Книга Тридцатая

(Содержит события истории Рима 549 — 551 от его построения).
1. Когда консулы Кн. Сервилий, и К. Сервилий — то был шестнадцатый год второй Пунической войны — доложили сенату о положении общественных дел, о войне и о провинциях; то сенаторы определили, чтобы консулы или сами меж себя согласились, или предоставили решить жребию, которому из них действовать против Аннибала в земле Бруттиев, и которому иметь провинцию — Этрурию и Лигурию. Тот консул, которому достанется земля Бруттиев, должен получить войско от П. Семпрония; а П. Семпроний — этому проконсулу власть продолжена на год — должен наследовать П. Лицинию, а тот возвратиться в Рим. Его считали хорошим полководцем; но сверх того обладал он и другими преимуществами в степени, высшей против других его современников: казалось и природа и счастие сосредоточили на этом человек все свои дары. Происходя из знатного рода, и имея значительное состояние, он был очень хорош собою и обладал большою силою тела. Он считался одним из красноречивейших людей того времени как в судебных делах, так и тогда, когда нужно было в чем–нибудь уверить, или разуверить, сенат и народ. Священное право он знал в совершенстве. Кроме этого, во время консульства, он заслужил похвалу и на военном поприще. То же определение, что относительно провинции Бруттиев, состоялось и относительно Этрурии и Лигурии. М. Корнелию велено передать войско новому консулу; а ему продолжена власть и поручено оборонять провинцию Галлию с теми легионами, которыми в предыдущем году начальствовал Л. Скрибоний. За тем брошен жребий о провинциях: Цепиону достались Бруттии, а Сервилию Гемину — Этрурия. После того провинции преторов также подвергнуты жребию; судопроизводство в городе достаюсь Пэту Элию, П. Лентулу — Сардиния, П. Виллию — Сицилия; Квинктилию Вару — Аримин с двумя легионами, которые прежде были под начальством Лукреция Спурия. Лукрецию продолжена власть для того, чтобы он возобновил город Геную, разрушенный Карфагенянином Магоном. П. Сципиону продолжена власть не на срок, но до окончания его предприятия, то есть до приведения к концу войны в Африке. Определено — совершить молебствие по случаю перехода Сципиона в Африку для того, чтобы обстоятельство это было благоприятно как народу Римскому, так самому вождю и войску.
2. Для отправления в Сицилию три тысячи воинов как вследствие того, что все силы военные, находившиеся в этой провинции, перевезены в Африку, так и того, что, еще до отправления флота в Африку, определено защищать берега Сицилии сорока судами. Тринадцать новых судов Виллий повел с собою в Сицилию, а прочие починены в Сицилии старые. Начальство над этим флотом поручено М. Помпонию, претору прошлого года, и ему продолжена власть на год; он посадил на суда вновь набранных воинов, привезенных из Италии. Такое же число судов назначил сенат Кн. Октавию, также прошлогоднему претору, с одинаковыми правами власти, для прикрытия берегов Сардинии. Претору Лентулу приказано дать на суда две тысячи воинов. Берега Италии — так как неизвестно было, куда Карфагеняне пошлют флот, а по всей вероятности в то место, которое им покажется беззащитным — поручено защищать М. Марцию, претору прошлого года, с тем же числом судов. Вследствие сенатского декрета, консулы набрали на тот флот три тысячи воинов и, для обороны города, на непредвидимые случайности войны. Власть над Испанией и войсками, в ней находящимися, поручена старым вождям Л. Лентулу и Л. Манлию Ацидину. Таким образом, в этом году, Римляне защищали свое дело двадцатью легионами и ста шестидесятью судами.
Преторам велено идти по провинциям. Консулам от сената приказано, прежде выступления из города, дать большие игры, которые обещал диктатор Г. Манлий Торкват каждый пятый год в случае, если отечество останется в одном положении.
Чудесные явления, слух о которых доходил из многих мест, возбудили религиозные опасения граждан. Говорили, что воронья в Капитолие не только клевали носами золото, но даже его ели; в Анцие мыши обглодали золотой венец. Около Капуи поля наполнились таким множеством саранчи, что трудно было определить, откуда она взялась в таком количестве. В Реате родился жеребенок о пяти ногах. В Анагние сначала видны были огни, разбросанные по небу, а потом загорелся там огромный столб. В Фрузиноне дуга тонкою чертою обогнула солнце, но расширившийся круг солнца извне в себя включил это очертание. В Арпии, на поле, земля осела в виде большего углубления. Когда один консул приносил жертву, то во внутренностях её, в печени, не оказалось головки. Эти чудесные явления искуплены большими жертвами: коллегии жрецов назначил те божества, которым нужно было принести жертвы.
3. Приведя все это в исполнение, преторы и консулы отправились по провинциям. Впрочем, у них у всех такая была особенная забота об Африке, как будто она им самим досталась, как вследствие того, что там решалась участь воины, так и для того, чтобы сделать что–либо приятное Сципиону, на которого обращено было тогда внимание всех граждан. Вследствие этого, не только из Сардиния, о чем сказано выше, но даже из Сицилии и Испании одежды и хлеб, а из первой преимущественно, оружие и запасы всякого рода доставлялись туда. Да и Сципион, во все продолжение зимы, не прекращал военных действии, случай для которых представлялся ему в разных местах. Осаждал он Утику; в виду лагеря стоял Аздрубал. Карфагеняне спустили суда в море, и флот их был готов И снаряжен для того, чтобы отрезать подвозы. При всем этом Сципион не упустил из виду и того, как бы склонить опять в свою пользу Сифакса, полагая, что может быть он уже довольно насладился любовью, вследствие долговременного обладания молодою женою. Впрочем, Сифакс охотнее предлагал заключение мира с Карфагенянами на том условии, чтобы они очистили Италию, а Римляне Африку, чем можно было надеяться на переход его самого к Римлянам, в случае продолжения войны. Я предпочитаю держаться того убеждения, что все это делалось через послов — и это утверждает большинство писателей, — чем принять то мнение, которое высказывает Антиас Валерии, будто Сифакс сам явился в Римский лагерь для переговоров. Сначала вождь Римский и слышать не хотел об этих условиях; но потом, чтобы иметь основательный предлог посылать своих людей в неприятельский стан, он стал отказывать менее решительно и даже обнадеживать, что дальнейшие переговоры по этому предмету могут повесть к какому–нибудь соглашению.
Шалаши, в которых зимовали Карфагеняне, будучи устроены на скорую руку из, найденных в полях, материалов, почти все состояли из дерева. В особенности Нумиды жили в шалашах, крытых по большой части камышом и рогожами, и притом устроенных где попало, и даже, помимо распоряжения вождей, за рвом и валом лагерным. Когда об этом доложено было Сципиону, то он возымел надежду каким–нибудь случаем сжечь лагерь неприятельский.
4. Сципион с теми послами, которых отправлял к Сифаксу, вместо прислужников, посылал в рабских одеждах воинов из первых рядов испытанного мужества и благоразумия. Они, пока послы заняты были переговорами, ходили по всему лагерю, в разных местах, рассматривая все выходы и входы, положение и вид как всего лагеря, так и частей его, занятых и Нумидами и Карфагенянами; они обратили внимание на расстояние, которое отделяло лагерь Аздрубала от лагеря царского; вместе с тем, они узнали время смены караулов и военных постов, и то, ночью ли или днем, представляется более благоприятных условий для нечаянного нападения. Так как сношения были частые, то нарочно посылаемы были все разные лица с тою целью, чтобы более было число людей, знакомых с положением дел у неприятеля. Так как частые переговоры подавали Сифаксу, а через него и Карфагенянам, с каждым днем все более и более надежды к заключению мира; то, наконец, послы Римские объявили Сифаксу, что имеют приказание главного вождя не возвращаться к нему, не получив решительного ответа, а потому или пусть он царь остается на своем мнении, или пусть посоветуется с Аздрубалом и Карфагенянами. Время уже или заключить мир, или деятельно вести войну. Пока царь советовался с Аздрубалом и Карфагенянами, лазутчики Римские имели время узнать все, что им нужно было, и Сципион имел время приготовить многое для осуществления своего намерения. Вследствие толков о мире, и надежды получить его, у Карфагенян и Нумидов появилась беззаботность и нерадение, так как они не опасались никаких враждебных действий. Наконец, дан ответ, в котором, вследствие сильного, по–видимому, желания Римлян получить мир, прибавлены некоторые условия, для них тяжкие. Это обстоятельство пришлось весьма кстати для Сципиона, искавшего предлога нарушить перемирие. Гонцу царскому Сципион сказал, что доложит об этом деле совету. На другой день, Сципион дал такой ответ, что он один бесполезно старался о мире, который всем прочим членам совета не полюбился. А потому пусть гонец скажет царю, что он может надеяться мира только в одном случае, а именно — если оставит Карфагенян. Таким образом, Сципион прервал перемирие для того, чтобы исполнить свое намерение свободным от всяких обязательств. Спустив суда — уже весна начиналась — Сципион поместил на них орудия и машины, как бы для того, чтобы атаковать Утику с моря. Он послал две тысячи воинов для того, чтобы занять холм, который и прежде был в его власти. Это было сделано как для того, чтобы обратить внимание неприятелей на другой предмет, и отвлечь их от действительных его замыслов, так и в предупреждение того, как бы в то время, когда он, Сципион, двинется против Сифакса и Аздрубала, не произошла вылазка из города и нападение неприятеля на лагерь, в котором останется небольшой гарнизон.
5. Когда все приготовления были сделаны, Сципион созвал совет; он приказал лазутчикам объявить то, что они узнали, а также и Масиниссе, который знал очень хорошо положение дел у неприятеля. Наконец, сам Сципион изложил то, что он предполагал исполнить в следующую ночь. Он объявил трибунам, чтобы они, как только, по распущении претория, заиграют трубы, немедленно выводили легионы из лагеря. Согласно приказанию Сципиона, значки тронулись с места около захода солнца. Почти в первую стражу ночи, они развернули строй и к полуночи — семь тысяч шагов отделяло их от неприятельского лагеря — они тихим шагом достигли места назначения. Тут Сципион поручил Лелию часть войск, Масиниссу и Нумидов, приказав броситься на лагерь Сифакса и зажечь его. Потом Сципион, отведя в сторону Лелия и Масиниссу, и того и другого порознь упрашивает, чтобы они то, что темнота ночи отнимает у благоразумия, пополнили деятельностью и быстротою. Себе же Сципион предоставил атаковать Аздрубала и Карфагенский лагерь. Впрочем, начнет он действовать не прежде, когда увидит уже огонь в царском лагере. Это не замедлило случиться. Огонь, вброшенный в ближайшие шалаши, обнял их, тотчас сообщился соседним, и потом находившимся с ними в связи, и скоро распространился по всему лагерю. При таком обширном ночном пожаре, не замедлила сделаться, как того и следовало ожидать, страшная тревога. Впрочем, воины, приписывая пожар случаю и не подозревая тут участия Римлян, бросились безоружные толпами тушить пожар, и наткнулись на вооруженных неприятелей, преимущественно на Нумидов, которые, в весьма удобных пунктах, поставлены у концов улиц Масиниссою, хорошо знакомым с расположением царского лагеря. Многие воины сделались добычею пламени полусонные; многие, в поспешном бегстве стремясь друг на друга в воротах, были задавлены в тесноте.
6. Сначала Карфагенские караулы увидали пламя; потом и воины, проснувшись от ночной тревоги, видя его, впали в то же заблуждение, полагая, что пожар произошел сам собою. Смутные крики раненых и убивающих приписываемы были суматохе, неизбежной ночью, и о настоящем положении дел никто не догадывался. А потому воины, каждый сам по себе, без оружия, не подозревая ничего неприязненного, бросились изо всех ворот куда кому ближе было, неся с собою только то, что нужно для потушения пламени, и прямо наткнулись на Римское войско. Оно избивало всех как по ненависти к неприятелю, так и для того, чтобы никто не убежал подать весть. Сципион тотчас же бросился к лагерным воротам, которые в такой суматохе, как и весьма понятно, были беззащитны. Огонь вброшен в ближайшие шалаши; сначала пламя сверкало отдельно по разным местам, но потом, сообщась от одного строения другому, не замедлило слиться в одно обширное море пламени. Полуобожженные люди и вьючные животные гибли в бегстве или от пламени, или в воротах от меча неприятельского, который истребил тех, кого пощадило пламя. Оба лагеря уничтожены одним и тем же бедствием. Ушли однако оба вождя, и из стольких тысяч воинов до двух тысяч пеших и до пятисот конных, почти без оружия, и более половины раненых и пострадавших от пламени. Истреблено огнем и мечем до сорока тысяч; в том числе много знатных Карфагенян, одиннадцать сенаторов, военных значков сто семьдесят четыре; Нумидских коней более двух тысяч семисот. Слонов взято шесть; восемь погибло в пламени и от оружия; взято огромное количество оружия, но главный вождь велел предать его пламени, как обреченное Вулкану (богу огня).
7. Бежавший Аздрубал ушел с немногими Африканцами в ближайший город; туда же, следуя за вождем, удалились и все те, которые остались от сражения. Опасаясь, как бы город не сдался Сципиону, Аздрубал вышел из него; вслед за тем, отворив ворота, жители приняли Римлян. Никаких неприязненных действий здесь не было вследствие того, что жители покорились добровольно. Вслед за тем, взяты и разграблены два города. Добыча, найденная там, и в сгоревших лагерях исторгнутая из пламени, предоставлена воинам. Сифакс остановился почти в восьми милях оттуда в укрепленном месте. Аздрубал отправился в Карфаген, для того, чтобы предупредить какое–нибудь робкое решение, которое могло быть внушено страхом, вследствие недавнего несчастья. Действительно, весть о нем сначала причинила такой ужас, что жители полагали, что Сципион, оставив Утику, немедленно осадит Карфаген. А потому, когда суфеты — власть этих Карфагенских начальников походит на консульскую — позвали сенат, то там высказано было три мнения: одно заключало в себе определение об отправлении к Сципиону послов о мире. Другое требовало отозвать Аннибала для защиты отечества от гибельной войны. Третье достойно было твердости Римлян в несчастье: это мнение заключаюсь в том, что нужно пополнить потери войска, и увещевать Сифакса продолжать упорно войну. Мнение это восторжествовало, так как Аздрубал, который был на лицо, и вся Барцинская партия, предпочитали войну. Вслед за тем начали производить набор в городе и области, а к Сифаксу отправлены послы. Он и сам изо всех сил старался возобновить войну; жена Сифакса теперь уже не ласками, которые сильно действуют только на влюбленного, но слезами и мольбами возбуждала в нем жалость. Рыдая, умоляла она его, не оставить её отца и отечества, и не допустить, чтобы Карфаген сделался жертвою того пламени, которое пожрало лагери союзников. Послы приносили надежду, приходившуюся весьма кстати. У города, по имени Оббы, встретили они четыре тысячи Цельтиберов, отборных молодых людей, нанятых в Испании, нарочно посланными на этот предмет, людьми. Притом и Аздрубал скоро подоспеет со значительным отрядом. Вследствие всего этого, Сифакс не только дал послам приветливый ответ, но и показал им множество Нумидских поселян, которым он, в эти последние дни, роздал коней и оружие, и дал им обещание всю молодежь своего царства призвать к оружию. Он знает, что бедствие случилось от огня, а не в сражении: только тот на войне считается побежденным, кто уступил силе оружия. Таков был ответ Сифакса послам, и, через несколько дней, Аздрубал и Сифакс снова соединили войска; все силы их простирались до тридцати тысяч вооруженных воинов.
8. Сципион, как бы считая военные действия против Сифакса и Карфагенян уже приведенными к концу, обратил все свое внимание на осаду Утики, и уже придвигал к ней осадные орудия, как вдруг его отвлек от этого слух о возобновлении военных действий. Оставив на море и на сухом пути небольшие отряды для того только, чтобы показать, что осада продолжается, сам Сципион с главными силами своего войска отправился на встречу неприятеля. Сначала расположился он на холме, находившемся в расстоянии четырех миль он царского лагеря. На другой день, Сципион с конницею спустился в так называемые Великие равнины, которые расстилаются от этого холма. Он подошел к передовым постам неприятельским и, нападая на них, провел этот день в легких с ними схватках. В продолжении следующих двух дней, были, и с той и с другой стороны, нечаянные набеги, которые впрочем не представляли ничего важного. На четвертый день, и то и другое войско построилось в боевой порядок. Римский вождь поставил принципов позади гастатов, у которых в первом ряду находились значки; в резерве поместил он триариев. На правом крыле, Сципион поставил Италиянскую конницу, а на левом Нумидов и Масиниссу. Сифакс И Аздрубал против Италианской конницы поставили Нумидскую, а против Масиниссы Карфагенскую. Цельтиберам достался центр против легионов. В таком порядке сразились обе боевые линии и, при первом натиске, потерпели поражение оба фланга неприятельских, то есть и Нумиды и Карфагеняне. Ни Нумиды, по большой части набранные с полей, не могли устоять против Римской конницы, ни Карфагеняне, также вновь избранные, против Масиниссы, который особенно стал для них страшен вследствие недавней победы. Оставленный обоими флангами, строй Цельтиберов продолжал стоять твердо как потому, что бегство для них в стране, совершенно незнакомой, не представляло никакой надежды на спасение, так и потому, что не могли они рассчитывать на прощение со стороны Сципиона, с которым, оказавшим столько благодеяний им и их народу, они за деньги пришли сражаться в Африку. Вследствие этого, Цельтиберы, окруженные со всех сторон неприятелями, гибли упорно, и убитые падали один на другого. Так как сюда обращено было все внимание Римлян, то Сифакс и Аздрубал успели выиграть время нужное для того, чтобы спастись бегством. Ночь застала победителей, утомленных более убийством, чем сражением.
9. На другой день, Сципион послал Лелия и Масиниссу со всею Римскою и Нумидскою конницею, и легковооруженными воинами, преследовать Сифакса и Аздрубала; а сам, с главными силами разорил окрестные города, принадлежавшие к области Карфагенян, частью обещаниями, частью страхом и силою. В Карфагене господствовал ужас непомерный; жители его полагали, что Сципион, так скоро покорив всю ближайшую к нему страну, не замедлит нечаянно напасть и на Карфаген. А потому, жители занимались и починкою стен, и возведением передовых укреплений, и каждый сам для себя вез с полей то, что нужно для выдержания продолжительной осады. Впрочем, мало упоминали о мире, а чаще о необходимости отправить послов к Аннибалу для приглашения его в Африку. Весьма многие советовали флот, приготовленный для прекращения подвозов с моря Римлянам, отправить к Утике для того, чтобы нечаянно подавить стоявшие там суда неприятельские, не ожидавшие нападения. А может быть удалось бы ему уничтожить и морской лагерь, оставленный с малым прикрытием. Большая часть склонялись на сторону этого последнего мнения; впрочем, полагают необходимым отправить послов к Аннибалу. В случае самих удачных действий Карфагенского флота, только несколько облегчится осадное положение Утики, но, для защиты самого Карфагена, не осталось другого вождя, кроме Аннибала, и другого войска, кроме Аннибалова. А потому, на другой же день, и суда спущены, и послы отправлены в Италию. Положение дел заставляло действовать поспешно, и всякое промедление со своей стороны каждый счел бы изменою общему благу.
Сципион, видя, что войско его обременено добычею многих городов, отослал пленных и остальную добычу в старый лагерь у Утики; а сам, уже имея в воду атаковать Карфаген, занял Тунес, брошенный его защитниками. Этот город находится от Карфагена в расстоянии пятнадцати миль, укреплен хорошо как природою, так и искусством. Его видно из Карфагена, и от него открывается также вид на Карфаген и, прилежащее к нему, море.
10. Отсюда Римляне, которые усердно занимались возведением вала, увидали неприятельский флот, отправлявшийся из Карфагена в Утику; а потому, работы брошены и объявлен поход; тотчас схватили поспешно значки, и начали выносить их, опасаясь, как бы не были подавлены нечаянным нападением неприятеля суда, причаленные к берегу, употребленные для осады города, и нисколько не приспособленные к морскому сражению. Они или были употреблены вместо транспортных, или так придвинуты к стенам, что могли служить для выхода к ним вместо террас и мостов. А потому, Сципион совсем вопреки порядка, обыкновенно принятого в морских сражениях, военные суда, которые могли бы служить защитою другим, поставил в самом заднем ряду почти у берега, а транспортные суда в четыре ряда противоставил стеною неприятелю. Сципион для того, чтобы в суматохе сражения не перемешались ряды, на транспортные суда велел положить от одного к другому, снятые с них, мачты и реи, которые укреплены и связаны толстыми веревками и, таким образом, представляли одну сплошную связь. Сверху настланы доски, по которым можно было переходить с одного судна на другое; а под этими помостами между судами оставлены промежутки, в которые могли выбегать к неприятелю легкие суда, и безопасно туда удаляться. На скорую руку, по краткости времени эти суда изготовлены, а на транспортные помещено тысячу отборных воинов; собрано такое множество стрел и других метательных орудии, чтобы их достало на самое продолжительное сражение. Так изготовившись, Римляне ждали нападения неприятеля. Карфагеняне, если бы действовали поспешно, при первом нападении подавили бы неприятеля, так как сначала все находилось в страшном беспорядке и суматохе; но, будучи поражены несчастьями, постигшими их на сухом пути, они не доверяли уже и морю, на котором бесспорно были сильнее; они целый день, провели в медленном плавании, и уже к заходу солнца пришел их флот в пристань, которую Африканцы называют Русукмон. На другой день, к восходу солнца, Карфагеняне построили в море суда в боевой порядок, как бы готовясь к правильному морскому сражению, и полагая, что Римляне выйдут к ним на встречу. Долго стояли так Карфагеняне; наконец, видя, что неприятель не двинется с места, они решаются напасть на транспортные суда. Сражение это совсем не походило на морское, но на то, когда с судов нападают на стены города. Транспортные суда Римлян были несколько выше Карфагенских. Стрелы Карфагенян, брошенные вверх и в место более высокое, не производили никакого действия; а с транспортных судов, метательные снаряды — и тяжестью падения, и тем, что брошены были с высшего места, производили более действия. Что же касается до сторожевых и легких судов, которые, в промежутки кораблей, под настилками, их соединявшими, выбегали к неприятелю, то они были подавляемы напором Карфагенских судов, значительно их превосходивших величиною. Да и притом, они для защитников судов транспортных представляли то неудобство, что они, видя их перемешанными с судами неприятельскими, должны были прекращать стрельбу из опасения, как бы при такой неизвестности не ранить своих. Наконец, с Карфагенских судов начали набрасывать на Римские — длинные шесты с большими железными крючьями на концах — они называются гарпагонами. Все усилия Римлян отрубить эти крючья, и железные цени, с помощью которых они набрасывались, оставались бесполезными, и военное судно Карфагенское, отступая назад, тащило за собою на крюке транспортное судно; веревки, прикреплявшие его, лопались, и нередко одно военное судно увлекало несколько транспортных судов, вместе связанных. Таким образом, разорвана совершенно цепь судов Римских, и защитники их едва успели перескочить на вторую линию судов своих. Около шести транспортных судов Римских увлечены за свои кормовые части в Карфаген. Зрелище это возбудило там радость, далеко несоответствовавшую успеху, но тем сильнейшую, что, среди постоянных несчастий и горестных событий, случилось хоть одно, неожиданно благоприятное. Ясно было, что флоту Римскому угрожала неминуемая гибель, если бы начальники Карфагенского Флота не промедлили, и если бы Сципион не подоспел вовремя.
11. Около этого почти времени, Лелий и Масинисса прибыл в Нумидию на пятнадцатый почти день. Мезулии — наследственное достояние рода Масиниссы, приняли его с радостью, как своего царя, давно желанного. Начальники и гарнизоны, поставленные там Сифаксом, выгнаны оттуда, и ему пришлось довольствоваться своим прежним царством; но и тут он не остался в покое. Страстно влюбленному Сифаксу не давали покоя жена и тесть. Притом, он имел так много у себя и людей и коней, что средства его царства, в продолжении стольких лет находившегося в цветущем состоянии, могли бы внушить самонадеянность и каждому, видевшему их человеку, даже менее дикому, чем Сифакс, и более умеющему обладать собою. А потому, созвав всех способных носить оружие в одно место, Сифакс роздал им коней и оружие; всадников он распределил по эскадронам, а пеших воинов по когортам, согласно наставлениям, когда–то полученным от Римских сотников. С войском не меньшим того, которое он имел прежде, но почти совершенно состоявшим из новобранцев и нисколько не обученным, Сифакс двинулся к неприятелю, и стал лагерем недалеко от него. Сначала всадники, в небольшом числе, под безопасным прикрытием, выступили за свои посты на рекогносцировку; но, осыпанные стрелами, они поспешно удалились к своим. Вслед, за тем начались набеги и с той, и с другой стороны; раздражение овладело теми, которые терпели поражение, и потому подходили воины все в большем и большем числе: что служит пищею для сражений конниц: тут у победителей надежда на успех, а у побежденных раздражение гнева служит побуждением собираться всем. Таким образом случилось и тут: схватка началась между немногими, но в жару боя мало–помалу приняла в нем участие и вся конница, как с той, так и с другой стороны. Пока происходило сражение только между конницами, то с трудом выдерживали Римляне напор Мазезулиев, так как Сифакс высылал все новые подкрепления. Но, когда нечаянно явился сплошной строй пехоты Римской, прошедшей между рядами своей конницы, вдруг расступившимися, то стремительно нападавший неприятель приостановился. Сначала дикари ленивее понуждали коней, потом остановились, и, пораженные новым родом сражения, дотоле неиспытанным, они уже не только уступили пехоте, но и не устояли против конницы неприятельской, которая, в надежде на свою пехоту, стала действовать смелее. Уже приближались значки легионов. Тут Мазезулии не только не дождались нападения, но и не выдержали самого вида значков и оружия Римских: До такой степени сильно было у них или впечатление прежних поражений, или тот ужас, который они испытывали теперь.
12. Сифакс разъезжал на коне среди неприятельских конных отрядов, стараясь удержать своих от бегства как стыдом, так и примером собственной опасности; лошадь, опасно раненая дротиком, упала и придавила; его живого — зрелище особенно приятное для Масиниссы, притащили к Лелию.
Город Цирта был столицею Сифаксова царства, и туда удалилось множество Нумидов. В последнем сражении, потеря неприятеля убитыми не соответствовала значительности победы, так как бой ограничивался только схваткою одних конниц. Не более пяти тысяч убито, и менее половины этого числа взято в плен, при нападении на лагерь, куда удалилась масса сил неприятельских, пораженная потерею царя. Масинисса, хотя говорил, что для него в то время не могло быть ничего приятнее, как победителем взглянуть на царство своих предков, возвращенное ему после такого промежутка времени; но присовокуплял, что, и в счастливых и в несчастных обстоятельствах, не надобно без пользы терять времени в промедлении; что если Лелий позволит ему идти вперед к Цирте с конницею и Сифаксом в узах, то все покорится под влиянием страха; а Лелий пусть последует за ним с пехотою умеренными переходами. С согласия Лелия, выступив вперед к Цирте, Масинисса велел вызвать для переговоров начальников города Цирты. Но так как те не знали несчастья, постигшего их, то и угрозы, и убеждения его оставались равно без действия, до тех пор пока не был выведен на показ царь в узах. При столь печальном зрелище, поднялись вопли, и стены города оставлены частью под влиянием страха, частью по, вдруг возникшему, единодушному желанно искать милости победителя. Жители отворили ворота: Масинисса, поставив вооруженные отряды у ворот, и у важнейших пунктов городской ограды для того, чтобы никому не дать возможности бежать, поспешно поскакал на коне к царскому дворцу. Когда он входил в переднюю, то, на самом пороге, встретила его Софониба, супруга Сифакса, дочь Карфагенянина Аздрубала. Видя, в толпе вооруженных воинов. Масиниссу, заметного как оружием, так и вообще наружностью, она признала его за царя, каким он и был, и, пав на колени, стала говорить ему: «Боги, через твое мужество и счастие, отдали тебе нас в полное твое распоряжение. Но если пленной дозволено возвысить голос мольбы перед властелином её жизни и смерти, если можно коснуться рукою колен и победоносной руки победителя, то умоляю и заклинаю величием царского достоинства, которое еще так недавно принадлежало и нам, именем Нумидского племени, которое тебе обще с Сифаксом, божествами, покровителями этого царского жилища — да примут они тебя сюда при лучших предзнаменованиях, чем при каких они отсюда отправили Сифакса! — Сам постанови о пленной то, что укажет тебе дух твой, и не допусти, чтобы я досталась в жестокую и на змеиную власть какого бы то ни было Римлянина. Будь даже я только женою Сифакса, то и тут я предпочла бы лучше положиться на верность слова Нумида, родившегося в той же, что и я, Африке, чем на инородца и чужестранца. Но ты сам понимаешь, чего ждать Карфагенянке от Римлянина, и притом Карфагенянке, дочери Аздрубала? Если нет другого средства в руках твоих, то, умоляю и заклинаю тебя, хоть смертью освободи меня от произвола Римлян!» Софониба была очень хороша собою, и притом в самой цветущей молодости. Она не только не выпускала руку победителя, прося его не выдавать ее Римлянам, но и слова её более походили на ласки, чем на мольбы, Вследствие этого, не только сострадание проникло в душу победителя, но, как Нумиды все вообще женолюбивы, то и страстная любовь возникла к пленнице у победителя. Дав правую руку в обязательство верности обещания, Масинисса удалился во дворец. Тут он стал размышлять, каким образом исполнить данное обещание. Находясь в крайнем затруднении, он решился на поступок наглый и бесстыдный. Он приказал в тот же самый день приготовиться к браку, для того, чтобы поспешностью не дать возможности ни Лелию, ни самому Сципиону, решить что–нибудь о пленной прежде, чем она сделается женою Масиниссы. Бракосочетание было совершено, когда прибыл Лелий. Он до того не скрыл свое неодобрение поступка Масиниссы, что сначала хотел было его жену, вытащив из спальни, вместе с Сифаксом и другими пленными, отослать к Сципиону. Уступая просьбам Масиниссы — предоставить Сципиону решение вопроса — которого из двух царей участь должна разделить Софониба, Лелий послал к Сципиону Сифакса и других пленных. А прочими городами Нумидскими, которые были заняты гарнизонами царя Сифакса, овладел Лелий, при содействии Мантиссы.
13, Когда получено было известие, что, Сифакса ведут в лагерь, то все войско вышло вперед, как бы на зрелище торжества. Он шел впереди в узах, и за ним следовала толпа знатных Нумидов. Тут каждый, стараясь придать победе больше блеска славою побежденного, сколько мог более превозносил бывшее величие Сифакса. То — царь, которого силу так высоко ставили два, могущественнейшие в то время на земле, народа, Римляне и Карфагеняне, что главный вождь Римлян Сципион, оставив свою провинцию Испанию и войско, на двух квинкверемах (судах о пяти рядах весел) отправился в Африку, добиваясь дружества Сифакса. Аздрубал, главный полководец Карфагенян, не только сам пришел в царство Сифакса, но и дал ему в супружество дочь свою. В одно и то же время, во власти Сифакса находились два главных вождя — Римский и Карфагенский. И как обе стороны, принося жертвы, молят богов бессмертных о мире, так обе враждующие стороны просили в одно и то же время о дружестве царя Сифакса. Таковы были силы его, что он заставил Масиниссу, изгнав его из царства, спасать жизнь свою ложным слухом о смерти своей, скрываясь в ущельях, и питаясь там добычею наподобие диких зверей, живущих в лесах. Такими–то речами превозносимый царь, был приведен в преторий к Сципиону. Сильное впечатление произвела на Сципиона судьба, постигшая Сифакса, столь далекая от его прежней участи: а также пришло ему на намять и гостеприимство, и пожатие рук, как скрепление общественного и частного дружества. Это обстоятельство придало смелость и Сифаксу в его словах к победителю. Когда Сципион спросил его: чего он хотел достигнуть, не только отказавшись от союза с Римлянами, но и наступивши на них войною? Тогда Сифакс признавался, что провинился он и поступил безрассудно, но не тогда еще, когда он взялся за оружие против народа Римского; то был уже конец его безумия, а не начало. Но тогда он поистине обезумел, тогда забыл и попрал все обязательства дружества как общественные, так и частные, когда принял к себе в дом Карфагенскую женщину. Те свадебные огни сожгли его Царское жилище; та Фурия и язва всеми уловками женской ласки и притворства совратила к заблуждению его дух, и не оставалась в покое, пока не заставила его обнажить вероломно меч против друга и приятеля. Но для него Сифакса, как человека уже погибшего, в его бедствиях утешением может быть только то, что он видит эту Фурию и язву, перешедшею в дом и под кров злейшего его врага. Масинисса не будет ни благоразумнее, ни постояннее его Сифакса; а, по молодости лет, он еще неосторожнее; конечно, безрассудство и невоздержность Масиниссы в поспешном браке хуже еще всех поступков его, Сифакса.»
14. Так говорил Сифакс, не только под влиянием ненависти к неприятелю, но и волнуемый оскорбленною любовью, видя предмет страсти своей в руках соперника. Впрочем, эти слова Сифакса сильно подействовали на душу Сципиона. Основанием верить преступности Масиниссы было то, что он совершил этот брак среди самых военных действий, не посоветовавшись с Лелием и не дождавшись его, и притом с такого безрассудною поспешностью, что в тот же день, как увидал пленную неприятельницу, соединился с нею брачными узами, и священные обряды бракосочетания совершил под кровлею врага своего. Подобный ноступок казался Сципиону тем предосудительнее, что на него в Испании, когда он был еще очень молод, не подействовала красота ни одной пленной. В таких размышлениях находился Сципион, когда пришли к нему Лелий и Масинисса; и того и другого принял Сципион с лицом, одинаково ласковым. В полном собрании претория осыпал он их лестными похвалами. Отведши Масиниссу в сторону, он стал так говорить ему наедине: «Масинисса! Конечно, замечал ты во мне, что–нибудь хорошее, когда ты сначала прибыл в Испанию для заключения со мною дружественных отношении, а, потом в Африке, ты вверил моему слову и самого себя, и все твои надежды. Из числа тех качеств, которыми я казался тебе достойным твоего знакомства, ни одним я так не горжусь, как умеренностью и воздержанием страстей. Их то желал бы я, Масинисса, видеть в числе прочих твоих прекрасных достоинств. Поверь мне, Масинисса, что, в наши с тобою лета, не так опасны для нас вооруженные враги, сколько наши собственные, со всех сторон грозящие, порочные стремления. Тот, кто их смирит и обуздает умеренностью, одержит, без сомнения, победу, более славную и блистательную той, которую мы теперь имеем, победив Сифакса. То, что ты в моем отсутствии совершил хорошего и доброго, то я охотно и припомнил, и содержу в памяти. Что же касается до прочих твоих действий, то лучше обдумай их сам, а я не хочу, говоря о них, заставить тебя краснеть передо мною. Сифакс счастием народа Римского побежден и взят в плен, а потому он сам, жена его, царство, поля и города, люди там живущие, одном словом все, что принадлежало Сифаксу, сделалось добычею народа Римского. А потому и царя, и его супругу, даже если бы она не была гражданкою Карфагена, даже если бы отец её не был главным вождем врагов наших, следовало бы отослать в Рим, где сенату и народу Римскому принадлежит суждение об участи той, которая, как полагают, отвлекла от нас, и вооружила против нас, царя, дотоле нам союзного. Победи сам себя; берегись, как бы один порок не затемнил всех твоих достоинств, и как бы ты не потерял награду за прежние заслуги из–за предмета, который не стоит такого пожертвования.»
15. Масиниссу, когда он это слушал, не только бросило в краску, но и слезы выступили у него на глазах. Он сказал, что, и на будущее время, не выйдет из повиновения Римского вождя; только он умолял его дозволить ему подумать о сдержании данного им слова, на сколько позволят это обстоятельства дела (так как он, Масинисса, обещал ни в чью власть не предавать Софонибу). Затем Масинисса расстроенный удалился из претория в свою палатку. Там он, удалив всех свидетелей, провел несколько времени в частых воплях и вздохах, что легко было слышать людям, стоявшим около палатки. Наконец, испустив самый отчаянный вопль, он позвал своего верного раба, у которого по обычаю, заведенному у царей, хранился яд на случай нечаянных превратностей судьбы, и приказал ему, приготовив яд в чаше, отнести к Софонибе, и при этом сказать: «всего душою хотел бы Масинисса сдержать верность слова, данного прежде, обет данный им мужем ей, как жене; но те, в чьей власти они находятся, не дозволяют этого, а потому то он хочет сдержать второе данное ей обещание — что она живая не достанется в руки Римлян. Итак пусть она, имея в памяти отца своего полководца, отечество и двух царей, которых она была супругою, озаботится сама своею участью!» Когда служитель Масиниссы пришел к Софонибе вместе и с этою вестью, и с чашею яду, то она сказала: «принимаю брачный дар и не без благодарности, если Масинисса не был в силах иначе исполнить обязанности мужа к жене. Впрочем, скажи ему: смерть моя была бы приятнее мне, если бы я, на пороге её, не вступила в новый брак.» Смело произнесла она эти слова, и потом спокойно выпила яд. Получив об этом известие, Сципион, опасаясь, как бы, страдая душою, пылкий молодой человек не решился на какой–нибудь отчаянный поступок, тотчас послал за ним и стал утешать его, а вместе и выговаривать, что он один необдуманный поступок загладил другим, столь же необдуманным, и что не было крайности давать делу столь печальный оборот. На другой день, желая развлечь юношу от его печальных мыслей, он вошел на трибуну и велел созвать воинов на собрание. Здесь он Масиниссу приветствовал титулом царя, осыпал самыми лестными похвалами, дал ему золотой венец, золотую чашу, кресло курульное и скипетр из слоновой кости, разноцветную тогу и вышитую тунику. И на словах возвеличил его Сципион, сказав, что и у Римлян почести триумфа не могут быть блистательнее этого, и для триумфаторов украшения нет лучше того, которым народ Римский почтил Масиниссу первого из иноземцев. Потом Сципион похвалил Лелия, и дал ему также золотой венок. Другим военным людям розданы также подарки, соразмерно их заслугам. Перед такими почестями растаял дух царский, и в Масиниссе возникла надежда в скором времени, вместе с гибелью Сифакса, овладеть всею Нумидиею.
16. Сципион, отправив в Рим К. Лелия с Сифаксом и другими пленными — с ними поехали туда и послы Масиниссы, сам опять отнес лагерь назад к Тунесу, и начатые укрепления привел к концу. Карфагеняне, которых радость, вследствие довольно счастливой в то время, атаки Римского Флота, оказалась не только кратковременною, но и почти бесплодною, сильно поражены были известием о плене Сифакса, на которого они почти более надеялись, чем на Аздрубала и на свое войско; не слушая уже никого более из тех, которые советовали войну, они отправили тридцать главных из старейшин. Совет их пользовался у Карфагенян великим уважением, и даже имел большое влияние на сенат. Когда послы Карфагенские пришли в лагерь Римский и в преторий, то они, наподобие льстецов — как я полагаю, по принятому в их отечестве обычаю, — простерлись на землю. Слова их соответствовали столь униженному приветствию; они не старались оправдаться в своей виновности, но начало её слагали на Аннибала и на поборников его власти. Они просили прощения за государство, которое дерзость его граждан второй раз поставила на край гибели, и которое, если уцелеет, то опять по снисхождению врагов. Народ Римский домогается не гибели побежденных врагов, но власти над ними. Они, Карфагеняне, готовы беспрекословно исполнять все приказания. Сципион на это отвечал, что он с этою надеждою пришел в Африку, что надежда его усилилась вследствие удачных военных действии, надежда — принести в Рим победу, а не мир. Впрочем, так как он победу почти держит в своих руках, то он не отказывается и от мира, и желает доказать всем народам, что Римский народ руководствуется справедливостью, и начиная войны, и оканчивая их. Условия мира назначает он следующие: возвратить пленных, беглецов и перебежчиков; вывести войска из Италии и Галлии; не вступаться в Испанию; очистить все острова, находящиеся между Италией и Африкою; длинные суда выдать все, кроме двадцати, пятьсот тысяч мер пшеницы и триста тысяч ржи. Какую сумму денег заплатить Карфагенянам назначил Сципион, несогласны между собою писатели. Одни говорят пять тысяч талантов; другие — пять тысяч фунтов серебра, некоторые писатели утверждают, что Сципион велел Карфагенянам заплатить двойное жалование его воинам. «Согласны ли Карфагеняне — так присовокупил Сципион — заключить мир на этих условиях, на размышление даст он им три дня. Если они согласятся, то он заключит с ними перемирие, а о мире пусть они пошлют послов в Рим к Сенату.» Отпущенные с таким ответом, Карфагеняне сочли за лучшее не отвергать никаких условий мира. Они только хотели выиграть время, пока Аннибал переправится в Африку. Одних послов они отправили к Сципиону заключить перемирие, а других в Рим просить мира. Для того, чтобы легче получить мир, они повели с собою только для виду человек двести пленных, беглецов и перебежчиков.
17. За много дней прежде, прибыл в Рим Делий с пленными царем Сифаксом и Нумидскими вельможами. Он сенаторам рассказал обстоятельно и в порядке то, что произошло в Африке. В слушателях произвел он сильную радость в настоящем, а в будущем большую надежду. Сенат, по сделанному докладу, положил: царя отослать под стражею в Альбу, а Делия удержать, пока придут послы Карфагенские. Объявлено молебствие на 4 дня. Претор П. Элий распустил сенат, и тотчас созвал народное собрание; он, вместе с К. Лелием, вошел на ростры. Тут граждане, услыхав, что побежден и взят в плен царь славного имени, что вся Нумидия блистательно покорена оружием Римлян, не могли сдержать в себе чувств радости, но высказали их неумеренными криками и другими знаками, которыми народ обыкновенно высказывает свой восторг. А потому претор тотчас объявил, чтобы, по всему городу, сторожа храмов отворили святилища для того, чтобы народ мог, в продолжении всего дня, ходить по храмам, поклоняться божествам и благодарить их. На другой день, он ввел в сенат послов Масиниссы. Они сначала поздравили сенат со счастливыми действиями П. Сципиона в Африке. Потом благодарили за то, что он Масиниссу не только наименовал царем, но и посадил снова на царство его предков, в котором он теперь, по уничтожении Сифакса, будет, если так заблагорассудит сенат, царствовать без страху и борьбы; — за то, что он, осыпав его похвалами перед собранием воинов, увенчал его самыми великими почестями; не быть их недостойным — старался всегда Масинисса и будет стараться на будущее время. Послы просили, чтобы сенат утвердил своим декретом за Масиниссою титло царя и другие благодеяния и награды Сципиона. Сверх того Масинисса просит, если его прошение не будет в тягость, отослать к нему пленных Нумидов, которые в Риме находятся под стражею; это доставит Масиниссе большую честь от его соотечественников. Послам на это дали ответ: поздравление со счастливыми событиями в Африке должно быть взаимное как; сенату, так и царю. Что же касается до Сципиона, то он поступил правильно и законно, что Масиниссу провозгласил царем и все, что он ни сделал в честь Масиниссы, то все сенат и одобряет и утверждает. Подарками, которые послы должны были отнести царю, сенат назначил: две пурпурных, саги (одежда верхняя), каждая с золотою пряжкою, и тунику с широким позументом, два богатоубранных коня, два вооружения всадничьих с панцирями, палатки и военную принадлежность, какая обыкновенно давалась консулу. Вот, что претор должен был отослать царю; послам каждому дано не менее пяти тысяч асс, а их провожатым по одной, и вместе Нумидам, которые, будучи выпущены из под стражи, должны быть возвращены царю. Сверх того послам назначены даровые квартиры, почетные места и угощение на общественный счет.
18. В тоже лето, когда состоялось это определение в Риме, а в Африке совершились вышеописанные события, претор П. Квинктилий Вар и проконсул М. Корнелий, в области Галльских Инсубров, сразились с Карфагенянином Магоном в открытом поле. Легионы претора составляли первую боевую линию, а Корнелий со своими стоял в резерве, а сам прискакал на коне к первым рядам. Перед обоими флангами претор и проконсул убеждали всеми силами воинов атаковать неприятеля. Так как все их усилия оставались бесполезными, то Квинктилий сказал Корнелию: «сражение, как ты видишь, идет вяло, и сверх чаяния неприятель окреп в самом страхе. Возникает опасение, как бы этот страх не обратился в смелость. А потому необходимо произвести сильную атаку конницы, для того чтобы сдвинуть неприятеля, и бросить смущение в ряды его. А потому или ты выдерживай бой в первых рядах, а я введу в дело конницу; или я здесь буду сражаться в первой линии, а ты, с всадниками четырех легионов, атакуй неприятеля.» Так как проконсул принимал на себя ту обязанность, которую ему уступил претор; то претор с сыном, носившим имя Марка, юношею доблестным, отправился к всадникам и, приказав им сесть на коней, он их вдруг пустил на неприятеля. Конную тревогу увеличил крик, испущенный воинами легионов. И не устояла бы боевая линия неприятелей, если бы Магон, при первом движении Римской конницы, не вывел тотчас в поле слонов, совсем изготовленных. Тут кони Римские испугались вида этих животных, их запаху и храпения; таким образом, конница не могла принести никакой пользы. И хотя Римский всадник отлично сражается в бою, где можно вблизи действовать копьем и мечом; однако тут Нумиды взяли перевес, стреляя лучше издали во всадников, отнесенных испуганными конями в сторону. Вместе с тем двенадцатый легион пехоты, в котором большая часть воинов была перебита, держался еще на позиции более от стыда, чем силами своими, и дольше бы не устоял, если бы тринадцатый легион, введенный из резервов в первую линию, не поддержал сражения, результат которого становился сомнительным. Магон со своей стороны, на встречу свежему легиону, вывел Галлов из резерва; но те без труда обращены в бегство. Тут гастаты одиннадцатого легиона собираются в кучу и нападают на слонов, которые начали было приводить уже в расстройство линию пехоты. Дротики гастатов, брошенные в слонов, стоявших тесно один от другого, ни одни почти не пропадал по–пустому: тогда слоны, обернувшись, бросились назад на ряды своих; а четыре слона упали от тяжких ран. Только тогда произошел беспорядок в рядах неприятелей; при чем все всадники, видя слонов обращавших тыл, бросились вперед с тем, чтобы увеличить страх и смятение. Но, пока Магон находился в первой линии, ряды неприятелей отступали мало–помалу, сохраняя воинственный вид; когда же Магон пал, пораженный в ляжку дротиком, и воины увидели, как его унесли из сражения, почти истекавшим кровью, тотчас все обратились в бегство. До пяти тысяч неприятелей убито в этот день, и взято двадцать два военных значка. Римлянам победа стоила также не мало крови. Из войска претора пало две тысячи триста человек; большая часть этой потери относилась к двенадцатому легиону, где убиты и два военных трибуна — М. Коскони и М. Мевий. Из тринадцатого легиона, который участвовал в конце сражения, убит военный трибун К. Гельвий в то время, когда он усиливался восстановить сражение. Почти 22 человека знатных всадников с несколькими сотниками погибли, задавленные слонами. Борьба продолжалась бы долее, если бы рана неприятельского вождя не доставила нам победу.
19. Магон выступил в тишине последующей ночи, и переходами столь длинными, сколько ему позволяли его раны, он прибыл к берегам моря в область Лигуров Нигавнов. Здесь к нему пришли Карфагенские послы, которые, только что перед тем, приплыли на судах в Галльский залив, и передали ему приказание сената переправиться, как можно поспешнее, в Африку, присовокупив, что тоже сделает и брат его Аннибал, к которому отправились послы с таким же приказанием. Дела Карфагенян не в таком положении, чтобы они могли иметь притязания на Галлию и Италию. Магон, не только повинуясь воле сената и тронутый опасностью, в которой находилось отечество, но и опасаясь, как бы в случае его замедления, не преследовал его победоносный неприятель, и самые Лигуры, если они увидят, что Карфагеняне оставляют Италию, могли отпасть к тем, подчиниться власти коих для них было неизбежно, — и полагая, что рана при плавании менее будет раздражаться, и доступнее будет лечению, чем при движении сухим путем, посадил войска свои на суда и отправился в путь; но не успели суда миновать Сардинию, как он умер от раны. Несколько судов Карфагенян, отброшенные ветром в море, захвачены Римским флотом, находившимся около Сардинии. Вот, что происходило на суше и на море в той части Италии, которая прилежит к Альпам.
Консул К. Сервилий не совершил ничего замечательного в провинциях Этрурии и Галлии — так как он заходил и туда — но возвратил из рабства отца своего К. Сервилия и К. Лутация после шестнадцатилетнего плена, в который они захвачены были Бойями у села Таннета. Имея по одну сторону отца, по другой Катула, Сервилий возвратился в Рим, увенчанный честью более домашнею, чем общественною. Народному собранию предложено: определить, чтобы К. Сервилию не было поставлено в вину то, что, при жизни отца, занимавшего еще курульные кресла, Сервилий, не зная этого обстоятельства, был трибуном народным и эдилем народным, что законами запрещено. Когда это определение состоялось, консул возвратился в свою провинцию.
К консулу Кн. Сервилию, находившемуся в земле Бруттиев, отпали Консенция, Авфугум, Берге, Бесидие, Окрикулум, Лимфеум, Аргентанум, Кламнеция и многие незначительные народы, которые видели, что война Карфагенская все ослабевает. Тот же консул сразился с Аннибалом в открытом поле в области Кротонской; впрочем, об этом сражении предание весьма темно. Валерий Антиас говорит, что неприятель потерял пять тысяч убитыми; но это такое обстоятельство, которое или бесстыдно вымышлено, или небрежно опущено. То верно, что тем и заключилась деятельность Аннибала в Италии. И к нему также пришли послы из Карфагена, почти в тоже время, как и к Магону, приглашая его в Африку.
20. Говорят, что Аннибал, слушав послов, не мог воздержаться от вздохов, стонов и даже слез. Когда послы изложили предмет своего поручения, Аннибал сказал: «так! теперь более не намеками, но явно, отзывают те, которые уже давно влекли его из Италии, отказывая ему вспомоществовании людьми и деньгами. Таким образом победил Аннибала не народ Римский, столько раз им разбитый и пораженный, но сенат Карфагенский завистью и недоброжелательством. И не столько И. Сципион будет радоваться, и превозноситься постыдным возвращением его Аннибала, сколько Ганнон, который гибелью Карфагена, за недостатком других средств, погубил дом Аннибалов.» Это событие Аннибал уже предвидел в душе, и заготовил ранее суда. А потому, бесполезную толпу воинов разослав в виде гарнизонов по немногим городкам Бруттийской области, которые остались у него под властью более под влиянием страха, чем верности, он с главными силами своего войска переправился в Африку; а многих людей италиянского племени, которые, отказавшись последовать за ним в Африку, удалялись в храм Юноны Лацинской, который до этого времени считался святилищем неприкосновенным, умертвил позорно в самом храме. Говорят, что редко кто, отправляясь в ссылку из отечества, бывает так печален, как грустен был Аннибал, покидая землю неприятельскую. Часто озирался он на берега Италии, обвиняя богов и людей, и не щадя проклятий на свою собственную голову за то, что он свое победоносное войско, покрытое кровью Каннского сражения не повел с поля битвы прямо к Риму. Сципион дерзнул, консулом не видав даже Карфагенского войска в Италии перенести войну в Африку; а он, Аннибал, положив у Тразимена и Канн сто тысяч воинов, состарился около Казилипа, Кум и Нолы. Так жалуясь и обвиняя себя самого, Аннибал увлечен из Италии, которая так долго находилась в его власти.
21. В одно и тоже время пришло в Рим известие об удалении и Магона и Аннибала. Радость о таких двух благоприятных событиях уменьшалась оттого, что, по–видимому, вожди Римские обнаружили мало или смелости, или сил к удержанию, согласно с приказанием на этот примет сената, неприятеля. Притом озабочивались тем, что неизвестен был исход событий, между тем как вся тягость воины пала на одно войско и на одного вождя. В эти же дни пришли послы из Сагунта; они привели захваченных с деньгами Карфагенян, переправившихся в Испанию для найма вспомогательных войск. Двести пятьдесят фунтов золота и восемьдесят серебра сложили в притворе Сенатского здания. Приняты пленные неприятели и посажены в темницу; золото и серебро возвращено послам, которым изъявлена благодарность, и сверх того даны подарки и суда, на которых они должны быть отвезены в Испанию. Затем старейшие сенаторы указали на то обстоятельство, что сильнее люди чувствуют зло, чем сделанное им добро. Легко припомнить, какой был ужас и страх, когда Аннибал появился в Италии! Сколько было бедствий, сколько слез стоили они! Со стен города виден был неприятельский лагерь! Сколько тогда сделано было и частных и общественных обетов! Сколько раз в собраниях слышны были голоса людей, протягивавших руки к небу с мольбою о том, настанет ли когда тот счастливый день, в которой Италия, оставленная неприятелем, зацветет снова миром! Наконец, после шестнадцати лет, боги допустили, это счастливое событие, но нет никого, кто бы подал мнение о необходимости благодарить за то богов бессмертных. До такой степени люди не в состоянии не только оценить приходящую радость, но и не довольно хорошо помнят прошедшую! Тут со всех сторон курии раздались крики, чтобы претор П. Элий доложил об этом сенату. Определено — в продолжении пяти дней, иметь молебствия у всех постелей богов, и принести сто двадцать больших жертвенных животных.
Уже Лелий и послы Масиниссы были отпущены, когда получено известие, что послов Карфагенских, идущих к сенату с просьбою о мире, видели в Путеолах, и что они идут оттуда сухим путем. Тогда положено воротить назад К. Лелия для того, чтобы, в его присутствии, толковать о мире. К. Фульвий Гилло, посол Сципиона, привел Карфагенян в Рим, им не велено входить в город, квартира им отведена в загородной общественной даче, а заседание сената назначено в храме Беллоны.
22. Тут они говорили почти тоже, что прежде Сципиону, и всю ответственность за войну с Карфагенского правительства они сваливали на Аннибала. Не только Альпы, но и Ибр, он перешел без разрешения сената, и на Сагунтинцев напал по своему личному недоброжелательству. Что же касается до сената и народа Карфагенского, то они, если кто рассудит основательно, оставались и поныне в ненарушенном союзе с Римлянами. А потому им послам поручено только просить — дозволить им оставаться на тех мирных условиях, которые в последнее время заключены консулом Лутацием. Когда, по заведенному предками обычаю, претор дозволил сенаторам спрашивать послов о чем, кто из них захочет, и старейшие из сенаторов, которые сами находились при заключении договора, спрашивали послов о разных его пунктах, на что те отвечали, что они, по своему возрасту — они почти все были молодые люди — не припомнят. Тогда, со всех сторон курии, раздались крики, что коварство Карфагенян видно и в том, что послами с просьбою прежнего мира выбраны именно люди, которые не припомнят его.
23. Когда послы выведены из курии, то сенаторов начали спрашивать о мнении. М. Ливий сказал, что надобно пригласить консула К. Сервилия, так как он находится близко, для того чтобы в его присутствии толковать о мире. Так как не могло быть предмета, который требовал бы более основательного обсуждения, как нынешний, то ему Ливию кажется несовместным с достоинством народа Римского, рассуждать об этом деле в отсутствии обоих консулов, или, но крайней мере, одного. К. Метелл, который, за три года перед тем, был консулом и диктатором, подал такое мнение: так как П. Сципион, поразив войска неприятеля, опустошив его область, довел его до того, что он униженно стал прост мира, и никто не может лучше Сципиона, так как он действует у самых ворот Карфагена, проникнуть в расположение духа неприятеля, с каким он просят мира, то и согласиться, или отказаться от него, необходимо по совету только самого Сципиона. М. Валерий Левин говорил: то пришли лазутчики, а не послы; им надобно приказать выйти из Италии, и под стражею проводить их до судов, а Сципиону написать, чтобы он продолжал по–прежнему военные действия. Лелий и Фульвий сказали, что и Сципион только в том случае допускал возможность мира, если бы не были отозваны из Италии Аннибал и Магон. Всякое притворство будут брать на себя Карфагеняне, дожидаясь своих вождей и армий, а потом они, забыв и договоры, как бы они недавни ни были, и самые божества, будут продолжать войну. Тем охотнее основался сенат на мнении Левина; а послы Карфагенские отпущены, не успев в своем ходатайстве, и даже почти без ответа.
24. В это время консул Кн. Сервилий, в том убеждении, что ему принадлежит слава замирения Италии, и что Аннибал им прогнан, как бы преследуя его, перешел в Сицилию, и приготовлялся перейти в Африку. Когда об этом известие пришло в Рим, то сенаторы сначала определили: претору написать консулу, что сенат заблагорассудил возвратиться ему консулу в Италию. Когда же претор сказал, что консул не обратит внимания на его письма, то назначен на этот самый предмет диктатором И. Сульпиций, который правом большей власти отозвал консула в Италию. Остальную часть года диктатор провел, обходя с предводителем всадников М. Сервилием города Италии, которые отпали во время войны, и производя исследование о поступках их жителей.
Во время перемирия, отправленные из Сардинии претором Лентулом, сто транспортных судов, под прикрытием двадцати военных судов, переправились в Африку по морю, безо всякой опасности от неприятеля и бурь. Не так был счастлив Кн. Октавий, который отправился из Сицилии в Африку с двумястами транспортных и тридцатью длинных судов. Уже, после благополучного плавания, были они в виду берегов Африки, как вдруг ветер утих, а потом, обратясь к юго–западу, перешел в сильную бурю, которая разбросала суда. Сам Октавий по, волнуемым противным ветром, волнам моря, благодаря величайшим усилиям гребцов, достиг Аполлонова мыса. Что же касается до транспортных судов, то большая часть их прибита ветром к острову Эгимуру — этот остров, находясь в тридцати милях от Карфагена, прикрывает тот морской залив, во глубине которого расположен этот город, а некоторые занесены к теплым водам, почти против самого города. Все это происходило в виду Карфагена, а потому изо всего города жители сбежались на площадь. Сановники созвали сенат, а чернь в преддверии курии громкими криками требовала — не упускать из виду и рук такую добычу. Тщетно некоторые напоминали о просьбе мира, а другие о перемирии — срок которого не истек; положением совета, смешанного из сенаторов и простого народа, определено: Аздрубалу, с флотом из 50 судов, отправиться к Егимуру, и там собрать Римские суда, рассеянные по берегу и заливам моря. Транспортные суда, покинутые матросами. сначала от Егимура, а потом от Вод, за кормовые части притащены в Карфаген.
25. Послы еще не возвращались из Рима, и потому не было еще известно мнение сената Римского о мире или о войне, да и срок перемирия еще не истек. Тем Сципиону сильнее казалось оскорбление со стороны тех, которые, прося мира, сами вероломно нарушили перемирие, верность данного слова, и уничтожили надежду на мир. Немедленно отправил он в Карфаген послов — Л. Бебиа, М. Сервилия и Л. Фабия; сбежавшаяся чернь почти причинила им насилие; не видя для себя безопасности на случаи возвращения, послы просили сановников, защитивших их от насилия черни, послать суда проводить их. Даны им две триремы, которые, достигнув реки Баграды, откуда уже виден был Римский лагерь, воротились в Карфаген. Карфагенский флот стоял в это время у Утики: четыре квадриремы этого флота — или, вследствие тайного из Карфагена приказания, присланного с гонцом, или сам Аздрубал, без разрешения правительства своего, дерзнул на такое преступление — бросились вдруг из открытого моря на Римскую квинкверему, когда та старалась обогнуть мыс. По быстроте хода её, неприятельские суда не успели сделать ей на перерез бокового удара носом; не могли также вооруженные воины перескочить с судов, которых палуба была ниже, на палубу судна, находившуюся выше. Да и Римляне защищались превосходно, пока у них достало метательных орудий. Когда же их недостало, то вся надежда на спасение заключалась в близости берега и множестве воинов, из лагеря высыпавших на берег. Тут гребцы всею силою весел напустили судно, сколько могли сильнее на берег и, хотя судно погибло, но находившиеся в нем, остались невредимы. Таким образом, вследствие последовавшего одного за другим преступления, перемирие было явно нарушено. Тут прибыли из Рима Лелий и Фульвий с послами Карфагенскими. Им Сципион сказал, что, хотя Карфагеняне но только нарушили перемирие, но и народное право в отношении Римских послов, однако он не допустит в отношении к Карфагенским ничего, что было бы недостойно как учреждений народа Римского, так и его привычек. Отпустив послов, Сципион готовится к войне. Аннибал уже приближался к берегу, когда приказал одному из матросов взлезть на мачту посмотреть, в какой стороне они находятся. Тот сказал, что, против носовой части судна, находится полуразвалившаяся гробница; тогда Аннибал, обнаружив свое отвращение, велел плыть мимо, и с флотом пристал у Лентиса, где и высадил войска.
26. Таковы были события этого года в Африке; последовавшие за тем переходят в тот год, когда консулами сделаны М. Сервилий, в то время бывший предводителем всадников, и Тиб. Клавдии Нерон. В конце предыдущего года пришли из Греции послы союзных городов. Они жаловались, что поля их опустошены царскими отрядами, а что послы, отправленные в Македонию, требовать возвращения отнятого, не допущены к царю Филиппу. Вместе с тем, принесли они известие о том, что, по слухам, четыре тысячи воинов, под предводительством Сопатра, переправились в Африку на помощь Кароагенян, и что с ними послано и некоторое — количество денег. Сенат определил отправить к царю послов — объявить ему, что сенат такие поступки со стороны царя считает противными союзному договору. Посланы К. Теренций Варрон, К. Мамилий, М. Аврелий и им даны три квинкверемы.
Этот год ознаменован был сильным пожаром, от которого выгорел до подошвы весь Публицийский холм, и большим разливом вод. Хлеб же был очень дешев, как потому, что сообщения по всей Италии были свободны вследствие мира, так и потому, что курульные эдили М. Валерий Фальтон и М. Фабий Бутео, большое количество хлеба, привезенного из Испании, разделили народу в различных частях города по четыре асса за меру.
В этом же году умер Квинт Фабий Максим в преклонной старости, если справедливо известие, сохранившееся у некоторых писателей, что он был авгуром в продолжении шестидесяти двух лет. Человек этот конечно заслуживал вполне то имя, которое он носил, даже если бы оно началось с него самого. На поприще чести превзошел он отца и сравнился с дедом. Дед его Рулл прославился победами и великими битвами; но уравнять все достаточно было одного такого противника, как Аннибал. Впрочем, Фабия считали более осторожным, чем деятельным, и хотя трудно решить, природный ли характер располагал его к медлительности, или род войны, которую он вел, того требовал, но, во всяком случае, не подвержено сомнению, как говорит, Энний, то, что один человек восстановил дела наши медлительностью. Авгуром на место его посвящен Квинт Фабий Максим сын; а на место его, как первосвященника — он занимал две священных должности — Сер. Сульпиций Гальба.
Игры Римские в продолжении одного дня, а плебейские в полном их составе, три раза даны эдилями М. Секстием Сабином и Кн. Тремеллием Флакком. Оба они сделаны преторами, и с ними К. Ливии Салинатор и К. Аврелий Котта. Производил ли выборы этого года консул К. Сервилий или, но случаю его отсутствия в Этрурии, где он, вследствие сенатского декрета, производил исследование о заговоре тамошнего дворянства, назначенный от него диктатором, П. Сульпиций — о том писатели несогласны между собою, и передают известия разные.
27. В начале следующего года, М. Сервилий и Т. Клавдий, созвав сенат в Капитолии, доложили о провинциях. И тот и другой домогались Африки, и потому они хотели Италию и Африку бросить на жребий. Впрочем, благодаря главное усилиям К. Метелла, Африку и не дали, и не отказали в ней. Консулам приказано снестись с трибунами народными, дабы они, если заблагорассудят, спросили народ, кому он хочет поручить ведение войны в Африке. Все трибы назвали П. Сципиона. тем не менее консулу — так определил сенат — Тиб. Клавдию досталась Африка, и ему велено с флотом в пятьдесят судов — все они квинкверемы — переправиться в Африку, и вести там войну на равных правах власти с Сципионом. — М. Сервилию досталась по жребию Этрурия. В той же провинции продолжена власть и К. Сервилию в случае, если сенат заблагорассудит оставить консула в городе. Что касается до преторов, то М. Секстию досталась Галлия, и ему П. Квинтилий Вар должен был передать два легиона и эту провинцию. К. Ливию достались Бруттии с двумя легионами, которыми начальствовал II. Семпроний, проконсул прошлого года. Кн. Тремеллию — Сицилия, которую он должен был, вместе с двумя легионами, принять от П. Виллия Таппула, прошлогоднего претора. Впллий, вместо претора, с двадцатью длинными судами и тысячью воинов, должен был защищать берега Сицилии. М. Помпоний должен был, на остальных 20 судах, отвезти в Рим тысячу пятьсот воинов. К. Аврелию Котте досталось управление городом. Прочим же начальникам провинций и войск продолжена власть, каждому в месте его назначения. А для того, чтобы все действия начать, расположив ботов бессмертных в свою пользу, сенат определил: консулам, прежде отправления на войну, дать те игры и принести те большие жертвы, о которых дал обет, в консульство М. Клавдия Марцелла и Т. Квинкция, диктатор Т. Манлий на тот случай, если, в течение следующих пяти лет, отечество будет оставаться в одном и том же положении. Игры в цирке совершены в продолжение четырех дней, и жертвы, какие следовало по обету, принесены.
28. Между тем с каждым днем росли и надежды и заботы. Не знали наверное, радоваться ли тому, что Аннибал, вышедши из Италии после шестнадцатилетнего в ней пребывания, оставил ее в бесспорном владении народа Римского, или не опасаться ли более того, что он перешел в Африку с войском, совершенно невредимым? Переменилось место войны, но опасность её осталась все та же. Да и, недавно умерший провозвестник такой борьбы, К. Фабий не даром повторял, что Аннибал будет врагом более опасным на родине, чем на чужой стороне Да и Сципиону придется иметь дело не с Сифаксом, царем варварским и необразованным, у которого управлять войском привык Статорий, полу маркитант, и не с тестем его Аздрубалом, полководцем, искусным только в бегстве, да притом и не с войсками, собранными на скорую руку из толпы полувооруженных поселян; но с Аннибалом, который и родился почти в преторие отца, храбрейшего полководца, взрос и воспитан среди войны, с ранних лет сам воин, а, едва достигнув возмужалости, полководец. Состаревшись в победах, Аннибал наполнил памятниками славных своих деяний Испанию, Галлию, Италию от Альпов до пролива. Ведет он войско с собою, которое лет службы считает столько же, сколько и он сам, окрепло в терпении трудов всякого рода, а трудно поверить человеку, сколько оно, их перенесло и тысячу раз облитое кровью Римскою, оно несет с собою добычу не только воинов, но и вождей. Сципиона встретят на поле битвы многие воины, которые собственноручно умертвили преторов, вождей, консулов Римских; украшенные венками за взятие стен — и окопов неприятельских, воины Аннибала не раз прогуливались по взятым ими лагерям и городам Римским. Теперь, у сановников народа Римского, нет столько пуков, сколько может Аннибал велеть нести впереди себя пуков взятых и убитых полководцев Римских. Когда такие предметы опасений закрались в души Римлян, они сами увеличивали свои заботы и опасения размышлением: что дотоле, в продолжении нескольких лет, привыкли они видеть войну перед своими глазами в разных частях Италии, тянувшуюся медленно и без надежды на скорое окончание. Теперь, внимание всех обратили на себя Сципион и Аннибал, вожди, приготовившиеся к решительной борьбе. И как ни сильна была уверенность в Сципионе, и велика надежда на победу, но чем ближе подходила решительная минута, тем более озабочивались умы. — В таком же расположении духа находились и Карфагеняне; то они, имея в виду Аннибала и величие его деяний, жалели о том, что недавно просили мира; то, припоминая, что они побеждены уже в двух сражениях, что Сифакс взят в плен, что изгнаны они из Испании и из Италии, и все это рассуждением и доблестью одного Сципиона, они страшились его, как вождя, судьбою определенного на их гибель.
29. Уже Аннибал пришел в Адрумет; здесь он пробыл несколько дней для того, чтобы дать своим воинам отдохнуть от морской качки. Вывели его из бездействия гонцы; в страхе они принесли известие, что все около Карфагена во власти неприятелей. Тогда Аннибал большими переходами двинулся к Заме. Зама находится от Карфагена на расстоянии 5 дней пути. Посланные вперед, Карфагенские лазутчики были пойманы Римскими караульными и отведены к Сципиону. Он их передал военным трибунам и приказал, отложив всякий страх, повести их по лагерю, куда они захотят, и показать им все. Потом, спросив их — хорошо ли они все рассмотрели — Сципион дал им провожатых и отослал обратно к Аннибалу, Аннибал не слишком весело выслушал все, что рассказывали лазутчики — они говорили, что в этот самый день прибыл Масинисса с шестью тысячами пехоты и четырьмя всадников; но особенно поразила его уверенность неприятеля в своих силах; вероятно на чем–нибудь основанная. А потому Аннибал, хотя и сам был причиною войны, и прибытием своим расстроил и, заключенное было, перемирие, и надежду на мир; впрочем, полагая, что можно надеяться более выгодных условий, если он попросит мира с силами еще целыми, чем в случае поражения, он отправил гонца к Сципиону — просить у него личного свидания для переговоров. Нельзя с достоверностью решить — поступил так Аннибал по собственному ли благоусмотрению, или по распоряжению своего правительства? Валерий Антиас говорит, что Аннибал был побежден Сципионом в первом сражении, в котором Карфагеняне потеряли двенадцать тысяч убитыми и тысячу семьсот человек пленными, и что Аннибал с десятью другими послами явился в лагерь к Сципиону. Впрочем, Сципион не отказался от личного свидания с Аннибалом, и оба вождя, но взаимному соглашению, выдвинули вперед свои лагери для того, чтобы иметь возможность сойтись поближе. Сципион расположился недалеко от города Наратгары в месте, как в других отношениях благоприятном, так и потому, что водопой находился под выстрелами. Аннибал занял холм в четырех милях оттуда, сам по себе безопасный и удобный, но за водой надобно было ходить далеко. В середине между обоими лагерями выбрано место, видное со всех сторон для того, чтобы не было возможности к засаде.
30. Удалив своих воинов на равное расстояние, и оставив при себе только по одному переводчику, сошлись вожди не только в свое время величайшие, но и достойные стать наравне, с кем бы то ни было из царей и полководцев всех народов, за все прошлое время, о котором. сохранилась память. Несколько времени они молчали при виде один другого, как бы пораженные взаимным удивлением. Наконец Аннибал начал говорить так:
«Если судьбою было определено мне, который первый начал войну с народом Римским, и столько раз почти уже в своих руках держал победу, первому явиться с предложением мира; то я радуюсь, что именно к тебе обратиться суждено мне жеребьем. Да и тебе, в ряду твоих подвигов, непоследним поводом к похвал будет то, что Аннибал, которому боги даровали столько побед над Римскими вождями, уступил тебе, и что ты положил конец этой войне, ознаменованной более вашими, чем нашими несчастьями. И в том судьба сделала злую шутку, что я, взявшись за оружие, когда отец твой был консулом, сразившись с ним первым из вождей Римских, являюсь теперь к его сыну безоружным и с просьбою о мире. Конечно, всего лучше, если бы боги внушили предкам нашим такой образ мыслей, чтобы мы довольствовались обладанием Африки, а вы Италии. Для вас самих Сицилия и Сардиния вряд ли могут служить достойным вознаграждением за столько отличных вождей погибших! Но о прошедшем можно более жалеть, чем его исправить. Домогались мы чужого, а теперь приходится сражаться за свое, и не только у вас Италия, у нас Африка сделались местом военных действии; но вы видели почти у ваших врат и стен военные значки и оружие неприятелей; а мы теперь из Карфагена слышим шум в лагере Римском. Итак то — чего мы больше всего опасались, а что для вас было предметом самых сильных желаний — мы, при самом благоприятном для вас положении дел, начинаем толковать о мире. Притом, будем говорить о нем, мы, для которых он важнее, чем для других, и вполне убежденные в том, что все, нами сделанное, наши правительства утвердят. Но всего более нам нужно расположение духа, не чуждое спокойного обсуждения. Что меня касается, то и самые лета — оставив отечество ребенком, я вернулся в него стариком — и счастие, и несчастье, мною перенесенные, до того меня проучили, что я предпочитаю следовать указаниям разума, чем счастия. Но меня страшит и твоя молодость и постоянное счастие; и то, и другое может придать тебе более смелости, чем сколько нужно для спокойного обсуждения. Не слишком думает об изменчивости счастия тот, кому оно еще ни разу не изменяло. Теперь ты находишься в таком же положения, в каком я был при Тразимене и при Каннах. Едва достигнув лет мужества, получил ты власть, и счастие, при самых смелых твоих начинаниях, нигде тебя не оставляло. Ты возвратил под власть Римлян утраченные было Испании, прогнав оттуда четыре армии Карфагенских. Между тем, как у других недоставало смелости оборонять Италию, ты перешел в Африку, разбил здесь два войска, в продолжении часу времени, взял и сжег два лагеря, захватил в плен могущественного царя Сифакса, исторг из его царства, и из нашей области, столько городов, и меня вытащил из Италии, где я владычествовал уже шестнадцатый год. Конечно, дух твой имеет основание быть более склонным к победе, чем к миру; и мне не чуждо это расположение духа более высокое, чем полезное. И для меня сияла когда–то звезда счастия! Если бы, при наших счастливых обстоятельствах, боги внушали нам благоразумное расположение ума, то мы соображали бы не только то, что случилось, но и то, что может случиться. Забыв все прочее, я сам могу служить доказательством разных случайностей. Давно ли я, став лагерем между рекою Анио и городом, угрожал моим оружием стенам Римским? А теперь я, как ты видишь, потеряв на войне двух братьев, людей храбрейших, полководцев знаменитейших, молю о мире перед стенами родного города, почти осажденного, желая отвратить от него то, чем было я грозил вашему городу. Чем счастие больше, тем меньше следует ему доверять. При твоих обстоятельствах благоприятных, а наших сомнительных, мир, если ты его дашь нам, будет честен я славен для тебя, а для нас, которые просим о нем, более необходим, чем честен. И лучше, и надежнее мир верный, чем ожидаемая победа: первый зависит от тебя, а вторая в воле богов. Благополучие стольких лет не предоставляй решению одного часа времени! Подумай не только о твоих силах, но и о могуществе судьбы, и о неизвестности военного жребия, для обеих сторон равной. И там, и здесь будет оружие, и там, и здесь будут тела человеческие. Нигде нельзя так мало, как в войне, ручаться за успех. Одержав еще победу, ты не на столько увеличишь славу свою, которую можешь иметь, заключив мир, на сколько ты ее потеряешь в случае какого либо несчастья. Судьба одного часа может лишить тебя всей чести, как уже приобретенной, так и той, которая была в ожидании. При заключении мира, П. Корнелий, все в твоей власти; а тогда придется тебе довольствоваться тою участью, какую еще дадут боги. К немногим примерам и счастия, и доблести, на этой самой земле мог бы служить некогда М. Атилий, если бы он, пока был победителем, даровал предкам нашим тот мир, о котором они его просили. Но, не предвидя конца своему счастию, и не совладав с судьбою, его возвысившею, Атилий пал, и падение его было тем позорнее, чем более возвеличен он был судьбою.
Конечно, условия мира должен назначать тот, кто дает его, а не тот, кто просит, но, может быть, мы заслуживаем наложить сами себе пеню. Мы не отказываемся предоставить вам все, за что начата война, Сицилию, Сардинию, Испанию и все острова, сколько их находятся в море между Африкою и Италией. А мы, Карфагеняне, заключенные в берега Африки, будем смотреть спокойно, как вы — если так угодно богам — будете, и на суше и на море, владычествовать наг странами чужеземными. Не стану отрицать, что верность Карфагенского слова должна казаться для вас сомнительною вследствие того, что мы недавно или нечистосердечно просили мира, или не надеялись получить его. Точное соблюдение мира, Сципион, много зависит от того, кто его просит. И сенат ваш, как я слышу, отказал в мире несколько потому, что посольство наше не слишком внушало к себе уважение. Теперь я, Аннибал, прошу мира; не просил бы я его, если бы не считал полезным, да и я буду его сохранять, вследствие той же его полезности, по которой я прошу его. И точно так как я, начав войну, старался до тех пор, пока не позавидовали сами боги, не подать повода никому жалеть о том, так теперь я приложу все усилия, чтобы никто не раскаивался в мире, мною добытом.»
31. На это Римский вождь отвечал почти в таком смысле: «Аннибал, не ошибся я в том, что Карфагеняне, в надежде на твое прибытие, нарушили обязательство теперешнего перемирия и уничтожили надежду на мир. Да ты это конечно и не скрываешь, вычеркивая из прежних условий мира все кроме того, что уже давно в нашей власти. Впрочем, как ты прилагаешь старание о том, чтобы твои сограждане почувствовали, от какой тягости ты их облегчаешь, так и мне надобно позаботиться о том, чтобы, утвержденное прежде ними и вычеркнутое теперь из условий, не послужило для вас наградою вероломства. Не заслуживая и прежних условии, вы желаете, чтобы ваш обман принес вам пользу. Но отцы наши не начинали первые войну о Сицилии, ни мы об Испании. В то время опасность, угрожавшая Мамертинцам, нашим союзникам, а теперь гибель Сагунта, заставили нас взяться за оружие, согласно с законами справедливости и чести. Вы первые были зачинщиками, и ты сам в этом сознаешься, да и свидетеля тому боги, которые и ту войну окончили по требованиям истины и справедливости, и эту приводят к такому же концу и приведут. Что же до меня касается, то я имею в памяти и слабость человеческую, и силу счастия и то, что все наши действия подвержены тысячам случайностей. Признаюсь — обнаружил бы я неуместную гордость и высокомерие, если бы, до перехода еще в Африку, я пренебрег бы тобою, пришедшим для заключения мира, между тем как ты добровольно собирался бы оставить Италию, и войска свои посадил бы на суда. Но теперь, когда я тебя почти насильно, так сказать таща за руку, извлек из Италии, на которую ты все озирался, я не чувствую необходимости уважить тебя. А потому, если к условиям, на которых тогда согласились было на мир, прибавите наказание вам за суда с провиантом, взятые вами во время перемирия, и за оскорбление послов — то я могу еще предложить это на благоусмотрение совета. Но если эти условия кажутся вам тяжкими, то готовьтесь к войне, так как мир вам был несносен.» — Таким образом, не заключив перемирия, вожди, окончив переговоры, удалились к своим, сказав им, что слова истрачены по–пустому, что остается только решить дело оружием, и иметь тот жребий, какой дадут бессмертные боги.
32. По прибытии в лагерь, и тот и другой полководец объявляют воинам, чтобы они и с духом собирались, и оружие готовили на последний бой, в котором, если поможет счастие, будут они победителями не на один день только, но навсегда. Завтрашняя ночь еще не наступит, а уже будет известно — кто будет народам предписывать законы — Рим ли или Карфаген. Не Африка, и не Италия, по мир земной будет наградою победителя. Впрочем, если велика награда, то и опасность для тех, против которых счастие обратится в сражении — ей соответствует. Для Римлян не могло быть спасения в стране чуждой и неизвестной; да и Карфагену, истощившему последние усилия, в случае их утраты, грозила неминуемая гибель.
На другой день, выступают на этот решительный бой два знаменитейшие вождя двух могущественнейших народов, и этот день должен был или возвысить их прежние славные деяния, или уничтожить. А потому, и надежды и опасения одинаково волновали умы. Воины, обращая взоры то на свои силы, то на неприятельские, старались взвесить их более показанием глаз, чем рассудка; и то веселые, то печальные мысли приходили им в голову. Вожди своими увещаниями старались напомнить воинам то, что они могли сами забыть. Аннибал приводил на память своим подвиги, совершенные в Италии в продолжении шестнадцати лет, гибель стольких вождей, стольких войск неприятельских, истребленных совершенно; он, подходя к воину, особенно напоминавшему какую–либо битву, говорил с ним о его подвигах. Сципион напоминал своим воинам Испании, недавние битвы в Африке и собственное признание неприятелей, которые и от робости просили мира, и, по природному коварству, не могли оставаться ему верными. Он намекает на переговоры с Аннибалом, которые оставались втайне, и потому предоставляла ему широкое поле для выдумок. Он указывает на предвестия при каких предзнаменованиях отцы их сражались у Эгатских островов, те же самые и теперь, когда они выступили на бой, предложили боги. Близок конец войны и трудов; в их почти власти — добыча Карфагена, возвращение домой в отечество к родителям, детям, женам и домашним богам. Сципион говорил это, держа высоко голову, и с лицом столь веселым, как будто уже победа была в его руках. Потом, он расположил в первой линии гастатов, за ними принципов, а триариев поставил в последней линии.
33. Сципион устраивал когорты не плотным строем, каждую перед её значками, но по ротам, оставим между ними промежутки для того, чтобы слоны, напущенные неприятелем, не расстроили рядов. Лелий, которого содействием пользовался Сципион прежде как легата, а в этом году квестора не в очередь по сенатскому декрету, с Италиянскою конницею поставлен на левом крыле, а на правом Масинисса и Нумиды. Промежутки, находившиеся между отрядами, стоявшими впереди значков, наполнил Сципион велитами — так назывался род легковооруженных воинов, — дав им наставление, чтобы они, прп наступлении слонов, или удалялись за прямые ряды или, разбегаясь направо и налево и примыкая к первым рядам, открывали бы дорогу слонам, которые таким образом попадали под перекрестные выстрелы. Аннибал с целью привести неприятеля в ужас, поставил впереди слонов — их было восемьдесят (дотоле такого количества он не имел ни в одном сражении); за ними следовали вспомогательные войска Лигуров и Галлов с примесью Балеарцев и Мавров. Во второй линии стояли Карфагеняне, Африканцы и легион Македонян. Потом, после небольшого промежутка, стояли ряды вспомогательных Итальянских войск — то по большей части были Бруттии, последовавшие за Аннибалом, оставлявшим Италию более по необходимости, чем добровольно. Конницу Аннибал и сам поставил по крыльям: на правом Карфагенян, а на левом Нумидов. Различные убеждения могли иметь влияние на войско, составленное из стольких людей различных наций, не представлявших между собою ничего общего ни в языке, ни в нравах, ни в законах, ни в оружии, ни в одежде и привычках. Самый повод воевать был не один и тот же. Вспомогательных воинов прельщали и в настоящем денежным жалованьем, которое должно увеличиться добычею. Галлы действовали под влиянием собственной, врожденной к Римлянам, ненависти. Лигурам, сведенным с гор Неприступных, показывали наградою, в случае победы, роскошные поля Италии. Мавров и Нумидов стращают неумеренным отныне господством Масиниссы. Вообще, разным людям приданы разные надежды и опасения. Карфагенянам напоминали стены отечества, богов домашних, гробницы предков, детей и родителей, жен в страхе; с одной стороны — гибель и рабство, с другой господство над земным шаром; не было места ни умеренному страху, ни ограниченным надеждам.
Между тем как главный вождь старался так подействовать на Карфагенян, а начальники отдельных племен на своих соотечественников, при чем, по случаю смешения разных народов, нужно им было прибегать к посредству переводчиков. Вдруг заиграли со стороны Римлян трубы и рога, и поднялся такой крик, что, особенно на левом крыле, слоны повернулись на своих Нумидов и Мавров. Не трудно было Масиниссе распространить ужас между смущенными неприятелями, и с этой стороны он обнажил фланг неприятеля от поддержки конницы. Только немногие слоны смело поведены были против Римлян, и они, хотя и сами получили множество ран, произвели между велитами страшное побоище. Велиты, отступив к своим ротам, — дали дорогу слонам, дабы не быть ими раздавленными, которые таким образом попались под стрельбу и с той, и с другой стороны, так как велиты бросали в них копья, а воины, стоявшие впереди значков, не переставали пускать дротики. Под таким градом метательных снарядов, слоны были прогнаны из рядов Римских и, бросившись на правое крыло, они и тут конницу Карфагенскую обратили в бегство. Лелий, видя смятение неприятелей, воспользовался им для того, чтобы привести их в ужас.
34. Таким образом, на обеих флангах, Карфагенская линия обнажена от конницы; сошлись наконец пехоты, далеко неравные и силами, и воодушевлением надежды. И тут обстоятельство, само по себе незначительное, получило на деле важное значение. Воинский крик Римлян дружный был тем сильнее и ужаснее; в рядах армии неприятельской слышались крики нестройные и несогласные в следствие того, что она состояла из людей различных наций, говоривших разными языками. Притом в бою Римляне стояли твердо; они напирали на неприятеля тяжестью и своею и оружия, а тот действовал более быстротою и ловкостью, чем силою. А поточу, при первом натиске, Римляне сразу сдвинули неприятельскую линию с её позиции; потом, действуя мышцами и щитами, и тесня ими отступавших, Римляне несколько выступили вперед, как бы безо всякого сопротивления. Тут задние ряды, чувствуя наступательное движение, теснили передние, что самое много содействовало к поражению неприятеля. А у него вторая линия, состоявшая из Африканцев и Карфагенян, не только не поддерживала отступавшие свои вспомогательные войска, но и сама отступала из опасения, как бы Римляне, истребляя передних в случае их упорного сопротивления, не добрались и до них. Вследствие этого, вспомогательные войска вдруг обратили тыл и, обратясь против своих, частью бежали во вторую линию, частью убивали её воинов, не впускавших в нее: которые не задолго перед тем их не поддержали; а теперь не давали им дороги. Таким образом произошло почти два смешанных сражения. Карфагеняне вынуждены были сражаться и со своими и с неприятелями. Впрочем, они этих воинов, расстроенных и ожесточенных, не приняли в свою линию, но, сжав теснее ряды, они отбросили их вне поля битвы на, находившиеся около, обнаженные поля. Так поступили Карфагеняне для того, чтобы не произвести замешательства в своих целых и свежих рядах, допустив в них воинов, оробевших от поражения и ран. Впрочем, место, на котором перед этим стояли вспомогательные войска Карфагенян, до того было покрыто трупами убитых людей и их оружием, что по нем было почти труднее пройти, чем по густым толпам неприятельским. Таким образом, находившиеся впереди гастаты, по кучам тел и оружия, и по лужам крови, где кто только мог, последовали за неприятелем; ряды пришли в расстройство и значки перемешались. Да и значки принципов начали колебаться, заметив расстройство рядов, находившихся впереди. Сципион, увидя это, велел тотчас же играть отбой для гастатов. Приняв раненых в последнюю линию, Сципион ввел и принципов и триариев на фланги для того, чтобы средняя линия гастатов имела более твердости и стойкости; таким образом, началось сражение совершенно вновь. Римляне достигли настоящих неприятелей, которые и оружием, и опытностью военною, и славою подвигов не уступали им, и для которых как надежды, так и опасения, были равны. Но Римляне превосходили числом и присутствием духа — они уже обратили в бегство и слонов и всадников, и поразив первую линию, добрались до второй.
35. Весьма кстати Лелий и Масинисса, преследовав в продолжении некоторого времени сбитых всадников, возвратились и ударили с тылу на ряды неприятелей. Этот натиск конницы обратил окончательно в бегство неприятеля, Многие из его воинов были окружены и пали сражаясь; остальные бросились бежать в рассыпную по открытым полям, и погибли в разных местах от конницы, которая возле господствовала. В этот день пало Карфагенян и союзников более 20 тысяч; почти столько же взято в плен; военных значков захвачено 132, слонов одиннадцать. Победители потеряли убитыми до 1500 человек.
Аннибал среди смятения ушел с немногими всадниками в Гадрумет. Он оставил поле битвы не прежде, как истощив в сражении в передних рядах все усилия. По признанию самого Сципиона, и всех искусных в военном деле, Аннибал стяжал здесь великую славу; самую боевую линию свою он устроил в этот день с особенным искусством. Впереди он поставил слонов: их случайный натиск, и страшная сила, должны были вкинуть беспорядок в Римские ряды, которых порядок и правильность были для Римлян первым ручательством за успех. Вспомогательные (союзные) войска он поставил впереди Карфагенских для того, чтобы войскам, составленным из смешения людей разных племен, для которых ни верность слова, ни надежда на денежное вознаграждение. не могли служить достаточным обязательством, не дать возможности бежать свободно. Притом; на них должен был обрушиться первый натиск неприятеля, который таким образом мог прийти в усталость, и если не другим чем, го своими ранами, эти союзные войска должны были притупить оружие неприятеля. А в таком случае войны Карфагенские и Африканцы, на когортах полагалась вся надежда, не уступая ни в чем другом Римлянам, должны были иметь нам ними перевес свежих воинов перед утомленными и израненными. Что же касается до Итальянцев, то Аннибал, не зная наверное, друзья они или неприятеля, отодвинул их далеко на задний план. Представив это последнее доказательство своей доблести, Аннибал ушел в Адрумет, и приглашенный оттуда в Карфаген, прибыл туда 36 лет спустя после того, как он отправился оттуда ребенком. В Сенате Аннибал признался, что не сражение только проиграно, но вся кампания, и что нет надежды на спасение, кроме заключения мира.
36. Сципион, тотчас после сражения, взял лагерь неприятельский и разграбил; с огромною добычею возвратился он к морю и судам. Получено известие, что П. Лентулл прибыль в Утику с 50 военными судами и сотнею транспортных, на которых были привезены запасы всякого рода. А потому Сципион, считая нужным со всех сторон действовать ужасом на Карфаген, и без того пораженный страхом, велел Октавию вести легионы сухим путем к Карфагену, а Лелия послал в Рим с известием о победе; сам же, присоединив к бывшему уже у него флоту, суда, недавно приведениые Лентуллом, двинулся от Утики к Карфагенскому порту. Уже Сципион быль в недальнем от него расстоянии, как на встречу его вышел корабль Карфагенский, убранный перевязками и масличными ветвями. Там находились послы, одиннадцать первых лиц города, отправленных по совету Аннибала просить мира. Когда они приплыли к корме корабля главного вождя, то они протянули обвязанные ветви просителей, и вместе умоляли Сципиона о милости и сострадании. Им не дали никакого иного ответа, кроме того, чтобы они пришли в Тенет, куда и Сципион перенесет свой лагерь. Между тем Сципион отправился обозреть место положение Карфагена не столько для того, чтобы это в самом деле ему нужно было в настоящее время, сколько для того, чтобы напугать неприятеля. За тем он возвратился в Утику, куда отозвал и Октавия. Во время движения к Тинету получено известие, что Вермина, сыпь Сифакса, с отрядом, заключавшим в себе более конных, чем пеших воинов, идет на помощь Карфагену. Часть войска Римского пешего, и вся конница в первые дни Сатурналий, атаковали Нумидский отряд и победили его без труда. Со всех сторон окружив неприятеля, конница преградила ему путь к бегству: пятнадцать тысяч неприятельских воинов пало, тысячу двести взято в плен живьем; захвачено — лошадей Нумидских тысячу пятьсот, и 72 военных значка. Сын царя, среди происшедшего беспорядка, ушел с немногими всадниками. Тогда у Тинета поставлен лагерь в том же самом месте, где и прежде, а тридцать послов прибыли из Карфагена к Сципиону. Под влиянием несчастных обстоятельств, они вели себя гораздо смиреннее прежнего; но, вследствие воспоминания об их вероломном недавнем поступке, их слушали с меньшим участием и сожалением. При обсуждении на совете, хотя справедливое негодование внушало всем мысль разрушить Карфаген, впрочем и велики казались затруднения предприятия столь важного (осада столь сильного и хорошо укрепленного города требовала весьма не мало времени). Самого Сципиона озабочивала мысль, что вот не замедлит пожаловать преемник его власти, который возьмет на себя славу окончания войны, подготовленного трудами и опасностью его самого. Таким образом умы всех были наклонны в пользу мира.
37. На другой день послы были опять признаны; им сделан строгий выговор за клятвопреступление, и внушено, чтобы они наконец, наученные столькими несчастьями, — убедились в существовании богов и в святости клятв. Условия мира назначены: они должны пользоваться свободою и своими законами, владеть полями и городами в тех пределах, в каких и до начала войны владели, и с этого дня Римляне должны были положить конец опустошениям. Карфагеняне должны выдать Римлянам всех беглецов, перебежчиков и пленных, отдать все военные суда, за исключением десяти трирем, а также слонов, сколько их обученных они ни имели, и вновь не обучать более. Не начинать воины ни в Африке, ни вне Африки без дозволения Римлян. Масиниссе возвратить все, что ему принадлежало и заключить с ним союзный договор. Вспомогательным войскам выдавать жалованье и продовольствие, пока из Рима возвратятся послы. Выплатить десять тысяч талантов серебра по равным частям в продолжении пятидесяти лет. Карфагеняне должны были дать сто заложников, по выбору Сципиона, возрастом не моложе четырнадцати и не старше тридцати лет. Перемирие же дать соглашался Сципион только под тем условием, чтобы транспортные суда, взятые во время первого перемирия, были возвращены, а равно и все, что на них находилось. Без этого невозможно перемирие, и надеяться на мир нечего.
Когда послы, получив приказание эти условия сообщить домой, высказали их перед собранием, Гистон выступил, отсоветывая заключать мир; с жадностью слушала его чернь, вместе и беспокойная и трусливая. Аннибал с негодованием слушал такие речи при таких обстоятельствах; схватив Гистона за руку, он стащил его силою с возвышенного места. Такой поступок, несогласный с нравами вольного государства, возбудил ропот в народе. Военный человек смущен был свободою нравов своего родного города, и сказал: «девяти лет ребенком я вас оставил, и теперь возвратился после тридцати шести лет. Искусство военное, которое с детства изучить заставили меня и мои частные обстоятельства, и общественные потребности, я знаю, как мне кажется, основательно. Что же касается до законов, прав и обычаев, то в них вы должны быть мне наставниками.» Попросив извинения в своем неосторожном поступке, Аннибал стал говорить, доказывая и необходимость мира и его справедливость. Более всего затруднений представляло то обстоятельство, что от судов, взятых во время перемирия, не оставалось ничего, кроме одних судов. Да и самое исследование о том было затруднительно, так как тем обличались бы противники мира. Положено было — возвратить суда, да и людей, на них находившихся, разыскать повсюду; а чего будет недоставать, то все оценить предоставить Сципиону, а Карфагеняне заплатят деньги. Некоторые говорят, что Аннибал прямо с поля сражения отправился на берег моря, и на, приготовленном там, судне немедленно отправился к царю Антиоху. Когда Сципион требовал прежде всего, чтобы ему выдали Аннибала, то получил в ответ, что его нет более в Африке.
38. Когда послы возвратились к Сципиону, то общественное имущество, находившееся на судах, велено оценить квесторам по имевшимся у них спискам, а относительно частного имущества собраны показания владельцев. За все за это, тотчас же вытребована сумма наличными деньгами двадцать пять тысяч фунтов серебра. Карфагенянам дано перемирие на три месяца; к условиям прибавлено, чтобы они, в продолжении перемирия, не посылали никуда послов, кроме Рима; а если какие–нибудь послы прядут в Карфаген, то отпустить их не прежде, как сообщив Римскому вождю о предмете их посольства. Вместе с Карфагенскими послами отправлены в Рим Л. Ветурий Филон, М. Марций Ралла и Л. Сципион, брат Императора. В течении этого времени, подвозы из Сицилии и Сардинии причинили такую дешевизну хлеба, что купец отдавал свои груз хлеба хозяевам судов за один провоз.
В Риме, при первом известии о том, что Карфагеняне снова взялись за оружие, произошла было тревога. Приказано было Тиб. Клавдию поспешно весть флот в Сицилию, а оттуда в Африку; другому консулу М. Сервилию оставаться в городе до тех пор, пока будет известно в каком положении дела в Африке. Консул Тиб. Клавдий действовал, при снаряжении флота и при отправлении его, весьма медленно вследствие того, что сенаторы предоставили Сципиону, а не консулу, определить условия будущего мира.
Известия о чудесных явлениях, полученные к самому времени возобновления войны, причинили ужас. В Кумах видели круг солнца уменьшенным, и шел каменный дождь. На Велитернском поле земля осела страшными трещинами и деревья провалились в пропасть. В Арицие молния упала на общественную площадь и окружавшие ее лавки, а в Фрузиноне на городскую стену в разных местах и на ворота. На Палатинском холме шел каменный дождь. Это чудесное явление по завету предков искуплено девятидневным священнодействием, а остальные чудесные явления принесением больших жертв. Между прочим религиозные опасения возбудил и необыкновенный разлив реки. Тибр наполнился водою до того, что, так как цирк был залит, то приготовились было праздновать Аполлоновы игры вне Коллинских ворот, у храма Еруцинской Венеры. Впрочем, в самый день игр, вдруг прояснилось небо, и процессия, которая приготовилась было идти к Коллинским воротам, была отведена опять в цирк, который, по полученному известию, оставлен был водою. Радость народа и ликование по случаю игр увеличились вследствие того, что торжественному зрелищу возвращено его прежнее место.
39. Когда консул Клавдий отправился из города, то между портами Козанским и Лоретанским должен был вынести такую бурю, которая привела его в великий ужас. Оттуда Клавдий пришел в Популоний, где и пережидал, пока погода поутихла; за тем он переправился к острову Ильве, от Ильвы к Корсике, от Корсики к Сардинии. Тут, когда он плыл мимо Нездоровых гор, опять случилась буря, и сильнее еще прежней, и в местности более неблагоприятной; она разметала суда. Много судов расшатала, у многих поломала все снасти, а некоторые и совсем разбила. Таким образом поврежденный флот, с измученным экипажем, искал убежища в Каралесе. Между тем как там чинились вытащенные на берег суда, наступила зима, и год истек. Так как Тиб. Клавдию не была продолжена власть, то он отвел флот назад в Рим частным человеком. М. Сервилий, не желая, чтобы его отзывали для производства выборов, назначил диктатором К. Сервилия Гемина, а сам отправился в провинцию. Диктатор избрал себе предводителем всадников П. Элия Пета. Не раз нечаянная непогода заставляла откладывать уже назначенный день выборов; а потому, так как четырнадцатого Марта кончился срок служения прежних сановников, а новые на их места выбраны не были, то в государстве не оказалось совершенно курульных должностных лиц.
В этом году умер Т. Манлий Торкват первосвященник; на его место поставлен К. Сульпиций Гальба. Курульные эдили, Л. Лициний Лукулл и К. Фульвий, дали три раза Римские игры в их полном составе. По показанию доносчика узнали, что писцы и служители эдилей тайно из казначейства таскали деньги; виновные подверглись осуждению, при чем тень бесчестия пала и на Лукулла эдиля. Плебейские эдили: К. Элий Туберон и Л. Леторий, отказались от должностей по случаю неправильности выбора; но они успели дать игры Юпитеру, и, по поводу их, пиршества, а также поставили в Капитолие три статуи, сделанные из штрафного серебра. Но определению сенатского декрета, диктатор и предводитель всадников дали игры в честь Цереры.
40. Когда прибыли из Африки вместе послы Карфагенские и Римские, то сенат собрался в храме Беллоны. Когда Л. Ветурий Филон изложил здесь, что наконец Аннибал и Карфагеняне побеждены в решительном сражении, и таким образом положен конец войне, столь печальной, то сенаторы обнаружили чрезвычайную радость. К этому присовокупил еще Филон обстоятельство, которое при столь счастливых событиях казалось маловажным, а именно о победе над Верминою, сыном Сифакса. Сенат велел Филону выйти перед народное собрание, и сообщить всем гражданам эти радостные вести. Тогда, среди взаимных поздравлений, отворились все храмы в городе и объявлено молебствие на три дня. На просьбу послов Карфагенских и царя Филиппа — которые также пришли, — допустить их в собрание сената, дан, по приказанию сената, через диктатора ответ, что новые консулы допустят их в сенат. Вслед за тем произведены выборы; консулами выбраны К. Корнелий Лептул и П. Элий Пет; преторами — М. Юний Пенн, которому по жребию досталось управление городом; М. Фалерий Фальто, которому назначена область Бруттиев, и П. Элий Туберон, которому по жребию досталась Сицилия. Что касается до распределения провинций между консулами, то положено не прежде решить этот вопрос, как по выслушании послов царя Филиппа и Карфагенских. Предвидели окончание одной войны и начало другой. Консул Кн. Лентул сильно желал получить провинциею Африку: в случае войны, победа была легка, а в случае прекращения войны, ему принадлежала бы слава, что в его консульство окончена война столь важная. Вследствие этого Лентул говорил громко, что он не позволит толковать о чем–либо прежде, чем ему назначат провинциею Африку; товарищ его, человек благоразумный и осторожный, уступал ему, хотя он предвидел, что состязание его с Сципионом, и само по себе несправедливое, не увенчается успехом. Трибуны народные, К. Минуций Терм и М. Ацилий Глабрион, говорили, что Кн. Корнелий напрасно затевает то дело, которое не удалось консулу Тиб. Клавдию. Вследствие сенатского определения, предложено было народному собранию — кому угодно будет поручить власть в Африке. Все тридцать пять триб положили вверить ее Сципиону. После многих споров и в сенате, и в народном собрании, окончательно решен этот вопрос тем, что он предоставлен сенату. Тогда сенаторы, дав присягу — так было условлено — определили: консулам распределить между собою провинции по жребию — одному должна была достаться Италия, а другому начальство над флотом из 50 судов. Тот консул, которому достанется начальство над флотом, должен плыть в Сицилию, и в случае, если мир с Карфагенянами не состоится, переправиться в Африку, где он, консул, должен действовать с моря, а Сципион с сухого пути с прежними правами власти. В случае соглашения относительно условий мира, трибуны народные должны предложить народному собранию — кому оно определит заключить мир и кому, если представится необходимость вывести из Африки победоносное войско, исполнить это. Если состоится определение народного собрания такое, чтобы через Сципиона дать мир и ему вывести войско из Африки, то консул не должен из Сицилии переправляться в Африку. Другой консул, которому достанется Италия, должен принять два легиона от претора М. Секстия.
41. П. Сципиону продолжена власть, и предоставлены все те войска, которые он имел в провинции Африке. Претору М. Валерию Фальтону определены два легиона в земле Бруттиев, которыми в предшествующем году начальствовал К. Ливий. Элий претор должен был принять два легиона в Сицилии от Кн. Тремеллия. Один легион, которым начальствовал П. Лентул вместо претора, получил назначение в Сардинию М. Фабию. М. Сервилию, прошлогоднему консулу, продолжена в Этрурии власть еще на год, и предоставлены два легиона, которые он имел прежде. Что же касается до Испании, то уже несколько лет там находились Л. Корнелий Лентул и Л. Манлий Ацидин. Консулам было поручено снестись с трибунами, не заблагорассудят ли они спросить народ, кому он поручит власть в Испании. Тот должен был из двух армий Римских воинов записать в один легион, а из союзников Латинского имени составить пятнадцать когорт, и этими силами оберегать провинцию. Старых воинов Л. Корнелий и Л. Манлий должны были вывезти в Италию. Консулу определен флот из 50 судов, которые ему предоставлено, по его усмотрению, выбрать из двух флотов: Кн. Октавия, находившегося в Африке, и П. Виллия, который прикрывал берега Сицилии. П. Сципиону предоставлены те сорок длинных судов, которые уже были у него прежде. Если Сципион вверит, как и прежде, начальство, над ними Кн. Октавию, то Октавию продолжается власть в должности претора еще на один год. Если же Сципион. вверит начальство над флотом Лелию, то Октавий должен отправиться в Рим и привести туда суда, которые окажутся ненужными консулу. М. Фабию в Сардинию назначены десять длинных судов. Консулам приказано набрать два городских легиона, и, таким образом, на этот год общественное дело Римлян защищаемо было четырнадцатью легионами и сотнею длинных судов (галер).
42. Тут стали рассуждать о послах Филиппа и Карфагенян. Первых заблагорассудили ввести Македонян. Весьма разнообразны были предметы, о которых они говорили: частью они оправдывались против жалоб послов, которые были отправлены из Рима к царю — на опустошение земель союзников; частью они со своей стороны обвиняли союзников народа Римского, но особенно не щадили они М. Аврелия, который, будучи одним из трех послов, к царю Филиппу отправленных, остался там, произвел набор, неприязненно начал войну вопреки союзного договора, и не раз сражался в открытом поле с полководцами царя. Послы требовали возвращения им Македонян и вождя их Сопатра, которые, как наемники, служили в войске Аннибала, и в то время, доставшись в плен Римлянам, находились в оковах. — Против этих речей говорил М. Фурий, нарочно из Македонии присланный на этот предмет М. Аврелием: если Аврелий остался, то в предупреждение того, как бы союзники народа Римского, изнемогши от оскорблений и опустошений царя, к нему не отпали. Впрочем, Аврелий не выходил за пределы областей союзников, а старался о том, чтобы те, которые опустошали их поля, не оставались без наказания. — Что касается до Сопатра, то он, из числа придворных царя и его родственников, и недавно, с четырьмя тысячами воинов и денежною суммою, отправлен был в Африку на помощь Аннибалу и Карфагенянам. — На вопросы об этих предметах Македоняне отвечали сбивчиво, а потому получили ответ, не очень ласковый: царь желает войны, и получит ее скоро, если будет действовать по–прежнему. Вдвойне нарушен им союзный договор и тем, что он причинил обиды союзникам народа Римского, затронув их войною и оружием — и тем, что помогал неприятелям Римлян и войском и деньгами. Что касается до П. Сципиона, то он и поступил и поступает по–видимому законно и правильно, приняв неприятелей и содержа в оковах тех, которые взяты в плен, действуя с оружием в руках против народа Римского. И М. Аврелий поступил согласно с требованиями общественного блага, и сенату угодил он тем, что, будучи не в состоянии защитить союзников договором, он сделал это силою оружия.
Когда Македоняне были отпущены с таким неприятным для них ответом, позваны послы Карфагенян. Вид их преклонных лет и важного сана — то были значительнейшие лица в государстве — убедил всех, что наконец то Карфагеняне чистосердечно просят мира. Из послов самым замечательным был Аздрубал — у своих соотечественников носил он прозвание Козла — он постоянно был на стороне мира, и противником Барцинской партии. Тем с большим доверием слушала его, когда он вину войны слагал с государства на преступные стремления немногих. В своей речи Аздрубал говорил весьма разнообразно; некоторые обвинения он опровергал, в справедливости других сознавался для того, чтобы не сделать невозможным прощение того, что было вне сомнения. То он убеждал сенаторов воспользоваться счастливыми обстоятельствами скромно и умеренно. Если бы Карфагеняне слушали его и Ганнона, и умели бы пользоваться временем, то они вместо того, чтобы теперь испрашивать условия мира, могли бы сами начертать их. Редко дается людям в одно и то же время и счастие и благоразумие. Народ Римский тем непобедим, что в счастии умеет сохранять благоразумие и не забывается. Да и поистине надобно было бы удивляться, если бы он действовал иначе! Не привыкнув к счастию, те, которые вдруг его получают, не помнят себя от радости, и о благоразумии позабывают. Для народа же Римского удовольствия победы весьма обыкновенны и даже наскучили ему: власть свою расширил он не столько победами, сколько снисхождением к побежденным. — Другие послы в своих речах старались более возбудить чувство жалости приведением на память того, до чего упали дела Карфагенян, находившиеся прежде в таком цветущем положении. Тем, которые еще недавно господствовали оружием почти надо всем земным шаром, не осталось ничего более, кроме одних стен Карфагена; заключенные в них, они не видит в своей власти ни малейшего участка ни земли, ни моря. Да и самый город, и свои кровы домашние, сохранят только тогда, если народ Римский не станет изливать на них, так как ничего более не осталось, гнев свой. — Казалось, жалость подействовала на души сенаторов, как вдруг — так рассказывают — один из сенаторов, негодуя на вероломства Карфагенян, воскликнул: «при заключении договора какими богами будут клясться они, обманув уже их при прежнем договоре?» — «Теми же самыми — отвечал Аздрубал — которые так жестоко карают нарушителей святости договоров!»
43. При общем расположении умов к миру, консул Кн. Лентул, в распоряжение которого предоставлен был флот, воспрепятствовал состояться сенатскому определению. Тогда народные трибуны, М. Ацилий и К. Минуций, предложили народному собранию: заблагорассудят ли граждане приказать сенату составить определение о заключении мира с Карфагенянами, и кому поручат они и заключить этот мир, и вывести войско из Африки. Все трибы из явили свое согласие на заключение мира, а начертать его условия и вывести войско, поручили Сципиону. Вследствие такого мнения граждан, сенат определил: И. Сципиону, согласно прошения десяти послов, заключить мир с народом Карфагенским на тех условиях, какие ему заблагорассудятся.
За тем Карфагеняне, отблагодарив сенаторов, просили о позволении войти в город, и переговорить со своими соотечественниками, которые, попав в плен, содержатся под общественною стражею: в числе их находятся частью люди знатные, их родственники и приятели; к другим имеют они поручения от их родных. Когда им было это дозволено, они просили еще дозволения выкупить тех из пленных, кого они захотят. Велено представить список их по именам; когда они наименовали их около двухсот человек, состоялось сенатское определение: послы Римские должны отвезти в Африку к П. Корнелию Сципиону двести человек пленных по выбору Карфагенян и сказать ему, чтобы он их, в случае, если мир будет заключен, выдал Карфагенянам без выкупа.
Фециалам отдано приказание отправиться в Африку для скрепления будущего мирного договора. По их требованию состоялся сенатский декрет в следующих выражениях: «понести им с собою священные камешки, кремни и священную траву. Римский претор должен был им приказать скрепить мирный договор, а от претора должны они потребовать жертвенную траву.» Этот род травы берут обыкновенно из Капитолия, и дают фециалам.
Когда, отпущенные таким образом из Рима, Карфагеняне прибыли в Африку к Сципиону, то они заключили мир на тех условиях, которые упомянуты выше: длинные суда, слонов, беглецов, перебежчиков они выдали. Пленных возвратили они четыре тысячи, и, в числе их, находился сенатор К. Теренция Куллео. Суда Карфагенские приказал Сципион отвести в море и предать их пламени. Некоторые писатели утверждают, что, число всех этих судов, действовавших веслами, простиралось до 500. Нечаянный вид этого пожара произвел такую печаль в Карфагенянах, как будто их город был жертвою пламени. С перебежчиками поступлено строже, чем с беглецами: те из них, которые были Латинского имени, наказаны отсечением головы, а Римляне распяты на кресте.
44. За сорок лет до того заключен был наконец мир с Карфагенянами при консулах К. Лутацие и А. Манлие. Война началась по истечении двадцати трех лет, при консулах П. Корнелие, к Тиб. Семпроние, а окончена на семнадцатом году в консульство Кн. Корнелия и П. Элия Пета. Говорят, что не раз после того Сципион твердил, что честолюбивые стремления сначала Тиб. Клавдия, а потом Кн. Корнелия, помешали — эту войну окончить разрушением Карфагена.
Когда первый внос денег казался затруднительным для Карфагена, истощенного продолжительною войною, печаль и рыдания наполняли здание сената, то, как говорят, увидали Аннибала смеющимся. Когда Аздрубал, по прозванию козел, стал ему выговаривать за его смех, столь неуместный среди общей печали и тем более для него Аннибала, которые собственно и причинил это горе, то Аннибал на это ответил: «если бы можно было видеть душу так же, как мы видим лицо, то без труда приметили бы, что смех этот, который служит теперь предметом порицания, внушен не веселостью, но происходит из глубины души, почти потерявшейся от горя. Впрочем, смех этот все–таки более уместен, чем эти безрассудные и позорные слезы. Тогда следовало плакать, когда у нас отнято оружие, когда суда наши преданы пламени, когда война внешняя нам запрещена. Вот этою то язвою мы гибнем. Необходимо вам верить, что Римляне поступили с вами по внушению той же ненависти, которую и вы к ним пытали. Ни одно великое государство не может оставаться в состояния покоя: если не имеет врага внешнего, то находит его у себя дома. Так весьма крепкие тела, которые по–видимому безопасны от внешних причин, падают под тяжестью своих собственных сил. Да и мы общественные бедствия чувствуем только в той мере, в какой они затрагивают наши частные интересы: и в них ничто так сильно не действует на нас, как потери денежные. А потому, когда тащили из Карфагена трофеи победы, когда вы видели свой родной город обезоруженным и беззащитным среди стольких воинственных племен Африки, тогда не восстенал никто из вас. А теперь, когда мы должны платить дань неприятелю из нашего частного достояния, вы проливаете слезы, как бы по великой общественной утрате. Боюсь одного, как бы не почувствовали вы, что теперешние ваши слезы пролиты при самом меньшем вашем горе!»
Сципион, созвав собрание воинов, подарил Масиниссе в прибавление к царству его отца, Цирту и прочие города и области, которые из царства Сифаксова достались во власть народа Римского. Сципион приказал Кн. Октавию флот, отведенный в Сицилию, передать консулу Кн. Корнелию; а Карфагенянам отправить в Рим послов для того, чтобы получить там от сената и народа Римского подтверждение того, что он сделал, согласно с мнением десяти послов.
45. Водворив мир и на сухом нуги и на море, Сципион посадил воинов на суда и переправился в Сицилию в Лилибей. Отсюда он большую часть воинов отправил морем, а сам пошел по Италии, обрадованной столько же миром, сколько и победою. Не только жители городов выходили ему на встречу, воздавая честь, но и была покрыта дорога с обеих сторон толпами поселян. Таким образом, Сципион прибыл к Риму, и вошел в него с триумфом, которому по блеску не было подобного. Он внес в казначейство сто двадцать три тысячи фунтов серебра, а воинам из добычи разделил по четыреста асс. Смерть похитила Сифакса, и не допустила его быть зрелищем людей, но не украшением славы триумфатора. Сифакс незадолго перед тем умер в Тибурне, куда переведен из Альбы. Смерть его была замечена, потому что похороны сделаны на общественный счет. Впрочем, Полибий, писатель заслуживающий уважение, уверяет, что этот царь шел за Сципионом во время триумфа. За торжествующим Сципионом следовал, надев шапку на голову, К. Теренций Куллео и, в продолжения всей остальной жизни, он, как и следовало, уважал Сципиона, как виновника своего освобождения. Что касается до прозвания Африканского, то сделалось оно сначала известным по распоряжению ли воинов, или распространено народною молвою, или получило свое начало от родовой гордости подобно тому, как для Силлы прозвание Счастливого, и для Помпея — Великого — это трудно решить с достоверностью. Впрочем, не подвержено сомнению то, что Сципион первый украшен прозванием, заимствованным от имени народа, им побежденного. Впоследствии, с его примера, люди, по заслугам далеко стоявшие ниже его, оставили пышные подписи под портретами, и знаменитые фамильные прозвания.