Ксенофан из Колофона, который рассказывает историю о Пифагоре и щенке, умер, в столетнем возрасте, около 480 г. до P. X. Поэт и сатирик, он подвергал критике идеи других мыслителей. Некоторые из его собственных теорий, известных нам лишь по небольшим фрагментам, касаются природы. Но Ксенофан снискал восхищение своих преемников не как physikos: он внес весомый вклад в две другие области - теорию познания и теологию.
Гордые притязания первых physikoi неизбежно должны были породить свою противоположность - сомнение. Философы думают, что они обрели знание, постигли сущность мира, но правда ли, что человек способен понять природу вещей, правда ли, что знание достижимо? Алкмеон в начале своей книги противопоставлял знание богов человеческим догадкам. Ксенофан размышляет об этом более глубоко:

Ясного муж ни один не узрел и никто не познает
Ни о богах, ни о всем, о чем толковать я решился.
Если кому и случится чистейшую правду промолвить,
Сам он не знает того - во всем лишь мненье бывает.
(Секст Эмпирик. Против ученых (Adversus mathematicos) VII, 4g; DK 21 В 34; KRS, n° 186, p. 190: "Ни один человек не знает и никогда не познает всей истины о богах и обо всем том, о чем я веду разговор; ведь даже если кто-то случайно скажет всю правду, сам он об этом не узнает; ибо все скрывает видимость [или: видимость воздвигается для всех]"[1].)
О точном смысле этих стихов спорили уже в Античности; но суть аргумента очевидна: Ксенофан не сомневается, что мы способны добраться до истины; сомневается он лишь в том, что, достигнув истины, мы можем это узнать.
Но в чем причина такого сомнения? Чтобы ответить на этот вопрос, надо подробнее рассмотреть теологию Ксенофана. У нее было два аспекта - положительный и отрицательный. Возьмем положительный аспект. Ксенофан утверждал:
{Есть} единственный бог, меж богов и людей величайший, Смертным отнюдь не подобный ни видом своим, ни мышленьем.
(Климент Александрийский. Строматы V, 14, 109. ι; DK 21 В 23; KRS, n° 170, p. 180: Бог же - единый, он всех и богов и людей величайший, Смертному вовсе не близкий ни обликом, ни разуменьем.
Черты этого величественного бога обрисованы в других стихах Ксенофана: бог не был рожден; он вечно пребывает на одном месте; он мыслит, постигая мыслимое "всем своим существом"; он все потрясает одной только силой ума; в моральном отношении он безукоризнен. Таким образом, Ксенофан создал новое понятие о боге, в корне отличное от традиционного представления об олимпийских богах. Кроме того, весьма вероятно - в этом нас убеждают доксографические источники, - что он построил целую теологическую систему и связал различные черты своего бога с помощью строгих отвлеченных доказательств. В общем, Ксенофан разработал естественную теологию, изложенную в нижеследующих стихах (Силлах).

Что среди смертных позорным слывет и клеймится хулою, -
То на богов возвести ваш Гомер с Гесиодом дерзнули:
Красть, и прелюбы творить, и друг друга обманывать хитро.

(Секст Эмпирик. Против ученых IX, 193; DK 21 В n[2]; KRS, n° 166, р. 178:
Всё на богов возвели без изъятья Гомер с Гесиодом, Что поставляют в укор, в бесчестие люди вменяют: Не погнушаются кражей, развратом, обманом взаимным.)
Боги Гомера были созданы по человеческому подобию. И вообще мы творим богов по собственному образу: так, у эфиопов боги черные, с приплюснутыми носами, у фракийцев - рыжие и голубоглазые (Климент Александрийский. Строматы VII, 4, 22. 1; DK 21 В 16). Более того,

Если бы руки имели быки и львы <или кони>,
Чтоб рисовать руками, творить изваянья, как люди,
Кони б тогда на коней, а быки на быков бы похожих
Образы рисовали богов и тела их ваяли
Точно такими, каков у каждого собственный облик.

(Климент Александрийский. Строматы V, 14, 109. 3; DK 21 В 15; KRS, n° 169, р. 179: "Но если бы быки, лошади и львы имели руки и могли бы ими рисовать и создавать произведения <искусства>, подобно людям, то лошади изображали бы богов похожими на лошадей, быки же похожими на быков и придавали бы <им> тела такого рода, каков телесный образ у них самих".)[3]

Обладая какой-нибудь характерной чертой, мы приписываем ее богам: наше представление о божественном проистекает из нашей собственной природы, которую оно и отражает, а вовсе не из природы божественной. Конечно, отсюда не следует, что все наши мнения о богах ложны, - вполне возможно, что, скажем, фракийцы говорят "чистейшую правду". Но если фракийцы правы, то правы случайно - они говорят истину, но ничего не знают.
За отрицательным аспектом теологии Ксенофана мы обнаруживаем, таким образом, гносеологический принцип, объясняющий скептическую сторону его мышления. Мнениям фракийцев недостает родословной - благородного происхождения. Для того чтобы наши мнения достигали уровня знания, одной их истинности мало: они еще должны быть безупречными по рождению, должны основываться на тех самых фактах, к которым они относятся. Но путь, каким мы приходим к своим мнениям, не ведет нас от самих предметов познания; вот почему "во всем лишь мненье бывает", - мнение и незнание.
Ксенофан понял, что есть различие между обладанием истиной и знанием; он воспользовался принципом, придающим этому различию специфический характер, - принципом, согласно которому то, что мы знаем, должно иметь хорошую родословную; принцип этот привел его к более или менее радикальному скептицизму. Таким образом, Ксенофан оказался прародителем теории познания.