Книга Двадцать Четвертая

1. Ганнон, возвратясь из Кампании в землю Бруттиев, стал делать покушения на Греческие города; его путеводителями и помощниками были Бруттии. Жители Греческих городов тем усерднее оставались верны союзу с Римлянами, что на стороне Карфагенян видели они Бруттиев, для них предмет и ненависти и опасений. Первая попытка была сделана на Регий и несколько дней без пользы проведено под этим городом. Между тем жители Локр поспешно тащили с полей в город хлеб, дрова и все предметы первой необходимости, имея в виду, чтобы ничего не доставалось в добычу неприятелю: с каждым днем увеличивалось число граждан, выходивших за этим из города. Наконец остались там только те, которые вынуждены были поправлять стены и ворота и заготовлять в бойницы военные снаряды. На эти толпы граждан всякого возраста и состояния, в беспорядке рассеянных по полям и большою частью безоружных, Гамилькар послал свою конницу; но воинам велел не обижать никого, а только отрезать путь к возвращению в город Локрийцам; сам же занял возвышенное место, откуда мог обозревать и город и его окрестности; он выслал к стенам городским отряд Бруттиев и велел вызвать для переговоров Локрийских старейшин и убеждать их вступить в дружественный союз с Аннибалом и предать город Карфагенянам. Сначала граждане ни в чем не поверили Бруттиям: но скоро увидали они Карфагенян на прилежащих холмах и немногие, которым удалось уйти, дали знать, что большая часть их соотечественников во власти Карфагенян. Уступая чувству страха, старейшины отвечали, что они посоветуются с гражданами. Их они тотчас и созвали; тут люди легкомысленные с радостью ухватились за мысль о перемене и новом союзе. Притом многих родные были в руках неприятелей, и потому они невольны были в своих чувствах; немного было во глубине души желавших остаться верными союзу с Римлянами, но и те не смели высказать своего образа мыслей; а потому по–видимому единогласно одобрена была мысль — передаться Карфагенянам. Начальник гарнизона Римского, М. Атилий, с воинами, у него находившимися, тайно отведен к пристани; тут он сел на суда и отправился в Регий. Жители Локр приняли в город Гамилькара и Карфагенян с тем условием, чтобы тотчас заключить союз под условием равенства обеих сторон. Это условие едва не было нарушено относительно отдавшихся горожан: Карфагеняне обвиняли их, что они коварно выпустили Римлян; но те уверяли, что Римляне спаслись бегством сами. Посланы в погоню Карфагенские всадники на случай — не остановило ли суда в проливе морское течение, или не прибило ли оно их к берегу. Но тщетны были усилия Карфагенян догнать эти суда; увидали только они суда, плывшие через пролив из Мессаны в Регий; на них сидели воины Римские, посланные в Регий претором Клавдием для защиты этого города. А потому Карфагеняне немедленно оставили свои покушения на Регий. С разрешения Аннибала Локрийцам дан мир: «Жить им свободно, пользуясь собственными законами; в город Карфагеняне имеют свободный доступ. Дружественный союз должен заключаться в том, что и в мире и на войне Карфагеняне должны помогать Локрийцам и Локрийцы Карфагенянам.»
2. Таким образом Карфагеняне удалились от пролива; Бруттийцы сильно роптали, что Карфагеняне оставили невредимыми оба города Регий и Локры, которые они Бруттийцы предназначили себе на разграбление. А потому Бруттийцы сами по себе, набрав войско из пятнадцати тысяч молодых людей, Двинулись к городу Кротону, намереваясь овладеть им. Город этот, населенный Греками, стоял при море и Бруттийцы надеялись значительно увеличить свои силы в том случае, если бы им удалось овладеть приморским городом, весьма сильным стенами. Озабочивало их то обстоятельство, что не пригласить на помощь Карфагенян они не смели, дабы не показать тем, что они уж их и за союзников не считают. А с другой стороны Бруттийцы не хотели без пользы для себя сражаться, чтобы доставить, как недавно Локрам, свободу жителям Кротоны в том случае, если Карфагеняне захотят опять играть роль не помощников для войны, но примирителей. А потому Бруттийцы за лучшее сочли — отправить к Аннибалу послов, предупреждая его, чтобы Кротон, если будет взят, сделался собственностью их Бруттиев. Аннибал отвечал, что вопрос этот надобно решить тем, которые находятся на месте и отослал Бруттийцев за решением его к Ганнону; а Ганнон не дал положительного ответа. Карфагеняне не желали отдать на разграбление славный и богатый город и надеялись, что жители Кротоны, в случае если Бруттийцы нападут на них, скорее пристанут к ним Карфагенянам, видя, что они Карфагеняне и не одобряют намерения Бруттийцев и не помогают им. Между жителями Кротоны не было ни согласия, ни единодушие. Можно сказать одна и та же болезнь вкралась во все города Италии: несогласие между аристократиею и чернью: везде сенат держал сторону Римлян, а простой народ тянул на сторону Карфагенян. Перебежчик дает знать Бруттийцам о несогласии, господствующем в городе, о том, что Аристомах стоит во главе народной партии, замышляя предать город; что по обширности города и большому пространству его стен весьма не многие посты и караулы заняты сенаторами; те же места, где караулят простолюдины, доступны во всякое время. По указанию и под руководством перебежчика, Бруттийцы подступили к городу, окружа его со всех сторон войском. Чернь впустила их и они тотчас же заняли все места в городе кроме крепости, которая находилась в руках аристократов, заранее приготовивших там себе на подобный случай убежище. Туда же ушел и сам Аристомах, показывая тем, что он хотел предать город Карфагенянам, а не Бруттийцам.
3. Стены города Кротона, до прибытия царя Пирра в Италию, обнимали пространство до двенадцати миль в окружности. Опустошенный в эту войну, город едва на половину остался обитаем; река, которая некогда разделяла город пополам, теперь протекала вне застроенной домами части города; а крепость также далеко была вне её. От некогда знаменитого города в шести милях находился еще знаменитейший храм Юноны Лацинской, святыня для всех окрестных народов. Там была священная роща, окруженная дремучим лесом из огромных сосновых дерев. Посреди рощи находились прекрасные пастбища, где ходили без пастуха большие стада животных всякого рода, посвященных богине. Они выходили отдельно и ночью сами удалялись в назначенные им стойла. Никогда не трогали их ни хищные звери, ни недобрые люди. Эти стада давали большой доход, и из него–то сделана и посвящена литая золотая колонна. Храм этот славился столько же святостью, сколько и богатством; столь знаменитые места не могут быть без молвы о чудесах. В народе говорили, будто ни какой ветер не касается золы на жертвеннике, находившемся в преддверии храма. Крепость города Кротоны с одной стороны обращена была к полю, а с другой стояла на самом берегу моря; некогда защищенная только местностью, она окружена была впоследствии стенами, которые впрочем не воспрепятствовали Сицилийскому тирану Дионисию овладеть хитростью этим городом, пользуясь углублениями скал сзади города. Эта то крепость, довольно сильная, находилась во власти Кротонских аристократов и ее осадили Бруттинцы, содействуемые в этом Кротонскою чернью. Бруттийцы, видя, что не совладать им одним с крепостью, вынуждены наконец необходимостью просить Ганнона о содействии. Ганнон хотел убедить Кротонцев к сдаче, предлагая им в их запустевший от войны город принять колонию Бруттийцев и тем возвратить ему прежнее многолюдство; но никто, кроме одного Аристомаха, не хотел его слушать. Кротонцы говорили, что скорее умрут, чем, перемешавшись с Бруттийцами, переменят законы, обычаи и самый язык. Аристомах, видя, что убеждения его остаются без пользы и что нет случая к преданию, как он поступил с городом, крепости, ушел к Ганнону. Вскоре после того послы Локрийцев, полупив дозволение Ганнона пройти в крепость Кротоны, убедили осажденных избегнуть неминуемой гибели, перейдя на жительство в Локры. Поступить так — получено дозволение от Аннибала, к которому нарочно за этим посылали послов. Таким образом жители Кротоны оставили город и, отведенные на берег морской, сели там на суда и все огромною массою отправились в Локры. В Апулии и зима не прошла спокойно между Римлянами и Аннибалом. Семпроний Консул имел зимние квартиры в Нуцерии, а Аннибал недалеко от Арп. Были небольшие схватки или случайные, или при благоприятных для которой либо из сторон условиях. В этих стычках Римляне становились все опытнее и лучше прежнего умели беречься от хитростей и уловок неприятеля.
4·. В Сицилии со смертью Гиерона все переменилось для Римлян; власть царская перешла к его внуку Гиерониму. Этот отрок и свободою действии не умел пользоваться, где же ему было совладать с властью? А опекуны и друзья с радостью воспользовались дурными наклонностями отрока, чтобы вовлечь его во все пороки. Гиерон предвидел, что это случится, и потому, как говорят, в глубокой старости хотел оставить Сиракузы свободными для того, чтобы государство, им устроенное и упроченное, не пришло в расстройство, по прихоти отрока, в его правление. Этому намерению Гиерона противились всеми силами дочери его. Они надеялись, что отрок будет только носить имя царя; самая же власть будет принадлежать мужьям их — Андранодору и Зоиппу, первым из определенных к Гиерониму опекунов. Трудно было, чтобы девяностолетний старик устоял против, льстивых женских речей, день и ночь ему твердимых и для общей пользы пожертвовал интересами своего семейства. А потому он назначил к внуку пятнадцать опекунов; умирая, просил он их свято соблюдать верность народу Римскому, которую тщательно соблюдал он в продолжении пятидесяти лет, и отрока наставить идти по его Гиерона следам и воспитать в тех правилах, которыми он руководствовался в жизни. Такова была последняя воля Гиерона. Когда он испустил дух, опекуны его вынесли завещание и привели отрока в совет (ему было тогда почти пятнадцать лет). Немногие, нарочно расставленные около собрания для этой цели, при чтении завещания произнесли одобрительные клики. Большая же часть граждан волновалась опасениями: они сознавали сиротство государства с утратою царя, бывшего отцом его, и всего опасались. Гиерона похороны ознаменовались не столько усердием его приближенных, сколько выраженною тут любовью и привязанностью граждан. Немного времени прошло, и Андранодор удалил от Гиеронима всех опекунов, говоря, что Гиероним уже в летах совершенных и в состоянии сам управить царством. Андранодор сложил с себя опеку, общую ему со многими другими, а власть всех опекунов сосредоточил в своих руках.
5. Самому умеренному и доброму царю трудно было бы угодить на Сиракузян после обожаемого им Гиерона; а внук его своими пороками старался, чтобы они еще более жалели об умершем царе, и с самого начала показал, какая разница между ним и его дедом. Ни Гиерон, ни сын его Гелон, ни в чем ни одеждою, ни какими–либо особенными знаками не старались отличиться от прочих граждан. Тут же увидали граждане нового царя в порфире, диадеме, окруженного вооруженными телохранителями, влекомого в колеснице четвернею белых коней, как то делал тиран Дионисий. Такой пышной обстановке соответствовала и перемена нрава и обращения: презрительный ко всем, новый царь обходился гордо, давал надменные и дерзкие ответы. Доступ к нему был затруднителен не только для посторонних, но и для опекунов. Дана воля необузданным страстям и непомерной жестокости. Вследствие этого такой страх овладел всеми, что некоторые из опекунов, опасаясь казни, предупредили ее или бегством или добровольною смертью. Трое из опекунов, которым одним открыт был доступ в царский дворец, Андранодор и Зоипп, Гиероновы зятья, и некто Тразон, толкуя о других делах, не слишком обращали внимание отрока. Но нередко со вниманием прислушивался он к их спорам, так как Андранодор и Зоипп тянули на сторону Карфагенян; а Тразон отстаивал союз с Римлянами. Вдруг некто Каллон, сверстник Гиеронима и росший вместе с ним товарищем детства, открыл заговор против жизни царя. Доносчик мог указать на одного Теодота и то только потому, что он его приглашал принять участие в заговоре. Теодот схвачен и отдан Андранодору на пытку; сознавшись в своей вине, Теодот упорно скрывал своих единомышленников. Терзаемый всеми самыми страшными пытками, какие только самая утонченная жестокость человека может изобрести, Теодот, как бы уступая их силе, среди стонов и воплей показал на Тразона, как на главного зачинщика и еще на нескольких лиц менее значительных из свиты царской; обвинив невинных, настоящих виновных Теодот скрыл, прибавив даже в своем показании, что если он, Теодот, и другие были вовлечены в этот заговор, то авторитетом столь сильного человека, как Тразон. Это показание Гиерониму казалось совершенно верным и только подтверждавшим его собственные подозрения. Немедленно Тразон и другие, с ним вместе обнесенные, но также как и он невинные, преданы казни. Между тем из настоящих виновных в то время, когда товарищ их захвачен и предан пытке, ни один не бежал и не скрылся. До такой степени убеждены были они в верности и мужестве Теодота: и у самого Теодота на столько было присутствия духа и сил, чтобы соблюсти вверенную ему тайну.
6. С казнью Тразона рушилась последняя связь с Римлянами, и Сиракузское правительство не стало уже скрывать своих замыслов: измена Риму была решена. Тотчас отправлены послы к Аннибалу. Когда они возвращались, то Аннибал присоединил к ним своих — Аннибала, молодого человека знатного семейства, Гиппократа и Эпицида (они хотя и родились в Карфагене, но дед их был выходец из Сиракуз, а по матери они были Карфагенского роду). Через этих послов скреплен союз между Аннибалом и властителем Сиракуз; с согласия Аннибала, послы при нем и остались. Претор Ап. Клавдий, которому Сицилия вверена была в управление, услыхав об этом, тотчас отправил послов к Гиерониму. Когда они сказали ему, что пришли возобновить дружественный союз, бывший у Римлян с его дедом, то Гиероним презрительно с ними обошелся и отпустил их, в насмешку спросив: «счастливо ли сражались Римляне под Каннами? Послы Аннибаловы рассказываюсь об этом сражении подробности почти невероятные. Интересно было бы ему, Гиерониму, знать истину, чтобы держаться той стороны, у которой больше надежды на успех. Римляне отвечали на это: «что они вернутся тогда, когда он выучится принимать и выслушивать посольства как следует.» Они отправились назад, более советуя царю, чем прося его — опрометчиво не разрывать дружбы с Римом. Гиероним отправил в Карфаген послов — заключить там союзный договор на основании предварительных условий с Аннибалом. В договоре положено: «по изгнании Римлян из Сицилии (что не замедлит последовать, если Карфагеняне пришлют войско и флот), река Гимера, которая делят остров почти на две равные половины, должна быть границею владений Карфагенских и Сиракузских. Впрочем Гиероним, возгордившись вследствие убеждений тех, которые напоминали ему, что в нем течет кровь не только Гиерона, но по матери и царя Пирра, не замедлил отправить другое посольство, требуя, чтобы ему уступлена была вся Сицилия, Карфагенянам же предоставляется Италия. Карфагеняне не удивлялись встретить такое легкомыслие и тщеславие в безрассудном отроке, да и не думали обличить его, стараясь только, во что бы то ни стало, отвлечь его от Римлян.
7. Таковыми действиями Гиероним только ускорил свою гибель. Он отправил вперед Гиппократа и Епицида с двумя тысячами воинов склонять к измене Римлянам города, находившиеся в их власти; а сам намеревался со всем остальным войском (оно состояло почти из пятнадцати тысяч пехоты и конницы) идти против Леонтин. Заговорщики, — а они все находились в войске, — заняли пустые дома, находившиеся в узкой улице, по которой царь обыкновенно шел на форум. Здесь все воины вооруженные и со всем готовые ждали появления царя; одному из заговорщиков, находившемуся в числе телохранителей царских, по имени Диномену, поручено было, как только царь пройдет из двери, задержать какою–либо хитростью сзади в узком месте его провожатых. Как было условлено, так и сделано. Диномен, приподняв ноту будто для того, чтобы распустить тугие повязки ноги, задержал толпу; а как царь прошел вперед, то своим действием сделал Диномен такой промежуток, что царю — заговорщики, бросившись на него, совершенно не имевшего при себе вооруженной свиты, успели нанести несколько смертельных ран прежде, чем подоспели его провожатые. Услыхав крики и шум, царские телохранители бросают дротики в Диномена, который уже открыто старается их задержать; впрочем он успел уйти, получив две раны. Те, которые составляли свиту царя, видя его мертвым, разбежались. Из убийц одни отправились на общественную площадь к черни, обрадовавшейся вольности; а другие бросились в Сиракузы — предупредить замыслы Андранодора и других царских приближенных. Ан. Клавдий, видя, что война загорается вблизи от него, сообщил сенату Римскому письмом, что Сицилия склоняется на сторону Карфагенян и Аннибала и что он, вследствие замыслов Сиракузян, сосредоточил все военные силы своей провинции на границе Сиракузского царства. В конце этого года, по приказанию сената, К. Фабий укрепил Путеолы, где, с тех пор как началась война, открылся довольно значительный рынок, и оставил там гарнизон. Отправляясь в Рим на выборы, он назначил для них первый день, в который они по закону могли быть произведены, и с пути прямо, не останавливаясь в городе, отправился на Марсово поле. По жребию досталось первой подавать голос триб молодежи от Анио. Она назначила консулами Т. Отацилия и М. Эмилия Регилла. Тогда К. Фабий, потребовав молчания, сказал следующую речь:
8. «Если бы Италия пользовалась миром, или имели бы мы дело с неприятелем, в отношении к которому можно было бы допустить в некоторой степени и небрежность; то поступил бы неуважительно в отношении к вашим правам свободы тот, который старался бы изменить ваше мнение о том, кого находите вы достойным консульской почести. Но как в нынешней войне и с тем неприятелем, с которым мы имеем дело, каждая ошибка нашего полководца стоила страшных потерь отечеству, то при выборе консулов вы должны действовать с таким же старанием, с каким являетесь вы на поле битвы с оружием в руках. Каждый из вас должен сам в себе сказать: «выбираю консулом человека, который, как полководец, достоин стать наравне с Аннибалом.» В нынешнем году у Капуи на вызов лучшего из Кампанских всадников, Юбеллия Тавреи, выставили мы первого нашего воина Азелла Клавдия. Против того Галла, который на мосту реки Анио вызывал себе противника, предки наши послали Т. Манлия, крепкого и силами духа и тела. По той же причине, как я полагаю, немного лет после того, такое же доверие оказали М. Валерию, позволив ему выйти на единоборство с Галлом по его вызову. Но если мы, при выборе конных и пеших воинов, обращаем внимание на то, чтобы они были если не сильнее своих противников, то, по крайней мере, равны им силами; то и при выборе главного вождя должны мы стараться о том, чтобы он был не хуже полководца неприятельского. Да и в том случае, когда мы выбираем вождем лучшего из наших граждан, он, будучи выбран на год, должен стать в уровень с бессменным и опытным вождем неприятельским, не стесненным в своих действиях никакими условиями времени, ни ограничением прав, а действующим так, как только требуют того условия войны. Мы же, едва только успеем начать, как среди самых приготовлений к войне проходит год. Довольно сказал я вам для того, чтобы показать, каких людей должны вы выбирать консулами; остается сказать несколько слов о тех людях, в пользу которых склонилось мнение первой трибы. М. Эмилий Регилл — Квиринальский фламин; мы его не должны высылать из Рима по его жреческим обязанностям, и здесь удерживать его не следует: в первом случае пренебрежем мы богослужением, а во втором ведением войны. Отацилий женат на дочери сестры моей и имеет от неё детей; но благодеяния ваши в отношении ко мне и предкам моим таковы, что я никогда не соглашусь, для выгод моего семейства, пожертвовать общественными интересами. Когда море тихо, то каждый простой матрос может управить судном; но когда разыграется грозная буря и корабль носится по страшным волнам, тут–то нужно и человека и кормчего. А мы не только не пользуемся тишиною, но и, вследствие нескольких ураганов, едва не погрузились в пучину морскую. А потому надобно вам обращать величайшее старание на выбор того человека, который будет править кормилом государства. В менее важных делах испытали мы тебя, Т. Отацилий; но ты ничем не доказал нам, что заслуживаешь доверия в более важных. В нынешнем году изготовили мы флот и вверили его твоему начальству, имея три цели в виду: опустошить берега Африки, обезопасить берега Италии, а главное — не допускать к Аннибалу никаких подвозов ни войска, ни провианта из Карфагена. Если Отацилий — не говорю все, а хоть что–нибудь из этого всего исполнил, то выбирайте его консулом! Но, между тем как ты, Отацилий, начальствовал флотом, Аннибал так безопасно получал все подвозы из дому как будто в море вовсе нашего флота и не было. Берега Италии более берегов Африки страдали от опустошений. Скажи теперь, Отацилий, где же твои права на то, чтобы тебя, преимущественно перед другими, противоставить в качестве главного нашего вождя Аннибалу. В случае, если ты будешь консулом, мы тотчас должны, по примеру предков наших, назначить диктатора. И не имеешь ты права негодовать за то, что в государстве Римском найдется человек, превосходящий тебя способностями на войне. Да и более всех для тебя самого, Т. Отацилий, важно не брать на свою шею тяжесть, тебе не под силу, под которою ты упадешь. Я со своей стороны от души убеждаю вас выбрать консулов в таком же настроении духа, в каком избрали бы вы двух вождей, стоя лицом к лицу с неприятелем на поле битвы с оружием в руках. Не забудьте, что этим консулам дети ваши дадут военную присягу, что, по их приказанию, соберутся они в поход, что под их руководством и попечительством они должны будут служить. Тяжело вспоминать о Тразименском озере и о Каннах, но спасительно, как урок нам — избегать подобного в будущем. Глашатай! Снова зови для подачи голосов младшую Аниенскую трибу.»
9. Т. Отацилий жестоко спорил, настаивая на том, чтобы остаться консулом; тогда М. Фабий приказал подступить к нему ликторам, напоминая, что как он прямо прибыл на Марсово поле с похода, то его ликторы с пуками имеют и секиры. Снова Аниенская триба пошла подавать голоса, и она назначила консулами К. Фабия Максима в четвертый раз и М. Марцелла в третий. Прочие сотни единогласно избрали тех же консулов. Из преторов только один оставлен прежний, а именно К. Фульвий Флакк; а вновь избраны Т. Отацилий Красс вторично, К. Фабий, сын консула, бывший в то время курульным эдилем, и П. Корнелий Лентулл. Когда окончен был выбор преторов, то состоялся сенатский декрет: «чтобы не в очередь К. Фульвию принадлежало управление Римом, и чтобы он, по удалении консулов на войну, имел в нем главную власть.» В этом году два раза было разлитие вод и Тибр выливался из берегов, причинив большой вред строениям, людям и животным. В четвертый год второй Пунической войны вступили в отправление консульской должности К. Фабий Максим в четвертый раз и М. Клавдий Марцелл в третий. Все граждане сосредоточили особенное внимание и ожидание на этих консулах; давно уже столь знаменитые мужи не были вместе консулами. Старики припоминали, что так во время Галльской войны избраны были Максим Рулл с Публием Дедием, и против Самнитов, Бруттиев, Лукавцев и жителей Тарента — Папирий вместе с Карвилием. Марцелл избран консулом заочно; в то время он находился при войске. Фабию же продолжена консульская власть, тогда как он был на лицо и сам управлял выборами. Обстоятельства времени, военная необходимость и в высшей степени затруднительное положение дел были причиною, что никто не вглядывался, каков будет этот пример, и никто и не думал заподозрить консула в честолюбивых замыслах к продолжению власти. Скорее удивлялись величию духа консула, что он, будучи убежден, что отечеству настоит надобность в великом полководце и сознавая себя таковым, предпочел навлечь лучше на себя недоброжелательство зависти, чем упустить из виду пользы отечества.
10. В тот день, когда консулы вступили в отправление должности, сенат имел заседание в Капитолие. Он прежде всего определил декретом, чтобы консулы по жребию распределили между собою: кому председательствовать на цензорских выборах прежде отправления к войску. Потом всем начальникам отдельных армии продолжена власть и предписано им оставаться каждому в своей провинции: Ти. Гракху в Луцерие, где он находился с войском, состоявшим из волонтеров, К. Теренцию Варрону в Пиценской области, М. Помпонию в Галльской. Из прошлогодних преторов К. Муций с властью претора должен был оберегать Сардинию, а М. Валерий — Брундизий и приморье, тщательно следя за всеми движениями Македонского царя Филиппа. Претору П. Корнелию Лентуллу отдана в управление Сицилия; а Т. Отацилию вверен тот же флот, с которым он в прошлом году действовал против Карфагенян. В этом году получены известия о многих чудесных явлениях, и чем более оказывали к ним доверия люди простые и набожные, тем более их делалось известно. В Ланувие, во внутренности храма Юноны Спасительницы, вороны свили гнездо. В Апулии зеленое финиковое дерево было все в огне. В Мантуе одно из озер, наполненных водою из реки Минция, приняло цвет крови. В Калесе шел дождь мелом, а в Риме на площади, где торгуют скотом, кровью. В Инстейском поселке подземный источник так сделался обилен водою и бежал с такою силою, что, как бы сильным потоком, унес находившиеся там бочки и кадки. Гром небесный упал: в Капитолие — на общественное здание, на храм в Вулкановом поле, на крепость в земле Сабинов и на общественную дорогу, в Габиях на городскую стену и на ворота. Еще кроме этих стали известны чудесные явления: в Пренесте Марсово копье само собою сдвинулось с места; в Сицилии бык говорил по–человечески; в земле Марруцинов дитя в утробе матери кричало: «ио, триумф!» В Сполете женщина сделалась мужчиною. Жители Адрии видели на небе жертвенник и около него подобия людей в белых одеждах. В самом Риме среди города видели рой пчел; а некоторые встревожили даже весь город и заставили граждан взяться за оружие, утверждая, будто видели на Яникульском холме легионы вооруженных воинов; но те, которые находились в то время там, говорили, что никого не видали кроме живущих там земледельцев. Вследствие совета гадателей, по поводу этих чудес, принесены большие жертвы и обнародовано молебствие всем богам, которые только чтимы были в Риме.
11. Когда исполнено было все, что считали нужным для умилостивления богов, тогда консулы доложили сенату о положении общественных дел, о ведении воины и о том, сколько на лицо войска и где оно находится. Положено вести войну с восемнадцатью легионами: из них по два должны были взять себе консулы; по два назначены для защиты Галлии, Сицилии и Сардинии; с двумя претор К. Фабий должен был находиться в Апулии, а с двумя легионами волонтеров Ти: Гракх около Луцерии. Один должен был находиться у проконсула К. Теренция в Пицене и один в Брундизие вместе с флотом у М. Валерия; а два легиона должны были оставаться в Риме для его защиты. Чтобы составить положенное число легионов, надобно было еще набрать шесть. Консулам велено как можно скорее произвести набор и изготовить флот так, чтобы вместе с судами, находившимися для наблюдения у берегов Калабрии, он на этот год состоял из полутораста длинных судов. Набор произведен и спущено на воду 100 новых судов; тогда К. Фабий произвел выборы в должность цензоров, каковыми и назначены М. Атилий Регул и П. Фурий Фил. Так как стали поговаривать, что в Сицилии начинаются военные действия, то Т. Отацилию велено отправиться туда с флотом. Вследствие недостатка в матросах, по предложению консулов, состоялся сенатский декрет: «те, которые но оценке собственности, произведенной цензорами Л. Эмилием и К. Фламинием, сами или которых родители имели от 50 до 100.000 асс или в последствии составили себе такое состояние, обязаны выставить одного матроса с провиантом на шесть месяцев. Те, которые имели от 100 до 300 тысяч асс обязаны выставить трех матросов с годовым продовольствием; от 300 тысяч до миллиона — пять матросов; сверх миллиона — семь. Сенаторы должны выставить по восьми матросов и провианту им на год.» Вследствие этого сенатского определения выставлены матросы частными людьми совсем готовые и снаряженные, и они сели на суда, взяв с собою вареной пищи на тридцать дней. Это был первый случай, что флот Римский был наполнен матросами, снаряженными на счет частных людей.
12. Такие необыкновенные приготовления особенно испугали Кампанцев. Они опасались, как бы Римляне не открыли военные действия этого года осадою Капуи. А потому они отправили послов к Аннибалу, прося его, приблизиться с войском к Капуе: «в Риме набирают новые войска, имея в виду атаковать ее; ни против одного из отпавших городов не ожесточены так Римляне, как против Капуи.» Аннибал, соразмеряя степень опасности, какой подвергались Кампанцы, с испугом их послов, счел нужным ускорить походом, дабы Римляне его не предупредили; а потому, отправившись из Арп, остановился повыше Капуи в прежнем своем лагере на Тифатских высотах. Оставив для защиты как лагеря, так и города Нумидов и Испанцев, Аннибал с остальным войском отправился к Авернскому озеру под предлогом принести там жертвы, а на самом деле попытаться, нельзя ли овладеть Путеолами. Максим, узнав, что Аннибал оставил Арпы и возвратился в Кампанию, вернулся к войску поспешно, денно и нощно быв в дороге. Он приказал Ти: Гракху из Луцерии придвинуться с войском к Беневенту, а претору К. Фабию (сыну своему) вступить в Луцерию на место Гракха. В Сицилию в то же время отправились два претора: П. Корнелий к войску, а Отацилий принять начальство над морским берегом и всем, что относилось до флота; прочие преторы отправились каждый в свою провинцию. Да и те, которым власть продолжена, оставались в тех землях, в которых находились в прошлом году.
13. Когда Аннибал находился у Авернского озера, то к нему прибыли пять молодых людей знатных фамилий из числа тех, которые были захвачены в плен Аннибалов частью у Тразименского озера, частью при Каннах и отпущены им домой с тою же ласкою, с какою он обращался со всеми союзниками народа Римского. Тарентинцы говорят Аннибалу: «что они не забыли его в отношении к ним благодеяний и склонили большую часть Тарентинской молодежи — союз и дружбу с Аннибалов предпочесть таковым же с народом Римским и что они присланы от своих в качестве послов — просить Аннибала приблизиться с войском к Таренту. А лишь только его знамена и лагерь увидят из Тарента, то не будет ни малейшего замедления к сдаче города. В руках молодежи чернь, а во власти черни судьбы города Тарента.» Аннибал осыпал их похвалами и не щадил самых пышных обещаний: он велел им возвратиться домой для скорейшего осуществления их замыслов, прибавив, что он сам явится, когда будет нужно. Так обнадеженные Тарентинцы отпущены домой; самим же Аннибалом овладело сильное желание приобрести Тарент. город сильный, знаменитый, приморский и, что приходилось весьма кстати, обращенный к Македонии. Царь Филипп, в случае высадки в Италии, всего лучше мог бы пристать в Таренте, так как Брундизий находился во власти Римлян. Аннибал, совершив жертвоприношение, для которого и прибыл к Аверну, пока оставался там, опустошил Куманскую область до Мизенского мыса и потом поспешно обратил войско на Путеолы, с целью подавить находившийся там Римский гарнизон. Он состоял из шести тысяч человек; притом город укреплен был не только природою, но и искусством. Три дня пробыл Аннибал под Путеолами; все средства испробовал он против гарнизона; но, видя бесполезность своих усилий, Аннибал двинулся к Неаполю и опустошил его окрестности — более с целью выместить свою досаду, чем в надежде овладеть городом. Узнав, что Аннибал находится близко, чернь Ноланская пришла в движение; уже давно, ненавидя свой сенат, она питала нерасположение к Римлянам. А потому послы Ноланцев явились к Аннибалу, наверное обещая ему предать город; но намерения черни предупредил консул Марцелл, призванный аристократиею. В один день, несмотря на то, что его еще задержала переправа через Вултурн, он прибыл из Калеса в Суессулу. Оттуда, в следующую же ночь, Марцелл ввел в Нолу для защиты сената шесть тысяч пехоты и триста всадников. Сколько консул был деятелен, чтобы захватить Нолу, столько Аннибал действовал медленно, тратя по–пустому время: плохо верил он Ноланцам, уже два раза тщетно пытавшись овладеть их городом.
14. В одно и тоже время и консул К. Фабин подошел к Казилину, где находился Карфагенский гарнизон, желая попытаться овладеть им. А к Беневенту, как бы сговорясь, подошли в то же время: с одной стороны Ганнон с сильным пешим и конным войском, преимущественно из Бруттийцев, а с другой Ти: Гракх от Луцерии, и он первый проник в город. Услыхав, что Ганнон стал лагерем на берегах реки Калора, в трех почти милях от города, и оттуда опустошает окрестности, Гракх и сам вышел из города, и стал лагерем в одной миле расстояния от неприятельского лагеря. Здесь он счел нужным созвать воинов, чтобы поговорить с ними. Его легионы по большей части состояли из рабов, вызвавшихся служить добровольно; вот уже второй год они предпочитали заслуживать свободу тому, чтобы требовать ее явно. Но когда Гракх выходил с зимних квартир, то доходил до него ропот воинов, задававших себе вопрос: «будут ли они когда–нибудь сражаться вольными?» Тогда Гракх написал сенату не столько о требовании воинов, сколько о том, что они заслужили: «поныне (так писал Гракх) пользовался он их столь верною и деятельною службою, что им недостает только прав свободы для того, чтобы быть примерными войнами.» Сенат предоставил Гракху поступить в этом случае так, как будут требовать пользы отечества. Вследствие этого Гракх, прежде чем вступать в дело с неприятелем, объявил своим воинам: «наконец настало для них время воспользоваться свободою, которой они так давно ждали. В следующий день сойдутся они с неприятелем в открытом поле, где дело решит одно мужество и где военной хитрости опасаться нечего. Кто принесет к нему голову врага, того тотчас объявят он вольным; а кто отступит назад от своего поста, тот подвергнется казни рабов. Итак счастие каждого из воинов в его собственных руках. Свободу воинам даст не только он Гракх, но и консул М. Марцелл и весь сенат, которые вследствие его вопроса предоставили ему на эго право». Потом Гракх прочитал письма от Марцелла и Сената Римского. Тогда воины громкими криками высказали свою радость; требовали они боя и упорно настаивали, чтобы Гракх тотчас дал им сигнал к нему. Гракх распустил воинов, объявив им, что на завтрашний день будет сражение. Войны были в восторге, особенно те, которые в награду за труды одного дня ждали свободы; остальное время дня провели они, проготовляя оружие.
15. На другой день, лишь только заиграли трубы, эти воины явились прежде других к палатке вождя, совсем готовые к бою. При восхождении солнца Гракх вывел войска и устроил их в боевом порядке: неприятель не замедлял принять сражение. У него было семнадцать тысяч пехоты, преимущественно Бруттиев и Луканцев, а всадников тысячу двести; мало было из них Итальянцев, а почти все были Нумиды или Мавры. Сражение было упорное и долговременное; в продолжении четырех часов успех не склонялся ни на чью сторону. Римским воинам весьма неблагоприятствовало то обстоятельство, что головы убитых неприятелей должны были служить выкупом за свободу. Каждый из воинов старался убить неприятеля; потом много времени терял он, стараясь, в тесноте и свалке, отрезать ему голову и сделав это, он голову держал в правой руке и потому переставал быть полезным деятелем в сражении, которого судьба перешла таким образом в руки робких и недеятельных. Военные трибуны поспешили дать знать Гракху: «никто из воинов не поражает более живых неприятелей, а все занимаются отрезыванием голов у убитых неприятелей и правые руки воинов вместо мечей заняты этими головами.» Тотчас Гракх велел объявить воинам: — пусть бросят они головы мертвых неприятелей и ударят на живых; довольно доказали они уже свое мужество; храбрым более уже нечего сомневаться в свободе.» Тогда сражение возгорелось с новою силою, и против неприятеля пущена конница. Нумиды смело встретили ее, и сражение как пехоты, так и конницы, было самое упорное — так, что успех боя был самый сомнительный. С обеих сторон вожди не щадили ругательств для противников: Римский вождь припоминал, сколько раз предки Римлян побеждали и доводили до крайней степени унижения Бруттиев и Луканцев; а Карфагенский вождь попрекал Римских воинов, что они рабы и вырвались из тюрьмы. Наконец Гракх объявил воинам: «чтобы они не смели и думать о вольности, если неприятель в этот день не будет разбит и обращен в бегство.»
16. Эти слова до того воодушевили воинов, что они, как бы сделавшись другими, испустив воинские крики, с такою силою ударили на неприятеля, что он не мог долее устоять. Сначала смешались передовые ряды Карфагенян, потом стоявшие у знамен, а наконец поколебался и весь строй. Тогда неприятель обратился в решительное бегство и устремился с такою поспешностью и робостью в лагерь, что никто даже в воротах и на валу не остановился. Римляне преследовали неприятеля по пятам, и около лагеря, куда сбиты были неприятельские воины, загорелся снова бой. Здесь теснота места препятствовала развернуться; но побоище вследствие этого было еще сильнее. Пленные оказали содействие: пользуясь смятением, господствовавшим в лагере, они схватили оружие, с тылу поражали Карфагенян и лишили их возможности бежать. Вследствие этого из такого огромного войска спаслось бегством менее двух тысяч, и из них большая часть были всадники, ушедшие вместе с вождем; остальные неприятельские воины или пали на поле битвы или взяты в плен. Знамен досталось в руки Римлян тридцать восемь; победители потеряли убитыми около двух тысяч. Вся добыча (кроме взятых в плен неприятелей) отдана воинам; также из военной добычи исключен скот, и дозволено в продолжении тридцати дней прежним хозяевам узнавать его и брать. Обремененные добычею, воины Римские возвратились в лагерь; но до четырех тысяч воинов из бывших рабов, оказавших менее других мужества на поле битвы и не ворвавшихся вместе с другими в неприятельский лагерь, опасаясь наказания, удалились на холм, не вдалеке от лагеря. На другой день военные трибуны свели их оттуда, и они явились на военную сходку, назначенную в этот день Гракхом. Здесь проконсул сначала роздал военные дары старым воинам, но мере заслуг и доблести каждого, показанных в битве. Потом, обратясь к воинам из рабов, сказал: «для нынешнего счастливого дня предпочитает он тому, чтобы наказывать виновных, похвалить и заслуживающих и незаслуживающих похвалы. Итак, в добрый час для государства Римского, дарует он всем им права свободы.» Слова эти воины приветствовали громкими кликами радости; они обнимали друг друга, поздравляли, поднимали руки к небу и желали всего лучшего народу Римскому и самому Гракху. Тогда Гракх воинам сказал: «Прежде чем сравнять всех в правах свободы, не хотел я делать различие между теми из вас, которые хорошо действовали на поле битвы и которые слабо. Теперь же, исполнив слово, порукою которого было государство, не могу не сделать различия между доблестью и трусостью. Я прикажу представить себе список имен тех из вас, которые, сознавая за собою вину в сражении, недавно сами себя отделяли от других; каждого из них я позову к себе и заставлю дать клятву, чтобы он, пока будет на службе, кроме случая болезни, отныне стоя принимал всякую пищу и питье. А вы, воины, должны без ропота принять это наказание, сознавая, что легче наказания за вашу вину вы и ожидать не могли.» Потом Гракх дал знак собираться в поход и воины его, таща добычу и гоня ее перед собою, с такими изъявлениями радости вступали в Беневент, как будто они пришли с какого–нибудь празднества и пира, а не из сражения. Жители Беневента толпами вышли на встречу нашему войску, обнимали воинов, поздравляли их, звали к себе в гости; а угощение было уже совсем готово в выходивших на улицу частях домов. Они приглашали воинов и просили Гракха, чтоб он позволил им угостить их. Гракх позволил — с тем, чтобы пиршество было публичное; тогда граждане поспешили вынести все на улицу перед их домами. Бывшие рабы принимали пищу, одни с головами, покрытыми шапками, называемыми pilеus, а другие белыми шерстяными повязками; одни стояли, а другие возлежали за столами; вместе и угощали друг друга и сами принимали угощение. Гракх счел память об этом случае достойною сохранить для потомства и, возвратясь в Рим, велел нарисовать эту картину в храме Свободы, который отец его сам построил из штрафных денег и сам же освятил его.
17. Пока это происходило у Беневента, Аннибал, опустошив Неаполитанское поле, придвинул лагерь к Ноле. Консул, услыхав о его приближении, призвал к себе претора Помпония с войском, которое находилось по выше Суессулы в лагере; он приготовился идти на встречу неприятелю и вступить с ним тотчас в решительный бой. В тишине ночи выслал консул К. Клавдия Нерона с лучшею конницею в ворота, лежавшие на другую сторону от той, против которой находился неприятель и приказал ему обойти неприятеля и тайно следить за всеми его движениями для того, чтобы, когда загорится бой, ударить на него с тылу. Нерон не привел ь исполнение этого плана; ошибся ли он дорогами или опоздал по краткости времени, достоверно неизвестно. Сражение загорелось в отсутствие Нерона, и Римляне имели неоспоримый верх; но так как всадники не подоспели вовремя, то весь план действий консула не удался. Марцелл не смел преследовать отступавших неприятелей, и своим воинам победителям должен был дать знак к отступлению. Впрочем, в этот день, говорят историки, пало неприятелей две тысячи, а Римлян менее 400. Солнце уже склонялось к закату, когда Нерон, в продолжении целого для истомив без пользы и людей и коней, возвратился в лагерь, не видав и в глаза неприятеля. Консул жестоко бранил его и говорил ему, что он, Нерон, один виноват, что неприятелю не отплатили побоищем таким же, какое было у Канн. На другой день Римляне вышли на поле битвы. Карфагеняне, сознавая себя побежденными, остались в лагере. На третий день Аннибал среди ночи, потеряв надежду овладеть Нолою и потерпев одни неудачи, отправился к Таренту, куда его манила, более по–видимому верная, надежда на измену граждан.
18. Не с меньшим тщанием обделывались в Риме внутренние дела, как и военные. Цензоры, будучи, вследствие опустения казначейства, свободны от распоряжения публичными работами, обратили свое внимание на поправление нравственности граждан и искоренение пороков, явившихся вследствие войны, как в пораженном болезнью теле являются постоянно новые недуги. Сначала цензоры призвали к ответу тех, которые по слуху хотели после Каннского сражения оставить отечество и уйти из Италии; во главе их стоял Л. Цецилий Метелл, и в то время он был квестором. Ему и прочим соучастникам его велено оправдаться, но так как они ничего не могли представить в свое извинение, то цензоры определили: что они виновны в произнесении слов и речей против общественного порядка, и составляли заговор с целью покинуть Италию. Потом призваны на суд те, которые слишком хитро хотели истолковать в свою пользу данную клятву; это были пленные, которые, быв отпущены Аннибалом, под разными предлогами возвратились в его лагерь, и тем считали себя освобожденными от данной ими клятвы. Как у этих виновных, так и у первых отняты лошади, а именно у тех из них, которые имели их от государства, и все они исключены из триб и сделаны простыми плательщиками податей. Заботы цензоров не ограничилась только устройством сената и всаднического сословия. Они выписали имена всех молодых граждан, которые, в продолжении последних четырех лет, не отправляли военной службы и не могли представить в свое извинение болезни или другой какой–либо основательной причины. Таковых оказалось более двух тысяч человек; они исключены из триб и сделаны простыми плательщиками податей. Не ограничиваясь пятном, положенным на этих граждан цензорами, сенат издал не совсем веселый для них декрет: «все те, которые заслужили осуждение цензоров, должны отправлять военную службу пешие, и послать их в Сицилию к остаткам войска, бывшего при Каннах, а этим воинам положено находиться на службе до тех пор, пока неприятель не будет изгнан из Италии.» Цензоры, зная пустоту общественной казны, не объявляли никаких подрядов ни на поддержание священных здании, ни на поставку курульных лошадей, ни на другие подобные предметы. Тогда к ним явились во множестве люди, занимавшиеся прежде поставками этого рода. Они убеждали цензоров: «чтобы они во всем так действовали и все также заподряжали, как если бы к общественной казне были деньги. Никто не потребует от них денег прежде окончания войны.» Потом пришли хозяева невольников, которых Ти. Семпропий отпустил на волю у Беневента; они сказали, что их приглашали триумвиры казначейства для выдачи денег за рабов; но что они их не возьмут прежде окончания воины. Такова была готовность всех граждан помочь общественной казне истощенной войною. Притом опекуны сирот стали вносить в казначейство деньги сирот; туда же приносили и вдовьи. Лучшего ручательства их целостности, как общественный кредит, не находили те, которые вносили деньги. Квестор записывал у себя, что из этих денег требовалось на содержание сирот и вдов. Такая готовность граждан сообщилась из города и в воинские станы. Ни один ни всадник, ни сотник не хотел брать жалованья, а если кто брал, то тех клеймили названием наемников.
19. Консул К. Фабий стоял лагерем под Казилином, где находился гарнизон из двух тысяч Кампанцев и семисот воинов Аннибала. Начальником гарнизона был Статий Метий, присланный Кн. Магием Ателланом; а тот был в этом году Медикстутик. Он спешил вооружать простолюдинов, даже рабов с тем, чтобы атаковать Римский лагерь в то время, когда все внимание консула будет обращено на Казилин. Фабий все это замечал. Вследствие этого послал он в Нолу к товарищу сказать ему: «предстоит надобность в другом войске для отражения покушений Кампанцев, пока будет продолжаться осада Казилина. А потому, или пусть он сам придет, оставив небольшой гарнизон в Ноле, или если Нола его удержит, и со стороны Аннибала будет не совсем безопасно, то в таком случае он пригласят проконсула Ти: Гракха из Беневента.» Получив это известие, Марцелл оставил две тысячи воинов для защиты Нолы, а с остальным войском прибыл к Казилину. С появлением его здесь, Кампанцы, которые было уже зашевелились, остались в покое. Таким образом оба консула занялись осадою Казилина. Римляне, опрометчиво приступая к стенам, понесли значительные потери и вообще дела шли не совсем так, как бы они того желали. Фабий был того мнения, что лучше оставить это предприятие, как не важное и сопряженное с большими затруднениями, и, отступя от Казилина, заняться делами более важными. Марцелл на это отвечал: «много есть такого, за что не следовало бы браться великим вождям, но, уже раз взявшись, никак не следует оставлять начатое предприятие; много значит слава и в том и в другом случае.» Он настоял, что осада продолжалась. Когда подведены были крытые ходы и употреблены в дело все осадные орудия, то Кампанцы умоляли Фабия — дозволить им без вреда удалиться в Капую. Не многим удалось уйти, как Марцелл занял ворота, в которые выходили осажденные и началось избиение как тех, которые теснились у ворот, так и в городе, куда не замедлили ворваться Римские воины. Около 50 человек Кампанцев, которые успели уйти к Фабию, под его защитою благополучно достигли Капуи. Таким образом Казилин захвачен врасплох, пока шли переговоры о сдаче, и Римляне воспользовались нерешительностью осажденных, просивших пощады. Пленные, как Кампанцы, так и войны Аннибала, отправлены в Рим, где и посажены в тюрьму; а граждане розданы под стражу по соседним народам.
20. В то самое время, когда войска Римские после столь блистательного успеха удалялись от Казилина, Гракх на земле Луканцев послал несколько когорт из воинов, избранных в тех местах, для грабежа в неприятельской земле, вверив их начальнику из союзников же. Когда они рассеялись по полям в беспорядке, то Ганнон напал на них и отплатил им почти таким же поражением, какое сам потерпел у Беневента. Затем он поспешно удалился в землю Бруттиев, опасаясь, как бы Гракх не стал его преследовать. Из консулов Марцелл возвратился в Нолу, откуда пришел; а Фабий двинулся в землю Самнитов опустошать поля их и оружием усмирить те города, которые было отпали. Земли Кавдинскнх Самнитов более прочих пострадали от опустошения; на обширное пространство поля выжжены, а люди и скот загнаны в плен. Взяты приступом города: Компультерия, Телезия, Компса, Меле, Фульфуле и Орбитаний; а города Бланде в земле Луканов — и Экке, в земле Апулов, достались Римлянам вследствие осады. В этих городах 25 тысяч неприятелей или взято в плен, или убито; да перебежчиков поймано 370 человек. Консул отправил их в Рим; там они на месте, где производятся выборы, наказаны розгами и сброшены со скалы. Все это сделано Фабием в самое непродолжительное время. Марцелл осужден был болезнью на невольное бездействие в Ноле. В это же время претор К. Фабий, которому вверена была область около Луцерии, взял приступом город Аккую; у Ардонеи он сделал себе укрепленный лагерь. Между тем как Римляне действовали так в разных местах, Аннибал приблизился к Таренту со страшным вредом для всех мест, по которым проходил. Но в земли Тарентинцев вступил он весьма миролюбиво; нигде не делали его воины ни малейшего насилия, и нигде не сходили с дороги. Ясно было, что так делалось не вследствие умеренности вождя и воинов, но с целью задобрить умы Тарентинцев. Аннибал подошел почти к самим стенам, но в городе не заметно было ни малейшего движения в его пользу; тогда как он был в надежде, что жители восстанут при первом появлении его войска. Тогда Аннибал остановился лагерем почти в миле от города. В Таренте, за три дня прежде приходу Аннибала, к стенам его явился М. Ливий, присланный пропретором М. Валерием, который в Брундизие командовал флотом Римским. М. Ливий в Таренте записал в военную службу молодых людей первых фамилий, расставил караулы у всех ворот и на стенах, где они нужны были. День и ночь смотрел он неусыпно, и тем не давал ни малейшей возможности ни неприятелю, ни союзникам, верность которых была сомнительна — сделать какое–нибудь покушение. А потому, простояв без пользы несколько дней перед городом, Аннибал понял, что необдуманно послышал он пустых обещаний. Так никто из тех, которые являлись к нему у Авернского озера, ни сами не приходили, ни писем не присылали и вести никакой о себе не подавали, и снял лагерь. И тут он не тронул полей Тарентинских: хотя снисходительность его на этот раз и не принесла ему ожидаемой пользы, но он все еще не терял надежды склонить Тарентинцев к измене. Прибывши в Салапию, Аннибал приказал свозить туда запасы хлебные с полей Метапонтниского и Гераклейского (уже лето подходило к концу и время было подумать о зимних квартирах). Отсюда Аннибал разослал для грабежа Нумидов и Мавров по Саллентинскому полю и ближайшим Апулийским лесам. Не много найдено прочей добычи, но загнаны огромные стада лошадей; до 4000 Аннибал отдал своим всадникам выездить их.
21. Так как в Сицилии загоралась воина, заслуживавшая внимания, и смерть Гиеронима скорее дала Сиракузцам новых и более деятельных начальников, чем переменила их расположение умов, то Римляне назначили Сицилию в управление одному из консулов — М. Марцеллу. Вслед за насильственною смертью Гиеронима сначала войско его в Леонтие пришло в волнение. Воины громко кричали, что заговорщики кровью своею должны заплатить за убиение царя. Но часто повторялось перед ними слово, имеющее обольстительную силу, восстановленной свободы; притом поманили их надеждою на денежную раздачу из царской сокровищницы, на то, что они впредь будут служить под начальством вождей лучших, чем прежние. Рассказали им гнусные дела убитого царя и его отвратительную похотливость. Все это до того изменило расположение умов воинов, что они допустили валяться без погребения телу еще столь недавно для них вожделенного царя. Прочие заговорщики остались при войске для того, чтобы удержать его в повиновении; но Теодот и Созис на царских конях, сколько возможно поспешнее, поскакали в Сиракузы, чтобы упредить замыслы царских приверженцев. Впрочем не только молва (а нет ничего быстрее её в подобных случаях) опередила их, но даже и вестник из царских рабов. Вследствие этого Андранодор занял вооруженными отрядами и Остров, и крепость и все пункты поважнее, какие только мог и какие приходились кстати. Солнце село и уже становилось темно, когда Теодот и Созис проникли в город через Гексапил, показывая окровавленную царскую одежду и бывшее у него на голове украшение. Они проехали по Тихе (так называлась часть города), призывая граждан к оружию и к защите свободы и приказывая им собираться в Ахрадин. Из граждан одни выбегали на улицу, другие стояли у ворот, иные смотрели из окон и дверей, спрашивая друг друга, чтобы это все значило. Везде мелькали огни; глухой шум носился над городом. На открытых местах собирались граждане с оружием в руках. Те, у которых не было своего, тащили из храма Юпитера Олимпийского военную добычу Галлов и Иллиров, подаренную Гиерону народом Римским и им в этот храм пожертвованную. Сиракузцы при этом молили Юпитера, чтобы он охотно и благосклонно дозволил им взять посвященное ему оружие на защиту отечества, божеских храмов и их свободы. И эти граждане толпами присоединяются к вооруженным отрядам, которые старейшины расположили по разным частям города. На Остров Андранодор между прочим занял вооруженным отрядом общественные житницы; это место было обнесено стеною из четырехугольных камней и имело вид крепости. Отряд молодых людей, которому поручена была защита этого места, овладел им и послал вестников в Ахрадину сказать, что житницы и хлеб в распоряжении сената.
22. На другой день, на рассвете, все граждане Сиракуз как вооруженные, так и безоружные, собрались к зданию сената, находившемуся в Ахрадине. Здесь, перед жертвенником Согласия, находившимся в этом месте, один из старейшин, но имени Полиэн, сказал речь в дух и свободы и умеренности: «Граждане испытали на себе весь вред рабства и недостойного с ними обращения; они раздражены против зла, уже хорошо им знакомого. О бедствиях, какие влекут за собою раздоры между гражданами, Сиракузанцы к счастию слыхали только от отцов своих, не испытав их на себе. Нельзя не похвалить граждан за то, что они с такою готовностью взялись за оружие; а еще более они будут заслуживать похвалу, если не употребят его в дело иначе, как в случае самой крайней необходимости. Теперь сенат заблагорассудил отправить послов к Андранодору, требуя, чтобы он отдался в распоряжение сената и народа, чтобы отворил ворота Острова и сдал гарнизон. Если же он хочет из прежнего опекуна над царством сделаться сам царем, то народ будет отстаивать свою свободу от Андранодора еще смелее, чем от Гиеронима.» С этого веча отправлены послы к Андранодору. С этого времени стал собираться сенат: при Гиероне он оставался общественным советом; но после его смерти до этого дня ни разу и не собирали, и ни о чем его совета не спрашивали. Когда пришли послы к Андранодору; то не могло не произвести на него впечатление: и единодушное согласие граждан, и то, что в их власти находились другие части города и самая укрепленная часть Острова через измену отошла от чего. Но жена Андранодора, Демарата, дочь Гиерона, со свойственным женщине тщеславием, полная еще преданий власти неограниченной, отозвав мужа в сторону, напоминала ему обыкновенное выражение Дионисия властителя (тирана): «власть надобно оставлять не сидя на коне, а разве тогда как за ноги потащут. Легко в одну минуту, если кому вздумается, уступить и самое высокое положение, дарованное судьбою, но опять приобрести его бывает затруднительно и тяжело. Пусть он, Андранодор, протянет несколько времени в переговорах с послами и этим воспользуется, чтобы призвать войско из Леонтия; а воинам стоит только обещать денег из царской казны, то все будет во власти Андранодора.» Он и не презрел совершенно этот женский совет, и не тотчас принял его; он находил для себя вернее путь к могуществу, оказав на время мнимую уступчивость. А потому он послам велел объявить, что он отдается в распоряжение сената и народа. На другой день, на рассвете, Андранодор приказал отворить ворота Острова и явился на Ахрадинскую площадь. Здесь он стал на жертвеннике Согласия, с которого за день перед тем говорил речь Полиэн, и начал говорить речь, в которой извинялся в своей медленности. «Если он — Андранодор — запер ворота Острова, то не потому, чтобы он отделял свое дело от общественного, но видя, что мечи обнажены, он не мог предвидеть конца убийствам: довольны ли граждане будут смертью царя, достаточною, чтобы доставить им свободу, или не погибнут ли за чужую вину и другие лица, связанные с царем или узами родства, или приязни, или служебными отношениями. Но, заметив, что освободителя отечества хотят обеспечить ему свободу и что все меры их внушены благоразумием, он — Андранодор — не усомнился вверить им себя и возвратить отечеству все то, что поручил его сохранению его родственник, своим неистовством сам себе причинивший гибель.» Потом Андранодор обратился к убийцам царя — Теодоту и Созие и, назвав их по имени, сказал им: «Достойное памяти дело совершили вы. Но, поверьте мне, ваша слава только начата, а недовершена еще. Заботьтесь о мире и согласии; велика опасность, как бы граждане не употребили во зло свободу.»
23. Окончив эту речь, Андранодор положил к ногам сенаторов ключи от ворот и от царской сокровищницы. В этот день граждане разошлись с веча весьма довольные, и вместе с женами и детьми во всех храмах богов воссылали моления. На другой день были выборы для назначения в должности преторов. Первым был избран Андранодор; прочие по большей части были люди, участвовавшие в убиении царя; даже два выбраны заочно: Сопатр и Диномен. Они, услыхав о том, что произошло в Сиракузах, казну царскую, находившуюся в Леонтие, отвезли в Сиракузы и передали ее квесторам, нарочно для того избранным. И та, которая находилась на Острове и в Ахрадине, отдана им же; а часть стены, которая слишком уже крепко защищала Остров и отделяла его от остального города, с согласия всех граждан, сломана. И прочие все дела шли сообразно этому стремлению всех умов к свободе. Гиппократ и Эпицид, когда получено было известие о смерти Гиеронима (Гиппократ тщетно хотел скрыть его и даже умертвил гонца, принесшего это известие) были оставлены воинами и возвратились в Сиракузы, что им казалось, глядя по обстоятельствам времени, самым безопасным. Тут они, чтобы не быть заподозренными в покушениях затеять перемены в государстве, обратились сначала к преторам, а через их посредство к сенату, высказывая так свои желания: «они присланы были Аннибалом к Гиерониму как к его союзнику и другу. Повиновались они власти той, в чье распоряжение отдал их — главный их начальник. Теперь намерены они возвратиться к Аннибалу; но как дороги не безопасны и Римские отряды ходят по всей Сицилии; то они просят дать им провожатых, которые доставили бы их безопасно в Италию, в землю Локров. Для Сиракузян это не будет стоить большего труда, а между тем они окажут тем существенную услугу Аннибалу.» Без труда сенат согласился на эту просьбу; сенаторы рады были удалить смелых и бедных вождей царских, весьма опытных в дел воинском. Несмотря на то, что Сиракузяне желали этого, они не спешили, как бы следовало, исполнением. Пользуясь этим временем, юные вожди, хорошо ознакомившись еще прежде с воинами, рассевали обвинения против сената и аристократии как между воинами и перебежчиками Римскими, состоявшими по большой части из корабельных служителей, так и между чернью. «Аристократы — так говорили они — имеют втайне главною целью всех своих усилий — предать Сиракузы во власть Римлян под предлогом возобновления дружественного с ними союза. Когда же этот план их удастся, то Сиракузы будут во власти одной партии немногих виновников этого союза.»
24·. Находилось много людей, которые с охотою слушали эти речи и верили им, и число их все росло в Сиракузах, куда они стекались. Не только Эпицид надеялся произвести перемену в государстве, но и Андранодор имел в виду ею воспользоваться. Жена ему не давала покоя своими наговорами: «теперь то и время стать во главе государства, пока все еще неустроено и граждане не привыкли пользоваться свободою, пока воины, привыкшие к раздачам из царской казны, еще здесь, пока вожди, присланные Аннибалом и хорошо ознакомившиеся с воинами, могут помочь в этом предприятии.» Андранодор согласился действовать за одно с Темистом, которого женою была также дочь Гелона. Через несколько дней Андранодор неосторожно открыл свой умысел одному Аристону, трагическому актеру, человеку хорошего рода и порядочного состояния, так как у Греков не считается за стыд заниматься сценическим искусством. Аристон, считая выше дружбы любовь к отечеству, донес преторам о заговоре. Узнав достоверно, что дело это не пустое, преторы доложили об этом сенаторам и поставили с их согласия вооруженный отряд у дверей курии (здания сената). Когда Андранодор и Темист вошли в сенат, то их тотчас умертвили. Сделалось смятение в сенате при виде столь страшного по–видимому злодейства, так как многие не знали настоящей его причины. Тогда преторы, восстановив тишину в сенате, ввели туда доносчика. Он по порядку рассказал все: что заговор затеялся с того времени, как Гармония, дочь Гелона, вышла за муж за Темиста; что вспомогательные войска из Африканцев и Испанцев были приготовлены избить преторов и самых именитых из граждан; что убийцам в награду обещано имущество их жертв; что отряд подкупленных воинов, состоявший в полном распоряжении Андранодора, готов был по его знаку опять занять Остров. Одним словом Аристон рассказал подробно обо всех распоряжениях заговорщиков и раскрыл ясно сенату весь их злодейский умысел и средства, которыми они надеялись осуществить его. Тогда сенат весь ясно увидал, что Андранодор и Темист погибли также заслуженно, как и Гиероним. Между тем у дверей курии волновалась толпа черни, хорошо не знавшей о том, что происходило. Наполняя собою преддверие курии, она не щадила неистовых угроз; но когда увидала бездыханные тела заговорщиков, то она присмирела от страха до того, что в молчании последовала вместе с гражданами на объявленное вече. Сенат и преторы поручили одному из преторов Сопатру речью объяснить народу то, что случилось.
25. Он, как бы обвиняя живых преступников, начал изложением их прежней жизни и доказывал, что во всем, что ни сделалось преступного и безбожного после смерти Гиерона, причиною — Андранодор и Темист: «Что сделал по собственному побуждению Гиероним, почти дитя? И, едва приходя в лета отрочества, что он мог сам по себе сделать? Его опекуны и наставники пользовались правами власти, все, что в ней было ненавистного, относя к другому. А потому их следовало потребить еще прежде Гиеронима, и уж ни в каком случае они не должны были его пережить. Но они, заслужив казнь и, так сказать, ей будучи обречены после смерти тирана, замышляли еще новые преступления. Сначала Андранодор затворил ворота Острова, считая себя наследником царства и сделался было хозяином того, чего только он был управителем на время. Потом когда ему изменяли даже те, которые находились на Острове, когда он увидал себя осажденным всеми гражданами, занимавшими Ахрадину; то, видя безуспешность своих усилий явно и открыто присвоить царскую власть, он старался ее же достигнуть тайно и хитростью. Не подействовали на него ни благодеяния в отношении к нему граждан, ни оказанная ему почесть, когда граждане его, врага свободы, на ряду с освободителями отечества избрали претором. Но этим людям мысли о царстве внушили их жены, взятые из царского роду, так как за одним в замужестве дочь Гиерона, а за другим Гелона.» Когда Сопатр сказал это, то со всех сторон собрания раздались громкие крики, что ни одна из них не должна жить и что царский род должен быть истреблен совершенно. Таково всегда свойство черни: она или смиренно ползает или надменно властвует. Умеренной свободы, которая: далека и унижения и тиранства, она ни презирать не может, и пользоваться ею не умеет. А всегда найдутся люди, которые будут поблажать яростным стремлениям черни, люди, которые будут настраивать жадные и ни в чем не знающие умеренности умы простолюдинов к кровопролитию и убийствам. Так случилось и тогда; немедленно преторы предложили проект закона и он был принят почти прежде, чем изложен. Им положено: совершенно истребить царский род. Тотчас преторы отправили людей, которые умертвили вдов Андранодора и Темиста — Дамарату, дочь Гиерона и Гармонию, дочь Гелона.
26. Еще одна дочь Гиерона, Гераклея, была женою Зоиппа. Гиероним отправил его послом к царю Птоломею; но он предпочел там остаться в добровольной ссылке. Гераклея, узнав вперед, что и к ней посланы убийцы, ушла в божницу под защиту домашних богов вместе с двумя молоденькими дочерьми девушками; они были с распущенными волосами, и вообще вся наружность их вызывала на сострадание. Заклиная убийц то памятью отца Гиерона, то брата Гелона, Гераклея умоляла их таким образом: «за что она невинная должна погибнуть жертвою ненависти, возбужденной Гиеронимом? Правление его доставило ей только одно — ссылку мужа. Ее нельзя равнять с сестрою: участь их была далеко не одна при жизни Гиеронима, и по смерти его не представляла все–таки ничего общего. Если бы Андранодору удались его планы, то сестра ее вместе с мужем сидела бы на царском престоле, тогда как ей не оставалось ничего кроме раболепствовать наравне с другими. Если к Зоиппу придет весть, что Гиероним убит и что Сиракузы свободны, то, без сомнения, он тотчас сядет на корабль и возвратится в отечество. И как обманчивы надежды людей! В освобожденном отечестве жена и дети Зоиппа должны отстаивать свою жизнь; но в чем же они помеха свобод или законам? Кому могут быть опасны она, одинокая женщина почти вдова, и дочери её, девицы беззащитные? Но от них ничего и не опасаются; а ненавистен им род царский. Пусть в таком случае удалят их из Сицилии и Сиракуз и повелят отвезти их в Александрию и возвратят мужу жену и отцу дочерей.» Но глухи были убийцы к мольбам и убеждениям; чтобы не терять времени, они пока готовили оружие. Видя это, несчастная уже не просила за себя, а умоляла: «пощадить дочерей, находящихся в таком возрасте, который заслуживает пощаду и от раздраженного врага и, мстя за злоупотребления власти царской, не совершать тех преступлений, которые заслужили их же ненависть.» Не внимая ничему, убийцы, оттащив ее от алтаря, умертвили; потом бросились на девиц, обрызганных кровью матери. Вне себя от страха я рыданий, они как бы потеряли рассудок и так поспешно вырвались из божницы, что будь только для них возможность выйти на улицу, они взволновали бы весь город. И тут в небольшом доме, наполненном вооруженными воинами, долго несчастные еще к себе не подпускали и вырывались из столь сильных державших их рук. Наконец получив много ран и все перепачкав своею кровью, они упали бездыханные. Гнусное преступление тем более было ненавистно, что оно оказалось напрасным. Скоро подоспел гонец остановить убийства, так как умы граждан вдруг склонились к милосердию. Но оно не замедлило перейти в сильное раздражение на то, зачем так поспешили казнью и не дали времени ни обдуматься, ни дать другой исход гневу. Вследствие этого чернь кипела негодованием и требовала выбора преторов на место Андранодора и Темиста (так как и тот и другой были преторами). Результат выборов далеко не соответствовал ожиданиям наличных преторов.
27. День выборов назначен. Когда он наступил, то, сверх общего ожидания, один гражданин из задней толпы произнес имя Епицида; другой оттуда же Гиппократа. Потом имена эти стали повторяться все чаще и чаще и не было сомнения, что к удовольствию большинства граждан. Их собрание представляло большую смесь; не только было здесь много черни и воинов, но даже туг находилось много перебежчиков, которые желали, во чтобы то ни стало, перемен. Преторы сначала хотели скрыть это и протянуть дело: наконец, уступая единодушным требованиям граждан и опасаясь с их стороны возмущения, оно провозглашают имена новых преторов. Те не вдруг открыли свои замыслы, хотя им было в высшей степени неприятно, что были отправлены послы к Аппию Клавдию просить перемирия на десять дней, и, по исходатайствовании его, посланы другие переговорить с ним о возобновлении союзного договора. В то время у Мургации стоял Римский флот изо ста судов, выжидая, чем кончатся смуты в Сиракузах, происшедшие вследствие избиения тиранов и куда Сиракузян поведет для них новая и еще не привычная вольность. В это время Марцелл прибыл в Сицилию; Аппий отправил к нему Сиракузских послов. Выслушав условия мира, Марцелл увидел возможность соглашения и сам отправил послов в Сиракузы вести переговоры прямо с преторами о возобновлении дружественного союза. Но в Сиракузах уже далеко не было прежнего спокойствия и тишины. Как только получено известие, что флот Карфагенский подошел к Пахину, то Гиппократ и Епицид перестали робеть и явно то наемным воинам, то перебежчикам твердили, что Сиракузы предательски отдаются в руки Римлян. А когда Аппий, чтобы придать духу людям своей партии, поставил несколько судов у самого входа в пристань, то пустые обвинения стали по–видимому оправдываться и им начали иметь веру. Граждане беспорядочною толпою устремились на берег — воспрепятствовать Римлянам в случае, если бы они вздумали высадиться.
28. При таком волнении умов созвано народное собрание. Здесь обнаружилось много противоположных стремлений и дело доходило почти до явного бунта, когда один из старейшин, Апполлонид, сказал речь, при тех обстоятельствах спасительную: «Никогда еще не было так близко государство наше или от высшей степени своего благосостояния, или от совершенной гибели. Если граждане все единодушно согласятся пристать или к Римлянам или к Карфагенянам, то ни один город не будет счастливее и благополучнее Сиракуз. Но если граждане, будучи различного мнения, станут настаивать каждый на своем, то между ними возгорится война ожесточеннее той, которая идет между Карфагенянами и Римлянами: ибо внутри одних и тех же стен и та, и другая партия будет иметь войска, оружие и вождей. А потому более всего надобно хлопотать о том, чтобы всем гражданам быть одного мнения. А с кем союз принесет больше пользы, это уже вопрос второстепенный и менее важный. Впрочем и в выборе союзников не лучше ли последовать примеру Гиерона, чем Гиеронима? И не благоразумнее ли будет отдать преимущество дружественным отношениям, пятьдесят лет продолжавшимся, перед союзниками теперь незнакомыми, а некогда вероломными? При принятии решения нельзя оставлять без внимания и то обстоятельство, что Карфагенянам можно отказать в мире без опасения тотчас вести с ними войну; тогда как, что касается до Римлян, то надобно тотчас выбирать одно из двух — или войну, или мир.» Эта речь тем более произвела действия, чем менее в ней было заметно влияние духа партий и страстей. Преторам и избранным на этот предмет сенаторам придан и военный совет; в нем велено было принять участие начальникам рот и префектам союзных войск. Вопрос этот обсуждали при самых сильных спорах; но наконец, не видя никакой возможности вести с Римлянами войну, положено заключить с ними мир, и вместе с их послами отправить своих для определения окончательных условий.
29. Едва прошло несколько дней, как из Леонтия прибыли в Сиракузы послы, прося прислать к ним для их защиты вооруженный отряд. Это посольство пришло как нельзя более кстати, чтобы избавиться от беспокойной и нестройной массы черни и удалить её вождей. Сенат велел претору Гиппократу вести в Леонтий перебежчиков; так как за ним последовало много из вспомогательных воинов, то у него образовался отряд из четырех тысяч человек. Этот поход причинил удовольствие и тем, которые послали, и тем, которые были посланы. Последним представился случаи, которого они давно искали, произвести какой–нибудь переворот; а первые радовались, избавив Сиракузы от толпы самых опасных людей. Впрочем это облегчение, как в больном теле, было только видимое и на время для того, чтобы недуг возобновился с большею силою. Гиппократ сначала украдкою производил набеги в прилежащие места Римской области. Потом когда Аппий прислал вооруженный отряд для защиты полей союзников, то Гиппократ со всеми своими силами сделал нападение на вооруженный пост Римский, ему противопоставленный и нанес ему большую потерю убитыми. Когда об этом дали знать Марцеллу, то он тотчас отправил послов в Сиракузы — жаловаться на нарушение дружественного договора и объявят Сиракузцам, что повод к войне будет постоянно, пока Гиппократ и Эпицид не будут удалены не только из Сиракуз, но вовсе из Сицилии. Эпицид, или предчувствуя, что на него взвалят братнину вину или желая и там принять участие в загоравшейся войне, отправился в Леонтий. Видя, что жители Леонтия достаточно вооружены против Римлян, он стал их возбуждать и против жителей Сиракуз: «так как они заключили союзный договор с Римлянами на том условии, чтобы те же народы, которые были под властью царей, оставались теперь в их, Сиракузцев, распоряжении. Уже они недовольны свободою, а хотят сами повелевать и властвовать. А потому нужно им объявить, что Леонтинцы со своей стороны считают справедливым — и сами пользоваться правами свободы; уже даже и потому, что на их земле пал тиран, и потому, что здесь же раздался первый призыв к свободе и отсюда, бросив поставленных царем вождей, все бросились в Сиракузы. Потому–то надобно или изменить это условие союзного договора, или совсем его не принимать». Не трудно было убедить большинство граждан; а потому Сиракузским послам, жаловавшимся на избиение Римского вооруженного поста и требовавшим, чтобы Гиппократ и Епицид удалились или в Локры или в другое место, куда только пожелают, лишь бы только они оставили Сицилию — дан ответ весьма резкий: «не просили они, Леонтинцы, Сиракузцев за них заключать мир с Римлянами и чужие союзные договоры не считают для себя обязательными.» Сиракузцы поспешили дать знать об этом Римлянам, говоря: «что Леонтинцы вышли из повиновения их Сиракузцев; а потому Римляне могут вести с Леонтинцами войну без нарушения мирного договора, с Сиракузцами заключенного. И они — Сиракузцы — не откажутся принять участие в этой войне с тем, что, по усмирении Леонтинцев, они будут по прежнему отданы в их власть.»
30. Марцелл со всем войском двинулся к Леонтию; а Аппию дал знать, чтобы он напал с другой стороны. Воины Римские до того одушевлены были раздражением за предательски избитых во время ведения мирных переговоров сослуживцев, что при первом приступе овладели городом. Гиппократ и Епицид, видя, что неприятель уже занял стены и отбивает ворота, удалились в крепость с немногими товарищами. Отсюда тайно ночью ушли они в Гербесс. Между тем Сиракузцы, в числе восьми тысяч вооруженных воинов, выступили из города; у реки Милы встретил их гонец с известием, что Леонтий уже взят Римлянами. К правде гонец прибавил много ложного: будто вместе с воинами избиты и граждане и вряд ли, по его мнению, остался в живых хоть один совершеннолетний гражданин, город отдан на разграбление и имущества богатых граждан предоставлены в добычу воинам. Сиракузцы остановились, пораженные такими вестями; среди общего волнения вожди Созис и Диномен советуются о том, как поступить. Ложные известия имели вид страшной истины: действительно около 2‑х тысяч перебежчиков наказаны сначала розгами, — потом отсечением головы. Но по взятии города ни один житель Леонтия и воин не получил ни малейшей обиды; даже каждому возвращена его собственность, кроме той, которая утратилась во время суматохи, неизбежной сначала при взятии города приступом. Тщетно вожди уговаривали воинов, горько жаловавшихся, что они предали на избиение своих сослуживцев, или идти в Леонтий или, стоя на мест, дожидаться более верного известия. Преторы, видя, что умы воинов ясно склонны к отпадению, повели войско в Мегару; они полагали, что оно скоро придет в себя, если не будет людей, которые воспользуются таким его состоянием; а сами с небольшим конным отрядом отправляются в Гербесс, в надежде, пользуясь общим страхом, взять город с помощью измены. Эго намерение им не удалось и видя, что надобно прибегнуть к открытой силе, они на другой день повели войско из Мегары с тем, чтобы всеми силами напасть на Гербесс. Гиппократ и Епицид, видя, что ни откуда нет надежды на выручку, решились прибегнуть к средству отчаянному правда, но и единственному, которое могло их спасти: а именно отдаться во власть воинов, которых большую часть они знали лично и которые в то время были раздражены избиением их сослуживцев. Вследствие этого они вышли на встречу войску. Случилось так, что впереди шел отряд из шести сот Критян (жителей острова Крита), при жизни Гиеронима состоявший под начальством Гиппократа и Епицида и облагодетельствованный Аннибалом, так как он, взяв их вместе с другими вспомогательными войсками Римлян в плен у озера Тразимена, отпустил их. Узнав их по знаменам и по самому оружию, Гиппократ и Епицид простирали к ним пальмовые ветви и вообще, приняв на себя наружность людей просящих о пощаде, умоляли их: «Принять их в свои ряды и защитить, не выдавая Сиракузцам, которые не замедлят и их самих выдать на избиение народу Римскому.»
31. Критяне отвечали громкими криками: «ничего не бойтесь, мы с вами разделим участь, какая бы вас ни ожидала.» Пока эти переговоры шли, водружены знамена и остановлено движение всего войска. Вожди еще не знали, что за причина такой остановки. Но когда пронесся слух, что Гиппократ и Епицид здесь, то по всему войску раздавался говор, ясно одобрявший их прибытие; тотчас преторы, пришпорив коней, поскакали к первым рядам: «Что за новость такая и своеволие со стороны Критян — спрашивали вожди, что они не только сами по себе вступают в переговоры с неприятелями, но и принимают их в свои ряды.» Они приказали схватить Гиппократа и заковать его. По это приказание встречено было такими неодобрительными криками сначала со стороны Критян, потом и прочих воинов, что преторы очень ясно поняли, что при дальнейшем с их стороны настояния им самим угрожает опасность. Озабоченные этим и не зная как действовать, преторы приказали войску идти обратно в Мегару, откуда оно выступило, а в Сиракузы отправили гонцов с донесением о случившемся. Пользуясь тем, что умы воинов расположены были верить всякого рода подозрениям, Гиппократ употребил обман. Он отправил нескольких Критян сесть в засаде у дороги и потом прочитал воинам письмо, им же сочиненное, но как будто бы перехваченное: «Преторы Сиракузские консулу Марцеллу.» После обыкновенных приветствий они пишут: «хорошо и благоразумно поступил он, не пощадив никого в Леонтие. Но дело всех наемных воинов вообще одно и тоже, и Сиракузы до тех пор не останутся в покое, пока в городе или в войске будет находиться кто–либо из чужеземных вспомогательных воинов. А потому должен он приложить всевозможное старание, чтобы тех, которые под начальством преторов стоят лагерем у Мегары, забрать в свои руки и казнью их освободить Сиракузы от всех опасений.» Когда это письмо было прочитано, то воины устремились к оружию с такими криками, что преторы в ужасе среди общего волнения ускакали в Сиракузы. Но и бегство их не прекратило волнения и Сиракузские воины были жертвою нападении. Да и вряд ли уцелел бы хоть один из них, если бы Гиппократ и Епицид не утишили раздражение своих воинов. Такой образ действий внушало им не сострадание или человеколюбие, но они не хотели себе навсегда отрезать путь к возвращению, а вместе в них приготовили себе и верных воинов и заложников. Притом они как родных, так и приятелей пощаженных ими воинов привязывали к себе сначала оказанным великодушием, а потом имели всегда в руках залог их верности. Испытав, как чернь переменчива и легковерна, они подкупают одного из тех воинов, которые находились в Леонтие во время осады, и научают его явиться в Сиракузы с теми же ложными известиями, которые были принесены к войску, когда оно стояло у Милы; сказать, — чтобы рассеять всякое сомнение, что он был одним из действующих лиц и сам видел то, что рассказывал, и возбудить раздражение в простом народе.
32. Не только простой народ дал веру гонцу, но он произвел даже сильное впечатление в сенате, куда был введен. Люди весьма основательные громко говорили: «как хорошо обнаружились в Леонтие алчность и кровожадность Римлян! Того же, и еще худшего, так как добыча здесь несравненно значительнее, надобно ожидать от Римлян в случае, если они вступят в Сиракузы.» А потому все единогласно положили запереть ворота, а город оберегать стражею. Но не одного и того же опасались граждане, не одно и тоже ненавидели: большая часть войска и черни не могли без отвращения слышать названия Римлян. Преторы и аристократы в небольшом числе, хотя и были раздражены обманчивым известием; но опасались зла более близкого и уже неминуемого. Гиппократ и Епицид стояли у Гексапила: уже завязались переговоры между воинами и родными их, находившимися в городе о том, чтобы отворить ворота и сообща защищать отечество от Римлян. Одни ворота Гексапила отворили и воины начали входить в город, как туда прибыли преторы. Сначала они употребили в дело, чтобы воспрепятствовать этому, и власть, и угрозы и влияние. Видя, что все тщетно, преторы забыли даже сан свой и умоляли — не выдавать отечества на жертву недавним еще слугам тирана, а теперь подкупившим войско. Взволнованная чернь оставалась ко всему этому глуха: ворота городские выламывали столь же усердно извнутри города, как и снаружи; все ворота были отбиты и все войско принято в Гексапил. Преторы вмести с частью молодежи спаслись бегством в Ахрадину. Наемные воины бывшего царя увеличили собою силы неприятеля. Ахрадина взята первым приступом; из преторов умерщвлены все, кроме тех, которым в суматохе удалось спастись бегством. Ночь положила конец убийствам. На другой день рабам объявлена свобода и выпущены все узники, находившиеся в тюрьмах. Весь этот смешанный сброд избрал преторами Гиппократа и Епицида. Таким образом Сиракузы, после краткого проблеска свободы, впали под гнет прежнего рабства.
33. Когда Римляне получили известие о том, что произошло в Сиракузах, то войско их тотчас двинулось из Леонтия к Сиракузам. Случилось, что Аппий отправил послов через гавань в судне о пяти рядах весел. Вперед шедшее судно о четырех рядах весел вошло было в устье гавани, но здесь захвачено Сиракузцами; сами послы с трудом спаслись. Таким образом, не говоря уже о правах, существующих в мирное время, законы, уважаемые даже в военное время, были попраны. Римское войско стало лагерем у Олимпия (здесь был храм Юпитера) в полторы мили расстояния от города. Положено отсюда еще раз отправить послов; Гиппократ и Епицид вышли за город к ним на встречу, не дозволяя им войти в город. Римский посол сказал: «не войну принесли Римляне Сиракузцам, по помощь и защиту как тем, которые искали у них спасения, вырвавшись из под ножа убийц, так и тем, которые под влиянием ужаса терпят рабство, позорнее не только ссылки, но и самой смерти. Да и Римляне не потерпят, чтобы гнусное избиение их союзников осталось безнаказанным. А потому войны не будет, если тем, которые ушли к ним, предоставлен будет безопасный возврат в отечество, если зачинщики убийств будут выданы, а свобода и законы Сиракузцев обеспечены. Но если только этого не сделают, то они, Римляне, будут преследовать войною всякого, кто будет тому препятствием.» На это Эпицид отвечал: «если бы они имели к нему поручение, то он дал бы им ответ; но теперь пусть они возвратятся за ним тогда, когда власть в Сиракузах будет в руках тех, к кому они посланы. Если же они вздумают затронуть их войною, то испытают, что никак не одно и тоже — брать Леонтии или Сиракузы.» Оставив послов, Гиппократ запер ворота. Тогда Римляне стали вместе с сухого пути и с моря осаждать Сиракузы: с сухого пути со стороны Гексапила, а с моря Ахрадину, которой стена омывается волнами моря. Войны Римские, взяв Леонтий одним ужасом и первым натиском, не теряли надежды город обширный и раскинувшийся на большое пространство с какой–нибудь стороны и взять приступом. Не замедлили Римляне придвинуть к стенам все орудия, которые употребляются при осаде городов для их разрушения.
34. И дело, начатое с таким напряжением сил, увенчалось бы непременно успехом, если бы в то время не находился в Сиракузах один человек, по имени Архимед. Единственный в своем роде наблюдатель неба и звезд, он обладал дивным искусством изобретать и устраивать военные машины и орудия, которыми он весьма легко отражал действие орудий, стоивших неприятелю страшных трудов и усилий. Стены, ограждавшие город Сиракузы, проходили по неровным возвышенностям (инде они проходили по местам крутым и не легко доступным, а инде по местам низменным, и представляли весьма легкий доступ. Архимед, соображаясь с местностью, укрепил стены всякого рода орудиями, какие только нужны были. На стену Ахрадины, которая, как сказано выше, омывается волнами моря, Марцелл производил нападение с судов о пяти рядах весел. С прочих судов стрелки, пращники и даже велиты, которых дротик таков, что неумеющий им владеть и не в состоянии отбросить его назад, почти не давали возможности осажденным быть на стенах, не подвергаясь ранам. Эти суда стояли в некотором расстоянии от берега, так как надобно было оставить места для бросания стрел. Другие суда по два были прикреплены к галерам, имевшим 5 рядов весел; причем внутренние весла были сняты и суда прикреплены одно к другому борт с бортом таким образом, что, двигаясь на одних наружных веслах, они представляли собою совершенно как бы одно судно. На этих судах были поставлены башни о нескольких ярусах и другие орудия, назначенные для разрушения стен. Против таких приготовлений с моря Архимед устроил машины разных размеров на стенах. На суда, стоявшие подальше, он бросал огромной величины каменья. Ближайшие суда были засыпаны легкими, но тем более частыми стрелами. Наконец, для того чтобы осажденные могли безо всякой для себя опасности поражать неприятеля, Архимед пробил стены сверху до низу небольшими отверстиями; через эти бойницы Сиракузанцы невидимо поражали неприятеля частью стрелами, частью умеренной величины скорпионами. Если некоторые суда подходили к стене уже так близко, что метательные снаряды не могли им вредить, то вдруг со стены спускалась железная лапа, прикрепленная крепкою железною цепью к огромному рычагу и цеплялась за нос судна. Потом рычаг, вследствие страшной тяжести огромной массы свинца, прикрепленной к другому концу, поднимался к верху, увлекая за собою судно, которое таким образом становилось почти вертикально на задней своей части. Вдруг лапа его выпускала и оно с такою силою опускалось в волны как бы оно было брошено со стены, а если и прямо падало в море, то все–таки зачерпывало воды. Таким образом все усилия против города с моря оказались тщетны, и тогда они обращены против него с сухого пути; но тут стены были защищены всякого рода машинами; все это было устроено в продолжении многих лет старанием и издержками царя Гиерона и единственным искусством Архимеда. Условия самой местности благоприятствовали осажденным: каменная почва, на которой лежали основания стен, по большей части до того была крута, что не говоря уже о снарядах, пущенных из машин, но и так брошенные, от тяжести, усиленной наклоном местности, наносили более вреда осаждающим. По той же причине доступ к стенам был весьма затруднителен и сопряжен с большою опасностью. Таким образом, видя, что все усилия бесполезны, положено на военном совете у Римлян — отказаться от осады и ограничиться строгою блокадою с сухого пути и с моря, чтобы не допускать никаких подвозов к неприятелю.
35. Между тем Марцелл отправился, почти с третью своего войска, занимать снова те города, которые при этом волнении перешли на сторону Карфагенян. Гелор и Гербесс сдались без сопротивления, а Мегара взята приступом; консул велел воинам этот город разграбить и совершенно разрушить для страху прочим городам и особенно Сиракузам. Почти в это же время Гимилькон, в продолжении долгого времени стоявший с флотом у мыса Пахина, высадил у Гераклеи, называемой Миноею, двадцать пять тысяч пеших воинов, три конных и 12 слонов. Далеко не с такими силами стоял он прежде у Пахина; но когда Гиппократ занял Сиракузы, то Гимилькон отправился в Карфаген. Там помогли ему послы Гиппократа и письма Аннибала, который утверждал, что пришло время снова покорить Сицилию с великою славою; да и сам он не мало сделал своим личным присутствием и своими убеждениями и успел в том, что положено отправить в Сицилию все сухопутные и морские силы, сколько возможно было. По прибытии в Гераклею, Гимилькон через несколько дней взял Агригент. Жители городов, которые были на стороне Карфагенян, воз имели сильную надежду изгнать Римлян совсем из Сицилии, и даже Сиракузанцы, находившиеся в осаде, ободрились духом. Считая достаточным только часть сил своих для защиты города, они положили вести воину таким образом, чтобы Епицид оберегал город; а Гиппократ вместе с Гимильконом, должен был вести войну против консула Римского. Ночью через места, где было мало караулов, прошел Гиппократ с десятью тысячами пеших воинов и пятьюстами конных, где и стал лагерем около города Акриллы. Пока они занимались укреплением лагеря, подоспел Марцелл, возвращавшийся от занятого Карфагенянами Агригента, куда он спешил предупредить неприятеля, но без успеха. Менее всего ожидал он, в это время и на этом месте встретить Сиракузское войско; опасаясь Гимилькона и Карфагенян, с которыми он никак не мог равняться теми силами, которые были с ним, он шел с величайшею осторожностью и с войском расположенным в боевой порядок.
36. Случилось так, что эти приготовления, сделанные против Карфагенян, пригодились против Сиракузцев. Марцелл застал их в беспорядке рассеянных и занимавшихся устройством лагеря; он окружил большую часть пехотинцев, прежде чем они успели взяться за оружие. Конница неприятельская после легкой схватки, убежала с Гиппократом в Акры. Это сражение удержало в повиновении Римлян тех Сицилийцев, которые собирались отпасть от них. Марцелл возвратился к Сиракузам. Через несколько дней Гимилькон, соединясь с Гиппократом, стали лагерем у реки Анапа, почти в восьми милях от города. Около этого же времени пятьдесят пять длинных судов (галер) Карфагенских, которыми начальствовал Бомилькар, вошли с моря в главную Сиракузскую пристань; а в Панорме Римский флот, состоявший из тридцати судов о пяти рядах весел, высадил первый легион и по–видимому вся война обратилась из Италии в Сицилию (до того тот и другой народ сосредоточили на нее все внимание). Гимилькон считал Римский легион, высадившийся в Панорме и шедший к Сиракузам, своею готовою добычею: но ошибся дорогою. Он повел войско внутренностью страны; а легион шел по берегу моря в сопровождении флота и таким образом благополучно достиг Пахина, откуда вышел к нему на встречу Ап. Клавдий с частью войск. И Карфагеняне не долго оставались у Сиракуз. Бомилькар мало полагался на суда свои, так как Римляне имели флот в двое сильнее, и видел, что, оставаясь долее без пользы, он только увеличивал недостаток, который терпели союзники; вследствие этого велел он сняться с якоря и отправился в Африку. А Гимилькон без успеха преследовал Марцелла до Сиракуз; он старался найти случай сразиться с ним прежде, чем он будет иметь больше сил; но, не встретив этого случаю и видя, что неприятель под Сиракузами вполне обеспечен и силами и укреплениями, он снял лагерь, чтобы не тратить по пустому времени, сидя возле Сиракуз и глядя как осаждают союзников. Он располагал обратить войско туда, где он заметит в жителях желание отпасть от Римлян и личным своим присутствием ободрить тех, которые держали сторону Карфагенян. Сначала взял он обратно от Римлян Мурганцию, где жители предали ему Римский гарнизон; там у Римлян был большой запас хлеба и запасов всякого рода.
37. Умы жителей других городов расположены были последовать тому же примеру: гарнизоны Римские были или изгоняемы или предательски избиваемы. Город Генна стоял на крутом и со всех сторон оканчивавшемся крутыми обрывами холме. Самая местность делала этот город почти неприступным; притом в нем находился сильный гарнизон Римский, имевший начальником человека с характером, не совсем для изменников благоприятным. Л. Пинарий был человек деятельный и он старался более о том, чтобы его нельзя было обмануть, чем полагался на верность Сицилийцев. Притом иметь величайшую бдительность и осторожность побудил его доходивший до него слух об изменах многих городов и гибели находившихся там гарнизонов. А потому днем и ночью везде стояли караулы и воины не оставляли своих постов и не снимали оружия. Старейшины из жителей Генны уже тайно условились с Гимильконом предать ему гарнизон Римский; видя, что не представляется случая к хитрости, они решились действовать прямо. Они стали говорить префекту: «что город и замок должны быть в их власти, если только они приняли Римлян свободно как союзников, а не сделались их рабами и узниками; а потому они считают справедливым требовать, чтобы Римляне им отдали ключи от ворот. Для хороших союзников их верность самое лучшее обеспечение. Тогда только Римский сенат и народ может быть к ним признательным, если они будут оставаться им верными добровольно, а не по принуждению. На это Римлянин отвечал: «что ему его военачальник вверил занимаемый пост; что от него же получил он ключи от ворот и приказание оберегать замок, а потому не властен он располагать ни тем, ни другим по своему или жителей Генны произволу, долженствуя отдать отчет тому, кто ему поручил. Оставить вверенный пост — считается у Римлян уголовным преступлением и отцы скрепили этот закон даже кровью детей своих. Консул Марцелл не далеко; пусть они отправят послов к тому, кто в праве исполнить их требования». Жители Генны сказали, что они послов к Марцеллу посылать не хотят, а что если словами ни в чем не успеют, то станут изыскивать другие средства к защите свободы. Пинарий на это отвечал: «буде затрудняются они отправить к консулу послов, то пусть они при нем Пинарие созовут народное собрание для того, чтобы он мог узнать: высказанное ими требование составляет ли волю немногих граждан или всего общества». Старейшины Генны на это согласились и назначили к другому дню народное собрание.
38. Возвратившись от этого свидания с старейшинами города, префект Пинарий удалился в замок и, созвав туда воинов, стал им говорить: «Воины, я полагаю — вы слышали, как на этих днях Сицилийцы предательски захватили некоторые гарнизоны Римские и предали их избиению. Подобной участи избегли вы во–первых по милости богов бессмертных, а потом вашею доблестью, тем что вы бодрствовали день и ночь, не слагая оружия. Хорошо, если бы и вперед могли мы также проводить время, не подвергаясь сами гибели и не быв в необходимости причинить ее другим. Доселе мы молча тайно предупреждали коварные замыслы жителей; теперь они, видя свою неудачу, уже явно и настоятельно требуют — отдать им ключи от ворот города и замка. Стоит только нам это исполнить, и Генна тотчас будет во власти Карфагенян, а мы падем жертвою измены еще гнуснее той, которая погубила гарнизон в Мурганции. С трудом успел я выговорить у них одну ночь на размышление, чтобы вас предупредить об опасности, вам угрожающей. На рассвете старейшины соберут народное собрание с целью — оклеветать вас перед народом и вооружить его против вас. И так завтра Генна должна ороситься кровью или вашею или её вероломных жителей. Если нас предупредят, то нам не останется никакой надежды: но за то, если и мы их предупредим, то избегнем всякой опасности. Победа будет принадлежать тому, кто первый обнажит меч; а потому завтра вы все вооружитесь и со вниманием ждите от меня сигнала. Я буду присутствовать при народном собрании; в разговорах и спорах постараюсь продлить время, пока все будет готово. Когда же я подам вам знак моею тогою, тогда вы, испустив воинские клики, бросьтесь со всех сторон, и все предавайте мечу. Берегитесь оставить в живых кого–нибудь из людей, от которых мы должны ждать или насилия или коварства. А вас, мать Церера и Прозерпина, и прочие боги как Небесные, так и подземные, вас, которым служат невидимым местопребыванием этот город, эти священные озера и рощи, молю, — не оставить нас вашим благоволением и помощью, так как мы прибегаем к этому поступку в предупреждение коварного умысла, а не сами затевая его. Нужны были бы еще для вас, воины, убеждения с моей стороны, если бы вам предстояло иметь дело с вооруженными; но вам останется только до пресыщения избивать граждан безоружных и не принявших никаких мер предосторожности. Притом близко от нас лагерь консула на случай, если бы нам грозила какая–нибудь опасность со стороны Гимилькона и Карфагенян.»
39. Сказав это увещание воинам, Пинарий отпустил их — предаться отдохновению. На другой день воины разошлись по разным местам, заняв все выходы и дороги, а большая часть поместилась над театром и около него, и прежде навыкнув как бы из простого любопытства присутствовать при народных собраниях. Правители города вывели к народу Римского префекта; тот опять повторил, что исполнить их требование в праве только один консул, а что он, Пинарии, не властен того делать; вообще он повторил то же, что говорил накануне. Сначала исподволь, а потом все настойчивее и настойчивее, жители требовали от префекта выдать ключи; наконец они все закричали это в один голос; а когда префект медлил и откладывал до другого времени, то они стали грозить и, казалось, готовы были приступить к мерам насилия. Тогда префект, как условился с воинами, дал им знак тогою. Воины, совсем готовые, уже давно того только и дожидались. Одни, испустив громкие клики, сверху бросились в театр и таким образом захватили граждан с тылу; другие густыми толпами завяли выходы из театра. Таким образом жители Генны, попавшись как в западню, преданы избиению; они гибли кучами не только от меча, но и от бегства; они падали сверху, одни на другого и таким образом невредимые попадали под раненых и живые под мертвых. Окончив здесь побоище, воины разбежались по всему городу и в нем произошли сцены убийств и бегства, какие бывают в только что взятом город приступом. Раздражение воинов нисколько не утихало, хотя они имели дело с толпою безоружных граждан; но оно было также сильно, как в пылу биты, когда опасность с обоих сторон равная. Таким образом город Генна остался во власти Римлян вследствие злодеяния может быть и необходимого, но во всяком случае ужасного. Марцелл не высказал своего неодобрения на такой поступок, и добычу, взятую в Генне, предоставил воинам, полагая, что Сицилийцы под влиянием ужаса воздержатся на будущее время от избиения Римских гарнизонов. Действительно, слух о страшной участи, постигшей город Генну, находящийся почти в средине Сицилии, славный и крепкою местностью и ознаменованный следами отсюда похищенной некогда Прозерпины — в один день распространился почти по всей Сицилии. Гнушаясь столь ужасным убийством, осквернившим места освященные присутствием богов, племена, дотоле колебавшиеся, явно приняли сторону Карфагенян. Вследствие этого события Гиппократ удалился в Мурганцию, а Гимилькон в Агригент: будучи приглашены жителями Генны, они придвинули было к ней войска свои, но поздно. Марцелл опять возвратился в землю Леонтинев; он свез в лагерь хлеб и другие запасы и, оставив для его защиты небольшой отряд, возвратился к Сиракузам продолжать их осаду. Ап. Клавдий отправился в Рим искать консульства; на его место начальником флота и старого лагеря Марцелл сделал Т. Квинкция Криспина: а сам укрепил себе для зимовки лагерь в пяти милях от Гексапила (на месте называемом Леонта). Вот что происходило в Сицилии до начала зимы.
40. В это же лето началась война и с Филиппом, которой давно уже ожидали. Из Орика пришли послы к претору Валерию, начальнику как флота, так и Брундизия и берегов Калабрии, и дали ему знать, что сначала Филипп сделал покушение на Аполлонию, куда он прибыл против течения реки со ста двадцатью судами о двух рядах весел. Видя, что дела здесь идут медленнее, чем он надеялся, он ночью неожиданно подвинул войско к Орику и при первом нападении овладел этим городом, который стоит на месте открытом, плохо защищен стенами и имел недостаток как в воинах, так и в оружии. Давая об этом знать Валерию, послы умоляли оказать помощь и отразить уже явного врага Римлян или сухопутными или морскими силами; а те города, если и подверглись нападению неприятеля, то потому главное, что они, можно сказать, служат ключом к Италии. М. Валерий, оставив для обороны тех мест легата П. Валерия, на другой же день прибыл в Орик с флотом совсем готовым и снаряженным; тех воинов, которые не могли уместиться на длинных судах, М. Валерий взял с собою на транспортных. В Орике Филипп, уходя оттуда, оставил небольшой гарнизон, и потому М. Валерий без труда овладел им. Туда пришли к М. Валерию послы из Аполлонии, давая ему знать, что их город осажден Филиппом за то, что они не захотели изменить Римлянам, и что долее они не в состоянии сопротивляться Македонянам, если к ним не будет прислан Римский гарнизон. Валерий обещал послам исполнить их желание; он отправил к устью реки две тысячи отборных воинов под начальством префекта союзного войска К. Пэвия Кристы, человека весьма опытного и хорошо знавшего военное дело. Он высадил воинов на берег, а суда отослал назад в Орик, откуда прибыл; воинов он повел далеко от реки дорогою, на которой не было неприятельских отрядов, и ночью вошел в город так, что из неприятелей никто этого не приметил. Следующий день воины отдыхали, а префект делал смотр Аполлониатским молодым людям, знакомился с силами города и его военными запасами. Эта поверка придала более уверенности, а от лазутчиков узнал он, какая оплошность и нерадение господствуют у неприятелей; среди ночной тишины вышел он из города без малейшего шума и вошел в лагерь открытый и незащищенный. Как достоверно известно, более тысячи Римских воинов было уже внутри лагерных окопов прежде, чем приметил это кто–либо из неприятелей; если бы Римские войска погодили убивать, то они преспокойно проникли бы до царской палатки. Когда же Римляне стали избивать воинов, находившихся ближе к воротам, тут только опомнились неприятели; но такой ужас напал на всех, что никто и не думал браться за оружие и попытаться выгнать неприятеля из лагеря. Сам царь, пробудясь от сна, полуобнаженный, в виде не только царю, но даже и простому воину неприличном, бежал к реке и судам. Сюда же устремились бежавшие толпы неприятелей. Без малого три тысячи воинов неприятельских или убито или взято в плен; впрочем число последних было несколько значительнее числа первых. Неприятельский лагерь предан разграблению; жители Аполлония все катапульты, баллисты и все орудия, приготовленные для осады их города, на случай повторения подобного события, отвезли в Аполлонию, где они должны были служить для защиты стен этого города; вся остальная добыча, найденная в лагере, предоставлена Римлянам. Когда об этом дали знать в Орик, то М. Валерий тотчас повел флот к устью реки для того, чтобы царь не мог уйти водою. Таким образом Филипп, убедись в своем бессилии и на суше, и на море, велел суда частью вытащить на берег, а частью сжечь, и сухим путем отправился в Македонию с войском, по большей части безоружным и ограбленным. Римский флот и сам М. Валерий провели зиму в Орике.
41. В продолжении этого года в Испании военные действия шли с переменным счастием. Прежде чем Римляне перешли Ибр, Магон и Аздрубал обратили в бегство огромные полчища Испанцев, и дальняя Испания была бы совсем потеряна для Римлян, если бы не прибыл во время П. Корнелий: поспешно перевел он войска через Ибр и разуверил уже колебавшиеся умы союзников. Сначала Римляне стали лагерем у урочища, называемого Белые лагери (ознаменованного гибелью Гамилькара Великого). Замок здесь был укреплен и заблаговременно свезены запасы хлеба; но так как все окрестности были наполнены неприятелями и всадники неприятельские безнаказанно делали набеги на Римскую пехоту, то отсталых и отошедших от строя Римских воинов погибло от меча неприятельского до 2‑х тысяч. Вследствие этого Римляне оттуда отступили к местам более мирным и укрепились лагерем у Горы Победы. Туда пришел Кн. Сципион со всеми войсками и Аздрубал, сын Гисгона, третий вождь Карфагенян, с порядочным войском: все остановились напротив Римского лагеря по ту сторону реки. П. Сципион с отрядом легковооруженных войск отправился секретно для осмотра местности; но не укрылся от неприятелей и они захватили бы его в открытом поле, если бы он не успел захватить соседнее возвышение; здесь он был окружен неприятелем, но брат пришел и выручил его из осады. Кастулон, один из сильнейших и знаменитейших городов Испании, дотоле столь тесно связанный с Карфагенянами, что даже жена Аннибала была отсюда родом, перешел на сторону Римлян. Карфагеняне атаковали Иллитургис, где находился Римский гарнизон и по–видимому недалеки были от того, чтобы вынудить его голодом к сдаче. Кн. Сципион отправился с одним легионом налегке — подать помощь союзникам и гарнизону; он вошел в город через двойной неприятельский лагерь с большим поражением неприятелей, и на другой день сделал весьма удачную вылазку. В двух сражениях убито более 12 тысяч неприятелей, более тысячи взято в плен и захвачено тридцать шесть военных знамен. Тогда Карфагеняне отступили от Иллитургиса, а приступили к Бигерру, городу также союзному Римлянам; но эту осаду заставил их снять Кн. Сципион одним своим приходом без боя.
42. Отсюда Карфагеняне перенесли свой лагерь к Мунд, и Римляне тотчас за ними туда последовали. Здесь в продолжении почти четырех часов было правильное сражение. Римляне одерживали на всех пунктах блистательную победу, как вдруг дали знак к отбою вследствие того, что Кн. Сципион ранен в ляжку: воины, находившиеся около него, пришли в испуг, как бы рана не была смертельною. Впрочем, нет сомнения, не случись этой задержки, Карфагенский лагерь мог быть взят в этот же день. Уже не только воины, но даже слоны были прижаты к валу, а на самом валу тридцать девять слонов убиты копьями. В этом сражении также, как говорят, пало 12 тысяч человек, почти 3 тысячи взято в плен и захвачено военных знамен пятьдесят семь. За тем Карфагеняне отступили к городу Аурингу; Римляне преследовали их туда, чтобы не дать оправиться от ужаса. Здесь опять Сципион дал сражение, в котором его по рядам воинов носили на качалке; победа была решительная: впрочем неприятелей тут пало в половину меньше, чем в первом сражении уже потому, что их и менее участвовало в деле. Впрочем Испанцы — это народа., рожденный для возбуждения и поддержания бесконечных войн. Магон, отправленный братом для набора воинов, в продолжении короткого времени пополнил снова войско до того, что, ободрясь еще раз, Карфагеняне решились попытать счастия в бою. Хотя войско их состояло совсем из других людей, чем прежде, но сражалось оно за дело уже столько раз в продолжении не многих дней потерпевшее несчастий, в том же расположении духа, как и прежде, и с теми же последствиями. Более восьми тысяч неприятелей пало, не много менее тысячи взято в плен, а военных знамен захвачено пятьдесят восемь. Большая часть военной добычи была Галльская: золотые ожерелья и браслеты в большом числе. В этом сражении пало 2, довольно именитых, Галльских князька — Мэникапт и Цивизмар; восемь слонов взято, а три убито. Римляне, при благоприятном для них положении дел в Испании, устыдились наконец, что город Сагунт, из–за которого началась воина, уже восьмой год во власти неприятелей. А потому они овладели им, выгнав оттуда силою Карфагенский гарнизон и возвратили его прежним жителям, которые уцелели от жестокостей войны. Турдетан, которые вовлекли их в войну с Карфагенянами, Римляне захватили и продало в рабство, а города их срыли до основания.
43. Вот, что происходило в Испания при консулах К. Фабие и М. Клавдие. В Риме, как только вновь избранные трибуны вступили в должность, то один из них Л. Метелл тотчас позвал цензоров П. Фурия и М. Атилия на суд народного собрания. В прошлом году они его, когда он был квестором, лишив коня, исключили из трибы и положили в подушный оклад за составленный им под Каннами заговор оставить Италию. Впрочем девять трибунов приняли сторону обвиненных и запретили им даже оправдываться; таким образом они отпущены. Смерть П. Фурия не дала цензорам привести к концу перепись; М. Атилий отказался от должности. Консульские выборы открыл консул К. Фабий Максим; новые консулы выбраны оба заочно: К. Фабий Максим, сын консула и Ти. Семпропий Гракх вторично. Преторами сделаны М. Атилий и бывшие в то время курульными эдилями: П. Семпроний Тудитан, Кн. Фульвий Центумал и М. Эмилий Лепид. Сохранилось известие, что тогда в этом году курульные эдили в первый раз дали сценические игры в продолжения четырех дней. Тудитан эдил был тот самый, который у Канн, когда все в ужасе растерялись от такого страшного поражения, пробился сквозь ряды неприятелей. По окончании выборов, вследствие предложения консула К. Фабия, вновь назначенные консулы призваны в Рим, где и вступили в должность. Они предложили сенату сделать распоряжение относительно будущей кампании, какие провинции дать им и какие преторам и кому из них командовать какими войсками.
44. Провинции и войска распределены следующим образом. Вести войну с Аннибалом — предоставлено консулам и из войск даны им: одно, которое уже имел сам Семпроний и другое, которым командовал Фабий; в том и в другом находилось по два легиона. Претор Эмилий, которому досталось по жребию судопроизводство над чужестранцами, предоставил гражданские дела товарищу своему М. Атилию, городскому претору, а сам получил в управление — Луцерию и два легиона, которыми начальствовал консул К. Фабий в бытность его претором. П. Семпронию назначен провинциею Аримин, а Кн. Фульвию Суссеула и также каждому дано по два легиона. Фульвий должен был вести городские легионы, а Тудитан принять от М. Помпония. Продолжено время служения и управления провинциями: М. Клавдию над Сицилиею в тех пределах, в которых царствовал Гиерон; бывшему претору Лентуллу над старою провинциею в Сицилии; а Т. Отацилию предоставлено опять начальство над флотом. Войск ничего не прибавлено; М. Валерию предоставлено действовать в Греции и в Македонии с легионом и с флотом, уже находившимися под его начальством; а К. Муций остался с прежним войском (в нем было два легиона) в Сардинии. Кн. Теренцию назначен Пицен с тем легионом, которым уже он начальствовал. Кроме того предписано сенатом набрать два городских легиона и двадцать тысяч союзников. Такими–то вождями и такими–то силами сенат положил отстаивать Римское владычество от всех недругов, как уже явных, так и могущих вновь обнаружиться. Консулы, набрав два городских легиона и сколько нужно было воинов для пополнения прочих войск, прежде чем им выступить из города, озаботились чудесными явлениями, о которых пришло известие. В самом Риме гром ударил в стены и ворота, а в Арицин в храм Юпитера. Приняты были за действительно чудесные явления и те, которые были обманом зрения и слуха. На реке Тибре в Террачине померещилось кому–то видеть подобия длинных судов, а их на деле там вовсе не было. Послышалось кому–то, будто в храме Юпитера Вицилинского, что на Компсанском поле, загремело оружие, и показалось кому–то, будто река в Амитерне сделалась как бы кровавою. Исполнив относительно этих чудесных явлений все, что следовало по декрету первосвященников, консулы отправились — Семпроний в землю Луканцев, а Фабий в Апулию. Здесь отец явился к сыну в лагерь под Суессулу его легатом. Сын вышел на встречу и ликторы безмолвствовали перед величием старца; уже он, сидя на лошади, миновал одиннадцать ликторов, когда консул приказал стоявшему подле него ликтору исполнить его обязанность; тот приказал старику Фабию сойти с лошади. Фабий, соскочив наконец с коня, сказал: «сын мой, я хотел только испытать, до какой степени умеешь ты исполнять обязанности консула».
45. В этот лагерь тайно ночью пришел из Арпов Дазий Альтиний, тамошний житель, с тремя рабами. Он обещался предать Арпы, если ему за то будет награждение. Об этом Фабий предложил военному совету. Тут некоторые предлагали: «перебежчика высечь розгами и потом казнить смертью; двоедушный человек, он враг и той, и другой стороне. Будучи вероятно того мнения, что верность должна меняться вместе со счастием, он, после Каннского поражения, перешел на сторону Аннибала и увлек за собою к измене и жителей Арпов. А когда против его ожиданий и желаний, дела наши стали принимать благоприятный оборот, вот он и является, предлагая в услугу той же стороне, которую предательски оставил прежде, измену еще гнуснее прежней. Одним людям служит он, а мысли его обращены совсем в другую сторону. Неверный союзник, он и враг неопасный. На нем надобно в урок изменникам показать пример той же строгости, которая прежде употреблена была относительно людей, которые хотели предать Фалерии и Пирра.» Фабий был другого мнения; он говорил: «забывают исключительные обстоятельства времени и в самом пылу войны рассуждают обо всем также, как если бы господствовал совершенный мир и спокойствие. Главною заботою и целью наших действий должно быть, как бы не отпал от нас кто–либо из наших союзников, а вы это потеряли из виду и говорите, что надобно показать пример строгости над теми, которые опомнятся и вздумают снова искать нашего союза. А если — оставить Римлян можно, возвратиться же к ним безнаказанно нельзя, то можно ли сомневаться, что вскоре. мы будем оставлены всеми союзниками, а народы Италии связаны будут тесным союзом с Карфагенянами, Впрочем я — говорил Фабий, — не того мнения, чтобы Альтинию оказать полное доверие, а надобно при решении держаться середины: в настоящее время не считать его ни за врага, ни за союзника; а, пока будет продолжаться воина, держать его под стражею в каком–нибудь верном городе неподалеку от лагеря; по окончании же воины, тогда решить: более та заслуживает наказания прежняя измена, или прощения нынешний его поступок». Мнение Фабия принято; Альтиний и люди его заключены в оковы; а довольно большое количество золота, которое он принес с собою, приказало сберечь для него. Под стражею отправлен он в Калес; здесь на день с него снимали оковы; на ночь же запирали и караулили. В Арпах сначала его хватились и искали было; скоро распространился по всему городу слух о том, куда он девался, и граждане пришли в волнение, потеряв своего главу. В предупреждение какого–либо переворота тотчас отправлены гонцы к Аннибалу. Этим известием он не был огорчен; давно уже подозревал он Альтиния, как человека непостоянного и притом рад был случаю воспользоваться имением столь богатого человека. Впрочем для того, чтобы люди приписали его действия скорее раздражению, чем корыстолюбию, он прибегнул к жестокости; жену и детей Альтиния он вытребовал к себе в лагерь и выпытав от них хорошенько все, что ему нужно было знать о бегстве Альтиния и о том, сколько золота и серебра осталось у них дома, он их сжег на огне живых.
46. Аппий, двинувшись от Суессулы, сначала остановился осаждать Арпы. Здесь он стал лагерем в пятистах шагах от города и вблизи рассмотрел местоположение его и стен; он решился сделать нападение на ту часть стены, которая была крепче других, заметив, что ее не с таким старанием караулят. Сделав все приготовления, нужные для приступа к городу, он изо всего войска выбрал самых надежных сотников, начальниками им назначил лучших трибунов и дал им шестьсот воинов, сколько по его мнению было достаточно: он приказал им, как только звук труб означит четвертую стражу ночи, нести лестницы к означенному месту. Там ворота были и низкие и узкие, так как не много было движения по малонаселенной части города. Консул отдал приказание воинам сначала с помощью лестниц взлезть на ворота, а потом броситься на стену и, отбив изнутри запоры, отворить ворота; тогда звуком трубы дать знать, что часть города в их власти для того, чтобы придвинуть туда и остальные войска: а он будет иметь все в совершенной готовности. Приказание консула исполнено в точности и то, что должно было по–видимому служить препятствием нападающим, способствовало им обмануть осажденных. С полуночи начался сильный дождь; он вынудил караульных сойти с постов и искать убежища под крышами жилищ. Сначала шум сильной грозы помешал слышать стук отбиваемых Римлянами ворот; потом частый и ровный звук падавшего дождя, доходя до слуха людей, склонил большую часть их ко сну. Овладев воротами, Римляне расставили по дороге в ровном один от другого расстоянии трубачей и приказали им играть, чтобы вызвать консула. Тогда, как условлено было, консул приказал несть знамена и немного прежде рассвета проник в город через выбитые ворота.
47. Тут только опомнились неприятели, когда дождь начал уже стихать и стало светать. В городе находился гарнизон Аннибала почти из пяти тысяч воинов; да сами Арпинцы имели вооруженных три тысячи человек. Карфагеняне, опасаясь в тылу у себя измены, первых противопоставили Римлянам Арпинцев. Сначала сражались впотьмах в узких улицах. Римляне заняли не только улицы, но и дома, ближайшие к воротам для того, чтобы не могли с крыш бросать в них и вредить им. Между Арпинцами и Римлянами нашлись люди один другому знакомые; завязались разговоры. Римляне спрашивали: чего от них хотят Арпинцы? Чем обидели их Римляне и чем заслужили им Карфагеняне, что они, Итальянцы, ведут войну за иноземцев и варваров против своих давнишних союзников — Римлян и хлопочут о том, как бы Италию сделать данницею Африки? — Арпинцы оправдывались, утверждая, что без их ведома старейшины их продали Аннибалу, что они находятся под стеснительною властью немногих. Таково было начало: мало–помалу все более и более завязывалось разговоров. Наконец претор Арпинский был отведен своими согражданами к консулу и тут то, под знаменами и среди вооруженных рядов, Арпинцы и Римляне дали друг другу взаимные клятвы союза, и тотчас же Арпинцы, за одно с Римлянами, обратили свое оружие против Карфагенян. И Испанцы также, числом немного менее тысячи человек, перешли к консулу, выговоривши у него одно условие — выпустить без вреда Карфагенский гарнизон из города. Карфагенянам открыты ворота и они, будучи выпущены без обману, прибыли невредимо к Аннибалу в Салапию. Таким образом Арпы возвращены Римлянам и никто тут не пострадал, кроме старинного изменника, а теперь перебежчика. Испанцам велено дать двойной паек; впоследствии часто Римское государство пользовалось их верною и дельною службою. Между тем как один консул находился в Апулии, а другой в земле Луканцев, сто двадцать всадников, все члены лучших семейств Апулии, выпросили у начальников Капуи позволение оставить город под предлогом — пограбить в неприятельском поле; но вместо того пришли в лагерь Римский повыше Суессулы. Военным караулам они объявили, кто они такие и что они желают переговорить с претором. В лагере начальствовал Кн. Фульвий; когда ему было дано знать о случившемся, то он велел из числа Кампанских всадников десять без оружия привести к себе и выслушал от них, чего они желают. Они просили только об одном, чтобы в случае, если Капуя возвратится под власть Римлян, были отданы им обратно их имущества; тогда все они приняты с взаимным обязательством верности. Другой претор, Семпроний Тудитан, взял приступом город Атерн; здесь взято в плен неприятелей более 7000 человек и найдено несколько серебра и меди в деньгах. В Риме в продолжения двух ночей и одного дня свирепствовал страшный пожар: огонь сравнял все с землею между Салинами (солеварнями) и Карментальскими воротами вместе с улицами Эквимельскою и Югарскою. Огонь захватил обширное пространство и по ту сторону ворот и в храмах Счастия, Матери Матуты и Надежды потребил много предметов, как освященных, так и простых.
48. В этом же году П. и Кн. Корнелии, видя, что дела в Испании идут хорошо, что много прежних союзников пристало опять к Римлянам и не мало новых приобретено ими, простерли свои надежды и на Африку. Там явился вдруг новый враг Карфагенянам; то был Сифакс царь Нумидов. Корнелий отправили к нему послами трех сотников для заключения с ним союзного договора; они должны были обещать, что буде только Сифакс станет теснить войною Карфагеняе, то сенат и народ Римский со временем будут весьма признательны за эту услугу и постараются вознаградить его самым щедрым образом. Посольство это пришлось варвару весьма по сердцу. Он имел с послами разговор о военном деле; слушая слова опытных воинов и вникая в правила военной дисцпплпны, он понял из сравнения, как многого он сам дотоле не знал. Тогда он стал просить от сотников, как от верных и добрых союзников, услуги: «пусть двое из них возвратятся к вождю своему — сообщить ему результат посольства; а один пусть останется у него учить его военному искусству. Нумиды совершенно не умеют вести войну пешие; только конями владеть они искусны. Так с древних времен и при его предках вели они войны; так и сам он научился с детства. А дело имеет он с врагом, который силу свою полагает в пехоте, а потому буде захочет он с ним бороться равными силами, то необходимо ему завести и у себя пехоту. Царство его не имеет на этот предмет недостатка в людях; но неизвестно ему искусство вооружать их, управлять ими и строить. Все делается у Нумидов наудачу и необдуманно, как иначе и не может быть с нестройною толпою людей.» Послы отвечали: «что они теперь исполнят его желание, но с тем, чтобы он дал слово тотчас отпустить обратно того сотника, который у него останется, буде военачальники их не одобрят их образ действий»; у Сифакса остался сотник, по имени К. Статорий. С прочила двумя Римлянами Нумидский царь отправил в Испанию послов со своей стороны принять клятвенные уверения Римских вождей; он поручил им Нумидов, которые находились в Карфагенских гарнизонах в качестве вспомогательного войска, склонять к измене. Статорий множество молодых людей набрал в царскую пехоту; по Римскому обычаю учил он их стоять правильными рядами, идти и бросаться вперед, соблюдая строй. Скоро так он приучил их переносить труды военные и исполнять обязанности хороших воинов, что в непродолжительном времени царь Нумидский столько же был уверен в своей пехоте, сколько и в коннице. На ровном месте сразился он с Карфагенянами и в правильном бою одержал над ними победу. А для Римлян прибытие Царских послов в Испанию принесло большую пользу; как только узнали об этом Нумиды, то часто стали перебегать к Римлянам. Таким образом Римляне заключили союз дружбы с царем Сифаксом. Узнав об этом, Карфагеняне тотчас отправили послов к Гале, царствовавшему в другой части Нумидии (народ, там живущий, называется Массили).
49. Гала имел сына Массиниссу, которому от роду было только 17 лет; но в нем обнаруживались необыкновенные способности, и тогда уже можно было предвидеть, что он будет иметь царство обширнее и богаче того, какое получит в наследство. Послы Карфагенян говорили: «Сифакс сдружился с Римлянами, чтобы, опираясь на их силы, иметь перевес над царями и народами Африки. Собственные выгоды Галы требуют как можно поскорее вступить в тесный союз с Карфагенянами прежде, чем или Сифакс перейдет в Испанию или Римляне в Африку; можно легко подавить Сифакса, пока дружба его с Римлянами не принесла еще ему ничего, кроме обещаний.» Галу не трудно было убедить послать войско, чего требовал и сын его. Соединясь с войсками Карфагенян, Массинисса в большом сражении победил Сифакса; в этом сражении, по дошедшим слухам, пало тридцать тысяч человек. Сифакс убежал с поля битвы с немногими всадниками в землю Маврузийских Нумидов (они живут почти на краю Африки по берегам Океана против Гадеса). Услыхав о нем, дикари стали собираться вокруг него толпами и скоро собрал он огромное войско; но прежде нежели он успел с ним переправиться в Испанию, отделенную только узким проливом, пришел Массинисса с победоносным войском. Тут он вел войну с Сифаксом с великою для себя славою, ограничиваясь своими силами и безо всякой помощи Карфагенян. В Испании не случилось ничего замечательного кроме того, что Римские вожди переманили к себе на службу по найму Цельтиберийскую молодежь на тех же условиях, на каких служила прежде она Карфагенянам. Да еще Римские вожди отправили в Италию 300 знатнейших Испанцев склонять к измене Аннибалу их соотечественников, находившихся у него во вспомогательном войске. Таким образом из событий, случившихся в Испании в этом году, заслуживает особенной памяти одно: дотоле прежде приема Цельтиберийцев, в Римском лагере не было никогда ни одного наемного воина.