К юношам о cлове (orat. III)

1. Ни вас никто не может обвинить за то, что вы требуете обычного слова, о вы, жаждущие славы, и для меня, полагаю, молчание имеет основание. Услыхав о нем, вы извините меня, а против тех, которые подвергли меня такой необходимости, очевидно, призовете тех богов, коим наиболее угодным является сочинение и произнесете речей.
2. Но я удивляюсь, что вы не смекнули сами, что вызвало отмену этого закона, и в свою очередь, что, сообразив, вы не заметили этого самого, и далее, что, усмотрев, вместо того, чтобы соблюдать спокойствие или выступить против виновных в этой мере, вы осмелились напомнить мне о речи.
3. Итак, раз вы не осведомлялись и не обрели, и от вас скрыты поступки моих обидчиков, то и вам нет возможности избежать обвинения в этой несправедливости, если вы спали, пока надо было бодрствовать, и когда надо было знать каждую подробность моих обстоятельств, не знали, и при том пребывая в одном со мною месте, будучи в своем обществе и ежедневно беседуя друг с другом и каждый не менее, чем себя, зная, конечно, своего товарища. Это было бы делом скорее пренебрежения ко мне, чем бездеятельности.
4. Итак я побеседую с вами, как с неслыхавшими ничего об этой мере, чему кто бы поверил?
Итак, если бы меня уличали в молчании по лености или беспечности, я бы стыдился, считая это недугом какого–нибудь негодного раба, для которого лежать и совсем или мало двигаться величайший из праздников.
5. На самом же деле, кто не знает, что меня винят друзья за труды на старости лет, за то, что я постоянно что–нибудь сочиняю и составляю речь, считая то слаще меда, и в моем недуге в сочленениях самое тяжкое для меня, что он мешает мне писать. Почему же, будучи в состоянии выполнить тот закон многими речами, я не захотел; но речи есть, а я их не исполняю.
6. Может быть, иной воображает, что я скажу о неправой оплате. Достаточно и этого, чтобы довести человека до раздражения и заставить молчать, — юноша, получающий от отца деньги с тем, чтобы снести их софисту, и одни из них употребляющий на кутеж, другие на игру в кости, третьи на удовлетворение половой страсти, иной раз выходящей из мерила законности. Затем, лишь он попрекнет его за бесстыдство, он врывается в нему, кричит, грозит, бьет, считает всех отбросами, требует, чтобы вступление его считали за вознаграждение.
7. Бедняку же и извинение, и упрек. Ведь то, что он не дает, происходит от невозможности дать, а в стычке с другими чинить оскорбление — разве это можно снести?
8. Есть такие, которые своевольничают и больше их, как бы с намерением скрыть этим то, что не внесли ничего, затем, подчинившись им, тратят время на эту похвальную лесть, а по уходе одни и знать не знают софиста, другие, чем только могут вредят ему.
9. Иной, следовательно, мог бы привести и такую причину для того, чтобы не говорить, не колеблясь кричать, что отделывается от подобных людей, давая им не все. Но мне ведь издавна в привычку не получать, быть может, в убыток обоим, и не дающему, и не получающему, давно это так наблюдается и так дозволено. Так денежные отношения не причинны тому, чтобы не заполнять речью здешние сборища.
10. Что же, если не это? Не вижу, чтобы все юноши любили публичные декламации, когда они не знают даже, в чем состоит мое искусство. И ясное тому доказательство они дали весной и зимой, и во время речей той и другой поры.
11. Смотрите сами: Велю звать юношей слушать. Мальчик бежит исполнить приказание. Они не следуют его примеру в беге, коим надлежало бы им даже опережать его, но одни остаются для песен, какие все знают, другие для болтовни, третьи для смеха, а меж тем их замедление за такими занятиями вызывает протесты публики, когда же им заблагорассудится явиться, они заходят по невестам или скорее к канатным плясунам, а ко мне еще не войдя в дверь, считают, что уже вошли [1], так что сидящим в ожидании юношей приходится сердиться на такую их леность.
12. Так бывает до речи, а когда она произносится уже и исполняется, — много кивков друг другу на счет возниц, мимов, коней, плясунов, много на счет драки, или состоявшейся, или ожидаемой.
13. Далее еще: одни стоять, словно каменные, ударяя одной кистью руки по другой, другие не оставляют в покое носа то той, то другой рукой, третьи сидят, хотя столь многие места речи способны взволновать [2], иные насильно усаживают того, кто привстал, те считают новых посетителей, этим достаточно смотреть на листья, иным болтать, что придется, приятнее, чем отдать свое внимание ритору.
14. Еще более дерзкие поступки — подрывать подлинный рукоплесканья фальшивым, мешать крику разразиться и идти по всему театру, отвлекая от речей возможно больше народу, то ложными вестями [3], то приглашением в баню перед завтраком — некоторые расходуются и на подобные вещи. Итак, ни вам, плохие юноши, — никакой пользы, как и тем, кого не было, ни говорившему, сколько дело зависит от вас, когда он не получает того вознаграждения, какое одно доставляют декламации.
15. Никто не мог бы сказать про меня, что я клевещу и привожу несуществующую причину. Тогда, будто бы, я тотчас, на месте разразился бы против обидчиков гневом и речами, подсказываемыми гневом. Ведь вы знаете, что нередко я. действительно, поступал так и с криком приказывал не раз кому–либо, наложив на шею ленивца десницу, выбрасывать его. Если же этого не происходило, то было результатом просьб.
16. Доказательством того, что вы были виноваты предо мною, служит вышеизложенное. Для тех же, кто, когда слушали, не желали быть внимательными, результатом было, конечно, то, что они ничего не вынесли для души из сказанного.
17. Обратное было при тех, кто раньше вас занимались здесь. Они уходили, запоминая один то, другой другое, потом, сойдясь пробовали составить и написать слово, и то немногое, что ускользнуло от их внимания, огорчало их, и одно было у них занятие — повторять сказанное до трех, четырех дней дома, родителям и гораздо дольше здесь. 18. Вы же снова обращаетесь к песням, которые отлично запоминаете, одинаково предав забвению из Демосфена и то, что написано последнее, и то, что — сперва. И если кто спросить вас, сказал ли я речь и какую, услышит, что сказал, а что это было, уж не узнает.
19. «Клянусь Зевсом, я теперь хуже и нынешнее не похоже на прежнее». Но не то говорят эти, еще не старики и старики, одни еще занятые профессией адвокатов, другие, достигшие чрез эти заслуги постов правителей, которым не дает сидеть смирно даже каждая малая подробность в речи. Можно слышать их восклицания, что я сам себя превзошел. Если хорошо было прежнее, еще больше, по их словам, достоинства в нынешнем моем слове и старость не служить мне помехой. 20. Не вам, значит, прибегать к подобной отговорке. Похвала их, свидетельствующая о моем прогрессе, не допускает упреков моим речам с вашей стороны. Ведь вы не могли бы утверждать, что вы более опытны, чем они, ценители речей. Вы и их явно оскорбляете вашим хладнокровием при их воодушевлении. А между тем следовало бы, если вы и слепы к красоте речей, подчиняясь их руководительству, принимать участие в их восторгах. 21. Но вы не приобрели той души, как у юношей, которые знали, что такое софист, которым в их интересе к нему и самозабвение служить к чести их. И кто скажет про них, что они неистовствуют при этом, — не враг им, чтит их, а не клевещет на них. 22. Таких мы и многие видели в разных местах земли, при чем одни оказывали им внимание наравне с родителями, другие удостаивали учителей еще большего, и родители при этом знали о том и радовались их поведению, не смотря на то, что видели на телах сыновей признаки войны за своих учителей [4], рубцы на головах, рубцы на лице, рубцы на ногах, рубцы всюду. И эта долгая и сильная привязанность и состарилась с людьми, так расположенными. 23. Какую подобную повинность по отношению ко мне может назвать кто–нибудь из вас? Какую битву? Какую опасность? Какой удар? Скорее, какое слово? Какой голос? Какую угрозу? Какой взор? 24. … вы, которые отвратили свои души от софиста, и, распределившись по другим кафедрам и названиям, перенесли свои обязательства туда, его обижаете, а за интересы тех стоите, не жалея слов, не жалея дела, угождая всячески, силясь второму дать место первого, гордясь отходами благодаря вам юношей и усилением того, на чью сторону вы стали, в убыток другим. 25. За мои же интересы понести какой–нибудь труд бы так далеки, что даже и не стали бы молить о том богов. Недовольно с вас и этого, но вы даже проклинаете. 26. Откуда такая моя уверенность? Два самые веские признака меня в том убеждают, огорчение ваше моими удачами и удовольствие, доставляемое вам моими неприятностями. Разве не так с вами бывает, когда одни юноши нападают, другие отправляются морем в другое место? Поэтому подобает ли мне сказать речь?
27. «И так все, скажет иной, зложелательны, и нет ни одного честного и справедливого ученика?». Да есть. Но такие наперечет, а негодных много. А если это так, не говорить из за них имеет более основания, чем говорить ради хороших. Ведь если б была возможность угодить особо последним, я бы это весьма оценил. Но так как это невозможно, пусть лучшие снесут потерю; я не могу оказать им милость, какую желал.
28. Но я дам снова повод к подобным поступкам этим проклятым, благодаря коим недавно я подвергся столь сильным обвинениям за бесчинство юношей, о Зевс, слыша такие речи от людей, которым нет радости больше, чем иметь возможность сказать что–нибудь мне в осуждение. И обвиняют ли они по справедливости, я не мог бы сказать, а между тем следовало бы, чтобы по крайней сдержанности всех не оставалось ни тени для упреков.
29. Большая потребность представлялась в частых ораторских выступлениях, вызывавших такие обвинения [5] когда предстояло милосердному государю получить от нас дань долга ему, и отцам надлежало узнать, что мы работаем и не лежим безгласно, удрученные тяжестью бедствий. 30. Теперь же не вижу, что бы вызывало на публичную декламацию. Да еще вот что: Не приглашая, кого обычно приглашал, я огорчил бы кого лучше бы не огорчать. Приглашая же их, я еще больше дал бы им испытать вашу низость, а они, по уходе, не стали бы молчать. К чему же было бы выставлять еще больше на вид здешние обстоятельства?
31. «Между тем некоторые и из тех попросили бы речи вместе с людьми порядочными». Но они попросили бы, но лишь на языке, душа же их этого не желала, А я не так наивен, чтобы давать перевес этому внушению над долгими годами и столькими хлопотами.
32. «Каким же будешь, говорит он, в этой области, если кто–нибудь из богов продлить твою жизнь до следующего года?» Если деда поправятся, а самое главное Судьба, я последую указанию обстоятельств. Если же дела останутся, как теперь, буду держаться того же способа действий, преследуя цель, чтобы людям благоразумным, предоставлено было выигрывать другим путем.
33. После этого иной подивится, если, при возможности избавиться от таких учеников, я предпочитаю жить в унынии и в таких бедах. Но как же поступить мне? Их прогнать и сократить число своих учеников? А как же больше порадовать Приама и его сыновей? Они соревнуют мне, желая узреть это, меня во главе немногих и власть мою уменьшенною. Видал я и стратега, предводительствующего плохими воинами, но уговаривающего самого себя терпеть, в заботе, чтобы они не перешли к врагам. 34. Ведь кое–какие результаты дает и мой характер, который не спешит применять наказание и приучен больше сносить, чем наказывать. А самое главное, у меня дружба с родителями их, дружба с городами. И я боюсь, как бы, услыхав об исключении, не стали они поступать как по покойникам или даже пуще, считая бесчестие страшнее смерти, и зная, что такое хуже того, какое бывает по приговору судов. 35. Ведь это последнее может быть и снято, а это необходимо остается неотлучно [6], провожая с юности до кончины, отнимая в каждом возрасте свободу слова: «Бессовестный, с взором пса, не ты ли был изгнанным из святилищ, отведенных речам, как осквернявший музам их местопребывание?» Вот почему, щадя и отца, и мать, и города, и будущих детей, на которых необходимо перешло бы бесчестие, одного я не сделал, в другому уговорил себя и прав был мой уговор, как я сам убеждаюсь.
37. От вас зависит, чтобы ничего подобного более не происходило. Если вы исправитесь, а это не трудно при желании, увидите, как и я все исполню и как скорее я приглашаю вас на такую речь, чем меня к тому уговаривают.


[1] πϱίν τε εἵσω ϑυρῶν εἶναι καὶ εἰσελϑόντες, т. е., стоят в преддверии, не входя даже, как следует, в комнату. Не следует ли исправить: ἐξελϑόντες, «еще в двери не вошли, а уже выходят» («к шапочному разбору»)?
[2] cf. pg. 145, 9, orat. I § 129, о впечатлении речи на Юлиана – ϰινεῖν в этом смысле часто.
[3] Срв. т. I, стр. 55, orat. I, § 157 след.
[4] Срв. orat. I, § 19, т. I, стр. 9.
[5] См. поправку Förster'а. textn.
[6] ἀϑάνατος ср. т. I, стр. 20, 1. .