Книга I

Введение

(1) Кто не любит всем сердцем, всею душой живописи, тот грешит перед чувством правдивой наглядности, грешит и перед научным знанием, поскольку оно также не чуждо поэтам; ведь оба они, и поэт и художник, в одинаковой мере стремятся передать нам дела и образы славных героев; такой человек не находит тогда удовольствия и в строгой последовательности и гармонии, а на ней ведь зиждется также искусство художника слова. Говоря возвышенным слогом, ведь искусство – богов откровение; на земле оно воплощается в те образы, которыми Горы [1] картинно одевают луга; на небе мы ими любуемся во многих чудесных созвездиях; Если кто хочет точнее узнать, откуда возникло искусство, [2] пусть он знает, что подражание служит его началом; таким является оно с самых древних времен и оно наиболее соответствует природе. Мудрые люди открыли этот закон и одной части такого искусства дали название живописи, а другую назвали пластикой. (2) У пластики много разновидностей: работа с пластической массой, подражание в меди, резьба из белого или паросского мрамора, [3] работа по слоновой кости и, клянусь Зевсом, прежде и главнее всего пластика, ваяния. А живопись, правда, зависит только от красок, но дело ее не только в этом одном: хотя она обладает для внешнего проявления одним только этим средством, она умело создает много больше, чем какое-либо другое искусство, хотя бы оно обладало еще многими другими средствами выражения. Она может изобразить и тень, умеет выразить взгляд человека, когда он находится в яростном гневе, в горе или же в радости. Ваятель ведь меньше всего может изобразить, какими бывают лучи огненных глаз, а художник по краскам» знает, как передать блестящий взгляд светлых очей, синих или же темных; в его силах изобразить белокурые волосы, огненно-рыжие и как солнце блестящие, передать он может цвет одежд, и оружия; он изображает нам комнаты и дома, рощи и горы, источники и самый тот воздух, который окружает все это. (3) Кто в этом искусстве достиг высокой степени совершенства, какие народы, какие цари его дарили своею особой любовью, – об этом писали уж многие, в том числе Аристодем из Карий [4]; он, пользуясь моей любовью к живописи, года четыре тому назад гостил у меня; он писал во вкусе Эвмела, [5] но внес много изящества в приемы его письма.
В данное время речь идет не о художниках в живописи, не об их биографиях; я хочу передать о тех произведениях живописи, о которых была как-то у меня беседа с молодежью. Ее я вел с целью им объяснить эти картины и внушить им интерес к вещам, достойным внимания. (4) Поводом к этой беседе для меня было вот что: у неаполитанцев было устроено состязание в красноречии – этот город в Италии заселяют жители, по происхождению греки, очень культурные, потому и в своей любви к речам они настоящие эллины. Так как я не хотел выступать публично, чтобы дать образцы своего красноречия, то много мне беспокойств доставляла толпа молодежи, которая постоянно приходила ко мне в тот дом, где гостил я у друга. Отдыхая здесь, я жил вне городских стен, у моря, в предместье; в нем была галерея, обращенная открытой своей стороной к Тирренскому морю [6]; она была в четыре иль пять перекрытий. Блистала она отделкой камнями, [7] как это любит теперь современная роскошь. Но главным ее украшением были рисунки: там были картины, которые, кажется мне, кто-то собрал и выставил здесь с хорошим знанием дела. По этим картинам можно было ясно судить об искусстве многих художников. (5) И лично я думал, что надо сказать похвальное слово этим картинам; кроме того, у моего приятеля, где я гостил, был сын, очень юный еще, лет десяти, но очень любивший слушать и прилежный к ученью. Он меня подстерег, когда обходил я эти картины, и обратился ко мне с просьбой разъяснить ему их содержание. Чтобы он не считал меня грубым невеждой, я сказал ему: «Пусть будет так; о них я прочту тебе лекцию, когда соберется вся остальная молодежь». Когда они подошли, я сказал: «Пусть этот мальчик будет застрельщиком нашей беседы и весь ход нашей речи пусть зависит лишь от него; вы же, идя следом за нами, не только молча во всем соглашайтесь, но и ставьте вопросы, если я при этом скажу, что вам будет неясно».

1. Скамандр

[8]
(1) Узнал ли ты, мальчик, в этой картине рассказ Гомера, или о нем ты совсем и не думаешь и потому, конечно, считаешь за чудо, как это в воде может гореть огонь? Так вот давай подумаем, что это значит; ты же внимательно смотри, чтобы можно тебе было сделать вывод, каким путем создаются сюжеты картин. Вероятно ты знаешь то место из «Илиады», где Гомер заставляет Ахилла воспрянуть, чтоб мстить за Патрокла, а боги готовы уж двинуться в бой, сражаясь друг против друга? Всех других рассказов о битве богов [9] не касается наша картина; она только нам говорит, как на Скамандра напал могучий Гефест, сильный «пламенем чистым небесных огней». (2) Смотри опять на картину: отсюда поймешь ты и все остальное. Вот это – сам «город высокий», а это – твердыни стен Илиона; дальше – большая равнина, вполне подходящая, чтоб, отражая врагов, Азия здесь могла выступить против Европы. А вот и огромный поток огня; с неудержимою силой течет он по равнине, неудержимо он движется вдоль берегов реки, как бы желая, чтоб там не осталось ни единого дерева. Огонь же вокруг самого Гефеста разливается уже по самой воде, и страдает река и молит Гефеста о милости. Скамандр в образе бога реки нарисован не с длинными волосами, так как они у него сожжены, и Гефест изображен не с хромыми ногами, так как он движется быстро. И цвет огня не желтый и не обычный по виду, но золотистый и солнцу подобный. Все это совсем не так, как дано у Гомера. [10]

2. Комос

[11]
(1) Комос, тот бог, который людям дает ночное веселье шумных пиров, стоит в дверях чертога; мне кажется, они золотые. Лишь постепенно здесь можно все различить, так как все здесь совершается ночью. И ночь [12] здесь представлена не в каком-либо телесном образе, но она характеризуется теми чертами, которые указывают на это время. Вход в дом дает нам понять, что здесь на ложе покоится чета новобрачных, очень богатых. (2) И вот сюда-то приходит Комос, молодой к молодым, нежный, совсем еще невозмужавший; его лицо горит от вина, от опьянения он стоя засыпает, опустив на грудь голову, так что шеи у него совсем не видно; левой рукой он подпирает левую щеку. [13] Но эта рука, которая с виду только держится твердо, силу теряя, бессильно и медленно падает книзу; так обычно бывает вначале, когда человек засыпает, и сон ласково нас обнимает, и наше сознанье переходит в забвенье того, что нас окружает. Поэтому кажется, что и светильник в его правой руке из нее ускользает: сон делает слабою руку. Боясь обжечься, так как огонь может коснуться бедра, Комос заносит левую ногу направо, светильник же влево, чтоб отклонить жар пламени; он стоит, опираясь рукой о колено. [14] (3) Обычно художникам нужно давать на картинах образы юных лиц; без них картина как будто слепая, но при изображении Комоса вовсе не нужно было рисунка лица; ведь голова у него опущена вниз, и тень от головы у него закрывает лицо. Думаю, этим он хочет сказать, что его сверстники не должны быть участниками таких ночных веселых попоек, не прикрывши лица. Остальные же части тела его написаны очень отчетливо, так как светильник их освещает и дает им возможность быть на свету. (4) Заслуживает всяких похвал и венок из роз, [15] но не за внешний свой вид; если приходится, подражая их природному цвету, изобразить эти розы в красках желтой иль голубой, – не такая уж в этом большая заслуга. Но как передана гибкость и нежность венка – вот это стоит всяких похвал; не могу не хвалить я и капли росы, которыми розы покрыты; можно сказать, что в картине мы чувствуем аромат этих цветов. (5) Что же еще остается отметить в этом веселом гулянье? Что же другое, как не тех, кто участвует в нем? Разве до твоего слуха не доходят с картины шум трещеток, звук флейт и нестройная песня? Факелы светят все больше внизу, потому и участники этой ночной гулянки могут видеть то, что у них под ногами; для нас они остаются невидимы. Конечно, здесь поднимается сильный смех, [16] девчонки здесь путаются вместе с мужчинами; сандалии у них подвязаны разные [17]; одеты они не так, как обычно: ведь такие ночные гулянья позволяют женщине одеваться мужчиной, а «мужчине женскую надеть одежду» [18] и даже в походке подражать женщинам. Цветы в их венках не блещут уж свежестью, они потеряли весь свой веселый вид: из-за нестройного, буйного бега их крепко прижали к волосам; на воле свободно и гордо растут эти цветы и не любят руки человека, так как она заставляет их вянуть до срока. Как громко в ладоши здесь хлопают! Это особенно нужно при шуме ночного гулянья; картина и это позволяет нам увидеть: правые руки крепко сжали пальцы в суставах и ударяют по левой руке, подставленной горстью, с тем, чтоб руки, как будто кимвалы, под музыку такт отбивали.

3. Басни

(1) Это – басни идут к Эзопу,[19] любя его, так как писанием их он занимался всю жизнь. Басни писали и Гомер[20] с Гесиодом,[21] их применял Архилох[22] в своих выступлениях против Ликамба, но лишь у одного Эзопа в виде басен представлены нам все людские дела; даже способность мышления дал он животным, чтобы могли они вести разговоры. В них он бичует алчность, нападает на гордость, на лживость, и вот у него выступают с речами то лев, то лисица, то конь; клянусь Зевсом, даже сама черепаха, вечно немая, и та у него выступает с речами; на этих баснях учатся дети всему, что встречается в жизни. (2) Трудами Эзопа ставши столь славными, басни приходят в дом мудрого с тем, чтоб украсить его повязками лент и возложить на него венки из свежих ветвей. Он же, мне кажется, задумал какую-то басню; это можно понять из улыбки Эзопа и опущенных в землю глаз. Художник ведь знает, что для создания басен нужно спокойствие духа. Умно и глубоко картина ставит пред нами телесные облики басен, сочетавши звериные лики с чертами людского лица; она ставит их в виде хора вокруг Эзопа, собрав их из числа тех, которых он выводил в своих баснях. Во главе всего этого хора художник рисует лисицу: ведь она У Эзопа в большинстве его басен является первой помощницей, так же как в комедии всюду является Дав.[23]
19

4. Менекей

[24]
(1) На картине – осада Фив, так как в стене мы видим семь ворот; наступленье ведет Полиник, сын Эдипа»: ведь отрядов тоже семь. К ним приближается Амфиарай [25] с подавленным видом; вещим даром открыто ему, что испытать им придется. Остальные вожди полны боязливой заботы, потому-то они поднимают с мольбой руки к небу; лишь один Капаней смотрит на стены и думает, каким образом при помощи лестницы можно взять укрепленья. А с этих укреплений пока еще совсем не стреляют: фиванцы все еще не решаются начать сраженье. (2) Умно и красиво составил художник план этой картины: он окружил стены города вооруженными воинами; он дает возможность видеть одних вполне, у других не видно лишь ног, третьи видны лишь до пояса, а дальше – до груди, затем видны одни только головы, шлемы и копья. Это, о мальчик, называется перспективою, законами соотношения: уходя с соответственным кругом предметов все дальше, глаза должны воспринимать этот обман зрения. (3) Конечно, и Фивам даны богами свои предсказанья: некое вещее слово произносит Тиресий [26]; оно указывает на Менекея, сына Креонта, что если умрет он там, где пещера дракона, то этим он даст освобождение городу. И вот Менекей умирает тайно, отцу не сказав; у всех вызывает он жалость цветущей своей красотой, но все считали его благодатным богом-спасителем, восхваляя его за решимость. Смотри же, что сделал художник. Он нам представил юношу не бледным, не таким, который привык лишь к роскоши жизни; на картине он бодрый, полный юною силой и ловкий, с кожей «золотисто-медвяного» цвета, как у тех, кого восхваляет сын Аристона. [27] Сила видна в его груди, красиво окрашенной загаром, в его боках; симметричны задняя его часть и его бедра. Он крепок телом; об этом говорят его плечи, но мускулы его шеи не грубы. Хороши его волосы, [28] но они не завиты длинными кудрями. (4) Он стоит у пещеры дракона; обнаженный меч он вонзил себе в бок. Примем же, мальчик, кровь его на себя, [29] подставивши грудь и лоно свое. Ведь льется она, и душа у него уж уходит из тела, и, немного спустя, ты услышишь, как «со свистом она покинет его». [30] Ведь и души любят красивое тело: вот почему неохотно они его покидают. И вместе с потоками крови медленно опускается юноша; склоняя колена, он приветствует смерть, смотря на нее прекрасным, радостным взором, как будто к себе он сон призывает.

5. Мальчики с локоток

[31]
(1) Около Нила играют «мальчики с локоток»; это – дети такого роста, какой мы слышим в их имени. За многое любит их Нил, а больше всего он радуется на них за то, что в них заключается символ, как велик его разлив, благодаря которому он несет плодородие для египтян. Они появляются и как бы выходят из лона его вод, эти младенцы, и нежные и улыбающиеся; и мне кажется, что им свойственно также болтать и шутить. Одни из них сидят у него на плечах, другие цепляются ему за волосы; иные заснули у него на руках, а те весело скачут у него на груди. Он протягивает им цветы, одни вынимая из складок одежды на своей груди, другие – из-под локтя рук, для того, чтоб они сплели для себя венки из этих цветов и спали на них, беспечальные, овеваемые святым ароматом. А дети взбираются один на другого вместе со своими погремушками. Такое-то ложе у этой реки. (2) Крокодилы и гиппопотамы, которых иные художники всегда рисуют при Ниле, лежат здесь спокойно в глубоких пучинах его вод, чтобы не внушать страха детям. Художник показал нам, о мальчик, здесь Нил как символ богатства водой и земными плодами: Нил, покрывши Египет водою, дал возможность ему стать плодородной землею – ведь равнины впитали его плодоносные воды. А там, в Эфиопии, откуда начинается Нил, над ним стоит демон как некий правитель; он посылает оттуда его воды такими, какие нужны для каждого времени года. Он так нарисован, что головой упирается в небо, ногою стоит на истоках, склонясь благосклонно, как бог Посейдон. [32] На него смотрит Нил и просит, чтоб у него было побольше этих младенцев.

6. Эроты

[33]
(1) Смотри! Яблоки здесь собирают эроты. Не удивляйся, если видишь их много. Они – дети нимф и управляют всеми делами людей; потому-то их много, что много ведь и того, к чему чувствуют люди любовь, а для богов на небе, говорят, совершает то же небесный Эрот. Разве ты не заметил, как сладко благоухает весь этот сад? Или этого ты еще не почувствовал? Внимательно ж слушай: вместе с моим рассказом уж наверно тебя потянет и на яблоки.
(2) Ряды этих деревьев идут все прямо», между ними можно свободно ходить; проходы эти покрыты мягкой травою; если лечь на нее, она будет казаться мягким ковром. На концах же веток висят яблоки – и золотистые, и румяные, и те, что как солнечный свет отливают; они привлекают к себе целым роем Эротов, налетевших, чтоб их собирать. Золотыми гвоздями украшены колчаны у этих эротов, золотые в них также и стрелы, но вся их толпа, снявши колчаны и легко порхая, поразвесила их кругом по всем яблоням, одежды ж свои, разноцветные, пестрые, разостлала по траве, и отливают они у них тысячью разных цветов. Головы их не увенчаны венками: им достаточно собственных волос. Крылья их темно-синие или пурпурные, а у некоторых почти совсем золотые; бьют они ими по воздуху, будто бы нежная музыка. Ах, какие корзиночки, куда они складывают яблоки! Как много в них вделано сердоликов, смарагдов и настоящих жемчужин, а их работа должна навести нас на мысль об искусстве Гефеста. Для сбора плодов им вовсе не нужно ставить лестниц к деревьям: высоко взлетают они к самым яблокам. (3) Но не будем говорить о тех, что танцуют или повсюду бегают, или о тех, что заснувши лежат, или кто наслаждается, поедая зрелые яблоки. Посмотрим, что значит вот эта их группа? Обрати внимание! Четверо самых красивых эротов отошли от других в сторону; двое из них бросают друг в друга яблоками, а вторая их пара – один стреляет в другого из лука, а тот в свою очередь пускает стрелы в первого; и на лицах у них нет ни тени угрозы; напротив, открытую грудь они подставляют друг другу, как будто желая, чтоб именно туда вонзились стрелы. Прекрасный тут кроется смысл. Смотри, правильно ль я понимаю художника: это, мальчик, картина дружбы, влеченья друг к другу. Те что играют, кидаясь яблоками, означают начало любви; вот почему один поцелует и яблоко бросит, другой же подхватит его, открывши ладони, конечно затем, чтоб, если поймает, самому с поцелуем его бросить обратно. А та пара стрелков – они закрепляют любовь, успевшую в них зародиться. Так вот что хочу я сказать. Эти играют, чтоб тем положить начало любви, а эти стреляют, чтоб влечение их без конца продолжалось. (4) А видишь ты тех, в кругу многочисленных зрителей? Они охвачены гневом и как будто готовы вступить в борьбу. Я тебе расскажу и об этой борьбе? кажется мне, ты об этом особенно просишь. Один из них поймал противника, налетев на него сзади; схватив его, он душит и крепко держит его между ног, но тот не хочет ему уступать, старается прямо стоять и пытается разжать руку, которая душит его, отогнувши один из пальцев врага; после этого остальные пальцы уже не могут держаться и крепко сжимать. Больно тому, у кого отгибается палец, и кусает он ухо у того, кто борется с ним. Но эроты, которые смотрят на эту борьбу, негодуют на этот прием, считая, что он поступает неверно тот, кто его применяет и нарушает законы борьбы, и, как камнями, хотят закидать его яблоками.
(5) Пусть не ускользнет от нас и вот этот заяц [34]; давай поохотимся за ним вместе с эротами. Обычно этот зверек сидит под яблонями и поедает упавшие на землю яблоки; обгрызши, он их бросает. И вот его-то эроты пугают и гонят: один хлопает в ладоши, другой криком пугает, а третий машет накидкой; иные с криком летают над ним, а те по следам пешком его гонят. Этот поднялся на воздух, как будто бы сверху хотел он на него наброситься, но заяц повернул в другую сторону; другой нацелился, чтобы схватить зайца за ногу, но выскользнул заяц из рук у него, а он уже думал, что держит его! Они все смеются; один из них упал и лежит на боку, другой уткнулся носом в землю, третий лежит на спине; все они в таких позах, в какие поставила их неудача. Но ни один из них не стреляет, пытаясь схватить зайца живым, как лучшую жертву для Афродиты, (6) Ты, может быть, знаешь, что рассказывают о зайце, как сильно он склонен к делам Афродиты? Говорят, что самка его, еще кормя тех, кого она родила, во время кормления вновь становится матерью, и ставши беременной раньше, чем успеет родить, она таким образом никогда не бывает от родов свободной; самец ж осеменяет ее, как это в природе самцов, но выпустив семя, он делает самку беременной раньше, чем она успеет родить, что уж совсем против природы. А глупцы из влюбленных, добиваясь любви от любимых незаконно, путем заговоров приписали этому зайцу какую-то особую силу любовных чар. (7) Оставим все это людям беззаконным и недостойным того, чтобы их взаимно любили, а ты посмотри вместе со мною вот на ту Афродиту. Где она и какое ей дело до яблок? [35] Ты видишь скалу с большою пещерой внизу, из которой ручей вытекает с голубою водой, свежей и для питья очень вкусной; канавками он проведен орошать эти яблони. В этой пещере, ты и должен так думать, находится Афродита; думаю, там ей воздвигли статую нимфы; ведь она сделала их матерями эротов, а потому и счастливыми в детях своих. Это зеркало из серебра, золоченые сандалии, пряжки из золота – все здесь повешено не без значения. Они говорят, что это все – дары Афродите, и это так и написано, – можно прочесть там: «От нимф посвященье». И эроты приносят сюда начатки от яблочных сборов и ставши кругом, молятся, чтоб сад их оставался прекрасным.

7. Мемнон

[36]
(1) На картине ты видишь войско Мемнона, но оружие отложено в сторону, и все воины готовятся к погребальному плачу над своим вождем; а он лежит, пораженный, как мне кажется, в грудь знаменитым копьем Ахиллеса. Имея здесь перед собою широкое поле, палатки, вал лагеря и город, укрепленный стенами, я не знаю, как не сказать, что находящиеся тут – эфиопы, что город, который мы видим, – Троя и что оплакивают здесь Мемнона, сына Эос-Зари. Он пришел сюда защищать Трою, и преданье гласит, что его убивает Ахилл, сын Пелея, его, столь великого и не менее славного, чем сам Ахиллес. (2) Смотри, какой он огромный лежит на земле, какая у него копна волос, завившихся кольцами; я думаю, он вырастил их у нильских вод; ведь на Ниле у устья живут египтяне, а у истоков его – эфиопы. Смотри, какой вид у него, каким сильным выглядит он, хотя глаза его закрылись уже навсегда. Смотри, как нежен юный пушок его бороды; ведь по возрасту он ровесник тому, кто его убил. И черным ты не назвал бы Мемнона: чистый черный цвет у него отсвечивает каким-то румянцем, как у цветка. (3) Посмотри на небесных богов: Эос-Заря своею скорбью над сыном сделала тусклым, печальным также и Гелия-Солнце; и просит она, чтобы ночь наступила ранее срока и мраком лагерь покрыла, чтобы можно ей было сына похитить; сам Зевс дал ей на это согласье. И смотри! Удалось ей незаметно совершить похищение, и на краю картины уже находится Мемном. Где же он и в какой земле? Нигде нет могилы Мемнона, а сам Мемнон в Эфиопии; он превращен в черный камень. Он – в позе сидящего, а облик его таков, как я раньше указывал. На статую падает солнечный луч, и можно подумать, что Гелиос-Солнце своим лучом, как будто плектром [37] по струнам, по устам его ударяя, вызывает оттуда у Мемнона звук и этим искусственно вызванным звуком голоса мудро Денную Зарю – его мать – утешает.

8. Амимона

[38]
(1) Что Посейдон мог ехать по морю, как по твердой земле, когда он направлялся из Эгина помощь ахеянам, я думаю, ты об этом уж читал у Гомера. Гладкое море стелется там перед ним и его колесницей, и морские звери его провожают; там, как и здесь, плывут они следом за ним и, ласкаясь, весело скачут вокруг. Там, я думаю, ты представляешь себе лошадей такими, какие бывают на суше; ведь он требует, чтобы они были «меднокопытными» и «быстроногими» и стегает бичом их; здесь же запряжены кони морские, ноги у них приспособлены и для воды, так что могут они и плавать; они голубого цвета, клянусь Зевсом, совсем как дельфины. Там Посейдон изображен разгневанным; он негодует на Зевса за то, что «клонит он книзу» дела греков и их успехи в войне делает хуже троянских; тут же он нарисован сияющим, глядит он весело и весь охвачен нетерпеньем, как сильно влюбленный. (2) Ведь Амимона, дочь Даная, которая часто ходила за водой к реке Инаху, победила сердце этого бога, и он мчится, чтоб овладеть ею, а она даже и в мыслях не имеет, что кто-нибудь может в нее быть влюбленным. Ведь испуг девушки, ее волненье, то что золотой сосуд падает у нее из рук, – это все нам показывает, что Амимона поражена и не знает, чего ради покидает Посейдон так стремительно со всей своей свитою глубокое море; у нее от природы белый цвет лица, золото же украшений, сочетав свой блеск с отраженьем в воде, окружает ее как бы сиянием. Не будем же, мальчик, мешать невесте: уж волна готовит им ложе для брака; пока она еще голубая и с виду прозрачная, но скоро бог Посейдон заставит рисовать ее пурпурной.

9. Болото

[39]
(1) Водою покрыта земля; растет на ней тростник и камыш и благодатная почва болот растит их свободно; не сеют их, не пашут, и нет за ними ухода. Нарисованы тут и ситник, и тамариск; ведь все они – растенья болот. Кругом поднимаются горы, уходящие в небо; они не одной и той же породы: те горы, на которых растут сосны, картина рисует нам с тощею почвой; те, которые кудрявятся кипарисами, выглядят глинистыми. Эти ели нам указывают, что холодными ветрами обвеяны горы, что они с суровою, каменистою почвой. Не любят ели тучной земли, не чувствуют от тепла удовольствия; потому-то они не растут на равнинах; на горах, на ветре растут они лучше. С гор стремительно льются ручьи; стекая книзу и сливая вместе свои воды, они на равнине образуют болото; и сделано все это не без толку, не кое-как: на картине художник так распределил воду по долине, как разместила б ее и сама природа, мудрая устроительница всего мира; много в извилинах вьется протоков, густо заросших густою травою, удобных, чтобы по ним плавали стаи водяных птиц. (2) Видишь ты уток, как они плавают по поверхности вод, пуская кверху, как будто из труб, струи воды? А что сказать вот об этой стае гусей? И они нарисованы так, как в натуре, и плывут по воде легко и красиво. А вот там замечаешь ты птиц на длинных ногах, [40] с огромным загнутым клювом, перелетных наших гостей, с пышным оперением, различным у каждой? И позы у них самые разнообразные: одни из них отдыхают на камнях, стоя на одной ноге, другие сушат свои перья, а третьи их чистят. Иная поймала что-то в воде, а та склонилась к земле – она там нашла себе пищу.
(3) В том, что эроты катаются на лебедях, нет ничего удивительного: эти боги буйны и любят смеяться, играя с этими птицами. Поэтому давай посмотрим внимательно на это катанье, [41] на воду, где происходит все это. Вода в этом болоте является самой красивой, так как она из горного источника и собирается она в чудесный водоем. Посредине бассейна, качаясь туда и сюда, растут амаранты с нежными колосками, засыпая воду кругом лепестками своих цветов. Возле них и ездят эроты на «птицах священных с уздой золотою». Один из них отпустил совершенно поводья, другой тянет назад, третий – еще на повороте, а четвертый гонит уж к цели, – и кажется, слышишь, как они понукают своих лебедей и кричат, издеваясь друг над другом. Все это ясно написано у них на лицах; один пытается столкнуть соседа, другой уж столкнул, а третий сам захотел упасть со своей птицы, чтоб искупаться здесь, на таком необычном гипподроме. (4) Кругом по берегам стоят более музыкальные из лебедей и в такт подпевают воинственный марш, как это подходит к их состязанью. Как указание на эту песню, не видишь ли ты этого крылатого юношу? Это – ветер Зефир; он принес лебедям эту песню. Нарисован он нежным и ласковым – и поэтому ты угадаешь его дуновенье; и крылья у лебедей распущены, чтобы, ветер ловя, могли они ими бить по воздуху.
(5) Смотри! Из болота вытекает широкая река и медленно катит свои воды; по мосту переходят ее пастухи козьих и овечьих стад. Если бы ты стал хвалить художника за то, что он написал коз, как они скачут и прыгают смело по камням, или что овцам он дал медленный шаг, как будто бы шерсть им является тяжкою ношей, [42] если мы будем подробно рассматривать свирели или тех, кто на них играет, красиво сложивши губы, – то этим мало бы мы похвалили картину, коснувшись только лишь верности изображения, с которой все передано; мы б не отметили ни удачной мысли ее, ни прекрасной ее композиции, а в этом больше всего задача искусства. (6) В чем же сказалась эта удачная мысль? Около реки художник поставил две пальмы и придал этому изящнейший смысл. Зная сказанье о пальмах, что одни из них – пальмы-мужчины, другие же – женщины, и слыхавши о браках меж ними, будто женщину-пальму они привлекают к себе, охватывая ее своими ветвями, и сами над ней наклоняются, он нарисовал на том и на другом берегу по одной из этих пальм разного рода. И вот пальма-мужчина, как влюбленный, тянется к ней, стремясь перейти эту реку, а так как пальма-женщина от него еще далека и схватить ее он не может, то пальма-мужчина ложится стволом на воду и идет на службу другим, связавши два берега. Таким образом, для тех, кто идет чрез реку, он является безопасным мостом, так как крепок ствол у него.

10. Амфион

[43]
(1) Говорят, что Гермес первый хитрым искусством создал лиру, [44] соединив, как ярмом, два рога и приделав к ним щит черепахи; давши ее сначала Аполлону и музам, он подарил ее и Амфиону Фиванцу. Амфион жил в Фивах, когда они не были еще обнесены крепкой стеной; и вот он к камням обратился со своими песнями, и камни, слушая его пенье, сами собою пришли и сложились, как стены. Таково содержанье картины. (2) Прежде всего рассмотри хорошенько лиру, так ли она нарисована, как это бывает на самом деле. Рог у нее поэты зовут рогом «козла быстроногого»; музыкант его применяет для лиры, а стрелок на то, что нужно ему. Ты видишь, черны оба рога, с зазубринами, остроконечные, страшно на них натолкнуться. Деревянные части, которые нужны для лиры, сделаны из сухого и гладкого бука; кости слоновой нигде нет: тогда еще люди не знали этого животного и применения его клыков. Черепаха нарисована черной, совершенно так, как бывает в натуре, и по ней идут овальные круги, один заходя за другой наподобие желтых глаз. Струны отчасти натянуты через кобылку; идут они книзу и, прилегая к подкладке, встречают тут закрепленье; выше же, до перекладины, «лиры ярма», они идут свободно. Такую схему для струн надо считать наиболее правильной; это дает возможность на лире их натягивать прямо. (3) А что ж Амфион? Обративши все свое внимание на инструмент, он заставляет звучать струны. Зубы его видны лишь настолько, насколько открыть их надо поющему. И думаю, что поет он про землю, что для всех она общая мать и родительница, и что по воле ее могут сами собой подняться стены. От природы прекрасные волосы спадают у него на лоб и возле ушей сливаются с юной бородкой и отливают золотом. Еще прекрасней они кажутся благодаря повязке, о которой поэты «священных стихов» так говорят: «Хариты трудились над ней, украшение чудное сделав»; и эта повязка больше всего подходит к лире. Думаю, охваченный любовью, Гермес дал Амфиону оба эти подарка. Да и накидка, которая надета на нем, и она скорей всего тоже дар Гермеса. Никогда одинаковым не бывает цвет у нее, но меняется и отливает всеми цветами Ириды – радуги неба. (4) Амфион сидит на холме, отбивая ногою такт, а правой рукой пробегает по струнам; и другая рука у него по струнам ударяет; он вытянул пальцы прямо вперед, на что, я считал, может решиться только лишь пластика.
(5) А как обстоит дело с камнями? Все они собираются под звуки песен его и, слушая их, сами ложатся стеною. Одни из них уж лежат на месте, другие еще поднимаются кверху, а третьи только что сдвинулись с места и катятся. Что за славные камни! Как они соревнуются! Как они службу свою выполняют, повинуясь музыке! И стена поднимается «семивратная» по числу струн на лире.

11. Фаэтон

[45]
(1) Золотом льются слезы из глаз Гелиад. [46] По сказанью текут эти слезы по Фаэтону. Говорят, что он, будучи сыном Гелиоса, из-за страстного желанья управлять конями отца, по юношеской своей смелости отважился взойти на отцовскую колесницу, но не сдержал на вожжах он коней, свалился с нее и упал в Эридан, [47] – мудрецы объясняют это как некий избыток огненных сил, для поэтов же и художников это – только лишь кони и их колесница. Он привел в беспорядок весь ход небесных явлений. (2) Смотри! Ночь уже в полдень прогоняет свет дня, сменяя его собою. Солнечный диск, устремляясь на землю, влечет за собою все звезды. Покинув ворота небес, Горы [48] бегут в идущий навстречу им мрак. Кони, сорвавшись и разбивши упряжь, несутся во весь опор, как будто их гонят стрекалом. В безнадежном отчаяньи кверху руки свои поднимает Земля, так как ужасный огонь на нее направляется. А юный возница, упав со своей колесницы, стремительно падает вниз; пылают его волосы огнем, и грудь начинает дымиться; задохнувшись от жара, он падает в воды реки Эридана и этим создаст он для них славу в сказаньях народов. (3) Ведь лебеди, высоко поднявшись на воздух, будут в разных местах в сладостной песне своей прославлять Фаэтона, и их стаи, в небо поднявшись, о нем будут петь на Каистре, на Истре [49] огромном, и везде станет широко известным это преданье. Им на помощь в этой песне придет Зефир, легкий, попутный; говорят, что он обещал лебедям петь с ними совместно в их жалобной песне. Вот потому-то он вместе здесь с птицами, и смотри! Он к ним прикасается, как певец своими перстами по звучным струнам. (4) А эти юные женщины на берегу, еще не совсем обращенные в дерево, можно думать, что это Гелиады: из-за печали о брате потеряли они свой прежний образ и, ставши деревьями, льют свои слезы. Картина знает все это: она нам рисует, как у них на ногах концы пальцев уже корни пустили, как до пояса они стали деревьями, как руки у них успели уж ветками стать. Горе! Их волосы стали листвою тополя. Горе! Их слезы обращаются в золото. Те что у них еще в глазах, заливая их, блещут, как ясное море, светлыми каплями и как будто привлекают к себе лучи света; те что упали на щеки, блестят, в себе отражая яркий румянец их щек, а те что упали на грудь, стали уж золотом. (5) Льет слезы и бог реки, поднимаясь наверх из своих глубоких пучин; открывает он свое лоно Фаэтону – это жест того, кто принимает друзей. А Гелиад он тотчас возьмет на свое попеченье, за ними он будет ухаживать: ветром холодным, холодом вод, от него истекающих, он обратит их слезы в камень; он примет упавшие капельки, эти слезы тополя, и чистой водой унесет их далеко к Океану к народам не нашего племени.

12. Босфор

(1) [50]... а стоящие на берегу женщины поднимают крик; похоже, как будто просят они лошадей не сбросить с себя мальчиков и не скинуть узды, но догнать и дать захватить на охоте и зверя и дичь. И, думаю, лошади слушают их и так делают.
Когда вдоволь они наохотились и много дичи поймали себе на обед, они плывут с кораблем из Европы в Азию, самое большее четыре стадия [51] – таково расстояние между двумя этими землями. Они плывут и сами гребут. (2) Смотри, вот они бросают причальный канат: готов принять их прекрасный дом; в нем видим мы залы, мужские покои; намечены окна особого рода; кругом обнесен он стеною с зубцами. Но что составляет его особую прелесть – это та галерея, которая идет полукругом вдоль берега моря, желтоватого цвета от камня, из которого она была сложена. Такая порода у камня [52] от местных источников: из гор нижней Фригии текут горячие ручьи, и их потоки, вливаясь в каменоломни, покрывают водою часть скал; от этого верхний слой камня становится прозрачным, точно вода, а отсюда у этих камней такое обилие красок в игре цветов. Мутная там, где вода стоит, как болото, она придает камням желтоватый цвет; где же течет она чистая, она производит впечатление кристально-чистого цвета и ту же расцветку она придает и камням, проникая по многим изгибам их трещин и порам. (5) Берег высок и на нем стоит памятник такого предания: девушка и юноша, оба прекрасные, оба ходившие в одну школу, к одному и тому же учителю, воспылали друг к другу взаимною страстью, и так как они не могли получить свободы крепко обняться, решились они умереть, и с этой скалы, вот отсюда, они кинулись, в море, обнявшись в первый и в последний раз в жизни. Стоящий же на скале Эрот простирает руку на море, и этим художник нам уясняет скрытый смысл данной легенды.
(4) Посмотри на следующий дом: в нем живет одинокой вдовою женщина, уехавшая из города из-за шумной толпы молодежи; они говорили, что похитят ее и вечно ходили к ней с серенадами веселой ночною толпою; поднося ей подарки, они старались победить ее сердце. Она же, думаю, с ними держала себя недоступно и тем еще больше сводила с ума этих молодых людей; тайно удалившись сюда, она живет в этом доме, похожем на крепость. Смотри, как он укреплен: высоко над морем навис каменистый обрыв, внизу тихо катятся волны, высоко над ними у самого края стоит этот дом- Если от него на море смотреть, оно представляется более темно-синим, а земля кажется большим кораблем, исключая только движения. Хотя она удалилась в такое, можно сказать, укрепление, даже и здесь не могли оставить в покое ее влюбленные, но, сев на суда, кто с пурпурной кормой, кто с золоченой, плывут сюда шумной процессией с серенадами в честь ее, все прекрасные, все, увенчанные венками цветов. Один играет на флейте, другой хлопает в ладоши, третий – должно думать – поет; они бросают в воздух венки и шлют ей свои поцелуи. Они уже не гребут, но, прекратив свою греблю, спокойно стоят, как будто его осаждая, у отвесного берега. Женщина ж смотрит на них, сидя в доме, как в башне подзорной, и смеется над их шумной, веселой процессией и капризно велит влюбленным не только плыть на судах, но и вплавь добираться до берега.
(5) И, двигаясь дальше, ты встретишь стада, услышишь мычанье быков; твой слух поразят резкие звуки свирели, увидишь ты и охотников и земледельцев; встретишь реки, озера, источники – все нам рисует картина, что есть в природе, что в ней бывает, что иной раз могло бы в ней быть. Но из-за массы изображений художник не проявил невнимания к правдивости в их передаче: каждая вещь нарисована со свойственной ей лишь особенностью, как будто бы он рисовал лишь ее одну. Все это ты видишь вплоть до того, как придем мы к святилищу. Я думаю, ты замечаешь там храм в высоких колоннах, которыми он окружен, и у входа – огненный факел; он здесь устроен, чтоб служить сигнальным огнем кораблям, плывущим из Понта. [53]

13. Рыбаки

(6) Ты, может быть, скажешь: «Почему не ведешь ты нас дальше к другим картинам? Уж достаточно ты рассказал о Босфоре». Мне остаются теперь рыбаки, о чем я в самом начале обещал тебе рассказать. Чтобы на мелочи мне здесь не размениваться, но указать тебе, что достойно внимания, не будем в рассказе касаться тех, кто удочкой ловит, кто умудряется верши ставить, или сети кто тянет и бросает трезубый гарпун – интересного мало ты можешь услышать о них, и они тебе больше покажутся какой-то приправой к картине. Но вот посмотрим на тех, кто готовится к ловле тунцов. Эти стоят беседы, так как важная это охота.
(7) Обычно тунцы идут во внешнее море из Понта, где их место рожденья и где они кормятся или другими рыбами или же илом и другими отбросами, которые в это море несет Дунай и вода Меотиды [54]; от них воды Понта, больше чем в другом каком море, и сладки и пригодны к питью. Плывут эти рыбы, как будто фаланга воинов, по восьми, по шестнадцати и вдвое больше еще в ширину; плывут они рядами, один над другим, на такой глубине, какова ширина их. (8) Способов, как их ловить, бесконечное множество: бьют их и острым железом и яд подсыпают, ставят на них и небольшие сети, которыми можно поймать, конечно, небольшую лишь часть стаи. Но лучший способ охоты вот какой: кто-нибудь, кто умеет быстро считать и имеет хорошее зренье, забравшись на высокую мачту, наблюдает за морем. Он должен глаз не спускать с поверхности моря и стараться увидеть как только можно издалека; когда же он заметит, что рыба вошла в пролив, он громким криком должен дать знать тем, кто сидит на рыбачьих судах, указать им и число колонн рыбы и те их тысячи, которые идут; рыбаки же должны отрезать им ход при помощи глубоко сидящей сети, плотно, как дверь, запирающей пролив, и тем получить превосходную ловлю, от которой легко и быстро богатеет тот, кто руководит подобною ловлей. (9) Теперь посмотри на эту картину; ты увидишь сейчас, как происходит все это. Наблюдатель смотрит на море, взор его перебегает с места на место» чтоб выяснить все их число. На голубой поверхности моря цвет рыб различный: черными кажутся те, которые плывут верхом; менее темными те, которые идут за ними; те же, что движутся следом за этими, и совсем незаметны для взора: сначала их можно видеть, как тень, а потом они с цветом воды совершенно сливаются; и взор, обращенный сверху на воду, теряет способность что-либо в ней различать. (10) А вот и толпа рыбаков. Как прекрасно они загорели! Их кожа, как светлая бронза. Иной закрепляет весла, другой уж гребет; сильно вздулись у него мускулы рук; третий покрикивает на соседа, подбодряя его, а четвертый бьет того, кто не хочет грести. Радостный крик поднимают рыбаки, как только рыба попала в их сети. И одну часть ее они уж поймали, другую готовятся поймать. Не зная, что делать с таким количеством рыбы, они приоткрывают сеть и дают ускользнуть части рыбы и выскочить из сетей. Так богатый улов их делает щедрыми.

14. Семела

[55]
(1) Перед тобой на картине ужасного вида Гром и Молния, [56] у которой из глаз исходит ослепляющий блеск; страшный небесный огонь, охвативший царский дворец, – все это относится к тому сказанию, которое, конечно, ты знаешь хорошо. (2) Огненная туча, объявшая Фивы, разражается над домом Кадма: это Зевс пришел к Семеле с любовным свиданьем, и гибнет Семела, мы можем по крайней мере так думать. Но из этого огня, клянусь Зевсом, рождается Дионис. Неясно проглядывает облик Семелы, она возносится на небо, и музы там ее примут, славя песнями, а Дионис из разверзшегося лона матери внезапно появляется на свет – и меркнет пред ним весь этот огонь, так как сияет он сам, как звезда, что кидает свой яркий свет. (3) На заднем плане сквозь огонь, расступившийся здесь, неясно виднеется грот, готовый Дионису, лучше всякой ассирийской или индийской пещеры; вокруг этого грота цветут виноградные лозы; свисают грозди плюща и уже созревшие виноградные кисти, а деревья для тирсов [57] поднимаются из Земли, которая их охотно дает в таком виде, будто иные из них в огне. И нечему тут удивляться, если Земля в честь Диониса даже самый огонь венчает венком: вместе с ним в шумных оргиях Вакха будет она веселиться и сделает так, что будут черпать вино из источников и пить молоко, как из груди, то из комьев земли, то из каменных глыб. (4) Послушай и Пана, [58] как он, должно быть, воспевает Диониса на вершинах Киферона, прыгая там под клики «Эвоэ». [59] А Киферон, [60] в человеческом образе, охвачен скорбью, так как скоро на нем будут жуткие сцены; его украшает венок из плюща; соскользнул с головы у него этот венок, так как носить его совсем ему неприятно. Рядом с ним Мегера [61] сажает сосну и заставляет бить из земли источник воды, предвидя, думаю я, что прольется здесь кровь Пенфея и Актеона. [62]

15. Ариадна

[63]
(1) Что Тезей на острове Дии [64] покинул Ариадну во время глубокого сна, – вероломно, как одни говорят, по словам же других не было тут вероломства, но это он сделал по внушенью Диониса, – все это слыхал ты даже от твоей няньки: в таких рассказах они мастерицы и, когда хочешь, могут над ними проливать слезы. Конечно, нечего мне говорить, что тот, кто на том корабле, – это Тезей, что Дионис – тот, кто идет вот здесь по земле; и нечего мне обращать твое вниманье, как будто не видишь ты сам, на ту женщину на голых скалах, в каком сладком сне лежит она там. (2) Нечего было б особенно хвалить художника этой картины за то, за что и всякий другой заслужил бы похвалу: всякому легко рисовать Ариадну прекрасной, красивым Тезея; для тех, кто желает представить Диониса – на картине ли, в статуе ли, – он являет себя в тысяче внешних признаков, и если кто схватит и сумеет из них передать хоть самую малую часть, тот уже представил нам готовый образ бога. Например: вот грозди плюща; они являются венком и тем дают нам узнать Диониса, пускай вся работа сделана плохо; и рог на висках выдает нам Диониса в этой фигуре; пантера, которая незаметно появляется из-под длинной одежды Диониса, опять-таки служит символом бога. Но здесь на картине Дионис представлен нам только с точки зрения его охватившей любви. Его многоцветная одежда, его тирсы и шкуры оленей – все это откинуто здесь как лишнее, несвоевременное; вакханки тут не бряцают в кимвалы, сатиры не играют на флейтах, и Пан остановился и больше не скачет, чтоб не разбудить от сна девушку. Одетый в пурпурное платье, голову увенчавши пышным венком из роз, идет Дионис к Ариадне, «опьяненный любовью», как говорит теосский певец [65] о сильно влюбленных. (3) Тезей тоже охвачен любовью, но к «дыму родных» Афин; как будто Ариадну он не знает и не знал никогда; я мог бы сказать, что забыл он и о лабиринте и даже не может сказать, зачем только он плавал на Крит [66]; так жадно глядит он на то, что простирается впереди его корабля. Посмотри и на Ариадну, или, правильней, на ее сон: грудь у нее открыта до пояса; нежный затылок, гибкая шея, правое плечо – все это у нее открыто; одна рука лежит на покрывале, чтобы ветер не сделал чего непристойного. Какое нежное, о Дионис, и какое сладкое дыхание! Исполнено ли оно запахом яблок или винограда – ты это узнаешь тогда, когда ее поцелуешь.

16. Пасифая

[67]
(1) Пасифая, влюбившись в быка, умоляет Дедала придумать такую хитрость, чтоб бык был послушен ее желаньям. И вот Дедал [68] создает корову, внутри полую, подобную той, с которой в своем стаде бык близко сошелся. Какой результат имело у них это брачное ложе, может нам показать фигура Минотавра, столь дико составленная с точки зренья природы. Но здесь на картине дано не это брачное ложе; нарисована здесь мастерская Дедала. Вокруг него стоят статуи; одни из них уж имеют законченный облик, другие еще только что начаты; они уж стоят раздвинувши ноги и этим как будто обещают, что будут ходить. Создать статуи подобного рода до Дедала никто даже не думал. Сам Дедал имеет совсем аттический облик: изящен он видом, с очень умным лицом, с вдумчивым взглядом; и костюм его чисто аттический: плащ его серого цвета; он нарисован босым, в чем особенность и особенный предмет гордости жителей Аттики. (2) Он работает, создавая корову, со всем искусством, в должных пропорциях; он заставил эротов помогать себе в этой хитрой работе, так чтоб на ней видна была, можно сказать, Рука Афродиты. Ты ясно видишь, мальчик, как одни из эротов вертят бурав, другие стругают, делая гладким то, что «ще не совсем доделано, и вымеряют все соотношения. В конце концов ведь к этому сводится все совершенство работы. Те что заняты пилкой, нарисованы так, что превосходят всякое воображение, всякую силу искусства, поскольку зависит она от руки художника и от красок. (3) Вот смотри! Пила уж в бревне и проходит его почти что насквозь; ею пилят вот эти эроты, один с земли, а другой взобравшись на козлы, оба то выпрямляясь, то наклоняясь. Мы должны Думать, что делают это они попеременно: один согнулся, чтобы затем выпрямиться, а другой стоит прямо, с тем чтоб сейчас же согнуться. Кто ведет работу с земли, вбирает воздух грудью; кто стоит наверху, раздувает живот, книзу направляя свои руки. (4) А Пасифая стоит вне мастерской около стада и глаз не сводит с быка, надеясь привлечь его к себе своим видом и своим одеянием, которое блещет чудесно, лучше чем все цвета радуги; она смотрит смущенно, – ведь знает она, кого она любит, – она стремится обнять животное, но бык в ее чувствах ничего не может понять и сам все смотрит на свою корову. На картине мы видим и быка, гордого вожака в своем стаде; он – уже покрывавший коров, с чудесными рогами, белого цвета, с глубоким подгрудком, с могучею шеей; похотливо глядит он на свою корову, а она вольно бегает в своем стаде, вся белая, с черной головой,– и не хочет иметь никакого дела с быком; на это показывают ее прыжки. Так убегает девушка, уклоняясь от насилия влюбленного в нее.

17. Гипподамия

[69]
(1) На картине паденье и смерть Эномая, царя Аркадии [70]; те кто здесь поднимает крик по поводу этого – может быть слышишь? – это вся Аркадия, весь Пелопоннес. Разбитой лежит колесница по хитрой выдумке Миртила [71]; в нее запрягали четверку коней; с такою запряжкой тогда еще не решались ходить на войну, но в состязаньях уж знали ее и высоко ценили. Лидийцы особенно были большими любителями коней и при Пелопсе они уже прекрасно управляли четверками; после этого времени они решились применить запряжку четырехдышловую и первые, как говорят, они поехали на восьмерке. (2) Смотри, мальчик, на коней Эномая, какие они сильные, как горячатся они, покрытые пеной, – таких больше всего найдешь ты в Аркадии; как черны они, так как их запрягали для чудовищного и бесславного дела! А кони Пелопса, как они белы и послушны узде, сама Пейто [72] – «всеубеждающая» – с ними дружит; как спокойно ржут они и ясно сознают свою победу. Посмотри и на Эномая: подобно Диомеду фракийскому [73] лежит он, дикий и страшного вида. Думаю, и относительно Пелопса ты не станешь сомневаться, что некогда Посейдон пришел в восхищенье от его юной красоты, когда мальчиком он на Сипиле [74] служил богам виночерпием. Восхитившись им, он сам посадил его на эту вот колесницу, хоть был он совсем еще юным. Эта колесница может катиться по морю, как по земле, и ни капли морской воды не попадает на ее ось; твердое, как будто земля, стелется море перед конями.
(3) В этой скачке коней победили Пелопс с Гипподамией. Вместе стоят они на колеснице, рука об руку, как кони в единой запряжке; их обоих так охватила любовь, что им страстно хотелось бы броситься друг к другу в объятья. Пелопс одет в роскошную лидийскую одежду; молод он и прекрасен, каким ты только что видел его, когда он просил коней у Посейдона. Она же одета в брачный наряд и только что в первый раз открыла лицо, так как эта победа дает, наконец, ей возможность выйти замуж. Сам бог реки Алфая поднимается из своей глубины и подает венок из дикой оливы [75] Пелопсу, когда тот подъезжает к его берегу. (4) А эти могильные памятники на ипподроме? Там похоронены женихи Гипподамии, убивая которых Эномай все откладывал брак своей дочери; юных, их уже было тринадцать. Теперь Земля покрыла цветами их могилы; кажется будто венком увенчались они и принимают участие в победе Пелопса, радуясь тому наказанью, которое постигло тут Эномая.

18. Вакханки

[76]
(1) На картине изображено, мальчик, то, чему свидетелем был Киферон: хоры вакханок, скалы, из которых льется вино, и нектар каплет из гроздий, и как будто молоком Земля заставила течь тучную почву. Смотри! Вот ползет плющ, змеи высоко подняли шеи, и мед, думаю, каплет из дерева тирсов. А вот эта сосна что лежит на земле, по воле Диониса трудное дело вакханок. Упала она, скинув с себя Пенфея [77] на волю вакханок, принявших его за льва. Они рвут на части эту добычу охоты, они – его мать и матери сестры; они вырывают руки его, а мать тащит сына, схватив его за волосы. Ты можешь сказать, что они поднимают победные клики, так прерывисто дышат они от криков «Эвоэ». Сам Дионис стоит на возвышенном месте, смотря на все это; лицо его полно гнева, и «жалом святого безумия» он еще более приводит в исступление женщин: ведь они не сознают, что они делают, и слезные просьбы Пенфея они считают рычанием льва. (2) Вот что произошло тогда на горе, а рядом с этим мы и видим Фивы и дворец Кадма; плач идет из-за этой ужасной охоты, и родные по частям собирают труп – нельзя ли хоть что-либо схоронить в могиле? Вот и голова Пенфея, совсем неизувеченная, но такая, что могла б вызвать сожаление даже у самого Диониса, совсем юная, с нежной бородкой, с огненно-русыми волосами; никогда не венчал их ни плющ, ни ветки от тиса, ни виноградные лозы; не заставляли их развеваться ни звуки флейты, ни жало безумья в неистовых празднествах. В них была сила его, и их он холил, и безумно уж было то, что с Дионисом не хотел он безумствовать. (3) Признаем, что вызывает жалость у нас и то, что сделано женщинами. То что, сами не ведая, они совершили на Кифероне, здесь они уже понимают, что сделано ими ужасное дело. Покинуло их не только безумие, но также и сила, с которой они там неистовствовали, совершая служение Вакху. Ведь на Кифероне ты видишь их, как, еще полные этой победой, носятся они в горах, и за ними поднимается эхо; тут же остановившись, они приходят в себя от вакхического исступления; сидят они на земле; у одной голова склонилась уже на колени, у другой – на плечо; Агава стремится сына обнять, но боится к нему прикоснуться. Обрызганы кровью сына у ней и руки, и щеки, и открытая грудь. (4) Тут же Гармония с Кадмом, [78] но не такие, какими раньше были они: от бедер они уже стали драконами, и их покрывает чешуя; исчезли уж ноги, исчезла их задняя часть и все выше и выше идет у них изменение внешнего вида. Пораженные, они обнимают друг друга, как будто стараясь взаимно друг другу спасти остатки их прежнего тела, чтоб хоть они у них не исчезли.

19. Тирренцы

[79]
(1) Вот священный корабль, [80] а вот и корабль разбойников. На одном плывет Дионис, на другом сидят тирренцы, разбойники на том море, которое носит их имя. Священный корабль охвачен вакхическим возбуждением – ведь на нем сам Дионис! Шумно справляют праздник вакханки, и музыка, какая бывает при оргиях, звучит над всем морем; и море Дионису подставляет «гладкий хребет своих вод», как будто б они были Лидийской равниной. На другом корабле все охвачены безумием; навсегда забыли они, как грести веслами – ведь у многих из них пропали уж руки. (2) Что означает картина? На Диониса, мальчик, тирренцы хотят устроить засаду и нападение, так как до них дошел слух, будто слаб он и нежен, как женщина, что он хитрый собиратель-кудесник, что корабль его можно назвать золотым от богатств, на нем находящихся, что в свите его – лидийские женщины, играющие на флейте сатиры и старый, мудрый Силен жезлоносец [81]; что есть там и вино маронейское [82] и даже сам Марон. Слыша, что с ним плывут также Паны под видом козлов, они захотели себе взять вакханок, а Панам отдать тех коз, которых пасут на тирренской земле. (3) Этот разбойничий корабль [83] плывет готовым к бою: снабжен он штурмовальными брусьями – как уши торчат они – и металлическим носом; на нем – железные лапы, и копья, и косы на древках. А чтоб пугать встречных и являться в глазах их неким чудовищем, он окрашен голубою краскою, а с носу он как будто глядит парой страшных глаз; узкая корма его в виде месяца, как бывает хвост у рыб. (4) Корабль же Диониса во всем остальном похож на тот, что посылают в Делос, но с кормы он кажется как бы покрытым чешуею: здесь приделаны кимвалы, заходящие одни за другие, с той целью, чтобы, если сатиры как-нибудь заснут, упившись вином, Дионис бы плыл не без музыки. Нос корабля сделан в виде золотой пантеры и сильно выдвинут вперед. Дионис любит это животное, так как из всех зверей пантера наиболее смела, легко прыгает и подобна вакханке. Ты видишь на корабле и самое это животное – оно плывет вместе с Дионисом и готово, хоть никто ему не приказывал, броситься на тирренцев. А вот и тирс вырос среди корабля, заменяя собою мачту; к нему приделаны пурпурные паруса, и, переливаясь, они отражаются в воде моря; на них вытканы золотом вакханки на Тмоле и деяния Диониса в Лидии. Уже то, что корабль кажется весь покрытым виноградом и лозами плюща и над ним качаются виноградные гроздья, является чудом, но еще удивительней – источник вина: дает его трюм корабля, и оттуда его черпают как морскую воду.
(5) Обратимся теперь к тирренцам, пока они еще существуют. Ведь сделав их безумными, Дионис придал тирренцам образ дельфинов, не бывших здесь прежде и раньше неживших в море. У одного из этих тирренцев бока стали темно-стального цвета, у другого грудь сделалась скользкой, у того на затылке явились спинные плавники, а этот выпускает и хвост; у этого вот пропала уже его человеческая голова, а у того изменилось все остальное, одна голова уцелела; у этого плавником согнулась рука, чтоб плавать, а тот кричит, что у него пропали уж ноги. (6) Дионис же, стоя на носу своего корабля, смеется над этим явлением, и тирренцам, с одной стороны, желает счастья в их превращении в рыб, с другой же – советует им из негодного сброда стать хорошими тварями. Так действительно и случилось: вскоре на дельфине спокойно поедет Палемон, [84] он даже и не проснется, а, беззаботно склонившись у него на спине, будет спать; и Арион, тот, что на Тенаре, [85] ясно нам говорит, что дельфины – товарищи людям, что они – любители песен и охотно всегда защищают от разбойников людей и искусство их музыки.

20. Сатиры

[86]
(1) Эта местность – Келены, насколько можно судить по. источнику и по пещере. Марсия тут нет [87]; он или пасет стада или дело уж тут после спора его с Аполлоном. Не хвали рисунка воды; если она нарисована спокойно текущей и сладостной, еще более сладостным найдешь ты Олимпа. Он отдыхает после игры на флейте, нежный на нежных цветах, и капли его пота сливаются с луговою росою; Зефир, стараясь его пробудить, нежно ласкает его волосы своим дыханием, он же, вторя ветру, извлекает из груди глубокие вздохи. Тростники, ставши певучими флейтами, лежат возле Олимпа; и тут же те инструменты, которыми просверливают флейты. (2) Любуется на юношу влюбленная в него толпа сатиров; с горящим лицом, скаля зубы, один хочет коснуться его груди, другой – обнять его за шею, а у третьего видно желание похитить его поцелуй; они засыпают его цветами и поклоняются ему, как образу некоего бога. Самый догадливый из них, отгрызши мундштуки его флейт, поедает их и думает, что таким образом он целует Олимпа, и утверждает, что при этом ему удалось насладиться его дыханием.

21. Олимп

(1) Кому ты играешь, Олимп? Какое дело музыке в пустынных местах? Ни пастухов нет рядом с тобой, ни коров, ни коз; нет и нимф, которым бы ты играл, а они бы вели прекрасные танцы под звуки твоей флейты. Зная все это, не знаю, какую ты радость находишь у ручья, что течет здесь из скалы, и в него смотришься. Что тебе пользы в нем? Он не журчит, как тебе хочется, и не будет он петь под флейту твою. И водою его мы не будем тебе измерять дня, [88] мы, что хотели бы, чтоб на целую ночь затянулась бы песня твоя и игра. Если же ты хочешь узнать свою красоту, оставь эту воду: скорее мы можем сказать тебе все, что есть у тебя восхитительного. (2) Огненный взор у тебя и много лучей его бросаешь ты на флейту свою; брови над глазами сдвинуты, как бы указывая на глубокий смысл того, что играешь ты; лицо твое, можно сказать, полно движения и как бы само танцует под музыку, а от силы дыхания лицо твое ничуть не вздувается, так как твое дыхание уходит все во флейту. Волосы твои не распущены, но и не лежат как у какого-нибудь городского щеголя примазанными; рассыпаясь от сухости, они не кажутся растрепанными под венком из острых игл зеленой сосны. Прекрасен венок и чудесно подходит он к юношам, цветущим красотою, а цветы пусть цветут для девушек и румянец свой отдадут женщинам. Мне кажется, что грудь у тебя полна не только дыхания, но и музыкального вдохновения, тонкого понимания смысла песен твоих и игры. (3) До сих пор рисует тебя таким и вода, над которой ты склонился со скалы. Но если бы ей пришлось давать юбраз твой, когда ты стоишь, то все, что ниже груди, она показала бы не очень красивым: не глубоки в воде отражения, так как они в воде укорачиваются. А что колеблется в воде твоя тень, [89] может быть, это припишем мы флейте твоей, чье дыхание долетает до источника, а может быть, и Зефиру, [90] ведь это он заставляет и тебя играть, и флейту свой звук. издавать, и ручей течь, твоей игре подпевая.

22. Мидас

(1) Спит здесь Сатир, [91] и будем о нем говорить тихим голосом, чтобы он не проснулся и не помешал бы нам восхищаться всем тем, что у нас перед глазами. Мидас [92] поймал этого Сатира при помощи вина во Фригии около тех гор, которые ты видишь. Он подмешал вина в воду того источника, возле которого он и теперь лежит, во сне изрыгая вино. Приятно смотреть на веселую породу сатиров, когда танцуют они, приятно задорное их кривлянье, когда смеются они. Не плохи и в любви эти молодчики и привлекают к себе лидиянок, искусно их очаровывая льстивою речью. И вот что еще надо сказать о них: рисуют их тощими, с горячею кровью, как неразбавленное вино; уши у них торчат, бедра вогнуты, во всем остальном они очень наглы, а хвостом они сущие лошади. (2) Так вот та добыча, какую поймал Мидас, нарисована здесь на картине со всеми этими признаками, как и те, о ком я сейчас тебе рассказал, но только он спит от вина и храпит, как пьяный, глубоко дыша: ведь целый источник он выпил скорее, чем иной выпьет кубок с вином. Вокруг Сатира танцуют нимфы и смеются над ним, издеваясь за то, что заснул он. (3) Каким пышным Мидас нарисован, какой «он изнеженный! Он так ухаживает за своей головною повязкою, за своею прическою! В руках у него торжественный жезл и надет на нем златотканный кафтан. Смотри! Вот и его огромные уши, из-за которых глаза его кажутся столь восхитительными; они выглядят полусонными, и чувство удовольствия переходит в них в томность. Картина сознательно всеми этими штрихами позволяет нам разгадать, что тайна Мидаса уже выдана и что люди узнали ее от того пресловутого тростника, так как земля не могла скрыть в себе той тайны, которую она услыхала.

23. Нарцисс

[93]
(1) Источник дает изображение Нарцисса, а эта картина рисует нам и источник и все, что окружает Нарцисса. Юноша только что кончил охоту и стоит у источника; из него самого истекает какое-то чувство влюбленности, – ты видишь, как, охваченный страстью к собственной прелести, он бросает на воду молнии своих взоров. (2) Этот грот посвящен Ахелою и нимфам; расписан он картинами вполне естественно, статуи сделаны плохо и из местного камня; одни из них изъедены временем, у других же многое поотбито детишками тех пастухов, которые гоняют тут коз и быков: еще несмышлены они и не могут понять, что в этих статуях есть нечто божественное. Возле источника ясны следы вакхических оргий, здесь справляется служение Дионису, сам он указал это место своим вакханкам: расползлись виноградные дикие лозы и плющ; завился в красивых побегах здесь виноград, и гроздья свисают на нем; растут деревья, которые тирсы дают для вакханок; шумною стаей искусные птицы поют своими звонкими голосами песни. У ручья – белоснежные цветы; не вполне они еще распустились, но, чествуя юношу, они здесь уже появились. Высоко ставя реальность рисунка, художник показывает в этой картине, как каплет роса с цветов, на которых сидит и пчела. Не знаю, она ль обманулась картиной, или нужно считать, что ошиблись мы, считая ее настоящей пчелою. Но не все ли равно: не в этом ведь дело. (3) Тебя же, о юноша, обманула не какая-нибудь картина, не краски или воск [94] к себе приковали, не понял ты, что вода отразила тебя таким, каким ты в ней себя увидал, и не хочешь ты нарушать хитрый обман источника, а для этого было б достаточно лишь кивнуть головой, отодвинуться в сторону от изображения или рукой шевельнуть, но не стоять на одном месте. Ты же, как будто встретившись с другом, остался стоять, ожидая, что из этого будет. Может быть, ты думаешь, что источник станет с тобой говорить? Но напрасно мы говорим – он нас и не слушает; жадно смотрит он на воду, весь отдавшись и слухом и зрением. Давай же мы сами будем говорить, как здесь все нарисовано. (4) Юноша стоит прямо; он отдыхает, заложив нога за ногу; левой рукой опирается он о копье, которое воткнуто в землю, правой рукой он оперся на бедро, частью чтоб самого себя поддержать, а частью чтоб подчеркнуть красоту задней части, открывшейся потому, что тело его склонилось налево. Там где рука изгибается в локте, между нею и телом виден просвет, видны и складки на коже, где согнута кисть руки; получается тень, где рука становится открытой ладонью, и косые линии тени падают в сторону, так как пальцы повернуты внутрь. Грудь поднята сильным дыханием; не знаю, остаток ли это еще возбуждения от охоты или это волненье любви. А вот взгляд достаточно нам говорит о влюбленности. От природы горячий, веселый – его смягчает отблеск любовного желанья, появившийся в нем, – он думает, что от того отражения, которое смотрит на него из воды, он видит взаимное чувство любви, так как ведь сам он так же смотрит, как этот образ в воде. (5) Много можно было б сказать и о его волосах, если б мы встретились с ним на охоте. Бесконечны движенья волос у того, кто бежит, еще больше их, когда каким-либо ветром они развеваются. Но и теперь их нельзя обойти молчанием. Пышны они и как будто из золота; часть их вьется сзади по шее, часть, разделившись, лежит за ушами, часть ниспадает на лоб, а часть слилась с бородой. Видом похожи оба эти Нарцисса, взаимно друг другу являя одни и те же черты; разница в том лишь, что один стоит на земле, а другой погружен в ручье. И вот стоит юноша у спокойной воды, или, вернее сказать, пристально смотрит она на него и как бы пьет его красоту.

24. Гиацинт

[95]
(1) Прочти эти буквы [96] на гиацинте; они ведь написаны на нем и говорят, что вырос он из земли в память прекрасного юноши, и каждой весной плачет над ним цветок, появившись на свет, надо думать, из него самого, следом за его смертью. Но пусть этот цветущий луг не задержит твоего внимания, заставляя забыть нас о юноше; ведь в самом юноше цветет уж этот цветок таким, каким из земли он поднялся. Картина говорит нам об этом, указывая, что и волосы были у юноши цвета, как гиацинт, и живая его кровь, впитавшись в землю, придала цветку его своеобразный оттенок в окраске. Эта кровь течет из его головы, так как диск упал на нее. Страшно неудачный удар, и нельзя сказать наверное, что повинен в нем Аполлон. (2) Но так как сюда мы пришли не как ученые толкователи мифов, не как склонные относиться ко всему с сомнением, а просто как зрители находящихся здесь картин, то разберемся в этой картине и прежде всего посмотрим на то место, где мечется диск. Здесь сделано небольшое возвышение, на котором можно стоять одному; служа опорой спине и правой ноге, дает оно телу наклон вперед и тем облегчает вторую, левую ногу, которой нужно приподняться и вместе с правой рукою сделать движение кверху. Что же касается позы того, кто мечет здесь диск, то он, повернув назад голову, должен настолько согнуться направо, чтоб видеть свой собственный бок, и бросить диск так, как будто бы он на ремне старался поднять его кверху, собрав все усилие на правой своей стороне. (3) И наверно ведь Аполлон метнул диск каким-либо подобным образом, да он и не мог бы пустить его иначе; когда же диск внезапно упал на юношу, в результате вот уж лежит на земле Гиацинт, как и диск, лежит как настоящий лаконский юноша, с прямыми ногами, привыкший к бегу, уж развивший свои руки, являя созревшую силу костей. Аполлон стоит еще на площадке, отвратив от этого зрелища взоры и опустивши глаза на землю. Ты скажешь, что он окаменел, – настолько он поражен испугом. (4) Озорной же Зефир в дикой выходке, из мести к нему, отклонил диск на юношу. Смехом и шуткою кажется это для ветра и издевается он, наблюдая за тем, что случилось. Ты видишь, конечно, его; крылья у него на висках; сам он видом изнеженный; носит венок из всевозможных цветов, и вскоре вплетет он сюда и цветок гиацинта.

25. Андрийцы

[97]
(1) Поток из вина на острове Андросе и опьяневшие от этого потока андрийцы составляют содержание картины. У андрийцев по воле Диониса земля исполнилась вином и, разверзшись, дает им эту реку; если оценивать ее по количеству воды, она совсем не велика, но для вина – это огромная река, великий дар богов; и кто из нее почерпнул себе влаги, он может и Нил и Дунай не очень ценить, может о них говорить, что во много раз были бы лучше они, если бы, будучи меньше, текли бы такою водою. (2) Думаю, об этом они и поют здесь вместе с женщинами и детьми, в венках из плюща и зеленого тиса, одни ведя хороводы, другие же лежа на берегах реки. И, вполне возможно, содержанием песни было вот что: «Тростник рождает нам Ахелой, Пеней создает долину Темпейскую, Пактол... [98] (золото людям дает), а затем и цветы. Но эта река делает нас и богатыми и в речах на собрании смелыми, к друзьям заботливыми и во всем прекрасными; и из людей маленьких делает она нас трехаршинными». Ведь если кто как следует нагрузится вином, он может себе приписывать все эти прекрасные качества и притти к таким убеждениям. Конечно, они поют, что это – река единственная, куда не дозволено приходить ни быкам, ни коням, но льется вином она, волей Диониса, пьется несмешанной и в своем течении дает настоящее питье только людям. Считай, что именно это ты слышишь; и действительно некоторые так и поют заплетающимся от вина языком. (3) А вот что мы видим на картине: бог реки лежит на ложе из виноградных кистей, изливая поток вина чистого и обильного; как камыш в воде, тирсы кругом его выросли. Если же кто оставит в стороне эту землю и идущие на ней пиры, то вот у истока этой реки в море тритоны встречают воды ее и черпают вино раковинами; часть его они пьют, часть струями вверх пускают, а некоторые из тритонов уже напились пьяными и танцуют. На этот веселый праздник на Андросе плывет и Дионис, и его корабль уже пристает; он везет на себе вперемежку сатиров, вакханок, силенов, сколько их только ни есть. Везет он с собой и богов смеха и шумного праздника, [99] самых веселых и любящих кутеж больше, чем кто другой из богов, чтобы Дионису было приятно наслаждаться вином и праздником у этой реки.

26. Рождение Гермеса

[100]
(1) Этот совсем маленький мальчик, еще в пеленках, который гонит быков в расщелину земли, который еще в этом возрасте стащил у Аполлона стрелы, – это Гермес. Прелестны воровские проделки этого бога. Говорят, что Гермес, как только родила его Майя, почувствовал любовь к воровству и умел это делать, совершая его не по бедности – ведь он же был богом, – но ради веселых причуд и шуток. А если ты хочешь видеть и след его дел, смотри, что здесь нарисовано. Родился он на самой вершине Олимпа, там наверху, где «боги живут». Там, как говорит Гомер, «нет ни дождей, не слышен шум ветра и снегом метели его не заносят глубоко». Он подлинно божья гора и чужд всех бедствий, выпадающих на долю горам в местах обычных людей. (2) Тут только что рожденного Гермеса принимают заботливо Горы. Художник и их изобразил, каждую с чертами, присущими ее цветущему возрасту; они завертывают его в пеленки, осыпая прекраснейшими цветами, чтоб и пеленки его были не как у всех. И вот они обращаются к матери Гермеса, лежащей на родильном ложе, а он, выскользнув из пеленок, уже может ходить – и сходит с Олимпа. Весел и бог горы – улыбка его совсем как у человека. Ты должен понять, что Олимп радуется, что на нем родился Гермес. (3) А в чем состояло его воровство? Быков, с золотыми рогами и белых, как снег, что паслись у подножья Олимпа, посвященных Аполлону, Гермес насильно загоняет в расщелину гор не для того, чтобы их погубить, но для того, чтоб они исчезли лишь на день, пока все это не вызовет у Аполлона гневного раздражения. И делая вид, что он не при чем во всей этой проделке, он опять влезает в пеленки. Приходит Аполлон и требует от Майи быков, она не верит и думает, что бог говорит пустяки. (4) Хочешь узнать, что он говорит? Мне кажется, на его лице написано не только что он говорит вообще, но и то, что и какими словами он говорит. Похоже, что он собирается сказать Майе вот что: «Обиду нанес мне твой сын, которого ты вчера родила; коров, которыми я радовал сердце, он под землю увел, и я не знаю, в каком они только месте. За это погибнет он сам и в землю он глубже уйдет, чем коровы мои». Майя удивляется и не верит его словам. (5) И пока они друг с другом так спорили, Гермес, став позади Аполлона и легко подпрыгнув, отвязал колчан со стрелами с его плеч без малейшего шуму и, похитив их, незаметно скрывается. Но, конечно, его воровство не осталось неузнанным. И вот здесь ты видишь искусство художника: у него Аполлон перестал уж сердиться, и художник заставляет его улыбаться. Но смех его еще сдержанный, такой, какой появляется на лице, когда гнев побеждается удовольствием.

27. Амфиарай

[101]
(1) Эта боевая колесница, запряженная парой коней, так как ездить на четверках героям в то время было еще непривычно, если не считать смелого Гектора, – эта колесница несет на себе Амфиарая; он возвращался из-под Фив, и, говорят, на пути его поглотила Земля, чтобы он пророчествовал в Аттике и говорил свои вещие речи средь этих прославленных мудростью людей. Те семь вождей, которые хотели вернуть Полинику власть над Фивами, – из них никто не вернулся домой, кроме Адраста и Амфиарая; все остальные нашли себе могилу под стенами Кадмеи. Другие погибли от удара копья, камня или секиры, а Капаней, [102] как говорят, был поражен молнией, раньше сам в своем самохвальстве поразив оскорблением Зевса. (2) Но сейчас речь не о них; картина предлагает нам смотреть на одного лишь Амфиарая, как стремительно он опускался под землю со своими повязками и с лавровым венком. Кони – белоснежные, колеса стремительно кружатся; из широко открытых ноздрей вырывается клубом дыхание; земля обрызгана пеной, гривы коней вздыбились, и так как они покрыты потом, то на них лежит легкий слой пыли, делая этих коней не столь красивыми, но это ближе к правде. Сам Амфиарай еще в полном вооружении, но только без шлема: свою голову он посвятил Аполлону и смотрит проникновенным пророческим взглядом. (3) Художник на этой картине нарисовал и бога реки Оропа в виде юноши среди голубых женских образов, – это моря [103]; изобразил он и вещий храм Амфиарая, со святой расщелиной Земли, дышащей серой. Здесь же и Истина в белых одеждах, здесь и врата сновидений – тот, кто здесь вопрошает пророчества, должен заснуть. Нарисован здесь и сам Сон, несколько вялого вида, в одежде белой по черному фону, думаю, чтоб обозначить его деятельность ночью и в течение дня. И в обеих руках он держит рог. [104] Это означает, что он направляет наверх свои сновидения только через ворота истины.

28. Охотники

(1) Не скачите так бурно мимо нас, о охотники! Не гоните своих лошадей, пока мы не исследуем, чего вы хотите и за чем вы охотитесь. Вы говорите, что мчитесь против дикого зверя, и я вижу, чего натворил этот зверь: маслины вырвал он с корнем, виноградные лозы подрезал, не оставил нетронутыми ни фиг, ни яблок, ни цвету. Он все уничтожил: одно он повырыл из земли, другое сломал, навалившись, иное испортил, чесавшись. Я вижу, как он ощетинился, из глаз мечет огонь и лязгает зубами против вас, храбрые юноши. Ведь подобные звери способны слышать малейший шум очень издалека; я по крайней мере думаю, что в то время как вы гоняетесь за красотой этого юноши, кабан сам за вами гоняется и хочет его защитить. Почему вы так близко держитесь к мальчику? Почему хотите к нему прикоснуться? Почему вы к нему повернулись? Почему тесните его своими конями? (2) Какое волнение я почувствовал! Картина заставила меня потерять ясность представления: мне показалось, что они не нарисованы, а существуют в действительности, что они движутся и влюбляются – и вот я насмехаюсь над ними, как будто бы они слышат меня, и жду, что они мне ответят. Да и ты, вместо того чтоб образумить меня, впавшего в такую ошибку, не проронил ни единого слова, подобно, мне побежденный чувством восхищения; ты сам не имел сил рассеять заключающийся в нем самообман и гипноз. [105] Посмотрим же, что здесь нарисовано; ведь мы стоим перед самой картиной. (5) Его, совсем еще мальчика, окружают юноши с хорошими манерами, какие бывают у людей знатного рода.. У одного из них на лице написана грубость физической силы, у другого – прелестная мягкость, у того черты принадлежности к высшему свету, а об этом ты скажешь, что он прямо картинка из книжки. Их несут на себе кони, друг на друга ничуть непохожие, белый и рыжий, черный и караковый, с уздечками из серебра, с пестрым золотым убором. Говорят, что живущие у берегов Океана иноземные люди [106] льют эти краски на раскаленную медь; краски с нею спаиваются и становятся крепкими, как камень, тем самым сохраняя рисунок. Различны они и в одежде и в том, как они носят свое одеяние. Один скачет, высоко подпоясавшись и одетый легко, видимо он хорошо умеет владеть дротиком; другой защитил себе грудь, как будто грозя со зверем вступить в рукопашный бой; тот прикрывает бедра, четвертый же – даже и икры. (4) Сам мальчик едет на белой лошади, голова у коня, как ты видишь, черная, и на лбу у него вырисовывается, как полная луна, белый круг; убор у него золотой, а уздечка его, как лидийский шафран; этот цвет хорошо гармонирует с золотом, так же как и огненно-красные камни рубинов. Костюм мальчика состоит из накидки, раздуваемой ветрами; на груди у нее образуются складки и цветом она как финикийский пурпур – такой, какой особенно любят финикийцы; и надо признать, что из пурпуров он наилучший; посмотреть на него – он на первый взгляд кажется фиолетовым, но свой красивый расцветок он берет от солнца, и как будто обрызган он солнечным светом или цветами радуги. Стыдясь в такой легкой одежде быть почти обнаженным перед присутствующими, он нарядился в пурпурный полукафтан, и эта одежда доходит ему до середины бедра, а равно и до локтя. Он улыбается, глаза у него блестят от веселья; свободно вьются его волосы, но так, чтоб не закрывать ему глаз, когда волосы станут от ветра трепаться. Конечно, иной станет хвалить румяные щеки и изящную форму его носа и так разбирать по отдельности каждую часть его лица, лично же я восхищаюсь тем, как выражены на картине его внутренние качества и его ум. Как охотник, он пышит здоровьем; гарцуя на коне, он гордится, что ездит верхом, и, конечно, он понимает, что у всех вызывает любовь.
(5) Мулы и погонщик везут для них охотничью снасть, путы и сети, пики, дротики, копья с зазубринами; с собаками идут ловчие, разведчики и целая свора собак не только таких, у которых хороший нюх или которые быстры на бегу, но и сильные, породистые; против подобного зверя нужна и сила. И вот художник рисует нам собак и локридских, и лаконских, и индийских, [107] и критских. Одни из них смелые и лающие, [108] иные спокойные, а эти, напавши на след, уже жадно раскрывают пасть, (6) Двигаясь дальше, охотники запоют в честь Артемиды-охотницы хвалебную песню, ведь там ее храм и статуя, ставшая гладкой от времени; возле нее прибиты головы диких кабанов и медведей; около храма пасутся на воле животные: олени, волки и зайцы; все они ручные и не боятся людей. Помолившись, они приступают к охоте. (7) И зверь со своей стороны не хочет уже скрываться: выскочив из зарослей, он кинулся на всадников и внезапным своим нападением приводит их в беспорядок. Но не может он выдержать, как только охотники стали кидать в него дротики. Смертельной раны он не получил: щетина его защитила от этих ударов, и его поражали не смелые руки с верным ударом; напуганный неглубокою раной в бедро, он бежит через лес, и его укрывают болото с глубокой водою и топь у болота, (8) С криком гонят его охотники, одни до болота, а мальчик следом за зверем кидается в болото, в самую воду, и с ним вот эти четыре собаки. Кабан уже устремился, чтоб поранить лошадь; в это время, наклонившись с коня и перегнувшись на правую сторону, мальчик изо всех сил бросает в него дротик и бьет вепря в то самое место, где лопатка сходится с шеей. Отсюда собаки уж тащут вепря на землю, влюбленные же кричат с берега, как бы соревнуясь друг с другом, кто из них крикнет громче соседа. А кто-то из них уж упал с лошади: испугав ее, он не сумел ее сдержать. Другой сплетает ему венок, собирая цветы с болотного луга. Мальчик же все еще в воде, в той самой позе, как он бросил копье; другие, пораженные страхом, глядят на него, как все это ты видишь на этой картине.

29. Персей

[109]
(1) Только не думай, что это Красное море и что это – индийцы; это – эфиопы, а вот это эллин – герой в стране эфиопов. Про этот подвиг героя, на который он решился собственной волей из-за любви, я думаю, мальчик,. ты знаешь отлично; это тот знаменитый подвиг Персея; говорят, что в Эфиопии он убил чудовище, порожденье моря Атланта; выходя из моря, оно истребляло на земле стада и людей. (2) Заинтересованный этим сюжетом и исполненный жалости к Андромеде, так как она была предназначена в жертву чудовищу, художник решил на картине изобразить этот подвиг Персея, в тот момент его, когда он был уже закончен. Чудовище лежит распростертым у берега, заливая все потоками крови, от которых и море становится красным. Андромеду ж Эрот освобождает от оков; нарисован он как обычно крылатым, но в виде взрослого юноши, что необычно; дышит он тяжело и трудится не без усилия. Перед подвигом Персей обратился к Эроту с мольбой притти и помочь ему в этой борьбе с диким чудовищем; и Эрот пришел, услыхав мольбу эллина. (3) Девушка изображена на картине прекрасной, не только потому, что бела она, хотя она в стране эфиопов, но прекрасна она и всем своим видом: своей нежностью она превзошла бы и девушку Лидии, благородною важностью – деву из Аттики, а физическим развитием тела – даже спартанку. Данный момент еще больше ей придает красоты. Кажется, как будто не верит она своему спасению, и радость ее смешана с пережитым ужасом. Смотрит она на Персея и уже посылает ему улыбку. Он лежит недалеко от девушки на прекрасной, душистой траве, пот с него каплет на землю, а голову страшной Горгоны он заботливо отложил в сторону, боясь чтобы кто-нибудь из людей на нее не наткнулся случайно и не стал бы от этого камнем. Много тут пастухов; они преподносят ему выпить молока и сосуды с вином. Красивы эти эфиопы, несмотря на страшный для нас цвет их лица, и сдержанно они улыбаются, но ясно на лицах у них видна радость; и все они похожи один на другого. (4) Персей благосклонно принимает от них дары; облокотившись на левую руку, он ослабляет панцырь, так как не может он свободно дышать, когда глубоко вздыхает. Он глаз не спускает с девушки; ветер развевает его накидку – она была пурпурного цвета, но забрызгана пятнами крови и всем, чем на него дохнуло чудовище во время борьбы. Далеко Пелопидам в сравненьи с плечом у Персея. От природы прекрасное, полнокровное, оно еще более расцвело в своей красоте от усилия; мускулы на нем напряглись, что всегда бывает обычно яснее всего, когда ускоряются сильные вздохи. И от девушки он получает не мало себе благодарности.

30. Пелопс

[110]
(1) Роскошный кафтан, обычный костюм у лидийцев; сам он еще совсем мальчик, с первым пушком бороды; Посейдон, с доброй улыбкой обратившийся к юноше и охотно дарящий ему коней, – все говорит о лидийце Пелопсе, когда он пришел к морю молить Посейдона о помощи в борьбе с Эномаем. Эномай не хочет иметь себе зятя; он убивает влюбленных в Гипподамию и чванится их головами, своею военной добычей; так охотники гордятся своею охотничьей добычей в виде голов огромных львов и медведей. И по молитве Пелопса являются с моря золотая колесница и кони, как будто родившиеся на земле, но они могут на легких своих копытах пробежать и по волнам Эгейского моря, не смочив в колеснице даже оси. Для Пелопса счастливо кончился славный подвиг, а славное творение художника давай мы сейчас разберем. (2) Не малый труд, думаю, поставить вместе всех четырех коней так, чтобы не перепутались ноги у них, и, взнуздавши их, не давать им баловаться; заставить стоять того, кто не хочет стоять на месте, успокоить, кто хочет копытами бить, и того, кто высоко поднимает голову, а четвертый конь, повернувшись к Пелопсу, восхищается его красотой, и ноздри его широко раскрыты, как будто он ржет. (3) Все дальнейшее говорит нам об искусстве умного художника: Посейдон любит юношу – свидетели в этом ему и котел, и Клото [111]; следует думать, что тогда же стало блестяще-прозрачным плечо Пелопса. От брака, раз уж он решен, Посейдон не отговаривает юношу, но, любя его, он довольствуется тем, что рукою коснулся Пелопса, жмет ему правую руку, дает советы ему для скачки. А он, самоуверенный, только и «дышит Алфеем» и глаз не сводит с коней. Приятен он на вид, но смотрит свысока, гордясь своею повязкой; выбиваясь из-под нее золотыми потоками, волосы юноши гармонируют со лбом и по цвету сливаются с юным пушком бороды и, хотя развеваются туда и сюда, но остаются в порядке. (4) Его спину, и грудь, и все, о чем много можно было бы сказать, будь Пелопс обнаженным, художник нам не показывает на картине: одежда покрыла руки, одежда покрыла и ноги до самого низу. Лидийцы, как и другие материковые варвары, закрывши одеждой свою красоту, прилагают старанье блеснуть роскошными тканями, хотя можно бы было блистать красотою, данной природой. Все это мы видим и у Пелопса, а остальное закрыто надетой на нем одеждой; только на левом плече одеянье надето нарочно небрежно, чтоб не скрыть исходящего от него блеска; еще ночь и юноша блещет своим плечом, как вечерней звездою.

31. Приношения

(1) Хорошо заняться сбором фиг, а потому хорошо, если мы не пройдем без объяснений мимо этой картины. На виноградных листах навалены кучей темные фиги, уж давшие сок; они нарисованы уже с лопнувшей кожей. Одни из них чуть треснули, выпуская из трещин свой сок, сладкий, как мед; другие от зрелости как бы совсем раскололись. Рядом с ними лежит брошенной ветка. Зевсом клянусь, не бесцельно и не без плодов: в тени ее листьев находятся фиги еще недозрелые и запоздавшие, другие же сморщились и перезрели, а эти немного подгнили, показывая, что сок их зацвел, давая особенный привкус; на верхушке же ветки воробей поклевал эти фиги, а это ведь признак того, что это очень сладкие фиги. (2) Весь пол засыпан орехами; одни из них еще схвачены зеленой скорлупой, эти – немного надтреснули, а у тех уже видны их перепонки внутри. Смотри! Вот здесь груши лежат с грушами, яблоки с яблоками; их целые кучи, но они разложены и по десяткам, все с ароматным запахом и золотистого цвета. Их румянец, не скажешь, что он наложен снаружи искусственно. (5) А вот это – дары вишен; как будто жатва плодов, лежат они целыми гроздьями в плетеных корзинках, и эти корзинки сплетены из ветвей своего же дерева» Если посмотришь на этот пучок виноградных лоз, на грозди винограда, что низко спустились, на то, как нарисована каждая ягода, я знаю, ты запоешь песню в честь Диониса и скажешь о лозах: «О благодатные, грозди нам винограда пославшие». И ты можешь сказать, что на этой картине виноградные гроздья вполне съедобны и полны винным соком. (4) А вот что самое вкусное: на фиговых листьях новый мед, золотистый; соты уж полны им, и вот-вот он выльется наружу, если чуть подавить; на другом листе лежит свежий сыр, только-только отжатый, еще неокрепший; и ведра стоят с молоком, не только белым, но и блестящим, и, конечно» блестит оно от сливок, на нем отстоявшихся.


[1] Горы – богини времени года. Филострат говорит о них в II, 34.
[2] «Если кто хочет узнать, как возникло искусство». – «Введения» обоих Филостратов, и старшего и младшего, являются важнейшей главой в истории греческой эстетики. Понятия о красоте природы греки не знали до Эврипида; равно и римляне восприняли ее очень поздно (Авзоний и Фортунат). Характерен безискусственный рассказ Ксенофанта о том, как Сократ обращался к прославленным художникам своего времени, прося дать определение красоты, и получал в ответ указания на отдельные-красивые детали. Первым проблеском эстетического самосознания греков является диалог Платона «Гиппий». Безучастный к окружающей его «красоте» величайших произведений искусства и бесстрашный анализ Сократа: открыл дорогу Платону и Аристотелю для первых шагов установления учения «о прекрасном». По Платону, красота есть результат восприятия чувствами. Она вызывает удовольствие и даже любовь. Но высшая красота доступна только разуму. Она неотделима от добра, справедливости, истины: (диалоги Платона «Федр», «Филеб»). Земная красота есть отражение небесной, божественной красоты. Вместе с Пифагором Платон подчинил понятие красоты числу, мере и симметрии.
Равным образом и Аристотель в «Поэтике» сосредоточил свое внимание на красоте отношений. Для него целостность или единство есть основное свойство всего красивого. Если, по Платону, искусство есть подражание подражанию, то, по Аристотелю, искусство есть подражание тому, что должно быть. Таким образом, из формально-объективного учения Аристотеля о красоте – «единство в разнообразии» – искусство постепенно подчинилось этике и религии через учение Платона – у Плотина и позднее становится эстетикой идеализма. Пройдя через мистицизм александрийской эпохи и первых восточных влияний, искусство получает новый аспект: не только, как у Аристотеля, искусство изображает вещь, как она должна быть, но оно словами Филострата «одухотворяет материю» (стр. 110), поднимает ее до красоты. Такая точка зрения осталась господствующей в средине века; наряду с этим у Филострата идеализм ведет к образованию фантазии вместо подражания (см. там же). Художник оказывается творцом «сообразно идее». Эта точка зрения характерна для II–III веков н.э. и для литературных произведений отчетливее всего сформулирована у Лонгина «О возвышенном». К сожалению, перевода этого небольшого, но очень важного трактата на русском языке нет.
[3] Резьба из белого или паросского мрамора – паросский мрамор синонимичен белому. Поэтому здесь получается повторение, не встречающееся в языке Филострата старшего, Вместе с тем среди перечисляемых материалов ваяния у него не указано дерево. Я бы предложил читать вместо λυγδίνην, палеографически вполне возможное: ξυλίνην υλην – «деревянную массу».
[4] Аристодем из Карий. Об этом более теоретике искусства, чем практике, мы знаем только то, что нам говорит Филострат.
[5] Во вкусе Эвмела. Об этом Эвмеле Филострат, автор «Жизнеописания софистов», II, 5, говорит как о художнике, нарисовавшем «Елену». Эта картина находилась на римском форуме.
[6] Тирренское, или Тосканское, море, омывающее юго-западную часть Италии; к нему принадлежит и Неаполитанский залив.
[7] Отделкой камнями. Автор имеет, по-видимому, в виду украшения ив мозаики, очень распространенные в это время.
[8] Сюжет этой картины заимствован из «Илиады» Гомера, песня 21-я, стих 305–384:
Не укротил и Скамандр в душе своей гнева, а пуще
Яростью против Пелида вскипел, ополчил свои волны,
Голову грозно поднял и, крича Симоису, промолвил:
«Брат мои любезный, давай осилим неистовство мужа...»
Так говоря, на Ахилла он, вздувшись, обрушился с ревом.
Гера тогда закричала, боясь, на Ахилла Пелида,
К милому сыну Гефесту со словом она обратилась:
«Встань, Хромоногий, возлюбленный сын, с тобой, полагаем,
Следует ныне сразиться глубокопучинному Ксанфу;
Помощь яви нам скорей, зажги неугасное пламя,
Купы деревьев сожги и обрушься на самые воды».
Молвила так и Гефест устремил пожирающий пламень.
Прежде всего по долине огонь разлился, уничтожив
Кучей лежащие трупы мужей, умерщвленных Пелидом,
После того на Поток он направил блестящее пламя,
Вспыхнули ивы и вязы, а также кусты тамариска,
Все запылали растенья, вдоль берега росшие густо.
Вспыхнула сила Потока, и слезно взмолившись он молвил:
«Не устоять, о Гефест, пред тобой никому из бессмертных».
Молвил, охвачен огнем, и вскипали прозрачные воды...
и т.д.
[9] «Битва богов» составляет содержание песни Гомера.
[10] Излагая содержание этой картины, Гёте (Goethe's Schriften und Aufsatze zur Kunst. Philostrat's Gemalde, стр. 285) очень красиво передает ее главные черты: «Быстрым движением Вулкан (т.е. Гефест, перев.) низринулся на бога реки. Широкая долина, на которой виднеется Троя, охвачена пламенем; оно подобно воде, направляется к руслу реки. Огонь же, окружая бога, вместе с ним низвергается в воду. Все деревья на берегах уже спалены. Речной бог без волос молит о пощаде бога огня, вокруг которого этот огонь кажется не желтым, как обыкновенно, но золотистым, сияющим как солнце».
[11] Что греки понимали под словом Комос – шумный праздник» и производный отсюда глагол Κωμάζειν – «вести шумный праздник», показывает нам (псевдо-) Гесиод в описании картин на щите Геракла, стихи 271 и сл. Даю их в своем переводе (размером подлинника):
А рядом был город:
Семь там было ворот золотых, приделанных крепко;
В нем веселился народ, и велись хороводы, как в праздник.
Свадьба была: раздавалась громкая песнь Гименея;
Факелов блеск, в руках у прислужниц невесты горевших.
Лился далеко, и ими сияя они выступали
Всех впереди, а ва ними шли хоры мужчин, распевая
Песни шутливо. Под громкие звуки свирели лилась здесь
Нежная песня детей, и эхо вокруг раздавалось.
Девы ж под звуки форминги вели веселые танцы.
Шумным гулянием шла молодежь со звуками флейты
Те ж выступали танцуя под песню с шутливым припевом.
Так они шли, и в городе было веселье и радость.
[12] Ночь – о медной статуе Ночи в храме Артемиды эфесской работы Рэка ('Ροι̃κος) сообщает Павсаний (X, 38, 6).
[13] «Подпирая левой рукою левую щеку» (буквально: «нижнюю часть уха») переведено по чтению Бенндорфа – προλοβὶω: если читать, как дают рукописи προβολίω, то перевод будет таков: «левой рукой он опирается на охотничье копье».
[14] «Опершись рукой о колено», читаю ε̉φιστάσ. При чтении α̉φιστάς надо было бы перевести: «отставив руку от колена».
[15] Венок роз. В IV веке до н.э. в эпоху расцвета жанровой живописи нам известен своими картинами цветов и детей художник Πавсий.
[16] «Поднимается сильный смех» – таков перевод при чтении γέλως. Если же удержать чтение большинства рукописей λεώ, то перевод будет: «конечно, тут собирается большая толпа».
[17] «И сандалии (разные) у них подвязаны» – в тексте здесь пропуск. Место испорчено. Данный перевод согласуется с дальнейшим обменом костюмами. Если принять конъектуру Шенкля (α̉νδρει̃ονο ύιπο δει̃ται) то перевод получится: «и ремни у них привязаны в виде фаллоса». Фаллос – мужской член – был знаком бога Приапа, богом плодородия и веселья; ему поклонялись в дни сатурналий, веселых оргий; при Элагабале это был очень распространенный религиозный знак, так подходивший к полной разврата религии сирийских Ваалов. Многие считают, что из этой эмблемы вышел и христианский крест и поклонение ему. Здесь, при этой ночной оргии, данная эмблема очень подходяща.
[18] «Мужчине женскую надеть одежду» – это стих, взятый из «Вакханок» Эврипида (Bacch. 836).
[19] Эзоп, прославленный в древности баснописец, жил приблизительно в VI веке до н.э. Более точных данных о нем мы не имеем, даже не знаем его национальности: многие делали его «эфиопом» (как нашего Пушкина), так как греческие слова Эзоп (Αί̉σωπος) и эфиоп (Αίθιοψ) (греческое θ читается как английское th, вооде дз) близки между собою. Позднейшее предание и комедия сближали Эзопа и Сократа. Басни Эзопа, составленные прозой, не были написаны; и вот, по словам Платона (Федон, 60 d), Сократ в темнице перед смертью переложил несколько басен в стихи. Басни Эзопа дошли до нас в позднейшем переложении византийцев, в стихах они прекрасно изложены по-гречески Бабрием, по-латыни – Федром и Авиеном.
Изображение Эзопа в виде статуи, по преданию, было сделано Лисиппом или его учеником Аристодемом в серии семи древних мудрецов. Вероятно, к ним восходит оригинал прекрасного изображения Эзопа в «Вилла Альбани».
[20] Гомер как составитель «басен» указан здесь на основании «Илиады» 19, 400 и след., где кони Ахиллеса ведут с ним речь и предсказывают скорую гибель.
[21] У Гесиода («Труды и дни», 202–213) мы находим уже подлинную басню:
Басню теперь расскажу я царям, как они ни разумны.
Вот что однажды сказал соловью многогласному ястреб,
Когти вонзивши в него и неся его в тучах высоких.
Жалко пищал соловей, пронзенный кривыми когтями,
Тот же властительно с речью такою к нему обратился:
«Что ты, несчастный, пищишь? Ведь на много тебя я сильнее.
Как ты ни пой, а тебя унесу я, куда мне угодно,
И пообедать могу я тобой, и пустить на свободу.
Разума тот не имеет, кто меряться хочет с сильнейшим:
Не победит он его – к униженью лишь горе прибавит».
Вот что стремительный ястреб сказал, длиннокрылая птица.
[22] Архилох – одна из крупнейших фигур древней поэзии. Грубый воин, злой и безудержный в своей мести, с грубыми шуточками, язвящими глубоко и больно. Но и душа у него была большая и глубокая. Беды, сыпавшиеся на него, не сломили его: он отвечал на них своими едкими «эпиграммами». В личной жизни он был влюблен в дочерей Ликамба, но обиженный отцом, по преданию, он написал такие язвительные стихи, что девушки от стыда повесились. К этому циклу принадлежит и недошедшая до нас басня «Орел и лисица», где лисица, обиженная орлом, потом зло смеется над постигшим его наказанием.
[23] Дав – образ хитрого раба, выводимого почти во всех пьесах «новой» комедии.
[24] Сюжет картины заимствован из сферы трагедий Эсхила «Семь против Фив» и Эврипида «Финикиянки». Менекей, сын правителя города Креонта, приносит себя в жертву за спасение родины у пещеры того убитого Кадмом дракона, из посеянных зубов которого будто бы выросли первые жители Фив. Гёте озаглавливает этот отрывок: «Умирающий герой, как патриотическая жертва» и прибавляет: «картина нарисована, как она представляется зрителю с возвышенной точки и представляет род перспективы».
[25] Амфиарай – о нем см. у Филострата (27).
[26] Тиресий – знаменитый прорицатель еще догомеровского времени, сохранивший свой вещий дар и после смерти. За его предсказаниями Одиссей спускается в царство Аида (Гомер, Одиссея, песнь 11).
[27] Сын Аристона – Платон. Тут намек на его Политию, 474е в 5-й книге.
[28] Хороши его волосы – все это место сравн. с Эврипидом. Финикиянки», 931 и сл.
[29] Примем... кровь его – по-видимому, скрытый намек на начинавшую распространяться в это время религию Мифры – «непобедимого бога Солнца» – персидской религии. Одним из главнейших ее обрядов было «крещение кровью», так называемая тауроболия. Вместо κολπον ряд ученых принимает чтение κάλπιν, и тогда перевод будет таков: «Примем же кровь его, подставивши чашу», – тут опять намек на религию уже христианскую, в одной из сект которой происходило причащение «живою кровью» присутствующих.
[30] «Со свистом» – см. Гомер, «Одиссея», 24, 5:
Полетели за Гермием тени
С визгом, как мыши летучие...
[31] Содержание этой картины может относиться к той статуе Нила, которая находится в Ватикане.
[32] Посейдон – бог моря. О фигуре Посейдона, склоненного вперед, см. Overbeek, Kunstmythologie, II, 427.
[33] Если статуарное изображение представляло всегда одного Эрота (см. Каллистрат 3 и стр. 145), то эроты во множественном числе были достоянием живописи. Известны сцены с эротами в помпейской живописи.
[34] Заяц, – животные в верованиях древних играли большую роль. Между прочим, зайцу посчастливилось чуть ли не больше других: в нем усматривали связь с царством теней, он являлся воплощением чорта и смерти, но он же был подателем жизни и плодовитости (Плиний, Естественная история, XXVIII, 249). То что рассказывает о нем Филострат, взято нм дословно из Аристотеля, т.е. из научного источника. Это характеризует метод работы Филострата, его литературную добросовестность, внушающую доверие и к его описаниям картин.
[35] «Где она и какое ей дело до яблок», если читать μήλων. Если же принять чтение μελεω̃ν (Кайзера и Якобе), то перевод будет: «Где она и в какой она части этого сада из яблонь».
[36] По преданию, Мемнон, сын Эос-Зари, явился под Трою и был там убит Ахиллесом. Его труп мать похитила и перенесла в Египет. Там он был превращен в каменную статую «колосса Мемнона» (около Фив), знаменитую тем, что при восходе солнца и при закате из нее исходил звук, «голос». После того как была произведена реставрация этого памятника, звучание его прекратилось. Сказание о битве Мемнона с Ахиллесом и его смерть дали материал для одного из позднейших эпосов («киклическая поэзия»): Арктику из Милета, поэту VIII века до н. в., приписывалось создание поэмы «Эфиопия», от которой у нас сохранились только фрагменты.
У нас сохранилось известие, что образ Мемнона был изображен Полигнотом в его Νεκυι̃α в Дельфах. Скульптура и живопись в это время друг перед другом искали путей для изображения не греческих типов. Полигнот не решился изобразить Мемнона совершенно «эфиопского» вида, как указывает здесь в этом рассказе Филострат и в чем у Полигнота сказывается известная зависимость живописи от скульптуры, но чтобы характеризовать его, как царя «эфиопского», он у его ног рисует эфиопских детей.
[37] Как будто бы плектром – плектр, род смычка, был инструмент, которым ударяли по струнам лиры или пектиды.
[38] По сказанию, дочь Даная Амимона – «Непорочная», посланная отцом своим Данаем за водой в дикую местность, подвергшись нападению Сатира, прибегла к помощи Посейдона. Там где трезубец Посейдона, брошенный в Сатира, воткнулся в землю, забили соленые источники.
Искусство часто изображало Посейдона и в живописи и в статуях, И данная «картинка» в сущности главной фигурой имеет Посейдона; недаром в некоторых изданиях она носит двойной подзаголовок; «Нептун или Амимона».
Группу Нептуна и Амимоны описывает нам в знаменитом своем ὲχψρασις Ant. Palat. кн. II – описании статуй и картин «Музея Зевксиса», основанном Септимием Севером и сгоревшем при Юстиниане в 532 г., поэт довольно позднего времени Христодор (конца V века н.э.), стихи 61–69. Вот мой перевод:
Здесь Амимона была розоперстая, сзади собравши
Кудри своих волос без повязки свободной волною.
Лоб ее был открыт, и, очи высоко поднявши,
Моря владыку ждала, своего чернокудрого мужа.
Близко уж был темнокудрый с широкою грудью владыка;
Наг он был, и свободно вились его черные кудри.
Ехал он на дельфине; и руках его были подарки
Брачные: их приносил он деве, им страстно желанной.
Мотив любовных похождений Посейдона очень часто в древности был сюжетом вазовой живописи и разных камней.
[39] О ландшафтной живописи в древности подробно излагают Helbig, Die campanische wand malerei, и Бенуа, «История живописи».
[40] На длинных ногах... – имеются в виду египетские фламинги, очень часто являющиеся на стенной живописи так называемого «египетского» стиля. Эротов, катающихся на козлах или на дельфинах, мы находим в геркуланских памятниках.
[41] Давай посмотрим внимательно на это катанье – у Филострата очень часты картины борьбы, состязания и гимнастических упражнений. Ему принадлежит целая (небольшая) работа «О гимнастике».
[42] Как будто бы шерсть им является тяжестью – подражание стиху Гесиода из его «Дней и трудов», ст. 234:
«Еле их овцы бредут, отягченные шерстью густою».
[43] Амфион, брат близнец Зета, древнейший музыкант греков. Выросши, они убили мучительницу своей матери, Дирку. Эта сцена изображена на мраморной группе, известной под именем «Фарнезийского быка». Статуарное изображение Амфиона мы имеем только в этой группе, но этот мотив часто встречается в вазовой живописи.
[44] Гермес первый... создал лиру – преданию об изобретении лиры Гермесом посвящен третий гомеровский гимн (есть перевод Вересаева), особенно 48–54 и 418–421.
[45] О статуарных изображениях Фаэтона из древности мы слышим (Плиний, 36, 25) о работе Скопаса. Из картин мы имеем сведения о картине Менестрата, если только там говорится о картине, а не о трагедии. Есть несколько гемм с таким же сюжетом. Из литературных описаний наиболее прославленным является Овидий – «Метаморфозы», кн. II, 1–339.
[46] Гелиады – дочери Солнца, Гелия. Так как Фаэтон был тоже его сыном, то Гелиады являются сестрами Фаэтона.
[47] Эридан мифологическое название реки По. По преданию, он подземными путями соединяется с Балтийским морем, со страною янтаря. В Адриатическом море тоже находят янтарь, но темного цвета.
[48] Горы – см. прим. к «Введению».
[49] Каистр... Истр – Каистр – река в Малой Азии, недалеко от Эфеса; Истр – это Дунай, впадающий в Черное море.
[50] Начало этой картины потеряно, по-видимому, в самых старых рукописях. О ландшафтной живописи см. прим. к 9 картине.
[51] Стадия четыре – стадий – мера длины, приблизительно в 600 футов. Четыре стадия равны 850 метрам.
[52] Такая порода у камня – дается описание мрамора не из каменоломен Синнадия (нынешний Эаки – Карагизар), а гиераполитанского (нынешний Тамбук – Колесси, знаменитый своими горячими минеральными источниками) во Фригии; см. Страбон, стр. 629, Витрувий, VIII, 3, 10.
[53] Из Понта – так называлось Черное море.
[54] Вода Меотиды – название Азовского моря, которое считалось болотом.
[55] Семела, дочь Кадма, должна была от Зевса родить Диониса. Богиня Гера, жена Зевса, в ревности коварно, под видом старой няньки внушила Семеле сомнение – истинный ли Зевс к ней является, и посоветовала ей просить, чтобы Зевс явился к ней со всеми атрибутами своего величия как «Громовержец». Неразумное желание Семелы и обещание Зевса было исполнено, но Семела погибла в «молниеносных» объятиях Зевса. Младенец был спасен отцом из огня, и, выросши, стал «Великим Дионисом».
Такова легенда. Указаний о статуарных изображениях Семелы мы не находим в античной литературе. Даже данная «картина», озаглавленная ее именем, говорит исключительно о рождающемся Дионисе, а Семела лишь представляется на заднем плане возносящейся на небо.
[56] Гром... и Молния – Плиний («Ест. ист»., 35, 96) говорит: «Апеллес нарисовал то, чего нельзя нарисовать: гром, вспышки грозовых огней, молнии, которые называются Бронтом, Астрапе и Керауноболией».
[57] Деревья для тирсов – тирсами назывались те жезлы в виде молодой сосны, украшенной шишками, которые были в руках Диониса и вакханок.
[58] Пан – первоначально бог стад и горных пастбищ, изображаемый в виде «козлоногого» существа со свирелью.
[59] Под клики «эвоэ» – вакхическое восклицание, испускаемое вакханками в момент экстаза.
[60] Киферон – гора в Беотии, где издревле совершалось служение Дионису.
[61] Мегера – одна из эринний, богинь мстительниц за пролитую кровь.
[62] Пенфея и Актеона – о Пенфее см. у Филострата, I, 18. Об Актеоне легенда говорит, что за то, что он увидал Диану (Артемиду) купающейся, он был обращен в оленя и растерзан своими же собаками.
[63] О картине «Вакх и Ариадна», находившейся в Риме в храме Цереры, рассказывает Плиний в своей «Ест. ист.», 35, 36. Несколько картин с изображением покинутой Ариадны дает нам стенная живопись Помпеи и Геркуланума.
О ватиканской статуе «Спящей Ариадны», по композиции ближе всего подходящей к описанию Филострата, см. статью Брунна «О тектоническом стиле в греческой пластике и живописи», стр. 112 (Kleine Schriften).
[64] На острове Дии – так в древности на священном языке назывался остров Наксос.
[65] Теосский певец – Анакреонт, певец вина и любви. От него дошли до нас самые ничтожные отрывки.
[66] Тезей – сын афинского царя Эгея. По преданию, он отправился на остров Крит вместе с ежегодною данью афинян из 12 юношей и девушек, отдаваемых на сожрание Минотавру, чудовищному существу – человеку с головою быка. Он убил Минотавра и при помощи влюбленной в него Ариадны («Очень плодородная»), давшей ему длинную нить, он вышел из лабиринта и, взяв себе в жены («похитив») Ариадну, возвратился в Афины.
[67] Филострат в главных чертах рассказывает миф о Пасифае, жене критского царя Миноса, влюбившейся в быка, и о произведенном на свет от такой противоестественной любви чудовище Минотавре. Ее имя «Всесияющая», так как она дочь бога солнца Гелиоса, было эпитетом восточной богини любви, Астарты.
[68] Дедал – художник мифических времен Греции. Филострат из «патриотизма» подчеркивает его аттическое происхождение, хотя были и другие традиции (см. более подробно Брукна, Geschichte d. Griech. Κunstler, I, 14 и сл.).
[69] Сцена победы Пелопса над Эномаем была изображена на фронтоне храма Зевса в Олимпии. Павсаний так описывает ее: «Передний фронтон заключает в себе картину состязания на колесницах Пелопса против Эномая до начала скачки, когда оба соперника только что готовятся. Направо от фигуры Зевса, которая занимает как раз середину поля фронтона, стоит Эномай Со шлемом на голове; рядом с ним его жена Стеропа, дочь Атланта. Миртил, возница Эномая, сидит около лошадей, которых четыре числом; за ним идут двое, которые в этой легенде не имеют имени, но были, конечно, поставлены Эномаем, чтобы смотреть за конями. В самом конце изображен Кладей, которого элейцы чтут очень высоко, наряду с Алфеем. По левую сторону от Зевса изображены Пелопс и Гипподамия, возница Пелопса и кони, затем двое мужчин, которые точно так же смотрят за конями Пелопса; там где фронтон опять приходит к концу, изображен Алфей...»
На троне Зевса в том же храме Олимпии Гипподамия была изображена еще раз в группе со своей матерью, работы художника Панэния (Павсаний, «Описание Греции», кн. 5).
Этот мотив не раз впоследствии повторялся на рельефах саркофагов, и в мраморе и на меди.
[70] Царя Аркадии – Эномай был собственно царем Элиды, главным городом которой была Олимпия, но в древности Элида и Аркадия были соединены друг с другом (см. Павсаний, V, I).
[71] По хитрому плану Миртила – сказание говорит, что по уговору с Гипподамией Миртил подпилил ось у колесницы Эномая и, испугавши его коней, заставил разбить ее и тем погубил Эномая.
[72] Сама Пейто – богиня ласковых речей и убеждения, одна из спутниц богини любви, Афродиты.
[73] Подобно Диомеду Фракийскому – по сказаниям, он кормил своих коней человеческим мясом (Овидий, Метам., 9; ср. Филострат, II, 25).
[74] На Сипиле – в Малой Азии. Сказание говорит, что отец Пелопса, Тантал, удостоенный посещения богов, желая их испытать, убил и сварил в котле своего маленького сына Пелопса («Далековидящего» – эпитет бога моря Посейдона) и подал его богам; за это Тантал был низвергнут Зевсом в Аид (Ад) и наказан тем, что пища и вода убегала от его уст. Расстроенная похищением своей дочери Коры, богиня земли Деметра, говорят, съела плечо Пелопса, поэтому когда боги его воскресили, ему было сделано «плечо из слоновой кости», родовой признак Пелопидов, на который не раз намекает Филострат.
[75] Венок из дикой оливы – обычная награда победителю на олимпийских состязаниях.
[76] Эту картину можно скорее назвать «Смерть Пенфея». Она является «диптихом», двойной картиной, быть может на одной доске, но разделенной небольшим промежутком, так же как во второй книге Филострата, картина 2, «Воспитание Ахилла». Такие диптихи знает и позднейшее искусство эпохи Возрождения. Подробно об этой сцене говорит Гартвиг (Jahrb. d. archeolog. Institut., VII, 5, 153 и сл.). Тема эта очень часто появлялась как барельеф саркофагов. В литературе она обрабатывалась не раз, начиная с «Метаморфоз» Овидия и кончая «Деяниями Диониса» Нонна. Для сцены этот сюжет был обработан Эсхилом в недошедшем до нас «Пенфее» и Эврипидом в «Вакханках» (перевод Анненского).
[77] Скинув Пенфея с себя – боровшийся с проникновением оргиастического культа Диониса правитель Фив Пенфей отправился тайно на Киферон, чтобы самолично видеть эти вакхические. радения». По преданию, он спрятался в вершине сосны, но, открытый там, был убит. Сосна, украшенная шишками, часто является тирсом», жезлом Диониса.
[78] Гармония с Кадмом – Кадм, царский сын и выходец из Финикии, после долгих блужданий основал город Фивы, убив дракона (см. «Менекей», Филострат, 14), и посеяв его зубы, из которых выросли воины. Гармония, его жена, дочь Афродиты и Ареса. Конец этой картины напоминает сцену у Овидия «Филемон и Бавкида» (Метаморф, VIII 611 сл.), которые кончают жизнь обнявшись, когда они обращались в деревья.
[79] Из древности мы слышали только о памятнике Лисикрата со сценой, напоминающей нашу картину, но там действие происходит на суше. Есть несколько вазовых рисунков, но больше эта тема трактовалась в литературе, у Гомера, Овидия и у Нонна.
[80] Священный корабль – греческое слово θεωρίς означает корабль, который греческие государства, например Афины, посылали с дарами в Делос.
[81] Старый Силен жезлоносец, – греческое слово ναρθηξ обозначает тот полый внутри тростник, «жезл», в котором, по преданию, Прометей похитил с неба огонь.
[82] Вино маронейское – знаменитое вино глубокой древности (см. Плиний, Ест. ист., XIV, 4). О нем говорит Гомер, Одиссея, IX, 197 и сл.:
... мы запаслись вина драгоценного полным
Мехом: Марон... им наделил нас;
Налил двенадцать больших мне скуделей вином драгоценным,
Крепким, божественно сладким напитком.
[83] А разбойничий корабль – дается описание быстроходного военного корабля древности (ср. Лонг, «Дафнис и Хлоя», в моем переводе, стр. 34 сл., изд. «Academia»). Морской разбой был бичом жизни древнего мира и результатом его основанного на рабском труде хозяйства. Морские разбойники были поставщиками живого товара.
Описание корабля Диониса напоминает гомеровский гимн, VII, 38 и сл.:
Протянулись, за самый высокий цепляяся парус,
Лозы туда и сюда, и в обилии гроздья повисли,
Черный вкруг мачты карабкался плющ, покрываясь цветами,
Вкусные всюду плоды красовались, приятные главу,
А на уключинах всех появились венки.
(Перев. Вересаева)
[84] Поедет Палемон – см. Филострат, II, 16.
[85] Арион, тот что у Тенара – передаваемая у Элиана легенда говорит, что во время кораблекрушения при переезде в Тарент дельфин спас Ариона от разбойников и доставил его на Тенарский мыс
[86] Олимп, основатель особого вида дифирамбической поэзии (νόμοι) в сопровождении аккомпанемента флейты, считается родом из Фригии, во времена царя Мидаса.
[87] Марсия тут нет – о Марсие, его споре с Аполлоном и его смерти см. Филострат младший, 3 (2).
[88] «Мы не будем тебе день измерять» – указание на существовавшие в древности водяные часы.
[89] Вопрос об изображении тени был одним из боевых вопросов древней живописи. Филострат не раз возвращается к нему. См. сл. места: I, 234 II, 20,2; Ср. Брунн, Gesch. d. gr. Kiinstl, II, 71–72.
[90] «А может быть, и Зефиру» – в некоторых рукописях вместо Ζεφύρου стоит ζωγράφου – «художнику».
[91] Главной» фигурой этой картины является спящий Сатир, или Силен. Древнее искусство знало много его изображений и в мраморе (Лисипп, Пракситель, Мирон. Аполлоний, Каллимах) и в живописи (Антифил, Никомах, Протоген). Мы имеем указания на ряд чеканных работ подобного рода, в том числе Диодора (см. Брунн, Geschichte d. griech. Kiinstler, II, 404). В Anthologia Palatine сохранился ряд эпиграмм на эти произведения, в их числе (псевдо-) платоновская, XVI, 248, на «Сатира» Диодора, которую я привожу здесь в своем переводе:
Сном лишь охвачен Сатир, не изваян он Диодором;
Вскочит он, только коснись: чутко спит серебро.
[92] Мидас – легендарный царь Фригии; по сказаниям, он выпросил у богов дар обращать в золото все, к чему прикоснется. Это чуть не заставило его умереть с голоду, так как вся пища обращалась в золото. По милости богов, омывшись в реке Пактоле, он избавился от этого странного дара (река Пактол была в древности золотоносной). Впоследствии в споре между Аполлоном и Марсием о музыке он стал на сторону Марсия, и за это Аполлон вытянул его уши и сделал их ослиными. Чтобы скрыть этот «позор», Мидас стал носить головную повязку, «тиару» будущих персидских царей, закрывавшую ему эти уши. Эту тайну знал только царский брадобрей. Мучимый тайной, он выкопал ямку в земле и поведал ей тайну; на этом месте выросли тростники, которые своим тихим шумом, как бы шопотом, поведали всему миру царскую тайну. См. окончание этой картины Филострата.
[93] Легенда о самовлюбленном юноше была очень популярна в степной живописи. Среди помпейских рисунков мы имеем целый цикл с изображениями Нарцисса; с этой темой имеется ряд резных камней, «гемм», относящихся к I и II векам н.э.
[94] Иль воск – о воске как материале для рисунков см. Каллистрат, 14.
[95] Плиний («Ест. ист., XXXV, 40, 28) рассказывает, что в древности была картина «Гиацинт» Никия, художника после пелопоннесской войны. Эта картина так понравилась Августу, что он взял ее в числе прочей добычи в Египте и привез в Рим. О фигуре юноши на этой картине Павсаний («Описание Греции», III, 19, 4) делает замечание, что Никий нарисовал Гиацинта еще совсем мальчиком. Это замечание вполне достаточно, чтобы указать, что оригинал «картины» Филострата был не картина Никия. К ней вполне подходит описание Филострата младшего (14).
Что касается фигуры дискобола, то она вся взята с знаменитой статуи «Дискобола» Мирона.
О превращении Гиацинта в цветок, между прочим, рассказывает Овидий в «Метаморфозах».
[96] Прочти эти буквы – древние на листьях цветка читали буквы как выражение печали. Эти звуки служили восклицанием при празднестве «Гиацинтий», справлявшихся в конце весны: этнологический миф – солнце, своими лучами убивающее молодую растительность.
[97] Данная картина относится к ряду описаний и картин из цикла «Праздники Вакха», о которых говорит Плиний («Ест. ист.», II. 106).
[98] Пактол – золотоносная река в Малой Азии. За этим словом в рукописях пропуск; по смыслу мы можем добавить «золото людям дает», что оправдывается дальнейшим указанием на «богатство».
[99] Бог смеха и шумного праздника – см. Филострат, I, 2.
[100] Содержание этой картины можно назвать иллюстрацией к гомеровскому «Гимну» (III), к Гермесу (есть переводы Вересаева). Об. иллюстрированных» изданиях мы знаем много свидетельств. Такие же темы (например, «Рождение Геракла») мы знаем среди помпейских фресок.
[101] См. Филострат, I, 4; из статуарных изображений Амфиарая в древности была известна его фигура на фронтоне храма Афины в Тегее. Так как он был богом целителем, подобно Асклепию, то очень рано оба эти образа слились.
[102] А Капаней – см. Филострат, II, 31.
[103] Это моря – ср. Филострат, II, 16, где проведена та же персонификация морен.
[104] Он держит рог – относительно ворот роговых для истинных снов и, очевидно, из слоновой кости для ложных точка зрения Филострата совершенно обратная, чем у древних писателей, например Вергилий, Энеида, VI, 893, и сл. Вся эта фраза построена так, что хочет сказать, что здесь, к святилище Амфиарая, одни, только врата снов, и только правильных.
[105] И гипноз, в нем заключающийся, – таков перевод при чтении ύπνου; Бенндорф предлагает чтение τέρπνου, тогда перевод будет: «самообман и чувство наслаждения, в нем заключающееся».
[106] Живущие у берегов Океана иноземные люди – по словам Плиния («Ест. ист.», XXXIV, 17), это были галлы.
[107] Лаконские... индийские собаки, – Аристотель в «Ест. ист.», VIII, 28, говорит, что первые произошли от помеси собаки и лисицы, а вторые – от тигра и собаки.
[108] Лающие – по стилю Филострата, четырем породам собак должны были соответствовать четыре же определения. Ясно, что здесь пропуск в тексте.
[109] Образ Персея, победителя Медузы (Горгоны), взгляд которой обращал все живое в камень, и затем победителя морского чудовища, которое должно было пожрать Андромеду, не раз вдохновлял греческих художников. В статуях его изображали Пифагор, Гитиад, Мирон; чаще его рисовали в картинах: Паррасий, Эвант, Никий, огромная картина которого (по указанию Плиния, «Ест. ист.», XXXV, 40, 132) близко подходит к описанию Филострата. Ей посвящена эпиграмма (Anthologia Palatina, XVI, 147). Даю ее в своем переводе:
Здесь земля эфиопов; Персей – на ногах кого крылья;
Возле скалы в цепях Андромеда стоит.
Страшной Горгоны глава, которая всех обращает
В камень взором своим; чудище моря лежит
Здесь на песке; и победа пришла по воле Эрота;
Ах, Кассиопа, зачем хвастать потомством своим!
Ноги свои Андромеда, у скал онемевшие страшных,.
В долгом стояньи теперь, ставши свободной, к нему
Двинуть решилась, а он, женихом оказавшись счастливым,
Вот уж невесту ведет, дар победы своей.
Если эта эпиграмма вполне совпадает с описанием Филострата, то другая эпиграмма (Anthol. Palat., XVI, 148) соответствует описанию в романе Ахилла Тация (III, 7). Мотив этой легенды мы не раз встречаем в помпейской стенной живописи.
[110] Филострат касается той же темы в 17-й картине «Гипподамия». См. вступительные замечании.
[111] Клото – одна из богинь человеческой судьбы, ведающих нитью человеческой жизни.