XXI Против Мидия о пощечине

Переводчик: 
Борухович В.Г.

Демосфен написал эту речь, готовясь к судебному процессу. Но, получив от Мидия штраф в 50 мин, отказался от процесса. Поэтому речь так и не была произнесена. Авторство Демосфена сомнению не подвергается. Речь датируется обычно 351/350 г. Но существует и другая датировка - между 350 и 347 годами.

Содержание Либания

Афиняне справляли праздник в честь Диониса, который назвали в честь бога Дионисиями. Во время этого праздника происходили состязания трагических и комических хоров, а также хоров авлетов.[1] Подготовкой хоров занимались филы, которых было десять. Каждая фила выставляла хорега, берущего на себя расходы, связанные с подготовкой хора. Демосфен добровольно выступил в качестве хорега От своей филы Пандиониды. Врагом Демосфена был Мидий - один из богатых людей. Оратор рассказывает о разнообразных и многочисленных обидах, которые ему пришлось вытерпеть от Мидия во время своей хорегии; в довершение же всего он получил, находясь на орхестре, пощечины от Мидия на глазах у всех зрителей. По этой причине Демосфен, выступая в народном собрании, обвинил Мидия в святотатстве, совершенном во время праздника самого Диониса. Обвинение такого рода называется проболэ.[2]
Народ обвинил Мидия в совершении нечестивого проступка. Процесс перенесен теперь в суд в связи с тем, что Мидий был осужден в народном собрании (после осуждения в народном собрании требовалось вторичное осуждение в суде). Тут спор идет о мере наказания, которую должен определить себе сам обвиняемый. Мидий не пытается доказывать свою невиновность, но делает предметом спора вопрос о наказании - должен ли он нести ответственность за оскорбление личности или же за святотатство. Определяющим моментом речи является существо судебного процесса: в то время как Мидий заявляет, что совершенный им проступок является оскорблением личности, поскольку он ударил просто свободного человека, Демосфен доказывает, что Мидий совершил святотатство, поскольку он, Демосфен, пострадал, выступая в качестве хорега во время Дионисий и находясь в театре. По этой причине он и обвиняет Мидия в нечестии. Определение преступления носит двойственный характер по признаку "сжатия" ("ката сюллепсин"). Оно заключается в том, что оратор, не отвергая определения преступления, даваемого противником, присоединяет к нему еще и другое. В то время как Мидий квалифицирует свой проступок как оскорбление личности, Демосфен, не отвергая нисколько факта оскорбления личности, присоединяет к нему и совершение нечестивого проступка.

Другое содержание

Афиняне справляли разнообразные празднества, среди которых были Панафинеи.[3] Панафинейских праздников было два - Малые и Великие Панафинеи. Великие Панафинеи справлялись один раз в пять лет, Малые - один раз в три года. Во время Великих Панафинеи устраивались гимнастические состязания и каждая фила выставляла одного гимнасиарха, собиравшего деньги на то, чтобы обеспечить подготовку участников праздника и расходы лиц, выступающих от своей филы. Справлялись у афинян и праздники Дионисий, которых также было два, - Малые и Великие. Малые Дионисии справлялись ежегодно. Большие - раз в три года, в месяц Леней. Выставлялся хорег от каждой филы, который должен был содержать хоры мальчиков и взрослых мужчин. Для этой цели он брал деньги. Во время праздника состязались между собой хореги и происходила борьба. Исполнялись гимны в честь Диониса, победителю же присуждался приз - треножник, который считался воплощением Гелиоса, Аполлона и Диониса. Когда заканчивается первый месяц праздника, выставлялись хореги на последующие празднества. Теперь же создалось Такое положение,[4] что хореги были выставлены от каждой филы, не выставила лишь фила Пандионида, к которой принадлежал Демосфен. Она не выставляла хорега ни на первый, ни на второй, ни на третий год. Существовал обычай, согласно которому за месяц до праздников архонт собирал хорегов от каждой филы, чтобы жеребьевкой распределить авлетов. Собрались хореги от каждой филы, за исключением Пандиониды. Демосфен, видя, что его фила терпит бесчестие перед всеми из-за того, что не может выставить хорега, сам вызвался выступить и назначить себя хорегом от своей филы - за что удостоился всеобщей похвалы. Когда Демосфен принял участие в жеребьевке, судьба оказалась благосклонной к его стараниям: по жребию ему достался самый лучший из авлетов, Телефан. Желая украсить свой хор так, чтобы он выделялся среди всех остальных, Демосфен надел на участников своего хора золотые венцы. Один из политических деятелей того времени, Мидий, обладавший большим влиянием и очень богатый, был врагом Демосфена по причинам, о которых скажет вскоре сам Демосфен в своей речи. Мидий неоднократно и по разным поводам беспокоил всех и вызывающе вел себя. Здесь же, как рассказывает Демосфен,[5] когда судьи поклялись, что присудят победу лучшему исполнителю, Мидий, задевая судей, сказал: "За исключением Демосфена!" Демосфен же громко запротестовал) изобличая Мидия. В конце концов Мидий пришел в такое неистовство, что дал Демосфену пощечину прямо в театре и разорвал на нем священную одежду. Народ, увидев это, стал свистеть, что было у древних проявлением враждебности.
Покинув место происшествия, Демосфен, обдумав содержание своей речи, обвинил Мидия в государственном преступлении. В этой речи он также обвиняет Мидия в краже венца у ювелира, изготовлявшего их.[6]
Оратор привлек Мидия к суду, нападая на него с необычайной энергией, тон речи пылкий и гневный. Страстные обвинения оратора имели причиной необдуманность поступка Мидия и были вызваны самим существом дела. Предметом судебного разбирательства является определение характера преступления, подыскивается подходящая формула обвинения. Мидий настаивал на том, что проступок совершен им по отношению к частному лицу, оратор же утверждает, что он носит характер государственного преступления. При определении вида преступления необходимо разграничивать то, что совершено, и то, чего недостает для законченности определения, под которое подводится дело, как, например, когда кто-то раскопает кенотаф[7] и судится за ограбление могилы. Здесь совершено действие - раскапывание, но недостает элемента "раскапывание могилы". Обвиняемый здесь оправдывается: "Я совершил раскапывание, но не могилы: ведь в ней я не обнаружил покойника". Обвинитель же возражает, доказывая, что раскапывание кенотафа есть то же, что и раскапывание могилы: "Ты ведь не знал, что это кенотаф, но раскапывал могилу. Теперь же, поскольку обнаружилось, что это кенотаф, ты стараешься уйти от ответственности за преступление". Так же обстоит дело и здесь в связи с ударом, нанесенным Демосфену: недостающим элементом является то, что хорег - это лицо, самостоятельно вызвавшееся исполнять эту должность.[8] Демосфен заявляет: "Ты ударил хорега". Мидий же возражает: "Я ударил не просто хорега - ты ведь самостоятельно вызвался быть им, - но Демосфена, являющегося частным лицом". Ударить же частное лицо не означает совершить государственное преступление. Таким образом, мы сталкиваемся здесь с двойственным определением типа преступления "по сжатию" (ката сюллепсин). Этот вид определения появляется тогда, когда обвинитель сливает воедино собственное правовое определение и соответствующее определение обвиняемого. Здесь нет места такому положению, когда одно отбрасывается, а другое принимается, но оба объединяются и связываются: под этот вид определения подводим мы существо дела. Оратор явно старается поступить именно так во многих частях еврей речи, заявляя, что оскорбление нанесено одновременно и Демосфену и государству.
Состоянию дела соответствуют основные части речи. Введение носит стремительный и бурный характер, содержит многочисленные преувеличения, обстоятельства дела приумножены. Слова-"в отношении всех вообще", а не просто "по отношению ко мне", слово "всегда" указывают на постоянный характер совершения непристойных поступков, а не на единичный случай, произошедший с человеком, случайно совершившим ошибку.
Основные части речи суть следующие: определение существа дела, противопоставленное определение, заключение номофета, умозаключение, величина, соотношение, одно из доказываемых с помощью внешних обстоятельств заключений, за которым следует рассмотрение вопроса о праве начать судебное дело и привлекающее внимание слушателей заключение. Оратор строит здесь свое обвинение с помощью четырех определений, доказывая, что Мидий совершил государственное преступление.. Первое определение состоит в том, что лица, наносящие обиды другим во время праздника, совершают государственное преступление. Согласно второму определению, особенно большое государственное преступление совершают те, кто оскорбляет хорега. Третье определение сводится к тому, что всякое оскорбление действием есть государственное преступление. Далее следует фальшивое рассуждение, исходящее из многозначности ("омонимии") термина "оскорбление насилием" ("гибрис"). Он может сводиться к совершению постыдного поступка, существует также вид оскорбления насилием, проявляемый в речах, насилием будет и нанесение ударов. Постыдные поступки считаются государственным преступлением. Эти фальшивые рассуждения оратор обосновывал многозначностью Термина. Четвертое определение сводится к тому, что тот, кто постоянно оскорбляет всех, совершает государственное преступление. Поскольку понятие "государственное" заключает в себе совокупность всех людей, то и преступление, указанное выше, носит государственный характер. Эти четыре определения оратор намечает во введении, с тем чтобы они получили дальнейшее развитие. В процессе спора оратором затронуты три определения, четвертое же он помещает в специальном отступлении - и поступает справедливо. Говоря о том, что человек, оскорбляющий всех, совершает государственное преступление, он изобличает в речи всю его прежнюю жизнь. Итак, эта речь имеет два введения, в первом из которых вскрывается порочность противника, затем создается представление о собственном облике оратора, в конце же привлекается внимание слушателей.
Тема первого введения состоит из двух частей. Первая часть ничем не мотивирована, вторая состоит, как и все введение, из двух частей, и обе части при этом мотивированы. Затем следует заключение, в котором привлекается внимание судей к этому делу.

Речь

(1) Как я полагаю, граждане судьи, всем вам, равно как и остальным гражданам, хорошо известны та наглость и насильственный образ действий, которые всегда и по отношению ко всем свойственны Мидию. Я же сделал то, что, пожалуй, сделал бы каждый из вас, кого бы так тяжело оскорбили, и обратился с жалобой, обвиняя его в нанесении обиды во время праздника. Он не только избил меня в праздник Дионисий, но совершил и многочисленные другие насильственные поступки по отношению ко мне во время моей хорегии. (2) Ведь народ, видя, при каких обстоятельствах мне нанесена обида и принимая самое горячее участие во мне - поступая благородно и справедливо, - был настолько разгневан и взбудоражен, что, несмотря на все усилия этого человека и некоторых других поддерживавших его лиц, не поддался их уговорам и не принял во внимание богатства этих людей и их обещания, но единодушно осудил Мидия. Многие подходили ко мне, граждане судьи, и те, которые ныне заседают в суде, и некоторые другие граждане, уговаривая и побуждая меня передать дело в суд и заставить этого человека нести перед вами ответственность. Как мне кажется, граждане афинские, они делали это, клянусь богами, по двум причинам: во-первых, они полагали, что я перенес тяжелое оскорбление; во-вторых, они желали, чтобы он понес ответственность за все те поступки, которые он совершил по отношению к другим лицам, которые им приходилось ранее за ним замечать, - поступки человека наглого, бесстыдного, которого совершенно невозможно выносить. (3) Таковы обстоятельства дела, и то, что полагалось сделать мне,[9] все тщательно передано в ваши руки. Поскольку есть должностное лицо, взявшее на себя это дело, я стою здесь перед вами, как вы видите, чтобы выступить с обвинением. Хотя у меня была возможность получить большую сумму денег при условии, если я не буду затевать судебного дела, я их не взял, устояв перед многочисленными просьбами, знаками расположения и, клянусь Зевсом, угрозами. (4) О том же, что зависит, после всего этого от вас, я скажу лишь следующее: чем большему числу людей этот человек надоедал своими кознями (я ведь наблюдал за тем, что он творил перед зданием суда), тем скорее я надеюсь на справедливость вашего решения. По всей видимости, мне не придется упрекать кого-либо из вас ни в том, что, проявив столь горячее участие ко мне в связи с указанными событиями, вы оставите их без внимания, ни в том, что кто-нибудь из вас, поклявшись подать голос только за то решение, которое представляется ему справедливым, проголосует в пользу Мидия, чтобы он и впредь мог безнаказанно совершать свои наглые проступки. (5) Если бы мне, граждане афинские, предстояло выступать против Мидия с обвинением в нарушении законов, или предательстве при исполнении обязанностей посла, или другом подобном преступлении, я не стал бы обращаться к вам с мольбами, полагая, что обвинителю в таких делах подобает только изобличить преступника, судей же пусть умоляет обвиняемый. Но поскольку этот человек сумел развратить и судей состязаний, по какой причине фила несправедливо лишилась треножника,[10] (6) и самому мне были нанесены побои и такое тяжкое оскорбление, какому вряд ли когда-либо подвергался хорег (что и послужило причиной негодования народа, разделившего со мной возмущение его поступком и осудившего этого человека), я не побоюсь обратиться к вам и с мольбой, выступая против него в суде. Можно, пожалуй, сказать, что ныне я оправдываюсь - если действительно возникает такое бедственное положение, при котором оскорбленный человек не может добиться справедливости. (7) Я обращаюсь ко всем вам, граждане судьи, с просьбой и умоляю вас прежде всего с благожелательностью выслушать меня; и затем, если я докажу, что этот самый Мидий совершил преступление не только против меня, но и против вас, и против законов, и против всех остальных людей - поддержать и меня и самих себя. Ведь вот как обстоит дело, граждане афинские: оскорбление было нанесено мне, втоптана в грязь была моя личность, ныне же предмет расследования и судебного разбирательства будет состоять в том, получит ли Мидий и впредь возможность творить подобные дела и безнаказанно оскорблять любого из вас или же нет. (8) Поэтому, если кто-нибудь из вас до сих пор воспринимал это дело так, будто судебное разбирательство производится в чьих-то частных интересах - пусть ныне его воодушевит мысль, что запрещение кому бы то ни было совершать подобные преступления послужит на благо всему обществу, как если бы решалось дело общегосударственного значения, и пусть он отнесется к делу с вниманием и подаст свой голос за решение, которое покажется ему наиболее справедливым.
Прежде всего перед вами будет оглашен закон, согласно которому подается жалоба.[11] После этого я постараюсь коснуться и всех прочих вопросов. Читай закон.
(Закон)

"Пританы[12] должны собирать народное собрание в театре Диониса[13] на следующий день после праздника Пандий.[14] На этом народном собрании в первую очередь должны обсуждаться вопросы, связанные с религиозной обрядностью. Затем пританы должны передать на его рассмотрение те жалобы, податели которых еще не получили удовлетворения, - возникшие в связи с торжественным шествием или во время состязаний в праздник Дионисий".[15]

(9) Таков закон, граждане афинские, согласно которому подаются жалобы. Он повелевает, как вы слышали, собрать народное собрание в театре Диониса после праздника Пандий, и на этом собрании после обсуждения проедрами официальных актов, подготовленных архонтом,[16] должно состояться разбирательство жалоб лиц, претерпевших обиды во время праздника, по отношению к которым законность была нарушена. Закон этот, граждане афинские, прекрасен и полезен, как об этом свидетельствует и само дело. И если же при наличии такого закона отыскиваются тем не менее нарушающие его наглецы, то чего можно было бы ожидать от подобных людей, если бы такие поступки не подлежали судебному преследованию и за их совершение не полагалось наказания?
(10) Я хочу огласить перед вами текст нижеследующего закона: на фоне его положений вы сможете себе отчетливее представить как благочестие всех остальных граждан, так и наглость этого человека. Читай закон.
(Закон)

"Эвегор предложил, чтобы в те дни, когда готовится торжественное шествие в честь Диониса в Пирее[17] и выступают члены трагического и комического хора, и когда готовится шествие в Леней[18] с выступлениями членов трагического и комического хора, и когда празднуются Городские Дионисии с торжественным шествием, выступлением детей, комоса,[19] членов трагического и комического хора, и в Таргелии[20] во время шествия и состязаний - чтобы в эти дни было запрещено накладывать арест на имущество или отбирать имущество должников, даже и просрочивших день платежа. И если кто-нибудь в чем-либо нарушит этот закон, пусть пострадавший подаст на него в суд и пусть на основании его жалобы дело нарушителя закона будет рассмотрено в народном собрании в театре Диониса - как написано в законе, направленном против людей, нарушающих законы во время праздника".

(11) Обратите внимание, граждане судьи, на то, что, в то время как в первом законе, направленном против лиц, нарушающих законность во время праздника, дается право обращаться с жалобой, в этом законе утверждается право обращаться с жалобами и против тех, кто взыскивает долги с лиц, просрочивших день платежа, или отбирающих что-либо у людей, или вообще применяющих насилие. Вы не только сочли недопустимым, чтобы в эти дни наносились кому-либо телесные повреждения или предпринимались враждебные действия против всего того, что люди из собственных средств готовят, исполняя литургии, но даже то имущество, которое в судебном процессе выиграла победившая сторона, вы сочли необходимым оставить, по крайней мере во время праздника, за теми владельцами его, которые этот судебный процесс проиграли. (12) Всем вам, граждане афинские, оказались присущи столь высокое человеколюбие и благочестие, что вы решили в эти дни воздержаться от наказания даже тех, кто ранее нарушил закон. Мидий же, как я сейчас покажу, именно эти дни избрал для совершения таких преступлений, за которые полагаются самые тяжкие наказания. Проследив во всех подробностях то, что мне пришлось претерпеть, я хочу рассказать и об ударах, нанесенных мне в довершение всего; ведь среди преступлений, совершенных Мидием, нет ни одного такого, за которое его по справедливости не следовало бы предать смертной казни.
(13) Когда два года тому назад фила Пандионида не выставила хорега, на народном собрании, где, как полагалось по закону, архонт по жребию должен был назначить каждому хору авлета, начались споры и взаимные обвинения. Архонт стал обвинять эпимелетов[21] филы, а эпимелеты - архонта. Я вмешался тогда в спор и предложил добровольно взять на себя обязанности хорега. Жребий был брошен, и мне первому выпало право выбрать авлета. (14) Вы же, граждане афинские, встретили самым благожелательным образом и мое заявление о добровольном взятии на себя обязанностей хорега и выпавший мне счастливый жребий: раздался шум и гул одобрения, какой бывает всегда, когда все присутствующие радуются и одобряют происходящее. Мидий же вот,этот, один из всех - как и следовало ожидать - был удручен этим событием и стал на протяжении всей моей литургии вредить мне в большом и малом. (15) Я не буду сейчас говорить о том, как он строил козни против меня, когда я освобождал хоревтов от военной службы, как он добивался и требовал, чтобы его избрали эпимелетом праздника Дионисий, и все остальное, подобное этому. Я ведь очень хорошо сознаю, что у меня, подвергавшегося тогда преследованиям и оскорблениям, каждое из этих враждебных действий вызывало такой же гнев, какой может вызвать любое тяжелое преступление, вам же, как и всем остальным людям, не причастным к происходившему, может показаться, что все это само по себе вряд ли заслуживало судебного разбирательства. Поэтому я буду говорить только о том, что непременно вызовет негодование у каждого из вас. (16) Поведение Мидия, о котором я сейчас буду говорить, выходит за пределы допустимого, я не стал бы ныне выступать с обвинениями против него, если бы не изобличил его тогда же сразу перед всем народом. Священную одежду (а священной я считаю всякую одежду, подготовленную к празднику, до того, как ею не стали пользоваться) и золотые венки, которыми я собирался украсить членов хора, он задумал уничтожить, граждане афинские, прокравшись ночью в дом ювелира. И он действительно уничтожил, но не все, не смог этого сделать. Никто никогда не слышал - и это признает любой, - чтобы кто-либо в нашем государстве совершил или попытался бы совершить подобное преступление. (17) Но и этим Мидий не ограничился и подкупил наставника моего хора, граждане афинские! И если бы мне не помог авлет Телефан, один из самых лучших людей, оказавшийся тогда в моем окружении, который, узнав, в чем дело, прогнал этого человека и счел своим долгом самому руководить хором[22] и обучать его, мы не смогли бы принять участие в соревнованиях, граждане афинские, хор выступил бы неподготовленным и мы бы с большим позором провалились. Но и это не послужило пределом наглости Мидия. Он дошел до того, что подкупил и архонта, уже надевшего венок, собрал и настроил против меня хорегов, крича и угрожая, стоя близ приносящих жертву судей состязаний. Будучи частным лицом, он посягнул и на государственные учреждения, закрыв двери в параскений[23] и забив их гвоздями. Он доставил мне множество неприятностей и создал для меня невообразимые затруднения. (18) Все это происходило на глазах у всего народа и судей, находившихся в театре: свидетелями этому являетесь вы все, граждане судьи. Ведь следует считать более всего заслуживающими доверия те факты, истинность которых могут засвидетельствовать все сидящие здесь. Подкупив заранее судей, судивших состязания мужчин, он увенчал свои наглые выходки двумя главными: нанес мне телесные повреждения и стал главным виновником того, что моя фила, одерживавшая верх, не победила.
(19) Таковы, граждане афинские, те бесчинства, которые этот человек позволил себе по отношению ко мне и членам моей филы, те беззакония, которые были совершены им во время праздника, послужившие причиной моего обращения с жалобой против него. Существует и многое другое, о чем я вскоре по мере сил подробно вам расскажу. Я должен сообщить вам о множестве других скверных проделок этого негодяя, о его наглых поступках по отношению ко многим из вас, о многих его опасных и дерзких действиях.
(20) Некоторые из числа пострадавших от него лиц, граждане судьи, опасаясь его и испытывая страх перед его наглостью, перед окружающими его единомышленниками, перед его богатством и многим другим, чем он обладает, предпочли хранить молчание; другие же, попытавшись привлечь его к судебной ответственности, не смогли этого сделать. Есть и такие, кто с ним примирился, полагая, может быть, что извлекут из этого примирения выгоду. Те, которые поддались на уговоры Мидия, получили удовлетворение за свои обиды, но что касается законов, которые нарушает этот человек, нанося ущерб им, и теперь мне, и всем другим людям, то здесь распоряжаетесь вы. (21) Оценив по достоинству все его проступки в совокупности, вы назначьте за них то наказание, которое сочтете справедливым. Я изобличу Мидия прежде всего в тех преступлениях, жертвой которых был я сам, затем в том, что пришлось перенести от него вам. После этого я расскажу, граждане афинские, обо всей его жизни и докажу, что он заслужил не одну, а множество смертей. Прочитай прежде всего свидетельские показания ювелира.
(Свидетельские показания)

(22) "Я, Паммен, сын Паммена, эрхиец, являюсь владельцем ювелирной мастерской на агоре, в которой работаю и занимаюсь ювелирным ремеслом, и выступаю свидетелем Демосфену о том, что он заказал мне золотой венок и украшенный золотом гиматий,[24] чтобы в этой одежде принять участие в торжественной процессии Дионисий. Когда я уже выполнил этот заказ и готовые изделия находились у меня. Мидий, ныне привлекаемый к суду Демосфеном, и с ним несколько его сообщников ночью пробрались в мой дом и попытались испортить венок и гиматий. Что-то он сломал и порвал, он все испортить не смог, так как я, появившись, воспрепятствовал их намерениям".[25]

(23) Я мог бы многое рассказать, граждане афинские, и о том, как он оскорблял других людей (как я уже говорил в начале этой речи); я собрал сведения о многих других его бесчестных и наглых поступках, о которых вы сейчас услышите. Собрать их мне было легко - пострадавшие сами приходили ко мне. (24) Но прежде всего хочу вам рассказать о средствах, с помощью которых, как я слышал, он собирался вас обмануть. Предварительный разговор об этом представляется мне чрезвычайно важным, да и вам весьма полезно об этом послушать. Почему? Да потому, что мои слова, которые помешают ему вас обмануть, послужат основанием для вас подать свои голоса за справедливое решение, в соответствии с клятвой, которую вы дали. Вам необходимо обратить самое пристальное внимание именно на эти слова, запомнить их, чтобы затем сопоставлять их со всем, что станет говорить этот человек.
(25) Прежде всего не является тайной то, что он собирается сказать. Из заявлений, сделанных им, как мне сообщили, в разговоре с некими частными лицами, можно заключить, что он собирается заявить следующее. Если я действительно претерпел то, о чем я говорю, мне следовало бы начать против него частные судебные процессы - один в связи с ущербом, который я понес вследствие порчи венков и гиматиев, а также вреда, который был мне причинен во время моей хорегии, другой в связи с нанесенным мне оскорблением с применением насилия, - но не обвинять его в государственном преступлении,[26] клянусь Зевсом, и устанавливать меру наказания, которое он должен понести, или величину штрафа. (26) Я же полностью уверен только в одном (и вы должны быть уверены в этом), что, не обратись я с публичной жалобой[27] против него, а просто в суд, с его стороны сейчас же последовало бы возражение, заключающееся в следующем: если бы в моих обвинениях что-то соответствовало истине, я должен был бы выступать с публичной жалобой против него и добиваться наказания виновного в то время, когда мне были нанесены эти обиды: ведь хор выступал от имени государства, одежда вся готовилась специально к празднику, а я перенес обиды, выступая в качестве хорега. И кто стал бы добиваться справедливости иным путем, а не на основе закона, карающего лиц, совершающих преступления во время праздника? Я уверен, что Мидий стал бы делать именно такие заявления. (27) Интерес обвиняемого и совершившего преступление, я полагаю, состоит в том, чтобы отклонить настоящий вид судебного разбирательства и доказать, что это не тот, который должен был бы иметь место, обязанность же честных судей - не придавать значения таким словам и наказать того, кто будет изобличен как преступник. (28) Не позволяйте же ему говорить, будто закон предоставляет мне лишь право начать против него частный процесс, выдвинув обвинение в оскорблении насилием. Закон, конечно, позволяет это сделать, но пусть он сам докажет, что не совершил того, в чем я его обвиняю, а именно того, что, став виновником такого преступления, он не осквернил праздника. Ведь я обратился против него с публичной жалобой[28] именно по этому поводу, и вам предстоит ныне подать свой голос по этому обвинению. Поскольку я, пренебрегая личной выгодой, которую получил бы, начав процесс частно-правового характера,[29] передаю государству право вынести решение по этому делу и избрал такой вид судебного разбирательства, от которого не могу ожидать материальной выгоды, то он, по всей видимости, должен привлечь ваши симпатии на мою сторону, а не вызвать предубеждение против меня.
(29) Я уверен, что Мидий будет изо всех сил стараться уговорить вас: "Не выдавайте меня Демосфену, не губите меня ради Демосфена!" "Неужели вы погубите меня только за то, что я с ним враждую?!" Подобные заявления он будет делать постоянно в надежде возбудить недоброжелательство ко мне с помощью таких речей. (30) Но дело обстоит совсем не так, и даже приблизительно его заявления не будут соответствовать истине. Ведь вы никогда не "выдаете" нарушителей законов их обвинителям, и даже если кто-нибудь оказывается жертвой несправедливости, вы не определяете меру наказания в соответствии с тем, как вас станет убеждать пострадавший. Напротив, вы установили законы до того, как были совершены частные нарушения, когда будущий преступник и его будущая жертва были равным образом неизвестны. Каково же значение этих законов? Они обеспечивают справедливое удовлетворение всем гражданам государства, если им наносятся обиды. Поэтому, когда вы наказываете лицо, преступившее закон, вы тем самым отнюдь не "выдаете" его обвинителю, но укрепляете законность в ваших собственных интересах. (31) Что же касается того, что, по его словам, оскорбление действием нанесено Демосфену, то по этому поводу надо высказать справедливое и относящееся ко всем соображение. В этот день он оскорбил не "лично Демосфена", но вашего хорега. А что это влечет за собой, вы, пожалуй, яснее всего сможете себе представить на основании следующего рассуждения. (32) Вы, разумеется, знаете, что из этих фесмофетов[30] никто не носит имени "Фесмофет", но каждый обладает тем или иным личным именем. И если кого-нибудь из них, когда они выступают как частные лица, оскорбят действием или скажут им дурное слово - такого человека привлекут к суду по обвинению в оскорблении действием, или же он будет нести ответственность за нанесение словесной обиды в частном гражданском процессе.[31] Но если то же оскорбление будет нанесено фесмофету, виновник раз и навсегда будет лишен гражданской чести. Почему? Да потому, что человек, совершающий такое преступление, оскорбляет в их лице саму законность, венок - символ власти общего для всех вас должностного лица, само имя государства: ведь фесмофет - это имя не частного лица, но звание государственного значения. (33) Точно так же, если кто-нибудь оскорбит действием архонта, надевшего венок, или нанесет ему словесную обиду, то он лишается гражданской чести, а если он оскорбит того же самого человека, ставшего частным лицом, то он подлежит преследованию по суду в частном гражданском процессе. Сказанное имеет отношение не только к вышеупомянутым должностным лицам, но ко всем без исключения, кому государство предоставляет личную неприкосновенность, должность, связанную с ношением венка, или иную почесть. Поэтому, если бы Мидий нанес мне обиду в другие дни, когда я был частным лицом, каким-то образом оскорбив меня (как говорилось выше), его дело подлежало бы рассмотрению в частном гражданском процессе. (34) Но поскольку, как это совершенно ясно, он оскорбил вашего хорега в дни священного праздника, нанеся ему все эти обиды, он должен нести ответственность за государственное преступление и понести соответствующее наказание. Ведь подвергся оскорблению действием не просто Демосфен, но одновременно и хорег, и дело это касается всего государства: преступление совершено в дни, когда законы не допускают ничего подобного. Когда вы принимаете законы, их содержание следует внимательно рассматривать, каковы они; когда же вы их утвердите, ими надлежит пользоваться и соблюдать. Ведь это соответствует вашей клятве и справедливо во всех других отношениях. (35) У вас был древний закон, карающий за нанесение ущерба, закон, карающий за нанесение побоев, закон, карающий за оскорбление действием. Если бы считалось достаточным преследовать лицо, совершившие подобный проступок в праздник Диониса, в соответствии с упомянутыми законами, не было бы никакой нужды в особом законоположении. Но ведь упомянутых законов оказалось недостаточно, и доказательством служит то, что вы установили закон, охраняющий святость самого божества в дни священного месяца. Если кто-нибудь подлежит суду в соответствии и с теми упомянутыми выше законами, и этим законом, принятым после вышеупомянутых, и всеми остальными, то должен ли такой человек остаться безнаказанным? Или же по справедливости нести еще более суровое наказание? Я полагаю, что ответственность его должна быть еще большей.
(36) Мне рассказывали, что Мидий, обходя всех, расспрашивал о лицах, подвергавшихся когда-либо оскорблению действием, и о том, что эти лица собираются вам рассказать и какие суждения высказать в вашем присутствии. К ним принадлежит, граждане афинские, случай с проедром,[32] который, как говорят, однажды при всем народе был избит Полизелом; случай с фесмофетом, которого недавно избили, когда он спасал флейтистку,[33] и другие подобные происшествия. Мидий надеялся, что если он укажет на множество других людей, жестоко и сильно пострадавших, то вы станете меньше гневаться на него за то, что пришлось претерпеть от него мне. (37) Но мне лично кажется, граждане афинские, что вы поведете себя совершенно противоположным образом, поскольку ваш долг состоит в том, чтобы заботиться о благе всего общества. Кто из вас не знает, что большое число подобных происшествий объясняется безнаказанностью лиц, совершающих подобные преступления, а единственное средство добиться, чтобы впредь никому такие оскорбления не наносились, состоит в следующем: каждый, кто будет изобличен в совершении преступления, должен понести соответствующее наказание. И если защиту граждан от оскорбления считать делом полезным, то приведенные выше примеры являются лишь дополнительным доказательством тому, что Мидий должен быть наказан: и чем больше таких случаев будет вскрыто, тем более суровым образом должен быть наказан Мидий. Если же вы хотите поощрить его и всех ему подобных, тогда надо оставить Мидия безнаказанным. (38) К тому же мы не обнаружим оснований для сочувствия Мидию, сходных с теми, которые могут быть найдены у упомянутых выше. Прежде всего тот, кто ударил фесмофета, имел три повода совершить свой проступок: это были опьянение, любовная страсть и невозможность различить, кто перед тобой, из-за ночной темноты. Затем и сам Полизел уверял, что совершил проступок в гневе, поддавшись порывистости своего характера, затмившей рассудок. Ведь он не был врагом пострадавшего и совершил все это не по злому умыслу. Ничего подобного Мидий не сможет привести в свое оправдание: ведь он является моим врагом и вполне сознательно оскорбил меня действием посреди бела дня. То, что он оскорбил меня преднамеренно, видно не только из этого случая, но из всех его действий вообще. (39) Я вижу также, что поведение упомянутых выше лиц, пострадавших от оскорблений, в корне отличается от моего. Прежде всего вы можете заметить, что фесмофет не проявил заботы ни о вас, ни о законах, и сам не был возмущен тем, как с ним поступили, но, договорившись с обидчиком частным образом, отказался от преследования его по суду, получив некоторую сумму денег. Точно так же поступил Полизел, частным образом договорившись с обидчиком: втихомолку посмеявшись и над вами и над законами, он не подал в суд на Полизела. (40) Если кто захочет в настоящий момент обвинить тех людей,[34] нужно обо всем этом сказать; если же кто захочет оправдывать преступления человека, против которого выступил я, ему придется говорить все, что угодно, но только не это. Вы можете заметить, что в противоположность упомянутым выше людям я ничего не брал и не пытался взять, по справедливости оберегая свое право на удовлетворение по суду ради законов, ради божества, ради вас самих, и ныне передаю это право вам. Не допускайте же, чтобы он говорил подобные вещи, и, даже если он будет настаивать, не доверяйте ему, его доводам, которые он будет выдавать за справедливые. (41) Если твердо примете подобное решение, у него не останется никаких оправданий, ни наималейших! В самое деле, какой предлог, какую гуманную и достойную отговорку он сможет найти в оправдание своего проступка Ρ Может быть, клянусь Зевсом, гнев? Возможно, он сошлется и на эту причину. Но ссылаться на гнев как на причину проступка (даже если он допустил при этом насилие) вправе только тот, кто внезапно, не успев подумать, совершил проступок в возбужденном состоянии. Напротив, человек, изобличенный в том, что на протяжении долгого времени он постоянно нарушал законы, не только не может быть заподозрен в действиях, совершенных под влиянием гнева, но, как это совершенно ясно, должен быть обвинен в том, что преднамеренно и со злым умыслом совершал свои дерзкие и наглые проступки.
(42) Поскольку очевидно, что Мидий совершил проступки, в которых я его обвиняю, и совершил их с применением насилия, нужно обратиться теперь к законам, граждане судьи: вы ведь принесли клятву судить в соответствии с ними. Обратите теперь внимание на то, насколько суровее и с большим пристрастием они карают тех, кто сознательно и со злым умыслом совершил преступление, в сравнении с другими, провинившимися каким-то иным образом. (43) Прежде всего хочу назвать законы, карающие за нанесение ущерба, и начну именно с них. Если кто преднамеренно нанесет ущерб другому, они требуют вдвойне возместить его пострадавшему, а если непреднамеренно - в одинарном размере. И это естественно: ведь справедливо, чтобы пострадавший во всем получил поддержку. К нанесшим ущерб закон относится по-разному, различая, преднамеренно или непреднамеренно было совершено действие. Обращаю далее ваше внимание на законы об убийстве, которые карают за преднамеренное убийство смертной казнью, вечным изгнанием и конфискацией всего имущества. К тем же, кто совершил убийство нечаянно, они допускают вполне гуманное отношение и даже могут простить их.[35] (44) Насколько суровы законы по отношению к совершившим преступление со злым умыслом, видно не только из этих примеров: такое заключение можно сделать на основании всех законов вообще. В самом деле, разве не по этой причине, в случае если кто-нибудь не платит штрафа по суду, закон уже преследует виновного не просто по частному делу о присвоении имущества в связи с неисполнением судебного приговора, но назначает еще дополнительный штраф в пользу казны? И опять же почему, если человек по доброму согласию возьмет у кого-либо талант, или два, или девять талантов и станет уклоняться от уплаты долга - он не платит штрафа государству; а если возьмет нечто, за что полагается совсем незначительный штраф, но при этом отнимет силой - то закон требует, чтобы он уплатил в казну ровно столько, сколько он должен вернуть частному лицу? (45) Ответ заключается в том, что законодатель исходит из положения, согласно которому всякое действие, сопряженное с насилием, должно считаться преступлением против общества, направленным и против тех, кто непосредственно в деле не замешан. По его мнению, сила является оружием немногих,[36] законы же должны служить интересам всего народа. Человек, добровольно вступивший в сделку, нуждается в правовой защите по частному гражданскому делу, а подвергшийся насилию - по делу о государственном преступлении. По этой же причине законодатель предоставил право обращаться с иском о причинении насилия[37] каждому желающему, а штраф по этому делу должен полностью поступать в казну. Он полагал, что жертвой несправедливости в этих случаях является все государство, а не только пострадавший, для удовлетворения которого достаточно наказать виновного, - тогда как денежное возмещение ущерба в пользу личности пострадавшего в подобных случаях не должно иметь места. (46) Законодатель дошел до такой крайности, что даже в том случае, когда оскорблению подвергся раб, он предоставил право начать из-за него судебный процесс.[38]
Он полагал необходимым обращать внимание не на то, кто пострадал, а на то, в чем состоит существо самого дела. Законодатель находил такой поступок недостойным вообще и не разрешал подобных действий ни в отношении раба, ни в отношении кого-либо. Ведь нет ничего, поистине, нет ничего более невыносимого, граждане афинские, чем оскорбление действием, и оно сильнее всего должно вызывать у вас чувство гнева. Возьми же и прочитай сам закон, карающий за применение насилия. Ничто не может сравниться по убедительности со звучанием подлинного текста самого закона.
(Закон)

(47) "Если кто применит насилие в отношении другого человека, ребенка, или женщины, или мужчины, свободного или раба, или же совершит противозаконное действие в отношении кого-либо из указанных выше, по этому поводу любой афинский гражданин, полностью сохранивший гражданские права, может обратиться с иском к фесмофетам. Фесмофеты же должны передать дело в суд в течение тридцати дней, считая со дня поступления иска, если этому не будет препятствовать какое-либо государственное дело. Если же фесмофеты не смогут передать дело в установленный срок, то при первой возможности, тот, кого суд присяжных признает виновным, должен быть немедленно подвергнут наказанию или уплатить денежный штраф. В случае, если те люди, которые обратятся с частным иском в соответствии с законом, не доведут дело до суда или же в самом суде не соберут пятой части голосов в пользу своего иска, они должны уплатить в казну одну тысячу драхм. Если же обвиненный в причинении насилия будет приговорен к денежному штрафу, он должен быть взят под стражу (если насилие причинено свободному человеку) и содержаться там до тех пор, пока не уплатит штрафа".

(48) Вы видите, граждане афинские, какое человеколюбие заключено в этом законе, который не допускает насилия даже над рабом. Для какой же цели, во имя богов? Представим себе, что кто-нибудь привезет этот закон варварам, из среды которых доставляются эллинам рабы, и произнеся вам похвалу, рассказав подробно о нашем государстве, скажет им: (49) "Живут на свете некие эллины, люди настолько кроткие и гуманные, что, несмотря на все обиды, которые им приходилось от вас терпеть, и несмотря на то, что от природы им завещана вражда к вам, унаследованная от предков, они не разрешают насилия по отношению к рабам, которых они приобретают за деньги. Они установили этот закон, который должен публично карать за это преступление, и многих, нарушивших этот закон, покарали смертью". (50) Разве варвары, когда услышат и поймут такие слова, не сделают вас единодушно своими проксенами? Имея в виду этот закон, который пользуется таким уважением среди эллинов и пользовался бы большим почетом даже у варваров, определите теперь, какое наказание должен понести тот, кто его нарушил, в соответствии с тем, что он заслужил.
(51) Если бы, граждане афинские, я перенес такое оскорбление от Мидия не будучи хорегом, он был бы привлечен к суду за свой проступок по делу об оскорблении насилием. Ныне же, как мне представляется, если он будет обвинен в святотатстве, то это будет более всего соответствовать истине. Вы, конечно, знаете, что все эти хоры и гимны вы посвящаете божеству, не только в согласии с законами, по которым справляется праздник Дионисий, но и согласно прорицаниям. Вы найдете, что все эти прорицания - происходят ли они из Дельф[39] или Додоны[40] - возвещают и повелевают государству выставлять хоры согласно завещанным предками правилам, наполнять улицы чадом сжигаемого жертвенного жира, надевать венки. (52) Возьми и прочитай сами эти прорицания.
(Прорицания)
Эрехтеидам[41] вещаю, всем вам, кто град Пандиона[42] Сделали домом своим, и в нем по заветам отцовским Праздник справляете - помните Вакха![43] По стогнам широким Главы венками украсив, пляшите, и жиром чадите Бромию[44] на алтарях; начатки плодов приносите...

"Об исцелении приносить жертвы и молиться Зевсу Высочайшему, Гераклу, Аполлону Охранителю, о добром счастье - Аполлону Путехранителю, Лето,[45] Артемиде, ставить вдоль улиц кратеры, устраивать хоры и надевать венки, согласно обычаям предков в честь всех олимпийских богов и богинь, молитвенно поднимая вверх правые и левые руки, и не забывать о благодарственных дарах".

(Прорицания из Додоны)

(53) "Народу афинян жрец Зевса возвещает: поскольку вы переменили время принесения жертв и религиозного посольства, вам надлежит прислать девять избранных теоров[46] для этой цели возможно скорее, и Зевсу Корабельному[47] - трех быков и с каждым быком две овцы, Дионе[48] - быка и жертвенных баранов, медный стол для даров, которые посвятил народ афинян.
Жрец Зевса в Додоне возвещает: Дионису приносить жертвы всем обществом, кратеры со смешанным вином и ставить хоры; Аполлону Отвращающему - жертвовать быка; венки надевать всем свободным и рабам и соблюдать праздничный отдых один день; Зевсу Домохранителю - белого быка".

(54) Существуют, граждане афинские, и эти, и многие другие прекрасные прорицания нашему государству. Какой вывод вы должны сделать из этих прорицаний? А тот, что оракулы в Дельфах и Додоне предписывают приносить все прочие жертвы богам, названным в каждом прорицании, а также повелевают нам дополнительно в соответствии с поступающими прорицаниями ставить хоры и надевать венки сообразно обычаям предков. (55) Итак, во все эти дни, когда мы собираемся для состязаний, все хоры и с ними хореги выступают согласно этим прорицаниям с венками на голове в качестве представителей всех граждан - как те, которые должны победить, так и те, кто должен оказаться побежденным. И только тогда, когда наступает день увенчания победителя, последний получает венок за свою личную победу. Как же иначе мы можем назвать человека, если не святотатцем, когда он, пылая ненавистью, наносит тяжкое оскорбление с применением насилия хоревту или хорегу и совершает это преступление в храме самого божества?
(56) Вы знаете и то, что, запретив иностранцам принимать участие в состязаниях, вы одновременно строго воспретили и хорегам вызывать для проверки других хоревтов; и если кто-нибудь так поступит, он будет наказан штрафом в 50 драхм. А если он прикажет какому-либо хоревту удалиться и сесть на места для зрителей - штрафом в 1000 драхм. Ради чего это делается? А ради того, чтобы в такой день никто не смел умышленно вызывать гражданина куда-либо, наносить ему ущерб или применять по отношению к гражданину, надевшему венок и исполняющему посвященную божеству литургию, какое-либо насилие. (57) Итак, если человек, должным образом вызывающий хоревта, не остается, согласно закону, безнаказанным - разве не должен нести ответственность по суду ударивший хорега, в нарушение всех законов, как это совершенно ясно? Ведь никакой пользы нельзя ожидать от законов, так прекрасно и с таким человеколюбием защищающих интересы большинства, если тех, кто их не исполняет и позволяет себе надругательство над ними, не покарает ваш гнев - гнев людей, которым навсегда доверена забота об исполнении законов...
(58) Прошу вас во имя богов обратить внимание и на следующее. Я буду просить вас не гневаться на меня, если я стану упоминать имена людей в связи с бедами, выпавшими на их долю. Поступая так, я - клянусь богами - не хочу порицать кого-либо или причинить кому-нибудь неприятность, но хочу лишь показать, как вы все, и остальные люди также, стараетесь избегать насилия, оскорблений и тому подобных действий. Есть некий Саннион, постановщик трагических хоров. Он был обвинен в том, что уклонился от несения военной службы, и по этой причине его постигло несчастье.[49] (59) После этой случившейся с ним беды его нанял некий снедаемый честолюбием хорег, собиравшийся ставить трагедии (если не ошибаюсь, Теозотид). Хореги, соперники Теозотида, вначале стали негодовать и заявили, что не дадут ему выступить. Когда же театр наполнился зрителями, и они увидели, что толпа собралась смотреть состязания - они испугались и не стали мешать выступлению хора. Ни один из них не вмешался. Столь великое благочестивое чувство снисхождения заключено в каждом из вас, что все последующее время он обучал хор, и даже его личные враги не сделали попытки сорвать его выступление. Это же чувство удержало и соперничавших с ним хорегов. (60) Другой пример связан с именем Аристида из филы Ойнеиды, которого постигло подобное несчастье.[50] Ныне он уже старик и, пожалуй, плохой хоревт, а некогда он был предводителем хора, выставленного филой. Вы, разумеется, знаете, что, если отнять у хора его предводителя, весь хор потерпит поражение. И несмотря на то что собралось много хорегов, пылавших честолюбием, ни один из них ни разу не попытался воспользоваться в личных целях подобным преимуществом и не рискнул помешать его выступлению, снять его с состязаний. Из-за того что надо было сделать это, взяв его за руку (а вызвать к архонту нельзя было: сделать это разрешалось лишь в том случае, если кто-нибудь хотел снять с состязаний чужестранца), все побоялись на глазах у всех стать участниками такого скандального происшествия. (61) Так разве не поразительно и не чудовищно, граждане судьи, поведение Мидия? С одной стороны, мы видим, как ни один из хорегов, ясно представляющих себе возможность добиться победы указанным путем и истративших все свое состояние на литургии, не осмелился на такой поступок (хотя законы это разрешали: эти люди оказались настолько деликатными, благочестивыми и умеренными, что воздержались от подобных действий, избрав путь открытого соревнования, сопряженного с расходами, и надеясь на ваше суждение и заботу о празднике); с другой стороны, Мидий, будучи частным лицом, ничего не потративший, побуждаемый ненавистью и стремлением оскорбить человека, избил и втоптал в грязь хорега, пользующегося всеми гражданскими правами, понесшего расходы на хорегию, и сделал это, не питая никакого уважения к празднику, к законам, к тому, что скажете вы, к самому божеству!
(62) Враждующие между собой люди, граждане афинские, встречаются в жизни часто, и причиной вражды бывают и личные и общественные дела. Но никто никогда не доходил до такого бесстыдства, чтобы осмелиться на подобный поступок. Рассказывают, что известный Ификрат оказался во враждебных отношениях с Диоклом питтейцем, и случилось так, что Тисий, брат Ификрата, в состязаниях хорегов соперничал с Диоклом. Хотя Ификрат имел множество друзей, обладал большим состоянием и был о себе такого мнения, какого можно ожидать от человека, обладающего столь высокой славой и добившегося таких почестей, какими вы его удостоили, - (63) он все же не врывался по ночам в дома ювелиров, не рвал плащей, приготовленных к празднику, не подкупал постановщика хора, не мешал хору соперника готовиться к состязаниям и вообще не позволял себе ничего из того, что совершал этот человек. Повинуясь законам и уважая мнение остальных людей, он, видя, что враг его одержал победу и награжден венком, спокойно перенес все это. Он поступил совершенно справедливо: ведь он понимал, что в этом случае необходимо повиноваться законам, той системе государственного устройства, при которой, как он это ясно сознавал, ему самому удалось добиться благополучия и счастья. (64) Далее, все мы знаем Филострата из Колона, выступавшего в качестве обвинителя в деле Хабрия, когда тот был привлечен к суду из-за Оропа[51] и ему грозила смертная казнь. Филострат был самым ярым обвинителем Хабрия. Но когда после этого он оказался хорегом детского хора в праздник Дионисий и одержал победу, Хабрий не ударил его, не похитил венка и вообще не подходил близко туда, где ему не следовало находиться. (65) Я мог бы назвать многих людей, ставших врагами по разным причинам, но никогда не видел и не слышал о человеке, который дошел бы до такой степени наглости и бесстыдства, чтобы совершить подобный проступок. И я знаю, что ни один из вас не припомнит такого случая, чтобы кто-либо из враждующих между собой людей, поссорившихся на личной почве или из-за общественных дел встал бы рядом с судьями, когда их собирают во время состязаний, или подсказывал им слова, когда они приносят клятву, или вообще при подобных обстоятельствах отважился бы на враждебные действия. (66) Вообще все эти и подобные им проступки, граждане афинские, могут найти частичное извинение Лишь тогда, когда их совершают хореги под влиянием духа соперничества на состязаниях; когда же такой проступок совершен преднамеренно, и притом человеком, ненавидящим и преследующим другого всеми способами, желающим показать, что его личное влияние выше существующих законов, - тогда, клянусь Гераклом, это тяжелое преступление, которому нет оправдания, которое принесет вам прямой ущерб. Если любому из хорегов станет наперед известно, что такой-то его враг - Мидий или кто-либо иной, столь же наглый и богатый, - вначале отнимет у него победу на состязаниях (даже если этот хорег выступит лучше других), а потом будет унижать его самыми разнообразными способами и постоянно втаптывать его в грязь - найдется ли в таком случае человек настолько лишенный разума, настолько жалкий, чтобы добровольно, по собственному желанию, истратить хотя бы одну драхму? Конечно же, не найдется! (67) Как я полагаю, то, что в демократическом государстве существует равенство в правах и осуществлении справедливости для всех в равной мере, является условием, при котором все граждане охотно принимают участие в общественных делах, соперничают в проявлении честолюбивых устремлений и легко расходуют свои средства на государственные нужды. Я же, граждане афинские, оказался лишен указанного права по вине этого человека; кроме того, я стал жертвой насилия, и вдобавок ко всему у меня была отнята победа на состязаниях. Я собираюсь также со всей ясностью доказать вам, что Мидий не имел никаких оснований поступать столь разнузданно и избивать меня. Ведь у него была возможность доставить мне огорчения, действуя в согласии с существующими законами и показать вам пример честолюбивого поведения, я же мог вообще не раскрывать рта для выступлений против него. (68) Для этой цели ему следовало, граждане афинские, взять на себя, в противовес мне, обязанности хорега филы Эрехтеиды,[52] членом которой он является, в тот момент, когда я вызвался при всем народе стать хорегом филы Пандиониды, и таким образом стать моим соперником на равных основаниях, расходуя на хорегию свое состояние (как это сделал я), и таким путем оспаривать у меня победу, а не творить насилия и избивать людей, как это произошло тогда. (69) Но такой образ действий, которым он доказал бы свое уважение к народу, не совершая при этом никаких безумных поступков, его не устраивал; напротив, он настолько явным и отвратительным образом преследовал меня, добровольно ставшего хорегом (меня могут, пожалуй, назвать безумцем, стремящимся сделать нечто сверх своих сил, или же просто честолюбцем), что не остановился ни перед повреждением священных одежд, ни перед помехами, причиненными хору, и в конце концов дошел до рукоприкладства по отношению ко мне.
(70) Если и найдется кто-нибудь среди вас, граждане афинские, кто, пылая гневом против Мидия, считает все же его достойным иного наказания, а не смерти, то он в этом случае неправ. Несправедливым и вовсе не подобающим следует считать положение, когда сдержанность пострадавшего послужит тому, кто ни перед чем не останавливается, способом обеспечить себе личную безопасность; напротив, его следует покарать как виновника непоправимых преступлений, в то время как к ищущему защиты и добивающемуся удовлетворения необходимо проявлять благожелательность и оказывать ему поддержку. (71) Так же неверным будет утверждение, будто из подобных случаев никогда никаких страшных последствий не возникало и что я своей речью лишь раздуваю дело, стараясь представить его чрезмерно опасным. Все это очень далеко от истины. Все (если не все, то по крайней мере многие) знают Евтина, некогда выступавшего борца, юношу, и Софила панкратиаста[53] (это был сильный темноволосый атлет - кое-кто помнит человека, о котором я говорю). Этого Софила на Самосе в обществе каких-то людей во время частного разговора Евтин до смерти избил, мстя ему за то, что тот, как Евтин полагал, тяжело его оскорбил. Многие знают Эвайона, брата Леодаманта,[54] который во время пира в обществе родичей из-за одного удара убил Бэота. (72) Ведь не сам удар вызывает гнев пострадавшего, но бесчестье; и свободного человека страшит не само избиение (хоть оно и опасно), но избиение с целью оскорбления действием. Обидчик может совершить многое такое, чего пострадавший даже не сможет передать словами - совершить самим образом действий, взглядом, голосом - когда действует как насильник, когда выступает в качестве врага, когда наносит пощечины, когда бьет в висок... Именно это возмущает, выводит из себя людей, не привыкших к тому, чтобы их втаптывали в грязь! Никакое описание, граждане афинские, не сможет передать это оскорбление насилием так живо и явственно перед слушателями, как оно действует в своей истинной сути и реальности на жертву и на присутствующих при этом зрителей. (73) Так примите же во внимание, граждане афинские, и поразмыслите в душе, во имя Зевса и богов, насколько больше оснований для гнева есть у меня, перенесшего такое оскорбление от Мидия, сравнительно с тем, что пережил тот самый Эвайон, убивший Бэота. Ведь Эвайона ударил знакомый человек, находившийся при этом в состоянии опьянения, в присутствии шести или семи человек, также его знающих, которые готовы были порицать одного за этот проступок и другого похвалить за проявленную выдержку и хладнокровие. Кроме того, Эвайон совершил все это, придя в частный дом на пиршество, куда он мог и не приходить. (74) Меня же ударил мой враг будучи совершенно трезвым, ранним утром, не под влиянием выпитого вина, а стремясь нанести мне оскорбление насилием в присутствии многих чужестранцев и граждан, и при этом в священном месте, куда я по необходимости должен был явиться, исполняя обязанности хорега. И я полагаю, граждане афинские, что сам я принял тогда благоразумное, скорее даже счастливое решение, сдержавшись и не совершив ничего такого, чего уже нельзя было бы потом исправить. Эвайону же и любому человеку, кто, претерпев бесчестие, сам за себя отомстит, я глубоко сочувствую. (75) Мне кажется, что такое же сочувствие проявили тогда многие из судей: как я слышал, он был осужден большинством лишь в один голос, и он добился такого решения не слезами, не умоляя никого из судей, не совершив ничего такого, чем он смог бы угодить им, ни в большом, ни в малом, хотя бы в самой малой степени. Наконец, и те, кто осудил его, подали свои голоса против него не потому, что он защищал себя, а из-за того, что он допустил убийство, а другие, подавшие голос за его оправдание, тем самым предоставили право человеку, мстящему за нанесенное ему оскорбление, дойти до такой крайней степени мщения. (76) Что же отсюда следует? От кого же мне, проявившему такие усилия, чтобы ничего непоправимого не сделать, и даже не ответившему на удар, следует ожидать поддержки и удовлетворения за перенесенные оскорбления? Я полагаю, что только от вас и от законов - чтобы это послужило для всех остальных людей примером, убеждающим не мстить самостоятельно под влиянием вспыхнувшего гнева обидчикам и наглецам, но обращаться к вам, так как именно вы поддерживаете и защищаете основы правопорядка, гарантирующего удовлетворение для пострадавших на основании законов.
(77) Мне думается, граждане судьи, что некоторые из вас очень хотели бы узнать, в чем суть вражды, возникшей между нами. Они предполагают, что ни один человек не стал бы так преследовать своего согражданина, чиня над ним насилие и оскорбляя его, если бы не хотел свести с ним счеты по важному, имевшему место ранее делу. Хочу и об этом рассказать вам все с самого начала, подробно излагая суть дела, чтобы вы знали, как и по этому делу он должен нести ответственность по суду. Рассказ мой обо всем этом будет коротким, хотя может показаться, что я веду его издалека. (78) Будучи еще совсем юношей и совершенно не зная этого человека (не хотел бы его знать и ныне!), я начал судебное дело против моих опекунов по поводу отцовского имущества.[55] Накануне судебного процесса, за четыре или пять дней до его начала, ворвались в мой дом брат этого человека и он сам, затеяв против меня процесс об обмене имуществом в связи с триерархией, которую они должны были исполнять.[56] Процесс был начат от имени Трасилоха, и это он предложил в обмен свое имущество, но все дела вершил вот этот человек,[57] он руководил всеми действиями.[58] (79) Прежде всего они взломали двери всех покоев, как будто они уже принадлежали им в соответствии с совершившимся обменом имущества; затем в присутствии моей сестры, совсем еще девочки, находившейся в доме, они стали произносить такие гнусные слова, на какие только и бывают способны люди такого пошиба (меня никогда не заставят повторить перед вами хотя бы одно слово из тех, которые были ими тогда сказаны): они сквернословили, обращаясь к моей матери, и ко мне, и ко всем моим домочадцам, произнося дозволенное и недозволенное. Но самыми опасными были не слова их, но действия: они отказались от судебного процесса против опекунов в их пользу, как будто процесс уже велся от их имени. (80) Хотя это факты большой давности,[59] все же, я полагаю, некоторые из вас их помнят. Весь город знал тогда об этом обмене имуществом, об этом злом умысле, об этой бесстыдной наглости! Я же, будучи тогда совершенно одиноким и совсем юным, чтобы не лишиться того имущества, которое еще находилось в руках моих опекунов, и надеясь взыскать не ту мелочь, которую я мог получить тогда, но все, что было у меня отнято (и о чем мне было достоверно известно), я дал двадцать мин этим людям, что составило сумму взноса на триерархию. (81) Таковы были бесчинства, совершенные тогда по отношению ко мне этими людьми. Позже, подав в суд на него и обвинив его в словесном оскорблении, я добился его заочного осуждения (на суд он не явился). Он оказался тогда в моих руках, просрочив уплату штрафа, но я не взял тогда ничего из его имущества. Вновь подав против него иск о взыскании незаконно присвоенного имущества,[60] я до сих пор не могу добиться судебного разбирательства: к таким уловкам и хитрым выдумкам прибегает этот человек, чтобы отсрочить судебный процесс. Я считаю своим долгом так поступать во всем, тщательно соблюдая правила ведения судебного процесса и все законы. Он же, как вы и сами слышите, считает возможным так нагло обращаться не только со мной и моими родственниками, но и с членами моей филы, выступая против меня. (82) В подтверждение того, что все сказанное мною - истина, вызови свидетелей событий, чтобы вы знали, что я еще до того, как получить удовлетворение по суду за прежние обиды в соответствии с законами, вновь подвергся оскорблению насилием, как вы это уже слышали.
( Свидетели)

"Мы, Калиссфен сфеттиец, Диогнет торикиец, Мнеситей из Алопеки, знаем Демосфена и выступаем ему свидетелями в том, что он привлекал к суду по делу о взыскании штрафа[61] Мидия (который и ныне привлекается к суду по делу о государственном преступлении), и в том, что со времени первого процесса прошло 8 лет и что в отсрочке процесса полностью виновен Мидий, постоянно находящий для этого новые предлоги и переносящий срок судебного разбирательства".

(83) Вы должны выслушать, граждане афинские, что он натворил в связи с этим судебным разбирательством, и оценить по достоинству наглость и высокомерие этого человека. Посредником[62] в этом процессе (где, как я говорил, он был призван виновным) был назначен некий Стратон фалереец, человек бедный и тихий, но, впрочем, неплохой, скорее даже порядочный. Именно это назначение и погубило несчастного в нарушение всякой справедливости и порядка, самым жалким образом. (84) Этот Стратон, исполняя обязанности посредника, когда наступил решающий день суда (а все отсрочки, которых можно было добиться на основании законов, - присяги на отсрочку, протесты о неподсудности дела - были уже исчерпаны и ничего уже не оставалось), вначале стал просить меня воздержаться от третейского суда, затем перенести его на следующий день. Наконец, так как я отказался, а этот человек на суд не пришел (а час был уже поздний), он осудил его заочно в арбитражном порядке.
(85) Был уже вечер, и становилось совсем темно, когда этот вот Мидий явился к зданию, где заседают архонты, и застал их в тот момент, когда они уже выходили. Уходил и сам Стратон, передавший архонтам свое решение об осуждении отсутствующего ответчика (как я узнал от кого-то из присутствовавших при этом). Прежде всего Мидий стал нагло убеждать его изо всех сил сделать заявление об отмене приговора (по которому Мидий подвергся осуждению), а архонтов - записать другое решение, и пытался дать им 50 драхм. (86) Когда те, возмущенные, выразили свое негодование по этому поводу и ему не удалось убедить ни архонтов, ни Стратона, он, уходя, стал ругаться и угрожать им. И что же (обратите внимание на скверный нрав этого человека!) Мидий сделал? Он обжаловал решение третейского суда, но отказался принести клятву, оставил вынесенное против него решение в силе и был занесен в список должников без клятвы. Желая скрыть, что он собирался делать, он далее дождался дня, когда заканчивались полномочия посредников (который наступает в последний день месяца Таргелиона или первый день Скирофориона)[63] - когда одни посредники уже покинули свою должность, а другие еще находились там, - (87) и убедил притана произвести голосование в нарушение всех законов, не представив ни одного свидетеля.[64] Выступив обвинителем Стратона (в отсутствие ответчика и свидетелей), он прогнал его с должности посредника и ошельмовал в глазах всех людей... И теперь, из-за того что Мидий проиграл судебный процесс (на котором он, являясь ответчиком, отсутствовал), афинского гражданина лишили всех прав в государстве и полностью, можно сказать, обесчестили. Жестоко обиженный, он теперь лишен возможности прибегнуть к защите в суде, не может стать посредником в деле Мидия, и вообще для него, как это совершенно очевидно, небезопасно встретиться с ним на одной дороге.
(88) Вам надо внимательно рассмотреть это дело и подумать над тем, в чем же, собственно, пострадал Мидий, что так жестоко расправился с одним из сограждан за поступок, этим гражданином совершенный. Если Мидий действительно претерпел нечто страшное, из ряда вон выходящее, то он заслуживает сочувствия; если же этого нет, то обратите внимание на разнузданность и жестокость этого человека по отношению к окружающим. (89) Итак, что же он претерпел? Может быть, скажут, клянусь Зевсом, что приговор был необыкновенно жестоким, настолько, что Мидий лишался всего состояния? Однако штраф, к которому он был присужден, составлял всего лишь 1000 драхм.[65] "Да, конечно, но ведь и это неприятно! - скажет, пожалуй, кто-нибудь, - когда человек оштрафован несправедливо... уплату он просрочил нечаянно, потому что считал себя обиженным". Но Мидий узнал об этом в тот же день,[66] и это является важнейшим доказательством, что этот человек[67] ничем его не обидел. Однако до сих пор Мидий не выплатил ни единой драхмы. (90) Но об этом позже. У него была возможность обжаловать приговор как недействительный и начать судебное дело против меня, с кем тяжба завязалась с самого начала. Этого он не захотел сделать. Итак, ради того, чтобы избежать судебного процесса, где, согласно закону, назначался штраф в десять мин (на который он не явился, хотя и был обязан это сделать) и по которому в случае проигрыша дела ему предстояло нести наказание, а в случае выигрыша быть от него освобожденным - ради всего этого один из афинских граждан должен быть обесчещен, лишен всякого сочувствия, самой возможности выступить в защиту своих прав, лишен справедливости, всего того, что предоставляется даже тем людям, кто действительно совершил преступление! (91) Но после того как он обесчестил человека, которого хотел унизить, и вы позволили ему это сделать, исполнить переполнявший его постыдный замысел (осуществляя который он все это сотворил) - он, может быть, уплатил штраф, из-за которого погубил человека? Да ни единого халка,[68] даже на сегодняшний день! Ему еще предстоит нести судебную ответственность по делу о присвоении чужого имущества.[69] В итоге один человек обесчещен и погублен, другой же, ничем за все свои проделки не поплатившись, помыкает законами, посредниками, всем, чем только захочет. (92) Приговор, который был вынесен посреднику и который он сам подготовил без вызова подсудимого, он сам же утвердил в свою пользу, а тот приговор, который был вынесен ему, вызванному в суд по моему иску, он сделал недействительным, поступая так вполне сознательно, не явившись на судебное разбирательство. И если он так жестоко наказал посредников, осудивших его заочно, то как же должны наказать его вы - его, столь дерзко, на глазах у всех нарушающего ваши законы? Если лишение гражданской чести, лишение права обращаться к законам и судам, а также всех остальных прав является наказанием, соответствующим тому его проступку, то за оскорбление насилием смерть представляется слишком малой карой. (93) В подтверждение того, что я говорю правду, вызови свидетелей и прочитай закон, касающийся посредников.
(Свидетели)

"Мы, Никострат мирринусиец и Фаний из Афидн, знаем Демосфена и Мидия, привлеченного к суду Демосфеном, и выступаем свидетелями Демосфену в том, что, когда Демосфен начал дело против Мидия по обвинению его в словесном оскорблении, они избрали посредником Стратона.[70] Когда же наступил день суда, Мидий на суд не явился, но уклонился от судебного разбирательства. Оно было произведено в отсутствие ответчика, которому был вынесен обвинительный приговор. После этого, как нам известно, Мидий стал убеждать посредника Стратона и нас, бывших в то время архонтами, чтобы мы объявили недействительным вынесенный ранее приговор, и предлагал нам 50 драхм. Так как мы не согласились на это, он обрушился на нас с угрозами и с этим удалился. Нам также известно, что по этой причине Стратон из-за интриг Мидия был осужден и в нарушение всякой справедливости лишен гражданской чести".

(94) Прочитай также закон, касающийся посредников.
(Закон)

"Если некоторые лица вступили в тяжбу по частному делу и желают избрать кого-либо посредником, они могут выбрать любого для этой цели. Избрав посредника по обоюдному согласию, они обязаны подчиниться его приговору и не передавать то же самое дело от посредника в другой суд. Приговор посредника должен считаться окончательным".

(95) Вызови и самого Стратона, которому довелось претерпеть все это. Ведь ему, конечно, разрешено стоять здесь.[71]
Этот человек, граждане афинские, пожалуй, может быть назван бедным, но порочным назвать его нельзя. Являясь афинским гражданином, он принимал участие во всех военных походах, совпавших с годами его молодости, и, не сделав ничего дурного, молча стоит ныне перед вами. Лишенный не только тех прав, которые доступны всем остальным гражданам, но даже возможности сказать что-либо или просто пожаловаться, он не может даже сделать заявления, справедливо или несправедливо он наказан. (96) И претерпел он все это по вине Мидия, вследствие богатства Мидия, вследствие его заносчивости, а также вследствие своей бедности, отсутствия поддержки со стороны, вследствие того, что сам он из простых людей. Если бы он, нарушив закон, взял от него 50 драхм и отменил приговор (по которому Мидий был признан виновным), оправдав его, он сохранил бы гражданские права и, не претерпев никакого ущерба, пользовался бы наравне со всеми нами тем, что пользуемся мы. Но поскольку он пренебрег им и встал на сторону справедливости - боясь нарушения законов в гораздо большей степени, чем угроз этого человека - он претерпел по вине Мидия столь великое бедствие. (97) Так неужели вы оправдаете столь жестокого, столь бессердечного человека, которому уже вынесены суровые приговоры за его преступления (он говорит о них, что стал жертвой несправедливости, но это не соответствует истине), уличенного в том, что он нанес оскорбление действием одному из своих сограждан? Неужели вы не осудите человека, не уважающего ни праздника, ни религии, ни законов, ни чего бы то ни было?..[72] Неужели вы не поступите так в назидание другим, чтобы ваше решение послужило примером, удерживающим других людей от преступлений? (98) И что вы можете сами сказать, граждане судьи? Какое, во имя богов, вы можете отыскать для него оправдание, которое могло бы считаться справедливым или почетным? Может быть, то, что он, клянусь Зевсом, является разнузданным и мерзким человеком (вот это истинно)? Но таких людей, граждане афинские, вы, конечно, обязаны ненавидеть, а не спасать от заслуженного наказания. Или, может быть, то, что он богат? Но вы легко заметите, что именно это и стало главной причиной его наглого поведения - так, что вам надлежит скорее уничтожить причину, лежащую в основе его наглости, чем на этом основании его спасать... Оставить большое состояние у столь наглого и мерзкого человека - значит предоставить ему возможность постоянно оскорблять вас самих? (99) Что же остается? Может быть, пожалеть его, клянусь Зевсом? Ведь он поставит рядом с собой своих детей, будет плакать и их мольбами будет выпрашивать себе прощение... вот что остается. Но вы, конечно, знаете, что проявлять милосердие следует лишь к тем, кто в чем-то несправедливо пострадал и не может далее переносить тяжесть этой несправедливости, а не к тем, кто понес заслуженное наказание за совершенные преступления. Да и кто по справедливости пожалеет детей Мидия, видя, как он не пожалел детей этого человека,[73] не находящих средств избавить отца от случившегося с ним несчастья (помимо всех остальных бед, выпавших им на долю). На него ведь не наложен штраф, уплатив который он смог бы вернуть себе гражданские права, но потеря им гражданских прав - прямое следствие взрыва ярости Мидия, его наглого поведения. (100) И кто станет остерегаться совершать наглые проступки, кто другой будет наказан лишением состояния, побуждающего к совершению наглых проступков, если вы проявите милосердие к этому человеку, как будто он попал в беду? И если некий бедняк, не совершивший никакого проступка, оказался самым несправедливым образом ввергнутым в пучину бедствий по воле этого человека, то неужели вы не станете возмущаться вместе с пострадавшим? Да непременным образом! Человек же, никого не жалеющий, сам не имеет права рассчитывать на милосердие, тот, кто никого не прощает, сам не должен надеяться на прощение. (101) Как я полагаю, все люди, составляя сообщество, считают необходимым вкладывать что-то от себя во все, что им приходится делать, ради совместной жизни их самих. Так, если, я, к примеру, скромно веду себя по отношению к другим людям, проявляю жалость и сочувствие, делаю многим добро, то и остальным следует тем же отвечать такому человеку, если с ним что-то случится и возникнет какая-либо нужда. Другой же, напротив, жесток, никого не жалеет, вообще никого за человека не считает, и по справедливости каждый платит ему той же монетой. Ты, Мидий, сделал свой взнос в сообщество людей именно такого сорта с целью извлечь нечто для себя самого, и ты достоин быть его членом.
(102) Я считаю, граждане афинские, что если бы даже у меня не было других обвинений против Мидия и если бы те его преступления, о которых я собираюсь говорить, не были еще более опасными, чем изложенные мною выше, вы по праву на основании уже сказанного осудите его и вынесете ему самый суровый приговор. Но дело не ограничивается только этим, и у меня в распоряжении множество фактов, имевших место после указанных выше: такое изобилие поводов для обвинения доставил мне этот человек. (103) Я оставляю в стороне сфабрикованное им против меня обвинение в дезертирстве и то, что он подкупил человека, чтобы тот выступил обвинителем, а именно Евктемона, грязную личность, гнусного и готового на все доносчика. Но даже этот сикофант не начал следствия по этому делу, хотя этот человек[74] нанял его не для чего-нибудь другого, а только для того, чтобы тот публично выставил обвинение перед статуями эпонимов,[75] чтобы все его прочитали: "Евктемон лусиец выдвинул обвинение в дезертирстве против Демосфена пэанийца". Как мне представляется, он охотно приписал бы - если бы это было возможно, - что обвинение выдвинуто по воле Мидия, нанявшего человека для этой цели. Но все это я оставляю в стороне. Поскольку он сам себя обесчестил, не обратившись в суд, я удовлетворяюсь этим и не хочу затевать против него какого-либо судебного процесса. (104) Но я буду говорить о том, что является опасным и страшным преступлением, что представляется мне общим святотатством, а не только преступлением, им совершенным. Когда против несчастного и жалкого Аристарха, сына Мосха, было выдвинуто обвинение в тяжком, ужасном преступлении,[76] граждане афинские, Мидий вначале, разгуливая по агоре, осмелился распространять обо мне нечестивые и опасные слухи, будто это преступление было совершено мною. Ничего не добившись этими речами, он явился к тем людям, которые вину за убийство возводили на этого человека, к родственникам покойного, и обещал дать им денег, если они" обвинят меня в совершении этого преступления. Когда он делал подобное предложение, его не остановило ни уважение к богам, ни веление нравственного долга: ничто не могло его удержать от этого поступка, никакие опасения! (105) Он не устыдился и людей, к которым обращался с этими речами (возводя такое ужасное обвинение на невинного человека), поставив перед собой лишь одну цель - погубить меня любой ценой, считая все средства подходящими для этой цели, считая необходимым уничтожить человека, тяжело им оскорбленного, не молчащего, но добивающегося в судебном порядке наказания обидчика; такой человек должен быть изгнан без всякой возможности вернуться на родину, его можно обвинить и в дезертирстве, и в убийстве и только что не пригвоздить к пыточному столбу! Когда он будет изобличен в таких поступках (помимо того что оскорбил меня действием, когда я исполнял обязанности хорега) - на какое же сочувствие, на какую милость с вашей стороны он по справедливости может рассчитывать? (106) Я считаю, граждане афинские, что вследствие всех этих действий Мидий превратился в настоящего убийцу, злоумышляющего против меня, который и тогда, во время Дионисий, совершил ряд дерзких и наглых проступков, испортив подготовленные к празднику одежды, оскорбив меня действием, сделав напрасными понесенные мною расходы; который ныне предпринял и совершил такие же преступления, стремясь лишить меня родного государства, семьи, гражданских прав, надежд. Если бы ему удалось осуществить хотя бы один замысел из числа тех, которые он говорил против меня, я лишился бы своего имущества и даже возможности быть погребенным у себя на родине. Какой же вывод отсюда следует, граждане судьи? Да тот, что, если кто-нибудь, будучи оскорблен Мидием в нарушение всех законов, попытается отыскать правовую защиту, ему придется терпеть такие поношения и подобные им. Так что для него будет лучше пресмыкаться перед обидчиком наподобие того, как это происходит у варваров, а не защищаться! (107) В подтверждение того, что я говорю правду и что все вышесказанное действительно вытворял этот гнусный и бесстыдный человек, вызови и по этому поводу свидетелей.
(Свидетели)

"Мы, Дионисий из Афидн и Антифил пэаниец, после того как наш родственник Никодем погиб насильственной смертью от руки Аристарха, сына Мосха, подали на Аристарха в суд, обвиняя его в убийстве. Узнав об этом, Мидий, ныне привлекаемый к суду Демосфеном, которому мы выступаем свидетелями, стал убеждать нас, предлагая небольшую сумму денег, оставить Аристарха безнаказанным и переделать иск, обвинив в убийстве Демосфена".

Возьми теперь закон о подкупе.
(108) Пока он ищет закон, граждане афинские, я хочу рассказать вам несколько слов и обратиться с мольбой о следующем: во имя Зевса и богов, граждане судьи, когда вы будете слушать показания по этому делу, представьте себе, что стал бы делать каждый из вас, если бы ему пришлось пережить подобное, каким гневом он воспылал бы, защищая себя от творящего подобные беззакония! С трудом перенося все оскорбления, которые пришлось мне вытерпеть во время моей литургии, я с еще большим трудом, граждане афинские, переносил все то, что выпало мне на долю позже; теперь я возмущен до крайности. (109) Поистине, где же предел низости? Можно ли себе представить большее бесстыдство, жестокость, наглость, если человек, тяжело и несправедливо обидевший другого, вместо того чтобы раскаяться в своем проступке и исправиться, совершает затем дополнительно другие, еще более опасные преступления, использует свое богатство не для того, чтобы, никому не причиняя вреда, устраивать свои дела к лучшему, но для совершенно противоположных целей, стараясь незаконно изгнать другого человека, смешать его с грязью, радуясь про себя и наслаждаясь своим богатством? (110) И все это, граждане афинские, он предпринимал против меня. Он возводил на меня ложное обвинение в убийстве, в котором меня совершенно нельзя заподозрить, как это видно из самого дела, выдвигал против меня обвинение в дезертирстве (хотя он сам уклонился от трех походов); когда произошли события, связанные с Эвбеей (я чуть не забыл сказать об этом), ответственность за которые несет Плутарх, друг и ксен этого человека, он пытался возложить вину за них на меня,[77] пока не стала ясной для всех вина самого Плутарха. (111) Наконец, когда по жребию я стал членом Совета и проходил докимасию,[78] он вновь выступил с обвинением против меня, и дело приняло для меня весьма опасный оборот. Вместо того чтобы получить по суду удовлетворение за перенесенные мною оскорбления, мне самому грозила опасность быть привлеченным к суду по делу, никакого отношения ко мне не имевшему.[79] Терпя такие поношения и подвергаясь таким преследованиям, о которых я теперь рассказываю вам, я, хоть и не принадлежу к числу одиноких, не имеющих поддержки людей, и не являюсь бедняком, теперь не знаю, граждане афинские, что и предпринять. (112) Если есть необходимость и об этом сказать несколько слов, то я хочу заявить, граждане афинские, что между большинством народа и богачами не существует равенства или хотя бы подобия равенства - его нет совершенно, оно отсутствует! Когда перед богачами возникает необходимость предстать перед судом, им предоставляется такая отсрочка, какую они сами захотят, и сами проступки их поступают на наше рассмотрение только тогда, когда за давностью времени они считаются устаревшими, потерявшими значение. А вот если с кем-нибудь из вас что случится, то дело тотчас же разбирается в суде! И свидетели, готовые выступить, у них всегда в изобилии, и все синегоры[80] постоянно готовы выступать против вас. А вот некоторые из моих свидетелей, как вы видите, не хотят выступать и дать правдивые показания. (113) Об этих обидах можно было бы толковать до усталости, я полагаю. Но теперь прочитай полностью закон, о котором я начал говорить. Читай!
(Закон)

"Если кто-нибудь из афинян возьмет от кого-либо взятку, или сам предложит другому, или подкупит кого-либо обещаниями, произведя эти действия во вред народу или лично кому-либо из граждан, используя при этом любые способы и ухищрения, он должен быть лишен гражданской чести, сам и его дети, а имущество его Подлежит конфискации и продаже с торгов".

(114) Настолько нечестив и мерзок этот человек, готовый что угодно сказать и сделать - правду или ложь, врагу или другу, совершить другие подобные действия (все это ему безразлично), что, обвинив меня в убийстве и затеяв против меня подобное дело, он не помешал мне совершить вступительные священные обряды по случаю избрания меня в Совет, принести жертвы и проделать религиозные церемонии на ваше благо и на благо всего государства. (115) Он не помешал также мне возглавить священное посольство к Зевсу Немейскому, выступавшее от имени всего государства, и оставил без внимания то, что из всех афинян я был избран гиеропеем[81] Почтенных Богинь[82] вместе с двумя другими гражданами и совершил по сему случаю священные обряды. Если бы у него была хотя бы тень, хотя бы намек на доказательства, подкрепляющие обвинения, которые он возводил на меня, разве он позволил бы всему этому свершиться? Полагаю, что не позволил бы. Итак, все сказанное выше изобличает его со всей отчетливостью как человека, стремящегося изгнать меня из пределов родины с помощью наглых и насильственных действий.
(116) После того как ему не удалось, как он ни старался, приписать мне хотя бы в какой-то мере это преступление, он стал выступать с обвинениями против Аристарха, стараясь при этом открыто задеть меня лично. Обо всем остальном я умалчиваю, но, когда Совет заседал по этому поводу, рассматривая дело, он, придя туда, стал заявлять: "Разве вы, члены Совета, не знаете, что произошло? Поймав убийцу (он имел в виду Аристарха), вы медлите, расследуете, ведете себя, будто вы помрачены рассудком! Почему вы не предадите его смерти? Почему вы не Отправитесь к нему домой, чтобы его арестовать?" (117) Этот мерзкий и бесстыдный человек произносил такие слова, хотя накануне побывал в доме Аристарха, пользуясь его гостеприимством наравне с другими дружественными хозяину дома лицами. Аристарх, когда дела его еще были благополучны, немало надоедал мне своими просьбами, чтобы я примирился с Мидием. Если Мидий, произнося такие речи в Совете, действительно поверил, что Аристарх совершил нечто из того, что навлекло на него такой удар (проникшись доверием к словам обвинителей), ему все равно не подобало делать подобные заявления! (118) Среди людей считается здесь общепринятым добиваться того, чтобы друзей постигали умеренные наказания. Если же они совершили нечто ужасное, тогда следует прервать дружественные отношения с ними. Право же мстить и обращаться в суд на них принадлежит потерпевшим или врагам. Но извиним Мидию такое поведение! Однако, если будет установлено, что он находился с Аристархом под одной крышей, беседуя с ним как с человеком, ничем не запятнанным, а те речи и обвинения произносил лишь ради того, чтобы очернить меня - как же не назвать его десять раз, нет, десять тысяч раз заслужившим смертную казнь? (119) Я приглашаю теперь свидетелей, ныне присутствующих в суде, чтобы они подтвердили истинность того, о чем я сейчас буду говорить. Накануне того дня, как он сделал такие заявления в Совете, он посетил этого человека и разговаривал с ним; и на следующий день он вновь пришел к нему домой (это, именно это и говорит о беспредельной подлости Мидия!). Сидя у него дома и обнимая его правой рукой в присутствии многих людей (и это после таких речей в Совете, где он назвал Аристарха убийцей, говоря о нем страшные вещи!), он клялся, призывая гибель на свою голову, что не говорил о нем ничего дурного (и его ничуть не беспокоило клятвопреступление). В присутствии все это знавших людей, он просил Аристарха оказать ему содействие в том, чтобы мы помирились. (120) Как же не назвать такое поведение чудовищным, граждане афинские, и, более того, нечестивым?! Сначала называть человека убийцей, а затем клясться, что ничего не- говорил; изобличать человека в тяжелейшем преступлении, а затем прийти к нему в дом! Вот если я сниму с него свои обвинения и сведу на нет результаты голосования, которым вы осудили Мидия, тогда я, естественно, не буду обвинен им в совершении каких-либо преступлений; если же подам на него в суд - я окажусь и дезертиром, и соучастником убийства, и подлежащим немедленному аресту! Я же лично Придерживаюсь противоположного мнения, граждане афинские: если я прощу ему его преступления, то тем самым совершу дезертирство с правового фронта и получу право преследовать самого себя по суду за покушение на свою собственную жизнь. Ведь я потерял бы право жить, если бы совершил подобный поступок. (121) В том, что все, о чем я сейчас говорю, истина, вызови мне свидетелей.
(Свидетели)

"Мы, Лисимах из Алопеки, Демея из Суния, Харет из Торика, Филемон сфеттиец и Мосх пэаниец, выступаем свидетелями в том, что к тому времени, как была подана исангелия[83] в Совет против Аристарха, сына Мосха, где он обвинялся в убийстве Никодема, мы знали Мидия, ныне привлекаемого к суду Демосфеном. Мы выступаем свидетелями Демосфену в том, что Мидий, придя в Совет, заявил, что Никодема убил не кто иной, как Аристарх, и притом собственноручно. Он призывал членов Совета отправиться в дом к Аристарху и арестовать его. Все это он говорил в Совете, накануне приняв участие в совместном пиршестве вместе с нами и Аристархом. Нам известно также, что Мидий, после того как он произнес эти слова ,в Совете и удалился, вновь посетил дом Аристарха, и, обняв его правой рукой, клялся ему, призывая погибель на свою голову, в том, что ничего дурного против него в Совете не говорил, и просил Аристарха помирить его с Демосфеном".

(122) Где же предел подлости? Видана ли где-нибудь подобная низость и возможна ли вообще? Человека, попавшего в беду, ничем его не обидевшего (я воздерживаюсь от утверждения, был ли он его другом), он нашел возможным одновременно и изобличать и просить о содействии, чтобы помириться со мной. И все это он творил и расходовал деньги лишь с одной целью, чтобы изгнать вместе с Аристархом и меня в нарушение всех законов.
(123) Не я один должен негодовать и возмущаться, граждане афинские, нравом этого человека и средствами, которыми он действует, из-за которых гражданам, справедливо защищающим свои права в суде, выпадает на долю еще больше бедствий, в то время как вы и все остальные люди могут не проявлять никакого беспокойства: напротив, все в равной степени обязаны воспылать гневом против негр, наблюдая за тем, как самые бедные и слабые граждане среди нас так легко становятся жертвой насилия. А вот оскорблять людей и при этом не нести никакой ответственности, подкупать людей, чтобы они доставляли множество неприятностей тем, кто хочет добиться справедливости, - все это богатые и скверные люди могут делать, как вы видите, совершенно свободно. (124) Не следует проходить мимо подобных явлений! Не следует думать, будто человек, отбирающий у вас с помощью угроз и насилия возможность покарать его за нанесенные вам обиды, менее опасен, чем государственный преступник, отнимающий у вас свободу и лишающий вас равной для всех возможности без страха высказывать свое мнение. Я-то, по-видимому, сумел отразить его нападение, отбиваясь от его лживых речей и доносов, ни в чем не пострадав при этом. И другой, вероятно, сможет это сделать. Но чего смогут добиться большинство из вас, если вы сообща не установите такого порядка, когда все подобные люди впредь будут опасаться использовать свое богатство в преступных целях? (125) Если человеку предъявлено обвинение и он должен предстать перед судом, за ним сохраняется право защищаться от несправедливого обвинителя; и если неправота последнего очевидна,[84] то даже и в этом случае обвиненный не должен тайно похищать обвинителя и возводить ложные обвинения с целью уклониться от суда. Приговоренный к наказанию не должен досадовать на суд и не имеет права позволять себе какие-либо грубые поступки с самого начала.
(126) О том, сколько поношений мне пришлось перенести, когда я исполнял литургию, как я лично был оскорблен действием, как мне удалось избежать козней, которые против меня строились, сколько неприятностей я претерпел, вы уже слышали, граждане афинские. Многое я оставляю в стороне - ведь рассказать обо всем будет, пожалуй, нелегко. Дело обстоит следующим образом: ни одно из тех преступлений, жертвой которых я стал, не касалось только одного меня. Обиды, нанесенные хору, были тем самым нанесены всей филе, десятой части нашего народа; а те оскорбления и козни, которые были направлены лично против меня, были направлены и против законов, охраняющих неприкосновенность личности каждого из вас. Наконец, все эти преступления, вместе взятые, одновременно оскорбляли божество, в честь которого я выступал хорегом, а также высшую божественную силу - силу святости. (127) Те, кто хочет определить ему справедливое наказание в соответствии с его преступлениями, должны воспылать гневом не вследствие обиды, нанесенной мне лично, но помня о том, что преступление совершено и против законов, и против божества, и против государства, и против всех граждан вообще. Людей же, помогающих ему, его приверженцев, следует рассматривать не только как синегоров, но и как прямых пособников преступлений, которые он совершил.
(128) Если бы Мидий вел себя во всем остальном честно и скромно, не обидев до этого никого из граждан, и затем допустил бы такие разнузданные, связанные с применением насилия, поступки только по отношению ко мне, я первым делом счел бы это происшествие своим личным несчастьем; затем стал бы опасаться, как бы он не избежал наказания за оскорбления, которые он мне нанес, поскольку во всём остальном на протяжении всей своей жизни он обнаруживал скромность и человеколюбие. (129) Однако в действительности Мидий оказался человеком, который столь многим из вас нанес самые разнообразные обиды, что я могу этого совершенно не опасаться. Я боюсь лишь противоположного: как бы вы не стали рассуждать (услышав, сколь многим другим людям он причинил тяжкие обиды) следующим образом: "И что же особенного ты претерпел, проявляя такое негодование, по сравнению с другими, которые также пострадали от него?" Но если говорить обо всех совершенных им преступлениях, то и я не смог бы их перечислить, и у вас не хватило бы терпения все это выслушать. Даже если собрать всю воду, которая осталась на последующее время[85]- - всю мою и добавить к ней всю его воду, то и тогда не хватило бы времени. Поэтому я упомяну лишь о тех его проступках, которые являются самыми опасными и самыми известными. (130) Я сделаю даже больше и прочитаю вам в том порядке, как я записал для себя, весь перечень его преступлений, указав вначале те, о которых вы более всего хотели бы услышать, затем последующие и все остальные в таком же порядке - пока у вас будет желание слушать все это. Они весьма разнообразны и представляют собой множество насильственных действий - и по отношению к родственникам злодейство, и по отношению к богам кощунство; и вообще вы не отыщите здесь ни одного дела, где за все, совершенное им, полагалось бы иное наказание, кроме смертной казни.
(Перечень преступлений Мидия)
(131) Таковы многочисленные преступления, граждане судьи, совершенные им, жертвами которых стали встречавшиеся на его жизненном пути люди. Я оставил в стороне все остальное, ибо никто не смог бы за один раз рассказать обо всем, что творил он постоянно, в течение долгого времени, на протяжении всей своей жизни. Заслуживает внимания, до какой степени наглости он дошел, и все благодаря тому, что все его действия оставались совершенно безнаказанными. Как мне представляется, он уже не считал выдающимся, смелым и достойным его поступком все то, что один человек может причинить другому, сталкиваясь с ним, и если ему не удавалось втоптать в грязь целую филу, весь Совет, весь народ, напасть сразу на многих из вас, присутствующих здесь, то он находил свою жизнь невыносимой. (132) Обо всем остальном я умалчиваю, хотя у меня есть возможность рассказать вам о бесчисленном множестве его проступков. Вы сами знаете, с какими речами он выступал перед вами по поводу экспедиции всадников (в которой он сам же участвовал) в Аргуру,[86] вернувшись сюда из Халкиды, - обвиняя весь отряд и заявляя, что наше войско, отправившись в поход, навлекло на государство позор. Вы помните всю ту брань, которую он обрушил на Кратина,[87] который ныне, как мне стало известно, собирается выступить в его защиту.[88] И если он сумел по ничтожному поводу внушить враждебное отношение сразу к большой группе граждан, то до какой степени подлости он сможет еще дойти в своих действиях? (133) И кто же, Мидий, навлек тогда позор на государство - те, кто в составе отряда переправились на остров, имея то снаряжение, какое и подобает иметь выступающим в поход против врага и на помощь своим союзникам, или же ты, так усердно старавшийся уклониться от участия в этом походе, когда ты принимал участие в жеребьевке по поводу того, кто должен был выступить, - ты, ни разу не надевший панциря, выезжающий в серебряном седле со спинкой (происходящем из Эвбеи), имея с собой хланиды,[89] чаши и кувшины (которые были конфискованы сборщиками двухпроцентного налога[90])? Обо всем этом рассказывали нам, гоплитам (ведь мы высадились в другом месте острова, не там, где всадники).[91] (134) И когда над тобой стал по этой причине насмехаться Архетион и еще кто-то - разве ты не начал их всех преследовать? Если, Мидий, все то, что говорят о тебе служившие с тобой в коннице, имело место - а ты обвиняешь их, что они плохо отзываются о тебе, - значит, ты по заслугам снискал дурную славу: ведь ты обидел и опозорил и гоплитов, и всадников, и все государство в целом. Если бы ты даже ничего дурного не сделал, все остальные воины все равно не стали бы порицать твоих обвинителей, распространявших о тебе дурные слухи: эти слухи показались бы им вполне оправданными, если судить по твоему образу жизни в прошлом... Самому надо быть более скромным, а не клеветать на других! (135) Ты всем угрожаешь, всех преследуешь, требуешь от других, чтобы они считались с твоими желаниями, а сам и не думаешь о том, чтобы своими действиями никому не причинять вреда. И что мне представляется самым отвратительным в твоем наглом поведении, то это обвинения, которые ты, гнусный человек, возводишь сразу против такого множества граждан, вернувшись сюда. Любой ужаснулся бы от одной мысли о таком поступке!
(136) Я замечаю, граждане судьи, как всем другим, вызванным на суд людям, предъявляют одно или два обвинения, но оправдания их оказываются нескончаемыми. "Кто из вас может заявить, что знает за мной подобное? Кто из вас видел, что я это сделал? Этого не было, люди по злобе меня оболгали... я стал жертвой лжесвидетельства..." Подобные заявления являются обычными. Но для Мидия характерно совершенно противоположное. (137) Всем вам, как я полагаю, хорошо известны его образ жизни, его разнузданное поведение и заносчивость: я думаю, некоторые из вас давно удивляются, что ныне ничего от меня не слышат о его поступках, им самим хорошо известных. И я замечаю так же, как многие, кто пострадал от него, отказываются выступать свидетелями и поведать об обидах, которые он им нанес, - боясь насилий, которые он творит, его неугомонности, его богатства, которое придает ему уверенность в своей силе и заставляет других с опаской относиться к этой презренной личности. (138) Будучи негодяем и насильником, он благодаря своим возможностям и богатству находится как бы за стеной и чувствует себя в безопасности от нападения... Но когда он лишится состояния, он, вероятно, перестанет вести себя нагло; а если все же отважится на подобный поступок, то он будет весьма малозначительным, меньшим, чем самое мелкое преступление, которое только и встречается в вашей среде. Его брань и крики станут бесполезными. А если он все же будет уличен в каком-нибудь преступлении - он понесет наказание наравне со всеми остальными гражданами. (139) Ныне, я полагаю, в его защиту выступят Полиэвкт, Тимократ и эта грязная личность, Евктемон.[92] Таковы наемники, состоящие у него на службе. К ним надо добавить еще некоторых других, составивших подобие сообщества свидетелей, которые стараются вам явно не надоедать, но втихомолку с готовностью поддакивают всякой лжи. Я полагаю, что эти свидетели - клянусь богами! - ничего от него не дождутся. Однако все они, граждане афинские, весьма развращены в своих стараниях угодить богатым, постоянно их сопровождать, выступать у них свидетелями. (140) Все это, как я полагаю, очень опасно для каждого из вас, живущих в меру своих возможностей, своей частной жизнью. Поэтому вам надо объединяться, чтобы сообща восполнить то, чего недостает каждому в отдельности - друзей, денег и тому подобного... сообща вы станете сильнее и положите конец наглости.
(141) Возможно, вам придется услышать и такой довод: "Почему такой-то, претерпев то-то и то-то, не подал на меня в суд?" Или: "Почему же..." - и станет при этом называть других обиженных им людей. Как я полагаю, вы все хорошо знаете, по какой причине они воздержались от обращения в суд в поисках справедливости. Это и недостаток свободного времени, и желание избежать хлопот, и отсутствие ораторского таланта, и нехватка средств, и тысячи других причин. (142) Но, как я полагаю, ныне не об этом следует говорить Мидию, а доказывать свою невиновность в тех или иных преступлениях, в которых я его обвиняю: если он не сможет этого доказать, тогда тем более он заслуживает смерти. Поскольку он обладает таким влиянием, что может - действуя подобным образом - чувствовать себя в безопасности от каждого из вас в отдельности, то ныне, если вы выступите против него сообща (а он ведь уже в вашей власти), он понесет наказание за все, что причинил вам, являясь врагом всего государства!
(143) Рассказывают, как некогда в старину в нашем государстве, когда оно переживало период расцвета, жил Алкивиад. Вы должны вспомнить, как поступили с ним ваши предки после того, как он оказал великие благодеяния государству и совершил столько добрых дел для народа, а затем возомнил, будто может вести себя самым отвратительным и наглым образом. Я привожу этот пример не для того, чтобы уподобить Мидия Алкивиаду (я не настолько безрассуден и глуп), но для того, чтобы вы, граждане афинские, знали и понимали следующее. Ничто ни в настоящем, ни в будущем - ни род, ни богатство, ни влияние - не сможет заставить большинство из вас хоть в какой-то мере переносить все это, если оно будет соединяться с дерзостным и наглым поведением. (144) Как говорят, граждане афинские, Алкивиад со стороны отца происходил из рода Алкмеонидов. Есть сведения, что их изгнали тираны за политическую деятельность в пользу народа, после чего они, заняв деньги в Дельфах, освободили наше государство и изгнали сыновей Писистрата.[93] Со стороны матери Алкивиад происходил от Гиппоника, из того самого рода, который оказал народу множество великих благодеяний. (145) Не только этим отличался Алкивиад, но еще и тем, что сам дважды выступал с оружием в" руках в защиту народа на Самосе,[94] а в третий раз - в самом городе: он проявил свое расположение к народу, рискуя жизнью, а не деньгами или речами. В конных ристаниях Олимпийских состязаний он завоевал победные венки, был превосходнейшим полководцем, да и в ораторском искусстве, судя по рассказам, он был лучшим среди всех остальных. (146) И все же ваши предки, бывшие его современниками, оставив без внимания все его достоинства, не позволили ему нагло вести себя по отношению к согражданам, и изгнали его из отечества.[95] Тогда лакедемоняне обладали могуществом, но наши предки перенесли и то, что они захватили Декелею,[96] и то, что они пленили афинские корабли,[97] и выдержали все остальное, предпочитая выносить что бы то ни было скорее, чем добровольно подчиняться наглости. (147) Однако сколь велика была его наглость в сравнении с действиями Мидия, в которых он ныне изобличен? Алкивиад ударил хорега Таврея в висок.[98] Пусть будет так, но он это сделал, сам являясь хорегом, не преступив указанного выше закона, который тогда еще не был принят.[99] Он арестовал живописца Агатарха[100] (говорят и об этом). Но Алкивиад застал его совершившим какое-то преступление, по некоторым сведениям, и это не может быть поставлено ему в вину. Он обезобразил гермы.[101] Как я полагаю, все святотатственные проступки по справедливости и в равной мере заслуживают наказания: но чем отличается тот, кто уродует гермы, от того, кто полностью уничтожает святыни? А вот этот человек изобличен именно в таком преступлении.[102] (148) Сопоставим теперь, кем является он сам и на глазах у каких людей он все это совершает.[103] Вы, граждане судьи, происходящие от столь славных мужей, изобличив Мидия как человека низкого, наглого и грубого, который и сам ничтожество и происходит от ничтожных людей, не должны считать прекрасным, законным и благочестивым действием, если станете его жалеть, сочувствовать ему, проявлять к нему гуманность. В самом деле, ради чего стали бы вы ее проявлять? Ради его военных заслуг? Но даже как рядовой воин (не говоря уже о его заслугах как полководца) он ничего не стоит. Но, может быть, ради его речей? Однако, выступая перед собравшимся народом, он никогда ничего хорошего не сказал, в частном же общении он постоянно обливает грязью всех людей. (149) Тогда, клянусь Зевсом, ради его знатного рода? Но ведь кто из вас не знает тайны его происхождения, напоминающей сюжет трагедии! Он стал игрушкой судьбы по воле двух противоположных обстоятельств. Его истинная мать, родившая его, была наиразумнейшей женщиной из всех на свете, тогда как мнимая, но принимаемая всеми за истинную, оказалась самой неразумной. Доказательством служит то, что первая, сразу же после его рождения, его отдала,[104] тогда как вторая, когда она могла за ту же цену приобрести нечто гораздо лучшее, его купила. (150) Благодаря этому он стал распоряжаться благами, на которые он не имел никакого права, и приобрел родину, население которой строит свою жизнь на основе подчинения законам в гораздо большей степени, чем все остальные государства. Но эти законы оказались ему не по душе, и подчиняться им он не смог: враждебное богам варварское начало его души поистине увлекло его и повело за собой. Оно показывает, что Мидий трактует существующие законы так, будто они ему совершенно чужды, и это действительно так и есть.
(151) И вот, в то время как столь многочисленные и дурные поступки свойственны всему образу жизни этого гнусного и бесстыдного человека, некоторые из числа близких ему людей пришли ко мне и стали советовать помириться с ним и прекратить это судебное дело. Не сумев меня убедить, они все же не осмелились утверждать, будто он, совершивший столь много тяжких преступлений, не должен понести за свои злодеяния хоть какое-нибудь наказание, но стали настаивать на следующем: "Вот он уже осужден и народ проголосовал против него. Какой же, по-твоему, штраф наложит на него суд? Разве ты не видишь, как он богат, как будет перечислять триерархии и литургии, которые он исполнял? Смотри же, как бы он, ссылаясь на все это, не упросил судей оставить его безнаказанным и, уплатив в казну сумму, намного меньшую, чем та, которую он предлагает тебе, не посмеялся бы над тобой". (152) Но я уверен прежде всего в том, что недостойные решения вам совершенно чужды, и я не думаю, чтобы вы назначили ему наказание меньшее, чем то, после которого его наглости будет положен конец. Таким наказанием является только смертная казнь, если же нет, то, по крайней мере, конфискация всего имущества. Что же касается литургий и триерархии, которые он исполнял, и его речей по этому поводу, то об этом я хочу сказать следующее. (153) Если, граждане афинские, исполнение литургий сводится к тому, чтобы, выступая перед вами во всех публичных собраниях и везде, где только возможно, заявлять: "Это мы те люди, которые исполняют литургии, мы досрочно вносим чрезвычайные военные налоги, мы богатые люди!" Если говорить такое и означает исполнять литургии, то я в таком случае согласен с тем, что Мидий должен считаться самым выдающимся гражданином нашего государства. Он ведь замучил нас своей назойливостью и бесстыдством, делая такие заявления в каждом народном собрании. (154) Если же надо взглянуть на дело по существу, чем в действительности являются литургии, которые он исполняет, то вот что я хочу сказать вам по этому поводу, вы же смотрите сами, справедливо ли буду я его изобличать, сравнивая его общественную деятельность с моей.[105] Этот человек, граждане афинские, дожив до 50 лет или немногим менее, исполнил у вас литургий нисколько не больше меня, достигшего тридцатидвухлетнего возраста. Я исполнял триерархию, едва достигнув возмужалости, в те времена, когда эту литургию мы исполняли по двое, все расходы несли из собственных средств и сами набирали корабельный экипаж. (155) Этот Же человек, когда был в том же возрасте, в каком нахожусь сейчас я, даже не начинал исполнять литургии и стал заниматься этим делом лишь тогда, когда вы впервые выделили 1200 человек, составивших синтелии,[106] с которых лица, подобные Мидию, собрав талант, сдают за этот талант подряд на постройку триеры.[107] Экипажи же поставляет государство и предоставляет все снаряжение, так что у некоторых появляется возможность поистине ничего не расходовать и в то же время считаться людьми, исполняющими литургии, оставаясь свободными от всех других литургий[108](. (156) Но, может быть, он исполнял какую-нибудь другую общественную повинность? Однажды он был хорегом трагического хора, в to время как я был хорегом авлетов в состязаниях мужчин. Всем отлично известно, что расходы на эту хорегию значительно Превышают расходы хорега трагического хора. Ныне я добровольно стал хорегом, а он вынужден был тогда взять на себя эту обязанность в результате процесса по обмену имуществом, после которого, естественно, никто не питает к нему каких-либо симпатий. Что еще можно добавить к этому? Я угощал всю филу[109] и был хорегом на Панафинеях,[110] Мидий же не исполнял ни той, ни другой литургии. (157) В возрасте десяти лет я стал у вас главой симмории наравне с Формионом, Люсифидом, Каллайсхром[111] и самыми богатыми людьми, внося деньги не из того состояния, которым я в тот момент обладал, - меня ведь обобрали опекуны, - а с той суммы, которую оставил мне отец и которую я должен был внести согласно закону, проходя проверку на зачисление в списки взрослых граждан.[112] Вот как я поступал по отношению к вам; а как вел себя Мидий? Ведь до нынешнего дня он так и не стал главой симмории, хотя его никто не лишал отцовского наследства и он получил от отца большое состояние. (158) Где же все великолепие, литургии, великие расходы этого человека? Я их никак не вижу, помимо того, что может увидеть каждый. Мидий выстроил себе в Элевсине дом такой величины, что он заслонил собой все остальные здания в этом месте. На мистерии и в другие места, куда он захочет, он возит с собой жену на паре белых коней из Сикиона... На агоре он важно выступает со свитой из трех или четырех человек, перечисляя кубки, ритоны и фиалы - так, чтобы все идущие мимо люди могли это слышать. (159) Не знаю, какую пользу приносит большинству из вас та роскошь и богатство, которыми кичится Мидий. Я лично вижу только дерзкие и наглые поступки, на совершение которых воодушевляет его богатство и жертвами которых становятся многие из нас, простых людей. Вам не следует относится всегда с уважением и восхищением к таким выходкам, и вы не должны считать возведение роскошных построек проявлением гражданского честолюбия (так же, как приобретение многочисленных рабынь или красивой утвари). Истинно честолюбив тот человек, который проявляет свой характер в стремлении к славе, в делах, совершаемых на пользу большинства из вас. А ведь именно таких дел за этим человеком вы не откроете ни одного.
(160) Но, клянусь Зевсом, он подарил государству триеру! Я знаю, он будет много болтать об этом, приговаривая: "Я ведь вам подарил триеру!" Поступайте в этом случае следующим образом. Если он подарил ее, граждане афинские, из патриотических побуждений, за которые подобает питать чувство благодарности, то проявите это чувство и поблагодарите его. Но не предоставляйте ему возможности нагло вести себя и творить насилия! Ведь нет такого дела или подвига, ради которого можно было бы простить ему такое поведение. Если же, напротив, будет доказано, что он подарил ее из трусости и малодушия, тогда не поддавайтесь обману! Но как вы его обнаружите? И это я вам охотно расскажу. Начну с самого начала, и рассказ мой будет коротким. (161) Первые добровольные пожертвования в пользу государства имели место во время похода на Эвбею: среди жертвователей Мидия не было. Я принес тогда свой дар государству; снарядил тогда вместе со мной триеру Филин, сын Никострата.[113] Во второй раз такие пожертвования имели место во время похода в Олинф,[114] и здесь Мидий также не принимал участия, хотя честолюбивый человек должен был бы стараться проявить себя везде. В третий раз добровольные пожертвования имели место в том случае, о котором идет речь, и лишь тогда Мидий принес свой дар государству. Каким же образом? Хотя он присутствовал в Совете, когда совершались эти пожертвования, Мидий ничего тогда государству не подарил. (162) Когда же прибыла весть, что воины в Таминах осаждены[115] и Совет вынес предварительное решение, чтобы все оставшиеся всадники выступили в поход (одним из которых и был этот человек), тогда он, испугавшись предстоявшего похода, явился и объявил о своем даре в народном собрании, еще до того, как проедры[116] уселись на свои места. Чем можно доказать (да так, чтобы ему нечего было возразить), что он сделал это с целью уклониться от похода, а вовсе не из благородного честолюбия? А тем, что произошло после этого события. (163) Прежде всего, когда после продолжительного обсуждения на народном собрании и произнесенных речей дело склонилось к тому, чтобы отменить отправку всадников, и мысль о походе была уже оставлена, он не поднялся на корабль, который подарил государству, но отправил метека, Памфила египтянина, сам же остался здесь и в праздник Дионисий натворил все то, за что ныне привлекается к суду.
(164) Когда же стратег Фокион отозвал всадников из Аргур на смену, Мидий пал жертвой собственных хитростей.[117] Тогда этот проклятый трус оставил ряды войска и, перейдя на корабль, уклонился от похода, в который должен был идти вмести со всадниками (командования над которыми он здесь добивался). Если бы ему угрожала опасность на море, ясно, что он немедленно перебежал бы на сушу... (165) Совершенно противоположным образом поступил Никерат, сын Никия, единственный сын у своих родителей, сам не имеющий детей и очень болезненный человек. То же можно сказать об Евктемоне, сыне Айсиона, об Евтидеме, сыне Стратокла. Каждый из них, подарив государству триеру, не стал подобным образом уклоняться от похода. Передав государству триеру в качестве подарка и благодеяния, полностью снаряженную для плавания, они тем не менее сочли необходимым лично отправиться туда, куда повелевали государство и закон. (166) Совершенно противоположным образом поступил Мидий, командовавший всадниками. Оставив пост, на который он был назначен согласно законам, он ставит себе в заслугу как оказанное государству благодеяние то, за что должен нести перед государством судебную ответственность! Но во имя богов, разве не следует назвать такую триерархию скорее взятием на откуп пошлин или сбора двухпроцентного налога,[118] дезертирством, иным подобным преступлением, а не проявлением благородного патриотизма? Не найдя иного способа избавиться от службы в коннице и тем самым от участия в походе, Мидий изобрел вот такой новый "откуп от всаднической службы". (167) И опять же примите во внимание следующее. В то время как все остальные триерархи, подарившие государству триеры, конвоировали вас, когда вы отплывали из Стнр,[119] домой на родину, он один этого не сделал. Бросив вас на произвол судьбы, он перевозил для себя колья для виноградника, скотину, строительный материал и бревна для креплений в свои серебряные рудники. Так что триерархия превратилась у этого презренного человека в спекуляцию, а не литургию. Все это истина, и вам известно многое из того, о чем я говорю. Но все же я выставлю свидетелей, которые подтвердят справедливость моих обвинений.
(Свидетели)

(168) "Мы, нижеперечисленные, - Клеон суниец, Аристокл пэаниец, Памфил, Никерат ахердусиец, Евктемон сфеттиец - бывшие триерархами вместе с Мидием (ныне привлекаемым к суду Демосфеном) в то время, когда мы отплывали из Стир в составе всего флота, выступаем свидетелями Демосфену в следующем. Когда весь флот отплывал в стройном порядке и триерархи получили приказ не покидать эскадры до прибытия в Афины, Мидий, покинув строй кораблей и погрузив в свой корабль крепежный лес, колья, скот и другой груз, приплыл в Пирей через два дня, один со своим кораблем, не приняв, таким образом, участия в совместном переходе эскадры вместе с остальными триерархами".

(169) Если бы, граждане афинские, его расходы на литургии и вся его деятельность вообще оказались такими, как он сам о ней говорит, а не такими, как я о них говорю и доказываю, то даже и в этом случае он не имел бы права ссылкой на исполнявшиеся им литургии избежать наказания за совершенные преступления. Мне хорошо известно, что есть много людей, которым вы обязаны многочисленными благодеяниями (их не сравнить с литургиями Мидия!). Одни из них одержали победы в морских сражениях, другие захватили вражеские города, иные воздвигли много прекрасных трофеев во славу нашего государства. (170) И все же никому из них вы не предоставили подобных привилегий (и никогда не предоставите!), которые состояли бы в том, чтобы безнаказанно оскорблять, когда вздумается и каким угодно способом, тех, кто оказался личным врагом. Такого права вы не предоставили бы даже Гармодию и Аристогитону, - а им ведь были дарованы величайшие привилегии за их великие заслуги! Вы никогда не допустили бы, чтобы в тексте стелы было приписано: "И пусть им будет разрешено оскорблять любого, кого они захотят". В самом деле, ведь они получили все остальные привилегии именно за то, что положили конец деятельности лиц, оскорблявших и совершавших насилия над другими.
(171) Теперь я хочу показать вам, граждане афинские, что Мидий уже получил от вас награду за те литургии, которые были им исполнены, и притом не только равноценную (в этом случае она оказалась бы очень небольшой), но такую, какая дается за величайшие заслуги. Я хочу показать, какова она, чтобы вы не считали себя чем-то обязанными этой презренной личности. Ведь вы, граждане афинские, избрали его открытым голосованием на пост казначея "Парала"[120] - его, такого скверного человека! Затем вы назначили его начальником конницы (хотя во время торжественных процессий он не мог толком проехать по агоре верхом на лошади) и попечителем мистерий, а также гиеропеем,[121] некоторое время тому назад и скупщиком жертвенных быков. Он занимал и другие подобные должности. (172) Не полагаете ли вы, во имя богов, что, отвечая на подлость, трусость и низость его натуры высокими постами, голосованиями и почестями, которые вы ему оказали, вы тем самым в недостаточной степени отблагодарили и вознаградили его? И если у него отнимут возможность заявить: "Я исполнял должность гиппарха, я был казначеем "Парала", то какой же другой почести он заслуживает? (173) Но ведь вам известно и то, что, став казначеем "Парала", он ограбил жителей Кизика,[122] отняв у них более пяти талантов. Чтобы избежать ответственности за это преступление, он всевозможными способами оказывал давление на людей, возбуждая их и добиваясь разрыва договоров. Мидий достиг того, что этот город стал враждебным нашему государству, деньги же он присвоил себе. Избранный на должность гиппарха, он опозорил вашу конницу, внеся такие законы, о которых сам позже стал утверждать, будто он их не вносил. (174) Став казначеем "Парала" во время вашего похода против фиванцев на Эвбею,[123] он получил 12 талантов государственных денег на расходы, и хотя вы потребовали от него, чтобы он выплыл в море и конвоировал переправу воинов, он не оказал им помощи, и прибыл только тогда, когда Диокл заключил с фиванцами мирный договор. На море его перегнала одна из частных триер - так хорошо он снарядил и подготовил священную триеру! Наконец, будучи гиппархом (что уж говорить об остальном?) - он, этот богач и щеголь, не решился купить себе коня, но стал выезжать в торжественных процессиях на чужой лошади, принадлежавшей Филомелу пэанийцу. Об этом знают все всадники! В том, что сказанное мною истина, вызови свидетелей.
(Свидетели)
(175) Я хочу теперь, граждане афинские, напомнить вам о людях, которых вы осудили согласно решению народа, после признания их виновными в нарушении связанных с празднествами законов, и показать, какие проступки некоторых из указанных лиц вызвали ваш гнев, чтобы вы могли их сравнить с делами этого человека. Я начну прежде всего с недавнего случая осуждения за подобное преступление - с Евандра феспийца, которого народ осудил за нарушение закона о мистериях после жалобы,[124] поступившей на него от Мениппа, некоего человека из Карий.[125] Закон о мистериях таков же, как закон о Дионисиях, и первый был принят после второго. (176) За какой же проступок, граждане афинские, вы осудили Евандра? Послушайте же об этом. Вы осудили его за то, что он, выиграв процесс против Мениппа, связанный с торговыми делами, и не имея возможности (по его словам) ранее его задержать, арестовал его в тот момент, когда Менипп принимал участие в мистериях. За это вы осудили Евандра - ни в чем другом он не был замешан. Когда его дело проходило в суде, вы собирались наказать его смертью, а когда жалобщика убедили смягчить свои обвинения, вы заставили Евандра отказаться от итогов всего процесса, который он выиграл накануне (спорная сумма равнялась двум талантам); к этому штрафу вы присоединили еще тот ущерб, который Менипп, по его расчетам, потерпел за время, в течение которого он ожидал здесь вашего решения. (177) Такому наказанию подвергся человек по своему частному делу, не связанному с каким-либо другим дерзким и насильственным действием, и только за то, что он преступил закон! И это справедливо, именно это вы и должны охранять и сохранять в чистоте - законы, клятвы. Каждый раз, когда вы готовитесь вынести приговор, вы должны придерживаться этого положения как залога, врученного вам всеми остальными людьми, который вы должны возвратить целостным и незапятнанным всем, кто обращается к вам, полагаясь на вашу справедливость. (178) Вы признали некогда другого человека виновным в нарушении закона о праздновании Дионисий и осудили его за то, что он, являясь заседателем у архонта, своего сына, прогнал из театра человека, занявшего не свое место. Это был отец достопочтенного Хариклейда,[126] занимавшего тогда должность архонта. (179) Обвинитель его, по вашему мнению, был совершенно прав, когда заявлял: "Если бы даже я отказался повиноваться приказу глашатаев, заняв чужое место, как ты обо мне говоришь, то чего же в таком случае требуют от тебя и самого архонта законы? А они требуют, чтобы ты отдал приказ помощникам вывести меня из театра (а не сам занимался рукоприкладством). А если бы я и в этом случае не стал исполнять приказа, тогда на меня полагалось наложить штраф, любое другое наказание, кроме расправы с применением насилия. Ведь законы уделяют особое внимание тому, чтобы никто из граждан не подвергался оскорблению насилием". Вот что говорил тогда этот человек, вы же одобрили его слова,[127] проголосовав в его пользу. Но в суде этот человек так и не успел выступить, скончавшись до судебного заседания. (180) Еще одного человека весь народ осудил за нарушение законов, связанных с празднеством: после того мак он был привлечен к суду, вы наказали его смертью. Это был Ктесикл. Вы казнили его за то, что он, участвуя в процессии с кожаным бичом в руках, ударил им своего врага, находясь в состоянии опьянения. Приняв такое решение, вы считали, что он нанес удар не под влиянием выпитого вина, но вследствие присущей ему наглости. Воспользовавшись торжественной процессией и находясь в состоянии опьянения, он напал на человека, поступив со свободным гражданином так, как поступают с рабом. (181) Я уверен, граждане афинские, вы все согласитесь, что по сравнению с этими людьми (из которых один был вынужден отказаться от денег, которые причитались ему по выигранному судебному делу, а другой был наказан смертью) преступления Мидия оказались намного опаснее. Без всякого предлога (он ведь не был участником процессии, не выиграл судебного дела, не выступал в роли заседателя у архонта), побуждаемый одной лишь наглостью, он совершил такое преступление, какого не совершало ни одно из упомянутых выше лиц.
(182) Не буду больше говорить об этих людях, но ведь некоторые из вас, граждане афинские, приговорили Пирра из рода Этеобутадов,[128] уличенного в том, что, задолжав казне, он стал судьей,[129] к смертной казни, и он действительно был осужден вами и казнен. А ведь он польстился на это вознаграждение[130] из-за нужды, а вовсе не из-за присущей ему наглости. Я мог бы привести большое количество других примеров и назвать людей, из которых одни уже мертвы, другие лишены гражданской чести за проступки, гораздо мене значительные. Вы, граждане афинские, оштрафовали Смикра на десять талантов и Скитона на такую же сумму за предложения, противоречащие законам, не пожалев при этом ни детей, ни друзей, ни родственников, никого вообще, кто за них просил.
(183) Но столь сильно гневаться на тех, кто выступает с противозаконными предложениями, и в то же время снисходительно относиться к тем, кто поступает противозаконно (а не только говорит!), вам не следовало бы. Никакое слово или выражение не смогут причинить вам столько зла, как оскорбление действием, жертвой которого может стать каждый из вас. Если, разбирая дело оступившегося человека из числа средних граждан, представителей народа, вы откажете ему в жалости и сочувствии (наказывая его смертью или лишением гражданской чести), тогда как к богачу, совершившему дерзкое преступление, сопряженное с насилием, проявите снисхождение, то вы тем самым подаете пример действий, направленных против вас самих. Не поступайте же так - ведь это будет несправедливо! Вы должны явить образец беспристрастного отношения, с одинаковым негодованием выступая против всех преступивших закон.
(184) Есть еще один предмет, о котором, я полагаю, необходимо сказать и который ничуть не менее важен, чем все то, о чем говорилось ранее. Остановившись на нем, я после краткого рассуждения на эту тему закончу свою речь. Для всех тех, граждане афинские, кто преступил закон, великим прибежищем и поддержкой служит кротость вашего образа мыслей и действий. Но я хочу сказать, что по отношению к этому человеку[131] вы ни в коей мере не должны ее проявить. Прошу вас меня выслушать.
Как я полагаю, все люди на протяжении всей своей жизни вкладывают как бы свой взнос в общество - не только те, которых собирает кто-либо, устраивая товарищество на паях и выступая в качестве сборщика взносов, но и все остальные люди вообще.[132] (185) Среди нас встречаются люди умеренные и человеколюбивые: им по справедливости все должны отвечать тем же, когда у них возникнет в этом необходимость и они окажутся в опасности. Другие же, напротив, отличаются бесстыдством и ведут себя наглым и насильственным образом по отношению к большинству остальных людей, называя одних нищими, других отбросами общества, третьих они вообще за людей не считают. Справедливость требует, чтобы к таким людям относились точно таким же образом, как они относятся ко всем остальным. Если вы со вниманием отнесетесь к делу, вы легко заметите, что Мидий является организатором сообщества именно таких людей, а не тех, которые были упомянуты первыми.
(186) Я знаю, что он, имея детей, станет жаловаться и униженно умолять вас, произнося многословные речи, плача и выдавая себя за человека, заслуживающего жалости. В действительности же чем более униженным и смиренным он будет стараться выглядеть в ваших глазах, тем большую ненависть он заслужил, граждане афинские. По какой же причине? Если бы в течение всей своей жизни он вел себя распущенно и нагло, оказавшись таким по воле судьбы и по самой природе, не сумев добиться, чтобы его считали человеком умеренным и скромным, тогда, может быть, и следовало бы отнестись к нему несколько снисходительнее. Но поскольку он умеет вести себя смирно, когда захочет, но избрал для себя противоположный образ жизни и поведения, то совершенно ясно, что и ныне, если он сумеет уклониться от наказания, он станет вновь таким же, каким вы его знаете. (187) Так что пусть вас не тронут его мольбы. Не считайте его нынешнее притворство, вызванное трудным положением, в котором он оказался, имеющим больше значения и заслуживающим больше доверия, чем его поведение за все то время, в течение которого вы его знаете. У меня ведь нет детей, и я не смогу, поставив их рядом с собой, жаловаться и плакать по поводу обид и оскорблений, мне нанесенных. Неужели же по этой причине ко мне, пострадавшему, вы отнесетесь с меньшим сочувствием, чем к моему обидчику? (188) Такое положение не должно иметь места! Когда этот человек, держа за руку своих детей, станет умолять вас подать голос в его пользу, представьте мысленно, что рядом со мной стоят законы и клятвы, которые вы принесли, и что, пользуясь их поддержкой, я прошу и умоляю каждого из вас подать свой голос в соответствии с ними. Ведь справедливее встать на их сторону, чем на сторону этого человека: вы сами поклялись, граждане афинские, во всем следовать законам. Благодаря им существует равенство для вас всех, и всеми благами, которыми вы пользуетесь, вы обязаны именно законам, а не Мидию или детям Мидия.
(189) Возможно, он скажет обо мне, выступая перед вами: "Ведь этот человек по профессии оратор". Но я не стану отказываться от этого звания и не буду отрицать за собой этого качества, если профессия человека, советующего то, что идет вам на пользу (как он сам полагает), и делающего это без назойливости, без настойчивого уговаривания, и составляет то, что называется оратором. Если же ораторами должны называться те люди, которых и я и вы видите среди выступающих перед вами, люди бесстыдные, обогатившиеся за ваш счет, то я не могу себя к ним причислить. Я ничем не пользовался от вас, а все свое состояние израсходовал на нужды государства, за очень небольшим исключением. И наконец, если бы даже я оказался самым бесчестным среди них, то и в этом случае меня надо было привлечь к суду, а не наносить мне оскорбление насилием в то время, когда я исполнял литургию. (190) К тому же здесь нет ни одного оратора, который выступил бы в мою поддержку. Я это в вину никому не ставлю. Ведь и сам я никогда не выступал перед вами в защиту кого-либо из них, самостоятельно решая, что надо мне говорить и что делать, а также что, на мой взгляд, может быть вам полезным. А вот на стороне этого человека готовы выступить все ораторы, как вы сейчас увидите. И тогда справедливо ли будет упрекать меня, как позорной кличкой, прозвищем оратора, когда сам он хочет искать защиты у подобных людей.
(191) Возможно, он заявит, что все мои слова заранее обдуманы и подготовлены. И в этом я готов признаться. Не буду отрицать, граждане афинские, что все сказанное мною действительно продумано и является плодом долгих забот и размышлений. Жалким я был бы человеком, если бы после подобного оскорбления, продолжая терпеть надругательства, стал проявлять небрежность и легкомыслие в отношении того, что надлежит мне сказать в своем выступлении перед вами. Истинным автором моей речи является сам Мидий. (192) Он является виновником всех преступлений, о которых ныне идет речь, и по "справедливости он и должен нести ответственность, а не тот, кто обдумывал эту речь и позаботился о том, чтобы она соответствовала справедливости. Я и сам готов подтвердить, граждане афинские, что поступаю именно так. Мидий же, как кажется, никогда в своей жизни о справедливости и не думал. Если бы он хоть Немного подумал об этом, он не дошел бы до столь опасного пренебрежения ею.
(193) Полагаю, что он не побоится обвинить народ и народное собрание и будет теперь повторять то, что он осмелился сказать, когда разбиралась жалоба. Он говорил тогда, что его осудили люди, которые остались здесь, хотя они должны были выступить в поход, а также те, кто потихоньку оставили свои посты в крепостях и явились на народное собрание; что осудили его хоревты, чужестранцы и тому подобные лица.[133] (194) Он дошел тогда до такой степени наглости и бесстыдства, граждане судьи (это хорошо знают те из вас, кто тогда присутствовал), что произносил оскорбления и угрозы, глядя в сторону той части народного собрания, которая вечно шумит. Он надеялся устрашить весь народ. Поэтому не без -основания покажутся смешными те слезы, которые он собирается проливать перед вами. (195) Что же скажешь ты теперь, мерзкая личность? Станешь ли ты просить людей, чтобы они пожалели твоих детей и тебя самого, проявили заботу о твоем положении - тех людей, которых ты публично втаптывал в грязь? Ты один из всех живущих ныне людей отличаешься заносчивостью и презрением[134] к окружающим и бросаешься этим в глаза людям до такой степени, что даже те, кто с тобой никаких дел не имеет, глубоко возмущены твоим дерзким поведением, голосом, внешним видом, наблюдая за твоими спутниками, твоим богатством, твоей наглостью. Неужели ты можешь теперь надеяться на скорую пощаду в суде? (196) Великую силу и еще более великое искусство ты должен был бы приобрести, чтобы суметь поставить себе на службу в столь краткий срок два самых противоположных чувства: ненависть, которую питают к тебе люди за твой образ жизни, и жалость, которую ты надеешься снискать к себе обманным путем. Но ты не заслужил жалости со стороны кого бы то ни было ни на мгновение; напротив, ты заслужил только ненависть, недоброжелательство и гнев. Всему этому причиной твои действия! Но возвращусь теперь к обвинениям, которые он собирается предъявить народу и народному собранию. (197) Когда он станет выступать с этими обвинениями, граждане афинские, вспомните сами, что этот человек, после того как отправившиеся с ним в поход всадники высадились в Олинфе,[135] прибыл сюда к вам и обвинил их перед народным собранием. Теперь же, оставшись дома, он станет обвинять народ перед теми, кто выступил в поход. Находясь ли дома или выступив в поход, согласитесь ли вы с теми обвинениями, которые выдвигает против вас Мидий? Или же, напротив, придете к выводу, что он сам во всех случаях жизни выступает как богопротивный и мерзкий человек? Мое мнение о нем именно таково. Что же еще можно сказать о человеке, которого не могут переносить ни всадники, ни сотоварищи по должности, ни друзья?
(198) Я клянусь Зевсом, Аполлоном и Афиной (я выскажу это - хорошо ли это будет или нет), что заметил, как тяготятся им многие из тех, кто ранее с удовольствием болтал с ним, когда этот человек, расхаживая повсюду, стал рассказывать, будто я отказался преследовать его по суду. И, клянусь Зевсом, их можно понять. Этот человек несносен: он один богат, он один красноречив, а все остальные для него - мусор, нищие, вообще не люди.
(199) И что же, вы полагаете, собирается сделать этот человек, уличенный в таком высокомерии, если избежит наказания? Сейчас скажу вам, как вы можете об этом узнать. Вам надо внимательно проследить за его поведением после голосования. Найдется ли такой человек, который, будучи осужден, и притом по делу о кощунственном поступке во время праздника (даже если над ним не тяготеет иное судебное дело или опасность), не был бы вынужден по одной этой причине стушеваться и скромно вести себя до тех пор, пока не наступит судебное разбирательство (если не навсегда)? Любой ведь стал бы себя вести именно так. (200) Но только не Мидий! Начиная с того дня он постоянно произносит речи, бранится, кричит... Производятся ли выборы на какую-либо должность - Мидий анагюрасиец выступает кандидатом. Он является проксеном Плутарха,[136] знает государственные тайны, само государство уже стало тесным для него! И всё это он делает не для чего-либо, а только с целью сказать всем своим поведением: "То, что меня осудили, мне нипочем, я нисколько не опасаюсь и не страшусь и предстоящего суда". (201) Итак, разве не следует десять раз казнить человека, считающего постыдным для себя даже само чувство страха перед вами, граждане афинские, полагающего, что пренебрегать вами - это и есть настоящая отвага? Ведь он уверен, что вы не сможете справиться с ним. Он богат, дерзок, высокомерен, громогласно криклив, груб и бесстыден. Если и ныне он сумеет ускользнуть, то когда же еще представится возможность его укротить?
(202) Если даже оставить в стороне все остальное, то он, я полагаю, по справедливости заслуживает самого сурового наказания за те публичные речи, с которыми он каждый раз выступает, и за поводы, которые он выбирает для этой цели. Вы хорошо знаете, что каждый раз, когда поступают вести о чем-то добром, что должно принести благо всем гражданам, вы никогда не найдете Мидия среди радующихся этому и сочувственно настроенных людей. (203) Напротив, если приходит дурная весть, которой никто другой не пожелал бы, он тотчас же встает первым и начинает произносить речи, пользуясь случаем и молчанием всех огорченных тем, что случилось, заявляя: "Таковы вот вы все, граждане афинские, вы не выступаете в поход, не считаете нужным вносить чрезвычайный налог на общее дело! Чего же вы еще удивляетесь дурному состоянию ваших дел? Или вы полагаете, что я один должен вам вносить чрезвычайные налоги, а вы обязаны только их распределять? Или вы полагаете, что исполнять триерархию должен один я, а вы даже служить на кораблях не хотите?" (204) Эти наглые речи, произносимые им, могут дать представление о накопившемся в его душе яде, и питаемых им против большинства из вас недобрых чувствах, которые он скрывает, когда вращается в вашем обществе, проявляя их лишь тогда, когда представляется случай. Поэтому и вам, граждане афинские, надо теперь, когда он начнет стенать, плакать и умолять вас (с целью обмануть всех, ввести в заблуждение), ответить ему такими словами: "Ведь ты, Мидий, именно такой и есть - наглец, дающий волю своим рукам. Не удивляйся поэтому, если ты, будучи дурным человеком, дурно и кончишь! Или ты считаешь, что мы будем все переносить, а ты будешь давать волю рукам? Что мы тебя пощадим, а ты не прекратишь совершать дерзкие и наглые поступки?"
(205) Что же касается тех ораторов, которые выступают в его защиту, то они, клянусь богами, делают это не столько из желания угодить ему, сколько стараясь навредить мне из-за личной вражды, существующей между этим человеком[137] и мною. Буду ли я утверждать это или отрицать, он все равно заявляет, что такая вражда существует и настаивает на этом, поступая несправедливо. Безмерное счастье таит в себе ту опасность, что делает иногда людей слишком властными. В то время как я, даже являясь потерпевшим лицом,[138] не объявляю его своим врагом, этот человек не упускает случая выступать против того, кто отказался хоть чем-нибудь его задеть: он ввязывается в судебные процессы посторонних людей и ныне собирается с ораторской трибуны доказать, что я не имею права пользоваться поддержкой законов, обеспечивающих защиту всем гражданам. Как же не назвать такого человека слишком властным, притом обладающим влиянием в гораздо большей степени, чем это может быть полезно каждому из вас? (206) К тому же, граждане афинские, когда народ осудил Мидия, Евбул тогда присутствовал и сидел в театре. Названный по имени, он, как вы хорошо помните, так и не встал с места, хотя Мидий умолял его и настаивал, чтобы он это сделал. А ведь если бы он считал, что жалоба была подана против ни в чем не повинного человека, то он должен был тогда как друг вступиться за Мидия, оказать ему поддержку! Если он тогда не внял просьбам Мидия потому, что считал его виновным, а ныне будет пытаться спасти его от наказания только из вражды ко мне, то вам в этом случае не подобает ему потворствовать. (207) В демократическом государстве не должно быть таких влиятельных людей, которые бы гарантировали одним гражданам лишь возможность подвергаться оскорблениям, другим же - полную свободу от наказаний за совершенные преступления. И если ты, Евбул, хочешь причинить мне вред (хотя, клянусь богами, я так и не знаю за что), ты можешь это сделать, являясь государственным деятелем: ты можешь требовать, чтобы меня наказали по законам за нарушения, которые я допустил. Но не отнимай же у меня права на удовлетворение за нанесенную мне обиду! А если ты не можешь законным путем причинить мне вред, то пусть это и будет свидетельством моей честности, поскольку ты с легкостью привлекаешь других людей к суду,[139] против меня же ты не можешь выдвинуть никаких обвинений, чтобы поступить со мной подобным образом.
(208) Мне стало известно, что Филиппид, Мнесиархид, Диотим эвонимиец[140] и другие подобные им богачи и триерархи намерены добиваться от вас пощады для Мидия и готовы умолять вас, испрашивая эту милость ради себя самих. В связи с этим мне не хотелось бы говорить что-либо плохое (я поступил бы в этом случае как безумец). Однако я хочу вас предупредить о том, что вам следует принимать во внимание, когда эти люди станут обращаться к вам с такими просьбами. (209) Вы должны учесть, граждане афинские, что если эти люди вместе с Мидием и им подобными станут господами положения в государстве (дай бог, чтобы этого не произошло ни сейчас, ни в будущем!), и если простой человек с демократическими взглядами провинился перед кем-либо из них (не так, как Мидий передо мной, но как-нибудь иначе), то сможет ли он, по вашему мнению, надеяться на сочувствие или на речь в свою защиту при разборе его дела в суде, переполненном такими людьми? Пожалуй, они поторопятся сделать ему приятное,[141] не правда ли? Даже если они и выслушают простого человека, разве они не скажут ему тут же: "Глядите на этого завистника, на эту жалкую личность! Он еще дерзит, он еще дышит! Да если ему оставят жизнь, пусть радуется!" (210) Так что, граждане афинские, не поступайте с этими людьми по-другому, но так, как они относятся к вам; не превозносите до небес их богатство и славу, но ставьте высоко самих себя. Эти люди накопили многочисленные блага, и никто не мешает им их приобретать. Но пусть и они не препятствуют нам пользоваться безопасностью, которую в качестве общего блага обеспечивают нам законы! (122) С Мидием не случится ничего страшного и не стоит его жалеть, если он будет иметь такой же доход, что и большинство из вас (которых он ныне оскорбляет и называет нищими), если он лишится богатства, обладание которым, по его мнению, дает ему право поступать дерзко и нагло. Что касается этих лиц, то они ведь не имеют права обращаться к вам с такими мольбами: "Не выносите приговор согласно законам, граждане судьи, не оказывайте поддержки человеку, столь сильно пострадавшему! Не выполняйте вашего долга, в верности которому вы поклялись, окажите нам эту милость!" Когда они станут просить за него, они будут просить именно об этом, если даже и не в таких выражениях. (212) Впрочем, поскольку они друзья Мидия и полагают, что потеря богатства будет для него тяжелым ударом, то эти очень богатые люди могут совершить прекрасный поступок, уделив ему часть своего состояния. Тогда и вы вынесете справедливый приговор (соответственно клятве, которую вы дали, войдя в суд), и они, в свою очередь, окажут Мидию благодеяние, не сопряженное с позором для вас. Если же они, располагающие большими деньгами, не готовы пожертвовать ими, то хорошо ли будет, если вы пожертвуете данной вами клятвой?
(213) Многие богатые люди, граждане афинские, достигшие известного влияния благодаря своему богатству, вступили в сговор и будут вас просить и умолять за Мидия. Не предавайте же меня, граждане афинские, никому из этих людей! Точно таким же образом, как каждый из них станет заботиться о собственной выгоде и выгоде этого человека, так и вы должны проявить заботу о себе, о законах, обо мне, прибегнувшем к вашей защите, сохранив то мнение о разбираемом деле, которого вы придерживаетесь ныне. (214) Если бы народ, граждане афинские, рассматривая мою жалобу, после изложения существа дела, оправдал Мидия, это было бы не столь тяжело. Кое-кто мог бы успокаивать себя, говоря, что событие вообще не имело места, что закон был нарушен не в праздник, и многое другое, подобное этому. Ныне же для меня будет самым страшным ударом, (215) если вы все, столь резко, гневно и с таким возмущением выступившие в мою защиту тогда, когда память об этих преступлениях Мидия была еще свежа, его оправдаете. Ваше отношение к делу видно из того, как вы кричали, требуя осуждения виновного, когда Неоптолем, Мнесархид, Филиппид и еще кое-кто из очень богатых людей умоляли меня и вас о прекращении дела. Когда с подобной просьбой обратился ко мне трапедзит Блепей, вы встретили ее столь же сильным криком, опасаясь того же - что я возьму деньги. (216) Дело дошло до того, граждане афинские, что, испугавшись вашего крика, я бежал, потеряв плащ и оказавшись полуголым, в одном хитониске, когда этот человек тащил меня, схватив за одежду. Встречая меня после этого, вы говорили: "Смотри же, подай на негодяя в суд, не прекращай дела! Афиняне будут следить за тем, что ты предпримешь!" - и тому подобные слова. И вот, после того как был установлен факт оскорбления насилием, а решение это было принято гражданами во время заседания в храме, я же остался на своих позициях и не предал ни вас, ни самого себя ·- неужели вы после всего этого его оправдаете? (217) Это не должно случиться никоим образом! Все самое позорное было бы заключено в таком результате. Я ведь не заслужил этого у вас. Да и по какой причине стали бы вы так со мной поступать? Я подал в суд на человека, который, по мнению всех, и в действительности является насильником и наглецом, так бесстыдно нарушившим закон во время торжественного празднества, сделавшим свидетелями своего наглого поступка не только всех вас, но и всех эллинов, присутствовавших на празднике. Услышав о том, что совершил этот человек, как поступил народ? Он признал его виновным и передал дело вам.
(218) Это дело не таково, чтобы ваше решение по нему могло остаться скрытым или тайным, и люди не преминут задать вопрос, как вы решали дело, когда оно было в ваших руках. Если вы накажете его, все будут вас считать честными людьми, благородными и нетерпимыми к проявлению всяческого зла; если же вы его оправдаете, о вас подумают, что вы уступили чему-то другому. Ведь он привлечен к суду не из политических соображений и не так, как Аристофонт, который снял поданную против него жалобу, вернув венки.[142] Мидий же обвинен по причине своих наглых и оскорбительных действий и ни одного из них не может взять обратно. После совершения таких поступков следует ли его осудить сейчас же или привлечь к суду позднее? Я полагаю, что сейчас. Дело это касается всех, и преступления, за которые он привлечен к суду, совершены против всего общества.
(219) Осуществляя свой преступный замысел, он ударил и оскорбил не одного меня, граждане афинские, но всех граждан вообще, которых считал менее способными добиться справедливости и защиты своих прав, чем это сделал я. Если и не все вы оказались жертвой оскорбления и не все вы, исполняя обязанности хорега, претерпели унижения, то вы, конечно, понимаете, что все одновременно не смогли бы быть хорегами; к тому же один человек никогда не сможет нанести всем сразу, одной своей рукой, такое тяжкое оскорбление. (220) Но если даже один человек, став жертвой преступления, не добьется справедливости, тогда каждый вправе ожидать, что над ним первым после этого случая будет учинено подобное беззаконие. Поэтому вы, не оставляя этого случая без внимания и не ожидая, когда беззаконие затронет вас самих, должны принять все возможные меры, чтобы его предотвратить. Возможно, Мидий ненавидит меня, а каждого из вас - другой кто-нибудь. Но разве вы допустите, чтобы ваш враг мог свободно поступать с вами так, как Мидий поступил со мной? Я полагаю, что вы не допустите этого. Так не выдавайте же меня, граждане афинские, на поругание этому человеку! (221) Примите во внимание еще и следующее. Очень скоро, когда суд закончит свое заседание, каждый из вас - один быстрее, другой медленнее - направит свои стопы к дому, уже ни о чем не думая, не озираясь, никого не опасаясь, встретится ли ему на пути друг или недруг (большой или малый, сильный или слабый), вообще чего-либо подобного. И почему? Да потому, что, уверенный в силе государственного закона, он твердо сознает в своей душе, что никто никуда его не потащит, не оскорбит, не ударит. (222) Неужели же вы, отправляясь домой в полной безопасности, уйдете, не гарантировав эту безопасность мне лично? На что же я, претерпевший столь тяжкое оскорбление, могу еще рассчитывать, если вы сами ныне равнодушно отнесетесь к моему делу? Возможно, кто-нибудь скажет: "Не падай духом, клянусь Зевсом! Впредь тебя оскорблять не станут!" Но если тем не менее это случится - выходит, что только тогда вы воспылаете гневом против преступника, освободив его от наказания сейчас? Не допускайте же этого, граждане судьи, не предавайте ни меня, ни своих законов! (223) И если вы захотите внимательно рассмотреть и установить, благодаря чему обладают силой и весом, решая все важнейшие вопросы жизни государства, те граждане, которые постоянно заседают в судах (заседают ли они по 200 человек, или по тысяче, или постольку, сколько сочтет нужным государство), то вы найдете, что их влияние определяет не то, что они с оружием в руках выступают в строю, одни из всех граждан, и не то, что они обладают особой физической силой, телесной закалкой и крепостью, и не то, что они находятся в самом цветущем возрасте - ничто из этого не определяет их влияния, но только сила законов. (224) В чем же состоит сила законов? Если кто-нибудь из вас громко закричит, что его обидели - прибегут ли к нему законы на помощь, чтобы его защитить? Нет, разумеется! Ведь это написанные тексты, и они сами по себе не могут ничего сделать. В чем же заключается их действительная сила? Она заключается в том, чтобы вы неукоснительно выполняли их и постоянно их применяли, приходя на помощь любому нуждающемуся в их защите. Таким образом, законы у вас обладают силой и вы сильны благодаря законам. (225) Законы надо защищать точно так же, как защищает себя от несправедливости любой человек, и ущерб, нанесенный законам, следует считать ущербом для всего общества. Ничто не должно спасать от наказания нарушителя законов - ни исполненные литургии, ни жалость, ни кто-либо из людей, никакие уловки или что бы то ни было вообще.
(226) Когда вы были зрителями Дионисий, вы встретили этого человека, входящего в театр, свистом и шумом, всячески проявляя свою ненависть к нему еще до того, как вы услышали о нем от меня. Ваш гнев в связи со случившимся проявился, таким образом, еще до расследования всего дела; вы призывали потерпевшего к мщению. Неодобрительный шум был слышен и тогда, когда я обратился к народу с жалобой на Мидия. (227) Теперь же, когда его вина полностью установлена, и имеется предварительное осуждение проступка этого человека со стороны народа, собравшегося в храме, и дополнительно выяснены все прочие преступления этого негодяя, и вы, по жребию став судьями, должны будете вынести свой приговор, совершив все одним своим голосом, - неужели же вы поколеблетесь поддержать меня, совершить поступок, угодный всему народу, призвать к благоразумию всех остальных людей, а самим - продолжать жить в полной безопасности, примерно наказав этого человека в назидание прочим?
Ради всего того, что было здесь сказано и более всего ради самого божества, праздник которого этот человек святотатственно осквернил, накажите этого человека, как того требуют в равной мере благочестие и справедливость.


[1] Под состязаниями трагических и комических хоров здесь имеется в виду постановка трагедий и комедий. Хор трагедии состоял из 12, позднее — из 15 человек, комедии — из 24. Обучение, содержание и костюмы хора требовали больших затрат.

[2] Проболэ — вид жалобы, преимущественно общественного или политического значения, на действия афинских чиновников или частных лиц, с которой пострадавшее лицо обращалось вначале к архонту, а после его предварительного разбирательства — к народному собранию. Если народ находил жалобу обоснованной, дело передавалось в суд. В дальнейшем тексте перевода речи Демосфена термин проболэ будет передаваться словом «жалоба».

[3] То, что сообщает автор другого введения к речи «Против Мидия» о Панафинейских праздниках и Дионисиях, содержит целый ряд ошибок.

[4] Имеется в виду положение, связанное с процессом против Мидия.

[5] Содержание речи Демосфена передается здесь очень неточно.

[6] В речи Демосфена сообщается о попытке Мидия испортить золотые венки (см. § 16).

[7] Кенотаф — пустая могила, сооружаемая людям, пропавшим без вести на море или на войне.

[8] Мидию и в голову не приходило оспаривать законность хорегии Демосфена (все это пустые умствования схолиаста).

[9] Далее следует слово φυλαχθη̃ναι, но издатели текста исключают его как излишнее.

[10] Треножник был наградой победившей филе в состязаниях трагических хоров. Демосфен обвиняет Мидия, что из-за него фила Пандионида, хорегом которой он был, лишилась законной награды.

[11] См. выше, примеч. 2.

[12] Каждая из 10 фил Афинского государства выставляла 50 членов Совета 500, которые назывались притонами. Совет 500 работал не в полном составе: каждую десятую часть года заседали 50 пританов, представлявших одну филу, дежурство их называлось пританией.

[13] Театр Диониса в Афинах был перестроен в IV в. до н. э. и вмещал до 20 тыс. человек. Частично он сохранился до настоящего времени.

[14] Пандии — афинский праздник в честь Зевса.

[15] Текст закона находится в известном противоречии с § 9, согласно которому эти функции должны выполнять не пританы, а проедры — председатели коллегии пританов.

[16] Речь идет об архонте-эпониме, председательствовавшем во время Дионисий.

[17] Дионисии в Пирее считались городским праздником.

[18] Праздник в честь Диониса справлялся в январе-феврале: он сопровождался торжественным шествием и постановкой трагедий и комедий.

[19] Комос — веселое праздничное шествие, подвыпившие участники которого распевали фаллические песни, отличавшиеся обрядовой распущенностью и содержавшие сексуальные намеки и мотивы. В песнях комоса высмеивались пороки граждан; насмешки и издевательства в адрес конкретных лиц определили характер древней аттической комедии.

[20] Таргелии — справлявшийся в Афинах майский праздник в честь Аполлона и Артемиды.

[21] Эпимелеты филы — лица, стоявшие во главе аттических фил, которые ведали финансовыми, культовыми и другими вопросами.

[22] Глагол συγκροτει̃ν, употребленный здесь, обозначает такую тренировку хора, в процессе которой он учится петь и танцевать в такт, а также маршировать строем.

[23] Хор готовился к своему выступлению в боковых пристройках к сцене, находившихся близ входа в театр: они назывались параскении.

[24] Оратор выше (§ 16) говорил о золотых венках для членов хора и соответствующем количестве одежд, здесь же речь идет об одном венце и одном гиматии. См. также § 25.

[25] Издатели текста предполагают здесь после показаний свидетеля лакуну, возникшую по вине оратора, не завершившего свой труд (в этом месте он должен был бы детально изложить те факты, которые были кратко упомянуты в § 16-18).

[26] Демосфен мог подать на Мидия в суд и начать частный процесс, в таком случае это была бы δίκη ι̉δία; но он мог преследовать Мидия в публичном процессе, выдвинув обвинение по γραφὴ ύ̉βρεως, т. е. выступив с иском о причинении насилия. Цель Демосфена состоит в том, чтобы придать процессу общественный характер, что он обозначает термином δημοσία κρίνειν.

[27] Имеется в виду жалоба типа проболэ (см. выше, примеч. 2).

[28] Имеется в виду та же проболэ.

[29] В процессе частно-правового характера истец мог получить от ответчика возмещение ущерба в денежном выражении.

[30] Фесмофеты присутствовали в зале заседаний суда.

[31] Имеются в виду два типа судебных процессов — первый по γραφὴ ύ̉βρεως, второй как δίκη ι̉δία, т. е. частный процесс. Первый считался процессом по обвинению в государственном преступлении.

[32] Проедр — избиравшийся на один день председатель коллегии пританов (см. выше, примеч. 12)

[33] Фесмофет отнимал флейтистку у пьяного гуляки, жестоко с ней обращавшегося — см. ниже, § 38.

[34] Трех людей — имеются в виду, по-видимому, люди, оскорбившие фесмофета и проедра. Схолий к этому месту поясняет, что речь идет о пострадавших, но обвинять пострадавших противоречит принципам законности и элементарной логики.

[35] α̉ίδεσις — помилование. Этот юридический термин обозначал процедуру, по которой семья погибшего позволяла убийце вернуться из изгнания.

[36] ο̉λίγων — в политической терминологии того времени так назывались немногочисленные богачи, олигархи.

[37] γραφὴ ύ̉βρεως — см. выше, примеч. 31.

[38] По γραφη ά̉βρεως — см. выше, примеч. 31.

[39] Дельфы — священный греческий город в Фокиде, где находился храм Аполлона Дельфийского. Жрица Аполлона Пифия изрекала пророчества, пользовавшиеся особой популярность, у греков.

[40] Додона — местность в Эпире (Северная Греция), где находились храм и оракул Зевса, одни из самых древних и уважаемых среди греков.

[41] Эрехтей — мифический царь Афин, сын Пандиона, поэтому афиняне названы здесь потомками Эрехтея, Эрехтеидами.

[42] Пандион — мифический царь Афин, отец Эрехтея.

[43] Вакх — одно из культовых имен бога Диониса.

[44] Бромий («шумный») — одно из культовых имен Диониса.

[45] Лето — греческая богиня, мать Аполлона и Артемиды.

[46] Теоры — участники религиозного посольства.

[47] В Додоне был храм Зевса Корабельного (вероятно, туда посвящали спои дары моряки, спасшиеся от кораблекрушения).

[48] Диона — греческая богиня, возлюбленная Зевса и мать Афродиты.

[49] За такое преступление афинский гражданин лишался гражданских прав. Став άτιμος, Саннион не мог далее заниматься своей профессией.

[50] Имеется в виду лишение гражданских прав.

[51] Хабрий привлекался к суду в 366 г. до н. э. в связи с сдачей г. Оропа (небольшого городка в Аттике на границе с Беотией) Фивам, по был оправдан. Защищал Хабрия Ликолеонт (Аристотель. Риторика. III. 10). Третейскими судьями в этом споре между Афинами и Фивами выступили эвбейпы. решившие дело в пользу Фив.

[52] Предложение Демосфена выглядит довольно странно: у филы Эрохтеиды уже имелся хорег, и Мидию пришлось бы требовать его отстранения.

[53] Панкратиаст — атлет, занимающийся многоборьем (вид спорта, и котором сочетались приемы борьбы и кулачного боя).

[54] Леодамант — оратор, упоминающийся в речи «Против Лептина   (§ 146).

[55] Имущество, оставленное отцом несовершеннолетнему Демосфену (оценивавшееся в 15 талантов) истратили недобросовестные опекуны. Будущему оратору пришлось начать свою деятельность с иска, который он предъявил Афобу, одному из опекунов. Сохранилась XXVII речь Демосфена (Против Афоба) и реплика оратора на оправдательное выступление Афоба (Речи XXVIII — XXIX).

[56] См. примеч. 36 к речи XX «Против Лептина».

[57] Имеется в виду Мидий.

[58] Инициатором интриги был опекун Демосфена, Афоб. Если бы Демосфен согласился взять на себя триерархию, он разорился бы окончательно. С другой стороны, согласившись на обмен имуществом, он потерял бы права на состояние, растраченное опекунами. Вначале Демосфен соглашался на обмен имуществом, но отстаивал за собой право преследовать опекунов по суду. Так как этого ему не разрешили, а Трасихлох, присвоив себе права Демосфена, собирался уже дать расписку Афобу о снятии претензий, Демосфен вернулся к своему первоначальному решению и отказался взять на себя расходы по триерархии вместо Трасилоха. Процесс против опекунов Демосфен выиграл. См.: Плутарх. Демосфен. 6; Демосфен. Речь XXVIII (Против Афоба). 11.17. Из текста речи «Против Мидия» (XXI. 80) видно, как Демосфен сумел откупиться.

[59] Процесс Демосфена против опекунов имел место в 364 г. до н. э., а речь «Против Мидия» была написана в 347 г. до н. э., т. е. спустя три года после хорегии Демосфена, о которой идет речь.

[60] δίκη ε̉ξούλης — особый вид гражданского процесса, возбуждаемый против того, кто отказывается уплатить в назначенный срок штраф, к которому он приговорен по суду. При этом процессе обвинение формулируется как дело о захвате чужого имущества: помимо положенной суммы штрафа, обвиняемый должен был платить еще и штраф в казну.

[61] См. предыдущее примеч.

[62] В системе аттического процесса тяжущиеся стороны могли прийти к компромиссу и избрать посредника, решение которого должно было стать окончательным для обеих сторон.

[63] Возможно, что эти слова о сроке, когда оканчиваются полномочия посредников, являются глоссой: вряд ли была необходимость называть этот срок людям, которые и сами его отлично знали. Последний день месяца принадлежал как уходящему, так и наступающему месяцу, поэтому здесь и названы оба аттических месяца — Таргелион и Скирофорион. Этим и воспользовался Мидий, так как Стратон, считая свои обязанности законченными, покинул в этот день присутственное место.

[64] Гражданин Афин, подавая на кого-либо в суд, должен был к своему заявлению приписать имена двух свидетелей.

[65] За оскорбление словом гражданина Афин могли оштрафовать на 500 драхм.

[66] Таким образом, Мидий знал о сроке уплаты штрафа, и поскольку не обжаловал приговора, он, следовательно, считал его справедливым.

[67] Имеется в виду посредник Стратон.

[68] Халк — самая мелкая медная монета.

[69] О δίκη ε̉ξούλης см. выше, примеч. 60.

[70] Автор этого документа, по-видимому, ошибся, так как Стратон оказался посредником не по выбору, а по жребию (ср. § 83).

[71] Как лишенный гражданской чести, Стратон не имел права выступать свидетелем по делу.

[72] Издатели текста предполагают здесь лакуну.

[73] Имеется в виду Стратон.

[74] Имеется в виду Мидий.

[75] См. примеч. 5 к Речи XX (Против Лептина).

[76] Аристарх был обвинен в убийстве Никодема, которому выкололи глаза и вырвали язык. Враги Демосфена распространяли слухи, будто инициатором преступления был Демосфен, так как Аристарх был другом Демосфена. Способствовало этим слухам то обстоятельство, что Никодем некогда обвинял Демосфена в дезертирстве. См.: Эсхин. Против Тимарха. 171 и след.

[77] Афиняне отправились походом на Эвбею по просьбе Плутарха, тирана города Эретрии на Эвбее, и по совету Мидия. Экспедиция кончилась неудачей, и Мидий попытался возложить ответственность на Демосфена, хотя оратор и выступал против этого предприятия. Предательское поведение Плутарха пролило свет на истинный характер событий. Афинское войско, несмотря на победу, одержанную вначале, попало затем в плен и было освобождено за большой выкуп. См.: Демосфен. О мире. 5 и примеч. к этому месту.

[78] Докимасия представляла собой предварительную проверку качеств кандидата на должность булевта (члена Совета) или на иную магистратуру. См. Речь XX (Против Лептина). 90 и примеч. к этому месту.

[79] Мидий старался отвести кандидатуру Демосфена, обвиняя его в соучастии в убийстве Никодема — см. выше, примеч. 76.

[80] О синедрах см. Речь XX (Против Лептина), примеч. 3.

[81] Гиеропеи — лица, ведавшие священными обрядами.

[82] Почтенные богини — эвфемизм, которым обозначались Эвмениды, страшные богини мщения за пролитую родственную кровь (см.: Эсхил. Эвмениды. 1004 и след.; Павсаний. I. 28.6).

[83] Исангелия — письменное обвинение по особо важным государственным преступлениям, а также по делам семейного характера.

[84] Текст здесь испорчен. Мы принимаем чтение рукописи S (ά̉ν α̉δικουνθ ο̉ρα̃ τις).

[85] Время, отведенное оратору, измерялось количеством воды в водяных часах (клепсидре).

[86] Аргура — небольшой городок на Эвбее, близ Халкиды.

[87] Кратин, по-видимому, был гиппархом в этой экспедиции.

[88] Текст не вполне ясен. Если читать вместо αυ̉τω̃ — αύ̉τω̃, получается иной смысл: Кратин собирается защищать самого себя.

[89] Хланида — одежда из тонкой шерсти, какую носили щеголи и богачи.

[90] По-видимому, здесь идет речь о сборщиках таможенных пошлин в г. Халкиде на Эвбее.

[91] Из этого места видно, что Демосфен сам принимал участие в этой экспедиции.

[92] Евктемон упоминался выше (§ 103). Против Тимократа Демосфен выступил, посвятив ему целую речь (XXIV. «Против Тимократа»). О Полиэвкте ничего не известно.

[93] Демосфен здесь допустил ряд неточностей. Изгнан в 510 г. до н. э. был только Гиппий (Гиппарх погиб ранее от руки тираноубийц Гармодия и Аристогитона). Согласно Геродоту (V. 62 и след.), Алкмеониды подарили Дельфийскому храму гораздо больше, чем взяли у него.

[94] Не совсем ясно, какие подвиги Алкивиада имеет в виду оратор. По-видимому, речь идет о событиях на о. Самосе в 412 г. до н. э., когда там произошел демократический переворот, поддержанный Афинами. Год спустя восстание аристократов на Самосе было подавлено, и остров стал местом, где сосредоточились силы афинских демократов (враждебно относившихся к олигархии 400, установленной в Афинах). С помощью этих демократов правление 400 было низложено (см.: Фукидид. VIII. 21; 73 и след.). Роль Алкивиада в этих событиях преувеличивается Демосфеном в полемических целях.

[95] Алкивиад покинул Афины в самом начале Сицилийской экспедиции в 415 г. до н. э., а также после сражения при мысе Нотий осенью 408 г., когда капитан его флагманского корабля, вступив в отсутствие Алкивиада в командование флотилией, дал сражение спартанскому адмиралу Лисандру и потерпел поражение.

[96] Имеется в виду захват спартанцами Декелеи в Аттике в 413 г. до н. э.

[97] Речь идет о последнем сражении Пелопоннесской войны — битве при Эгоспотамах в 405 г. до н. э., когда спартанцы, разгромив афинскую эскадру, захватили в плен афинские корабли.

[98] По поводу этого эпизода из биографии Алкивиада см.: Андокид. Против Алкивиада. 20. См. также: Фролов Э. Д. Социально-политическая борьба в Афинах. Л., 1964. С. 66 и след.

[99] Закон упоминается выше: § 8—9.

[100] О знаменитом живописце Агатархе упоминает Плутарх (Алкивиад. 16)

[101] Об изуродовании герм см.: Плутарх. Алкивиад, 18; Фукидид. VI. 27; Диодop. ХШ. 2. 3.

[102] Здесь уже идет речь о Мидии. Под полным уничтожением святынь подразумевается ущерб, нанесенный Мидием венкам и одежде хоревтов.

[103] Исправление текста ε̉ξθκούμενος вместо рукописного ε̉νδεικνύμενος (предложенное Вайлем) не учитывает характерного для стиля Демосфена приема антитезы, на котором строится это предложение, как и многие другие в этой речи.

[104] По-видимому, мать Мидия сразу же после рождения подкинула своего ребенка. Как отмечается в схолиях, «все это место очень неясно и представляет много трудностей для понимания».

[105] Демосфен сравнивает общественную деятельность Мидия со своей, стараясь показать, что он, Демосфен, сделал для государства гораздо больше, будучи в то же время намного беднее Мидия.

[106] О синтелиях см. речь Демосфена «О Симмориях». См. также примеч. 18 к речи XX «Против Лептина».

[107] Как видно из § 153, богачи, стоявшие во главе симморий, вносили вперед требуемые для постройки триер суммы, которые они потом взыскивали с членов синтелии (таким образом, они практически никаких расходов не несли).

[108] О том, что исполняющие триерархию освобождались от всех остальных литургий, см. Речь XX (Против Лептина). 19.

[109] Об этой разновидности литургий см. речь «Против Лептина», § 21 и примеч. 17 к этой речи.

[110] О Панафинеях см. «Другое содержание» к Речи XXI «Против Мидия».

[111] Здесь упомянуты современники Демосфена, по-видимому, очень богатые люди, имена которых в других источниках не встречаются (за исключением Люсифида — см. Речь XXIV (Против Тимократа). 11; (Против Калиппа) 114; Исократ. Об обмене имуществом. 93).

[112] Δοκιμασθέυτα означает здесь ει̉ς ά̉νδρας ταχθέντα, «включенного в списки взрослых мужчин», как поясняется в схолии.

[113] Имеется в виду поход 357 г. до н. э.

[114] Скорее всего, здесь идет речь о событиях, связанных с последним походом на Эвбею, о котором часто упоминается в этой речи (ср. § 197).

[115] Тамины — город на Эвбее, в окрестностях Эретрии.

[116] Проедры — председатели коллегии пританов, которые вели заседания совета или руководили народным собранием в течение одного дня.

[117] Так как Мидий не стал командовать кораблем, который он подарил государству, ему предстояло отправиться с отрядом всадников для продолжения военных действий на Эвбее.

[118] Лица, берущие на откуп сбор таможенных пошлин или сбор двухпроцентного налога с ввозимого хлеба, освобождались от военной службы (см. Речь LI (Против Неэры). 27).

[119] Стиры — город на Эвбее, против мыса Киносура.

[120] «Парал» — один из двух государственных кораблей Афин, имевших специальное назначение (на них перевозились казенные деньги, отправлялись послы и делегации в другие государства, отплывали священные послы, теоры, на общегреческие праздники и т. п.).

[121] Гиеропеи — наблюдатели за жертвоприношениями в Афинах, следившие за тем, чтобы животные, приносимые в жертву, не имели изъянов.

[122] Кизик — богатый торговый город на южном побережье Пропонтиды. Из схолиев к этому месту можно заключить, что речь идет о событиях времени Союзнической войны. Афиняне санкционировали тогда захват вражеских кораблей, и Мидий на этом основании ограбил купцов из Кизика (хотя они не были врагами Афин). (Купцы пожаловались в Афины, но Мидий сумел убедить афинян не отдавать награбленные деньги, и тогда купцы, прибыв на родину, добились разрыва договоров Кизика с Афинами.

[123] Имеется в виду поход 357 г. до н. э.

[124] По поводу термина проболэ см. примеч. 2 к этой речи.

[125] Обвинивший Евандра Менипп был купцом из Карий, проездом находившийся в Афинах. Так как он был задержан в Афинах, он потерпел ущерб в своих торговых операциях и потребовал его возмещения.

[126] Хариклейд был архонтом Афин в 363/362 г. до н. э.

[127] Мы принимаем здесь чтение рукописи S (ε̉χειροτουήσατε)

[128] Этуобутады — знатный род в Афинах, который вел свое происхождение от Бута, сына мифического афинского царя Эрехтея.

[129] Лица, задолжавшие в Афинах государственной казне, лишались гражданской части и теряли право занимать общественные должности.

[130] Имеется в виду плата за отправление обязанностей судьи.

[131] Речь идет о Мидии.

[132] Почти в тех же словах здесь повторяется мысль, высказанная ранее (§ 101). Можно предположить, что речь «Против Мидия» не была окончательно отредактирована автором.

[133] Исходя из того, что осудившее его народное собрание происходило во время похода на Эвбею, Мидий считал, что решение его неправомерно (осудили его не граждане, а якобы случайные лица).

[134] Принимаем чтение большинства рукописей υ̉περηθανίας καὶ υπεροψίας.

[135] Об экспедиции в Олинф см. выше, § 161.

[136] Тиран Эретрии Плутарх вначале выступал союзником афинян, но затем изменил им — см. выше, § 110.

[137] Как видно из последующего изложения, речь идет об Евбуле.

[138] Схолии к этому месту поясняют, что речь идет об обвинениях, выдвинутых Евбулом против Демосфена в связи с процессом Аристарха (см. выше, § 104).

[139] О деятельности Евбула в качестве обвинителя см. речь «О преступном посольстве», § 290 и след.

[140] Диотим упоминается в речи «О венке» (§ 114) как один из самых богатых и влиятельных людей в Афинах.

[141] фраза произнесена Демофеном в ироническом тоне, подлинный смысл ее противоположен сказанному.

[142] Схолии к этому месту поясняют: «Этот человек был сборщиком податей, удержавшим в корыстных целях десятину, предназначенную богине. Из этих денег он должен был изготовить венки и посвятить их богине афинян. Обвиненный Евбулом, он еще до заседания суда посвятил богине венки благодаря чему жалоба против него была снята»