Книга Тридцать Первая

1. И мне приятно, так как будто я сам разделял труды и опасности, достигнуть конца Пунической войны. Хотя мне, имевшему смелость объявить, что я опишу все деяния Римлян, менее всего прилично было бы утомляться отдельными частями такого труда. Впрочем, когда приходит на память что шестьдесят три года (именно столько прошло от начала первой до конца второй Пунической войны) потребовали от меня столько же книг, сколько заняли четыреста восемьдесят восемь лет от построения Рима до консула Ап. Клавдия, который первый начал военные действия против Карфагенян. Таким образом я уже в уме своем предвижу, подобно тем, которые, войдя к мелководные места, находящиеся у берега, идут в глубь моря, что с дальнейшим движением вперед я погружаюсь все в большую и большую глубину, и что труд, который убавился по–видимому от первых работ, все растет.
За Пуническим миром последовала война с Македонянами: с Пуническою сравниться она никак не могла ни степенью опасности, ни доблестью вождя, ни храбростью воинов. Но знаменитостью древних царей, старинною славою народа и пространством владений его (он подчинил себе силою оружия значительную часть Европы и большую часть Азии), Македонская война почти превосходила Пуническую. Впрочем война с Филиппом начатая было уже за десять лет перед тем, три года тому назад окончена; тут Этолы были виновниками и войны и мира. Вследствие мира с Карфагенянами у Римлян руки были развязаны. Они негодовали против Филиппа как за не верное соблюдение обязательств мира в отношении к Этолам и другим союзникам, находившимся в той же стране, так и за вспоможение людьми и деньгами, присланное незадолго перед тем Аннибалу и Карфагенянам. Вследствие этого просьбам Афинян, которых Филипп вогнал в город, опустошив их область, не трудно было склонить Римлян к возобновлению военных действий.
2. В тоже почти время пришли посты от Царя Аттала и Родосцев с известием, что Филипп склоняет на свою сторону и разные города Азийские. Этим посольствам дан ответ, что Сенат озаботится делами Азийскими. Все меры относительно войны с Македонянами предоставлены консулам, которые в то время находились в провинциях. Между тем к Птоломею царю Египта отправлены три посла: К. Клавдий Нерон, М. Эмилий Лепид, П. Семпроний Тудитан; они должны были известить Птоломея, что Аннибал и Карфагеняне побеждены и благодарить царя за то, что он, в обстоятельствах сомнительных, когда и ближайшие союзники оставляли Римлян, был верен их союзу; а также просить Птоломея оставаться в том же расположении к Римскому народу, если он, вынужденный оскорблениями Филиппа, должен будет начать против него войну. Почти в тоже время в Галлии консул П. Элий, услыхав, что Бойи еще до его прибытия сделали набеги на поля союзников, с двумя легионами, собранными на скорую руку по случаю этой тревоги, присоединив к ним четыре когорты из своего войска, велел К. Оппию, префекту союзников, с этим сборным войском через Инбрию (участок её называемый Сапинийским) напасть на область Бойев; а сам туда же повел войско по прямой дороге через горы. Оппий, войдя в пределы неприятелей, сначала довольно удачно и безопасно производил опустошения. Потом он, выбрав у Мутильского лагеря довольно удобное место, отправился собирать хлеб с поля (жатва уже поспела) не произведя ни предварительных розысков и не имея довольно сильных сторожевых отрядов, которые бы прикрывали безоружных и занятых работою людей; внезапным нападением Галлов окружен со своими людьми, занимавшимися уборкою хлеба. Робость овладела даже вооруженными и они бросились бежать. До семи тысяч Римлян, рассеявшихся по нивам, убито, и в числе их сам префект К. Оппий. Остальных страх заставил искать убежища в лагере; оттуда они, не имея определенного вождя, по взаимному соглашению воинов выступили в следующую ночь, бросив большую часть своих пожитков и по дебрям, почти непроходимым, дошли до консула. И он, ничего не совершив замечательного во время управления им этою провинциею кроме разве того, что опустошил пределы Бойев и заключил союз с Ингавнами Лигурийцами, возвратился в Рим.
3. Как только он созвал сенат, то все стали требовать, чтобы он ни о чем прежде не говорил, как о жалобах Филиппа и союзников, немедленно по этому делу последовал доклад. Сенат, находившийся в полном сборе, определил — консулу послать кого ему заблагорассудится облекши властью с тем, чтобы этот человек, по принятии флота, который Кн. Октавий должен был привести из Сицилии, переправился в Македонию. М. Валерий Левин, посланный в должности пропретора, приняв у Бибона от Октавия 38 кораблей, переправился в Македонию, Когда к нему пришел легат М. Аврелий, то сообщил ему известие о том, сколько войск и сколько судов собрал царь Македонский, а равно и о том, что не только все города твердой земли, но даже острова он или сам посетил или через послов, и склонил жителей их взяться за оружие. Римлянам же надобно приняться за эту войну с большим старанием и напряжением сил, для того чтобы Филипп, в случае медленности с их стороны не решился на тот поступок, на который дерзнул Пирр, владея царством менее Филиппова. Положено, чтобы Аврелий написал это самое консулам и сенату.
4. В конце этого года, когда сенату было доложено о землях заслуженных воинов, которые под начальством П. Сципиона и его счастием привели войну в Африке к окончанию, сенаторы определили — М. Юнию, городскому претору, по своему усмотрению, назначить десять сановников для измерения и разделения поля Самнитского и Аппульского, так как и то и другое составляло общественную собственность народа Римского. Выбраны П. Сервилий, К. Цецилий Метелл, (К. и М. Сервилий оба носили прозвание близнецов) Л. и А. Гостилии Катоны, П. Виллий Таппул, М. Фульвий Флакк, П. Элий Пэт, Т. Квинкций Фламинин. В тоже время состоялись и большие выборы под председательством консула П. Элия, и консулами назначены: П. Сульпиций Гальба, К. Аврелий Котта. Вслед за тем выбраны преторами: К. Минуций Руф, Л. Фурий Пурпурео, К. Фульвий Гилло, Кн. Сергий Планк. Сценические игры Римские в этом году пышно и торжественно исполнены эдилями курульными Л. Валерием Фланком и Л. Квинкцием Фламинином; они продолжались два дня. Большое количество хлеба, которое П. Сципион прислал из Африки, разделили они бедным гражданам с большею добросовестностью по четыре асса за меру к великому доверию и благодарности народа. Плебейские игры даны в полном составе три раза плебейскими эдилями Л. Апустием Фуллоном и К. Минуцием Руфом, который из эдилей сделан претором. По случаю игр было пиршество Юпитера.
5. В пятьсот пятьдесят втором году от построения Рима, в консульство П. Сульпиция Гальбы и К. Аврелия, началась война с царем Филиппом, только спустя несколько месяцев по заключении мира с Карфагенянами. Консул П. Сульпиций прежде всего доложил об этом деле в Мартовские Иды — в этот день тогда новые консулы вступали в отправление должности. Сенат определил: консулам божественное дело справить большими жертвами, такими, какие будут угодны самим божествам с такою мольбою: то, что сенат и народ Римский задумал о своем общественном деле и о начале новой войны, народу Римскому, союзникам его и имени Латинскому пусть исполнится хорошо и благополучно.» По совершении же божественного дела и молитв, они должны были посоветоваться с сенатом об общественном деле и о провинциях. В это же время весьма кстати для обращения умов к войне, принесены письма от М. Аврелия легата, и от пропретора М. Валерия Левина, и пришло новое посольство Афинян, давая знать что царь приближается к их пределам, и что в самое короткое время не только город, но и область будет во власти Филиппа, если только Римляне не поспешат подать помощь. Когда консулы объявили, что божественное дело исправлено по уставу: боги благосклонно вняли мольбам, а гадатели дали ответ, что внутренности жертв благоприятны и предвещают расширение границ, победу и триумф, тогда прочитаны письма Валерия и Аврелия и выслушаны послы Афинян. Тут состоялось сенатское определение — благодарить союзников за то, что они несмотря на долговременные убеждения неприятеля остались верными и перед страхом осады. Относительно же посылки вспоможения они заблагорассудили ответ дать тогда, когда консулы бросят жребий о провинциях: тот консул, на долю которого придется Македония, должен был предложить народному собранию — объявить войну Филиппу, царю Македонян.
6. По жребию Македония досталась провинциею П. Сульпицию и он сделал предложение народному собранию — благоугонко ли будет гражданам приказать объявить войну Филиппу царю и Македонянам, которые находятся под его царскою властью за оскорбления и неприязненные действия, причиненные союзникам народа Римского. Другому консулу Аврелию провинциею досталась Италия. Потом преторы бросили между собою жребий: Кн; Сергию Планку досталось управление городом, К. Фульвию Гилло — Сицилия, К. Минуцию Руфу — Бруттии, Л. Фурию Пурпурео — Галлия. Предложение о войне Македонской в первом же народном собрании отвергнуто почти всеми сотнями. Отчасти так поступили граждане по собственному побуждению, утомленные продолжительностью и тягостью войны, не желая более подвергаться опасностям и трудам. С другой стороны народный трибун К. Бебий возобновил старинную привычку во всем винить патрициев и на этот раз он их упрекал, что у них одна война влечет за собою другую, а все для того, чтобы чернь никогда но могла наслаждаться миром. С негодованием приняли такое обвинение патриции; трибун народный в сенате подвергся сильным упрекам. Сенаторы каждый от себя, просили консула снова назначить народное собрание и вторично предложив вопрос о войне, упрекнуть граждан в лености и доказать им, с каким вредом и бесчестием сопряжена будет отсрочка военных действий.
7. Консул, созвав на Марсовом поле граждан, прежде чем собирать голоса по сотням, подозвал их к себе и стал им говорить следующее: Мне кажется, квириты, вам неизвестно то обстоятельство, что вопрос, вам предложенный, заключается не в том — будете ли вы иметь войну или мир (да свободу этого выбора и не предоставляет вам Филипп, делая большие приготовления к войне на море и на суше), но в том: вы ли переведете ваши легионы в Македонию, или должны будете принять неприятеля в Италии. Какая разница между тем и другим, если не прежде когда–нибудь, то по крайней мере в последнюю Пуническую войну вы испытали. Можно ли сомневаться в том, что если бы мы столь же действительно оказали помощь Сагунтинцам осажденным и усердно прибегавших к нашей защите, как наши предки Мамертинцам, то мы отбросили бы на Испанию всю тягость той войны, которая, вследствие нашей медлительности, обрушилась в последствии всею тяжестью на Италию. Да и то не подвержено сомнению, что мы этого самого Филиппа, который уже уговорился с Аннибалом чрез послов и письма переправиться в Италию, отправив с флотом Левина для ведения с ним наступательной войны, удержали в Македонии. И что мы сделали тогда, когда в Италии имели себе врагом Аннибала, то теперь, изгнав его из Италии и победив Карфагенян, неужели задумаемся сделать? Неужели мы допустим, чтобы царь, завоевав Афины, как мы некогда допустили Аннибала овладеть Сагунтом, убедился в нашей лености. Не на пятый месяц как Аннибал от стен Сагунта, но на пятый день снявшись с якорей у Коринфа, царь пристанет к берегам Италии. Но вы не станете равнять с Аннибалом Филиппа и с Карфагенянами Македонян; ну, хоть сравняйте их с Пирром. Можно ли сравнить? Насколько и вождь стоит выше вождя и народ народа! Епир всегда прежде составлял, и теперь составляет малейшую часть Македонии. Филипп имеет под своею властью весь Пелопоннес и самих Аргосцев, которые известны не столько старинною славою своею, сколько убийством Пирра. Теперь сравним наше положение: Италия была тогда в гораздо более цветущем виде, да и силы наши не были потрясены: еще цело были столько вождей и столько войск, которых в последствии поглотила Пуническая война и тогда нападение Пирра нанесло нам чувствительный удар, и он победителем почти подступал к самому Риму! И не только Тарентинцы и те жители приморской Италии, которая зовется Великою Грециею последовали за Пирром (тут по крайней мере можно указать на единство языка и происхождения), но и Луканцы и Брутии и Самниты нам изменили. Неужели вы полагаете, что эти народы в случае, если Филипп переправится в Италию, останутся в покое или пребудут вам верными. Да ведь они и оставались такими в последствии во время Карфагенской войны. Всегда эти народы не перестанут изменять нам, если только не будет недостатка в том, на чью сторону им переходить. Если бы вы затруднились переправиться в Африку, то вы имели бы теперь в Италии врагами Аннибала и Карфагенян. Но пусть же лучше Македония, а не Италия будет театром военных действий; пусть города и поля врагов опустошатся огнем и мечом. Мы уже испытали на деле, что и счастливее и сильнее действуем на войне вне отечества, чем в отечестве. Идите на подачу голосов при благословении богов бессмертных и утвердите вашими голосами мнение сенаторов. Но только консул, но и боги бессмертные внушают вам такое мнение, потому что они мне, когда я приносил жертвы с мольбою о том, чтобы эта война окончилась благополучно для меня, сената, вас и союзников племени Латинского, и для флотов и поиск наших, предвозвестили все самое благополучное и счастливое.
8. После этой речи, отправившись подавать голоса граждане, согласно предложению консула, определили войну. Потом консулы, вследствие сенатского декрета, назначили молебствие на три дни и у всех капищ возносили мольбы к богам, да приведут они к счастливому и благополучному концу войну, которую народ определил вести с царем Филиппом, Консул Сульпиций спросил фециалов: войну, которая имеет быть объявлена царю Филиппу прикажут ли они объявить ему самому или достаточно будет повестить о ней в пределах царства, где встретится первый вооруженный отряд? Фециалы определили, что и в том и в другом случае будет правильно поступлено. Сенаторы дозволили консулу — кого ему угодно из тех, которые находятся вне сената, отправить послом к царю для объявления войны. Потом приступили к рассуждению о войсках консулов и преторов. Консулам приказано набрать по два легиона, а прежние распустить. Сульпицию, которому назначено ведение новой и значительной воины, дозволено: взять с собою волонтеров сколько будет возможно из того войска, которое П. Сципион вывел из Африки; против воли же не дозволено брать никого из старых воинов. Преторам Л. Фурию Пурпуреону и К. Минуцию Руфу консулы должны были дать по пяти тысяч союзников Латинского имени; этими отрядами один должен был охранять Галлию, а другой землю Бруттиев. К. Фульвию Галло приказано самому выбрать из того войска, что было у консула И. Элия, воинов, которые служили менее других и таким образом составить себе отряд в пять тысяч союзников и воинов племени Латинского; этот отряд должен был оберегать провинцию Сицилию. М. Валерию Фальтону, который в прошлом году в качестве претора управлял провинциею Кампаниею, продолжена власть на год; в качестве пропретора должен был он отправиться в Сардинию, и из находившегося там войска выбрать пять тысяч человек тех союзников имени Латинского, которые служили менее лет чем другие. И консулам приказано набрать два городских легиона, которые по требованию обстоятельств могли быть посылаемы, так как многие народы Италии были замешаны в войне Пунической и вследствие того кипели раздражением. В этом году государство Римское должно было употребить в дело шесть легионов из Римлян.
9. Среди самых военных приготовлений пришли послы от царя Птоломея, и объявили: Афиняне просили у царя помощи против Филиппа. Несмотря на то, что они общие союзники, однако царь без ведома и дозволения народа Римского, не пошлет ни войска, ни флота в Грецию ни в защиту, ни для неприязненных действий против кого бы то ни было. Или он останется спокойно в пределах своего царства, если народу Римскому есть досуг защищать своих союзников, или если Римляне заблагорассудят оставаться в покое, то он отправит такое вспоможение, которое без труда защитит Афины от Филиппа. Сенат высказал царю свою благодарность и дал ответ: «народ Римский намерен защищать своих союзников; если он для этой войны будет иметь в чем либо нужду, то он даст знать царю, и убежден в том, что силы его царства будут верною и твердою опорою государства Римского». Потом, по сенатскому декрету, отправлены послам подарки — каждому по пяти тысяч ассов. Между тем как консулы производили набор и приготовляли все, что нужно для войны, государство набожное, особенно при начале новых войн, хотя уже были определены молебствия и мольбы совершены у всех капищ, но чтобы не пропустить ничего из прежде когда–либо совершенного, повелело консулу, которому провинциею достанется Македония, дать обет относительно игр Юпитеру и подарка. Задержку общественному обету произвел было Лициний великий первосвященник; он говорил: «что из неопределенной суммы не может быть исполнен обет. Если эти деньги и могут быть полезны для ведения войны, то во всяком случае они должны быть тотчас положены и не смешиваемы с другими суммами. Если же это не будет исполнено, то обет не может быть совершен правильно». Несмотря на то, что и предмет и лицо заслуживали внимания, консулу приказано доложить коллегию первосвященников — может ли быть дан правильно обет на счет неопределенной суммы. Может и даже правильнее — так определили первосвященники. Консул, вслед за великим первосвященником, дал обет теми же самыми словами, которыми и прежде обыкновенно давались пятилетние обеты, кроме того, что было прибавлено: обет относительно игр и подарка будет исполнен на такую сумму, какую определит сенат, когда придет время его совершения. Прежде иного раз большие игры были обещаны на счет известной суммы; эти первые на счет неопределенной.
10. Когда общее внимание было обращено на войну с Македонянами, вдруг, чего менее всего опасались, получено известие о восстании Галлов. Инсубры, Ценоманы и Бойи возбудив Салиев, Ильватов и другие Лигустинские народы, под предводительством Карфагенянина Амилькара, который остался в тех местах из войска Аздрубалова, напали на Плаценцию. Тут разграбив город и в раздражении предав огню большую часть — так что среди пламени и развалин едва уцелело тысячи две человек, Галлы переправились через По, и отправились на разграбление Кремоны. Слух о несчастье, постигшем соседственный город, дал возможность жителям Кремоны запереть ворота и поставить по стенам вооруженные отряды, так что неприятелю, прежде чем овладеть городом нужно было его осаждать; жители отправили гонцов к претору Римскому. Л. Фурий Пурпуреон, который тогда начальствовал этою провинциею, вследствие сенатского декрета распустил войско, кроме пяти тысяч союзников и Латинян; с этими войсками он расположился в ближайшей части провинции около Аримина. Тогда он написал сенату в каком волнении находится провинция: из двух поселений, которые уцелели и среди страшной грозы Пунической войны, одно взято и разграблено неприятелем, а другое подверглось нападению; войска же, у него находящегося, недостаточно для оказания помощи поселенцам нуждающимся в защите, разве захочет он пять тысяч союзников подставить на избиение сорока тысячам (их столько было под оружием) и таким уроном придать еще духу неприятелю, который и то уже возгордился разрушением Римского поселения».
11. Но прочтении этого письма сенаторы определили: чтобы консул К. Аврелий войску, которому он назначил явиться в Этрурию в положенный день, приказал в тот же самый день собраться в Аримине, и чтобы оттуда или он сам, если это будет совместно с выгодою государства, отправился на усмирение Галльского восстания или написал претору Л. Фурию, чтобы он, когда к нему придут легионы из Этрурии, отправив вместо их пять тысяч союзников, которые между тем служили бы защитою Этрурии, двинулся сам для освобождения колонии от осады. Они положили также отправить послов в Африку одних и тех же и в Карфаген и в Нумидию к Масиниссе. В Карфагене они должны были возвестить: «гражданин Карфагенский Амилькар, оставшись в Галлии, хорошенько неизвестно, из прежнего ли Аздрубалова или из бывшего в последствии Магонова войска, ведет войну вопреки заключенного мирного союза. Войска Галлов и Лигуров он возбудил к оружию против народа Римского; его, если им угоден мир, должны они вызвать и выдать народу Римскому.» Вместе с тем послам приказано сказать: «не все перебежчики им возвращены и большая часть их, как говорят, ходят явно по Карфагену; их нужно отыскать, схватить и выдать Римлянам в силу союзного договора.» Вот какие поручения даны относительно Карфагенян. Масиниссу приказано поздравить: «что он не только возвратил себе отеческое царство, но и увеличил его присоединением лучшей части владении Сифакса.» Потом послы должны были сообщит Масиниссе: «начата война с царем Филиппом за то, что он оказывал помощь Карфагенянам; нанося оскорбления союзникам народа Римского, между тем как война свирепствовала в Италии, он принудил отправить в Грецию и войско и флот и, отвлекши часть войск Римских, он был главною причиною позднего переправления в Африку.» Послы должны были просить царя прислать для этой войны на помощь Нумидских всадников. Послам даны богатые подарки, которые они должны были отнести к царю: сосуды золотые и серебряные, порфиру и шитую рубашку со скипетром из слоновой кости; а также вышитую тогу и Курульное кресло. Приказано послам обещать царю: когда бы ни оказалась нужною ему помощь для утверждения и усиления его власти царской, народ Римский тщательно окажет ему ее за его заслуги.» — Около этого же времени явились в Сенат послы Берлины, Сифаксова сына, прося прощения в заблуждениях его молодости и сваливая всю вину на коварство Карфагенян: «И Массинисса стал другом Римлян, быв прежде их неприятелем: и Вермина приложит старание, чтобы его не победил в услужливости народу Римскому ни Масинисса и никто другой. Просит, чтобы сенат дал ему название царя союзника и друга.» Послам дан ответ: «и отец его Сифакс без причины сделался вдруг из союзника и друга врагом народа Римского; да и он (Вермина) сам ознаменовал свою молодость наступательным образом действуя против Римлян. А потому ему следует еще прежде просить мира у народа Римского, чем названия царя союзника и друга. Это почетное титло народ Римский привык давать только царям, приобретшим на это право своими заслугами. Послы Римские будут в Африке и им сенат поручит — назначить Вермине условия мира, предоставив им на это полномочие от народа Римского. Если же он захочет эти условия изменить, в чем–нибудь прибавить или убавить, то он должен этого снова требовать от сената.» Послы с этими поручениями отправлены в Африку К. Теренций Варрон, Сп. Лукреций, Кн. Октавий; каждому дано по квинквереме (судну о пяти рядах весел).
12. Потом прочитаны письма в сенате: претора К. Минуция, которого провинциею была земля Бруттиев: «в земле Локров, из сокровищниц Прозерпины, тайно ночью унесены деньги и нет следов кто совершил преступление!» Сенат с негодованием узнал, что святотатства не прекращаются и что даже Племиний, который показал так недавно блистательный пример и вины и наказании, не послужил уроком для людей. Консулу К. Аврелию поручено, написать к претору в землю Бруттиев: «сенату угодно, чтобы исследование о похищенных сокровищах произведено было по тому же примеру, как за три года перед тем сделано претором М. Помпонием. Деньги, какие будут отысканы, положить назад: а что не будет найдено, то дополнить и если нужно будет, как прежде определили первосвященники, принести в очищение насилия, причиненного храму, искупительные жертвы.» — Случились в то же время разные чудесные явления, известия о которых пришли из многих мест. В земле Луканцев, как говорили, горело небо; в Приверне при ясном небе солнце весь день казалось красным; в Ланувие в храме Венеры Спасительницы ночью был слышан страшный шум. Уже из многих мест получены известия о чудовищных порождениях животных. В земле Сабинцев родился ребенок, о котором нельзя было сказать мужеского ли он пола или женского; другой найден уже шестнадцати лет также неопределенного пола. В Фрузиноне родился ягненок со свинскою головою, в Синуессе — родилась свинья с человеческою головою; в земле Лукавцев на общественном поле родился жеребенок о пяти ногах. Все это порождения гнусные и безобразные уклонения природы на порождения чуждые. Более всего возбудили отвращение полусамцы, их велено тотчас отвезти в море, так как недавно при консулах К. Клавдие и М. Ливие отвезено было в море подобное чудовищное порождение. Тем не менее сенат приказал децемвирам относительно этого чудесного явления посоветоваться со священными книгами. Децемвиры, на основании священных книг, предписали совершение тех же богослужебных обрядов, которые недавно произведены вследствие этих же самых чудесных явлений. Кроме того они приказали петь по городу священное стихотворение трем хорам девиц по девяти в каждом и отнести подарок Юноне Царице. Консул К. Аврелий принял на себя заботу о том, чтобы все было исполнено согласно с ответом децемвиров. Стихотворение как за память отцов Ливий, так в то время сложил П. Лициний Тегула.
13. Когда все требования религии были исполнены (в Локрах исследование о святотатстве произведено К. Минуцием и деньги из имущества виновных положены в священную сокровищницу), когда уже консулы собирались отправиться каждый в свою провинцию, то явились в сенат в большем числе граждане, которым следовал в этом году третий платеж в счет той суммы денег, которую они дали взаймы консулам М. Валерию и М. Клавдию: потому что консулы, вследствие издержек на новую войну, которую нужно было вести с большим флотом и значительными армиями, (а на эти издержки едва достаточно было средств казначейства), говорили, что в настоящем нет источников, из которых можно было бы удовлетворить просителей. Сенат не мог устоять против жалоб этих последних: «если деньгами, данными на Пуническую воину, государство намерено воспользоваться и для Македонской, то вследствие возникновения одной войны из другой, не сделаются ли их деньги достоянием государства за их услугу, точно так как будто бы за вину?» Требование частных лиц было вполне справедливо, да и государство не в состоянии было отдать занятых им денег. В такой крайности сенаторы составили определение столь же полезное, сколько и справедливое: так как большинство кредиторов государства указывает на то, что оно имеет много продажных полей, а они нуждались бы в их покупке; то им предоставляется общественное поле, которое находится по сю сторону пятидесятого милевого камня. Консулы должны оценить поле и на десятины наложить пошлину один асс во свидетельство, что это поле общественное и для того чтобы тот; кто в случае состоятельности правительства к платежу, предпочтет иметь деньги, а не землю, мог возвратить народу взятый им участок поля. Частные люди согласились с удовольствием на это условие. Это поле получило название Триентского и Табулийского, так как оно дано за третью часть денег.
14. Тогда П. Сулыииций, по произнесении обетов, данных в Капитолие, облеченный в мантию, с ликторами отправился из города, прибыл в Брундизий и расписав по легионам старых воинов волонтеров из африканского войска и отобрав суда из флота консула Корнелия, на другой день по выходе из Брундизия, переправился в Македонию. Там встретили его послы Афинян, прося избавить их от осады. Тотчас послан в Афины К. Клавдий Центо с двадцатью длинными судами и отрядом войска. Афины осаждал не сам царь. В это самое время все внимание его было обращено на осаду Абидоса, уже он испытал силы, в морских сражениях с Атталом и Родосцами и оба раза неудачно. Но ему придавал духу, кроме врожденной смелости, союз, заключенный с Антиохом, царем Сирии, и уже разделенные с ним богатства Египта, которому, они оба угрожали, услыхав о смерти Птоломея царя. Затеяли же войну с царем Филиппом Афиняне по причине не весьма основательной; от прежде счастливого их времени осталось у них только высокое мнение о себе. Два молодых Акарнанца в день посвящения, сами не будучи посвящены, вошли, не уважая верования, вместе с другими в храм Цереры. Без труда изменила им самая речь их, когда они стали о чем–то спрашивать совсем не кстати. Они были отведены к жрецам храма и несмотря на то, что ясно было — вошли они в храм по ошибке — они, как будто за страшное преступление, умерщвлены. О таком гнусном и враждебном поступке Афинян Акарнанцы дали знать Филиппу; и они настояли у него, что он, дав им вспомогательный отряд Македонян, позволил им начать войну с Афинянами. Войско Акарнанцев сначала опустошило огнем и мечом Аттику и возвратилось в Акарнанию с добычею всякого рода. Но это было только начало раздражению умов; в последствии началась правильная война, которая и объявлена с обеих сторон определениями правительств. Аттал царь и Родосцы, преследуя Филиппа, отступавшего в Македонию, прибыли в Эгине; а царь отправился в Пирей для возобновления и укрепления дружественного союза с Афинянами. Все государство вышло на встречу с женами и детьми, священники со всеми знаками своего достоинства и почти самые боги, оставив свои привычные места, встретили царя.
15. Немедленно созвано собрание народное с тем, чтобы царь лично объяснил то, чего он желает. Потом показалось более сообразным с его достоинством изложить письменно то, что ему заблагорассудится, чем явись лично краснеть или излагая свои благодеяния относительно государства (Аттического) или от восторженных кликов народа, которые неумеренным выражением служили бы в тягость его скромности. А в письме, которое послано в собрание и там прочитано, заключалось сначала изложение услуг, оказанных союзному городу, потом военных действий Аттала против Филиппа и наконец увещание: «всеми силами вести войну, пока они имеют подле себя как его царя, так и Родосцев и самих наконец Римлян; никогда в последствии не найдут они более благоприятного случая действовать если только пропустят этот». Потом выслушаны Родосские послы: была еще в свежей памяти их услуга, чти они недавно прислали в Афины четыре линейных корабля Афинских, которые перед тем были захвачены Македонянами, а ими Родосцами отняты назад. А потому единодушию народное собрание определило — вести войну против Филиппа. Оказаны большие почести сначала Атталу, а потом и Родосцам; затем внесено предложение о присоединении в старым десяти трибам новой, которую предположено плавать Атталовою. Граждане Родосские за свою доблесть пожалованы золотым венком и дано право гражданства Родосцам, так как еще прежде Родосцы дали Афинянам право гражданства. После всего этого царь Аттал удалился в Эгину в своему флоту. Родосцы поплыли сначала от Эгины в Цию, я. потом от одного острова в другому в Родос; они приняли в свой союз все острова, кроме Андроса, Пароса и Цитна, которые были заняты гарнизонами Македонян. Аттал в Эгине несколько времени оставался в бездействии, дожидаясь гонцов, посланных и Этолию и послов, которые оттуда должны были приехать. Впрочем, он не мог склонить их на войну, так как они очень рады были миру, заключенному с Филиппом, При том, если бы он и Родосцы, не теряя времени, теснили Филиппа, то они легко заслужили бы прекрасное название освободителей Греции; но они терпеливо смотрели, что он переправился опять через Геллеспонт и, заняв удобнейшие пункты Фракии, собрался с силами, — тем дали пищу войне и уступили Римлянам честь привести ее к концу.
16. Филипп действовал по образу мыслей, более достойному царя. Не будучи в состоянии выдержать неприязненных действий Аттала и Родосцев, он не устрашился и того, что ему угрожала война с Римлянами. Он отправил одного из своих полководцев Филокла с двумя тысячами пехоты и двумястами всадников для опустошения полей Афинских, флот передал Гераклиду, с тем чтобы он шел в Маронею; а сам сухим путем отправился туда же с двумя тысячами человек легкой пехоты и двумястами всадников. Он взял Маронею при первом нападении, а потом взял и Эн, но только после больших усилий, наконец вследствие измены Ганимеда, Птолемеева префекта; затем захватил он еще укрепленные места Кипсел и Дориск и Серрей. Выступив оттуда к Херсонесу, он взял Елеунт и Алопеконнез. жители которых сами ему передались; сдались также Каллиполь и Мадит, и иные, менее замечательны и укрепленные места. Жители Абидена, не впустив даже к себе послов царя, заперли перед ним ворота. Эта, осада задержала на долгое время Филиппа, и город этот мог быть освобожден от осады, не оставайся только в бездействии Аттал и Родосцы. Аттал послал для защиты города только триста человек, а Родосцы отправили одну квадрирему из флота, когда он стоял у Тенедоса. Только впоследствии, когда уже жители Абидена с трудом выдерживали осаду, сам Аттал туда, переправился, и помянул только надеждою на близкую помощь, а на самом деле ни с моря, ни с суши, не помог союзникам.
17. Сначала жители Абидена, поставив по стенам метательные орудия, не только не подпускали неприятелей близко подойти с сухого пути, но и на море положение неприятельских судов делали не безопасным, впоследствии, когда и часть стены обратилась в развалины и уже подведены подкопы под внутреннюю стену, воздвигнутую на скорую руку, жители отправили к царю послов переговорить об условиях сдачи. Они просили выпустить Родосскую квадрирему с находившимися на ней матросами и гарнизон Атталов, а также чтоб им жителям дозволено было выйти из города с одною одеждою. Когда Филипп дал ответ, что он ни на что не соглашается и требует безусловной покорности; то жители, получив это известие, пришли в такое негодование и отчаяние, что подражая неистовству Сагунтинцев, они распорядились всех матерей семейства запереть в храм Дианы, а благородных юношей и девиц, даже грудных детей с их кормилицами в гимназию; все золото и серебро вынести на общественную площадь, а драгоценные одежды снести на корабли, Родосский и Кизиценсний, которые находились в пристани, позвать священников, принести жертвы и поставить по середине площади алтари. Тут сначала выбраны те, которые, когда увидят поражение своих сограждан, имеющих сражаться перед разрушенною стеною, тотчас должны умертвить жен и детей; золотые, серебряные вещи и драгоценные одежды, которые собраны на судах, побросать в море, здания как общественные, так и частные, поджечь сколько возможно в большем числе мест. Эти люди связаны клятвою, что они совершат возложенное на них дело, причем священники, идя вперед, повторяли слова проклятия. Потом все граждане возраста, годного в военную службу, поклялись — никому не возвращаться с поля битвы, иначе как победителем. Помня данное ими обещание, они сражались до того упорно, что когда наступавшая ночь должна была положить конец битве, то царь — первый, испуганный неистовством осажденных, прекратил ее. Старейшины, на которых возложена была самая трудная часть этого ужасного дела, видя, что от сражения осталось немного воинов, да и те изнемогли от ран и усталости, на рассвете отправили к Филиппу для передачи города священников со священными повязками.
18. Прежде сдачи Абидена из тех послов Римских, которые посланы были в Александрию, М. Эмилий, самый младший летами, по общему между ними соглашению, прибыл к Филиппу, услыхав об осаде Абидена. Он жаловался на то, что начаты неприязненные действия против Аттала и Родосцев и особенно на то, что он тогда всеми силами нападал на Абиден. Царь на это говорил: что Аттал и Родосцы первые начали неприязненные действия против него. На это посол Римский отвечал: и жители Абидена не первые ли стали действовать против тебя? — Не привык царь слышать правду и потому слова Римского посла показались ему дерзкими и неприличными в отношении к нему царю. «Лета твои — сказал он послу — наружность, а особенно название Римлянина делают тебя самонадеянным и дерзким. Я более всего хотел бы, чтобы вы, Римляне, имея в памяти союзный договор, оставались в мире со мною. Но если вы затрагиваете меня неприязненно, то и я хочу действовать также и дам вам почувствовать, что название Македонянина стоит на войне названия Римлянина.» Отпустив таким образом посла, Филипп принял золотые и серебряные вещи, которые собраны были в кучи, но пленных ему не удалось получить. Такое неистовство овладело большинством граждан, что они, считая жертвами измены тех, которые сражаясь за отечество лишились жизни, стали упрекать друг друга в клятвопреступлении и особенно священников за то, что они тех же, которых сами обрекли смерти, живьем предали неприятелю, вдруг все разбежались избивать жен и детей и по всем улицам с радостью убивали друг друга. И царь удивился такому ослеплению, он сказал, что дает жителям Абидена три дня сроку для смерти. В продолжении этого времени побежденные совершили друг против друга более злодейств, чем сколько можно было ожидать их даже от раздраженного неприятеля; и ни одного человека, за исключением тех, которых удержали от смерти оковы или другая необходимость, не попалось живого в плен. Филипп, оставив в Абидене гарнизон, возвратился в свое царство. И между тем как Филиппу взятие Абидена придало духу для ведения войны с Римлянами, точно также как Аннибалу разрушение Сагунта, прискакали гонцы с известием, что консул уже находится в Эпире, и что он для зимовки отвел сухопутные войска в Аполлонию, а флот в Корциру.
19. Между тем послам, которые были отправлены в Африку насчет Амилькара, вождя Галльского войска, Карфагеняне дали ответ, что они более сделать ничего не в состоянии, кроме присудить его к ссылке и имение его продать с публичного торгу; перебежчиков и беглецов, которых только найдут по тщательному розыску, они выдадут, и об этом они отправят в Рим послов для сделания Сенату удовлетворения. Они послали в Рим двести тысяч мер пшеницы и столько же войску, находившемуся в Македонии. Из Карфагена послы Римские отправились в Нумидию к царю; они передали Массиниссе как подарки сената, так и его поручения. Принята тысяча всадников Нумидских из двух тысяч, которые давал царь; сам он озаботился посадить их на суда и послал в Македонию с двумястами тысяч мер пшеницы и двумя же стами ячменя. Третье посольство отправилось к Вермине; он вышел на встречу послам в самым крайним пределам царства и предоставил им самим написать такие условия мира, какие они захотят; для него какой бы ни был мир с народом Римским, будет хорош и справедлив. Условия мира назначены и царю велено отправить послов в Рим для скрепления этого мирного союза.
20. В это же время вернулся из Испании проконсул Л. Корнелий Лентулл. Когда он изложил в сенате свои храбрые и счастливые действия в продолжении длинного ряда годов и требовал, чтобы ему позволили въехать в город с почестями триумфа, то сенат был того мнения: что подвиги его заслуживали бы триумфа, но предки их не завещали им примера, чтобы получал почести триумфа тот, который начальствовал войском, не облеченный званием диктатора, консула и претора. Управлял он, Лентулл, Испаниею как проконсул, а не как консул или претор. Впрочем большинство сенаторов соглашалось — дозволить Лентуллу войти в город с почестями овации (малого триумфа); но вступился Т. Семпроний Лонг, трибун народный, который говорил, что и это не будет согласно с обычаем предков и послужит дурным примером на будущее время. Наконец, уступая единодушному желанию сенаторов, трибун перестал сопротивляться, и Л. Лентулл, вследствие сенатского декрета, вошел в город с почестями овации. Он внес из добычи сорок четыре тысячи фунтов серебра, а золота две тысячи четыреста пятьдесят фунтов. На каждого воина он роздал из добычи по ста двадцати асс.
21. Уже войско консульское было переведено из Арреция в Аримин, и пять тысяч союзников Латинского имени из Галлии перешли в Этрурию. Вследствие этого Л. Фурий большими переходами двинулся из Аримина против Галлов, в то время осаждавших Кремону, и стал лагерем в расстоянии тысячи пятисот шагов от неприятеля. Представлялся случай к весьма удачному военному делу, поведи только Фурий воинов тотчас же из похода на атаку неприятельского лагеря. Галлы в беспорядке блуждали по полям и в лагере не оставалось довольно сильного охранительного отряда. Фурий боялся утомления воинов, шедших весьма поспешно. Галлы криками своих соотечественников были созваны с полей; бросив добычу, находившуюся у них в руках, они поспешили в лагерь и на другой день выступили в поле; и Римляне не оказали ни какой медленности явиться на бой. Впрочем для них едва оставалось довольно места выстроиться; так быстро двинулись неприятели на сражение. Правое крыло, состоявшее из союзников, разделенных на батальоны, поставлено в первой линии, а в резерве два Римских легиона. М. Фурию вверено начальство над правым крылом, над легионами М. Цецилию, а над всадниками Л. Валерию Флакку; все они были легатами. Претор имел при себе двух легатов К. Летория и П. Тициния; с ними то он должен был наблюдать за ходом дела и принимать меры против каких–нибудь нечаянных действий неприятеля. Сначала Галлы, сосредоточив все силы в одно место, надеялись подавить массою правое крыло, которое было ближе к ним. Видя, что это намерение им плохо удается, они попытались обойти с флангов и окружить Римский строй (при многочисленности Галлов и малочисленности их неприятеля им казалось это сделать легко). Увидав это претор для того, чтобы дать большее растяжение своему строю, вывел два легиона из резерва и поставил один на правом, а другой на левом фланге того крыла, которое сражалось в первой линии. Тут же он дал обет Юпитеру, в случае поражения неприятелей, воздвигнуть храм. Л. Валерию он отдал приказание, чтобы он выслал с одной стороны всадников обоих легионов, а с другой союзную конницу на фланги неприятеля, и не допускал бы его обойти строй. А вместе он и сам, видя, что средина боевой линии Галлов ослабела, вследствие того, что усилены фланги, прикачал воинам, свернувшись в колонну, двинуться со знаменами вперед и прорвать ряды неприятелей. Конница сбила неприятельские фланги, а пехота, центр. На всех пунктах испытывая страшное поражение, Галлы вдруг обратили тыл и в беспорядочном бегстве устремились в лагерь. Конница бросилась преследовать бегущих; за нею вслед двигались легионы и напали на лагерь. Оттуда убежало менее шести тысяч человек; убито же и взято в плен более 33 тысяч и захвачено семьдесят военных значков, и более двухсот Галльских телег, натруженных добычею. В этом сражении пал Карфагенский вождь Амилькар и три знатных вождя Галльских; освобождено до 2 тысяч свободных Плацентинцев, взятых было в плен Галлами; они возвращены в колонию.
22. В Риме эта победа показалась весьма важною и причинила большую радость. По получении донесения определено молебствие на три дня. Римлян и союзников пало в этом сражении до 2 тысяч; более всего понесло потерь правое крыло, на которое первым натиском бросилась огромная масса неприятелей. Несмотря на, то, что претор почти привел войну к концу, однако консул К. Аврелий, по окончании того, что ему надлежало сделать в Риме, отправился в Галлию и принял от претора войско, увенчанное победою. — Другой консул, явясь в свою провинцию почти уже в конце осени, зимовал около Аполлонии. Отправленные в Афины под начальством К. Клавдия, триремы Римские из того флота, который отведен был на стоянку в Корциру, о чем сказано выше, прибыли в Пирей, и весьма ободрили дух союзников, начавших было уже терять надежду. Прекратились и набеги на поля, которые часто делались сухим путем через Мегару; а суда морских разбойников из Халкида, которые делали не безопасными не только воды Афинские, но и самый берег приморский, не осмеливались уже не только являться по сю сторону Суния, но и показываться в открытом море за пределами Евринского пролива. Присоединились к Римлянам три Родосских квадриремы и три собственно Афинских судна, без палуб, изготовленные для прикрытия морских берегов. Клавдию казалось достаточным теперь с этим флотом защищать город и поля Афинские; но судьба дала ему случай к более славному делу.
23. Изгнанники Халкидские, оставив свой город вследствие притеснения приверженцев царских, принесли известие, что Халкиду можно занять без всякого сопротивления, что Македоняне, не опасаясь ни откуда неприятелей, блуждают где попало, а жители, надеясь на защиту их, не стали заботиться сбережением города. Клавдий выступил в поход вследствие этих показаний; хотя он прибыл в Суний довольно рано и мог бы тут же подойти к началу Евбейского пролива; но он до ночи стоял с флотом на якорях для того, чтобы его не увидали, как он станет обходить мыс. Он двинулся далее при первых сумерках и преспокойно достиг Халкиды перед рассветом в самое спокойное время; с немногими воинами он, при помощи лестниц, занял башню и прилежащую часть стены; в некоторых местах сторожа спали, а в других их и совсем не было, Дошед потом до мест, где строения были чаще, Римляне убили сторожей, взломали ворота и впустили остальную часть своего войска, Тут воины разбежались по всему городу; смятение увеличилось, когда начался пожар на общественной площади вследствие поджога. Сгорели царские хлебные магазины и арсенал с большим запасом оружия и военных машин. Тут началось избиение как бегущих, так и тех, которые пытались сопротивляться. Не осталось ни одного из способных носить оружие граждан, который или не был бы убит, или не убежал бы. Пал и Сопатр Акарнанец, начальник гарнизона. Добыча вся сначала снесена на площадь, а поток нагружена на суда. Даже тюрьма разломана Родосцами и выпущены пленные, которых царь Филипп отправил сюда для сбережения, как в самое безопасное место. Статуи царя сброшены и обезображены, по данному к отступлению знаку, воины сели на суда и отправились в Пирей, откуда они выступили. Будь у Римлян воинов столько, что они были бы в состоянии удержать Халкиду и не оставить беззащитными Афины, то весьма важное дело совершено было бы в самом начале кампании: царь потерял бы Халкиду и Еврин, потому что как Фермопилы с сухого пути ворота Греции, так Еврип служит её ключом со стороны моря.
24. Филипп находился в это время в Деметриаде. Когда получено там известие о несчастье, постигшем союзный город, то хотя поздно было уже оказать помощь погубленным, однако Филипп, думая о мщении, которое одно только теперь оставалось, тотчас выступил с пятью тысячами легкой пехоты и тремястами всадников; он поспешно устремился в Халкиду, рассчитывая, что без сомнения успеет подавить там Римлян. Но он был обмануть в этой надежде и прибыл только к грустному и неприятному зрелищу полуразрушенного, еще дымящегося союзного города. Оставив там немногих воинов похоронить тела убитых на войне, Филипп с тою же поспешностью, с какою пришел в Халкиду, перешел по мосту Еврип и через Беотию двинулся к Афинам, надеясь, что успех увенчает смелость предприятия. И так бы случилось, если бы не сторож (таких людей Греки называют гемеродромами; они в продолжении одного дня пробегают большие пространства) увидав царское войско с какой–то подзорной башни, побежал вперед и среди ночи поспел в Афины. Там господствовали тот же сон и беззаботность, которые за несколько дней перед тем были причиною погибели Халкиды. Пробужденные тревожною вестью, и претор Афинян и Диоксипп, префект когорты наемных союзных воинов, созвали на площадь всех воинов и приказали из крепости подать сигнал трубою для того, чтобы всех известить о приближении неприятели, а потому граждане. сбежавшись со всех сторон, заняли ворота и стены. Через несколько часов, но все еще до наступления дня, подошел Филипп; видя частые огни и слыша говор людской, неизбежный в такой суматохе, Филипп велел воинам остановиться; он приказал им отдохнуть, располагая употребить открытую силу там, где не удалось схитрить. Подступил к городу он со стороны Дипила; здесь городские ворота, стоя на краю города, несколько шире и просторнее других. Дороги, которые вели к воротам и за ворота были очень широки, так что и горожане могли идти строем от общественной площади к воротам, и за воротами расстилалась обширная площадь почти в тысячу шагов длины, которая вела к гимназию и академию и на которой свободно могла действовать не только пехота, но и конница неприятельская. На эту площадь появились со своими знаменами Афиняне вместе с вспомогательным отрядом Аттала и когорта Диоксиппа, выстроившись в боевой порядок по ту сторону ворот. Филипп, видя это, счел неприятелей в своей власти и думал видеть давно желанное поражение Афинян (ненавистных более кого–либо из Греков). Он увещевал воинов: чтобы они сражались смотря на него и чтобы знали, что там надобно быть знаменам и строю, где находится царь. За тем он бросился на коне против неприятелей, под влиянием не только раздражения гнева, но и желания славы. Стены были покрыты множеством граждан, собравшихся посмотреть, и он желал показать им как будет отлично сражаться. С немногими всадниками царь опередил ряды своих воинов и врезался в середину неприятелей, придавая тем много мужества своим и страху неприятелям. Многих он ранил своею рукою и вблизи и издали и сбил неприятелей к воротам; преследуя их он, по тесноте места нанес им страшную потерю и несмотря на дерзость своего предприятия безопасно вернулся к своим. Воины, находившиеся на башнях ворот, не стреляли, боясь бить своих вместе с неприятелями. С тех пор Афиняне держали своих воинов за стенами: Филипп, дав знав к отступлению, стал лагерем у Киносарга (там был храм Геркулеса, гимназия и кругом находилась роща); но и киносарг, и роща и все, что было около города священного и увеселительного, предано огню; не только разрушены строения, но и гробницы не пощажены. В бессильном гневе царь Филипп попрал и божественные и человеческие законы.
25. На другой день вдруг отворились ворота прежде запертые: в город вошли вспомогательный отряд Аттала и Римляне от Пирея. Царь отнес лагерь от города на расстояние почти трех тысяч шагов. Отсюда он двинулся в Елевзину, надеясь нечаянным нападением овладеть храмом и крепостью, которая господствует над храмом и окружает его. Видя, что город хорошо охраняется и что для защиты подходит флот от Пирея, царь, оставив свое прежнее намерение, повел войска в Мегару и оттуда в Коринф. Когда он услыхал, что в Аргосе сейм Ахейцев, то совершенно неожиданно для них, явился на совещание. Там рассуждали о войне против Набиса, державца Лакедемонского. Тот видя, что власть после Филопемена досталась Циклиаду, вождю далеко не столь способному, и что распались те вспомогательные средства, которыми располагали Ахейцы, возобновил войну и опустошил прилежащие поля; уже он начинал угрожать и самим городам. А потому Ахейцы советовались когда и сколько в каком городе набрать воинов против этого неприятеля. Филипп обещал Ахейцам, что он снимет с них заботу относительно Набиса и Лакедемонцев, и не только защитит от опустошений поля союзников, но и весь ужас войны перенесет в область Лаконскую, куда тотчас же поведет войска. Эта речь царя была принята с большим восторгом: впрочем — продолжать царь — справедливость требует, что пока я буду защищать ваше моим оружием, мои собственные владения не оставалась бы без защиты. И потому буде вам угодно, приготовьте столько воинов, сколько нужно будет для защиты Орей, Халкиды и Коринфа с тем чтобы я обезопасив себя с тылу, мог спокойнее вести войну с Набисом и Лакедемонцами.» Ахейцы поняли, к чему клонится такое ласковое обещание и помощь, предложенная против Лакедемонян. Царь того хотел, чтобы увлечь Ахейцев в войну с Римлянами, и вывести из Пелопоннеса их молодежь, которая была бы для него залогом их верности. Циклиад, претор Ахейцев, не счел нужным обличать такое намерение царя, а только сказал, что, по законам Ахейцев, можно рассуждать только о том предмете, на каковой они собраны. По сделании определения о заготовлении войска против Набиса, Циклиад распустил собрание, в котором он председательствовал умно и решительно; до той поры его считали в числе приверженцев царя. Филипп, обманутый в надежде, весьма для него важной, набрал немногих волонтеров и вернулся в Коринф и Аттическую область.
26. Почти в то же самое время, когда Филипп пробыл в Ахайе, Филоклес, его наместник, двинулся из Евбеи с двумя тысячами Фракийцев и Македонян для опустошения Афинских пределов. Он перешел возвышения Киферона со стороны Елевзина. Там он, разослав половину воинов для опустошения полей в разных местах, сам с остальною частью войска остановился в месте скрытом и удобном для засады — чтобы, если от Елевзина из укрепления будет сделана вылазка на его воинов занятых грабежом, произвести нечаянное нападение на неприятеля, который будет действовать врассыпную. Впрочем, ему не удалось никого обмануть засадою; а потому отозвав воинов, которые разбежались было для грабежа и устроив их в боевой порядок, он двинулся к Елевзинскому укреплению и приступал к нему; но должен был удалиться, имея много раненых и присоединился к Филиппу, который шел из Ахайи, Царь сам попытался напасть на это же укрепление, но суда Римские пришли от Пирея и вошел гарнизон, что и заставило цари отказаться от своего намерения. Разделив войско, царь отправил часть под начальством Филоклеса к Афинам, а с другою сам двинулся к Пирею с целью, пока Филоклес, угрожая приступом к стенам Афинским, будет удерживать Афинян в городе, овладеть легче Пиреем, где остался слабый гарнизон. Впрочем и попытка на Пирей была неудачнее нападении на Елевсин и защитники даже были почти одни и те же. От Пирея царь вдруг повел войска к Афинам, но нечаянною вылазкою пехоты и конницы, он отброшен в тесное место между развалин полуразрушенной стены, которая двумя ветвями соединяет Пирей с Афинами. Оставив мысль о приступе к городу, царь снова отделил Филоклесу часть войска и отправился опустошать поля; в первое опустошение он занимался разорением гробниц около города; а теперь он, чтобы не оставить ничего невредимым, велел жечь и разрушать храмы богов, которые были чтили каждый в своем округе. Аттика, изобилуя изящными произведениями в этом роде, ее украшающими, вследствие избытка туземного мрамора и искусства ее художников доставила богатую пищу неистовству царя. Для него недостаточно было разрушать храмы и ниспровергать статуи богов, но он даже камни велел разбивать, чтобы и самые развалины не представляли ничего целого. Когда царь не столько удовлетворил своему раздражению, сколько недоставало уже ему пищи, он вышел из земли неприятельской в Беотию, и уже ничего более не сделал в Греции достойного памяти.
27. Консул Сульпиций в это время стоял лагерем между Аполлониею и Дирахием у реки Апса. Призвав туда легата Л. Апустия, он его отправил с частью войск для опустошения неприятельских пределов. Апустий, опустошив крайние пределы Македонии, взял первым натиском укрепления Корраг, Геруний и Оргес и пришел в Антипатрию, город находившийся в узком ущелье. Сначала он вызвал старейшин на совещание и старался их склонить ввериться святости Римского слова: но когда они, понадеясь на обширность города, крепость его стен и местности, пренебрегли его предложением, то он приступил к городу и взял его силою оружия; совершеннолетние преданы смерти, добыча отдана воинам, стены разрушены и город сожжен. Опасение такой же участи заставило Кодрион, город довольно крепкий и сильный, сдаться без сопротивления Римлянам. Оставив там гарнизон, Римский военачальник взял приступом Книд, город не столько сам по себе замечательный, сколько потому, что он носит одно имя с известным городом в Азии. Когда легат возвращался к консулу с довольно большою добычею: то, при переходе одной реки, префект царский Атенагор напал на задние ряды Римлян и внес было в них беспорядок. Но на крик и смятение немедленно поспешил легат; он тотчас устроил воинов в боевой порядок, приказав тяжести сложить в середину. Не вынесли воины царские натиска Римлян; много из них убито, а еще более взято в плен. Легат отвел войско свое к консулу невредимым и тотчас был отослан назад к флоту.
28. Когда война началась таким, довольно удачным походом, царьки и старейшины племен, соседственных Македонии, пришли в лагерь Римский: Плеврат, сын Сцердиледа, Аминандер, царь Атаманов, и из земли Дардан Бато, сын Лонгара. Лонгар вел от себя войну с Дмитрием, отцом Филиппа. На обещания помощи консул отвечал, что он воспользуется содействием Дарданов и Плеврата, когда введет войска в Македонию. Аминандру он поручил возбудить Этолов к войне. Послам Аттала (которые также пришли в это время) он сказал, чтобы царь дождался в Егине, где зимовал, флота Римского и соединившись с ним, тревожил по–прежнему Филиппа военными действиями с моря. И Филипп в Македонии, куда уже прибыл, не менее деятельно готовился к войне. Сына своего Персея, еще весьма юного, послал он, придав ему из своих приближенных, людей, которые управляли бы его молодостью, с частью войска занять теснины, находящиеся у Пелагонии. Сциат и Пепарет, города немаловажные, он разрушил для того, чтобы они не послужили флоту неприятельскому добычею или наградою. К Этолам он отправил послов для того, чтобы этот беспокойный народ, не изменил ему в верности с приближением Римлян.
29. Собрание Этолов должно было иметь место в назначенный день; это собрание называлось Панетолий. Чтобы поспеть на него и послы царские ускорили путь, и прибыл посол, отправленный от консула. Л. Фурий Пурпурео. Послы Афинян также поспешили на это собрание. Первые выслушаны Македоняне, с которыми недавно еще заключен союз; они оказали: так как обстоятельства все те же, какие были, то они ничего нового не имеют сказать. Испытав уже бесполезность союза с Римлянами и заключив мир с Филиппом, Этолы должны его соблюдать по тем же причинам, по каким заключили. Или не хотите ли вы, сказал один из послов, подражать дерзости Римлян или их легкомыслию? Они приказали послам вашим в Риме дать ответ: за чем явились вы к тем, без согласия которых заключили мир с Филиппом? Теперь те же Римляне требуют, чтобы вы вместе с ними вели войну против Филиппа. И прежде они притворялись будто из–за вас и в вашу защиту они взялись за оружие против Филиппа; а теперь они не дают нам быть в мире, с Филиппом. Римляне сначала высадились в Сицилию, чтобы оказать помощь Мессане, а потом, чтобы возвратить свободу Сиракузам, утесненным Карфагенянами. Теперь же они сами владеют и Мессаною и Сиракузами, и всею Сицилиею, собирают дань и господствуют при помощи секир и пуков. Например теперь вы, собравшись в Навпакте, по вашим законам через людей, вами же избранных, имеете возможность выбрать союзника и врага свободно, кого хотите, того и выбираете; в вашей воле вести войну или заключить мир. Не также ли и в городах Сицилийских, в Сиракузах, Мессане или Лилибее созывается собрание? Там председательствует претор Римский; по его повелению сходятся граждане, с высоких подмосток отдает он гордые приказания; его видят окруженным ликторами; розги угрожают спине, а секиры голован граждан. И каждый год жребий дает им нового повелителя. И не должны они, и не могут дивиться этому, когда они видят городя Италии — Регий, Тарент и Капуи — не буду именовать ближайших, разорением которых разросся город Рим покорными той же власти. Да и Капуя еще существует, могила и надгробный памятник Кампанского народа, который исторгнут и выброшен оттуда, город несчастный, без сената, без народа, без сановников, явление удивительно грустное. Печальнее видеть там кой–какие признаки жизни, чем совершенное разорение. Безумно было бы надеяться в случае если чужеродные люди, не только пространством земель и морей, сколько языком и нравами и законами отдаленные, овладеют этими местами, что они оставят здесь все в прежнем положении. Царская власть Филиппа по–видимому несколько опасна для вашей свободы, но он, и по заслуге вашей был вашим неприятелем, ничего от вас не требовал другого кроме мира, и теперь желает чтобы вы верно соблюдали заключенный договор. Приведите вы эти чужеземные легионы и примите иго. Когда вы будете находиться под господством Римлян, тогда поздно и бесполезно будет вам искать помощи у Филиппа. Этолы, Акарнане, Македонцы, люди, говорящие одним языком, и ссорятся и мирятся временно, вследствие маловажных причин; а с чужеродцами, с варварами, у Греков постоянная вражда и есть и будет. Они от природы, которая вечна, а не вследствие причин от времени изменяющихся, имеют вражду между собою; но чем я начал речь мою, тем и кончу. В этом самом месте вы три года тому назад утвердили мир с Филиппом, и его не одобрили те же Римляне, которые хотят его смутить и разрушить уже заключенный. Если в этом деле судьба не сделала никакой перемены, то я не вижу причины, почему вам искать ее.
30. После Македонян, введены, но согласию и даже просьбе самих Римлян, Афиняне; претерпев недавно горькую участь они могли с большею справедливостью изобразить жестокость и строгость царя. Они изобразили в печальных красках опустошение и бедственное разорение своих земель, «Не на то они жалуются, что они от неприятеля претерпели враждебные действия, и в войне есть свои законы, что прилично делать и что терпеть. Истреблять жатву, разрушать строения, отгонять в добычу людей и скот, конечно жалко видеть тому, кто это терпит, а сердиться не за что. Но они жалуются что тот, кто называет Римлян чужеродцами, и варварами, до того попрал все божеские и человеческие права, что он вел нечестивую войну в первый свой набег с подземными богами, а во второй с небесными. Не оставил он в их пределах ни одного целого памятника или гробницы; обнажены тени всех покойников, кости их уже не прикрывает земля. Были у них храмы, посвященные еще тогда, когда они жили по полям в маленьких деревнях и укреплениях, которые предки их, и собравшись в один город, не оставляли своим попечением. Во все эти храмы Филипп внес разрушительный огонь; полуобнаженные и изуродованные изображения богов лежат между ниспроверженными на землю столбами храмов. Как он поступил с Аттикою, некогда изукрашенною и богатою, так он поступит и с Этолиею и со всею Грецией, если только будет иметь возможность. Да и не будь помощь Римлян, та же плачевная участь ожидала бы и самый их город. Такой же преступный умысел был на богов, живущих в их городе и на самую Минерву, покровительницу их крепости. То же злодейство угрожало в Елевине храму Цереры и в Пирее Юпитеру и Минерве. Но когда Филипп отбит был силою оружия не только от их храмов, но и от стен, тогда излил он свою ярость на храмы, которых единственною защитою была вера. А потому они умоляют и заклинают Этолийцев, чтобы они, пожалев об Афинянах, начали войну при содействии — во–первых богов бессмертных, а потом Римлян, которые после богов имеют наиболее силы.
31. Тогда Римский посол сказал следующее: меня весь план моей речи заставили изменить сначала Македоняне, а лотом Афиняне. И Македоняне, между тем как и я явился жаловаться на обиды, нанесенный Филиппом стольким союзным городам, обвинив со своей стороны Римлян, сделали то, что я предпочитаю защищаться, чем обвинять. Афиняне же, описав нечестивые и бесчеловечные злодейства Филиппа против богов небесных и подземных, оставили ли мне или кому–либо другому, к этому что–либо прибавить? Поверьте такие же жалобы принесут жители Цианы, Абидена, Энеи, Маронеи, Тазоса, Пароса, Самоса, Лариссы и Мессены из Ахайи. Даже еще хуже и жесточе поступил там Филипп, так как ему там представлялось на это более возможности. Что же касается до того, в чем он сам упрекает, то если бы мы не заслуживали за это славы, я, признаюсь, и защищаться бы не стать. Он попрекает нас Регием, Капуею и Сиракузами. В Регие, во время воины с Пирром, легион наш, посланный туда по просьбе самих Регинцев для их защиты., преступно овладел тем же городом, который обязан был оберегать. Что же мы одобрили злодейство? Не преследовали ли мы войною преступный легион и, покорив его своей власти, не заставили ли мы его заплатить союзникам достойное возмездие их спинами и головами, а Регинцам возвратили и город, и земли и всю их собственность, а также вольность и их законы? Что же было гнуснее поступка Сиракузам, которые после того, что мы им, угнетенным чужестранными властителями, подали помощь и после больших усилии в продолжении трех лет осаждали и с суши и с моря город сильно укрепленный, предпочли служить тиранам, чем отдаться нашей власти и все–таки мы, взяв город оружием, свободный возвратили им. Не станем ли мы отрицать того, что Сицилия наша провинции и что города, которые были на стороне Карфагенян, и за одно с ними вели против нас войну, платят нам дань? Мы напротив хотим, чтобы и вы, и все народы знали, что каждого ждет участь по его заслугам в отношении к нам. Можем ли мы раскаиваться в наказании Кампанцев, на которое они и сами жаловаться не могут? Они — между тем как мы за них вели войну против Самнитов в продолжении почти 70 лет с большими для нас потерями, и их самих сначала миром, а потом брачными связями и происшедшими вследствие того родственными отношениями, наконец правом гражданства, хотели к себе привязать, в несчастное для нас время, первые из народов Италии, истребив преступным образом наш гарнизон, перешли на сторону Аннибала. Потом, негодуя на то, что мы их осаждаем, они послали Аннибала сделать нападение на Рим. Если бы после этого не только город Кампанцев, но и ни один из них не уцелел бы, то кто бы мог прийти в негодование и полагать, что с ними обошлись строже, чем они заслуживали? Впрочем из них, больше сознавая свою преступность, лишили сами себя жизни, чем сколько мы казнили. У прочих мы так отняли город и поля, что дали им и место для жительства и нивы; а городу, который ни в чем невинен, им позволили стоять неприкосновенным, и так, кто его увидит — не найдет теперь и признаков того, что он был осаждаем и взят силою. Но что же я говорю о Капуе? И Карфагену побежденному мы дали мир и свободу. Более для нас опасности, что, прощая слишком легко побежденным, мы можем поощрить многих попытать с нами в борьбе военное счастие. Этого достаточно сказать, как в нашу защиту так и против Филиппа: его семейные преступления, избиение родных и друзей и похотливость, почти более не человеческую чем его жестокость, вы, живя ближе к Македонии, лучше меня знаете. Что же касается до вас, Этолы, то мы за вас начали войну против Филиппа, а вы без нашего ведома заключили с ним мир. Вы, может быть, скажете, что так как мы заняты были Пуническою войною, то вы вынуждены были страхом принять условия мира от того, кто в то время имел более силы. И мы, имея другие более важные дела, и сами оставили войну, которую вы прекратили. Теперь и мы, окончив по милости богов бессмертных Пуническую войну, всеми силами налегли на Македонию. И нам представился случай возвратиться к нашей приязни и союзу; разве может быть вы предпочтете погибнуть вместе с Филиппом, чем победить с Римлянами?»
32. Когда сказал это Римский посол, то умы всех были более расположены в пользу Римлян Дамокриг, претор Этолийцев, взяв, как говорят, деньги от царя, не высказал своего согласия ни на то, ни на другое решение: в рассуждениях о важных делах — сказал он — ничто так не вредно, как поспешность. Скоро бывает раскаяние, но оно и позднее и бесплодное, а решения, принятые поспешно, не могут ни быть взяты назад, ни совершенно отменены. Срок на обсуждение этого решения, которое по его мнению должно быть зрелым, нужно определить так: законом постановлено, что о мире и войне может быть рассуждение только на Панэтольском и Пилейском собраниях, тотчас же предоставить право претору, не подвергаясь ответственности созвать собрание, как только он признает своевременным рассуждать о мире или войне, и решение этого собрания, должно считаться столько же твердым, как если бы оно состоялось на Панэтольском и Пилейском сеймах. Когда послы были таким образом отпущены без всякого решения, то Дамокрит полагал, что он поступил наилучше для своего народа; на чьей стороне будет военное счастие, туда он располагал пристать. Вот что произошло на сейме Этолийском.
33. Филипп действительно готовился к войне и на море и на суше; морские силы он собирать в Фессалии в Деметриаде. Полагая, что и Аттал и Римский флот в начале весны двинутся от Эгины, он сделал начальником судов и морского берега Гераклида, который и прежде ими начальствовал. Он сам собирал сухопутные войска, полагая, что лишил Римлян двух значительных вспомогательных средств, с одной стороны Этолов, сь другой Дарданов, так как Пелагонские теснины заняты были сыном его Персеем. Консул уже не готовил только, но и вел войну. Он повел войско по земле Дассаретиев и вез целым хлеб, который взял с собою с зимних квартир; поля же доставляли достаточно то, что нужно было воинам. Города и села сдавались частью добровольно, частью под влиянием страха. Некоторые взяты силою, а другие найдены были опустевшими, так как дикие жители их оставили и бежали в находившиеся по близости горы. Консул стал лагерем у Линка подле реки Бева; оттуда он послал фуражировать около Дассаретских житниц. Филипп видел все около себя в ужасе; все были поражены сильным страхом, но не зная, в какую сторону пошел консул, он отправил отряд конницы разузнать о движении неприятеля. Такая же неизвестность была и у консула. Он знал, что царь уже оставил зимние квартиры, но не знал, в какую он пошел сторону. И он также послал всадников для рекогносцировки. Эти два отряда с двух разных сторон блуждав долго по земле Дассаретов по малоизвестным дорогам, наконец сошлись на одну. И те и другие, услыхав вдали говор людей и топот коней не могли ошибиться в том, что это приближается неприятель, а потому, прежде чем сойтись ближе, обе стороны уже приготовили и коней и оружие и как только увидали друг друга, то тотчас же сразились; и с той, и с другой стороны были воины отборные и потому равны доблестью, да и числом тоже, в продолжении нескольких часов они сражались с равным успехом. Утомление коней и людей положило конец сражению при нерешительном для которой–либо стороны успехе. Македонян пало сорок всадников, а Римлян тридцать пять. Тем не менее ни те ни другие не могли принести, одни консулу, а другие царю ничего верного о том, в какой стороне находится лагерь неприятельский. А сведение об этом получено от перебежчиков, легкомыслие характера которых доставляет в избытке во всех войнах и которые служат для разузнания положения дел у неприятеля.
34. Филипп, полагая, что он и привяжет своих и заставит их охотнее подвергаться за него опасности, если позаботится о погребении всадников,, которые пали в этом походе, приказал принести тела их в лагерь для того, чтобы все видели похоронные почести. Но ничто так неверно и непонятно, как расположение умов многолюдства. То, что по–видимому должно было сделать воинов усерднее для понесения всяких опасностей, нагнало, на них страх и леность. Видя дотоле раны нанесенные стрелами, дротиками и редко копьями, привыкнув сражаться с Греками и Иллирами, они видя тела, обезглавленные Испанскими мечами, с отрубленными руками или с головами пробитыми насквозь, обнаженные внутренности и вообще другие гнусные раны, с ужасом воображали, против каких людей и какого оружия придется им бороться. Самим царем овладел страх, ему еще ни разу не приходилось иметь дело с Римлянами в правильном сражении. А потому, отозвав с целью увеличить свои силы — сына и отряд, которые находились в теснинах Пелагонии и тем открыв в Македонию путь Плевриту и Дарданам, сам с двадцатью тысячами пехоты и четырьмя конницы, по указанию перебежчиков, двинулся к неприятелю и, в расстоянии несколько более тысячи шагов от лагеря Римского укрепил рвом и валом холм, ближайший к Аттаку. Смотря сверху на находившийся внизу Римский лагерь, царь, говорят, подивился и его виду вообще и правильному распределению частей, так как были и улицы и промежутки и сознавался, что никогда не может быть такого порядка в лагере варварском. В продолжении двух дней и консул, и царь, поджидая действий один другого, удерживали воинов внутри окопов. На третий день Римлянин вывел все войска в боевом порядке.
35. Царь, опасаясь так скоро отдать на решение случая судьбу всей войны, послал вперед затрагивать неприятельскую конницу — четыреста Траллов (это род Иллиров, как мы сказали в другом месте) и триста Кретийцев; он к этому числу пеших придал такое же число всадников и вождем им назначил Атенагора, одного из придворных своих. У Римлян боевой фронт находился на расстоянии немного более пятисот шагов; он выслал почти два эскадрона велитов и всадников для того, чтобы противоставить неприятелю силы, ровные его силам. — Воины царские полагали, что им придется сражаться так как они привыкли, что всадники, то набегая, то отступая, будут бросать стрелы и потом отбегать назад, в таком случае была бы очень полезна ловкость и быстрота Иллирийцев при набегах и внезапных нападениях, а Кретийцы метали бы стрелы и дротики в неприятеля, который бросался бы врассыпную. Но атака Римлян своею силою и упорством расстроила план действия неприятелей: действуя как бы правильным строем, и велиты, бросив дротики, вступили в рукопашный бой мечами и всадники, раз бросившись на неприятеля, остановили своих коней и сражались частью сидя на конях, частью спешившись и перемешавшись с пехотою. Таким образом всадники царские, не привыкшие сражаться в правильном бою, не могли равняться с Римскими всадниками, да и пешие воины, которые действовали врассыпную и по своему роду оружия были почти полуобнажены, не могли равняться с Римским велитом, который, имея и меч и щит, мог действовать наступательно и оборонительно. А потому воины царские не вынесли борьбы, и находя свою безопасность только в одной быстроте, бежали в лагерь.
36. По прошествии одного дня, царь, располагая ввести в дело всю свою конницу и легкую пехоту, ночью воинов цетратов, которых Македоняне называют пельтастами, скрыл в засаде в удобном месте между обоими лагерями. Атенагору же и всадникам царь внушил, чтобы они, если дело будет идти удачно в открытом бою, пользовались случаем, если же нет, то чтобы они, отступая мало–помалу, неприметно завели неприятеля к месту засады. Конница отступила, но начальники когорты цетратов, не дождавшись условленного сигнала, пустили преждевременно своих в дело и тем упустили случай к удачному действию. Римляне победили в открытом бою, и не потерпев никакого вреда от устроенной было для них засады, отступили в лагерь. На другой день консул вывел в поле все свои войска, устроенные в боевом порядке; слонов он поставил перед линиею. В первый раз Римляне прибегли к помощи слонов, которых несколько они захватили вовремя последней Пунической войны. Видя, что неприятель скрывается за окопами, консул поднялся на холм и под самый вал, громко упрекая неприятеля в трусости, но как неприятель все–таки не принимал боя и вследствие такой близости лагеря, фуражировка не могла быть безопасною, потому что всадники неприятельские могли во всякое время нечаянно броситься на воинов Римских, когда они рассеются по полям; то консул, полагая вследствие расстояния сделать фуражировку безопаснее, перенес лагерь на восемь миль оттуда в место, называемое Ортолоф. Когда Римляне занимались фуражировкою по ближайшим местам, то царь сначала держал своих за окопами, для того чтобы увеличились и смелость и небрежение неприятеля. Видя же, что воины Римские рассыпались по разным местам, он со всею конницею и вспомогательными Кретийцами, бросился так поспешно, как только быстро могли следовать за конницею самые расторопные легковооруженные воины и стал между лагерем Римским и фуражировавшими воинами. Оттуда, разделив войска, он отправил часть воинов догонять рассеявшихся фуражиров, дав знак, чтобы никого не оставлять в живых, а с частью сам остановился и занял все пути, по которым только фуражиры могли бежать в лагерь. Уже в разных местах было убийство и бегство, а в лагерь Римский не пришел еще ни один гонец об этом несчастье, потому что беглецы попадали на поставленные царем посты и более воинов погибало от засевших по дорогам, чем от высланных на убийство. Наконец некоторые в суматохе пробрались через самые неприятельские караулы и принесли с собою в лагерь скорее смятение, чем верное известие.
37. Консул, отдав приказание всадникам, чтобы они оказывали помощь теснимым где только могли, сам вывел легионы из лагеря и четырехугольным строем (в виде карре) повел против неприятеля. Всадники бросились врассыпную и некоторые разбрелись по полям, будучи введены в заблуждение криками, которые раздавились разные из разных мест. Впрочем часть всадников встретила неприятеля; сражение началось разом во многих местах. Отряд, где находился царь, производил самую ожесточенную борьбу; и количеством пеших и всадников этот отряд составлял почти ядро неприятельских сил и сюда же устремилась большая часть Римлян потому, что он стоял на средине дороги. И в этом месте Македоняне имели верх, как потому что царь сам ободрял своих и вспомогательный отряд Кретийцев переранил неожиданно многих Римских всадников, сражаясь сплошною и готовою массою против рассеянных и действовавших отдельно. Знай только неприятель меру в преследовании Римлян, то не только он приобрел бы славу в этом сражении, но и результат всей компании мог быть другой. А тут увлеченный далеко желанием убивать неприятелей он наткнулся на шедшие впереди с трибунами когорты Римлян. Бежавшая дотоле их конница, лишь только увидела значки их, обратила коней назад против неприятелей, которые уже действовали врассыпную. В одну минуту участь сражения переменилась и обратили тыл те, которые только что перед тем сами преследовали. Многие убиты в происшедшей свалке, а многие во время бегства. И гибли не только от меча неприятельского, но некоторые, отброшенные в болота, потонули с конями в глубокой трясине. Да и царь сам находился в опасности. Под ним упал раненый конь и он было свалился на землю и чуть было не был захвачен так лежащим. Спас его один всадник; поспешно соскочив с коня, он подсадил на него оробевшего царя; а сам не будучи в состоянии пеший догнать бежавших всадников, убит неприятелями, устремившимся на упавшего царя. Царь в поспешном бегстве миновал болота частью проходимые, частью непроходимые, достиг благополучно лагеря, где уже многие отчаивались в том, что он уйдет невредимо. Двести Македонских всадников погибло в этом сражении, почти сто попалось в плен; уведены восемьдесят коней богато убранных и оружие с убитых неприятелей снято как военная добыча.
38. Нашлись люди, которые обвинили за этот, день цари в опрометчивости, а консула в нерадении. Филиппу следовало оставаться в покое, так как он очень хорошо знал, что неприятель в продолжении немногих дней истощив занимаемую им местность, будет испытывать во всем самый сильный недостаток. А консул, обратив в бегство конницу неприятеля и его легковооруженных воинов и чуть не захватив и самого царя, должен был тотчас вести свое войско в царскому лагерю. Неприятели до того оробели, что они бы там не остались и война была бы окончена одним ударом. Но мне кажется легче было, как часто случается, это сказать, чем исполнить. Если бы царь ввел в дело все свои и пешие войска, то может статься, в суматохе, когда все, будучи побеждены и под влиянием ужаса бежали за окопы, если бы победоносный неприятель тотчас приступил к укреплениям, то царь мог бы потерять лагерь. Но когда в лагере оставались не бывшие еще в деле пешие войска, и у ворот были расположены караулы и вооруженные отряды, то что же мог сделать полезного консул кроме подражать неосторожности царя, который опрометчиво врассыпную преследовал бежавших всадников. Да и намерение царя первоначальное — произвести нападение на фуражиров рассеянных по полям, не заслуживало бы порицания, вовремя только прекрати он удачное для себя сражение. Тем менее удивительно намерение царя испробовать счастья, что до него дошел слух о переходе уже в Македонию Плеврата и Дарданов, вышедших из своих жилищ с огромными силами. В случае если бы царь дал себя окружить всеми этими войсками, то Римляне могли не сходя с места привести войну к концу. Вследствие этого, и после двух неудачных сражений конницы, Филипп, считая уже не столь безопасным дальнейшее пребывание в этой позиции, желая уйти оттуда и при уходе обмануть неприятеля, послал к консулу уже около захождения солнца герольда просить перемирия для погребения тел убитых всадников и таким ложным предлогом заняв неприятеля, во вторую стражу ночи, оставив по всему лагерю разведенные большие огни, вышел остуда с войском, соблюдая глубокую тишину.
39. Консул уже лег отдыхал, когда ему сказали, что пришел от неприятеля гонец и зачем он пришел. В ответ только сказано, что и на другой день утром будет время поговорить, но цель была достигнута и Филипп имел перед собою ночь и часть последовавшего за нею дня для того, чтобы уйди вперед. Он удалился в горы, куда он знал, что не пойдут Римляне своим тяжелым строем. Консул на рассвете отпустил герольда, дав перемирие, но когда вскоре после того узнал, что неприятель ушел, не зная по какой дороге за ним следовать, он провел несколько дней на том же месте, запасаясь провиантом. Оттуда он отправился в Стуберу и из Пелагонии свез хлеб, который находился в полях. Остуда он выступил к Плювине, все еще не зная, в какую сторону двинулся неприятель, Филипп сначала остановился было у Бриания, но потом двинулся вперед поперечными дорогами и внезапным появлением привел неприятеля в ужас. А потому Римляне выступили из Плювины и у реки Осфаги стали лагерем. Царь и сам остановился неподалеку оттуда, проведя вал по над берегом реки (жители называют Еригоном). Узнав хорошенько, что Римляне отправятся в Эордею, он выступил вперед занять ущелье для того, чтобы неприятель не мог овладеть дорогою, которая идет тут в узких теснинах. Здесь он наскоро сделал укрепления где валом, где рвом, где завалами из камней, которые должны были служить вместо стены, где засеками из деревьев, одним словом как только можно было по свойству местности и находившегося под руками материалу. И как царь полагал сам, он дорогу и саму по себе едва проходимую, сделал недоступною возведенными со всех сторон укреплениями. Кругом были по большей части места лесистые, в высшей степени неудобные для действия Македонской фаланге. Она за исключением тех случаев, где выставляет вперед щитов длинные копья (а для этого необходимо нужно открытое место) оказывается совершенно бесполезна. Фракийцам невозможно было за ветвями со всех сторон нависшими действовать свободно своими длинными мечами. Не бесполезна была одна когорта Кретийцев. но и та, в случае нападения неприятеля, пуская стрелы в доступного для ран коня и всадника, не производила почти ни какого действия, так как стрелы её не могли пронзить щитов Римских и нигде не находили не прикрытого места. А потому когда они узнали, что этот род оружия не приносит почти ни какой пользы, то они бросали в неприятеля каменьями, которых много лежало по всей долине; но как они делали больше стуку, ударяя в щиты, чем наносили ран, все–таки они было приостановили несколько движение Римлян вперед; но потом они и на это не посмотрели и частью прикрывшись щитами как черепахою идут прямо на встречу неприятелей; частью сделав небольшой обход и взойдя на вершину гор, они сбивают с их позиций пришедших в замешательство Македонян, и так как трудно было бежать в местах столь неудобных, то потеря Македонян убитыми оказалась очень велика.
40. Таким образом ущелье взято с меньшим сопротивлением, какое они предполагали в своих мыслях и пришли в Эордею: опустошив там часть полей, консул удалился в Элимею. Оттуда он произвел нападение на Ористиду и напал на город Целетр, находившийся на полуострове. Воды озера опивают стены, единственная дорога с твердой земли идет ущельем. Сначала жители, понадеясь на крепость местоположения, заперли ворота города и отказали в повиновении; потом когда они увидели, что неприятели несут знамена и подступают к воротам черепахою и что неприятельские силы занимают ущелье, они, не пробуя счастия в сражении, под влиянием одного страха, сдались. От Целетра консул выступил в землю Дассаретиев и взял силою город Пелий. Оттуда он увел рабов с прочею добычею, а свободных граждан отпустил без выкупа и возвратил им город, оставив сильный гарнизон. Город занимал местность весьма удобную для того, чтобы оттуда делать набеги на Македонию. Таким образом обойдя неприятельские области, консул отвел войска в места уже умиренные к Аполлонии, откуда начал компанию. Филиппа отвели в другую сторону Этолы, Атаманы и Дарданы и множество войн вспыхнувших в разных местах. Против Дарданов, которые уже удалялись из Македонии, он отправил Атенагора с легкою пехотою и большою частью конницы; он отдал ему приказание теснить сзади удалявшихся и, нанося урон их арьергарду, поотбить у них несколько охоту выводить войска в поле. Претор Этолии Дамокрит, тот самый, который замедлил было у Навпакта объявление войны, на следующем же сейме возбудил взяться за оружие вследствие дошедших слухов о сражении конниц у Ортолоха, перехода в Македонию Плеврата с Иллирами; притом же прибытие Римского флота в Орей обещало и блокаду с моря берегов Македонии, на которую напали со всех сторон столько народов.
41. Эти же причины возвратили опять на сторону Римлян Демокрита и Этолов. Присоединив к себе Аминандра, царя Атаманов, они осадили Церциний. Заперли ворота, неизвестно по принуждению ли или по собственному желанию, так как у них находился Царский гарнизон. Впрочем, в течение немногих дней, Церциний взят и сожжен; а которые остались живыми после такого большего побоища, как свободные так и рабы, уведены вместе с прочею добычею. Вследствие этого страх заставил всех живших около болота Бэбы, — отправиться в горы. Этолы, не находя там богатой добычи уходят в Перребию. Они там берут силою Циретию и подвергают ее самому гнусному грабежу. Жители Маллеи добровольно отдались и приняты в союз, Аминандер советовал из Перребии двинуться к Гомфам. Атамания прилежит к этому городу И по–видимому можно было взять его без большего сопротивления. Этолы отправились в роскошные поля Фессалии, где их ожидала богатая добыча. За нами, хотя и не совсем охотно, последовал Аминандр; он осуждал в Этолах то, что они грабили врассыпную и ставили лагерь по указанию случая безо всякой забиты и не стараясь его укреплять. А потому опасался как бы нерадивость и опрометчивость Этолов не была причиною какого–нибудь несчастья и для него и его войска, Аминандр, видя, что они поставили лагерь свой под городом Фекадом на открытом месте, сам, несколько подалее от них, шагов на пятьсот расстоянием, занял холм и обнес его для безопасности хотя небольшими укреплениями. Между тем Этолы только что грабили, а то по–видимому и не думали, что они находятся в неприятельской стране; одни из них скитались по полям полувооруженные; другие в лагерях без караулов проводили в пьянстве и сне одинаково и дни и ночи. Вдруг Филипп нагрянул на них совершенно неожиданно. Когда некоторые беглецы с полей в ужасе принесли известие о его приближении, то оробели Демокрит и прочие вожди, притом время дня было полуденное, когда большая часть воинов спала после сытного обеда. Они начади будить друг друга, приказывали браться за оружие, некоторых услали созывать тех, которые было разошлись по полям за добычею. Вообще смятение было такое, что некоторые всадники вышли в поле без мечей, а многие не успели надеть панцирей. На скорую руку таким образом собравшись в количестве не более шестисот как всадников так и пехотинцев и выйдя в поле, они наткнулись на конницу царскую, которая много их превосходила и численностью и храбростью и вооружением. А потому Этолы при первом натиске разбиты после самого незначительного с их стороны сопротивления и в постыдном бегстве устремляются в лагерь. Убито и взято в плен несколько человек из них, которых всадникам удалось отрезать от толпы бежавших.
42. Филипп, когда его воины подходили к валу, велел играть отбой; так как и лошади его и кони были утомлены не столько сражением, сколько большим переходом и чрезвычайною поспешностью движения. А потому он отдал приказание, чтобы эскадроны конницы, попеременно с отрядами легкой пехоты, отправлялись за водою и потом обедали. Других же он держит на карауле под оружием, поджидая пешего строя, который отстал вследствие тяжести вооружения. Когда и тот пришел, то и пешим воинам отдано приказание, чтобы они, поставив перед собою знамена и сложив оружие, на скорую руку поели, а на большой конец по два и по три из каждого отправили за водою. А между тем всадники и легковооруженные воины стояли уже совсем готовые на случай какого–нибудь движения неприятеля. Этолы (их толпы, которые были рассеяны по полям, уже собрались в лагерь) намереваясь защищать укрепления около вала и ворот, поставили вооруженных воинов и были до тех пор смелы, пока из безопасного места смотрели на неприятелей остававшихся в покое. А когда тронулись с места знамена Македонян и они начали подходить совсем готовые и устроенные, то все вдруг, оставив свои посты, в задние ворота лагеря убежали на холм в лагерь Атаманов. Многие из Этолов взяты в плен и убиты в этом столь поспешном сражении. Филипп, будь только достаточно дня для этого не сомневался, что и Атаманы могли бы потерять свой лагерь; но как день весь прошел частью в сражении, частью в разграблении лагеря, то он остановился у подошвы холма в ближайшей равнине, с тем чтобы на рассвете следующего дня атаковать неприятеля; но Этолы, под влиянием того же ужаса, в каком они оставили свои лагерь, в эту же ночь разбежались в разные стороны. Большую пользу им тут принес Аминандер; под его предводительством Атаманы, которым хорошо были знакомы дороги, по верхам гор тропинками, неизвестными преследовавшим их неприятелям, привели Этолов в их землю. Не так много их в беспорядочном бегстве ошибкою наткнулись на Македонских всадников, которых Филипп на рассвете, увидав холм опустевшим, послал преследовать (собственно: пощипать) неприятельский строй.
43. В это же время Атенагор, один из полководцев царя Филиппа, нагнал Дарданов, которые шли назад в свою землю и сначала было вбросил замешательство в задние ряды. Потом Дарданы обернули свои значки и вместе весь строй и началось вполне правильное сражение. Но когда Дарданы начали снова наступательное движение, то Македоняне конницею и легковооруженными воинами теснили сильно Дарданов, обремененных тяжелым вооружением и не имевших у себя совершенно этого рода войск. Самая местность помогала Македонянам. Убито весьма не много, а гораздо больше ранено; в плен не взято ни одного, потому что они не выходят опрометчиво из своих рядов, но и сражаются и отступают дружно все вместе. Таким образом Филипп вознаградил ущерб, понесенный в войне с Римлянами, весьма удачными походами усмирив два враждебных себе народа и не только счастие ему помогло, но и задуманы они были хорошо. Притом весьма удачный случай уменьшил число его врагов Этолийцев. Скопас, старейшина этого народа, из Александрии отправленный от царя Птолемея с большим количеством золота, нанял и увез в Египет шесть тысяч пеших воинов и пятьсот конных. Да он и одного не оставил бы из молодых Этолийцев, если бы не Дамокрит, который напоминая то о войне, то о могущем последовать запустении страны (впрочем неизвестно из заботливости ли о своем народе, или из противоречия Скопасу, получив от него мало даров) убедил часть молодежи остаться дома. Вот что этим летом делали Римляне и Филипп.
44. Флот из Корциры отплыл вначале того же лета под начальством легата Л. Апустия и, обогнув Малею, около Скиллея, что на Гермионском поле, соединялся с царем Атталом. Тут то Афиняне, которые свою давнишнюю ненависть к Филиппу сдерживали еще от страха, видя близкую уже помощь высказали ее вполне. Там никогда не было недостатка в людях, готовых языком своим возбуждать чернь. В таких людях нет недостатка во всех свободных государствах, а тем более в Афинах, где искусство говорить в большом ходу и где их поддерживает благорасположение черни. Тотчас же сделали они предложение, а народ утвердил: чтобы статуи Филиппа и все его изображения, и надписи на них, а также и всех его предков как мужеского, так и женского поколения были уничтожены все без различия. Праздничные дни, святыня и жрецы, установленные в честь самого Филиппа или его предков, должны быт все обруганы. Все места, в которых что–либо было поставлено или надписано в честь его, должны быть предметом общего омерзения, и на них не дозволяется ни ставить, ни посвящать ничего из тех предметов, которые обыкновенно должны ставиться и посвящаться в чистом месте. Общественные жрецы всякой раз как будут молиться за народ Афинский, за его союзников и войско и флоты их, должны тут же ругать и проклинать Филиппа, детей его, царство, сухопутные и морские силы, весь род и племя Македонян. — Потом сделано прибавление к декрету: «Если кто–либо впоследствии предложит что–нибудь служащее к бесчестию и поношению Филиппа, то народ Афинский все заранее утверждает. А если кто–нибудь скажет или сделает что–либо в его честь, то кто этого человека убьет поступит законно». Наконец прибавлено еще: «Все декреты, какие когда–либо были изданы против Пизистратидов, должны иметь силу и против Филиппа». — Таким образом Афиняне вели войну с Филиппом словами и письменами, одно, в чем они остались еще сильны.
45. Аттал и Римляне, отправившись сначала из Гермиона в Пирей, пробыли там несколько дней; они были осыпаны почетными для себя декретами Афинян, равно не знавшими меры как в чествовании союзников, так и в раздражении против неприятелей. Потом они из Пирея отплыли в Андрос. Остановись в пристани, которую называли Гаврилеон, они отправили людей изведать расположение умов граждан, предпочтут ли они добровольно сдать город или испытать силу. Те отвечали, что крепость занята царским гарнизоном и потому они собою располагать не могут. Высадив войска и все снаряды, нужные для осады городов, царь и легат Римский с разных сторон подходят к городу. Греков с первого раза устрашили Римские значки и вооружение, прежде не виданные и самое воодушевление воинов, так быстро подходивших к стенам. А потому тотчас же бросились бежать в крепость, а союзники овладели городом. В крепости осажденные продержались два дня, и не столько в надежде на свою силу, сколько на крепость местоположения. На третий день они сдали и город и крепость, выговорив себе и гарнизону право с одними одеждами быть перевезенными в Делий в Беотию. Город Римляне уступили царю Атталу, а добычу и украшения города увезли сами. Аттал, дабы не владеть опустевшим островом, уговорил остаться почти всех Македонян и некоторых жителей Андроса. Да и остальные впоследствии отозваны назад из Делия, куда переправлены по договору вследствие обещаний царя, да и тоска по родине расположила их умы к доверию. Из Андроса союзники переправились в Цитн. Здесь они провели несколько дней без успеха, осаждая город и отступили потому, что и дело самое не стоило усилий. У Празиаса (это местечко находится на твердой земле Аттики) двадцать легких судов Иссейских присоединились к флоту Римскому. Их послали опустошать пределы Каристиев; остальной флот пробыл у Гереста, в известной Евбейской пристани, до тех пор пока Иссеи вернулись от Кариста. Оттуда все суда, распустив паруса, отправились в открытое, море и мимо острова Скироса прибыли в Ик. Здесь они пробыли несколько дней, так как свирепствовал сильный северный ветер (Борей). Как только поутих ветер, союзники переправились в Скиаф город, только что перед тем опустошенный и разграбленный Филиппом, Воины, разойдясь по полям, хлеб и все, что нашли годное в пищу, перенесли на суда. Добычи и не было, да и Греки не заслужили того, чтобы их грабить. Отправившись оттуда по направлению к Кассандрею, они сначала остановились у Мендиса, приморское предместье этого города. А когда, обойдя мыс, они хотели подойти с флотом к самим стенам города, то началась страшная буря, которая рассеяла и почти затопила волнами все суда и потеряв большую часть снастей, находившиеся на них люди убежали на берег. Эта буря, случившаяся на море, была указанием судьбы, что военные действия надобно было вести с сухого пути. Собрав суда в одно место и высадив войска, союзники атаковали город, но будучи отбиты с большою потерею ранеными (там находился сильный Македонский гарнизон) и видя невозможность исполнить свое намерение, они отступили к Канастрею в Паллены. Оттуда, обойдя Торонский мыс, они морем приплыли в Акант. Тут опустошены сначала поля, потом самый город взят силою и разграблен. Не идя далее (суда были уже у них обременены добычею) они пошли назад, оттуда пришли в Скиат, а из Скиата в Евбею.
46. Флот там остался, а десять легких судов вошли в залив Малиакский для переговоров с Этолами о том как вести войну. Сипиррикас, Этолиец, был во главе того посольства, которое прибыло в Гераклею для общего обсуждения дел с царем и римским легатом. Просили у Аттала в силу союзного договора выставить вспомогательный отряд в тысячу человек; такое число воинов обязался он выставить им для ведения войны с Филиппом. В этом отказано Этолям, так как и они потяготились прежде отправиться опустошать Македонию, в то время, когда Филипп около Пергама предавал все священное и мирское огню, и они этим могли сделать пользу, отведя от них Филиппа заботливостью о собственном. Таким образом Этолы отпущены больше с надеждами — так как Римляне все обещали, — чем с действительною помощью. Апустий с Атталом возвратились к флоту; тут они задумали взять сплою Орей. Город этот был сильно укреплен стенами, и так как он и прежде был предметом нападений, то и в нем находился значительный гарнизон. К ним после завоевания Андроса присоединилось двадцать Родоских судов, все с палубами под начальством префекта Агезимброта. Этот флот они отправили на стоянку к Зелазию (это место, повыше Деметриадского мыса, весьма удобно находится против Истмии), для того чтобы он служил защитою на случай движения оттуда Македонских судов. Гераклид, царский префект, находился там с флотом, но он не решился действовать открытою силою, а поджидал случая — не подаст ли неприятель повода к удачному действию. Орей атаковали с разных сторон Римляне и царь Аттал: Римляне от приморской крепости, а воины царя против вала, находившегося между двух крепостей, которым и стеною разделен город пополам. Как самые места, так и способы нападения, были различные. Римляне подвинули к стенам террасы крытые ходы и стенобитные орудия; воины же царские действовали машинами–баллистами и катапультами — бросавшими в город множество стрел и каменья чрезвычайно тяжелые. Вели они и подкопы и вообще производили те работы, успешность которых испытали в прежнюю осаду. Впрочем Македоняне, защищавшие крепость и город, не только числом были больше прежнего, но и смелее духом; они помнили выговор царя за прежнюю вину и постоянно имели в памяти как угрозы его, так и обещания наград в будущем. А потому когда дело затянулось сверх ожидания и более было надежды на осадные работы, чем на открытую силу; то легат Римский полагая, что между прочим можно и другое дело сделать, оставив столько воинов, сколько по–видимому достаточно было для приведения к концу работ, переправился на ближайшие места твердой земли и взял нечаянным нападением Лариссу (не тот известный город этого имени в Фессалии, но другой прозываемые Кремасте) за исключением крепости. А Аттал захватил Эгелеон, так как жители его всего менее ожидали нападения, полагая, что все внимание неприятеля обращено на осаду другого города. Между тем осадные работы были покончены около Орея и гарнизон, в нем находившийся, обессилел вследствие постоянного утомления, бодрствования как днем, так и ночью, и множества полученных ран, и часть стены была потрясена быками до того, что местами упала; тут–то посреди развалин ворвались ночью Римляне в замок, находящийся над пристанью. На рассвете Аттал по сигналу, поданному Римлянами из замка, и сам напал на город, которого стены были большею частью в развалинах. Гарнизон и жители города перебежали в другую крепость, где они через два часа спустя и сдались. Город уступлен был царю, а пленные Римлянам.
47. Уже приближалось осеннее равноденствие, а залив Евбейский, называемый Цэла, для мореходов подозрителен. По тому желая оттуда выбраться прежде зимних бурь, союзники пришли в Пирей, откуда они выступили на войну, Апустий, оставив там тридцать судов, обойдя Малею, поплыл в Корциру. Царя задержало празднование посвящений Цереры, ему хотелось присутствовать при священнодействиях; а после этого праздника он и сам удалился в Азию, отослав домой Агезимброта и Родосцев. Вот что в продолжении этого лета было совершено на море и на сухом пути против Филиппа и его союзников консулом и легатом Римским, при содействии царя Атгала и Родосцев. Другой консул К. Аврелий, когда прибыл в назначенную ему провинцию к окончанию военных действий, не скрывал своей досади на претора за то, что тот действовал в его отсутствие. А потому, отправив его в Этрурию, сам ввел легионы в область неприятельскую; опустошив ее, он приобрел более добычи, чем славы. Л. Фурий, как потому что в Этрурии нечего было делать, как и имея в виду триумф над Галлами, который легче было получить пока находился в отсутствии раздраженный и завистливый консул, прибыл неожиданно в Рим и собрал сенат в храме Беллоны. Изложив свои деяния он просил, дабы ему было позволено войти в город с почестями триумфа,
48. На большую часть сенаторов имели влияние и важность совершенных им деяний, и личное к нему расположение. Старики отказывали в триумфе: «как потому, что он вел дело с чужим войском, так и потому что он оставил провинцию, жадничая случая схватить триумф; а вряд ли он может указать на примеры подобных действий!» В особенности бывшие консулы утверждали: «что нужно подождать консула. Мог бы он, расположившись лагерем подле города прикрывать колонию и не приступая к сражению протянуть дело до прибытия консула. А что упустил из виду претор, то надобно сделать сенату, а именно — подождать консула. Выслушав лицом к лицу объяснения того и другого, сенат может тогда поставить более правильное решение.» Большая же часть сенаторов были того мнения, что сенат должен иметь в виду только совершенные деяния и то — исполнены ли они начальником, законно состоявшим в этой должности. «Когда из двух колоний, которые считаются оплотом против всякого движения Галлов, одна уже была предана пламени и разграблению, и этот разрушительный пожар мог, как по смежным крышам, перейти и на другую, находившуюся вблизи, колонию, что тут наконец оставалось делать претору? Если же без консула не следовало приступать ни к каким решительным действиям, то виноват или сенат, который дал войско претору (если бы сенат непременно хотел, чтобы действовало войско не претора, но консула, то почему бы в конце сенатского декрета не прибавить именно, что ведение войны поручается не претору, а консулу?) или сам консул, который, отдав приказание войску перейти из Этрурии в Галлию, не поспешил в Аримин принять участие в военных действиях, если их вести без него было не позволительно. Обстоятельства войны не допускают медленности и проволочки со стороны вождей и сражаться приходится иногда не тогда, когда хочешь, но когда вынуждает неприятель. Надобно обращать внимание на самое сражение и на результат его. Неприятель разбит и обращен в бегство; лагерь взят и разграблен. Колония освобождена от осады; пленные другой колонии взяты и возвращены в своим. Одним сражением компания приведена к концу. Не только люди возрадовались этой победе, но и объявлено трехдневное молебствие самим богам бессмертным по тому поводу, что хорошо и благополучно, а не дурно и опрометчиво, ведено общее дело претором Л. Фурием. Самая судьба по–видимому предала в руки роду Фуриев войны с Галлами.»
49. Такого рода речи как самого Фурия, так и его благоприятелей и личное влияние претора восторжествовали над уважением к званию отсутствующего консула и значительным большинством сенат определил триумф Л. Фурию. Торжествовал над Галлами в отправлении должности претор Л. Фурий. В казначейство внес он 320000 фунтов серебра, 170000 золота, но не было ведено перед колесницею ни одного пленного, не было несено добычи и не шло воинов. Кроме одной чести победы — все по–видимому принадлежало консулу. Потом с большою пышностью отпразднованы игры, совершенные П. Корнелием Сципионом, на которые он даль обет в бытность свою консулом в Африке. Относительно земель воинам постановлено декретом, чтобы по числу лет службы каждого из них в Испании и Африке, давалось воину за каждый год по две десятины, а для отвода этих земель назначены десять сановников. Потом выбраны три сановника для пополнения числа поселенцев в Венузии, так как в войне с Аннибалом силы этой колонии поистощились — К. Теренций Варрон, Т. Квинкций Фламинин, П. Корнелий Кн. Сын Сципион. Они–то составляли список поселенцев в Венузию. В том же году К. Корнелий Цетег в должности проконсула владевший Испаниею, большое войско неприятелей поразил в Седетанской области. В этом сражении, как говорили, было убито 15000 Испанцев и захвачено военных значков 78. Консул К. Аврелий, прибыв из своей провинции в Рим по случаю выборов, жаловался не на то, на что предполагали, — что его не подождал сенат и что не дано было возможности консулу лично возражать претору, но на то: «что сенат определил триумф на основании одного показания того, кто просил о нем, не выслушав никого из тех, которые сами участвовали в этих военных действиях. Предки наши установили необходимым присутствие на триумфе легатов, военных трибунов, сотников, наконец и простых воинов, для того чтобы народ Римский мог удостовериться в подлинности деяний того, кому оказывается такая честь. Но из того войска, которое сражалось с Галлами, присутствовал ли тут не скажу воин, но хоть прислужник, от которого сенат мог бы узнать справедливость или несправедливость показаний претора?» — Потом он объявил день выборов и тут назначены консулами Л. Корнелий Лентулл и П. Виллий Таппул. Потом избраны и преторы: Л. Квинкций Фламиний, Л. Валерий Фланк, Л. Виллий Таппул, Кн. Бэбий Тамфил.
50. В этом году хлеб был предешевый. Большое количество пшеницы, привезенной из Африки, курульные эдили М. Клавдий Марцелл и Сек. Элий Пег раздали народу мерками по два асса за мерку. Игры Римские они отпраздновали с большою торжественностью, назначив для этого один день. В казначействе они поставили пять медных статуй насчет штрафных денег. Плебейские игры три раза вполне отпразднованы эдилами Л. Теренцием Массилиотою и Кн. Бэбием Тамфилом, тем самим, которого выбрали в преторы. В этом же году, в продолжении четырех дней, отпразднованы похоронные игры на форуме по случаю смерти М. Валерии Левина сыновьями его, П. и М. Даны ими же гладиаторские игры; двадцать пять пар сражались. Умер Аврелий Котта децемвир священнодействий; на его место назначен М. Ацилий Глабрион. На выборах назначены случайно два курульных эдили, которые тотчас не могли вступить в должность. К. Корнелий Цетег выбран заочно, так как он в то время управлял провинциею Испаниею. К. Валерий Флакк, которого выбрали наличным, не мог дать установленную присягу потому что быль Диальским фламином; а начальствующим лицам не дозволялось более пяти дней находиться в должности если они не дали присяги. По просьбе Флакка уволить его от этого закона, сенат определил просить консула: не заблагорассудит ли он, по совещании с трибунами народными, предложить — нельзя ли эдилю представить за себя присягать другое лицо с дозволения консула. Дозволено присягнуть за брата Л. Валерию Флакку, только что назначенному претору. Трибуны предложили народу и народ утвердил, чтобы это было все равно как если бы и сам эдиль присягнул. И относительно другого эдиля состоялось народное определение по предложению трибунов народных, чтобы из двух лиц, которых они посылали в Испанию начальствовать над войском, К. Корнелий, курульный эдиль прибыл для вступления в должность, а Л. Манлий Ацидин оставил бы провинцию по прошествии многих лет. Народ положил отправить в Испанию с властью проконсульскою Кн. Корнелия Лентула и Л. Стертиния.