1. Следовало бы, слушатели, завершиться тому, что было предметом надежд моих и всех людей, чтобы в настоящее время персидская держава была сокрушена, а земля персов находилась под попечением римских правителей, вместо сатрапов, согласно нашим законам, чтобы храмы наши были украшены добычей, полученной оттуда, а тот, кто одержал эту победу, восседая на императорском троне, принимал приветствия с победою. Вот, что, полагаю, было и справедливым и подобающим, и достойным того обилия жертв. какие он принес. 2. Но как завистливое божество оказалось сильнее надежд, не лишенных основания, и мертвым принесен от Вавилона тот, кому немного оставалось для завершения своих подвигов, слезы пролились из глаз всех обильно и недаром, но воспрепятствовать кончине невозможно, приступим к тому, что одно остается, а ему наилучшее угождение, и скажем несколько слов о его подвигах в собрании других слушателей, раз самому ему не суждено внимать хвале его деяниям. 3. Ведь мы, во первых, поступили бы несправедливо, если бы, в то время как он на все дерзал, чтобы заслужить похвалу, лишали его награды, во вторых, было бы самым позорным поступком не воздать умершему той чести, какую при жизни мы ему оказали бы. Помимо того, что было бы проявлением крайней льстивости, пока жив человек, ухаживать за ним, а об умершем забывать, живым, если и не словом, можно угодить многими другими способами, а по отношению к отшедшим нам остается одно только, славословия и речи, на вечные времена передающие потомству их доблестный деяния.
4. Что до меня, не раз собираясь произнести похвальное слово этому мужу, я всегда находил, что речи мои слабы сравнительно с его деяниями и, клянусь богами, ни разу не почувствовал я досады на то, что доблесть императора-друга побеждает могущество искусства софиста, к нему привязанного. Я считал это общею выгодою городов, что тот, кто получил власть для охраны целой империи, не оставил никому возможности сравняться в своем слове с величием его дел. Но я, который даже одни подвиги, проявленные на побережье Океана, не был в состоянии почтить словом по достоинству, в каком бы очутился положены сегодня, будучи вынужден в одной речи передать и те подвиги, и поход на персов? 5. Полагаю, право, что если бы этот муж, обретши от подземных богов воскресение, дабы быть сотрудником моим в таком слове, незаметно для всех прочих стал сам помощником в моем ревностном труде, и при таких условиях речь не достигла бы точной соразмерности с делами, и лучше была бы, чем теперь, но всего того величия, сколько подобало, все равно не имела бы. Каких же результатов нужно мне ожидать, предпринимая столь серьезный труд без такой помощи? 6. Но если бы не замечал я и прежде, что вы, не смотря на ясное сознание того, как дела побеждают слова, все же довольны моими речами, не в укор было бы мне молчание. Однако, так как и тогда вы немедленно хвалили, и продолжали одобрять их, не находя достаточного оправдался для своего молчания, я попытаюсь исполнить долг справедливости в отношении императора и друга.
7. Немало бывало императоров, душой благородных, но родом незнатных, умевших оберегать свою державу, но стеснявшихся сообщать о своем происхождении, так что и ораторам, их восхваляющим, предстояла задача исцелить эту рану. Но у этого человека нет ничего, что не доставляло бы материала для похвалы. 8. Первым делом, происхождение — дед у него император, который, меньше всего интересуясь наживой, завоевал себе чрезвычайное расположение подданных, отец же — сын императора, брат императора, имевший при этом более права занять трон, чем тот, кто получил императорскую власть, не смотря на то оставался спокойным, поздравлял того, кто взял ее, и продолжал жить с ним бесхитростно и в дружбе. 9. Женившись на дочери префекта [1], дельного, благоразумного человека, к которому проникся уважением победивший его враг, и увещевал своих править, беря с него пример, производить на свет этого наилучшего человека и оказываете честь тестю, его именем назвав сына. 10. И вот Константин умер от недуга, а чуть не весь род, отцов и детей одинаково, обошел меч. Этот же человек и старший брат его от того же отца избегают великого смертоубийства, при чем одного спасла болезнь, которая представлялась достаточно опасной, чтобы окончиться смертью [2], другого возраст, так как он только что был отнять от груди. 11. Тот больше прилежал к другим занятиям, а не красноречию, полагая, что так менее испытает зависти, а этого божество, коему в удел он достался, подвигнуло к любви к речам и он занимался ими в городе величайшем после Рима, внук императора, племянник императора, двоюродный брат императора посещая школу, при чем он вел себя без гордости, без обиды, не желал обращать на себя внимания толпою прислужников и шумом такой свиты. Но был у него евнух, наилучший страж целомудрия, и другой педагог не чуждый образования [3], одежда его была скромна, не было надменности в обращении с другими, но он первый вступал в беседу, не отталкивал бедняка, приходил на приглашение, а до зова ждал, стоял там, где прочим полагалось стоять, слушал то же, что и прочие, уходил вместе с остальными, и ни в чем не искал особливого положения, так что посторонней посетитель, оглядев толпу учеников, не зная, кто они и чьи дети, ни по каким признакам не догадался бы о его высоком звании.
12. Однако не во всем был он им ровней: в своей понятливости, в способности воспринять сказанное и удержать в памяти и незнании усталости в труде, он далеко оставлял прочих позади себя [4]. Наблюдая это, я горевал, что не сам бросаю семена в столь даровитую душу. Дело в том, что юноша был в учении у некоего негодного софиста, в награду последнему за его поношения богам, при чем он воспитывал в таком мнении о богах и ученика своего, из за борьбы учителя против жертвенников вынужденная терпеть его низменное искусство речи [5]. 13. Между тем он уже приближался к поре возмужалости и царственная натура его сказывалась во многих заметных признаках. Это обстоятельство лишало сна Констанция, и убоявшись, как бы город значительный, с веским голосом, равняемый с Римом во всем, не был привлечен достоинствами юноши и чтобы не получился результата для него (Констанция) неприятный, он посылает его в город Никомеда, как такой, который не будет внушать тех же опасений, но дает те же средства образования. А он в школу ко мне, уже ведшему там курсы и избравшему этот город взамен другого, город, суливший затишье, взамен того, что изобиловал опасностями [6], не ходил, но не переставал знакомиться со мною, покупая мои речи.
14. Причина же тому, что речами моими он услаждался, но избегал отца их [7], была такая: тот дивный софист обязал его многократными и крепкими клятвами, чтобы не бывать ему и не зваться моим учеником, и не записываться в число моих слушателей. 15. Он же пенял на того, кто связал его клятвой, а клятвы не преступал, но в своей жажде моего искусства обрел способ, как и клятвы не преступить, и приобщиться к моим речам, обзаведшись за крупные дары неким передатчиком ежедневных речей моих. И особливо в этом случае он показал степень своих природных дарований. Действительно, отнюдь не посещая моих курсов [8], он оказался в подражании мне более успешным, чем те, кто все время меня слушали, и по туманному пути опередил их на их ярко освещенной дороге обилием плодов ученья. Вот откуда, полагаю, и в речах. им позднее сочиненных, есть что то родственное моему искусству и представлялось, будто он был одним из моих слушателей.
16. Итак его усердие было направлено на этот предмета, а брату достается участие в императорском сане, на втором месте [9]. Произошло это так. Когда у Констанция завязалась двойная война, сначала персидская, а за нею война с тираном [10]. явилась, конечно, надобность и в соправителе, и Галла посылают из Италии охранять Восток, и то звание. какое раньше принадлежало его отцу, стало принадлежать и ему, (он был братом императора [11])
17. Итак тот шествовал, сопровождаемый отрядом телохранителей, и через Вифинию, и братья свиделись друг с другом, но душевного расположения этого мужа судьба брата не изменила и то обстоятельство, что последний был цезарем, не сделалось для него побуждением в нерадивости, но прежнее рвение к речам у него возросло и он удвоил труды, каким отдавался в погоне за ними, полагая, что, если придется остаться в положении частного лица, искусство, это божественное приобретение, заменит для него царскую власть, если же судьба приведет его к скипетру, он украсит императорский сан своим искусством.
18. Вот почему он и светом солнца пользовался для занятий, и огнем с наступлением ночи, и состояния своего не увеличивал, хоть это было для него нетрудно, а душу усовершенствовал. Как то, сойдясь с людьми, изучившими Платона [12], и услыхав о богах и божествах и тех, кто действительно создали весь мир и блюдут его, и о том, что такое душа, и откуда она явилась, и куда она уходит, что ее низвергает в погибель и что возвышает, что тянет ее вниз и что поднимает в высь, что для неё оковы и что свобода, и как возможно одного избежать, другого достигнуть, он омыл соленую влагу слуха пресною водою речи [13] и, истребив все прежнее празднословие [14], ввел в душу, взамен его, красоту истины, как бы в какой-либо великий храм статуи богов, прежде оскверненные грязью.
19. И стал он в этом душевном перевороте иным, а притворялся прежним, так как явиться в истинном свете нельзя было. Эзоп, в данном случае, сочинил бы басню, где не осла прикрывал бы львиной шкурой, а шкурой осла льва. А тот знал, что ведать польза великая, а представлялся таким, как было безопаснее. 20. Когда же всюду разносилась молва о нем, все люди, преданные культу Муз и прочих богов, одни сухим, другие морским путем, спешили взглянуть на него, познакомиться, обменяться с ним разговором. Явившись же, трудно было от него оторваться. Эта сирена приковывала в себе не только речами, но и качествами характера, располагавшими в дружбе. Его склонность в сильное привязанности и прочих приучала так же горячо отвечать на нее, так что, сливаясь в искреннем расположении друг к другу, они с трудом разлучались.
21. Итак он скопил [15] и проявлял всевозможные знания, поэтов, риторов, поколения философов, полноту изучения греческого языка, незаурядное владение другим. А у того (Констанция) была забота об обоих, но со стороны всякого благомыслящего человека выражаемо было ему пожелание, чтобы владыкою государства стал этот юноша, чтобы остановилась погибель вселенной, чтобы предстоятелем недужных стал тот, кто умеет целить такие недуги. 22. Я не сказал бы, чтобы он осуждал эти пожелания, и не позволю себе о нем такого пустословия, но выражусь так, что желать, он желал и сам, но не из пристрастия в роскоши, владычеству и порфире, а дабы собственными трудами вернуть народам то, от чего они отпали, как прочее, так в особенности, конечно, поклонение богам. 23. Ведь это в особенности и удручало его сердце, когда он видел повергнутые храмы, прекращение обрядов, опрокинутые жертвенники, упразднение жертв, гонение на жрецов, богатство жрецов поделенным между людьми, самыми распущенными, так что, если бы кто-либо из богов обещал ему, что восстановление всего перечисленного будет выполнено другими, он, убежден я, настойчиво уклонялся бы от власти. Так стремился он не в господству, а к благоденствию городов.
24. И вот, когда в душах людей образованных зрело это горячее желание, чтобы земля была исцелена волею этого человека, на Галла обрушилась клевета и было найдено письмо, заключавшее самый преступный заговор, и когда оскорбители понесли наказание, — потерпевшему такую обиду не увенчивать их было, — признано было, что потерпевший кару заслужил то наказание, коему подвергся, и он умирал безгласен, так как меч предупредил его оправдания [16]· 25. И немедленно Юлиан был привлечен и оказался окруженным стражей, вооруженной, смотревшей грозно, говорившей резко, своим обращением заставлявшей темницу считать легким наказанием. К этому присоединялось, что его не водворяли в одном месте, а переводили из одной местности в другую, удручая тем его положение. И подвергался он этому, ни в чем не винимый, ни большом, ни малом. Да и как мог он быть виновен, он, который жил больше, чем в трехстах стадиях расстояния от брата и посылал письма, да и то не часто, причем они ограничивались простыми приветствиями? Поэтому и доносчика против него не находилось; однако, не смотря на то, его угнетали, как сказано, заключением, не по чему-либо другому, как потому только, что у обоих был один отец. 26. Итак и в данном случае нельзя не подивиться тому, что он ни казнившему не польстил речью против погибшего, ни речью о нем раздражил того, кто остался жить, но первого чтил, горюя украдкой, а второму не давал повода к казни, как он ни желал последнего. Так превосходно обуздывал он свой язык, при том когда притеснения, каким он подвергался, мало располагали в этому, так что своей выносливостью он заградил уста и самым низким людям. 27. Однако и этого не было достаточно для спасения и не остановил он тем гнев беспричинно раздраженного человека, но увидала его в его невзгоде Ино. дочь Кадма, — супруга Констанция, и его пожалела, а супруга смягчила [17] и многими мольбами убедила послать поклонника Эллады и в особенности ока Эллады, Афин, в излюбленную им землю. 28. Самое это обстоятельство как же непрямо свойство души, явившейся от богов, что, когда ему был предоставлен выбор местности, он не пожелал ни садов, ни домов, ни дворов, ни полей на морском побережья, ни роскоши, к какой открывают возможность многие прочие подобные материальные блага, что все было в его распоряжении в Ионии, но признал ничтожными сравнительно с городом Афины, матерью Платона и Демосфена и прочей многообразной мудрости, эти вещи, каким придают важность? 29 Итак он является туда поспешно, чтобы увеличить запас своих знаний и чтобы вступить под руководство учи тел ей, способных дать нечто больше того, чем он обладал раньше. Но, знакомясь с ними, предоставляя им испытывать себя и их испытывая, он скорее сам поражал их, чем им изумлялся, и он, один из юношей прибывших в Афины. оставил их, скорее сам обучив других, чем усвоив новое [18]. Поэтому вокруг него постоянно видны были рои юношей, стариков, философов, риторов. На него взирали с надеждою и божества, уверенные, что этот человек вернет культ предков. 30. А он был одинаково привлекательным своею речью, и своею застенчивостью: ничего не говорил он без этого румянца стыдливости. Итак его кротостью все пользовались, его доверием наилучшее люда, среди них первым был уроженец нашей страны, единственный среди людей муж безупречный, победивший достоинствами своими всякое злословие [19].
31. Итак у юноши составилось решение в Афинах прожить и умереть и это представлялось пределом счастья, но так как положение государства требовало второго императора, в виду разорения городов по Рейну, между тем как посылаемые туда военачальники домогались большего, чем следовало [20], на царство вызывается тот, кто занимался философией в Афинах, самыми этими интересами своими внушая наименее опасений человеку, за которым числилось особенно много неправды. Ведь если он стал убийцею отца и братьев, одних давно, других в недавнее время, он все же надеялся. что обязательства останутся нерушимыми и что характер того человека станет выше тех обвинений, какие он мог ему предъявить. 32. расчет призывавшего не был ошибочным, а этого человека ничто не могло бы заставить верить, что почет не завершится для него кознями, — так заставляла предугадывать пролитая кровь—, но так как средств ускользнуть не было, он со слезами призывает богиню и, умолив ее о защите, отправился. Получив же императорский сан, тотчас послан был на подвиг, требующий рук Геракла. Таковы были дела с галлами, что живут на самом побережье океана [21].
33. Констанций, воюя с Магненцием, отнявшим чужие владения [22], но правившим лично блюдя законы, считал необходимым исчерпать все средства, дабы овладеть этим человеком. И вот он письмами открывает путь варварам в римские пределы, заявив в них о своем дозволении им приобретать земли, сколько только они смогут. 34. Когда это разрешение было дано и письма те отменили условия договора, они хлынули потоком, при отсутствии какого-нибудь сопротивления, — Магненций держал свои войска в Италии —, и цветущие города становятся их полной добычей, деревни разносились, стены низвергались, увозилось имущество, женщины и дети, и люди, коим предстояла участь рабов, следовали за ними, унося на плечах собственное свое богатство, а кто не в силах был выносить рабство и видеть жену свою и дочь в позоре, в слезах был убиваем, и когда наше достояние было перенесено, то, завладевшие землею, нашу запахивали собственными руками, а свою руками полонянников.
35. Α те города, которые избежали взятия благодаря крепости стен, земли, кроме самого незначительного количества, не имели и жители пропадали с голоду, хватаясь без разбору за все, чем только можно было питаться, пока число их становилось столь незначительным, что самые города обращались вместе и в города, и в поля, и незаселенная пространства в ограде хватало для посевов. Действительно, и быка запрягали, и плуг влачился по земле, и семя бросали, всходил колос, являлся и жнец, и молотильщик, и все это в пределах ворот города, так что пленных никто не назвал бы более злосчастными, чем тех, кто остались дома.
36. И такою то ценою купив победу, император первое время радовался и торжествовал^ когда же враг был побежден, измена обнаружилась и Рим чуть не вопил, что отсекли ему конечности, не дерзал изгнать ликующие толпы, рискуя собственной жизнью, но потребовал, чтобы шел в поход тот, кого только что привлеки к военной службе из школы, и необычайнее всего было то, что император одновременно воссылал мольбы и о торжестве его над врагами, и о поражении его ими, первое под влиянием стремления вернуть себе землю, второе под влиянием зависти. 37. Я что он именно послал его не менее с целью сгубить его, чем с тем, чтобы он одолел врага [23], он проявил это немедленно и вот в чем. В то время как в его распоряжении было все то количество войска, сколько раньше обслуживало трех императоров, при чем много было и гоплитов, и всадников, из коих самым грозным был отряд, чьи доспехи делали его неуязвимым [24], он велел сопровождать Юлиана трем сотням гоплитов, самых непригодных [25]. Он уверял, что он найдет там воинов в гарнизонах, но последние были из тех, что привыкли терпеть поражения, и не было им иного дела, кроме как отсиживаться в давней осаде [26]. 38. Но ничто из таких обстоятельств не смутило Юлиана и не сделало его боязливым, но тогда впервые взявшись за оружие и приняв участие в войне, при чем ему предстояло выводить трепещущих воинов на привыкшего побеждать врага, он ходил в своих доспехах так, как будто с самого начала обращался с щитом, а не с книгами, и так смело поступал, будто стоял во главе десятков тысяч Эантов. 39. Два условия создавали такую его доблесть. Одно — его образование и уверенность, что замыслы действительнее физической силы, другое — вера в то, что боги — его союзники в войне. А он знал, что и Геракл избег Стикса по благосклонности к нему Афины.
40. Вот явный признак благосклонности к нему богов с первых шагов. Двинувшись из Италии в средине зимы, когда недолго было бы под открытым небом погибнуть от холода и снега, он пользовался на своем походе такими светлыми солнечными днями, что люди шли, называя время года весною, и раньше врагов был побежден холод [27]. Вот и еще один признак благоприятной судьбы. В то время как он проходил через первый городок той земли, которую брал, венок из ветвей, — много таких на веревках. протянутых от стен до колонн [28], высоко вывешивают горожане [29], — один из тех венков, какими мы украшаем города, отвязавшись, опустился на голову цезаря, пришелся в пору, и клики понеслись со всех сторон [30]. Полагаю, венок предвещал будущие трофеи, то, что он шествует к победе.
42. И вот. если бы пославший разрешил ему немедленно начать действовать и применить в делу свою сообразительность, тамошние обстоятельства тотчас бы переменились. На самом деле Юлиан ничего не имел в распоряжении, кроме собственной хламиды, распоряжались военачальники. Такова была воля пославшего, чтобы одни повелевали, а тот служил им [31]. Но помня об Одиссее и его терпении, он сносил это, между тем вождям угодно было спать [32]. Это способствовало бы усилению противников, если бы с прибытием цезаря они располагали теми же удобствами к тому, что и раньше. 43. Однако, хотя ему не давали действовать, но когда он только обходил племена для обозрения, — одно это было ему предоставлено, — его имя и наружность возымели столько силы, что иной из тех, кто долгое время сидел запертым и исхудал. сделав вылазку, уже брал в плен варвара, пашущего землю у стены, и второй, и третий, и небольшая кучка стариков, отставших от оружия, отразила ночной приступ большего отряда юношей [33]. Последние, притащив лестницы, приставили их к воротам, незанятым людьми, каковым способом они брали большую часть городов, а те, как заметили, пустив в качестве оружия в ход все, что было под руками, на своих дряхлых ногах побежали, возглашая имя цезаря. И старики победили, как воины Миронида, одних убивая сами, другие же погибали, сами бросаясь вниз вверху. 44. В другом месте сделана была вылазка молодых людей на варваров, к чему раньше не было привычки. И одни, обратившись вспять, бежали, а те пресытившись убийством, цезаря не видя, но ободренные тем, что он был недалеко от них. Третьи, собираясь выселиться, прогнав страх из души, оставались. 45. Когда же варвары из густого леса напали на арьергард войска на походе, дело приняло столь счастливый оборот, что те, которые рассчитывали нанести урон, были перебиты, и убившие: во свидетельство своего подвига, несли голову мертвеца, и быта назначена некоторая награда за голову, и явилось сильное соревнование в порубке голов. Стремлением к прибытку этот мудрейший человек очистил души от робости и желание получить внушало отвагу. Те же варвары, которые бежали на острова, образуемые Рейном [34], стали предметом охоты нашим, являвшимся туда вплавь и на судах, а их стадами угощались города. 46. Между прочим, застав из двух самых крупных городов один поврежденным бесчисленными приступами, а другой одним штурмом почти опустошенным и поверженным [35], он одному протянул руку для восстановления и поставил в нем гарнизон, другой же, где все запасы истощились, так что население вынуждено было питаться и тем, что в пищу не допускается, ободрил надеждами на лучшее будущее. 47 При виде этого некий царь значительной варварской трибы явился, неся повинную, что вреда нанес немного, прося о договоре с ним и обещая быть союзником, и так как его предложение признано было приемлемым, заключает мир, — на короткое время сделавшись уступчивым вследствие опасения того, что могло последовать. [36]
48. Вот в чем и еще во многом другом возымел он силу на походе своем по стране, еще не достигши власти выполнять все то, что задумает. А когда смещен был полководец, боявшийся врагов и издевавшийся над собственными подчиненными [37], и явился па смену ему чело век, и в остальных отношениях наилучший, и в военном деле опытный [38], и устранена была большая часть помех, тогда то, тогда настала для цезаря пора выказать себя в полной мере. 49. Смотрите сами: в то время как старший счел потребным переправиться за реку против варваров. а младший уже давно пылал к тому желанием, словно конь к бегу, и досадовал на ту неволю, которая его удерживала, Констанций, усматривая, что его войско мало и не под силу ему будет смелое предприятие, посылает отряд вдвое больший, чем его войско, тридцать тысяч гоплитов [39], поставив над ними вождя, который представлялся способным использовать боевые силы. 50. И следовало обоим войскам соединиться, и когда немного оставалось им пройти пути для встречи, старший, побоявшись, чтобы другой не стал участником победы, а вместе с тем считая свое войско достаточным, приказывает с ним не соединяться, а переправиться одному. Но когда он стал наводить через реку понтонный мост, варвары, нарубив лесу, пускают выше моста по течению толстые стволы, которые, сталкиваясь с судами, одни разорвали, другие поломали, третьи даже потопили. 51. Когда таким образом первая попытка расстроилась, он и его тридцать тысяч отступили в поспешном бегстве, варварам же мало было того, что они не пострадали, но, признав момента для себя благоприятным, чтобы предпринять нечто самим, переправившись через реку, они стали преследовать и, догнав, стали избивать, и удалились с пением пэана, и за предприятием следовало у них предприятие, вернее же от слов перешли они к делу. 52. Дело в том, что, когда они были опять дома, а цезарь обильно снабжал укрепления и города хлебом с обработанных ими нив [40], насколько возможно было пользуясь для этой цели руками воинов, он восстановлял поверженные укрепления и собирался быстро извещать императора, зимовавшая далеко от Рейна, о предприятиях врагов, путем передачи сообщений от одного пункта другому — раньше пространность пустыни отнимала сведения о их кознях —, узнав это, что римляне снимают их жатву, враги разгневались, будто у них отнимали отеческое достояние, и послав вестника [41] и через его посредство предъявляя письменный договор, предоставлявшей землю им, утверждали, что он поступает наперекор воле старшего и что он должен или признаться в этом, или оставаться верным письменному документу, или, не желая ни того, ни другого, рассчитывать на битву. 53. А цезарь, заявив, что он явился в качестве шпиона, так как их правитель не позволил бы себе быть столь дерзким, задержал посланца, а сам, припоминая те увещания, какие держали, как он слышал из исторических сочинений, те древние стратеги, и прекрасно понимая, как подобная речь, предпосылаемая боевым действиям, вдохновляет воина в храбрости в битве, сказал слово, которое я с удовольствием внес бы в настоящую свою речь [42], но так как литературный обычай этого не дозволяет, я выразился бы только, что «тем война стала далеко слаще», чем раньше бездействие. 54. И он решил, что каждое крыло должны занять всадники, а центр предоставлен быть гоплитам, лучшие же воины обоих родов оружия находиться вокруг цезаря на правом фланге [43].
Требовалось, чтобы это расположение осталось незамеченным врагами, но того не дозволила низость нескольких перебежчиков. Когда же стала происходить переправа варваров, цезарь помешать ей не заблагоразсудил, хотя и была в тому возможность, но и не захотел сразиться, напав на малую часть их, но ринулся на них, когда их было уже тридцать тысяч [44], раньше, чем подошло во много раз большее полчище. Надо заметить, что они решили, как я слышал позже, чтобы не оставался дома никто из способных сражаться. Достойно удивления и то, и другое, и то, что он не вышел на встречу первым, и то, что принял битву не со всею двинувшеюся массою. Первое не было бы заметным делом, второе сопряжено было бы с величайшим риском, и первое было бы делом человека с душой мелочною, второе — человека безрассудного. Вот почему он не преграждал дороги при переправе количеству, превышавшему, и при том значительно, численность его войска, но остановил своим наступлением дальнейший прилив врагов. 56. Между тем у варваров, все проведавших, храбрейшая часть войска построена была против отборной части римлян, а на правом крыле они поместили вспомогательный отряд, который они спрятали под прикрытием рва [45], заросшего высокою стеною частого камыша, — местность та была болотистой , где засевших было не видно. Однако они скрылись от взоров римлян, стоявших на крайнем левом крыле, но как только последние их заметили, с боевым кличем двинувшись беглым маршем, они преследовали их, подняв их с их места, и привели, благодаря им, в беспорядок около половины варварского войска, так как бегство передних рядов вызывало бегство следующих за ними. 57. Происходить в битве нечто подобное тому, что случилось в морском сражении коринфян с коркирянами. И в этой битве вышло так, что каждая сторона и побеждала, и терпела поражение. Именно верх одерживало с каждой стороны левое крыло, так что правое крыло римлян, окружавшее цезаря, было теснимо, отборные отборными [46]. 58. Даже знаменоносцы, которые наиболее приучены сохранять строй, и те не соблюли обычая. Но как только они подались, цезарь зычным голосом. уподобившись в речи своей сыну Теламона, — тот выразился, что с гибелью кораблей эллинам нет возврата, — сказал, что в случае поражения все города запрутся для них и никто не дает им пропитания, и присовокупил в заключение, что, если они решили бежать, то придется им, сперва его убив, потом уже удариться в бегство, так как, пока жив, он того не допустит, при этом он указываете им на тех из варваров, которых гнали обратившие их в бегство римляне.
59. Когда же те одно услыхали, другое увидали, и ело вами были пристыжены, а бегству врагов порадовались, они повернули во фронт и снова вступили в бой, и позор этот прекратился, и всякий принимался преследовать врага. Дело дошло до того, что и охрана обоза, что находился на вершине горы, возгорелась желанием принять участие в деле. А когда они устремились и стало очевидно их спешное наступление, они внушили варварам представление о прибыли войска, и никто уже не хотел оставаться на месте. 60. Так равнину покрыло восемь тысяч трупов, Рейн, устилали утопленники, жертвы неумения плавать, [47] у острова реки переполнились трупами, когда победители двинулись на тех, что прятались в лесах. Варварам, и самым далеким, уносимые потоком трупы и доспехи приносили весть о битве. 61. Важнее всего было то, что, устроив облаву на обитателей островов, на этой охоте они захватили с подданными и их начальника [48]. Держа его за руки, не снимая с него оружия, они повели этого чрезвычайно рослого и видного собою человека, обращавшего на себя все взоры своею фигурою и нарядом.
62. И вот солнце, что взирало на этот подвиг, закатилось, а этим человеком цезарь, призвав его к ответу в его дерзких предприятиях, восхищался, пока он говорил с достоинством, а когда первые благородные речи он заключил униженными мольбами, проявив боязнь за жизнь и помянув о её сохранении, почти возненавидел его. Однако он не причинил ему никакой беды и не заключил в оковы, в уважение его недавнего высокого положения и в думах о том, сколь много силы в одном дне.
63. Какой из праздников, справляемых у греков, пошел бы в сравнение с тогдашним вечером, когда участники борьбы пили друг с другом, считали друг перед другом, скольких они сразили в бою, и одни смеялись, другие пели,. третьи грозились, а тому, кому не давали есть раны, достаточным утешением были самые эти раны? 65. Ведь и во сне, должно быть, они побеждали варваров и в течение ночи услаждались той отрадой, какую им доставили дневные труды, поздно, да, очень поздно воздвигнув трофей над варварами, и нежданному успеху радуясь тем сильнее. 65. Однако от природы ли трусливых Юлиан превратил в людей доблестных, внушив им отвагу, будто некий бог? А что может быть выше сверхчеловеческого могущества? Но не губила ли благородные натуры низость вождей? А что может быть похвальнее, чем заставить достойных людей выказать силу своих достоинств? Но не бог ли какой незримо облагородил их дух? А что может быть почтеннее, нежели сражаться с подобными союзниками? Ведь и афинянам, полагаю, что они с помощью Геракла и Пана свершили пресловутый подвиг при Марафоне служить в вящей славе, чем, если бы они в силах были свершить его без богов.
66. И вот иной, пожалуй, вслед за столь крупной победой, распустив войско, сам, явившись в город, усладил бы взоры, дал бы отдых душе конными ристаниями и театральными утехами. Но не он. Но знаменоносцев, чтобы они знали, как держаться в строю, он подверг наказанию [49], не отнимая жизни, пощаду от казни даровав им во имя победы, а упомянутого человека, высокого ростом, царя, посылает в качестве военнопленного к Констанцию, вестником собственных невзгод. [50] полагая, что самому надлежит трудиться, а подобные призы уступать ему, Ахилл, уступающей добычу Агамемнону. 67. А тот провел его в триумфе, и величался, и окружал себя славой на счет опасностей другого, [51] так как и того властителя, переправившегося вместе с упомянутым, который увещевал последнего не сражаться, напугав тем, что происходило, он принудил, бежав, попасться в руки Констанция, и благодаря Юлиану, последний стал владыкою обоих царей, при чем один сдался сам, другой был взят в плен.
68. Но возвращаюсь к тому, что с ним не произошло того же, что с другими, кто побеждают, кого победы заставляют предаваться удовольствиям и беспечности. Нет, он, после того как предал земле павших в бою, не позволил воинам, как они того ни желали, сложить оружие [52], но считая свершенное дело делом людей, пришедших на помощь собственному отечеству, и полагая, что доблестным людям надлежит сверх того отмстить за то, чему они подверглись, повел их во вражеские пределы, внушая им в своих речах, что остается сделать небольшое усилие, скорее наслаждение, чем труд, так как варвары напоминают раненого зверя, ждущего второго удара. 69. И он не обманулся. После переправы взрослые люди, попрятав в лесах жен и детей, спасались бегством, а он истреблял огнем деревни [53] и вывозил все, что было спрятано, и деревья тому не мешали, и тотчас явилось посольство с речами, выражающими покорность [54] и подобающими настоящему их бедственному положению. Они заключались в просьбе остановить свое наступление и, прекратив истребление, впредь относиться к ним дружественно. Он заключаете перемирие, а сроком его служит одна зима, время года, когда и без без перемирия получишь, пожалуй, роздых.
70. Столько предоставил он побежденным, а сам не пожелал сидеть сложа руки, но среди зимы, во первых, окружив тысячу фрактов [55], коим одинаково в усладу снег и цветы, в то время как они грабили некоторые деревни, среди коих находилось покинутое гарнизоном укрепление и заперев их в последнем, захватив их голодом, отправил их связанных к главному (императору), [56] вещь самая необычайная, так как у них обычай или побеждать, или пасть на поле битвы. Однако они были связаны, потерпев то же, полагаю, что лаконцы на Сфактерии. Итак император, получив их, называл их подарком и, включив их в состав отрядов, считал что ввел в их число будто башни. Так каждый стоил нескольких человек.
71. Так вот каково было одно из зимних его дел. Другое было не менее важным., Когда внезапно целое племя произвело набег на страну, он сам поспешил, с войсками, поставленными для охраны, чтоб самому прогнать нападающих, а те, узнав о его спешном приближении, предупредив его, сами прогнали врагов, с немалыми потерями для последних. Так цезарь одинаково побеждал, и являясь, и намереваясь явиться. 72. И так действовал он, и тогда вставая из за книг, которыми был обложен, а скорее отправляясь в поход на врагов, он и на поход брал их с собою. Действительно, у него всегда были в руках или книги, или оружие, так как он полагал, что образование много помогает в войне и что больше весу имеет государь, будучи способен обдумать дело, чем своим участием в бою. 73. Да и как же, например, не самыми полезными для прочих являются такие меры, как усугубить дарование людей способных почестями за проницательность ума, какие он добывал им от лица, дарующего таковые, и, делать тех, кто грабил достояние врагов, обладателями всего того, что они захватили? Сходна, понятно, с сейчас упомянутою и та мера, чтобы тот, кто доставил голову врага, получал плату золотом за отвагу. 74. Когда же молва разносила по вселенной о том и другом его интересе, всякий воин, ревностный к своему делу, становился его поклонником, и из тех, что занимались в Афинах, люди, сознававшие за собою кое–какие достоинства, отправлялись к нему, как когда то мудрецы в Лидию, к Крезу. Но Солону Крез показывал денежные сокровища, в уверенности, что нет у него иного достояния, дороже этого, а цезарь раскрывал перед пришельцами сокровища души своей, в числе них дары муз и те произведения, которые исполнял царь, воздавая тем почет своим гостям, и которые и сейчас можно приобресть и читать.
75. После того как он уступил такому порыву вдохновения [57] со спутниками Гермеса и Зевса, когда пора года подняла в тому сигнал, он немедленно двинулся в поход и, ударив молнией [58] у реки, так поразил ужасом целое племя, что они просили о переселении, чтобы им войти в состав его царства, считая приятнее родины жить под его властью, и просили земли, и получили, так он прибегал к варварам против варваров, которые считали гораздо доблестнее с ним преследовать, чем с теми 76. И это достигнуто было без боя, узнав же, что они опять переправляются, принудив, за недостатков судов коней и гоплитов перебраться вплавь, он двинулся вперед, одно опустошая, другое присвояя, и никто не препятствовал. Уже поздно спохватились несчастные и стали молить, когда то надобно было сделать до огня. 77. А тот, признав, что наступил день, которому долженствовало залечить бедствия Галлии, сперва отправил их назад с бесчестием, а когда они явились вторично, ведя просителями царей, и скиптроносцы преклонялись до земли, напомнив им о их многих продерзостных поступках и бесчисленных страданиях, ими причиненных, приказал купить мир путем излечения зол, восстановляя города, привозя жителей. 78. Те приняли условия и не обманули, и вот начался под воз лесу и железа для постройки домов, был освобожден от уз для возвращения всякий пленник, задабриваемый тем, кто раньше его бичевал, чтобы он не помнил зла, а тех, кого из взятых в плен не приводили, они показывали умершими, и правда показания проверялась свидетельством отпущенных на волю 79. У воинов Кира море, которое они узрели после множества гор и трудов, вызвало крик и слезы вместе с радостью и участники упомянутых опасностей обнимали друг друга, эти же люди так же поступали, не море увидав, а свидевшись друг с другом, одни при виде близких, избегших рабства, другие, обретя вновь своих и родину. Плакали с ними и все те, кто не принадлежали к их роду, но смотрели они на их объятия и слезы бежали, не те, что раньше, те, давно, проливались при разлуке, эти, теперь, при встрече.
80. Так война и разрознила, и собрала галлов, одна по робости начальников, другая по храбрости таковых. И сенаты наполнялись, и население, и ремесла, и доходы возрастали, и выдача замуж дочерей, и женитьба сыновей, и выезды, праздники и торжества восстановлялись в прежнем блеске. 81. Если бы поэтому кто либо назвал этого человека колонизатором тех городов, он не ошибся бы. В самом деле, одни, исчезавшие, он воздвигал вновь, тем, которые были чуть не в запустении, сохранил жителей и возвратил отсутствие опасения пережить те же ужасы. Итак уже никто из варваров, с наступлением зимы, не выплывал на обычные грабежи, но, оставаясь дома, питались на собственный счет не столько из уважения к договору, сколько из страха войны, так как и тех, кто еще не вошли в договор, ожидаемый страх склонял к спокойствию.
82. Что же происходило во время мира? Он видел в своих расчетах величайший из островов, на какие взирает солнце, тот, что находится на океане [59], и посылает оценщиков того расхода, который по названию расход на воинов, а на деле доход военачальников. Он заставил быть честными тех, которые недобросовестно поступали в этой области управления, но принял и еще одну меру, гораздо белее важную и спасительную для галатов. 83. А именно: в виду того, что, если прежде хлеб с острова шел с моря по Рейну, варвары, с тех пор как приобрели силу, уже не дозволяли этого, грузовые суда одни, давно вытащенные на сушу, сгнили, а плавали немногие, причем приходились разгружать их в гаванях и вместо реки пользоваться для перевозки хлеба телегами, дело его доставки становилось весьма разорительным. Итак, возобновляя прежний способ и считая большим злом, если не восстановит доставку хлеба, [60] как она происходила в давние времена, он быстро подготовил больше судов, чем было раньше, и заботился о том, чтобы хлеб принимала река.
84. В то время как он занимался этим делом, подчиненный возбудил преследование против начальника в казнокрадстве и Флоренций в качестве префекта был судьею, и, как человек привычный к лихоимству, и тогда, взяв взятку, из внимания к единомышленнику обратил гнев свой на обвинителя. Когда же не осталась незамеченною его кривда, пошли толки в обществе и молва это стала задевать его слух, он предоставил суд. цезарю [61]. Тот сначала уклонялся, ссылаясь на то, что ему не дано и этого права. 85. Α Флоренций поступал так не потому, чтобы был постановлен правый приговор, но потому, что ожидал, что тот выскажется в его пользу, если даже признает его неправду. Но когда он увидал, что истина одержала верх над угождением ему, он воскорбел душою и, оклеветав человека, с коим был в самых близких отношениях, письмом как подбивающего юношу, вызвал удаление от двора того, кто был цезарю вместо отца. [62] И вот последний опять почтил его речью, которая выражает еще печаль о тогдашней разлуке, и он вместе стенал и в то же время поддерживал связи с остальными властями. Но не изменил благородству своей души от столь тяжких обидь. 87. Не счел он также дозволительным за то, что терпел от упомянутых лиц, заставлять платиться римское господство, но прошел до самого побережья океана и восстановил город Гераклею, создание Геракла. [63] А суда ввел в Рейн, при чем те, от которых ожидали препятствий в том, хоть задыхались от злобы, но не могли заградить пути. Он направлялся, минуя территорию союзных племен, дабы наступая на враждебные племена по их земле, невольно не нанести какого либо вреда [64]. И вместе суда плыли вдоль берегов и войско врагов выступало на встречу, как видно с тем, чтобы остановить их попытку устроить мост 88. Пусть полюбуется тут всякий на нашего искуснейшего стратега, как не было никакого невыполнимого предприятия, легкости коего он не доказал бы. Когда, проходя и осматривая противоположный берег, он заметил место, занятие коего обеспечивало безопасность овладевшим им, тайком оставив несколько судов и небольшую часть войска в одном заливе своего берега, сам он продолжал поход и заставил врагов идти в том же направлении, а вечером, разбив лагерь, дает сигнал тем воинам переплыть и овладеть упомянутым пунктом. 89. И те с уверенностью овладели им, а другие, повернув назад, стали наводить мост, начиная с своего берега и кончая занятой местностью Это внушило варварам представление о нескольких мостах и они стали воображать, что пе замечают множества бед, которые их обступили. И тогда они стали одобрять тех, которые прибегли под защиту мира, и явились, дабы добиться того же, чего они, и на тех же условиях, а он и их землю подвергнув пожарам и опустошению, заключает мир, после того как, наконец, пресытился [65]. И снова последовало освобождение пленных и все прочее, включая и слезы, подобное тому, что было в первый раз[66].
90. Когда галаты и окружающие их варвары обменялись друг с другом положением, и одни расцвели, другие пришли в упадок, одни возлежали на пирах, другие лежали, стеная, одни потеряли ту силу, коею мнили обладать всю жизнь, другие вернули себе мощь, какой уж никогда получить не надеялись, и когда все в один голос твердили, что это не столько результат силы оружия, сколько силы его ума, его постигла зависть того, кто обязан был венками ему [67], и он потребовал и вызвал к себе цвет войска, часть, пригодную для службы, а людям, перешедшим потребный возраст и вместо дела лишь увеличивающим численность войска, предоставил оставаться.
91. Предлогом вызова была персидская война [68] и тот довод, что мир с галатами не требует войска, как будто бы вероломство варваров не попирает с легкостью клятвы, или как будто договор не должен находить себе подкрепление в вооруженной силе. Но, полагаю, он не нуждался в войске больше того, сколько у него было против персов. Ведь достаточно было части его и, не раз собрав его, никогда бы он не вступил в битву, так как решал всегда медлить. 92. Но расчет у него был другой. Он хотел остановить подвиги цезаря и его возрастающую славу [69], а вернее, погубить и ту, которая ему уже принадлежала, направив на него и немногочисленных и ветхих воинов его варварскую молодежь. 93. Он, конечно, полон был желания, чтобы всюду разнеслась весть, обратная тогдашней, что цезарь заперт и в осаде, а враги удержу не знают, но забирают города и снова срывают их до основания, и пашут и засевают чужую землю. Он понимал, видно, что, если тот и искусный вождь, с ним произойдет то же, что с кормчим самого большего корабля, раз он лишен матросов. Ведь и искусство последнего не в силах было бы заменить кораблю целый экипаж. Так император, — куда, как благородно, — завидовал в той власти, которую дал, тому, кто разил варваров.
94. Итак, попав в безвыходное положение и видя, что и повиновение, и ослушание одинаково влечет за собою гибель, — действительно, и лишение войска обещало убийство врагами, и удержание его при себе то же от рук близких, — наш герой предпочел пострадать, лучше сохраняя покорность [70], чем вызывая нарекание в неповиновении, считая удар от врагов более легким, чем тот, какой грозил нанести ему родственник. Так, предоставил он поступать, как хотят, льстецам старшего государя. Α те, выбирая начиная от самой личной гвардии, и тех, кому цезарь доверял наиболее, перебрали весь состав войска, пока оставили ему гоплитов таких, что могли только молиться. [71]
95. И тот мирился с положением, не без слез, конечно, но желал сносить это, но когда разбросанные в разных местах гарнизоны стали сниматься с места, отовсюду поднялся к небу вопль бедняков, богачей, рабов, свободных, мужчин, женщин, юношей, стариков, которые считали, что враги чуть уже не вторглись и ожидали, что едва искорененный бедствия разрастутся снова. Особенно же женщины, от которых родились дети у воинов, те, показывая, как прочих детей, так и грудных младенцев и, потрясая ими вместо ветви просителя, молили не предавать их. 96. Когда цезарь услыхал об этом, он увещевал посланцев из Италии уводить воинов по другой дороге, на далеком расстоянии от того города, где он имел свою резиденцию и проводил время. Он боялся, полагаю чтобы они не поступили так, как они, к счастью, поступили в самом деле. А когда те не обращали внимания на его слова, но ввели авангард, с коим связано прочее войско, вся толпа стала молить их оставаться и охранять все то, ради чего они положили столько труда, а воины жалели молящих и были недовольны предстоящим путем. 97. Узнав это, цезарь сказал в их собрании перед городом, с обычного возвышения, речь [72] того содержания, что не приходится выбирать там, где уже состоялось решение высшей власти. В молчании выслушав длинную речь и ничего не сказав в ответ, уже вечером, а точнее около полуночи, надев оружие, воины [73] окружив царский дворец, в кликах своих давали ему высший сан и звание. 98. А он гневался на происходившее, но ничего нельзя было поделать иного, кроме запрещения кому-либо прикасаться к внутренним засовам дверей. С наступлением же дня, выломав двери и обнажив мечи, они повлекли его на помост и произошла долгая борьба между доводами благоразумия и возгласами, при чем он излагал то, чем рассчитывал удержать их, а те хотели одолеть криком. 99. Когда же он уклонялся от золотой диадемы[74] и прибегал к древнему закону, некто, человек высокого роста и превосходный во всех отношениях, став позади его, возлагает на его главу ожерелье, которое носил [75], и ему сообщено было высшее достоинство. Итак, уступив по принуждению и не быв в состоянии остановить кипучий натиск такой массы гоплитов, он на самих давших ему новое звание положил почин проявлению своего повелительного духа. 100. Вместо того, чтобы думать о том, какое дает им вознаграждение, и задабривать их большими подарками, он объявил, что его решение надо считать законом. А решил он, чтобы никого из противников совершившегося переворота не подвергать никакому наказанию, не обнажать на них меча, ни взором не пугать, ни словом огорчать, но как бы обошлись с ними и случае участия их в деле, так отнестись к ним, не смотря на их противодействие ему. 101. А между тем, кто бы не поощрил, напротив, и тех, кто был равнодушен к таким поступкам, но не так он. Он не хотел осквернить своего царства кровью по обвинению в тирании. Поэтому он приказал соблюдать умеренность. И те, кто трепетали, явились снова радостными и ободрившимися, и обступили тронь, признательные за то, что их не казнили. 102. Они отплатили за это неподобающим образом. За благодеяние они не связали [76], по пословице, а захотели убить, внушив надежды тому из евнухов, на главном попечении коего была его спальня. И когда уже убийство приближалось, воин впал в транс под воздействием Аполлона, стал пророчить о предстоящем и призывать толпу на помощь, а та сбежалась и расследовала заговор. А самое важное, что даже тот, кто был в этом пособником, не был казнен. 103. Видя же, что приверженцы императора злоумышляют в его ближайшей среде и иной раз дерзают даже заявлять, что лучше вернуться к прежней власти и отказаться от настоящей, он, признав единственными пригодными советниками в таких обстоятельствах богов, на свой опрос их услыхал, что надо остаться в том положении, какое он занял [77]. 104. Получив же приговор с неба и общий приговор войска, стал посылать по городам начальников, хороших на смену дурным [78], вместо невеж образованных, и собрал войско из людей, доведенных крайностью до разбойничества, тех, которые, поддержав его в его опасном предприятии, потерпев неудачу, заняли дороги, снискивая пропитание преступными доходами. Призвав их в состав войска и дав им разрешение явиться, одних он отвратил от беззаконий, а путников освободил от ужасов. 105. Явившись потом на Рейн и показавшись лично у варваров и вторичными клятвами скрепив договор, он устремился в подневольную борьбу, точнее в преемству скипетра, без битвы, с своим родственником. Ведь он знал, слышав то от богов, что произойдет.
106. Однако я пропустил нечто такое, о чем стоило сказать. В то время как с обеих сторон не мало засылалось посольств, при чем те, что являлись оттуда (от Юлиана), предлагали, чтобы, сохранив свой сан, он на деле не присваивал себе ничего более того, чем владел прежде; а те, что отсюда (из Рима), требовали, что во всяком случае ему должно отказаться от почести и во всех отношениях оставаться на прежнему положении [79], а самому погибнуть, погибнуть большей части войска, близким и друзьям, — для него же мало значила собственная смерть от меча, но представлялось ужасным стать предателем самых дорогих ему людей. 107. Когда дело было в таком положении но Констанций опять обратился к той же хитрости, призывая письмами варваров, как раньше, и прося у них, как милости, поработить римскую землю, он убедил нарушить клятву из многих одного. И этот варваров одновременно грабил, и жил в свое удовольствие на полях, какие получил в вознаграждение [80] и, словно какой безобидный человек обедал в обществе явившихся отсюда военачальников, 108. И на того, который дерзнул нарушить мирный договор, кого имел гостем за попойкой [81], переправившись в его страну, он наложил весьма чувствительное возмездие. Когда же те, кто соблюли обязательства, сбежались в страхе, были сильно пристыжены его проступком и усугубляли клятвы, он взошедши на высокий помост в центре варварской земли, и взирая с высоты на их вождей, стоявших в позе подданных с прочею толпою, припомнив одно, пригрозив другим, удалился [82]. 109. Уже был собран некоторый контингент, не численности, но рвению коего мог любой подивиться. Эти люди обязывали друг друга договорами и обетами, действительно, все средства исчерпать, на все пойти ради победы, а бояться единственно одного позора, какой произойдет от несоблюдения их.
110. Когда клятва обходила всех, некий муж, вернее же гермафродит, Небридий [83], бывший префектом по назначению старшего императора, стал критиковать то, что происходило, порицал клятву и уклонялся от неё, называя варварами тех, кто ею обязались. Вот как он льстил. Навлекши на себя гнев и руки всех, и быть бы ему, вероятно, и поделом, зарубленным первым, нанесшим ему удар, он был спасен, будто прикрытый облаком, и милосердие на этот раз иной мог бы не одобрить, но так велико у нас милосердие императора. [84]
111. Итак с этой поры он понесся, подобно бурному потоку, преодолевая постоянно все преграды, опережая занятием мостов, представая пред непредусмотрительным врагом [85], принуждая его отвращать взор, в другую сторону, а сам, подступая ему прямо на встречу, заставляя одного ожидать, а предпринимать другое, когда не видно было рек, пользуясь сухопутьем, а в плаванье пускаясь с немногими воинами, всякий раз, как было можно, предоставляя начальникам сидеть на границах, а самыми городами, над коими они были поставлены, уже владея, действуя убеждением, принуждением, обманом. Таков был между прочим и следующий. Обрядив в доспехи взятых в плен воинов своих солдат, он послал их на крепко огражденный город, а население последнего приняло подходивших воинов за своих и, раскрыв ворота, впустило противника. 112. А самым отрадным было то, что, присвоив прекрасную Италию, присоединив к своим владениям самое воинственное племя, иллирийцев, и много сильных городов и земли достаточно дли большего царства, нигде он не встретил надобности в битве и кровопролитии, но достаточно было для того его рассудительности и общего желания иметь себе владыку. Величайший же подмогой были ему письма труса и изменника к варварам, которые и в плавании, и на походе он прочитывал городам, прочитывал войскам, противопоставляя собственные труды этим бесподобным посланиям. Эти послания тому делали слушателя врагом, а Юлиану прибавляли приверженцев, хотя при этом он вел с собою лишь малую часть того войска, каким располагал тот. 114. Но все же тотчас отложились Македоняне, отложилась и Греция и подхватила тот момент, какого молила у богов молчаливо и без жертвенников, ибо таковых не было. И открыть был, действительно, и храм Афины, и храмы прочих богов, сам император открывал их и чтил приношениями, и сам принося жертвы, и других к тому увещевая [86]. 115. Зная же, что и боги подвергались суду у афинян, он пожелал дать отчет в своих действиях, а Эрехфеидов император ставил судьями, посылая оправдательную речь в письменном виде [87]. Это потому, что он считал выгодой тирана избегать суда, а императора подвергаться отчету в том, что он делал. Мимоходом он своими посланиями положил конец разладу, проникшему в среду священных родов, некоторым образом разбившему город на два лагеря, дабы в единодушии и мирно свершались отеческие обряды богам. 116. И афиняне, спустя долгий промежуток времени, стали приносить жертвы богам и молили богов о том, что последние намеревались даровать и без чьей либо молитвы, а Юлиан шел вперед, разбив свои силы на три части, и при том не смотря на то, что Фракия была занята противником. Он надеялся, что с этим справится тотчас, а явившись на Босфор, остановить переправу других сил. 117. А к нему между тем, уже мчали кони из Киликии вестников с сообщением о кончине при Кренах старшего императора, коего, пока он грозил пуще Ксеркса и придумывал, как поступить с личностью врага, — он раньше, чем схватить, воображал своего супостата уже в своих руках, — Зевс, по Софоклу, «великий ненавистник хвастливых речей горделивого языка» [88], сковав недугом, унес. 118. И вот прочим весть эта представлялась вымыслом, обманом и хитростью, которой нельзя доверять, а он, потребовав книгу из какого то ларца, показал предсказание, которое весть эту предваряло за много времени и ею подтверждалось, и что они шли, как посланцы бога, обещавшего ему победу, незапятнанную кровью, и увещающего торопиться, дабы кто-нибудь не дерзнул, в виду дальнего его отсутствия, захватить царскую власть. 119. Итак, прочитывая то предсказание и видя, что воина получила такое превосходное и дорогостоящее разрешение, и слыша о кончине человека, который питал против него злобу дикого кабана, он не обратился к пиру, попойке и удовольствиям с мимами, но в момент, когда пророчества исполнились, земля и море достались во власть ему, никто не оказывал сопротивления, и все признавали, что весь мир принадлежит/в одному, когда ничто не вынуждало его делать что либо вопреки своим желаниям, и все дворцы растворились для него, он ударился в плач и слезы катились на оракул. 120. И ничего не было сильнее природных привязанностей, и первый вопрос труп, и где тело и оказываются ли ему должные почести. Так был он порядочен в отношении к тому, кто готов был с ним поступить на манер Креонта [89]. И на этом, в заботах об отшедшем, он не остановился, но спустился в гавань великого города, собрав всю толпу и, пока еще его везли по морю, рыдал. Он дотронулся руками до гробницы, сбросив все инсигнии царской власти, кроме хламиды, не желая осуждать мертвого за замыслы его души.
121. Когда же тот был почтен подобающими почестями, он начал с обрядов богам города, совершая возлияния на глазах всех, радуясь тем, кто следовал его примеру, осмеивая тех, кто не следовали, и пробуя убеждать, принуждать же не желая. А между тем страх одолевал тех, кто были совращены, и у них явилось опасение, что у них выткнут глаза, отрубят головы, что потоки крови польются от казней, что новый владыка обретет новые средства понуждения и малым пред ними покажется огонь и железо, и потопление в море, и зарывание живым в землю, и изувечение, и четвертование. Это применялось и прежними владыками, ожидали мер много более тяжких. 122. А он тех, которые прибегали к таким мерам, осуждал, как поступавших нецелесообразно, и сам не находил никакой пользы в применении понуждения в этой области. Ведь тех, которые страдают телом, можно, связав, исцелить, а неверное мнение о богах не искоренишь можем и огнем, но, если рука и принесет жертву, душа упрекает руку и винит телесную слабость, а поклоняется тому, чему и раньше, и это некоторый теневой образ перемены, а не переворот в веровании, и случается, что одни получают прощение позднее, а другие по смерти чтут богов. 123. Итак, обвиняя эти меры и видя, что от казней успех другой веры увеличивается, он отказался от тех мер, которые порицал, и тех, которые могли исправиться, вводил в познание истины, а тех, кто довольствовались худшими убеждениями, не понуждал силою. Однако он не переставал вопиять: «Куда стремитесь вы, люди? и не стыдитесь признавать мрак более ясным, чем свет, и не замечаете, что болеете недугом нечестивых гигантов? Последние ничем не отличались телом от прочих так, чтобы пускать упоминаемые в предании стрелы, а мифом послужило то, что они, подобно вам, бесчестили богов». 124. Он знал, что тот, кто с умением берется за излечение души, впереди всего прочего озаботится и о благах души, первым делом, благочестии. Оно обладает тем же, да, тем же значением в человеческой жизни, как киль в корабле и фундамент в доме. Ведь если бы он и всех сделал богаче Мидаса, каждый город больше когда то славного Вавилона, вокруг каждого города воздвиг литую золотую ограду, а ничего бы не исправил, с другой стороны, в религиозных заблуждениях, он поступал бы подобно врачу, который пользует человека, тело коего в каждом его члене полно недугов, и который вылечивает все, кроме глаз. 125. До этому он прежде всего приступал к исцелению душ, являясь руководителем к познанию тех, кто поистине обладают небом, и считая ближе к себе самих родственников тех, кто воспитывается в этом взгляде, к другом считая друга Зевсу, и врагом врага ему [90], а скорее другом друга ему, а врагом не всякого, еще не преданная Зевсу. Тех, которых он рассчитывал со временем обратить, тех он не отстранял, но уговорами своими увлекал и сначала отказывавшихся после приводил к тому, что они плясали вокруг жертвенников. [91]
126. Итак сперва, как я сказал, он вернул, словно из изгнания, благочестие, храмы одни выстраивая, другие поправляя, в третьи внося статуи богов. Α те, кто из камня храмов воздвигли себе дома, платили деньги. Можно было видеть, как колонны везут ограбленным богам одни на кораблях, другие на телегах, и всюду жертвенники, и огонь, и кровь, и тук, и дым, и обряды, и гадатели, свободные от страха, и флейты на вершинах гор, и процессии и бык, в одно и то же время удовлетворяющий потребности культа богов, и трапезы людей. 127. А так как императору не легко ежедневно ходить в храмы вне дворца, а всего полезнее непрерывное общение с богами, то среди дворцовой территории воздвигается храм богу, ведущему с собою день, и царь участвовал в таинствах и приобщал им, по очереди посвященный и посвящавший, и водрузил отдельно жертвенники всем богам. И первым делом его, после того как он поднялся с ложа, всегда было придти путем жертв в общение с богами, и побеждать в этом благочестии Никия [92]. 128. Так раздвигает он границы ревности в культе, возвращая в прежнее положение погибшие обряды, и прибавляя к старым новые. Дерзать на это его располагала его нравственная чистота. И тому, кто не был падок к чувственным наслаждениям, дозволительно было иметь покой в ближайшем соседстве с храмом. Ночью ведь у него не происходило ничего, недостойного таких соседей. 129. Итак то, что он обещал и богам, и людям относительно богов до своего воцарения, он выполнил на царстве так блестяще, что тех городов, у которых оставались храмы, он и видом наслаждался, и считал их достойными, величайших благодеяний, а тех, которые разрушили или все храмы, или большинство, он называл скверными и милости, как подданным, оказывал им, но не без чувства неудовольствия. Вот так поступая и поставляя богов во главу страны и примиряя их, он напоминал судостроителя, который большому кораблю, потерявшему руль, снова приделывает другой, с той разницею, что он возвратил стране тех же спасителей.
130. После того как он провел такие меры в первом и важнейшем вопросе государственной жизни, присмотревшись к царскому обиходу и увидав, что непроизводительно содержится ненужная масса людей [93] тысяча поваров, цирюльников не меньше, виночерпиев больше, толпы распорядителей трапезой, евнухов же больше, чем мух весной у пастухов, и прочего люда всякого звания бессчетное число трутней, так как одно убежище ленивым, а на еду ретивым, это именоваться и считаться в числе царской прислуги, и золото легко доставляло включение в её списки; итак, этих людей, коих зря кормили на царский счет, он тотчас выгнал, признав в них наказание, не слуг.
131. Вместе с ними он удалил и большинство секретарей, которые, обладая искусством, доступным рабам, желали иметь в своей зависимости префектов, и нельзя было не жить вблизи их, не приветствовать их при встрече, но они отнимали, похищали, заставляли продавать, платы одни не назначали, другие — ниже, чем следует, третьи отсрочивали, четвертые засчитывали сиротам за плату, то, что им не причинили зла, и расхаживали они, словно общие враги тех, кто владели каким либо добром, конем, рабом, деревом, нолем, садом. Они желали, чтобы все это больше принадлежало им, чем владельцам. И один, отказывавшийся в пользу сильных людей от отцовского достояния, — превосходный человек, и уходил, унося вместо имущества это название, а кому представлялось возмутительным подвергнуться такому грабежу, тот — убийца, колдун, отягчен преступлениями, обязан ответом за многие свои дела. 132. Превращая прочих из состоятельных людей в бедняков, а себя из нищих в людей с достатком, богатея на счет бедности прежде зажиточных людей и простирая несытство свое до границ вселенной, они просили у владыки, чего только пожелают, и отказать было нельзя, но подвергались грабежу старинные города и предметы искусства, победившие время, доставлялись морским путем, дабы придать домам сыновей валяльщиков больше блеску, чем царскому дворцу. 133. Если эти были так несносны, то много при всяком являлось их соревнователей, собак, по поговорке, что подражают хозяйкам. В самом деле, не было ни одного раба, который не издевался бы, заключая в оковы, терзая, отнимая, подвергая ударам, выталкивая, изгоняя, желая запахивать землю, ездить на паре, быть господином, и столь же важным, каков был господин его. 134. Но им не довольно было богатеть. но они досадовали и на то, если не получали участия в чинах, в видах того, чтобы прикрыть ими свое рабское звание. Они получали и пояс (военное звание), вместе с владельцами, что заставляете дрожать и переулок, и стражу, и город. И вот этих церберов и многоголовых он выгнал в ряды обывателей, внушив при этом им считать себя счастливыми, что не подверглись казни. 135. Третью часть слуг — преступников, что воровали, обирали, позволяли себе всяческие угрозы и поступки ради приобретения, он удалил вон из дворца, тех людей, которые, лишив свои отечества тех услуг, какие от них ожидались [94], бежав от курий и законов о повинностях и зачислившись в почтовые агенты, покупали себе назначение в мандаторы [95] и был это чин охранителей, для того, чтобы царь пе оставался непредуведомленным ни о каком замысле против него, а занятие — торгашей. 136. Подобно тому как последние, с зари отворяя двери, высматривают покупателя, так те напоминали о барышах поставщикам [96], которые приводили под их бичи ремесленников, будто бы хуливших величество, а на самом деле молчавших, не для того, чтобы их истязать, но для того, чтобы они откупились от этой муки. И никто не миновал их стрел, ни гражданин, ни метек, ни пришелец, но один, и без всякой вины, оклеветанный, гибнул, если не давал, другой, будучи и большим негодяем, потратившись, оставался невредимым. 137. А самым крупным доходом было захватить кого–либо на преступлены против величества. Вместо того, чтобы передавать уличенного гневу пострадавших, они помогали вместо тех, кто им доверились, злоумышленникам, ради взяток. 138. Броме того, подсылая к людям нравственным цветущих юношей и повергая их в страх потерять свое доброе имя и возводя обвинение в волшебстве на людей, далеких от этого преступления, они|Получали эти два особливые источника дохода, вернее еще третий, более обильный, чем оба первые. Предоставляя свободу действий тем, которые дерзали подделывать монету, в пещерах, где устраивались такие рискованные предприятия, они вели роскошную жизнь, получая за фальшивую подлинную монету. 139. Вообще из путей обогащения один был сокрыт и практиковался часто, другой был на виду у всех, но принял форму закона, а выгоден не менее первого, так что, поминая об этом сословии [97], люди тотчас присоединяли и точный счет денег, сколько можно было иметь от этого звания.
140. Итак эти глаза царя, люди, утверждавшее, что все выводят на свет и делают людей порочных умеренными невозможностью ускользнуть от наблюдения, предоставляли все пути к низости и чуть не возглашали, что поступки их останутся безнаказными. Доходило до того, что кому следовало препятствовать преступлениям, те сами спасали преступников, уподобляясь псам, которые помогают волкам. Поэтому получить долю в этих рудниках было то же, что напасть на сокровище. Кто приходил Иром, в короткое время становился Каллием [98]. 141. Итак если они черпали один за другим и города становились беднее, а эти торгаши богатыми, царь наш давно тяготился такими порядками и грозил прекратить их, получив возможность, и достигши её, прекратил их, разогнав всю эту стачку, отменив и наименование, и чин, под прикрытием коих они опустошали и подрывали, а сам для рассылки указов пользуясь своими служащими, но не предоставляя им воли к таким злоупотреблениям. 142. А это значило ни много, ни мало как вернуть свободу городам, в то время как нельзя было вздохнуть полной грудью, когда распоряжался человек, располагавши возможностью к подобным насилиям. Но одного постигал удар, другому он грозил, и для того, кто не пострадал, ожидание бедствия было ничем не лучше самого несчастья. 143. Итак, когда мулы курьеров от непрерывности работы и от того, что вышеупомянутые чиновники одних морили голодом, а себе их голодовкой устраивали сибаритское житье , много работы вызывало и как бы подрезывало жилы то обстоятельство, что всякому желающему легко было приказать заложить пару и скакать, и что равносильны были в этой области приказы императора и мандатора. Поэтому животным нельзя было хоть недолго постоять и покормиться у яслей, а обессилившую скотину удар бича уже не мог поднять к бегу и приходилось запрягать в повозку двадцать или даже больше мулов и большинство их дохли или тотчас после распряжки, или под ярмом, раньше её, — и таким положением дела задерживались дела, требовавшие быстроты, и с другой стороны, платились деньгами за убыль [99]. 144. Что эта область была в жалком положении, тому яснейшим доказательством являлась зима, когда в особенности прерывался во многих местах запас перекладных мулов, так что содержатели их бежали и пребывали на вершинах гор [100], мулы валялись на земле, а тем [101], кто спешил, не оставалось ничего делать, кроме крика и хлопанья руками по бедрам. А своевременное исполнение немалого числа дел ускользало от властей, благодаря медлительности, вызванной такими обстоятельствами. Не стану говорить о том, что и с конями происходило подобное, а с ослами дело обстояло еще гораздо ужаснее. Между тем это вело к погибели тех, кто обязаны были такою повинностью. 145. И этот пьяный задор Юлиан останавливает, действительно прекратив поездки без настоятельной надобности и выяснив, что я предоставление, и принятие подобных угождений рискованны, и внушив подчиненным одним приобретать упряжной скот, другим нанимать его. И наблюдалась вещь, коей плохо верилось: возницы проезжали мулов, конюшие коней. Как раньше они были в тисках тяжкой работы, так теперь возникало опасение, чтобы они не застоялись от долгого безделья. Это в свою очередь усиливало зажиточность домов подданных.
146. Ту же заботливость проявил он и о городских куриях, которые в былое время процветали количеством и богатством сочленов, а затем обратились в ничто, когда, кроме совсем немногих [102], одни перешли в ряды воинов, другие в великий сенат [103]. Третьих ожидала другая какая-либо деятельность и они прохлаждались [104], и угождали своему телу, и насмехались над теми, кто не пошли по одной с ними дороге. А оставшаяся незначительная часть курии была переобременена [105] и исполнение повинностей для большинства оканчивалось нищенством [106]. 147. А между тем кто не знает, что сила курии — душа города? Однако Констанций, на словах покровительствуя куриям, на деле был им врагом, переводя в другие должности тех, кто их покидали, и предоставляя незаконные иммунитеты. Итак они походили на морщинистых старушонок, одетых в лохмотья, и плакались ограбленные декурионы, и судьи признавали, что их постигли и обуревают бедствия, но, при всей готовности, не могли помочь их делу. 148. Но предстояло и им, наконец, вернуть себе прежние силы. Тот достойный всяких похвал декрет, что надлежит всякого призывать в курию, а не обладающего никаким состоянием включать в список освобождаемых, так поправил это дело, что помещения курий оказывались тесны от множества входивших в них. 149. И понятно: не было ни секретаря, ни евнуха, чтобы освобождать за взятку, но одни, как подобало евнухам, отправляли рабские послуги, ни мало не величаясь пышностью хитонов, другие исполняли работу, какая требует рук, чернил и пера, а в остальном умели соблюдать скромность, приученные своим наставником довольствоваться правою бедностью. Поэтому и теперь многих встретишь, кто стали не хуже философов от такой выучки [107]. Да, полагаю я, и прочие все лица администрации в ту пору меньше всего увлекались добытком и больше всего жаждали славы, 150. Вы помните, что с теми, при шествии коих прежде мы падали ниц, будто среди ударов молнии, с теми, когда они слезают с коня на площади, мы беседуем, обмениваясь рукопожатиями, и они считают более приличным не важничать перед прочими, чем напускать страху.
151. Но законы царям установлять легко, так как можно, а полезные не легко, потому что для этого нужен уже разум. Он же собственным домыслом установил тате, что поколения людей, живших ранее их, оказались в сильном убытке, а тем похожим на эти законам древних владык, но упраздненным своеволием повелителя, снова вернул силу, считая более удовлетворяющим честолюбие соглашаться с теми, которые установлены правильно, чем без толку критиковать существующее.
152. рассмотрим теперь и то, кто понесли наказание.
Итак из трех погибших от казни, один [108] обходил вселенную в качестве доносчика и перед обоими материками был повинен тысяче смертей, так что люди, знавшие этого человека, еще жалели, что нельзя было казнить и умершего, и трижды, и несколько раз повторить казнь. Другой [109], помимо того, что поработил себе Констанция, будучи сам рабом, и, что еще возмутительнее, евнухом, был главным виновником в высшей степени жестокой смерти Галла. Третий [110] же был изведен гневом войска, лишив его, как говорили царских даров, но и по смерти он получил некоторое утешение, так как царь предоставил его дочери немалую долю отцовского имения. 153. Α те, которые ему нанесли оскорбление. были, да, были, которые призывали кое–кого на царство, при чем они не щадили слов против него [111], достойного наказания не понесли, жизни они, действительно, не лишились, но учились обуздывать язык, проживая на островах. Так умел государь, примерно наказывать за преступления против других, а в преступлениях против себя самого был великодушен.
154. Он вступил и в сенатскую коллегию и усадил великий совет вокруг себя, после того как он долгое время был лишен этой чести. Прежде сенат приглашался во дворец, чтобы, стоя, выслушать небольшое обращение к нему, а государь не ходил к нему, чтобы заседать в нем. Дело в том, что вследствие неумения говорить речи он избегал места, где требовался оратор. Напротив, Юлиан, как сказал об искусном в речи человеке Гомер, «невозмутимо держа речи, искал таких собраний, предоставляя желающему свободу слова в обращении в нему, но и сам ораторствуя [112], то в немногих словах и звучно, то «подобно частым зимним хлопьям», то подражая тем гомеровским народным витиям, то превосходя каждого из них в том роде красноречия, каким он славился. 155. И когда он говорил и одно хвалил, другое порицал, третье внушал, некто извещает о прибытии учителя, ионийца, известного под прозвищем философа из Ионии [113], а Юлиан. вскочив с своего места среди старшин, побежал в двери, в том же порыве, как Херефонт к Сократу [114], но тот, быв всего Херефонтом и в палестре Таврея, а этот владыка мира и в высшем собрании, всем показывая и возглашая своими поступками, что мудрость почетнее царской власти и что все, что в нем есть превосходного, это дар философии. 156. Итак, обняв его и поцеловав, как в обычае скорее у частных людей в приветствии друг к другу или у царей, но между собою, он ввел его, хотя он не был сочленом сената, полагая, что не место красить человека, а человек место, и побеседовав с ним в присутствии всего собрания о том, каковым, благодаря ему, он стал вместо прежнего, удалился, держа его за правую руку. Какое значение имели эти его поступки0 Он не только отплачивал этим, как мог бы иной предположить, за воспитание, но и призывал к образованию молодежь, где бы она ни жила, прибавил бы я, и старость, так как и старики уже устремились к ученью. Ведь все, что владыки оставляют в пренебрежении, встречает и общее пренебрежете, а что они чтут, тем все занимаются прилежно.
157. Но он, считая родственными [115] красноречие и святилища богов и замечая, что последние совсем изведены, а первое в значительной мере, домогался того, чтобы и храмы были в целости, и люди снова возлюбили искусство слова, во первых, почетом его мастерам [116], во вторых, собственным сочинением речей. Так она в ту пору немедленно составить две речи, каждую работу одного дня, вернее ночи. Одна из них разразилась против человека, неподлинного подражателя Антисфену, с необдуманной смелостью определяющего эту доктрину [117], другая содержит много прекрасных мыслей о матери богов [118]. 158. Тот же образ мыслей сказывается и в назначении правителями городов людей опытных в красноречии и отставке правителей провинций из варваров, которые, обладая искусством скорописи, но умом не обладая, опрокидывали государственный корабль [119]. А император, видя, что те, кто преисполнились знания поэтов и прозаиков и от кого можно было узнать, в чем достоинства начальника, отодвинуты на задний план, даровал их провинциям. 159. Поэтому каждый встречал его на границах, когда он проезжал по Сирии речью, даром, гораздо лучшим, чем кабаны, птицы, лани, какие приводимы были к царям в молчании, в ту же пору их заменяли речи. И в проводах чередою сменялись правители — риторы. Из них правитель Киликии [120], мой ученик, ему близкий друг, сказал ему похвальную речь, когда он принес жертву я стоял подле жертвенника. И много пота текло с каждого, с одного, пот, произносящего речь, с другого, — того, кто привязан был к оратору.
160. С этого времени снова изобилен путь [121] мудрости и надежды на почет перешли на лиц, обладающих искусством слова, и у софистов дела пошли успешнее, при чем одни начинали у них учиться, другие поздно переходили к ним, носителями бороды, не только труда пальцев своих [122]. Так он устроил новый расцвет искусства Муз и заставил ценить, как самую достойную профессию, ту, которая в действительности наилучшая, и занятиям, годным для рабов, не допустил иметь больше значения, чем те, какие подобают свободным.
161. Α разве кто либо может назвать какую нибудь заслугу более важную, чем богов и величайший дар богов, искусство слова, из шумного пренебрежения поднять в почетное положение, во время всякого путешествия предоставляя себя в распоряжение софистов, сворачивая с прямого пути, дабы взглянуть на святилища [123], перенося легко и продолжительность пути, и трудность его, и жар. 162. Здесь именно он снискал себе великую награду за благочестие, узнав от тамошних божеств, что против него строится заговор и каков способ спасения. Вследствие этого, изменив скорость путешествия, он двигался быстрее, чем раньше, и избежал засады.
163. Вступив в Сирию и отпустив недоимки городам , посетив храмы, беседуя у статуй богов с декурионами, он немедленно устремился, чтобы отмстить персам и не желал медлить и тратить благоприятное время года, сидя на месте, но, так как гоплиты и кони были утомлены и требовали небольшой отсрочки, он, против воли, так гнев кипел в его груди, но все же уступил необходимости, промолвив только, что иной отпустить по его адресу шутливое слово, что он подлинно сродни своему предшественнику.
164. Посмотрим на царя и на его троне, не во всех ли обстоятельствах он свершал деяния, достойные хвалебного слова?
Пришло к нему письмо персидского царя с просьбою принять посольство и путем переговоров решить спорные вопросы. Итак мы, все прочие, скакали, рукоплескали, кричали, чтоб принять предложение, а он, приказав швырнуть письмо с бесчестием, сказал. что нет ничего возмутительнее, как переговоры в то время, как города лежат поверженными, и отправил ответ, что нимало не нуждается в послах царя, так как в самом скором времени увидит его. Итак это была победа раньше битвы и трофей до сражения, как это, мы знаем, бывает во время гимнастических состязаний, когда особо выдающемуся борцу достаточно только появиться. 165. И что персидский царь потерпел поражение, когда император уже явился, этому нельзя особенно удивляться, хотя и то поразительно, что трепетал тот, кто привык наводить ужас, но не затмевает ли все прочие чудеса то обстоятельство, что, когда, при полном лишении Констанцием этой области великой защиты, Юлиан получил в свои руки его власть, еще до его прибытия ни один перс не напал ни на один город, но при одном имени его сидел смирно?
166. Итак его решение относительно посольства было таково, что обстоятельства требовали вооруженной силы, а не разговоров, что же касается качества воинов, тех, которыми он командовал прежде, он считал их во всех отношениях удовлетворительными, так как они и отличались физическим здоровьем, и в битву рвались, и доспехи у них были не плохой работы, и сражались они, призывая богов, а тех, которых он присоединил в ним, были, как он наблюдал, видные, рослые, носили позолоченное оружие, но, вследствие неоднократного бегства от врага, испытывали при виде персов то же, что сказал Гомер о человеке, встречающемся в горах со змеем, или, если угодно, что случается с ланями при встрече с псами. 167. Итак признав, что духу их вредить не только негодность вождей, но и то, что они воевали без богов, в течение девяти месяцев он сидел, внедряя в их души это рвение, полагая, что и количество людей, и крепость железа, и прочность щитов. и все вообще пустое, раз боги не помогают в войне. 168. Итак, дабы они помогали, он своим внушением достигал того, что десница, коей предстояло взяться за копье, бралась и за возлияние, и за ладан, чтобы иметь возможность среди тучи стрел молиться тем, кто могут заградить им путь. Когда же слов было недостаточно, убеждению содействовало золото и серебро и при посредстве малой прибыли воин получал большую, золотом приобретал дружбу богов, властных на войне. 169. Дело в том, что он не скифов считал нужным призывать на помощь [124] и не сброд собирать, способный нанести вред своею массою и причинить немало осложнений, но гораздо более тяжкую руку богов. Их давал он в союзники приносившим жертвы, Ареса, Эриду, Энио, Страх и Ужас, чье соизволение определяет оборот битвы. Поэтому, если бы кто-либо выразился, что он поражал и ранил персов, пребывая на Оронте, он сказал бы правду.
170. В своем рвении к этому предмету он истратил, не отрицаю того, большие средства, но траты эти более подобают, чем расходы на театры, на возниц и тех, кто выступают на захудалых зверей. Из таких удовольствий ни одно не привлекало этого человека [125], который, когда даже необходимость заставляла его сидеть в ипподроме, взором своим обращался к другому, вместе отдавая долг почитания и дню, и собственным мыслям, одному присутствием своим, другим тем, что оставался им верным. 171. Ведь никакой спор, ни состязание, ни крик не отвлекали его души от размышлений, так как и тогда, когда он угощал по обычаю смешанную толпу, предоставляя пить, сам он мешал с попойкой речи, столько лишь участвуя в трапезе, чтобы не бросалось в глаза его воздержание от неё. Кто, в самом деле. и из тех, что философствуют в своем скромном кабинете, так когда-либо воздерживался от требований желудка? Кто воздерживался так то от одной, то от другой пищи, из почитания то одного, то другого бога, Пава, Гермеса, Гекаты, Изиды, каждого из остальных богов? Кто с удовольствием выдерживал так много дней без вкушения пищи, пребывая в общении с богами? 172. Слова поэтов сбывались и кто то из снисшедших с неба схватил его за волосы и, сказав нечто и его выслушав, исчез, О прочих собеседованиях его с богами долго было бы говорить, но. взошедши на гору Кассий к кассийскому Зевсу [126], в самый разгар полудня, он узрел бога и, увидав, встал и получил его совет. благодаря коему вновь избегает засады.
Итак, если б возможно было человеку жить вместе с богами на небе. он был бы с ними, так как они дали бы ему место в своей области, но, как тело того не дозволяет, они сами приходили к нему, поучая, что надо делать и чего не делать. Ведь у Агамемнона советником был пилосец Нестор, глубокий старец, но все же человек. А ему ни в ком из людей надобности не было, так как он был самым проницательным из людей в своих замыслах, но были ему увещания со стороны всеведущих.
174. Такие спасители его сберегали и с ними в общении был он чаще всего; постоянно трезвый и не отягощающей желудка лишним этим бременем, словно птица, он быстро выполнял одно дело за другим в один день, давая ответ многим посольствам, отправляя послания городам, военачальникам. правителям городов, друзьям в отъезде, друзьям дома, выслушивая письма, рассматривая просьбы, быстротою речи не давая угнаться за собою рукам скорописцев. Один он совокупил зараз три дела: слуха, речи, письма. Читающему он предоставлял в распоряжение свой слух, пишущему голос. требующим его письма десницу, и всюду соединялась с этим безошибочность. 175. Отдых оставался на долю служащих, сам он от одного дела тотчас переносился к другому. А когда кончал административные распоряжения, позавтракав лишь столько, сколько требовалось для поддержания жизни, [127] он не отставал от цикад, но, набрасываясь на кучи книг, громко читал, [128] пока вечером не призывала снова забота о целом государстве, и обед,еще скуднее, чем первая трапеза, и сон, сколько могло быт при такой умеренности в пище и опять, новая смена секретарей, день проведших на ложе. 176. Действительно, служащим потребна была смена и они уступали отдых друг другу. Он же менял род труда, во всяком работал один, по разнообразию своей деятельности оставляя позади Протея, сам являясь то жрецом, то сочинителем речей, то предсказателем, то судьею, то воином, во всем спасителем. 177. Посидон потрясал великий город во Фракии, и приходили вести, что, если кто не умилостивить бога, бедствие одолеет город. А он, как только услыхал это, став посреди сада и подставляя себя дождю, в то время как прочие находились под кровлею, глядели и поражались, выдержав, дивный, непогоду до позднего вечера, бога умилостивил, опасность устранил, и те, которые явились после того дня, сообщали об этом дне, когда превратилось землетрясение. Но и здоровью его дождь не причинил никакого недуга. 178. Когда же зима делала ночи долгими, он, помимо многих других прекрасных произведений слова [129], занявшись изучением тех книг, которые выставляют человека из Палестины родом богом и сыном божьим, в пространной полемике, силою аргументами доказав, что такое почитание смех и пустословие, проявил себя в том же труде мудрее тирийского старца. [130] Да будет милостив этот тириец и да примет благосклонно сказанное, как бы побеждаемый сыном!
179. Вот тот плод, какой почерпнул император из труда долгих ночей. Другие в такие ночи отдавались утехам Афродиты, Он же так далек был от розысков, нет ли у кого красивой дочери или жены. что. если бы не был сочетан Герою брачным законом. он скончался бы, только на словах зная о совокуплении. В действительности, смерть жены он оплакал, до другой не прикоснулся, ни раньше, ни позже [131]. от натуры способный к воздержанию. а вместе в виду внушения того его занятиями прорицателя. 180. В них он проводил время, и прибегая к лучшим из гадателей, и сам не уступая никому в этом искусстве, так что прорицателям даже невозможно было обманывать, когда глава его вместе с ними рассматривали то, что оказывалось. Случалось, что он выходил победителем и в соревновании специалистов этого дела, так объемлюща и плодовита была душа у императора, и одно он определял разумом. о другом входил в общение с богами. Поэтому он даль должности тем. кому не думал давать, а кому располагал дать, не дал, и давая, и не давая по приговору богов.
181. Но что он был подлинный печальник о государстве и что его интересы он ставил вперед личных, доказано многими данными, яснее же может стать из следующего. Уговариваемый близкими к нему людьми к браку, дабы произвести детей, наследников его державы, он заявил, что это самое его и останавливаете, как бы, оказавшись от природы дурного нрава, они, унаследовав власть по закону, не погубили государства, потерпев нечто подобное Фаэтонту. Так свою бездетность он считал делом более легким, чем повреждение городам.
182. Так он не избегал и труда в области судебной деятельности [132], как бы деля душу на столь многие части, но и имея возможность предоставить труд в этой сфере префектам, самым искусным в судейской деятельности и самым неподкупным, все же и сам выступал в качестве одного из судей и выходил на это состязание [133], разве кто станет оспаривать это выражение. утверждая, что процессы были ему и отдохновением, и забавой. 183. Так легко отражал он уловки адвокатов, а то, что было справедливая в каждой речи, схватывал с невыразимой быстротой мысли, сопоставляя одни речи с другими, правдивые с лживыми и побеждая софизмы юридическими данными. Не бывало так, чтобы он был против богатых, если даже на их стороне была правда, и на стороне бедняков, хотя бы они поступали бессовестно, как бы действовал тот, кто одним завидует в их положении, а к другим проникается состраданием, не знающим меры, но, отвлекись мыслью от личности тяжущихся, он подвергал расследованию существо самого дела, так что и богатому случалось уходить, выиграв процесс, и бедному, проиграв его. 184. И он мог, если бы хотел, преступать законы, ему не грозило, подвергшись приводу в суд, подлежать наказанию, но он полагал, что ему надлежит настолько строже самых низших судебных инстанций оставаться при разборе дел на почве закона, что, когда кто то из ненавидимых им за его прочую неправду путем подложного документа преступал справедливость, он заметил это, но так как обижаемый не мог обжаловать [134] документа, дал приговор в пользу обидчика, примолвив. что плутовство не осталось незамеченным им, но что, в виду бездействия пострадавшего, преклоняясь перед законом, он дает приговор в пользу обманщика. Так, выигравший процесс удалился с большим огорчением, чем проигравший, один, потерпев убыток землею, другой урок доброму имени. Так изобрел он средство и закона не тронуть, и наказать плута. 185. Когда же открылось царское судилище и всем было предоставлено право прибегать под его защиту, все те, кто неправою силою обладали достоянием слабых, одни, похитив его без зазрения совести, другие под видом продажи, одни вследствие жалобы пострадавших, другие и не дожидаясь, чтобы они подняли голос, являлись с тем, чтобы отдать, в страхе предупреждая следствие, и каждый из притеснителей становился сам себе судьею. 186. По этому, как говорят о Геракле, что претерпевающие бедствие на суше или на море призывали его и отсутствующая, и имени его бывало достаточно для помощи, ту же силу, мы знаем, имело и его имя. И города, и деревни, и материки, и острова, и юноши, и старики, и мужчины, и женщины давали отпор обидчикам одним напоминанием того, что он царствует, и не раз руку, готовую к удару, парализовало это слово. 187. Это судебное учреждение приняло на себя и спорь о первенстве городов, после нашего самых крупных в Сирии, при чем красота одного выше, так как он располагаете и морем. После того, как были сказаны длинный речи, и одни перечислили и прочее, о чем упомянуть было своевременно, и сказали о мудрости некоего гражданина [135], а представители города, лежащего внутри материка, сказали о приезжем [136] и о гражданине, из коих один предпочел этот город для занятий в нем философией, а другой с охотою принял его и тех, которые отовсюду текли вслед за ним, император, оставив в стороне, в оценке обоих городов, блеск камней, но сопоставив друг с другом этих мужей, отдал пальму первенства тому, который ими был силен. 188. Постановив этот приговор, разве он не приглашал к добродетели города, принебрегши красотою бездушных вещей, как неспособных получить предпочтение в глазах серьезного судьи.
189. Выше я помянул о простоте его обращения в деле религии [137] а теперь могу сказать о некоторой более важной вещи, что, и творя суд, он проявлял ее в чрезвычайной степени, по отношению к риторам и тем, за кого они трудились, предоставляя свободу и крикам без меры, и потрясаниям руки, и всем телодвижениям, и насмешкам друг над другом, и вообще всем тем приемам, какими каждая из сторон надеялась одержать верх над другою. И часто обращался к каждому: «друг!» 190. А. это обращение и ко всем, не только к риторам, тогда именно впервые направленное владыкой к подданным, способнее всяких любовных чар к созданию популярности. Не страх, не молчание, не держание рук под плащом, не потупление взора в землю и устремление его скорее на собственную обувь, чем в лицо собеседника, не позы и речи скорее рабов, чем свободных, не это считал он потребным к возвеличению царской власти, но то, дабы никто из обращающихся в нему не больше увлекался этикетом, чем располагал им самим. 191. Ведь и нося пурпуровую хламиду, какую нельзя было не носить, будучи императором, он носил так, будто это одеяние ничем не отличалось от других. Так, он не оглядывал себя в своем наряде, не всматривался в окраску, не думал, чтобы с лучшим сортом и сам становился лучше, и с наилучшим наилучшим, и не мерил чистотою окраски благоденствие своего правления, но в этой области предоставлял красильщикам и ткачам делать, как они пожелают. а сам рассчитывал возвысить авторитета царской власти плодотворностью мысли и пользою отсюда для городов, и этим путем прославиться.
192. Осталась и золотая диадема на голове, боги так решили. Почему? И это, полагаю, надлежит богам ведать. Ведь он многократно собирался снять с головы золотое украшение; но кто помешал тому, лучше судил.
193. Это золото напомнило мне и о золотых венках, которые города отправляли через послов, при чем одни превосходили другие весом, тот в тысячу статиров, этот в 2000, от моего города третий, еще полновеснее А он, пожурив за величину их, так как он лично знал, что сбор на подобные дары сопряжен с немалыми затруднениями, установляет закон, чтобы венок поступал в 70 статиров, находя, что ценность каждого одинакова, а искать прибыли во внешней дороговизне дело корыстолюбца. 194. И те, которые доставляли эти законы и многие другие указы, одни не хуже, другие и лучше, так мало думали о требовании вознаграждения за подобные предметы, что не допускали подачек, даже тогда, когда им предлагали их добровольно. Так велика была опасность пострадать за недобросовестные получки, и очевидно было, что пришедшему нельзя будет ускользнуть от наблюдения и неизбежно подвергнуться варе: Так слава достойного государя не посрамлялась низостью его слуг.
195. Вот чем оп был занят. Между тем внезапно в ипподроме поднимается крик голодающего народа [138], так как атмосферный условия причинили вред земле, а городу богачи, которые пе предоставляли в общее пользование запасы, накопившееся в течение долгого времени, но стачкою своею держали высоко цены на хлеб. Он же собрав земледельцев, ремесленников, торговцев и законом принудив определителей цен вообще всех товаров соблюдать умеренность, и сам первый, согласно закону поставив на рынок свою пшеницу, когда узнал, что курия поступает наперекор закону и собственным его хлебом пользуется, а свой прячет,….иной из незнающих тогдашнего времени ждет тут услыхать о копье, мече, море — ведь этого, по-видимому, заслуживают те из подданных, что противятся царю, и это, конечно, невооруженная война, нарочно оказывать неповиновение и, при возможности согласоваться с желаниями царя, расходиться с ним, и те, меры, что он постарался ввести в действие, всякими уловками делать недействительными. 196. И так права власти внушали и вышеупомянутые средства, и еще тягчайшие, и во всяком случае другой обрушился бы на оскорбителей подобно удару молнии. Но он, и во всех прочих случаях сдерживая свой гнев. и тут в особенности преодолев его, отказался от подобающих кар и в8ыскивал не тюрьмою даже, а тюрьмою по названию. Никто из декурионов даже не вступил в двери тюрьмы. Но не наступило и ночи после этого легкого, недолгого ареста, и в короткий промежуток времени одни служители приводили туда, другие освобождали заключенных. И последние и обедали, и спали, а император ни то, ни другое. Те рады были, что не потерпели наказания, а он скорбел о том, чему они подверглись, и заявил, как о величайшей обиде ему города, что он довел его до необходимости прибегнуть к такому наказанию. 197. Так считал он его, хотя и в самой малой степени, самым крупным и, но его характеру, превышающим меру, и не ждал он, чтобы кто нибудь из друзей попрекнул за его применение, но сам осуждал свой поступок, не потому, чтобы он допущен был в отношении безвинных, но потому, что, по его взгляду, не подобало ему за преступления подвергать чему либо подобному курию.
198. Немного позднее, когда город дозволил себе еще более крупную дерзость, [139] —если и об отечестве говорю, все же нет ничего почтеннее истины, — миновав меры наказания, свойственные владыкам, он прибег к средствам оратора, [140] и в то время как воля была и подвергнуть пытке, и казнить, дает городу отпор в речи, так же поступив, полагаю, и раньше по адресу римлянина, допустившего такую дерзость, за которую, должен был бы по заслугам подвергнуться, если не другому чему, то конфискации имущества. Но император имущества его не лишил, а уязвил стрелою письма [141]. 199. Но, несмотря на то, государя, столь медлительного в применении казни, десять гоплитов сговорились убить и ждали дня военного смотра. К счастью, опьянение успело выдать все условленные обстоятельства и все, что до сих пор хранилось в тайне, было разглашено.
200. Далее, иной, может быть, удивляется, если, будучи кроток и милосерд и из наказаний одних не применяя, другие в меньшем размере, чем они определены, он постоянно имел каких нибудь врагов среди своих подданных. Но о причине этого я скажу, поминая его скорбную для меня кончину. Теперь же подобает сказать о людях, приближенных к нему, лишь то, что из таковых приближенных к нему людей одни были и считались достойными, другие представлялись таковыми, но не были на самом деле, и одних не могли совратить никакие возможный обстоятельства, других время обличило.
201. Как только он безраздельно овладел императорской властью и стал распорядителем казною и всем прочим достоянием, составляющим богатство императора, одни даром находились при нем и не увеличивали своего состояния своими его поселениями, но считали достаточною выгодою питать к нему любовь и встречать ее с его стороны и видеть предмет своего поклонения правящим столь обширною державою, при том с уменьем, и не смотря на неоднократный предложения и даже, Зевсом клянусь, просьбы принять землю, коней, дом, серебро, золото, избегали подачек, заявляя, что и так богаты [142]. 202. Лучшие люди так поступали. Α те, которые давно жаждали наживы, но притворялись равнодушными к ней, выжидая удобного момента, пользовались, когда такой выдавался, и просили, и получая, снова просили, а получив, не прекращали просьб, и ни что не могло остановить их ненасытности. А он по великодушию своему дары расточал, но уже не считал их благородными, но скорбел о своем заблуждении, однако, из внимания к прежним давним отношениям, терпел, и считаться верным в дружбе ставил выше желания отделаться от таких людей. 203. Таким образом он отлично знал натуру каждого из приближенных к нему людей, но из них довольный только дельными людьми, а иных считая наказанием, за одних держался, других не прогонял, но и софистом, отличавшимся высшими нравственными качествами, чем обещало его звание, восхищался, и философа, обнаруживавшего нрав не под стать внешности, хулил, однако опасение проявить на царском троне пренебрежете старыми связями побуждало все сносить.
204, Но, сдается мне, вы полны желания послушать о последнем, величайшем его подвиге, как он расправился с персами и их страною в своем походе туда. Да и нет ничего удивительная, если давно ваше жадное ожидание устремлено на эту область его деятельности, при чем результат вы знаете, что он пал во время своей победы, но подробностей вы или не слыхали даже, или не так, как нужно. 205. Стремление ваше услышать вызывает соображение о мощи персов, и о том, при сколь крупных размерах боевых сил Констанция они одерживали верх над ними, и о том, на какое самомнение и отвагу Юлиан не побоялся ополчиться Ведь Констанций, помимо прочих островов и тех, что лежать в океане, владел территорией от самого побережья океана до течения Евфрата, дававшей как много всяких продуктов, так и рослых телом, храбрых душою людей, качества, какие способны делать войско несокрушимым. 206. Но все же этот государь, великий в своих военных сборах, обладатель бесчисленных, замечательных городов, принимавший много податей, вывезший не мало золота из рудников, прикрывший железными доспехами всадников с головы до ног тщательнее персов [143], и коней предохраняя бронею от поранений, получив от отца по преемству войну, требующую мужества царя и души, способной хорошо использовать боевые силы, как будто клятвою обязавшись врагам быть их союзником в войне, о том, чтобы отнять их владения или предупредить присвоение чего либо из его собственных владений, не помышлял, но ежегодно, с наступлением весны [144] в начале теплой поры, выводя войско для штурма крепостей, переправившись за Евфрат, сидел на месте, обложившись таким огромным войском, с намерением бежать, если появятся враги, и, чуть не слыша вопли осаждаемых, предпочитал, по своим стратегическим соображениям, не сражаться и не оборонять от гибели собственных подданных.
207. Каковы же плоды этого сиденья? Враг рушил стены и срывал до основания города и возвращался с добычей и пленниками, а он посылал людей осмотреть запустение, благодарил судьбу за то, что не подвергся более чувствительному поражению, и возвращался через города днем, принимая от населения клики, обычно сопровождающие победы. Итак поступал он каждый год. Персидский царь переправлялся, а он медлил. Тот штурмовал стены, оп переходил в движение, тот готов был взять, он отправлял разведчиков; брал, с него довольно было, что самого не принудили принять сражение. Тот хвастался обилием военнопленных, он конными ристаниями, тому преподносили венки города, он увенчивал возниц. Так разве не подходит к нему, действительно, наименование, мною ему сейчас данное, союзника персов? Дозволить при возможности воспрепятствовать, пожалуй, не далеко от того, чтобы собственноручно содействовать. 208. И пусть иной не подумает, будто я игнорирую то ночное сражение [145] когда противники разошлись и, причинив, и потерпев некоторый урон, или ту морскую битву [146] на материке, где паши с трудом отстояли город, сильно пострадавший. То самое и несносно, что, получив от предшественника храбрых духом воинов, способных приводить в содрогание врагов, он приучил их бояться и мужественный натуры ослабил негодной выучкой. 209. А насколько велика сила выучки во всяком роде деятельности, о том сообщают философы, сообщает и мне. Она в со сто я ни и и лучшего, и худшего человека изменить в обратную сторону, если первому сообщается обучение, худшее его натуры, а второму, лучшее её. Она и женщин посадила на коней и сообщила им в военном деле превосходство над мужчинами, а если даже человека, от природы одаренного нравственными наклонностями, заставишь провождать жизнь в веселых процессиях и попойках, добродетель его покинет и, приучившись вместо ей свойственного нравственная поведения к такому, он живет, услаждаясь такими развлечениями, и прежний образ жизни ему ненавистен, и привычка вытесняет природные свойства.
210. Нечто подобное, говорю я, испытали, под его воздействием, и воины его. которые за оружие брались, но которым он не давал вступать в бой и которых он приучил спать по палаткам, пока их сородичей забирают в плен, не бояться позора и опасаться смерти. Сначала они, как люди, бодрые духом, негодовали на это, по том негодование их слабело, затем они признавали допустимым такое поведение, наконец одобряли. 211. Поэтому издали поднявшаяся пыль, какую может производить конница, не заставляла их подниматься для битвы, но обращала в бегство. Лишь появлялся эскадрон всадников, да и то небольшой, они молили, чтобы земля разверзлась перед ними, предпочитая подвергнуться какой угодно гибели, лишь бы не узреть вблизи персов. А когда мужество было искоренено у них, с ним исчезла и смелость речи. и их боязливость была настолько общепризнанною, что, когда они требовали угождений у тех, у кого останавливались на постой, одно имя персов прекращало их назойливость. И всякий мог шутя сказать, что воя персы идут, и их кидало в краску, и они отставали. Итак, когда их водили на иноплеменников, они умели и наносить, и встречать удары, а этот страх перед персами в такой степени внедрился в их душу, накопляясь годами, что иной бы выразился, они трепетали и перед нарисованными на картинах.
212. Этих таким образом распущенных солдат этот удивительный человек повел на персов, а они шли за ним, мало помалу вспоминая прежнюю свою храбрость и в уверенности, что по его замыслам и из огня выйдут невредимыми. 213. В чем же они состояли? Зная, что много значит соблюдете тайны, — ведь иное предприятие, которое, будучи вперед оглашено, не принесет никакой пользы, может весьма пригодиться при сохранении его втайне, — ни времени вступления, ни пути вторжения,ни приемов военной хитрости, ничего из того, что про себя обдумывал не сообщала, он другим, зная, что все о чем скажет, тотчас подслушивается лазутчиками [147].
214. Но префекту было повелено приготовить побольше судов на Евфрате и суда нагрузить провиантом, и раньше окончания зимы, опередив общие ожидания и быстро совершив переправу, он прибыл не в ближайший большой населенный город (но имени Самосата), чтобы видеть, чтобы его видели и чтобы встретить обычный для императоров почетный прием, но зная, что время требует быстроты действия, явился в город, где находится большой древний храм Зевса [148], и подивившись ему и помолившись, чтобы бог дал ему нанести урон персидский державе, отделив от своего войска 20000 гоплитов [149], посылает их на Тигр, дабы они оберегали ту область, если там явится какая-либо опасность и дабы они явились к нему, когда того потребуют обстоятельства. 215. Надлежало и арменскому правителю поступить подобным образом, так как враг, прошедши, с огнем, конечно, по лучшей части его территории, должен был встретиться с императором, и соединившись, надлежало или изгнать врагов из страны, в случае их бегства, или, в случае, если бы они оставались, потоптать их: Отдав этот приказ, он сам двинулся, держась течения Евфрата, дававшего воду для питья и несшего течением своим суда с провизией [150]. 216. Заметив множество верблюдов, при чем нагруженные животные были привязаны один к другому, а груз состоять из самого сладкого вина разных стран и тех пряностей, что изобретены людьми для того, чтобы слаще было пить вино, когда на вопрос, что везут, узнал об этом. он приказывает остаться на месте источнику удовольствий. Хорошим воинам, по его мнению, подобало пить вино, которое доставит им копье, а одним из воинов и он является и ему подобает пользоваться одинаковою трапезою с рядовыми солдатами.
217. Так отбросив все, относящееся к роскоши, довольствуясь одним тем, что составляло предмет насущной необходимости, он совершал поход, причем земля давала на прокорм скоту питательную траву, так как весна уже наступала в той области. 218. Подвигаясь вперед, они увидали укрепление, лежащее на речной косе, первое, которое появилось перед их взором и было ими захвачено не оружием, а угрозою [151]. Население, как только увидало, что противолежащее холмы покрыты войском, не вынесши блеска доспехов, открыло ворота и, сдавшись, прибыло поселенцами в нашу страну. Обилие же съестных припасов дало каждому пропитание на много дней, так что во время похода следующего дня по пустыне они располагали теми же продуктами, что в городах.
219, Другое укрепление находилось на круглом острове с отвесными берегами [152] и вокруг всего его была обведена стена, не оставляя снаружи хотя бы столько пространства, чтобы можно было поставить ногу. Признав счастливыми для населения природные условия местности и поняв, что, если бы отважился на невыполнимое предприятие, угодил бы врагам и что одинаково безумно, как проходить мимо того, чем можно овладеть, так и биться из за того, чем овладеть невозможно, заяви в, что скоро придет на них и поселив немало страха в их душе и смутив ее этими словами, снова путем, шедшим по пустыне, он приступаете в ассирийской земле, которая, с одной стороны, обилием и красотою плодов способствуете благосостоянию жителей от малого посева, с другой, урожаем виноградников и финиковых пальм и прочими благами, дарами благодатной земли. 220. Воины, видя это и пользуясь этими продуктами, коих изобилие было во всякой деревне, — а деревень много и больших, большинство могущие поспорить с небольшими городами настроено по всей Ассирии, — так вот такие встречая, войско не выражало недовольства трудностями пути. Ведь достойной наградой тягостей пути по пустыне было обладание обработанной землею. 221. Здесь они вырубали пальмы, вырывали с корнем виноградный лозы, разоряли кладовые, срывали их до основания, или пили, однако пе до опьянения, — того не дозволял страх, нагнанный недавнею казнью из за пьянства воина, — но поддерживали себя в боевой готовности и наблюдали, чтобы быть трезвыми. А несчастные ассирийцы издали, с гор, видели собственную невзгоду, но, обратясь в бегство и покинув равнину, обратив в союзника реку, себе враждебную, так удалились. 222 Каким образом одним она помогала, с другими сражалась? Река Евфрат, будучи полноводною, так что одна стоить многих рев, малой не становится никогда, но превосходить самое себя, когда весенние дожди превращаюсь в воду снег, нагромоздившейся зимою в Армении, а земледельцы, живущие по его берегам, проведши с той и другой стороны каналы, как египтяне Нилом, так и они пользуются водою реки, и земледелец распоряжается тем и другим, впуском воды или недопущением её. 223. Итак, когда войско наше напало, открыв току воды все входы, они наполнили и каналы, и путем их наводнили прочую страну Эта беда была для них самою тяжкою, при чем и всюду наводнение удручало, а в каналах подъем воды одним доходил до груди, другим до лица, некоторых даже покрывал с головою. Итак делались крайние усилия, чтобы и себя спасти, и доспехи, и провиант, и вьючных животных. 224. Умевшим плавать помогало их искусство, а для тех, кто не умели, беды было больше. И вот одни наводили мосты, другие, не желая медлить, пускались на авось. Тем, кто двигались по высокому, узкому берегу, удавалось выходить сухими, но скользок был узкий путь, а избегавшие такого следовали в воде и раб протягивал руку хозяину, раба вытаскивал хозяин. 225. И переправляясь среди стольких опасностей, они не возопили, не восплакали, не похулили похода, не проронили ни жесткого слова, даже про себя не подумали, но, будто шествуя чрез сады Алкиноя, так довольны были положением, полагаю потому, что впереди была надежда на лучшее, а вместе с тем в виду того, что император добровольно разделял с простым солдатом трудности пути. 226. Он не шел по доскам, протянутым по головам солдат, как, быть может, поступил бы другой, один, с удобством среди затруднения прочих, но первый пробивая лично дорогу в илу, грязи и воде, так своим делом не словом увещевал, показывая воинам и обозным свою промокшую хламиду.
227. Ассирийцы, устроив обширную топь, надеялись, что эта хитрость или заставить войско отступить, или погубить, но они, как будто все были окрылены, или Посидон заставил воду перед ними раздаться, так избегши беды, в немалом числе напали, не на крепостцы уже, но был большой город ассирийцев, носивший имя тогдашнего царя [153], стена же его внутри своей округи содержала вторую, так что в городе заключен был другой, в большем меньший размерами город, словно сосуды, вложенные один в другой. 228. Когда же происходил приступ, страх собрал жителей в округу меньшей стены, как более крепкой. А осаждающие, одну занимая, а к другой подступая, подвергаются обстрелу со стороны стрелков сверху и некоторые были убиты, но, подняв насыпь выше стены, осаждающие заставили жителей, сбившихся в кучу, сдаться на капитуляцию.
Условием её было не отдавать их никогда персам, даже по договору. Ведь они знали, как у них сдирают кожу. Это является также доказательством того, что они были взяты в плен, сражаясь не вяло, но со всем напряжением сил.
229. Так все военные действия клонились не в пользу царя и ничто не удерживало этого мужа. Но он строг был и к врагам, строг был и к тем из своих подвластных, кто не умели побеждать или погибать на поле битвы. Когда те всадники, которым была поручена фуражировка, плохо сражались, так что у них был даже убит гиппарх, он тех, которые желали получить особый от прочих почет передал палачам, не из палатки посылая приказ о ней, но вступив в среду возвратившихся и многих вооруженных смещая, сам не имея при этом при себе и трех телохранителей. Так приучил он воинов в дисциплине и к покорности всякому решению властителя. 230. Итак, вышел на встречу всадникам, с криком искавшим погибшего, и наложив на тех, кто его не защитили достойную кару, и показав всем прочим, что ожидает нерадивых, он вошел в палатку предметом еще большего удивления, чем раньше.
231. Но желая, чтобы, как можно большая часть вражеской страны подверглась опустошению, он делал частые остановки, чтобы прочее войско оставалось в окопах, а легковооруженным и бодрым можно было обыскивать страну, рассеявшись в разные стороны. Они находили подземные жилища и приводили с собой детей ассирийцев с матерями, так что число пленных превышало число приобретавших их. Но и при этом условии недостатка в провизии не было. 232. Итак отсюда они пошли на тот же подвиг, каналы, вернее же на самую трудную часть подвига. Земля была чаще прорезана канавами и большей также глубины. Здесь то он всего яснее показал себя спасителем всего войска. Когда другие хвалили другой путь, более длинный, но вне залитого водою пространства, он, заявив, что больше всего боится этого в этом пути, что придется и терпеть жажду, и быть лишенными какой бы то ни было воды, и добавив. что в том. прежнем, пути грозит трудность, в новом — гибель, и что гораздо лучше идти, находя помеху в воде, чем в поисках за нею не находить её, помянув и о каком-то древнем римском полководце, погубившем подобною непредусмотрительностью себя и свое войско [154] и тут же указав по книге на поголовную гибель их, говоря так, тех, кто давал невыгодный совет, заставил устыдиться, а других убедил нимало не колебаться. 234. И тотчас на земле много поваленных пальм, и много мостов, из них сооруженных, и удобство переправы для массы войска. Он проявил много ревности и в том, чтобы опередить идущего по мосту, сам вошедши в воду [155]. Так сильное средство врагов было уличено в слабости и вода, на победу коей рассчитывали была преодолена.
235. И другой силе не в продолжительном времени предстояло оказаться слабой. Было некое сильное укрепление, при том на острове, вздымавшееся, благодаря вышине берега и стены. под самые небеса, такова была высота того и другой [156]. Низы крепости. кроме очень небольшого пространства, были опоясаны чащею камыша, скрывавшей тех, кто ходили за водой, и они, по спуску, незаметному для находящихся снаружи, с полною свободою, под прикрытием стеблей камыша, холили по воду, стена же недоступна была ни для каких средств осадного искусства, во-первых, будучи воздвигнута на острове, который она весь охватывала своим поясом, во-вторых, на столь высоком острове, сверх того, кирпич был цементирован асфальтом [157].
236. Твердыня крепости внушала не покушаться на нее, но то обстоятельство, что некоторые, выбежавшие из нее люди напали на авангард войска и чуть не ранили самого императора, побудило пострадавших к осаде. И они обложили крепость а персы сверху смеялись, шутили, издевались, стреляли, попадали, считали, что они делают то же, как если бы вздумали взять небо. 237. Он же сперва и сам камнями и стрелами настиг людей, находившихся на стене, и иной со стрелой в теле падал вниз, затем соединил остров мостом с материком, а работавшие прикрывались кожаными лодками. Повернув их вверх дном и спрятавшись под ними и дно лодок превратив в крышу, они делали свое дело за их бортами, а со стороны персов тщетны были и огонь, и всякое метательное оружие, против прикрытия, которое ни стрела не пронимала, ни камни не разбивали, ни огонь не жег.
238. Но и при этом они не приходили в тревогу, но, зная, что враги копают, зная, что они применяют все средства, день и ночь пировали, как будто те были заняты безнадежной работой. Α те употребляли все усилия, и не знали устали, и пролагали себе путь, поднимаясь вверх. Ширина подкопа была рассчитана на одного человека и первый, вспрыгнувший в полночь в средину одной башни, проскользнул незаметно, за ним последовал второй, за этим третий, и всякий хотел быть в числе тех, кто всходили. 239. Старуху [158], которая лежала там одна с ребенком, когда она услыхала, заставив молчать, заняв двери башен, они дали находившимся внизу сигнал в боевому кличу, и когда он разразился в сильной степени и стража в ужасе повскакала с своих постелей [159], не оставалось ничего более, как, представ пред ними, убивать всех, большая же часть гибла сама, бросаясь со стен [160], и началась усиленная погоня за теми, кто пытался скрыться, и никто не предпочитал захвата пленника убийству, так что враги бросались сверху [161], а копья снизу подхватывали живых, полумертвых, умерших. Достаточно было для смерти одного стремительного падения. 240. Вот какой праздник справляли они ночью демонам войны, показали и восходящему богу, и в этом одном не оказали повиновения императору. Последний отдал приказ брать в плен и в военнопленному иметь сострадание, а они, помня о стрелах и зная о раненых, так как гнев поднимал их десницу, за печаль, какую причинили им тягостные труды, находили утешение в убийстве и просили царя простить им, если, пострадав, они оплачивают тем же [162]. 241. За гибелью людей последовала гибель укрепления, в особенности из тамошних крепостей подвергшегося разрушению. Чем больше выдавалось оно среди прочих своим устройством, тем более навлекло на себя приговор к полному разрушению. Ведь персам урон был при том и другом условии, станут ли они восстановлять укрепление или нет. 242. Таким образом это подвиг славный и превышающий человеческую натуру, так что взявшие крепость рассчитывали, что им уже нечего будет претерпевать, а гордыня противника была сломлена вместе со стеною и они мнили, что все их положение испорчено. Даже император, всегда свершавший всякие дела, но все считавший малым, пе мог не признать этого деяния за крупнейшее. Итак он выразился, чего раньше не бывало, что дал сирийцу повод к речи, разумея меня. Но повод дивный, друг, самый дорогой из всех, но когда тебя нет у меня, какая отрада в жизни!
243. Но возвращаюсь к тому, что укрепление, понесши ту судьбу, о которой я рассказал, молвою о произошедшем на большое расстояние сделало путь свободным от противника. Таким образом обоз являлся на деревни, забирая то, чего пе взяли с собой, уходя, жители; скорее же одно брали, а чего нельзя было унести, то частью бросали в реку, частью предавали огню. Так, конечно, и дворец персидского царя, который находился на берегу реки и отличался всеми красотами, в персидском вкусе [163], и в зодчестве, и в роскоши садов и насаждений, и в запахах цветов, — напротив находился питомник со стадом диких кабанов, не на них персидский царь упражнялся в охоте, а, в ту пору они послужили в угощению всей массы римского войска [164], — был сожжен и этот дворец, как говорят, славившийся ничем не менее дворца в Сузах, и за ним второй, и третий, уступавшей красотою тем. но красоты не лишенный.
244. Такие свершая дела, они доходят до тех давно желанных городов, которые украшают вавилонскую область вместо Вавилона [165]. Посреди них течет река Тигр и, миновав их, не в дальнем расстоянии принимаешь в себя Евфрат. Здесь трудно было изобрести средство, как поступить. Дело в том, что, если бы воины поплыли мимо на судах, нельзя было бы приблизиться к городам, если бы пошли на последние, у них погибли бы корабли, если бы поднялись вверх по Тигру, это потребовало бы большего напряжения, и корабли оказались бы между двумя городами. 245. Кто же разрешил затруднение? Не Калхас, не Тирезий не другой кто-либо из гадателей. Захватив пленников из соседних к тому месту жителей, он стал отыскивать судоходный канал, знакомый ему по книгам, работу древнего царя, соединявший Евфрат с Тигром выше обоих городов. [166]
246. В то время, как один из пленников по молодости ничего не знал, а другой, старик, по принуждению все сказал, — он видел, что император, словно один из местных жителей, по сочинениям и в отсутствии был давно и отчетливо знакомь с местностью, старик сообщает, где находится канал и как он заперт и как его засевают, после того как устье его было засыпано.
247. По мановению владыки, всякое препятствие было устранено и из двух потоков один виден был сухим, а другой понес суда мимо войска, а заселению городов прилив Тигра, к коему прибавились воды Евфрата, причинил великое опасение, как бы он не сокрушил стен. 248. Появляется самая испытанная часть персидского войска [167] и заняла берег сверкающими щитами, ржущими конями, луками тонкой отделки, громадами слонов, которым не труднее топтать ряды войска, чем колосья. Таким образом враги были перед ними, лицом к лицу, рева с обеих сторон, одна вблизи, та, чье течение направлено искусственно, другая дальше, и другое персидское войско позади же все пространство страшно опустошено, не позволяя идти назад тем же путем. 249. Обстоятельства требовали необычайной отваги у тех, кто не хотел погибнуть с голоду, и все в смятении взирали на одного. Он же, прежде всего, как свойственно людям в благодушном настроении, выровнял ипподром, созвал всадников на состязание. назначил призы коням; зрителями же состязаний стали, таким образом, сверх своих, враги, при чем первые сидели внизу, вокруг места состязания, а вторые смотрели с парапетов стен, его считая счастливым, если он веселится словно победитель, а себя оплакивая в виду того, что не могут тому воспрепятствовать [168]. 250. В то время как войско развлекалось скачками, корабли, по его приказу, были разгружены, на словах для того, чтобы осмотреть провиант, не израсходован ли он, быть может, в действительности потому, что он хотел внезапно посадить на них солдат без предупреждения [169]. Итак, собрав, после трапезы, начальников частей и разъяснив, что остается один, единственный путь к спасению, переправившись через Тигр, иметь возможность располагать опять не разоренною страною, он встретил в ответ со стороны прочих молчание, а тот, кто командовал большею частью войска, высказался против, пугая высотою крутого берега и численным перевесом у врагов [170].
251. Но император, заявив, что природа местности останется тою же, а врагов будет больше, если они станут медлить, передал команду другому лицу, и предсказал, что последний победит, но не без поранения. Получить он рану, по его словам, в руку, прибавил и в какое место руки и к этому в свою очередь, что понадобится немного лекарства. 252. И вот, воины уже на судах, а он стоял, взирая на небо, и как только получил оттуда сигналь, дает его таксиархам. а те прочим, так тихо, как только было возможно. Они поплыли и стали высаживаться, при чем ближайшие из врагов уже заметили их и стали стрелять, но, не смотря на то, на ту крутизну, на которую не дерзнули бы взобраться легко вооруженные в мирное время, и днем, и при отсутствии обороны, ночью взобрались гоплиты, при чем над головами их стояли враги. [171] Как это могло произойти, на этот вопрос мы и сейчас не умели бы ответить. Так было это делом не людей, а скорее какого-либо бога, собственноручно возносившего каждого. 253. Завязавши бой немедленно за подъемом, тех, кто вставал, они повергли, других, представь пред ними, словно дурной сон, убивали еще спящих. Те, кто пробудились, имели лишь то преимущество над спавшими, что сознавали свою жалкую участь, но им нельзя было защититься от нападающих.
254. Так как дело происходило ночью, в темноте, много ударов мечей попадало в людей, много в деревья, — так слышно было по стуку, раздавался вопль израненных, получающих раны, готовых получить, погибающих, молящих. А наши шли вперед, распространяя смерть, и телами павших устлано было такое пространство, сколько покрыло бы 6000 трупов [172]. 255. И если бы они не замешкались из алчности к грабежу мертвых, а, бросившись к воротам, или вломились в них, или их разбили, они овладели бы прославленным Ктезифонтом. На самом деле они обирали золото, серебро, коней умерших [173], а с наступлением дня принуждены были вступить в бой с всадниками, которые сначала наносили им урон, но потом бежали, будучи приведены в беспорядок одним воином, выскочившим из живой изгороди. Переправляется через реку и прочее войско, и, пока оно в изумлении окидывало взором все поле битвы, убивавшие омылись в реке и струи персидского Тигра окрасились кровью персов.
256. Пусть кто нибудь сосчитаете вторжения их в вашу страну и сообразит, сколько зла было причинено при каждом из них, и пусть сравните он этот один поход с теми неоднократными, и он скоро придете к выводу, что крупны и те, но гораздо заметнее этот, и те происходили при отсутствии отпора с чьей либо стороны, а этот предпринять смело, не смотря на наличность боевых противников, так что, если бы кто и спросил персов, желали бы они, чтобы ни ими не было сделано ничего из того, что они совершили, ни причинено им все то; чему они подверглись, все бы, начиная с царя, ответили, что тогдашний урон их далеко превосходил тот, что они причинили. 257. В этом можно убедиться и из следующего: ведь Констанций ни при одном из вторжений не был доведен до необходимости просить мира, а персидский царь, в результате тех действий, о которых я сказал, прислал просить, чтобы война остановилась на этом и чтобы победитель, воздержавшись от дальнейших шагов, принял их державу в свои союзники. 258. И тот из знатных людей, кто для этого явился к брату пославшего, отправившемуся на последнего [174] с нами, обнимая его колена, просил передать императору это предложение. А тот поспешно и с удовольствием, как будто с какою-то доброю вестью, явился с улыбкой, и доложил, и ожидал даров за свою весть. Но император приказал ему молчать, и отослать прибывшего без аудиенции, и выдавать за повод свиданья родство с ним этого человека. Он, в действительности, и войны прекратить не хотел, и самое слово «мир» считал способным притупить бодрость воина. Ведь тот, кто убежден, что можно не сражаться, по принуждению сражаться станет плохо. 259. Вот почему он распорядился, чтобы сладостное слово «договор» осталось за зубами. Однако кто бы, выставляя на показ своим воинам, сколько силы в его командовании, не созвал бы сбор для выслушания речи? Но этот вождь, в то время как ему предлагали договор, приблизившись к стене, вызывал на битву запершихся в стенах, говоря, что женщинам свойственно поступать так, как они, а мужчинам то, от чего они уклоняются. 260. Когда же они ответили, что ему надо идти за царем и тому показать себя, он возгорелся желанием и узреть Арбелу, и пройти через нее, без битвы ли или с боем, так, чтобы, вместе с победой Александра, воспевалась и эта победа, и принял решение распространить свое наступление на всю землю в границах персидской державы, вернее же и на соседнюю, хотя к нему не явился ни один из отрядов, ни свой, ни союзный [175], последний вследствие измены главы племени [176], первый, как говорят, счел более важной для себя задачей сражаться с врагами, после того как с самого начала несколько человек у него было перестреляно во время купанья на Тигре, Вместе с тем и соперничество вождей друг с другом позволяло подчиненным распускаться. Когда один распоряжался идти вперед, другой, уговаривая оставаться, своим потворством склонял к последнему. 261. Однако это обстоятельство не ослабляло рвения императора. За отсутствие их он их не одобрял, а выполнить хотел все то, что сделал бы с их прибытием, и простирал свои планы до Гиркании и до индийских рек. Когда войско уже двинулось к этой цели и одни шли, а другие снаряжались в поход, кто то из богов отклоняет от него и увещевал вспомнить, по словам поэмы, о возвращении.
262. Но суда, согласно раньше принятому решению, были преданы огню; это было лучше, чем предавать их врагам [177]. Так же, конечно, поступили бы и тогда, если бы первого решения пе состоялось, а восторжествовало бы решение вернуться. Дело в том, что напор на корабли с носа сильного и быстрого течения Тигра, вызывал потребность большего числа рук для кораблей и сверх половины войска требовалось для волока их [178]. А это значило бы, что враги должны одолеть сражающихся, а за ними без боя и прочая часть войска попасть в руки врагов. 263. Сверх того, огонь уничтожил всякое побуждение к малодушеству. В самом деле, всякий тот, кто, не желая ничего делать, притворяясь больным, лежал и спал на корабле, когда судов не стало, оказался в боевом строю. Насколько, и при всем желании, им невозможно было сохранить за собою обладание столькими судами, показало, далее, то обстоятельство, что лаже оставшаяся суда, их было пятнадцать, сбереженных для наводки мостов, и их оказалось не под силу сохранить [179]. Стремительное течение, с коим не справиться было ни искусству матросов, ни множеству рук прочих людей, и суда, и экипаж сносило прямо в руки врагам, так что, если кому приходится винить тот огонь за убытки, естественно было персидскому царю пенять на него и, как говорят, он и пенял неоднократно.
264. Так, пользуясь для питья водою Тигра, шли они, имея реку влево, и шли по стране, находившейся в лучшем состоянии, чем пройденная [180], так что смело присоединяли к прежним новых пленных. Когда же они подходили к границе обработанной земли и очутились среди земли, лишенной растительности, скуднее какой нет [181], он отдает приказ войску взять с собою провианту на двадцать дней, — столь долгий путь предстоял до первоклассного города и вместе пограничного с нашим государством, — только тогда впервые показывается персидский строй, а не беспорядочная толпа, в доспехах, богато изукрашенных золотом. Когда же один из наших передних бойцов пал и началась общая свалка, ни всадник, ни гоплит не вынес наших щитов, но тотчас уклонились и побежали, изощренные только в одном этом военном приеме.
265. После того регулярного войска не встречалось уже, а происходили вылазки из засады, неблаговидные набеги кучки всадников, бросавшихся из рвов на арьергард, при чем и в этих стычках они не столько убивали, сколько гибло их самих. Гоплит, проскользнув мимо копья всадника, распоров мечем брюхо коня, валил на землю обоих и закованный в железный панцирь [182] становился легкою жертвою меча. 266. Итак приближавшиеся подвергались такой судьбе, а те, которые сильны в действии издали, стрелки из лука, выпускали стрелы в незащищенный правый бок воина и заставляли их сосредоточивать на себе внимание и идти медленно. Однако они все же подвигались вперед и туча стрел не была препятствием для всей массы войска. Дело в том, что император, разъезжая на коне по всей линии, помогал той части, на которую наседал враг, приводя по требованию отряды от тех, кто находились в безопасности, и посылая в арьергард лучших командиров [183].
267. Η так до этого момента и он шел победоносно, и мне приятно повествовать, но отсюда, о боги, и демоны, и превратности судьбы, к какому приступаю рассказу! Хотите, умолчу об остальном и остановлю свою речь на благоприятных обстоятельствах? Да будет вам, слушатели, много благ вместо рыдания. Что же угодно? Будем ли плавать или говорить? Мне сдается, вы поражены фактом, но рассказа о нем требуете. рассказать надо и положить конец неверному мнению о его кончине.
268. Когда персидский царь уже утомился и, очевидно, был разбить и боялся, как бы, овладев лучшею частью его страны, они не зазимовало, когда он избрал послов и перечислял дары, в числе коих был и венок, и намеревался уже на следующий день отправить их и предоставить ему определение условий мира, разомкнулась [184] часть колонн войска вследствие того, что во время марша приходилось отражать нападающих, между тем внезапно поднявшийся сильный вихрь, поднимая клубы пыли и собирая тучи, был в помощь тем, кто желал причинить некоторый урон. И вот император, чтобы связать снова разорвавшейся строй, поспешил с одним слугой, а между тем копье всадника, брошенное в него, незащищенного доспехами, — вследствие, полагаю, сильного перевеса врага в бою [185] он не успел оградить себя и панцирем, — пронзив руку, проникло в бок [186].
269. И упав на землю, доблестный царь, при виде потока крови, желая скрыть случившееся, тотчас вскочил на коня [187], и так как кровь обличала рану, кричал всем тем, мимо которых проезжал, чтобы не боялись раны, что она не смертельна. Так говорил он, но страдание его осиливало. Его вносят в палатку, на мягкое ложе, львиную шкуру поверх слоя земли, — такова была его постель. 270. Когда же врачи заявили, что спасения нет, войско, получив весть о смерти все вопили, все ударяли себя в грудь все орошали землю слезами, оружие, выскользнув из рук, валилось на землю, воображали, что домой не вернется оттуда и вестника. 271. Α персидский царь дары, которые надо было посылать ему, пожертвовал в качестве приношения богам — спасителям, а сам поставил обычный стол, прежде довольствуясь вместо него почвой, и прибрал волосы по обычаю, в то время как в пору опасности оставил их без ухода, и как поступил бы, если бы враги все в раз исчезли с лица земли, так вел себя со смертью одного этого мужа. Итак та и другая сторона засвидетельствовали в один голос, что он является душою государственного дела у римлян, одни своею скорбью, другие весельем, одни признанием, что погибли, другие уверенностью, что победа уже на их стороне.
272. Его доблесть можно видеть и из последних его слов [188]. В то время как все, обступившие его, ударились в слезы и даже последователи философии не могли выдержать, он пенял как прочим, так в особенности этим последним, что в то время как жизнь, какую он вел, сулит ему острова блаженных, они оплакивают его, будто он заслужил своим образом жизни Тартар. Палатка совсем походила на темницу, что приняла Сократа, присутствующие на тех, что при нем находились, рана на отраву, речи на речи того, на то, что один Сократ не плакал, то, что не плакал и этот [189]. 273. Когда же друзья просили указать наследника царства, не видя вблизи никого, себе подобного [190], он предоставил выбор войску. Он завещаете им также всеми способами спасать себя. Ведь и он, по его словам, исчерпал все усилия к спасению их.
274. Кто же был его убийцей, стремится услышать иной. Имени его я не знаю, но что убил не враг [191], явным доказательством этого является то, что ни один ив врагов не получил отличия за нанесение раны. А между тем персидский царь через бирючей вызывал убившего для отличия и, явившись, таковому предстояло получить великую награду. Но никто, даже из любви к отличиям, не был столь тщеславен. 275. И великая благодарность врагам, что не присвоили себе славы подвига, которого не совершили, но предоставили нам у себя самих искать убийцу. Те, кому жизнь его была невыгодной, — а такими были люди, живущие не по законам, — и прежде давно уже злоумышляли против него, и в ту пору, получив возможность к тому, сделали свое дело, так как их толкала к тому и прочая их неправда, коей не дано было воли в его царствование, и в особенности почитание богов, противоположное коему верование было предметом их домогательства.
276. То, что Фукидид говорит о Перикле, как он смертью своею яснее всего показал, сколько значил он для государства, это мог бы иной заявить и об этом человеке. В самом деле, в то время как все прочее оставалось по–прежнему, мужа, оружие, кони, командиры, отряды, пленники, казна, провиант, с одной переменой личности царствующего, все пошло прахом.
277. Во первых, они не выдержали натиска тех, кого раньше гнали, затем, поддавшись приманке под названием мира — враги применили ту же уловку, все кричали, что принимают его и удовлетворены им; и первый пошел на приманку тот, кто стал царствовать [192]. Α персидский царь, овладев ими в их рвении к покою, медлил, тянул время [193] запросами, ответами, одно принимая, другое отсрочивая, множеством посольств изводя у них провиант. 278. Когда же они оскудели провиантом и прочими всеми средствами и стали просить, и их обуяла нужда способная заставить на все пойти, тогда он потребовал куда как легкого вознаграждения, городов, да земель, да племен, оплотов римской безопасности. А тот соглашался, от всего отказывался и ни какое требование не вызывало у него чувства возмещения. 279. Поэтому я не раз удивлялся персидскому царю, что он не пожелал, при полной к тому возможности, получить больше. Кто бы, в самом деле, поперечил ему, если бы он простер свое домогательство до Евфрата, кто — до Оронта, кто — до Кидна, кто — до Сангария, кто — до самого Босфора? Ведь близко был тот, кто готовь был внушить римлянину, что и остального довольно будет для власти, для роскоши, для пьянства, для похоти. Поэтому, если кто радуется, что так не вышло, пусть будет персам признателен, которые попросили малой части того, что им возможно было получить. 280. Когда же они, побросав оружие им в пользование, как после кораблекрушения, возвращались налегке, большинство попрошайничая, и кто шел, один с половиной щита, другой с третью копья, третий с одной из поножей на плечах, тот сходил за Каллимаха [194], отговорка всем в неблаговидном их поведении кончина того, кто обратил бы это оружие на врагов.
281. Почему же, боги и демоны, вы не судили того? Почему не соделали счастливым племени, вас познающего, и того, кто для него был виновником благополучия? В чем попрекнув его душу, что из поступков его не одобрив? Разве он не воздвиг жертвенников? Разве не сооружил храмов? Разве не чествовал великолепно богов, героев, эфир, небо, землю, море, источники, реки. Разве не воевал он с супротивниками вашими? Разве не был он целомудреннее Ипполита, справедлив по примеру Радаманфа, рассудительнее Фемистокла, храбрее Бразида? Разве вселенную, как бы терявшую сознание, не он подкрепил? Разве не быль он ненавистником бесчестности, кротким к справедливым врагом разнузданным людям, другом людям добропорядочным? 282. О, великое войско, о, столько повергнутых городов, столько трофеев, о, кончина, недостойная такого духа! Мы воображали, что вся персидская земля станет частью римской и будет управляема по нашим законам, будет получать от нас властей, вносить подати, переменит язык, переделает одежду, станет стричь волосы и что софисты в Сузах станут приготовлять [195] в риторы персидских детей, а храмы наши, украшенные добычею из Персии, будут оповещать грядущие поколения о значительности победы, и виновник этих подвигов устроит состязание, для тех, кто будет славить их, одними восхищаясь, других не прогоняя, и одними довольный, другими не тяготясь, и красноречие станет популярным как никогда, и могилы [196] уступят место храмам, при чем все с охотою устремятся к жертвенникам, и те, кто раньше их опрокидывали [197], сами будут их водружать, и кто сторонились крови, сами будут приносить жертвы, и дом каждого из частных лиц преуспеет в состоятельности и по тысячам других причин, и по незначительности податей. Ведь говорят, он и об этом молился богам среди опасностей, чтобы война так разрешилась, что дала бы возможность восстановить подать в её прежнем объеме.
283. Эти ожидания и еще большие отняла толпа завистливых демонов, и победителя, коему не далеко было до венка, привезла к нам сокрытого в гробнице. Недаром плачь прошел по всей земле и морю, недаром одни после него с величайшим удовлетворением встречают смерть, другие скорбят, что еще в живых они, считая непрерывной ночью время до него, ночью и время после него, а пору его царствования лучом по истине ярким. 284. О, города, которые ты построил бы, о, те обветшавшие, которые ты восстановил бы, о, красноречие, которое ты возвысил бы до почетного положения, о, прочая доблесть, как бы она окрепла, о, справедливость, которая снова снизошла с неба на землю, и опять ушла отсюда на небо[198], о превратность перемены, о общее благополучие, что началось и тут же и прекратилось! Мы испытали нечто подобное тому, как если бы кто у человека, жаждущего, подносящего к устам кубок холодной и прозрачной воды, вырвал его при первом глотке и ушел.
285. Нам же, если суждено было тотчас лишиться, лучше бы было не принимать участия в господстве, чем быть лишенными его раньше времени. На самом деле, не на то, чтобы наслаждаться, а на то, чтобы стонать в сознании того, какими благами мы не пользуемся уже более, дав нам вкусить, он отнял их у нас, как если бы, показав людям солнце, Зевс удержал его у себя, не порождая более дня. 286. Между тем, хотя солнце еще продолжаете свою прежнюю работу и свершает тот же путь, не та от него утеха лучшим людям. Печаль по этому человеку, в какую погружена душа, мутя сознание, заволакиваете каким–то туманом и глаза, и мы мало чем отличаемся от тех, кто живут во тьме. Что опять последовало за убийством императора? Те, кто говорят речи против богов, в почете, а жрецы подвергаются беззаконной ответственности. За те жертвы, коими умилостивлялось божество и которые поглотил огонь, вносится плата, а вернее состоятельный человек вносил из своих средств, а бедняк умирал, заключенный в тюрьму. 287. Из храмов же одни были срыты, другие., недостроенные, стоять на посмешище нечестивцам, философы же подвергаются истязаниям [199] и получение какого либо дара царя зачисляется в долг, сюда присоединяется и обвинение в воровстве и приходится обнаженному среди лета, в полдень, томимому лучами солнца, сверх того, что получил, быть понуждаемым к выдаче того, чего оказывается и не получал, и отдать не может, не для того, чтобы он это выдал, — как же, чего не возможно?, — но чтобы, при отсутствии к тому возможности, быть истязаемым дыбой и огнем.
288. Учителя риторики, раньше проводившее жизнь в общении с людьми, власть имущими, прогоняются от дверей, словно человекоубийцы, а толпы юношей, которые прежде окружали их, при виде этого, покинув красноречие, по слабости его ищут иной силы. Декурионы же, бежав от первого долга своего, служения отечеству, погнались за неправой свободой, и нет того, кто бы стал удерживать погрешающего. 289. Все полно продавцов, материки, острова, деревни, города, площади, гавани, улицы. Продаются и дом, и рабы, и дядька, и нянька, и педагог, и могилы предков [200], всюду бедность, и нищенство, и слезы, и земледельцам представляется удобнее просить милостыни, чем обрабатывать землю, и тот, кто сегодня мог дать, завтра нуждается в том. кто подаст. 290. Скифы, савроматы и кельты, и все те варвары, что предпочитали жить в мире [201] снова заострив мечи, совершают походы, переправляются через реки, грозят, действуют, преследуют и забирают в плен, преследуемые одолевают, как неверные слуги, по смерти господина восставая на сирот его.
291. При таких обстоятельствах, кто из здравомыслящих людей не стал бы, растянувшись на земле, посыпав себя пеплом, выдергивая юноша первый пух на бороде, старик седины, оплакивать и себя, и вселенную, если еще надлежит называть ее так? 292. Ведь земля почувствовала бедствие в должной мере и почтила мужа этого подобающим острижением волос, стряхнув, подобно тому, как конь всадника, столько и таких значительных городов [202], много в Палестине, все в Ливии, лежать самые крупные в Сицилии, лежат города Эллады все, кроме одного, лежит прекрасная Никея, подвергается колебаниям почвы и величайший по красоте и не может быть уверенным в будущем. 293. Таков почет ему от земли, или, если угодно, Посидона, а со стороны Гор в свою очередь голод и повальные болезни, одинаково губящие и людей, и скот, как бы со смертью его недозволительно было благоденствовать обитателям земли.
294. Что же удивительного, если при подобных обстоятельствах иной, подобно мне, считает наказанием, что еще не умер. А между тем я просил богов почтить этого дивного мужа не так, а рождением детей, глубокой старостью и долготою царствования. 295. Но цари лидийцев, о Зевс, поколение Гигеса нечистого руками, один дожил до 39 лет царствования, другой до 57, и сам этот нечестивый телохранитель до 38, а этому ты даровал достигнуть только третьего на высшем троне, хотя следовало удостоить его большого, если нет, то по крайней мере не меньшего срока, чем великого Кира, так как и он соблюдал отеческие отношения к подданным.
296. Но приняв во внимание упрек, с каким он отнесся к плакавшим в палатке, я полагаю, и сейчас он осудил часть речи, посвященную плачу, и мне кажется, он, и сюда явившись, если бы было возможно, обратился бы к нам с такими словами:
«Оплакивая мою рану и смерть мою в юности, вывели вы считаете пребывание с богами хуже пребывания с людьми, не мыслите здраво. Если же думаете, что мне не дано места в той юдоли, вы совсем не знаете моих обстоятельств и с вами приключилась вещь самая странная, что вы не знаете того, в знании коего вы вполне уверены. 297. Сверх того, не считайте чем то ужасным и смерти на войне и от оружия. Так умер Леонид, так Эпаминонд, так Сарпедон, так Мемнон, сыны богов. А если огорчает вас своею краткостью срок жизни, пусть утешением вам будет сын Зевса Александр.
298. Так он сказал бы, а я мог бы прибавить к этому нечто, первое и самое главное, что решение Мойр неодолимо, а Мойра одинаково господствуете в римской земле, как когда то в Египте. И так как ей долженствовало испытать бедствия, а жизнь его препятствовала тому, водворяя благополучие, он уступил напору худшей судьбы, дабы не были счастливы те, кому предстояло страдать. 299. Во вторых, примем в расчет в своих соображениях, что, если он умер и молодым, однако после того, как превзошел подвигами всякую старость царей. Чьи столь многие и великие подвиги, в самом деле, вспомнит кто нибудь, прожившего втрое больше лет? Итак. обладая вместо него славою его, надо переносить испытание и не столько скорбеть из за его кончины, сколько радоваться за эту славу. 300. Этот человек одновременно и находился вне пределов римской земли, и властвовал в ней, телом находясь во вражеской стране, а свою страну сохраняя в своей царской державе, с одинаковой мощью поддерживая мир повсюду, в присутствии своем или в отсутствии. Ни варвар не брался за оружие вопреки договору, ни внутри государства не возникало ни разу смуты, каковых дерзких поступков много не раз бывало и тогда, когда цари находились лично во главе управления. Была ли тому причиною любовь к нему или страх, а вернее если страх сдерживал варваров, а любовь подданных, разве не достойно удивления то и другое, и то, что он внушил страх неприятелям, и то, что вызвал в душе своих подданных расположение или, если угодно, то и другое у обоих? 301. Итак, пусть и это убавит нашу печаль и сверх того то обстоятельство, что никто из подданных не мог никогда сказать самому себе, что над ним властвует не лучший царь. Кто, действительно, царствует с большим правом чем он, если подобает стоять во главе людей не столь добродетельных тому, кто и рассудительностью, и способностью слова, и прочими достоинствами отличается среди прочих? 302. Самого его мы не можем увидать, а его многочисленные речи, все составленный мастерски, видеть можно. Впрочем большинство людей, состарившихся за письменным трудом, уклонились от большого числа видов речей, чем в каких дерзнули выступить, так что не больше чести доставили им сочиненные ими, чем порицания такие, каких они не писали, а этот человек одновременно и войной занятый, и речи сочиняя, оставил речи всякого жанра [203] всех побеждая во всяком, а в жанре писем превосходя сам себя [204]. 303. Берясь за них, я почерпаю в них утешение, благодаря этому наследству [205] его, вы снесете печаль. Он оставил этих бессмертных детищ, которых время не сможет изгладить вместе с красками на досках [206].
304. Раз я помянул об изображениях, много городов поставили ему статуи рядом с статуями богов, чтут их как богов, и иной уже и просил от него в молитве какого либо блага и достиг своего. Таким образом он прямо поднялся к ним и получил от них участие в их божеской силе. Следовательно, вполне правы были те, которые чуть не побили камнями первого вестника о его смерти, как взводившего ложь на бога. 305. Меня утешают и персы, его изображениями знаменуя приступ его. Говорят, уподобив его огню молнии, они приписали слово молния, показывая тем, что он причинил им бедствия, превышающие человеческую натуру [207].
306. Его приняло предместье Тарса в Киликии, а больше по праву должно было принять то место, подле Платона в Академии, так, чтобы ему совершались те же обряды, что и Платону, каждым новым составом юношей и учителей. Надлежит сочинять в честь него сколии, пэаны, всякого рода хвалебные слова, называть его союзником против варваров, начинающих войну, его, который будучи в состоянии, благодаря своему искусству предсказания, получить все сведения о грядущем, узнать заранее, нанесет ли урон персам, счел нужным, а возвратится ли невредимым, о том осведомиться не пожелал, на деле показав, что страстно желал славы, не жизни. 307. Быть под владычеством царя таких достоинств высочайшее счастье, а лишившись его, снадобьем от печали надо принять его славу, клясться могилою коего, касаясь её, наравне с богами более есть основания, чем некоторым из варваров самыми у них справедливыми людьми.
308. О, питомец демонов, ученик демонов, собеседник демонов, о, немного земли занимающий своею могилою, но всю вселенную объявший изумлением, о, победивший в битвах иноплеменников, и без битвы единоплеменников, о, для отцов более дорогой, чем дети, для детей более, чем отцы, для братьев более братьев, о, соделавший великое, еще большее собиравшейся сделать, о, помощник богов, богов сотоварищ, о, поправший все удовольствия, кроме наслаждения красноречием, вот тебе приношение от нашего скромного словесного искусства, которое сам ты возвеличил.