1 - Камбиз был старшим сыном великого Кирa и царицы Кассанданы, персиянки, из рода Ахеменидов, и потому всеми признавался за законного наследника отца в родовой вотчине его, Персии, и в созданной им обширной державе. Один греческий писатель, правда, называет его сыном Амиты, но это явный вымысел, взятый из мидийского источника. Если бы Камбиз был сыном иностранки, он не был бы допущен царствовать, и подавно не вступил бы на престол так спокойно, не возбуждая никаких споров и протестов. Он не был новичком в правительском деле, так как несколько лет пробыл в Вавилоне наместником отца, и на нескольких плитках из архива Эгиби, помеченных этими годами, он титулуется "царем Баб-Илу", Кир. же - "царем земель".
2. Нет повода сомневаться в том, что Камбиз имел честное желание править хорошо и справедливо; есть факты, доказывающее, что он неоднократно старался следовать по стопам отца. В нем было немало благородных качеств; но он совершенно не имел того самообладания, той уравновешенности характера, в которых главным образом заключалось величие его отца. Он допустил своим недостатками затмить, задушить все лучшее в нем, а недостатки эти, к несчастью, были именно такие, которые всех ужаснеe и опаснее в человеке, облеченном самодержавной властью: подозрительность и необузданная запальчивость. Гнев часто уносил его за всякие пределы благоразумия, даже благоприличия, превращая в нем самые внушения правосудия в исступление безумца. Так, однажды, поймав одного из семи членов верховного суда на лихоимстве, он приказал содрать с него живого кожу, обить его стул в суде этой кожей, и принудил сына его, назначив его на место отца, сидеть на этом стуле во время судоговорения,-для памяти. Правда, он скоро сам жалел о своих неистовствах; все же он должен был внушать своим приближенным скорее страх, чем любовь, и вполне понятно то, что рассказывает Геродот со слышанных им в народе слов, будто Кира подданные называли "отцом", Камбиза же только "господином". Он знал об этом чувстве к нему и горько на то сетовал. Его без того уже неприветливую натуру еще растравляла ревность к младшему, - и единственному, - брату своему Бардие, {Греки называют его Смердисом, - вероятно, расслышав "Бердис". Иные его зовут Танаоксаром или Таниоксарком; ученые иранисты полагают, что это - искаженное слово "тауварахшатра", т.е. "князь лука", что весьма вероятно, потому что Бардия слыл лучшим стрелком во всей Персии.} в котором он не без основания подозревал любимца народа и потому видел себе опасного соперника. Однако, он сначала поступал честно, даже великодушно по отношению к брату: назначил или утвердил его наместником Хорасмии, Бактрии, Парфии и Кармании, т.е. почти всего восточного Ирана, по отцову завещанию.
3 - Весьма вероятно, что, согласно общему обычаю восточной политики, хорошо известному нам из истории Ассирии, смерть царя послужила сигналом к восстанию в некоторых из покоренных им земель, и что в этом нужно искать объяснения того, что говорит Геродот: будто "Камбиз заново покорил народы, покоренные уже Киром", - после чего он начал готовиться к походу на Египет. Это было как нельзя более естественно: самый ход событий выдвигал покорение Египта, как первое на очереди дело. Всемирная держава, очевидно задуманная Киром, была бы неполна без Египта. Не было недостатка и в приличном предлоге: Амазис разве не посулил Лидии помощь против Персии? Исполнить обещание помешала ему единственно необыкновенная быстрота движений завоевателя. И разве такое нахальство могло пройти ненаказанным? Было бы даже странно, если бы мысли нового царя не обратились в сторону Египта. Но такое объяснение было слишком просто для древних историков; они любили замысловатые повести и, если можно, с нравоучением. И так, они пресерьезно рассказывают, что Камбиз послал к Амазису просить у него одну из его дочерей в жены, и что узурпатор, теперь уже твердо сидевший на престоле, не желая посылать родную дочь в далекую, мало известную землю и отдать ее в полную власть мужа, о сумасбродстве которого, вероятно, и до него допили слухи, придумал хитрость (прямо отказать было бы слишком опасно), и отправил к Камбизу, выдавая ее за свою, дочь свергнутого им с престола царя Хофры (или Априя), красавицу Нитетиду. Она поехала охотно, видя в этом прекрасный случай отмстить за отца и весь свой род: стоило только сказать Камбизу, как его одурачили, - что она и сделала. Он, понятно, пришел в такую ярость, что тут же сулил Египту погибель. Вся эта история до смешного неправдоподобна, хотя бы потому одному, что Нитетиде должно было быть за сорок лет. Но у египтян была своя версия, гораздо хитрее составленная: они сказали Геродоту (который, однако, не поверил им), что Нитетида была одной из жен Кира и матерью Камбиза. Этот вымысел приплетал Камбиза к египетскому царскому дому и превращал завоевание просто в вооруженную перемену династии, - (не редкость в Египте), - сам же завоеватель кстати являлся мстителем за родного деда.
4. - Египетская кампания, хотя вероятно была задумана с самого начала нового царствования, не могла состояться до четвертого года. Она была сопряжена с большими трудностями, и Камбиз был настолько умен, что вполне их признавал и соразмерял с ними свои приготовления. Таким врагом, как Амазис, не приходилось пренебрегать. Он втихомолку сделал много такого, что должно было значительно против прежнего затруднить завоевание. Он занял остров Кипр, подружился с несколькими греческими островами, чем обеспечил себе пользование немалыми морскими силами, и кроме того помешал оккупации этих островов персами, которая иначе непременно бы последовала за покорением греческих приморских городов в Малой Азии. Амазис притом был тем, что по-нашему можно бы назвать "либералом". Он шел напролом против узких, упорных предрассудков своего народа, даже жертвуя для этого отчасти своей популярностью. Так, он пустил в Египет греков, разрешив им иметь собственное поселение у устьев Нила, содержал отряд греческого наемного войска, и даже взял себе жену из греческой колонии, Кирены. Он мог, поэтому, полагаться на бдительность и помощь своих новых заморских друзей, хотя и ценой отчуждения большой части египтян. Камбиз решился выставить против флота - флот, против греков - греков же. Он приказал ионийским и финикийским городам экипировать свои корабли и содержать их в готовности при первом слове двинуться на подмогу сухопутной армии. Города повиновались без малейшего признака неудовольствия или измены, из чего можно заключить, что персидские власти обходились с ними мягко и справедливо, по крайней мере в сравнении с прежними завоевателями. Вышел приказ флотам, - ионийскому и финикийскому, - соединиться пониже горы Кармила и оттуда плыть в южном направлении, вдоль берега, прикрывая собою армию, которая должна была идти обычной дорогой. Часть этой дороги, на протяжении нескольких дней, проходила через ужасную пустыню, поперек Синайского полуострова. Но Камбизу удалось расположить к себе шейхов бедуинских племен, - мидианитов и амалекитян, - настоящих хозяев полуострова, так что они обещали не тревожить его армии и даже снабжать ее водой, и сдержали слово. Счастье, казалось, захотело довершить начатое с такой предусмотрительностью дело: Камбиз уже собирался в путь, когда к нему явился грек, дезертир, некто Фан, командовавший греческой стражей Амазиса и тайно ушедший к персам, считая себя чем-то обиженным. Амазис, ясно сознавая, какие дурные последствия этот побег мог иметь для Египта, послал сильную погоню за дезертиром. Его проследили до Лидии и там схватили; но он и тут успел ускользнуть из рук египтян и добрался до персидского двора. Он был допущен в свиту царя и вполне оправдал опасения Амазиса, так как, своим знанием страны и советами, был крайне полезен персам.
5. - Наконец все было готово (525 до Р. X.). Но царь еще мешкал. Он покидал царство свое на месяцы, быть может, на года, отправляясь, притом, в опасный поход. Кого оставить вместо себя правителем? Всего естественнее, конечно, - родного брата, Бардию; он же и наследник, так как Камбиз не имел детей... Но врожденное, закоснелое недоверие всех восточных деспотов к своим кровным родным не допускало такой мысли, а в Камбизе чувство это еще усугублялось ревнивой и подозрительной до мономании натурой, так что ему невыносима была мысль даже просто оставить брата дома. Ему беспрестанно чудились заговоры и посягательства на его власть: Бардия, как правитель всего восточного Ирана, т.е. почти половины царства, к тому же не особенно твердой в верноподданстве, и как любимец народов, без того уже слишком легко мог подбить вверенные ему области на открытое восстание и, в та-ком случае, располагал бы достаточными силами, чтобы одолеть другую половину и завладеть престолом отсутствующего брата, - чего доброго, даже не встретив большего сопротивления. Сознание собственной непопулярности было у Камбиза больным местом, и он, ворочая в душе эти мрачные предчувствия, додумался до такого умопомрачения, что в минуту исступления приказал тайно умертвить брата, в безумной надежде найти в преступления душевный покой. Неизвестно, как именно было совершено злодеяние, потому что рассказы разных греческих писателей противоречивы между собой и все явно недостоверны. Но, для установления самого факта, вполне достаточно того, что мы читаем в бегистунской надписи царя Дария, преемника Камбиза. Вот это краткое, но не допускающее сомнения, заявление:
"Муж, по имени Камбуджия, сын Куруша, из нашего рода, был здесь царем до меня. У этого Камбуджии был брат, имя ему Бардия, от одного отца и одной матери, как и Камбуджия. Впоследствии Камбуджия умертвил того Бардию. Когда Камбуджия убил Бардию, народу не было ведомо, что Бардия убит. Потом Камбуджия отправился в Египет..."
6. - Кампания была недолга и успехом превзошла ожидания. Пока обе Стороны к ней готовились, в Египте произошли перемены: умнаго, осторожного Амазиса не стало, и когда персы - дошли до восточного устья Нила, их встретил сын его, Псамметик III (греки чаще называют его Псамменитом). Была всего одна битва, близ города Пелузиума, - битва решительная. Псамметик сразу отступил в Мемфис с главным корпусом своей армии, думая отстоять этот древнейший и святейший город. В Пелузиуме продержался некоторое время другой отряд, но не мог устоять против неприятельских соединенных сил, сухопутных и морских. Сдача этой крепости настежь открыла Египет врагам; суда их беспрепятственно поплыли вверх по Нилу прямо к Мемфису и пришли туда раньше армии, что было весьма кстати, так как ей надо было перейти Нил для того, чтобы атаковать столицу, и поддержка флота оказалась весьма нелишнею. Столица как-то вяло защищалась. Одна цитадель, гарнизоном которой командовал сам царь, выказала твердость и мужество, но защитники её численностью слишком уступали врагам и были вынуждены сдаться. Благороднейшие сыны земли, в том числе сам Псамметик, попали в плен. Этим собственно окончилась война, и вся страна покорилась персам почти радостно. Одна египетская надпись гласить: "Когда великий царь, владыка вселенной, Камбатет (Камбиз), пошел на Египет, с ним были народы со всего мира. Он овладел всей землей и повелел им в ней селиться". Навряд ли, впрочем, дело прошло бы так гладко- и единодушно, если бы царствующий дом пользовался любовью народа. Что Амазис был узурпатором, это было еще не беда: мало ли их перебывало в Египте за сорок веков политической жизни! Только бы суметь подделаться под народные вкусы и предрассудки. Но этого-то и не сделал Амазис. Он водил дружбу с греками, позволял им селиться в египетской земле и даже набрал себе из них телохранителей, не смущаясь тем, что народ их ненавидел и презирал. Это все были непростительные грехи в глазах и черни, и надменных изуверов, - жрецов. Последние, вероятно, сыграли такую же предательскую роль, как их вавилонские собратья, и Псамметику пришлось платиться за грехи отца, хотя он не разделял его взглядов, а был истым консерватором.
7. Очутившись почти нежданно для самого себя властелином такого великого царства, где все должно было ему и его спутникам казаться странно и дико, Камбиз вел себя так, как было прилично сыну и ученику великого Кира, который неизменно держался золотого правила: милостиво обращаясь с побежденными, уважать их обычаи и веру. Он оказывал пленному Псамметику почет и внимание; не было речи о грабеже городов и храмов, поругании святынь, порче плантаций и тому подобных зверствах. Единственной жестокой мерой была казнь двух тысяч юношей, жизни которых персы настоятельно требовали в отместку за избиение всей команды первого персидского судна, прибывшего в Мемфис раньше товарищей и очутившегося отрезанным от всякой помощи. Команда военного судна в то время состояла приблизительно из двухсот человек; а по восточным понятиям, ничего бесчеловечного не было в требовании десяти жизней в уплату за одну: война! Впрочем, ничто не было изменено или нарушено в законах, учреждениях, и вообще народной жизни. В главные крепости было поставлено по гарнизону и назначен сатрап для наблюдения за порядком и собирания дани, - вот и все. что касается египетской религии, формы богослужения должны были показаться маздеисту не только отвратительными, но и в высшей степени смешными, особенно богопочитание, воздаваемое стольким животным, и полезным и вредным, - как-то: кошке, шакалу, крокодилу, ибису, -а также бальзамирование трупов людей и священных животных. Несмотря на это, Камбиз наружно сообразовался с обычаями народа, которым судьба призвала его управлять, и добросовестно старался являться перед ним настоящим фараоном; в таком виде он изображен в одной стенописи, коленопреклоненным перед быком Аписом, - самым священным изо всех животных, в котором египтяне чтили символ самого Верховного Божества. Эта живопись существует до сих пор в одной из галерей подземной усыпальницы, нарочно устроенной для мумий многовекового ряда Аписов. Надпись гласит, что недавно скончавшийся Апис положен в "место упокоения", уготовленное для него Камбизом, а другая надпись извещает о рождении нового Аписа в пятый год его царствования. Упомянутая выше надпись (на стр. 393), очень длинная, вырезанная на статуе египтянина, исправлявшего разные публичные должности при Амазисе, Псамметике II, Камбизе и Дарии, очень хвалить Камбиза за усердие в делах веры, за щедрость к храмам и их служителями. Итак, все, что Геродот рассказывает о кощунствах и святотатствах, будто бы совершаемых Камбизом, до поругания могил и собственноручного убиения быка Аписа, в припадке бешенства, можно, не задумываясь, отнести к басням, которыми невежественные или недобросовестные провожатые угощали иностранцев с патриотическим злорадством. Греки же, современники Геродота, с удовольствием верили им, потому что у самих таилась злоба на персов, от еще свежей, смертельной обиды, да и многие персидские обычаи должны были казаться им безнравственными. Так, Геродот приходит в ужас от того, что Камбиз женился на двух своих родных сестрах, тогда как мы знаем, что его религия такие браки не только допускала, но считала особенно святыми.
8. - Взяв Египет и прочно утвердив там свое владычество, Камбизу следовало бы уехать, оставив только правителей и гарнизоны. Но он все мешкал. Ему в Персию не хотелось возвращаться; признаки умственного расстройства сказывались у него все сильнее, и все чаще находили на него припадки слепой, беспричинной ярости, которые разрешались каким-нибудь убийством и держали его приближенных в постоянном страхе за себя. Припадки эти становились тем более необузданными, что он начал пить без всякой миры, - порок не редкий у персов. Весьма вероятно, что бичевания его совести за убиение ни в чем неповинного брата были тайной причиной и его неохоты предстать перед своим народом и этих безумных припадков. Он искал развлечения в составлении планов дальнейших завоеваний и совсем-было собрался в самую глушь Ливии и Эфиопии. Еще замышлял он морскую экспедицию, против Карфагена, на северном берегу Африки. Но финикияне наотрез отказали в своих кораблях, не желая идти против собственной колонии, а так как план этот был невыполним без их помощи, то Камбиз должен был от него отказаться. А все-таки он послал часть своего войска на запад, в самую пустыню, овладеть оазисом, славившимся очень древним храмом и оракул лом бога Аммона (одно из имен верховного божества у египтян). Владеть этим оазисом было очень важно для всякого, кто хотел держать под своим контролем племена, раскинутая между окраиной пустыни и поморьем. Отряд, посланный туда Камбизом, пропал без вести; сохранилось предание между аммонианами, что он погиб в самуме, занесенный песками пустыни. В Эфиопию Камбиз сам повел свою армию, и там ему повезло. Он пошел вверх по Нилу и дошел далее ассирийцев, до земли, обитаемой настоящими неграми, представитель которых, толстогубый, с курчавой- головой, одетый в звериные шкуры, является в числе подданных народов в изваяниях царских дворцов в Персеполе (см. рис. на стр. 403). Из этого факта, как из того, что от этих земель получалась дань, состоящая из рабов и слоновых бивней, ясно, что поход вышел удачный и кончился не простым хищническим набегом. Но на обратном пути, подходя уже к пределам Верхнего Египта, Камбиз со всей армией чуть не подвергся той же участи, как войска, погибшие в пустыне.
9 - Прошло три года, а царь все сидел в Египте, - как вдруг с родины получились громовые, невероятные вести: Бардия, брат царев, будто бы, восстал против него, сам себя провозгласил царем и во все концы царства разослал гонцов, - объявить, чтобы народам отныне повиноваться ему, а не Камбизу. Один такой вестник явился в Египет и стал мутить войска, нимало не смущаясь присутствием царя. Так как смерть Бардии хранилась в глубокой тайне, и народ только думал, что он живет в уединении в своем дворце (не редкость на Востоке), то никому не пришло в голову усомниться в истине привезенного известия, и Камбиз очутился лицом к лицу с той самой опасностью, один воображаемый призрак которой довел его до безумия и преступления; но такого ужаса он никогда не представлял себе: словно дух самого убитого брата встал из могилы и сел на его престол. Неохотно следуя настоятельным советам своих родичей, князей Ахеменидов, и воевод, он приказал армии собираться в обратный путь. Но бодрость в нем была надломлена. Он один знал наверно, что там - самозванец, который, как-нибудь проведав, что Бардии уже нет в живых, пользуется неведением народа, чтобы разыграть роль. Он не имел никакой надежды, - совесть твердила ему, что он терпит заслуженную кару. Не было у него и сына, ради которого бы вести борьбу, так что, даже в случае благоприятного исхода, наследство великого отца его все-таки должно было перейти к младшей линии. Персы, правда, народ честный, не пойдут за самозванцем, раз он будет разоблачен; по как мог бедный царь убедительно доказать обман, не выдавая своей преступной тайны? А между тем, ради блага государства сделать это совершенно необходимо, - и сделать не медля. Он решился смирить себя, - повиниться. Но пережить такое признание, - это уже превышало силу его гордого духа. К тому же, он с горечью сознавал, что по нем не будут плакать: готовность, с которой его подданные, одного с ним племени, обитатели его родовой вотчинной области, откликнулись на первый же призыв к отпадению от него, не была ли достаточным доказательством того, что он утратил их любовь и доверие, что божественное Хварено, - "грозное Царственное Сияние", - которое не пребывает там, где нет правды, отошло от него? (см. стр. 95 и 105). Он не ошибался: сыном великого Кира, того, которого они звали отцом, был для них брат его., не он; он был только "господин". Продолжительное отсутствие окончательно разорвало связь между ним и его народом. И лучше было избавление государства, восстановление пошатнувшейся законной власти вверить рукам безвинным, чистым; никакое хорошее, святое дело не могло преуспевать в руках "хулителя Мифры", братоубийцы. И вот, созвав совет из самых приближенных к царской особе вельмож, персов, Камбиз рассказал им свою скорбную повесть с простотой и достоинством человека, который уже более не от мира сего, просил их, - в особенности князей Ахеменидов, - исправить причиненное им зло, и - лишил себя жизни. Его молодому родственнику, Дарию, выпала нелегкая обязанность вести сильно деморализованную армию на родину и забрать запутанные дела в свои руки впредь до окончательная решения вопроса о престолонаследии.
10. -Такова эта глубоко трагическая драма, в ее широких, простых чертах, освобожденная от противоречивого пустословия, ребяческих анекдотов, которыми приправили ее греческие хроникеры, весьма падкие до международных сплетен и скандалов, и освещенная бегистунской надписью, в которой мы находим следующий полновесный параграф "... Когда Камбуджия ушел в Египет, тогда в государстве водворилось зло. Неправда развелась в земле персидской и в Мидии, равно и в прочих областях."
"Был затем некий муж, маг, по имени Гаумата. Он так солгал перед государством: "Я - Бардия, сын Куруша, брать Камбуджии". Тогда все государство взбунтовалось". (Весной 522 до P. X.). "Оно отложилось от Камбуджии и передалось ему, - и Персия, и Мидия, и прочие области. Он завладел царством. В девятый день месяца Гармапада, - тогда это случилось, что он завладел царством. {Июль или август; это вероятно относится к коронованию или освящению в Пасаргадах.} После того, Камбуджия убил себя и умер... Отняв у Камбуджии Персию и Мидию и подвластные ему области, маг Гаумата поступил по своему хотению, - сделался царем".
Между вавилонскими "контрактными плитками" нашлись две, помеченные сентябрем и октябрем первого года "царя Бардии", чем вполне подтверждается то, что говорит Дарий о всенародном призвании самозванца и о легковерности, встретившей обман его в "областях".