Речь XXIX датируют 362 г. до н. э.
Содержание
(1) В ходе судебного разбирательства иска об опеке обвиняемый Афоб стал требовать у Демосфена выдачи Милия[1] для допроса под пыткой,[2] зная, что тот не будет выдан. Действительно, Демосфен не стал выдавать его, утверждая, что Милий не раб, а свободный, отпущенный на волю отцом его перед кончиной, и в доказательство этого приводя в числе прочего и свидетельство Фана, который засвидетельствовал перед судьями, что Афоб перед третейским судьей признал Милия свободным. (2) И вот, осужденный по иску об опеке, Афоб, предъявив обвинение в лжесвидетельстве, судится с Фаном, в защиту которого выступает Демосфен с этой речью, утверждая, что тот засвидетельствовал правду, и к тому же доказывая, что Афоб от этого свидетельства не потерпел никакого ущерба, а осужден был благодаря показаниям других свидетелей, против которых не выступил с обвинениями, тем самым явно обнаружив свою несправедливость.
Речь
(1) Если бы у меня не было, судьи, вследствие прежде состоявшегося у меня суда с Афобом, сознания того, что я благодаря совершенной очевидности его несправедливостей легко изобличил его в гораздо более неимоверных и более поразительных лживых измышлениях, чем эти, то я необычайно как опасался бы и сейчас, что не смогу показать, каким же образом вводит вас в заблуждение каждое из них. Однако, с изволения богов сказать, если вы выслушаете нелицеприятно и беспристрастно, я очень надеюсь, что вы узнаете его бесстыдство ничуть не меньше прежних судей. И если бы это требовало какого-то красноречия, я-то не решился бы на это, не полагаясь на свой возраст. В данном же случае просто нужно вразумительно изложить его проделки с нами. А из них, я думаю, всем вам станет хорошо известно, кто же из нас подлец.
(2) Так вот, я знаю, что иск этот он вчинил не потому, что был уверен в том, что изобличит кого-то в лжесвидетельствовании против него, но потому, что полагал, что из-за размера исковой суммы, к которой он был присужден, ко мне возникнет некоторая неприязнь, а к нему - жалость. И поэтому сейчас он защищается против решенного уже иска, против которого тогда не мог сказать ничего справедливого. А я, судьи, если бы уже взыскал с него по иску или не готов был ни на какие умеренные уступки, то даже и в этих случаях поступал бы не несправедливо, взыскивая с него то, что было определено по вынесенному у вас решению, но все же могли бы сказать, что я слишком жестоко и сурово его, родственника, лишил состояния. (3) Однако в действительности обстоит наоборот. Это он вместе с соопекунами меня всего отцовского наследства лишил и, явно изобличенный здесь у вас, даже и не думает ни о какой умеренности в своих действиях, но, пристроив свое состояние и передав наемный дом Эсию,[3] а землю Онетору, тем самым заставил меня иметь иск к ним и хлопоты,[4] а сам, забрав из дома вещи, уведя рабов, разрушив цистерну, сорвав двери и только что не спалив самый дом, переселился в Мегары и платит там положенный с метеков налог.[5] Так что вы, пожалуй, с гораздо большей справедливостью возненавидите его за эти дела, чем обвините меня в черствости какой-то.
(4) Что касается его алчности и мерзости, я собираюсь подробно рассказать вам позднее. Да вы и сейчас в общем уже слышали. А теперь я попытаюсь показать вам, что засвидетельствована правда, относительно чего вы и будете подавать голос. Но я обращаюсь к вам, судьи, со справедливой просьбой выслушать обоих нас нелицеприятно. Это важно также и для вас. Ведь чем обстоятельнее ознакомитесь вы с делом, тем более согласный со справедливостью и клятвой подадите вы голос относительно него. (5) А я докажу, что он не только признал Милия свободным, но и на деле проявил это и что, кроме того, он отказался прибегнуть к достовернейшим уликам на основании допроса под пыткой относительно этих фактов и не захотел доказать правду с их помощью, но прибегает к всяческим мошенничествам, представляет лжесвидетелей и утаивает в своих речах правду о фактах, докажу с помощью таких веских и явных улик, что все вы убедитесь в том, что мы говорим правду, а он не сказал ничего здравого. Начну же я с того, с чего и вам всего легче будет узнать, и мне всего скорее будет рассказать.
(6) Я, судьи, лишившись всего имущества, вчинил иски об опеке к Демофонту,[6] к Териппиду и к нему. Сначала суд у меня состоялся с ним, и я ясно доказал судьям, как и вам докажу, что он вместе с ними лишил нас всего оставленного нам имущества, без всяких с моей стороны лжесвидетельств против него. (7) Вот наиболее веское тому очевидное доказательство: хотя на суде были зачитаны все более чем многочисленные показания свидетелей, одни из которых свидетельствовали против него, что дали ему то-то из принадлежащего мне, другие - что присутствовали при получении им, а другие - что, купив у него то-то, расплатились с ним, он ни по какому из этих свидетельств не предъявил обвинения в лжесвидетельстве и не осмелился преследовать по суду, кроме одного только этого свидетельства, причем он не мог бы показать, что оно касалось хоть единой драхмы. (8) Ведь оценку-то имущества, которого я лишился, я насчитал на такую сумму, сложив ее не на основании этого свидетельства (оно ведь не касается денег), но сосчитав все по отдельности на основании тех свидетельств, по которым он не предъявил обвинения. Поэтому слушавшие тогда дело не только вынесли решение против него, но и признали оценку предъявленного мной иска. Так почему же он те свидетельства оставил, а вот по этому предъявил обвинение? Я и это объясню. (9) Что касается всех тех свидетельств, которые говорили против него о том, что имущество мое он имеет, то он хорошо знал, что будет изобличен в этом тем больше, чем больше дано будет времени для речи обо всем по отдельности. А это должно было бы так быть на судебном разбирательстве дела о лжесвидетельстве. Ведь то, в чем тогда мы в течение какой-то краткой части всего отведенного времени обвиняли заодно со всем остальным, в данном случае мы должны были бы показывать отдельно само по себе в течение всего отведенного времени.[7] (10) Предъявив же обвинение по свидетельству о своем ответе, он полагал, что, как тогда он признал, так опять-таки от него будет зависеть отрицать это. Поэтому он именно это свидетельство преследует по суду. Что оно, несомненно, правдиво, я хочу ясно доказать всем вам не на основании естественных соображений и искусно построенных применительно к данному случаю доводов, а на основании всего того, что все вы сочтете, как я полагаю, справедливым. Но выслушайте и рассмотрите.
(11) Я, судьи, зная, что эта тяжба у меня касается свидетельства, записанного в судебном документе,[8] и зная, что вы будете подавать голос относительно этого свидетельства, счел необходимым прежде всего подать требование к нему[9] и уличить его. И что я делаю? Я изъявлял готовность передать ему для допроса под пыткой раба, знающего грамоту, который присутствовал при том, когда он признавал это, и записывал свидетельство, и которому мы не велели ничего злостно, искажать, ни то-то записывать, а то-то опускать из сказанного им об этом, но - просто записать всю правду, в том числе и все сказанное им. (12) Да и что было бы лучше, чем, подвергнув пытке раба, уличить нас во лжи? Но он-то знал, как никто, что засвидетельствована правда. Потому он и отказался прибегнуть к этому допросу под пыткой. Ну а это не один и не двое знают, и требование это подано было не тайком, а посреди агоры[10] при множестве свидетелей. Зови же свидетелей этого.
(Свидетели)
(13) Вот такой, стало быть, он софист и так усиленно притворяется несведущим в правосудии, что, преследуя по суду за лжесвидетельство, относительно чего вы должны будете, поклявшись, подать голос, он отказался прибегнуть к допросу под пыткой относительно этого свидетельства, по поводу чего ему главным образом и следовало вести речь, но утверждает, что требует выдачи по поводу другого, и лжет. (14) Да и как же это не поразительно, утверждать, что сам он пострадал страшно, поскольку, требуя выдачи свободного, как я вам ясно докажу, он не получил его, а в то же время считать, что свидетели не страдают страшно, если, когда я выдаю по поводу их свидетельств признаваемого раба, он не желает принять его? Этого-то ведь, конечно, он не может сказать, что в том-то одном, в чем самому ему угодно, допрос под пыткой надежен, а в том-то другом ненадежен.
(15) Далее, еще, судьи, это свидетельство подтвердил первым брат его Эсий, который теперь отпирается, содействуя ему в тяжбе, а тогда он засвидетельствовал это вместе с остальными, не желая ни быть клятвопреступником, ни тотчас же немедленно быть осужденным по суду. Его бы я, конечно, если бы я стряпал ложное свидетельство, не стал записывать в свидетели, видя, что он в наилучших, как ни с кем из людей, отношениях с Афобом, и зная, что он будет выступать в его защиту на суде, да еще, что он мой судебный противник.[11] Это ведь бессмысленно - своего противника и его брата записать свидетелем не правдивого свидетельства. (16) Так вот, этому есть много свидетелей, а еще не менее важные, чем свидетели, очевидные доказательства. Во-первых, если бы он действительно не засвидетельствовал это, то он не сейчас стал бы отрицать, а тогда, тотчас же при зачитывании свидетельства в суде, когда ему было бы больше пользы в том, чем сейчас. Во-вторых, он не успокоился бы на этом, но вчинил бы мне иск об ущербе, если бы я неподобающим образом навлекал на него судебную ответственность за лжесвидетельство против брата, при которой люди подвергаются опасности и денежного взыскания, и лишения гражданской чести.[12] (17) А кроме того, если бы у него было намерение опровергнуть этот факт, то он потребовал бы у меня выдачи раба, записывавшего эти свидетельства, для того чтобы, если бы я не выдавал, считалось, что я не говорю ничего справедливого. Однако в действительности ему настолько не было надобности делать все это, что, даже когда я выдавал, после того как он стал отрицать свое свидетельство, он не пожелал принять. Нет, как один, так и другой, они явно и в этом отказались прибегнуть к допросам под пыткой. (18) И что я говорю правду, а именно что Эсий, засвидетельствовавший в числе свидетелей, не отрицал этого в суде, стоя рядом с ним при зачитывании свидетельства и что, когда я выдавал раба для допроса под пыткой относительно всего этого, он не пожелал принять, я представлю вам свидетелей обо всем по отдельности. Зови же их сюда.
(Свидетели)
(19) Теперь, судьи, я хочу рассказать то, что будет для вас, думаю, наиболее веским из всего сказанного доказательством того, что он ответил именно так. Когда он стал требовать выдачи этого человека, несмотря на свое засвидетельствованное признание, я, желая и тогда изобличить его в увертке, что делаю? (20) Я вызываю его на свидетельство в деле против Демона, его дяди и сообщника его несправедливостей,[13] и, записав это, велел свидетельствовать - и это сейчас он преследует по суду как лжесвидетельство. Он, однако, сначала нагло отказывался, а когда третейский судья велел свидетельствовать или клятвенно отрицать, он крайне нехотя засвидетельствовал. А между тем, если уже этот человек был рабом и не было перед тем признано вот с его стороны, что он свободный, отчего это он засвидетельствовал, а не избавился от дела клятвенным отрицанием? (21) Однако ж я и относительно этого готов был выдать раба,[14] записывавшего свидетельство, который и узнал бы свою запись и вспомнил бы в точности, что он засвидетельствовал это. И я готов был на это не потому, что у меня не было свидетелей, которые присутствовали при том (были ведь), но для того, чтобы он их не обвинял в лжесвидетельстве, а на основании допроса под пыткой обеспечивалось доверие к ним. Да как же это по заслугам вынести решение против свидетелей за то, что они, единственные из когда бы то ни было судившихся по тяжбе здесь у вас, показывают, что сам преследующий по суду оказался у них свидетелем этого? А что я действительно говорю правду, возьми поданное требование[15] и свидетельство.
(Поданное требование. Свидетельство)
(22) Таким образом, отказавшись прибегнуть к таким веским справедливым средствам, разоблачаемый на основании стольких очевидных доказательств в облыжном сутяжничестве, он требует, чтобы его свидетелям вы верили, а на моих клевещет и утверждает, что они свидетельствуют неправду. Так я хочу сказать о них и на основании естественных соображений. Я уверен, что все вы согласились бы с тем, что лжесвидетельствующие готовы на такие дела побуждаемые или по нужде ради выгоды, или по дружбе, или и по вражде к своим судебным противникам. (23) Стало быть, ни по одной из этих причин не могли они свидетельствовать в мою пользу. В самом деле, не могли они ни из-за дружбы (да и как? они-то, которые ни по своим занятиям, ни по возрасту, не то что со мной, но даже друг с другом не состоят в дружбе), ни из-за вражды к нему - и это ведь тоже очевидно: один - его брат и защитник,[16] Фан - близкий человек и из его же филы, Филипп - ни друг ни враг, так что и этой причины нельзя было бы по справедливости привести. (24) Ну и, конечно, нельзя было бы сказать, что по нужде. Ведь все они настолько состоятельные, что и несут общественные повинности для вас с готовностью, и исполняют возлагаемые на них обязанности. А кроме этого, они и хорошо известны вам, и известны не в худшую сторону, поскольку люди они порядочные. Ну а если они и не нуждающиеся, и не враги его, и не друзья мне, как же тут может возникнуть какое-то подозрение против них, что они лжесвидетельствуют? Я, право, не знаю.
(25) Однако, зная все это и зная лучше всех, что они засвидетельствовали правду, он все же облыжно сутяжничает и утверждает не только то, что он не сказал этого - как же еще более явно можно изобличить его в том, что он сказал это? - но и то, что этот человек в действительности раб. Так я хочу в немногих словах к вам изобличить его в этой лжи. Я ведь, судьи, и относительно этого изъявил готовность выдать ему для допроса под пыткой служанок, которые помнят, что при кончине моего отца этот человек, отпущенный на волю, был свободным тогда. (26) К тому же и мать изъявила готовность, поставив рядом с собой меня и сестру и поклявшись нами, единственными у нее детьми, из-за которых она осталась вдовой на всю жизнь, заверить[17] в том, что отец при кончине отпустил этого человека на волю и он считался у нас свободным. Пусть никто из вас не думает, что она могла бы изъявлять готовность клясться в этом нами, если бы не была уверена в истинности своей клятвы. А что я действительно говорю правду и мы готовы были на все это, зови свидетелей этого.
(Свидетели)
(27) Таким образом, несмотря на то что мы могли приводить столько справедливых доводов и готовы были прибегнуть к веским уликам относительно засвидетельствованного, он, уклонившись от всего этого, думает, что своим клеветническим обвинением меня по решенному уже иску убедит вас признать свидетеля виновным, состряпав дело самое, по-моему, несправедливейшее и наглейшее. (28) Ведь сам он подготовил лжесвидетелей по этому делу, имея пособниками Онетора, шурина своего, и Тимократа.[18] А мы, не зная заранее о том, но считая, что тяжба будет из-за самого свидетельства, сейчас не подготовили свидетелей относительно моего имущества, которое он имеет, забрав его при своем опекунстве. Но все же, несмотря на такие его уловки, я думаю, что, изложив сами факты, легко докажу вам, что он был осужден по суду справедливейшим, как никто, образом (29) вовсе не потому, что я не давал подвергнуть Милия допросу под пыткой, и не потому, что он признал Милия свободным, свидетели же вот эти засвидетельствовали, но потому, что он был изобличен в том, что забрал многое из принадлежащего мне и не сдал хозяйства в аренду, хотя законы велят и отец в завещании написал сдавать, как я вам ясно докажу. Это ведь, а именно законы об этом и размеры имущества, которое они расхитили, можно было видеть всем. А что касается Милия, то никто даже не знал, кто он такой. Из предъявленных же мной обвинений вы узнаете, что все это так и есть.
(30) Я ведь, судьи, вчинил к нему иск об опеке, определив оценку имущества не огулом, как какой-нибудь затевающий облыжное сутяжничество, но записав все по отдельности, и откуда взял, и в каком размере, и от кого, и я нигде при этом не упомянул Милия как знающего что бы то ни было из этого. (31) Итак, вот начало обвинения: "Демосфен предъявляет против Афоба обвинение в следующем. Афоб имеет мое имущество, забрав его при своем опекунстве: восемьдесят мин, которые он получил в качестве приданого моей матери по завещанию моего отца..." С этого начинается перечисление всего того имущества, которого я лишился. А свидетелями что засвидетельствовано? "...Свидетельствуют о своем присутствии перед третейским судьей Нотархом, когда Афоб признавал Милия свободным, отпущенным на волю отцом Демосфена". (32) Так рассудите сами, может ли, по-вашему, какой-нибудь оратор, или софист, или шарлатан оказаться настолько необычайным и красноречивым, чтобы на основании этого свидетельства доказать кому-нибудь из людей, что приданое его матери имеет Афоб? Да какими это доводами, ради Зевса?! "Он признал Милия свободным?" Да как тем самым еще и то, что имеет приданое? На основании того признания-то отнюдь, конечно, нельзя было бы решить так. (33) Но откуда это было доказано? Во-первых, Териппид, его соопекун, засвидетельствовал, что дал ему это приданое. А во-вторых, Демон, дядя его,[19] и остальные присутствовавшие засвидетельствовали, что он соглашался давать моей матери содержание как имеющий ее приданое.[20] И против них он не предъявил обвинений, зная, разумеется, что они засвидетельствовали правду. Далее и моя мать изъявила готовность, поставив рядом с собой меня и мою сестру и поклявшись нами, заверить в том, что он получил ее приданое по завещанию моего отца. (34) Утверждать ли нам или нет, что он имеет эти восемьдесят мин? И благодаря вот тем ли он был осужден свидетелям или благодаря вот этим? Я-то думаю, что благодаря правде. Таким образом, десять лет получая прибыль с этой суммы и даже несмотря на осуждение по суду осмелившись не вернуть ее, он утверждает, что страшно пострадал и был осужден благодаря вот этим свидетелям. А между тем из них-то никто и не свидетельствовал о том, что он имеет это приданое.
(35) Далее, что касается выдачи морских займов, ложеизготовителей, железа и слоновой кости, оставленных нам, и приданого сестры,[21] по отношению к которому он проявил попустительство, для того чтобы и самому иметь сколько захочет из принадлежащего мне, выслушайте об этом и рассудите сами, что и осужден он был по справедливости и совершенно ни к чему было подвергать Милия допросу под пыткой относительно всего этого. (36) Ведь что касается того, что ты проявил попустительство по отношению к чему-то, существует закон, который определенно гласит, что ты присуждаешься к взысканию так же, как если бы сам имел то. Так что какое имеет отношение к этому закону допрос под пыткой? Затем, что касается выдачи морских займов, вы, сговорившись с Ксутом,[22] поделив между собой деньги, уничтожив письменные контракты, устроив все каким вам желательно было образом, подделав деловые записи,[23] как об этом свидетельствовал против вас Демон,[24] вы врете и пытаетесь ввести в заблуждение вот их.
(37) Далее, что касается ложеизготовителей, то, если ты забрал деньги[25] и много нажил на них для себя лично, давая взаймы под залог принадлежащего мне, тогда как тебе следовало запрещать это и другим, затем куда-то дел этих рабов, что же тебе могли сделать свидетели? Не они-то ведь засвидетельствовали о том, что ты признавал, что давал взаймы под залог принадлежащего мне и забрал этих рабов к себе, но сам ты написал об этом в отчете, а свидетели лишь подтвердили это в своем свидетельстве.[26]
(38) Ну а что касается слоновой кости и железа, то я утверждаю, что все слуги знают, что он продавал это,[27] и я готов был и тогда и сейчас передать ему любого из них, кого он пожелает взять, для допроса под пыткой. Так если он станет утверждать, что я, не желая выдать знающего, выдаю не знающих, то, конечно, окажется ясным, что ему тем более следовало принять: ведь если бы те, кого я-то выдавал как знающих, стали утверждать, что он не имеет ничего этого, то он избавился бы, конечно, от этого обвинения. (39) Однако в действительности обстоит не так, и он был бы явно изобличен в продаже и получении выручки. Потому-то он, обойдя признаваемых рабов, требовал для допроса под пыткой свободного, которого даже нечестиво передавать,[28] не с намерением опровергнуть этот факт, но с тем, чтобы, в случае если не получит его, представлялось, будто он приводит существенный довод. Итак, что касается всего этого, прежде всего приданого, затем его попустительства, затем всего остального, он[29] зачитает и законы и свидетельства, чтобы вы знали.
(Законы. Свидетельства)
(40) Однако не только из них вы могли узнать, что он ничуть не пострадал от того, что я не выдал этого человека для допроса под пыткой, но и если бы рассмотрели сам этот факт. В самом деле, ну вот положим, Милий подвергнут пытке на колесе, и давайте посмотрим, что же для него было бы наиболее желательно, чтобы Милий говорил. Не то ли, что он не знает, что Афоб имеет что бы то ни было из этого имущества? Ну вот говорит. Так, стало быть, поэтому он и не имеет? Далеко ж не так. Я ведь свидетелями представил тех, кто знает и кто давал и кто присутствовал при этом. А очевидным доказательством и убедительностью служит не то, если кто-то не знает, что он имеет то-то (таких ведь оказалось бы много), но если кто-то знает. (41) Однако, несмотря на то что против тебя засвидетельствовало столько свидетелей, против кого предъявил ты обвинение в лжесвидетельстве? Укажи. Но ты не мог бы указать. Да как же не явно изобличаешь ты сам себя тем, что, ложно утверждая, будто страшно пострадал и был осужден по суду несправедливо, поскольку не получил этого человека, ты не стал предъявлять обвинения в лжесвидетельстве к тем, кто засвидетельствовал, что ты получил и имеешь это имущество, относительно которого, будто бы не оставленного в наследстве, ты и требовал выдачи Милия? Гораздо правомернее было бы их преследовать по суду, если ты действительно потерпел какую-то несправедливость. Но, не потерпев никакой несправедливости, ты облыжно сутяжничаешь.
(42) По многому, конечно, можно увидеть твою подлость, но в особенности если услышать о завещании. Поскольку отец мой, судьи, записал в завещании все оставленное в наследство и велел им сдать хозяйство в аренду, он не отдал мне это завещание, чтобы я не обнаружил из него размеры имущества, признавал же он, что имеет лишь то имущество, которое особенно невозможно было отрицать из-за совершенной очевидности. (43) Вот, что именно, по его утверждению, записано было в завещании: два таланта Демофонту получить тотчас, а на сестре моей жениться, когда она войдет в возраст (а это должно было стать через десять лет), ему получить восемьдесят мин, жениться на моей матери и жить в нашем доме, а Териппиду получать прибыль с семидесяти мин до тех пор, пока я не стану совершеннолетним. Остальное же все, сколько мне, кроме этого, оставлено было в наследство, и веление сдавать хозяйство в аренду исчезло у него из завещания, потому что он считает невыгодным для себя быть разоблаченным в этом здесь перед вами. (44) Однако поскольку ими самими было признано, что отец наш при кончине отказал каждому из них столько денег, то судившим тогда эти признания послужили очевидным доказательством размеров имущества. В самом деле, если он отказал из имущества четыре таланта три тысячи драхм в качестве приданого и дарения,[30] то очевидно было, что он выделил эту сумму не из скудного состояния, а из более чем вдвое превышающего то, которое оставил мне. (45) Не могли же считать, будто он хотел меня, сына, бедным превратить, а их, и без того богатых, еще более богатыми сделать желал, нет, считали, что ввиду размеров оставляемого мне наследства он отказал получать прибыль с семидесяти мин Териппиду и с двух талантов Демофонту, пока не придет время жениться ему на моей сестре.[31] Конечно, было ясно, что это имущество он так и не передал мне, даже немногим меньше, но утверждал, что то-то израсходовал, то-то не получил, о том-то знать не знает, то-то имеет такой-то, то-то находится у нас в доме, а о том-то говорил все что угодно, только не мог сказать, где же он передал мне это.
(46) Что касается того, будто в доме оставлены были деньги, я хочу ясно доказать вам, что он лжет. Он ведь пустил в ход эти россказни, после того как стало ясно, что имущество было большим, а доказать он не мог, что отдал его нам, для того чтобы на основании естественных соображений представлялось, что нам вовсе не следует получать то, что находится-то у нас. (47) Так вот, если бы отец не доверял им, то ясно, что он ни всего прочего не стал бы вверять их опеке, ни о тех деньгах, оставляя их вот так, не стал бы сообщать им. Откуда же тогда они знают о них? А если доверял, то не могло быть, конечно, так, что он вверил им большую часть денег, а не назначил их правомочными[32] другой части. Не могло быть и так, что он передал эти деньги на хранение моей матери, а саму ее помолвил за одного из опекунов, вот за него: это ведь бессмысленно - стараться сохранить деньги с ее помощью, а одного из не внушающих ему доверия назначать правомочным и ее и их. (48) Да к тому же, если бы это было сколько-нибудь правдой, думаете, что он не взял бы ее в жены, отданную ему отцом, он, который, имея уже ее приданое, восемьдесят мин, как долженствующий вступить в брак с ней, из алчности женился на дочери Филонида из дема Мелиты, чтобы вдобавок к тем, которые имел от нас, получить другие восемьдесят мин от того,[33] а при четырех талантах в доме, да притом, что их имела она, как он утверждает, разве он, по-вашему, не бегом бы даже погнался за ними, так чтобы стать правомочным их вместе с ней? (49) Или как, по-вашему, видимое состояние, о котором и многие из вас знали, что оно было оставлено, он вместе с соопекунами вот так нагло расхитил, а от того, чему вы не могли бы оказаться свидетелями, он воздержался бы при имевшейся у него возможности заполучить? Да кто поверил бы этому? Невозможно это, судьи, невозможно, нет, все деньги, сколько оставил отец, в тот день зарывались, когда попали в их руки, а вот он, поскольку не может сказать, где же он отдал мне что-нибудь из них, пускает в ход эти свои россказни, для того чтобы я, представляясь в вашем мнении богатым, не нашел в вас никакой жалости ко мне.[34]
(50) И хоть мне есть много в чем и другом обвинять его, однако невозможно мне, когда свидетелю угрожает опасность в гражданском полноправии,[35] говорить о тех несправедливостях, которые лично я потерпел. Но я хочу зачитать вам поданное требование.[36] Выслушав, вы узнаете из него, что засвидетельствована правда й что, хотя сейчас он утверждает, что требует выдачи Милия относительно всей исковой суммы, сначала-то он требовал его выдачи относительно тридцати только мин, к тому же, что по этому свидетельству он не терпит никакого ущерба. (51) Дело в том, что я, желая уличить его во всем и пытаясь явственно представить вам его уловки и мошенничества, спросил его, какова та сумма, относительно которой потребовал он выдачи Милия как знающего. Он, солгав, сказал, что -относительно всей исковой суммы. "Ну так относительно этого, - сказал я, - я передал тебе[37] имеющего копию поданного тобой требования ко мне. (52) Я поклянусь первым в том, что ты признал этого человека[38] свободным и засвидетельствовал об этом в деле против Демона,[39] и если ты в ответ поклянешься своей дочерью в противоположном этому, то я прощаю тебе всю ту сумму, относительно которой, как это окажется ясным при допросе под пыткой раба, ты потребовал выдачи Милия сначала, и пусть исковая сумма, к которой ты был присужден, будет для тебя меньше на такую сумму, относительно которой ты потребовал выдачи Милия, чтобы ты не потерпел никакого ущерба из-за свидетелей". (53) Я подал требование об этом в присутствии многих,[40] но он сказал, что не станет делать этого. Да если кто сам отказался стать себе судьей в этом, то как же вам, принесшим клятву, верить ему и вынести решение против свидетелей, а не наглейшим из всей людей считать его? А что я действительно говорю правду, зови свидетелей этого.
(Свидетели)
(54) И не то что только я был готов на это, а свидетели держались иного мнения, нет, они тоже изъявили готовность, поставив рядом с собой своих детей и поклявшись ими, заверить в правдивости своих свидетельств. Но он не пожелал дать клятву ни им, ни мне, а состряпав дело на измышлениях и свидетелях, привыкших свидетельствовать неправду, надеется, что ему легко будет обмануть вас. Возьми же и это свидетельство.
(Свидетельство)
(55) Так как же яснее можно установить, что на нас возводится облыжное обвинение, и что засвидетельствована правда, и что осуждение по суду вынесено справедливо, как не таким вот образом доказывая, что слугу, записавшего свидетельство, он не пожелал подвергать допросу под пыткой относительно самого засвидетельствованного; что Эсий, брат его, засвидетельствовал это,[41] а он утверждает, что это ложь; (56) что сам он засвидетельствовал мне в деле против Демона, своего дяди и соопекуна,[42] то же самое, что и те свидетели, которых он преследует по суду; что служанок он не пожелал подвергать допросу под пыткой относительного того, что человек этот свободный; что мать моя готова была, поклявшись нами, заверить в этом; что он не пожелал принять никого из остальных слуг, знающих обо всем больше, чем Милий; что ни против кого из свидетелей, которые засвидетельствовали против него о том, что имущество имеет он, не предъявил он обвинения в лжесвидетельстве; (57) что завещание он не отдал и не сдал хозяйство в аренду несмотря на веление законов; что он не счел нужным дать клятвенное заверение в ответ на мою клятву и клятвы свидетелей, вследствие чего ему простилась бы та сумма, относительно которой потребовал он выдачи Милия? Клянусь богами, я и не знаю, как можно было бы доказать это основательнее, как не таким вот образом. И так явно возводя ложь на свидетелей, не терпя никакого ущерба от их показаний, осужденный по суду справедливо, он все же не унимается в своей наглости. (58) Еще если бы он вел эти речи не после того, как решением его друзей и третейского судьи была признана его несправедливость, это было бы менее поразительно. А то ведь, убедив меня предоставить дело на третейское решение Архенею, Драконтиду и Фану вот этому, сейчас обвиняемому им в лжесвидетельстве, их он отверг, услышав от них, что если они будут решать это третейским судом под клятвой, то они вынесут решение против его опекунства, а представ перед третейским судьей, определенным по жребию,[43] и не имея чем оправдаться от обвинений, он был осужден по третейскому суду. (59) Судьи же, к которым он апеллировал, заслушав дело, вынесли такое же решение, как и его друзья и третейский судья, и присудили к уплате десяти талантов по исковой оценке - нет, клянусь Зевсом, не потому, что он признал Милия свободным (это ведь не имело никакого значения), но потому, что при оставленном мне в наследство состоянии в пятнадцать талантов он не сдал хозяйство в аренду, а десять лет распоряжавшись состоянием вместе с соопекунами, определил-то он вносить от меня, когда я был ребенком, в соответствующую симморию налог по пять мин, именно такой поимущественный налог, какой вносили Тимофей, сын Конона, и наиболее имущие,[44] (60) однако, пробыв столько времени опекуном над этим имуществом, с которого, по его собственной оценке, следовало вносить такой большой налог, мне он, что касается его лично, передал имущество на сумму даже не ровно в двадцать мин, а совместно с теми опекунами лишил меня всех целиком основных капиталов и прибылей. И вот судьи, начислив на все имущество процент, не такой, под какой сдают хозяйство в аренду,[45] но наименьший, нашли, что они лишили меня всего вместе больше тридцати талантов. Поэтому они присудили его к уплате десяти талантов по исковой оценке.
[2] По афинскому праву рабы не могли выступать в качестве свидетелей. Показания рабов принимались только при допросе под пыткой. Свободных не подвергали такому допросу.
[3] Эсий — брат Афоба (см. ниже, 15).
[4] Иск к Онетору — см. Речи XXX и XXXI.
[5] См. Речь XXX. 28. Мегары (или Мегара) — главный город небольшой области Мегариды за западной границей Аттики. Метек — свободный гражданин, постоянно или длительное время проживающий в чужой стране. Метеки обязаны были платить налог и пользовались очень ограниченными правами (если за заслуги не получали каких-то дополнительных прав — см. XXXIV. 18).
[6] В двух рукописях перед «Демофонту» читается (к) «Демону», (см. ниже, 56 с примеч. 42).
[7] См. примеч. 39 к Речи XXVII.
[8] См. примеч. 34 к Речи XXVII.
[9] См. примеч. 35 к Речи XXVII.
[10] См. примеч. 46 к Речи XXVII.
[11] См. выше, § 3.
[12] Обвиненный в лжесвидетельстве присуждался к штрафу в пользу истца. Трижды обвиненный в лжесвидетельстве подвергался лишению каких-то гражданских прав (см. в примеч. 54 к Речи XXVII).
[13] См. ниже, § 56 с примеч. 42.
[14] Для допроса под пыткой.
[15] См. примеч. 35 к Речи XXVII.
[16] защитник — σύνδικος. Истец и ответчик должны были сами выступать в суде. Адвокатов в современном смысле не было, но по просьбе сторон разрешалось, чтобы после них выступал кто-нибудь в их защиту, и нередко эти защитники оказывались главными выступающими на процессе. Плата защитникам строго запрещалась (но речи самих сторон могли быть составлены специалистами-ораторами).
[17] Женщина не могла выступать свидетелем (и вообще участвовать в общественной жизни), но могла давать клятву при свидетелях, заменяющую свидетельство.
[18] См. примеч. 4. О Тимократе говорится в XXX речи. Предполагают, что против этого же Тимократа направлена XXIV речь Демосфена (по государственному делу, 353 г. до н. э.).
[19] См. 56 с примеч. 42.
[20] См. Речь XXVII. 15.
[21] См. Речь XXVII. 5 и 9—33.
[22] См. Речь XXVII. И.
[23] подделав деловые записи — διαφυείραντες τὰ γραμματα. По всей видимости, здесь имеются в виду книги записей трапедзитов («банкиров»), в которых регистрировались вклады (и вообще денежные операции).
[24] См. § 56 с примеч. 42.
[25] деньги — α̉ργύριον, чтение рукописей. У Жерне принята конъектура ώς σαυτόν — «(их) к себе» (на основании XXVII. 27). См. Речь XXVII. 29 и 9.
[26] См. Речь XXVII. 27—28.
[27] См. Речь XXVII. 30—33.
[28] См. примеч. 2.
[29] Секретарь суда.
[30] См. примеч. 28 к Речи XXVII.
[31] См. примеч. 33 к Речи XXVII.
[32] См. примеч. 38 к Речи XXVII.
[33] Т. е. от Онетора, шурина Афоба (см. Речь XXIX).
[34] См. примеч. 45 к Речи XXVII.
[35] См. выше, § 16 с примеч. 12.
[36] См. примеч. 35 к Речи XXVII.
[37] Раба для допроса под пыткой. См. выше, 19—21.
[38] Милия.
[39] См. ниже, § 56 с примеч. 42.
[40] См. примеч. 35 к Речи XXVII.
[41] См. выше, § 3, 11—18.
[42] В деле против Демона, своего дяди и соопекуна — κατὰ Δήμωνос ό̉ντος α̉υτω̃ νείου καὶ συνεπιτροπου. В опекунских речах Демосфена (XXVII-XXIX) часто упоминаются родственники Демосфена по имени «Демон» и с точностью установить их тождество и различие трудно. В XXVIII. 15 упоминается Демон — брат Демосфена-отца. В XXVII. 4 Афоб (опекун Демосфена) назван племянником Демосфена-отца, сыном его брата (прямо имя отца Афоба нигде не названо), а Демофонт, сын Демона, (другой опекун) назван тоже племянником Демосфена-отца, но сыном его сестры: здесь получается, что был Демон, брат Демосфена-отца, и другой Демон, муж сестры Демосфена-отца и отец Демофонта. В XXXIX. 20, 33 и 56 назван Демон, дядя Афоба. Если в XXVII. 4 («...вверил Афобу... и Демофонту, сыну Демойа, племянникам своим, одному по брату, другому по сестре...») считать, что «одному по брату» относится не к Афобу, а к Демофонту, сыну Демона, и «другому по сестре» относится не к Демофонту, а к Афобу, то получится, что Афоб был сыном сестры Демосфена-отца, а Демофонт был сыном Демона, брата Демосфена-отца, и таким образом окажется, что был один Демон, брат Демосфена-отца, отец Демофонта, дядя Афоба (а также родной дядя самого Демосфена-оратора, упомянутый в XXVIII. 15).. В XXIX. 33 и 36 Демосфен говорит, что Демон, дядя Афоба, свидетельствовал против Афоба. В XXIX. 56 Демон назван дядей Афоба и его соопекуном В XXIX. 6 в двух рукописях читается: я... вчинил иски об опеке к Демону, к Териппиду и к нему (т. е. Афобу)», но это чтение отвергается, и в изданиях принято чтение без «к Демону». Демосфен во всех остальных случаях говорит только о трех опекунах (Афобе, Демофонте и Териппиде). Но в XXIX, 20, 52 и 56 Демосфен говорит о том, что Афоб свидетельствовал κατὰ Δήμωνос — буквально «против Демона». Однако такой перевод был бы непонятен. По какому поводу Афобу надо было свидетельствовать «против Демона» в связи с исками об опеке? По всей видимости, как и полагают, Демосфен возбудил какое-то судебное дело и против Демона (которое, может быть, разбиралось в третейском суде?) как одного из соопекунов, но не официально назначенного (Жерне предполагает, что Демон был привлечен к суду не как опекун, а как связанный с делом об опеке — может быть, как укрыватель имущества, которое должен был его сын Демофонт Демосфену). Поэтому выражение κατὰ Δήμωνос, по всей видимости, следует переводить «в деле против Демона». Упоминание в XXIX речи Демона как одного из опекунов многие считают одним из оснований для того, чтобы считать эту речь не принадлежащей Демосфену. Кроме того, в XXII речи («Против Зенотемида») обвинителем выступает Демон, родственник Демосфена (ο̉ικε̃ιος γένει, см. XXXII. 31-32), которого некоторые отождествляют с Демоном, дядей Афоба и Демосфена, отцом Демофонта, но по мнению Жерне, это другой Демон, младший родственник Демосфена (Жерне датирует эту речь временем около 340 г. до н. э., а XXIX речь против Абофа — 362 г.), тот Демон из дема Пеании, двоюродный брат Демосфена, который в 323 г. до н. э. внес предложение о возвращении Демосфена из изгнания.
[43] См. примеч. 34 к Речи XXVII.
[44] См. Речь XXVII. 7 с примеч. 3, 4 и 5; XXVII. 9 и XXVIII. 4 — «когда я был ребенком» — этим подчеркивается, что состояние было именно таким в самом начале опеки, когда Демосфен был еще ребенком (7 лет).
[45] См. Речь XXVII. 58.