осадных орудий и машин, употребляемых при осаде городов, приступил к стенам, предполагая, что первого впечатления ужаса достаточно будет для того, чтобы сделать жителей сговорчивее. Но так как они вовсе не обнаруживали миролюбивого расположения, то легат начал производить осадные работы, строить башни и подвигать и стенам стенобитные орудия. — Вся Акарнания, находясь между Этолиею и Эпиром, обращена к заходу солнца и Сицилийскому морю. Левкадия, в настоящее время остров отделенный от Акариании не глубоким проливом, вырытым руками человеческими, в то время была полуостровом, с западной стороны соединенным с Акарнаниею небольшим перешейком. На пятьсот шагов длиною было это узкое место, а шириною не более 120, На нем то находился Левкад, прислонясь к холму, обращенному на восток к Акарнании, Нижняя часть города на ровном месте, прилегает к морю, которым Левкадия отделяется от Акариании; вследствие этого город легко доступен для нападения и с моря и с сухого пути. Воды, его окружающие, похоже скорее на озерные, чем на морские; да и окружающие поля ровны и удобны для осадных работ. А потому во многих местах обрушивались стены частью подрытые подкопами, частью сбитые осадными орудиями. Но чем город становился доступнее осаждающим, тем упорнее становились умы неприятелей. В продолжение дня и ночи тщательно поправляли они потрясенные стены; заваливали те места, где стены, обрушившись, представляли открытое место. Бой они начинали весьма деятельно и более защищали стены оружием, чем в стенах находили для себя защиту; и эта осада протянулась бы долее, чем надеялись тогда Римляне, если бы некоторые изгнанники Итальянского происхождения, жившие в Левкаде, не впустили воинов Римских в крепость. Однако и их, когда они с возвышенного места устремились с большим шумом, жители Левкада выстроившись в боевом порядке, удерживали некоторое время правильным сражением. Между тем стены заняты во многих местах посредством лестниц, и по валявшимся камням и по развалинам воины Римские проникли в город. Да и сам легат с главными силами окружил сражающихся. Тут часть их, очутившись в середине, была истреблена, а часть, отбросив оружие, сдалась победителю. По прошествии немногих дней, узнав о сражении, которое произошло у Киноскефал, все народы Акарнании изъявили покорность легату.
18. В тоже самое время, так как счастие все клонило в одному исходу, и Родосцы, желая взять назад у Филиппа часть твердой земли (называемой Переею), находившуюся некогда во власти. их предков, послали туда Павзистрата претора с 800 человек Ахейской пехоты, и почти с 1000 человек, собранных из разного рода вспомогательных войск; тут находились Галлы, и Писуэты, и Нисуеты, и Тамианы, и Ареи из Африки, и Лаодикийцы из Азии. С этими войсками Павзистрат занял Тендебу, весьма важный пункт на Стратоникском поле так, что воины царские, находившиеся там этого и не знали. Во время подоспела и помощь, на этот самый конец приглашенная — тысячу пеших Ахейцев и сто всадников; ими начальствовал Теоксен. Динократ, царский префект, с целью овладеть опять укреплением (Тендебою), сначала пододвинул лагерь к нему самому, а потом к другому укреплению, на том же Стратоникийском поле, называемому Астрагон и, созвав все гарнизоны, дотоле разбросанные по разным местам, а из самой Стратратоникеи вызвав вспомогательные войска Фессалийцев, повел их к Алабанде, где находился неприятель. И Родосцы не стали отказываться от сражения; а потому как только лагери были поставлены близко друг от друга, тотчас оба войска вышли в поле. Динократ поставил на правом крыле пятьсот Македонян, а на левом Агрианцев; в центр принял он воинов, собранных из разных гарнизонов (то были по большей части Карийцы); всадников он ставит по флангам, и вспомогательные войска Кретийцев и Фракийцев. У Родосцев на правом крыле стояли Ахейцы, на левом отборные войска пешие из наемных; центр состоял из смешанных вместе воинов разных народов, явившихся на помощь. Всадники и легковооруженные воины все, сколько их ни было, поставлены по краям флангов. В этот день оба войска простояли только на берегах небольшого ручья, протекавшего между ними: выпустив не много стрел они удалились в свои лагери. На другой день, выстроясь в том же порядке, они завязали бой более упорный, чем того можно было ожидать по числу сражающихся. Пеших воинов было не более трех тысяч, да конных около сотни. Впрочем, воины и той и другой стороны не только не уступали друг другу числом и вооружением, по и сражались с одинаковою смелостью и надеждою на победу. Ахейцы первые, перейдя ручей, напали на Агриан; потом почти бегом вся боевая линия перешла через ручей; долго судьба сражения оставалась нерешенною. Ахейцы, в числе тысячи, вытеснили с позиции четыреста человек, и таким образом победив левое крыло, налегли всеми силами на правое. Македоняне, пока фаланга стояла в боевой линии и как бы огражденная, не могли быть сдвинуты с места; потом когда левый фланг их был обнажен и они должны были обратить копья против подходившего с боку неприятеля, тотчас произошло между ними замешательство и сначала вкралось смятение; потом они обратили тыл; наконец, отбросив оружие, пустились в поспешное бегство и удалились в Баргилию. Туда же бежал и Динократ. Родосцы преследовали бегущих, пока еще был день и потом удалились в лагерь. Довольно верно то, что пойди победители тотчас к Стратоникее, без бою могли бы они взять этот город. Но удобный случай к этому миновал, пока победители тратили время на взятие укреплений и сел Переи. А между тем поободрились умы тех воинов, которые стояли гарнизоном в Стратоникее. Вскоре и Динократ с теми войсками, которые оставались от сражения вошел в город, а потому осада и приступ к городу остались без успеха; город этот был взят не ранее, как впоследствии уже Антиохом. Вот все почти, что впродолжение этого времени происходило в Фессалии, Ахее и Азии.
19. Филипп услыхал, что Дарданы, из пренебрежения перейдя пределы уже потрясенного государства, опустошают верхние части Македонии. Он, хотя на всех пунктах был тесним, так как судьба везде преследовала и его самого, и его приверженцев; однако, считая грустнее смерти — лишиться владения Македонией), произвел поспешно набор по городам ее, и с 6000 человек пехоты и пятьюстами всадников, нечаянно захватил неприятелей у Стоб Пэонийских. Много людей у них истреблено в сражении, а еще более рассеявшихся по полям из желания пограбить. А те, для которых бегство было удобнее, даже не испробовав счастия в сражении, возвратились в свои пределы. Этим одним походом, не соответствовавшим положению прочих его дел, ободрив умы своих приверженцев, царь удалился в Фессалонику. Еще не так вовремя была окончена Пуническая война для того, чтобы не пришлось в одно и тоже время сражаться с Филиппом, как кстати побежден Филипп в то время, когда Антиох уже затевал из Сирии военные действия. Не говоря уже о том, что легче было вести войну отдельно с каждым неприятелем, чем когда бы они двое соединили свои силы. Да и Испания в то же время с большою тревогою восстала войною. Антиох в лето, бывшее перед этим, все города, находящиеся в Келе–Сирии, из под власти Птоломея привел в свою собственную, и на зиму удалился в Антиохию; но зиму он провел еще менее покойно, чем лето. Собрав все силы своего царства и сосредоточив огромные войска на суше и на море, в начале весны, он послал вперед сухим путем двух своих сыновей Ардиоса и Митридата, и приказал дожидаться себя в Сардах, а сам с флотом из ста крытых судов, в сопровождении двухсот мелких разного рода судов, выступил вперед, имея целью по всему берегу Киликии, Ликии и Карии атаковать города, находившиеся во власти Птоломея; а вместе он хотел оказать помощь и войском и флотом Филиппу (так как война не была еще приведена к концу.)
20. Родосцы совершили смело и на море, и на сухом пути, многие славные деяния из верности к народу Римскому и всему, что носит имя Греков; но всего лучше поступили они в то время, не оробев от такой тяжести угрожавшей им войны, отправили послов к царю объявить ему, чтобы он не переступал за Хелидоний (это мыс Киликийский, известный по древнему союзному трактату Афинян с Персидскими царями). Если в этих пределах не удержит он флот и войска свои, то они (Родосцы) пойдут в нему на встречу, не из какого–либо неприязненного чувства, но для того чтобы не дать царю соединиться с Филиппом и быть таким образом помехою Римлянам в их усилиях освободить Грецию. Антиох в это время вел правильную осаду города Корацезия. Он взял Зефирий, Соли, Афродизиаду, Корик и обогнув Анемурий (это мыс Киликийский) — Селинунт: все эти города и другие укрепления, находившиеся по берегу, достались в его власть под влиянием страха или добровольно, но без сопротивления. Жители же Корацезия сверх всякого чаяния затворив вороты, остановили царя. Здесь он выслушал послов Родоских, и хотя слова их были таковы, что могли раздражить царский дух, однако он удержался от гнева и отвечал: «что он отправит послов в Родос и поручит им обновить старинные связи с этим государством его самого и его предков. Пусть они успокоят своих сограждан насчет прибытия царя; ни им, ни их союзникам не будет никакого вреда и обмана. Что он не разорвет их дружественных отношении к Римлянам, доказательством тому и его собственное недавнее к ним посольство и почетный в отношении к нему и декрет и ответ Сената. Случилось так, что в это время вернулись из Рима послы Антиоха; их там вежливо приняли и отпустили, сообразуясь с обстоятельствами времени, так как исход войны с Филиппом был еще неизвестен. Между тем как послы царя толковали об этом на сейме Родосцев, приехал гонец с известием о решительной победе Римлян у Киноскефала. Получив это известие, Родосцы перестали опасаться Филиппа, и оставили свое намерение идти с флотом на встречу Антиоху. Другая же забота у них осталась — защищать свободу городов, бывших в союзе с Птолемеем, которым угрожал войною Антиох. Иным они оказали вспоможение, а других они предостерегли и давали им знать о покушениях неприятеля; таким образом они сделались виновниками свободы Кавнийцев, Миндийцев, Галикарнасцев и Самосцев. Мы не станем обстоятельно следить за тем, что произошло в этих местах, так как меня едва достанет на то, что собственно относится до войны Римлян.
21. В это же время царь Аттал привезен больной в Пергам из Фив, и умер там на 72 году после царствования, продолжавшегося 44 года. Этому человеку судьба не дала ничего, чтобы ему подавало надежду царствовать, кроме огромного богатства, но пользуясь им благоразумно и щедро, он достиг того, что показался сначала сам себе, а потом и другим не недостойным царства. А когда он в одном сражении победил Галлов, народ в то время только что прибывший в Азию и тем более казавшийся страшным, он принял титул царя, и постоянно был в уровень величию звания величием духа. С величайшею справедливостью он правил своими подданными; в отношении к союзникам оказывал крайнюю верность своему слову. Он был ласков к жене и детям, которые его пережили; щедр и обходителен к друзьям. Он оставил власть царскую до того упроченною и твердою, что она достигла в его роде третьего поколения. Между тем как таково было положение дел в Азии, Греции и Македонии, едва только приведена была к концу война с Филиппом, мир же не был еще заключен наверное, началась сильная война в дальней Испании. М. Гельвий управлял этою провинциею; он письмом известил сенат; «что царьки Колхас и Лусцин взялись за оружие; вместе с Колхасом семнадцать городов, а с Лусцином сильные города Кармон и Бардон, По берегам моря восстали Малацины, Сексетаны и вся Бэтурия; да и которые народы еще не обнажили оружия, не замедлят последовать примеру своих соседей.» Когда письма эти были прочитаны претором М. Сергием, которому принадлежали суд и расправа над гражданами, то сенат определил — по окончании преторских выборов, тот претор, которому достанется провинциею Испания, должен немедленно доложить сенату о войне с Испаниею.
22. Около этого же времени консулы прибыли в Рим. Когда они, созвав сенат в храм Беллоны, требовали почестей триумфа за удачные свои действия на войне, то трибуны народные, К. Атиний Лабеон и К. Афраний, настаивали, чтобы консулы порознь толковали о триумфе: «общий же доклад об этом деле они не позволят, для того, чтобы не одна и та же честь была неравным заслугам.» — К. Минуций на это говорил, что и тому и другому из консулов Италия досталась провинциею, что, по одному плану и с общего совета, вел он и его товарищ военные действия; а К. Корнелий со своей стороны прибавил в этому, что когда Бойи переходили реку По с тем, чтобы подать помощь Инсубрам и Ценоманам, тогда товарищ его, опустошив их поля и села, заставил вернуться для обороны своих жилищ. Трибуны признавались: «что К. Корнелий совершил такие подвиги на войне, что сомневаться в его триумфе было бы все то же, что сомневаться в том, следует ли воздать честь богам бессмертным. Впрочем, ни он Корнелий, и вообще ни один из граждан, не может иметь столько влияния и силы, чтобы, требуя для себя заслуженного триумфа, настаивать на оказании той же самой почести своему товарищу, который имеет довольно бесстыдства просить об этом. К. Минуций в земле Лигуров дал несколько незначительных сражений, которые едва стоят упоминания, а в Галлии потерял значительное число воинов.» Называли они именно военных трибунов Т. Ювенция и Кн. Лигурия, четвертого легиона, которые пали в неудачном сражении вместе со многими другими храбрыми воинами из граждан и союзников. «Что же касается до изъявленной будто бы немногими городами и селами покорности, то она ложная и на время притворная, так как не взято никакого залога в покорности.» В таких состязаниях между консулами и трибунами прошли два дня и, уступая упорству трибунов, консулы доложили отдельно.
23. К. Корнелию с общего согласия определен триумф. Плацентины и Кремоненцы увеличили расположение к консулу — благодаря его и припоминая, что он их избавил от осады; а еще более, что он многих, находившихся во власти неприятелей, освободил от рабства. К. Минуций попытался было и о себе доложить, но, видя против себя весь сенат, объявил, что будет триумфовать на Албанской горе и по праву консульской власти, и по примеру многих славных мужей. К. Корнелий в отправлении должности триумфовал над Инсубрами и Ценоманами. Он внес много военных значков; много перевез Галльской добычи на отбитых у них телегах. Впереди колесницы вели немало знатных Галлов, и тут же, по мнению некоторых писателей, находился Гамилькар, вождь Карфагенян. Всего же более обращала на себя глаза зрителей толпа поселенцев, в острых шапках, из Кремоны и Плацентия, следовавших за колесницею. При этом торжестве несли двести тридцать семь тысяч пятьсот фунтов меди и семьдесят девять тысяч серебра в монете. По семидесяти асс роздал каждому воину; всаднику же и сотнику вдвое, К. Минуций консул торжествовал над Лигурами и Бойями (Галлами) на горе Албанской. Триумф этот был менее почетен и местом, и молвою о совершенных деяниях и вследствие знания всех, что расход на этот триумф делается не на счет казначейства; но количеством значков, повозок и добычи он почти равнялся с первым. Да и денег была почти одинаковая сумма: меди перенесено 254 тысячи фунтов, серебра в монете пятьдесят три тысячи двести. Воинам, сотникам и всадникам дал консул по стольку же денег на каждого, по скольку дал и его товарищ.
24. Вслед за триумфом произведены консульские выборы; назначены консулами Л. Фурий Пурпурео и М. Клавдий Марцелл. На другой день избраны преторы: Е. Фабий Бутео, Ти. Семпроний Лонг, К. Минуций Терм, М. Ацилий Глабрио, Л. Апустий Фулло, К. Лелий. В конце этого года пришло письмо от Т. Квинкция о том, что он в Фессалии сразился с царем Филиппом в правильном бою, и что войско неприятельское разбито и обращено в бегство. Письмо это прочитано сначала в сенате претором Сергием, потом сенат распорядился прочитать его в народном собрании. По случаю таких счастливых событий объявлено молебствие на пять дней. Скоро потом прибыли послы и от Т. Квинкция и от царя Филиппа. Македоняне выведены за город в общественный дом; там им даны квартира и угощение; в храме Беллоны собрался для них сенат. Тут немного потрачено слов, так как Македоняне объявили согласие царя на все, что определит сенат. Назначены, по обычаю предков, десять послов с тем, чтобы по их совету начальник войск Т. Квинкций предписал Филиппу условия мира. Присоединено в этому также, чтобы в числе постов находились И. Сульпиций и П. Виллий. так как они, в бытность консулами, заведовали Македониею. В этот день, по требованию Козан об увеличении числа поселенцев, положено записать их тысячу, с тем только, чтобы в этом числе не было никого из тех, которые после консулов П. Корнелия и Тиб. Семпрония были неприятелями.
25. В этом году Римские игры, как в цирке, так и на сцене, были даны, курульными эдилами, II. Корнелием Сципионом и Кн. Манлием Вульсоном, и притом с большею пышностью, чем когда–либо прежде·. С большим удовольствием смотрели на них граждане вследствие удачных действий на войне. Эти игры в полном своем составе были повторены три раза, а плебейские семь раз. М. Ацилий Глабрио и К. Лэлий дали эти игры; а на штрафные деньги они поставили три медные статуи Цереры, Либера и Либеры. По вступлении Л. Фурия и М. Клавдия Марцелла в отправление консульской должности, началось совещание о распределении провинций. Сенат определял и тому, и другому консулу провинциею Италию, а консулы домогались, чтобы и о Македонии, вместе с Италией), бросить жребий. Марцелл, усиливаясь иметь эту провинцию, говорил, что мир с Македониею обманчив и ненадежен, что лишь только выведут оттуда войско, царь снова возьмется за оружие. От таких слов сенаторы оставались в нерешимости. И может быть консулы поставили бы на своем, если бы не, трибуны народные, К. Марций Рекс и К. Атиний Лабеон, объявившие, что они остановят это дело, если прежде консулы не спросят народ — утвердит ли он быть миру с царем Филиппом. Это предложение народу сделано в Капитолие; все тридцать пять триб, по мере того, как были спрашиваемы, утвердили мир. Удовольствие народа о том, что мир с Македониею упрочен, увеличилось вследствие неприятных вестей из Испании. Обнародованы полученные оттуда письма о том: «что К. Семпроний Тудитан проконсул потерпел поражение в ближней Испании; войско его разбито на голову и обращено в бегство; много знатных людей пало на поле битвы. Тудитан унесен из боя с тяжелою раною и вскоре за тем умер.» Обоим консулам определена провинциею Италия с теми легионами, которые находились у прежних консулов; сверх того они должны были набрать четыре новых: два для города Рима, а два для посылки туда, куда заблагорассудит сенат. Т. Квинкцию Фламинину приказано с тем же войском, что и прежде, с двумя легионами, занимать провинцию; относительно продолжения ему власти показалось достаточным прежде уже на этот предмет сделанного распоряжения.
26. Вслед за тем между преторами распределены по жребию провинции: Л. Апустию Фуллону досталось управление городом (Римом); М. Ацилию Глабриону суд между гражданами и чужестранцами; К. Фабию Бутео дальняя Испания, К. Минуцию Терму — ближняя; К. Лелию — Сицилия, Т. Семпронию Лонгу — Сардиния. Сенат определил, чтобы консулы из четырех легионов, которые они сформировали, отдали по одному, какому заблагорассудят — К. Фабию Бутео и К. Минуцию, получившим в управление провинцию Испанию; сверх того, из союзников и народов Латинского наименования, по четыре тысячи пеших и по триста всадников. Фабию и Минуцию приказано как можно скорее отправиться в свои провинции. Война в Испании возгорелась на пятый год после того, как она окончилась было вместе с Пуническою войною. Прежде чем эти преторы отправились на войну почти новую (небывалую), так как тут Испанцы в первый раз взялись за оружие сами по себе, без участия вождя или войска Пунического, или прежде чем сами консулы выступят из города, они получили повеление от сената по обычаю озаботиться чудесными явлениями, о которых получено известие. П. Виллий, Римский всадник, отправляясь в землю Сабинов, дорогою убит молниею вместе с лошадью; храм Феронии в Капенате, тронут небесным огнем. У храма Монеты горели огнем оконечности двух копий. Волк, войдя и город через Эсквилинские ворота, пробежал по самой многолюдной его части на форум, по Тусксвой улице, а потом по Гермалской, почти нетронутый, убежал в Капенатские ворота. Вследствие этих чудесных явлений принесены большие жертвы.
27. В течении этих же дней Кн. Корнелий Лентулл, который до Семпрония Тудитана управлял ближнею Испанией, вступил в город с почестями малого триумфа (овации) вследствие сенатского декрета. Перед ним несли золота тысячу пятьсот пятнадцать фунтов, серебра двадцать тысяч фунтов, чеканенного тридцать четыре тысячи пятьсот денариев. Л. Стертиний, из дальней Испании, и не пробовал даже добиваться почестей триумфа, а внес в казначейство пятьдесят тысяч фунтов серебра; на деньги, вырученные от продажи пленных, он устроил две триумфальных арки на Говяжьем рынке перед храмами Фортуны и матери Матуты, а одну на большом цирке; на эти арки он поставил позолоченные статуи. Вот все почти, что происходило в течение зимы. В это время зимовал в Елатии Т. Квинкций; с многими к нему просьбами обращались союзники; Беотийцы просили, и получили то, чтобы их Соотечественники, находившиеся в войсках царя Филиппа, были им возвращены. Квинкций охотно на это согласился не потому, чтобы он считал Беотийцев вполне достойными этой милости, а так как действия царя Антиоха начали становиться подозрительными, то и нужно было заискать расположение Римлянам в городах Греческих. Но лишь только исполнена была эта просьба Беотийцев, тотчас обнаружилось, что Римляне нисколько не снискали таким действием их расположения. Беотийцы отправили послов к царю Филиппу благодарить его за возвращение их соотечественников, как будто они тем обязаны были ему, а не Квинкцию и Римлянам. На ближайших выборах старейшиною (Беотархом) назначили они какого то Брахилла потому только, что он был начальником Беотийцев, сражавшихся под знаменами царя Филиппа, и обошли выбором Зевксиппа и Пизистрата и других лиц, виновников союза с Римлянами. Оскорбились они этим и в настоящем, а еще более стали опасаться за будущее: если совершались такие действия тогда, когда войско Римское расположено было почти у врат городских, то что же будет, когда Римляне удалятся в Италию? Филипп же, находясь близко, будет в состоянии помогать своим союзникам, а тем, которые держались противной стороны, вредить.
28. Положили, пока еще Римские войска находятся вблизи, извести Брахилла, стоявшего во главе приверженцев царя Филиппа. Они нашли для этого удобный случай, когда Брахилл возвращался домой с общественного пиршества пьяный, в сопровождении людей изнеженных, которые для потехи находились на знаменитом пиршестве; шесть вооруженных людей, из которых три Италианца и три Этола окружили Брахилла и убили его. Сопровождавшие Брахилла разбежались; стали делать поиски; по всему городу сделалась тревога и бегали с факелами. Убийцы ушли в ближайшие городские ворота. На рассвете в театр собралось огромное число граждан, как будто по полученному прежде извещению или по призыву герольда. Явно толковали, что Брахилл убит сопровождавшими его подозрительной нравственности людьми, в душе же считали Зевксиппа виновником убийства. На первый раз положено: схватить тех, которые были вместе с Брахиллом и допросить их. Пока их отыскивали, Зевксипп, смело, с твердостью, явясь в собрание с целью отклонить от себя подозрение в преступлении, стал говорить, что граждане находятся в заблуждении, приписывая это ужасное злодейство тем, которых и мужчинами–то можно назвать только в половину. Много правдоподобного приводил он в доказательство своего мнения; так действуя, успел он убедить некоторых, что будь он соучастником убийства, никогда не явился бы он перед собранием граждан и не стал бы первый рассуждать об убийстве, тогда как его никто не трогал. Другие же не сомневались, что дерзость Зевксиппа, коснуться самому вопроса о преступлении, условлена необходимостью отвести от себя подозрение. Спустя немного невинные, будучи преданы пытке, сами не зная ничего, но, выражая тем общее убеждение, наименовали Зевксиппа и Пизистрата, не представив впрочем никакого доказательства тому, чтобы это их показание было на чем–нибудь основано. Впрочем, Зевксипп с каким то Стратонидом ночью бежал в Танагру, уличаемый более своею совестью, чем показаниями людей, незнавших хорошенько ничего. Пизистрат же, пренебрегши совершенно этими показаниями, остался в Фивах. У Зевксиппа был служитель, посредник и исполнитель всего этого дела. Пизистрат опасался только его доноса, но самим этим опасением подал повод к доносу. Он послал письмо к Зевксиппу: «необходимо извести служителя, которому все известно; по крайней мере ему кажется, что совершить дело он способнее, чем скрывать его.» Пизистрат, отдавая письмо посланному, приказал ему вручить его Зевксиппу как можно скорее; тот, не имея возможности немедленно видеть Зевксиппа, отдал письмо самому этому служителю, которого считал изо всех вернейшим своему господину, и присовокупил еще, что Пизистрат пишет о весьма важном для Зевксиппа деле. Пораженный совестью, служитель обещался немедленно передать письмо, а сам его распечатал и прочитав, в испуге убежал в Фивы, и сделал показание начальству. Зевксипп, встревоженный бегством своего раба, удалился в Антедон, считая это место безопаснее для ссылки. Пизистрат, и другие его соучастники, подвергнуты допросам и пытке, и потом казнены.
29. Убийство Брахилла возбудило в Фивянах и Беотийцах неукротимую ненависть к Римлянам; они были того убеждения, что старейшина их, Зевксипп, решился на это преступление не без совета главного вождя Римлян. Возобновить войну не было у них ни сил, ни вождя. Они обратились к разбою, который близко граничит с войною: они ловили Римских воинов одних на квартирах, других, когда они, находясь на зимовке, расходились для доставления себе нужных вещей. Некоторые воины погибали на самой дороге в местах, удобных для засады и хорошо известных злоумышленникам, другие подвергались той же участи, быв заведены обманом в оставленные жителями хижины. Наконец преступления стали совершаться не только вследствие ненависти, но и жадности к добыче, так как воины, отправляясь за покупками нужных им припасов, имели при себе в поясах деньги. Сначала немного воинов пропадало без вести, потом число их все увеличивалось, и на всю Беотию пала самая худая слава: воины стали выходить из лагеря с большим опасением, чем в неприятельской земле. Тогда Квинкций разослал по городам своих помощников произвести исследование о таких разбойнических действиях. Открыто, что большая часть убийств совершена около Копаидского болота; там вырыты из грязи и вытащены из воды трупы Римских воинов с привязанными к ним камнями и кувшинами для того, чтобы они глубже уходили. Найдено также, что много убийств совершено в Акрефии и Коронее. Квинкций приказал Беотийцам, во–первых, выдать себе виновных, и, во–вторых, за пятьсот воинов (столько именно было перехвачено) заплатить пятьсот талантов. Ни того, ни другого они не исполнили; только правительства городов оправдывались на словах, что преступления эти совершены без ведома общественного. Квинкций отправил в Афины и Ахайю послов — засвидетельствовать союзникам, что война, которую он начнет с Беотийцами справедлива и законна, он отдал приказание Ап. Клавдию с частью войск идти в Акрефию, а сам с другою частью осадил Коронею; поля, по которым двигались от Елатии двумя колоннами полки Римские, преданы опустошению. Беотийцы, пораженные такою бедою, так как ужас и бегство господствовали повсюду, отправили послов к Квинкцию. Их не допускали даже в лагерь; тут подошли Ахейцы и Афиняне. Заступление и мольбы Ахейцев были для Беотийцев полезнее, так как Ахейцы объявили, что они решили, если им не удастся выхлопотать мир для Беотийцев, вместе с ними вести войну. Через посредство Ахейцев была предоставлена Беотийцам возможность видеть Римского вождя и переговорить с ним: приказано выдать виновных, и в виде пени заплатить тридцать талантов. На этих условиях дан им мир, и военные действия прекращены.
30. Спустя немного дней, из Рима пришли десять послов: с их совета дан мир царю Филиппу на следующих условиях: — всем Греческим городам, находящимся как в Европе, так и в Азии, пользоваться свободою и своими собственными законами; из тех, городов, которые находились под властью Филиппа, он должен вывести свои гарнизоны и, таким образом очищенные, города передать Римлянам прежде наступления Истмийских (игр). Вывести гарнизоны должен был Филипп и из городов, находившихся в Азии, а именно из Еврома, Педазий, Баргилий, Ясса, Мирина, Абидоса, Тазоса и Перинфа, так как положено и этим городам быть свободными. Относительно свободы Кианийцев, Квинкций напишет к Прузию, царю Вифинцев, о воле на этот предмет сената и десяти послов. Пленных и перебежчиков Филипп должен быль выдать Римлянам, а также передать им все палубные суда, кроме пяти, и одного царского корабля, такой величины, которая делала его почти неспособным для движения (в нем — находилось шестнадцать рядов весел). Не иметь Филиппу более пяти тысяч вооруженных воинов и ни одного слона. Войну вне пределов Македонии не дозволяется ему вести без разрешения сената. Филипп должен был заплатить народу Римскому тысячу талантов: половину тотчас же, а половину в продолжении десяти лет по ровным частям.» Валерий Антиас говорит, что царю положена ежегодная дань, на десять лет, по четыре тысячи фунтов серебра. А по словам Клавдия рассрочено на года тридцать четыре тысячи двести фунтов, а положено немедленно заплатить двадцать тысяч фунтов. Он же пишет, что именно в условиях было связано: Филиппу не вести войны с Евменом, сыном Аттала (он только что начал в то время царствовать). На этих условиях взяты заложники, и в том числе Деметрий, сын Филиппа. Валерий Антиас присовокупляет, что отсутствующему Атталу даны в дар остров Егина и слоны, Родосцам — Стратоникея и другие города Карии, какие только находились во власти Филиппа. Афинянам даны острова: Парос. Имброс, Делос и Скирос.
31. Все города Греции одобрили этот мир; только одни Этолы тайно роптали на распоряжения десяти послов и говорили: «пустые слова, прикрытые одною мнимою наружностью свободы. Почему же одни города передаются Римлянам, и они не поименовываются, а другие поименованы, и им велено быть свободными без этой передачи. Освобождаются только те города, которые в Азии, между тем как они безопасны именно по самой отдаленности; а города, которые в Греции и не будучи поименованы, между тем удержаны: Коринф, Халкида, Орей, вместе с Еретриею и Деметриадою». Это обвинение было не вовсе безосновательное. Относительно Коринфа, Халкиды и Деметриады было сомнение, потому что в сенатском определении, которым отправлены из Рима десять послов, прочие города Греции и Азии прямо освобождены; относительно же вышепоименованных трех городов, послам предоставлено распорядиться так, как укажут государственные пользы и их собственное убеждение. Опасались царя Антиоха, о котором не сомневались, что он имеет для этого достаточно сил; и не хотели, чтобы ему легко доступны были города, столь важные по своему положению. Оставив Елацию, Квинкций с десятью послами переправился в Антициру, и потом в Коринф. Там десять послов целые дни проводили в обсуживании предположений относительно освобождения Греции. Квинкций со своей стороны говорил: «необходимо освободить всю Грецию для того, чтобы не давать пищи языкам Этолийцев, и если только хотят вселить уважение и любовь в имени Римлян у всех народов; если только Римляне хотят доказать, что они переплыли море действительно для освобождения Греции, а не для того только, чтобы господство от Филиппа перенести к себе». Прочие на это, относительно свободы городов, ничего не возражали, а говорили только, что для самих этих городов безопаснее оставаться некоторое время под защитою гарнизона Римского, чем иметь себе повелителем Антиоха вместо Филиппа». Наконец определено так: Коринф возвращается Ахейцам с тем только, чтобы гарнизон оставался в Акрокоринфе, а Халкиду и Деметриаду Римляне удерживают за собою, пока не минует опасность со стороны Антиоха.
32. Наступило время, назначенное для игр Истмийских: постоянно и прежде стекалось сюда множество людей, как по врожденной у этого народа охоте до всяких зрелищ, с какою смотрит он на состязания всякого рода в искусстве, силе и ловкости; так по удобному положению местности. Находясь между двух разных морей, представляя самый удобный рынок всякого рода предметов, это место сделалось сборным пунктом для всего рода человеческого, и торжищем Азии и Греции. А в это время стекались со всех сторон не по принятому только обычаю, но волнуемые ожиданием, какое будет вперед положение Греции и какая ожидает ее участь. Не только каждый сам с собою размышлял об этом, но и не мало толковали об этом на словах. Никто почти не думал, чтобы Римляне победители могли очистить всю Грецию. Заняли места на играх; герольд с трубою вышел по обыкновению на середину арены, где, по заведенному обычаю, открывались игры торжественным гимном, и звуком трубы подав знак к молчанию, провозгласил следующее: сенат Римский и Т. Квинкций император, победив царя Филиппа и Македонян, повелевают быть свободными, независимыми и управляться своими законами — Коринфянам, Фокийцам, всем Локрам, острову Евбее, Магнетам, Фессалийцам, Перребам, Ахейцам, Фтиотам». Он перечислил все народы, которые были под властью царя Филиппа. По выслушании слов герольда, радость присутствовавших превосходила всякую меру, какою обыкновенно выражается это чувство в людях. Каждый почти не доверял своему слуху: одни на других смотрели с удивлением, как будто бы не веря сами себе, не пустое ли это сонное видение. По мере того как это кого–либо касалось, он не доверяя своему слуху, спрашивал соседей. Снова был позван герольд, так как каждый желал не только слышать, но и видеть вестника своего освобождения; он опять повторил то же, что и прежде. Тут когда убедились все в основательности своей радости, поднялись такие крики и рукоплескания, и повторялись несчетное число раз, как доказательство что для народа нет выше блага, свободы. Потом самые игры отпразднованы весьма поспешно: и внимание, и мысли всех обращены были не на зрелище. Одно чувство радости пересиливало наклонность ко всякого рода другим наслаждениям чувств.
33. По окончании игр почти все бегом устремились к вождю Римскому: все столпились к нему, желая его видеть, коснуться его руки, бросить на него венки и ленты, до того что в такой толпе он был близок к опасности. Но ему едва исполнилось тридцать три года; сила молодости и радость от столь блестящего плода его славы придавали ему крепость. И не только велико было в ту минуту выражение восторга всех; в продолжении многих дней не прекращались рассуждения и толки, выражавшие благодарность: «есть же на земле народ, который, не щадя собственных издержек, трудов и опасностей ведет войну за освобождение других. И притом он это делает не для народов соседних, или близких, или связанных с ним условиями местности; но он моря переплывает для того, чтобы на всем земном шаре не было несправедливого господства, и для того, чтобы везде имели силу — право, честь, закон. Голосом одного герольда освобождены все города Греции и Азии. Смелого ума дело даже помыслить об этом, а для того, чтобы привести в исполнение, нужно и доблесть, и счастие огромное.
34. По окончании Истмийских празднеств, Квинкций и десять послов принимали посольства царей, народов и городов. Прежде всех призваны были послы царя Антиоха. Когда они, почти также как в Риме, расточали одни слова, не подтвержденные делом, то им уже, не двусмысленно как прежде, когда еще положение дел было сомнительно и царь Филипп не был побежден, но прямо и положительно объявлено, чтобы он очистил города Азии, которые принадлежали царям как Филиппу, так и Птоломею, чтобы он оставил в покое вольные города и никогда не затрагивал бы их оружием; все города Греции, где бы ни находились, должны пользоваться миром и свободою. Особенно ему внушено, чтобы он ни сам ни переходил в Европу, ни войск своих не пересылать. Когда отпущены были послы царя, то открыто собрание представителей народов и городов; на нем дела решались тем основательнее, что декрет десяти послов касался поименно каждого города. Орестинам (это народ Македонский) возвращено самоуправление их законами, за то, что они первые отпали от царя Филиппа. Магнеты, Перребы и Долопы также объявлены свободными. Фессалийскому народу, кроме прав свободы уже дарованных, даны Ахейцы Фтиоты, только за исключением Фив Фтиотийских и Фарсала. Когда Этолы стали просить возвращения Фарсала и Левкад, в силу союзного договора, то они отосланы к сенату. Фокейцы и Локрийцы оставлены в прежнем положении, что и скреплено силою декрета. Коринф, и Трифиллия, и Герея (город этот находится в Пелопоннесе) возвращены Ахейцам, Орей и Еретрию десять послов давали Евмену царю, сыну Аттала. Квинкций не соглашался, а потому решение одного этого вопроса предоставлено благоусмотрению сената. Сенат дал свободу этим городам, присоединив сюда и Карнет. Плеврату даны Лихнид и Парфины: оба народа Иллирийцев были под властью Филиппа. Относительно Аминандра, ему дозволено удержать у себя те укрепленные места, которые он во время войны отнял у Филиппа.
35. Распустив собрание, десять послов, распределив между собою обязанности, отправились для освобождения городов каждый своего участка: П. Лентулл в Баргилий, Л. Стертиний в Гефестию, Фазос и Фракийские города, П. Виллий и Л. Терентий к царю Антиоху, Кн. Корнелий к Филиппу. Корнелий, передав царю предложения относительно предметов второстепенной важности, спросил его: может ли он выслушать совет не только полезный, но даже спасительный? Когда царь отвечал на это, что он будет ему очень благодарен, если он скажет ему что–либо для него полезное; Корнелий ему посоветовал теперь, когда он получил мир, отправить в Рим послов просить союза и дружбы, для того чтобы не подумали, что он, Филипп, дожидается — не будет ли какого движения со стороны Антиоха и ищет благоприятного стечения обстоятельств для возобновления военных действий. Свидание с Филиппом было у Фессалийских Темп. Получив от царя ответ, что он немедленно отправит послов, Корнелий прибыл в Фермопилы, где в положенные дни бывал обыкновенно многолюдный съезд (Пилейским — он называется) представителей Греции. Особенно убеждал он Этолов, чтобы они постоянными и верными пребывали в чувствах приязни к народу Римскому. Старейшины Этолов одни ласково жаловались, что народ Римский уже не в том расположении духа, в каком был, пока продолжалась война; другие более резко обвиняли Римлян и упрекали их: «что они, без содействия Этолов, не могли бы ни победить Филиппа, ни даже перейти в Грецию.» Желая положить конец этим жалобам, которые могли бы принять вид открытого спора при его противодействии, Корнелий сказал Этолам: «если только они отправят послов в Рим, то получат удовлетворение во всех своих справедливых требованиях.» Вследствие этого, определено — отправить послов; такой конец имела война с Филиппом.
36. Между тем как это происходило в Греции, Македонии и Азии, Етрурия сделалась почти вся враждебною, вследствие восстания рабов. Для следствия по этому предмету, и для усмирения восстания, отправлен претор М. Ацилий, которому досталось по жребию право суда между иностранцами и гражданами, с одним из двух городских легионов. Одних, уже собравшихся вместе, он победил в открытом бою; из них много убито и не мало попало в плен; других, особенно зачинщиков заговора, наказав розгами, распял на крестах, а остальных возвратил их владельцам. Консулы отправились в провинции. Марцелл вошел в пределы Бойев, но когда воины, утомленные переходом, продолжавшимся целый день, стали располагаться лагерем на возвышении, некто Королам, царек Бойев, с большим отрядом, напал на них и избил до трех тысяч человек. Несколько знаменитых мужей пало в этом сражении, быв захвачены врасплох; в том числе префекты союзников: Т. Семпроний Гракх и М. Юний Силан, а также и военные трибуны из второго легиона М, Огульний и П. Клавдий. Впрочем, Римляне деятельно укрепили и удержали за собою лагерь, хотя неприятели, возгордясь удачною схваткою, без успеха атаковали было самый лагерь. На этом месте Марцелл оставался в продолжении нескольких дней, пока заботился и о раненых, и давал умам воинов оправиться после испытанного ими ужаса. Бойи — народ менее всего способный переносить скуку ожидания, разошлись в разные стороны по своим укреплениям и селам. Марцелл, переправясь поспешно через реку По, повел легионы в Комское поле, где стояли лагерем Инсубры, пригласив и Коменцев к восстанию. Галлы, ободренные недавним успехом бойев, напали на римлян во время самого их движения; первый натиск был так силен, что передние ряды римлян подались было. Приметив это, Марцелл, опасаясь, чтобы это начало отступления не обратилось в настоящее бегство, противоставив неприятелю когорту Марсов и выслал эскадроны Латинской конницы против неприятеля. Когда повторенный натиск её отбил, далеко заносившегося вперед, неприятеля, оправились и прочие ряды Римлян, и сначала оказали упорное сопротивление, а потом стали действовать и наступательно с большою силою. Галлы не выдержали дальнейшей борьбы и обратились в самое беспорядочное бегство. Валерий Антиас пишет, что в этом сражении убито до сорока тысяч неприятелей; взято 57 военных значков, телег четыреста тридцать две и много золотых ожерельев; из них одно, тяжелого весу, принесено в дар Юпитеру Капитолийскому и находилось в его храме, как пишет историк Клавдий. В этот день лагерь Галлов взят приступом и разграблен, и город Ком взят в самое короткое время. Вслед за тем тридцать два укрепленных городка изъявили покорность консулу. Писатели также говорят о том двояко: к Бойям ли прежде, или к Инсубрам консул ввел войска и загладил неудачное сражение успешным; или победа, одержанная у Кома, омрачена поражением, понесенным в земле Бойев.
37. При таких, столь разнообразных, переменах счастия, А. Фурии Пурпуреон, другой консул, прибыл в землю Бойев через земли Сапинианского племени. Уже приближался он к Мутильскому укреплению, как опасаясь, чтобы Бойи и не отрезали ему сообщений, он отвел войско назад тем же путем, каким привел, и большим обходом прибыл к товарищу по местам открытым и, следовательно, безопасным. Соединив войска, оба консула опустошили сначала земли Бойев до города Кельзина. Город и этот и прочие, находившиеся около него укрепленные места, и почти все Бойи, кроме молодежи, взявшейся за оружие для грабежа (тут она удалилась в непроходимые леса) покорились. Потом войска переведены в землю Лигуров. Бойи, надеясь найти случай нечаянно напасть на ряды Римлян, менее имевших осторожности, так как они полагали, что неприятель далеко, следовали за Римлянами скрытыми лесными тропинками. Они их не нагнали и, переправясь нечаянно через реку По на судах, опустошили земли Левов и Либуев; возвращаясь по самому краю Лигурской области с добычею, найденною в полях, она наткнулись на Римское войско. Завязалось сражение скорее и с большим жаром, чем если бы обе стороны на это изготовились, и встретились, в назначенном месте и в назначенное время. Тут обнаружилось, как сильно раздражение для возбуждения мужества. Римляне сражались с таким ожесточением, добивались не столько славы, победы, сколько крови врагов, что от неприятелей вряд ли остался человек, который бы принес весть об их поражении. Вследствие этих событий, сведение о которых получено в Риме письмами от консулов, объявлено благодарственное молебствие на три дня. Вскоре после того Марцелл прибыл в Рим, и ему даны почести триумфа с большою готовностью сената. Находясь в отправлении должности, торжествовал Марцелл над Инсубрами и Коменцами. Надежду триумфа над Бойями он предоставил товарищу: он один имел неудачное столкновение с этим народом, и если победил его, то в соединении с товарищем. Огромная добыча неприятельская провезена на взятых у него телегах; много несено было военных значков, меди триста двадцать тысяч, серебра в монете двести тридцать четыре тысячи фунтов. Каждому из пеших воинов дано по восьмисот асс, а всаднику и сотнику втрое.
38. В том же году царь Антиох провел зиму в Ефесе и хотел все Греческие города Азии подчинить прежней зависимости. Относительно прочих он видел, что они без большого затруднения покорятся ему, или потому что находятся на местах ровных, или потому что они мало полагались на свои стены, укрепления и средства к защите. Смирна и Лампсак присваивали себе права свободы, и можно было опасаться, что если им уступить то, чего они желали, то за ними последуют Смирна в Еолиде и Ионии, Лампсак в Геллеспонте и другие города. А потому Антиох из Ефеса послал осаждать Смирну, а войскам, находившимся в Абидосе, оставив там небольшой гарнизон, велел идти для атаки Лампсака. И он старался действовать не одним ужасом, но чрез послов снисходительно беседовал с жителями, упрекал их в самонадеянности и упорстве, и даже питал их надеждою, что они в скором времени получат то, чего желают, но так, чтобы для них самих, и для других было ясно, что свободу они получили от царя, а не обязаны ею простому случаю. На это они отвечали, что: «Антиох не должен ни сердиться, ни удивляться, если они не могут равнодушно перенести надежду на отсрочку свободы». В начале весны Антиох отправился из Ефеса на судах по направлению к Геллеспонту; пешие же войска приказал из Абидоса перевести в Херсонес. У Мадита, Херсонесского города, соединились сухопутные и морские силы Антиоха. Так как жители города затворили ворота, то он окружил стены вооруженными войсками, и когда осадные работы подвинулись вперед, то жители покорились. Под влиянием того же страха изъявили покорность царю жители Сестоса, и прочих городов Херсонеса. Тогда Антиох, со всеми морскими и сухопутными силами, подступил к Лизимахию. Видя этот город опустевшим и почти в развалинах — так как за несколько перед тем лет его взяли Фракийцы и разграбили — он пожелал восстановить город, столь известный и расположенный в весьма удобном месте. С большим усердием взялся он за это дело, стал возобновлять дома и стены; частью прежних жителей Лизимахии, рассеявшихся бегством по Геллеспонту и Херсонесу, приказал отыскивать и приводить, частью набирать и всеми средствами увеличивать число новых поселенцев, предлагая им большие выгоды. Вместе с тем, чтобы уничтожить опасения со стороны Фракийцев, он сам, с половиною своих пеших войск, отправился для опустошения ближних мест Фракии, а другую часть войска и экипажи судов он оставил исправлять укрепления возобновленного города.
39. Около этого времени и Л. Корнелий, отправленный сенатом для разбора споров, возникших между царями Антиохом и Птолемеем, остановился в Селимбрии, из числа десяти послов П. Лентулл из Баргилий, и П. Виллия и Л. Терентий из Тазоса отправились в Лизимахию. Туда же прибыли: из Селимбрии — Л. Корнелий, а из Фракии не много дней спустя Антиох. Первое свидание с послами, и потом приглашения, сначала были проникнуты ласкою и гостеприимством; но когда дошло дело до исполнения поручений, и до переговоров о теперешнем положении Азии, то умы с обеих сторон дошли до значительной степени раздражения. Римляне не скрывали от царя, что сенат не одобряет всех его действий с того времени, как он с флотом оставил Сирию, и считали справедливым, чтобы Антиох возвратил Птолемею все города, какие только были во власти этого последнего. Что же касается до тех городов, которые принадлежали Филиппу, но которые Антиох, пользуясь удобным случаем, когда внимание Филиппа было обращено на войну с Римлянами, захватил себе, то Римляне не могут допустить, чтобы, между тем как они в течение стольких лет, действуя на суше и на море, не щадили ни денег, ни трудов, плоды этой войны достались Антиоху. Если Римлянам было возможно по–видимому не обращать внимания на прибытие Антиоха в Азию, как будто оно к ним не имеет никакого отношения; то теперь когда он перешел в Европу со всеми силами морскими и сухопутными, такой поступок можно ли не счесть почти за прямое объявление войны Римлянам? А он, Антиох, все–таки будет против этого спорить, хотя бы пришел и в Италию. Но Римляне не станут дожидаться того, чтобы ему и это было возможно сделать»!
40. На это Антиох отвечал: «его удивляет, как тщательно Римляне исследуют, что нужно делать царю Антиоху, а сами себе не хотят назначить наконец пределов, до каких рубежей земли или морей намерены они распространят свое владычество. Народу Римскому до Азии нет никакого дела, и ему присматриваться до того, что Антиох делает в Азии, также мало нужно, как Антиоху до того, что делает народ Римский в Италии. Что же касается жалобы Римлян, что он, Антиох, отнял города у Птолемея, то он находится с ним в дружественных отношениях, и даже между ними завязывается дело о заключении связей родства. Да и ничего он не отнял у Филиппа, пользуясь его несчастьем, и не против Римлян переправился в Европу, но все, над чем царствовал Лизимах (с поражением которого все его владения по праву войны достались Селевку) он считает себе принадлежащим. Между, тем как его предки заняты были другими делами, одни из этих владений были незаконно захвачены Птолемеем, а другие Филиппом. Относительно же Херсонеса и ближайших мест Фракии, находящихся около Лизимахии, кто может сомневаться в том, что они принадлежали Лизимаху? Он, Антиох, прибыл сюда, вступить в свои старинные права. Город Лизимахию, разрушенный набегом Фракийцев, он возобновляет для того, чтобы он был столицею царства для сына его Селевка».
41. Несколько дней продолжались такие споры; как вдруг прошел слух, неизвестно из какого источника, о том, будто царь Птолемей помер, и этот слух был причиною, что совещания окончились ничем. И та, и другая сторона делала вид, будто ничего не знает нового, а между тем и Л. Корнелий, который имел поручения к двум царям Антиоху и Птолемею, хотел выиграть сколько–нибудь времени, чтобы послать к Птолемею: ему нужно было поспеть в Египет прежде, чем обозначатся действия нового правительства, и Антиох полагал, что Египет достанется ему, если он успеет его захватить. А потому, отпустив Римлян, и оставив сына Селевка с сухопутными войсками возобновлять Лизимахию, согласно принятого им намерения, сам, со всем флотом поплыл в Ефес. Вместе с тем отправил он послов к Квинкцию — уверять его, что царь ничего нового не замышляет и заключить союз, а сам плывя вдоль берегов Азии, прибыл в Ликию. Узнав в Патарах, что Птолемей жив, Аитиох оставил намерение плыть в Египет. Тем не менее, он отправился по направлению к Кипру, и когда огибал Хелидонский мыс, то несколько задержан возмущением матросов в Памфилии, около реки Евримедонта. Когда он отсюда плыл к устьям реки Сары поднялась страшная буря, которая угрожала гибелью ему со всем флотом. Много судов разбито, и много выброшено на берег; некоторые суда так быстро погрузились в воду, что ни один человек не выплыл на берег. Много людей при этом погибло, и не только простых воинов и матросов, но даже несколько лиц, приближенных в царю. Собрав суда, какие остались от кораблекрушения, царь, видя, что уже дело не в том, чтобы испробовать нападение на Кипр, возвратился в Селевкию далеко не в столь блистательном виде, в каком отправился отсюда. Отдав здесь приказание вытащить суда на берег (так как уже наступила зима), он сам удалился зимовать в Антиохию. Вот в каком положении находились дела царей.
42. В Риме первый раз назначены три сановника для жертвенных приношений (триумвиры эпулоны): К. Лициний Лукулл, трибун народный (он же внес закон об их назначении) и П. Манлий, и П. Порций Лека. Этим сановникам предоставлено наравне с первосвященниками, законом право носить шитые одежды, но большой спор был в этом году, у квесторов городских, К. Фабия Лабеона и Л. Аврелия со всеми жрецами. Нужны были деньги, и частные люди выплатили последний взнос денег, назначенных на войну. Квесторы требовали от гадателей и жрецов, чтобы и они внесли то, что с них следовало на войну. Безуспешно апеллировали священнослужители к трибунам народным, и с них взысканы деньги за все года, в которые они не платили. В том же году умерли два первосвященника, и на их место назначены новые: М. Марцелл консул на место К. Семпрония Тудитана, который в Испании умер претором, и Л. Валерий Флакк на место М. Корнелия Цетега. К. Фабий Максим авгур умер весьма молодым, прежде нежели исправлял какую–либо должность; в этом году на его место никто не назначен авгуром. Вслед за тем консульские выборы произведены М. Марцеллом консулом; консулами выбраны: Л. Валерий Флакк, М Порций Катон. Преторами потом назначены: К. Фабриций Лусцин, К. Атиний Лабео, Кн. Манлий Вульсо, Ап. Клавдий Нерон, П. Манлий, П. Порций Лека. В этом году курульные эдили, М. Фульвий Нобилиор и К. Фламиний, распределили между народом двести тысяч мер пшеницы, по два асса за меру. Этот хлеб, в честь самого К. Фламиния и его отца, Сицилийцы привезли в Рим. Честь этого поступка Фламиний разделил с товарищем; игры Римские великолепно и приготовлены, и в полном составе отпразднованы три раза. Эдили народные: Кн. Домиций Агенобарб и К. Скрибоний Курио представили на суд народа многих ростовщиков; трое из них подверглись осуждению; на штрафные деньги, ими внесенные, эдили воздвигли храм Фавна на острове. Игры плебейские даны два раза, и по случаю игр было пиршество.
43. Л. Валерий Флакк и М. Порций Катон консулы в Мартовские Иды — в этот день вступили они в отправление должности — доложили сенату относительно провинций: «так как в Испании развилась такая война, что необходимо там присутствие консула и его войска, то положили: консулы ближнюю Испанию и Италию провинции распределят между собою или по добровольному согласию, или по жребию. Кому из них достанется провинциею Испания, тот должен взять с собою два легиона, пятнадцать тысяч союзников Латинского наименования, и восемьсот всадников, а военных судов двадцать. Другой консул пусть наберет два легиона. Их достаточно для того, чтобы удержать в повиновении провинцию Галлию, так как в прошлом году Инсубры и Бойи претерпели поражение.» По жребию досталась: Катону — Испания, а Валерию Италия. Потом преторы распределили провинции: К. Фабриция Лусцину досталось управление городом (Римом), К. Атинию Лабеону — чужестранцами, Кн. Манлию Вульсону- Сицилиею, Ап. Клавдию Нерону — дальнею Испанией), П. Порцию Леке — Пизою, для того чтобы он мог действовать в тыл Лигурцам. П. Манлий дан консулу помощником в ближнюю Испанию. Так как подозрительны были действия, не только Антиоха, и Этолов, но и Набиса, Лакедемонского тирана, то Т. Квинкцию продолжена власть еще на год и положено ему иметь два легиона; если бы их предстояла надобность пополнить, то консулы должны произвести набор и отправить солдат в Македонию. Ап. Клавдию, кроме того легиона, который был у К. Фабия, дозволено набрать вновь две тысячи пеших воинов и двести всадников. Такое же число пеших и конных воинов определено вновь И. Манлию в ближнюю Испанию, и дан тот же легион, который был под начальством претора К. Минуция. Порцию Леке в Этрурию около Пизы назначены две тысячи пеших и пятьсот всадников из Галльского войска. В Сардинии продолжена власть Семпронию Лонгу.
44. По распределении таким образом провинции, консулы, прежде чем оставить город, отпраздновали, согласно определению жрецов, священную весну, ту самую, обет которой дал, по приказанию сената и народа Римского претор А. Корнелий Маммула в консульство Кн. Сервилия и К. Фламиния. Празднование совершилось через двадцать один год после того как дан обет. В то же время выбран, и посвящен в авгуры, К. Клавдий, сын Аппия, Пульхер на место К. Фабия Максима, умершего в предшествующем году. Уже граждане удивлялись почему, при волнении в Испании, на эту войну обращают мало внимания, получено письмо от К. Минуция: что он, у города Торбы, имел удачное сражение с вождями Испанскими Бударом и Безазидом; двенадцать тысяч неприятелей пало в сражении, военачальник Будар взят в плен; прочие разбиты и обращены в бегство.» По прочтении этого донесения, уменьшился страх со стороны Испанцев, откуда ждали было очень сильной войны; а потому все заботы, особенно по возвращении десяти послов, обратились к царю Антиоху. Они, изложив прежде то, что происходило с Филиппом, и на каких условиях дан мир, внушали, что не менее важная война угрожает со стороны Антиоха: «с огромным флотом и прекрасным пешим войском переправился он в Европу. Не отвлеки только его на этот раз неосновательная надежда; основанная на еще более неосновательном слухе — занять Египет, то уже бы теперь вся Греция была объята пламенем войны. Да и Этолы не останутся в покое, народ сам по себе беспокойный, и притом раздраженный против Римлян. Таится во внутренностях Греции еще другое огромное зло в лице Набиса, в настоящее время Лакедемонского, а при малейшей возможности всей Греции тирана; корыстолюбием и жестокостью он не уступит ни одному из тиранов, приобретших в этом отношении печальную известность. Если только ему дозволено будет удержать в своей власти Аргос, который можно назвать цитаделью всего Пелопоннеса, и если войска Римские будут выведены из Греции, то напрасные были труды освобождать ее от царя Филиппа, и Греция вместо отдаленного повелителя, будет иметь у себя тирана дома.»
45. Все это передавали люди, и сами по себе весьма достойные вероятия, и притом узнавшие положение дел хорошенько на месте. Дело, касавшееся Антиоха, казалось важнее, но так как царь, по какой бы то ни было причине, удалился в Сирию, то заблагорассудили поспешить обсуждением вопроса о тиране. Так как долго спорили о том: достаточно ли причин для того, чтобы теперь же объявить войну, или предоставить это Т, Квинкцию. Относительно Набиса, Лакедемонского тирана, сенат предоставил Квинкцию поступить так, как он найдет сообразнее с требованиями общей пользы. Дело это сочли не таким, чтобы его ускорение или замедление было особенно важно для существенных интересов народа Римского. Считали же более достойным внимания то, как поступят Аннибал и Карфагеняне в случае, если начнется война с Антиохом. Лица партии, враждебной Аннибалу, писали знатным людям в Риме, своим знакомыми постоянно одно и тоже: «Аннибал посылал к Антиоху гонцов и письма, да и от царя к нему тайно приходили послы. Подобно тому как есть звери, которые не могут быть усмирены никаким искусством, так точно и этого человека нрав остается неукротим и неумолим. Тяготится он покоем; он говорит, что государство дремлет в бездействии, и что только звук оружия может его пробудить.» Все это делало довольно вероятным воспоминание о прежней войне, которой Аннибал был не только главным деятелем, но и виновником. Недавним своим поступком раздражил Аннибал против себя умы многих знатнейших граждан.
46. В то время, в Карфагене, главную роль играло сословие судей; большую силу приобрело он тем самим, что судьи были несменяемы. Собственность, честь, самая жизнь всех граждан находились в их власти. Кто оскорбил одного из этого сословия, вооружал против себя всех его членов; а в обвинителе, при враждебном расположении судей, недостатка не было. При таком явном перевесе этого сословия (члены которого пользовались своею властью не слишком умеренно), Аннибал, сделавшись претором, приказал к себе позвать квестора; тот не обратил на это ни малейшего внимания; он принадлежал к враждебной Аннибалу партии и притом так как из квесторов переходили обыкновенно в судьи, самое могущественное сословие, то этот квестор уже заранее соразмерял свою гордость с тем значением, которое он полагал в скором времени неминуемо приобрести. Но Аннибал счел такое поведение квестора невыносимым и послал урядника схватить его. Когда он был приведен в собрание, то Аннибал обвинил не столько его, сколько все сословие судей, которых высокомерие условило совершенное бессилие и законов и должностных лиц. Заметив, что слова его были выслушаны не без удовольствия, так как большинству народа надоело уже, вредное для его вольности, господство судей, Аннибал тотчас предложил проект закона, который и был принят: чтобы судьи выбираемы были каждый год, и чтобы один и тот же судья не мог оставаться на два года. Таким действием Аннибал сколько с одной стороны заслужил благорасположение народа, столько с другой вооружил против себя умы большей части знатных граждан. Совершил он и другое дело для общего блага, которое не мало возбудило против него личных неудовольствий. Общественные доходы терялись по пустому частью от небрежности, частью были предметом для хищения и грабежа некоторым старейшинам и должностным лицам; таким образом недоставало денег выплачивать Римлянам ежегодную контрибуцию, и надобно было по–видимому ожидать тяжких налогов на частные лица.
47. Аннибал, узнав основательно, как велики сборы общественные (таможенные) как сухопутные, так и морские, и на какие предметы, они употребляются: сколько из них идет на обыкновенные общественные нужды, и сколько расходится по карманам частных лиц, вытребовал все остальные деньги и, отменив предполагавшийся налог с частных лиц, объявил в собрании народном, что государство имеет достаточно собственных средств для того, чтобы выплатить Римлянам ежегодную дань; обещание свое Аннибал привел в исполнение. Тогда те, которые, в продолжении уже нескольких лет, живились на счет общественных доходов оскорбились и пришли в негодование, как будто у них отняли их собственность, а не исторгали из рук предмет воровства. Они стали вооружать против Аннибала Римлян, искавших и без того повода обнаружить свою к нему ненависть. Долго противодействовал этому П. Сципион Африкан; он полагал не совсем совместимым с достоинством народа Римского — служить орудием частных врагов Аннибала, и считать за — выражение общественного голоса — толки партий Карфагенских. Неужели мало — говорил Сципион — победить Аннибала в открытой честной борьбе на войне, а необходимо еще принимать доносы людей, заклятых его ненавистников, решившихся чернить его имя? Впрочем, все–таки эти последние поставили на своем, и доложено отправить послов в Карфаген — высказать сенату Карфагенскому обвинение в том, что Аннибал сносится с царем Антиохом, и затевает с ним за одно войну. Отправлены три посла: Кн. Сервилий, М. Клавдий Марцелл, К. Теренций Куллео. Когда они прибыли в Карфаген, то, по совету врагов Аннибала, на вопрос о причине их прибытия, сказали, что они пришли разобрать неудовольствия, которые были у царя Нумидов Масиниссы с Карфагенянами; так вообще и думали. Только один Аннибал очень хорошо понимал, что его то и нужно Римлянам, и что мир дан Карфагенянам под условием непримиримой вражды против его одного, а потому он счел нужным уступить силе обстоятельств и судьбы. Приготовив все заранее к бегству, он в этот день нарочно долее толкался по общественной площади с целью отвести подозрение, а с наступлением вечера он в том же платье, в каком был на форуме, вышел в городские ворота с двумя провожатыми, не знавшими его намерений.
48. Так как лошади были уже готовы в том месте, где им было приказано, то Аннибал в ту же ночь поспел в Визак (так Африканцы называют одну часть этой страны), и на другой день прибыл в морю между Ахоллою и Тапсою, в своей башне. Там его приняло судно, уже готовое и снабженное веслами. Таким образом Аннибал оставил Африку: чаще жалея о судьбе отечества, чем о своей собственной; в тот же день переправился он на остров Церцину. Здесь встретил он несколько Финикийских транспортных судов с товарами; когда он выходил из корабля на берег, то все сбежались на встречу его приветствовать. Аннибал велел отвечать на вопросы, что он едет в Тир послом. Опасаясь впрочем, чтобы какое–нибудь судно не отправилось ночью и не подало в Тапс или Адрумет вести о том, что его видели в Церцине, Аннибал приказал готовиться к жертвоприношению и пригласить на пиршество начальников судов и купцов; паруса же и снасти перенести с судов на берег, чтобы ими сделать тень пирующим (время случилось среди лета). На сколько позволяли время и обстоятельства, в этот день было приготовлено и совершено торжественное пиршество; не мало вина выпито и беседа тянулась далеко в ночь. Аннибал, как только получил возможность обмануть тех, которые находились в гавани, приказал сняться с якоря. Прочие, объятые сном, и на другой день не рано опомнились от бывшего опьянения, и прошло несколько часов времени, пока они отнесли назад на суда и приладили паруса и спасти. Между тем в Карфагене множество граждан, привыкших посещать дом Аннибала, стеклось по обыкновению ко входу в его дом. Так как он не показывался, то толпа устремилась на форум (общественную площадь), отыскивая главного сановника государства. Одни полагали (что и было действительно) что он спасся бегством; другие, и таких была большая часть, с негодованием толковали, будто бы он, убит коварно Римлянами. Разнообразны бывают мнения в государстве, разделенном враждебными партиями. Наконец получено известие, что Аннибала видели в Церцине.
49. Римские послы объявили в Карфагенском сенате: «сенаторы Римские убедились вполне, что и прежде царь Филипп возбужден в войне преимущественно Аннибалом; да и теперь он же посылал и гонцов, и письма, в Антиоху и Этолам, замышляя увлечь Карфаген к отпадению и не в другое место куда–либо он отправился, а к царю Антиоху. Успокоится он не прежде, как когда опять зажжет войну на всем кругу земном. Такой образ действий Аннибала не должен оставаться безнаказанным, если только Карфагеняне хотят оказать должное удовлетворение народу Римскому и доказать, что в этом случае ничего не делалось с их ведома и общественного совета». Карфагеняне отвечали, что они исполнят все, что только Римляне найдут справедливым, Аннибал скоро и благополучно прибыл в Тир; на родине Карфагена принят как во втором отечестве этот муж, покрытый славою и честью. Только несколько дней пробыл он там, и поплыл в Антиохию. Тут он услыхал, что царь уже оставил этот город; тогда Аннибал отправился к сыну Антиоха, в то время занимавшемуся празднованием торжественных обычных игр у Дафне; обласканный им, Аннибал тотчас поплыл далее. В Ефесе нагнал он царя, находившегося еще в нерешимости, и колебавшегося начинать войну с Римлянами. Прибытие Аннибала не мало содействовало к тому, чтобы дать толчок его духу. В тоже время умы Этолов не были более расположены к дружественному союзу с Римлянами. Когда их послы просили Фарсала, Левкада и еще некоторых городов, на основании прежнего союзного договора, то сенат отослал их к Т. Квинвцию.