1. Таково было положение дел в Испании. Между тем в Италии Марцелл взял обратно Салапию вследствие предательства тамошних жителей; и у Самнитов отнял силою Марморен и Мелес. Там захвачено до трех тысяч воинов Аннибала, оставленных им в гарнизоне. Добыча — она была довольно значительна — предоставлена воинам; сверх того найдено там же двести сорок тысяч мер пшеницы и сто десять тысяч мер ржи. Впрочем, это благоприятное событие не могло уравновесить сильный урон, через несколько дней понесенный у города Гердонеи. Там в лагере стоял проконсул Кн. Фульвий; он надеялся взять обратно этот город, который после Каннского поражения отпал от Римлян; он не был защищен местоположением, и гарнизон в нем был незначительный. Врожденная беспечность Фульвия увеличилась еще вследствие дошедших до него слухов, что жители Гердонеи начали колебаться в своей верности Аннибалу, особенно с того времени, как получено было известие, что он, потеряв Салапию, удалился из близлежащпх мест в землю Бруттиев. Между тем, и Аннибал от своих шпионов знал обо всем, что делалось у Гердонеи, и известие это заставило его позаботиться об удержании в своей власти союзного города, и вместе подало надежду врасплох атаковать неприятеля. С войском налегке (без тяжестей) Аннибал длинными переходами столь поспешно двинулся к Гердонее, что опередил почти слух о своем движении, чтобы сильнее поразить неприятеля ужасом, он подошел с войском, расположенным в боевом порядке. Римский вождь, несмотря на неравенство своих дарований и сил своего войска, показал такую же смелость, на скорую руку вывел войска из лагеря и дал сражение. Пятый легион и конница на левом крыле храбро вступили в дело. Аннибал дал приказание своей конниц, чтобы она, пока пехота своим натиском обратит на себя все внимание и силы неприятеля, обошедши его с тылу, напала частью на его лагерь, частью на сражающихся сзади. А сам Аннибал ободрял своих воинов верною надеждою на неминуемый успех; для него служило ручательством в этом случае самое имя Фульвия, так как два года тому назад в этих самых местах поразил он претора Кн. Фульвия. Надежда Аннибала оказалась не тщетною: уже в рукопашном бою много пало Римлян, но еще недвижно стояли их ряды и знамена оставались на своих местах; как вдруг, к стороне лагеря и в тылу, услыхали они топот конницы и воинские крики неприятелей. Атака Нумидов сначала расстроила шестой легион, стоявший во второй боевой линии; потом и пятый легион и передние ряды Римлян, должны были обратиться назад: одни бежали, другие пали, будучи обойдены кругом неприятелем; тут пал и сам Кн. Фульвий с одиннадцатью военными трибунами. Нет достоверных известий о том, сколько именно пало в этом сражении Римлян и их союзников; одни говорят, что до тринадцать тысяч, а другие только до семи. Лагерь и добыча достались победителю. Аннибал, зная, что жители Гердонеи уже замышляли перейти к Римлянам, и что они, по его удалении, не останутся ему верными, всех жителей из Гердонеи перевел в Метапонт и Турий, а город сжег. Тех же старейшин, которые уличены были в тайных сношениях с проконсулом Фульвием, казнил смертью. Римляне, уцелевшие от этого побоища, разными дорогами, почти безоружные, собрались в Самнии к консулу Марцеллу.
2. Марцелл весьма мало был встревожен этим несчастьем. Извещая сенат о гибели проконсула и его армии под Гердонеею, Марцелл писал: что он все тот же Марцелл, который умел остудить воинский жар Аннибала, возгордившегося Каннскою победою, и что теперь пойдет он навстречу неприятеля и сделает так, что радость его о теперешнем успехе будет кратковременна. В Риме было и сильнос горе о прошедшем, и тревожное беспокойство за будущее. Марцелл из Самния перешел в землю Луканов, и расположился лагерем у Нумистрона, в виду неприятеля, на ровном месте, между тем как Аннибал стоял на холме. Тем еще показал уверенность в своих силах Марцелл, что первый вывел войско в поле. Видя движение неприятеля, и Аннибал не отказался от боя: оба войска были расположены так, что правый фланг Карфагенского стоял на холме, а левый Римского примыкал к городу. От третьего часу дня сражение продолжалось до наступления ночи: первые ряды были утомлены боем. Римляне ввели в дело первый легион и правое крыло, а Аннибал Испанских воинов и Балеарских пращников, и слоны, когда завязался рукопашный бой, приведены на поле сражения. Долго в битве успех не склонялся ни на чью сторону. Место первого легиона заступил третий, и место левого — правое крыло союзников; точно также и неприятель ввел свежие войска в дело. Шедший дотоле вяло бой, возобновился с новым напряжением сил и ожесточением с обеих сторон. Наступление ночи разлучило сражающихся, без решительного перевеса на той или другой стороне. На другой день Римляне с самого восхождения солнца, в продолжении долгого времени, стояли на поле битвы; но неприятель не выходил на встречу. Тогда Римляне спокойно обобрали доспехи убитых неприятелей, и тела своих воинов собрав в кучу, предали огню. В следующую ночь Аннибал потихоньку снял лагерь и двинулся в Апулию. Марцелл, с наступлением доя заметив бегство неприятеля, оставил в Нумистроне раненых, и небольшой гарнизон для их прикрытия под начальством военного трибуна, Л. Фурия Пурпуриона; а сам двинулся по пятам Аннибала, и у Венузии он его нагнал. Здесь, в продолжении нескольких дней, были незначительные стычки между передовыми отрядами, походившие более на набег, чем на правильное сражение; они все впрочем кончались в пользу Римлян. Потом оба войска пошли по Апулии; замечательных военных действий не было. Аннибал выступил в поход ночью, изыскивая случай к какой–нибудь военной хитрости; но Марцелл следовал за ним только при свете дня, и разузнав вперед местность.
3. Между тем, в Капуи, Флакк тратил время, продавая с аукциона поместья знатнейших граждан, которых поля для продажи были разделены на участки; все променял он на хлеб. Как бы для того, чтобы не было недостатка для повода к строгости в отношении Кампанцев, через доносчика узнали о новом, втайне задуманном ими, преступном замысле. Полководец Римский вывел своих воинов из города как для того, чтобы вместе с полевыми участками, продать и конфискованные дома в городе, так и под влиянием опасения, как бы соблазны городской жизни не подействовали также разрушительно на его войско, как и на Аннибалово. Он приказал воинам самим соорудить себе жилища у стен и ворот городских: большая часть этих временных помещений были плетневые, частью из тоненьких дощечек, покрытые хворостом и сверху соломою; и с умыслом нельзя было приготовить лучшую пищу огню. Сто семьдесят Кампанцев, и во главе их братья Блазии, сговорились вес это предать пламени в час ночи. Из числа невольников, принадлежавших семейству Блазиев, нашлись доносчики; тотчас, по приказанию проконсула, ворота были заперты; воины, по данному сигналу, схватились за оружие; все виновные в умысле захвачены и, после жестокой пытки, осуждены и казнены смертью: доносчикам дана свобода и по десяти тысяч асс. Жители Нуцеры и Ацерры жаловались, что им негде жить, так как часть Ацерры сгорела; Нуцерия же разрушена до основания; Фульвий отослал их в Рим к Сенату. Первым дозволено возвести вновь разрушенные огнем строения; вторые же — жители Нуцеры — предпочли поселиться в Ателле, куда и отведены; а жителям Ателлы велено перебраться в Калатию.
Несмотря на многие и важные события, которые сосредоточивали все внимание Римлян своим то благоприятным, то неблагоприятным оборотом, не забыли они подумать и о Тарентинской крепости. Легаты, М. Огульний и П. Аквилий, отправлены в Этрурию с поручением скупить хлеб и отправить его в Тарент. Вместе с хлебом посланы в подкрепление гарнизона тысячу человек из войска, находившегося в городе; в том числе находилась половина Римлян и половина союзников,
4. Лето уже приближалось к концу и наступало время консульских выборов. Марцелл в письмах своих говорил, что польза государственная не дозволяет ему оставить преследование Аннибала, который постоянно отступал перед консулом, сделавшимся для него опасным, и отказывался от боя с ним; потому явилось опасение одного из двух: или надобно было консула Марцелла отозвать от военных действии, начинавших принимать важный оборот, или, в продолжении целого года, не иметь консулов. А потому сочли за лучшее вызвать консула Валерия из Сицилии, хотя он находился и за пределами Италии. По приказанию сената, городовой претор Л. Манлий написал к нему об этом, приложив и письма Марцелла для того, чтобы Валерий усмотрел из них, по какой причине сенат отзывает именно его, а не Марцелла.
Около этого времени прибыли в Рим послы царя Сифакса; они принесли известие об успехах его в военных действиях с Карфагенянами и уверение, что их государь столь же враждебно расположен к Карфагенянам, сколько дружелюбно к Римлянам; и прежде послы его ходили в Испанию к вождям Римским Кн. и П. Корнелию; теперь же они предпочли искать дружбы Римлян, так сказать, в самом источнике. Сенат не только дал послам Сифакса самый ласковый ответ, но и отправил к нему своих послов с дарами; то были Л. Генуций, П. Петелий и П. Попиллий. Дары они понесли к царю: тогу и тунику из порфиры, кресла из слоновой кости, чашу золотую в пять футов весу. Велено послам обойти также и некоторых других царьков в Африке; им посланы в дар тоги претексты (шитые одежды) и золотые чаши, каждая по три фунта весом. В Александрию к, царствовавшим там, Птолемею и Клеопатре отправлены послами М. Атилий и М. Ацилий для поддержания и скрепления дружественных отношений; они понесли дары: царю тогу и тупику порфировые и кресло из слоновой кости, а царице разноцветую одежду и облачение из порфиры.
В продолжении того лита когда, происходили вышеописанные события, получено известие о многих чудесных явлениях в близлежащих городах и полях: в Тускуле родился теленок с сосцом, дававшим молоко; в самый верх Юпитерова храма ударила молния и сорвала почти всю крышу. Почти в те же самые дни в Анагнии молния ударила в землю у городских ворот, и она там горела день и ночь безо всякой пищи огню. Птицы у Анагнинского капища, в священной роще Дианы, оставили гнезда на деревьях. В море у Террачины, близ самой пристани, ужи громадной величины прыгали из воды наподобие рыб, когда те играют на солнце. В Тарквиниях родилась свинья с лицом человеческим; на Капенатском поле, в священной Феронийской роще, на четырех статуях днем и ночью выступал сильный кровавый пот. Эти чудесные явления, вследствие декрета первосвященников, были искуплены большими жертвами; назначено молебствие один день в Риме у всех жертвенников, а на другой день на Капенатском поле, у священной Феронийской рощи.
5. Консул М. Валерий, вызванный письмом Сената Римского, поручил претору Цинцию провинцию и войско, а М. Валерия Мессалу, начальствовавшего над флотом, отправил с частью судов в Африку как для опустошения ее берегов, так и для разузнания о намерениях и приготовлениях Карфагенян; сам же с десятью судами отправился в Рим, куда и прибыл благополучно; тотчас созвал он Сенат; здесь представил он обзор действий его управления: в продолжении шестидесяти лет Сицилия была театром военных действий как на сухом пути, так и на море, сопровождаемых нередко большими поражениями. Теперь же он умирил эту область: не осталось в ней ни одного Карфагенянина и ни одного Сицилийца из тех, которые под влиянием страха бежала оттуда; все жители возвратились в города и поля к своим жилищам, обрабатывают свои нивы и засевают их. Опустевшая было сторона заселяется вновь, доставляя все в избытке самим жителям, и вместе служа самым верным запасным магазином хлеба для Римлян как в мирное, так и в военное время. Потом были введены в Сенат как Мутин, так и другие лица, оказавшие заслуги народу Римскому; всем им оказаны почести во исполнение честного слова, данного консулом. Мутин сделан даже гражданином Римским; народный трибун, с утверждения сената, предложил об этом народному собранию.
Между тем как это происходило в Риме, М. Валерий с пятидесятый судами подошел к берегам Африки перед рассветом и неожиданно сделал высадку на Утикском поле. Опустошив его на далекое пространство, он захватил много пленных и добычи всякого рода, возвратился к судам и отправился назад в Сицилию, куда и прибыл в Лилибей на тринадцатый день по выступлении оттуда. От пленных, вследствие допросов, узнали и узнанное тотчас аккуратно написали консулу Лэвину для того, чтобы он знал настоящее положение дел в Африке: в Карфагене стоят пять тысяч Нумидов, под начальством молодого человека с отличными способностями — Масиниссы, сына Галы; по всей Африке нанимают воинов, которые будут отправлены в Испанию к Аздрубалу для того, чтобы тот с войском, сколько возможно большим, при первой возможности, перешел в Италию и соединился с Аннибалом. По мнению Карфагенян, от успеха этого предприятия зависит успешное окончание войны; кроме того готовится огромный флот для нападения на Сицилию, флот, которого выступления ожидали в самом скором времени. Когда консул прочитал в сенате донесение Валерия, то сенат до того был встревожен, что немедленно высказал свое мнение о невозможности консулу дожидаться производства консульских выборов, а о необходимости ему немедленно возвратиться в провинцию, назначив диктатора для производства выборов. Тут возникло несогласие: консул говорил, что он назначит в Сицилии диктатором М. Валерия Мессалу, в то время начальствовавшего там флотом; а сенаторы утверждали, что диктатор законно не может быть назначен вне Римской области, а она ограничивается пределами Италии. По предложению, относительно этого вопроса сделанному, народным трибуном, М. Лукрецием сенат определил: консул, прежде чем оставить город, должен предложить народу, кого ему угодно избрать диктатором, и назначить такового, согласно указанию народного собрания. Если консул откажется предложить об этом народу, то это должен сделать претор; если же и тот не согласится, то народные трибуны должны об этом предложить народному собранию. Консул и сам отказался спросить народ о том, что принадлежало собственно к правам его власти, и запретил претору заступить на этот раз его, консула, место. Тогда трибуны предложили народу, и тот назначил быть диктатором К. Фульвию, в то время находившемуся под Капуею. Но в ночь перед тем днем, в который назначено было народное собрание, консул тайком отправился в Сицилию. Сенат, покинутый консулом, положил писать консулу М. Клавдию, и просить его вывести общественное дело из затруднительного положения, в какое поставил его поступок его товарища, и назначить диктатором того, кого выбрал народ. Таким образом, консул М. Клавдий назначил диктатором К. Фульвия; вследствие постановления того же народного собрания, диктатор, К. Фульвий, назначил предводителем всадников, великого первосвященника, П. Лициния Красса.
6. Диктатор прибыл в Рим; тотчас отправил он К. Семпрония Блэза, находившегося при нем у Капуи легатом, в Этрурию к войску на место претора К. Кальпурния, которого он пригласил письмом принять начальство над Капуею и находившегося там, бывшею его, армиею. За тем диктатор назначил выборы в первый, какой было возможно, день; но они не состоялись тогда, по случаю спора, возникшего между диктатором и народными трибунами. Триба Галерия младшая, которой по жребию досталось подать первый голос, назначила консулами К. Фульвия и К. Фабия, и прочие трибы, приглашенные по очереди к подаче голосов, готовились сделать то же самое; но трибуны народные, К. и А. Аррений, вступились, говоря, что, с одной стороны — оставлять в одних и тех же руках на долгое время власть — мало согласно с обязанностью вольных граждан, а с другой, еще опаснее и неприличнее тому, кто управляет выборами, избирать себя самого. Вследствие этого, трибуны народные объявили, что если только диктатор станет записывать голоса на свое имя, то они, трибуны, остановят выборы; но они предоставят им беспрепятственный ход, чьи бы имена ни были объявлены, кроме диктатора. Тот защищал дело выборов авторитетом сената, постановлением народного собрания и бывшими примерами. При консуле Сервилие, когда товарищ его, К. Фламиний, другой консул, пал в Тразименской битве, состоялось мнение сенаторов, предложенное на утверждение народного собрания, которое и постановило: до тех нор, пока военные действия будут происходить в Италии, народ имеет право выбирать вновь, сколько бы то раз ни было, людей, бывших уже консулами. Примеры того были: в старые времена Л. Постум Мегеллий; он на тех же выборах, которыми управлял в качестве временного правителя·, был избран консулом, вместе с К. Юнием Бубульком. Да и вовсе недавно, К. Фабий сам себе продолжил консульство, чего бы он никогда не сделал, если бы того не требовала общественная польза. Долго происходил на словах спор между консулом и трибунами; наконец, они согласились между собою отдаться на решение сената. Сенат нашел, что обстоятельства отечества требуют вверить судьбу его вождям старым, опытным, и доказавшим на деле свои военные способности; а потому не нашел нужным останавливать выборы. Трибуны уступили, и выборы произведены; консулами объявлены К. Фабий Максим в пятый раз, и К. Фульвий Флакк в четвертый. Вслед за тем избраны преторы: Л. Ветурий Филон, Т. Квинкций Криспин, К. Гостилий Тубул и К. Аврункулей. По окончании выборов во все ежегодные должности, К. Фульвий сложил с себя диктаторскую власть.
В конце этого лета, Карфагенский флот из 40 судов, под начальством Гамилькара, приплыл к берегам Сицилии; он начал было опустошать Ольбиенское поле; но когда явился претор П. Манлий Вульсо с войском, то Карфагеняне отправились на другой берег острова, опустошили Каралитанское поле и с добычею всякого рода возвратились в Африку.
В этом году умерло в Риме несколько духовных лиц и места их заступили другие. К. Сервилий сделан первосвященником вместо Т. Отацилия Красса; Тиб. Семпроний Тиб. Ф. Лонг назначен Авгуром вместо Т. Отацилия Красса; а место Тиб. Семпрония, бывшего децемвиром для священнодействий, заступил Тиб. Семпроний Тиб. Ф. Лонг. Умерли — царь священнодействий, М. Марций, и великий курион М. Эмилий Папп. но места их, в продолжении этого года, остались незамещенными.
В этом году были ценсорами Л. Ветурий Филон и П. Лициний Красс, великий первосвященник. Красс Лициний не был ни консулом, ни претором до назначения в ценсоры; из эдиля он прямо сделался ценсором. Впрочем, этим ценсорам не пришлось ни произвести пересмотр сената, ни исполнить в каком либо другом отношении их служебные обязанности. Причиною было скорая смерть Л. Ветурия, вследствие которой и Лициний отказался от ценсорства. Эдили курульные, Л. Ветурий и П. Лициний Вар, праздновали в продолжении одного дня игры Римские. Народные эдили, Б. Батий и Л. Порций Лицин, из штрафных денег поставили у храма Цереры медные статуи, и дали игры, по тому времени весьма роскошные.
7. В конце этого года прибыл в Рим Лэлий, на тридцать четвертый день по отъезде из Тарраконы. Множество народу сбежалось смотреть, как он входил в город, в сопровождении целого строя пленных. На другой день, Лэлий, будучи введен в Сенат, сообщил ему о взятии одним днем Карфагена, столицы Испании, о занятии некоторых городов, изменивших было нашему союзу, и о добровольном присоединении в нему новых. От пленных получены известия, почти во всем согласные с теми, которые сообщены М. Валерием Мессалою в его донесении. Особенно обеспокоило сенаторов намерение Аздрубала перейти в Италию, которая едва была в состоянии противостоять одному Аннибалу и его армии. Лэлий, явясь в народное собрание, высказал тоже, что и в Сенате. Сенат, по случаю успешных военных действии П. Сципиона; объявил молебствие на один день; а К. Лэлию приказан, как можно скорее, возвратиться в Испанию с теми же судами, на которых он прибыл. Я отнес к этому году взятие Карфагена, хотя не безызвестно мне, что некоторые историки это событие относят к следующему году; но, мне кажется довольно невероятным, чтобы Сципион целый год провел в Испании, ничего не делая.
К. Фабию Максиму, в пятый раз избранному консулом, и К. Фульвию Флакку в четвертый раз, в тот день, когда они вступили в отправление должностей, а именно в Мартовские Иды, указана Сенатом провинция обоим одна — Италия, но каждому назначен особый её участок: Фабий должен был действовать у Тарента, а Фульвий в земле Луканцев и Бруттинцев. М. Клавдию на год отсрочена власть. Преторам по жребию достались провинции: К. Гостилию Тубулу — судопроизводство в Риме над гражданами, Л. Ветурию Филону — таковое же над иноземцами, и ему же досталась Галлия, Т. Квинкцию Криспину — Капуя, а К. Аврункулею — Сардиния. Войско так распределено по провинциям: Фульвию декретом сената даны два легиона, которыми в Сицилия начальствовал М. Валерий Лэвин; а К. Фабию — те легионы, которыми начальствовал в Этрурии К. Кальпурний. Войско, находившееся в Риме, должно било заступить место бывшего в Этрурии; К. Кальпурний должен был начальствовать над ним и над тою же провинциею. Капуя и та армия, которая была под начальством К. Фульвия — должны были достаться Т. Квинкцию. Л, Ветурий должен был принять от пропретора К. Лэтория его провинцию и то войско, которое находилось в Аримине. М. Марцеллу даны декретом Сената те легионы, которыми он начальствовал в качестве консула. М. Валерию, вместе с Л. Цинцием — им обоим отсрочена еще власть в Сицилии — назначено бывшее Каннское войско, и велено его пополнить остатками легионов К. Фульвия. Консулы, разыскав их, отправили в Сицилию, и им вменена военная служба в такое же позорное наказание, как сделано то декретом сената для воинов, бывших в Каннской битве, и для бежавших с поля сражения, воинов армии К. Фульвия. К. Аврункулею даны в Сардинии те же легионы, с которыми защищал эту провинцию П. Манлий Вульсо. П. Сульпицию продолжена также на год власть, и велено с тем же легионом и флотом держать Македонию в страхе. Сделано распоряжение об отправлении 30 пятивесельных судов из Сицилии в Тарент к консулу К. Фабию; с остальным флотом должен был, для опустошения берегов Африки, или отправиться сам М. Валерий Лэвин, или послать Л. Цинция и М. Валерия Мессалу. Относительно Испании не сделано также ни каких перемен; только Сципиону и Силану продолжена власть и не на год, а пока сенату заблагорассудится отозвать их. Таким то образом, на этот год, распределены были провинции и армии.
8. Среди забот о важных делах, выборы на место великого куриона, очистившееся после жреца М. Эмилия, возбудили старинную борьбу. Патриции говорили, что не следует выбирать К. Мамиллия Ателла — он один из плебеев искал этого места, и мнение свое патриции основывали на том, что доныне это место занимали исключительно одни патриции. Трибуны народные, будучи вызваны, отдали это дело на суд сената. Сенат предоставил народу право поступить так, как ему будет угодно. Таким образом, первым великим курионом из плебеев был — К. Мамиллий Ателл.
Великий первосвященник, П. Лициний, принудил Диальского (Юпитерова) фламина посвятить против воли К. Валерия Флакка. Децемвиром для совершения священнодействий выбран на место умершего К. Муция Сцеволы — К. Лэторий. Охотно бы я умолчал о принужденном посвящении фламина, если бы его худая слава не перешла в добрую. За, проведенную беспорядочно и распутно, молодость фламин, К. Флакк, получил строгий выговор от великого первосвященника П. Лициния; за порочную жизнь Флакка не любил и его брат Л. Флакк и прочие родные. Но, занявшись деятельно святынею и её обрядами, Флакк вдруг отказался от всех своих старых привычек и переменился до того, что, по сознанию, не только его родных, но и чужих лиц, первых между патрициями, он сделался примерным по своей жизни молодым человеком. Высоко поставленный этим в общем мнении, К. Флакк основательно был сам в себе уверен до того, что успел получить доступ в сенат, каковое право утратили было его предшественники, фламины, по своему нерадению. К. Флакк вошел в сенат; но претор П. Лициний хотел его вывести; тогда фламин призвал на помощь трибунов народных; он отстаивал древнее право священства, данное ему с вышитою одеждою, курульным креслом и знаком фламинского достоинства. Претор говорил со своей стороны, что право должно быть основано не на примерах, содержащихся в, полуистлевших от древности, летописях, но на обычаях, находящихся теперь в употреблении; а между тем за память отцов их, и дедов, ни один фламин Диальский не домогался этого права. Трибуны подали от себя мнение, что звание священства не должно терять своего права, пришедшего в забвение от нерадения лиц, занимавших эту должность. Претор также не стал упорно настаивать на своем, и потому фламин был введен в сенат, при общем одобрении и патрициев, и простолюдинов. Все были того мнения, что фламин достиг этой чести, не столько по нраву священства, сколько за святость его жизни.
Консулы, прежде чем отправиться им в провинции, набрали в Риме два легиона для комплектования прочих войск в том размере, в каком они будут иметь нужду в воинах. Находившееся же прежде в Риме, войско консул Фульвий поручил брату своему, и вместе легату, К. Фульвию Флакку, вести в Этрурию, а бывшие там легионы привести в Рим. Консул Фабий, разыскав остатки Фульвиева войска в числе четырех тысяч трехсот тридцати четырех воинов, поручил их К. Максиму сыну вести в Сицилию к проконсулу М. Валерию, а от него принять два легиона и тридцать судов о пяти рядах весел. И по удалении из острова этих легионов, защищавшее его войско не должно было ослабеть ни силами, ни численностью. Не только там находились два легиона в полном комплекте и значительный отряд перебежчиков Нумидов пеших и конных; но М. Валерий сформировал еще войско из Сицилийцев, приобретших воинскую опытность в армии Эпицида и Карфагенской. Каждый легион с этими вспомогательными силами составлял отдельное войско, и потому Сицилия была защищаема по–прежнему двумя армиями. С одною Валерий приказал Д. Цинцию защищать ту часть острова, которая составляла прежде царство Гиерона, а с другою сам защищал ту часть острова, которая прежде была разделена между Римлянами и Карфагенянами; сверх того, был готов флот из 70 судов, который должен был защищать все протяжение морского берега. Валерий с Муттиновою конницею объехал остров, осматривая поля, замечая, где они возделаны и где нет, и, сообразно с этим, осыпая похвалами или выговорами владельцев. Такою заботливостью проконсул приобрел столько хлеба, что часть отправил в Рим, а много свез в Катину для отправления к войску, которое, с наступлением лета, должно было действовать под Тарентом.
9. Впрочем, ссылка воинов в Сицилию — большая часть их состояла из Латинцев и союзников — послужила было поводом к сильному волнению; так, незначительные, по–видимому, случаи условливаюсь нередко важные события. На сходках Латинцев и союзников слышался ропот: истощены де они наборами и податями в продолжении 10 лет; почти каждый год войны ознаменован сильным побоищем; одни погибают от меча, другие от болезней. Участь тех, которые попадают в руки неприятеля, завиднее упасти тех, которые но набору поступают в ряды Римских войск. Аннибал без выкупа отпускает пленных по домам, а Римляне союзников отсылают на службу вне Италии, которую правильнее можно назвать ссылкою. Вот уже восьмой год, как воины, бывшие в Каннском сражении, седеют в Сицилии, да и успеют они умереть прежде, чем оставит Италию враг, цветущий именно теперь силами больше, чем когда–нибудь. Если прежде их наборов воины не будут возвращаться в отечество, а будут все набираемы вновь, то скоро не останется ни одного человека; а потому, надобно наконец отказать народу Римскому в том, в чем не замедлит обнаружиться сама собою совершенная невозможность и прежде, чем придут они в совершенное сиротство и нищету. Если Римляне увидят, что союзники согласились в этом между собою за одно, то они подумают тогда непременно о заключении мира с Карфагенянами; иначе, пока жив Аннибал, Италия всегда будет театром войны. Вот, что толковали на сходках Латинян. В то время Римских поселений было тридцать; из них двенадцать, через своих послов, находившихся в Риме, отказали консулам в помощи, говоря, что им неоткуда взять ни денег, ни воинов. Эти поселения были: Ардеа, Непете, Сутриум, Альба, Карсеоли, Сора, Суесса, Цирцеи, Сетиа, Калес, Нарниа, Интерамна. Консулы были поражены такою новостью; они хотели заставить поселения отказаться от столь постыдного умысла. Полагая, что в этом случае строгость и твердость может причесть более пользы, чем снисходительность, консулы сказали представителям колонии, что они — того, что они осмелились объявить консулам — не решатся никогда повторить в сенате; так как со стороны колоний такой образ действии значит уже не только уклонение от обязанностей военной службы, но есть явная измена народу Римскому. А потому, пусть они поспешат возвратиться по домам, и пусть снова, как будто ничего и не было, посоветуются со своими согражданами об этом деле; а они, консулы, будут того убеждения, что они только поговорили о таком преступлении, но на самом деле никогда на него не решались. Пусть они напомнят своим согражданам, что они не Кампанцы, и не Тарентинцы, но Римляне; что, получив происхождение в Риме, отправлены они селиться на полях, приобретенных войною, с целью распространения пределов отечества. Буде у них только есть какая–нибудь память, какое побудь чувство, то они должны знать, что их связывают с Римлянами те же отношения, какие детей с родителями; а потому пусть они снова подумают об этом деле. То же намерение, за которое они взялись так необдуманно, означает измену Римскому владычеству, и желание доставить победу Аннибалу. Речи консулов не произвели никакого действия на представителей колоний; они говорили, что нечего им объявить согражданам при возвращении домой; вновь же советоваться им об этом деле с сенатом совершенно излишне, так как у них нет ни воинов для набора, ни денег на жалованье им. Консулы, видя их упорство, доложили об этом сенату. Такой страх овладел умами сенаторов, что большая часть их считали могущество Рима погибшим: прочие союзники и прочие колонии не замедлят также поступить; тайно умыслили они все предать Аннибалу Рим.
10. Консулы старались утешить сенат своими убеждениями; они представляли, что прочие колонии останутся верны своему долгу, да и те, которые изменили своим обязанностям, не замедлят преклониться перед властью Рима, если к ним будут отправлены послы не просить, но сделать им строгой выговор. Сенат дал полномочие консулам действовать так, как они сочтут согласным с общественною пользою. Консулы, прежде разузнав расположение умов в прочих колониях, вызвали послов, и спросили их: имеют ли они готовых воинов по расписанию. М. Секстилий Фрегеллан отвечал от имени двадцати двух колоний, что и воины у них готовы соразмерно назначению, да и в случае нужды согласны выставить большее число; с величайшею готовностью ради они исполнять все требования и приказания народа Римского; и сил у них на это достанет, да и мужества еще они не потеряли. Консулы сказали послам колоний, что считают, несоразмерным с их заслугою, благодарить их только от себя; по, находя нужным, чтобы весь сенат оценил их образ действий, велели они им следовать за собою в сенат. Тут сенаторы декретом, в сколько возможно лестных выражениях, благодарили послов колоний, и поручили консулам вывести их к народу и, сверх многих славных заслуг, оказанных им и предкам, объявить во всеобщее сведение о теперешней их готовности служить славе Рима. Да и теперь, по прошествии стольких веков, несправедливо было бы умолчать об именах этих поселенцев, и лишить их таким образом заслуженной похвалы; то были Сигнины, Норбаны, Сатикуланы, Фрегелланы, Луцерины, Венузины, Брундизины, Гадрианы, Фирманы и Ариминцы; с другого морского берега — Понтианы, Пзстаны, Козаны; поселенные в середине земель — Беневентаны, Эзернины, Сполетины, Плацентины и Кремонцы. Поддержкою этих колоний устояло тогда владычество народа Римского, и они–то получили благодарность и сената и народа. О двенадцати же колониях, которые отказались повиноваться, сенат запретил и упоминать; их послов положено и ни задерживать, ни отпускать и не вызывать к консулам; такое пренебрежение сочтено образом действий, наиболее согласным с достоинством народа Римского.
Консулы, изготовляя предметы нужные для войны, положили вынуть запас золота, образовавшийся от вноса двадцатой части и хранившийся в самом священном казначействе на случай крайней нужды. Оттуда вынуто до четырех тысяч фунтов золота. Пятьсот пятьдесят фунтов даны консулам, М. Марцеллу и П. Сульпицию проконсулам, и пропретору Л. Ветурию, которому досталась по жребию в управление Галлия. Сверх того, дано Фабию еще сто фунтов золота, отдельно, для доставления в Тарентинскую крепость. Остальное употреблено для расплаты по подряду за изготовление одежд войску, которое в Испании сражалось с такою славою для себя и своего вождя.
11. Еще положено до отъезда консулов из города искупить некоторые чудесные явления: на Албанской горе гром с неба упал на изображение Юпитера и на дерево, стоявшее недалеко от храма, на Остийское озеро, на стену Капуи и храм Фортуны, на стену и ворота Синуессы; вот эти места были поражены громом. Были люди, утверждавшие, что вода Албанского источника текла окрашенная кровью. В Риме, в храме Крепкого Счастия, на его изображении венок, находившийся на голове, свалился на руку. Довольно положительным считали известие, что в Приверне бык проговорил, что там же на площади, полной народу, коршун залетел в лавку. В Синуессе родилось дитя с половыми членами мужескими и женскими, что на языке Греческом, более нашего способном к образованию двойных слов, называется в простонародии андрогином. Говорили также, что шел дождь молоком, и родился ребенок мужеского пола с головою слона. Эти чудесные явления искуплены большими жертвами, и объявлено молебствие на день у всех ложниц богов и богинь. Еще постановлено, чтобы претор К. Гостилий дал обет отпраздновать игры Аполлону, и отпраздновал их согласно обету и уставу прежних годов.
В это же время консул Фабий произвел ценсорские выборы. Избраны ценсорами М. Корнелий Цетег и П. Семпроний Тудитан; ни тот, ни другой не был еще ни разу консулом. Сенат свое предположение о дозволении ценсорам раздать в аренду участки Кампанского поля, представил на утверждение народного собрания, и народ утвердил его. Пересмотр сената задержал было спор — между ценсорами по поводу выбора председателя, или старейшего из сенаторов. Выбор зависел от Семпрония; но Корнелий утверждал, что надобно соблюсти, завещанный предками, обычай — выбирать первоприсутствующим в сенат первого из остающихся в живых ценсоров; им был Т. Манлий Торкват. Семпроний, которому боги жребием предоставили право выбора, хотел иметь его независимо от этого. Он говорил, что выбор сделает по своему усмотрению, и остановит его на К. Фабие Максиме, который, и по сознанию Аннибала, бесспорно первый из граждан Рима. Долго спорили; наконец, Корнелий уступил, и Семпроний выбрал первоприсутствующим в Сенат консула К. Фабия Максима. Потом избраны все прежние члены сената, за исключением восьми, в числе коих был Л. Цецилий Метелл, постыдный виновник замысла оставить Италию после несчастного боя при Каннах. Относительно всадников тоже обстоятельство послужило поводом к такому же исключению, но было весьма немного, на которых пал этот позор. У всех всадников — а их было много из легионов, бывших под Каннами, отняты лошади. Эту строгость усилили еще, продлив срок службы: не зачитая в нее того времени, которое они прослужили на общественных лошадях, велено им десять лет прослужить на своих собственных. Кроме того, ценсоры разыскали большое число тех, которые должны были бы отправлять службу конные, и из этого числа тех, которые в начале войны имели 17 лет от роду и не служили на войне, всех записали в класс податных. Потом, ценсоры отдали на выстройку здания около общественной площади, разрушенные пожаром; то были семь лавок, мясной ряд, притвор (atrium) и дом, где собирались первосвященники (rеgia).
12. Окончив все то, что нужно было сделать в Рим, консулы отправились на войну. Первый Фульвий поехал в Капую. Немного дней спустя, последовал за ним Фабий. Он просил товарища своего лично, а Марцелла письмами, чтобы они задержали Аннибала сильными неприязненными действиями, пока он, Фабий, будет осаждать Тарент. С отнятием этого города у неприятеля, он, будучи тесним отовсюду, не будет иметь точки опоры и ничего верного в виду, и не найдет более возможным оставаться в Италии. В Регий отправил Фабий гонца к начальнику тамошнего гарнизона, оставленного там консулом Лэвином против Бруттиев. Гарнизон этот состоял из восьми тысяч человек; большая часть воинов приведена была из Сицилии Агафирном (о чем мы упоминали выше), и привыкла жить грабежом. Присоединены сюда и некоторые Бруттии, перебежавшие к Римлянам, люди также отчаянные и готовые на все. Фабий приказал начальнику этого отряда сначала вести его опустошать поля Бруттиев, а потом взять приступом город Кавлонию. Воины исполнили приказание не только усердию, по даже с жадностью; разграбив поля, а жителей разогнав, они с большим напряжением сил приступали к городу. Марцелл был возбужден письмами консула, а также он считал себя изо всех Римских вождей более всех достойным стать наравне с Аннибалом. А потому, лишь только в полях явился подножный корм, он оставил зимние квартиры, и пошел на встречу Аннибала к Канузию. Тамошних жителей Аннибал склонял к измене; впрочем, услыхав о приближении Марцелла, он снял лагерь и двинулся оттуда. Местность была ровная и открытая, безо всякой возможности для засад; а потому Аннибал начал отступать к гористым местам. Марцелл преследовал Аннибала по пятам, ставил свои лагерь подле его и, приведя укрепления лагеря к концу, тотчас выводил легионы в поле в боевом порядке. Аннибал высылал отряды конницы и пеших стрелков и завязывал легкие схватки, но не считал нужным вступать в генеральный бой. Впрочем, он был наконец вовлечен в решительное сражение, которого избегал с таким старанием. Аннибал выступил в поход ночью; но Марцелл нагнал его в месте открытом и ровном, и, напав со всех сторон на воинов Аннибала, возводивших укрепления лагеря, не давал им привести их к концу. Таким образом, знамена были подняты и обе стороны сразились всеми своими силами; но, с наступлением ночи, они разошлись, не имев ни та, ни другая решительного успеха. Лагери обеих враждебных армий, находившиеся в самом близком друг от друга расстоянии, были укреплены на скорую руку прежде наступления ночи. На другой день, на рассвете, Марцелл вывел свои войска в поле, да и Аннибал уже не отказывался принять бой. Только он обильною словами речью ободрял воинов и убеждал, припомнив Тразимен и Канны, сломить кичливость неприятеля, который теснит, идет по пятам, не дозволяет устроить лагеря, ни, так сказать, осмотреться и перевести дух. Каждый день восходящее солнце поражает своими лучами, уже стоящее в боевом порядке середи поля, Римское войско; но стоит ему получить один кровавый урок, и потом оно будет вести войну тише и спокойнее. Такие убеждения сильно подействовали на воинов, которым наскучила дерзость неприятелей, каждый день тревоживших их движение. Храбро Карфагеняне вступили в дело; упорный бой продолжался более 2‑х часов; у Римлян начали отступать правое крыло и воины, находившиеся вне рядов (еxtraordinarii). Заметив это, Марцелл повел в правую линию двадцатый легион; но прежние воины поспешно отступали, новые лениво заступали оставленные ими места, а потому замешательство обнаружилось по всей боевой линии, которое кончилось совершенным бегством. Страх заставил забыть стыд, и Римские воины обратили тыл. На поле сражения и во время бегства, пало две тысячи семьсот граждан и союзников; в том числе четыре Римских сотника, и два военных трибуна, М. Лициний и М. Гельвий. Сначала обратившийся в бегство, отряд потерял 4 значка, а легион, заступивший было место бежавших союзников, два.
13. Марцелл, по возвращении в лагерь, сказал воинам речь, столь строгую и суровую, что она им показалась прискорбнее дня, проведенного в неблагополучном бою. «Благодарю еще в этом случае богов бессмертных — говорил Марцелл — за то, что победоносный неприятель не приступил к лагерю, когда вы, в ослеплении ужаса, устремились на вал и ворота. Поверьте мне, что вы оставили бы и лагерь, под влиянием той робости, через которую вы потеряли сражение. А что это за робость, что за страх, что за забвение овладело умами вашими относительно того, кто вы и с кем сражаетесь? Ведь это те самые неприятели, побеждая которых и преследуя побежденных, провели вы все прошедшее лето. Да и на этих днях вы шли по пятам, за неприятелем, бежавшим день и ночь, утомляли его частыми схватками. Вчера еще вы не допустили неприятеля ни продолжат путь, ни расположиться лагерем. Но оставлю то, чем вы могли бы гордиться, а упомяну только о том, что должно возбудить в вас и стыд и раскаяние: еще вчера окончили вы бой, не уступив неприятелю. Что же принесли с собою прошедшая ночь и этот день? Ваши ли силы уменьшились или неприятельские прибавились? Кажется мне, что говорю я не с моим войском, и не с Римскими воинами; вижу я только перед собою их наружность и оружие. Но если бы в вас оставался прежний дух, то мог ли бы неприятель увидать тыл ваш, и отнять значок хотя одной когорты или манипула (роты); а теперь хвалится он, что разбил Римские легионы! Вчерашний день вы доставили ему славу обратить в бегство Римское войско». Вслед за речью раздались крики, чтобы Марцелл простил им этот день, и потом испытал, где захочет, расположение умов его воинов. «Хорошо, воины, я сделаю это испытание; завтра выведу я вас на бой для того, чтобы вы то прощение, о котором вы просите, получили скорее победителями, чем побежденными». Когортам, утратившим значки, Марцелл велел на пищу отпустить ячмень; а сотников тех рот, которых значки пропали, велел сменить, сняв с них пояса и мечи. Он приказал, чтобы на другой день явились к нему все пешие, и конные воины, в полном вооружении. За тем распущено собрание воинов; сознавали они, что заслуженно получили брань, что, в этот день, один только человек в рядах Римских заслужил название мужа, и то был сам вождь, и что стыд надобно загладить, или честною смертью, или блистательною победою. На другой день воины в полном вооружении явились к вождю, согласно его приказания. Он их похвалил, но объявил, что он тех, которые подали пример бегства, и те когорты, которые лишились значков, поведет в первом ряду. Вместе с тем, сказал он воинам, что им надобно сражаться и победить, что каждому отдельно и всем вместе надлежит стараться, чтобы в Рим не прежде пришло известие о вчерашнем поражении, как и о нынешней победе. Потом Марцелл приказал волнам подкрепить себя пищею для того, чтобы они не изнемогли в силах, в случае, если сражение будет долго продолжаться. Когда было сказано и сделано все, что только могло служить для ободрения воинов, они выступили на поле сражения.
14·. Когда Аннибалу дали знать о движении Римлян, он сказал: «имеем мы дело с таким врагом, который не может оставаться покоен ни в счастии, ни в несчастье! В случае победы, не дает он отдыха побежденным преследованием; да и в случае поражения, тотчас возобновляет бой с победителями». Приказав играть трубам, Аннибал вывел и свои войска в поле. Завязался бой упорнее того, что был накануне. Карфагеняне силились удержать за собою славу вчерашней победы, а Римляне старались смыть с себя позор. В первой линии у Римлян сражались на левом крыле союзный отряд и когорты, потерявшие свои значки; а на нравом стоял 22‑й легион. Флангами командовали Л. Корнелий Лентулл, и К. Клавдии Нерон; Марцелл находился в центре, следя за всем и ободряя воинов. У Аннибала в первой линии стояли Испанцы, составлявшие главную силу его армии. Долго успех сражения был нерешителен; Аннибал велел вывести вперед слонов, рассчитывая, что появление их произведет ужас и смятение. Действительно, сначала привели они в замешательство ряды Римлян; одни рассеялись в ужасе, другие попрятались и с одной стороны обнажился было фланг Римлян. Бегство распространилось бы далеко, но военный трибун К. Децимий Флав, схватив значок первой роты Гастатов, велел ей следовать за собою, и повел ее туда, где слоны, находившиеся в куче, наиболее производили смятения. Тут приказал он своим воинам — бросать в слонов дротики; ни один из них не пропал даром, как по близости расстоянии, так и по громадности слонов, и тесноте, в какой они находились. Хотя не все слоны были ранены, но те, которых тела были поражены дротиками, увлекли за собою в бегстве и остальных. Тогда уже не одна рота, но каждый воин, который только мог нагнать толпу бежавших слонов, старался бросить свой дротик. Тем сильнее разъяренные звери бросились на своих, и причинили в их рядах более вреда, чем перед этим в неприятельских: ужас на слонов действовал сильнее, чем власть сидевших на них вожаков. Тогда Римская пехота наступает на ряды неприятелей, пришедшие в беспорядок от бегства через них слонов; не встретив большего сопротивления, Римляне обращают в бегство неприятельских воинов, уже пришедших в беспорядок и расстройство. Тогда Марцелл напустил конницу на бегущих, и она не прежде перестала их преследовать, как загнав их в лагерь. Ужас и смятение бегущих увеличились от того, что два слона упали в самых воротах, и неприятельские воины должны были стремиться в лагерь через ров и вал; тут–то неприятель понес наибольшую потерю; у него убито до 8 тысяч человек и пять слонов. Да и Римлянам победа стоила крови: около 1700 воинов убито в двух легионах, а у союзников более тысячи трехсот; ранены очень многие из граждан и Римских союзников. Аннибал в следующую же ночь снял лагерь; Марцелл хотел его преследовать, но множество раненых не дозволило ему этого сделать.
15. Лазутчики, отправленные вслед за армиею Аннибала, на другой день принесли известие, что он пошел в землю Бруттиев.
В это же почти время Гирпины, Луканы и Вульциенты, выдав консулу К. Фульвию, находившиеся у них в городах, гарнизоны Аннибала, передались Римлянам. Консул обошелся с ними милостиво и только на словах попенял за прежнее заблуждение. Бруттиям обещано такое же прощение; от них явились два брата Вибий и Пацций, знатнейшие лица этого народа, и просили о тех же условиях примирения, какие даны Луканам. Консул К. Фабий занял силою город Мандурию в Салентинской земле, он захватил там три тысячи человек пленных и несколько прочей добычи. Оттуда двинулся он в Тарент, и стал лагерем у самого входа в гавань. На суда, которые Ливию служили для прикрытия подвозов, поместил Фабий машины и все, что нужно для нападения на стены; на некоторые поставил он осадные орудия, и нагрузил их камнями и метательными снарядами всякого рода. Одни транспортные суда, действовавшие веслами, должны были подвозить к стенам машины и лестницы, а с других воины должны были поражать издали воинов, защищавших стены. Эти суда были изготовлены и снаряжены для нападения на город со стороны открытого моря, которое было свободно от Карфагенского флота, отправившегося в Корциру, по случаю намерения Филиппа напасть на Этолов. Между тем в земле Бруттиев отряд, осаждавший Кавлон, по случаю прибытия Аннибала, опасаясь быть подавленным его силами, удалился на возвышение, на котором был в безопасности от нападения.
Фабий осаждал Тарент; тут обстоятельство, по–видимому весьма пустое, помогло ему совершить дело важное. В Таренте находился гарнизон из Бруттиев, поставленный туда Аннибалом. Начальник этого отряда страстно влюбился в одну женщину, брат которой находился в войске консула Фабия. Узнав из писем сестры о её связи с чужеземцем, богатым и занимавшим между его соотечественниками столь почетное место, он сообщил консулу о своих надеждах. Соображение его показалось основательным, и потому ему велено перейти в Тарент в качестве перебежчика. Через сестру скоро сошелся он с Бруттинским префектом; сначала неприметно старался узнать его расположение духа и, убедясь достаточно в его непостоянстве, при содействии женских ласок, убедил его предать тот пост, который вверен был его защите. Условившись о времени и способе действия, воин был выпущен тайно ночью из города и, счастливо миновав неприятельские караулы, передал консулу, что уже сделано и что еще нужно сделать. Фабий в первую стражу ночи, дав знать тем, которые находились в крепости и тем, которые сторожили пристань, сам обошед пристань, расположился тайно с войском у части города, обращенной на восток. Тут, в одно и то же время, заиграли трубы и с крепости, и с пристани, и с судов, которые стояли против города со стороны открытого моря. Со всех сторон раздались воинские клики, и поднята была с умыслом страшная тревога именно там, где всего менее было опасности; между тем консул в рядах воинов, находившихся с ним, велел соблюдать самое строгое молчание. А потому Демократ, начальник Флота, которому по случаю приходилось начальствовать в этом месте, видел вокруг себя все спокойным, а между тем в прочих частях слышал страшный шум и крики, походившие на те, которые бывают при взятии города; он возымел подозрение, как бы консул, между тем как он здесь медлит, не сделал удачного приступа и не вломился в город; а потому Демократ повел свои войска к стороне крепости, откуда раздавались самые страшные клоки. Фабий и по времени и по глубокой тишине — не задолго перед тем слышались голоса воинов, призывавших друг друга к оружию — теперь же не слышалось никакого звука, понял, что караулы сняты и войска уведены, велел ставить лестницы к той части стены, которую, по показанию изменника, охраняла Бруттийская когорта. Тут–то в первый раз овладели Римляне стеною города при содействии и помощи Бруттиев, и Римское войско проникло в город. Тогда выбиты городские ворота, и оно целым строем вошло в город. Тут Римляне испустили воинские клики, и между тем уже светало; не встретив ни одного вооруженного воина, они достигли общественной площади; тут только со всех сторон обратились на них все те, которые сражались и у крепости и у пристани.
16. При входе на общественную площадь завязался бои сильный, но неупорный. Тарентинцы не могли равняться с Римлянами ни храбростью, ни оружием, ни воинским искусством; вообще, они далеко стояли ниже силами и тела и духа. А потому Тарентинцы, бросив в неприятеля дротики, почти не вступая в рукопашный бои, обратили тыл и, по хорошо знакомым улицам, разбежались по домам как к своим, так и знакомых. Два вождя, Никон и Демократ, пали, храбро сражаясь. Филемон, виновник измены, передавшей город Аннибалу, пришпорив коня, ускакал из сражения; но потом нашли в город его хорошо известную лошадь без седока, но тела его нигде не нашли; полагают, что он бросился с коня в открытый колодец. Карталон, командовавший Карфагенским гарнизоном, положив оружие, шел к консулу, надеясь на память прежних отношений гостеприимства; но был убит попавшимся ему на встречу воином. Римляне вообще убивали без различия и вооруженных и безоружных, и Тарентинцев и Карфагенян. Не мало убито и Бруттинцев, или по ошибке, или по старинной ненависти к этому народу и в предупреждение молвы о предательстве. Хотели показать, что Тарент взят только силою и оружием. По прекращении убийства воины разбежались для грабежа. Говорят, что взяты тридцать тысяч невольников, много серебра в изделии и монете, восемьдесят три тысячи фунтов золота, много статуй и картин, так что они числом равнялись почти с теми, которые украшали Сиракузы. Впрочем, Фабий обнаружил более великодушие относительно добычи этого рода, чем Марцелл. На вопрос писца, как поступить со статуями огромной величины — изображали они богов в свойственном каждому виде, но всех сражающимися — Фабий велел оставить Тарентинцам гневных к ним богов; за тем стена, отделявшая город от крепости, разрушена до основания.
Между тем как это происходило, Аннибал взял на капитуляцию отряд, осаждавший Кавлонию и, услыхав об осаде Тарента, двинулся к нему днем и ночью самым поспешным маршем. На дороге услыхал он, что город, которому он спешил подать помощь, уже в руках неприятелей; тут он сказал: «и у Римлян есть свой Аннибал; потеряли мы Тарент тем же путем, каким его взяли.» Но чтобы не показать, что он отступил, как бы спасаясь бегством, Аннибал все–таки расположился лагерем там, где предположил — почти в пяти милях от Тарента. Простояв тут несколько дней, Аннибал удалился в Метапонт. Отсюда отправил он двух Метапонинцев с письмами старейшин этого города, в которых они обещали предать ему город и Карфагенский гарнизон в случае, если им будет обещана безнаказанность за их прежние проступки. Фабий поверил показанию этих послов, назначил день, в который он намерен приступить к Метапонту и послам вручил письма к старейшинам, которые отнесены прямо к Аннибалу. Обрадованный успехом хитрости, Аннибал надеялся, что и Фабий испытает на себе его коварство; он стал в засаде недалеко от Метапонта. Фабий, перед выступлением из Тарента, прибегну л к птичьему гаданию; но птицы дважды не одобрили его намерения. Жрец советовался также со внутренностями жертв о воле богов, и предостерег консула, что неприятель замышляет коварный умысел и устраивает засады. Когда Фабий в назначенный день не прибыл, то снова отправлены к нему Метапонтины убедить его действовать поспешнее. Они были схвачены, и, перед страхом больших истязаний, открыли коварный умысел Аннибала.
17. В начале того лета, когда все это происходило, к К. Сципиону прибыл Эдеско, один из известнейших Испанских вождей. Зиму же всю П. Сципион провел в Испании, стараясь привлечь на свою сторону умы её диких обитателей отчасти дарами, отчасти возвращением заложников и пленных. Жена и дети Эдеско находились у Римлян; не одна эта причина увлекла его к ним, но, как бы судьбою условленное, настроение умов жителей Испании, которое их всех из Карфагенского владычества склоняло к Римскому. Тот же повод был Мандонию и Индибилису, бесспорно главным вождям всей Испании, с толпою их соотечественников, удалиться из лагеря Аздрубала на холмы, его окружавшие, откуда они по горным вершинам могли безопасно удалиться к Римлянам. Аздрубал, видя что силы неприятеля увеличиваются, между тем как его уменьшаются, понимал, что надобно решиться на что–нибудь, иначе дела с каждым днем будут все хуже, и потому положил вступить в бой, как можно скорее. Сципион желал его еще сильнее; его воодушевляла надежда, которая увеличивалась от счастливого оборота дел; при том он предпочитал, прежде чем все силы неприятеля сосредоточатся, иметь дело с одним вождем и войском, чем со всеми вместе. Впрочем, он не преминул увеличить свои силы весьма искусно, как бы готовясь и на тот случай, когда ему придется бороться со всеми войсками неприятеля. Видя, что в судах не предстоит надобности — все берега Испании были очищены от флотов — Сципион велел их собрать в Тарракону, а матросов, на них находившихся, зачислил в сухопутное войско. В оружии для них не было недостатка, как по случаю найденного при взятии Карфагена, так и заготовленного после взятия этого города множеством мастеровых, находившихся там. С этими силами Сципион, в начале весны, вышел из Тарраконы — в это время уже возвратился из Рима Лэлий, без которого Сципион не хотел предпринимать ничего важного — и пошел на встречу неприятелю. Он шел по стране совершенно усмиренной; как только подходил он к границам области какого–нибудь народа, союзники его встречали и провожали. Индибилис и Мандоний пришли к Сципиопу. Индибилис говорил с ним от лица обоих, и не так, как другие вожди диких народов, надменно и необдуманно, но почтительно и основательно; переход к Римлянам он старался скорее извинить как условленный необходимостью, чем хвалился им, и готовностью воспользоваться первым, представившимся для этого, случаем. Знает он, что имя перебежчика, как ненавистно бывшим его союзникам, так и есть предмет подозрения для новых; и здесь не название, но дело причиною ненависти и неудовольствия против привычек Карфагенян. Припомнил он заслуги свои вождям Карфагенским, за которые те со своей стороны заплатили надменностью, хищностью и всякого рода оскорблениями как их самих, так и соотечественников. А потому, если они и оставались еще пока у них, то одно тело их было с ними, а душа их давно уже находится там, где, по их мнению, уважаются правда и истина. С мольбами к богам прибегают те страдальцы, которые не могут сносить насилия и притеснении людских. Они же умоляют Сципиона об одном, чтобы переход их к нему не был поставлен им ни в вину, ни в заслугу. Пусть поступки их он оценит только в той мере, как сам узнает на опыте с теперешнего времени. Сципион отвечал, что он именно так и сделает, и не будет считать за перебежчиков людей, которые не сочли нужным оставаться верными союзу с людьми, не признающими ничего священного, ни в божеских делах, ни в человеческих. За тем приведены к ним и возвращены жены их и дети; дело не обошлось без слез радости. В тот же день отведены они на квартиры, для них назначенные; на другой день скрепили они союз клятвенным обещанием и отпущены домой для того, чтобы привести войска. Потом они шли вместе, и останавливались в одном и том же лагере, пока, по указанию их достигли неприятеля.
18. Ближайшее войско Карфагенян стояло, под начальством Аздрубала, близ города Бэкулы. Перед лагерем были расположены конные аванпосты. На них–то легковооруженные воины и те, которые стояли впереди значков и были в первых рядах, прямо пришед с дороги и еще не заняв места для лагеря, напали с таким явным пренебрежением, что уже по этому легко можно было судить о расположении духа воинов с обеих сторон. Конница неприятельская сбита со своего поста, и в беспорядке искала спасения в лагере, почти в самых воротах которого показались Римские значки. Ночью Аздрубал удалился с войском на холм, которого вершина представляла довольно обширную равнину. Сзади холма протекала река; со всех же прочих сторон бока, крутые как берег, ограничивали холм. Была и другая равнина, немного по ниже первой, также окруженная крутым скатом, не представлявшим удобств для восхождения. В это–то нижнее поле Аздрубал на другой день, видя, что неприятель стоит в боевом порядке перед лагерем, спустил Нумидских всадников и легковооруженных Балеарцев и Африканцев. Сципион объехал ряды и показывал своим воинам неприятеля, заранее отчаявшегося в успехе сражения на ровном поле, и потому ушедшего в горы; вся надежда неприятеля, стоявшего в виду, была не на храбрость и силу оружия, но на неприступность занимаемой им позиции. Карфаген имел стены еще выше; но и на те вошел воин Римский; ни возвышенность места, ни стены крепости, ни волны моря не остановили силы его оружия. И горные вершины, на которых искал убежища неприятель, послужат только к тому, чтобы пропасти и утесы затруднили ему бегство; тут запрет он им всякой исход для спасения. Из двух когорт, одной Сципион приказывает занять ущелье той долины, по которой бежала река, а другой стать на дорог, которая шла от города — по скату холма, а сам он быстро повел легковооруженных воинов, тех, которые накануне сбили неприятельские посты, против легких войск неприятельских, стоявших на первом уступе холма. Сначала Римлянам нужно было преодолеть только затруднения, которые представляла крутизна местности; но потом, когда они подошли ближе к неприятелю, они были осыпаны градом метательных снарядов всякого рода. Римляне отвечали каменьями, которые находили в избытке на месте; их бросали не только воины, но и множество служителей, находившихся в рядах воинов. Взбираться им на верх, было весьма трудно и они осыпаны были стрелами и каменьями; но они преодолели все препятствия твердостью духа и навыком приступать к стенам городским. Первые ряды, достигнув ровного места и став на нем твердою стопою, без труда сбили с позиции неприятеля, который годился только для легких схваток и набегов, и считал себя безопасным местностью, но нисколько не годился для рукопашного боя. С большою потерею удалялся он к остальному войску, расположенному на вершине холма. Тогда Сципион приказал победителям идти против центра неприятельской армии, а сам остальные войска разделил с Лэлием: ему поручил обойти холм с правой стороны, пока найдет местность удобную для восхождения; а сам с левой стороны, сделав небольшой обход, ударил на неприятеля с фланга. С первого разу неприятельские ряды пришли в замешательство: слыша со всех сторон крики Римлян, они хотели оборотить фланги, и рядам дать другое направление. Но среди этого замешательства подоспел Лэлий. Неприятели стали отступать, чтобы не пострадать с тылу; тогда, с удалением первых его рядов, очистилось место для среднего отряда Римского, который иначе никак не мог бы взобраться на вершину холма, где среди неприступной местности стояли плотные ряды неприятельские, прикрытые слонами. Со всех сторон неприятелю наносимо было страшное поражение. Сципиону, который с левого крыла напал на правое, оставалось только поражать с боку беззащитного неприятеля, которому и бежать было никуда. Римские отряды, и слева, и справа, заняли дороги, а ворота лагеря были заперты бегством главного вождя и его свиты. К замешательству много содействовали и слоны; неприятель боялся их устрашенных, по крайней мере столько же, сколько и Римлян. Вследствие всего этого, неприятель потерял до восьми тысяч человек.
19. Аздрубал, еще прежде сражения, услал вперед деньги и слонов и собрав, сколько мог более, воинов, рассеянных после поражения, удалился по ту сторону реки Таго к Пиринеям. Сципион овладел неприятельским лагерем; он уступил всю добычу воинам, кроме пленных свободного происхождения. При исчислении пленных оказалось их десять тысяч пеших и две тысячи всадников; из них Испанцев он всех отпустил домой безо всякого выкупа, а Африканцев приказал квестору продать в рабство. Множество Испанцев как тех, которые прежде были в числе пленников Сципиона, так и тех, которые только что были взяты в плен и им отпущены, окружили Сципиона, и единодушными кликами провозгласили его царем. Сципион, приказав трубачу дать знак к молчанию, сказал: «что для него дороже всего звание императора, которое ему дали его воины; имя же царя, в других местах уважаемое, для Римлян несносно. Буде в нем дух царственным, и буде качество это считают они первым достоинством человека, то пусть они про себя останутся такого о нем мнения; от выражения же его на словах пусть откажутся». И необразованные умы поняли величие духа человека, который поступком своим поставил себя выше того имени, которое обаянием власти имеет на смертных чудное влияние. Потом розданы подарки царькам и старейшинам Испанским. Сципион приказал Индебилису выбрать себе триста лошадей любых из множества этих животных, доставшихся в плен. Казначей, продавая, по приказанию Сципиона, пленных Африканцев, нашел в числе их взрослого отрока весьма красивой наружности, о котором услыхав, что он царского рода, отослал его к Сципиону. На вопросы Сципиона, кто он, кто его родители и зачем в таком нежном возрасте находится он в лагере, отрок отвечал: что он Нумид и соотечественники именуют его Массивою; что, оставшись после отца сиротою, воспитание получил он у Нумидского царя Галы, деда с материнской стороны; что он перешел в Испанию вместе с дядею Массиниссою, который недавно пришел с конницею на помощь Карфагенян; что дотоле не был он ни разу в сражении, куда не пускал его Массинисса по молодости лет; но в тот день, когда было последнее сражение с Римлянами, без ведома дяди, тайно схватив оружие и сев на коня, он отправился на бой; но тут упал через голову со споткнувшегося коня, и достался пленным в руки Римлян. Сципион приказал этого Нумида беречь с особенным тщанием и окончив перед трибуналом все дела, какие имел, удалился в свою палатку; призвав туда отрока, он спрашивал его, желает ли он возвратиться к Массиниссе. Тот, проливая слезы радости, ответил: что искренно желает. Тогда Сципион дал ему дары: золотое кольцо, тупику (верхнюю одежду) с широким золотым позументом, Испанскую одежду с золотою пряжкою и богато убранного коня; отпустив отрока, Сципион велел всадникам проводить его, пока он сам пожелает.
20. Потом было рассуждение о ведении войны. Некоторые советовали Сципиону немедленно преследовать Аздрубала, но Сципион основательно нашел это опасным в случае, если к Аздрубалу присоединятся Магон и другой Аздрубал. А потому, отправив только часть войска для охранения Пиренеи, остальное лето провел Сципион в принятии покорности разных народов Испании. Несколько дней спустя после сражения у Бекулы, когда Сципион, возвращаясь в Тарракону, уже вышел из Кастулонских гор, вожди Карфагенские — Аздрубал, сын Гисгона, и Магон из дальней Испании пришли к Аздрубалу, поздняя помощь после поражения, но весьма кстати для соображений о дальнейшем ведении войны. Они говорили друг другу о том, каково расположение умов жителей Испании в разных ее провинциях. Один Аздрубал, сын Гисгона, был того мнения, что только крайняя область Испании, обращенная к Гадесу и Океану, еще не знает о Римлянах, и потому довольно верна Карфагенянам. Другой же Аздрубал, и Магон, были того убеждения, что умы всех Испанцев как каждого в частности, так и всех вообще, в высшей степени заинтересованы благодеяниями Сципиона, и не прежде положится конец изменам, как когда Испанские воины, или будут удалены в крайние пределы Испании, или переведены в Галлию; а потому, если бы даже и не таково было мнение Сената Карфагенского, надобно Аздрубалу идти в Италию, где средоточие вониы, где решается её участь. Таким образом, все Испанцы, которые пойдут с Аздрубалом, будут уведены далеко от слуха об имени Сципиона. Войско Аздрубала, уменьшенное и изменами, пнесчастным сражением, намеревались пополнить Испанскими воинами. Магоп должен был войско свое передать Аздрубалу, сыну Гисгона, и с большою суммою денег отправиться на Балеарские острова для найма там воинов. Аздрубал, сын Гисгона, должен был со своим войском удалиться в глубину Лузитании, и избегать всякого с Римлянами сражения. Массинисса изо всего войска должен был отобрать 3000 лучших воинов и блуждая по ближней Испании, помогать союзникам, а города и поля неприятелей предавать опустошению. Постановив это, Карфагенские вожди разошлись исполнять то, что ими было постановлено с общего совета. Вот что происходило в этом году в Испании.
В Риме слава Сципиона росла со дна на день. Фабию не в большую честь ставили приобретение Тарента, так как он взят не столько доблестью, сколько хитростью; Фульвия слава уже устарела. Что же касается до Марцелла, то о нем даже были слухи не хорошие, как вследствие неудачного сначала сражения, так и того, что он среди лета, удалился с войском на квартиры в Венузию, и предоставил таким образом Аннибалу свободу разгуливать по всей Италии. Неприятелем Марцелла был К. Публиций Бибул, трибун народный. С первого неудачного сражения Марцелла, Бибул в своих речах к народу постоянно чернил Марцелла, и старался сделать его народу ненавистным; он даже стал открыто требовать отрешения Марцелла от должности. Впрочем, родственники Марцелла настояли, чтобы ему дозволено было, оставив в Венузии вместо себя легата, возвратиться в Рим и там лично принести оправдание в том, что неприятели на него взводили, и чтобы таким образом вопрос об отрешении Марцелла не был решен в его отсутствии. Случилось так, что, в одно и то же время, прибыли в Рим: Марцелл для отстранения от себя позорного пятна, а консул К. Фульвий для производства новых выборов.
21. Дело о власти Марцелла решено было на Фламиниевском цирке при огромном стечении и простого народа, и лиц всех сословий. Трибун народный винил не одного Марцелла, но в лице его всю аристократию; он говорил, что, благодаря её хитростям и проволочкам, Аннибал вот уже десять лет хозяйничает в Италии как в завоеванной стране; а столько не прожил бы он и в своем Карфагене. Вот плоды того, что народ Римский продолжил Марцеллу время его власти: два раза войско его разбито, и они среди лета стоят на постоянных квартирах в Венузии. Эту речь трибуна Марцелл, исчислением своих подвигов, до того сделал ничтожною, что не только предложение об отрешении его от должности, осталось без последствий, но на другой день все сотни огромным большинством голосов выбрали его консулом. Товарищем ему дан Т. Квинкций Криспин, в то время бывший претором. На другой день преторами выбраны — П. Лициний Красс Богатый, великий первосвященник, П. Лициний Вар, Сек. Юлий Цезарь и К. Клавдий.
В самое время выборов умы граждан были встревожены слухами об отпадения Этрурии. К. Кальпурний, в должности претора управлявший этою провинциею, написал, что Арретинцы начинают волноваться. А потому тотчас послан туда вновь назначенный консул Марцелл; ему велено всмотреться в обстоятельства дела и, буде признает нужным, призвать войско и перенести войну из Апулии в Этрурию. Испуганные Этруски остались спокойными. Послы Тарентинцев, явясь в Римский Сенат, просили мира и с ним прав, свободы и дозволения жить под собственными законами. Они получили от сената ответ, чтобы возвратились тогда, когда консул Фабий приедет в Рим. В этом году отпразднованы игры и Римские и плебейские; каждым посвящено было по одному дню. Курульными эдилями были: Л. Корнелий Кавдин и Сер. Сульпиций Гальба, а плебейскими К. Сервилий и К. Цецилий Метелл. Говорили, что Сервилий не мог быть законно ни трибуном народным прежде, ни теперь эдилем, потому что отец его, которого (он в то время был членом комиссии трех для отвода полей) считали убитым, уже десять лет тому назад, под Мутиною, Бойми, находился у них в плену живым, и это обстоятельство было довольно достоверно известно.
22. В одиннадцатой год Пунической войны вступили в отправление консульских должностей — М. Марцелл в пятый раз, если считать то консульство, которого он не отправлял вследствие неправильности выбора, и Т. Квинкций Криспин. Обоим консулам назначена провинциею Италия, и два прошлогодних консульских войска — третье находилось в Венузии, им начальствовал Марцелл. Новые консулы из трех этих войск должны были выбрать два, какие пожелают; а третье, которое останется, должны были передать тому, кому достанется провинциею Тарент и Саллентины. Прочие провинции разделены между преторами следующим образом: П Лицинию Варону городское управление, П. Лицинию Крассу, великому первосвященнику, управление иностранцами, и он собственно поступает в распоряжение сената. Сек. Юлию Цезарю — Сицилия, К. Клавдию Фламину — Тарент. Отстрочена власть еще на год К. Фульвию Флакку, и ему поручена Капуя, бывшая в управлении претора Т. Квинкция, и с нею один легион. Также продолжена власть К. Гостилию Тубулу для того, чтобы он с двумя легионами вступил с правами претора в управление Этруриею, вместо К. Кальпурния. Отсрочена власть и Л. Ветурию Филону для того, чтобы он в должности претора управлял прежнею своею провинциею Галлиею с прежними двумя легионами. То же, что относительно Ветурия, и относительно Аврункулея сенатом определено, а народным собранием утверждено сенатское определение. Аврункулею отсрочена власть, и поручено по–прежнему с двумя легионами оберегать Сардинию; к тем силам, которыми он располагал для защиты этой провинции, присоединены 50 судов, которые Сципион должен был прислать из Испании. П. Сципиону и М. Силану Испания и прежние войска предоставлены еще на год. Сципиону велено из восьмидесяти, находившихся у него в то время судов, частью приведенных им из Италия, частью взятых в Карфагене, пятьдесят отослать в Сардинию. Носился слух: в этом году в Карфагене готовятся сильный флот, и двести судов неприятельских не замедлят явиться у берегов Италии, Сицилии и Сардинии. В Сицилии обязанности управления распределены так: Сек. Цезарю дано Каннское войско, а М. Валерию Лэвину, которому также отсрочена власть, флот в числе 70 судов, находившийся в Сицилии; сюда должен был присоединить он 30 судов, в прошлом году находившихся у Тарента; таким образом должен был составиться флот из ста судов, с которым Лэвин мог, по указанию обстоятельств, переправиться в Африку для опустошения её берегов. П. Сульпицию отсрочена власть еще на год для того, чтобы он с прежним флотом имел провинциею Македонию и Грецию. Относительно двух легионов, находившихся в Риме, не сделано ни каких перемен. Консулам дозволено произвести набор в том размере, как это будет признано ими нужным. Таким образом, в этом году Римское владычество было защищаемо двадцатью одним легионом. Городскому претору, П. Лицинию Вару, поручено починить тридцать старых длинных судов, находившихся в Остии, изготовить двадцать новых и, наполнив их матросами, с флотом из 20 судов, защищать берег моря, ближайший к Риму. К. Кальпурнию не велено трогаться с войском от Арреция, пока не приедет его преемник. Да и Тубулу велено, как можно тщательнее, следить за тем, не задумывают ли Этруски чего добудь новенького.
23. Преторы отправились в свои провинции. Консулов задерживали религиозные опасения: по случаю некоторых чудесных явлений, были принесены жертвы, но они не умилостивляли богов. Из Кампании получено было известие, что в Капуе ударил гром в два храма Счастия и Марса, а также в некоторые гробницы. В Кумах, — вот до какой степени суеверие припутывает богов к самым ничтожным случаям — мыши в храме Юпитера тронули его золото, в Казине на общественной площади уселся большой рой пчел. В Остиях гром ударил в стену и ворота города; в Церах коршуны залетели в храм Юпитера, в Волсиниях воды озера имели вид крови. По случаю этих чудесных явлений положено было для умилостивления богов общественное молебствие на день. В продолжении нескольких дней, принесены большие жертвы, но без умилостивления богов, и долго нельзя было видеть знаков их благоволения. Такие печальные предзнаменования на деле обрушилось на жизнь самих консулов, не коснувшись целого государства. При консулах К. Фульвие, и Ап. Клавдие, претор города Рима, П. Корнелий Сулла, первый дал Аполлоновы игры. С того времени все городские преторы, по его примеру, давали обет каждый год, и день празднования игр не был назначен. В этом году жителей Рима и его области постигла сильная заразительная болезнь; исход её был чаще долговременные страдания болезни, чем смерть. Вследствие этой болезни, и по всему городу на перекрестках, были совершены молебствия, и городскому претору, П. Лицинию Вару, велено сенатом представить на утверждение народного собрания то, чтобы эти игры вперед всегда давались по обету в назначенный день. Лициний Вар первый дал этот обет и исполнил его в третий день Нон Квинктильских; с того времени день этот считался праздничным.
24. Относительно Арретинцев и слух об их отпадении получал все более и более достоверности, и забота Сената соответственно с этим усиливалась. Написано к К. Гостилию, чтобы он тотчас же взял у Арретинцев заложников, и отправлен К. Теренций Варрон принять их и отвести в Рим. Тотчас по его прибытии, Гостилий велел одному легиону, стоявшему в лагере у города, вступить в город и занял все важные места вооруженными отрядами. Тогда, вызвав сенаторов на общественную площадь, он велел им дать заложников. Сенат просил два дня сроку; но Гостилий сказал им, чтобы они или тотчас давали заложников, или завтра же он возьмет сам всех детей сенаторов. Вслед за тем военным трибунам, префектам союзников, и сотникам отдано приказание стеречь ворота города и, в продолжении ночи, никого не выпускать из города. Приказание консула исполнено не в точности и нерадиво. Семь главнейших сенаторов успели прежде, чем караулы были поставлены у городских ворот, у идти из города и с детьми до наступления ночи. На другой день на рассвете, когда на общественной площади начали вызывать по именно всех сенаторов, некоторых не нашли; имущества их проданы с публичного торгу. У прочих сенаторов взято в заложники 120 человек из их детей; они вручены К. Теренцию, который должен был отвести их в Рим. Донесение его только усилило прежние подозрения сената. Как бы опасаясь немедленного восстания Этрурии, сенат приказал тому же Теренцию вести в Арреций легион, один из двух, находившихся в Риме, и с ним охранять Арреций. А К. Гостилию предписано с остальным войском обойти всю провинцию и принять меры к тому, чтобы люди, склонные к переменам, не могли исполнить своих замыслов. К. Теренций, прибыв к Аррецию с легионом, потребовал ключи города у его начальников. Те отвечали, что ключи пропали. Догадываясь, что пропажа ключей могла быть не столько по небрежности, сколько умышленная, Теренций велел сделать другие замки ко всем воротам, и принял деятельные меры к тому, чтобы все было в его власти. Гостилия Теренций просил надеяться не столько на то, что Этруски не захотят взяться за оружие, сколько на то, чтобы не дать им к тому возможности.
25. Вслед за тем, в Римском сенате, было много спору о деле Тарентинцев. Фабий взял под свою защиту тех, которых покорил оружием. Но другие сенаторы были враждебно расположены к Тарентинцам, вину их сравнивали с виною Кампанцев и требовали такого же наказания. Впрочем, определение сената состоялось на мнении М. Ацилия: город Тарент занимать войсками Римскими, и всех жителей держать в его стенах; об участи же их доложить вновь в последствии, когда состояние Италии будет покойнее. Не менее было прений в сенате, по поводу М. Ливия, начальника Тарентинской крепости. Одни хотели сенатским декретом очернить М. Ливия в том, что его нерадением Тарент попал было в руки неприятелей. Другие же говорили, что он заслуживает награды за то, что в продолжении пяти лет защищал крепость и за то, что город взят обратно Римлянами, главное при его содействии. Впрочем, большинство сената говорило, что это дело не касается сената, но цензоров; такого мнения был и Фабий. Тут он сказал: правда, должен я признаться, что Тарент взят обратно при содействии Ливия, как стараются выставить ему в заслугу друзья его в сенате: не утрать Ливий Тарента, и брать его вновь оружием не предстояло бы надобности.
Т. Квинкций Криспин, один из консулов, отправился в землю Луканцев к войску, которое было у К. Фульвия Флакка, с вновь набранными для укомплектования этого войска воинами. Марцелла же задерживали то те, то другие религиозные опасения. Между прочим, случилось следующее: еще во время войны с Галлами, у Кластидия, Марцелл дал обет построить храм Чести и Доблести. Но освятить этот храм не допускали жрецы, говоря, что законно нельзя один алтарь посвящать двум богам. Ударь в него гром, или случись иное какое–либо чудесное явление, то затруднительно будет исполнить обряды умилостивления богов; трудно будет решить, которому из двух богов тогда отправлять службу; по жреческому же уставу одна жертва двум богам законно не может быть принесена, разве только с известными исключениями. А потому на скорую руку пристроен храм Доблести. Во всяком случае, Марцеллу не пришлось посвятить эти храмы. Наконец Марцелл с, вновь набранными на пополнение легионов, воинами отправился к войску, которое в прошлом году оставил у Венузии.
Криспин старался взять силою Локры в земле Бруттиев. Он полагал, что взятие Тарента принесло Фабию большую славу. С этою целью Криспин выписал из Сицилии осадные орудия и машины всякого рода. Призваны были и суда для нападения на часть города, обращенную к морю. Осада Локров оставлена вследствие того, что Аннибал придвинул свои войска к Лацинию. Притом же Криспин получил известие, что товарищ его, Марцелл, вывел войско из Венузии, и хотел соединиться с ним. Вследствие этого, Криспин возвратился в Апулию из земли Бруттиев, и оба консула расположились лагерем между Венузиею и Бантиею, в расстоянии один от другого менее 3 миль. Туда же прибыл и Аннибал, довольный тем, что отвлек неприятеля от Локров. Оба консула, люди деятельные и предприимчивые, почти каждый день выводили войска свои в поле в боевом порядке; они были почти убеждены, что если только неприятель примет бой с обоими консульскими войсками, то война будет окончена одним решительным ударом.
26. Аннибал помнил, что он, в прошлом году, два раза схватывался с Марцеллом и раз был победителем, а другой побежденным, и потому знал хорошо, на сколько надобно иметь и надежды, и опасения в предстоящем с ним деле. С другой стороны, Аннибал был убежден, что он никак не может рассчитывать на успех в бою с двумя консулами. А потому, он прибегнул к хитрости, и искал и случая, и места, для засады. Между обоими враждебными войсками происходили легкие стычки с переменным успехом. Консулы, полагая, что все лето могло пройти таким образом, признали возможным продолжать осаду Локров, и потому они написали Л. Цинцию, чтобы он из Сицилии с флотом явился к Локрам; а для того, чтобы город был осаждаем и с сухого пути, консулы приказали вести туда от Тарента часть войска, которая находилась там в гарнизоне. Аннибал узнал об этом распоряжении от каких–то Туринцев, и послал часть войска в засаду на дорогу, шедшую от Тарента; тут, под Петелийским холмом, скрытно поставлены три тысячи конницы и две пехоты. Римляне шли неосторожно, без предварительного разузнания местности, и потому попали в засаду; до двух тысяч воинов у них убито, а почти 1500 взяты живьем; прочие рассеялись, и по полям, и лесам возвратились беглецами в Тарент.
Между лагерями Карфагенском и Римским был, покрытый лесом холм. Сначала он не был занят ни тою, ни другою стороною. Римляне даже не знали ту часть холма, которая обращена к лагерю неприятеля. Аннибал счел этот холм удобнее для помещения засады, чем лагеря. А потому он ночью послал, с этою целью, несколько эскадронов Нумидов, и скрыл их среди леса. В продолжении дня, ни один из Нумидов не оставлял своего места для того, чтобы не заметили хотя издали, или их самих, или их оружия. В Римском лагере воины твердили, что надобно занять холм и сделать на нем укрепление для того, чтобы неприятель не успел утвердиться на нем прежде, и таким образом сесть нам на шею. Это обстоятельство затронуло и Марцелла; обратясь к товарищу, он сказал: «да почему бы нам самим, в сопровождении немногих всадников, не отправиться исследовать местность? Показание наших собственных глаз будет нам лучшим советом, как действовать.» Криспин согласился; тогда оба консула, отправились в путь в сопровождении 220 всадников, из коих 40 человек было Фрегеллан и других Этрусков; их сопровождали еще военные трибуны М. Марцелл, сын консула, и А. Манлий, и два префекта союзного войска — М. Авлий и Л. Аррений. У некоторых историков сохранилось известие, что когда, в этот день, консул Марцелл приносил жертвы, то во внутренности первого жертвенного животного найдена печень без головки; а во втором не только все найдено как следует, но даже головка печени была немного больше обыкновенной. Гадателю эти явления показались странными, потому что, вслед за внутренностями неполными, и предзнаменования самого дурного, показалось внутренности, слишком благоприятного предзнаменования.
27. Несмотря на все это, Марцелл имел столь сильное желание сразиться с Аннибалом, что ему никогда не казался лагерь его достаточно близко поставленным к лагерю Аннибала. И на этот раз, выходя за лагерный окоп, Марцелл дал сигнал воинам, чтобы они все были на своих местах, и готовы были туже минуту следовать на холм, если он окажется удобным. Небольшое пространство ровного поля лежало перед лагерем: далее на холм шла дорога открытая, и видная со всех сторон. У Нумидов были поставлены лазутчики, никак не на случай столь важного события, но с целью ловить воинов, которые за дровами или фуражом отойдут на большое расстояние от своего лагеря. Они тотчас дал знать своим, чтобы они явились вдруг с обеих сторон. И не прежде выступили те, которым следовало с вершины холма явиться на встречу Римлян, как когда уже те, которым назначено было преградить им с тылу дорогу, обошли их сзади. Тогда со всех сторон поднялись Нумиды, и с громкими криками ударили на Римлян. Консулы находились в горной долине; не возможно было им ни пробиться на высоты, занятые неприятелем, ни думать об отступлении, путь к которому был совершенно прегражден. Во всяком случае бой мог продолжаться долгое время, если бы Этруски не подали пример бегства; страх сообщился и прочим. Впрочем, Фрегелланы, оставленные Этрусками, продолжали бой, пока консулы были невредимы, и своими убеждениями, а частью и примером, поддерживали сражение; но когда оба консула были ранены, а Марцелл, пронзенный неприятельским копьем, упал с коня; тут и Фрегелланы — их оставалось весьма немного — убежали вместе с консулом Криспином (он был ранен двумя неприятельскими дротиками) и молодым Марцеллом, также раненным. Военный трибун, А. Манлий, убит; из двух союзных префектов М. Авлий убит, а Аррений взят в плен. Из консульских ликторов пять живьем попались в руки неприятеля, а прочие, частью пали на поле сражения, частью ушли с консулом. Из всадников убито 43, как в сражении, так и во время бегства, а 22 живыми достались в руки неприятеля. В лагере Римском была тревога, и воины хотели идти на помощь консулам; но они не замедлили увидеть консула, и сына другого консула, раненых, возвращавшихся в лагерь со скудными остатками несчастной экспедиции. Смерть Марцелла, в других отношениях была жалка, но не потому, что он, несогласно, ни с летами — ему было уже тогда более 60 лет, — ни с благоразумием старого вождя, так легкомысленно решился подвергнуть крайней опасности и себя, и товарища, и даже все общественное дело.
Много бы мне пришлось толковать об одном и том же предмете, если бы я стал рассматривать разнообразные известия о смерти Марцелла, как их передают разные историки. Не говоря о других, у Целия находим три различные об этом событии рассказа: один, переданный молвою, другой, написанный в похвалу отца сыном, присутствовавшим при этом событии, и третий, основанный на его собственных исследованиях и розысканиях. Впрочем, как ни разнообразны в этом случае предания, но большая часть историков согласны в том, что Марцелл вышел из лагеря для исследования местности, и что он убит неприятелем, вышедшим из засады и его окружившим.
28. Аннибал был убежден, что он привел неприятеля в ужас смертью одного консула, ранами другого и, готовый на всякий случай, он немедленно перенес лагерь на холм, где происходило сражение. Здесь найденное тело Марцелла он похоронил. Криспин, испуганный и смертью своею товарища и своими собственными ранами, выступил в тишине последовавшей за тем ночи и, достигнув ближайших гор, стал лагерем на месте высоком, и со всех сторон безопасном. В таком положении, оба вождя не оставались в покое; но один старался употребить в дело хитрость, а другой предупредить ее. Вместе с телом Марцелла, Аннибалу достались и его кольца. Криспин опасаясь, как бы эти знаки неприятелю не подали повода к какому–нибудь обману, разослал по всем ближайшим городам гонцов — дать знать, что товарищ его убит, и кольца его в руках неприятеля, а потому, чтобы они не верили никаким письмам от имени Марцелла. Не много прежде, гонец консула поспел в Салапию, как туда же принесено письмо Аннибалово, написанное от имени Марцелла, что он в, имеющую последовать за этим днем, ночь придет в Салапию, а потому пусть воины, составляющие гарнизон, будут на всякой случай готовы, если будет надобность в их содействии. Жители Салапии поняли, что это обман; они рады были случаю наказать неприятеля не только за измену, но и за убиение всадников; а потому, они отослали назад гонца Аннибалова — то был перебежчик Римский — для того, чтобы воины могли свободно исполнить, что предположили, они поставили жителей на караулы по стенам, и в разных важных пунктах города; на эту ночь предписана всем постам на караулах строгая внимательность; к воротам же, куда должен был подойти неприятель, сосредоточена была лучшая часть гарнизона. Около четвертой смены ночной стражи, Аннибал подошел к городу. В первом его строю были перебежчики Римлян; они имели Римское оружие. Подошед к воротам, они громко вызывают стражей — все они говорили по Латыни, и приказывают отворить ворота, утверждая, что консул с ними. Стражи, будто бы поднявшись на их голос, стали шуметь, суетиться, возиться около ворот. Решетка их была опущена и заперта; они ее частью поднимают рычагами, частью веревками в вышину на столько, чтобы только могли пройти воины не нагибаясь. Едва только обнаружилась малейшая возможность пройти, перебежчики бросились в ворота города, один перед другим спеша вперед. Когда около шести сот человек из них было уже в городе, веревка была спущена, и подъемная решетка с сильным стуком упала на свое место. Жители Салапии одни нападают на перебежчиков, которые, ничего не ожидая, вошли в город, как к друзьям, с пути, по–мирному, имея оружие за плечами; другие с башни над этими воротами отгоняют неприятеля от ворот и стен кольями и дротиками. Таким образом, Аннибал, пойманный в свои собственные сети, должен был уйти оттуда и отправился для снятия осады Локров; а их Цинций атаковал с большим жаром, привезши для этой цели всякого рода осадные орудия и машины. Магон стал было уже отчаиваться в возможности удержать и защитить город; но первая надежда проблеснула ему вместе с известием о смерти Марцелла. Потом явился гонец и сказал, что Аннибал, отправив вперед Нумидскую конницу, сам позади идет с пехотою, сколько возможно поспешнее. А потому, лишь только получил знак со сторожевых башен, что Нумиды уже близко, он, приказав отворить ворота, с ожесточением бросился на неприятеля. Сначала бой был нерешительный, более по неожиданности нападения, чем по равенству сил. Потом, с прибытием Нумидов, Римлянами овладел такой ужас, что, оставив осадные орудия и машины, которыми старались сокрушить стены, они разбежались в беспорядке к морю и судам; таким образом, с прибытием Аннибала, Локры освободились от осады.
29. Криспин, услыхав, что Аннибал отправился в землю Бруттиев, приказал военному трибуну, М. Марцеллу, то войско, которым командовал его отец, отвести в Венузию; он же сам со своими легионами отправился в Капую; он так страдал от ран, что и движение на носилках было ему почти нестерпимо. Тогда консул написал письмо в Рим, где давал знать о смерти своего товарища и о собственной опасности: для производства выборов не может он явиться в Рим как потому, что ему нельзя будет вынести дорожных трудов, так и потому, что его озабочивает Тарент и опасается он, как бы Аннибал туда не обратил своего войска из земли Бруттиев; необходимо послать к нему помощниками (легатами) людей благоразумных, с которыми имеет он переговорить о делах, касающихся общественного блага. Письмо Криспина, прочитанное в сенате, возбудило горевание об убитом консуле и опасение за жизнь другого. Вследствие полученных известий, сенат отправил К. Фабия сына к войску в Венузию; а к консулу посланы три легата — Сек. Юлий Цезарь, Л. Лициний Поллион, Л. Цинций Алимент, который возвратился незадолго перед тем из Сицилии. Им приказано сказать консулу, что он, если не в состояния прибыть сам в Рим для производства консульских выборов, может назначить на земле Римской области диктатора, который и произведет выборы. В случае, если консул уже отправился в Тарент, то претор, К. Клавдий, должен был вести легионы в те места, где они могли служить защитою для наибольшего числа союзных городов.
В то же лето М. Валерий переплыл из Сицилии в Африку с флотом изо ста судов; он сделал высадку у города Клупеи и опустошил на далекое пространство поля, почти не встретив ни одного вооруженного неприятеля. После набега, грабители поспешно удалились к судам, получив вдруг известие о прибытии Карфагенского флота; он состоял из восьмидесяти трех судов. Недалеко от Клупеи произошел морской бой, удачный для Римлян; восемнадцать судов отнято у неприятеля, прочие обращены в бегство, и Римляне возвратились в Лилибей с большою сухопутною и морскою добычею.
В то же лето, Филипп подал помощь Ахеям, умолявшим его о ней; их сосед, Лакедемонский тиран, Маханид, постоянно теснил войною. Да и Этолы опустошали их землю, переправив войско на судах через пролив, протекающий между Навпактом и Патрасом, у туземцев называемый Рион. Да и про царя Азии, Аттала, которому Этолы на последнем своем сейме, вручили власть высшего сановника в их народе, была молва, что он собирается переправиться в Европу.
30. Вследствие всех этих обстоятельств, Филипп явился в Грецию. У города Ламии, встретили его Этолы, под начальством Пиррия, а он, вместе с царем Атталом, заочно, избран на этот год в преторы. С Этолами было и вспомогательное войско царя Аттала, и почти тысячу человек, присланных Сульпицием с Римского флота. Против этого вождя и этих войск, Филипп сразился два раза с успехом. Пораженные страхом, Этолы искали убежища за стенами города Ламии, а Филипп повел войско к Фаларе. Место это находится в Малиакском заливе, и некогда оно имело население многолюдное вследствие прекрасной пристани для судов, находившихся кругом удобных стоянок и других удобств как морских, так и сухопутных. Туда явились послы от Египетского царя Птолемея, от Родосцев, Афинян и Хиосцев, с целью положить конец войне между Филиппом и Этолами. Послы употребили ходатаем о мире соседа своего, царя Атаманов — Аминандера. Все эти посредники хлопотали не столько об Этолах, слывших и в Греции самым беспокойным народом, сколько о том, чтобы у царя Филиппа и Македонии отнять повод вмешиваться в дела Греции, что было бы гибельно для ее свободы. О мире рассуждение отложено до Ахейского сейма, для которого назначен и день и место, а пока условлено перемирие на 30 дней. Царь, отправившись оттуда через Фессалию и Беотию, прибыль в Халкиду Евбейскую для того, чтобы отразить Аттала от берегов и пристаней Евбейских, куда, по слухам, намеревался он идти с флотом. Оставив там войско против Аттала, на случай его прибытия, царь Филипп оттуда отправился, в сопровождении немногих всадников и легковооруженных воинов, в Аргос. Здесь народ подачею голосов поручил ему заведывание Герейскими и Немейскими играми на том основании, что Македонские цари вели свое происхождение из этого города. Отпраздновав Герейские игры, Филипп, прямо с празднества, отправился в Аргос на сейм, назначенный за много времени прежде. Здесь было рассуждение о необходимости положить конец Этолийской войне для того, чтобы отнять и у Римлян, и у Аттала, повод входить в Грецию. Впрочем Этолы, едва дав время окончиться перемирию, смутили все дело, как только услыхали, что и Аттал стоит у Эгины, и Римское войско находится у Навпакта. Будучи призваны на сейм Ахейский, куда прибыли и те посольства, которые в Фаларе хлопотали о заключении мира, Этолы сначала стали жаловаться на ничтожные нарушения условий перемирия, сделанные до истечения его срока. Наконец, они прямо сказали, что война не может окончиться прежде, чем Ахейцы возвратят Мессенцам Пилос, Римлянам будет отдана Атинтания, а Сцедилелу и Плеврату — Ардиеи. Весьма основательно было негодование Царя Филиппа на то, что побежденные предписывают условия победителю. Он объявил, что всегдашнее его убеждение было, что Этолы не будут спокойны, что если он говорил о мире и согласился на заключение перемирия, то желая иметь всех союзников свидетелями того, что всегда он Филипп искал мира, а Этолы войны. Таким образом, мир не состоялся; царь Филипп распустил сейм и оставил четыре тысячи воинов для защиты Ахейцев. Он принял здесь пять длинных судов; присоединив их к, недавно присланному, Карфагенскому флоту и судам, пришедшим от Прузия, царя Вифинского, царь Филипп решился сразиться с Римским флотом, который давно уже господствовал в водах той страны. Сам царь с сейма отправился в Аргос; уже приближалось время Немейских игр, отпраздновать которые хотел он в своем присутствии.
31. Между тем как царь был занят приготовлениями к играм, и конечно, в эти праздничные дни, позабыл несколько мысли о войне, П. Сульпиций, двинувшись из Навпакта, пристал с флотом между Коринфом и Сикионом, и на большое пространство опустошил поля чудного плодородия. Слух об этом заставил царя Филиппа забыть и об играх; поспешно отправился он с конницею, велев за собою следовать пехоте; он напал на Римлян, рассеянных по полям, обремененных добычею и не имевших никакого опасения; преследуемые неприятелем, они искали убежища на судах, и Римский флот возвратился в Навпакт с добычею, не весьма веселою. Остальное время игр было отпраздновано Филиппом, покрытым славою какой бы то ни было победы над Римлянами; праздничные дни прошли среди всеобщей радости; она усилилась еще, когда царь Филипп, сняв с себя корону, порфиру и другие признаки царского достоинства, сравнил себя с прочими гражданами, а такой поступок царя всего приятнее для вольных граждан. Таким поступком он подал им надежду, что их свобода не пустое слово; но он сам отравил все своим гнусным и безнравственным поведением. То с тем, то с другим провожатым, он день и ночь ходил по чужим женам, и чем проще казался он, став в уровень с простыми гражданами, тем свободнее предавался своим гнусным страстям. Сделав свободу в других отношениях пустым словом, применял он только ее с успехом к своим развратным действиям. И пусть бы он употреблял в дело или деньги, или соблазн; но он, не довольствуясь средствами обольщения, прибегал и к насилию. Ставить препятствие похоти царской было сопряжено с великою опасностью для строгих мужей и родителей. Даже у одного Ахейского старейшины, именем Арата, жена его, Поликратия, отнята силою и увезена в Македонию; ее обнадежили даже, что она сделается женою царя.
Отпраздновав Немейские игры среди таких порочных забав, царь отправился в Димас; он прогнал оттуда Этолийский гарнизон, который был призван и принят в город Элейцами. Циклиадас — ему принадлежала главная власть — и Ахейцы встретили царя у Димаса. Они питали ненависть и к Элейцам за то, что они не согласились действовать за одно с прочими Ахеями, и ожесточены были против Этолов, вследствие убеждения, что те вызвали против них Римлян. Соединенное войско выступило из Димаса и перешло реку Ларизу, которая отделяет Елийское поле от Димейского.
32. Первый день, по вступлении в пределы неприятельские, союзники провели в опустошении полей. На другой день они подошли к городу в боевом порядке, послав вперед всадников для того, чтобы те, гарцуя, вызвали на бои Этолов, скорых к нападению. Союзники не знали о том, что Сульпиций с 15 судами из Навпакта являлся в Циллену и вошел в Елис, высадив четыре тысячи воинов в тишине ночи для того, чтобы неприятель не заметил этого движения. Неожиданное это обстоятельство распространило ужас в войске неприятеля, когда он заметил, между Этолами и Римлянами, Римские значки и оружие. Сначала царь хотел вернуть назад своих воинов; но уже между Этолами и Траллами — народ этот принадлежит к Иллирийскому племени — завязался бой; видя, что его воинов теснят, царь сам с конницею бросился на когорту Римскую. Тут, пронзенная дротиком, лошадь под царем упала, и он через её голову слетел на землю; с обеих сторон завязался преупорный бой: Римляне нападали на царя, а окружавшие его защищали. Борьба была славна и для самого царя, который вынужден был сражаться пеший, среди конных воинов. Наконец бой стал становиться неровным: многие из окружавших царя уже пали, другие были ранены; остальные схватили царя и, посадив его на другого коня, спаслись с ним бегством; в этот день поставил он лагерь в пяти милях (тысячах шагов) от города Элинцев. На другой день, вывел он все войска к укреплению — туземцы называют его Пирг — в которое, как он слышал, спасаясь от грабительства неприятеля, удалилось с полей множество жителей со своим скотом. Немедленно по прибытия, без труда, овладел царь беспорядочною и безоружною толпою, пораженною ужасом. Добыча, здесь найденная, была в некотором роде вознаграждением за урон, понесенный у Елиса. Пока делили добычу и пленных — их было четыре тысячи человек, а скота разного рода до двадцати тысяч голов — явился гонец из Македонии с известием, что какой–то Ероп овладел Лихнидом, подкупив начальника крепости и гарнизона; что в его же власти некоторые села Дассаретов, и что он же призывает к оружию Дарданов. А потому, оставив на время Ахайскую войну, царь Филипп выступил из Дима через Ахайю, Беотию и Евбею; впрочем, для защиты союзников, оставил он Мениппа и Полифанта с двумя тысячами пятьюстами войнами. После десяти лагерных стоянок царь Филипп прибыл в Деметриаду, в Фессалии.
33. Тут явились к нему гонцы с вестями, более тревожными: Дарданы бросились на Македонию, овладели уже Орестидою и спустились в Аргестейское поле. Варвары эти вполне поверили слуху о смерти Филиппа. Во время похода к Сикиону для отражения грабителей, царь, несясь на коне, ударился шлемом о выдавшуюся ветвь, стоявшего на дороге, дерева; рог шлема его тут отломился. Один Этолиец нашел его, и отнес в Этолию к Сцердиледу; тот хорошо знал все приметы царского шлема, и потому распустил молву о том, что царь убит. По удалении царя из Ахайи, Сульпиций с флотом отправился в Эгину и соединился с Атталом. Ахеи, недалеко от Мессены, имели успешный бой с Этолами и Олейцами. Царь Аттал и П. Сульпиций зимовали в Эгине.
В конце этого года, консул, Т. Квинкций, умер от раны, назначив диктатором для производства выборов и празднования игр Т. Манлия Торквата. По одним известиям, Квинкций умер в Таренте, по другим в Кампании. Таким образом случилось то, чего еще не бывало ни на одной войне прежде, что в промежутке когда не было ни одного замечательного сражения, два консула погибли, оставив государство как бы сиротствующим. Диктатор Манлий назначил предводителем всадником К. Сервилия, который тогда был курульным эдилем. Сенат, в первой же день по созвании, повелел диктатору совершить великие игры, те самые, которые были даны претором М. Эмилием, при консулах К. Фламиние и Кн. Сервилие, и торжественно обещаны через пять лет. Тогда диктатор и отпраздновал игры, и дал обет на следующий срок. Принимая в соображение, что два консульских войска находятся без вождей близко от неприятеля, и сенат и народ, отложив все прочие дела, имели одну главную заботу, чтобы как можно скорее выбрать консулов и таких именно, которых доблесть служила бы ручательством достаточным против Карфагенского коварства. В продолжении всей этой войны, ничто не было так вредно, как неуместная пылкость и торопливость вождей. Да и в этом году, консулы, неумеренным желанием сразиться с неприятелем, были вовлечены в засаду, совершенно неожиданную. Впрочем, боги бессмертные в сострадании к имени Римскому, опрометчивость консулов обратили на них одних, пощадив войска, ни в чем невиновные.
34. Сенаторы были озабочены мыслью, кого сделать консулами; из числа искателей далеко впереди всех стоял Клавдий Нерон; но ему нужно было товарища, Нерона считали вождем отличным, но слишком горячим и предприимчивым, принимая в соображение обстоятельства войны и то, что дело надобно иметь с Аннибалом. А потому сенаторы основательно считали необходимым дать Нерону товарищем человека осторожного и благоразумного, который сдерживал бы его горячность. Был некто М. Ливий; за много лет перед тем подвергся он осуждению народного собрания за свое консульство. Позор этот так сильно его поразил, что он переехал в деревню и, в продолжении многих лет, не являлся в народ и совершенно удалился от общества людей. В восьмой год после приговора, консулы М. Клавдий Марцелл и М. Валерии Левин, привели Ливия в Рим; он был в одежде траурной, с отпущенными волосами и бородою; на лице и в походке выражалось еще свежее воспоминание полученного оскорбления. Цензора, Л. Ветурий и П. Лициний принудили Ливия остричься, снять траур, явиться в сенат и исправлять общественные обязанности гражданина. Но и тут он, или одним словом высказывал свое согласие, или даже просто переходил молча на сторону ту, чье мнение поддерживал. Наконец, дело родственника его М. Ливия Маката, в котором затронуто было его доброе имя, вынудило и Ливия, вставь в Сенате, сказать речь. Тут он обратил общее внимание: его речей столь долго не слыхали. Все стали говорить, что народ несправедливо оскорбил его, и что государство много потеряло, во время столь трудной войны лишив себя содействия и руки, и ума, столь доблестного мужа. К. Нерону нельзя было дать товарищами ни К. Фабия, ни М. Валерия Левина, потому что оба консула вместе не могли быть из патрициев. Тоже было и в отношении к Т. Манлию, не говоря о том, что он уже раз отказался от предложенного ему консульства, и на этот раз также отказался бы. Превосходное было бы назначение консулов, если бы М. Ливию присоединить товарищем К. Клавдия. Да и народ одобрял этот образ мыслей сенаторов. Из всех граждан одни был против этого, и именно тот, кому предлагали честь. Он винил легкомыслие сограждан: не сжалились они над осужденным, когда он был в траурной одежд, а теперь его же облекают в белую тогу, в одном и том же лице сосредоточивая и почести и наказания. Если они считают его за хорошего гражданина, зачем осудили безвинно? Если же знают за ним вину, то зачем в другой раз консульство предлагают тому, кто и первый раз дурно оправдал доверие, ему сделанное? Сенаторы вследствие таких упреков и обвинений, высказанных Ливием, старались его образумить и приводили ему в пример М. Фурия, который, будучи возвращен из ссылки, восстановил отечество, потрясенное в самом основании; они говорили Ливию, что отечество, как и родители, и даже в случае несправедливости, имеют право рассчитывать на терпение и покорность детей своих; таким образом, общими усилиями выбраны консулы К. Клавдий и М. Ливий.
35. На третий день после того были выборы преторов; в эту должность назначены Л. Порций Лицин, К. Мамилий, К. и А. Гостилии Катоны. Когда выборы были окончены и игры отпразднованы, диктатор и предводитель всадников сложила с себя свои звания. К. Теренций Варрон отправлен в Этрурию исправлять должность претора с тем, чтобы из той провинции К. Гостилий отправился в Тарент к тому войску, которое находилось у консула Т. Квинкция. Т. Манлий должен был ехать послом по ту сторону моря — посмотреть, что там происходит. В это лето, назначено было празднование Олимпийских игр, на которые всегда собирается огромное множество народу. Манлий должен был — если будет в состоянии это сделать с безопасностью от неприятеля — явиться в это собрание, и объявить, буде там найдутся таковые, беглецам, ушедшим из Сицилии во время бывшей там войны, и Тарентинцам, высланным из их родного города Аннибалом, чтобы они возвратились домой и знали, что народ Римский возвращает им все, чем они владели прежде начала воины.
Текущий год обещал по–видимому много опасностей, и так как консулов в государстве не было, то общее внимание устремлено было на вновь назначенных консулов. Общее желание было, чтобы они, как можно скорее, бросили жребий о провинциях; поэтому надеялись знать вперед, кому достанется какая провинция, и кто с каким неприятелем будет иметь дело. В Сенате, по предложению К. Фабия Максима, было рассуждение о примирении консулов. Между ними были давнишние неприятности. Несчастье ожесточило Ливия и сделало его несговорчивее, тем более, что в этом случае он считал себя пренебреженным. Он был неумолим и говорил, что в примирении и надобности не предстоит. Это подало повод к опасениям, что консулы будут весть дела, обращая все старание и внимание на то, как бы ни дать товарищу врагу возможности усилиться на свой счет. Впрочем, сенат поставил на своем, и употребил свое влияние на то, чтобы оба консула, отложив все свои личные несогласия, в управлении общественными делами, действовали единодушно и с общего совета. Провинции назначены консулам не так, как в прошлом году, перемешано одна с другою; но разные и на разных концах Италии. Один должен был действовать против Аннибала в земле Бруттиев и Луканцев, а другой в Галлии, против Аздрубала, о котором был слух, что он уже приближается к Альпам. Тот консул, которому достанется провинциею Галлия, должен был выбрать себе любое из двух войск, из коих одно находилось в Галлии, а другое в Этрурии, присоединив к нему то, которое было в Риме. Консул, которому провинциею достались Бруттии, должен был набрать в Риме новые легионы, и взять себе одно из войск, бывших под начальством прошлогодних консулов. То войско, которое останется, должен был принять проконсул К. Фульвий, которому власть отсрочена еще на год. К. Гостилию Сенат сначала, вместо Этрурии, назначил провинциею Тарент, а потом вместо Тарента Капую. Ему дан легион, которым начальствовал в прошлом году Фульвий.
36. С каждым днем более и более озабочивало всех приближение Аздрубала к Италии. Сначала послы Массилийцев дали знать, что он перешел в Галлию, где заинтересованы умы всех жителей вследствие слуха, что он для найма воинов принес с собою большое количество золота. Потом послы, Сек. Антистий и М. Рэций, отправленные из Рима, вместе с Массилийскими послами, для исследования этого вопроса на месте, возвратились домой и говорили, что они вместе с Массилийскими вождями, посылали к их знакомым, Галльским старейшинам, людей с целью разузнать все: за достоверное узнали они, что Аздрубал, собрав огромное войско, намеревается с первым наступлением весны перейти Альпы. Да и теперь, если что его задерживало, то зимнее время года, в которое Альпы не приступны.
На место М. Марцелла, выбран и посвящен в авгуры П. Элий Пет; а Кн. Корнелий Долабелла, царь священнодействий, утвержден на месте М. Марция, который умер за два года прежде. В этом же году сделана народная перепись цензорами П. Семпронием Тудитаном и М. Корнелием Цетегом; оказалось граждан сто тридцать семь тысяч сто восемь человек — число не многим меньше того, которое было до начала войны. Сохранилось для памяти потомства, что в этом году первый раз с того времени, как Аннибал появился в Италии, место, где происходили выборы в Риме, покрыто крышею. Игры Римские раз отпразднованы курульными эдилями К. Метеллом и К. Сервилием. Два дни посвящены плебейским играм народными эдилями, К. Мамилием и М. Цецилием Метеллом. Они же посвятили три статуи у храма Цереры и, по случаю игр, было пиршество Юпитера.
Вслед за тем вступили в отправление консульских должностей, К. Клавдий Нерон и М. Ливий вторично. Так как они, уже немедленно по назначении, разделили между собою провинции по жребию, то сенат приказал им распределить между преторами провинции по жребию. А. Гостилию досталась Сардиния, К. Мамилию Сицилия и Л. Порцию — Галлия. Двадцать три легиона распределены по провинциям так: консулам по два, четыре в Испании; трем преторам — Сицилийскому, Сардинскому и Галльскому, по два; К. Теренцию в Этрурии два, К. Фульвию в земле Бруттиев два, К. Клавдию, находившемуся около Тарента и в земле Саллентинов — два, К. Гостилию Тубулу в Капуе один. В Риме надлежало набрать еще два. В первые четыре легиона народ избрал трибунов, а в прочие назначили консулы.
37. Прежде отъезда консулов, было девятидневное молебствие по тому случаю, что в Вейях шел с неба каменный дождь. Как всегда бывает за известием об одном чуде последовали слухи и о других. В Ментуриах храм Юпитера и Марикская священная роща, а также в Ателлах стена и ворота поражены громом. Жители Ментурны присоединяли к этому рассказ гораздо страшнее — о том, будто в воротах появился поток крови. В Капуе, ночью, волк прошел в городские ворота, и разорвал на части караульщика. За эти чудесные явления принесены большие жертвы и, по декрету первосвященников, было общественное молебствие на один день. В другой раз девятидневное молебствие совершено по случаю известия, что в Армилюстре шел каменный дождь. Только что было освободились от религиозных опасений умы граждан, как они вновь были поражены известием, что в Фрузиноне родился ребенок, величиною с четырехлетнего. И не столько в нем возбуждал удивление рост, сколько тоже, что было замечено в ребенке, за два года перед тем родившемся в Синуессе, а именно неопределенность пола. Трудно было определить мужеского или женского он пола. Гадатели, приглашенные из Этрурии, назвали это чудесное явление дурным и неблагоприятного предзнаменования и сказали, что этого новорожденного ребенка, вне Римской области и далеко от прикосновения земли, нужно потопить в волнах моря. Его положили в ящик и бросили в море, отплыв от берега на некоторое расстояние. Первосвященники определили еще, чтобы три отряда девиц, по девяти в каждом, идя по городу пели священные стихотворения. Между тем как они в храме Юпитера Статора (Остановителя) разучивали стихотворение, сочиненное Ливием поэтом, гром ударил в храм Юноны Царицы на Авентине. Гадатели сказали, что это чудесное явление касается до Римских женщин, и что богиню нужно умилостивит дарами. Эдиктом курульных эдилей Римские женщины, жившие как в Риме, так и в кругу десяти миль от города, приглашены в Капитолий; тут они выбрали из среды себя 25, к которым прочие должны были доставлять пожертвования из своего приданного. На эти пожертвования сделан золотой таз и отнесен на Авентин; тут женщины совершили чистое и целомудренное молебствие. Немедленно члены священной комиссии десяти (децемвиры) назначили другое жертвоприношение той же богине в следующем порядке: от храма Аполлона, в Карментальские ворота, приведены две белые коровы; за ними несли две статуи Юноны из кипариса; потом шли 27 молодых девушек, одетые в длинные одежды; они пели стихотворение в честь Юноны, в то время по низкой степени образования заслуживавшее похвалу, а ныне, если его привести, оно покажется нескладным и неприятным. За девицами следовали децемвиры, увенчанные лавровыми венками и в шитых одеждах. От Карментальскпх ворот, по Югарской улице, пришли они на площадь (форум). Здесь процессия остановилась и девушки, держась руками за веревку, приплясывали в такт тому стихотворению, которое пели. Оттуда, но улицам Тускской и Велабрской, через Боварскую площадь, вышли они на Публицийской склон горы, и оттуда достигли храма Юноны. Здесь децемвиры принесли в жертву обеих коров, а кипарисные изображения внесены в храм.
38. Но умилостивлении богов установленным порядком, консулы произвели набор строже и внимательнее, чем он производился в прежние годы, по крайней мере, сколько могли припомнить. Опасения войны удвоились, вследствие прибытия в Италию нового неприятеля, и число молодых людей, из которого долженствовал быть произведен набор, уменьшилось. А потому консулы понуждали и колонии приморские, которые утверждали, что они имеют освященное законами увольнение от военной службы, выставить воинов. По случаю отказа консулы назначили известный день, в который колонии должны были предъявить сенату свои законные права на увольнение от службы. В этот день к сенату пришли жители Остии, Альсии, Лития, Анксурны, Ментурны, Синуесс и Сены с верхнего моря. Здесь все они предъявили свои права, но, по случаю нахождения неприятеля в Италии, уважены только права жителей Антия и Остии. Да и этих колоний молодые люди обязаны клятвою — пока неприятель будет находиться в Италии, не ночевать более тридцати ночей к ряду вне стен города. Все были того мнения, что консулам надобно как можно скорее идти на воину — и Аздрубалу следовало преградить путь, лишь только спустится он с Альпов для того, чтобы он не успел увлечь за собою Цизальпинских Галлов и Этрусков, которые с нетерпением ждали случая к восстанию. Аннибала следовало занять особою войною и не дать ему возможности — оставить землю Бруттиев и идти на соединение с братом — Ливий медлил, мало доверяя войскам своих провинции. Товарищу его был свободный выбор из двух прекрасных армий бывших консулов и третьей, находившейся в Таренте под начальством К. Клавдия. А потому Ливий предложил призвать к оружию волонтеров. Сенат предоставил консулам полную свободу — и пополнить армия как хотят, и выбирать изо всех войск любые и меняться ими по произволу, переводя их и из провинций по мере требования общественной пользы. Все это консулы привели в действие с полным согласием. Волонтеры записаны в девятнадцатый и двадцатый легионы. Некоторые историки этой войны утверждают, что П. Сципион прислал значительное подкрепление М. Ливию, которое заключалось в 8000 Галлов и Испанцев, в 2 тысячах воинов из легиона и в тысяче всадников на половину Нумидов, и на половицу Испанцев. Эти войска М. Лукреций привез из Испании на судах; а из Сицилии будто бы К. Мамилий прислал до трех тысяч стрелков и пращников.
39. В Риме общая тревога усилилась вследствие писем, полученных из Галлии от претора Л. Порция. Аздрубал оставил зимние квартиры, и уже перешел Альпы. Восемь тысяч Лигуров с оружием в руках готовы, тотчас при появлении Аздрубала, присоединиться к нему, если не будут задержаны войною дома; а для этого нужно кого–нибудь послать в их землю. Что касается до него, претора, то он со своим слабым войском поспешит выступить вперед, на сколько то будет возможно. Это известие заставило консулов поспешно окончить набор и выступить в свои провинции ранее, чем они было предположили. Тут имели они целью — каждый в своей провинции задержать неприятеля и не допустить его соединиться или сосредоточить свои силы в одно место. Много в этом случае помогло убеждение Аннибала; знал он, что, в продолжения этого лета, брат его должен перейти в Италию, но, припоминая затруднения, им самим перенесенные при переходе Родана и Альп, где он, в продолжении пяти месяцев, должен был бороться и с людьми и с природою, никак не ожидал он такого скорого и раннего появления его в Италии, и потому поздно двинулся с зимних квартир. Аздрубал же сделал все скорее и легче, чем и сам надеялся, и другие ожидали. Арверны, и другие Галльские и Альпийские народы, не только приняли его, но и последовали за ним на войну. Шел он с войском путем, уже проложенным его братом, а дотоле неприступным. Притом, в продолжения последних 12 лет, как Альпы сделались доступными, и нравы самих жителей смягчились. Прежде не посещаемые инородцами, они не привыкли видеть чужестранцев в своей земле, и потому не были они общительны со всем родом человеческим. Не зная сначала куда идет Карфагенянин, они полагали, что он хочет завоевать их скалы и крепостцы, а их самих, и их скот, сделать своею добычею. Но слух о Карфагенской войне (Пунической) уже 12 год свирепствовавшей в Италии, достаточно научил жителей, что Альпы служат только путем, а что два могущественных города, отделенные один от другого обширными пространствами земли и моря, спорят между собою о владычестве и богатствах. Вот причины, которые открыли Аздрубалу Альпы. Впрочем, все, что он выиграл быстротою движения, потерял он замедлением под стенами Плаценции, которую он правильнее обложил, чем намеревался взять приступом. Он рассчитывал, что легко взять город, расположенный на равнине; а знаменитость этой колонии давала ему надежду, что взятие её распространит ужас на все прочие. Осада эта не только задержала самого Аздрубала, но и Аннибал, готовый уже выступить с зимних квартир, по получения известия о переходе брата через Альпы, который случился много ранее чем он ожидал, приостановился, зная, как долго тянется осада городов; он припомнил свое тщетное усилие взять этот город, к которому было он приступал, одержав победу при Требии.
40. Консулы выступили из Рима разными дорогами. Таким образом внимание граждан было одинако обращено на две войны. Припоминая, с какими бедствиями для Италии сопряжено было первое появление в ней Аннибала, не могли граждане не тревожиться о том, будут ли боги столь благорасположены к Риму и его владычеству, чтобы даровать успех на всех пунктах в одно и тоже время. До ныне воина тянулась так, что счастие уравновешивало только неудачи. Когда в Италии дела Римлян были испорчены Тразименским и Каннским сражениями, удачные действия в Испании поддержали отечество, готовое к падению. Когда в Испании, вследствие уронов, понесенных один за другим, погибли два отличных полководца, и две армии были почти уничтожены, многие счастливые события в Италии и Сицилии поддержали потрясенное отечество. Самое расстояние местности, где одна война велась на краях обитаемой земли, дало возможность поотдохнуть после потерь. Теперь в самой Италии было две войны; два знаменитейших вождя угрожали Риму; на одном месте сосредоточилась вся опасность, вся тяжесть войны. Стоило одному одержать победу, и через несколько дней он соединял свои войска с другим. Прошлый год ужасал воспоминанием о смерти двух консулов. Такие–то соображения озабочивали умы граждан, и мысленно последовали они за обоими консулами. Сохранилось известие, что в Ливие было еще свежо негодование против сограждан. И когда К. Фабий уговаривал его, чтобы он, не разузнавши хорошенько, с какого рода неприятелем будет иметь дело, опрометчиво не вступал в бой, то М. Ливий сказал ему, что даст сражение, как только встретится с неприятелем. На вопрос о причине такой поспешности, М. Ливий сказал: «или поражение неприятеля доставить мне блистательную славу, или поражение сограждан доставит мне радость, хотя и злую, по тем не менее заслуженную».
Еще консул Клавдий не пришел в свою провинцию, как К. Гостилий Тубул напал с легкими когортами на Аннибала, шедшего с войском в землю Саллентинцев, краем Ларинатского поля. Неожиданность нападения произвела страшное смятение в рядах неприятеля, неприготовленного к бою. До четырех тысяч убитыми потерял он и девять военных значков досталось в руки Римлян. Слыша о движении неприятеля, К. Клавдий оставил зимние квартиры; до того же времени войска его стояли лагерями по городам Саллентинского поля. Не желая сражаться в одно и тоже время с двумя войсками неприятельскими, Аннибал ночью снял лагерь в Тарентинской области и удалился в землю Бруттиев. Клавдий обратил свое войско в землю Салентинцев, а Гостилий двинулся в Капую и на дороге у Венузии повстречал консула Клавдия. Тут из обеих войск отобрано сорок тысяч пехоты, две тысячи пять сот всадников; с этими силами консул должен был вести войну против Аннибала. Остальные войска Гостилию велено вести в Капую и передать там проконсулу К. Фульвию.
41. Аннибал, собрав со всех сторон войска, как стоявшие по зимним квартирам, так и находившиеся по гарнизонам в Бруттийской области, подступил к Грументу, в области Луканов, в надежде взять города, которые под влиянием страха отпали от Римлян. Туда же двинулся от Венузии и консул Римский, осмотрев предварительно дороги. Он остановился лагерем, почти в полутора тысячах шагах, от лагеря Аннибала. С первого виду казалось, что окопы Карфагенян почти примыкают к стенам города; на самом же деле разделяло их расстояние в 500 шагов. Ровное поле лежало между лагерями Карфагенским и Римским. Обнаженные холмы возвышались на левом фланге Карфагенян, а для Римлян на правом. Холмы эти не возбуждали подозрения ни той ни другой стороны, так как они не были покрыты лесом, и не заключали в себе расщелин. С передовых постов той и другой армии воины встречались друг с другом среди поля, но стычки их не представляли ничего замечательного. Казалось Римляне заботились об одном — как бы не допустить неприятеля уйти отсюда. Аннибал же выходил в боевом порядке, между тем в душе желая, во что бы то ни стало, вырваться оттуда. Консул решился действовать в духе неприятеля, тем более, что холмы, столь открытые, отнимало всякое подозрение засады; он приказал пяти Римским когортам, с пятью ротами союзников, ночью перейти холмы и стать на другом их склоне. Начальникам этого отряда — военному трибуну Тиб. Клавдию Азеллу и префекту союзников П. Клавдию — он дал наставление когда выйти из засады и ударить на неприятеля; а сам на рассвете вывел в поле в боевом порядке все войска пешие и конные. Немного спустя и Аннибал дал знак к сражению и в лагере его поднялись крики воинов, разбежавшихся брать оружие. Потом пешие и конные воины устремились в беспорядке в ворота, и рассеянною толпою по полю спешили на встречу неприятеля. Видя такой беспорядок, консул приказал военному трибуну третьего легиона, К. Аврункулейю, с конницею легиона ударить стремительно на неприятелей, которые рассеялись, как стада скота, по всему полю в таком беспорядке, что они могли быть легко подавлены и уничтожены прежде, чем успеют построиться в боевой порядок.
42. Аннибал еще не выходил из лагеря, как услыхал крики сражающихся. Вызванный этою тревогою, он поспешно гонит войска на встречу неприятеля. Первые ряды его были поражены ужасом при нападении конницы; вслед за нею вступила в дело пехота первого легиона и правое крыло союзников. Неприятельские воины, находясь в беспорядке, должны были отражать нападение там, где кого застал бой; пешие воины были перемешаны с конными. Бои усиливался по мере подкреплений, число неприятелей увеличилось приходившими из лагеря и Аннибал успел бы, среди смятения и опасений боя, построить своих воинов в боевой порядок на самом поле сражения — вещь невозможная иначе, как для войска старого и вождя опытного; но в это время раздался в тылу воинский клик Римлян и их союзников, устремившихся на Карфагенян с той стороны холма. Неприятель поражен был ужасом, вследствие опасения, как бы ему не отрезали дорогу к лагерю. Этот страх заставил его бежать; но потеря во время бегства была не весьма велика по самой близости лагеря, давшего убежище бежавшим. Впрочем, Римские всадники преследовали неприятелей по пятам; с боку напали на него когорты, которых воины легко сбежали по склону холма, представлявшему дорогу открытую и легкую. Потеря Карфагенян простиралась до восьми тысяч убитыми, и семисот взятыми в плен; военных значков отнято девять. Из слонов, которые в этом неожиданном и беспорядочном бою не приносили неприятелю никакой пользы, четыре убито и два взято в плен. Победители, Римляне и союзники, потеряли убитыми до 500 человек. Следующий за тем день Аннибал провел, не трогаясь с места; Римляне выстроились на поле в боевом порядке; видя же, что неприятель не выносит своих знамен, они, по приказанию консула, стали отбирать убитых неприятелей, а тела своих соотечественников убитых сносить в кучу и хоронить. В следующие за тем дни консул с войском подходил до того близко к воротам неприятельского лагеря, что по–видимому хотел сделать приступ. Наконец, в третью стражу ночи, Аннибал, оставив в той части лагеря, которая обращена была к неприятелю, много палаток, разложенных огней, и в небольшом количестве Нумидов с тем, чтобы они показывались на окопах и в воротах, выступил из лагеря и отправился по направлению к Апулии. На рассвете Римское войско подошло к неприятельским окопам. Нумиды с умыслом показывались то на валу, то в воротах; несколько времени держали они Римлян в заблуждении, а потом, пришпорив коней, последовали за своими. Консул, замечая совершенную тишину в лагере, а не видя даже тех немногих неприятелей, которые на рассвете там показывались, послал вперед двух всадников осмотреть лагерь. Когда достоверно узнали, что опасаться ни откуда нечего, то консул приказал войску внести знамена в неприятельский лагерь. Консул оставался там столько времени, сколько воинам его нужно было для грабежа; потом дал знак отбоя и возвратился в свой лагерь до наступления ночи за долго. На другой день он выступил на рассвете, и длинными переходами двинулся за неприятелем, направление движения которого известно было и по слуху, и заметно по следам; не далеко от Венузии, нагнал он неприятеля, и здесь была схватка нечаянная, в которой Карфагеняне потеряли до двух тысяч убитыми. Оттуда Аннибал ночью по горам для того, чтобы не дать возможности Римлянам сразиться с ним, удалился в Метапонт. Отсюда послал он Ганнона, который начальствовал находившимся в этом город гарнизоном — в землю Бруттиев с небольшим числом воинов для набора нового войска. Аннибал, соединив бывшие у Ганнона войска со своими, двинулся назад к Венузии тем же путем, каким пришел оттуда; от Венузии выступил он вперед до Канузии. Нерон продолжал следовать за неприятелем по пятам. Когда отправлялся в Метапонт, то в землю Луканов призвал К. Фульвия для того, чтобы эта страна не была беззащитна.
43. Между тем Аздрубал, оставив осаду Плаценции, послал с письмами к Аннибалу четырех Галльских всадников и двух Нумидов. Им надлежало пройти Италию во всю её длину среди неприятелей, и когда они следовали за Аннибалом, отступавшим в Метапонт, но незнанию дорог зашли к Таренту, где были схвачены и приведены к исправлявшему должность претора Б. Клавдию воинами Римскими, рассеявшимися по полям для грабежа. Сначала они старались давать ответы неопределенные; по потом, когда стали им грозить пыткою, они признались в истине и сказали, что они несут письма от Аздрубала к Аннибалу. С этими письмами в том виде, как они были, то есть запечатанными, они отправлены, в сопровождении военного трибуна, Л. Вергиния, к консулу К. Клавдию; в виде конвоя посланы с ними два эскадрона Самнитских. По прибытии их к консулу, письма Аздрубала прочитаны, а пленным сделан допрос. Тут Клавдий понял, что дела отечества не в таком положении, чтобы, держась строго заведенного порядка, каждый консул вел войну с неприятелем в пределах провинции, отведенной ему сенатом, с войском, ему данным; что необходимо решиться на какую–нибудь меру неожиданную, нечаянную, меру, которая в начале причиняет соотечественникам страх не меньший, как и неприятелям, но, в случае удачи, произведет общую радость, которая будет тем больше, чем больше был страх. Консул послал в Рим к сенату письма Аадрубала; вместе извещал сенаторов о своем намерении и писал: чтобы сенат, — так как Аздрубал извещал Аннибала, что встретят его в Умбрии, — призвал из Капуи легион в Рим, распорядился произвести набор в Риме и выставил на встречу неприятелю городовое войско у Нарни. Вот, что консул писал к сенату; а между тем отправлены вперед по полям Ларинатскому, Марруцинскону, Френтанскому и Претуцианскому, по которым консул намеревался идти с войском — гонцы с приказанием выносить на дорогу из городов и с полей запасы провианта на пищу его воинам. Приказано также заготовить большое количество лошадей и других вьючных животных для того, чтобы те из воинов, которые устанут, могли следовать в повозках. Консул изо всего своего войска, как собственно из граждан, так и из союзников, отобрал самых лучших воинов шесть тысяч пехоты и тысячу всадников. Объявил он, что хочет захватить врасплох ближайший город в земле Луканов, находившийся во власти Карфагенян и имевший их гарнизон, и приказал всем готовиться к походу. Выступив ночью, консул повернул в Пицен и, самыми поспешными переходами, устремился на соединение с другим консулом; в своем же лагере поручил он начальство легату К. Катию.
44. В Риме страх и тревога были не меньше тех, которые господствовали там за два года перед сим, когда Карфагенский лагерь находился почти у самых стен и ворот Рима. Граждане не могли себе дать хорошенько отчета — хвалить ли поступок консула или порицать его. По–видимому — и это было несправедливо в высшей степени — судить о нем можно было только по результату. Вблизи неприятеля, и такого как Аннибал, оставлен лагерь без вождя с войском, которого самая сила, самый цвет отняты. Консул объявил поход в землю Луканов, а на самом деле двинулся в Пицен и Галлию. Безопасность оставленного им лагеря зависит вся от того — долго ли неприятель будет оставаться в заблуждении и не знать, что там нет ни вождя, ни части войска. Что же будет, если это откроется, и Аннибал захочет или преследовать со всем войском Нерона, у которого всего под оружием шесть тысяч человек, или нападет на лагерь — добычу ему готовую, так как он оставлен без вождя, без сил и без защиты? С ужасом припоминали прежние уроны на этой же воине и гибель обоих консулов в прошлом году. Все это было, когда в Италии находилось одно войско Карфагенское и один вождь; теперь нужно было вести две войны с двумя сильными войсками и почти с двумя Аннибалами. Аздрубал был сын того же отца Гамилькара, что и Аннибал; вождь деятельный, приобрел он опытность военную столь долговременною борьбою с Римлянами в Испании, где он прославился двойною победою над двумя славными Римскими вождями, армии которых он истребил. Быстротою похода и успешным призывом Галльских народов к оружию — Аздрубал мог хвалиться даже перед Аннибалом. Первый набрал войско в тех же самых местах, где второй растерял большую часть своих воинов, погибших голодом и холодом, смертью, которой нет хуже. Хорошо знавшие историю Испанских событий припоминали, что Аздрубалу придется иметь дело с Нероном, вождем не совсем ему незнакомым, так как захваченный им раз в горном ущелье, он успел его провести, как ребенка, льстивыми речами и обманчивыми предложениями мира. Вообще, страх представляет все в худшем виде, и потому Римляне под влиянием опасений, увеличивали действительные средства неприятеля и уменьшали свои.
45. Нерон, оставив между собою и неприятелем столь значительное расстояние, почел довольно безопасным — открыт свое истинное намерение, и потому в немногих словах объяснил его воинам. Он говорил, что его план действий, как ни кажется с первого взгляда черезчур смелым, но на самом деле успех его верен. Хотя на эту войну товарищ его отправился, отобрав себе, по распоряжению сената, сильнейшие и лучшие войска, чем даже те, которым назначено действовать против Аннибала; однако, по этому самому, сколько бы сил ни присоединилось еще в решительную минуту, на той стороне будет успех. Стоит только во время сражения — а он постарается, чтобы этого не случилось прежде сражения, — распространиться молве, что прибыл на место сражения другой консул с другим войском, и победа будет несомненная. Часто успех сражения зависит от какого–нибудь слуха, и случаи, сами по себе незначащие, вселяют в душу или надежду, или страх. Почти вся слава успеха будет принадлежать им; всегда подкрепление, полученное после, решает по–видимому ход всего дела. Сами воины видели, что путь их был торжеством по множеству людей, которые встречали их своим удивлением и лучшими пожеланиями. Но истине, шли они как бы по правильным рядам мужчин и женщин, вышедших на встречу с полей отовсюду, и провожавших их похвалами, мольбами и обетами. Их они называли надеждою отечества, мстителями города Рима и его могущества; в их руках и оружии безопасность и свобода их и семейств. Они молили всех богов и богинь, чтобы бой был для них счастлив и благоприятен, и чтобы победа над неприятелем не замедлила увенчать их. Брали на себя ответственность в тех обетах, которые за них приняли для того чтобы, как теперь они провожают их своими опасениями, так, через несколько дней, выйти на встречу им победителям с торжественным приветствием. Каждый предлагал свои услуги, предлагал и надоедал просьбами — то, что нужно им самим и их лошадям, брать у него преимущественно. Они давали все собранное с удивительною благосклонностью. Воины же спорили друг перед другом в скромности и не брали ничего, кроме существенно необходимого; они нигде не медлили, не отходили от значков и не останавливались для принятия пищи. Покою посвящали едва столько, сколько нужно было по самой необходимой потребности тела. К другому консулу посланы вперед гонцы дать знать о приближении и вместе спросить, как заблагорассудит он — войти ли им тайно или явно, днем или ночью, в одном ли с ним остановиться лагере или отдельно. Сочтено за лучшее войти ночью.
46. Консул Ливий отдал по лагерю приказание, чтобы трибун принял к себе трибуна, сотник сотника, всадник всадника и пеший воин — пешего. Распространять лагерь признано ненужным для того, чтобы неприятель не почувствовал прибытия другого консула. Сосредоточение большего числа воинов на тесном месте было облегчено уже тем, что Клавдиево войско не взяло с собою в поход почти ничего, кроме оружия. Впрочем, во время самого похода, войско его умножилось волонтерами; предлагали на перерыв свои услуги и старые воины, уже выслужившие срок службы, и молодые люди. Консул брал из них тех, которые, по телесному виду и силам, казались годными для военной службы. У Сены был лагерь другого консула, и Аздрубал стоял с войском в расстоянии оттуда не более 500 шагов. Подойдя туда, Нерон, прикрытый горами, остановился, для того чтобы не входить в лагерь прежде наступления ночи. В молчания вошедшие волны Нерона тотчас уведены воинами Ливия того же военного чина, и приняты гостеприимно при большой взаимной радости. На другой день было совещание, в котором присутствовал и претор Л. Порций Лицин. Лагерь его был примкнут к лагерю консулов. До прибытия их он водил войско по горам и то занимал ущелья, чтобы преградить путь неприятелю, то нападал на его войско или с флангов, или с тылу; одним словом, он тешился над неприятелем всеми способами, какие представляет военное искусство. Он в то время присутствовал также в военном совете. Многие были того мнения, что надобно на несколько времени отложить бой для того, чтобы Нерон успел со своими воинами и отдохнуть от похода и лучше ознакомиться с неприятелем. Нерон не переставал не только убеждать, но и умолять всеми силами — его намерение, при быстроте исполнения верное, не делать через промедление опасным. Вследствие заблуждения, которое не может долго оставаться, Аннибал находится в каком то оцепенении и не нападает на его лагерь, оставшийся без вождя, и не следует за ним. Надлежит прежде, чем он двинется с места, уничтожить войско Аздрубала и возвратиться в Апулию. Промедление же времени даст возможность и приятелю Аннибалу и овладеть Римским лагерем, брошенным ему на жертву и откроет ему путь в Галлию; там он может, где захочет, свободно соединиться с Аздрубалом. Тотчас надобно дать знак к бою, идти на поле сражения, где и воспользоваться заблуждением неприятелей, как тех, которые на лицо, так и отсутствующих. Первые не знают, что им придется иметь дело с неприятелем, более многочисленным и сильным, чем они предполагали; а вторые не догадываются, что против них осталось неприятелей весьма мало. Совет распущен; дан знак к битве и немедленно выступают Римляне в боевом порядке.
47. Неприятель уже стоял перед лагерем, готовый к бою. Впрочем сражение замедлилось вследствие того, что Аздрубал, выехав вперед строя в сопровождении немногих всадников, приметил у неприятелей старые щиты, которых прежде не видал и лошадей, спавших с тела. Да и число неприятелей по–видимому было больше обыкновенного. Подозревая то, что действительно было, Аздрубал велел играть отбой и послал к реке, куда Римляне ходили за водою — поймать кого–нибудь, да и заметить — не видно ли будет воинов с более загоревшим лицом, признаком недавнего похода. Вместе с тем, приказал Аздрубал объехать из далека лагерь Римлян и посмотреть — не прибавлен ли где вал; а также обратить внимание — один раз или два играют трубы в лагере. Обо всем получено обстоятельное донесение; вводило в заблуждение то, что лагерь Римлян оставался в прежнем размере. Было два лагеря — как и до прибытия другого консула: один М. Ливия, а другой Л. Порция; но ни у одного лагеря нигде окопы не расширены. Впрочем, вождя старого и давно уже искусившегося в войне с Римлянами, встревожило то обстоятельство, что, как ему передали, в преторском лагере трубы играли раз, а в консульском два. Непременно оба консула здесь — подумал он, и озабочиваю его то, как другой консул мог уйти от Аннибала. Аздрубалу не приходило и в голову предположение того, что было действительно, а именно, что Аннибал до такой степени обманут вполне, что не знает того, где находится вожди, ни где войско неприятеля, стоявшего с ним рядом лагерем. Аздрубал думал, что один только сильный урон, понесенный братом, мог удержать его от того, чтобы не идти по пятам Нерона. Сильно опасался Аздрубал того — дело Карфагенян не проиграно ли уже окончательно и не поздно ли пришло его вспоможение? Римлянам и в Италии не тожели счастие, что и в Испании? Аздрубал полагал, что письма его не дошли к брату, и что консул Римский, перехватив их, поспешил подавить его. Тревожимый такими заботами, он велел погасить огни и в первую стражу ночи дав знак, чтобы волны потихоньку собрали своя вещи, приказал нести вперед знамена. Среди господствовавшего смятения и замешательства, неизбежного в ночное время, воины мало обращали внимания на путеводителей: из них один остановился в скрытном месте, еще прежде им избранном, а другой переплыл реку Метавр по мелководным местам, ему известным. Оставленное путеводителями, войско сначала шло на удачу по полям; истомленные усталостью и бессонницею, волны где попало предаются покою и расходятся от своих знамен, при которых осталось немного людей. Аздрубал, пока довольно светло было для того, чтобы видеть дорогу, приказал потише нести знамена. Излучины и изгибы реки, среди которых заблудился Аздрубал с войском, не позволили далеко уйти. И Аздрубал хотел с наступлением дня при первой возможности перейти на другую сторону; но, по мере того как удалялся он от моря, берега реки становились круче и бродов не было. Такое бесполезное промедление дало возможность неприятелю нагнать Карфагенское войско.
48. Сначала прибыл Нерон со всею конницею; потом вслед за ним Порций с легко вооруженными воинами. Они со всех сторон теснила утомленное неприятельское войско. Прекратив отступательное движение, которое начинало принимать вид бегства, Карфагенское войско начало располагаться лагерем на возвышении у берега реки. Тут прибыл Ливий со всеми пешими войсками не так как с похода, но совершенно готовыми и устроенными к бою. Когда все войска Римские соединились и стали в одну линию, Клавдий расположился на правом крыле, а Ливий готовился к бою на левом, центр поручен начальству претора. Аздрубал видел необходимость сражаться, и потому, оставив работы по укреплению лагеря, в первой линии впереди знамен поставил он слонов; вокруг их на левом крыл поставил он против Клавдия Галлов; не столько он доверял им, сколько надеялся на то, что они внушают страх неприятелю. Сам же с Испанцами стал он на нравом крыле против Ливия; тут всю надежду полагал он на старых и опытных воинов. Лигуры поставлены в центре позади слонов. Боевая линия Карфагенян представляла более длины, нежели глубины. Галлов прикрывал выдававшийся холм. Боевой фронт неприятелей, состоявший из Испанцев, сразился с левым крылом Римлян; но все правое крыло выдавалось далеко за место боя. Находившийся напротив, холм не давал возможности ни атаковать его с фронта, ни обойти с фланга. Между Ливием и Аздрубалом завязался упорный бой, и с обеих сторон происходила страшная резня. Там были оба вождя; там находилась большая пасть пехоты и конницы Римской, там Испанцы, воины старые и навыкшие к борьбе с Римлянами, и Лигуры, народ опасный с оружием в руках. Тут же действовали и слоны; они сначала первым натиском произвели замешательство в передних рядах, и самые знамена подались было назад. Но когда бой усилился, то, среди воинских кликов, трудно стало управлять слонами; они вертелись между обеими сражающимися линиями, как бы не зная чьей стороны держаться, и походили очень на суда без руля, бросаемые волнами то в ту, то в другую сторону. Клавдий кричал воинам «стоило же нам для этого так поспешно совершить длинный путь!» Тщетно пытался он подняться с войском на холм, находившийся напротив; видя невозможность с этой стороны проникнуть к неприятелю, он несколько когорт перевел с правого крыла, где, как он предвидел, обойдется дело почти без сражения, в одном взаимном наблюдении. Когорты эти он обвел позади боевой линии и неожиданно не только для неприятеля, но и для своих, ударил он на неприятеля с боку. Эта атака произведена была с такою быстротою, что не у спели Римляне показаться с фланга неприятеля, как уже сражались у него в тылу. Таким образом Испанцы и Лигуры были поражаемы со всех сторон и с фронта, и с боков, и сзади. Побоище это уже достигло Галлов, которые оказали очень мало сопротивления; весьма немногие из них находились при знаменах, большая же часть разошлись по полям ночью и предались сну где попало; да и те воины, которые оставались на своих местах, будучи не в состоянии от природы переносить продолжительные труды, истомленные походом и бессонными ночами, от усталости едва держали оружие. Уже был почти полдень; жар и жажда томили воинов, и почти беззащитными предавали их на жертву мечу и плену.
49. Слонов более погибло от их собственных вожаков, чем от неприятеля. У каждого вожака было в руках столярное долото и молоток; когда зверь начинал беситься и бросаться на своих, то вожак, поставив долото между ушей в том самом месте, где шея соединяется с головою, бил по долоту молотком, сколько мог сильнее. Найдено было, что для таких огромных животных этот способ производил самую скорую смерть в том случае, когда не было уже никакой возможности управлять ими. Первый стал употреблять этот способ в дело Аздрубал, вождь и в других случаях замечательный, но особенно ознаменовавший себя в этой битве. Он поддерживал бой, ободряя сражающихся и разделяя с ними все опасности; то просьбами, то выговорами возбуждал он воинов, у которых опускались руки как от утомления, так и от отчаяния; бегущих возвращал он назад, и в некоторых местах удалось ему на короткое время восстановить бой. Наконец, когда не было сомнения, что счастие военное на стороне неприятелей, Аздрубал, не желая пережить гибель столь огромного войска, последовавшего за ним по его призыву, пришпорил коня и бросился в середину Римской когорты; здесь он пал сражаясь, и показал себя достойным иметь отцом Гамилькара и братом Аннибала.
Во всс продолжение этой войны ни в одном еще бою не было убито разом столько неприятелей. Побоище это могло только равняться с Каннским, как гибелью всей армии, так и смертью главного вождя. Пятьдесят шесть тысяч неприятелей пало на месте битвы; взято в плен пять тысяч четыреста; много найдено всякой добычи, и в том числе большое количество золота и серебра. Освобождено до трех тысяч граждан Римских, находившихся в плену у неприятелей. Это обстоятельство служило и вознаграждением и утешением в воинах, потерянных в этом бою. Победа и для Римлян стоила крови; почти восемь тысяч Римлян и союзников пало на месте битвы. Победители до того утомились от пролития крови и убийства, что на другой день, когда Ливию дали знать, что Цизальпинские Галлы и Лигуры, как из поучаствовавших в бою, так и из бежавших с поля битвы, уходят одною толпою, без вождя, без знамен, безо всякого порядка и устройства, и что достаточно послать в погоню один эскадрон конницы для того, чтобы истребить их всех — то Ливий сказал: «пусть же останутся свидетели и вестники и поражения неприятелей, и нашей доблести».
50. Нерон в ту же ночь, которая последовала за сражением, выступил назад с большею поспешностью, чем с какою шел сюда, так что на шестой день уже возвратился он в свой лагерь и к неприятелю. На обратном пути Нерона уже не встречали столь многочисленные толпы, как прежде, вследствие того, что не было получено вперед известия о его походе, но за то его приветствовали с такою радостью, что едва могли опомниться от восторга. Что же касается до расположения умов в Риме, то невозможно ни высказать, ни описать как ожидания, которое мучило томимых неизвестностью граждан, так и с другой стороны того чувства, с которым встретили они известие о походе консула Клавдия. От восхода солнца и до его захождения ни один сенатор не отходил от курии и сановников, а никто из граждан не оставлял форума (общественной площади). Женщины, так как им больше ничего не оставалось делать, обратились к мольбам и заклятиям и, ходя по всем капищам, своими молитвами и обетами надоскучивали богам. Когда граждане находились в таком состоянии неизвестности и тревожного беспокойства, сначала распространился первый неопределенный слух, что два Нарнских всадника, прибыв с поля сражения в лагерь, находившийся у входа в Этрурию, принесли известие о совершенном поражении неприятеля. Сначала это известие более слушали, чем ему верили; оно казалось слишком радостным для того, чтобы заслуживать полное вероятие. Притом наводила сомнение и самая быстрота получения этого известия, так как по слуху сражение происходило только два дня тому назад. Потом приносят, посланное Л. Манлием Ацидином из лагеря, письмо о прибытии Нарнских всадников. При известии, что письмо, по общественной площади, несут к трибуналу претора, весь сенат вышел из курии. Граждане с такою поспешностью, наперерыв друг перед другом, толпились к курии, что гонцу не возможно было войти туда; все расспрашивали и тащили его, крича, чтобы письмо Манлия было прочитано прежде на рострах, чем в сенате. Но тут вступились правительственные лица, которые сдержали народ, заставили его очистить место около курии, и несколько сдержать ту радость, которою переполнены были их души. Письмо Манлия сначала прочитано в Сенате, а потом в народном собрании. Тогда каждый, по настроению своего духа или верил и предавался радости, или все еще питал сомнение и хотел не прежде верить, как по получении писем самих консулов и приходе их послов.
51. Наконец получено известие о приближении самих послов; тут, навстречу послов, устремились люди всякого возраста; каждый хотел поскорее собственными глазами и слухом убедиться в таком радостном событии. Сплошная масса граждан дошла до Мульвийского моста. Послы — то были Л. Ветурий Филон, Н. Лициний Вар и К. Цецилий Метелл — прибыли на форум, окруженные огромною толпою людей всех состояний; одни расспрашивали самих послов, а другие их свиту о подробностях события. И каждый, лишь только выслушивал, что войско неприятельское истреблено вместе со своим предводителем, а консулы здравы и невредимы, тотчас спешил передавать другим столь радостную весть. С трудом послы дошли до курии, и тут не легко было сановникам удержать толпы граждан, как бы они не смешались с сенаторами; тогда прочитаны письма консулов в сенат, а потом послы приведены перед народное собрание. Л. Ветурий прочитал письма, но сам подробнее рассказал все, как было среди громкого одобрения граждан, которых радостные чувства, с трудом сдержанные в душ, высказались наконец общими криками восторга целого собрания. Оттуда, одни устремились к храмам богов благодарить их, а другие по домам сообщить женам и детям весть, столь радостную. Сенат определил трехдневное молебствие по случаю тому, что консулы М. Ливии и К. Клавдии истребили полки неприятельские и с вождем их, сохранив свое войско невредимым. Молебствие это обнародовано через претора К. Гостилия, и совершено с большим усердием как мужчинами, так и женщинами. Женщины Римские, в праздничных платьях, с детьми, благодарили богов, отложив в сторону всякое опасение, так как будто уже война приведена к концу. Победа эта восстановила общее доверие граждан как к государству, так и между собою; с этого времени возобновились безо всякого опасения, как будто заключен уже был мир, все сделки между гражданами: продажи, покупки, займы и отдачи обратно занятых денег.
К. Клавдий консул, по возвращении в свои лагерь, приказал голову Аздрубала, которую принес с собою, сохраняя ее со тщанием, бросить к передовым неприятельским постам, показать пленных Африканцев связанными, как они были, а двух, освободив от уз, отправил к Аннибалу — рассказать ему о случившемся. Аннибал сильно поражен был таким несчастьем вместе и своего народа, и собственного семейства и, как говорят, сказал, что он предвидит судьбу отечества. Сняв лагерь, он выступил для того, чтобы свои отряды, раскинутые по большому пространству, которое защищать он чувствовал себя не в силах, сосредоточить в крайний угол Италии в землю Бруттиев; туда же перевел он всех Метапонтинцев, выведши их из их родного города и тех из Луканцев, которые оставались ему верными.