С победой Веспасиана над Вителлием закончилась оргия гражданской войны; очевидно, это произошло под давлением общественного мнения и потому, что военные были убеждены в том, что достигли наконец своей цели. Они доказали, что решение о том, кому занять трон, зависит не от произвола преторианцев, что во главе государства должен становиться лучший из граждан империи, признанный армией, сенатом, народом Рима, независимо от его принадлежности к семейству Августа. Таким образом, Год четырех императоров, будучи не более чем эпизодом в римской истории, имел, однако, важные последствия для будущего империи и ознаменовал собой начало нового периода в истории принципата.

Начало этой новой фазы, эпоха правления Веспасиана и его сына Тита, прошло под знаком восстановления. В основных чертах этот период напоминает времена Августа и начало правления Тиберия. Основной задачей было восстановление мира. Совсем не случайно, а, напротив, очень показательно в смысле того, какими идеями руководствовался Веспасиан в своей деятельности, было то, что первое действие, предпринятое им после вступления в должность, было закрытие храма Януса. Самым роскошным из построенных при нем памятников стал forum Pads, перекликающийся с ara Pacis Августа, а на монетах снова появилась аллегорическая фигура Pax Augusta.[1] Необходимым условием мира была спокойная и послушная армия. Восстановление спокойствия и дисциплины в рядах преторианцев и провинциальных войск было непростой задачей. В известной мере она облегчалась настроениями подавленности, овладевшими армией под впечатлением тех ужасов, которые принес с собой Год четырех императоров, и под влиянием общественного мнения, с которым ей пришлось столкнуться в Италии и провинциях. Однако невозможно было с уверенностью сказать, насколько продолжительным окажется действие этих факторов; отсюда возникла необходимость военных реформ Веспасиана.

Под реформами я подразумеваю не переформирование отдельных воинских частей, роспуск некоторых легионов и образование новых. Как ни важны были эти мероприятия, их было бы недостаточно для того, чтобы обеспечить надежный мир и спокойствие в армии. Важнее были меры, направленные на изменение социального состава армии.[2] Я уже говорил о том, каким основным принципом руководствовался при этом Веспасиан: очевидно, при наборе в армию он хотел избежать присутствия в ней италийского пролетариата. За исключением некоторой части преторианской гвардии, армия должна была состоять из провинциалов. Притом в нее брали отнюдь не всех провинциалов из любых частей империи, без учета происхождения и принадлежности к определенному социальному слою. К сожалению, мы располагаем очень скудными материалами о том, откуда были родом солдаты времен Флавиев, не говоря уже об их социальном происхождении. Однако тот факт, что в качестве места проживания сплошь и рядом фигурируют названия городов, сам по себе уже достаточно красноречив, и, учитывая, что Веспасиан, подобно Августу и Клавдию, постоянно поддерживал процесс урбанизации империи и всячески способствовал распространению римского и латинского гражданского права преимущественно на урбанизированные области западной части империи,[3] можно сделать вывод о том, что предпринятая Веспасианом провинциализация армии отнюдь не означала ее варваризации. Мы имеем все основания предполагать, что предоставление сельским общинам и племенным союзам городского статуса не только давало им какие-то привилегии, но влекло за собой и определенные обязанности, а также предполагало соответствующую степень романизации или эллинизации. Первой обязанностью населенных пунктов, получивших городской статус, было поставлять молодежь в легионы. Следует отметить, что при Веспасиане возродились такие центры воспитания будущих солдат Италии, как collegia iuvenum, получившие распространение во всей западной части империи.[4]

Таким образом, римские легионы стали пополняться при Флавиях главным образом выходцами из наиболее цивилизованных и образованных классов урбанизированных частей империи. Выражаясь по-современному, в отношении этой армии можно употребить термин «буржуазная», хотя это понятие опошлено социалистами, у которых оно стало расхожим словцом; состав этой армии рекрутировался из имущих слоев провинциальных горожан, из кругов землевладельцев и арендаторов, часть которых жила в городе, часть — в своих поместьях и усадьбах, но не из городского и сельского пролетариата. В большинстве провинциальных городов — как старых, так и новых — пролетариат, как мы увидим далее, не принадлежал к числу граждан. Поэтому в провинциях отсеять этот класс при наборе в армию было легче, чем в Италии.

Другая реформа Веспасиана, проведенная в том же духе, заключалась во введении новой системы при наборе солдат во вспомогательные войска. Представляется вероятным, что Веспасиан сознательно отказался от приема в эти войска представителей таких народов и племен, которые были совершенно незнакомы с городской жизнью, составляя самую нецивилизованную часть провинциального населения. Начиная со времен Веспасиана различие между легионами и вспомогательными войсками постепенно сгладилось: и тот и другой род войск набирали в провинции, в обоих служили солдаты, от рождения имевшие римское гражданство, и в том и в другом сравнительно большое число людей — несколько большее в легионах и несколько меньшее во вспомогательных войсках — относилось по рождению и воспитанию к урбанизированной части населения. Кроме того, состав вспомогательных частей, носивших названия отдельных племен, включал в себя не только представителей соответствующего племени или выходцев из какой-то одной местности. Так, например, во фракийской когорте (соhors Thracum) служили не только фракийцы, но и люди иного происхождения. Такой метод формирования воинских частей из представителей различных наций на протяжении многих лет практиковали в современной России; для многонациональных государств он представляет определенные преимущества. Начиная с периода правления Веспасиана солдаты местного происхождения никогда не составляли большинства в провинциальных вспомогательных войсках. Египетские и африканские соhortes, alae и numeri всегда были там в меньшинстве по сравнению с теми, которые не назывались египетскими и африканскими и имели в своем составе разве что очень небольшое число уроженцев этих провинций.

Ту же систему применяли и к тем частям, которые находились в самом Риме. Прежняя система, когда в войско набирали только римских граждан, живущих в Италии, приводила к тому, что к их отбору стали подходить не так строго. Теперь же в столичном гарнизоне кроме италиков появилось значительное число провинциалов из урбанизированных римских провинций, в особенности из Южной Галлии, Испании, Норика и Македонии; попадались там и уроженцы альпийских областей, жители Лузитании, Далмации и Паннонии.

Меры, предпринятые Веспасианом для политической нейтрализации армии, оказались не менее эффективными, чем те, к которым в свое время с той же целью прибегнул Август. Так что и в этом отношении Веспасиан показал себя хорошим учеником Августа и верным продолжателем его политики. Дисциплина и боеспособность римской армии были восстановлены; впоследствии это было доказано трудными войнами времен Домициана и тем, как вела себя армия во время кризиса, наступившего после убийства этого императора. За исключением преторианцев, вся остальная армия не принимала активного участия в политических событиях этого тревожного времени и совершенно спокойно отнеслась к тому, что сенат избрал Нерву и что Нерва сделал своим приемным сыном Траяна. В качестве живой иллюстрации господствовавших тогда условий могут служить известные приключения Диона Хрисостома, пережитые им в лагере одного из легионов, расположенном в Мёзии. С трудом верится, будто он своей блистательной речью (интересно, кстати, на каком языке она была произнесена, — по-гречески или по-латыни?) остановил уже назревавшую революцию; скорее всего, там просто имели место какие-то незначительные волнения.[5]

Веспасиан, как и Август, не довольствовался тем, чтобы восстанавливать старое. Он энергично продолжил начатую Августом и Клавдием работу в двух главных сферах императорского управления — в области финансов, где он усовершенствовал бюрократический аппарат, и в деле урбанизации римских провинций. Мы не имеем возможности подробно останавливаться здесь на этих двух сферах деятельности Веспасиана; о первой по существу все сказано в основополагающей книге Гиршфельда, так что нет необходимости повторять уже известное.[6] И лишь на один момент следует обратить особенное внимание, поскольку он имеет чрезвычайно большое значение для экономической истории II в., а именно на то, какое большое внимание уделял Веспасиан императорским и государственным земельным владениям. Огромный размах произведенных при Нероне конфискаций и хаос, разразившийся в Год четырех императоров, когда многие богатые сенаторы и граждане муниципий были уничтожены соперничающими императорами или перебиты бесчинствующей солдатней, привели к тому, что в стране снова воцарились примерно те же условия, какие после гражданских войн достались в наследие Августу.[7] Перед Веспасианом стояла нелегкая задача. И все-таки ему удалось достаточно хорошо наладить организацию гигантских земельных владений, принадлежавших короне и государству; практически он объединил их управление в одном ведомстве, вследствие чего произошел громадный прирост финансовых поступлений в императорскую кассу. В Италии и провинциях государству принадлежали большие площади пригодных для аграрного использования земель, а также рудники, каменоломни, рыбные промыслы, леса и т.д.; после того как все это было объединено в руках императора, нужно было найти способ их целенаправленного, методического использования. Вопрос о том, какую форму управления выберет самый большой землевладелец мира, был далеко не безразличен для дальнейшего развития экономики всего римского мира, а, напротив, имел для него первостепенное значение. Эта проблема будет рассмотрена в шестой и седьмой главах, где также будет дан общий очерк политики Флавиев с точки зрения ее влияния на последующее развитие экономики Римской империи. Однако уже здесь следует отметить, что начатая Веспасианом реорганизация экономической и социальной жизни в крупных государственных и императорских хозяйствах производилась скорее в духе эллинистической, «нормативистской», как ее называет Шенбауэр, нежели в духе староримской «либеральной» системы. За образец, очевидно, было взято то устройство, которое и при римлянах по-прежнему сохранялось на эллинистическом Востоке, в частности в Египте.[8]

С такой же энергией Веспасиан занимался урбанизацией провинций. Об этом также предстоит более подробный разговор в шестой и седьмой главах. Очевидно, его основная цель заключалась в расширении базы, на которую, собственно, и опиралась императорская власть. События кровавого Года четырех императоров показали, какой слабой и ненадежной оказывалась поддержка римских граждан, в особенности италиков. Выбрать их в качестве единственной опоры принципата означало вернуться к анархии гражданских войн. Мы уже убедились, что Веспасиан прекрасно понимал ситуацию и что при проведении военных реформ он исходил из правильной оценки фактов. Однако он хорошо сознавал, что в существующих условиях нельзя отступать от главного принципа, положенного Августом в основу конституции государства, согласно которому граждане Рима и законные представители исконного италийского народа занимали в империи главенствующее положение. Уравнять в правах все население империи и распространить на всех право гражданства было невозможно. Но, с другой стороны, было так же опасно сохранять ту осторожную сдержанность в вопросе предоставления римского и латинского гражданства, которой придерживались Юлии—Клавдии. Веспасиан, как мы увидим в дальнейшем, избрал некий средний путь. Он ускорил процесс урбанизации более или менее романизированных провинций, в особенности тех, которые поставляли большую часть солдат для армии и в которых имелись большие римские гарнизоны: Испании, Германии и дунайских провинций. Учреждая новые муниципии в землях, населенных полуцивилизованными племенами и кланами, он создавал условия для возникновения романизированной аристократии, в состав которой входили главным образом бывшие военные, успевшие романизироваться за время службы в римской армии; этим носителям римской цивилизации он предоставлял экономические и социальные права и привилегии, делавшие их господствующим слоем среди местного населения. Урбанизация Испании, Германии, Иллирии и в меньшей степени Африки, Галлии и Британии вела таким образом к концентрации в городах определенных элементов, что облегчало правительству осуществление контроля над этими элементами, а через них — и над остальным населением провинции. В наиболее романизированных провинциях новым городским центрам предоставлялось римское и латинское гражданство. В менее романизированных и в эллинизированных частях империи в этом вопросе, по крайней мере в данный момент, проявляли известную сдержанность. Но процессу урбанизации повсеместно оказывали энергичную поддержку, ускоряя ее до пределов возможного.

Благодаря этому принципат, и в особенности власть династии Флавиев, получил новую базу. Поскольку новые элементы были обязаны своим социальным возвышением лично Веспасиану и его сыновьям и поскольку они же поставляли солдат как для легионов, так, в известной степени, и для вспомогательных частей, принципат Флавиев, казалось, обрел здоровую и надежную опору. Новым колониям и городам было предназначено сыграть ту же роль, которая после гражданской войны выпала колониям Цезаря и Августа. Политика Веспасиана была вызовом по отношению к старым италийским городам и традиционным городским центрам провинций; она была вызовом по отношению к исконному ядру общества римских граждан, не сумевшему поддержать основанный Августом принципат, и одновременно она была непосредственным, направленным против Италии обращением к провинциям, в котором выражалось признание их заслуг в благодарность за поддержку, оказанную ими в Год четырех императоров принципату и лично Веспасиану. После реформы принципат по-прежнему выступал от имени римских граждан, но этими гражданами были уже не только жители Италии.

Большое значение для социального развития империи имела политика Веспасиана и Тита в отношении сената. Для нас этот вопрос важен не в конституционном аспекте: он достаточно прояснен изучавшими его известными исследователями и почти не имеет отношения к тем проблемам, которые интересуют нас в этой книге. Для нас важнее произведенное Веспасианом обновление сената и его цензорская деятельность, в ходе которой он удалял из сената некоторых его членов и ставил на освободившиеся места других. Как уже упоминалось в предыдущей главе, этот вопрос подробно разработан в научных исследованиях,[9] из них явствует, что сенат, в том виде, в каком мы знаем его после Веспасиана, заметно отличается от того, каким он был в период Юлиев—Клавдиев. Теперь он уже перестал быть представителем старой аристократии республиканского Рима, равно как и семейств, возведенных в высшее сословие и вошедших в сенат при Августе; подобно старинной знати, в большинстве случаев они принадлежали к числу жителей Рима. В результате преследований, которым подверглись сенаторские семьи при династии Юлиев-Клавдиев, а также из-за «аутогеноцида» старинных родов старая аристократия почти вся вымерла. Сменившая их новая знать состояла из людей различного и порой даже сомнительного происхождения. Но проводимая политика была в основном направлена на то, чтобы заменить старинную родовую знать представителями муниципальной аристократии Италии и западных провинций. Последние составляли большинство всаднического сословия и своей преданной службой на военном и гражданском поприще доказали, что являются крепкой опорой принципата. Веспасиан довершил этот процесс. В период его правления почти все члены сената были представителями высшего слоя муниципальной буржуазии, причем провинциалы в основном были выходцами из тех областей, где господствовал латинский язык; ни жители Востока, ни греки, как правило, в сенат не допускались. Политика Флавиев, не будучи проримской, или проиталийской, в узком смысле слова, имела, во всяком случае, как и политика Августа, пролатинскую направленность. Флавии всячески подчеркивали значение и господствующее положение в империи латиноязычной части ее населения.[10]

Став императором, Веспасиан оказался в значительно более сложном положении, чем в свое время Август. Гражданская война продолжалась всего один год, она не затронула Востока, да и такие провинции, как Галлия, Испания и Африка, не были серьезно втянуты в эти волнения. Пострадала в основном Италия, причем больше всего — ее богатые северные и центральные области. У Веспасиана не было ореола святости, на нем не лежал отблеск божественного величия, осенявший Августа; для большинства жителей империи Веспасиан не был спасителем, как некогда Август. Августу, несомненно, тоже приходилось сталкиваться с оппозицией в лице отдельных, враждебно настроенных сенаторов, с которой он вынужден был бороться. Веспасиан испытал это в гораздо большей степени. Из книг Тацита, Светония и Диона Кассия нам известно, что среди сенаторов он встретил многих неустрашимых и решительных противников и что ему поневоле приходилось прибегать против них к жестоким средствам, а некоторых — даже казнить.

О правлении Веспасиана сохранилось так мало сведений и они настолько скудны, что исходя из них трудно даже определить, какую цель преследовала тогда сенатская оппозиция. В отличие от оппозиции периода Юлиев—Клавдиев существование оппозиции против Веспасиана не объясняется личными мотивами. Мы знаем, что еще во времена Нерона вместо личной оппозиции возникла новая, философски обоснованная оппозиция, одним из главных представителей которой был Тразеа Пет. Опирающаяся на теоретически-философские рассуждения, эта новая форма противостояния была, несомненно, сильнее и упорнее, чем те, с которыми приходилось сталкиваться предшественникам Нерона. Такой же характер носила оппозиция во главе с Гельвидием Приском, направленная против Веспасиана. Судя по источникам, может возникнуть впечатление, разделяемое большинством современных историков, будто бы сенатская оппозиция времен Веспасиана требовала восстановления республики, «более или менее откровенно высказывая свои республиканские убеждения».[11] Трудно представить себе, чтобы серьезная оппозиция могла основываться на подобных утопических идеях; еще маловероятнее, чтобы римский сенат, который ввиду своей социальной структуры, скорей всего, не мог разделять настроений прежнего республиканского сената, так ничему и не научился на горьком опыте Года четырех императоров. Философский характер сенатской оппозиции тоже говорит не в пользу такого мнения, будто бы идеалом мог быть возврат к республиканскому строю. Две наиболее популярные философские системы этого времени — стоицизм и кинизм — были по своей сути чужды республиканским идеям.

Об одном персонаже этой эпохи нам известно больше, чем обо всех остальных, даже больше, чем о тех, чьи характеры запечатлел в своих сочинениях Тацит. Дион, гражданин Прусы, впоследствии прозванный Хрисостомом, приехал в Рим при Веспасиане, будучи молодым, но уже знаменитым софистом. Как богатый человек, принадлежащий к аристократии своего города, он имел возможность установить дружеские отношения со многими выдающимися деятелями столицы, включая даже членов императорской семьи. На первых порах своего пребывания в Риме он, по-видимому, не вступал в оппозицию к Веспасиану, а напротив, выступал в его защиту даже в тех случаях, когда речь шла о мерах, принимаемых против философов, а также защищал его в конфликте с известным Музонием, одним из вождей философской оппозиции.[12] Затем Дион сблизился с предводителями сенатской оппозиции, и сам, судя по всему, постепенно усвоил их взгляды. Политические взгляды Диона нам очень хорошо известны. Ни в одном из его сочинений нельзя обнаружить ни малейших признаков каких-либо республиканских симпатий. В «Родосской» речи Диона, относящейся, по всей видимости, к периоду до его ссылки, когда он еще поддерживал тесные отношения с представителями сената, находившимися в оппозиции к господству Флавиев, не содержится никаких слов, прославляющих демократию как таковую. Поэтому невозможно поверить, чтобы сенатская оппозиция проповедовала чистую республику и стремилась к возврату золотых времен безраздельной сенатской власти; цель оппозиции, очевидно, следует искать совсем в ином направлении.

Сенатская оппозиция была не одинока в своей борьбе против Веспасиана. Вынужденная высылка из Рима так называемых философов составляет своеобразную черту его правления. В одной из своих известных речей (речь 32-я «Александрийская») Дион Хрисостом делит философов своего времени на четыре класса: первый — это философы, которые вообще никого не учат; второй — это профессора в собственном смысле слова, т. е. те, кто обучает определенную группу студентов; третий — те, кто выступает в качестве публичных ораторов, переезжая с места на место с чтением лекций; и, наконец, четвертый, и самый интересный, класс он описывает следующими словами: «В большом числе в городе представлены так называемые киники... Собираясь на перекрестках, в переулках и у ворот храмов, они обманывают рабов и корабельщиков и прочий подобный люд, заговаривая им зубы своими остротами, многоречивой болтовней и пошлыми ответами. Добра они этим никому не приносят, а, напротив, причиняют много вреда». [Dio Chrys. Or. XXXII, 10.] Эта последняя разновидность философов знакома всякому, кто занимался эпохой Римской империи. В I—II вв. по Р. Х. они представляли собой самое колоритное явление в городах римского Востока. Не было ничего удивительного, если многие из них отправлялись в Рим, где они могли рассчитывать на знающую греческий язык публику, которую могло заинтересовать их учение. Об этом учении нам известно очень мало. Однако наверняка оно было выдержано в духе кинической доктрины, отвергавшей всяческие условности и проповедовавшей возврат к природе.[13] Но если все их учение сводилось к этому содержанию, то почему же Веспасиан усматривал в них нешуточную опасность и почему они были высланы из Рима заодно с теми философами, чьими идеями вдохновлялась сенатская оппозиция? Очевидно, это можно объяснить только тем, что все философы как высших, так и низших разновидностей занимались политической и социальной пропагандой, которая Веспасиану определенно казалась опасной.[14]

В чем же, если говорить о подробностях, заключались их проповеди? В социальном плане они были довольно-таки возмутительного свойства, поскольку пробуждали опасные инстинкты пролетариата. Однако одного лишь социального воздействия этих выступлений недостаточно для того, чтобы объяснить действия Веспасиана; к тому же это была особенность уличных философов. Очевидно, вдобавок к этому в выступлениях уличных киников содержался элемент политической пропаганды. Единственная общая тема в учениях киников и стоиков в области политики, имеющая в глазах Веспасиана опасный оттенок, это противопоставление тирана и царя, — тема, к которой часто обращались как киники, так и стоики и которую потом развивал Дион Хрисостом в своих знаменитых речах о тирании и царской власти. Одно из главных отличий в противопоставлении царя и тирана состояло в том, что царь получает власть от бога, он избран богом как самый лучший, и потому его власть не может быть наследственной. Если именно в этом заключалось то общее, что объединяло оппозиционных сенаторов с уличными проповедями киников, то становятся понятны те преследования, которые выпали тем и другим на общую долю, а также становится понятна одна реплика Веспасиана, брошенная им сенату по поводу обнаружившегося против него заговора: он сказал, что его преемниками станут либо его сыновья, либо никто. Кстати сказать, эта реплика не содержит ни малейшего намека на якобы существовавшие в сенате республиканские тенденции. Это было не что иное, как резкий ответ тем, кто проповедовал учение о том, что царем должен быть самый лучший, — учение об усыновлении.[15]

Наряду с многочисленными голосами, которые объявляли правление Веспасиана тираническим за то, что он хотел закрепить право престолонаследия за своими сыновьями, существовало и другое течение общественного мнения — не такое опасное, как первое, однако очень ярко характеризующее социальные условия этого времени. Из Светония [Suet. Vesp. 8 (2).] нам известно, что некоторые из греческих провинций и свободных городов, а также несколько вассальных стран пережили в период правления Веспасиана мятежи и смуты (tumultuosius inter se agebant) и были наказаны за это утратой своей «свободы». Светоний упоминает Ахайю, Ликию, Родос, Византии и Самос — территории как на подбор богатые, отчасти представляющие собой значительные торговые и промышленные центры. В это же время александрийцы выражают свое недовольство Веспасианом. [16] [Suet. Vesp. 19(2); ср.: Strabo. 17, 796.] Чем же объясняются такие настроения греческого Востока? Нужно отметить, что они характерны не только для эпохи Флавиев. Такое же положение наблюдается при Траяне и сохраняется даже во времена Адриана, особенно это относится к Александрии. Из речей, с которыми выступал Дион Хрисостом в различных городах Востока при Траяне, и из трактата Плутарха «Об обязанности государственного мужа», написанном, очевидно, в то же время, мы более или менее точно знаем, что происходило тогда в греческих городах. Если отвлечься от постоянного соперничества и конкурентной борьбы между отдельными городами, унаследованными ими от времен своей политической свободы, на первый план выдвигаются два фактора, которые определяли общественную жизнь и доставляли много беспокойства местному городскому начальству и римскому правительству: это, во-первых, непрестанная общественная борьба между бедными и богатыми и, во-вторых, сильная оппозиция обеих частей общества против методов управления римских наместников. Вследствие этого социальное движение в городах, в особенности среди пролетариев, неизбежно должно было принять антиримскую окраску, поскольку римляне, как правило, действовали в интересах господствующих классов, т. е. в интересах угнетателей пролетариата.[17]

По моему глубокому убеждению, именно эти два фактора являются основной причиной периодически повторявшихся волнений, происходивших в Александрии. Об этих волнениях мы имеем подробные сведения благодаря литературным источникам и некоторым документам, представляющим собой фрагменты политического памфлета, так называемому Языческому мартирологу; это примечательное собрание пользовалось большой популярностью среди греческого и эллинизированного населения Египта. Волнения принимали форму еврейских погромов, но были определенно направлены против римского правительства и носили почти исключительно политический характер. Притом несомненно, что, так же как и в городах Малой Азии, уличные философы-киники имели значительное влияние на беспокойные элементы александрийского населения, в особенности на пролетариат. Это влияние отражается в кинических темах, которые часто возникают в так называемом Александрийском мартирологе, например: «Царь и тиран», «Свобода и рабство» и т.д.[18]

Каким же образом создалась такая обстановка? Волнения в Александрии начались еще при Калигуле, между тем как на Востоке нигде, кроме этого города, до периода Флавиев не обнаруживалось никаких признаков недовольства. Для того чтобы понять это явление, следует вспомнить то, что было сказано в последней главе о блестящем возрождении экономики Востока по окончании гражданских войн.[19] Экономический подъем сопровождался таким культурным возрождением, какого не знал Запад. Даже римляне снова стали воспринимать греческую культуру, искусство и литературу как эталонные образцы. Нерон первым возвестил это urbi et orbi как новое Евангелие и сам поступал в соответствии со своим убеждением. В греческих городах и особенно в среде их высших слоев, в кругах интеллектуалов, это вызвало мощный и даже чрезмерный всплеск амбиций. При Веспасиане наступила реакция. Восток, раньше всех поддержавший его своим признанием, ожидал всевозможных привилегий, наступления нового «золотого века»: свободы, предоставления римского гражданства, мест в сенате и многого другого. Но, как мы уже видели, Веспасиан и не думал идти по пути, намеченному Нероном. Он не был ни космополитом, ни греком. Будучи италиком по рождению, он разделял все предрассудки своих соотечественников и не верил в превосходство греков. Кроме того, он знал, что не может обойтись без поддержки Запада, и понимал, что восточная оппозиция — это не более чем фронда и что она не представляет для него серьезной угрозы. Возможно, он слишком далеко зашел в этой политике и нажил себе новых врагов даже в Риме. «Родосская» речь Диона показывает, что он и люди его круга — в Риме, кроме него, жили и другие именитые греки — разделяли веру в возрождение греческого мира и требовали к себе большего уважения. Такие философы, как Дион, никогда не призывали к мятежу и бунтам, но то, от чего их удерживала умеренность, делали за них уличные философы, чьи происки были направлены на то, чтобы любыми средствами завоевать популярность в народе; тем самым они давали Веспасиану лишний повод сделать для них Рим как можно более неуютным местом. Однако, будучи изгнанными, они доказали свою настойчивость, сумев-таки снова проникнуть в Рим и возобновить там свои проповеди.[20]

Правление Тита составляет лишь краткий эпизод в истории отношений между императорами и населением империи. Его уступки сенату и политика мягкой терпимости не смогли приостановить распространение недовольства, которое особенно ширилось на Востоке. Примечательно, что в период его правления (очевидно, в 80 г. по Р. Х.) в Малой Азии объявился Лже-Нерон, привлекший к себе большое число сторонников.[21] Кризис наступил, когда Тита сменил император Домициан. Факты достаточно известны, так что незачем их повторять. Для противников военной тирании и личностного, своекорыстного характера принципата, сложившегося при Юлиях-Клавдиях, а также и для врагов династической монархии, завоевавших, по-видимому, в Риме прочное положение, правление Домициана было откровенной тиранией, деспотизмом в том смысле, который придавали этому слову стоическая и киническая школы философии. Домициан не скрывал своего понимания императорской власти. Он вел себя открыто и честно. Он ничего не желал слышать об идеальном царствовании стоиков. Он требовал покорности и абсолютной личной власти, желая быть господином и богом своих подданных. Для этого не обязательно было менять что-то в самом принципате, созданном Августом и его преемниками. Возможно, что Домициана вынудили показать свое истинное лицо постоянные нападки врагов существующего режима. Он так свирепо расправился с оппозицией, что прославился своей жестокостью. Казалось, что вернулись самые страшные времена Тиберия, Калигулы и Нерона. Доподлинно известно, что повсюду в империи высшие слои общества единодушно осуждали его политику и высказывались в пользу компромисса между императором и его противниками. Создается впечатление, что и армия, пользовавшаяся благосклонным вниманием императора, тем не менее не во всем была на его стороне. Поэтому можно с большой степенью вероятности предположить, что придворный заговор, положивший конец его жизни, возник не на пустом месте, а имел разветвленную сеть в провинциях и воинских частях. В таких обстоятельствах удивительные истории о прорицаниях некоего Ларгина (?) Прокла (возможно, бывшего солдатом) в Германии и видениях Аполлония Тианского в Эфесе, которые Дион принимает как достоверные факты, получили бы вполне удовлетворительное объяснение.[22]

Так, при Домициане оппозиция возобновила свои выпады как против императорской власти в целом, так и против личности императора.[23] Начавшаяся борьба не ограничилась пределами Рима. Мы знаем, что изгнанный из Рима Дион Хрисостом, которому было запрещено жить в родной Вифинии, вел бродячую жизнь; меняя свой внешний облик и, вероятно, под чужими именами, он всюду возвещал новое стоико-киническое Евангелие, в которое он теперь окончательно уверовал. Он почти целиком посвятил себя распространению своих новых идей, и показательно, что его пропаганда была действительно направлена против Домициана и его методов правления. Запрещение жить в Вифинии много говорит об условиях, сложившихся на Востоке: то влияние, которое имела бы проповедь Диона на его родине, представляло угрозу для императора.

Если мы обратимся к вопросу о содержании его пропаганды, то из его речей и из того, что нам известно о деятельности философов в Риме, мы увидим, что здесь на первом месте стоит обличение тирании, которая идентифицируется с правлением Домициана. Такова ее негативная сторона. Была ли у противников Домициана в запасе еще и другая, так сказать, положительная часть программы, которую они противопоставляли тирании? Позднее, уже при Траяне, Дион поведал императору и всем нам, каким он представляет себе идеальное устройство Римской империи и вообще идеальное государство. Тирании он противопоставляет стоическое и киническое царствование (βασιλεία) и живописует его такими красками, что его картина, по крайней мере отчасти, напоминает методы правления принципата времен Траяна.[24] Согласно общепринятому мнению, Дион и оппозиция рисовали такую картину, поняв, что им ничего не остается, как только примириться с монархией, и, делая хорошую мину при плохой игре, объявили монархию Траяна басилеей (βασίλεια) стоических философов; считают, что они скрепя сердце отказались от своих республиканских идеалов. Я не вижу оснований для такого вывода. Мне представляется, что оппозиция с самого начала, за исключением, может быть, единичных случаев — если Гельвидий Приск и впрямь был убежденным республиканцем, — признавала принципат, но, приняв точку зрения Антисфена, младших киников и стоиков, выдвинула требование, чтобы принципат перестроился, приспособившись к идеалу стоической и кинической басилеи (βασιλεία).[25] Программа стоического и кинического царства, которую предлагает Дион, достаточно известна, так что здесь не нужно останавливаться на ее анализе. Основные ее пункты следующие: царь избран божественным провидением и действует в совершенном согласии с волей высшего бога; сам он при жизни не является богом; власть для него — не личная привилегия, а долг; вся его жизнь — это труд (πόνος), а не удовольствие (ἡδονή); для своих подданных он — отец и благодетель (πατὴρ καὶ εὐεργέτης), а не господин (δεσπότης); его подданные — свободные люди, а не рабы; они должны любить его, а он должен быть φιλοπολίτης и φιλοστρατιώτης и должен быть πολεμικός, но в то же время εἰρηνικός в том смысле, что вокруг него нет никого, с кем нужно было бы вести борьбу; наконец, он должен быть окружен друзьями (это положение намекает на сенат), которые принимают участие во всех делах управления государством и являются свободными (ἐλεύθεροι) людьми благородного происхождения (γενναῖοι). Несомненно, многие пункты этой программы, излагаемой Дионом, нельзя рассматривать как чисто теоретические положения, на самом деле они соответствуют характеру Траяна и его способу управления государством.[26] Однако достаточно заглянуть в тот панегирик Траяну, который произнес Плиний при своем вступлении в должность консула, чтобы, сравнив его с первой и третьей речью Диона о царской власти, убедиться, как далеко выходит Дион за рамки простой констатации фактов; главное, чему посвящены речи Диона, это проповедь вечных норм, которые Траяну предстояло либо принять, либо отвергнуть.[27]

Поэтому я полагаю, что противники Флавиев в большинстве случаев не осуждали принципат как таковой; их отношение к нему, скорее, совпадало с позицией Тацита. Они его признавали, но желали, чтобы он как можно более приближался к басилее (βασιλεία) стоиков и как можно менее походил на то, что они понимали под тиранией, воплощение которой они видели в военной тирании Калигулы, Нерона и Домициана. Вступление на престол Нервы и Траяна положило конец противостоянию, существовавшему между основной массой населения (в особенности между просвещенным слоем городской буржуазии) и носителями императорской власти. В речах Диона о царской власти, с которыми он выступал перед Траяном и которые затем, очевидно с одобрения императора, не раз повторял в крупнейших городах Востока, были сформулированы те пункты стоической доктрины, которые согласился принять принципат, и те уступки, на которые, со своей стороны, согласилась пойти доктрина во имя требований реальной жизни.

Согласие армии с таким мирным разрешением конфликта, выразившееся в том, что она после него на протяжении целого столетия хранила спокойствие и не выходила из повиновения, объясняется тем, что солдаты не были сторонниками военной тирании, а готовы были приветствовать решение этого вопроса в духе требований общественного мнения, выражаемого образованными слоями населения всей империи. Принципат II в. по Р. Х., просвещенная монархия Антонинов, означал победу образованных классов, подобно тому как принципат Августа означал в свое время победу сообщества cives Romani. Призрак восточной монархии, взращенной на почве военной тирании, на сей раз был благополучно изгнан, однако, как мы увидим далее, одержанная над ним победа оказалась последней.

Условия компромисса, заключенного между образованной частью населения и императором, нигде не сформулированы и не закреплены документально. Конституция Римской империи, как это было всегда от начала римской истории, по-прежнему оставалась неписаной. Все изменения сводились, в сущности, к приспособлению императорской власти к новым условиям, что отнюдь не уменьшило ее полномочий. Что касается власти императора, то она, напротив, даже еще больше увеличилась. Единовластное господство принцепса над всеми классами населения было признано как факт и как необходимость. Без единовластной воли верховного правителя Римская империя неизбежно бы распалась. Бюрократический аппарат императорского чиновничества беспрепятственно продолжал развиваться. Однако вновь стал подчеркиваться основной принцип, лежавший в основе принципата Августа. Император не был монархом восточного толка; он был верховным должностным лицом Римской империи, римских граждан и провинциалов. Он не избирался каким-либо конституированным собранием, но в то же время его власть не передавалась преемнику исключительно по праву кровнородственной связи от отца к сыну. Император усыновлял лучшего из лучших, т. е. лучшего из числа своих пэров, представителей сенаторского сословия, игравшего роль питомника государственных деятелей и будущих императоров. Сенаторское сословие было хорошо подготовлено для исполнения этой задачи, так как все его члены посвящали свою жизнь служению на государственном поприще. Императорская власть рассматривалась не как личная привилегия, а как долг и служение, возложенное на ее носителя по воле бога и сената. Император как бы олицетворял собой империю, и потому власть императора, равно как и его особа, были одинаково священны и представляли собой предмет религиозного почитания. В императоре получало свое воплощение величие государства. Он был не хозяином государства, а его первым слугой; служение государству было его долгом. Находясь с армией, он должен был нести все тяготы военной службы наравне с рядовыми солдатами. Находясь в столице, он должен был выполнять свои обязанности у кормила государственного правления, трудиться денно и нощно, не жалея сил, заботясь о безопасности и благополучии государства. Поэтому, соответственно своему высокому положению, он должен был вести жизнь, не похожую на жизнь обыкновенных смертных, и при этом соблюдать величайшую скромность и умеренность. Его личное состояние растворилось в государственном. Все, что принадлежало императору, принадлежало и государству; все, что принадлежало государству, принадлежало также и императору. Только с этой точки зрения можно понять одно странное высказывание Антонина Пия. После того как его усыновил Адриан, он в ответ на какой-то упрек своей жены сказал: «Неразумная женщина! Отныне, когда мы предназначены занять императорский престол, мы потеряли и то, чем раньше владели». [SHA. Anton. Pius, 4.] Возможно, что эти слова придуманы, но они показывают, как понимали тогда положение императора. В семейной жизни император должен был подавлять в себе отцовские чувства; он обязан был выбрать среди пэров лучшего человека и передать ему престол путем усыновления.

Вот так выглядят принципы государственного мышления, которые исповедовали все римские императоры II в. вплоть до Коммода. Трудно представить себе, чтобы такое единодушие было результатом случайного совпадения, чтобы система усыновлений сложилась по той причине, что все императоры до Марка Аврелия не имели родных сыновей, и чтобы одинаковость политики императоров могла объясняться индивидуальными особенностями характера совершенно разных людей. Ведь и Траян — великий воин и завоеватель, и Адриан — интеллектуал, наделенный тонким артистическим вкусом, этот последний афинянин и романтик на троне, и представитель сенаторского сословия Антонин Пий — добрый италийский гражданин без духовных запросов, наделенный хорошим здравым смыслом и чувством юмора, и Марк Аврелий — суровый философ, для которого самым главным были его книги, а высшим наслаждением была абстрактная мысль, — все они, несмотря на разность характеров, в качестве правителей государства шли одинаковым путем. Эти факты хорошо известны. И вышеприведенные характеристики почерпнуты не из речей Диона и даже не из сочинений Марка Аврелия, а из образа жизни этих императоров. Стиль их поведения определяло общественное мнение. Долгие годы императорской власти, долгие часы размышлений, процесс естественного отбора в новом сенаторском сословии — которое кроме названия не имело уже ничего общего со старой сенаторской знатью времен Августа и его преемников, а состояло из хорошо подготовленных чиновников, полководцев и провинциальных наместников — создали настроение, находившее свое выражение в публичном поведении императоров, без единого исключения принадлежавших к этому сословию.

Суровая дисциплина, чувство долга, служение государству — вот лозунги, провозглашавшиеся в этот период ведущими слоями римского народа. Стараясь следовать этим максимам, императоры, естественно, требовали того же от господствующих классов и от армии. Дисциплина и послушание — вот добродетели, которые требовались от сената, всадников, военных и гражданских чиновников. Не случайно именно Адриан ввел в римской армии культ Дисциплины, и нужно отметить, что не только император требовал от армии дисциплины и послушания, но и сама она признавала эти требования необходимым условием своего существования. Никогда еще военная тренировка и строгая дисциплина не достигали такой степени совершенства, никогда еще солдаты не несли свою службу так ревностно и так непритязательно, как во времена просвещенной монархии. История походов Траяна и тяжелых войн при Марке Аврелии показывает, что армия, даже неся тяжелые потери, способна была справиться с самыми трудными задачами, невзирая ни на какие невзгоды. То же самое относится и к государственной администрации, которая никогда прежде не выполняла своих функций столь нелицеприятно, гуманно и толково, как под строгой властью Антонинов. Единственное объяснение этому я вижу в том, что в народе изменилось общее настроение, что фривольность и материализм, царившие в I в., вызвали обратную реакцию, обеспечившую Древнему миру долгие годы мира и спокойствия.[28]

К числу важнейших явлений этого периода относится также политика императоров в отношении провинций. Большинство императоров II в. сами были выходцами из провинций. Траян и Адриан были гражданами из Испании, в генеалогии Антонина Пия и Марка Аврелия присутствуют галльские корни.[29] Они принадлежали к сословию сенаторов и оберегали его привилегии, равно как и привилегии всаднического сословия, представлявшего следующую ступень в общественной иерархии империи после сенаторов. Императоры ни в чем не ущемляли право представителей этих сословий занимать первые после императора должности на поприще государственного служения. Но структура обоих этих классов претерпела к этому времени сильные изменения. Ни тот ни другой не ограничивались более пределами Италии. Все члены сенаторского сословия обязаны были жить в Италии и владеть собственностью, находящейся на ее территории, но лишь немногие из сенаторов были коренными италиками. Будучи выходцами из рядов муниципальной аристократии провинций, они поддерживали связи со своей родиной на Западе или на Востоке. Таким образом, высшие слои римского общества, численность которого значительно возросла, представляли собой уже не аристократию Рима или Италии, а имперскую аристократию, т. е. выделившиеся благодаря богатству или образованности элементы городского населения Римской империи. В этом процессе, вероятно, кроются причины произошедшей смены нравственных представлений, о которой упоминалось выше. Новый нобилитет составился из представителей наиболее образованных сословий империи, которых император привлекал на государственную службу. В римском государстве действительно сохранялось господство аристократически-плутократического класса, но решающим фактором при отборе его новых членов стали уже не знатность происхождения и богатство, а личные заслуги, деловые качества и интеллектуальная одаренность.[30]

Естественно, у этих новых аристократов, большинство из которых сами были родом из провинций, нужды провинций вызывали больше сочувствия; они способны были понять, что провинциям не нравится их положение доменов римского народа, что их не устраивает существующая система управления и что каждая из них стремится стать составной частью римского государства. Эти перемены начались еще при Флавиях. Кое-что в этом направлении было уже предпринято Августом и некоторыми из его преемников, особенно Тиберием и Клавдием. Но апогей этого развития приходится на эпоху Антонинов. Следует отметить, что ни один из императоров династии Юлиев-Клавдиев не исполнял до вступления на престол должность провинциального наместника, ни один из ближайших преемников Тиберия не был знаком на личном опыте с потребностями и желаниями провинциалов, а Калигула и Клавдий бывали в провинциях только в связи с военными походами. Все предшественники Флавиев, кроме Гальбы и Вителлия, чье возвышение произошло исключительно вследствие недовольства провинциальных войск существующей практикой, были римлянами, жили в Риме, и Рим был для них центром вселенной. Начиная с Флавиев произошел крутой поворот. Веспасиан провел большую часть жизни как полководец и руководитель провинциальной администрации, то же самое можно сказать о Тите. В лице Домициана у власти снова оказался прежний тип городского императора. Но все последующие императоры, кончая Коммодом, до своего вступления на престол жили в провинциях, а некоторые, как, например, Адриан, проводили там почти все время своего правления.

Естественно, что при таких условиях старая теория и практика провинциального управления окончательно изжили себя, а императоры II в. ощущали себя не только императорами города Рима или римских граждан, а императорами всей империи в целом. Об этом свидетельствует быстрое распространение римских гражданских прав среди населения империи и всевозрастающее число провинциальных городов, получивших статус римских муниципий или римских и латинских колоний. Еще важнее тот факт, что провинции стали осознавать себя индивидуальными образованиями, целостными локальными единицами или, если угодно, «нациями». Римская империя теперь представляла собой объединение этих наций. Эта мысль находит блестящее выражение в известной серии монет эпохи Адриана, посвященных провинциям. О том же свидетельствуют наблюдающиеся во II в. изменения в финансовой, экономической и социальной политике императоров, но об этом речь будет идти дальше, когда мы перейдем к рассмотрению экономического и социального развития империи во II в.

Чем больше давали о себе знать перемены в подходе римского правительства к провинциям, тем более миролюбиво относилось местное население, и в первую очередь его высшие слои, к римскому господству. В том, что касается западных провинций, мы располагаем лишь скудными сведениями. Но даже бесчисленные надписи в честь императоров, появившиеся в западных городах во II в., говорят о том, что высшие слои были весьма довольны существующим положением. В восточных провинциях настроения местного населения тоже начинали меняться. Творчество Диона и Плутарха, речи Элия Аристида, а также диатрибы Лукиана свидетельствуют о том, что высшие классы греческих областей империи понемногу примирились с обстоятельствами, отказались от свободолюбивых мечтаний и трудились ради консолидации римской власти на Востоке.[31] Дольше всех упорствовали жители Александрии. Они не переставали бороться с римским правительством и по-прежнему рассматривали императорскую власть как «тираническую», не желая признавать ее «царственной». Однако следует принять во внимание, что документ, в котором получила свое выражение эта оппозиционность, относится к временам Коммода и что в нем проводится противопоставление Коммода и его отца.[32]

Далее нужно обратить внимание на то, что императоры II в. уже не преследовали философов, не исключая даже киников. Задача полемической борьбы и высмеивания киников перешла к проправительственным философам и софистам. Правительство не вмешивалось в эти литературные споры, а, со своей стороны, старалось поддерживать распространение образования в городах Запада и Востока, оказывая разностороннюю помощь как отдельным риторам и профессорам, так и целым учебным заведениям.[33]

Тем не менее нельзя все же утверждать, будто бы в Римской империи II в. вообще не было недовольных элементов. Даже на Востоке верхние слои общества действительно более или менее примирились с империей. Однако этого нельзя было сказать о низших классах. Пример Вифинии и волнения в Александрии при Траяне доказывают, что в Малой Азии и Египте классовая борьба никогда не прекращалась и что римскому правительству и чиновникам нелегко было договориться с низшими слоями городского населения.[34] В следующей главе нам еще придется остановиться на этой теме подробнее.

И наконец, несколько слов о социальной структуре римской армии при Антонинах. В этой главе уже неоднократно говорилось о том, что римское войско играло решающую роль не только в политической, но и в социальной и экономической жизни империи. Приходится задаться вопросом, оставалась ли армия при Марке Аврелии и Коммоде точно такой же, какой она была при Флавиях и Траяне, и, главное, была ли она по-прежнему армией, состоящей из римских граждан или людей, готовых стать римскими гражданами, которыми командовали римские граждане, уроженцы Рима и Италии? Выяснить это очень важно для того, чтобы понять историю II и III вв. Что мы можем ответить? Если говорить о политическом правовом статусе отдельных элементов армии, то ее состав, можно сказать, остался неизменным. На протяжении всего II в. штабс-офицерами были представители сенаторского и всаднического сословия, центурионами были римские граждане, как правило, родившиеся и выросшие в Италии или в романизированных областях западных провинций. Преторианцы были италиками или выходцами из романизированных провинций Испании и

Норика или из Македонии. Все легионеры были de iure римскими гражданами. От солдат вспомогательных полков требовалось знание латыни, а по окончании службы они получали право римского гражданства. Однако не подлежит сомнению, что, несмотря на эти политические установки, почти все солдаты были по происхождению провинциалами; италики служили только в императорской гвардии, из рядов которой выходила часть центурионов для остальной армии. После Адриана стало правилом, чтобы каждая провинция поставляла своих собственных солдат.

Все это установлено в результате тщательных исследований и хорошо известно современной науке. О социальной структуре армии мы знаем меньше. Из какого класса, или классов, населения набирались солдаты? Какие области империи были представлены большим числом солдат — города или сельские местности? Несмотря на то что, называя свое полное, официальное, имя, почти все солдаты указывали в качестве своего места жительства какой-нибудь город, это еще не решает вопроса. Солдат мог быть приписан к территории этого города, хотя на самом деле он был крестьянином или арендатором (colonus). Наверняка, солдаты вспомогательных частей в основном набирались из числа крестьян и пастухов. Но вот как обстояло дело в легионах? Согласно расхожему мнению, в легионы тогда тоже поступали главным образом крестьяне, так как горожане не стремились на военную службу, да и офицеры их недолюбливали. Я считаю это мнение правильным. Императоры II в. старались, конечно, привлечь в армию как можно больше романизированной молодежи, а ее можно было найти прежде всего в городах. Они приветствовали и поддерживали создание провинциальных молодежных объединений, которые при необходимости могли составить местное ополчение. Но дело в том, что все эти молодежные объединения, в которых подрастала смена римских легионеров, постепенно утратили сугубо городской характер, особенно это относится к пограничным провинциям. Интересно было бы проследить развитие этих collegia iuvenum в рейнских провинциях в период после династии Флавиев. Молодежные объединения этих провинций не ограничивались пределами немногочисленных официально признанных городов двух германских провинций. Они встречаются и в сivitates, и в pagi, и в vici, т. е. в общинах, очень близких по типу к германским и кельтским племенным союзам и кланам. Тамошние молодежные объединения очень мало походили на «коллегии» италийских городов. В кельто-германских пограничных провинциях эти италийские организации были искусственно привиты к таким полурелигиозным национальным организациям общеиндоевропейского происхождения, какие в доримское время существовали и в Италии. Германские iuvenes, возможно, объединяли первоначально только представителей высших сословий германских провинций — класс зажиточных арендаторов и землевладельцев, в состав которого входили как коренные жители, так и переселенцы, но со временем в эти объединения, несомненно, влилась вся местная молодежь, годная к военной службе.

Так, во II в. римская армия постепенно утратила связь с городами и вернулась к своему исходному типу, превратившись в армию землевладельцев и крестьян, не утративших связей с землей. В шестой и седьмой главах мы увидим, что крестьянство составляло преобладающее большинство населения Римской империи. Лучших солдат поставляли в армию, конечно же, те страны, в которых процесс урбанизации шел медленно и где города еще не поглотили такую значительную часть населения, какая приходилась на их долю, например, в Греции, Италии и в какой-то степени даже в Галлии.

Возможно, что спокойное, лояльное поведение армии, наблюдаемое нами во II в., отчасти объясняется характером ее личного состава. За армией, состоявшей из крестьян, которые никогда не принимали участия в политической жизни, было, конечно, легче осуществлять надзор, поддерживая в ней надлежащую дисциплину, чем за армией городских пролетариев, которые по своему развитию не были такими непритязательными и привыкли с пониманием следить за политическими событиями. Наше предположение о том, что армия II в. — ив особенности второй его половины в эпоху правления Марка Аврелия и Коммода — в основном состояла из сельского населения, подтверждается тем, что в это время войско уже не набирали из добровольцев. Во времена Марка Аврелия, когда на южных и северных границах шли серьезные боевые действия, когда германцы едва было не прорвались в Италию, а на Востоке и в Италии свирепствовала чума, стало уже невозможно довольствоваться добровольным набором в армию. Как известно, Марк Аврелий, для того чтобы пополнить армию, был вынужден забирать в солдаты рабов, гладиаторов, служащих муниципальной полиции, а также германцев и представителей разбойничьих племен далматов и дарданов. Эта акция, пускай даже чрезвычайная, очень показательна, так как она говорит о том, что даже в менее критические времена Марк Аврелий вряд ли мог обойтись без принудительного набора для пополнения армии. Следует напомнить, что во все времена как римские граждане, так и провинциалы обязаны были нести воинскую повинность, а пополнение вспомогательных частей в основном осуществлялось методом рекрутского набора. Поскольку сельское население составляло в империи большинство, а горожане в эти трудные времена усиленно старались избежать военной службы, то можно не сомневаться в том, что армия Марка Аврелия состояла преимущественно из крестьян, причем из крестьян наименее цивилизованных провинций Римской империи, которые поставляли самых крепких и надежных солдат.[35] Хорошее представление о составе провинциальных армий по сравнению с преторианской гвардией можно получить, познакомившись с описанием, которое дано у Диона Кассия в том месте, где он говорит о реформе Септимия Севера, распустившего старую преторианскую гвардию и заменившего ее специально отобранными солдатами провинциальных войск, в основном из дунайских частей. «Таким образом, — говорит Дион, — он окончательно развратил римскую молодежь, потому что та взамен военной службы пошла в разбойники и в гладиаторские школы, и наполнил весь город пестрыми толпами солдатни диковатого вида, говорящей на чудовищном языке и отличающейся грубыми нравами». [Dio Cass. ΙΑ, 2.] Таким образом, в конце II в. римская армия, по-прежнему состоявшая как бы из «римлян», т. е. из представителей имперского населения, все более варваризировалась и все менее могла считаться представительницей культурных слоев населения. За исключением высшего и низшего офицерского состава, ее лицо стали определять не городские элементы, а почти сплошь сыновья деревенских жителей.

[1] Тщательный подбор материалов по истории императоров из династии Флавиев представлен в следующих трудах: Weynand. RE. 1909. VI. Sp. 2623 ff. (Веспасиан), 2695 (Тит), 2542 (Домициан); Henderson В. W. Five Roman Emperors. 1927; Mattingly Η., Sydenham Ε. A. The Roman Imperial Coinage. 1926. 2: Vespasian to Hadrian. В данной главе я не останавливаюсь на реформах государственного устройства, предпринятых Веспасиа-ном. Как известно, Веспасиан и в этой области, по крайней мере с формальной точки зрения, действовал в духе восстановления принципата времен Августа; см.: Hirschfeld О. Die kaiserlichen Verwaltungsbeamten bis auf Diocletian. S. 475, в отличие от: Hellems F. В. R. Lex de imperio Vespasiani. Chicago, 1902; ср. литературу, указанную в примеч. 1 к гл. II и в примеч. 1 к гл. III.

[2] О наборе солдат в римскую армию при Флавиях см. работы, указанные в примеч. 8 к гл. III. Само собой разумеется, что мои соображения о социальном составе римской армии носят чисто гипотетический характер. У нас нет статистических данных, из которых можно было бы узнать, какую долю составляли в армии горожане по сравнению с деревенскимижителями. Однако не подлежит сомнению, что процесс варваризации римской армии протекал медленно и постепенно. Италийский крестьянин, конечно, совсем не то, что крестьянин из Галлии или крестьянин придунайских областей; да и среди провинциальных крестьян существовала определенная градация.

[3] Об этом см. литературу, указанную в примеч. 10 к гл. II и в примеч. 5 к гл. III.

[4] См. примеч. 4 к гл. II.

[5] См.: Arnim H., von. Leben und Werke des Dio von Prusa. 1898. S. 304 ff.; Francois L. Essai sur Dion Crisostome. 1921.

[6] См.: Hirschfeld О. Die kaiserlichen Verwaltungsbeamten bis auf Diocletian. S. 83, 84, 475 ff.; ср.: Rostovtzeff Μ. Fiscus // RE. VI. Sp. 2392.

[7] См.: Rostovtzeff M. Studien zur Geschichte des romischen Kolonates. S. 379 ff.

[8] К сожалению, мы очень мало знаем о том, как строилась жизнь больших императорских и государственных имений в Италии и провинциях. Но то немногое, что нам известно, свидетельствует о том, что отношения между колонами и владельцами имений, установившиеся в крупных африканских поместьях в результате нововведений, осуществленных главным образом при Флавиях, основывались на «нормативном» регулировании эллинистического толка, а не на тех «либеральных» началах, которые были характерны для римского городского устройства. Именно это я по возможности старался показать в своей книге «Studien zur Geschichte des romischen Kolonates» (1910). Вполне вероятно, что большие императорские поместья на Буграде первоначально, как полагает С. Гзелль (Gsell S. Histoire ancienne de l’Afrique du Nord. V. P. 208 sqq.), представляли собой ager publicus карфагенян, затем перешли во владение нумидийских царей. Потом ими завладели римские магнаты, а при Нероне и Флавиях эти земли отошли к римским императорам. Представляется вполне вероятным, что еще во времена нумидийских царей — а может быть, и при карфагенянах — отношения между крестьянами, которые обрабатывали землю, и ее владельцами регулировались согласно эллинистическим нормам, т. е. непосредственно работавшие на земле крестьяне находились в положении египетских βασιλιχοὶ γεωργοί. [царских земледельцев] (греч.) Этим объясняется существование так называемых орегае, т. е. барщины (corvees). Поскольку в нумидийском царстве встречалось такое явление, как ἐξέτασις (в документах сказано ἀναγραφή) молодых лошадей (Strabo. XVU, 3, 19. С 835; ср.: GsellS. Op. cit. P. 153, 181, 20, app. 4), приходится допустить наличие эллинистических влияний. Здесь мы имеем дело с таким же установлением, которое можно встретить в P. Tebt. 713. Эти условия унаследовали римские магнаты, а римские императоры их закрепили. Аргументы, которые приводит Фрэнк в своих возражениях (Frank Т. Amer. Journ. Phil. 1926. P. 55 sqq., 153 sqq.; Idem. Economic History of Rome2 . P. 444 sqq.), меня не убедили. Та пропасть, которая пролегла между «нормативистским» духом постановлений и «либеральным» духом римского городского права, слишком велика, чтобы ее можно было преодолеть волевым решением. Тем же «нормативистским» духом пронизана организация общественных отношений в том округе Испании, где находились рудники Випаски. Возможно, что впервые эти отношения были урегулированы еще при Флавиях. В том же духе действовал впоследствии и Адриан. Монополистическая экономика, введенная в Випаске и регулируемая императорским законом (lex metallis dicta), почти идентична монополистической экономике Египта времен Птолемеев и эпохи римского владычества. Я уже отмечал это в своей работе «Studen zur Geschichte des romischen Kolonates». S. 353 ff. Теперь же это положение подробно описано и доказано Э. Шенбауэром (Schonbauer Ε. Zur Erklarung der lex metalli Vipascensis // Ztschr. d. Sav.-St. 1925. С 45. S. 352 ff.; 1926. 46. S. 181 ff.).

[9] См. примеч. 28 к гл. III.

[10] О чрезвычайно важной проблеме допущения греческих граждан Римской империи в сословия всадников и сенаторов см.: Dessau Н. Offiziere und Beamte des romischen Kaiserreiches // Hermes. 1910. 45. S. 14 ff., 615 ff.; Weynand. RE. VI. Sp. 2660; Friedlander L, Wissowa G. Sittenge-schichte Roms. I.9 ·10 S. 109 ff.; Stech B. Senatores Romani etc. P. 179 sqq. После выхода этой книги этот вопрос был всесторонне и основательно разработан К. С. Уолтоном (Walton С. S. Oriental Senators in the Service of Rome // JRS. 1929. 19. P. 38 sqq.). В основных моментах его выводы совпадают с моими. Двое из немногочисленных известных нам сенаторов греко-восточного происхождения, возможно, начали свою сенаторскую карьеру еще во времена Нерона; один был соратником Веспасиана и по крайней мере один был экс-царем. Домициан придерживался той же политики. Первыми императорами, которые при назначении на военные и гражданские должности не делали слишком большого различия между богатыми греками знатного происхождения и представителями западной аристократии, были Траян и, в еще большей степени, Адриан. Отчасти это было вызвано тем, что чиновники восточного происхождения были более компетентны в делах Востока, но главным образом эту перемену можно расценивать как уступку императоров Π в. настроениям, которые господствовали среди аристократии восточных городов; их отражение мы находим в словах Плутарха об амбициях греков, претендующих на места в сенате и магистратурах (περί ευθυμίας 10. P. 470 С). Из текста явствует, что греки не были полностью удовлетворены даже тем, чего они достигли при Траяне, а требовали гораздо большего. То же относится и к всадническому сословию; см. статистические выкладки А. Штейна (Stein A. Der romische Ritterstand. 1927. S. 412 ff.). Только начиная со II в. в сословии всадников появляется заметное число представителей восточных народностей. Впрочем, чем дальше к востоку находилась страна, тем труднее было ее аристократии получить доступ в привилегированные классы. Ср.: HahnL Beamte griechischer und orientalischer Abstammung in der Kaiserzeit Festgabe des Gymnasiums Niimberg, 1926. Первыми консулами родом из Малой Азии были Полемен из Сард (92 г. по P. X.) и Антий Квадрат (93 г. по P. X.). Огромные поместья в Малой Азии, которыми владел последний, перешли по наследству к императорам; см.: Calder W. Μ. Monumenta Asiae Minoris Antiqua. 1928. I. P. 17.

[11] См.: Dio Cass. 65 (66), 12, 2 (p. 148 Boiss.): βασιλείας τε ἀεὶ κατηγορεί καὶ δημοκρατίαν ἐπήνει; ср., например: Stuart Jones Β. Η. The Roman Empire. P. 117. Дух сенатской оппозиции получил наиболее четкое выражение в многочисленных книгах, посвященных жертвам императорских репрессий, например: Fannius С. Exitus occisorum aut relegatorum a Nerone (Plin. ер. V, 5) или Titinius Capito. Exitus illustrium virorum (жертвы Домициана; Plin. ер. VIII, 12); этими сочинениями, очевидно, широко пользовался Тацит для своих исторических трудов. См.: Reitzenstein R. Nachr. Ges. Wiss. Gott. ph.-h. KL 1904. S. 326 ff.; Idem. Sitzungsb. Heidelb. Akad. ph.-h. Kl. 4. 1913. S. 52 ff.; Premerstein Α., von. Zu den sog. Alexandrinischen Martyrerakten // Philologus. 1923. Suppl. 16, 2. S. 48, 68. Можно с уверенностью предположить, что эти памфлеты написаны под сильным влиянием философов стоиков и киников.

Настоятельно требуется исследование распространенных в эпоху эллинизма в I—II вв. по P. X. взглядов на единоличную верховную власть в государстве. Э. Р. Гуденаф (Goodenough Ε. R. The Political Philosophy of the Hellenistic Kingship. Yale Classic Studies 1. 1928. P. 65 sqtj.) на основе тщательного анализа пифагорейских трактатов περί βασιλείας [о царской власти] (греч.) показал, как широко были распространены пифагорейские взгляды на царя как на νόμος έμψυχος [одушевленный закон] (греч.) и как тесно они были связаны с персидскими и индийскими взглядами на характер царской власти. Некоторые высказывания Филона и Плутарха и один фрагмент из Музония свидетельствуют о том, что положения пифагорейского учения были хорошо известны в период ранней империи и что учение о царской власти стоиков и киников не безраздельно господствовало над умами. Многие важные вопросы, касающиеся развития политических идей в период Римской империи, еще ждут своего решения. Каковы истоки и философские основы идеи принципата (см. примеч. 1 к гл. II)? С какого времени эллинистические идеи о βασιλεύς [царь] (греч.) начали связывать с римским принципатом? Сколько элементов пифагорейских философских взглядов содержат в себе стоическое и киническое учение о государственной власти?

[12] О Дионе и его первом приезде в Рим см.: Arnim Η., von. Leben und Werke des Dio von Prasa. S. 142 ff.; Schmid W. RE. V. Sp. 848 ff.; Christ— Schmid—Stahlin. Gesch. d. gr. Lit.6 II, 1. S. 361 ff.

[13] О киниках вообще и представителях этой школы в I в. по P. X. в частности см. превосходную работу И. Берная (Вегпау J. Lucian und die Kyniker. Berlin, 1879; ср.: Wendland P. Die philosophische Propaganda und die Diatribe // Die hellenistisch-romische Kultur2 ’3 . 1912. S. 75 ff.). К сожалению, Вендланд совершенно не замечает политического характера кинической пропаганды I—Π вв. по P. X.

[14] Лучший материал об изгнании философов при Веспасиане дает Дион Кассий, 65 (66), 13; 13, 1а (Ш. Р. 146—147. Ed. Boissevain); ср. 15 (Р. 149. Ed. Boissevain) и Светоний (Vesp. 15). Тот факт, что Герас в 75 г. был приговорен к смертной казни, показывает, что в его выступлениях содержались нападки на личность императора.

[15] См.: Dio Cass. 65 (66), 12 (цит. по речи Гельвидия Приска): [Веспасиан, смутившись и заплакав, вышел из здания сената, сказав только: «Моим наследником будет мой сын и никто другой»] (греч.) ср.: Suet. Vesp. 25. Напрашивается предположение, что Гельвидий Приск настаивал в сенате на том, чтобы Веспасиан усыновил лучшего из сенаторов и принял точку зрения стоиков и киников. Веспасиан не пожелал даже выслушивать такие требования. Смысл его слов таков: «Восстановление республики лучше, чем введение метода, который предлагает Гельвидий». Ср.: Weynand. RE. 1909. VI. S. 2676 ff.

[16] Из «Александрийской» речи Диона мы знаем, что в Александрии — очевидно, незадолго до его приезда в этот город — вспыхнули серьезные волнения, которые были подавлены римскими войсками под командованием некоего Конона (or. 32, 71—72). Возможно, что эти волнения были связаны с еврейским погромом; см. так называемые Протоколы языческого мартиролога Гермеска (Р. Оху. 1242); Weber W. Hermes. 1915. 50. S. 47 ff.; ср.: Premerstein Α., von. Zu den sog. Alexandrinischen Martyrerakten // Philologus. 1923. Suppl. 16, 2.

[17] Следует отметить интересные совпадения, которые имеются между πολιτιχά παραγγέλματα Плутарха и речами Диона, с которыми он обращался к значительным городам греческого Востока, в особенности с его речью к жителям Александрии (речь 32-я) и жителям Тарса (речи 33-я и 34-я). Те же главные мысли повторяются в вифинийских речах Диона, в особенности в речи, обращенной к его согражданам из города Прусы. Плутарх внушает политикам греческих городов мысль о необходимости хорошенько осознать действительное положение вещей, которое невозможно сравнивать со славным прошлым (πολ. παρ. 17. P. 814 А), спокойно довольствоваться мерой свободы, предоставленной римлянами (Ibid. 32. Р. 824 С), честно подчиняться римским наместникам и занимать по отношению к ним дружественную позицию (Ibid. 17. Р. 813 Е; 18. Р. 814 С), а также соблюдать мир между различными классами населения — бедными и богатыми (Ibid. 19. Р. 815 А; 32. Р. 824 В). Почти точно такие же советы дает Дион жителям двух вышеупомянутых городов. В Тарсе шли нескончаемые гражданские распри как между различными группами правящего класса (Dio Cass. or. 34, 16 sqq.), так и между этим классом и пролетариатом (ог. 34, 21 sqq.). Одновременно происходили постоянные стычки с наместником и прокураторами (34, 9, 15; ср. 42). Как известно, в Вифинии и при Веспасиане, и после возвращения Диона из ссылки (см. вифинийские речи) обстановка была почти такой же, как в Тарсе. Характерными чертами общественной жизни были попытки произвести социальную революцию, а также ожесточенная борьба с наместником. Нельзя не выразить сожаление, что И. Зёльх в своей работе «Города Вифинии во времена античности» (Solch J. Bithynische Stadte im Altertum // Klio. 1924. 19. S. 165 ff.) не углубляется в переживаемые ими экономические и социальные трудности; ср.: Walton С. S. Oriental senators in the service of Rome // JRS. 1929. 19. P. 50 sqq. Подобная же политическая и социальная борьба между аристократией и пролетариатом происходила во времена Нерона в «иродейских» городах Палестины. Нам хорошо известно, как складывались отношения в Тивериаде, где пролетариат состоял из ναύται, [моряки] (греч.) называемых ἄνδρες ἄποροι, [бедные люди] (греч.) и немногочисленных крестьян; см.: Josephus Fl. Antiq. Iud. XVIII, 2, 3 (37—8) и Vita 9 (32—6), 12 (66); ср.: Rostovtzeff Μ. Studien zur Geschichte des romischen Kolonates. S. 305 и примеч. 30 к гл. VII.

[18] Мне приятно отметить, что та точка зрения, которую я первым стал отстаивать (см. мою работу «Die Martyrer griechischer Kultur» в русском ежемесячнике «Мир Божий», 1901), а именно, что так называемый Языческий мартиролог является отражением политической оппозиции александрийцев политике римского правительства и что оппозиционеры использовали процессы против предводителей еврейских погромов как предлог для выражения своих антиримских настроений, теперь стала общепризнанной, хотя моя работа почти нигде не цитируется (Rossica sunt, поп leguntur). См.: Wilcken U. Zum alexandrinischen Antisemitismus // Abh. d. k. sachs. Ges. d. Wiss. 1909. 27. S. 825 (45), 836 (56) (со ссылкой на мою работу); Idem. Chrest. S. 44 ff.; PremersteinA., von. Zu den sog. alexandrinischen Martyrerakten // Philologus. 1923. Suppl. 16, 2.; Bell H.I. Juden und Griechen im romischen Alexandreia // Beihefte zum Alten Orient. 1926. 9; cp. примеч. 2 к гл. III. Я не могу здесь подробно останавливаться на спорах о характере так называемого Мартиролога, которые велись в последнее время между отдельными исследователями. Возможно, что отдельные памфлеты, имевшие хождение среди греческого населения Египта в форме «Acta» («Протоколов»), были в конце II в. кодифицированы и что большинство наших фрагментов входят в состав этой «книги» об александрийских мучениках. Я убежден, что общие места в этих «Протоколах», напоминающие проповеди киников (например, та настойчивость, с которой Исидор подчеркивает, что он не раб и что император — παραφρονῶν βαδιλεύς, или то, как жители Александрии с гордостью подчеркивают свою знатность и противопоставляют свою блестящую образованность недостаточному образованию императоров), резкий и вызывающий тон, с которым они говорят об императорской власти, характерный почти для всех «документов», — все это не было привнесено в них задним числом в конце II в. (когда произошла предполагаемая кодификация), а вносились туда постепенно, и это произошло гораздо раньше. Интересную параллель этим «документам» представляет собой Масс. II, 6 (изд. Swete) и IV, 5 (протоколы допросов видных евреев в τύραννος Антиоха Эпифана). Следует обратить особое внимание на то, что в пространных, напыщенных и дерзких речах обвиняемых евреев как лейтмотив постоянно повторяется тема τύραννος и βασιλεύς.

[19] Хорошую иллюстрацию мы находим у Диона Хрисостома в его описаниях Киликийского Тарса и фригийских Келен; or. 34, 8 (Таре): [с тех пор город быстро вырос, благодаря тому что прошло немного времени от его взятия, подобно тому как люди, переболев тяжелым недугом, быстро поправившись, если после этого получают достаточный уход, часто становятся здоровее прежнего] (греч.) и 35, 13 и сл. (Келены).

[20] См.: Dio Cass. 65 (66), 15 (p. 150. Ed. Boissevain).

[21] См.: Dio Cass. 66, 19, 3b (p. 154. Ed. Boissevain); Oraccula Sibyllina. IV, 119, 137; Weynand. RE. VI. Sp. 2721.

[22] См.: Dio Cass. 67, 16, 18 (p. 184, 185. Ed. Boissevain).

[23] О мерах, принятых Домицианом в отношении философов, и об их хронологии см.: Otto W. Sitzungsb. Bayr. Akad. Wiss. 1919. 10. S. 43 ff.; 1923. 4. S. 10 ff.; BaehrensW.A. Hermes. 1923. 58. S. 109 ff.

[24] См. речи Диона περὶ τυραννίδος (or. 6), ср.: or. 62 περὶ βασιλείας καὶ τυραννίδος; ср. также Dio Cass. 67, 12, 5 (p. 179. Ed. Boissevain): [он казнил софиста Материя за то, что он, занимаясь риторическими упражнениями, высказался против тиранов] (греч.) Дион написал четыре речи о βασιλεία, и в других его речах последнего периода жизни часто встречаются намеки на основные высказанные там идеи. К теме царской власти (βασιλεία), которая наконец стала хорошо знакома всем жителям империи, Дион постоянно возвращается почти во всех речах этого периода. О четырех речах Диона περί βασιλείας (or. 1—4) и тесно связанных с ними речах 56—57 см.: Arnim H., von. Leben und Werke des Dio von Prusa. S. 398 ff. Хорошее исследование, посвященное изучению речей Диона с точки зрения политического содержания, представляет собой работа Э. Гримма (Grimm Ε. Studien zur Geschichte der Entwicklung des rom. Kaisertums. 1901. II. S. 160—256, в особенности 224—227). Ср. мою рецензию в «Zeitschr. des Ministeriums des off. Unterr. 341» (1902. S. 149 ff.) и отклик Гримма (Ibid. S. 172; все на русск. яз.).

[25] Об источниках речей Диона περὶ βασιλείας (отчасти к ним относится Антисфен, но в основном это были поздние киники и стоики) см.: Thomas Ε. Questiones Dioneae. Leipzig, 1909.

[26] См. в особенности те пункты, которые касаются его отношения к солдатам и его империалистической политики (противопоставление πολεμικός и εἰρηνικός); or. I, 27: [и он воинствен настолько, что война находится в его власти, а склонен к миру настолько, что не остается ничего, равного ему по силам. Ибо он знает и то, что соблюдать мир позволено людям, наилучшим образом подготовленным к войне. Там же, 28: ибо всякий, кто презирает людей, идущих в военный поход и никогда или лишь изредка видел людей, подвергающих себя опасности и трудам ради собственной власти, тот непрестанно льстит бессмысленной безоружной толпе] (греч.) тот подобен пастуху, который не заботится о своих псах и у которого в конце концов не только дикие звери, но и псы начинают уничтожать его стадо. Это место очень точно характеризует правление Нерона и наверняка метит в него. Как известно, для Диона Нерон представлял собой законченный тип тирана. И наконец, там же, 29: [который развращает своих солдат, не упражняя их и не заставляя трудиться] (греч.) подобен плохому κυβερνήτης — намек на Нерона и одновременно на Домициана. Ср. известное изречение Эпиктета (Diss. 4, 5, 17): [«Чей знак имеет эта монета в четыре асса?» — «Траяна». — «Давай, назови!» — «Нерона» — «Брось ее, она ничего не стоит, ни на что не годится»]. (греч.) Плутарх в своем пифагорейском трактате «Ad principem ineruditum» (Moral., изд. Bernardakis, V, 11 sqq.), говоря о безумии иных властителей, которые требовали, чтобы их изображали с громовыми стрелами или сияющим нимбом вокруг чела, имеет в виду не только эллинистических царей, но главным образом Калигулу и Нерона. Ср. сцену на беневентской арке, на которой Траяна приветствуют Юпитер и другие боги (см. примеч. 6 к гл. VIII), и подобные изображения на некоторых золотых монетах Траяна (см.: Salisbury F. S., Mattingly Η. The Reign of Trajan Decius // JRS. 1924. 14. P. 10 sqq.). Разница очевидна; Траяну по-кровительствует Юпитер, Калигула же — сам земное воплощение Зевса. У Диона (or. 3, 133 sqq.) есть еще один момент, относящийся к личности Траяна. Говоря об истинно царских развлечениях, Дион отвергает музыку и театр (намек на Нерона) и восхваляет охоту — любимое развлечение Траяна и Адриана (см. круглые медальоны на арке Константина в Риме). Примечательно, что идеи царской власти появляются уже в борисфенской речи, которая, скорее всего, была написана Дионом сразу же после его возвращения из изгнания. В этом вопросе я не могу согласиться с точкой зрения Г. фон Арнима (Arnim Η., von. Leben und Werke des Dio von Prusa. S. 483 ff.). Постепенно оценка императора с точки зрения философии просвещенной монархии превратилась в застывшую схему, как, например, у Фронтона (ad Verum imp. II, 1) (Naber. S. 119; Haines. II. S. 128 ff.). Согласно этой схеме, Цезарь и Август являются основателями принципата, Тиберий вместо имени удостаивается лишь местоимения ille: «imperatores autem deinceps ad Vespasianum usque eiusmodi omnes, ut поп minus verborum puderet quam pigeret nomen et misereret facinorum» [а императоры по порядку до Веспасиана все такого рода, что не меньше стыдно от их слов, чем досадно от их имен и жаль их поступков] (лат.) Преображенная большим художником, эта схема появляется даже у Тацита.

[27] О том, как соотносится первая речь Диона περὶ βασιλείας с панегириком Плиния (оба произведения написаны в 100 г. по P. X.), см.: Arnim Η., von. Leben und Werke des Dio von Prusa. S. 325; Morr J. Die Lobrede des jüngeren Plinius und die erste Konigsrede des Dion von Prusa. Progr. Tropau, 1915; Münscher K. Rh. Mus. 1920. 73. S. 174.

[28] Поскольку мы говорим о хорошо изученном периоде, излишне приводить здесь все наши литературные источники и полный список современной литературы (см. примеч. 1 к гл. III). Наиболее важные книги и статьи по этой теме можно найти в нижеследующих примечаниях. О конституционном аспекте см. работы, указанные в примеч. 1 к гл. III и в кн.: Schulz O. Th. Vom Prinzipat zum Dominat. 1919 (предисловие и введение); ср.: Weber W. Trajan und Hadrian // Meister der Politik. 1923.

[29] О происхождении Траяна и об истории его семьи см. превосходную работу Рубеля (Rubel J. Die Familie des Kaisers Traian // Ztschr. f. ost. Gymn. 1916. 67. S. 481 ff.; Paribeni R. Optimus Princeps. 1928.1. S. 45 sqq. Об Адриане см.: Gray W. A Study of the Life of Hadrian prior to his Accession // Smith College Studies in History. 1919. Vol. IV, 2; Henderson D. W. The Life and Principate of the Emperor Hadrian. London, 1923. Об Антонине Пие и Марке Аврелии см.: Rohden P., von. RE. II. Sp. 2493 ff.; I. Sp. 2279 ff. (ср. II. Sp. 2434) и статьи в кн.: Prosop. imp. Rom.; ср. указанную в примеч. 27 работу В. Вебера, а также: Bryant Ε. Е. The Reign of Antoninus Pius. 1895. Картина жизни этих императоров, которая предстает в переписке Фронтона, несомненно была типична для столичной и провинциальной римской знати этого периода. Это был образ жизни крупной землевладельческой знати: старомодный, истинно римский, скромный.

[30] См. примеч. 9 к наст. гл.

[31] Тот же дух самоотверженного служения стране, характерный для императоров и чиновников Π в., проявляется и у лучших граждан городов империи. Очень хороший пример представляет фигура Диона из Прусы; он мог бы проводить жизнь в столице в общении со своим другом императором, однако же он предпочел большую часть жизни прожить в родном городке; при этом нужно иметь в виду, что жизнь там складывалась длянего не слишком приятно, так как ему часто приходилось терпеть нападки своих врагов, а это грозило ему утратой популярности среди населения; см.: Arnim H., von. Leben und Werke des Dio von Prusa, passim. Второй пример — жизнь великого писателя Плутарха. Невозможно представить себе ничего благороднее того, что сказано в его πολιτικά παραγγέλματα (15, p. 811С), особенно следующее: [а я, напротив, говорю обвиняющим меня, если я стал возле отмеренной глины, раствора и привезенных камней, что я занимаюсь этим не ради себя, но ради моего отечества] (греч.) ср.: Volkmann. Leben. Schriften und Philosophic des Plutarch von Chaeronea. 1869. S. 52 ff.; Christ—Schmid—Stahlin. Gesch. d. gr. Lit.6 II, 1. S.488; в примеч.4 Шмид цитирует очень интересную эпиграмму, выражающую чувства, которые питали греки в этот период (см.: Geffcken J. Gr. Ер. S. 82). О деятельности Плутарха в качестве римского проконсула или прокуратора см.: Dessau Н. Offiziere und Beamte des romischen Kaiserreiches // Hermes. 1910. 45. S. 616. Еще один пример — Сострат из Беотии, который жил на Парнасе, сражался с разбойниками и строил дороги (Luc. Dem. I). Конечно, утомительно перечитывать тысячи надписей из всех частей империи, в которых содержатся декреты, принятые городами в честь своих выдающихся граждан, и в тысячный раз встречать одно и то же — восхваление щедрости, честности и т. п. городских магистратов, гимнасиархов, жрецов и т. д. Однако не следует забывать, что в надписях говорится чистая правда. Где бы мы нашли в наше время столько богатых людей, которые согласились бы не только жертвовать своим временем, — причем безвозмездно! — решая коммунальные вопросы, но еще самим же и оплачивать их в форме добровольных взносов (summa honoraria) и пожертвований? Говорят о честолюбии, тщеславном желании стать местной знаменитостью и т. д., но нельзя не отметить, что честолюбие таких людей, как Опрамоас, не имело в себе ничего низменного и что многие разорялись, давая в долг деньги, чтобы помочь своему городу: см.: Plut. περί τοῦ μή δεῖν δανείζεσθαι. Ρ. 827 sqq. Чрезвычайно поучительный материал содержится в превосходной книге Б. Лаума (Laum В. Die Stiftungen in der griechischen und romischen Antike. 1914); ср.: Rockwell J. C. Private Baustiftungen fiir die Stadtgemeinde auf Inschriften der Kaiserzeit im Westen des rom. Reiches. 1909), в которой представлена история этих нескончаемых щедрых дарений, сделанных различным городам, стоимость которых доходила порой до миллионов. В наше время такое сочувствие общественным интересам встречается разве что у некоторых американских богачей. Однако по сравнению с имеющимся состоянием римляне жертвовали для общественной пользы гораздо большую долю, чем нынешние американцы. Об Элии Аристиде см.: Boulanger A. Aelius Aristide et la sophistique dans la province d’Asie au Heme siecle de notre ere (Bibl. des Ec. 126). Paris, 1923; о Лукиане см.: Christ—Schmid—Stahlin. Op. cit.5 II, 2. S. 550 ff. Интересная картина расхожего мнения провинциалов о римских императорах I в. и в особенности II в. (автор был евреем, но на его суждении не сказывается влияние религиозных убеждений) сохранилась в XII книге «Oracula Sibyllina» (ср. кн. V); см.: Geffcken J. Romische Kaiser im Volksmunde der Provinz // Gott. Gel. Nachr. 1901. S. 183 ff.; ср.: Rzach. RE. II A. Sp. 2155 ff. Интересно, что наряду с Марком Аврелием как самого большого благодетеля Римской империи превозносили Домициана. Возможно, что так его воспринимали в этот период евреи, но высшие классы Малой Азии и Египта вряд ли разделяли это мнение.

[32] См. так называемые Acta (Протоколы) Аппиана, а также: Wilcken U. Zum alexandrinischen Antisemitismus. S. 822 ff.; Idem. Chrest. S. 20; Lietzmann. Griech. Papryri2 (Kleine Texte). №21; PremersteinA., von. Zu den sog. alexandrinischen Martyrerakten. S. 28 ff. В этом памфлете со всей отчетливостью проявляется мощное влияние кинического учения: противопоставление τύραννος [тиран] (греч.) и βασιλεύς [царь] (греч.); τυραννία, ἀφιλαγαθία, ἀπαιδευσία [нелюбовь к прекрасному, невоспитанность] (греч.) тирана Коммода противопоставляются качествам Марка Аврелия (φιλόσοφος, ἀφιλάργυρος, φιλάγαθος [философ, бессребреник, любитель прекрасного] (греч.); сочинение представляет собой дерзкий вызов, бросаемый родовитым гимнасиархом императору; этим оно напоминает поведение киников в Риме во времена Веспасиана или Гельвидия Приска в сенате (Suet. Vesp. 15). Следует отметить, что оппозиция Аппиана носит чисто политический характер: ее направленность против «разбойника» Коммода полностью согласуется с линией сенатской оппозиции против этого императора. Совсем как во времена Флавиев, александрийцы были так же озлоблены на императора, как римская оппозиция. См.: Acta App. I, 6 sqq.: (текст частично восстановлен фон Премерштейном); ср. IV, 3 sqq.: [Повернувшись и увидев Гелиодора он сказал: «Гелиодор, меня уводит стража, и ты ничего не скажешь?» Гелиодор ответил: «К кому нам обращать слова, когда нет никого, кто бы стал нас слушать? Ступай, сын мой, умри; тебе выпала славная доля умереть за возлюбленное отечество; не бойся...». «Кто это окликнул меня, когда я готов был приветствовать Аида, который уже стоял у меня за плечами? Позвал ли меня сенат или ты, главарь разбойников?»]

[33] Множество фактов свидетельствует о том, что между философами и императорами наступило примирение. Известно, как относилась к философам Плотина, известны и знаменитые письма Плотины к Адриану, Адриана к Плотине и письма Плотины к философам эпикурейской школы; см.: CIL. III, 12283; ср. 1420315 ; IG. III, 49; Dittenberger. Syll.3 834 (IG. II2 , 1909). Ср.: WilhelmA. Jahresh. 1899. 2. S. 270 ff.; RubelJ. Die Familie des Kaisers Trajan // Ztschr. f. ost. Gymn. 1916. 67. S.494 ff. См. в целом: Boyd С. Ε. Public Libraries and Literaty Culture in Ancient Rome. Chicago, 1915; Barbagallo C. Lo stato e l’instruzione pubblica nell’impero romano. Catania, 1911, и в частности: Hahn L. Uber das Verhaeltnis von Staat und Schule in der romischen Kaiserzeit // Philologus. 1920. 30. S. 176 ff.; Ziebarth E. RE. 1923. II A. Sp. 766 (статья «Schulen»); Gwynn A. Roman Education from Cicero to Quintilian. 1926; ср.: Oldfather Ch. H. The Greek Literary texts from Greco-Roman Egypt // Univ. of Wise. Studies in the Soc. Sciences and History. 1923. 9. Очень огорчает, что мы так мало знаем об эфесском Музейоне и его профессорских и докторских кружках. Этот ин-статут процветал при Траяне, а известный Ц. Вибий Салютарий проявлял к нему живой интерес; см.: KeilJ. Jahresh. 1905. 8. S. 128 ff., 135; FE. II. № 28g, 65; ср.: III, № 68; KeilJ. Jahresh. 23. 1926. Beibl. S. 263. Интересно отметить, что во II в. по P. X. в муниципальной жизни Эфеса заметную роль играли выдающиеся риторы. О широком распространении образованности среди мужчин и женщин свидетельствует P. Оху. XII, 1497; ср.: Reinach Th. Rev. et.anc. 1917. 19. P. 32. He означает ли изменившееся отношение императоров II в. к образованию еще одной победы общественного мнения, глашатаями которого были философы? См. Аполлония Тианского (epist. 54, I. Р. 358) (Kays.): [Аполлоний римским блюстителям справедливости. Вы печетесь о гаванях, строительстве домов и местах, но о детях в ваших городах, о нищих, о женщинах нет никакой заботы ни у вас, ни у ваших законов] (греч.) Возможно, что письмо и является фальсификацией, однако оно хорошо отражает дух того времени, когда правительство еще не вмешивалось в школьные дела городов.

[34] См., например, интересный фрагмент пергамской надписи, относящейся, по-видимому, ко времени правления Адриана; см.: Conze A. Ath. Mitt. 1899. 24. S. 197. Anm. 62; IGRR. IV, 444. Эдикт проконсула, в котором объявляется о мерах, направленных против бастующих работников, занятых на строительстве одного из общественных зданий Пергама.

[35] Принудительные наборы в армию производились в критические времена всеми императорами. Но до Траяна они никогда еще не проводились систематически как более или менее регулярное мероприятие; это явствует из того, что в этрт период вместо определенных жителей провинции Вифинии обычно отправляли в армию заместителей (vicarii) (см.: Plin. ер. ad Тг. 30; Mommsen Th. Gesammelte Schriften. VI. S. 36. Anm. 2). Отметим, что во времена Траяна и Адриана романизированное население Испании горько жаловалось на неоднократные принудительные работы: см.: SHA. М. Аur. 11, 7; Hadr. 12, 4; Schwendemann J. Der historische Wert der Vita Marci bei den Scriptores Historiae Augustae. 1923. S. 43; Ritterling. RE. ХП. Sp. 1300. Я с удовольствием отмечаю, что мое толкование текста SHA совпадает с интерпретацией, которую Домашевский предложил Шведеманну. Однако я еще раз хочу подчеркнуть, что под выражением ’italica adlectio’ следует понимать принудительный набор на военную службу лиц, имеющих статус «италиков» и живущих не только в Северной Италии, но главным образом в Галлии и Испании; ср. примеч. 8 к гл. Ш. Ср.: Henderson В. W. The Life and Principate of the Emperor Hadrian. London, 1923. P. 171 sqq. (о военной политике Адриана в целом). О принудительных наборах Марка Аврелия см.: SHA. М. Аиг. 21; Dittenberger. Or. Gr. 511; Premerstein Α., von. Klio. 1911. 11. S. 363 ff. (спартанцы; ср.: Robert L. BCH. 1928. 52. P. 417 об IG. V, 1, 719) и 1913. 13. S. 84 (diogmitai). Преобладание сельских жителей, не понимавших ни латыни, ни греческого языка, можно проиллюстрировать тем, что рассказывает Дион Кассий (72 (71), 5, 2; р. 256. Ed. Boissevain) про Бассита Руфа, префекта преторианцев при Марке Аврелии: ср.: Exc. Val. 302: [Был у Марка префект претория Бассит Руф, человек в прочих отношениях хороший, но невоспитанный по причине сельской жизни и от начала взращенный в бедности... Марк говорил кому-то на латинском языке, и не только собеседник, но и никто другой из присутствующих не понял сказанного, так что начальник претория Руф сказал: «Естественно, Цезарь, что он не понял сказанного тобой, ибо он не знает греческого языка...». Ср.: Exc. Val. 302: потому что он пошел на военную службу не по доброй воле, но будучи пойманным, когда обламывал виноградные лозы] (греч.) Место, где говорится о том, что Марком Аврелием были взяты в армию latrones Dalmatiae atque Dardaniae, прекрасно истолковал К. Пач (Patsch С. Arch.-epigr. Untersuch. zur Gesch. d. rom. Prov. Dalmatien V II Wiss. Mitt, aus Bosnien usw. 1902. VIII. S. 123 ff.; опираясь на некоторые надписи из Дакии и Мёзии, он доказывает, что речь здесь идет о заключительном акте грозного восстания местных элементов в Далмации, которое происходило во времена больших войн на Дунае; ср.: SHA. Lilian, 1, 9. Мое замечание о том, что все солдаты легионов во II в. de jure были римскими гражданами, не следует понимать в строго юридическом смысле. В Египте, как отмечает А. Сегре (Segre Α. Aegyptus. 1928. 9. Р. 303 sqq.), ешптяне, служившие в легионах, получали право римского гражданства и после Адриана, но только в соответствии с их honesta missio. Ограничивалась ли эта практика только азийскими рекрутами? Ср. tirones Asiani в PSI. IX, 1063 (117 г. по Р. X.).