К Поликлу (orat. XXXVII F=XXXVI R)

1. Всякому, вероятно, очевидно, что должна быть какая-нибудь причина, уничтожившая наше знакомство и твои ежедневный посещения меня после полудня. И чтобы люди не доискивались, от чего это произошло, и не трудились строить своих догадок, я желаю раскрыть причину эту, каковая, полагаю, не покажет, чтобы я был человеком низким. но что иной кто-то, пожалуй, был не безупречен.
2. Когда у нас происходили беседы о царствовании мудрейшего Юлиана и я утверждал, что оно было достойным восхищения, таким, каким естественно быть царствованию такого мужа, ты, очевидно, не рад был слышать это, я под видом похвалы порицал, утверждая, что он был велик своею тароватостью [1], приводя в доказательство того дары его евнухам; таковыми были, по твоим словам, деревни. И тут последовала о них пространная речь, говорилось, что то были отборные из тех, какие имеются в стране. Ты хотел, видно, значительностью подарков набросить тень на характер того, кто дарил, и возбудить некоторые подозрения. Я едва перенес это, но все же вынес, зная, что это неправда и что это не были самые крупные из его даров, но не желая вступать в спор из за этого. 3. К этому ты прибавил об уборе его матери, который был отдан, по твоим словам, одному врачу в награду за смерть той жены, которая у него была [2], в чем, будто бы, под клятвою уверял Ельпидий. Присоединялась сюда и похвала Ельпидию, не для того, чтоб похвалить Ельпидиа, но чтобы придать веры его клятве. Тут я возопил и пораженный в сердце тем словом сказал: «Но не стал бы клясться Ельпидий, что в молодости был жертвою разврата». И я сказал то же, что римский сенат и народ, как сообщалось сюда людьми, долго там жившими, и что он заменил наложницу человеку, дельному в остальном, но в этом несчастному. Были и такие, что утверждали, будто он и до смерти не освободился от этого недуга. И вот до чего ты был подавлен [3] истиной, что и сам признавался, что слышал подобное от одного из его ассессоров, Итак я заявил, что такой человек, по доброй воле преображавшийся в женщину, лишен прав, и образом жизни его у него отнята возможность злословить другого. Это я заявил. 4. А ты хотел, чтобы я молча встретил речи против той священной главы и предал доблестного государя и друга [4]. Ведь он был мне другом и я не отрекся бы от этого. Но не таков долг друзьям со стороны друзей, но помощь, рвение, слово, дело, предо мною же был момент не дела, а слова. Итак я говорил и возражал, когда низкий человек злословил благородного.
5. Сердился я не потому только, что был другом, но и на клевету. В самом деле, кто бы из греков или варваров мог поверить не только тому, чтобы он сам убил собственную жену, но вообще убил без вины какого либо человека? Что говорю, убил? Кого это он лишил отечества или кого — денег, этот человек, проводивший дни и ночи в жертвоприношениях, молитвах, беседах с демонами, имевший с ними общение чрез посредство предсказателей и скорее в их благосклонности, чем в руках воинов, полагавший надежду во время войн [5]? Неужели вступил бы он под одну кровлю с другим, совершившим подобное преступление, или обратился к нему со словом и стал слушать его речь? Разве не знаешь ты, что и тех, которые как то составили заговор против него, чтобы его убить, а самим властвовать, он изобличил и отпустил [6]? 6. Так неужто этот человек убил бы жену ядом, не имея в чем ее обвинить или даже располагая обвинением? И неужели он произнес бы врачу такие слова: «Замешай снадобье; влей, дай и, каким хочешь способом, покажи мне труп жены, возьми на себя дело, противоположное твоей профессии, и награда тебе убор, когда то украшавший мою мать?» Чтобы он произнес такие слова? Чтобы отверз уста для подобных речей? И язык его не запнулся бы? Λ свершив такое деяние,не ослепил ли бы он себя, дабы не видать того, кому сказал эти слова?
7. Мне представляется, тот, кто сказал эту ложь, не воздержался бы даже на счет сыновей Зевса и финикиянки [7] сказать, что ближайшие родственники потерпели от них самую ужасную судьбу. Мне кажется, не может пользоваться другой славой этот ученик их и Эака. Ведь приему Эака относительно засухи можно бы противопоставить прием этого человека в отношении землетрясений. Один, помолившись, склонил Зевса пролить дождь, другой — Посидона прекратить землетрясения [8] во время коих величайший страх царил в величайшем городе. 8. Следовательно, как того, кто дерзает сказать что либо подобное о них надо считать сумасбродом, так и того, кто на то же дерзает по адресу этого человека, в особенности когда не только брачные обязательства должны бы были помешать такому деянию, но и родственные, Ведь жена его была, вместе с тем, и двоюродного сестрою, — она была сестрою Констанция. А он, не побоявшись ни тех, ни других богов, ни тех, кто оберегают браки, ни тех, кто покровительствует родам, стал бы говорить врачу такие слова, если днем, Гелиоса не совестясь, если ночью, — ночи? 9. И Ельпидий, будучи Ельпидием, никому не отдавал никакого подобного приказа, но утверждает, что всех тех, кого приговаривал к казни на постах правителя, какие он занимал, приговаривал по справедливости, а он, непрерывно пребывавший около жертвенников, не расстававшийся со статуями богов, он, воздержностью в пище угождавший богам [9], он сделал бы то, о чем подумать — нечестиво, и убил ту, с кем был в брачном сожительстве? И результате снадобья — смерть, а улики, когда она лежала мертвой, никакой? А между тем во дворце не один, врач, а возможно большее число. Следовательно, один, получив вознаграждение, стал бы скрывать скверну преступления, а прочие все не стали бы вопиять? 10. Констанций же ни не знать не мог бы, ни оставаться спокойным, но как по сестре и царице пустил бы в ход все средства, при том нуждаясь в поводе к отнятию у этого человека скипетра. Ведь он раскаялся в разделении с ним власти не потому, что нашел его плохим, но потому, что он оказался выше его по качествам своим [10]. И были люди, которые готовы были все исследовать, о всем донести, которым клевета была в радость.
11. Из них первый Ельпидий [11], от которого, в его звании профекта, не укрылось бы дело такой важности и который не смолчал бы, узнав о нем, так как ему предстояло бы тогда сделаться благодетелем императора. Итак, если он сказал, покажи. Если же не сказал, значит, и преступления, не бывало, но тот, кто воздвиг против себя армию многими и важными злоупотреблениями и спасен был слезами Юлиана, — за что был обязан признательностью, за это требует возмездия, прибегая ко лжи.
12. Рассказывая нам эту ложь, ты присоединял собственный приговор, и голосом, и взором, и кивками головы соглашаясь с непотребным человеком в осуждении целомудренного, не вспомнив о Финикии и власти над финикийцами [12], которая первая дана была тебе первому после вода-рения его единовластным императором. Тебя он не знал, но был введен в заблуждение другом. А когда ты не знал удержу и не мог соблюсти благоразумия, он не мог считать низких поступков доблестными, но был удручен. Ты же, вместо себя, ненавидел того наилучшего человека, в то время как тебе следовало бы быть ему признательным за власть, а винить свои глаза или то, что вызывало в тебе такие похоти.
13. Но возвращаюсь к тому, что ты делал общим, Ельпидия и твоим, его отзыв, направленный против того человека, открыто восхваляя сказавшего, восхваляя и сказанное, тем путем, как я сообщил сейчас. А между тем было бы возмутительным и не бранить как ту речь, так и это, но ты так говорил, как будто думал убедить меня, а когда я справедливо не снес этого и разразился словами, мне никоим образом неприличествовавшими, но лучше всего подобавшими для отповеди Ельпидию, тогда ты удалился, не проявив никакого гнева, и, раздумывая, как бы оборониться от меня, устроил это так, что прекратил свои посещения меня. 14. Почему? Ведь не одно и то же Ельпидий и Поликл. И даже если бы я сказал, что он продал свою юность, а ты тоже, отправление, по приказу такого то, в Риме, разделить ложе, не было бы делом Поликла, и также, если тому после этого следовало сковать язык, от тебя мы не требовали молчания. Но мне кажется, я вижу причину гнева. Общею против обоих, как кажется, была та молва: «Одни и те же у вас взятки, одни и те же ночи, Одинаковы ваши добытки, одинаковы ваши угождения». Ты, следовательно, думал, что слышишь это столько же о нем, сколько о себе. 15. То же самое, мне кажется, чувствовало бы и большее число людей, если бы, испытав одну и ту же с ним судьбу, они, в своем присутствии, услыхали бы эти речи. Они были бы уязвлены собою и тем, что сознавали за собою. Знаем, что то же случалось и во время риторических декламаций. Тот, кто обрабатывает речь, по просьбе поминает о некоторых таких вещах, а иной, сознавая свои недостатки, прячется со стыда, не имея возможности осудить воли упомянувшего, но сказанным пораженный. Однако он не выступает на арену для борьбы с софистом и не объявляет себя оскорбленным, не говорит, что оратор подлежит перед ним ответственности за свои слова, даже если сам он был в числе лиц, с ним беседовавших, к нему подходивших, этого уже не делал 16. А ты поднялся и отскочил, как будто бы сам был Елпидием. Если же ты говоришь, что вознегодовал на незаслуженно дурную славу друга, надо было бы уличать и этим путем помогать другу. Но нельзя было. Как, в самом деле, возможно было бы это тому, который сам сказал, что слышал о нем подобный слова?
17. Этим ужасным мщением, знай, ты познакомил нас с тем, каким был ты в молодости. Да и чем повредило нам такое возмездие, желал бы я знать? Ни ухудшил ты для меня мои занятия искусством, переставь посещать меня, ни своими посещениями не способствовал их подъему, ты, который немало времени тратил на болтовню, а того юношу, которого заставал говорящим, повергал в отчаяние бесчувственностью, с какою слушал.
18. Никогда не был ты другом, но хотел казаться таковым. И всегда ты наносил удар там, где надеялся сделать то исподтишка. Извратив и слова о звездах и помощи через них, ты создал мне врагов, перенося на них то, в чем я винил рок, меня тем обижая, им льстя, на их злокозненности строя свои надежды на величайшие блага, административные должности и браки. Ведь я слышу, ты еще думаешь о браке, собираясь увенчать такую седину.
19. Ты думаешь, что эти проклятые могут это сделать при помощи печей, пепла и огня в них [13]? И много раз тебя обманывали, но ты не перестал рассчитывать чего-нибудь добиться через них. Но вместо того, чтобы получить что-нибудь, тебе достаточно ожидать получить, и ты ходишь кругом да около, осведомляясь не только о том, нет ли кого, по истине достигшего верха в этом искусстве, но и о том, не обладает ли кто хотя бы в умеренной степени этим уменьем или иной кто владеет им хоть бы плохо, и ты уверен, что и в таких людях нередко бывает больше силы, чем у тех, кто владеют им в совершенстве, и ты ходишь в ним и их приглашаешь в себе, и оставив сверстников, увлекаешься сношениями с ними, то в уединении, то среди толпы, вторым знакомством отстраняя подозрение, внушенное предшествующим опытом.
20. И ради этих целей ты так сильно гоняешься за такими людьми, что никто из тех, кто видит тебя, не промахнется в своем предвещании, заявляя, что речь у вас идет об этом предмете. Вместо денег ты им предоставляешь обвинение против меня и заявляешь, что выдаешь тайны и их интересы предпочитаешь моим. Если же бы я скорее показался тебе колдуном, ты ко мне неправ, они поступили неправо, и лучше тебе стать на мою сторону.
21. Итак я сказал, что понадобятся звезды и попытка многими мольбами умилостивить Ареса, но предположим, было сказано о намерении отклонить их лучи. Итак в обоих случаях надлежало бы тебе негодовать вместе со мною, на меня ли был какой замысел, или страх был пустым и опасения напрасны. Ведь это мое несчастье, а тебя я и не подозревал, и не говорил, чтобы ты что-нибудь против меня делал. Что же за причина перемены? Что за причина бегства?
22. Или тебе представляется, я поступаю неправо, когда не пишу хвалебных речей тем, кто на погибель многим день спят, а ночью желают повелевать демонами? А между тем ты говоришь, что никому не уступаешь в таких злых делах, скорее знаешь не меньше, чем одни, других больше. Но все же и с худшим в столь зловредных занятиях ты обращаешься с величайшей охотой, считая приятнее праздника слышать что-нибудь или говорить о таком предмета. Между тем следовало бы воспользоваться прежними опасностями, как уроком. Ты же, как кажется, от избежания их стал хуже.


[1] Amm. Marc. XXV 4, 15.
[2] Елена, см. Amm. Marc. XXI 1, 5.
[3] ϰατεχώσϑης, срв. стр. 52.
[4] Срв. письма, автобиографию, § 120 слл., т. I, стр. 41 слл. и особ. Эпитафий.
[5] Срв. Надгробную речь (orat. XVIII) § 126 след., orat. XVII § 9.
[6] orat. XVIII § 199, т. I, стр. 364. Amm. Marc. XXII, 11, 2.
[7] т. е., Европы: Радаманф и Минос, срв. orat. XVI § 19, vol. II, pg. 167. 15.
[8] orat. XVIII § 177, т. I, стр. 358.
[9] ibid. § 171, т. I, стр. 356.
[10] Срв. orat. XVIII § 90, т. I, стр. 331 след.
[11] Ер. 1463. Amm. Marc. XXI, 6, 9.
[12] Срв. Sievers, S. 250.
[13] Дело идет, думаем, о волшебстве (возвращении молодости колдовством).