В то время как эти еретические течения вобрали в себя, - не заявляя о том открыто, - определенное число философских учений и мифологических преданий, Отцы Церкви прямо говорят о философских истоках своих учений. Но как в случае ортодоксии, так и в случае диссидентства христианство столкнулось с проблемами, которые ранее уже вставали перед александрийскими иудеями - в первую очередь, перед Аристобулом и Филоном, - предпринявшими попытку осуществить синтез греческой и иудейской мысли.
Александрийский иудей Аристобул (II в. до P. X.) является автором комментария на Пятикнижие, известного нам только из цитат, приводимых христианскими авторами: Климентом Александрийским; Анатолием, христианским сенатором из Александрии, автором схолий к Аристотелю, ставшим епископом Лаодикийским во второй половине III в.; Евсевием Кесарийским. Если придерживаться этой датировки и если признать аутентичность его творчества, Аристобул являет собой первый пример соприкосновения иудейской общины Александрии с греческой философией. Осуществляя слияние между мыслью еврейской и мыслью эллинской, что приводило к более или менее насильственному синкретизму, Аристобул хотел, из соображений национальной гордости, установить зависимость второй по отношению к первой (Климент. Строматы I, 15, 72. 4; V, 14, 97. 7), искажая по мере надобности философские тексты или прибегая к методу аллегории в духе стоиков (Евсевий. Приготовление к Евангелию XIII, 12, ι).
Синкретизм Филона, который жил предположительно в период между 30 г. до P. X. и 45 г. по P. X., усилил эту тенденцию. Мы практически ничего не знаем о жизни этого значительного автора, помимо того что он возглавил делегацию александрийских иудеев. Члены посольства, о котором он рассказывает в своем Legatio ad Gaium, прибыли в Рим в 39-40 г. по P. X., чтобы испросить у императора Калигулы освобождения иудеев от воздаяния культовых почестей императору. В своем весьма значимом творчестве Филон стремится показать сходство между иудаизмом и греческой философией. Основными источниками для Филона были Платон, Аристотель и стоицизм, известный ему, быть может, через Посидония. Трудно оценить степень его зависимости от неопифагореизма, которая вместе с тем представляется значительной. Филон сыграл особо важную роль как посредник между иудейской мыслью и греческой философией; это его начинание во многом определило последующее сближение между христианством и неоплатонизмом. Судя по всему, и Плотин, и св. Августин подверглись его влиянию.
Филон пытается установить отношение между Богом и чувственным миром; при этом он сталкивается со следующей трудностью: если материя была создана Богом, то как объяснить зло? Чтобы установить отношение, существующее между Богом и чувственным миром, Филон вводит ряд посредствующих реальностей, отражающих различные аспекты божественной природы и божественной мысли. Благодаря этим реальностям Бог оказывается открытым для общения, но только при посредничестве Логоса, отличного от самого Бога. Слово "Логос" связано с восприятием существования Бога как чистого мышления, тогда как слово "Бог" обозначает его сущность как чистое бытие. Цель человека - в том, чтобы сообразоваться с волей Божией, не только повинуясь Закону, но и созерцая самого Бога, что достигается лишь в состоянии экстаза. Посредством культа и при условии своей чистоты человек все же может стать сопричастным Богу.
Столетием позже греческий философ Нумений, предложивший оригинальный синтез платонизма и пифагореизма, которым вдохновлялись Плотин и в особенности его ученик Амелий, предпринял попытку привести к согласию греческую и еврейскую мысль, сделав из Платона "говорящего на аттическом наречии Моисея" (цитация у Климента, Строматы I, 22, 150.4).
В христианской мысли воля к синкретизму наталкивалась на две основные трудности, одна из которых была сопряжена с сотворением мира, а другая - со спасением человека. Христианство, будь то в его ортодоксальной или неортодоксальной форме, учит, что сотворение мира есть акт божественной воли, осуществленный во времени, тогда как греческие мыслители говорят не о сотворении мира, но о некоем его "произведении", что выражает скорее причинную связь, описанную в категориях эманации, нежели акт, мыслимый во времени. С другой стороны, если для язычника спасение, обретенное через посвящение - будь то в сфере философии в собственном смысле слова или же в мистериях, - является чем-то внешним, автоматическим и не может быть утрачено, каково бы ни было последующее поведение получившего обетование о спасении, то для христианина спасение есть внутренний дар, ниспосылаемый не навсегда и могущий быть отъятым, что требует от человека неукоснительного соблюдения заповедей и неколебимой веры.