О рабстве (orat. XXV F)

1. Эти два слова всюду на земле на устах, раб и свободный, в домах, па рынках, в полях, на равнинах, на горах, даже на кораблях и челноках. И представляется, одно относится к благоденствию — свободный, другое — наоборот, раб. И когда кого оскорбляют, он тем более возмущается, что он свободный человек, а если кто раба оскорбит, в случае чьего-либо протеста виновный возмущается, утверждая, что их можно бить, словно камни.
2. Я же, давно уже всматриваясь в людские обстоятельства, которые всех одинаково приводят в некое рабство, не раз, за долгие годы, оплакивая прочих и себя, желал бы чтобы одно из слов было упразднено, так как соответствующей ему вещи не существует.
3. Гораздо раньше меня это подметил поэт Еврипид, сочиняя „Гекабу“. Именно, когда Гекаба молить Агамемнона посодействовать ей в мести Полиместору, Агамемнон побоялся, как бы его не оклеветали перед войском в том, что он озабочивается интересами врагов вперед своих, а старуха, видя, что одно и то же лицо и властвует над ахейцами, и боится ахейцев, сказала:
«Увы!
Средь смертных нет такого, кто —свободен:
Он раб иль денег или собственной судьбы,
Души веленьям следовать помеха
Народ, закон»,
Вызывает рабство и это, вызывает его и немало других условий.
4. Вперед надо рассмотреть, рабствует ли человеческий род, а божеский не имеет над собой владыки. Итак мое мнение, что божество властвует над людьми, а не рабствует никому, если же привлечем к суждению поэтов, они нам внушат нечто иное.
5. Ведь когда Кронос падет с неба, а воцарится Зевс, и в свою очередь станут замышлять сковать его
„Гера, с ней Посидон и богиня Паллада Афина“,
и он попросить помощи из моря и будет признателен за спасение от оков Фетиде, что это за свобода Зевса? Какова же свобода прочих богов, когда Зевс их пугает угрозами и отклоняет от тех действий, которые они желают предпринять?
6. Да и ярмо любви они распространяют чуть не на всех. И вы знаете любовные связи Зевса и Посидона, Аполлона, Ареса, Гефеста, Плутона, но знаете, что и богинь поэты не избавили от ига. Α разве любить не значит то же, что рабствовать?
7. И Пифия, утешая лидийца Креза, бывшего пленником персидского царя Кира, говорить: «И богу невозможно избежать предназначенной судьбы». Об этом довольно, а Мойр признаем за неких богинь, определяющих долю людей пряжею, но ни сильнейших, ни слабейших, чем прочие боги.
8. У тех же, которые утверждают, что они свободны, отнимает свободу, во первых, то, если он не властен поступать так, как захочет, но вынужден исполнить
«Все, что выпряла Мойра нитью ему при рожденьи,
В пору, как мать родила».
Вот, например, желаю я плавать и зарабатывать деньги в гаванях, а Мойра влечет меня к суше, быкам, борозде, посеву, серпу, гумну, и отвлеченный от того, чего желал, я живу в занятиях, каких не желаю, как другой, который хочет обрабатывать землю и в безопасности иметь скромный добыток, посаженный на корабль Мойрою, вместо пашни бороздит море, малой долей бортов отделяемый от смерти. Другой, увлекаясь риторикой, посещает учителя гимнастики, добывает известность физическою силою и носит венок из Олимпии, а кто стремится к венку из Пизы, занят красноречием.
9. И вообще во многих случаях можно наблюдать борьбу личных стремлений с Мойрами и всюду победа оказывается за последними. Так, один, избегая брака, женится, а безбрачный прожил, принося жертвы Браку. И бедность, и богатство, и дети, и бездетность, и большие или меньшие средства к жизни отсюда. 10. Почему же ты жалеешь слугу и и называешь рабом за то, что его поступки зависят от мановения твоих бровей и некие бразды наложены на него твоею волею, сообразно коей одно он сделает, от другого воздержится? Ведь и тобой водительствуют решения Мойр вернее, чем кормчий кораблем, и ты не в состоянии был бы, противодействуя им, стать свободным и преодолеть их предначертания.
11. Есть люди, которые не называют Мойр, а винят во всем, зле и добре одинаково, Судьбу, и одобряют того, кто изрек: «Судьба — дела смертных», как будто она делает видными людей скромных, а видных людей принижает и, в свою очередь, вновь тех и других возвращает в прежнее положение и у того отнимает богатство, тому дает.
12. Они полагают, что и война, и мир, и здоровье, и недуг, и вообще все, что выгода или вред людям, все это, прошедшее, настоящее и будущее, — воля Судьбы. Нам же невозможно ни судиться с нею ни требовать возмездия, ни положить конец её владычеству массой войска, как лакедемоняне владычеству Пизистратидов.
13. Чем же больше раб — твой раб, чем ты — Судьбы, если, как с того ты и плащ снимаешь, если гнев овладеет тобою, и посылаешь на мельницу, так тебя она лишает состояния и посылает к дверям людей, могущих подать? Ведь если ты и благоденствуешь до конца, с её соизволения не изменилось твое положение а сам для себя ты не закрепил его нимало, как и раб не может оставаться в благополучии, помимо воли своего хозяина, но что для них мы, то она для нас. Итак, это рабство откуда то свыше и, может быть, с неба. Ведь надо думать и для Судьбы поставлен трон на небе, если она и не значится в числе двенадцати богов.
14. Давай, рассмотрим и других господ и госпож, которых мы себе воздвигаем из себя самих, и они нас губят, и, что самое несообразное, пользуются любовью тех, кого они губят.
15. Во первых, безмерная жадность к еде и питью. Разве эти позывы не господа, когда они, отвлекая от серьезных, пригодных, подобающих мужу занятий, ведут к разорительным трапезам вроде персидских или сибаритских, затем, до глубокой ночи держа нас в оковах обременением желудка, тяжестью головы, как ослов злые погонщики, наконец отправляют домой в безобразном виде, шатающимися, не владеющими ногами? Α после ночи и сна эти люди снова идут, чтобы подвергнуться тому же, и проводят жизнь в пьянстве, будто рабы кратеров, бочек и кубков.
16. Другим господином, далее, является гнев, не служа рассудку в качестве помощника, как справедливо и полезно, но подчинив рассудок себе и смело захватив власть над ним. И так, он стремглав гонит того, кто в его власти, и волнует больше, чем море ветры, какие обуревали сына Лаерта. И вот он вскипает всюду, по всякому случаю и против всех, словно кувшин, подогреваемый сильным пламенем, и мало чем отличается от попусту лающей собаки, когда кричит и проявляет свою дерзость, поражает невыносимыми словами, отчего у него всегда большинство враги.
17. Слушая уговоры прекратить гнев, самый тяжкий недуг, «чтобы чтили больше тебя молодые и старцы», он одобряет советчика и уверяет, что поступит не иначе, а когда владыка нападет, снова становится Агамемноном и душою, и взором: «Очи его сверканью огня подобны по блеску». В этом он признается в своем рабстве и не в состоянии поступить иначе, чем как велит ему гнев.
18. Рабом был Агамемнон, когда подвергался этой слабости, как он ни будь потомком Пелопса, сына Тантала, Зевесова сына, как ни древен у него скипетр, происходя с неба и от рук Гефеста. Рабом был и Ахилл, впав в подобный гнев и среди народного собрания, вождь на царя, обнажив меч, хотя он и взял много тех городов, «на кораблях двенадцать, одиннадцать пеший», и наполнив палатки пленниками, сам был ведом как пленник, и все время, пока гневался, не был свободным.
19. А страстный игрок в кости, ради Зевса, разве свободен? И кто когда-нибудь так принуждал раба бодрствовать, как эта слабость согбенных и сражающихся лишает сна, склоняя пренебрегать площадью, убеждая забывать о ванне, даже иной раз и о самой пище? Ведь, что сказание говорит о цикадах, что некоторые из людей скончались голодною смертью из любви в песне, а затем стали цикадами, так почтенные Музами, то же почти относится и в завзятым игрокам. Вереницу дней и ночей [1] проводят они без пищи и питья и одно удовольствие (игры) преодолевает другое (стола). Итак, как иначе, как не рабами, назвать тех, кто скованы?
20. В ком укоренилась зависть, тот уже не истребляет завистливости удовольствием, но это в некотором роде общее зло и его, и того, на кого направлена зависть, и гораздо более оно принадлежит завидующему. Ведь тому, кому он завидует, он то вредит, то нет, но в ком сидит зависть, душу того она удручает, а тело изводит и делает его мрачнее людей, оплакивающих близких, не из за того, что с ним приключилась какая нибудь беда, а из за того, что ближнему пришло какое-нибудь счастье.
21. Итак, если бы полного таким недугом я назвал свободным, разве бы я не поступил неправо? Он превосходит унынием всякого меченого раба. Последний, если господин позволит отпустить волосы по лбу, скрыв свой позор, может смеяться, будто бы и не был клеймен, а этого человека ничто не могло бы побудить не горевать. Какой же, следовательно, здравомыслящий человек не счел бы меньшим злом быть взятым в плен врагами, чем носиться с укоренившейся в душе завистью, диким, жестоким и мрачным владыкою?
22. Перейдем теперь к корыстолюбивым людям, которых сильно привлекают мастерские серебряных и золотых дел. Если даже они встретят рослого, красивого и украшенного золотом коня, скорее смотрят на золото, чем на стать животного. Ничто из того, что у них есть, их не удовлетворяет, а то, чего нет, огорчает тем, что нет его. Ничто из того, что имеют, они не считают многим, но то, что имеется у других, считают доказательством своей бедности. Они желали бы, чтобы всякое наличное золото принадлежало им, да и то все, что пребывает в недрах земли.
23. Они постоянно беседуют о деньгах, как жаждущее об источниках. Они считают счастливым не Нестора, не Арганфония за года их, не Педея за свадьбу, не Адониса за красу, не Геракла за бессмертие, но Каллия, Гигеса, Кинира и Креза и муравьев, что в Индии. И если получать, радостны, а когда друг желает денежного благодеяния, с ними делается дурно, и один из них промолчит, другой, пообещав, обманет, но тот и другой трепещут.
24. Итак тот, кто, из-за одного статира или даже какой-нибудь меньшей суммы озабочен, прибегает к хищению, клянется, отнимает, на все дерзает, все готов выдержать, ненавидит и возбуждает ненависть, изменяет друзьям и подлаживается к врагам, и переносит еще более жалкие условия, разве свободен? Никоим образом, но сам он может быть хозяином рабов, а он раб — золота.
25. Ведь несвободен и тот фригиец Мидас, столь неистовый в страсти к золоту, что он поймал Сатира, одни говорят, на вино, другие — сетями, которые раскидывали охотники Мидаса на зверей, а захвачен был Сатир, блуждая ночью в горах. И вот связавшие его повели добычу к царю, а тот, — он был особенно привержен Дионису, — отпустил Сатира богу и тотчас получил в награду дозволение просить у Диониса, чего только захочет. Пропустив действительные блага, он просил, чтобы все, до чего он ни коснется, становилось золотом. И стал Мидас отцом золота. Многое и другое подверглось у него этому превращению через его руки и, когда надлежало завтракать, он превращал в золото пищу и питье, и богатство стало для него голодом. А если бы он не был рабом золоту, он воспользовался бы удобным случаем, как следовало.
26. Теперь, в завершение [2] своего обзора, укажем на владычество Эротов, на могущество коего намекает лук и стрелы. В самом деле, когда они или спустят стрелу, или поднесут огонь [3], тотчас же то и другое направляется в сердце, и первая производит тяжкую рану, второй разжигает сильное пламя, И вот, по пословице, любящий человек становится более рабом, чем мессеняне, считая пустяками друзей, родителей, попреки со стороны людей, служа предмету любви, и, чем больше рабствует, тем больше услаждается, радуясь расходам, трудам, просиживанию по близости больше, чем добыткам и развлечениям, в случае удачи ухаживая с радостью, при неудаче, гоняясь за предметом любви со всею хитростью и раболепством.
27. И любимый не попросит ничего настолько невозможного, что выполнить не является уязвленному полною необходимостью. Если же нет способов выполнить, он скорее умрет, чем откажет заранее. А между тем нашим рабам невозможность дела, бывает, доставляет некоторое извинение, а иным и то, что не представляется невозможным, но очень трудным для выполнения. Ты можешь услышать и от самих влюбленных, что они рабствуют, если кто-нибудь подвергнет их суду, как виновных в неправде. Они скажут, что их влекут силою и что тот, кто подвергаем насилию, сильнее их воли. И из всех пристрастий это в особенности может встретить наибольшее число людей, готовых извинить, с одной стороны, как самое могучее и преследующее душу своим уязвлением, с другой, овладевающее всею душою или большею её частью. Ведь немного найдется людей, которые не отведали бы этих стрел.
28. К какой столь тяжкой службе понуждает хозяин раба? Для него рабство в том, что он отправляет для хозяина услуги во время обеда, в бане, вымоет одежду, заложит пару, и угостится остатками кушаний и кое какой едой такого рода, что она не приобщает к равной (с господином) изысканности, но полезна кое чем иным. Рабы бывают большею частью здоровее господ. Последним отсутствие труда — причина недугов, а вторых труд избавляет от них.
29. Далее, для раба возможен побег и много уголков суши, много моря, горы и рощи в его распоряжении, он является и к козопасу, и к пастуху быков, и скрывается под видом пастуха, и освобождает себя от рабства. А от господ, которых я перечислил, овладевших душею, какое бегство, какое спасение? Куда люди ни явятся, они носят с собою господ своих.
30. Если же говоришь, что и многие из рабов испорчены и рабствуют и нам, и своей порочности, во-первых, я удивился бы, если бы от меньшей роскоши у кого-нибудь явилась такая же степень испорченности. Затем, речь сейчас старается доказать не то, что рабы — свободны, а то, что свободные — рабы и, в свою очередь, не то, что одни меньше, другие больше рабы, но что это рабство — всюду. А о размерах рабства и где оно больше, где меньше, предоставлено исследовать желающему.
31. И относительно рабства душ достаточно. Впрочем о многих, важных видах рабства умолчено, дабы длиннота не наскучила явившемуся для слушания. Кто создал наши тела, не знаю, но пусть, если угодно, это будет Прометей. Знаю, однако, что все из одной глины. И свидетельством того для меня служат недуги, постигающие всех людей (одинаково).
32. Врач является лечить то раба, то хозяина, Часто обоих в один и тот же день. Чье же из двух тело свободно свободою здоровья, когда последнее есть иногда у одного, иногда у другого, но не бывает его ни у того, ни у другого постоянно? Итак, когда скованного подагрою хозяина несут в кресле, а несут рабы, полные силы, разве при-знаком рабства последних не является ношение, а рабства хозяина то, что его несут? Но он стенает и вопит больше, чем несущие. Никто не настолько ленив и жалок, чтобы не предпочел лучше рабствовать хозяину, нежели такому недугу.
33. Итак пусть сыны врачей говорят о видах болезней, одних, распространяющихся на весь организм, других, удручающих части его, как, голову, глаза, руки, ноги, каждую из прочих, но ты, если раб заполучает какую-нибудь из этих по закону природы, а хозяин отстраняет и от-гоняет, как собаку камнем, говори, что в этом одном виде свободы преимущество хозяина. Если же на всех одинаково распространяется хоть одно из этих бедствий, как дождь на всю землю внизу, то господа с рабами товарищи по рабству из за недугов.
34. И то, что одна воля находится в подчинении другой или господствует над нею, наблюдается и в среде рабов, и в среде господ. И ими мы правим, а законы нами, и полный произвол у рабов отнимаем мы, а у нас 8акон. И афиняне рабствовали законам Солона, лакедемоняне —Ликурга, персы — персидским, скифы — скифским, и фракийцы своим, и иллирийцы их собственным. И из нас, кто не безумен, признает свое рабство закону, а кто стряхивает иго рабства, тотчас подвергается возмездию.
35. Мы называем также себя господами рабов, а наших господ правителями, благозвучным словом смягчая принудительность (отношений). А они бьют, если понадобится, и связывают, если допустим более крупный проступок, и то лишают состояния, то отечества, и казнят, нам же нельзя казнить никого из рабов. Если же они не поступают так ни с кем, кто не творит беззакония, то и мы не наказываем дельных рабов, но когда рабы становятся дерзкими, или воруют, или ленивы. Полагаю, во все время до сегодняшнего дня гораздо большее число свободных, чем рабов, поплатились за свои душевные свойства. Если же они рабы и нам, и вместе с нами законам, ты говоришь о лишнем рабстве их, а не о свободе господ.
36. Разделив и профессии [4] каждую по отдельности, мы расследуем в них, признаем ли лжецом Еврипида, подметив в них какой либо след свободы.
Как прочие ремесла, так и медники, сами бдительны и виновники бодрствования тех, кто к ним близки, сна жаждут, но избегают того, что составляет предмет их горячих пожеланий. Почему же именно они не спят? Какой хозяин их будит? Разве они не свободны и происходят не от свободных? В каких же соображениях они живут тягостнее, чем у нас рабы?
37. «Потому, сказали бы они, что, никто из людей нас, правда, не купил, но нам владыка страх голода, он повелевает день и ночь изводить себя, грозя ленивым самою жалкою смертью». Под властью этого господина ты найдешь ремесленников, всех мелочных торговцев, которые, получив их работу, сидят за продажей.
38. Но не свободен ли земледелец? Но как? Разве над всеми его занятиями не властны климат, ветры, дожди и не приходится, принося жертвы, умолять тех от которых исходит и произрастание из земли, и подрастание и выбрасывание колоса и его налив? И не этим только измеряется помощь, но, если не посетят гумно
«В пору, как люди зерно провевают, когда желто-кудрой
Дело Деметре зерно отделять от легкой мякины»,
весь прежний труд земледельца-труженика пропал.
39· Если же земледелец раб ветров, то и подавно плаватель, который носится, куда ни направят они, устанавливаются ли они в корму, это направление, спасительное для моряков, или препятствуют бегу, когда обрушиваются на грузовые суда против носа. И моряк поклоняется в трепете и волне, вздымающейся и роющей море, и начинающейся буре, и выставившемуся утесу, обогнув который нужно достигнуть гавани.
40. Α тех, которые плывут по торговому делу, мы сочтем рабами страхов и или бедности, или богатства; бедности, если они совершают плавание из за насущного про-питания, богатства, если, обладая немалым достоянием, они плывут ради большего. Есть и некий другой страх, их владыка и, клянусь Зевсом, всех людей, разбойники, не щадящие ни земли, ни моря. Когда они предстанут с оружием, приходится отказываться от денег, имеющихся в распоряжении, и вымаливать с рыданиями жизнь.
41. Эти люди, причиняя рабство, тем самым и сами рабы. Несправедливость, напоминая о наказании, преисполняет душу тревогой и страхом и он видит беды, которых не видно, и его тянут, хотя никто не тянет, и он сажает судей себе, выставляет обвинителя и сам он — и наказующий, и наказываемый. Так и тот, кого грабят, и тот, кто причиняет насилие, — в рабстве.
42. Жрецы богов могли бы показаться иным свободными. Но если господа—законы и дело поставлено правильно, в среде жрецов рабство большее. Законы для них более многочисленны, одни, какие и для прочих, другие, им одним повелевающие, относительно пищи, питья, стрижки, обуви, одеяния, ложа и еще меньших вещей, как и о самых важных, и приходится жить в предписаниях этой строгости или не будет оправдания. И в общих несчастьях городов, какие происходят от землетрясений, зараз, войн, засух и избытка дождей, возводят обвинение на жрецов и пострадавшей народ враждебен, как за пренебрежете обрядом. И когда окружат жреца люди, полагающие, что потревожены религиозные обычаи, нападения толпы тяжелее прибоя волн.
43. Декурион может сказать, что он словесно оскорблен, если, являясь представителем города и надевая пышные одежды, при всем том будет помещен в ряды рабов. Но я желал бы, чтобы он был свободным, но сам он внушает мне иное, когда осведомляется, соберет ли ночь в суд властей, и ванн и обедов частью лишается совсем, частью пользуется ими недостаточно, сну не предается от страха даже столько, сколько возможно, и носит на ресницах признаки потребности сна. Оставляю угрозы, больнейшие, чем удары, а некоторые, доходящие и до последних, и устройство дорог, и поправку мостов , выслеживанье разбойников, взимание продуктов и многообразное рабство, скажу то название, какое у них прилагается к их делам.
44. Народом же, руководителями коего они именуются, они руководят, когда он хочет быть порядочным, и могут строго взглянуть, на него в спокойное время, но если народ взволнуется и гнев проникнет в сборище, тогда вождям является потребность в ногах, вернее же в крыльях, если они хотят избежать огня [5]. Итак, они по очереди и господствуют, и рабствуют, одних и тех же то поражая, то не выдерживая. И, в самом деле, когда вестник велит войти им, рассеянным перед судами, им приходится бежать словно рабам, а шагом идти было бы невозможно, так что больные ногами, запаздывая, бледнеют. Значит, так жить свобода небольшая.
45. Но и жить в упражнении тела, откуда достаются венки, не, может быть свободою от рабства. Ведь, кроме рабства с детства, в каком он находился у педотрибов, такой человек подвержен вспышкам гнева агонофетов, подвержен приговорам судей, подвержен крику феоров и жезлоносцы окружают его с десницами на готове.
46. Конечно, иной из вас, пожалуй, досадует, что еще не оказались рабами софисты, и воображает, что я, величаясь, исключаю эту профессию из рабства. Никоим образом. Не было у меня намерения миновать рабство, столь резко выраженное, рабство, сравнительно с коим ничем были бы все те, о которых я помянул. Софист по специальности это прямо Сизиф, что у Гомера мучается с камнем, когда он дает речи и воспринимает, воспринимает из книг, дает изустно.
47. Он рабствует не только всем тем, кем править, но многим педагогам, многим родителям, и матери то, и бабушке, и деду, и если не обратить юношей в сынов богов, будь они хоть сущий камень, победив натуру искусством, много разнообразных обвинений стекается отовсюду, а он вынужден бывает потупить взоры долу, хотя в оправданиях у него недостатка нет, молчанием смягчая охотников критиковать.
48. Рабствует он и стражам ворот, и племени гостинщиков, первым, дабы они не чернили его перед приезжими, вторым, дабы они его расхваливали перед останавливающеюся у них публикою. Может, конечно, и этот, и тот, и человек еще более скромного, чем они, положения уязвить мастерскую софиста. Он льстить и подделывается и к тому, кто является с чужбины, и к тому, кто отъезжает из дому, первому, чтобы, присутствуя вблизи, он не вел против него войны и не подкапывался под состав его школы, второму, чтобы по той земле, где пройдет, он не посевал неблагоприятной молвы о нем.
49. Самой тяжкой для него владычицей тяготеет над ним курия, коротким письмом могущая его и возвысить, и низвергнуть, и повернуть его долю, куда захочет, и если будет угодно ей, извергнуть и выставить толпу соперников, много и других у неё средств, представляющихся мелкими, но приносящих сильное огорчение. Если захочет он избежать их, ему нужно быть не новичком в рабстве. И он будет задерживаться у дверей правителей, льстя привратникам, и, оттолкнутый, снесет это, а найдя доступ, проявить поразительную признательность. Если он поступит подобным образом по отношению к хозяину двери, каков будет он с теми, кто всем заправляет?
50. Еще сокрыто, друзья, главное проявление рабства, но я выведу его на свет. Именно, являясь непрерывным, так как охвачено бесчисленными мотивами принудительности, оно возрастает и напрягается тогда, когда софист приступает к публичному представлению. Он нуждается в похвале и является с целью стяжать ее речью своею. День для него, лучший ли, худший ли, решает крик, если сильнее, означающий первое (т. е. удачу), если слабее, второе (т. е. неудачу). В этот момент никто не является ненужным, ни невежа, ни ремесленник, ни воин, ни атлет, ни педагог, ни те, кто носят для юношей книги на плечах, но всякий, сколько-нибудь способствующий шуму, и он — помощь речи.
51. Он становится тогда рабом во власти всех, кто обладает руками и языком. И всячески польстив и задобрив и сам, десницей, головой, взором, плащом, уходит, гордясь успехом, словно свободный, но не знает, что каждый из слушателей ушел господином исполнившего речь тем, что угодил рукоплесканиями и что еще предстоит ему дать приговор над сказанным. Итак, юноши рабствуют учителю, а учители и перечислить трудно скольким.
52. Быть может, иной из вас думает, что то рабство, под которое я подвел всякого человека, не оправдается в сфере правителей и я или оставлю эту область, или, стараясь насильственно и на нее распространять рабство, поставлю себя в смешное положение? Но утес трудно одолим, однако надо попытаться и робеть не следует.
53. Во первых, правителей у нас надо разделить на две половины. Ведь не все ни недоступны взяткам, ни падки на них, но одни таковы, другие нет. Итак, тех, которые осквернили руки дарами, как каких-нибудь незаконных детей, надо отделить от этого рода деятельности и названия. Ведь и покинувших строй мы бы неправильно стали называть воинами.
54. А подлинно правитель, чуждый взяточничества, трудолюбивый и вообще совершенный, разве, надо думать, де-лает что либо иное, нежели отцы относительно воспитания и прочего попечения о детях? А если отцов назовем рабами детей, не знаю, чем мы обидим их. Ради их они и деньги собирают, и устраивают дома, и пускаются в дорогу, и моря переплывают, и, надев доспехи, или побеждают, или умирают. Я вижу, и правитель, трудами своими доставляет благоденствие [6] устраивает мир, увеличиваем курию, устраняет ссоры и соскабливает старость со зданий. И если кого он бьет и предает заключению, он готовь бы был молиться, чтобы они не проникались гневом на него, принимая во внимание, сколько правителей городов было растерзано своими подчиненными.
55. Ведь и они, когда слывут пастырями народов, как в свою очередь отцы, радуются и считают, что подлинно отправляют дело правителей, если их признают схожими с пастырями. Но пастух, если он пастух подлинно, является хорошим рабом своего скота, который, во первых, высматривает пригодную воду и поит из такого источника, затем, наиболее полезную траву и на ней пасет и, давая возможность стаду спать и отдыхать в пору полуденного зноя, сам, вместе с псами, оберегает его от волков.
56. Много ухода со стороны пастухов за здоровым скотом, еще больше, когда напавшая болезнь губить его, а в свою очередь гораздо более хлопотливым надо признать тот уход, помощью коего правитель устраивает людская дела. Итак, или надо освободить в речи от того рабства пастуха, или согласиться, что и правитель — в рабстве. Ведь если иной утверждает, что он похож и на кормчего, снова подтверждается для него рабство. В самом деле: тот, двигая рулем и царствуя на корабле, с наступлением ночи считает счастливыми спящих из матросов, и сам с величайшей охотою присоединился бы к ним, вкусив сна, но власть его требует, чтобы он бодрствовал, и его одного попутный ветер не отпускает из рабства.
57. Относительно блаженных правителей заметь и то, что вид власти не один, но те состоят на более крупном посту, у других власть слабее и им приходится не менее подчиняться чужой власти, чем начальствовать. Одно и то же лицо мы можем наблюдать, как в трех-этажном доме [7], поставляемым выше одного, но под другим, и много увидишь должностей, разнящихся по размеру, если от низшей, имеющей попечение над рынком, поднимешься до самой значительной власти [8], которая с прочими подчиняется царской, а царская законам.
58. Похоже, конечно, на это и положение дела в войсках. Ведь и там начальники триттий и таксиархи, филархи и гиппархи и множество начальствующих, один, обладавшей несколько большею властью, чем другой, а все вместе ниже стратега. А сам этот стратег и те, кто вслед за ним начальствуют, делая то, что хотят, могут подвергаться тому, что им нежелательно. Ведь, полагаю, если у подчинённых явится мысль не слушаться, стратег может быть поражаем мечами, как в давние времена, говорят, произошло при помиловании Мантинеи [9], что воины забросали дротиками стратегов.
59. Если же начальник — раб, где же окажутся те люди, которые не знают передышки у решетки суда? Где— врач в? И недружелюбный, и богатый друзьями пускай значится в рабстве, первый, так как он боится врагов в своем одиночества, второй — по причине множества друзей, так как он обязан многими угождениями, из коих за некоторые отплатить не будет в состоянии.
60. Ответим и афинянам, и всякой демократы, вполне убежденным, что они живут в совершеннейшей свободе. И вот я говорю: «О, вы, граждане демократии, вы шумите в народных собраниях, и кричите, и воображаете, что поступаете, как вам угодно, утверждаете хиротонией все, что угодно присутствующим, которых вы призываете помощью вестника, чтобы рабствовать языку и искусству. Ведь эти господа, взошедшие на кафедру, полагаю, руководят вами, как стадом, своими приукрашенными речами. И одним народным постановлением вы упраздняете другое и решением решение, а, явится третий, более искусный в речи, и, уничтожив два, сходить, добившись утверждения третьего».
61. Одерживает же верх не то, что полезно, а то, которое предлагается более сильным оратором, скорее способно победить народ. И нередко признается вредным спасительное мнение, а вредное в свою очередь заключающим спасение. Отсюда изменники, подкупные люди и враги отечества Для них кафедра заменяет акрополь, обман и убеждение — укрепления.
62. Перикл, сын Ксантиппа, очевиднейшим образом ввел на Пниксе монархию, подвергая волнениям Еврипа [10] афинский народ, который в его горделивости он принизил и от смелости довел его до страха. И, по воле Перикла, страна покинута была гражданами, полна была опустошающими пелопоннесцами и земле не за что было винить Пизистрата. Эти искусные люди, ведущие за собою народ, если пора переменится, подвергаются жалобам, доносам, конфискации, заключению в колодки.
63. Что же? Лакедемоняне, которые открывают себе против илотов произвол избиения и о которых Критий говорить: «В особенности в Лакедемоне свободные и рабы», что иное как не то, что говорит сам Критий, что из за недоверия к илотам спартиат у них отнимает дома ручки щита, и не будучи в состоянии поступить так во время похода, вследствие того, что часто нужна быстрота, ходит с копьем в руке всегда, в расчете всегда возобладать над илотом, если он станет бунтовать, полагаясь на один щит. Изобрели они и запоры, которые, полагают, крепче их козней».
64. Это было бы то же, что сожительствовать в страхе, не имея возможности и вздохнуть свободно от грозящих опасностей. Итак, те, которых во время приготовления обеда и сна или отправления для какой-нибудь другой потребности вооружает опасение рабов, как они, о сын Каллесхра, могли бы пользоваться полной свободой? На них напали с Посидоном [11] рабы, и показали пример того, что при подобных обстоятельствах поступят так же. Итак, как цари у них вовсе не были свободны, — эфорам предоставлено было арестовать и убить царя, — так все спартиаты лишены были свободы, раз их жизнь сопровождалась ненавистью со стороны рабов.
65. Да будет милостив и Геракл, сын Зевса, к тем, кто следуют сообщению поэтов, о том, что Геракл служил в крепком рабстве Еврисфею и в другом, в Лидии, и что Зевс стенал, когда видел своего дорогого сына, трудящегося в подвигах, какие предложил ему сын Сфенела. Мне же кажется, последний и сам не избег рабства. То, что он устроил себе убежище в глиняном сосуде и боялся того, кому отдавал приказания, и зависел от рабствующего, делало того, кто был в положении повелителя, рабом, еще более жалким. А Геракл, явившись в Аид, освободил своего племянника, бывшего рабом подземных божеств и, сверх того, узником. И Атридов, которые на тысяче судов пристали к Трое, мы во многих случаях нашли бы рабствующими войску во вражеской стране.
66. Прав был Менандр, сын Диопифа, и во множестве случаев быв рабом своим слугам, мог сказать:
«Один хозяин, вот кто в доме—сущий раб».
И действительно, по истине обилен рой забот, чтобы обращать его и в благополучии, и в злополучии в раба. Тому достаточно глядеть на его руки [12], другому необходимо их протягивать.
67. Винить же обстоятельства, и гнев Зевса, и отсутствие ветров и все, что задерживает урожай, ничто из этого не оправдание для хозяина по отношению к рабу. Но рабу и земля приносит, не принося, и одежда и обувь, одна прядется, другая шьется, пока он бездействует [13], и в брак они (рабы) вступают, ни о чем вперед не позаботившись, но забота дело господина, а тому потребна только сила для ложа. Хворающему рабу одна забота его недуг, а о лекарствах, врачах, наговорах позаботится другой. И умирающему нет заботы о погребении. У него есть, кто его схоронит, — тот, кто кажется хозяином, а на самом деле — раб.
68. Если же раб, рабы и господа, где же кто найдет свободу? «Среди нас», могут сказать тираны. «Разве не видишь, скажут они, акрополи, на которых мы водворились, и законы, низвергнутые, дабы нам властвовать вместо них, и это сверкающее железо на копьях, эту толпу телохранителей, принуждающую склоняться долу города?»
69. «Клянусь Зевсом, говорю я, отлично вижу важных телохранителей, которые властвуют над властвующими, и название им .стражи, на деле же они господа. Ведь если они захотят, вы захватываете и обозы, и деньги, и девице и вы — тираны, но, задумают они что-нибудь другое, вам — смерть от стражи. И меня в этом убеждает и немало других. примеров, и тот лидийский оруженосец, который убил своего господина и захватил его царство, жену и имущество.
70. Вам же и сон не сладок, но в сновидениях поднимаются в высь жертвы вашего насилия, и нападают на дворец, и обращают в бегство дружину и, когда меч приставлена вы вскакиваете с криком и вам нужно время, чтобы убедиться что это не наяву. Вы, у кого в особенности из всех людей рабство примешивалось к владычеству и которые получили это последнее и обладаете им посредством рабства, не воображайте, потому, что вы свободны от худшего элемента».
71. «Но раб становится то тут, то там, рабом то одного, то другого, и существует продажа людей». Но чем тот от этого более жалок, если один получил деньги, другой дал? Ведь это не изувечило ему тело и не испортило и души и, если было тому виной какое-нибудь искусство, и его не устранило, напротив часто, по воле благоприятной судьбы, ему достается вместо более бедного более богатый дом.
72. Некоторым образом подобное относится и к целым городам. Часто они служат призами царям и желающий приобрести покупает их оружием и битвами, и особенно с людьми и деньгами. И в короткое время мы перебываем в руках немалого числа владык. Но пусть во власти нынешних мы сами и дети наши пребудем как можно дольше.
Итак, никто не свободен, а свободен ли тот, кто философствует, рассмотрим, господа, в другом собрании [14] на эту тему.


[1] συνείϱουσι νύϰτας ἡμέϱαις, срв. т. I, стр. 425.
[2] τὸν ϰολοφῶνα ἐπιϑεῖναι см. т. I, стр. 242.
[3] Факел тоже является атрибутом Эрота у Либания, см. ер. 574. 83.
[4] ἔϑνος в этом смысле (срв. и § 46) срв. Стр. 398 1; т. I, стр. 108, 1.
[5] Т. е. поджога домов. см. т. I, стр. 36, 124, т. II. стр. 296 сл.
[6] εἰετηϱία, редкое слово, Iulian., orat. I, p. 53, 17.
[7] Срв. orat. XI § 225, стр. 388.
[8] Срв. О градациях власти т. II, стр.70, 2 — ἀϱχή, ἠ τῶν ἄλλων ἄϱχει, префектура, т. I, стр. XXIII, 5; 157.
[9] Thucyd. III, 111, 2.
[10] Срв. ер. 533. t. IV 191, 29 R. Aesch, с. Ctesiph. § 90 p. 66: 27. Plato, Phaed. pg. 90 C.
[11] т. е., в пору землетрясения, Thucyd. 1 128, 1 et 101, Pausan. IV 24, 5 sq.
[12] Выражение, по-видимому, равносильное нашему: «смотреть из под чьей-либо руки».
[13] ϰαϑείδω срв. т. I, стр. 515.
[14] σύλλογος см. т. I, стр. XVII.