О славе афинян
«О славе афинян» — одно из произведений, входящих в корпус «Моралий» Плутарха. Сохранилось оно лишь частично: начало и конец отсутствуют. От того, насколько большим фрагментом от целого мы обладаем, зависит то, насколько верно мы представляем себе замысел автора. Плутарх сравнивает, чей вклад в славу Афин больше: полководцев или деятелей искусства. Кажется, что он все-таки отдает первенство полководцам, но это вполне может быть ложным впечатлением, поскольку концовка сочинения утеряна. Как обычно у Плутарха, произведение было написано с философской морализаторской целью, но для нас представляет интерес в основном как россыпь интересных фактов. В частности, скромное упоминание о Кратиппе в самом начале текста — наш самый подробный источник информации о сочинении этого историка.
Приношу благодарность И. Е. Сурикову, сделавшему много важных замечаний по переводу.
Перевод выполнен по изданию Plutarch, Moralia. Ed. Gregorius N. Bernardakis, Leipzig, Teubner, 1889, vol. 2. Слова, добавленные в перевод для смысла, заключены в квадратные скобки.
***
1. ...И это он[1] верно говорил пришедшим ему на смену стратегам, которым он, изгнав Варвара и освободив Элладу, открыл путь к дальнейшим свершениям. И то же будет верно сказано и о тех, кто гордится литературой, ибо, если уберешь тех, кто свершает деяния, не станет и тех, кто [o них] пишет. Убери государственную деятельность Перикла и морские трофеи Формиона у Рия[2], подвиги Никия на Киферах[3], у Мегар и Коринфа и подвиги Демосфена в Пилосе, Клеоновых четыреста пленных[4] и плывущего вокруг Пелопоннеса Толмида, Миронида, побеждающего беотян у Энофит[5], — и ты вычеркнешь Фукидида. Убери дерзкие свершения Алкивиада у Геллеспонта, а Фрасилла — на Лесбосе, свержение олигархии[6] Фераменом и восстающих против спартанской гегемонии Фрасибула, Архина и «семьдесят из Филы»[7], Конона, вновь выводящего Афины в море[8], — и Кратипп[9] исчезнет. Ибо Ксенофонт сам стал себе историей, описав свое военное командование и подвиги и приписав эти сочинения сиракузянину Фемистогену[10], предоставив другому славу сочинений, дабы ему, рассказывающему о себе в третьем лице, было больше веры. Но все прочие историки — все эти Клинодемы[11] и Диилы[12], Филохор[13] и Филарх[14] — стали для чужих подвигов как бы актерами в драме, рассказывали о деяниях полководцев и царей и погружались в предания о них, дабы разделить с ними блеск и сияние. На пишущих ведь падает отражение творящих дела, и в них вспыхивает отражение чужой славы, и события, словно в зеркале, проявляются в их рассказах.
2. Многим искусствам этот город[15] стал матерью и ласковой кормилицей. Одни здесь были впервые изобретены и открыты, другие же были развиты и достигли зрелости и почета. Не в последней степени развилась и расцвела здесь живопись. Ведь и живописец Аполлодор, который первым из людей придумал смешивать краски и накладывать тени, был афинянином. На его творениях надписано: «Скорее будут осмеивать, чем подражать». И Эвфранор, и Никий, и Асклепиодор, и Плейстенет, брат Фидия — все они писали кто победоносных полководцев, кто сражения, кто героев. Так, Эвфранор сравнивал своего Тесея с Паррасиевым, говоря, что у того Тесей питался розами, а у него самого — бычьим мясом. Ибо Тесей Паррасия написан искусно и в чем-то походит на Тесея. Но глядя на Тесея Эвфранора кто-то весьма уместно сказал:
Люди царя Эрехтея могучего, коего Зевса
Дочь воспитала, Афина...[16]
Эвфранор написал также, и не без вдохновения, конную битву Эпаминонда при Мантинее. Дело же там обстояло так: воодушевленный после битвы при Левктрах фиванец Эпаминонд возжаждал попрать поверженную Спарту и растоптать гордыню и славу этого города. Поначалу он вторгся с семьюдесятью тысячами[17] войска, разорил страну и добился отложения периэков от спартиатов. А затем он вызвал на битву врагов, выстроенных против него у Мантинеи. Но поскольку те не желали или даже не решались сражаться, выжидая подмоги из Афин, то он выступил ночью, тайком от всех спустился в Лаконику и едва не захватил опустевший город[18] с налету. Когда же союзники узнали об этом и со всей скоростью прибыли к городу на выручку, он сделал вид, что собирается вновь заняться грабежом и разорением страны. Таким образом обманув врагов и успокоив их тревогу, он ночью вернулся из Лаконики. Быстро преодолев разделявшее их расстояние, он неожиданно появился перед мантинейцами, в то время как раз обсуждавшими отправку помощи в Лакедемон, и сразу же приказал фиванцам вооружаться. Тогда гордые своим оружием фиванцы бросились вперед и окружили городские стены. Когда мантинейцы увидели налетевшие на них, словно бурный поток, полчища, поднялось смятение, шум и суматоха, и они даже не помышляли о том, что к ним могут прийти на помощь. Случилось же так, что как раз в это время афиняне спускались с гор в страну мантинейцев. Они ничего не знали о том, какой острый и неожиданный поворот наступил в борьбе, и продвигались спокойно. Но когда некто из мантинейцев, выбежав, оповестил их об опасности, афиняне, хотя их было немного против множества врагов, хотя они были изнурены дорогой и никого из прочих союзников не было рядом, тем не менее почти все быстро построились в боевой порядок, а всадники, вооружившись и отправившись вперед, приняли ожесточенное конное сражение у самых ворот и стен и своей победой вырвали Мантинею из рук Эпаминонда[19]. Это-то деяние и изобразил Эвфранор, и в картине битвы можно видеть столкновение и борьбу, исполненную мужества, отваги и духа. Однако же я не думаю, что живописца вы предпочтете полководцу или поддержите тех, кто ценит картину выше трофея, подражание — выше подлинника.
3. Симонид, правда, называет живопись немой поэзией, а поэзию — поющей живописью. Ибо те же деяния, которые живописцы изображают как ныне происходящие, рассказываются и записываются в сочинениях как уже свершившиеся. Пусть одни показывают их красками и формами, а другие — словами и выражениями, различие лишь в материале и способе подражания, а конечный результат один в обоих случаях. И лучший из историков будет тот, кто, живописуя страсти и образы людей, словно превращает свой рассказ в картину. Фукидид, например, всегда стремится к яркости рассказа, как бы превращая слушателя в зрителя, добиваясь возбуждения в читающих того же замешательства и смятения, что и у очевидцев событий. Демосфен выстраивает афинян в Пилосе на самом взморье; Брасид побуждает кормчего направить корабль на берег, направляется к трапу, но, раненый, теряет сознание и падает на весельную оснастку; лакедемоняне сражаются пешими с моря, а афиняне — на кораблях с суши. Опять же, в его сицилийском рассказе «пока результаты морской битвы оставались неопределенными, сухопутное войско обеих сторон в смятении и с напряженным вниманием следит с берега за ее ходом»[20], так что «их душевная тревога отражаются в непроизвольных телодвижениях»[21]. Все эти места своей живостью и построением [достигают[22]] описательной яркости происходящего. Так что если живописцев недостойно сравнивать с полководцами, то не будем сравнивать с ними и историков. Далее, как рассказывает Гераклид Понтийский[23], известие о марафонской битве принес эреадец[24] Терсипп. Но большинство говорят, что это был Эвкл, который прибежал с оружием, разгоряченный битвой, и ворвавшись в двери к пританам, сказал им только лишь «здравствуйте, победа!»[25] и тотчас испустил дух. Положим, он, участник битвы, сам пришел собственным вестником. Однако же допустим, что какой-нибудь козопас или пастух, находившийся на какой-нибудь горе или возвышенном месте, стал зрителем сражения и оттуда, сверху, наблюдал то великое и превосходящее любые слова действо. И вот он пришел в город, вестник невредимый и кровью незапятнанный, и потребовал тех же почестей, что получили Кинегир, Каллимах и Полизел[26], поскольку он возвестил их доблесть, раны и гибель. Разве это не показалось бы выше всякого бесстыдства, если уж говорят, что принесшему радостную весть о победе у Мантинеи, о которой рассказал[27] Фукидид, лакедемоняне всего лишь послали мяса с общего стола?[28] Вот и писатели, по правде, тоже некие велеречивые вестники событий, изощрившие повествование красотой и силой своего слога. И те, кому впервые попадает в руки их добрая весть, кто ее изучает, у них в долгу. Что с того, что их хвалят, помнят и читают из-за чужих подвигов! Ведь слова не создают дела, а становятся достойны того, чтобы их слушали, именно благодаря делам.
4. Да и поэзия ведь обрела благосклонность и почет[29] тем, что строит рассказ наподобие дел. Как сказал Гомер:
Много в рассказе он лжи громоздил, походившей на правду.[30]
Рассказывают еще, что какой-то знакомый Менандра сказал ему: «Дионисии уже близко, Менандр, а ты еще не сочинил свою комедию?» А тот ответил: «Клянусь богами, что комедию я сочинил: сюжет уже построен. Нужно только ее переложить стихами.» Так[31] что и они[32] полагают дела необходимее и главнее слов. А Коринна[33] заметила Пиндару, когда он был еще молод и самоуверенно пускал в ход свой дар слова, что стихам его недостает изящества, поскольку он не вводит в них мифы, как это подобает в поэзии. Старинные же и необычные выражения и истолкования, мелодии и ритмы служат лишь украшениями для дел. Тогда Пиндар, весьма серьезно отнесясь к ее словам, сочинил такую песнь:
То ль Исмена, то ли злато-веретенную Мелию,
Кадма ли, или спартов священный род,
Или силу великую Геракла,
Диониса ли почет многорадостный.[34]
Он показал это Коринне, а та, рассмеявшись, ответила, что сеять нужно рукой, а не целым мешком. Ибо Пиндар как бы собрал семена всех мифов вперемешку и высыпал эту смесь в свою песнь. А то, что поэзия занимается мифотворчеством, сказал и Платон[35]. Миф — это ложный, но правдоподобный рассказ. Поэтому-то он и отстоит так далеко от истинных дел, что рассказ — образ и подобие дел, а миф — образ и подобие рассказа. И писатели, измышляющие события, настолько же уступают историкам, насколько рассказчики деяний отстоят от их исполнителей.
5. Правда, в городе[36] не было знаменитых творцов ни эпической, ни мелической поэзии, ибо Кинесий, как кажется, был тягостным дифирамбическим поэтом и остался без потомства и без известности. Его дразнили и осыпали насмешками комедиографы[37], так что ему досталась дурная слава. Что же до драматургов, то сочинение комедий считалось настолько недостойным и низменным занятием, что существовал закон, по которому ни один из членов Ареопага не мог сочинять комедий. Расцвела же и прославилась трагедия, ставшая дивным зрелищем для людей того времени и вводившая их мифами и страстями в тот обман, в котором, как говорит Горгий, «обманувший честнее необманувшего, а обманутый разумнее необманутого». Ведь обманувший честнее, поскольку он исполнил обещанное, а обманутый разумнее, потому что приятностью слов легко захватить того, кто не лишен чувства прекрасного.
Так какую же пользу Афинам принесли прекрасные трагедии, в сравнении с тем, что изобретательность Фемистокла обнесла город стенами[38], заботы Перикла украсили акрополь, Мильтиад принес афинянам свободу[39], а Кимон привел их к гегемонии[40]? Что ж, если мудрость Эврипида, дар слова Софокла и речь Эсхила таким образом избавили город от неприятного или дали ему нечто великолепное, то уместно драмы сравнить с трофеями, противопоставить театр стратегию[41], а военные доблести — обучению хора.
6. Желаете ли, чтобы мы вывели этих людей с символами и знаками их занятий, чтобы и у тех, и у других был собственный, подобающий им выход? Так пусть же с этой стороны выйдут поэты, поющие под аккомпанемент флейт и лир:
Пусть молчат нечестивые речи! Пускай наши пляски святые оставит,
Кто таинственным нашим речам не учен, не очистился в сердце и в мыслях,
Непричастен к высокому игрищу муз, не плясал в хороводах священных,
Быкоеда Кратина[42] неистовых слов не любил, величавых и буйных.[43]
Пусть несут они свои наряды и маски, алтари[44], машины для разворота сцены и победные треножники. Пусть идут с ними трагические актеры, Никостраты и Каллипиды, Мениски, Феодоры и Полы[45], украшатели и носильщики роскошной женщины трагедии, или лучше сказать, пусть они следуют словно энкаустики, золотильщики и красители статуй[46]. Пусть будет готова шумная толпа устроителей хора и исполнителей бессловесных ролей, нарядов, масок, пурпурных ксистид[47] и машин для разворота сцены, а также и щедрая хорегия[48]. То, глядя на что один лаконец неплохо сказал, что афиняне совершают ошибку, тратя огромные усилия на ребячество, то есть щедро расходуя на театр деньги для огромных флотов и средства для снаряжения армий. Ибо если сосчитать стоимость постановки каждой драмы, то окажется, что народ потратил больше на «Вакханок», «Финикиянок», «Эдипов», «Антигону», злоключения Медеи и Электры, чем воюя с варварами за свою гегемонию и свободу. Ибо стратеги часто вели воинов в поход, приказав им брать с собой сырую пищу, а триерархи, видит Зевс, вели гребцов на триеры, заготовив им ячменной каши с луком и сыром в виде приправы. Но хореги кормили своих хоревтов угрями, латуком, говяжьей грудинкой и мозгами и щедро их содержали на протяжении долгого времени, пока те ставили себе голос и купались в роскоши. Проигравшие[49] становились предметом для оскорблений и насмешек, победителям же доставался треножник — как говорит Деметрий[50], не победный жертвенный дар, а возлияние в честь растраченных средств к жизни, могильный памятник разоренным домам. Ибо таковы расходы на поэтическое искусство, и нет ничего более блестящего, на что их можно было бы употребить.
7. Теперь же давайте взглянем на выходящих с другой стороны стратегов. Поистине, при их приближении все бездеятельные, не участвовавшие ни в походах, ни в политической жизни, должны славословить и уступать дорогу; все, в ком нет мужества к подобным делам, кто нечист помыслами, кто не получил посвящения от убийцы мидян Мильтиада или губителя персов Фемистокла. Это шествие Ареса, с фалангами на суше и флотами на море, отягощенное всякой добычей и трофеями.
Услышь, Алала[51], дочь Войны, предварение копий, которой приносят
Мужи в жертву свою священную смерть,[52]
как сказал фиванец Эпаминонд [и те, что вместе с ним] приносили себя в жертву во имя своего отечества, родных могил и святилищ в прекраснейших и знаменитейших битвах. Кажется, я вижу, как приближаются их победы, несущие в качестве награды не быка или козла, увенчанные не плющом и пахнущие не вином праздника Дионисий. Нет, но целые города принадлежат им, и острова, и материки, и храмы ценой в тысячу талантов, и колонии с тьмой народа. Увенчаны же они всяческими трофеями и добычей. Их знаки и украшения — парфеноны размером в сотню стоп[53], южные стены[54], корабельные верфи, пропилеи, Херсонес и Амфиполь. Марафон выводит вперед победу Мильтиада, а Саламин — победу Фемистокла, стоящую на тысяче разбитых кораблей. Победа Кимона несет сотню финикийских триер с Эвримедонта, а победа Демосфена и Клеона[55], со Сфактерии, — захваченный щит Брасида и спартиатов в оковах. Обносит город укреплениями победа Конона, а Фрасибулова победа ведет из Филы свободный народ. Победы Алкивиада возвращают к жизни город, оступившийся было в Сицилии. В битвах Нелея и Андрокла в Лидии и Карии Эллада увидела поднимающуюся Ионию[56]. И если каждую из прочих побед спросить, какую пользу она принесла городу, то одна скажет «Лесбос», другая — «Самос», иная — «Кипр», а иная — «Понт Эвксинский». Та скажет: «пятьсот триер», эта — «десять тысяч талантов», не говоря уже о славе и трофеях. Вот то, что праздновал город, за что он устраивал жертвоприношения богам: не за победы Эсхила или Софокла; не потому, что Каркин добился победы своей «Аэропой» или Астидам — «Гектором». Но в шестой день боэдромиона[57] город и поныне празднует победу при Марафоне. В шестнадцатый день совершаются возлияния вином в честь победы Хабрия в морском сражении у Наксоса[58]. В двенадцатый день совершали благодарственные жертвоприношения за свою свободу, ибо в этот день пришли восставшие из Филы. В третий день этого месяца они одержали победу в битве у Платей. Шестнадцатый день мунихиона[59] они посвятили Артемиде, поскольку в этот день эллинам, одолевающим у Саламина, явилась богиня полнолуния[60]. Мантинейское сражение добавило святости двенадцатому дню скирофориона[61]. В тот день, когда их союзники уже были одолены и обращены в бегство, афиняне сами, в одиночку, победили и поставили трофей, захваченный у торжествовавших уже врагов. Вот что привело город к славе, вот что привело его к могуществу. Из-за этого Пиндар назвал Афины «опорой Эллады». Не потому, что Афины направляли эллинов трагедиями Фриниха и Феспида, но потому, что сначала у Артемисия, как он сам говорит, «сыны афинян заложили сверкающую свободы основу», а затем у Саламина, Микалы и Платей они словно сталью[62] укрепили свободу Эллады и передали ее прочим людям. [63]
8. Но творения поэтов — ребячество, клянусь Зевсом. У ораторов же есть кое-что, чем они могут сравниться с полководцами. А потому Эсхин удачно пошутил о Демосфене, будто тот начнет в суде разбирательство о правах наследования между ораторским помостом и стратегием[64]. Так подобает ли предпочитать платейскую речь Гиперида платейской победе Аристида[65]? Речь Лисия против Тридцати — тираноубийству Фрасибула и Архина? Речь Эсхина против распутства Тимарха — прибытию Фокиона на помощь в Византий[66], не допустившему, чтобы сыновья союзников стали жертвами оскорблений и пьяных издевательств македонян? Или мы сравним венки Конона[67], полученные им за освобождение Эллады, с речью Демосфена о венке, в которой тот весьма прекрасно и разумно поступил, клянясь предками, подвергавшимися опасности в Марафоне, а не обучавшими мальчиков в школах? Поэтому-то не Исократам, Антифонтам и Исеям, а таким вот людям город даровал общественное погребение, принял их останки в свое лоно. Этих-то людей оратор, сам не будучи им подобен, обожествил[68] в своих клятвах. А Исократ сказал, что люди, подвергнувшие себя опасностям в Марафоне, сражались так, словно у них были не свои души. Он воспел их отвагу и презрение к смерти[69]. Однако же рассказывают, что сам он, уже старик, когда его спросили однажды, как он себя чувствует, ответил: «Как человек, проживший больше девяноста лет и считающий смерть худшим из всех зол». Ведь он состарился, не оттачивая меч, не заостряя копье и не начищая шлем, не в походах и не на веслах. Нет, он состарился за соединением противопоставлений, сходных предложений и слов в одинаковых падежах, разве что не резцом и скребком оттачивая и выстраивая свои периоды. Как же ему было не бояться грома оружия и столкновения фаланг? Ему, страшившемуся столкновения двух гласных или нарушения равновесия фраз нехваткой одного слога! Мильтиад, явившись к Марафону, на следующий день вступил в сражение и вернулся с войском в город победителем. Перикл, покорив самийцев за девять месяцев[70], ставил себя выше Агамемнона, захватившего Трою на десятый год. Исократ же потратил на написание своего «Панегирика» почти три олимпиады, и во все это время не участвовал ни в походах, ни в посольствах, не основал никакого города и не служил навархом[71], несмотря на то, что в те времена было огромное множество войн. Пока Тимофей освобождал Эвбею[72], Хабрий сражался на море у Наксоса[73], а Ификрат рубил в куски мору лакедемонян у Лехея[74], в то время как [афинский] народ дал всем городам свободу и предоставил Элладе право голоса, равное собственному[75], Исократ сидел дома, переделывая свою книгу. За столько же времени Перикл возвел Пропилеи и храмы размером в сто стоп[76]. И это притом, что Кратин насмехался и над Периклом за медлительность в завершении работ, и о постройке Средней стены[77] говорил как-то так: «Ведь на словах Перикл ее ведет, на деле же не продвигает совсем». Полюбуйся же на эту софистическую мелочность, из-за которой Исократ потратил девятую часть своей жизни на одну-единственную речь! И подобает ли, клянусь Зевсом, сравнивать речи оратора Демосфена с деяниями стратега Демосфена? Речь о нанесении Кононом побоев[78] — с трофеями стратега Демосфена у Пилоса? Речь к Арефусию[79] о рабах — с порабощенными Демосфеном спартиатами? ... Демосфен написал об опекунах[80] в том же возрасте, в каком Алкивиад поднял мантинейцев и элейцев на восстание против Лакедемона. ... По крайней мере в речах для народного собрания замечательно то, что он в своих филиппиках призывает к действию и одобряет действия[81] Лептина...[82]
[1] Начало утеряно. Но практически несомненно, что речь здесь идет о Фемистокле. Можно даже предположить, какое именно изречение Фемистокла Плутарх здесь привел. В биографии Фемистокла (Them. 18) он же пишет: «Один стратег, оказавший отечеству, по мнению граждан, ценную услугу, был дерзок с Фемистоклом и свои заслуги сравнивал с его заслугами. Фемистокл ему сказал: “Однажды с праздником вступил в спор послепраздничный день и говорил, что праздник полон хлопот и утомления, а в послепраздничный день все наслаждаются на досуге тем, что приготовили; а праздник на это сказал: “Правда твоя; однако, если бы меня не было, и тебя не было бы.””» (Перевод С. Соболевского.)
[2] Рий — мыс Пелопоннеса у входа в Коринфский залив. В 429 г. до н. э. там произошло морское сражение, в котором афинская эскадра под командой Формиона одержала победу над превосходящими силами пелопоннесцев.
[3] Афиняне под командой Никия взяли остров Киферы (к югу от Пелопоннеса) в 424 г. до н. э. Отметим, что по-гречески название этого острова стоит во множественном числе, хотя в русскоязычной литературе и распространено единственное число «Кифера».
[4] Имеется в виду знаменитое пленение спартанских гоплитов Клеоном на острове Сфактерии в 425 г. до н. э.
[5] Битва при Энофитах произошла в 457 г. до н. э. в ходе так называемой «первой (или малой) Пелопоннесской войны». Экспедиция Толмида (455 г. до н. э.) была также частью этой войны.
[6] Имеется в виду олигархический переворот, совершенный в Афинах в 411 г. до н. э. Ферамен входил в число правивших олигархов, но вскоре рассорился с ними и способствовал устранению режима. Нечто подобное с ним повторилось и в 404 г. до н. э., когда Ферамен после окончания Пелопоннесской войны стал одним из Тридцати Тиранов в Афинах, но вступил в противоречие с их предводителем Критием и был казнен.
[7] Имеется в виду свержение проспартанского режима Тридцати в Афинах в 403 г. до н. э. Восстание началось с того, что Фрасибул с отрядом из 70 человек захватил в Аттике укрепление Филу.
[8] В 394 г. до н. э. смешанный греко-персидский флот под командой Конона разгромил спартанский флот у Книда, тем самым положив конец спартанскому доминированию на море, установившемуся после Пелопоннесской войны.
[9] Из контекста следует, что Кратипп — историк, описавший перечисленные события (они произошли в конце Пелопоннесской войны и вскоре после нее; нам они известны, например, из «Греческой истории» Ксенофонта). Однако никаких сочинений под этим именем не сохранилось. Насколько нам известно, Кратипп упоминается древними авторами всего трижды: здесь, в трактате Дионисия Галикарнасского «О Фукидиде» (De Thuc. 16), и в биографии Фукидида авторства Маркеллина (Vita Thuc. 33).
[10] Здесь Плутарх касается одной из загадок Ксенофонта. В «Греческой истории» Ксенофонта (Hel. III.1.2, перевод С. Лурье) читаем: «Как Кир собрал войско, как он с этим войском отправился вглубь страны против брата, при каких обстоятельствах произошла битва, как Кир погиб и как после этого грекам удалось благополучно добраться к берегу моря, — обо всем этом написано уже в книге сиракузца Фемистогена.» Перед нами не что иное, как фабула «Анабасиса» — другого знаменитого произведения Ксенофонта. Плутарх считает, что Ксенофонт здесь лжет, приписывая собственное сочинение какому-то Фемистогену. С этим можно согласиться, поскольку о Фемистогене нам не известно более ничего. В позднейшем византийском лексиконе «Суда» есть краткое сообщение о нем, которое не дает ничего нового и может быть целиком основано на все том же пассаже Ксенофонта. Нигде больше он не упомянут. С другой стороны, более чем вероятно, что были и другие описания похода греков с Киром, кроме «Анабасиса» Ксенофонта. Так, сам Ксенофонт упоминает, что врач царя Артаксеркса Ктесий описал битву между царем и Киром. Также Диодор Сицилийский, похоже, пользовался традицией, не восходящей к Ксенофонту. Отметим и то, что у нас нет полной уверенности, что Ксенофонт опубликовал свой «Анабасис» раньше «Греческой истории». Таким образом, исключать существование некоего «Анабасиса» Фемистогена все-таки нельзя.
[11] В другой редакции «Клитодемы». Возможно, Клинодем — то же лицо, что и Клидем, упомянутый Плутархом, например, в биографии Фемистокла (Them. 4).
[12] Диил — историк, которого Плутарх упоминает, например, в трактате «О злокозненности Геродота» (De Her. M. 26).
[13] Аттидограф, живший в Афинах в конце IV — начале III в. до н. э (казнен в 261 г. до н. э., когда Афины были взяты Антигоном Гонатом). От его книг сохранились только отрывки, но для Плутарха он был одним из источников.
[14] Историк, живший в III в. н. э. Его сочинения до нас не дошли. Не в последнюю очередь он известен потому, что Полибий (II.56) подверг его критике.
[15] Афины.
[16] Илиада, II.547.
[17] Та же цифра и в биографии Агесилая (Ages. 31).
[18] Спарту.
[19] Следует полагать, что напавшие на Мантинею фиванские «полчища» также были конницей. Именно так рассказывает Ксенофонт в «Греческой истории» (Hel. VII.5.9-17), да и вообще трудно представить себе, что афинская конница могла одолеть фиванских гоплитов в одиночку, без поддержки своей пехоты. Между прочим, Ксенофонт говорит, что и у Спарты дело дошло до сражения и фиванцы были отброшены от города. Впрочем, Ксенофонт согласен с Плутархом в главном: Спарту удалось отстоять буквально чудом.
[20] Thuc. VII.71.1. Все цитаты из Фукидида даны в переводе Г. А. Стратановского.
[21] Thuc. VII.71.3. Место испорчено в оригинале, но цитата устанавливается вполне ясно. Здесь она переведена из прошедшего в настоящее время, как в оригинале.
[22] Лакуна. Перевод гадательный.
[23] Греческий философ и ученый IV в. до н. э. из Гераклеи Понтийской. Его сочинения до нас не дошли.
[24] Из аттического дема Эреады (Eroiadai).
[25] χαίρετε καὶ χαίρομεν — буквально, «радуйтесь, и радуемся». Игра слов, основанная на том, что «радуйтесь» служило грекам обычным приветствием, как русское «здравствуйте».
[26] Кинегир — афинский стратег (брат драматурга Эсхила), Каллимах — афинский полемарх, оба погибли в Марафонском сражении и упомянуты Геродотом (Her. VI.114). Полизела у Геродота нет (хотя есть Эпизел, который хотя и выжил в сражении, но чудесным образом ослеп). Любопытно, что Диоген Лаэртский (I.56) упоминает в качестве героев Марафона тех же трех, что и Плутарх здесь.
[27] Thuc. V.65-74. Это не та битва при Мантинее, о которой Плутарх говорил выше.
[28] Тот же эпизод Плутарх рассказывает и в биографии Агесилая (Ages. 33). Там он, однако, замечает, что это было связано с тем, что спартиаты считали победы делом обычным.
[29] Возможен и такой перевод: «обретает прелесть и ценность», однако это хуже согласуется с цитатой из Гомера, смысл которой, как кажется, в том, что Одиссей лжет, но Пенелопа ему верит, потому что он лжет правдоподобно.
[30] Одиссея, XIX.203. Перевод В. А. Жуковского.
[31] Возможно, лакуна перед «так что».
[32] Поэты.
[33] Беотийская поэтесса из Танагры. Павсаний (Paus. IX.22.3) так же, как и Плутарх, ассоциирует ее с Пиндаром, утверждая, что она однажды победила его в поэтическом состязании.
[34] Из отрывочно сохранившегося гимна Зевсу для фиванцев (Frag. 29, ed. Christ; ed. Sandys). Все мифологические персонажи здесь связаны с Фивами (сам Пиндар был также фиванец). Кадм являлся героем-основателем Фив. Победив дракона, он посеял его зубы, и из них выросли воины, так называемые «спарты» («посеянные»). Кадм незаметно бросил камень в их гущу, и спарты бросились друг на друга, так что в конце концов выжили лишь пятеро, которые впоследствии помогли Кадму в основании Фив. Что касается Исмена и Мелии, то здесь греческая традиция не так однозначна. Беотийская река Исмен имеет бога-эпонима, естественно, с тем же именем, но с различными вариантами родословной. Так, Павсаний (Paus. IX.10.6) сообщает, что Исмен был сыном Аполлона и океаниды Мелии. Возможно, именно этот миф и имел в виду Пиндар. Что касается Геракла и Диониса, то оба они родились в Фивах: от Алкмены и Семелы, соответственно.
[35] В диалоге «Федон» (61.B) Сократ говорит: «Воздав же богу должное, я понял, что поэту, если он действительно хочет быть поэтом, следует творить мифы, а не рассказы». В греческом языке слово «поэт» (ποιητής) от одного корня с глаголом «творить» (ποιέω) и может быть переведено как «творец». Платон и Плутарх оба используют эту связь, которая теряется в русском переводе.
[36] В Афинах.
[37] Например, он является действующим лицом в «Птицах» Аристофана.
[38] Фемистокл хитростью устроил так, что стены Афин были отстроены после Персидских войн, невзирая на недовольство Спарты.
[39] Победой при Марафоне.
[40] Победы Кимона над персами способствовали образованию Афинского морского союза.
[41] Стратегий (στρατήγιον) — нечто вроде военного штаба в Афинах. Находился на юго-западе от Агоры, рядом с пританеем.
[42] Кратин был комедиографом, старшим современником Аристофана.
[43] Аристофан, «Лягушки» (353-356). Перевод А. Пиотровского с единственным изменением: слово ταυροφάγος несомненно значит «быкоед», а не «быкобойца».
[44] Греческий театр принадлежал к религиозной сфере жизни. Театральные постановки устраивались во время религиозных праздников, как один из способов почтить бога. В середине орхестры греческого театра обыкновенно располагался алтарь Диониса.
[45] Вероятно, это тот же Пол, которого Плутарх в биографии Демосфена (Plut. Dem. 28) называет непревзойденным актером. В «Наставлениях по управлению государством» Плутарх также упоминает Феодора и Пола (Plut. Praec. ger. rei publ. 21). Авл Геллий (VI.5) рассказывает о Поле (по всей вероятности, все том же) характерный анекдот. Играя Электру в «Электре» Софокла, Пол должен был нести на сцене урну с (мнимым) прахом Ореста. Пол использовал для этого урну с прахом своего собственного сына.
[46] Метафора: трагедия — статуя, а актеры — ее украшатели.
[47] Длинное торжественное одеяние, использовавшееся на сцене в трагедии.
[48] Хорегия была одной из типичных литургий в классических Афинах: богатый афинянин должен был организовать постановку драмы и оплатить ее за свой счет.
[49] Проигравшие хореги.
[50] Деметрий Фалерский (FGrHist 228 F 25). Оратор и писатель, ученик Феофраста. Судя по некоторым отзывам о нем, весьма интересная личность. К сожалению, его сочинения практически не сохранились. Вся его жизнь заслонена десятилетием 317-307 гг. до н. э., когда Деметрий был единоличным правителем Афин, с последующим изгнанием.
[51] «Алалá» — боевой клич у греков. Здесь это божество, его олицетворение. Поскольку воины в фаланге начинают кричать перед столкновением с вражеской фалангой, Алала и названа «предварением копий».
[52] Из дифирамба Пиндара (Frag. 78, ed. Christ; ed. Sandys).
[53] Ширина Парфенона примерно 30 м. Плутарх называет Парфенон «стостопным» и в биографии Перикла (Plut. Per. XIII.4).
[54] Южная стена — третья стена, добавленная в 440-х г. до н. э. к первоначальным двум Длинным стенам, тянувшимся от Афин к Пирею и к Фалеру. Южная стена тянулась от Афин к Пирею, параллельно более ранней стене, образуя вместе с ней узкий коридор. Поскольку эта новая стена была построена в пространстве между двумя более ранними, она также называлась и Средней (τὸ διὰ μέσου τεῖχος).
[55] Плутарх здесь не отказывает Клеону в славе.
[56] По легенде, греки колонизировали Ионию под предводительством Нелея и Андрокла — сыновей афинского царя Кодра.
[57] Месяц афинского календаря, соответствует сентябрю-октябрю.
[58] В 376 г. до н. э. афинский флот под командой Хабрия разгромил спартанский флот. Эта победа запомнилась афинянам еще и тем, что ее дата имела сакральное значение в Элевсинских мистериях: в этот день мисты омывались в море.
[59] Месяц, соответствующий апрелю-маю.
[60] Луна — один из символов Артемиды.
[61] Месяц, соответствующий июню-июлю.
[62] Следую чтению ὥσπερ ἀδαμαντίνοις, а не ὥσπερ ἀδαμάντινοι, как дающему более ясный смысл.
[63] Интересно, что даже такой интеллигент, как Плутарх, поддается соблазну романтизации войны, прямо-таки упивается ей.
[64] Т.е. ораторы, выступающие в народном собрании, могут поспорить со стратегами, кто из них влиятельнее.
[65] Аристид командовал афинским контингентом в Платейской битве с персами в 479 г. до н. э.
[66] В 339 г. до н. э. Фокион с армией прибыл к Византию и предотвратил его захват царем Филиппом.
[67] Следую чтению Κόνωνος, а не κοινοὶς, поскольку иначе нет удовлетворительного смысла.
[68] Поскольку греки обыкновенно клялись именем какого-либо божества, клятва этими людьми была равносильна их риторическому обожествлению.
[69] В оригинале «презрение к жизни». Это тот случай, когда антонимы дают одинаковый смысл.
[70] 440—439 гг. до н. э. Перикл, будучи одним из десяти афинских стратегов, лично командовал в морском сражении у Самоса.
[71] «Наварх» означает «командующий на море», и Плутарх использует это слово именно в таком, общем смысле. «Наварх» являлся также официальным названием адмиральской должности в Спарте, но не в Афинах.
[72] В 358 г. до н. э., когда афиняне изгнали фиванцев с Эвбеи.
[73] См. примечание Ошибка: источник перекрёстной ссылки не найден.
[74] Эпизод Коринфской войны, произошедший в 391 г. до н. э. Ификрат атаковал мору (отряд гоплитов численностью около 600 человек) лакедемонян пельтастами и смог перебить по меньшей мере около половины врагов. Хотя Плутарх и говорит, что Ификрат «рубил» (κατέκοπτε) врагов, на самом деле пельтасты забрасывали их дротиками издалека, не принимая ближнего боя (Xen. Hell. IV.5.14 ff.). В греческом военном деле это было знаковое событие: гоплиты оказались побеждены пельтастами.
[75] В 377 г. до н. э. Афины сформировали второй Афинский союз, намного либеральнее первого. По сути дела, это был не более чем военный союз независимых государств. В афинской прокламации говорилось, что любой город, даже и не греческий, мог свободно присоединиться к союзу, при этом сохраняя автономию и не получая афинского гарнизона. Для управления союзом был создан Совет Союзников (синедрион), где каждый город имел один голос.
[76] См. примечание Ошибка: источник перекрёстной ссылки не найден. Множественное число здесь, вероятно, является риторическим приемом. Впрочем, храм Посейдона на мысе Суний имеет длину около 30 м и был построен при Перикле, так что возможно, что Плутарх имеет его в виду наряду с Парфеноном.
[77] См. примечание Ошибка: источник перекрёстной ссылки не найден. Об этой же насмешке Кратина Плутарх пишет и в биографии Перикла (Plut. Per. XIII.5), и там Плутарх называет постройку τὸ μακρὸν τεῖχος — «длинная стена».
[78] Dem. 54.
[79] Dem. 53. Выражение «к Арефусию» (πρὸς Ἀρεθούσιον) мало подходит к содержанию речи: там говорится о рабах некоего Арефусия, которых его брат Никострат попытался объявить своими.
[80] Вероятно, Dem. 27. Следую чтению ἢ ἡλικίᾳ τοὺς ἐπιτροπικοὺς ἔγραψε, а не ἢ ὅτι τοὺς ἐποίκους ἔγραψε, поскольку последнее не дает удовлетворительного смысла.
[81] Повтор и в оригинале (πράξεις — πρᾶξιν).
[82] Конец сочинения утерян. Последние две фразы испорчены, перевод несколько гадательный. Упоминание о Лептине странно: у Демосфена есть только речь против него (Dem. 20).