Книга третья

Главы 1-5

Так как людям даны два уклада жизни, сельский и городской, то, конечно, не может быть, Пипний,[1] никакого сомнения в том, что они не только различны местом, но и возникли в разное время. Сельская жизнь гораздо древнее: было время, когда люди жили только по селам, и городов у них не было. (2) Считают, что самым древним греческим городом были Фивы в Беотии, которые выстроил царь Огиг,[2] а в Римской области - Рим, который основал царь Ромул. Теперь, наконец, можно говорить об этом с большей точностью, чем писал Энний:

Лет семьсот протекло, немного больше иль меньше,
Как по приказу небес Рим славный основан.[3]

(3) Фивам, которые, говорят, были основаны до огигова потопа, около 2100 лет. Если ты сопоставишь этот период с началом тех времен, когда впервые взялись за обработку полей, когда люди жили в хижинах и шалашах и не знали, что такое стены и ворота, тебе станет ясно, что сельские жители старше горожан на огромное число лет.
(4) Это неудивительно: поля дала божественная природа, а города воздвигло человеческое искусство. Говорят, все искусства и науки созданы были в Греции за одну тысячу лет; поля, которые можно возделывать, всегда существовали на земле. Земледелие - занятие не только более древнее, оно и благовиднее. Не без основания предки наши старались вернуть своих сограждан обратно из города в поля: в мирное время их кормили римские селяне, в военное были им опорой.[4] (5) Не без основания назвали землю матерью и Церерой; думали, что люди, которые ее обрабатывают, ведут жизнь благочестивую и полезную и что только они одни и остались из поколения времен царя Сатурна. С этим согласуется то обстоятельство, что именно таинства в честь Цереры и называются "началами".[5] (6) Само название города Фив также ясно указывает, что нивы древнее городов: название это дано не по основателю, а по характеру земли. На старом языке у эолийцев-беотян, в Греции, холмы назывались "tebae" (придыхание опускали); а у сабинян, к которым пришли из Греции пеласги, и до сих пор говорят так. Доказательства этому сохранились и посейчас: холм, находящийся в Сабинской области по Соляной Дороге, недалеко от милевого столба у Реате зовется "teba".[6]
(7) У первых хозяев по причине их бедности хозяйство было единым и цельным: потомки пастухов, они на одном и том же участке и сеяли хлеб, и держали скот; разбогатев, они разделили эти занятия: появились земледельцы и скотоводы.[7] (8) Скотоводство включает в себя два вида, хотя никто не провел еще между ними четкой границы: это содержание приусадебной живности и скотоводство в собственном смысле. Последнее известно и весьма уважаемо; оно только и называется "разведением скота"; состоятельные люди часто для своих стад снимают в аренду или покупают пастбища. Откармливать живность при усадьбе считается занятием ничтожным; некоторые относят его к земледелию, потому что и тут дело касается содержания и выкармливания, но, насколько я знаю, никто особо и со всей полнотой не занимался этим отделом.[8] (9) Так как я думаю, что в хозяйстве есть три статьи, созданные дохода ради, то я и решил написать три книги: одну о земледелии, другую о скотоводстве, третью о домашней живности. Две я уже написал: первую - о земледелии - для моей жены Фунданий; вторую - о скотоводстве - для Туррания Нигра; оставшуюся третью - о приусадебных статьях дохода - я посылаю тебе, Пинний, потому что, мне кажется, в силу нашего соседства и дружбы, я должен написать ее именно для тебя.
(10) Твою усадьбу стоит посмотреть за ее фрески, внутреннюю отделку и прекрасные мозаичные полы, хотя ты и ставил бы ее ни во что, не будь ее стены украшены твоими сочинениями. Я же, чтобы еще больше украсить ее доходами, насколько это в моих возможностях, посылаю тебе эти страницы, вспомнив беседы, которые мы вели о совершенной усадьбе. Излагая их, начну отсюда.

Происходили выборы эдилов. Я и Кв. Аксий, сенатор, член моей трибы, подав в самый солнцепек свой голос, решили остаться тут же, чтобы проводить нашего кандидата, когда он пойдет домой.[9] "Давай, - говорит мне Аксий, - пока разбирают таблички, Воспользуемся тенью Villa publica".[10] - "Я думаю, - говорю я, - Что не только, как говорится, плохой совет хуже всего для советчика, но и благой совет следует считать благом и для того, кто советует, и для того, кому советуют".[11] Итак, мы идем и входим в Виллу. (2) Там мы застаем авгура Аппия Клавдия, сидящего на скамье; он должен был находиться здесь на тот случаи, если консулу что-нибудь потребуется.[12] Слева от него сидел Корнелий Мерула, потомок консуляров, и Фирцеллий Павон, реатинец; справа - Минуций Пика и М. Петроний Пассер. Когда мы подошли к нему, Аксий, улыбаясь Аппию, говорит: "Принимаешь нас в свой птичник, сам восседая среди птиц?".[13] (3) "Охотно, - говорит он, - и особенно тебя: мне еще и посейчас отрыгаются те птицы, которых ты гостеприимно предложил мне несколько дней назад в реатинской усадьбе, когда я ехал к Велинскому озеру разбирать спор Интерамны с Реате.[14] Но скажи, разве эта вилла, которую построили наши предки, не скромнее и не лучше твоей реатинской со всеми ее украшениями и отделкой? (4) Разве где-нибудь ты видишь здесь тую или золото? Сурик или армянскую краску? Интарсии и пестрые мозаики в полу?[15] А у тебя все наоборот. И эта вилла является общим достоянием всего народа, а та - только твоим; она построена, чтобы граждане и прочие люди могли зайти сюда с Поля,[16] а твоя - для кобылиц и ослов; она служит для дел государственных: сюда собираются толпы, созванные консулом для набора, сюда приносят для осмотра оружие, сюда цензоры приглашают народ для переписи". - (5) "А твоя усадьба на краю Марсова Поля, - говорит Аксий, - разумеется, только полезна? в ней не больше роскоши и прихотей, чем во всех реатинских усадьбах, вместе взятых? твоя вся заставлена картинами и статуями; у меня Лисипп и Антифил[17] и следов не оставили, а полольщики и пастухи оставляют их во множестве. Это не усадьба, если при ней нет большого и хорошо обработанного имения, а тут у тебя нет ни поля, ни вола, ни кобылы. (6) И чем твоя усадьба похожа на ту, которой владели твои деды и прадеды? она не видела ни сухого сена на чердаке, ни вина в погребе, ни зерна в амбаре. Если дом находится за городом, то от этого он не становится усадьбой, так же как не стали ею дома тех, кто живет за Флументанскими воротами или в Эмилианах".[18]
(7) Аппий улыбнулся: "Так как я не знаю, - говорит он, - что такое усадьба, то, пожалуйста, объясни мне это: я хочу купить у М. Сея под Остией усадьбу и боюсь, как бы мне тут не попасть впросак по неведению. Если постройки, в которых нет такого осла, как твой, - ты мне его у себя показывал, а купил его за 40000,[19] - не будет усадьбой, то я боюсь, как бы мне не купить вместо приморской усадьбы Сеев дом. (8) Меня соблазнил на покупку этой постройки Луций Мерула: он провел несколько дней у Сея и рассказывал, что не знает ни одной усадьбы, которая доставила бы ему столько удовольствия; и, однако, он не видел там ни картин, ни статуй, бронзовых или мраморных, но не видел также ни винодельни, ни жбанов для масла, ни трапетов". (9) Аксий смотрит на Мерулу и говорит: "Что же это за усадьба, если там нет ни городских украшений, ни деревенского оборудования?". А он ему: "А твое помещение в углу Велинского озера, куда не заходил ни художник, ни лепщик,[20] недостойно названия усадьбы? Его можно дать только твоему розейскому дому с его изысканной лепной работой? вы живете там совместно: хозяин и осел". (10) Аксий кивком подтвердил, что усадьба с одним только деревенским оборудованием будет так же усадьбой, как и усадьба с двумя половинами, городской п сельской, и спросил, что же из этого следует. "Как? - говорит он. - Если твое розейское имение стоит похвал за свои пастбища и по справедливости называются усадьбой помещения, где стоит и откармливается скот, то по сходной же причине должно называться усадьбой место, где откармливаемые животные приносят громадные доходы. (И) Не все ли равно, получаешь ли ты эти доходы от мохнатых или от пернатых?[21] разве слаще твой доход от волов, от которых рождаются пчелы,[22] чем от пчел, которые трудятся на пчельнике около Сеевой усадьбы? и разве ты дороже продаешь резнику своих доморощенных боровов, чем Сей от себя диких кабанов мяснику на рынок?". - (12) "А почему, - говорит Аксий, - не иметь мне всего этого у себя в реатинской усадьбе? разве у Сея мед делается сицилийским, а у меня под Реате корсиканским?[23] и кабан у него на покупных жолудях зажиреет, а у меня на даровых отощает?" - "Мерула не сказал, - говорит Аппий, - что ты не можешь обзавестись всем, что есть у Сея, но что этого у тебя нет, это я видел сам. (13) Есть два вида животноводческого хозяйства: одни заняты выпасом крупного и мелкого скота за пределами усадьбы; другие в самой усадьбе разводят кур, голубей, пчел - вообще животных, которых обычно держат в усадьбах, и о чем оставили разбросанные и отдельные заметки в своих книгах пуниец Магон, Кассий Дионисий[24] и другие писатели. Сей, по-видимому, все это прочел и поэтому получает с одной усадьбы от этой живности дохода больше, чем другие с целого имения". - (14) "Разумеется, - говорит Мерула, - я видел там целые стада гусей, кур, голубей, журавлей, павлинов, не говоря уже о множестве соней, рыб, диких кабанов и прочей дичи. Писец, его отпущенник, который прислуживал Варрону и принимал меня в отсутствие патрона, говорил, что усадьба приносит ежегодно больше 50 000 дохода". Аксий изумился. "Ты, конечно, знаешь, - говорю я, - имение моей тетки в Сабинии в 24 милях от Рима по Соляной Дороге?".[25] - (15) "Еще бы! - говорит он, - летом я обычно на пути в Реате из Рима останавливаюсь там в полдень, а когда еду оттуда зимой, то там же разбиваю лагерь на ночь". - "Так вот, в этой усадьбе есть птичник, и только из него одного, я знаю, она продала пять тысяч дроздов по три денария за штуку, так что в этот год одна эта статья в усадьбе принесла ей 60 000 сестерций, вдвое больше, чем тебе приносит твое имение в двести югеров под Реате". - "Как шестьдесят? - говорит Аксий. - Шестьдесят? Шестьдесят? Смеешься!" - "Шестьдесят, - говорю я, - (16) только, чтобы тебе добраться до такого улова, нужны тебе или публичное угощение, или чей-нибудь триумф - тогда его праздновал Сципион Метелл, - или обед коллегии;[26] им теперь, правда, нет числа, и от них вздуваются рыночные цены. Если во все другие годы ты и не дождешься такой суммы, то все-таки с птичником ты, надеюсь, не прогоришь и по нынешним нравам только редко обманешься в своих ожиданиях. Когда выдается такой год, чтобы ты не видел публичного угощения, или триумфа, или пира коллегии?". - "Да, роскошь дошла до того, - говорит он, - что в стенах Рима, можно сказать, только и знают, что пировать изо дня в день". - (17) "А разве Л. Абукций, человек, как вы знаете, высокой образованности, книги которого проникнуты Луцилиевым духом, не говорил, что его имение под Альбой всегда уступает в доходности усадьбе? Земля дает ему меньше 10 000, а усадьба больше 20 000. И он же говорил, что если бы он мог поставить усадьбу возле моря, там, где ему хотелось, то он получал бы с нее больше 100 000. Да! а разве недавно М. Катон, когда он принял опеку над Лукуллом,[27] не продал на 40 000 рыбы из его прудов?". - (18) "Мерула мой, - говорит Аксий, - возьми меня в ученики: научи приусадебному хозяйству". - "Начну учить, - говорит он, - как только пообещаешь подарок за учение". - "Согласен, согласен хоть сейчас, а то и не раз из этого самого хозяйства". Аппий: "Думаю, сейчас же в этих приусадебных стадах передохнут гуси и павлины". А он ему: "А почему вам не есть издохших рыб и птиц, раз вы все равно едите их только тогда, когда они уже дохлые?[28] Прошу тебя, однако, выведи меня на путь этого хозяйства, изложи, в чем его сущность и каков его объем".[29]

Мерулу эта просьба не отяготила. "Прежде всего, - говорит он, - хозяин должен быть хорошо знаком с той живностью, которая может жить и кормиться в усадьбе и около нее - хозяину на пользу и радость. В хозяйстве этом есть три отдела: птичники, парки и рыбные садки. Под птичником я разумею помещения для всяких птиц, которых обычно держат в стенах усадьбы. (2) Парком, пожалуйста, не считай такого места, где живут одни зайцы, как это было у наших прапрадедов: это огороженные пространства возле усадьбы, где за изгородью содержатся лесные животные. Рыбными садками я называю пруды с пресной или соленой водой, которые находятся тоже около усадьбы и откуда рыба не может уплыть. (3) Каждый из этих отделов распадается, самое меньшое, на две части: первая занята существами, которые довольствуются одной сушей, - таковы павлины, горлицы, дрозды; вторая - теми, которые не довольствуются одной сушей, а требуют и воды - это гуси, чирки, утки. Предмет второго отдела - животные, за которыми охотятся, принадлежат тоже к двум разным видам: к одному относятся дикий кабан, коза, заяц; к другому - существа, живущие тоже за пределами усадьбы - это пчелы, улитки, сони. (4) Имеется также два вида и в третьем отделе: есть рыбы, живущие в пресной воде, и есть морские. Чтобы создать эти три отдела с их шестью частями, Требуются специалисты тоже трех видов: птицеловы, охотники и рыбаки. Ты можешь, правда, купить у них разную живность; твои рабы будут тщательно ухаживать за ней в период от спаривания и до появления приплода, который ты вырастишь и откормишь для отправки на рынок. Кое-что можно заполучить для усадьбы и без сетей птицелова, охотника или рыбака, например соней, улиток и кур. (5) Из этих существ предметом ухода стали .прежде всего те, кого содержат в усадьбе: не только римские авгуры выращивали кур для ауспиций;[30] это делали и хозяева у себя в деревне. Затем стали держать около усадьбы за загородкой животных, чтобы на них охотиться, и возле поставили пчельники; пчелы первоначально жили под карнизами крыш. И наконец, в третьих, начали устраивать рыбные садки и пускать туда рыб, пойманных в реках. (6) Приусадебное хозяйство во всех его трех отделах пережило два периода: для первого характерны старинная простота и умеренность, для второго - роскошь последующего времени. В первом периоде, в старину, у наших предков было два вида птичников: внизу по двору бродили куры, π доходом от них были яйца и цыплята, а высоко в башнях или на крыше усадьбы жили голуби. (7) Теперь птичники переменили имя; они зовутся "ornithones";[31] нёбо хозяина, требующее лакомых кусков, заставило выстроить для павлинов и дроздов помещения большие, чем были когда-то целые усадьбы. (8) То же самое и с остальным: отец твой, Аксий, не приносил с охоты в парке ничего, кроме какого-нибудь зайчишки. И огораживали тогда маленький участок, а теперь для многочисленных кабанов и коз стеной обводится множество югеров. Когда ты купил, - говорит он мне, - у М. Пизона[32] его тускульское имение, разве там в парке не было множества кабанов? (9) Рыбные садки были раньше только с пресной водой, и в них не держали никакой рыбы, кроме squali и mugiles.[33] А теперь не найдется ни одного привередника, который не сказал бы, что ему все равно, полон ли его пруд этими рыбами или лягушками. Помнишь, когда Филипп завернул к своему приятелю Уммидию в Казине и тот поставил Перед ним прекрасного окуня из твоей речки, он его попробовал, Выплюнул и заявил: "Чтоб я пропал! я подумал, что это рыба!"[34] (10) И как у наших современников раскинулись роскошные парки, так и садки их протянулись до моря, и туда загнали целые стаи морских рыб. Не по ним разве названы Сергий Ората и Лициний Мурена? Кто не знает прославленных рыбных садков Филиппа, Гортензия, Лукуллов?[35] Так что, Аксий, ты скажи, откуда, хочешь, чтобы я начал?".

"Я, - говорит он, - хотел бы, чтобы ты начал, как говорят солдаты, post principia,[36] т. е. с нынешних времен, а не со старых, потому что с павлинов получают сейчас дохода больше, чем с кур. II я не стану скрывать, что я прежде всего хочу услышать об ornithon: дрозды сделали это слово синонимом дохода. Шестьдесят тысяч Фирцеллни[37] разожгли мою жадность". - (2) "Есть, - говорит Мерула, - два вида ornithon: один устраивают ради удовольствия - наш Варрон выстроил себе такой под Ка-зином,[38] и многим он полюбился, - другой ради дохода: у рыночных торговцев есть такие огороженные дворы и в Риме и в деревне; чаще всего они арендуют птичники в Сабинском округе, где в силу природных условий водится много дроздов. (3) Лукулл захотел создать третий вид птичника, в котором соединялись бы оба первых. Он и выстроил его в Тускульском имении: под одной крышей поместил и птичник и триклиний, где рассчитывал с приятностью обедать, смотря и на жареных птиц, уложенных на блюде, и на пойманных, порхавших вокруг окон. Выдумку эту признали бесполезной. Не столько радуют глаз птицы, порхающие у окон, сколько доставляет неприятности запах, бьющий в нос.

"Я расскажу о том, Аксий, о чем, по-моему, тебе больше всего хочется узнать: о таком птичнике, который устраивают ради дохода, и откуда берут жирных дроздов (где их берут, тебе неважно). Делают сводчатое помещение или перистиль,[39] крытый черепицей либо сетями; такой большой, чтобы там можно было держать несколько тысяч дроздов; (2) некоторые пускают к ним еще и других птиц, например ортоланов и перепелок, которых, когда они зажиреют, продают по дорогой цене. Вода в это помещение должна поступать по трубе, и лучше, если она тихонько струится по узеньким желобкам, которые легко протереть; если вода стоит лужами, то она скорее загрязняется и становится вредной для питья. Вода, переливающаяся через эти желобки, должна вытекать прочь через трубу, чтобы птицы не страдали от грязи. (3) Дверь к ним ведет низенькая, узкая, лучше всего такого устройства, которое зовется "coclia"[40] (такую обычно устраивают в клетке для боя быков); окна редкие, через которые нельзя увидеть ни деревьев, ни птиц снаружи: пойманные птицы при виде их от тоски начинают худеть. Света должно входить лишь столько, чтобы птицы видели, где им сесть, где находится пища, где вода. Кругом дверей и окон надо гладко оштукатурить стены, чтобы ни мышь, ни какое-либо другое животное не могли проникнуть внутрь. (4) Внутри этого здания по стенам набивают много колышков, на которые птицы могут сесть, а кроме того, к стене прислоняют жерди и к ним поперек, в виде ступенек, прибивают через небольшие промежутки еще другие: получается нечто в виде сидений в цирке и в театре. Внизу на земле находится вода, которую птицы могут пить; для еды кладутся ко-лобки, скатанные обычно из винных ягод и полбяной муки. Дней за двадцать перед тем, как взять дроздов, их начинают кормить щедрее: кладут колобков больше и кормят мукой помельче. Есть в этом помещении и клетки; клетки эти с несколькими этапами, и они служат дополнением к жердям. (5) Насупротив их сторож складывает мертвых птиц, чтобы отчитаться в их числе перед хозяином. Когда потребуется из этого птичника взять подходящих дроздов, то их выпускают в крохотный птичник, сообщающийся с большим дверью и лучше освещенный: его называют "seclusorium". Когда потребное количество птиц перелетит туда, их всех убивают, (6) Делается это в отдельном месте и тайком, чтобы остальные птицы при виде этого не пали духом и не перемерли, когда это еще невыгодно продавцу. Дрозды не высиживают птенцов, как другие перелетные птицы, например аисты в полях и ласточки на крышах. Дрозды не делают этого ни там, ни здесь; хотя они и носят мужское имя, но на самом деле это самки. То же самое и с дерябами,[41] у которых имя женское, хотя они и самцы.
(7) "Птицы есть перелетные, например ласточки и журавли, и есть зимующие, например куры и голуби. Дрозды принадлежат к перелетным; ежегодно прилетают они в Италию из-за моря около осеннего равноденствия и улетают обратно к весеннему равноденствию.[42] Горлицы и перепелки улетают в другое время огромными стаями. Это можно наблюдать на ближайших островах: Понтиях, Пальмарии и Пандарии. Попав туда в первый перелет, птицы остаются там на несколько дней, чтобы отдохнуть, и делают то же самое, когда летят через море из Италии".[43]
(8) Аппий говорит Аксию: "Если ты посадишь в такой птичник пять тысяч птиц и случится публичное угощение или триумф, то 60 000. о которых ты мечтал, ты можешь сразу же отдать под большие проценты".[44] Тут он обратился ко мне: "Расскажи о птичнике другого типа, который, как слышно, ты устроил удовольствия ради у себя под Казином: говорят, ты далеко оставил за собой не только изобретателя подобных птичников, нашего друга М. Ленея Страбона (он первый устроил у себя в Брундизии в перистиле беседку, где держал пойманных птиц и кормил их через сетку), но и большие сооружения Лукулла в его тускульском поместье".[45] (9) Я ему: "У меня[46] под городом Казином есть речка, которая протекает через усадьбу, прозрачная и глубокая, с каменной набережной,[47] шириной в 57 футов: из одной части усадьбы в другую[48] переходят по мосткам. От острова, расположенного в устье реки, где в нее впадает другая, и до истока, где находится место, посвященное Музам, расстояние равно 950 футам.[49] (10) Вокруг речки по берегам идет дорожка[50] шириной в десять шагов, а от нее в сторону поля[51] находится место для птичника, огороженное с обеих сторон, справа и слева, высокими стенами.[52] Между ними находится птичник, который напоминает по форме дощечку для письма с держалкой,[53] - это четырехугольник шириной в 48 и длиной в 72 фута, а круглая площадка держалки занимает 27 футов. (11) Кроме того, есть дорожка, прочерченная как бы по нижней рамке доски,[54] в середине которой находятся заставы и через них выход на площадку.[55] С порога, с правой и с левой стороны, находятся портики с колоннами из камня по фасаду, а за ними в середине рассажены низенькие кустики,[56] от верха стены и до эпистиля портик затянут сетью из конопли, также и от эпистиля до стилобата.[57] Портики полны птицами всяких видов,[58] которым еду бросают через сеть; вода к ним втекает узеньким ручейком.
(12) "Вдоль внутренней стороны стилобата, направо и налево от середины до верхнего края прямоугольной площадки, находятся один против другого два нешироких, продолговатых прудка; они параллельны портикам. Только между этими прудками лежит проход, тропинка, по которой только и можно дойти до круглой беседки, находящейся за площадкой. Это ротонда с колоннадой, совсем как в здании Катула,[59] только с колоннами вместо стен. За этими колоннами[60] идет роща, посаженная руками человеческими; ее большие деревья образуют сплошную крышу, оставляя просветы внизу между стволами: все огорожено высокими стенами. (13) Между наружными каменными колоннами ротонды и внутренними, равными первым по числу, но тонкими, сосновыми,[61] имеется промежуток шириной в пять футов.
"Между наружными колоннами вместо стены находится густая сетка из сухожилий, через которую можно видеть рощу и то, что там,[62] но через которую птицы не могут пробраться. За внутренними колоннами вместо стены растянута сеть, какая бывает у птицеловов.[63] В промежутке между внутренними и наружными колоннами идут одни над другими ступеньки, нечто вроде маленького театра для птиц; ко всем колоннам приделано множество карнизов, где могут сидеть птицы.[64] (14) За сетью находятся всевозможные птицы, главным образом певчие, например соловушки и дрозды. Вода им наливается по желобку, а корм кидается под сетку.
"Стилобат, на котором стоят колонны, покоится на мраморном основании, которое поднимается на один и три четверти фута над скамьей,[65] сама же скамья поднята фута на два над бассейном; шириной она футов пять, так что гости могут ходить между подушками[66] и колонками. Пониже скамьи есть прудик с берегами. обделанными камнем на один фут, и посредине его маленький островок. Вокруг выдолблены и доки:[67] гнезда для уток. (15) На островке есть колонка, а внутри ее ось, на которую в качестве столовой доски надето колесо со спицами, причем вместо обода прилажена изогнутая доска с высокими краями вроде тамбурина шириной в 2 1/2 Фута, а глубиной в ладонь.[68] Один единственный раб поворачивает ее таким образом, что все, что приготовлено для пищи и питья, можно одновременно предложить всем гостям. (16) Перед скамьей, с той стороны, где обычно вешают ковры,[69] утки выходят поплавать в бассейне, из которого ручей бежит в оба упомянутых мной прудка: рыбки плавают взад и вперед. А вот холодная и горячая вода находятся на деревянном ободе, который служит столом и надет, как я говорил, на концы спиц. Стоит повернуть кран и вода к услугам гостя.[70] (17) Внутри под куполом[71] одна и та же звезда описывает круг по основанию гемисферы, показывая, который час (Люцифер днем, Геспер ночью).[72] На верху того же полушария, вокруг вертикальной оси, расположен круг восьми ветров, как на часах, устроенных циррестийцем[73] в Афинах; стрелка, торчащая на оси, движется от нее к окружности и касается того ветра, который дует;[74] можешь узнать это сидя внутри".
(18) Пока мы разговаривали, на Поле вдруг раздается крик. Мы, старые воробьи в делах выборных, не удивились этому, зная, как расходятся страсти у избирателей. Все-таки нам захотелось узнать, что происходит, когда является Пантулей Парра[75] и рассказывает, что схватили какого-то человека, который бросал в урну таблички в то время, когда их разбирали. Благожелатели кандидатов поволокли его к консулу. Павон поднялся с места, потому что говорили, будто захвачен "страж"[76] его кандидата.

[1] Варрон не называет личного имени Пипния. Может быть, это тот Тит Пипний, которого упоминает Цицерон (ad fam. XIII. 61) как человека, с которым он находился в самых тесных дружеских отношениях.
[2] Огиг — сын Беота, а по другой легенде — Посидона, основатель Фив беотийских, которые назывались по его имени Огиговыми и считались древнейшим городом. При нем, как повествует легенда, случился потоп, заливший Беотию и названный позже «огиговым»; он предшествовал тому, после которого уцелели только Девкалион и Пирра (Ov.Met. 1.315 сл.). Считали, что огигов потоп случился за 1040 лет до основания Рима.
[3] Стихи Энния взяты из его «Аннал», в которых была изложена история Рима от Энея и до времени автора. Говоря о большей точности, Варрон имеет в виду установленную им дату: 751 г. до н. э.
[4] О тяге сельского населения в города см. II praef. 3. — Рукописи дают дважды «alebantui»; в переводе принята конъектура Эллиса: allevubanlur.
[5] Церера — «создательница». Serv. к Georg.1.7: «Церера получила свое имя от созидания»: Var.II.V.64: «...она Церера, ибо „дает пищу“ (cibaria), как говорит Энний, и „рождает плоды“». — Сатурн — древиеиталпйскин бог, покровитель сева; под влиянием греческой религии Сатурна отождествили с Кроносом, который царствовал в золотое время человечества, когда все были счастливы и чисты. Сатурн был сделан древним царем .Нация и создателем высокой культуры; вся Италия была названа но нем «Сатурновоп землей», и «Сатурново царство» стало далеким временем простой, счастливой, непорочной жизни. — Элевсинскпе таинства, справлявшиеся в честь Деметры, были поставлены в связь с началом цивилизации, и, таким образом, слово «initium», которое имеет значение «начало», слало обозначать «тайное священнослужение», «таинство». Элевсинские таинства проникли в Рим в 496 г. до н. э., когда Церера была отожествлена с Деметрой.
[6] Беотию заселили эолийцы. одно из трех племен, на которые делился в древности греческий народ. Язык беотян представлял собой смешение эолийского диалекта с дорийским. — Пеласгами называли в древности доисторическое население Греции. — О Соляной Дороге см. I. 14, прим. 4. — Римская миля около 1.5 км. — Варрон, сам уроженец Сабинской области, находил влияние сабинян на Рим повсюду: в языке, религии, быте (см.: М. Collar!, Le Sabinisme de Varroii. BEL, 1952. 30, стр. 69 — 70). «Холм» (miliarius clivns) — «холм в милю длиной»: перевод Гупера предположительный и не очень удачный. Мнение Шнейдера (ad loc), что это холм, на котором стоял милевой столб, совершенно неприемлемо. Сторр-Бест (стр. 243) предложил читать: «холм недалеко от милевого столба у Реате».
[7] У Варрона была злосчастная страсть к систематизации, которая требовала дробления на части. Возможно, что какое-то число римских дельцов занималось исключительно скотоводством, арендуя для своих стад государственные пастбища и приобретая собственные, но нельзя, конечно, считать обе хозяйственные области настолько разграниченными, что одна исключала другую.
[8] Третья книга Варронова «Сельского хозяйства» занимает совершенно особое место во всей сельскохозяйственной литературе древнего Рима.
О том, как фрагментарен Катон, знает каждый, кто держал в руках его книгу; советы Колумеллы рассчитаны на то, чтобы ими можно было пользоваться в самой разнообразной обстановке, и это обстоятельство уничтожает возможность прикрепить эти советы к географически конкретной местности. Варрон рассказывает о целой сельскохозяйственной отрасли (промышленное птицеводство), важной и доходной, причем мы присутствуем при самом ее возникновении, нам указаны места, где она возникла, охарактеризован потребитель, па которого рассчитывает хозяин птицеводческой фермы. Любопытнейшие подробности, касающиеся устройства таких ферм, сведения о рыночных ценах, красочные черточки, выхваченные из повседневной жизни тогдашнего времени — все это сообщает этой книге ценность исключительную, которую не могут умалить даже ее недостатки.
А они есть. Чем бы они ни объяснялись: глубокой ли старостью самого писателя (Варрон писал «Сельское хозяйство», когда ему шел девятый десяток), отсутствием ли собственного непосредственного опыта в тех вопросах, которые он разбирает, но пропусков, недомолвок, неясностей у него больше, чем следует. Представить себе отчетливо картину италийского промышленного птицеводства во всех подробностях на основании одного Варрона нельзя; нужно неизменно обращаться за комментариями к Колумелле. И тут возникает одна довольно большая опасность.
Промышленное птицеводство, возникшее в середине I в. до н. э., продолжало жить и развиваться и в дальнейшем. Было бы большой ошибкой относить все подробности в организации птицеводства, о которых рассказывает Колумелла, на счет развития и усовершенствования этого дела в его время. Только в том случае, когда Колумелла и Варрон говорят по-разному (ср., например, описание курятника у одного и у другого), можем мы судить о том, насколько птицевод I в. н. э. стал опытнее и осведомленнее в своем деле. Молчание Варрона о каком-либо пункте и подробный рассказ Колумеллы о нем же отнюдь не доказывают, что только птицеводы — современники Колумеллы занялись данным вопросом, а птицеводы конца республики ничего по этому поводу не знали.
[9] Эдилами назывались римские магистраты, ведавшие главным образом городским благоустройством. Они следили за состоянием улиц и общественных зданий, надзирали за рынками, ведали даровой раздачей хлеба. На них же лежала и забота об организации некоторых праздников. Выбирали их в трибутных комициях, т. е. в народных собраниях, где голоса подавались по трибам: это были определенные округа, к которым первоначально и был приписан по месту жительства каждый гражданин. Уже в последнем веке республики, однако, трибы утратили свое географическое значение: триба становится наследственным достоянием семьи, и члены ее, куда бы они не переезжали, оставались в составе своей прежней трибы. Всего триб было 35. — Было в обычае, чтобы друзья кандидата, одержавшего победу на выборах, провожали его домой.
[10] Голосование происходило таким образом: каждый гражданин получал дощечку, на которой писал имена своих кандидатов, после чего опускал ее в особый ящик, отдельный для каждой трибы. Кандидат, за которого высказалось большинство триб, оказывался избранным. Ящики находились под охраной особых лиц, официальных, rogatores, и частных, custodes. Выемку табличек (diribitio) производили приставленные к этому diribitores. Villa publica — общественное здание, выстроенное за чертой города на Марсовом Поле в 434 г. до н. э. (Liv.IV.22). Об использовании ее см. § 4 этой же главы. — Конец фразы от «quam privati...» до «aedificemus nobis» безнадежно испорчен и потому оставлен без перевода.
[11] Авл Геллий сообщает (IV.5) в пояснение этой поговорки следующее: в статую одного римского героя ударила молния, и по этому поводу пригласили из Этрурии гаруспиков (о них см. I. 40, прим. 8). Враждебно настроенные к Риму, они нарочно дали плохой совет, были уличены, сознались и были наказаны. После этого, рассказывают, по всему городу дети распевали: «Плохой совет советнику на гибель».
[12] Авгурами именовались жрецы, на обязанности которых лежало - вопрошать богов, угодно им то или другое государственное начинание, и истолковывать их волю, обнаруживаемую в разных знамениях (полет птиц; поведение священных кур при засыпке корма: если они с жадностью на него набрасывались, это было счастливейшим предзнаменованием; голоса животных и проч.). Авгур должен был присутствовать на комициях, чтобы подать совет по поводу событий, которые могли нарушить правильное течение выборов (припадок эпилепсии, гроза, молния без грома).
[13] Аксий имел право назвать окружение Аппия Клавдия «птичником», так как все его собеседники носят «птичьи» имена: Мерула — «дрозд», Павон — «павлин», Пика — «сорока», Пассер — «воробей».
[14] Цицерон писал Аттику (IV.15) в 54 г.: «... реатинцы привезли меня в свою Темпейскую долину, чтобы я защищал их в споре с жителями Интерамны перед консулом и десятью легатами. М. Курий, прорыв гору, отвел Велинское озеро в Нар. Это осушило Розейскую долину, оставив в то же время достаточно для нее влаги. Я жил с Аксием». — Озеро Велин представляет собой одно из больших болот (Reatini Paludes), которые когда-то образовала в окрестностях Реате река Велин. Их воды Курий Дентат (цензор 272) отвел в Нар, избавив таким образом долину Реате от постоянной угрозы затопления и заболачивания.
[15] «Туя» — citrus (Callitris quadrivalvis) — драгоценное дерево, росшее преимущественно в Мавретании (западный Алжир и Марокко) и достигавшее огромных размеров. Ствол его распиливали на толстые круги, которые служили в качестве досок для стола; обычно подставкой для такого круга служила колонка из слоновой кости. Столы эти стоили огромных денег. Плиний рассказывает, что Цицерон заплатил за такой стол полмиллиона сестерций (XIII.92). — Армянская голубая краска ценилась очень дорого: фунт ее (римский) стоил 300 сестерций (Pl.XXXV.47). Сурик стоил дешевле — фунт 70 сестерций (Pl.XXXIII.118), но был «очень почтенной, даже священной краской»: им красили лицо Юпитера в праздничные дни и триумфаторов на время триумфального шествия. — Мозаичные полы появились в Риме во II в. до н. э. Чрезвычайно интересны эти данные о роскошном убранстве загородных усадеб, которые являлись центром сельскохозяйственной деятельности и видели «сухое сено на чердаке, вино в погребе и зерно в амбаре». Раскопки под Помпеями дали нам возможность воочию познакомиться с тем, что представляли собой усадьбы богатых граждан такого скромного городка, каким были Помпеи (усадьбы Азеллиев. Попидия Флора, усадьба № 30). Не следует, однако, думать, что времена, когда считалось достаточным обмазать стены и пол составом из глины и резаной соломы, замешанным на отстое оливкового масла (Cat.128), прошли безвозвратно. У того же Аксия была другая усадьба, которую не видел «ни художник, ни мастер-штукатур».
[16] Т. е. с Марсова Поля.
[17] Лисипп — скульптор и Антифил — художник; знаменитые мастера, современники Александра Македонского.
[18] Флументанские ворота — ворота в Сервиевой стене, приблизительно против Капитолия, около Тибра. Вблизи от них находился дом знаменитого оратора Гортензия. — Эмилианы — другой пригород в южной части Марсова Поля, впервые здесь упоминаемый.
[19] О дорогих реатинских ослах см. II. 8, прим. 2.
[20] Имеется в виду не простой штукатур, а мастер штукатурного дела, умеющий украсить карнизы и потолки лепной работой, а стенам придать вид выложенных из мрамора.
[21] В подлиннике: «получаешь ли ты доход от овец (propter oves) или от птиц» (propter axes).
[22] См. II. 5, прим. 5.
[23] Сицилийский мед считался лучшим медом; корсиканский был настолько горек, что его невозможно было есть, потому что пчелы собирали его с полыни (Dioscor.II.102; Isid.XX.3).
[24] О Магоне и Кассии см. I. 1, прим. 12.
[25] О Соляной Дороге см. I. 14, прим. 4.
[26] Epulum — угощение, которое устраивали магистраты пли частные лица в общественном месте, например на форуме, и на которое приглашалось обычно большое число лиц. Поводом для устройства такого пиршества служили праздники, цирковые игры, триумфы, поминки. Триумфатор угощал граждан в храме Геркулеса. Лукулл, справляя триумф, роскошно угостил жителей не только Рима, но н соседних деревень (Phit.Luc.37); на пиру, который Цезарь устроил по поводу своего триумфа в 46 г., угощалось все мужское население Рима и было поставлено 22 тысячи столов (Plut. Caes.55). — Ремесленники с давних пор объединялись в общества, коллегии; члены общества собирались время от времени для обсуждения своих дел, и собрания яти обычно сопровождались устройством общего обеда. Кроме того, бедняки, желавшие обеспечить себе пристойное погребение, объединялись в «похоронные общества»; члены их платили ежемесячный взнос в кассу коллегии, и деньги эти шли па погребение членов коллегии, оказание помощи семье умершего и устройство поминального обеда.
[27] Это сын Луция Лукулла, сражавшегося против Митридата; опекуном его был его дядя но матери, Катон Утический, который в полном соответствии со своим характером сразу же избавил своего подопечного от излишней роскоши, продав его пруды.
[28] Аппий язвительно намекает, что «подарком за учение» будет издохшая птица.
[29] О приусадебном птицеводстве и крупных птицеводах того времени, упомянутых в зтой главе, см. мои «Очерки.. .», стр. 1.12 — 154.
[30] Об авгурах см. III, 2, прим. 4.
[31] Ornithon — слово греческое: «птичник». О греческом влиянии на организацию промышленного птицеводства см. мои «Очерки...», стр. 152, 153.
[32] М. Пупий Пизон Кальпурниан, консул 61 г.
[33] Плиний помещает головлей — mugiles — в число морских рыб (XXXII.149), но, по словам Колумеллы (VIII.16.1), их уже давно приучили жить в пресной воде. Брэм пишет, что «головлевые рыбы живут как в пресных водах, так и в мелких морских бухтах, заливчиках и других береговых участках моря... Древние, хорошо знавшие этих рыб, соединили все виды, встречавшиеся в Средиземном море, под одним общим именем „mugiles) (А. Э. Брэм. Жизнь животных, т. VIII, СПб., 1895, стр. 167, 168). Что касается squalus, то Плиний относил его, следуя Аристотелю, к селахиям, т. е. к рыбам живородящим (IX.78), которые все живут в море. Что разумел под «squalus» Варрон, неизвестно. II Сторр-Бест, и Гупер перевода не дают.
[34] Знаменитый английский филолог XVIII в. Бентли полагал, что Ум-мидий, здесь названный, одно и то же лицо с Уммидием, прославленным богачом и скупцом, о котором вспоминает Гораций (Sat.Ll.95 — 100). — Л. Марций Филипп — консул 91 г. Цицерон хвалил его многочисленные остроты (Brut.47.173; de or.III.l). Колумелла, рассказывая о том же эпизоде за столом у Уммидия, замечает, что и поступок, и слова его свидетельствовали только о его пристрастии к роскоши (VIII. 16.3). Рыбные пруды Филиппа Варрон упоминает далее в числе знаменитейших.
[35] Сергий Ората — изобретатель отопления теплым воздухом в банях (Val.Max.IX.l.l; Pl.IX.168) — «первый устроил в заливе у Бай садки для устриц, еще при ораторе Крассе до начала Марсийской войны [90 г.]. Побудило его к этому не чревоугодие, а корыстолюбие: эта выдумка приносила ему большие доходы» (Pl.IX.168). Любимой рыбой его была aurata (в народном произношении orata), очень вкусная рыба, живущая в Средиземном море и в озерах, соединяющихся с морем (Sparus auratus Val. — дорада); по словам Марциала, вкусны были только дорады, питавшиеся ракушками из Лукринского озера (XIII.90): так назывался морской залив у Бай, отделенный плотиной от моря. Ората разводил устриц на продажу и ловил дорад для себя. — Лициний Мурена — претор 113 г. до н. э., стал первый устраивать садки для мурен. Мурены — вид морского угря, длина которого достигает иногда 1.5 м, а вес доходит до 6 кг. Мясо мурены очень ценилось в Риме; считается очень вкусным и поныне. — Лукулл — талантливый полководец, прославившийся своей мягкостью в управлении провинцией Азией (84 — 80 гг. до н. э.), своим богатством и своей образованностью. «Он прорыл гору возле Неаполя, затратив на это больше денег, чем на постройку усадьбы, и пустил морскую воду [в свой пруд]... По смерти его из этого пруда продали рыбы на 40 000 сестерций» (Pl.IX.170). — Гортензий — знаменитый оратор, современник Цицерона.
[36] «После первых рядов» (principes — солдаты первого ряда в строю); Варрон употребляет эти слова в смысле «не с начала».
[37] Фирцеллия — тетка Варрона с материнской стороны (см.Ш.2.14 — 15).
[38] Под Казиyом было много масличных плантаций, а дрозды очень любят маслины.
[39] Перистилем назывался дворик, окруженный портиками. Черепицей можно было покрыть эти портики, черепица и была в это время обычным кровельным материалом в Италии, а дворик затянуть сеткой, чтобы птицы не вылетели. Такой перистиль, однако, никак не вяжется с описанием птичника в § 3. По всей видимости, этот последний (полутемное сводчатое помещение) предназначался для дроздов, которых держали на продажу; перистиль, затянутый сетью, устраивали «удовольствия ради»: очень вероятно, что у Лукулла под Тускулом был именно такой.
[40] Слово это значит «раковина», затем «винт». Тут, по-видимому, оно употреблено (единственный раз) в смысле «дверь-вертушка».
[41] Варрон различает turdi (мужской род) и merulae (женский род). Грамматические категории не соответствуют настоящему полу птиц; turdi — это самки, a merulae — самцы: это заявление Варрона совершенно не соответствует действительности. Переводя turdi — «дрозды» п merulae — «дерябы» (вид дроздов), переводчик только хотел сохранить разницу грамматического рода, имеющуюся в подлиннике.
[42] Эти строки позволяют определить вид дрозда, которого имеет в виду Варрон: это Turdus pilaris L.; он прилетает в Италию в октябре и улетает па север в мае.
[43] Понтия (теперь Isola di Ponza) — остров в Тирренском море, в 12 км от берега; вокруг него находилась целая группа маленьких островков, которые назывались «Понтийскими островами». Пальмария (теперь Palmaruola) — в 3 км к западу от Понтии; Пандатерия (теперь Vandotena) — островок в 15 км к востоку от Понтии.
[44] Постараемся представить себе помещение для дроздов, описанное Мерулой. Это каменное сводчатое строение с малым количеством окон-щелей и низенькой дверью-вертушкой: такая дверь не дает возможности птице улететь и не впускает в птичник света, так как хозяин убежден, что в густых сумерках дрозды не заскучают по свободе и вольному воздуху. В стены вбито множество кольев, на которые садятся птицы; кроме того, к стенам приставлены лестнички, служащие для топ же цели, и расставлены клетки, разделенные на этажи «в дополнение к жердям». Хозяин, по-видимому, стремился густо набить свой птичник. Можно думать, что в этих условиях птицы гибли во множестве; сторож должен был складывать мертвых в одном месте и отчитываться в их числе перед хозяином: хозяин боялся, что сторож начнет сам продавать дроздов, объясняя их убыль гибелью птиц.
Интересно посмотреть, насколько усовершенствовалось птицеводство за промежуток времени, отделяющий Варрона от Колумеллы. У Колумеллы (VIII.10) дрозды живут в помещении, которое залито солнцем и не загромождено; чтобы пойманные птицы не скучали, к ним пускают ручных дроздов. У Варрона дроздов кормят винными ягодами, которые толкут с, полбяной мукой вместе; и Колумелла не отказывается от этого корма, но он советует разнообразить пищу и прибавлять к просу семена и листья растений, которыми эта птица привыкла питаться на воле. Вода у Варрона стоит в узеньких открытых желобах, у Колумеллы — в закрытых посудинках (о них подробнее см. в главе о курах).
[45] «Птичник устроил первый М. Лепий Страбон, всадник, в Брундизии и держал в нем самых разных птиц. По его примеру мы начали держать под запором существа, которым природа назначила в удел небо» (Рl.Х.141). О птичнике Лукулла см. III. 4. 3.
[46] О птичнике Варрона под Казином писали много, стараясь как-то его реально представить, — задача трудная, ибо описание любой постройки без ее плана дает широкий простор для множества предположений без всякой уверенности в том, что они верны. Трудность «восстановительных работ» еще увеличивается, если, как в данном случае, текст сбивчив, неясен, а иногда просто испорчен. Поэтому немудрено, что птичник Варрона восстанавливали на много ладов. Наиболее убедительным представляется реальный комментарий к этому сооружению Варрона, которым он, видимо, очень гордился, сделанный совместно архитектором Шарлем Дез Анж и классиком-филологом Жоржем Сером (Ch. des Anges et С Seure. La voliere de Varren. Revues de Philologie, 1932, t. VI, стр. 217 — 290). Следую их комментарию.
[47] Горная речка, сильно разливавшаяся при таянье снегов и при зимних .ливнях и потому заключенная в каменную набережную.
[48] Из «городской половины» в «деревенскую».
[49] 950 шагов — 280 м. — Что представляло собой «место, посвященное Музам», сказать нельзя: может быть, это была открытая беседка, может быть, домик или павильон, закрытый с трех сторон.
[50] «Дорожка», перевожу этим словом латинское ambulatio, означающее «место для прогулки, над которым нет крыши»: считалось, что гулять по таким местам здоровее, чем под крытыми портиками (Cels.1.2). Дорожка, по которой прогуливались, шла, конечно, не по открытому для жаркого южного солнца месту: у Петрония (126) она проходит по лавровой роще; у Плиния Младшего — среди кустов (V.6.17). И у Варрона, вероятно, ее осеняли деревья.
[51] Т. е. в сторону не усадьбы, а имения, полевых угодий, принадлежавших к этому имению.
[52] Стены эти огораживают не самый птичник, а место, где он находится.
[53] Она имела такую форму:

[54] Как доска для письма вставлена в рамку, так и площадка, где находится птичник, обрамлена, как увидим дальше, портиками по бокам и какими-то сооружениями вверху и внизу: может быть, колоннадой, может быть, невысокой стеной. Дальше идет место, безнадежно испорченное.
[55] Сор предложил вместо cavcae — «клетки» — рукописи читать caviae — «заставы», «барьеры», справедливо указывая, что клеткам в том месте, о котором говорит здесь Варрон, быть невозможно.
[56] Перед нами портик обычного вида с одним рядом колонн, за которым находилась стена. Между этой стеной и колоннадой рассажены кустики.
[57] Конопляная сеть затягивает весь портик: от верха стены до архитрава колоннады и оттуда вертикально надает вниз до самого пола. Стилобат — высокая платформа, на которой стоят колонны.
[58] Стоит отметить, что породы этих птиц Варрона совершенно не интересуют: он занят постройкой, а не ее обитателями.
[59] Об этом «здании Катула» (aedes Catuli) мы не имеем никакого представления. По словам Варрона, это здание представляет как бы некое подобие круглого храма Весты с наружной колоннадой. Варрон в своем tholos заменил стены внутренней колоннадой.
[60] Выражение неточное. Роща идет, конечно, за внешней колоннадой; между тем речь только что шла о внутренней, и слова «за этими колоннами» естественно отнести именно к ней.
[61] Abies — это красная сосна. Плиний (XVI.195) пишет, что из этого дерева делали мачты и реи. О сосновых колоннах читаем только у Варрона.
[62] Вряд ли можно было что-нибудь хорошо разглядеть через такую сетку, тем более находясь от нее на расстоянии 5 футов.
[63] Мы плохо знакомы с сетями античных птицеловов. Люазель (G. Lоisеl. Histoire des Menageries, I, стр. 95) полагает, что петли в этих сетях были относительно широкие, но делали их из мягких, очень тонких, но крепких ниток. Птица, попавшая и эти петли, «увязала» в них, если можно так выразиться. Эта тонкая сеть давала зрителю иллюзию того, что птицы находятся на свободе: этого эффекта и добивался Варрон.
[64] Невозможно представить себе в промежутке между двумя рядами колонн некое сплошное ступенчатое сооружение: оно закрыло бы частично колоннаду и всякий вид на рощу. «Театр» для птиц представлял собой ряд консолей, приделанных к колоннам одни над другими, причем разной длины: внизу самые длинные, чем выше, тем короче.
[65] Словом «скамья» я перевожу, следуя Серу, «falere». Последнее встречается четырежды только в этом параграфе и только у Варрона. «Falere» похоже на имя прилагательное среднего рода от существительного «fala»; Варрон любил заменять имена существительные произведенными от них субстантивированными прилагательными среднего рода. «Fala» же означает: 1) башни, которые строят осаждающие для защиты от оружия и: всяких снарядов, которые мечут со стен; 2) деревянные подмостки для зрителей. В нашем тексте «falere» — место, где для гостей устроены ложа. Поскольку это ротонда, то «falere» представляет собой подобие сигмы, той полукруглой софы, которая бывала в римских столовых. Иногда это каменная платформа в виде полукруглой скамьи (R. С a gnat — V. Chapot. Manuel darcheologie romaine, 1912, стр. 288 и 360, fig. 151 и 192; D.-S. fig. 1703).
[66] Culcita — это подушки, которые клали прямо на землю и па них ложились: нечто вроде небольшого тюфяка.
[67] Эти сводчатые ниши над прудом напоминали Варрону доки, куда заводили суда для починки, и дали ему повод для шутки, которую создает пояснение слова «navalia» (верфи, доки) словом «stabula» (утиное гнездо). Читатель, связавши со словом «верфь», «док» представление о чем-то большом, вдруг оказывается перед норами для уток.
[68] Перед нами стол, но стол необычный: он вертится и доска в нем не покрывает всей его круглой поверхности. Доска эта «полая, как тамбурин», идет по кругу вместо обода; она снабжена высокими краями, не позволяющими вываливаться посуде с кушаньями и напитками, которую туда ставят. Сравнение с тамбурином помогает представить себе это устройство.
[69] Коврами был завешен мраморный выступ над скамьей. Обычно ковры вешали по вертикальной стороне ложа, но в данном случае это было невозможно, так как тут были выбиты гнезда для уток, которым нужно было предоставить свободу входа и выхода.
[70] На ободе-доске, где стояли кушанья и напитки, помещались и сосуды, одни с горячей, другие с холодной водой, снабженные кранами. Раб поворачивал колесо, и нужный сосуд оказывался перед гостем.
[71] Купол, о котором идет речь, покрывает не всю ротонду, а только внутреннюю колоннаду (сосновые тонкие колонны). Купол этот представляет собой полушарие (hemispherium), экватор которого покоится на этих колоннах. По размерам он должен совпадать с кругом, который образует их антаблемент. Такое расположение обязательно для экваториального круга (infimum hemispherium; hemispherium medium — это полюс полушария), иначе зрители не увидят ни его, ни звезд.
[72] Варрон знал, что это одна и та же звезда, называемая только разными именами. Механизм действовал одинаково днем и ночью, хотя ночью вряд ли кто сидел в птичнике.
[73] По словам Витрувия (1.6.11), этого уроженца города Цирры (в Фокиде, Греция) звали Андроником.
[74] Это ветры, дующие с четырех сторон горизонта и из промежутков между ними. Они были изображены на афинской «Башне Ветров». Каждый ветер у Варрона была также представлен особой фигурой, которую стрелка действительно «трогала».
[75] Парра — вероятно, пугач; во всяком случае птица зловещая. Прозвище, подходящее человеку, принесшему злую весть.
[76] Т. е. человек, которого приставляли к охране урн лица заинтересованные, в первую очередь, конечно, сами кандидаты. Подобное поведение «стража» бросало, конечно, тень на самого кандидата. См. III.2, прим. 2.

Главы 6-11

"Можешь теперь свободно рассказывать о павлинах, - говорит Аксий - Фирцеллий ушел; а уж он схватился бы с тобой за родственников,[1] скажи ты о них что-нибудь не так". Ему Мерула: "На нашей памяти начали держать большие стада павлинов и продавать эту птицу по дорогой цене. Говорят, что М. Авфидий Луркон получал с павлинов в год больше 60 000 сестерций. Если ты ставишь себе целью наживу, то держи павлинов меньше, чем пав; если же удовольствие, - то наоборот, так как самцы красивее. (2) Стада их следует кормить в полях. За морем, говорят, есть они на островах: на Самосе в роще Юноны, у М. Пизона на острове Планазии.[2] Чтобы составить стадо, надо покупать птиц молодых п красивых. По красоте природа сделала павлина первым из птиц. Спаривать их нельзя раньше двух лет; птиц моложе и старше не стоит.[3] (3) Сыплют им всякое зерно, ячмень преимущественно. Сей дает каждой птице на месяц по модию ячменя; в период спаривания, перед тем как они начнут покрывать самок, больше. Он требует с прокуратора трех птенцов от каждой птицы; когда они выросли он продает их по 50 денариев за штуку; нет ни одной птицы, которая сравнялась бы с павлином по доходности. (4) Он еще покупает яйца и подкладывает их под кур, а вылупившихся птенцов относит в то самое сводчатое помещение, где держит павлинов. Помещение это должно соответствовать по величине количеству павлинов; иметь отдельные гнезда, гладко оштукатуренные, чтобы туда не могла забраться змея пли какое хищное животное; (5) перед ним должно находиться свободное место, куда в солнечные дни павлины выходили бы поесть. Птицы эти требуют чистоты в обоих местах. Человек, который ухаживает за павлинами, должен с совком обходить птичник, собирать помет и складывать его, потому что он хорош и как удобрение, и как подстилка для цыплят.[4] (6) Первый, говорят, подал павлинов Кв. Гортензий на обеде в честь своего вступления в авгуры; поступок этот одобрили прихотливые поклонники роскоши, но никак не люди строгих и добрых нравов.[5] Примеру Гортензия вскорости последовали многие, и они так вздули цены на павлинов, что павлинье яйцо стоит сейчас 5 денариев,[6] а за павлина свободно дают 50. Стадо в сотню голов свободно принесет 40 000 дохода. Абукций же говорил, что если добиться от каждой павы трех цыплят, то можно заработать и 60 000".[7]

Тем временем служитель Апппя приходит от консула и говорит, что тот приглашает авгуров. Аппий вышел из Виллы, а в Виллу влетели голуби, и Мерула говорит Аксию: "Если ты когда-нибудь выстроишь голубятню,[8] то ты сочтешь и этих голубей своими, хотя они и дикие. В голубятне держат обычно голубей двух видов: есть дикие, которых иногда называют "обитателями скал"; они живут в башнях и на коньках усадебных строений, почему и называются "columbae".[9] В силу своей природной боязливости они забираются на самый верх строений и живут преимущественно в башнях: они влетают туда с поля и летят обратно, когда им захочется. (2) Другой вид - это ручные голуби: они довольствуются кормом, который дается дома, и клюют его обычно у своего порога. Цвета они преимущественно белого; дикие голуби окраски пестрой, в которой, однако, белого цвета нет. Из этих двух пород вывели дохода ради третью, смешанную: их держат в одном месте, которое одни зовут "peristeron", а другие "peristerotrophion"; тут часто бывает до пяти тысяч птиц. (3) Peristeron - это большое сводчатое строение, с одной узкой дверью, с пунийскими окошками или более широкими, которые забирают сеткой с обеих сторон так, чтобы в помещении было всюду светло, но чтобы туда не могли проникнуть ни змея, ни другое зловредное животное. Изнутри все стены и свод обмазывают самой гладкой "мраморной" штукатуркой,[10] и то же делают снаружи кругом окон, чтобы ни мышь, ни ящерица не могли заползти в гнезда. (4) Нет ведь существа более робкого, чем голубь. Каждой паре делают круглое гнездо: для каждой пары по гнезду; их ставят густо рядами, рядов таких от пола и до свода устраивают как можно больше. Каждое гнездо должно иметь вход такой ширины, чтобы голубь через него мог только войти н выйти, и быть внутри размером в три ладони по всем направлениям. Под каждым рядом прибивают доску шириною в две ладони, куда голуби выходят, как в прихожую. (5) Нужно, чтобы в голубятню текла вода и голубям было бы откуда попить и где помыться: птицы очень любят чистоту. Поэтому голубятник должен в течение месяца часто подметать голубятню; то, что загрязняет это место, чрезвычайно полезно в земледелии: некоторые писали, что это самое лучшее удобрение.[11] Если с голубем что неладно, пусть он его полечит; издохшего пусть вынесет; голубят, уже годных для продажи, заберет. (6) Для наседок должно быть определенное место, которое отделено от остальных птиц сетью; их переносят сюда, и наседки могут вылетать отсюда наружу. Вылетают же они по двум причинам: во-первых, чтобы, вылетев в поля, восстановить свои силы на свежем воздухе, так как, сидя взаперти, они потеряли аппетит и ослабли, а во-вторых, чтобы заманить чужих голубей. Сами они, имея птенцов, вернутся во всяком случае, если только их не заклюет ворон или не перехватит ястреб. (7) Этих птиц голубятники убивают обычно таким образом: смазав два прута клеем, они сгибают их и втыкают крестообразно в землю; под ними кладут связанную птицу из породы тех, за которыми гоняются ястреба. Ястреб попадается в ловушку, завязнув в клее.[12] Тебе ясно, что голуби возвращаются к себе домой: в театре многие выпускают их из-за пазухи, и они возвращаются домой: если бы они не прилетали обратно, их бы не выпускали.[13]
(8) "Корм для них кладут вдоль стен по желобкам; его насыпают снаружи через трубки.[14] Они очень любят просо, пшеницу, ячмень, горох, фасоль, чину. Владельцам диких голубей, живущих в усадьбе по крышам и башням, следует, насколько это возможно, содержать их подобных же образом. Для голубятни надо покупать птицу подходящего возраста: не птенцов, но и не старых; голубей столько же, сколько голубок. (9) Нет птицы плодовитее голубя; за сорокадневный период голубка успевает положить яйца, высидеть их и вырастить птенцов. Так идет почти круглый год; они делают перерыв только от зимнего солнцестояния и до весеннего равноденствия. Птенцов выводится по двое; как только они вырастут и войдут в силу, они начинают спариваться со своими матерями. Кто откармливает голубей для стола, те птенцов, только начавших обрастать перьями, забирают из гнезд в расчете продать их подороже. Затем их закармливают жвачкой из белого хлеба: зимой дают ее дважды, летом трижды - утром, в полдень и вечером; зимой дневной кормежки нет. (10) Птенцов, у которых уже появились крылья, оставляют в гнезде, переломав им ноги,[15] и чтобы они ели побольше, бросают корм наседкам: те целый день едят сами и кормят птенцов. Голубята, выращенные таким образом, жиреют быстрее, чем другие, да и родители их начинают лосниться.[16] Пара голубей, красивых, хорошей окраски, здоровых, хорошего завода продается в Риме обычно за 200 сестерций; бывали голуби такие редкие, что за них платили и по тысяче.[17] Недавно по такой цене голубей у Л. Аксия, римского всадника, хотел купить торговец, но тот заявил, что меньше, чем за 400 денариев он их не отдаст". - (11) "Если бы я мог, - говорит Аксий, - купить готовую голубятню, как я купил глиняные гнезда, когда захотел обзавестись голубями у себя дома в Риме, я сейчас же отправился бы за этой покупкой и отослал бы ее в усадьбу". - "Как будто, - говорит Пика, - тут в городе их нет во множестве! По-твоему, у кого на крышах пристроены голубиные гнезда, у тех нет голубятни? Да у них порой бывает оснащения больше, чем на 100 тысяч сестерций![18] Закупи его целиком у кого-нибудь, но прежде чем ты построишь голубятню в деревне, научись тут в городе прятать себе в кошелек жирную прибыль в пол-асса[19] ежедневно. Продолжай дальше, Мерула".[20]

"Для горлиц, - говорит он, - надо поставить помещение величины, соответствующей количеству птиц, которых ты хочешь содержать; в нем, как было сказано и относительно голубятни, должны быть двери, окна, чистая вода, оштукатуренные стены и свод, (2) но вместо голубиных гнезд ряд костылей или колышков в стене, а на них маленькие маты, сплетенные из конопли. Нижний ряд должен отстоять от земли не меньше, чем на три фута; расстояние между остальными должно быть в три четверти фута, а от верхнего ряда до свода в полфута. Ширина ряда определяется размерами костылей, торчащих из стен; птица ест на них круглые сутки. (3) Что касается кормов, то им посыпают сухой пшеницы, около полмодия на сто двадцать штук. Помещение их ежедневно подметают, чтобы им не запачкаться в помете, который тоже сохраняют для удобрения. Начинать откармливание лучше всего перед жатвой: в это время наседки, уже высидевшие множество птенцов (птенцов откармливать лучше) особенно для этого годятся. В это время и получают главный доход от этой птицы".[21]

Аксий: "Я стремлюсь узнать подробнее о птицах, которых можно откармливать, поэтому расскажи, пожалуйста, Мерула. о курах: потом можно будет порассуждать и об остальном, если что понадобится". - "Курами называют три вида птиц: есть куры домашние, дикие и африканские. (2) Домашние - это те. которых всегда держат за городом по усадьбам. Тот, кто хочет устроить у себя ornithoboscion[22] для птицы, т. е. разводить ее заботливо, со знанием этого дела и в расчете на большой доход (так поступали жители Делоса),[23] тот должен обратить особенное внимание на следующие пять пунктов: на покупку - сколько и каких кур купить; на разведение - кого спаривать и как куры несутся; на яйца - как сажать на них и как выводить цыплят; на цыплят - как их выращивать и при ком. К этому, в качестве добавки, присоединяется и пятый пункт - как откармливать кур. (3) Из трех видов этой птицы только самки домашней породы называются собственно курами; самцы именуются петухами, а холощеные - каплунами. Петухов холостят, превращая их в каплунов, таким образом: каленым железом им прижигают голени в самом низу, пока шпоры не отвалятся; рану замазывают гончарной глиной.[24] (4) Кто стремится иметь совершенный ornithoboscion, должен обзавестись всеми тремя видами кур, но главным образом домашними курами. Обзаводясь ими, должен он выбирать плодовитых, преимущественно красноватого оперения, с черными крыльями, неровными пальцами, большеголовых, с прямым гребнем, крупных: это лучшие несушки и наседки. (5) Ярых петухов узнают по следующим признакам: они мускулисты, с красным гребнем; коротким, толстым и острым клювом; желтоватыми или черными глазами; красной с беловатым оттенком грудью; пестрой или золотистой шеей; с густым оперением на бедрах; коротконогие, с длинными когтями; с большим, густым хвостом; они часто вытягиваются и кричат, упорно дерутся и не только не боятся животных, которые нападают на кур, но кидаются в бой за кур.[25] (6) При выборе породы не нужно гнаться за курами танагрскими, индийскими и халкидскими:[26] они, конечно, красивы, и лучших бойцовых петухов не найти, но несутся куры этих пород плохо. Если хочешь держать стадо в двести штук, надо отвести им огороженное место и поставить там две больших клетки, которые сообщаются между собой и обращены на восток; в длину та и другая имеют около десяти футов, в ширину они вдвое меньше и еще несколько ниже. В обеих есть по окну шириной в три фута и высотой на один фут больше; в них вставлен редкий переплет из прутьев, через который проходит много света, но не может проникнуть внутрь ничто, что может Повредить курам. (7) Между обеими клетками находится дверь, через которую может пройти ухаживающий за ними птичник.
В клетках перекинуто столько жердей, чтобы на них могли уместиться все куры. Против каждой жерди в стене устроены для них отдельные гнезда. Перед клетками находится, как я сказал, огороженная прихожая, где они могут находиться днем и кататься в пыли. Кроме того, должна быть для птичника просторная комната, стены которой заполнены гнездами для кур: их или выдалбливают, или плотно прибивают, потому что качание вредно отзывается на высиживаемых яйцах. (8) Когда куры несутся, то в гнезда надо подстилать мякины; когда снеслись, надо убрать подстилку и положить свежую, потому что тут обычно заводятся блохи и прочие насекомые, которые не дают курице сидеть спокойно, а от этого яйца или неравномерно развиваются или портятся. Под наседку, говорят, нельзя подкладывать больше двадцати пяти яиц, если даже курица по своей плодовитости и положила их больше;[27] (9) яйца, положенные за период от весеннего до осеннего равноденствия, всего лучше. Не следует подкладывать тех, которые снесены раньше или позже, и даже в самом начале этого периода; яйца подкладывай лучше не под молодушек, а под старых кур, у которых нет ни острого клюва, ни острых когтей; молодые же куры должны нестись, а не сидеть на яйцах. Несутся лучше всего однолетки и двухлетки. (10) Если ты подложишь под курицу павлиньи яйца, то, спустя десять дней после того, как она на них села, подложи и куриных, чтобы все птенцы вылупились вместе: цыплята выводятся через двадцать дней, а павлины через двадцать семь. Наседок надо держать взаперти, чтобы они днем и ночью не сходили с яиц; выпускают их только утром и вечером, когда им дается корм и питье. (11) Птичник-должен через промежутки в несколько дней обходить гнезда и переворачивать яйца, чтобы они равномерно согревались. Говорят, что можно отличить полные и годные яйца от плохих, опустив их в воду: пустое яйцо плавает, полное опускается вниз. Те, кто, желая узнать это, встряхивают яйца, поступают неправильно, потому что они сдвигают с места вены, от которых зависит жизнь.[28] Они же говорят, что если яйцо, поднесенное к свету, просвечивает, то значит оно пусто. (12) Желая сохранить яйца подольше, перетирают их с мелкой солью, пли опускают на три-четыре часа в рассол, а потом обмывают и укладывают в отруби или в мякину. Подкладывая яйца, соблюдают правило, требующее, чтобы их было нечетное число. Через четыре дня после того как курица села, птичник может установить, есть ли в яйцах зародыши цыплят. Если он держит яйцо на свет и оно оказывается всё одинаково светлым, то считается, что его надо выбросить и подложить другое. (13) Вылупившихся цыплят надо собрать из отдельных гнезд под одну курицу, у которой своих цыплят мало; если под ней осталось еще несколько невысиженных яиц, их надо забрать и подложить под других наседок, у которых цыплята еще не вылупились и их меньше тридцати. Не надо, чтобы выводок был больше. Первые пятнадцать дней цыплятам надо бросать по утрам, посыпав сначала песку, чтобы они не изранили клювов о твердую землю, ячной каши, смешанной с семенами креса (кашу предварительно бросают кусочками в воду, чтобы она не разбухла у них в теле): воды не дают вовсе. (14) Когда на бедрах у них станут пробиваться перья, следует почаще выбирать у них вшей из головы и шеи: от них они часто начинают чахнуть. Клетки надо окуривать оленьим рогом, чтобы туда не заползла какая-нибудь змея; цыплята гибнут от запаха этих пресмыкающихся. Их надо выпускать на солнце, на навозную кучу, чтобы они могли там поваляться, - от этого они становятся здоровее, - (15) и не только цыплят, но и весь птичник. Делать это следует не только летом, но п неизменно в мягкую солнечную погоду; сверху натянуть сеть, чтобы птицы не вылетели за ограду, а к ним не залетел ястреб или какой другой хищник. Цыплят надо оберегать от холода и зноя: то и другое им вредно. Оперившихся цыплят надо приучить к тому, чтобы они ходили за одной или двумя курицами; остальным наседкам нечего выращивать цыплят, - пусть несут яйца. (Ш) Сажать на яйца надо в новолуние; если сделать это раньше, то обычно ничего хорошего не получается. Цыплята вылупливаются дней через двадцать. Так как об этих усадебных курах сказано очень много, то я возмещу это в дальнейшем краткостью.[29]
"Дикие куры встречаются в городе редко, и в Риме их можно видеть только прирученных в клетках; видом они похожи не на наших домашних кур, а на африканских. (17) Этих кур, если они но всему виду и складу чистокровные, возят в публичных процессиях вместе с попугаями, белыми дроздами и прочими подобными же диковинками.[30] Они кладут яйца и выводят птенцов не в усадьбах, а в лесу. По этим курам, говорят, назван остров Галлинария, находящийся около берегов Италии в Тиренском море насупротив Лигурийских гор, Интимилии и Альба Ингавна.[31] Другие утверждают, что эти куры произошли от наших домашних, которых моряки завезли на этот остров, где они и одичали. (18) Африканские куры[32] большие, пестрые, горбатые; греки называют их "мелеагриды". Они совсем недавно появились на обеденном столе: от пресыщения люди уже не знают, что им есть. (19) Они редки и потому продаются дорого.
"Откармливают главным образом домашних кур. Их запирают в теплом, тесном и темном помещении, потому что движение и свет освобождают от оков жира. Выбирают самых крупных кур, не обязательно тех, которые неправильно называются мелийскими: дело в том, что в старину говорили не "Фетис", а "Фелис", и называли Мидию Мелией.[33] Первоначально называли так и кур, которых вывезли из Мидии, прельстившись их величиной, (20) и потомство их, а затем по сходству - всех крупных кур. У них вырывают перья из крыльев и из хвоста и начинают их закармливать колобками из ячной муки, к которой подмешивают иногда молотого куколя, а иногда льняных семян, размоченных в пресной воде. Есть дают дважды в день; прежде чем дать вторую порцию, устанавливают но определенным признакам, переварена ли первая. После еды, когда они почистят у себя голову, чтобы не завелось вшей, их опять запирают. Так делают дней двадцать пять; птицы к этому времени заплывают жиром. (21) Некоторые закармливают их пшеничным хлебом, размоченным в смеси воды с хорошим ароматным вином: через двадцать дней мясо у птиц будет жирное и нежное. Если они от переедания потеряют аппетит, то порции надо в последние десять дней уменьшать в соответствии с тем, как они увеличивались в первые десять: двадцатый день и первый день должны быть одинаковы.
"Таким же образом откармливают и заставляют жиреть и вяхирей".

"Переходи, - говорит Аксий, - теперь к тем птицам, которым усадьбы и суши мало; они требуют прудов, и вы, поклонники греков, называете их амфибиями.[34] Место, где содержатся гуси, вы называете чужеземным именем "chenoboscion".[35] У Сципиона Метелла[36] и Μ. Сея этой птицы несколько больших стад". - "Сей приобретал свои гусиные стада, - говорит Мерула, - учитывая те пять пунктов, о которых я говорил по поводу кур. Пункты эти касаются породы, спаривания, яиц, цыплят и откармливания. (2) Во-первых, он приказывал рабу выбирать гусей белых и крупных, потому что в большинстве случаев они выводят таких же гусят. Есть ведь и другой вид - пестрый, этих гусей зовут дикими; они неохотно сближаются с домашними и не становятся такими же ручными. (3) Гусей спаривать лучше всего после зимнего солнцестояния; сажать на яйца - от февральских или мартовских календ и до летнего солнцестояния. Спариваются они обычно в воде; поэтому их загоняют в реку или в пруд. Гусыня кладет яйца только трижды в год. Каждой гусыне в период кладки яиц нужно устроить закуток фута в два с половиной в квадрате и устлать его мякиной. Яйца их надо пометить каким-нибудь знаком, потому что чужих они высиживать не будут. Под гусыню подкладывают обычно девять или одиннадцать яиц; кто меньше, - те пять; кто больше, - те пятнадцать. На яйцах они сидят в холодную погоду тридцать дней, в теплую - двадцать пять. (4) Вылупившихся гусят оставляют первые пять дней с матерью. Затем их ежедневно в ясную погоду выгоняют в луга, к прудам и болотам; устраивают для них закутки или выкапывают пещерки, куда впускают не больше двадцати гусят; следят, чтобы в этих каморках земля не была сырой, чтобы была мягкая подстилка из мякины или чего другого и чтобы к ним не могли проникнуть ни ласки, ни другие хищники. (5) Гусей пасут по сырым местам и сеют для них корм, который может принести некоторый доход; сеют также траву, которая называется "seris": если ее, даже сухую, окропить водой, то она делается зеленой. Листья ее срывают и дают гусям; если их погнать туда, где она растет, то они ее вытопчут, а сами погибнут от несварения: эта птица обжорлива по природе. Их надо удерживать: часто на пастбище они, ухватившись за корень и желая по жадности вытащить его из земли, сворачивают себе шею: она у них очень слабая; голова тоже нежная. Если этой травы нет, им дают ячмень или другое зерно. Когда наступает сезон farrago, ее надо давать так же, как seris. (6) Наседкам нужно ставить ячмень, размоченный в воде. Гусятам первые два дня ставят яичную кашу или ячмень, а три следующих - мелко нарезанный зеленый кресс, вымоченный в воде; его кладут в какую-нибудь посудину. Загнав по закуткам или пещеркам, как я уже говорил, по 20 гусят, бросают им ячной каши, farrago или какой-нибудь нарезанной нежной травы. (7) Для откармливания выбирают гусят в возрасте около полутора месяцев; их запирают в откормочное отделение и кормят кашей и тестом из пшеничной муки, трижды в день досыта. После еды позволяют напиться вволю. При таком уходе они месяца через два заплывают жиром. Всякий раз после еды помещение их вычищают; они любят чистое помещение, но сами после себя не оставят ни одного чистого места.[37]

"Кто желает обзавестись стадами уток и устроить у себя nessotrophion,[38] должен, прежде всего, выбрать, если у него есть такая возможность, место болотистое, потому что утки такое особенно любят; если его нет, то лучше всего поместить уток около озера, пруда или копанки, куда они могут спускаться по ступенькам. (2) Загородка вокруг места, где они живут, должна быть высотой футов в пятнадцать, как вы и видели у Сея, с одной калиткой. Внутри по всей стене идет широкая приступка, на которой по стене размещаются крытые гнезда; перед ними их прихожая - это площадка, залитая цементом. По ней идет сплошной жолоб, куда им кладут корм и одновременно пускают воду: они таким образом принимают пищу. (3) Все стены гладко оштукатурены, чтобы ни кошка, ни другое хищное животное не могло к ним пробраться и навредить; загородку целиком закрывают сетью с большими петлями, чтобы ни орел не мог влететь, ни утка вылететь. В качестве корма им дают пшеницу, ячмень, виноградные выжимки, а иногда речных крабов и тому подобных водяных животных. В копанки, находящиеся в этой загородке, должна обильно втекать вода, чтобы всегда быть свежей.[39]
(4) "Есть и другие похожие на уток птицы; например, чирки, водяные курочки и куропатки, которые, как пишет Архелай, зачинают, услышав голос самца.[40] Их не откармливают, как вышеупомянутых птиц, так как не стоит заботиться пи об их плодовитости, ни об улучшении их мяса: они сами пасутся и сами жиреют. Я рассказал о том, что, по-моему, составляет первый акт в усадебном хозяйстве".

[1] Фирцеллий Павон: Pavo — «павлин».
[2] Планазия (теперь Pianosa) — крохотный островок недалеко от острова Ильвы (теперь Эльба).
[3] Аристотель, Колумелла и Плиний говорят, что спаривать павлинов надо в трехлетнем возрасте. Того же мнения придерживаются и современные птицеводы.
[4] Современные птицеводы никак не могут объяснить, почему павлиний помет мог годиться как подстилка для цыплят.
[5] Гортензий не знал удержу в своих прихотях; деревья у себя в парке он, например, поливал вином. — Об авгурах см. III.2, прим. 4.
[6] Макробий (II.9), писавший в начале V в. н. э., приведя это место, сопровождает его следующим замечанием: «Не только удивительно, но просто стыдно, что павлиньи яйца продавались по пять денариев; сегодня они не то что стоят дешевле, а их вообще нет в продаже».
[7] Павлинов начали «держать стадами» с середины I в. до н. э., когда с легкой руки Гортензия павлинье жаркое стало модным и обязательным кушаньем всякого парадного обеда. Мода сразу взвинтила цены на павлинов: взрослая птица стоила на рынке 200 сестерций, павлинье яйцо — 20. Стадо павлинов на промышленной птицеферме не превышало 100 штук; хозяин обычно выращивал 200 штук молодняка и такое же количество птицы отправлял на продажу, выручая за них 40 000 сестерций. Стоит вспомнить, что, по вычислениям Грецина, доход с югера виноградника равнялся 6% с затраченной суммы (Col.III.3.10), а с югера поля, засеянного пшеницей, хозяин получал при обычном урожае в сам-10 (Варр.I.44.1) и при нормальной цене на зерно в 3 сестерция за модий, 150 сестерций. Если рыночная цена павлина была 200 сестерций, то, даже отчислив на его содержание половину этой суммы, что вряд ли вероятно, мы получим чистого дохода 100 сестерций, т. е. 50 % прибыли.
Получить от сотенного стада доход в 40 000 сестерций казалось маловато некоторым хозяевам. Сей, например, и Луркон требовали от прокуратора (стоит отметить, что руководство «павлиньим отделением» птицефермы поручалось особому лицу, которое по своему значению стояло выше вилика) трех цыплят от каждой павы. Абукций говорил о приросте стада в три штуки на каждую паву как об определенной хозяйственной практике некоторых ферм. Тут в объяснении нуждается и дважды повторенный глагол «требовал» (exigerat), когда речь идет не о двух, а о трех цыплятах, и самая эта цифра «три», когда, по свидетельству Колумеллы, пава кладет в год 11 — 12 яиц (VIII.11.10), и, следовательно, от стада в 100 штук (80 пав и 20 павлинов) хозяин получал самое меньшее около девяти сотен яиц, а Сей, кроме того, прикупал еще павлиньи яйца на стороне и подкладывал их под курицу. Почему такое незначительное число цыплят, как три, надо было «требовать», тогда как имелась как будто полная возможность получить выводки и вдвое больше?
Ответа на этот вопрос следует искать у Колумеллы: все объясняется трудностью ухода за молодыми павлинами; Колумелла подробно рассказал о нем (VIII. 11.14 — 15). В течение шести месяцев выводок кормили кашей, мелко нарезанным пореем, мягким, сильно отжатым творогом и кузнечиками, которым предварительно обрывали ножки. Надо представить себе, сколько труда и хлопот следовало положить, чтобы выкормить и вырастить поголовье в 200 штук! Если прижимистому хозяину птицефермы желательно было увеличить это стадо еще на 100 голов, причем можно не сомневаться, что к рабочему персоналу своей фермы он ни одного человека не добавлял, то слово «требовать» становится вполне понятным и очень уместным: работы птичникам прибавлялось на целую треть против прежнего.
У Варрона описано скупо и неясно. Павлины живут в «сводчатом павильоне» (testudo), где размещены «отдельные гнезда», оштукатуренные, чтобы «ни змея, ни хищное животное не могли туда пробраться»; перед павильоном имеется свободная площадка, куда птица выходит «поесть в солнечные дни». У Колумеллы все проще, дешевле и рациональнее (VIII.11). Никакого сводчатого павильона; в лесу выбирают полянку, густо заросшую травой, и обводят ее глинобитной стеной: получается уединенный огороженный двор, который превращают в перистиль, пристраивая вдоль трех стен портики. Под ними ставят плетенные из тростника клетки (не каменные гнезда, как у Варрона!), где птицу кормят (каждую семью, состоящую из 5 пав и одного павлина, отдельно). Ночуют птицы все вместе в «стойле» (stabulum), которое вместе с каморкой сторожа «прислоняют» к четвертой стене двора; в «стойле» набивают ряд колышков, заканчивающихся вверху острыми треугольниками; на эти колышки надевают четырехгранные просверленные в соответствующих местах жерди, которые и служат насестами для павлинов. В «стойле» поддерживается строгая чистота, и на время уборки жерди снимаются. Тут же павы и несутся; во время кладки яиц «стойло» густо устилают соломой, чтобы яйца, снесенные птицей, сидящей па насестах, не разбились, упав на твердый земляной пол.
Сей кормил павлинов ячменем (по модию в месяц) и еще увеличивал эту порцию, когда павы начинали нестись. Колумелла рекомендовал «для разжигания страсти у обоих полов» корм более дешевый: чуть подсушенные бобы, которые надлежало давать каждый пятый день по 6 киафов каждой птице (VIII.11.0). Что получали павлины в остальное время? Им «посыпают немного ячменя» (VIII.11.2) и выпускают пастись (VIII.11.15).
Итак, хозяину, современнику Колумеллы, содержание павлинов обходилось значительно дешевле, чем Сею и Луркону. Судя по литературе I в. н. э., мода на павлинье жаркое начала значительно ослабевать: уже Гораций протестовал против бессмысленной роскоши, требовавшей павлиньего жаркого (Sat.I.2.116; II.2.23); Марциал возмущался жестокостью людей, которые могут отсылать такую прекрасную птицу повару (XIII.70).
Стоит отметить, что среди кушаний, которыми угощается у Ювенала богатый его патрон, павлина нет (V.25 — 125). Страницы Колумеллы, посвященные павлину, позволяют думать, что к середине I в. павлин постепенно стал превращаться из доходной статьи в предмет эстетического созерцания, в украшение усадьбы, где хозяин «ищет удовольствий, которые усладили бы его деревенское уединение» (VIII.11.1). Само собой разумеется, что сирое на павлинов должен был значительно ослабеть, хотя любители «удовольствий» продолжали их покупать, и для хозяина имело смысл держать эту птицу стадом, хотя бы и не очень большим. Напрасно, однако, искали бы мы у Колумеллы сведений о рыночных ценах на павлина или о величине павлиньих стад, которая рекомендуется хозяину как норма. Вот единственный вывод, который можно сделать, сравнивая Варропа с Колумеллой: павлин перестал быть предметом того исключительного внимания, которым он пользовался во времена Сея; он перестал давать тот доход, который приносил Сею и его современникам. Изменение его экономической ценности повлекло за собой перемену во всем образе его жизни: тратиться на него стали меньше, а житься ему стало вольготнее. Так как теперь он все реже и реже появляется на столе в качестве парадного блюда, то его нечего закармливать и держать преимущественно взаперти; он разгуливает на свободе и значительную долю пищи добывает себе сам: пасется.
И жилье ему устраивают теперь более дешевое: камень, из которого раньше складывали его «сводчатый павильон» и гнезда, заменили необожженным кирпичом и тростником.
[8] Голубятня названа греческим словом «peristerotrophion», которое составлено из двух: περστερός — «голубь» и τρεφέιν — «кормлю», «вскармливаю». Дальше встретится другое греческое название голубятни — peri steron.
[9] «Обитатели скал» — дикие голуби (Columba livia L.), во множестве живущие в Италии. Варрон производит по своей фантастической этимологии слово «coluinba» («голубь») от columen («верхушка, конек крыши»).
[10] Стены голубятни штукатурили составом из извести, песка и толченого в мелкий порошок мрамора.
[11] Голубиный помет высоко ценился как удобрение со времен Катона. Его разбрасывали, как семена, по ниве, огороду или лугу. Греческие агрономы ставили его среди удобрений на первое место: Колумелла держался того же мнения (Cat.36; Варр.I.38.1; Col.II.14.1).
[12] Обычный способ ловли птиц в древней Италии с помощью клея: им смазывали ветку дерева или вообще какой-либо предмет, возле которого клали как приманку корм.
[13] Голубиная почта известна была римлянам. Во время гражданской войны, начавшейся после смерти Цезаря, Децим Брут, которого Антоний осаждал в течение четырех месяцев в Мутине (город по сю сторону реки По), посылал письма консулам, привязывая их к лапкам голубей (Ρl.Χ.110).
[14] И Сторр-Бест, и Гунер переводят: «корм им дают в маленьких корытцах, стоящих кругом стен; их наполняют снаружи через трубки». Невозможно конкретно представить себе такую операцию: сколько дыр надо пробить в голубятне, чтобы насыпать снаружи корм, и как можно распределить этот корм по отдельным корытцам, не видя, куда сыпать? Все происходило, конечно, иначе: голубятник выносил корытца на двор, на свету протирал их и сыпал в них корм через трубочку, что позволяло равномернее распределить зерно по корытцу.
[15] Такой же варварский способ рекомендует и Колумелла (VIII.8.11 — 12). Откармливать для стола голубей, дроздов и павлинов начали, по-видимому, относительно поздно: Катон (89 — 90) говорит об откармливании только кур, гусей и горлиц.
[16] Букв, «становятся белыми». Сторр-Бест, дающий такой перевод (Гупер тоже), высказывает изумление, каким образом обильная кормежка может сообщить белую окраску. Candidus употребляется, однако, и в смысле «блестящий», «сверкающий», «лоснящийся» (Candida sidera, Candida stella).
[17] Плиний писал, что «многие сходят с ума по голубям... рассказывают об их знатности и происхождении» (Х.110). Если родословная голубя была известна, то это значит, что хозяин подбирал определенных птиц и спаривал их, рассчитывая получить потомство, которое отличалось бы качествами, для хозяина наиболее желательными. Весьма вероятно, что такой сознательный подбор родителей производился в течение ряда голубиных поколений.
[18] Под «оборудованием» голубятни (instrumentum) разумеется не только недвижимый инвентарь, но и сами голуби.
[19] Пика, подсмеиваясь над жадностью Аксия, советует ему сначала поучиться у какого-нибудь голубятника в городе, как получать от голубей «жирную прибыль» — пол-асса (грош), и затем уже заняться их разведением в деревне. Юкунд предложил конъектуру, при которой пропадает веселая насмешка, но смысл становится яснее: «ех asse semissem», т. е. «с асса пол-асса»: такая прибыль (50%) может всерьез называться «жирной».
[20] Голубей в древней Италии любили, любовались ими, и только голубей, которые не давали потомства и были некрасивы по оперению (CoI.VIII.8.11), откармливали для стола. Голубей держали и в Риме, и в подгородных имениях, и в глухих усадьбах, причем, бывало, огромными стаями. Варрон упоминает голубятни, где жило по пять тысяч голубей; такое население голубятен встречалось часто (III.7.2). Существовала целая отрасль керамической промышленности, запятая выделыванием гнезд для голубей. Варрон оставил описание такого гнезда: это был полый шар размером в три ладони по всем трем измерениям и с таким узким отверстием, чтобы голубь мог только пройти в него. В Риме на чердаках и по крышам размещали иногда такое количество этих гнезд, что стоимость подобной «голубятни» один из участников Варронова диалога определил в 100 000 сестерций (III.7.11).
Голуби были дорогой птицей: обычная стоимость пары голубей в Риме конца республики была 200 сестерций (столько же стоил и один павлин); бывали голуби, цена па которых поднималась до тысячи сестерций и выше. Существовала специальная торговля голубями, и люди, которые ею занимались, знали, разумеется, где и на чем можно нажиться: торговец, дававший Л. Аксию тысячу сестерций за пару голубей, рассчитывал, конечно, на хороший барыш от их перепродажи. В середине I в. н. э. пара голубей стоила 4 тысячи (за яти деньги можно было купить 4 югера земли: Col.III.8.8), и Колумелла, сообщивший об этом «на позор своему времени» (VIII.8.10), тем не менее рассудительно заметил, что хорошему сельскому хозяину стоит обзавестись голубями» (VIII.8.1). Его советы относительно ухода за птицей отличаются от Варроновых, и нельзя не признать, что они рациональнее.
Начнем с голубятни. На мозаике из Пренесте есть изображение голубятни: это круглая башенка с крышей конусом, в которой проделано множество маленьких круглых отверстий, идущих параллельно рядами. Здание это может служить иллюстрацией к голубятне, которую имел в виду Варрон: у него тоже идет речь о сводчатом павильоне с «пунийскими или более широкими окошками», которые «забирают сеткой с обеих сторон» (III.7.3). Так как пренестинская мозаика изображает сцены, происходящие на берегу Нила, то можно думать, что на ней дана как раз египетская голубятня с «пунийскими окошками». Можно не сомневаться, что у Варрона в голубятне стояли вечный полумрак и вечная духота: сквозь крохотные, затянутые двойной сеткой отверстия света п воздуха проходило мало. У Колумеллы голубятня, наоборот, залита светом, потому что единственное окно ее было проделано с той стороны, откуда солнце должно освещать птичник большую часть дня даже зимой. Перед окном раскинулась обширная площадка, затянутая сеткой. Сюда голуби выходят погреться па солнце, и тут же имеется для них выход, через который они могут вылетать на волю.
У Варрона гнезда для голубей (упомянутые выше полые шары) расставлены на полках, которые идут рядами от иола до самого свода. У Колумеллы гнезда вырезают в стенах: получаются ряды маленьких полукруглых ниш, которые можно вычистить и вымести; гнезда у Варрона недоступны для человеческой руки, да и метелкой вычистить их трудно. Если у хозяина нет подходящего материала для стен, то Колумелла советует поставить голубям деревянные ящики и только в крайнем случае обзаводиться глиняными гнездами.
Лучше составлен у Колумеллы и список кормов: они и дешевле, и больше соответствуют вкусу голубей. Варрон рекомендует давать им просо, пшеницу и ячмень, а из бобовых — горох, фасоль и чину. Колумелла заменил горох и фасоль более дешевыми кормами: мелкой чечевицей и викой (она и в настоящее время считается лучшим кормом для голубей); просо он оставил, но вместо чистой пшеницы (ненужная роскошь) посоветовал сыпать голубям пшеничное озадье — корм хороший и очень дешевый.
Чем объяснить эти различия и эти усовершенствования? Голуби для италийского хозяина были, конечно, не только предметом развлечения; держать 5000 голубей и вложить в свою голубятню 100 000 сестерций деловитый и практичный хозяин (а таких было большинство) мог только при твердом расчете на верный и хороший барыш. Что в расчете этом он не обманывался, мы видели: цена, в которой стояли голуби, обещала жирный доход. Разведение голубей, так же как и куроводство, принадлежало к тем отраслям промышленности, которые продолжали развиваться и после Сея. Сей со своими последователями и единомышленниками учился у греков и в увлечении своими учителями, которые конечно многому научили новичка-птицевода, слушался их во всем и пренебрегал местной практикой. Следующие поколения птицеводов были уже значительно свободнее от этого преклонения перед авторитетом греческих наставников: куровод начинает прислушиваться к советам «опытных старушек» — птичниц; голубятникам старики, по старому русскому выражению, «охотившиеся за голубями», сообщили ряд советов, которые и упростили, и улучшили содержание голубей. Десятилетия, протекшие между Варроном и Колумеллой, переделали до некоторой степени греческие уроки на италийский лад.
[21] Рассказ Колумеллы о горлицах почти целиком совпадает с рассказом Варрона. Он только предлагает заменить им пшеницу просом, «потому что они его особенно любят». Временем, наиболее удобным для откармливания этой птицы, он также считает лето: зимой она почти не жиреет, а кроме того, в зимнее время ловится столько дроздов, что цена на горлиц падает (VIII.9.1 — 4).
[22] Т. е. курятник; птичий двор (όρνις, όρνιθος; — «птица»; βόσκω — «кормлю», «содержу»).
[23] Колумелла называл делосцев специалистами по части куроводства (VIII.2.4). Плиний пишет, что они первые стали откармливать кур (Х.139).
[24] Петухов, по словам Колумеллы, кастрируют, прижигая каленым железом шпоры (VIII.2.3); то же говорит и Плиний (Х.50). Откуда пошло убеждение в эффективности этой операции, непонятно. Аристотель пишет о прижигании каленым железом гузки у петуха (h.a.IX.246).
[25] Сравним экстерьер курицы и петуха у Варрона и Колумеллы...
Ясно, что и Варрон, и Колумелла описывают одну и ту же породу.
[26] Танагра — городок в Беотии; Халкида — город на Эвбее; относительно индийских кур см. III.9.19.
[27] Под курицу подкладывали обязательно нечетное число яиц; у Колумеллы, самое большее, 21 яйцо. Здесь мы имеем у Варрона одно из тех немногих мест, где явна зависимость его и современных ему птицеводов-промышленников от греческих источников: только крупная курица греческой породы (греки разводили больших бойцовых кур) могла закрыть собой 25 яиц.
[28] «Опытом дознано, что встряхивать яйца нельзя: из таких яиц цыплят не вылупится, потому что смещены жизненные вены» (Рl.Х.152); «vitales venae» — то же выражение, что и у Варрона. Плиний (X, 148) пишет, что в середине желтка есть как бы капля крови, которую считают сердцем цыпленка в зародыше. Аристотель полагал, что из этой капли и развивается цыпленок; находится же она в белке, а желток служит для питания зародыша (h.a.VI.3).
[29] Курица издавна и прочно утвердилась в Италии. Ее держали в городе и в деревне, разводили в рабовладельческих усадьбах и по крестьянским дворам. Это была единственная птица, держать которую в большом количестве Катон обязывал свою ключницу (143.3). Курятина издавна принадлежала к числу любимых кушаний италийца, и это, разумеется, определило положение курицы на рынке. Мы не знаем рыночной цены на кур ни во времена Варрона, ни во времена Колумеллы, но конечно курица всегда стоила дешевле павлина. Павлин появлялся только на столе у богатых людей; куриные яйца подавались за самым неприхотливым обедом, и курица была доступна человеку с очень скромными средствами (Hor.Sat.II.2.24). Какое же место в системе промышленного птицеводства занимает курица у Сея и у других птицеводов-промышленников конца республики и сохранила ли она его за собой и к середине I в. н. а., когда о куроводстве писал Колумелла?
Сей знал, что курица всегда найдет потребителя, и держал на своей птицеферме куриное стадо в 200 штук. При организации «куриного отделения» на началах рациональных (adhibita scientia et сига) и в целях промышленных (ut capiat magnos fructus) Сей, несмотря на основательное знакомство с курицей, естественное для каждого италийского хозяина, не мог обойтись без помощи своих греческих учителей; прежде всего ему надо было посоветоваться с ними относительно устройства курятника. Судя по данным, которыми мы располагаем, в тех хозяйствах, где кур держали для себя, а на продажу только между прочим, особого помещения не устраивали; они ютились где-нибудь в дровянике, в конюшне, в каком-нибудь сарайчике. Так было, например, в богатой усадьбе № 13 под Боскореале. Даже в харчевне, лежавшей на дороге из Помпеи в Нолу (усадьба № 28), где кур разводили в большом количестве, особого курятника не было, а между тем он требовался куроводу-промышленнику в первую очередь. Тут-то и надлежало ему послушать греческих наставников и применить на практике их указания.
Варрон довольно обстоятельно описал устройство такого курятника. Сравним его рассказ с рассказом Колумеллы.
Колумелла оставил описание курятника, который рассчитан тоже на 200 штук птицы, т. е. на куроводство промышленное, связанное, как и у Сея, с городским рынком (VIII.3.1 — 7). Он прямо говорит, что «заботы и расходы имеют смысл только в таких местах, где цены на кур стоят высокие» (VIII.4.6). Мы имеем поэтому право, сравнивая оба курятника, судить о тех изменениях, которые произошли за сто лет в этой области птицеводства.
Так же как и у Варрона, это вытянутое в длину помещение, обращенное к востоку. Степы его тоже сложены из очень толстого камня, и в них тоже вырезаны гнезда для птицы. На этом, однако, все сходство и кончается. Прежде всего курятник у Колумеллы занимает площадь в полтора раза большую: у Варрона под него отведено 100 кв. футов; у Колумеллы — 168. Он делится не на два, а на три помещения; птичник живет не «на отшибе», а в непосредственной близости от его стада: его каморка, представляющая собой правильный куб (7 X 7 X 7), расположена в середине курятника; по обе стороны ее находятся более просторные и более высокие помещения (длиной 12, шириной 7, высотой 12 футов), предназначенные для кур. Каждое из них перегорожено толстым настилом на два этажа, сообщающиеся между собой с помощью бревнышек, в которых вырублены ступеньки (доски настила к наружной стене вплотную не подходят). Высота первого этажа 7 футов; второго — 4 фута. В верхнем этаже каждого помещения на восток проделано по маленькому окошечку; на ночь их закрывают ставнями. Через эти окошечки кур утром выпускают на двор, и через них они возвращаются вечером домой. К окнам ведут маленькие лесенки, по которым птице удобно взбираться наверх. В нижнем этаже устроены окна большие; в них вставлены решетки, чтобы в курятник не могло пробраться ни одно хищное животное. Обитатели нижнего этажа выходят сначала в комнату птичника и оттуда уже наружу, через единственную дверь, которой курятник сообщается с внешним миром. Напротив этой двери сложен длинный очаг, тепло от которого тянет в оба смежных помещения через двери, устроенные прямо против очага. Идет туда и дым: его считали очень полезным для кур. (Совсем еще недавно считалось, что дым уничтожает вшей, которые часто заводятся у кур). В каждом этаже устроены насесты: это обтесанные четырехгранные жерди (круглые не годятся, потому что птице на них скользко) длиной во все помещение, вделанные концами в противоположные стены; от пола и от настила они отстоят на фут, одна от другой — на два.
Остановимся пока на двух пунктах, о которых говорят оба автора: на размерах курятника и на его освещении. У Колумеллы «жилищные условия» для кур значительно лучше, чем у Варрона. Мы видели, насколько большую «жилплощадь» отводит им Колумелла; наличие второго этажа еще ее увеличивает. Обилие окошек дает больше света, чем одно окошко у Варрона. Уже по этим двум особенностям можно думать, что курица для современников Колумеллы стала предметом гораздо большей заботы, чем она была в то время, о котором пишет Варрон. Весь характер курятника, описанного Колумеллой, подтверждает это положение. В этом курятнике продумана каждая мелочь; учтены вкусы птицы и ее потребности. В помещении тепло, но не жарко: очаг сложен не там, где живет птица, а в смежной комнатке. Гладкая штукатурка стен изнутри и снаружи, решетки на окнах нижнего этажа, ставни во втором превращают курятник в крепость, для хищника недоступную. Насесты предохраняют птицу от болезней ног; четырехгранная форма жердей обеспечивает птице спокойное и устойчивое положение во время сна; лесенки облегчают доступ в курятник. Ниши для гнезд устроены с «передней», чтобы птица в гнездо входила, а не влетала туда с размаху: в этом случае она могла бы разбить яйца.
О кормах для кур Варрон не сказал ни слова; Колумелла занялся этим вопросом очень подробно и с учетом разных возможностей (VIII.4.1 — 6). Тут и ячная крупа, и вика, и горошек, и просо с могаром. При дороговизне этих злаков курам надо давать озадье (чистая пшеница им вредна), пшеничные отруби, полученные при просеивании муки через редкое решето; листья и семена бобовника, которые значительно повышают носкость кур. Такое же действие оказывает и наполовину сваренный ячмень (VIII.6.2). С осени, когда птица перестает нестись, ей можно давать виноградные выжимки: раньше делать этого нельзя, потому что куры при этой еде прекращают класть яйца, а если и кладут, то очень мелкие.
Хозяин-птицевод знает, как важна для здоровья птицы чистота; вода, загрязненная птичьим пометом, считалась причиной страшной куриной болезни, которая называлась «pituita» куриная холера (VIII.3.8). Как уберечь воду чистой? Перебирают разные материалы для корытец, откуда пьют и едят куры: делают глиняные, деревянные, свинцовые и, наконец, устанавливают, что всего лучше эти последние. Ясно, однако, что корытца должны закрываться, и мысль хозяина работает опять над тем, как лучше их закрывать. В крышках для корытцев проделывают отверстия,, через которые курица может напиться и поклевать зерно. Приспособление оказывается неудачным: «... птица, вспрыгнув, пачкает своими испражнениями пищу и воду» (VIII.3.9). Придумывают другое устройство корытца: крышку оставляют сплошной, а в самом корытце, в его боковых сторонах над уровнем воды или корма, делают ряд таких отверстий, чтобы птица, просунув голову, могла поесть и напиться. Изготовлением таких корытец занят был конечно ряд мастерских.
Все эти мелкие улучшения, которые хозяин вносил в жизнь своей птпцы и которые продиктованы заботой о пей и тревогой за нее, свидетельствуют об экономической значимости курицы. Курицей дорожили, и ее берегли в расчете на хороший от нее доход. Колумелла ничего не говорит о размерах этого дохода, но уверенность в нем и желание его увеличить сквозят в его куроводстве. Хозяин стремится к тому, чтобы яйца от его кур были крупные, а куры начинали нестись раньше, и знает, какой для этого надо давать им корм (VIII.5.2); он рассчитывает на хорошую выручку от продажи в городе цыплят (VIII.5.9) и откормленных кур, которых у него купят «для обедов изысканных» (VIII.7.5.). Ему известно, как сохранять яйца свежими на долгое время, причем так, чтобы они не усыхали (VIII.6.1 — 2). В середине I в. н. э. курица заняла в промышленном птицеводстве видное место: главы о курах у Колумеллы служат тому порукой. Так ли было и во времена Варрона?
Мы говорили уже о том, что Варрон писатель небрежный. Ему следует верить: сведения, сообщаемые им, в большинстве случаев точны, но на полноту их и последовательность рассчитывать нечего. Его планы, часто со множеством рубрик, которые он предпосылает своим книгам и даже отдельным главам, отнюдь пе уберегли его от пропусков и недомолвок вообще, но в его «куроводстве» их особенно много. Чего стоит, например, отсутствие всяких указаний на то, чем кормить птицу! Ошибкой ли будет предположить, что эта небрежность писателя была бессознательным отголоском некоторого пренебрежения к курице, которое отличало Сея и его товарищей? Павлины и гуси, приносившие такой жирный доход, заслонили скромную птицу и отодвинули ее на задний план. Сей, Луркон и прочие крупные птицеводы организуют свои птицефермы с расчетом на пышные пиры и на увлечение модным павлиньим жарким.
Жизнь в данном случае опрокинула этот расчет, и за столетие, отделяющее Варрона от Колумеллы, отношение птицевода к курице во многом изменилось. Он не только обогатился специальными знаниями, он усвоил торговый опыт, накопленный поколениями предшественников, и опыт этот предостерегал от доверия к моде. Павлины, которые во второй половине I в. до н. э. составляли plat de insistence па каждом мало-мальски парадном обеде, начинают постепенно исчезать со стола; огромную гусиную печенку требуют только очень богатые люди и не так уже часто. С курицей мода оказалась бессильна: спрос па курятину и на куриные яйца диктовала не мода, а привычка, которая за много столетии укоренилась в быту. Круг потребителей куриного мяса был несравненно шире, чем круг людей, которые могли заплатить 200 сестерций за павлина. Павлины мелькнули на римском рынке, отуманив птицевода перспективой головокружительных доходов, и исчезли. Спрос на курицу был постоянным и верным; уход за взрослой курицей и за цыплятами был и проще, и дешевле, чем уход за павлинами и их выводками.
В конечном счете выходило так, что доход от кур вряд ли уступал доходу от павлинов, и в I в. н. э. курица отодвигает павлина на задний план. Обо птицы вписали коротенькую, но очень красочную страничку и в бытовую историю Рима, и в историю его рынка.
Вернемся теперь к курятнику, который так подробно описал Колумелла. От курятников птицеводов I в. до н. э. его существенно отличает наличие антресолей. Он построен по типу тех tabernae, которых в Рпме было множество; внизу помещалась мастерская и лапка; на антресолях находилось жилье, и попадали туда по внутренней приставной лестнице. Греческий курятник Сея современники Колумеллы переделали на свой италийский лад. Они вообще склонны прислушиваться к местной, родной практике куроводства. «Усердные старушки», которых Колумелла рекомендовал в помощницы птичнику, конечно, стойко придерживались в уходе за курами обычаев родной деревни, и хозяин, к этому времени несколько заколебавшийся в своем доверии к греческим авторитетам, им не перечил. Церемония посадки на яйца переносит нас в старую италийскую деревню с ее вековым каноном разумного опыта и непонятных нам суеверий. Курицу сажают обязательно на прибывающей луне и обязательно на нечетное число яиц, причем число это меняется в зависимости от месяца; в январе под курицу подкладывают пятнадцать яиц, в марте — девятнадцать, с апреля — двадцать, а во все летние месяца по сентябрь включительно — по одиннадцать. Почему именно такое количество, что заставляло изменять их по месяцам, птичницам и птичникам того времени было, вероятно, так же непонятно, как и нам.
Гнездо устилают мягкой мятой соломой, которую предварительно окуривают смолой и серой: это избавляло курицу от насекомых, но играло также и роль очистительного обряда. Под солому клали веточки лавра, головки чеснока и железные гвозди — все средства, предотвращающие губительное влияние грома на яйца. Яйца в гнездо нельзя класть рукой: их надо принести в деревянном лотке и все сразу осторожно перекатать в гнездо. (Греческие книги по сельскому хозяйству, по крайней мере некоторые, были полны суеверных предписаний. Приводя их, Колумелла неизменно ссылается па источник. «Анонимные суеверия» были местными, италийскими).
Мы лишены возможности четко разграничить, что в куроводство было заимствовано у греков и что своего внесла тут Италия. Несомненное, однако, наличие италийских элементов в советах Колумеллы позволяет утверждать, что со времени Сея греческие уроки были значительно перебраны и в некоторых случаях существенно улучшены (курятник!). В крохотном уголке хозяйственной жизни со всей ясностью обнаружилась удивительная способность италийского народа, — заимствуя чужое, превращать его в свое.
Какие породы кур были в древней Италии?
Вопрос этот легче задать, чем на него ответить. Описание курицы и петуха у Колумеллы и Варрона, как мы видели, совпадает: это какая-то прочно определившаяся порода, крупная, мясная и в то же время отличающаяся хорошей носкостью, с оперением темно-красного цвета. Была она чисто местной? Или это метисы, полученные от скрещивания своих кур с греческими петухами? Греческих кур, невзирая на их величину и красоту, отвергали уже современники Варрона, потому что «они бесплодны», и птицеводы 1 в. н. э. вполне согласны со своими предшественниками. Колумелла заявил, что «мы предпочитаем нашу местную курицу» (VIII.2.5), по он же с чрезвычайной похвалой отозвался и о метисах (VII 1.2.13). Не их ли и описывают оба автора?
Колумелла знал еще какую-то белую породу, которую хулил: «... они слабы и недолговечны» (VIII.2.7). Известны ему были и корольки, держать которых он также не рекомендовал (VIII.2.14).
[30] Дикие куры (букв, «деревенские») — это, по мнению Шнейдера (т. I, ч. 2, стр. 543, 544) и Кепля (стр. 267), итальянская серая куропатка; «некоторые думают, что это тетерева» (Гупер, стр. 478).
[31] Остров Галлинария («Куриный», gallina — по-латыни «курица») — ныне Isola dAlbegna; Интимилия — теперь Вентимилия; Album Ingavnum — теперь Albenga.
[32] Африканскими курами древние называли цесарок.
[33] Колумелла замечает, что ошибка была сделана не древними, а «невежественной толпой» (VIII.2.4).
[34] Άμφιριος букв.: «тот, кто живет в двух стихиях» (на земле или в воде).
[35] Chenoboscion — «двор для гусей», от κήν, κενός — «гусь» и βόσκω — «кормлю, содержу».
[36] Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион — тесть Помпея и его коллега по консульству в 52 г. до н. э.
[37] В I в. до н. э. в систему промышленного птицеводства был вовлечен и гусь. Сей и Метелл держали по нескольку больших гусиных стад (Варр.III.10.1). Кто-то из них «открыл великое благо», по ироническому замечанию Плиния: печенку раскормленного гуся вымачивали в молоке с медом, так что она еще увеличивалась. Сын известного оратора Месаллы Корвина придумал еще другое кушанье: гусиные лапки тушились вместе с петушиными гребешками (Рl.Х.52). На рынке был постоянный спрос на гуся; гусиная печенка всегда оставалась в числе изысканных кушаний, которые подавали за богатым столом; в чести был и жареный гусь.
Гусю у Сея и других птицеводов конца республики жилось не плохо, но на первом месте он не стоял и особого внимания ему не уделяли; в значительной мере он предоставлен себе и своим силам: еду в основном (пока его не начнут откармливать) он добывал себе сам, хотя кой-какой корм ему и подсевают. Если не было излюбленной гусями травы seris (Колумелла пишет, что это вид цикория), то им давали ячмень «или другое зерно»; когда поспевала farrago (кормовая смесь, в состав которой входили ячмень, вика и еще какие-либо бобовые; косили ее в мае-июне), гусям уделяли и от нее. Гусят держали с матерью только пять дней; затем их соединяли в небольшие стада, по 20 штук в каждом; днем пасли, а на ночь загоняли в «закутки, устроенные на земле или под землей», сухие, устланные какой-либо мягкой подстилкой и защищенные от хищных животных. Тут их подкармливали ячной кашей, нежной травой или упомянутой уже farrago.
Золотая пора для гуся пришла в I в. н. э., когда гусь стал поставщиком не только мяса, но также пера и пуха. Варрон ничего не говорит о гусином пухе; в половине I в. н. э. это уже важная статья дохода. К тому времени подушки начали набивать гусиным пером или пухом: «изнеженность дошла до того, что даже у мужчин затылок не может обойтись без этого приспособления» (Р1.Х.54). Особенно ценился пух германских гусей, и в погоне за наживой командиры вспомогательных войск отправляли на охоту за дикими гусями целые когорты: Плиний, долгое время находившийся в Германии, сам был очевидцем этого. Спрос на гусей настолько повысился, что во времена Плиния Старшего целые стада гусей пригоняли в Рим (Х.53) из области Моринов (северное побережье нынешней Франции).
Из Плиния же мы узнаем, что фунт пуха с германских гусей стоил 20 сестерций (Х.54). Он считался наилучшим; свой, местный, стоил дешевле. Даже если цена на него была и вдвое меньше, т. е. 10 сестерций, то гусевод получал доход немалый. Гусь дает в год обычно 200 г пуха; сотенное стадо даст, следовательно, 20 000 г — 60 римских фунтов, за которые хозяин выручит (10 X 60) 600 сестерций; отчислив половину (очень щедро!) на содержание стада, он получит 300 сестерций чистой прибыли с одного пуха.
Доходность гуся сразу повысила к нему внимание. Гусевод-промышленник (Колумелла проводит определенную границу между разведением гусей только на домашнюю потребу и промышленным гусеводством) устраивает на своей птицеферме особое «гусиное отделение», весьма напоминающее отделение для павлинов: такой же двор, огороженный глинобитной стеной в 9 футов высотой; вдоль стен идут портики, а под ними закутки для гусей (3 X 3 фута; у Варрона они меньше: 2.5 X 2.5), сложенные из бута или кирпича, с плотно запирающимися дверцами. К одной из стен ограды прислонена хижинка сторожа.
Хозяин старательно обеспечивает гусей их любимым кормом. Их пасут возле воды, «на болотистом, травянистом пространстве, а кроме того, подсевают еще разных растений, которые любимы этой птицей: вики, клевера, «греческого сена», цикория, seris и салата. Если хозяева, о которых писал Варрон, сеяли для гусей корма с расчетом получить с этих посевов еще какой-то доход, то гусевод, современник Колумеллы, думает только о том, чтобы его стадо было сыто: доход обеспечат ему сами гуси.
Хозяин озабочен приростом своего стада: оно «значительно увеличится», если на гусиные яйца сажать кур, так как гусыни, которым не позволяют высиживать яйца, снесут яиц больше. Сей подкладывал под кур павлиньи яйца; гусиные в его хозяйстве высиживали, по-видимому, сами гусыни. Ухаживать за гусятами стали гораздо внимательнее: их не отделяют от матерей в течение десяти дней. Первые пять дней дают ячную кашу или разведенную водой муку, иногда к этому добавляется мелко нарезанный кресс. Когда гусят выпустят в поле, им сыплют просо, размоченное в воде, или непровеянную пшеницу. У Варрона гусята живут с матерью только пять дней, сразу же получают ячмень и три дня сидят на одном крессе, который дается не как добавка к остальной еде, а как основная пища.
[38] Nessotrophion от νήσσα — «утка» — и τρέφω — «кормлю»: место, где кормят, где содержат уток.
[39] Утка никогда не была птицей, особенно ценившейся на римском рынке, и особого усердия к ее разведению современники Варрона не прилагали. Утка римлян не была настоящей домашней уткой: она хорошо летала (почему утятник и затягивался сверху сеткой), и Колумелла советовал тому, «кто хочет развести уток», насобирать по болотам утиных яиц и подложить их под кур. Утятник у него очень отличается от Варронова; середину его занимает озерцо или пруд с островком, который засажен лотосами, ситником и прочими водяными растениями. Вокруг пруда раскинута площадка, заросшая газоном и окруженная стеной, которая сплошь обсажена кустами букса и мирта. В чаще их спрятаны сложенные из камня и оштукатуренные закутки для уток (1 X 1 римский фут), где они устраивают свои гнезда.
Сравнение обоих утятников ясно показывает, что хозяева их руководствовались целями разными. У Варрона это одно из отделений птичьего двора, где все просто и деловито; у Колумеллы — это не столько птичник, сколько прелестный уголок усадьбы с растительностью богатой и всегда свежей благодаря обилию воды, оживленный присутствием красивой и своеобразной птицы. Современник Колумеллы видит в утках не столько доходную статью, сколько необходимый элемент некоего пейзажа, который, кроме уток, требует еще воды и зарослей водяных растений (в том числе лотоса): оп создает у себя в усадьбе уголок нильской дельты. Пристрастие к египетскому пейзажу у людей того времени выразительно засвидетельствовано фресками; для этого пейзажа обязательны вода, заросли водяных растений, утки, плавающие среди этих зарослей, иногда для вящего couleur locale крокодил. Некоторые фрески кажутся иллюстрацией к Колумелле (VIII.15) (см. Ηеlbig. Campanische Wandmalerei. №№ 1567 и 1570). И утка, и павлин пережили за столетие, отделяющее Колумеллу от Сея и его товарищей, сложную историю и превратились из доходной статьи в некую орнаментальную подробность.
[40] То же самое рассказывает Аристотель: куропатку, по его словам, оплодотворяет ветер, дующий с той стороны, где стоит самец. Такое же действие оказывает его голос (h.a.V.5.19). Ср. Bapp.II.1.19. — Об Архелае см. II. 3, прим. 8.

Главы 12-17

Тем временем возвращается Аппий; мы начинаем расспрашивать его, а он нас о том, что говорилось и делалось. "Теперь, - продолжал Аппий, - следует второй акт; это обычная добавка к усадебному хозяйству; тут пойдет речь о парках или, как их называли в старину по одному отделению, о "заячьих питомниках". Там теперь держат не только зайцев, как это было некогда, на одном или двух югерах огороженного леса, а даже оленей и коз и отводят им много югеров. Говорят, у Кв. Фульвия Липпина под Тарквиниями огорожено сорок югеров, и там содержатся не только названные мною животные, но даже дикие овцы. Еще больший парк есть у него под Статонией[1] и по другим местам. (2) а в Трансальпийской Галлии у Тита Помпея[2] огороженное для охоты пространство тянется мили на четыре. Кроме того, за той же оградой обычно помещается пчельник, находится место для разведения улиток π стоят долин, где держат соней. Как охранять всех этих животных, разводить их и кормить, это знают все (о пчелах известно не всем). (3) Кто в самом деле не знает, что загородка в парке должна быть высока, сделана из кирпича-сырца и оштукатурена? Одно необходимо, чтобы ласка, куница и прочие хищники не могли забраться, а другое, - чтобы не мог перескочить волк. Там должны быть укромные местечки, чтобы зайцы могли прятаться днем среди травы и кустарников, и деревья с раскидистыми ветвями, чтобы помешать налетам орлов.
(4) Кто не знает, что если туда пустить несколько зайцев и зайчих, то через короткое время все будет заполнено зайцами: настолько плодовито это четвероногое. Если пустить в парк только четырех зайцев, то в скорости он будет ими полон. Часто при совсем маленьких зайчатах зайчиха опять оказывается непорожней. Архелай пишет, что если ты хочешь узнать, какого зайчиха возраста, то посмотри, сколько отверстий в ее половых частях: несомненно, что у одной имеется их больше, чем у другой.[3]
(5) Недавно вошло в обычай откармливать зайцев: их вылавливают из парка и сажают в клетки: сидя взаперти, они жиреют. Есть три вида зайцев. Наш италийский заяц с низкими передними и высокими задними ногами, черной спинкой, белым брюхом и длинными ушами. Говорят, что зайчихи этой породы, имея во чреве, опять зачинают. В Трансальпийской Галлии и в Македоний эти зайцы очень велики; в Испании и Италии они величины средней. (6) Другой вид их водится в Галлии, у Альп; они отличаются от первых мастью: она у них совершенно белая; в Рим их доставляют редко. Третий вид их водится в Испании; они похожи до некоторой степени на наших зайцев, только низенькие: их зовут кроликами. Л. Элий[4] считал, что название зайцу "lepus" дано за быстроту, так как он животное легконогое - levipes. Я думаю, что они названы от старого греческого слова: зайца эолийцы называли λέπορις. Кролики (cuniculi) зовутся так потому, что там, где они прячутся в полях, они проделывают себе под землей ходы (cuniculos),[5] (7) Если можешь, держи в парке все три вида. Я думаю, что два по крайней мере у тебя есть; ты так долго был в Испании, что, думаю, кролики оттуда прибежали за тобой.

"Можно, - говорит он, - держать в парке и кабанов. Ты знаешь, Аксий, что и пойманные, и ручные, которые родились там, откармливаются и жиреют без больших хлопот. Ты видел, как в том имении, которое наш Варрон купил под Тускулом у М. Пупия Пизона,[6] в определенное время по звуку трубы собирались на кормежку кабаны и козы,[7] а сверху, с террасы, им кидали - кабанам жолуди, а козам вику и еще что-то". - (2) "Я, - говорит он, - когда был у Кв. Гортензия под Лаврентом,[8] видел, как это там делается более на фракийский лад. По словам Гортензия, у него огорожено леса больше пятидесяти югеров; он называл этот парк не "заячьим питомником", а "зверинцем". Было там высокое место, где мы и обедали и куда он велел кликнуть Орфея. (3) Он явился в столе[9] с кифарой и, получив приказание петь, стал наигрывать на рожке; тут кругом повалило такое множество оленей, кабанов и прочих животных, что зрелище это показалось мне не менее прекрасным, чем охота, которую устраивают эдилы в Большом Цирке, когда пет африканских зверей".[10]

"Ну, друг Мерула, - говорит Аксий, - Аппий облегчил твою задачу. Второй акт, касающийся охоты, закончился быстро; осталось еще рассказать об улитках[11] и сонях, но я об этом и не прошу: завести их невелика трудность". - "Это не так просто, как ты думаешь, друг Аксий. - говорит Аппий. - Надо выбрать для улиток удобное место под открытым небом и опоясать его кругом водой: иначе тебе придется искать не потомство от тех улиток, которых ты принесешь туда на развод, а их самих". - (2) "Водой, - говорю я, - нужно огородить их, а то придется
тебе приобретать охотника за беглыми. Место лучше такое, которое не накаляется от солнца и где выпадает роса. Если природой тебе такого не дано - таких мест не бывает там, где много солнца, - и нет у тебя тенистого уголка для них где-нибудь под скалами пли под горой, подошву которой омывает озеро или река, то придется создавать для них искусственную росу. Это делается так: отведи воду по трубе и на ней поставь маленькие сосочки, из которых будет бить вода; она должна попадать на камень и оттуда широко разбрызгиваться. (3) Еды им нужно мало, да и ту подавать нечего: улитка, ползая, сама находит ее не только на земле, но если ей не преградит дорогу ручей, то она взберется даже на отвесные стены. Затем, они отрыгают жвачку и даже, попав к торговцу, еще долго тянут, если им подбрасывать немножко лавровых листьев и подсыпать горсточками отруби. Повару, однако, чаще всего остается неизвестным, варит ли он живых улиток или уже мертвых. (4) Улитки бывают многих видов: есть мелкие, беленькие, которых доставляют из Реате, крупные, которых привозят из Иллирика, и средней величины, которых доставляют из Африки. Это не значит, что в этих краях нет таких .мест, где бы они были совсем другими по величине: в Африке, например, есть такие крупные (их зовут "solitannae") что в их раковину можно влить 80 квадрантов.[12] И по разным областям улитки того же вида бывают и мельче и крупнее. (5) Разводятся они в неисчислимом количестве; потомство их выводится совершенно крохотным в мягкой скорлупе, которая с течением времени отвердевает. Если на ровном месте устроить для них большие островки, то они принесут кучу денег. Их тоже откармливают и таким образом: сажают их в дырявый горшок, вымазанный тестом из полбяной муки, замешанной на сапе;[13] дырки нужны, чтобы мог проходить воздух, природа у них живучая.

"Соней содержат иначе: место для них огораживают не водой, а стеною; с внутренней стороны ее всю выкладывают гладкими камнями пли штукатурят, чтобы сони не могли выскользнуть. В этом месте должны расти деревца, дающие жолуди. Если на них нет урожая, надо сыпать за стену жолудей и каштанов, чтобы сони наедались досыта.[14] (2) Надо вырыть для них просторные пещерки, где бы они могли выводить детенышей; воды много не требуется: они употребляют ее мало и ищут сухого места. Откармливают их в долиях, которые у многих стоят даже в усадьбе. Эти долии гончары делают совсем иначе, чем другие: в их стенках они проделывают тропинки и углубления, куда класть пищу.[15] В такой долий накладывают жолудей, грецких орехов и каштанов. В этих потемках, когда долин закроются крышкой.[16] сони заплывают жиром".

"Итак, - говорит Аппий, - остается еще третий акт из пьесы об усадебном хозяйстве: о рыбах". - "Как третий? - говорит Аксий. - Если тебе, когда ты был молод, дома не давали по скупости сыченого вина,[17] то и мы должны забыть о меде?" - "Оп правду говорит, - обратился к нам Аппий - (2) я остался бедняком с двумя братьями и двумя сестрами; одну из них я выдал за Лукулла бесприданницей; только получив от него наследство, я впервые и первый у себя в доме стал пить сыченое вино, хотя в это время почти ежедневно на пирах всем подносили сыченое вино. (39) Кроме того, мне, а не тебе, принадлежит по праву знакомство с этими насекомыми.[18] которым природа уделила столько ума и уменья. И чтобы ты знал, что мне они знакомы больше, чем тебе, послушай о том, каким невероятным способом они рождаются. Мерула изложит основательно как всегда, в чем состоит работа пчеловодов.
(4) "Пчелы рождаются частью от пчел, а частью из разлагающегося бычачьего трупа. Архелай[19] говорит в эпиграмме, что они "бродячие дети погибшей коровы", а также "осы родятся от коней, а пчел тельцы порождают".[20] Пчелы по природе своей не любят одиночества, как орлы; они, как люди. Если вместе собираются и галки, то это вовсе не то же самое: тут сотрудничают и строят вместе; там этого нет; тут разум и искусство; от них учатся работать, строить, сохранять пищу. (5) У них есть три дела: заготовить пищу, выстроить жилище, собрать мед; их пища, воск, мед[21] и дом - все это вещи разные. Разве в сотах у ячейки не шесть сторон, - столько же, сколько у самой пчелы ног? Геометры доказывают, что шестиугольник, вписанный в круг, захватывает его пространство почти целиком. Они едят на стороне, а дома работают над изготовлением вещества, самого сладкого, какое только есть, приятного богам и людям: соты кладут на алтарь, медом начинается пир, и его же подают на вторую перемену.[22] У них есть государство, как у людей: есть царь, правительство и общество. Им нужно только то, что чисто. Ни одна из них не сядет в грязь или там, где дурно пахнет, но не сядет и там, где пахнет хорошими мазями. Поэтому, если подойти к ним, умастившись, то они начнут жалить человека, а не лизать его, как мухи. Никто не увидит их, как мух, на мясе, на крови или на жире. Они садятся только на сладкое. (7) Нет существа менее зловредного: ничьей работы она не порвет и не испортит, но она не труслива и будет сопротивляться, если кто-нибудь попытается разрушить ее собственную работу; свое бессилие, однако, она знает. Пчел по справедливости называют крылатыми прислужницами муз:[23] если они рассыпались в разные стороны, то ритмическое звучание кимвалов и хлопанье в ладоши быстро возвращает их на одно место; как люди отвели этим богиням Геликон и Олимп,[24] так природа отвела пчелам покрытые цветами дикие горы. (8) Они сопровождают своего царя,[25] куда бы он ни шел; помогают ему, если он устал; если он не в силах лететь, несут на себе, желая уберечь. Сами они всегда деятельны и ненавидят бездельников. Они преследуют и выгоняют от себя трутней, потому что те им не помогают в работе, а мед едят. Даже в малом числе пчелы набрасываются на многочисленных трутней, невзирая на их громкое жужжание. Кроме входа в улей, все отверстия, через которые воздух проходит между сотами, они замазывают веществом, именуемым у греков "erithace".[26] (9) Все они живут, словно солдаты в полку: регулярно и по очереди спят и работают, высылают как бы колонии, и предводители их, словно в подражание трубе, отдают некоторые распоряжения голосом. Это делается при подаче сигналов войны и мира. Но, Мерула, наш друг Аксий исхудает, слушая всю эту естественную историю пчел: я ведь ни слова не сказал о доходах, которые они приносят, и поэтому передаю тебе в беге факел".[27]
(10) "Что касается дохода, - говорит Мерула, - то, пожалуй, мой рассказ удовлетворит тебя, Аксий. Я могу здесь сослаться не только на Сея. который сдает в аренду свои пчельники, дающие пять тысяч фунтов меду, но и вот на нашего Варрона. Он рассказывал мне, что у него в Испании было двое братьев солдат из-под Фалерий.[28] Звали их Вейаниями и были они людьми состоятельными, хотя отец оставил им маленькую усадьбу и участочек не больше, чем в югер. Они поставили вокруг всей усадьбы ульи, развели огород, а все остальное место засеяли тимьяном, бобовником и мелиссой, которую одни называют "meliphyllon", другие "melissophyllon", а некоторые "melittaena".[29] (11) Они в среднем никогда не получали с меда меньше десяти тысяч, но предпочитали ждать подходящего времени и только тогда начинали переговоры с торговцем, а не сбывали мед поскорее и не вовремя". - "Скажи, - говорит, - где и какой пчельник мне надо устроить, чтобы получать большие доходы?" - (12) А он: "Пчельники - одни называют их "melitrophia", а другие "mellaria"[30] - надо устраивать так: во-первых, лучше всего поставить ульи около усадьбы, где не звенит эхо (считается, что этот звук служит для них сигналом к бегству), в месте с умеренной температурой, которое летом окажется не на солнцепеке, а зимой будет залито солнцем; лучше всего если оно обращено к зимнему востоку и поблизости от него находятся места с обильным кормом и есть чистая вода. (13) Если корма для них не вырастила сама природа, то хозяину надлежит посеять растения, особенно любимые пчелами. К ним относятся: розы, тимьян, мелисса, мак, бобы, чечевица, горох, базилик, кипер,[31] "индийская трава" и особенно бобовник, который чрезвычайно полезен для больных пчел.[32] Он начинает цвести с весеннего равноденствия и стоит в цвету до другого равноденствия. (14) Как он содействует здоровью пчел, так тимьян выработке меда. Сицилийский мед и считается наилучшим, потому что в Сицилии много хорошего тимьяна.[33] Некоторые поэтому толкут тимьян в ступке, разводят его теплой водой и обрызгивают этим все, что посеяно для пчел. (15) Что касается места для пасеки, то лучше всего выбрать его рядом с усадьбой; некоторые помещали ее даже в портике усадьбы, чтобы она была в большей безопасности. Ульи одни делают круглые из прутьев, другие - из дерева и коры, некоторые - из дуплистого ствола, некоторые - из глины, а некоторые - даже из стеблей ferula,[34] квадратные, высотой фута в три. а шириной в один, причем с таким расчетом, чтобы их, если они не будут целиком заполнены, можно было сузить: пчелы в обширном пустом помещении падают духом. Все эти обиталища для пчел называются "alvi", потому что в них содержится пища (alimonium) - мед; в середине их сильно суживают, по-видимому, затем, чтобы уподобить фигуре пчелы.[35] (16) Ульи, сделанные из прутьев, обмазывают изнутри и снаружи коровьим навозом, чтобы их шероховатая поверхность не отпугнула пчел; эти ульи подвешивают на вбитых в стену костылях таким образом, чтобы они не колыхались и не соприкасались между собой, будучи расположены в ряд. Под первым рядом через некоторый промежуток помещают второй и третий; говорят, что лучше уменьшить число рядов, чем прибавить еще четвертый.[36] Посредине улья делают справа и слева маленькие отверстия, через которые будут влетать пчелы. (17) Верх улья закрывают крышкой, чтобы пасечники могли вынимать мед. Лучше всего ульи из коры; хуже всего глиняные, потому что они чрезвычайно подвержены воздействию холода зимой и зноя летом. Весной π летом пасечник должен раза три в месяц осмотреть улей, слегка его окурить, очистить от нечистот и вымести червяков, (18) Надлежит ему также следить, чтобы в улье не было нескольких царьков: это вредно для улья, потому что вызывает раздоры. Некоторые говорят, что предводители у пчел бывают трех видов: черные, красные п пестрые. Менекрат же пишет, что двух: черные и пестрые.[37] Пестрые гораздо лучше, и если в одном и том же улье есть два царя, то пасечнику стоит убить черного: если его оставить с другим царем, то он поднимет восстание и повредит улью, так как или выгонит царя, или сам будет выгнан, и с ним улетит множество пчел. (19) Из остальных пчел самая лучшая маленькая, пестрая, круглая. Так называемый "вор" иначе трутень, черного цвета, с широким брюшком.[38] Оса походит на пчел, но не участвует в их работе и часто их жалит; пчелы ее к себе не принимают. Пчелы еще различаются между собой так: есть дикие и ручные. Дикими я называю тех, которые живут по лесным местам; ручными - живущих в обработанных местностях. Лесные пчелы меньше, покрыты волосками, но работницы они лучшие.[39] (20) При покупке покупатель должен обратить внимание, здоровы пчелы или больны. Признаки здоровья: рой густой, пчелы гладкие; соты, которые они делают, ровные и не шероховатые. Признаки того, что пчелы хворают: они ощетинены,[40] взъерошены и словно посыпаны пылью. Так, правда, бывает с ними в горячее время, тогда от работы они худеют и приобретают какой-то встрепанный вид. (21) Если их приходится перевозить в другое место, то делать это надо заботливо: учесть время, когда лучше всего это тебе сделать, и обеспечить им подходящее место там, куда ты их переносишь. Лучше перевозить их весной, а не зимой, потому что зимой они трудно привыкают к новому месту и в большинстве случаев улетают. Если ты перенесешь их из хорошего места туда, где нет подходящих трав, они сбегут. И если ты будешь переселять их на том же самом месте из одного улья в другой, то не делай этого кое-как. (22) Улей, куда перейдут пчелы, надо натереть мелиссой(это их приманит); положить внутри, недалеко от входа, соты с медом, чтобы они не подумали, будто не хватает пищи... говорит.[41] Он же сообщает, что пчелы заболевают поносом от первых весенних кормов, состоящих из цветов миндаля п дикой вишни; их лечат, давая пить мочу.[42] (23) "Propolis" называется то вещество, из которого они делают, преимущественно летом, навес над входным отверстием в улей. Это вещество под тем же именем употребляют врачи для пластырей; поэтому на "Священной Дороге" его продают еще дороже, чем мед. "Erithace" называется вещество, которым они склеивают между собой края сот; это нечто иное, чем мед и propolis; вещество это обладает силой приманки.[43] Поэтому им, с примесью мелиссы, смазывают ветку или какой-нибудь другой предмет, куда желают посадить рой. (24) Сотами называют вылепленное ими из воска многоячеистое сооружение; в каждой ячейке имеется шесть сторон; столько же ног дала природа каждой пчеле. Говорят, что материал, который они приносят для выработки этих четырех веществ - propolis, erithace, воска и меда - они берут не с одних и тех же растений. С гранатника и спаржи они берут только пищу; с масличного дерева - воск; со смоковницы - мед, только он плохой. (25) Двойную службу служат бобы, мелисса, горлянка и капуста, с которых они берут воск и пищу; яблоня и лесные груши - тоже двойную: с них получают и пищу и мед: двойную же, но в другом роде - мак: с него они берут воск и мед. Бывает, что растения служат им и тройную службу: с миндального ореха и щавеля берут они пищу, мед и воск. И с других цветов одни взятки берутся для выработки только одного вещества, а другие для выработки многих;[44] (26) различают пчелы между растениями и в другом смысле (но разница эта от них не зависит): с одних растений, например с цветков пастернака, они делают жидкий мед; с других, например с "морской росы", - густой; со смоковницы мед невкусный, с бобовника хороший, с тимьяна превосходный. (27) Питье отчасти заменяет для них еду, пьют же они воду только чистую. Она должна находиться поблизости: протекать мимо пчельника или вливаться в какой-нибудь бассейн и не превышать глубиной двух-трех пальцев; в эту воду надо набросать черепков или камешков, причем они должны несколько выдаваться из воды: пчелы будут на них садиться и пить. Надо прилагать всяческую заботу к тому, чтобы вода была чиста: она чрезвычайно содействует хорошей выработке меда. (28) Так как не всякая погода позволяет лететь далеко за пищей, то надо заготовлять пчелам еду, чтобы они не были вынуждены жить одним медом или покидать опустошенные ульи. Поэтому для них варят крупные винные ягоды: берут их фунтов десять на шесть конгпев воды и, наделав из этого варева колобков, кладут их возле ульев. Другие заботливо ставят возле сыченую воду, разлитую по маленьким посудинкам; чтобы пчелы пе опились и не попадали в воду, туда опускают чистые шерстинки, через которые они и сосут воду. Возле каждого улья ставят по одной посудине и ее доливают. Другие толкут изюм вместе с винными ягодами, подливают туда сапы и, наделав из этого колобков, кладут их там, куда пчелы все же могут вылететь зимой на пастбище.[45]
(29) "Когда рой собирается вылететь (это обычно бывает, когда благополучно вывелось большое потомство, и пчелы желают как бы выслать колонию; сабиняне когда-то часто это делали по причине многодетности), то этому обычно предшествуют два признака, а именно: во-первых, за несколько дней, преимущественно к вечеру, множество пчел, цепляясь одна за другую, образуют перед входом в улей как бы гроздья; (30) во-вторых, когда они собираются вылететь или уже начали вылет, они поднимают очень сильный шум, словно солдаты, когда они снимаются с лагеря. Вылетевшие первыми летают на виду, поджидая, пока подойдут остальные, которые еще не собрались. Когда пасечник заметит это, он вспугивает пчел, бросая в них песком и позванивая в медную посудину. (31) Место, куда он хочет их перевести, неподалеку отсюда, смазывают erithace и натирают мелиссой и прочими травами, которые они любят. Когда пчелы сядут, приносят улей, натертый внутри теми же травами, ставят его вблизи и, окуривая пчел легким дымом, заставляют их туда влететь. Войдя в новую колонию, они очень охотно остаются там, и если ты даже поставишь рядом тот улей, откуда они вылетели, им приятнее будет новое жилье.
(32) "По-моему, я рассказал обо всем, что касается содержания пчел: теперь я расскажу, ради чего предпринимаются все эти заботы: о доходе, который пчелы приносят. Они сами подают знак к тому, что надо вынимать соты: пасечники догадываются об этом, если внутри улья стоит гул; пчелы, входя и выходя, пошатываются, π если ты снимешь с ульев крышки, то окажется, что все отверстия в сотах затянуты пленками, так как они полны меда.
(33) "Некоторые говорят, что, вынимая мед, надо взять только девять частей и оставить пчелам десятую: если ты вынешь весь мед, пчелы покинут улей. Другие оставляют даже больше, чем я сказал. Как земледельцы, оставляющие нивы под паром, получают после перерыва больше хлеба, так и с ульями: если ты будешь вынимать мед не ежегодно, или не будешь каждый год брать его в одинаково большом количестве, то пчелы станут работать прилежнее и дохода тебе принесут больше. (34) Первым сроком для выемки сот считается время восхода Вергилий; вторым - конец лета, пока Арктур еще не покажется целиком: третьим - время после захода Вергилий,[46] причем, если улей богат медом, то вынуть следует не больше одной трети, остальное остается на зимовку; если улей беден, нельзя ничего вынимать. Нельзя брать сразу и открыто много меда, чтобы пчелы не пришли в отчаяние. Если в вынутых сотах какая-нибудь часть окажется пустой или с медом загрязненным, то ее надо отрезать ножиком. (35) Надо следить, чтобы пчелы более сильные не забивали слабых, иначе меда будет меньше. Поэтому пчел более хилых отделяют и пускают к другому царю. Пчел, которые часто между собой дерутся, следует обрызгать сыченой водой. От этого они не только прекратят драку, но и соберутся вместе и станут облизывать друг друга, особенно, если их вспрыснуть сыченым вином: по причине запаха, они на него жадно набрасываются и, напившись, цепенеют. (36) Если пчелы вылетают из улья редко и часть их сидит дома, то надо их слегка подкурить, а поблизости положить ароматных трав, главным образом мелиссы и тимьяна. (37) Надо особенно озаботиться тем, чтобы они не погибли от жары или от холода. Если когда-нибудь пчел на их пастбище застигнет внезапный ливень или внезапный холод (это бывает редко, так как они заранее предчувствуют наступление непогоды и обманываются редко) и обильными каплями ливня их прибьет к земле, словно мертвых, то их нужно собрать в какую-нибудь посудину, поставить в крытом теплом помещении, а на следующий день, когда станет особенно тепло, посыпать их золой от смоковничных дров, скорее горячей, чем теплой. Затем посудину надо слегка встряхнуть и, не трогая пчел руками, выставить их на солнце. (38) Пчелы, согревшись таким образом, оправятся и оживут; то же обычно бывает и с утонувшими мухами. Это надо делать около ульев, чтобы они. ожив, могли вернуться к своей работе и своему жилью".[47]

Тем временем возвращается к нам Павон и говорит: "Пожалуйста, если вам угодно поднять якоря, то таблички все поданы, идет жеребьевка триб, и глашатай уже начал выкликать, кого какая триба выбрала эдилом".[48] Аппий тотчас же встает, чтобы сразу же поздравить своего кандидата и отправиться к нему домой. "Третий акт представления об усадебном хозяйстве, - говорит Мерула, - будет тебе, Аксий, поставлен позже". Они встали, мы же поглядывали назад, зная, что и наш кандидат придет сюда. "Я не огорчаюсь, - говорит мне Аксий, - что Мерула ушел на этом месте. (2) Оставшаяся часть мне, пожалуй, известна. Есть два вида прудов: с пресной водой и соленой. Первые устраивает и простой люд, и не без прибыли, если Нимфы пошлют воду нашим домашним рыбам. Пруды с морской водой - это пруды знати, которым Нептун посылает н воду, и рыб. Они больше радуют глаз, чем кошелек, н скорее опустошают хозяйскую мошну, а не наполняют ее. Во-первых, устроить их дорого, во-вторых, населить рыбой дорого, в-третьих, содержать эту рыбу дорого. (3) Гирр[49] получал с построек, стоявших вокруг его прудов, 12 000 сестерций. Весь этот доход он тратил на еду для своих рыб. Неудивительно; я помню, что однажды он одолжил Цезарю па вес две тысячи мурен, и благодаря громадному количеству рыбы продал свою усадьбу за четыре миллиона.[50] Поэтому наши простецкие пруды, не сообщающиеся с морем, и называются по справедливости "сладкими", а не "горькими",[51] кто из вас не удовольствуется одним таким прудом? И наоборот, у кого пруды с морской водой не представляют собой пени отдельных, соединенных между собой прудов? (4) Как у Павсия[52] и прочих художников имеются большие ящики с отделениями для разноцветного воска, так п у них пруды устроены с отделениями, где особо находится разная рыба. Кажется, будто они священны и более неприкосновенны, чем те рыбы в Лидии, о которых ты, Варрон, рассказывал, что, когда ты совершал жертвоприношение, они на звуки флейты стаями подплывали к берегу и к жертвеннику: никто ловить их не смеет (в это время ты видал, как острова лидийцев "вели там хоровод").[53] Так и этих рыб у нас ни один повар не смеет пригласить в похлебку.[54] (5) У нашего друга, Квинта Гортензия, около Баул есть большие пруды,[55] устройство которых обошлось ему очень дорого; я знаю, однако, что всякий раз, как я бывал у него (а это случалось часто), он неизменно посылал в Путеолы купить рыбы к обеду. (6) Мало было того, что он не кормился с этих прудов: он должен был собственноручно кормить своих рыб и больше беспокоился о том, чтобы не голодали его "мулы",[56] чем беспокоюсь я, чтобы не голодали в Розее мои ослы. Да и снабжал он их и пищей, и питьем гораздо роскошнее, чем я своих животных. У меня при моих многотысячных ослах состоит один-единственный раб; получают они немного ячменя и пьют воду, которая имеется дома. У Гортензия имелось, во-первых, множество рыбаков, которые должны были прислуживать его рыбам: они налавливали кучу мелкой рыбешки, которую поедали крупные рыбы. (7) Кроме того, он покупал и бросал в эти пруды соленую рыбу; если на море стояло волнение и была непогода, то кушанья для рыб поставлял рынок, раз неводом нельзя было вытянуть на берег живой еды, т. е. рыбы, которую ест за обедом простой народ. Ты скорее взял бы с согласия Гортензия мулов из его конюшни себе в повозку, чем из его пруда бородатого "мула". (8) Он не меньше заботился о больных рыбах, чем о прихворнувших рабах. Он больше беспокоился о свежей воде для своих рыб, чем о том, чтобы больной раб не напился холодной. Он даже говорил о небрежности М. Лукулла в этом отношении и с презрением относился к его прудам, потому что у него не было удобных лагун, и его рыбы жили в застоявшейся воде, в нездоровом месте. (9) Луций же Лукулл, по его словам, не уступал и Нептуну в рыбоводстве, потому что прорыл под Неаполем гору и пустил в свои пруды морское течение так, что там бывает и прилив, и отлив.[57] Действительно, в жару он, по-видимому, угонял своих друзей-рыб в места более прохладные, как это обычно делают апулийские скотоводы, которые перегоняют своих овец по скотопрогонным дорогам в Сабинские горы.[58] Строясь около Бай, он загорелся такой страстью, что разрешил архитектору тратить деньги, словно они были его собственные, лишь бы он вывел из прудов туннель в море и поставил перед ним мол так, чтобы ежедневно, дважды в день, от новой луны и до новой, морская вода могла приливать и отливать, охлаждая таким образом воду в прудах".
(10) Так беседовали мы. Но вот справа раздается шум, и наш кандидат, выбранный в эдилы, уже в тоге с красной каймой[59] входит в Виллу. Мы идем к нему, поздравляем и провожаем на Капитолий. Оттуда он направился к себе, а мы к себе, дорогой Пинний, закончив беседу об усадебном хозяйстве, которую я в общих чертах изложил тебе.

[1] Кв. Фульвий Липпин — крупный землевладелец, современник Цицерона. Плиний говорит, что он первый стал огораживать участки леса и загонять туда диких животных, в первую очередь кабанов (VIII.211). — Тарквинии (теперь Корнето) — старинный город в Этрурии (ныне Тоскана). Статония находилась в южной Этрурии.
[2] Валерий Максим называет какого-то Помпея Бегина, «жителя Трансальпийской области» (VII.8.4). крупного землевладельца.
[3] «Архелай пишет, что зайцу столько лет, сколько у него в теле отверстий для испражнений» (Pl.VIII.218).
[4] Л. Элий-Стилон — римский грамматик,   учитель Варрона.
[5] То же см. Var.l.l.V.101.
[6] См. Варр.III.3.8.
[7] Италийские пастухи приучали животных собираться по звуку трубы (Роlib.ХII.4.5; Варр.II.4.20).
[8] О Гортензии см. III. 6, прим. 5. — Лаврент — древний город Лация; по преданию, резиденция латинских царей. Находился в 3 км от Рима в очень здоровой местности, богатой лавровыми лесами, по которым и получил свое название.
[9] Орфей — легендарный фракийский певец, чье пение сдвигало с места скалы и деревья и послушать которого сбегались дикие звери. — Стола — у греков «одежда» вообще, здесь — длинная до пят одежда.
[10] Об эдилах см. III. 2, прим. 1. — «Большой Цирк» (Circus Maximus) находился в долине, лежавшей между Палатином и Авентином. Здесь устраивались главным образом бега, но иногда и гладиаторские бои, и сражения гладиаторов с, дикими зверями. — «Африканские звери» — это пантеры. Плиний рассказывает, что было старинное сенатское постановление, запрещавшее их ввоз в Италию. Гней Авфидий (вероятно, в 170 г. до н. э.) добился отмены этого запрещения (Pl.VIII.64).
[11] Римляне очень любили улиток. И в современной Италии их содержат и разводят в особых садках. Плиний пишет, что в Италии первый устроил такие садки под Тарквпниями Фульвий Липпин (см. Варр.III. 12, прим. 1) незадолго до войны Цезаря с Помпеем, причем «распределил их по видам: отдельно белые, которые водятся под Реате, отдельно иллирийские, отличающиеся особой величиной; потом африканские, особенно плодовитые, и solitanae, особенно славящиеся» (IX.173).
[12] Об этих улитках пишет и Плиний (IX.174) со ссылкой на Варрона. 80 квадрантов = 11 л.
[13] Sapa — см.Ш.59, прим. 6.
[14] Кроме дуба (разных видов), разумеется еще бук. Плиний упоминает, что буковыми орешками откармливают соней (XVI.18).
[15] Такой долий найден был под Помпеями в усадьбе Агриппы Постума (см. Not. d. Scav., 1922, стр. 466).
[16] Перевод дан по конъектуре Кейля: «Operculum impositura». Рукописное чтение: «cumularim positum» — смысла не дает.
[17] Сыченое вино — mulsum; брали виноградный сок, натекший из гроздьев еще до того, как их начали давить под прессом; на урну (13.13 л) этого сока брали 10 фунтов самого лучшего меда; тщательно перемешивая обе жидкости, разливали эту смесь по бутылкам, которые прятали в темное теплое место — на чердак. Через 31 день mulsum процеживали, переливали в другие бутылки и ставили их там, куда проходил дым (Col. XII.41).
[18] Аппий считает, что он должен говорить о пчелах, потому что он в шутку производит свое имя от apis — «пчела».
[19] Об Архелае см. II. 3, прим. 8.
[20] Этот стих принадлежит Никандру, поэту II в. до н. э. Трудно сказать, почему возникло очень распространенное в древности мнение о том, что пчелы выводятся из трупа коровы или быка. Убеждение это держалось очень долго, мы найдем его еще в XVI в. в немецких руководствах по сельскому хозяйству. Колумелла одобрительно отозвался о словах Цельза, что только неразумный хозяин согласится погубить такое дорогое животное, как бык, чтобы получить пчел, которых можно завести и другим, дешевым способом (ГХ.14.6).
[21] Замечание Аппия, что мед и пища, которой питаются пчелы, пе одно и то же, свидетельствует об изумительной наблюдательности древних. Они подметили, что черва питается не медом, а так называемой пищевой кашицей, отрыгаемой из желудка рабочих пчел, и цветочной пыльцой. Мед служит пищей только для взрослых пчел; это было хорошо известно италийским пчеловодам, которые непременно оставляли часть собранного меда им в корм. Знали они и подкармливание пчел.
[22] Римский обед состоял из трех частей: «закуска», самый обед и десерт. Mulsum (см. прим. 1) подавали и перед обедом и после него. На десерт подавали маковники (PI.XIX. 168). В культовых обрядах мед занимал видное место.
[23] Автор этого выражения неизвестен.
[24] Геликон — гора в южпой Беотии; Олимп — в Фессалии.
[25] Древние (в том числе и Аристотель) не знали, что пчелиная матка является матерью всего улья. Открытие это было сделано Сваммердамом в XVIII в.
[26] Пчелы замазывают все отверстия так называемым пчелиным клеем, или узой: это древесная смола, которую они собирают с разных деревьев и трав. Современные пчеловоды называют его и греческим словом «прополис», которое встречается впервые у Диоскорида именно в таком смысле.
У Аристотеля его нет. Под έριθάκη разумел он не пчелиный клей, а скорее всего пергу, т. е. цветочную пыльцу, которая идет в корм, главным образом трутневым личинкам, и служит для выработки воска. Пчелиный клей назван у него двумя словами, взятыми из словаря современных ему пчеловодов: κόνισις   и μίτυς   (h.a.IX.166 и 169).
[27] Метафора, часто употребляемая: при беге с факелами (Афины) один бегун передавал зажженный факел другому.
[28] Фалерии — город в Этрурии.
[29] Meliphyllon — «медовый лист»; melissophyllon — «пчелиный лист» (μέλι — «мед», μέλισσα — «пчела», φύλλον — «лист»). Melittaena — греческое название медоносного растения мелиссы.
[30] «Пчельники» — Мерула употребляет греческое слово «meIitton» (μελιτών), которое означает «улей»; melitrophion — «место, где содержат пчел»; mellarium — латинский перевод этого слова — «пчельник», «пасека».
[31] Cyperum, «некоторые называют „кипером“ вид трехгранного ситника» (Pl.XXI.115).
[32] Вот список медоносных растений, упоминаемых в сельскохозяйственной литературе римлян:
Варрон (III.16)
роза
тимьян (Thymus serpyllum L.)
мелисса (Melissa officinalis L.)
мак
бобы
чечевица
горох
базилик
кипер
«индийская трава»
бобовник
Колумелла (IX.4.2 — 5)
сатурея
ros marinum
бобовник (дикий и садовый)
пиния
низкорослый каменный дуб
плющ (мед плохой, но обильный)
ziziphus
миндальное дерево
персиковое
грушевое
дубы
лентиск
кедр
липа
amellus (aster amellus L.)
аканф
асфодели
нарцисс
лилии
левкои
розы
фиалки
гиацинты
шафран
щавель
цикорий
мак
пастернак
armoracia (Cochlearia armoracia L.)
майоран
Вергилий    (Georg.IV.30 — 32; 181-183; Buc.1.54)
земляничное дерево (arbutum)
тимьян
мелисса
casia
шафран
липа
ива
гиацинт
thymbra (satureia hortensis L.)
фиалки
[33] Во времена Варрона лучшим медом считался сицилийский с горы Гиблы, в изобилии заросшей тимьяном. Мед, собранный с тимьяна, занимал в древности такое же место, как у нас липовый. Колумелла, перечисляя сорта меда, ставит на первом месте мед из тимьяна, на втором — из сатуреи и душицы (оригана), на третьем — из «морской росы» (ros marinum). На последнем месте он помещает «лесной мед» со спарта и земляничного дерева и «усадебный», собранный с огородных растений и трав, посеянных на унавоженных местах (ΙΧ.4.6 — 7).
[34] Почти такой же материал для ульев называет и Колумелла. Им упомянуты кора пробкового дерева (самые лучшие ульи: в них пе жарко летом и они не промерзают зимой), ферула, ивовые прутья, дуплистый обрубок дерева, доски. Кроме того, он называет глиняные ульи (очень плохие: накаляются летом и промерзают в холода), сложенные из кизяков, и кирпичные (ΙΧ.6.1 — 2). Квадратные ульи из ферулы еще совсем недавно делали в Тунисе, употребляя для этого Ferula thyrsiflora (см. Ε. Т. Наmy. Academie des inseriptions et Belles-Letres. CR, 1900, t, I, стр. 41 — 43).
[35] Место непонятное. Как можно «сузить» в середине деревянную колоду или кирпичный улей? Сторр-Бест понимает alvus не в переносном смысле («улей»), а в основном («живот») и переводит: «люди перетягивают свою талию в подражание той форме, которую имеют пчелы», со ссылкой на Аристофана (Plut.561), который говорит о людях с «осиной талией», и на Феста: «Cingulos appellabant homines qui in his locis ubi cingi solent satis sunt tenues» (стр. 38). Но, во-первых, переход от переносного смысла к основному здесь неожидан и непонятен, и, во-вторых, «осиная талия» отнюдь не считалась признаком красоты у римлян и стягиванье талии при покрое античной одежды было совершенно бессмысленным.
[36] У Колумеллы ульи ставят на помосте высотой в 3 фута, гладко выштукатуренном, «чтобы на него не могла взобраться ящерица, змея или другое вредное животное». Ульи помещают в три ряда, один ряд над другим, а между собой «связывают» кирпичными стенками, так что ульи стоят крепко на одном месте, и унести их вору очень затруднительно. Если хозяину надобно перенести свою пасеку в другое место, стенки эти необходимо разобрать или разбить.
[37] Варрон вспомнил Аристотеля (h.a.IX.175), но неточно. Аристотель называет два вида «вождей»: золотисто-красного цвета (лучший) и черного с полосками. Менекрат из Эфеса; написал поэму о сельском хозяйстве. Судя по тому, что он писал об έριθάκη, был у него и отдел, посвященный пчелам (Ρl.ΧΙ.17).
[38] «Самая лучшая пчела маленькая, круглая, пестрая... Есть еще так называемый „вор“, черный, с широким брюшком» (Arist.h.a.IX.175).
[39] Дикие пчелы «гуще покрыты волосками, меньше, прилежнее в работе и злее» (Arist.h.a.IX.176). Колумелла (IX.8.7 — И) подробно рассказал о том, как следует ловить диких пчел: пчеловод садится в таком месте, куда обычно слетается много пчел, чаще всего у ручейка. Он касается соломинкой, которую предварительно окунул в красную краску, нескольких пчел и затем дожидается их возвращения. Если они возвратились быстро, значит обиталище их где-то недалеко, и он, «следуя за летящими пчелами, легко дойдет до их жилья». Если пчелы возвращаются нескоро, то пчеляк поступает иначе: он вырезает кусок тростника с междуузлиями (с обоих концов, следовательно, входа нет), просверливает сбоку небольшое отверстие и вливает в тростинку немного меду или очень сладкого виноградного сока — дефрута (см. Варр.I.60, прим. 3). Когда в тростинку залезает «на запах сладкой жидкости» множество пчел, охотник закрывает отверстие пальцем и, выпуская поодиночке одну пчелу за другой, идет в ту сторону, куда устремляется большинство пленниц. «Если они прячутся в пещере, их оттуда выкуривают, а когда они вылетят, удерживают на месте звоном меди. Перепуганные этим звуком, они сразу же садятся на куст или повыше на ветку, и пчеляк-следопыт забирает их в приготовленный для того улей. Если же пчелы живут в дупле и дупло это находится в ветке или в стволе средней толщины, то он отпиливает очень острой пилой дерево сначала над той частью, где живут пчелы, а затем под ними. Отпиленную дуплянку он покрывает чистой тканью... и относит на пасеку».
[40] Варрон употребляет слово «pilosus» («покрытый волосками»), но тело пчелы всегда густо усажено волосками. Слово «pilosus» здесь, очевидно, является синонимом hirsutae — «взъерошенные». Колумелла тоже называет эту «взъерошенность» признаком болезненного состояния (IX.13.7).
[41] Место испорченное и с лакуной. Полагают, что Варрон цитировал здесь Мепекрата.
[42] Колумелла считал, что пчелы болеют по весне поносом от цветов молочайника (Euphorbia L.) и «горьких семян вяза». В подтверждение этого он ссылается на то, что «от молочайника желудок расстраивается и у крупных животных» и что «в тех областях Италии, которые засажены вязами, пчелы редко живут долго и водятся плохо». Мочу, коровью и человеческую, он называет в качестве лекарства со ссылкой на Гигина (IX.13.2 и 6).
[43] Propolis (πρό — «перед» и πόλις — «город») — букв, «находящийся перед городом», «ограда». Варрона увлекла любимая им игра со словами, и он перевел «propolis» через protectum — «находящееся перед крышей», «навес». Никакого навеса над летком пчелы не делают; если леток слитком широкий, они суживают его, пользуясь для этого узой. О лечебных свойствах узы говорит и Аристотель: ее прикладывали к ушибленным местам и гнойникам (h.a.IX.169). В Германии XVIII в. она также считалась лечебным средством. Варрон рассказывает, что на «Священной Дороге» торговали дорогими фруктами (1.2.10). Теперь мы узнаем, что там продавали и продукты пчеловодства. Можно предполагать, что именно в этой части города сосредоточена была торговля особо дорогими сельскохозяйственными продуктами (кроме мясных). Erithace — цветочная пыльца, которую пчелы извлекают из пыльников передними ножками и переправляют к задним в так называемые корзиночки или тарелочки. К этой пыльце пчелы прибавляют немного меда, смешивают все, плотно уминают головой; получается так называемая «хлебина» (пчелиный хлеб). Соты этим отнюдь не склеивают.
[44] Верное замечание, свидетельствующее о большой наблюдательности античных пчеловодов: с некоторых растений пчелы берут и нектар для меда, и пыльцу для «хлеба», и клей для узы; с других — только нектар и пыльцу.
[45] Подкармливать пчел не только в зимнее время было обычаем, прочно установившимся в практике италийского пчеловода. Винные ягоды, сыта (мед, разбавленный водой), изюм, очень сладкий виноградный сок (дефрут и сапа) служили общепринятой подкормкой (ср. Col.IX.14.15 — 16).
[46] Колумелла, оставивший целый календарь пасечника, пишет, что мед лучше всего около осеннего равноденствия. Первую и вторую выемку меда лучше всего, по его словам, производить во вторую половину сентября, до равноденствия. Мед, который пчелы собирают после осеннего равноденствия и до захода Плеяд, он рекомендует целиком оставлять пчелам, «чтобы в огорчении от частых обид они, словно отчаявшись в своем положении, не обратились бы в бегство» (IX.14.10 — И). Восход Арктура 15 сентября, заход Плеяд 27 октября.
[47] Колумелла к этому совету, идущему от кого-то из греков, относился скептически (IX.13.3 — 4).
Мед заменял древним сахар, и употребляли его в большом количестве: в нем консервировали фрукты; клали его в тесто, из которого пекли печенье и сладкие пироги (судя по обилию названий, которые давались римскими кондитерами, эти пироги и печенья были очень разнообразны); изготовляли из него и вина или виноградного сока очень любимый и широко распространенный напиток; ели в чистом виде; поджаренный мак с медом был одним из любимых «третьих» блюд; приправляли им даже мясные кушанья. В медицине его употребляли от ожогов, воспалений и кашля, а также при желудочных болезнях. Чахоточным особенно рекомендовали мед с молоком. Спрос на мед был большой, а так как привозной мед с Гимета был дорог, то свои италийские пчеловоды получали доход немалый (стоит отметить, что попытка развести в Италии аттический тимьян не удалась, см. Пл. XXI. 57). Тримальхион выписал пчел из Афин, «чтобы иметь дома аттический мед» (Petr.38.1): это тонкая издевка над его невежественными и пышными затеями. Лучшим италийским медом считался мед из Южной Италии. Братья Вейании (III.16.11) продавали свой мед оптовику, который торговал им в розницу; такие торговцы медом в Риме упомянуты в CIL.VI.9618.
[48] См. III. 2, прим. 1 и 2.
[49] См. II. 1, прим. 3.
[50] Плиний рассказывает, что Гирр одолжил Цезарю для обеда, который он давал по поводу своего триумфа, 6000 мурен (IX.171). Он никак не хотел их продать, а одолжил их «па вес», т. е. потребовал вернуть ему столько же мурен по весу.
[51] Варрон играет словами: слово «dulcis» имеет значение и «пресный» (piscina dulcis — «пруд с пресной водой»), и «сладкий» в прямом значении этого слова, а в переносном — «приятный», «доставляющий удовольствие». Amarus — «горький» (в прямом и в переносном значении).
[52] Павсий — художник IV в. до н. э., родом из Сикиона. Он прославился как мастер энкаустики.
[53] Варрон был легатом Помпея в Лидии (страна па западном берегу Малой Азии) в 67 или 66 г. до н. э. — Пловучие острова живо интересовали древних; Плинпй перечисляет их (11.209) и пишет, что в Италии они были под Реате, Мутипой, в Цекубской области; в Лидии их зовут «Calaminae» (от Calamus — «тростник»), и они двигаются не только от ветра, но их можно толкать шестами. «.. . есть маленькие островки, прозванные „танцорами“, потому что они двигаются в такт под звуки музыки». Племянник его посвятил целое письмо описанию таких островков (Пл.VIII.20).
[54] In ius vocare — «позвать в суд» и «пригласить в похлебку»; ius — и «похлебка», «соус», и «право», «суд».
[55] Знаменитого оратора Гортензия Варрон поминает неоднократно (см.III.6.6 и 13.2). — Баулы (теперь Bacoli) — несколько южнее знаменитых Бай, дачное место. От Путеол отстояли в 4 — 5 км. Тут были дачи Вергилия, Ведия Поллиона, Гортензия и многих других.
[56] «Мулы» — краснобородка, упоминаемый ниже «бородатый мул» (Mullus barbatus L.).
[57] Марк и Луций Лукуллы были братьями. Пруды Луция находились около Баул; остатки их можно видеть и сейчас. Плиний пишет, что Лукулл потратил на прорытие горы возле Неаполя больше средств, чем на постройку всей усадьбы (IX.170).
[58] О перегонах скота см. II.1.16 и II.2.9.
[59] Toga praetexta, с широкой пурпурной полосой по краю. Такую тогу носили римские магистраты.