Император Юлиан, по прозвищу "Отступник" - глава антихристианского лагеря, осуществлявший свою религиозную борьбу также средствами литературы и публицистики. Автор речей различных жанров, писем, посланий, памфлетов, сатир, главнейшие из которых связаны с его попыткой реставрации язычества.
Письмо 5
Экдикию, префекту Египта .
Хотя ты и но пишешь нам о прочих делах [1], однако об Афанасии [2], этом противнике богов, должен был сообщить, тем более что тебе уже давно известно наше ясно выраженное мнение о нем.
Клянусь великим Сараписом, если до наступления декабрьских календ этот враждебный богам Афанасий не будет изгнан из города, а еще лучше из всей земли Египетской, я накажу подчиненных тебе служащих, взыскав с них сто литр золота.
Ты ведь знаешь, что я не тороплюсь выносить приговор, но, вынеся, я еще менее склонен его отменять. Мне крайне прискорбно, что в своих сочинениях он не скрывает презрения ко всем богам. Из всех твоих действий я ни о чем не услышал бы с таким удовольствием, как о том, что Афанасий, этот нечестивец, уже изгнан из пределов Египта, он, дерзнувший в мое правление окрестить несколько знатных эллинских женщин. Итак, .да будет он изгнан.
Письмо 6
Атарбию .
Клянусь богами, я не хочу ни убивать галилеян, ни подвергать их пыткам вопреки справедливости, ни причинять какое-либо иное зло. Однако у меня нет сомнений, что надо отдавать предпочтение людям, чтущим богов. Ведь из-за безумия галилеян едва не погибло всё, и лишь по милости богов все мы сохранили жизнь. Поэтому надо отличать тех, кто чтит богов, - как отдельных людей, так и целые города.
Письмо 9
Автократор Цезарь Юлиан Великий Август - александрийцам.
Если вы и не почитаете Александра, основателя вашего города, и даже Сараписа, истинно великого бога, то могут ли быть безразличными для вас общее благо, человечность и чувство долга? Я добавлю: и уважение к нам, кого все боги, и первым великий Сарапис, поставили законным властителем над всем миром.
Поэтому именно нам и подобало расследовать, кто обошелся с вами несправедливо. Но вас обуяли гнев и бешенство, которые, лишая рассудка, обычно ведут к злодеянию; ибо, сдержав первый порыв и приняв хорошее решение, вы затем всё же совершили беззаконие и не постыдились всем народом дерзнуть на такой же проступок, за который справедливо порицали других.
Отвечайте мне во имя Сараписа, за какие преступления вы разгневались на Георгия? [3] Вы скажете, разумеется, что он восстановил против вас благочестивейшего Констанция, а затем ввел войско в хранимый богами город, причем стратег Египта захватил исполненный святости храм бога, расхитив изображения, приношения и все украшения храма.
И когда вы справедливо вознегодовали и пытались заступиться за бога, вернее - за его сокровища, этот стратег дерзнул несправедливо, незаконно и нечестиво послать против вас гоплитов, очевидно боясь скорее Георгия, нежели Констанция, если только Этот стратег относился к вам как справедливый и уважающий законы человек и не был уже давно склонен к тирании.
Из-за всего этого, разгневавшись на Георгия, врага богов, вы, не раздумывая, осквернили священный город, тогда как приговор надо было произнести над Георгием. Ведь тогда не было бы ни убийства, ни беззаконных действий, а только справедливый суд, который охранил бы ваше благополучие, покарал виновного и вразумил всех тех, кто пренебрегает богами и нисколько не заботится о процветании городов и народов, но, напротив, полагает, что лишь жестокостью можно укрепить свою власть над ними.
Итак, сопоставьте то мое письмо, которое я недавно вам послал, с этим и вникните в различие между ними. Какие похвалы я воздавал вам тогда! Теперь же, клянусь богами, хотя мне и следовало вас похвалить, я не могу этого сделать из-за ваших бесчинств. Народ, словно свора псов, дерзает растерзать человека! Он даже не стыдится простирать к богам руки, с которых еще каплет кровь! Правда, Георгий получил по заслугам.
И, может быть, он заслужил еще более суровую кару. Вы скажете, пожалуй, что он должен был пострадать за совершенное против вас, я с этим согласен. Но если вы скажете - от вашей руки, - то с этим я не соглашусь. Ведь у нас существуют законы, которые всем нам следует блюсти и глубоко чтить. Хотя и случается иногда, что кто-нибудь один нарушит закон, но вообще необходимо, чтобы законы существовали для всех, чтобы вы повиновались им и не преступали того, что издревле почитается справедливым.
Ваше счастье, мужи-александрийцы, что вы допустили провинность именно в мое правление - в правление того, кто из уважения к божеству и ради носившего одно со мной имя дяди, который правил Египтом и вашим городом, сохраняет к вам братское расположение.
Ибо присущая власти суровая и справедливая непреклонность не стерпела бы столь дерзновенного проступка народа, но жестокий недуг стала бы врачевать еще более жестокими средствами. Я же, по названным причинам, применяю более мягкое средство - убеждение и дружеское увещание. Им, я уверен, вы подчинитесь тем более охотно, что восходите, как мне известно, к древним эллинам и поныне еще сохраняете в своем характере и образе жизни славные и благородные черты этого доблестного происхождения.
Начертано моим гражданам александрийцам.
Письмо 18
Юлиан Гекеболу [4].
Пиндару Музы казались "серебряными" - он как бы сравнивает сияющую славу их искусства с блеском самого светлого вещества. Мудрый Гомер называет серебро лучезарным, воду же именует серебристой: ведь точь-в-точь как серебро сверкает она под лучами ясного солнца. А прекрасная Сафо называет серебряной луну и говорит, что именно поэтому луна затмевает все остальные светила.
Почему богам серебро угоднее золота, это, пожалуй, мог бы объяснить любой. И люди берут его в уплату охотнее: ведь оно чаще встречается у них, - не то что золото, которое либо таится в земле, либо избегает людских взоров; серебро же и на вид приятно, и в жизненном обиходе удобно. И это не мое собственное мнение, но мнение древних.
Если мы за посланную тобой золотую монету дадим в ответ серебряную, словно равную по достоинству, не сочти это воздаяние менее ценным и, не в пример Главку при обмене оружия, не подумай, что этот ответный дар стоит меньше [5]. Серебряное оружие даже Диомед не дал бы в обмен на золотое: ведь оно было гораздо полезнее, ибо могло, подобно свинцу, лучше отражать удары.
4. Впрочем, все это шутка, которую я позволяю себе на основании того, что ты мне пишешь, из искреннего к тебе расположения. Ты же, если пожелаешь отплатить нам подарком более драгоценным, чем золото, - пиши и делай это постоянно. Ведь для меня даже маленькое твое письмо, как говорится, желаннее многих благ.
Письмо 24
Юлиан общине евреев.
Крайне тяжело приходилось вам в прежние времена под ярмом рабства, когда вы должны были подчиняться обнародованным указам и вносить на этом основании в казну невероятное количество золота. Многое я видел своими глазами, но еще больше узнал, читая постановления, которые были направлены против вас; когда же собирались обложить вас новыми поборами, я воспрепятствовал этому, заставил прекратить постыдное надругательство и предал jovmo постановления, которые сохранялись против вас в моих ларцах, чтобы впредь никто не мог, ссылаясь на них, сеять слухи о вашем нечестии [6].
Конечно, в этих беззакониях по отношению к вам не столько повинен мой брат Констанций, достойный доброй памяти, сколько люди варварского образа мыслей, безбожники в душе, которые были его прихлебателями. Когда они попали в мои руки, я уничтожил их, приказав бросить в ров, чтобы даже памяти о том, как они погибли, не сохранилось.
Более того, желая явить вам свою благосклонность, я убедил брата Юла, патриарха, достойного всяческого уважения, наложить Запрет на послание, которое, как говорят, направлено против вас, и воспрепятствовать взысканию с вас таких огромных денег, чтобы в мое правление у вас не было ни малейшего повода к тревогам и чтобы вы, радуясь, с еще большим рвением возносили молитвы за мое правление величайшему из всех - богу-творцу, который удостоил увенчать меня своею чистой десницей.
Ведь обычно те, кого гложет какая-либо тревога, крайне боязливы в душе и не отваживаются простирать руки к небу, совершая моления; те же, кто совсем не ведает тревог, радуются всей душой и с большим усердием молят за свое государство всевышнего бога - того, кто может ниспослать нашему государству благоденствие, о коем мы совершаем моленья.
Вам же следует поступать так, чтобы я вел успешно эту войну против персов [7], а затем желанное в течение стольких лет для вас обиталище, священный город Иерусалим, восстановив моими трудами, вновь заселил и вместе с вами воздал в нем благодарность всемогущему [8].
Письмо 33
Юлиан философу Ямвлиху.
Одиссею, чтобы опровергнуть мнение сына о нем, достаточно было сказать:
Нет, я не бог; как дерзнул ты бессмертным меня уподобить? [9]
Я же, пожалуй, скажу, что и жизнь мне не в жизнь, если я не вместе с Ямвлихом. И, признаться, я горячо тебя люблю, подобно тому, как отец любил Телемаха. Пусть даже кто-нибудь скажет, что я не достоин любить тебя, этим он не отвратит меня от любви; ведь я часто слышу, что встречалось немало страстных почитателей прекрасных статуй, которые своим почитанием не только не повредили искусству творцов, но любовью своей и самому творению придали поистине живую прелесть.
Что же касается древних мудрецов, к сонму которых ты в шутку хочешь причислить и меня, то, право, мне так же далеко до них, как, я уверен, тебе до них близко. В самом деле, ты обладаешь достоинствами не. только Пиндара или Демокрита, или древнейшего Орфея, но любого из эллинов, прославившегося на поприще философии; ты как бы довел до музыкального совершенства гармонические сочетания разнообразных звуков лиры, слив эти звуки воедино.
И так же, как Аргуса, стража Ио, зорко следившего за возлюбленной Зевса, мифы со всех сторон наделяют множеством недремлющих очей, так и тебя, истинного стража добродетели, красноречие озаряет несметными светочами образованности.
Существует предание, будто Протей Египетский принимал, меняясь, облик самых различных существ, словно боясь, как бы вдруг не выказать себя мудрым перед людьми пытливыми. Я же, если только Протей был действительно мудр и, как говорит Гомер [10], многое познал, хвалю его за прирожденные способности, но то, как он пользовался своими знаниями, не одобряю; ведь скрывать свои знания, чтобы только как-нибудь не принести пользу людям, свойственно обманщику, а не тому, кто любит людей.
Тобой же, о, великодушный, может ли кто не восхищаться? Ведь ты нисколько не ниже мудрого Протея, нет - много выше его. Достигнув вершин добродетели, ты не таишь от людей сокровища, которыми обладаешь, но, подобно сияющему солнцу, изливаешь на всех чистые лучи своей мудрости, и не только на присутствующих, наставляя их, но, насколько это возможно, даже на отсутствующих, возвышая их своими творениями.
В этом ты превосходишь и самого Орфея. Тот своим искусством услаждал зверей, а ты, словно рожденный на благо всего человечества и во всем подражая целительной руке Асклепия, озаряешь земные пределы спасительным дыханием своего красноречия. Поэтому, кажется мне, будь жив Гомер, он с полным правом мог бы сказать о тебе:
Он лишь один из людей царит во всем мире широком.
В самом деле, словно какая-то священная искра древних нравов и подлинной, животворной образованности снова возгорается лишь благодаря тебе. И да будет так, о Спаситель Зевс и Гермес Красноречивый, чтобы дивный Ямвлих, благодетель всех людей, прожил долгие годы! Поистине, если обеты и моления, которые наши предки от чистого сердца возносили за Гомера, Платона, Сократа [11] и за других, достойных войти в такую плеяду, украсили и продлили жизнь этих мудрецов, то ничто не мешает тому, чтобы и в наше время человеку, равному древним мужам и своим красноречием и добродетельной жизнью, была благодаря нашим мольбам ниспослана долгая жизнь на радость людям.
Письмо 41
[Адресат неизвестен ]
Мы полагаем, что правильное обучение заключается не в благозвучии и изысканности слов языка, но в разумном применении мыслей и в истинных суждениях о хорошем и дурном, о достойном и позорном. Поэтому всякий, кто думает одно, а учеников наставляет в другом, кажется мне, так же чужд обучению, как и понятию о честном человеке. Даже если несоответствие между образом мыслей и словами касается ничтожно малого дела, то в какой-то мере человек уже поступает дурно, хотя зло еще невелико; но если в делах важных он думает одно, а наставляет в противоположном тому, что думает, не напоминает ли это образ жизни трактирщиков, - я не говорю честных, - но как раз наиболее бессовестных? Ибо, несомненно, такие учителя обучают тому, что сами считают наиболее скверным, обманывая и прельщая учеников похвалами, которыми, я полагаю, хотят прикрыть свои пороки.
Поэтому все, притязающие называться наставниками, должны обладать безупречной нравственностью и не сообщать взглядов неподобающих и противных народными верованиям; [12] прежде всего они должны, - будь то риторы или грамматики, или, в особенности, софисты, - наставлять юношей в творениях древних; ведь они намерены быть наставниками не только в искусстве речи, но и в нравственности, и утверждают, будто именно их дело - рассуждать о делах государственного управления.
Правильно это или нет, об этом я сейчас не говорю, я даже готов похвалить их за стремление к столь прекрасным вещам; но, разумеется, я восхвалял бы их еще больше, если бы они не обманывали самих себя и не изобличали себя во лжи, думая одно, а ученикам сообщая другое. Ведь Гомер, Гесиод, Демосфен, Геродот, Фукидид, Исократ, Лисий признавали богов источником всякого знания. Разве не считали они себя посвященными - одни Гермесу, а другие Музам? Поэтому мне кажется нелепым, что те, кто истолковывает их книги, бесчестят почитаемых ими богов. Но, считая это нелепым, я не приказываю, чтобы они ради своих учеников меняли убеждения; я лишь предлагаю им на выбор: либо не учить тому, что они считают недостойным уважения, либо, если они все-таки хотят заниматься обучением, пусть прежде всего убедят учеников в том, что ни Гомер, ни Гесиод и никто из тех, кого они, истолковывая, называют нечестивыми и безумными и кому они приписывают ошибки в суждениях о богах, на самом деле вовсе в этом не повинны. А в противном случае, если они кормятся творениями древних и берут плату за их истолкование, они выказывают себя крайне алчными и нечистоплотными, готовыми ради нескольких драхм взяться за что угодно.
До сей поры было много причин не посещать святилищ, и нависающий со всех сторон страх делал простительным сокрытие в тайне поистине правдивых суждений о богах [13]. Но теперь, когда боги даровали нам свободу, мне представляется нелепым, если люди обучают тому, что ими самими признается недостойным уважения. Ибо если они признают мудрыми тех, чьи творения они разъясняют и чьими признанными толкователями себя считают, пусть прежде всего научатся у них почтению к богам. Если же они полагают, будто древние мужи заблуждались, почитая богов, пусть идут в храмы галилеян и толкуют там Матфея и Луку [14], поверив которым вы решаете воздерживаться от жертвоприношений. Я желаю, чтобы и уши, и язык ваш, как сказали бы вы, вновь обратились к тому учению, которого я хотел бы всегда придерживаться, так же, как и все те, кто и в мыслях и в делах является моим другом.
Для наставников и учителей существует один общий закон. А если кто-нибудь из юношей хочет идти учиться, ему не надо препятствовать. Ведь было бы неразумно закрывать перед детьми, еще не знающими, куда идти, наилучший путь и вести их непременно по пути отцов, хотя бы они следовали по нему без всякой охоты и лишь под влиянием страха. Было бы, пожалуй, правильнее лечить заблуждающихся так же,, как лечат безумцев, даже против их воли. Однако, по-моему, всякий может заболеть этой болезнью, и я полагаю, что неразумных следует поучать, а не карать.
Письмо 45
Эвагрию .
Маленькое поместье из четырех полей в Вифинии, подаренное мне моей бабкой, я теперь дарю тебе в знак нашей дружбы. Поместье, правда не столь велико, чтобы его владелец мог счесть себя очень богатым и благоденствующим, однако, если я пере-числю по порядку все его достоинства, ты увидишь, что дар этот не совсем лишен прелести. Ведь ничто не мешает мне шутя поговорить с тобой, человеком большого обаяния и тонкого вкуса.
Поместьице отстоит от моря не больше чем на двадцать стадиев, но ни купец, ни моряк, люди болтливые и наглые, не досаждают тамошним обитателям своим появлением. Однако и благ Нерея [15] оно не совсем лишено: там всегда найдешь свежую и еще трепещущую рыбу, а если, выйдя из дома, ты поднимешься на какой-нибудь холм, то увидишь с него море - Пропонтиду, острова и город, носящий имя прославленного царя [16]. Оно не засорено ни водорослями, ни морским латуком, ни всем тем, что выбрасывают на песчаный берег волны, ни другими весьма неприятными предметами, которых вкратце и не перечислить, но изобилует тисом, тимьяном и душистыми травами. Когда, в глубокой тишине, ты погрузишься в книгу, а затем пожелаешь дать отдых утомленным глазам - пред тобой откроется очаровательный вид на море и корабли.
Когда я был еще совсем юным, это место казалось мне в летний зной самым привлекательным: ведь там есть и источники прекрасные, и купанье восхитительное, и сад, и древесные кущи. Да и став уже взрослым человеком, я все еще находился под обаянием этого старого обиталища; я часто бывал там, и каждая встреча с ним отражалась в моих сочинениях. Остался там и скромный памятник моих земледельческих занятий - небольшой виноградник, дающий вино благоуханное и приятное, которое не нуждается в том, чтобы время прибавило ему прелести: ты найдешь в нем и Диониса и Харит [17]. Виноградная гроздь, висит ли она на лозах, или выжимается в давильне, благоухает подобно розам, а молодое вино в сосудах - это, если кто-либо пожелает сослаться на Гомера [18], уже настоящий нектар. Почему же, спросишь ты, этих лоз осталось так мало? Почему они занимают всего несколько плетров? Потому, что я оказался нерадивым земледельцем. Ведь трезв мой кратер и очень нуждается в дарах нимф [19]. Поэтому я припас столько вина, сколько надо для меня и для моих друзей, - а потребности у этих людей скромные.
Теперь же, мой дорогой, я приношу тебе свой малый дар, но, как говорит мудрый поэт Пиндар [20], дружеский дар из дома в дом радостен другу. Это письмо я писал наспех при светильнике. Поэтому, если я в чем-либо и погрешил в нем, не суди меня строго, как судит ритора ритор.
Письмо 48
Арсакию, жрецу Галатии .
По нашему мнению, эллинская вера еще не упрочилась да желанных пределов, и повинны в этом мы, ее приверженцы, ибо дары самих богов прекрасны и велики и далеко превосходят все наши желания и все наши надежды. Пусть же будет благосклонна к нашим словам Адрастея: ведь никто даже и не дерзал желать столь глубокой перемены в такой небольшой промежуток времени.
Но неужели мы думаем, что этого достаточно? Почему мы не обращаем внимания на то, что безбожное учение [21] так сильно укрепилось именно благодаря радушию к чужестранцам, заботе о погребении умерших и притворной святости жизни? Поистине я полагаю, что все это следует выказывать и нам. И недостаточно, чтобы лишь ты один отличался этими качествами - нет, этими качествами должны отличаться все наши жрецы, живущие в Галатии. То убеждая, то стыдя, внушай им благочестие или отрешай от жреческой должности, если они вместе с женами, детьми и слугами не обратят свои помыслы к почитанию богов, но будут терпеть нечестие своих слуг, сыновей или жен, которые предпочли безбожие.
Затем убеждай каждого жреца, чтобы он не посещал театра, не пил в харчевне и не занимался каким-либо искусством или ремеслом, пользующимся дурной славой. Тех, кто слушается тебя, цени, а тех, кто противится, изгони. Далее, в каждом городе учреди как можно больше странноприимных домов, чтобы чужестранцы пользовались нашими благодеяниями, и не только приверженцы нашей веры, но также и всякой другой, если он нуждается в деньгах.
О том, где ты сможешь получить в изобилии все необходимое, я уже подумал. Я повелел ежегодно раздавать по всей Галатии тридцать тысяч модиев пшеницы и шестьдесят тысяч секстариев вина; пятую часть всего этого я поручаю израсходовать на бедных, прислуживающих жрецам, остальное же следует разделить между чужестранцами и нищими. Поистине позорно, что наши от нас самих не получают никакой помощи, в то время как ни один иудей не просит подаяния, а нечестивые галилеяне [22] кормят не только своих, но также и наших.
Поэтому убеждай сторонников эллинской веры жертвовать на такое служение, а жителей сел - отдавать богам долю от своих плодов; приучи их к благотворительности и внушай им, что она с давних времен была нашим делом. Ведь и у Гомера Евмей говорит:
Если бы, друг, кто и хуже тебя посетил нас, мы долг свой,
Гостя почтить, сохранили бы свято - Зевес к нам приводит
Нищих и странников; дар и убогий Зевесу угоден [23].
Так не допустим же, чтобы другие, подражая лучшим из нас, похитили нашу славу, а мы сами из-за нашей нерадивости были посрамлены; и более того - чтобы мы перестали благоговейно чтить богов. Если я услышу, что ты заботишься обо всем этом, я преисполнюсь радости.
Наместников в их дворце ты навещай редко, но как можно чаще пиши к ним. Пусть ни один жрец не выходит им навстречу,
когда они прибывают в город, но приветствует их только тогда, когда они направляются в храмы богов, и то - лишь в дверях храма.
Пусть ни один воин не входит в храм раньше наместника, по следовать за ним может кто угодно. Ибо, как только наместник переступает порог храма, он становится частным лицом. Сам ты, как тебе известно, - первое лицо внутри храма, ибо этого требует божественный закон. И те, кто повинуются тебе, поистине богобоязненны; те же, кто противятся, - пустые честолюбцы и преисполнены тщеславия.
Я готов оказывать помощь Пессинунту [24], если жители вновь Заслужат благоволение Матери богов; если же они будут пренебрегать ею, то не только заслужат порицание, но - скажу более резко - навлекут на себя нашу немилость:
...Неприлично
Нам под защиту свою принимать человека, который
Так очевидно бессмертным, блаженным богам ненавистен [25].
Итак, убеди их, если они хотят снискать мое расположение, всенародно вознести мольбы Матери богов.
Письмо 53
Георгию прокуратору.
Пусть и болтливая Эхо будет признана богиней, как ты предлагаешь, а если хочешь, - то и супругой Пана; я возражать не стану. Ибо хотя природа пытается убедить меня, что Эхо - не более как видимость отвечающего и отраженного голоса, который возник от колебания воздуха и возвращается к нашему слуху, все же я, убежденный словами древних и живущих теперь людей, а равно и твоими речами, склонен поверить, что Эхо - божество.
Но какое это имеет значение для меня, если, выказывая тебе свою дружбу, я намного превзошел Эхо? Ведь Эхо, что бы она ни услышала, возвращает обыкновенно только конец слова, будто скупая любовница, целующая в ответ своего возлюбленного лишь кончиками губ. Я же и охотно опережаю тебя и, в свою очередь, вызванный тобою на состязание, словно при игре в мяч, воздаю тебе равной мерой.
Поэтому тебе придется признать себя виновным в том, о чем ты сам пишешь, и сравнить с Эхо себя, дающего всегда меньше, чем получил, а отнюдь не меня; ведь я стремлюсь во всем тебя превзойти. А впрочем, воздаешь ли ты мне равной мерой за то, что получаешь, или нет, - мне все приятно. И что бы я ни получил от тебя - я всем доволен.
Слово I
(39А-39В, 44А-94А, 134-135В)
Полезным, кажется мне, будет со всеми поделиться соображениями, убедившими меня в том, что коварное учение галилеян представляет собой злобный людской вымысел. Хотя в учении Этом нет ничего божественного, оно сумело воздействовать на неразумную часть нашей души, по-ребячески любящую сказки, и внушило ей, что эти небылицы и есть истина.
. . . . . . . . . . .
Правда, и эллины сочинили мифы о богах, - невероятные и полные небылиц. Говорят же они, будто Крон поглотил своих детей и затем снова изверг их обратно. Рассказывают и о нечестивых брачных союзах: Зевс якобы сочетался с матерью, имел от нее детей, и сам женился на собственной дочери [1], которую родила ему его мать. Более того, сойдясь с ней, он затем без стеснения уступил ее другому [2]. Затем рассказывают, как Дионис был растерзан на части [3] и как члены его были снова собраны воедино. Вот что говорят эллинские мифы. Но сравните с ними иудейское учение о том, как бог насаждает рай, как он создает Адама, а потом жену для него. Бог говорит: "Не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему" [4], - а эта "помощница" решительно ни в чем не помогла ему, обманула его и стала причиной того, что и он и она были изгнаны из рая и лишились райского блаженства. Все это настоящие басни. Ибо разве не бессмысленно, если бог не ведает, что его творение не только будет бесполезным для того, кому оно предназначено, но, напротив, принесет одни несчастья? И на каком, спросим мы, языке змий должен был разговаривать с Евой? Неужели на человеческом? Чем же отличается все это от мифов, выдуманных эллинами? Ну не верх ли это бессмыслицы: бог отказывает человеку, им же созданному, в познании добра и зла! Может ли быть что-либо неразумнее человека, не умеющего различать добро и зло? Ясно, что такой человек не будет избегать зла и не будет стремиться к добру. Но важнее всего то, что бог не дал человеку наслаждаться познанием, а между тем нет ничего более драгоценного для человека. Ведь способность различать добро и зло - свойство разума, и это очевидно даже для самых неразумных; так что змия можно назвать скорее благодетелем, а не губителем рода человеческого, бога же по той же самой причине следует назвать Завистником. Ибо как только он увидел, что человек приобрел разум, он изгнал его из рая, чтобы тот, как говорит бог, не вкусил от древа жизни. Вот подлинные слова бога: "Адам стал как один из нас, зная добро и зло; как бы не простер он руки своей, и не взял также от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно" [5]. И господь бог лишил его блаженства райской жизни. Если все это вместе взятое не миф, имеющий тайный смысл [6], тогда, я убежден, эти россказни о боге исполнены богохульства. Не знать, что созданная как помощница станет причиной гибели и запретить познание добра и зла, каковое, по моему мнению, есть величайшее достояние человеческого разума, да еще завистливо опасаться, как бы человек не вкусил от древа жизни и из смертного не стал бессмертным, - все это присуще лишь недоброжелателю и завистнику.
. . . . . . . . . . . .
Говоря о несходстве различных языков, Моисей приводит совершенно баснословный рассказ. Если верить ему, сыны человеческие, объединившись, решили построить город и в нем - огромную башню, но бог сказал, что он сойдет с неба и смешает их языки. Чтобы кто-нибудь не подумал, будто я клевещу на Моисея, обратимся к его собственным словам:
"И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес; пусть все узнают о нас прежде, нежели рассеемся по лицу всей земли. И сошел господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И господь сказал: - Вот - один народ и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали; сойдем же и смешаем там язык их, чтобы ни один не понимал речи другого. - И рассеял их господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город" [7].
Итак, вы требуете, чтобы мы этому верили, а сами не верите тому, что сказано Гомером об Алоадах, будто они вознамерились взгромоздить одну на другую три горы, "чтоб приступом небо взять" [8]. А я полагаю, что оба эти повествования похожи на басни. Почему же вы - клянусь богами - принимая первое, отвергаете сказанное Гомером?
(340D-341D)
1. Поэт Анакреонт создал множество прекрасных и прелести исполненных песен, ибо Мойры даровали ему много радостей в жизни. Алкею же и паросцу Архилоху божество не дало посвятить Музу радости и наслаждению людей, и так как оба они претерпели немало бед, то и в своих творениях стремились, порицая своих притеснителей, облегчить ниспосланные божеством несчастья. Но мне закон запрещает (я полагаю, он запрещает и всем остальным) упрекать в чем бы то ни было тех, - называя их имена, - кто от меня никакой обиды не претерпели, сами же на меня нападали. Среди образованных людей господствует убеждение, что теперь нельзя сочинять поэтические произведения; ведь занятие поэзией считается в наше время столь же постыдным, как некогда - богатство, нажитое нечестным путем. Но все же я не стану пренебрегать помощью Муз. Я заметил, что и живущие за Рейном варвары, грубо выкрикивая слова своих песен, подобные резкому карканью диких птиц, испытывают от Этого удовольствие. Мне думается, что плохие певцы вызывают досаду у слушателей, а сами испытывают наслаждение. Да и я, размышляя как-то и говоря, по своему обыкновению, сам с собой, сказал:
Итак, я буду петь для Муз и для себя.
Моя песня создана в вольной манере и содержит множество дерзких ругательств, однако, клянусь богами, они направлены не против других (как возможно это, если запрещает закон?), но только против самого поэта и сочинителя. Ведь ни один закон не запрещает сочинять хвалы или порицания самому себе, но восхвалять себя, даже если бы у меня и была такая мысль, я не нахожу никаких оснований; зато у меня есть тысячи причин себя порицать.
2. Я хочу начать с моего лица. По моему мнению, природа сотворила его не слишком красивым, приятным и привлекательным. А вдобавок, обладая мрачным и упрямым характером, я отрастил себе эту бороду, и не для какой-либо иной цели, а единственно для того, чтобы наказать природу, которая не дала мне более красивой внешности. И вот в моей бороде снуют вши, словно звери в дремучем лесу, а мне приходится их терпеть. Не смею я также ни есть ни пить в полное свое удовольствие, широко открывая рот, ибо должен остерегаться, как бы, сам того не замечая, не проглотил вместе с хлебом собственные волосы. А вот о том, что я не могу ни вкусить поцелуев, ни дарить их сам, я ни в какой мере не жалею, хотя, кроме всех прочих неудобств, борода не дает прикоснуться губами к нежным и, как я полагаю, сладостным устам; об этом уже обмолвился один из поэтов, вдохновленный Паном и Каллиопой, - тот, что воспел Дафниса [1]. Вы скажете, пожалуй, что из моей бороды нужно свить веревку. Я готов, если только вы сможете выдрать из нее волосы, не поранив своих нежных и мягких рук об эту щетину. Пусть никто из вас не подумает, будто я озлился за насмешку [2], - ведь я первый дал повод к ней. Да, у меня подбородок как у козла, но я мог бы сделать его гладким и безволосым, словно у прелестных мальчиков и у женщин, которых природа наделила привлекательностью, достойной любви. Вы же по невоздержности и в еще большей степени, пожалуй, по распущенности нравов тщитесь даже в глубокой старости угнаться за собственными сыновьями и дочерьми и постоянно стремитесь сохранить гладким ваш подбородок. Право, лишь по вашему лбу, а не по щекам (как у меня) можно догадаться, что вы - мужчины. Однако длинная борода - это еще не все; моя голова всклокочена, и я лишь крайне редко позволяю стричь мои волосы. И ногти я стригу нечасто, а все пальцы у меня в чернилах. Если же вы пожелаете узнать обо мне какие-либо тайные подробности, то я могу вам открыть, что грудь моя густо заросла волосами, словно у льва, царя зверей. Угрюмый нрав и моя необщительность всегда отвращали меня от мысли сводить волосы на груди или где-нибудь еще с тем, чтобы сделать кожу гладкой и нежной. Будь у меня бородавка, как у Кимона, я поведал бы вам о ней, но бородавки у меня нет.
3. Однако я хочу сообщить вам нечто иное, для вас небезызвестное:, не довольствуясь безобразным видом своего тела, я стараюсь еще придерживаться как можно более сурового образа жизни. По глупости своей я не позволяю себе посещать публичные зрелища и не терплю никаких театральных представлений в моем доме, - разве что на Новый год, - так как не имею к этому ни малейшего расположения. Если же я все-таки иду в театр, то с единственной целью - выполнить свой долг, и с ташш же чувством, с каким бедный крестьянин платит подати своему неумолимому господину. И когда я сижу в театре, по моему виду сразу можно понять, что я осуждаю все эти зрелища. Меня называют великим царем всего мира, но я вовсе не стремлюсь считаться начальником мимов и возничих. Вы удивлялись Этому еще в мой юношеские годы; и правда, я уже в ту пору проявлял суровость и мрачность нрава.
То, в чем я далее намерен признаться, гораздо меньше вам известно: я ненавижу скачки так же сильно, как должники ненавидят суд, и поэтому крайне редко являюсь на гипподром, разве только- в дни, посвященные богам. А если уж и приду туда, то не провожу на гипподроме целый день, как обыкновенно поступали мой двоюродный брат и дядя [3], но, посмотрев шесть забегов, спешу уйти, и по выражению моего лица можно сразу заключить, что я не только не люблю это увеселение, но, напротив, ненавижу его и гнушаюсь им; вот каков мой образ жизни вне дома. Однако Это лишь малая часть того, что вам еще угрожает.
4. Теперь послушайте, как течет моя жизнь дома. Ночи я провожу на твердом ложе, часто без сна, и никогда не наедаюсь досыта; мой характер суров и плохо согласуется с прелестями городской жизни. Не подумайте, однако, что я делаю это из-за вас. Еще с юношеских лет безрассудное и жестокое заблуждение склонило меня на борьбу с собственным желудком. Я не позволяю желудку переполняться едой, и потому со мной редко случалось, чтобы я извергал обратно съеденную пищу. Я вспоминаю, что с тех пор как я стал цезарем, это случилось со мной лишь однажды, но и тому была совсем иная причина. Стоит рассказать вам эту историю, которая, хотя и не слишком привлекательна, однако именно потому мне и нравится.
Однажды зимой я оказался в милой мне Лютеции [4]. Так называют кельты городок парисиев. Он расположен на небольшом островке, омываемом со всех сторон рекою. Перебраться на остров можно с обоих берегов реки по деревянным мостам. Река мелеет лишь изредка, обыкновенно летом она такая же, как и Зимой. Вода ее необыкновенно прозрачна и приятна на вкус, и тамошние жители употребляют ее для питья. Зима там очень мягкая, что объясняют теплотой океана, от которого остров этот отстоит не более чем на девятьсот стадиев. И, возможно, океан несет ему какие-то теплые испарения, так как морская вода вообще, как кажется; теплее пресной. Одним словом, какова подлинная причина, мне неизвестно, но зима в этой стране действительно теплая. Поэтому на острове растет хороший виноград. А некоторые жители - искусные садоводы - даже вырастили смоковницы, которые они покрывают на зиму соломой или чем-то еще, охраняющим деревья от холодов.
Но в тот год зима была более суровая, чем обычно, и река несла на себе будто куски мрамора. Вы ведь знаете мрамор, этот фригийский камень? Своей белизной ледяные глыбы, громоздившиеся друг на друга, были очень похожи на него. Они так тесно смыкались одна с другой, что, казалось, через реку переброшен мост, по которому можно перейти на другой берег. И вот в таких-то обстоятельствах я решил быть к себе еще суровее, чем обычно, и не позволял обогревать мою спальню, хотя в тех краях большинство жилищ отапливается очагами, да и в моей комнате были все приспособления для топки. Делал я это тогда по глупости или, вернее сказать, из непреклонности по отношению к самому себе - ведь я желал непременно приучиться переносить климат той страны, считая такую привычку полезной для себя. Хотя зима становилась все холоднее, я все еще не позволял слугам обогревать мое помещение из боязни привести в движение скопившуюся в стенах влагу; наконец, однако, я разрешил внести в комнату огонь и немного горячих углей. Но этот огонь, как ни был он слаб, вытянул из стен столько пара, что я заснул с тяжелой головой. Я чуть было не задохнулся, и меня пришлось вынести наружу. Врачи заставили меня извергнуть пищу, которую я принял незадолго до этого; по счастью, ее было немного. Я почувствовал себя гораздо лучше и провел ночь спокойно, а на следующий день принялся за свои обычные дела.
5. Вот как я жил среди кельтов, словно "Хмурый" [5] Менандра, и сам досаждал себе чрезмерно суровой жизнью.