1
Что бы тут ни было, шлет тебе это из дальних пределов
Галлия, имя какой римская тога дала.[1]
Верно, похвалишь, прочтя, ты не эту, а прежнюю книгу,
Но ведь и эта и та, что предпочел ты, - мои.
Что же? Пусть будет милей рожденная в нашей столице,
Ибо должна победить галльскую книгу своя.
2
Ты подарком кому быть хочешь, книжка?
Добывай покровителя скорее,
Чтобы в черную кухню не попасться
И тунцам не служить сырой оберткой
Иль мешочком для ладана и перца.
Ты к Фавстину спешишь на грудь? Разумно!
Кедрецом[2] умащенная, пойдешь ты
И, с обеих сторон в убранстве пышном,
Закичишься головками цветными;
Всю покроет тебя изящный пурпур,
Загордится червленый заголовок:
Под защитой такой и Проб[3] не страшен.
3
(Снадобьем черным лицо красивое ты укрываешь,
Но некрасивым своим телом ты воду мутишь.
Верь, (богиня сама вещает моими устами):
"Или открой ты лицо, или купайся в плаще")
4
В Рим, моя книга, ступай! Если спросят, откуда пришла ты,
"Я из тех стран, где идет, - скажешь, - Эмилиев путь".[4]
Если ж, в какой мы земле, в каком мы городе, спросят,
Форум Корнелиев[5] ты можешь в ответ указать.
Спросят, зачем я ушел, - скажи ты вкратце о многом:
"Да надоело ему тогу напрасно таскать".
Скажут: "Когда же назад он вернется?" Ответишь: "Поэтом
Рим он покинул; придет он кифаредом[6] теперь".
5
В Город идя без меня, ты желаешь, чтоб многим представил,
Я тебя, книжка моя, или всего одному?
Будет с тебя одного, поверь мне; чужой ты не будешь
Юлию: имя его я повторяю всегда.
Сыщешь его ты легко у самого входа на Текту:[7]
Дом, где теперь он живет, раньше был Дафнида дом.
Есть у него и жена, что в объятья, к груди прижимая,
Примет тебя, если ты и запыленной придешь.
Вместе ль обоих найдешь, или первым его иль ее ты
Встретишь, скажи: "Приказал Марк передать вам привет".
Хватит с тебя: пусть других представляют письмом, но напрасно
Думаешь ты, что друзьям надо представленной быть.
6
День, что третьим идет по счету за идами мая,
Должен вдвойне, Марцеллин, праздником ты почитать.
В этот день твой отец свет неба увидел впервые,
Ты посвятил в этот день щек твоих первый пушок.
Пусть одарил он отца всеми благами радостной жизни,
Большего счастья ему не приносил этот день.
7
Грошей несчастных ты прощай теперь, сотня -
Раздача свите, что давно уж с ног сбилась,
Что ей давал, бывало, банщик весь потный.
С голодными друзьями что же вам делать?
Конец пришел подачкам от царей гордых.
"Увертки прочь: давайте-ка оклад полный!"
8
"Квинт в Таиду влюблен". - "В какую Таиду?" - "В кривую".
Глаз у Таиды один, Квинт же на оба ослеп.
9
Пишет стишки на меня, как слухи носятся, Цинна.
Как же он пишет, когда их не читает никто?
10
Установил, Филомуз, твой отец по две тысячи в месяц
На содержанье тебе день ото дня выдавать:
Так как назавтра всегда ты из мота бы делался нищим,
То, при пороках твоих, нужен поденный паек.
Но, умирая, тебе завещал он все до копейки.
Так он тебя, Филомуз, вовсе наследства лишил.
11
Если подружка твоя не крива, не Таидой зовется, -
Квинт, почему же моим дистихом ты оскорблен?
Просто по сходству имен назвал я Таидой Лаиду,
А с Гермионой, скажи, чем же Таида сходна?
Правда, сам-то ты - Квинт. Ну, заменим любовника имя:
Пусть, коль угодно, не Квинт любит Таиду, а Секст.
12
Умастил, признаю, вчера чудесно
Сотрапезников Квинт, но есть им не дал.
Смех какой: голодать, но надушиться!
Кто лежит умащенным без обеда,
Представляется мне, Фабулл мой, трупом.
13
Ты не желаешь ни рыб, ни цыплят не хочешь отведать,
И кабана ты щадишь, Невия, больше отца,
Повара бьешь и бранишь, что все недоварено. Этак
Мне несвареньем никак не заболеть у тебя.
14
Голодный Тукций в Рим решил отправиться,
Уехав из Испании;
Но лишь услышал о подачках он рассказ,
С моста вернулся Мульвия.[8]
15
Корд, не глядя, на веру дает, как никто в целом Риме.
"Он, этот нищий?" - Да нет; слепо он верит любви.
16
Ты гладиаторский бой, царек сапожников, Кердон,
Ставишь, и грабит кинжал шила доход у тебя.
Пьян ты: тебе никогда не пришло бы в голову трезвым
Собственной кожей своей, Кердон, за игры платить.
Прямо из кожи ты лез, но себе на носу заруби ты,
Кердон, что шкурой своей надо тебе дорожить.
17
Сырный десертный пирог, что долго кругом обносили,
Пальцы гостям обжигал: был чересчур он горяч;
Но разгоралась сильней Сабидия глотка, и вот он
Несколько раз на него, щеки напыжив, подул.
Правда, пирог поостыл, и тронуть его было можно,
Но не решился никто взять его: стал он дерьмом.
18
Ты начинаешь с того, что без голоса ты от простуды.
Раз извиняешься ты, Максим, зачем же читать?
19
Рядом с Сотней Колонн изваянье медведицы видно,
Там, где фигуры зверей между платанов стоят.
Пасти ее глубину попытался измерить прелестный
Гил и засунул, шутя, нежную руку туда.
Но притаилась во тьме ее медного зева гадюка:
Много свирепей она хищного зверя была.
Мальчик коварства не знал, пока не укушен был насмерть:
Ложной медведицы пасть злее была, чем живой.
20
Чем занят друг мой Каний Руф, скажи, Муза!
Быть может, на листках бессмертных все пишет
О Клавдии, о днях былых времен повесть?
Иль с тем, что приписал Нерону льстец лживо.
Он спорит, или с Федром в злых его шутках?
Элегик резвый или эпик он важный?
Иль он, обув котурн Софокла, стал грозен?
Иль, средь поэтов сидя, он острит, праздный,
Пересыпая речь аттической солью?
Ко храму ли оттуда он идет в портик
Иль к Аргонавтам и лениво там бродит?
Иль у Европы томной вновь в лучах солнца,
Среди остывших пополудни он буксов
Сидит, а то гуляет без забот горьких?
В Агриппы термах или в Титовых мыться
Он стал иль в Тигеллина гнусного банях?
Иль он в деревне у Лукана и Тулла?
Иль с Поллионом на четвертой он миле?
Иль к бурным отбыл он уже ключам байским
И по Лукрину тихому плывет в лодке?
"Желаешь знать, чем занят Каний твой? Смехом".
21
Спас господина опального раб, им самим заклейменный.
Этим, однако, не жизнь спас он ему, а позор.
22
Апиций, шестьдесят мильонов дав брюху,
Ты все ж десяток сохранил себе с лишком.
Но, опасаясь жажды с голодом вечным,
Налив последний кубок, ты глотнул яду.
Такой, Апиций, не был ты вовек прорвой!
23
Ежели кушанья все рабам за спиной отдаешь ты,
То почему ж не в ногах стол накрывают тебе?
24
Портивший лозы козел, обреченный на смерть за это,
Жертвой угодной предстал, Вакх, перед твоим алтарем
Тускский гаруспик, его заклать собиравшийся богу,
Рядом стоявшему тут парню-болвану велел
Острым отрезать ножом ему немедля шулята.
Чтобы пропала скорей мяса поганого вонь.
Сам же, когда, наклонясь к алтарю дерновому, горло
Бившейся жертвы хотел резать, зажавши рукой,
Всем святотатственно он показал свою страшную грыжу.
Тотчас хватает ее и отрезает мужик,
Думая, что вековой того требует чин и обычай
И что утробой такой издавна чтут божество.
Так из этруска ты вдруг обратился в галла, гаруспик,[9]
И, закалая козла, сам-то ты стал валухом.
25
Чтоб охладить тебе горячий жар бани,
Куда, Фавстин, и Юлиан едва входит,
Проси, чтоб окунулся Сабиней-ритор:
Остудит этот и Нероновы термы.
26
Кандид, владеешь один ты землей, один и деньгами,
Золотом - ты лишь один, муррою[10] - тоже один.
Массик имеешь один и Опимиев цекуб[11] один ты,
Да и умен ты один, и даровит ты один.
Все у тебя одного. Ты думаешь, стану я спорить?
Но вот супругу твою, Кандид, ты делишь с толпой.
27
В гости к себе не зовешь, а ко мне ты в гости приходишь:
Я бы простил, коли ты, Галл, никого бы не звал.
Ты приглашаешь других: мы оба с изъяном. "С каким же?"
Твердости нет у меня, Галл, у тебя же - стыда.
28
Все удивляешься ты, что воняет у Мария ухо.
Нестор, ты сам виноват: ты ведь наушник его.
29
С двух ног ты прими цепи, Сатурн,[12] как дар Зоила.
В дни прежние он долго носил колечки эти.
30
Нет подачек теперь: ты бесплатным обедаешь гостем.
Что же ты, Гаргилиан, делаешь в Риме, скажи?
Тогу откуда ты взял и чем за каморку ты платишь?
Где добываешь квадрант?[13] Что ты Хионе даешь?
Пусть, как ты сам говоришь, ты живешь с величайшим расчетом,
Но продолжать эту жизнь, право, совсем не расчет.
31
Знаю я, есть у тебя много югеров сельских угодий,
Много участков земли занял и в Риме твой дом,
И сундуку твоему должников поклоняется много,
И подаются на стол в золоте яства твои.
Но берегись, не смотри свысока ты, Руфин, на беднейших:
Дидим богаче ведь был, больший богач Филомел.[14]
32
Хватит ли сил у меня на старушку, Матриния? Хватит
И на старушку, но ты ведь не старушка, а труп.
Я и с Гекубой могу и с Ниобой, Матриния, лишь бы
Не обращалася та в суку, а эта в скалу.
33
Я предпочел бы иметь благородную, если ж откажут,
Вольноотпущенной я буду доволен тогда.
В крайности хватит рабы, но она победит их обеих,
Коль благородна лицом будет она у меня.
34
Чем твое имя тебе идет и нейдет, объясню я:
Ты холодна и черна, ты и Хиона[15] и нет.
35
Рыб ты Фидиевой чеканки видишь.
Влей воды: они тотчас станут плавать.
36
То же, что делает друг для тебя недавний и новый,
Требуешь, чтобы и я делал тебе, Фабиан.
Чтобы как встрепанный я бежал к тебе спозаранку,
Чтобы, за креслом твоим идучи, грязь я месил,
Чтобы в десятом часу иль позднее я в термы Агриппы
Плелся усталый, хотя моюсь я в Титовых сам.
Разве за тридцать уже декабрей, Фабиан, заслужил я,
Чтоб новобранцем всегда числиться в дружбе твоей?
Тогу, что сам я купил, Фабиан, вконец износил я, -
Ты же считаешь, что мне рано в отставку идти?
37
Только и знаете вы, друзья-богачи, что сердиться.
Это не дело, но так делать-то выгодно вам.
38
Что за причина тебя иль надежда в Рим привлекает,
Секст? И чего для себя ждешь там иль хочешь, скажи?
"Буду вести я дела, - говоришь, - Цицерона речистей,
И на трех форумах мне равным не будет никто".
И Атестин вел дела, и Цивис, - обоих ты знаешь, -
Но ни один оплатить даже квартиры не мог.
"Если не выйдет, займусь тогда я стихов сочиненьем:
Скажешь ты, их услыхав, подлинный это Марон".
Дурень ты: все, у кого одежонка ветром подбита,
Или Назоны они, или Вергилии здесь.
"В атрии к знати пойду". Но ведь это едва прокормило
Трех-четырех: на других с голоду нету лица.
"Как же мне быть? Дай совет: ведь жить-то я в Риме решился!"
Ежели честен ты, Секст, лишь на авось проживешь.
39
Мальчик, любимец кривой Ликориды, по облику - кравчий
Из Илиона, Фавстин. Зоркий глазок у кривой!
40(41)
На чаше этой Менторов[16] чекан - змейка.
Живет она, и серебро всем нам страшно.
41(40)
Если ты дал мне взаймы полтораста каких-нибудь тысяч
Из сундука твоего, что до отказа набит,
Другом великим себя, Телесин, ты за это считаешь?
Друг-то не ты, кто ссудил, друг это я, кто отдал.
42
Пастою, Полла, скрывать морщины на брюхе стараясь,
Мажешь себе ты живот, но не замажешь мне глаз.
Лучше оставь без прикрас недостаток, быть может, ничтожный:
Ведь затаенный порок кажется большим всегда.
43
Корчишь, Летин, из себя ты юношу; волосы крася,
Вороном сделался ты, только что лебедем быв.
Всех не обманешь, поверь: что ты сед, Прозерпине известно,
И у тебя с головы сдернет личину она.
44
Почему, Лигурин, тебя завидев,
Все бегут со всех ног, боясь встречаться,
И сейчас же вокруг тебя все пусто,
Хочешь знать? Ты поэт сверх всякой меры.
А порок этот жуток и опасен.
Ни тигрица, тигрят своих лишившись,
Ни змея на полуденном припеке,
Да и злой скорпион не так ужасны.
Кто стерпел бы, скажи, такие муки?
Я стою - ты читать, присел я - тоже,
Я бегу - ты читать, я в нужник - тоже,
В термы скрылся я - ты жужжишь мне в ухо,
Я в купальню скорей - не дашь поплавать,
Я спешу на обед - меня ты держишь,
Я пришел на обед - сгоняешь с места,
Я устал и заснул - меня ты будишь.
Видишь, сколько ты зла наделать можешь?
Ты и честен, и добр, и чист, но страшен.
45
Бегал ли Феб от стола и обеда Тиеста, не знаю,
Но от обедов твоих прочь я бегу, Лигурин.
Правда, изыскан твой стол и пышными яствами убран,
Но ничего не идет в рот мне при чтенье твоем.
Камбалы не подавай, ни барвен своих двухфунтовых,
Ни шампиньонов ты мне, устриц не надо: молчи!
46
Требуешь ты от меня без конца, чтобы в тоге потел я.
Нет! Пусть послужит тебе вольноотпущенник мой.
Это не то, говоришь? Это лучше гораздо, поверь мне:
Я за носилками брел, он же их сам понесет;
Если в толпу попадешь, он ее растолкает локтями,
А благородный мой бок слишком тщедушен и слаб.
Станешь ли ты говорить на суде, не скажу я ни слова,
Он - во все горло тебе "браво" всегда заревет;
Спор ли возникнет какой, разразится он громкою бранью,
Мне же слова применять крепкие стыд не велит.
"Значит, как друг ничего для меня не согласен ты делать?"
Сделаю, Кандид, но то, что не под силу рабу.
47
Где с врат Капенских[17] крупный дождь всегда каплет,
И где в Альмоне[18] жрец Кибелы нож моет,
И там, где луг святой Горациев зелен,
Где Геркулеса-крошки храм кишит людом,
В повозке там, Фавстин, дорожной Басс ехал
И всякой снеди деревенской вез вдоволь:
Кочны капусты ты увидел бы знатной,
И двух сортов порей, салат-латук низкий,
Желудку вялому полезную свеклу,
А рядом связку тяжкую дроздов жирных,
И зайца, что собакой галльской был пойман,
И поросенка, что не ел бобов грубых.
Перед повозкой скороход спешил с ношей:
Закутав сеном, бережно он нес яйца.
Басс ехал в Рим? Напротив: на свою дачу.
48
Нищую комнатку Ол построил, но продал усадьбу:
Сам занимает теперь нищую комнатку Ол.
49
В кубок, где массик твой был, ты венское мне наливаешь.
Я предпочел бы пустой кубок понюхать, чем пить.
50
Вот для чего (и для этого лишь) ты зовешь отобедать:
Чтобы стишонки свои вслух, Лигурин, мне читать.
Я и сандалий-то снять не успел, как уже преогромный
Вместе с латуком несут и с разносолами том.
Том ты читаешь второй - еще первые блюда не сняты,
Третий за ним, а десерт все не поставлен на стол.
Вот и четвертый прочтен и до пятого тома добрались.
Верно, протух бы кабан, поданный столько же раз!
Если макрелям не дашь[19] ты проклятые эти поэмы,
Дома ты будешь один есть свой обед, Лигурин.
51
Если хвалю я лицо и в восторге от ручек и ножек,
Галла, то ты говоришь: "Голой я лучше еще".
Но никогда ты со мной не желаешь отправиться в баню.
Или боишься, что там я не понравлюсь тебе?
52
Дом себе, Тонгилиан, за двести тысяч купил ты,
Но уничтожен он был частой в столице бедой.
Впятеро больше тебе собрали. И можно подумать,
Тонгилиан, будто сам свой ты домишко поджег.
53
И лица твоего могу не видеть,
Да и шеи твоей, и рук, и ножек,
И грудей, да и бедер с поясницей.
Словом, чтобы мне перечня не делать,
Мог бы всей я тебя не видеть, Хлоя.
54
Если я дать не могу тех денег, что ты запросила,
Галла, то проще совсем было бы мне отказать.
55
Где ни окажешься ты, мы думаем, Косм появился
И киннамона струи брызжут из склянок его.
Геллия, брось, я прошу, заграничную вздорную моду:
Благоухать бы могла так и собака моя.
56
Не виноградником мне, водоемом владеть бы в Равенне:
Больше нажиться я там мог бы продажей воды.
57
Ловкий надул меня плут трактирщик намедни в Равенне:[20]
Мне, не разбавив водой, чистого продал вина.
58
На байской у Фавстина-друга, Басс, даче
Ни праздных не найти тебе шпалер мирта,
Платанов нет безбрачных, не стригут буксов;
Бесплодных нет посадок там нигде в поле,
А все живет там жизнью без затей, сельской.
Цереры даром каждый закром там полон,
И много пахнет там амфор вином старым;
Там после ноября, когда зима близко,
Садовник грубый режет виноград поздний;
В долу глубоком там быки мычат дико,
Теленок лбом комолым норовит биться;
Пернатой стаей полон грязный двор птичий:
Здесь бродят гусь-крикун, павлин в глазках ярких,
И птица, что по перьям названа красным,
И куропатка, и цесарки - все в пятнах;
А вот фазан из нечестивых стран колхов;
Родосских самок гордый там петух топчет,
И всплески голубиных крыл шумят с башен;
Здесь горлинка воркует, стонет там вяхирь.
За домоводкой жадные бегут свиньи,
Ягненок нежный полных ждет сосков матки.
Прислугой юной окружен очаг светлый,
И в праздник целый лес горит там в честь ларов.
С безделья не бледнеет винодел праздный,
Не тратит даром масла там атлет скользкий:
Силком коварным ловит он дроздов жадных,
А то лесой дрожащей удит он рыбу,
Иль, в сеть поймавши, он несет домой ланей.
Для городской прислуги труд в саду весел,
И понукать не надо резвую челядь:
Все кудряши охотно старосте служат,
И даже евнух вялый здешний труд любит.
С пустой рукою не придет клиент сельский:
Один, глядишь, приносит светлый мед в сотах
И стопку сыра из Сассинского леса,
Другой пушистых притащил с собой соней,
А тот - косматой матки блеющих деток,
А этот - каплунов даст, скопцов жирных.
Дары от матерей в плетенках из ивы
Несут колонов честных рослые дочки.
Когда придет сосед веселый, труд кончив,
То не хранит на завтра яства стол-скряга:
Еда готова всем, и пьяные гости
Не могут в сытых слугах возбудить зависть.
А у тебя под Римом щегольской голод:
С высокой башни видишь ты одни лавры,
Спокоен ты: Приапу не страшны воры;
Ты винодела городской мукой кормишь,
На расписную дачу ты везешь, праздный,
Цыплят, капусту, яйца, сыр, плоды, сусло.
Усадьба это иль в деревне дом римский?
59
Кердон-сапожник давал в изящной Бононии игры,
В Мутине дал сукновал. Где же трактирщик их даст?
60
Если обедом меня, не подачкой, как прежде, прельщаешь.
Что ж не такой же обед мне подают, как тебе?
Устриц себе ты берешь, упитанных в водах Лукрина,
Я же ракушки сосу, рот обрезая себе;
Ты шампиньоны жуешь, а я свинухом угощаюсь,
С камбалой возишься ты, я же лещами давлюсь;
Ты набиваешь живот золотистого голубя гузкой,
Мне же сороку на стол, сдохшую в клетке, кладут.
Что ж это? Вместе с тобой без тебя я обедаю, Понтик?
Вместо подачки - обед? Пусть! Но такой же, как твой
61
Все чего просишь, - "ничто", по-твоему, Цинна-бесстыдник:
Если "ничто", то тебе не отказал я ни в чем.
62
Что покупаешь за сто и за двести тысяч рабов ты,
Что попиваешь вино времени Нумы-царя,
Что обошлася в мильон тебе не роскошная утварь,
Что лишь на фунт серебра целых пять тысяч ушло,
Что золотая тебе повозка стоит поместья,
Что ты за мула платил больше, чем отдал за дом,
Это, по-твоему, Квинт, обличает великую душу?
Нет! Доказательство, Квинт, это ничтожной души.
63
Котил, ты мил, говорят: это общее мнение, Котил.
Не возражаю. Но что значит быть милым, скажи?
"Мил, я скажу, у кого изящно расчесаны кудри,
Кто аромат издает, как киннамон и бальзам;
Кто напевает всегда гадесские, нильские песни,
Кто безволосой рукой движет мелодии в такт;
Тот, кто сидит, развалясь, целый день у женского кресла
И, наклонясь, что-нибудь на ухо шепчет всегда;
Кто получает и сам посылает повсюду записки,
Тот, кому страшно, что плащ могут соседи помять;
Знает, в кого кто влюблен, и на все поспевает попойки
И родословную всю может Гирпина сказать".[21]
Что говоришь ты? Так вот что значит, Котил, быть милым?
Замысловатая вещь, Котил, быть милым, скажу!
64
Сирен, сулящих жуткий морякам отдых
И упоительно влекущих всех к смерти,
Не избегал никто, кто слышал их пенье,
Но увернулся, говорят, Улисс хитрый.
Не странно, Кассиан, но было б мне странно,
Когда бы отпустил его болтун Каний.
65
Нежных дыхание уст кусающей яблоко девы
Благоуханный шафран из корикийских садов,
Чем виноградник седой, едва распустившийся, пахнет,
Запах от свежей травы, что ощипала овца,
Иль что от мирта идет, от арабских пряностей, амбры,
Дым от огня, если в нем ладан восточный горит,
Дух, что идет от земли, орошенной дождиком летним,
И от венка на кудрях смоченных нардом волос -
Все в поцелуях твоих, Диадумен, мальчик жестокий.
Что ж было б, если бы ты поцеловал от души?
66
Равным фаросскому злу преступленьем запятнан Антоний,
Обе священных главы[22] оба отсекли меча.
Той головою ты, Рим, в увенчанных лавром триумфах
Славен был; этою ты горд был, когда говорил.
Дело Антония все ж тяжелей преступленья Потина:
По приказанью - Потин, этот же действовал сам.
67
Никуда вы не годны, разгильдяи,
Вы ленивей Ватерна и Расина,
Где, по заводям тихим проплывая,
По команде вы медленно гребете.
Фаэтон уж склонился, в мыле Этон,
Наступила жара, и знойный полдень
Отпрягает уже коней усталых;
Вы ж, качаясь на мягких волнах, праздно
Забавляетесь в лодке безопасной.
Погребаете вы, а не гребете!
68
Лишь до сих пор для тебя, матрона, написана книжка.
"Ну а кому же, скажи, дальше писал ты?" - "Себе".
Здесь я про стадий пишу, про гимнасий, про термы. Уйди же!
Я раздеваюсь: нагих видеть мужчин берегись.
Тут, после роз и вина, отбросила стыд Терпсихора
И что угодно сболтнуть может она, захмелев.
И не намеком уже, но открыто она называет
То, что приемлет, гордясь, в месяц Венера шестой;
Что посредине своих огородов староста ставит,
То, на что дева глядит, скромно прикрывшись рукой.
Если я знаю тебя, ты длинную, скучную книжку
Бросить хотела. Теперь - жадно прочтешь ее всю.
69
Что эпиграммы свои языком целомудренным пишешь
И что в стихах у тебя сальностей нет никаких,
Я восхищаюсь, хвалю: непорочней тебя не найдется,
А у меня ни листа без непристойностей нет.
Ладно: пусть юноши их развращенные, легкие девы
Или старик, все еще мучимый страстью, прочтут.
Что ж до почтенных твоих и невинных, Косконий, творений -
Мальчикам надо читать или девчонкам одним.
70
Прежний Авфидии муж, Сцевин, любовником стал ты,
Твой же соперник теперь сделался мужем ее.
Чем же чужая жена для тебя своей собственной лучше?
Иль ты не можешь любить, если опасности нет?
71
Мальчику, если невмочь и тебе невтерпеж тоже, Невол,
Я не гадатель, но тут знаю, что сделаешь ты.
72
Хочешь со мною ты спать, Савфейя, но мыться не хочешь.
Подозреваю, что тут что-то неладное есть.
Иль у тебя, может быть, отвислые, дряблые груди,
Иль ты боишься открыть голый в морщинах живот,
Или непомерно таких растерзанных чресел зиянье,
Или же там у тебя что-нибудь слишком торчит...
Это, однако, все вздор: ты, наверно, прекрасна нагая;
Худший порок у тебя: дура набитая ты.
73
С возмужалыми, Галл, ты спишь юнцами,
Но их крепости нет в тебе немало,
Знаешь, в чем я тебя подозреваю?
Да молва не зовет тебя миньоном.
74
Мазью ты бреешь лицо, а лысину - пастою смольной,
Гаргилиан. Почему ж страшен цирюльник тебе?
Как же с ногтями-то быть? Ведь, ты, конечно, не можешь
Глиной венетскою их или смолою остричь.
Ну, постыдись, и срамить свою жалкую лысину брось ты:
Женским лишь чреслам идет способ твой, Гаргилиан.
75
Ты уж давно перестал, Луперк, на девчонок бросаться,
Что ж ты, безумец, скажи, хочешь взбодриться опять?
Не помогают тебе ни эрука, ни лука головки,
Ни возбуждающий страсть чабер тебе ни к чему.
Начал богатствами ты соблазнять невинные губы,
К жизни, однако, и так вызвать Венеру не смог.
Кто ж удивится, Луперк, кто же может тому не поверить,
Что неспособное встать дорого встало тебе?
76
Ты до старушек охоч, а молоденьких, Басс, презираешь,
И не к прекрасным тебя, а к худосочным влечет.
Видно, с ума ты сощел, и твоя безголова головка,
Если с Гекубой идет, а с Андромахой никак!
77
Ни барабульки тебе, ни дрозды не нравятся, Бетик,
И не по вкусу совсем заяц тебе и кабан,
До пирогов не охоч и коврижек нисколько не ценишь,
Фазис и Ливия птиц не посылают тебе.
Каперсы только да лук в вонючем рыбном отстое
Вместе с сомнительной ты постною жрешь ветчиной;
Любишь камсу и отбросы тунцов с беловатою кожей,
Пьешь смоляное вино и презираешь фалерн.
Скрытый какой-то порок в животе твоем, видно, таится:
Иначе как объяснить, Бетик, что ты гнилоед?
78
Ты на ходу корабля, Павлин, уже помочился.
Хочешь мочиться опять? Не потони ты, смотри.
79
Что ни начнет, ничего до конца не доводит Серторий.
Думаю, что и в любви то же случается с ним.
80
Ни на кого не ворчишь, никого не злословишь, Апиций, -
Ну, а молва говорит, что язык твой поган.
81
Бетик Галл, почему так лезешь ты в женскую пропасть?
Твой приноровлен язык чресла лизать у мужчин.
Уд твой зачем у тебя черепком обрезан самосским,
Ежели милы тебе женские так передки?
Голову надо б твою оскопить: будь снизу ты Галлом,
Все же Кибелу в обман вводишь: губами ты муж.
82
Любой, кто у Зоила может быть гостем,
К подстенным пусть идет обедать он женкам
И, трезвый, пусть он пьет из черепка Леды:
Ведь это, право, легче и, по мне, чище!
В наряде желтом он один на всем ложе,
Гостей толкает локтем справа и слева,
На пурпур легши и подушки из шелка.
Рыгнет он - тотчас подает ему дряблый
Развратник зубочистки с перышком красным;
А у лежащей с ним любовницы веер
Зеленый, чтоб махать, когда ему жарко,
И отгоняет мальчик мух лозой мирта.
Проворно массажистка трет ему тело,
Рукою ловкой обегая все члены;
Он щелкнет пальцем - наготове тут евнух
И тотчас, как знаток мочи его нежной,
Направит мигом он господский уд пьяный.
А он, назад нагнувшись, где стоит челядь,
Среди собачек, что гусиный жрут потрох,
Кабаньим чревом всех своих борцов кормит
И милому дарит он голубей гузки.
Когда со скал лигурских нас вином поят
Иль из коптилен массилийских льют сусло,
С шутами вместе он Опимия нектар
В хрустальных кубках пьет иль в чашах из мурры;
И, надушенный сам из пузырьков Косма,
Из золотых ракушек, не стыдясь, мази
Нам даст такой, какою мажутся шлюхи.
Напившись пьяным, наконец, храпит громко,
А мы-то возлежим и храп его тихо
Должны сносить и друг за друга пить молча.
Такое терпим Малхиона мы чванство,
И нечем наказать нам, Руф, его мерзость.
83
Просишь, Корд, ты меня покороче писать эпиграммы.
"Ты мне Хионою будь": право, короче нельзя.
84
Что болтает твоя, Гонгилий, шлюха?
Не любовница, нет! - А кто ж? - Язык твой.
85
Что побудило тебя у любовника вырезать ноздри?
Перед тобою ни в чем нос не повинен его.
Что ты наделал, дурак? Ничего у жены не пропало,
Ежели твой Деифоб в целости все сохранил.
86
Чтоб не читала совсем ты игривую часть этой книжки,
Я и внушал и просил, ты же читаешь ее.
Но, коль Панникула ты, непорочная, смотришь с Латином,
То не найдешь ничего худшего в книжке. Читай!
87
Все в один голос твердят, что вполне ты невинна, Хиона
Что целомудренней нет чресел твоих ничего,
Все же в купальне себе ты не то прикрываешь, что надо:
Если стыдишься, закрой лучше себе ты лицо.
88
Братья они близнецы, но каждый разное лижет.
Что ж? Непохожи они или похожи, скажи!
89
Надо латуком тебе, надо нежною мальвой питаться,
Ибо на вид у тебя, Феб, жесточайший запор.
90
Хочет, не хочет давать мне Галла, сказать невозможно.
Хочешь не хочешь, понять, что хочет Галла, нельзя.
91
Как-то солдат отставной домой возвращался в Равенну
И по дороге пристал к шайке Кибелы скопцов.
Спутником верным его был невольник беглый Ахилла,
Мальчик, красавец собой и непристойник большой.
Это кастратов толпа пронюхав, расспрашивать стала,
Где он ложится, но тот тайные козни постиг,
Да и солгал, а они поверили. Выпив, заснули.
Тотчас взялась за ножи банда зловредная тут,
И оскоплен был старик, лежавший с края кровати,
Мальчик же спасся: ведь он тихо у стенки лежал.
Некогда, ходит молва, подменили девушку ланью.
А вот теперь-то олень был беглецом подменен.
92
Просит жена одного простить ей любовника Галл мой.
Будто бы двух ему глаз выбить я, Галл, не могу?
93
Хоть прожила ты, Ветустилла, лет триста,
Зубов четыре у тебя, волос пара,
Цикады грудь и как у муравья ноги
И кожи цвет, а лоб морщинистей столы,
И титьки дряблы, словно пауков сети;
Хоть, по сравненью с шириной твоей пасти,
Имеет узкий ротик крокодил нильский,
Да и в Равенне лягвы квакают лучше,
И в Адриатике комар поет слаще,
Хоть видишь столько, сколько видит сыч утром,
И пахнешь точно так же, как самцы козьи,
И как у тощей утки у тебя гузка,
И тазом ты костлявей, чем старик-киник;
Хоть, только потушивши свет, ведет банщик
Тебя помыться ко кладбищенским шлюхам;
Хоть август месяц для тебя мороз лютый,
И даже при горячке ты всегда зябнешь, -
Стремишься замуж, схоронив мужей двести,
И все мечтаешь, дура, чтобы твой пепел
Разжег супруга. Кто ж, скажи, такой дурень?
Невестой кто, женою звать тебя станет,
Раз Филомел и тот тебя назвал бабкой?
Уж коль желаешь труп ты свой отдать ласкам,
То из столовой Орка стелют пусть ложе:
Тебе для брачных гимнов только он годен;
Пускай могильщик пред тобой несет факел:
Один лишь он подходит для твоей страсти.
94
Заяц, ты говоришь, недожарен и требуешь плети.
Что ж, вместо зайца ты, Руф, повара хочешь посечь?
95
"Здравствуй" не скажешь мне сам, но в ответ лишь приветствуешь, Невол,
Хоть даже ворон и тот первым всегда говорит.
Но почему ж от меня ты ждешь приветствия, Невол?
Ты ведь не лучше меня, да и не выше ничуть.
Цезари оба меня отличали всегда и дарили,
И получил я от них право троих сыновей.
Я на устах у людей, мое имя повсюду известно,
Слава моя все растет, не дожидаясь костра.
Что-нибудь значит и то, что Рим меня видел трибуном,
Что из рядов, где сижу, гонит тебя Океан.
Милостью Цезаря я добился для стольких гражданства,
Что и рабов у тебя стольких, я думаю, нет.
Но отдаешься легко, но ловко ты ластишься, Невол.
Вижу: ты выше меня! Здравствуй! Победа твоя.
96
Ты блудишь, а не спишь с моей девчонкой,
Но трещишь, будто хахаль и любовник.
Коль схвачу я тебя, Гаргилий, смолкнешь!
97
Руф, ты, смотри, не давай Хионе читать эту книжку:
Я ее малость куснул, может куснуть и она.
98
Тощ насколько твой зад, желаешь знать ты?
Задом в зад ты, Сабелл, проникнуть можешь.
99
Нечего, Кердон, тебе обижаться на книжечку нашу:
Только твое ремесло я задевал, а не жизнь.
Шутки невинные ты извини: почему посмеяться
Нам не позволить, коль ты волен за горло хватать?
100
Нарочный мой, кого я в начале шестого отправил,
Руф, со стихами к тебе, верно, промок до костей.
Дождь ведь пошел проливной, неожиданно хлынувши с неба.
Иначе быть не могло, раз посылал я стихи.
[2] Кедрец – масло против насекомых.
[3] Проб – римский ученый грамматик Валерий Проб.
[4] Эмилиев путь – дорога из Ариминия (ныне Римини) в Плаценцию (ныне Пьяченца) в Цисальпинской Галлии.
[5] Форум Корнелиев – ныне Имола.
[6] Кифаред – певец и музыкант.
[7] Текта – колоннада в северной части Рима.
[8] С моста вернулся Мульвия – т. е. из самого Рима. Мост Мульвия – мост через Тибр в центре Рима.
[9] ...в галла... – Игра слов: галлы – и народ, и жрецы Кибелы, скопцы.
[10] Мурра – вероятно, фарфор.
[11] Массик, цекуб – марки вин.
[12] ...прими цепи, Сатурн... – Рабы, получившие свободу, посвящали свои оковы Сатурну, в праздник которого – Сатурналии – они пользовались некоторой свободой. Стихотворный размер – сотадей.
[13] Квадрант – грош на баню.
[14] Дидим – богатый евнух. Филомел – кифаред.
[15] Хиона – это имя происходит от греческого слова χιων – снег.
[16] Ментор – знаменитый древний чеканщик.
[17] Капенские врата – ворота в Риме на Аппиевой дороге.
[18] Альмон – приток Тибра, в котором совершались ритуальные омовения идола и утвари Кибелы.
[19] ...макрелям не дашь... – т. е. на обертку рыбы.
[20] ...в Равенне... – Равенна страдала от недостатка воды. Эпиграммы Марциала, вероятно, пародируют надписи, подобные той, какая сохранилась на стене трактира в Помпеях:
Кабы попался ты нам на такие же плутни, трактирщик:
воду даешь ты, а сам чистое тянешь вино.
[21] Гирпин – беговая лошадь, упоминаемая и Ювеналом (VIII, 62).
[22] Обе священных главы – Цицерона, казненного по приказу Антония, и Помпея, убитого Потином, евнухом египетского (фаросского) царя Птолемея.