1. - Из трех упомянутых выше цилиндров, привезенных Гассамом, самый важный, как исторический документ, тот, который содержит краткий отчет о царствовании Набонида, последнего царя вавилонского, и о взятии Вавилона Киром. На втором столбце читаем следующее:
"... Против Кураша (Кира), царя аншанского. выступил Пш... Войско Иштувэгу (Астиага). восстало против него, схватило его и выдало Курашу. Кураш вступил в землю Агамтуну (Экбатана), царского города. Он взял серебро, золото, всякую утварь и драгоценности; из Агамтуну он вывез все и привез в Аншан сокровища и добро, взятое им".
Далее Кир раз назван "царем персидским". Этот цилиндр был писан в бытность Кира царем вавилонским. Другой цилиндр, известный под названием "Набонидова цилиндра, {Это - знаменитый цилиндр, помощью которого установили года Саргона Древнего, царя Агадэ. См. "Историю Халдеи", 2-е изд. стр. 253-254.} составленный несколько ранее, короче касается того же события:
"... Он (бог Мардук) внушил Курашу, царю аншанскому, юному служителю своему, идти со своей малой ратью. Он низверг широко раскинувшихся Сабманда ("варваров"; так здесь названы мидяне"); он взял в плен Иштувэгу, царя народа Сабманда, и увез казну его в свою землю".
Всем этим вполне подтверждается одна часть Геродотова рассказа. Вот суть его: Кир провел отрочество свое и часть юности при дворе Астиага и там составил себе партию между мидянами. Во главе этой партии стоял некто Гарпаг, знатный вельможа, родственник царю. С ним Кир впоследствии переписывался и дождался его совета, прежде чем поднял персов на восстание. Сделал же он это воззванием к их национальной чести: - "Следуйте моему научению и будьте свободны. что меня касается, то я чувствую, что призван Провидением предпринять ваше освобождение; вы же, я в том уверен, ничуть не ниже мидян ни в чем, и уж подавно не в храбрости". Весьма может статься, что он поджигал рвение своих сравнительно бедных соотечественников отчасти приятной перспективой, - легкого обогащения и наслаждения всеми прелестями не испробованной дотоле роскоши. "Персы, - поясняет Геродот, - давно с нетерпением сносили владычество мидян, и теперь, найдя себе вождя, с радостью стряхнули с себя иго". Астиаг не мешкая выслал войско против инсургентов, но так как им командовал Гарпаг, то легко угадать исход: "Когда обе армии сошлись и завязался бой, то лишь немногие мидяне, ни о чем не знавшие, стали честно сражаться; другие открыто передались на сторону персов, большинство напустило на себя притворную панику и бежало". Кир пошел прямо на Экбатану; старый царь вышел к нему навстречу с наскоро набранным отрядом граждан, старых и молодых, но был разбит в конец и взят в плен: "Так-то, процарствовав тридцать пять лет, Астиаг лишился престола, а мидяне подпали под владычество персов". Его не любили и обвинили в том, что он сам был причиной постигшего страну бедствия своей жестокостью и деспотическими приемами. Однако, Кир, от природы великодушный и сострадательный, не только пощадил своего пленника, но до конца жизни держал его при себе в почете и полном обеспечении. Этот переворот совершился в 549-м г. до P. X. Мидийская держава продержалась ровно 57 лет, считая от падения Ниневии.
2. - Значит, Геродотов рассказ подтверждается памятниками, но только до известной степени и в целом. Подробности совершенно также исторически неверны, как греческие легенды о Семирамиде, и очевидно взяты из тех же источников, а именно: мидийских и персидских былин с сильной примесью мифа. Но рассказ этот слишком всемирно известен, чтобы можно было обойти его молчанием; приходится хотя вкратце передать его, рискуя испортить сокращенным пересказом одну из прелестнейших страниц неподражаемого рассказчика. Былина в одном только сходится с историей, - что у Астиага не было сына, затем немедленно сворачивает в вымысел, или пожалуй - фольклор.
Первым делом, царю видится сои и он призывает магов истолковать его. Маги объявляют, что сын его дочери Манданы будет владыкой всей Азии. Тогда царь спешит выдать дочь за перса, по имени Камбиз, незнатного человека "из хорошего рода, но спокойного нрава и стоящего, на его взгляд, гораздо ниже мидянина, даже среднего звания". Мандана, стало быть, удалена. Но, вследствие нового сновидения, отец посылает за нею, чтобы залучить ее и дитя её в свою власть, и как только родится это дитя, маленький Кир, он тотчас же приказывает своему родичу и доверенному слуге Гарпагу унести младенца и умертвить. У Гарпага не хватило духа собственноручно исполнить жестокосердый приказ; он передал дитя одному из царских пастухов, которого район находился в горах, где водились всякие дикие звери, и велел положить его на землю, "в самой дикой местности, где его наверно настигнет скорая смерть". У пастуха только что умер ребенок, и жена упросила его подменить детей, так что три дня спустя показали посланным Гарпага мертвого младенца, в дорогом одеянии маленького князя, самого же князька вскормила и вырастила жена пастуха, - Спака (по-персидски "собака"), под вымышленным именем, как свое родное дитя.
Десяти лет от роду, Кир уже отличался среди товарищей заносчивым, властолюбивым нравом. В играх он всегда был царем, требовал полного себе повиновения и больно наказывал за малейшее ослушание. Дети жаловались родителям, между которыми были люди родовитые, возмущавшиеся дерзостью мнимого маленького плебея, и дело дошло до царя. Царь велел позвать к себе всех детей. Что-то такое в осанке мальчика, в его свободной, надменной манере держать себя и отвечать на обвинения и, вероятно, некоторое фамильное сходство поразило старика и возбудило в нем подозрение; от испуганного пастуха не трудно было добиться полного признания. Астиагу внук полюбился, и он искренно порадовался его спасению. Подержав его несколько времени при себе, он отправил его в Персию к родителям, предварительно посоветовавшись с магами, которые успокоили его, объяснив, что, раз мальчик в играх был царем, то сновидение буквально исполнилось, И всякая опасность миновалась. Все это, однако, не спасло Гарпага от наказания. Жестокий и мстительный Астиаг скрыл гнев свой под видом самого дружеского расположения и велел родственнику прислать во дворец своего подростка сына, - в товарищи новонайденному внуку, да и самому придти ужинать в тот же вечер. Гарпаг за ужином поел с особенным аппетитом, и, когда он похвалил блюдо, ему показали, в корзине, голову, руки и ноги его собственного ребенка. У него даже лицо не дрогнуло, но он в то же мгновение поклялся в душе отмстить царю, и тотчас начал свою подпольную работу, восстановляя против него знатнейших вельмож и подготовляя исподволь общее восстание в пользу Кира, с которым он стал списываться, лишь только мальчик подрос. С этого пункта рассказ, приведенный выше, в сущности верен, хотя не свободен от фантастических прикрас.
3. - Итак, Геродот ничего не знает о царском происхождении Кира с отцовской стороны. Это сразу заставляет предполагать, что он сведения свои получал от мидян. Тщеславию побежденного народа, даже после того, как он давным-давно примирился с новым государем и жил счастливо под его правлением, лестно было установить связь между ним и своим царским домом, а следовательно и наследственное право на мидийский престол, и приятно в то же время с пренебрежением относиться к его отцу, стоявшему, будто бы, "гораздо ниже мидянина, даже среднего звания". Между тем, тут выходить такое сплетете несообразностей, нелепость которых прямо бросается в глаза. Взять одно то, что если Кир был родным внуком Астиага, его прямым наследником, то почему бы старому царю придти в исступление, доходящее до детоубийства, от одной мысли, что он наследует престол его? Ему бы радоваться, не имея сыновей, что дочь подарила ему внука, который продолжит династию, да еще распространить её славу и владычество сена всю Азию". Не прямое ли сумасшествие - пресечь собственный род, в противность самому первобытному инстинкту всех людей, даже животных, не говоря уже о государях, всегда страстно желающих быть основателями или продолжателями династии, так что монарху гораздо естественнее восполнить пробел усыновлением, хотя бы даже обманом, чем истреблять собственных, богоданных наследников? Что же касается сказания о чудесном спасении Кира и его воспитании в убогом звании, то это - старая-престарая история, которая рассказывалась о многих национальных героях, - и не одного арийского мира: вспомним только семитские сказания о Саргоне Древнем и о Моисее.
Каждый народ, разумеется, помечает рассказ клеймом какой-нибудь племенной особенности. В иранском рассказе такой чертой является имя женщины: Спака. В настоящем, не искаженном тенденцией сказании, Кира вскармливает вовсе не женщина, а именно собака, священная любимица самого Ахура-Мазды в знак чудесного вмешательства, божественного покровительства. Геродот в одном месте даже как будто намекает на это. Но греки не понимали своих собственных мифов, а уж чужих подавно; их изящный и в то же время практический ум шокировался такой нелепостью, и они объяснили ее по своему. Вот это место у Геродота: "Итак, случилось, что родители его, услыхав это имя и желая уверить персов, что он был спасен особым вмешательством Провидения, распустили слух, будто Кира, брошенного в горах, вскормила собака. Только этим и объясняется слух". На самом деле было как раз наоборот.
4. - О юности Кира были и другие сказания. Их записали разные греческие писатели, без малейшей критики, но ни одно не заслуживает веры более выбранного Геродотом, который, между прочим, и об этом упоминает: "История Кира рассказывается, насколько мне известно, еще на три лада, все различные от моего повествования" (Гер., кн. I, 95). По всем этим рассказам, Кир проживает отрочество и первую молодость при мидийском дворе, а один называет его мардианином (или амардианином), бессознательно приближаясь к истине и как бы намекая на его связь с Аншаном, существования которого эти писатели однако не подозревали, как и мнимого родства Кира с Астиагом. Одна из этих версий дает весьма правдоподобный рассказ о его поступках после победы. Астиаг, будто бы, имел дочь, Амиту (не Мандану), и она была замужем за знатным мидянином, по имени Спитама, который таким образом очутился наследником престола. Этого опасного соперника Кир, будто бы, умертвил, когда завладел мидийской столицей и царской семьей, но пощадил его двух сыновей; с царевной же обошелся крайне почтительно, даже взял ее к себе в жены, этим перенося её право на себя. Самого старого царя он почитал, как отца, и сделал его сатрапом (наместником) Гиркании. Есть предание, будто царь армянский, Тигран I (которым начинается длинный и славный ряд армянских государей), помог Киру, несмотря на то, что родная сестра его была второй женой Астиага. Армянские историки рассказывают, что вероломный старый мидянин пригласил шурина посетить его, с тем, чтоб убить его, но что сестра успела во-время предупредить брата. Далее повествуют, что Тигран, до конца оставшийся преданным другом и советником Кира, при этом случае сам принял Зороастрову веру и ввел ее в своих владениях. Это, впрочем, один слух, к которому должно отнестись с осторожностью, так как он не подтверждается положительными доказательствами. Весьма возможно, однако, что именно благодаря союзу с Арменией, Кир успел в следующие два года простереть свое владычество до реки Галиса, т.е. до крайнего западного предала мидийского царства. В самом деле, не видно, чтобы он с этой стороны встретил особенно сильное сопротивление, так как мы у Геродота находим всего одну коротенькую заметку по этому поводу: "Каппадокийцы подчинились Киру, бывши дотоле подвластны Мидии". Есть предание, будто царь каппадокийский был женат на сестре Камбиза, родной тетке Кира; но это, может-быть, выдумано, с целью объяснить и оправдать то, что иначе могло бы показаться малодушием.
5. - Неизвестно, сколько времени и труда Кир потратил на земли Восточного Ирана, составлявшие столь важную долю мидийского наследства, на которое он систематично и неукоснительно предъявлял свои права. Весьма вероятно, что занятия по этому направленно хватило ему на всю остальную жизнь, так как, подчинив себе эти земли, нужно было еще держать их в повиновении, и можно полагать, что он не один раз лично ходил походом на восток и северо-восток, в виде антракта между его походами на запад, куда его больше тянуло. Было бы трудно, да и не особенно интересно, уследить за судьбами всех этих темных народов, - Бактриан, Согдиан, Хорасмиан, Гирканиан, Саков (т.е. Скифов, арийских и туранских), и пр., - которые в мировой истории остаются почти одними безличными именами. В своих отношениях к ним, как и к другим, Кир выказал себя человеком, опередившим свой век и непохожим ни на кого из дотоле нарождавшихся завоевателей. Достаточно сказать, что, покорив какой-нибудь народ, он ему самому предоставлял установить цифру дань какую он признавал возможным платить, не разоряя себя.
6. -Его справедливость и гуманность скоро примирили мидян с переменою подданства; притом он прилагал особенное старание, чтобы расположить их к себе Он, правда, никогда не забывал, что любовью своей и заботой он прежде всего обязан своему народу, и сразу показал, что персы у него всегда будут первыми: он освободил их от податей и налогов, из их среды избирал своих воевод и сатрапов (наместников), и отборные войска его всегда набирались из персов. Его главная жена, -настоящая супруга, царица - была из рода Ахеменидов. Греческие писатели зовут ее Кассанданой и говорят о ней, как о женщине замечательного ума, имевшей на супруга большое влияние. Кир был глубоко к ней привязан и, когда она скончалась, велел быть "великому плачу по ней во всем царстве". Но второе место везде и во всем предоставлялось мидянам. После первого упоения войной и победой, он никогда не обходился с ними как с покоренным народом, а как с народом-братом. В войне и мире, в рати и совете, в служении царской особе, они всегда являются немедленно вслед за персами; не прошло и десяти лет после падения мидийской державы, как мидяне уже назначались на важные военные посты. Единство племени и, в значительной мере, языка и веры, конечно, много этому способствовали, но едва ли бы так было при государе менее мудром и умеренном во всех своих взглядах и поступках. Если он в самом деле взял в жены дочь Астиага, то это могло только порадовать мидян, хотя она никогда не могла первенствовать над персиянкой, так что обе царицы в своем лице воплощали относительное положение своих народов при дворе и в государстве. Все же слияние совершилось такое полное, что на чужой глаз не заметно было никакой черты разделения, и иностранцы всегда говорили о "мидянах и персах", как об одном народе, и нередко смешивали имена.
7. - На вопрос: где была столица персидского царства? - нелегко ответить. На самом деле столиц было несколько, смотря по тому, в которой из земель, составлявших царство, цари в данное время пребывали. Кир, оставаясь неизменно верным своему народу и племени, считал своей столицей свой родовой город, Пасаргады. Он там построил дворец и сокровищницу, и тело его покоилось. там по смерти, вследствие чего место это считалось священным и каждый царь из рода Ахеменидов там же венчался на царство. Но тут не было условий, необходимых для многолюдного, процветающего государственного центра; жить там постоянно оказалось неудобным для царей. Ныне там нет ничего кроме немногих развалин, не особенно замечательных, в долине Мургаб, через которую протекает Пульвар, некогда называвшейся Киром, именем самого великого царя: ничтожная, скудоводная речонка, которая лениво плетется по песчаной пустыне и, приняв один единственный, еще более жалкий приток, теряется в соляном озерке. Несколько обломанных колонн и гораздо большее число цоколей без колонн, да несколько массивных косяков от ворот и одна терраса, очень красивая и плотно облицованная камнем, - вот все, что осталось от царских построений. Истинно интересными можно назвать только два предмета, сильно затрагивающие воображение: один - необыкновенно массивный каменный столб, и на нем барельеф, изображающей человеческую фигуру с четырьмя распростертыми крыльями и каким-то удивительным головным убором. Что эта странная фигура должна изображать самого Кира, о том свидетельствует надпись над головой. Сомнительно только, живой ли Кир тут изображен; вернее, что его просветленный дух, - Фраваши, - по смерти. Другой - гробница того же царя, или, вернее, -склеп, прекрасно сохранившийся, но пустой, - на террасе из семи платформ или высоких уступов, на манер зиккурата, из. больших глыб белого мрамора; кругом - остатки колоннады. Когда Александр Македонский посетил этот памятник, он был еще невредим. Историки в своих описаниях называют его "домом на пьедестале", с таким тесным входом (дверь, к тому же, не выше четырех футов), что человеку насилу можно проползти. Подле позолоченного саркофага стоял одр с золотыми ножками и наброшенным пурпурным пологом, а стены были увешаны вавилонскими тканями. Тут же лежали одежды из дорогих материй и художественной работы. Был, кроме того, стол, а на нем лежали разные драгоценности, принадлежавшая царю: персидское оружие, золотые вещи, собственный лук царя, его щит и меч. Надпись краткая и простая: "О, человек! Я - Куруш, сын Камбуджия, основавший величие Персии и правивший Азией. Не жалей памятника для меня". Внутри ограды находился маленький дом, и в нем жили маги, получавшие большое поденное содержание провизией; на обязанности их лежала чистка памятника с оградой и содержание их в порядке. Эту, должность, установил Камбиз, сын Кира, и сделал ее наследственною. Когда Александр вернулся из своей неудачной экспедиции в Индию, он нашел святыню уже поруганной и ограбленной; саркофаг исчез, Александр успел только отдать приказание, чтобы памятник привели, по крайней мере снаружи, в сколько-нибудь приличный вид.
8. -Развалины в Пасаргадах - самые древние из имеющихся памятников персидского искусства, и самого беглого взгляда довольно, чтобы убедиться, что, с самого начала, и по самой сути своей, это искусство основано на подражании, за единственным исключением: великим обилием колонн; а это, как известно, чисто арийский мотив. Персы, к счастью, употребляли камень; поэтому памятники их сохранились, тогда как от деревянных мидийских построек ничего не осталось. Памятники эти показывают явные следы влияния каждой земли, которою они проходили или завладели. Если бы не имели другого образчика персидского ваяния, кроме упомянутого барельефа, то и тогда мы могли бы с уверенностью заявить, что он представляет подражание ассирийским образцам; это видно, хотя бы только по плотно облегающей фигуру одежде с бахромою. Головной же убор в роди здесь изображенного часто встречается на египетских царях и божествах, а самый столб - неуклюжее подражание ассирийской стэле. Что гробница Кира, в малых размерах и из другого материала, есть ничто иное, как тот же ассиро-вавилонский зиккурат, - это так очевидно, что не стоит и доказывать, тогда как часовня - чисто греческого рисунка, и то немногое, что осталось от Кировых строений, прямо указывает на то, что он призывал греческих художников из городов ионийского побережья: цоколи колонн совершенно подобны найденным в Ионии, в развалинах храмов, а кладка камней большой платформы напоминает кладку древнегреческих стен. Мы скоро познакомимся с гораздо более многочисленными, обширными и величественными памятниками персидского искусства, но даже в наиболее совершенных его произведениях не найдется ничего такого, что заставило бы отменить приговор в отсутствии самостоятельного творчества, который был произнесен над этим искусством с самого дня открытия его.
9 - Но возвратимся к политическому миру Западной Азии, который мы покинули на много лет, следуя за восходящей звездой Персии. Пока Кир не переходил реки Галиса, равновесие держав, установленное после битвы Затмения (см. стр. 248), еще не было нарушено, так как не произошло перемен в их взаимных территориальных отношениях. Только величайшая из трех держав, заключивших тот достопамятный договор, называлась теперь не мидийским царством, а персидским. В 546-м г. до P. X., все, по-видимому, оставалось на прежнем положении, - и однако все висело на волоске. Мелочный, нерадивый, жестокий мидянин должен был уступить место молодому, гениальному богатырю; в Вавилоне тоже произошла перемена, но наоборот: жезл великого Навуходоноссора перешел в слабосильные, неспособные руки; распри и неурядица водворились в земле, которой он правил так умно и энергично, и открыли широкий путь вторжению, против которого он настроил столько, как вскоре оказалось, - бесполезных; укреплений. Судьба Вавилона была решена так неотвратимо, что грозный сосед мог отложить на время окончательную расправу с ним и заняться сперва более неотложными делами: очередь была за Лидией.
10. - Алиатт, между тем, уже сошел со сцены: в 560-м г. до г. А., или около того, смерть положила конец его более чем полувековому царствованию (58 лет). Он был самым замечательным, по уму и характеру, изо всех лидийских царей. Он оставил Лидию самым могущественным государством Малой Азии, с большою, прекрасно организованной армией, особенно грозной своей великолепной, примерно выдрессированной конницей, и с казной, через. край переполненной всякими богатствами. Благодарный народ на общие добровольны" пожертвования воздвиг ему гигантский надгробный курган, целых полмили в окружности, до сих пор возвышающийся среди равнины у реки Гермоса, близ развалин Сард. {В этом кургане не раз производились раскопки и даже был раскрыть склеп (11 футов в длину, 8 в ширину и 7 в вышину), весь выложенный плитами полированного белого мрамора, но пустой, неизвестно когда дочиста разграбленный искателями легкой добычи; конечно в него положено было в свое время много драгоценностей.} Геродот называет его "огромных размеров сооружением, уступающим по величине одним только памятникам Египта и Вавилона". За ним последовал сын его Крез (иные говорят - внук), в своем роде тоже замечательный человек: блестящего ума, высокообразованный, натуры доброй и симпатичной, но одержимый чрезмерным тщеславием, страстью к пышности и наружному блеску, а также слабостью при всяком удобном случае почваниться, своим богатством... Неслыханное благоденствие этого счастливца и: его нежданное падение сделали жизнь его любимой темой нравоучений греческих писателей, и имя его вошло в пословицу: мы и теперь, говорим "богат, как Крез".
11. - На Кира Крез смотрел просто как на наглого узурпатора и первый протестовал против его воцарения. К этому побуждали его разные соображения, как весьма метко указывает Геродот: "Узнав, что Кир низверг мидийскую державу и что персы с каждым днем становятся сильнее, он стал обсуждать в душе, нельзя ли как-нибудь задержать возрастающее могущество этого народа..." Кроме того, "он сам желал присоединить Каппадокию к своим владениям"; наконец, он считал своим долгом мстить за обиженного родственника. Он был вполне уверен в победе, однако очень хорошо понимал, что будет иметь дело с врагом недюжинным, и потому стал подыскивать ce6е союзников. Всего ближе было подумать о Вавилоне, которому угрожала та же опасность, что и ему, да о Египте, обязанном Лидии благодарностью за помощь, полученную от Гига в свою недавнюю войну за независимость, хотя династия, царствовавшая в ту пору, была впоследствии свергнута с престола одним из тех переворотов, которые за последующие века стали и там делом почти заурядным: выскочка, простой офицер, по имени Аахмес - (у греков Амазис), - с помощью преданного ему войска низверг царя Хофру (569 до P. X.) и скоро затем лишил его жизни. Но Крез не довольствовался одной человеческой помощью. Он отправил послов с дарами в Грецию, к наиболее знаменитым оракулам, осведомиться, что выйдет из того, если он перейдет через Галис и нападет на персов. Ответы показались ему благоприятными, особенно ответ дельфийского оракула, объявившего, что если он это сделает, то "он сокрушит могущественную державу". В радости сердечной, не замечая двусмысленности слов, могущих отнестись к его собственной державе не менее, чем к персидской, Крез завалил дарами храм Аполлона, припомнив вероятно и благоприятный ответь, данный богом на запрос предка его Гига, - и тут, опять-таки, забывая про неприятную присказку о "пятом потомке"), или, во всяком случае, про то, что он-то сам и есть тот пятый потомок, который должен понести кару за прадедовскую вину (см. стр. 218). Оракулы все кончали советом: узнать, который всех сильнее из греческих народов, и с тем заключить союз. Это был совет патриотический, имевший целью выдвинуть Грецию и доставить ей влияние в делах более обширного политического мира, - побуждение вполне похвальное с точки зрения греков. В то время сильнейшим из греческих народов были бесспорно спартанцы; поэтому Крез отправил к ним послов, конечно с богатыми дарами, и те, сообщив им о наказе, полученном от бога, объявили им от имени царя: - "Мне известно, что вы занимаете первое место в Греши, и потому я желаю сделаться вашим другом, верой. и правдой". Спартанцы, которые притом были благодарны Крезу за некогда полученные от него одолжения, "очень обрадовались приезду послов и немедленно присягнули в дружбе и союзе".
12. - Перечень - (у Геродота), - даров, присланных Крезом дельфийскому Аполлону, прямо ошеломляет читателя. Между тем, они еще существовали в храмовых сокровищницах и показывались посетителям во времена Геродота; стало быть его нельзя заподозрить в преувеличении.
Вот его описание:
"Крез, решившись домогаться расположения дельфийского бога великолепным приношением, принес в жертву три тысячи голов всякого скота, и кроме того, воздвиг огромный костер и, наставив на нем одры, покрытые пластинками золотыми и серебряными, да множество золотых кубков и пурпурных одежд, все это сжег, в надежде тем вернее снискать себе милостивое расположение бога. Затем он издал приказ всем народам своей земли, чтобы каждый принес в жертву, кто сколько мог по своим средствами Когда свершилось жертвоприношение, царь велел сплавить великое количество золота {Это золото освящалось жертвенным огнем, в котором оно плавилось. Об обычае сжигать большие количества драгоценностей в виде жертвоприношения - см. "Историю Ассирии", стр. 137-138.} и из этого сплава наделав слитков, - шесть пядей в длину, три пяди в ширину и одну пядь в толщину. Слитков вышло сто семнадцать: четыре из очищенного золота, остальные из бледного золота" (вероятно электрон; см. стр. 244).
"... Еще заказать он статую льва (лев - герб Лидии), из очищенного золота, весом в десять талантов" (таланты бывали разного веса: древний греческий - около 57 фунтов, позднейший - около 95 фунт.).
"... Когда эти работы были окончены, Крез отправил их в Дельфы, и с ними еще два чана, один золотой, другой серебряный: они, бывало, стояли, один по правую, другой по левую сторону входной двери в храм... Серебряный вмещал шестьсот амфор" (амфора=39,39 литра).
"... Еще послал он четыре серебряных боченка... и два сосуда для святой воды... Сверх всех этих приношений, Крез послал в Дельфы множество менее ценных, в том числе множество круглых серебряных ваз. Да еще посвятил он богу женскую фигуру из чистого золота, вышиною в три локтя... наконец, послал ожерелье и пояса своей жены",
13. - Теперь уже не предвиделось задержки исполнению планов, столь умно задуманных Крезом. Если верить Геродоту, в числе его приближенных советников оказались и такие, которые увещевали его подумать, принять в соображение, что персы бедны, что им нечего терять, а ему победа не принесет больших выгод, ставка же с его стороны такая непомерная, что, если он проиграет, ему незачем останется и жить; что, поэтому, ему не только не следует нападать на персов, а скорее должно благодарить богов, за то, что они внушили им, мысль напасть на Лидию. Впрочем, персы именно это и сделали бы, если бы Крез не опередил их. Он вполне мог надеяться на успех, потому что имел вдоволь казны, войска, оружия и союзников, и не оставлял в тылу ни тайных врагов ни сомнительных друзей. В самую последнюю минуту, Кир посылал к ионийским приморским городам, приглашая их отпасть от лидийского царя, но города отказали ему. Стало быть, никто никогда не пускался в важное предприятие более обдуманно, при более благоприятных условиях. Но люди судят по исходу дела, и потому Крез. один остался в ответе перед историками, которые, между прочим, винили его в опрометчивости за то, что он, будто бы, слишком поторопился вести армию свою через реку Галис; между тем, известно, что раз военные действия открыты, по правилам стратегии следует как можно скорее вступить в неприятельскую территорию, - а Кир уже подходил.
14. - Первое сражение было дано в Каппадокии. Оно, по словам Геродота, "было жаркое и кровавое; и победа еще не объявилась в пользу той или другой стороны, когда ночь снизошла на поле битвы. Обе армии храбро бились". Такой исход, хотя далеко не бедственный, однако сильно обескуражил Креза, именно потому, что он слишком понадеялся на немедленный решительный успех. Это - единственная ошибка, которою можно его попрекнуть, и дорого же он за нее поплатился. Такой великий полководец, как его противнику конечно не мог не воспользоваться смятением и колебанием, происшедшими в советах и действиях еще вчера столь самоуверенного царя лидийского. На беду еще союзники замешкались, и упавший духом Крез, благодаря этому и быстроте движений персидской армии, должен был один продолжать войну. Выручать его было уже поздно, и развязка не заставила себя ждать. Как она произошла, всего лучше покажут следующие выдержки из несколько растянутого рассказа словоохотливого Геродота:
"Крез винил в своей неудаче малочисленность своего войска, далеко уступавшего неприятельскому; и так как Кир на другой день не возобновил атаки, то он вернулся в Сарды, намереваясь собрать союзников и возобновить военные действия весной.
"Он задумал просить египтян послать ему помощь... Он также собирался звать на помощь вавилонян... затем послать и в Спарту... Присоединив эти войска к своим, он снова выступил бы против персов, лишь только кончилась бы зима и настала бы вешняя пора. Порешив на этом, Крез, тотчас по своем возвращении, отправил послов ко всем своим союзникам, с просьбою, чтобы они сошлись у него в Сардах, на пятом месяце со времени отъезда его послов. Тогда он распустил войска, которые были у него все наемные... никак не воображая, чтобы Кир, после сражения, в котором победа так ровно клонилась на обе стороны, отважился идти на Сарды..."
"Кир, между тем, когда Крез так внезапно снял свой лагерь после сражения, догадался, что он ушел с намерением распустить войско и, подумав, сообразил, что хорошо будет двинуться против Сард нимало не медля, прежде чем лидийцы успеют во второй раз собраться силами. Придя к такому решению, он не стал откладывать его исполнения, а двинулся вперед так быстро, что сам первый своим появлением оповестил о том лидийского царя. Последний, поставленный в крайне затруднительное положение таким образом действий, расстраивавшим все его расчеты, все же однако вывел своих лидийцев в бой. Во всей Азии не было в то время народа храбрее и более воинственного. Они сражались верхами, с длинными копьями, и ловко правили конями."
"Обе армии встретились на равнине под Сардами. Это - обширная площадь без дерев, орошаемая множеством речек, которые все стекаются в одну реку больше других, по имени Гермес... Бой длился долго, и было убито много народа с обеих сторон, но кончилось тем, что лидийцы повернулись тылом и бежали. Персы загнали их внутрь стен и начали осаду города. {Об этой битве есть предание, будто Кир выиграл ее хитростью, поставив верблюдов впереди своего войска, чтобы обратить в бегство лидийскую конницу, так как лошади от природы питают отвращение к виду и особенно к запаху этих животных, и только дрессировка и привычка могут превозмочь в них это чувство.}
"Между тем, Крез, полагая, что город продержится немало времени, опять разослал гонцов ко всем своим союзникам... оповестить их, что он уже под осадой, и умолять их спешить к нему на помощь по возможности скорее. В числе других союзников не забыл он послать и в Лакедемон. {Лакедемон - другое имя Спарты, в особенности земли, в отличие от города.} Случилось так, что у спартанцев у самих об эту пору была какая-то ссора... именно когда гонец приспел из Сард, просить их идти выручать осаждаемого царя; несмотря на это, они немедленно стали снаряжать ему помощь. Они только что справились со сборами, и суда их готовились выходить в море, когда прибыл другой гонец с вестью, что город уже взят и Крез в плену. Глубоко огорченные его бедой, спартанцы прекратили сборы".
Так-то судьба одним ударом покончила и с династией Мермнадов и с самим царством лидийским. Падение его было столь же быстрое и безвозвратное, как падение Ассирии, но возбудило в современниках совсем другие чувства. Ни против Лидии, как нации, ни против её правителей никто не питал враждебного чувства. Мермнады были кроткие государи и добрые, великодушные друзья, доступные влиянию благородной, изящной культуры, и не знали большего удовольствия, как беседовать с умными, образованными иностранцами. Катастрофа, настигшая, их с истинно молниеносной быстротой, должна была казаться божеским наказанием за прадедовские грехи; соседи и подданные смотрели на нее не то с соболезнованием, не то со страхом за себя, и это чувство еще усугубилось при виде последнего трагического действия великой драмы, - действия, которое греки поняли совершенно превратно и потому превратно передали в своих записках.
15. - Вот как Геродот, Диодор и другие рассказывают то, что происходило после взятия Сард, с небольшими вариантами. Кир, говорит Геродот, решился, - для примера, чтобы застращать могущих представиться противников, - поступить с Крезом со всей строгостью и приговорил его к сожжению, вместе с четырнадцатью знатными юношами. Один автор даже описывает печальное шествие: как женщины с плачем и воем рвали на себе волосы и платья, шествуя впереди и позади царя и юношей, когда их в оковах вели через город; как, богатейшие дамы посылали рабов с дарами, - драгоценными одеждами и украшениями, которые клались на костер и должны были сожигаться вместе с жертвами. Костер уже загорался, когда Кир смиловался, тронутый предсмертными словами Креза, и приказал тушить пламя. Но оно уже слишком расходилось и справиться с ним не оказалось возможности. Тогда Крез стал громко молиться Аполлону, и бог послал ливень, который немедленно потушил огонь. Таким образом Крез был спасен и после того жил при персидском дворе, скорее в качестве друга, чем пленника. Весь этот рассказ так и колет глаза противоречиями и несообразностями. Во-первых, такая жестокость совершенно несовместима с известными, всеми восхваляемыми гуманностью и великодушием персидского героя; притом только что перед тем сказано, что Кир настрого приказал, еще перед самой битвой, пощадить жизнь царя. И никогда, ни на минуту не могло придти ему в голову обречь на смерть и муки четырнадцать невинных отроков. Далее: Кир был последователь Зороастра, и никоим образом не мог так кощунственно поступить со священной стихией, - огнем, даже если допустить, что маздеизм, исповедуемый персами, не вдавался в столь преувеличенное почитание огня, как мидийский магизм. Совсем другое дело, если пораженный неприятель, сам великий царь, по собственному выбору пожелал лучше умереть, чем нести посрамление поражения и неволи, и хотел окружить себя при этом торжественностью религиозного обряда, освященного традициями его родины и веры: - тогда победитель, уже из одной деликатности, не мог противиться его воле, а присутствием своим при торжественном акте только заявлял о своем сочувствии и уважении к геройскому решению своего пленника. Так теперь и объясняюсь почти единодушно рассказ, бывший доселе чем-то в роде скандала в глазах любителей истории. Такие царские жертвоприношения, в собственном лице или лице первородного сына, не были редкостью на Востоке; подавно не было редкостью и приношение детей или отроков в виде искупительных жертв. Все указывает на такое объяснение, даже множество драгоценностей, возложенных на костер. Если Крез вслух молился, то конечно о том, чтобы бог милостиво принял его добровольную жертву и пощадил его народ. Когда же ливень помешал самосожжению в то самое время, как оно уже совершалось, из этого естественно заключили, что жертва не угодна богу. И уж конечно умный, гуманный Кир воспользовался случаем, чтобы уговаривать глубоко удрученного пленника отказаться от своего отчаянного намерения, уверяя его, что с ним будет поступлено так, как достойно благородного врага, царя. С другой стороны нет ничего удивительного, если Крез, увидев, что за человек его победил, уступил его настояниям и согласился жить у него уже не как пленник, а как друг. Кир, ничего не делавший наполовину, подарил ему город невдалеке от Экбатаны, с тем, чтобы он "кормился" доходами с него, и так полюбил мудрого и кроткого бывшего царя, что редко отпускал его от себя; он не расставался с ним, даже отправляясь в далекие походы, всегда спрашивал его советов и часто следовал им, а перед смертью поручил сына своего, Камбиза, его отеческим попечениям, предвидя, как часто пылки, своенравный юноша будет нуждаться в укрощении добрым словом и разумным советом. Внук Креза, бывший младенцем, когда на его род и родину обрушилось великое бедствие, дожил до глубокой старости и умер при одном из позднейших Ахеменидов, в большом почете.
16. Кир носился с обширными замыслами. Его присутствие требовалось не только на дальнем Востоке, где бактрияне и некоторые кочующие племена вели себя беспокойно, но еще более на Западе. Он собирался лично вести поход против Вавилона, и даже против Египта: - он отнюдь не забыл и не простил вмешательства фараонов в пользу Лидии, несмотря на то, что дело, благодаря неожиданными обстоятельствам, и кончилось одними поползновениями. Кира поэтому разбирало нетерпение скорее уйти из Сард, и он поручил покорение греческих приморских городов, -неизбежную придачу к победе над Лидией, своему старому приятелю Гарпагу. Перед самым выступлением в поход, к нему явились посланные от Лакедемона, которые, обращаясь к нему с бесстрашной смелостью, от имени своего народа, запретили ему трогать греческие города и объявили, что Спарта этого не потерпит. Можно себе представить изумление могучего царя-завоевателя, когда толмач перевел ему эту, на его взгляд, безумную речь. Он в недоумении спросил бывших при этом греков, что за люди эти лакедемонцы, и сколько их счетом, что они осмеливаются посылать к нему с подобными словами. "Если я доживу, - ответил он послам: -спартанцам будет не до чужих бед: своих хватить". Этот маленький инцидент был первой, крошечной тучкой-провозвестницей страшной бури, имевшей разразиться над Элладой полвека спустя. Греческие приморские города, между тем, покорились без большего сопротивления. В течение трех лет они, один за другим, попали под ярмо, за исключением Милета, который заключил особые условия и сохранил отчасти свою независимость. Кир не требовал от своих новых подданных особенно больших жертв, ни денежных, ни других. Но он над каждым городом поставил правителя, выбранного им из городской же знати, которого он сделал ответственным лицом за уплату дани и вообще за поведете граждан, - настоящего тирана, облеченного почти царской властью, но состоящего под постоянным надзором и в послушании у персидского сатрапа {Сатрап - древнеперсидское слово Кхшатрапа, - "защитник государства", или "царской власти".} или наместника, сидевшего в Сардах. При первых Ахеменидах персидское владычество было умеренное и заботилось о благосостоянии различных подчиненных ему народов, если и нельзя того же сказать о правлении позднейших царей этой династии. Ликия и Киликия поёжились, пожались, но в конце тоже покорились необходимости. Замечательно, что во всю его жизнь, Киру. не было никаких хлопот с этой частью его владений, хотя он сам более туда не ходил. Один только раз, немедленно после его ухода, в Сардах вспыхнуло-было восстание; но усмирить его не стоило большего труда, отчасти благодаря увещаниям самого Креза, которого бывшие его подданные продолжали любить и почитать; его же ходатайству они приписывали и то, что наказания не последовало и, отчасти из благодарности к обоим царям, не возобновляли своей попытки. И так основательно примирились лидийцы с новыми порядками, что с тех пор предались исключительно мирным занятиям и промыслам, некогда разделявшим внимание их с воинственными потехами и упражнениями, и в скором времени снискали себе не совсем завидную славу величайших во всей Азии любителей и знатоков роскоши и всяких наслаждений, изнеженных до женоподобности. Они в этом направлении сильно повлияли на своих победителей, и далеко не к их благу.
17. -Дошла, наконец, очередь и до Вавилона. Уже в том же 546 г. до P. X., или следующем, была направлена против него попытка из Элама, вероятно, преждевременная и плохо задуманная, потому что не имела успеха. Тут кстати возникает вопрос: когда именно весь Элам был покорен и присоединен к персидским владениям? На это понадобилось, вероятно, немного времени и труда, и, при неимении никаких сведений по этому вопросу, весьма правдоподобна догадка, что это случилось как раз после падения Лидии, и до первой атаки на Вавилон. Геродот говорить, что Кир из Сард, с главным корпусом армии возвратился прямо в Экбатану, а из Экбатаны ближайшая дорога в Аккад несомненно через Элам. Раз заняв столицу, Шуши (впредь лучше известную под именем Сузы), он пришел в восторг от местоположения этого города и сделал его своим любимым местопребыванием. Действительно, его родовой город, Пасаргады, по своей уединенности, отдаленности, невыгодному географическому положению, не выдержи-вал сравнения с Сузою, и уж никак не годился в столицы обширного царства, обнимающего множество стран и народов, тогда как Суза, во всех этих отношениях, была точно именно для этого создана. Отныне она и сделалась главной столицей. Персидского Царства, и её река Хоасп, ветвь Евлая (по-ассирийски "Улаи"), имела честь снабжать царей единственной водой, которую они удостаивали самолично испивать. Кир первый ввел этот обычай, который преемники его свято соблюдали. "Где бы ни путешествовал великий царь, - пишет Геродот: - его всегда сопровождает целый поезд четырехколесных повозок - запряженных мулами. На этих повозках везут воду из реки Хоаспа, кипяченую и разлитую в серебряные фляги, и эту воду повсюду возят за ним с места на место". {Не любопытно ли, что тогда уже известна была эта гигиеническая предосторожность: кипячение воды, которую мы привыкли считать таким современным открытием?} Другие цари Ахемениды построили там дворцы, великолепие которых не так давно стало известно по многочисленным и чудесно сохранившимся образцам, привезенным французскими исследователями Дьёляфуа с женой. {См. Приложение к этой главе.} Там, подобно тому, как ассирийские цари это делали в Ниневии, они складывали богатства, получаемые ими от даней и военной добычи, и о том, сколько этих богатств накопилось за двести лет в этих сокровищницах, можно судить по тому, что, когда Александр Македонский (в 331 г. до P. X.) завладел ими, он в них нашел, кроме громадных сумм чистыми деньгами, 50.000 талантов серебра рудой и слитками (что равняется приблизительно 76-ти миллионам рублей), - да еще 5.000 квинталов лучшей пурпурной краски; квинтал же равняется приблизительно ста фунтам, а фунт чистого пурпура ценился не менее как в 250 рублей.
18. - Дела Вавилона за это время, т.е. за пятнадцать лет от смерти Навуходоноссора (561 г. до P. X.) до первого нашествия персов (546 г.), потребуют всего несколько строк. Сын его Авил-Мардук (Евильмеродах в Библии) правил, по-видимому, бестолково. В архиве Эгиби оказалось несколько плиток, помеченных его кратким царствованием; да еще упоминается он с благодарностью в Библии, за милость, оказанную им пленному царю иудейскому, Иехоние, которого он, в тридцать седьмой год заточения, "вывел из дома темничного",
"и... говорил с ним дружелюбно, и поставил престол его выше престола царей, которые были у него в Вавилоне, и переменил темничные одежды его, и он всегда имел пищу у него, во все дни жизни его. И содержание его, содержание постоянное, выдаваемо ему было от царя, изо дня в день, во все дни жизни его". (4-ая Кн. Царств, XXV, 27-30).
Авил-Мардука, всего два года по вступлении на престол (559 г. до P. X.), умертвил его шурин Нергал-шар-Уззур (или Нериглиссар, как называли его греки), который, заняв его место, довольно спокойно процарствовал четыре года, занимаясь довершением некоторых работ, оставшихся неоконченными после Навуходоноссора, - напр. стен вдоль Евфрата, - да ремонтом храмов. Сын его Лаваши-Мардук, {Греки всячески коверкали это имя: Лабассоаракхос, Лаборасоарход, и пр. и пр. } летами еще отрок, однако выказал крайне развратный и жестокий нрав, и всего через девять месяцев погиб от дворцового заговора. Убийцы посадили на престол некоего Набу-Нахида, - у греков Набонида (555 г. до P. X.). Он был сыном раб-мага (т.е. первосвященника, главы вавилонского жреческого сословия), и до сих пор неизвестно наверно, был ли он в родстве с царским домом. Но матерью его была Нитокрида, та самая царица, которой Геродот ошибочно приписывает многие из работ, на самом деле совершенных Навуходоноссором. (См. стр. 270). По тому, как о ней отзывается Кир в одном из своих цилиндров, можно заключить, что она была женщина с замечательными способностями и необыкновенно большим влиянием в государственных делах. Некоторые ученые полагаюсь, что она была дочерью Навуходоноссора, и этим объяснялись бы и характер её и положение, а также и то, что сын её царствовал столько лет невозбранно. Весьма вероятно также, что многие из публичных работ еще оставались недоконченными, и что царица-мать принимала в них деятельное участие; этим обстоятельством совершенно естественно объяснялась бы ошибка Геродота.
19. По Всему видно, что Набонид возвышением своим был обязан преимущественно жрецам, к которым он сам принадлежал родом. Рвением в построении и особенно ремонте храмов он превосходил самых набожных своих предшественников, и, кроме того, как будто проявлял нечто в роде археологических вкусов, так как он все разыскивал цилиндры первых основателей, чтобы в точности установить древность каждого здания. Этой его замечательной особенности мы обязаны несколькими драгоценными открытиями по части древне-халдейской хронологии. {См. об открытии цилиндров этого царя в Сиппаре и Ларсе, "Ист. Халдеи", стр. 245.} На свою беду, он посвящал наибольшую заботу и оказывал явное предпочтение наидревнейшим святыням, вследствие чего столичные жрецы, и в особенности служители Мардука и Набу, обиделись за своих богов, считая, что и сами они, жрецы, оскорблены в своем достоинстве и своих интересах царем, которому, по их мнению, надлежало быть за них самым преданным борцом. Хотя это чувство обиды и выражалось открыто, однако Набонид, по-видимому не особенно старался умиротворить этот опасный народ. В большом цилиндре, содержащем летописание за время его царствования, поражает ябедное упорство, с которым повторяется, при каждом новом годе, следующая фраза: "Набу не пришел в Баб-Илу, Бэл не вышел из святыни...", т.е. не совершались обычные обходы города с изображениями богов, для чего привозили в Вавилон изображение бога Набу из его святыни в Борсиппе (Храм Семи Светил), а изображение Бэла-Мардука выносилось из его храма в Вавилоне. Кир, слова нет, был и велики полководец и великий государственный муж; а все же более чем сомнительно, справился ли бы он так легко с Вавилоном, если бы для него там не поработала измена. Вероятно, полагаясь на свои тайные связи в столице, он поторопился своей первой попыткой, о которой говорится в большом цилиндре: "В девятом году (546 до P. X.) царь Набунахид находился в Тэве; {Тэва - вероятно отдельный квартал Вавилона, - быть может новый квартал, построенный Навуходоноссором на левом берегу Евфрата.} сын же царев, воеводы и рать были в Аккаке". Здесь говорится о старшем сыне Набонида, Бэл-шар-Уззуре (В Библии Валтассар), которого отец сделал своим соправителем, как когда-то Асархаддон сделал своим соправителем Ашурбанипала. В Уре, в храме бога Сина (Месяца), найден маленький цилиндрик, с горячей молитвой царя Набонида этому богу, за себя и за сына: - "Что до меня, Набунахида, царя Баб-Илу, в полноте твоего божественного величия, даруй мне долголетие, до далеких дней, также и Бэл-шар-Уззуру, моему первородному сыну, желанному души моей. Благоговение к твоей великой божественности всели в его душу; да не будет он предан греху!"
20. - В книге пророка Даниила (V, 2) Валтассар назван сыном Навуходоноссора. Если будет окончательно доказано, что его бабка, царица Нитокрида, в самом деле была дочерью этого царя, то название это окажется совершенно верным, так как в речи Востока, сыном часто называют не только родного внука, но и вообще потомка. И царем он конечно имел право титуловаться, по своему положению при царе. Из одной надписи даже видно, что у него были отдельный двор и полное отдельное царское хозяйство. Как бы то ни было, царь, как видно, матери своей и сыну предоставлял большую долю государственного бремени, потому что сказано, что "в месяце Низане (марте, первом месяце года) царь в Баб-Илу не прибыл", а в пятый день того же месяца скончалась царица-мать, пребывавшая в укрепленном стане на Евфрате, за городом Сиппарой. Сын царев и войска плакали по ней три дня; "был великий плач". "В месяце Шиване (май-июнь) был плач в земле аккадской по матери царевой". Смерть столь важной особы, чуть ли не участвовавшей в командовании оборонительной армией, стоявшей станом на северной границе, не могла не причинить горя, а может быть и смятения, и нет ничего невозможная в том, что Кир нарочно поспешил походом, чтобы воспользоваться этим благоприятным для него моментом. "В месяце Низане, - продолжает летопись: - Кураш, царь народа Парсу, собрал рать свою и перешел через Тигр пониже города Арбелы". Следующие строки так сильно повреждены, что трудно извлечь из них смысл; но что-нибудь, видно, задержало персидского царя - (уж не оккупация ли Элама?) - так как только в третьем месяце следующего года (Шиван, десятого года Набонида) "Кураш пришел в Аккад из земли Эламской". Далее читаем: "Градоначальник города Эреха..." и тут строка отломана. Очевидно, что Кир встретил отпор под Эрехом, одним из главных городов Вавилонского царства. Во всяком случае о персах нет более речи до семнадцатого года Набонида, 538 г. до P. X.
21. - Мы не имеем достоверных сведений о Открытая том, как Кир провел семь-восемь лет между первым, преждевременным и неудачным на-падением на Вавилон, и второй, успешной вавилонской кампанией. Уж верно не в праздности: надо было и на дальний Восток сходить, и строиться в Пасаргадах, и упрочить и упорядочить домашнее управление. что касается Набонида, цилиндр обрывается от одиннадцатого его года до семнадцатого, т.е. последнего, так что мы и там оставлены впотьмах. Одно ясно: он не нашел, - может быть, и не искал, средств к примирению с надменными и алчными вавилонскими жрецами. Напротив, он еще более отдалил их от себя. Правда, он таки показался наконец в Вавилоне и повелел устроить обход столицы с богами. Набу прибыл из Борсиппы и Бэл "вышел" из своей святыни. Было, кроме того, жертвоприношение "о мире", Но в то же время он смертельно оскорбил жрецов, послав за богами и других городов и поставив их в святилища великих богов, - покровителей Вавилона: "боги Аккада, те, что выше атмосферы, и те, что ниже, сошли в Баб-Илу", за исключением богов из Борсиппы, Куты и Сиппары. Что этим неосторожным поступком - царь сам запечатлел свою участь, видно из тона, которым писана прокламация, сочиненная жрецами для Кира после падения Набонида: "Владыка богов, - читаем мы на этом цилиндре - за такое поругание разгневался безмерно, и все боги, пребывающие в Вавилоне, покинули свои скинии". Их уже не видали на празднествах и в процессиях, потому что они. переселились к другим общинам, уготовившим для них места. Другими словами, - жрецы увезли изображения оскорбленных богов, вероятно как можно торжественнее и с самыми печальными церемониями, чтобы произвести елико возможно глубокое впечатление. Они достигли своей цели: "Тогда народ Шумера и - Аккада, оставленный во тьме, взмолился к Мардуку, чтобы он вернулся. Он услыхал молитву его, возвратился, обрадовал землю". Но не безусловно. Бог, хотя и смиловался над своими неповинными поклонниками, не мог терпеть присутствия нечестивого государя: "И он (Мардук) избрал царя, который совершил по душе ему то, что он. поручил рукам его. Он провозгласил имя Кураша, царя города Аншана: быть ему царем над всею землей, и всем народам возвестил его титул... В свой собственный город Баб-Илу он повелел ему идти, повел его по пути в Тинтир; подобно другу и благодетелю, он проводил его войска". Невозможно еще яснее сказать, что вавилонские жрецы составили заговор против своего царя, - предали его и призвали неприятеля.
22. Впрочем, тут действовало еще одно влияние, тайное, даже можно сказать - подпольное, но наверно деятельное и упорное: это - влияние иудейских переселенцев. В сорок восемь лет плена (586-538 гг.), они, под руководством своих пророков, стали, во многих отношениях, другим народом, обновленным, облогороженным: сплотились, научились самообладанию, тверже стали на почву абсолютного единобожия, веры, разработанной, ценою бесконечных усилий и жертв, их великими учителями. При их богатстве, при той силе, которою обладает всякая община из нескольких тысяч людей, во-одушевленных единым духом, единой надеждой, направляемых единым влиянием, при высоком положении, занимаемом некоторыми из их богачей и князей (вспомним банкиров Эгиби и пророка Даниила с его юными друзьями), они, незаметно для вавилонян, стали силой и опасностью в государстве. На их небосклоне Персия взошла, словно желанная звезда избавления, и невозможно сомневаться в том, что они либо участвовали в заговоре жрецов против Набонида, либо действовали самостоятельно и, независимо от жрецов, завязали тайные сношения с Киром, предлагая ему свою помощь. Другого заключения нельзя вывести из замечательного сходства тогдашних вавилонских документов с иудейскими. Возьмем такия места, как следующие: "... Возбудил Господь дух Кира, царя персидского, и он велел объявить по всему царству своему... и сказать: "Все царства земли дал мне Господь Бог небесный... "(2-ая Кн. Паралипоменон, XXXVI, 22-23); или: "... (Господь), говорит о Кире, Пастырь Мой, и он исполнит всю волю Мою..." (Кн. Пр. Исаии, XLIV, 28); тут больше чем случайное совпадете с мыслями и словами, уже приведенными из Кировой прокламации. (см. стр. 364). Эти два документа и дал-ее безусловно параллельны, как видно из их сопоставления:
"Так говорит Господь помазаннику Своему Киру: Я держу за тебя правую руку, чтобы покорить тебе народы... Я пойду перед тобою и горы уравняю, медные двери сокрушу и запоры железные железные сломаю; и отдам тебе хранимые во тьме сокровища и сокрытие богатства..." (Книга Пр. Исаии, XLV, 1-3)
"Землю Гути и все войска её он (Мардук) заставил склониться перед его ногами, также и весь народ черноголовых (халдейцев), который он предал в его руку... Мардук, великий Владыка... направлял его руку и сердце... В свой собственный город Вавилон он повелел ему идти, и повел его по пути в Тинтир; подобно другу и благодетелю он проводил его войско. (Прокламация Кира).
23. - Атака велась одновременно с разных сторон. В прокламации сказано, что Кировы войска "простирались далеко, подобно речным водам; числа их не сосчитать было". Началось с восстания в низинах у залива, и сам Кир явился на юге от Вавилона в месяце Думузи (июнь-июль); тут он, должно-быть, встретил верную царю армию, потому что говорится о сражении. В то же время его воевода, мидянин Гобрий, руководил операциями на севере. Перейдя через Тигр пониже так называемой "мидийской стены", построенной для обороны Навуходоноссором, он двинулся прямо на Сиппару, так как было очень важно завладеть большим водоемом и четырьмя каналами. С этого пункта летописный цилиндр прекрасно сохранился и весь остальной рассказ читается легко:
"Люди Аккада восстали. Войска взяли Сиппару в 14-й день без боя. Набунахид бежал. В 16-й день Угбару (Гобрий), наместник земли Гути (Загросское погорье, нынешний Курдистан) и армия Кураша спустилась к Баб-Илу без боя. Тогда он получил Набу-нахида, связанного в свои руки. {Автор другого цилиндра, с истинно клерикальным ехидством говорить: "Набу-нахида, царя, его не почитавшего, Мардук (читай: жрецы), предал в руки Кураша.} В конце месяца Думузи непокорные в земле Гути затворили двери храма Мардука, но не было ничего, что могло бы служить им для обороны, ни там ни в других храмах, не было оружия. В месяце Арах-Шамна (октябрь-ноябрь, почти четыре месяца после оккупации), в третий день, Кураш спустился в Баб-Илу. Улицы перед ним чернели народом. Он обещал мир городу и всем в нем живущим. Угбару он утвердил своим наместником, назначил губернаторов и, от месяца Кислева до месяца Адара (ноябрь-март), разослал по их святилищам богов Аккада, которых Набу-нахид привез в Баб-Илу. В темном месяце Арах-Шамна, в 11-й день,... царь скончался..."
Из этого бесценного памятника, авторитетность которого положительно неопровержима, так как он подтверждается другим цилиндром, мы узнаем, как на самом деле произошло взятие Вавилона, - совсем не так, как выходить по разным источникам, которым поневоле приходилось следовать до этих новейших открытий. Нет ни войны, ни осады, ни обороны, ни излития Евфрата в большой водоем, ни ночной атаки; вместо того: восстание, измена, добровольная сдача, мирная оккупация и триумфальный въезд через улицы, "чернеющие народом". Единственное сражение, о котором идет речь, может быть совпадает с тем, которое Геродот упоминает (кн. I, 190), но его повествование, за этим исключением, неверно ни по одному пункту. Набонид, очевидно, был предан в руки Гобрия собственными подданными, изменниками, вероятно жрецами же. Смерть его на восьмой день после прибытия Кира - черта некрасивая; но, принимая во внимание хорошо известные. качества Кира, навряд ли может коснуться его подозрение. Во всяком случае, свидетельство этого неоспоримого памятника окончательно опровергает разные неизвестно откуда взявшиеся россказни, в роде того, что царь, будто, сам сдался Киру, который, будто бы, принял его очень милостиво и дал ему какую-то область близ Персии, куда он удалился и там мирно дожил свой век. Темноватое место о "непокорных в земле Гути" как будто относится к попытке верного отряда горцев выдержать осаду в одной из храмовых оград. Очень может быть, что ими командовал царевич, Валтассар, имя которого не упоминается; уж не погиб ли он в отчаянной свалке? Этим объяснился бы рассказ в книге пророка Даниила, описывающий часть события. что же касается пиршества, то ведь было как раз время ежегодного праздника Думузи (или Фаммуза), в посвященном ему месяце, и ничего нет невероятного в том, что его, из. религиозного усердия, отпраздновали даже в эту отчаянную годину.
24. - Киру нельзя было засиживаться в какой-либо части своего царства, теперь уже обширнейшего в мире. Однако, он пробыл в Вавилоне несколько месяцев, устраивая, учреждая, примиряя, делая все, что только может делать самый просвещенный государственный человек, дабы основать свое владычество не на боязни, а на благодарности и довольстве своих новых подданных. Ничем нельзя так скоро и прочно привязать к себе народ, как выказывая уважение к его религии. Кир, поэтому, не задумываясь, являлся в храмах и приносил жертвы богам древней столицы, называя себя и сына своего Камбиза "поклонниками Мардука, великого Владыки", и каждодневно молился богу Набу, испрашивая долгоденствие и успех для сына и себя. О более осязательных милостях и благодарностях не упоминается в известных до сих пор документах; но нельзя себе представить, чтобы, на радостях легко доставшейся победы, завоеватель поскупился на щедроты тем, которые уготовили ему пути. Судить о том можно по тому, как он наградил иудеев. Он отпустил их из неволи, вел-ел им возвращаться на родину и строить вновь Иерусалим и храм, для чего он подарил им участок леса в Ливанских горах, и возвратил им всю священную утварь и сосуды из золота и серебра, которые Навуходоноссор увез и роз-дал вавилонским храмам. Он издал по этому поводу прокламацию, в которой объявлял свою волю и приказывал всем и каждому содействовать святому делу посильными дарами и оказыванием всяческой помощи. Во вступлении к этой прокламации он выражается, как поклонник Иеговы, говоря, что "Бог небесный повелел ему выстроить Ему дом в Иерусалиме, что в Иудее", - совершенно так, как, обращаясь к вавилонянам, он называет себя поклонником Мардука и заявляет, что "Мардук, великий Владыка", приказал ему перестроить его святилище. Из этого не следует, чтобы он сам исповедал вавилонскую или иудейскую веру, или изменял маздеизму, - хотя позволительно полагать, что он, в качестве единобожника, чувствовал больше симпатии к поклонникам Иеговы, нежели к почитателям Мардука. Но, в сущности, он действовал согласно своему всегдашнему правилу: домогаться доверия и привязанности своих подданных, -а для этого он непременно должен был, находясь среди- них, наружно сообразоваться с их манерой выражаться и с их богослужением.
25. - Ранней весной в следующем году скудость (537), так по крайней мере вычитали в последних, сильно попорченных строках "летописного цилиндра", - Кир покинул Вавилон, оставив там своим наместником старшего сына своего, Камбиза. Не видать, чем собственно он был занят все следующие восемь лет. Часть этого времени он, должно-быть, провел дома, и известно, что он сложил в своем новом дворце в Пасаргадах большую часть несметных богатств, добытых. в сокровищницах трех столиц: Сард, Экбатаны и Вавилона. Древние историки несогласны между собою насчет его смерти, последовавшей в 529 г. до P. X. Вероятнее всего, что он погиб в походе против массагетов, отдаленного и крайне варварского скифского племени, кочевавшего где-то далеко на северо-востоке от Аральского моря. Так рассказывает и Геродот, но рассказ его, по обыкновению, так затемнен баснями и несообразностями, что не выдерживает никакой критики. Но сколько бы ни собрали мы фактов и достовернейших подробностей, ничто не могло бы еще усилить те чувства уважения и удивления, которые эта светлая, величественная личность внушала своим современникам и теперь еще внушает далекому потомству. Кир не только был, в высшем смысле, хорошим государем; нет - он был первым хорошим государем, о котором повествует история. Он, кроме того, за исключением афинянина Солона, -первый достоверно известный нам истинно великий и хороший человек нашей, арийской или индо-европейской расы. Его величие прекрасно характеризуется его любимой, краткой надписью, более красноречивой в своей благородной простоте, чем все самохвальства ассирийских царей: "Я - Куруш, царь, Ахеменид".
Примечание. Неожиданное открытие аншанского царского дома естественно произвело большой переполох в ученом мире и привлекло к разным скороспелым выводам, весьма скоро оказавшимся совершенно несостоятельными. Так, Кир вдруг очутился эламитом туранского или касситского племени, многобожником и даже идолопоклонником. Доказывали, что самое имя его, с окончанием на уш или аш, не арийское, а касситское. То же доказывалось и по поводу имени его сына, -Камбуджия, как оно является на памятниках. Но теперь, когда его арийское происхождение уже никем не оспаривается, его уступки религиозному чувству побежденных им народов объясняются здравым политическим расчетом. Что же касается обоих имен, то трудно найти имена более несомненно арийские, притом древнеарийские: оба встречаются в древнейшей индийской литературе: "Куру" назывался арийский народ в северной Индии, а также знаменитый род героев-царей; а в северо-западном углу Индии жил другой арийский народ, известный под именем "Камбоджа". Это имя до сих пор живо, и принадлежит земле, сопредельной с Сиамом. (См. в особенности De Harlez в "Museon" I, 4; Sиegel "Die Altpersischen Keilinschriften", 2-е изд. стр. 86; п H. Zimmer, "Altindisches Leben", стр. 102 и сл.).