Это самая ранняя речь Демосфена, произнесенная им по вопросу, представляющему общественный интерес. Она датируется 355/354 г.
Содержание Либания
Афиняне награждали оказавших благодеяние государству людей разнообразными привилегиями и, помимо всего прочего, предоставляли ателию.[1] После того как многие люди получили такую награду, оказалось, что осталось совсем немного людей, которые смогли бы взять на себя исполнение литургий.[2] По этой причине Лептин внес законопроект о том, чтобы ателия никому более не должна была предоставляться, а народ афинский - впредь никому ее не предоставлять; те же, которые станут добиваться ее, будут подвергнуты самому суровому наказанию. Против этого закона выступил ряд лиц, среди которых был Батипп. Но он не стал преследовать Лептина по суду (получив взятку или пав жертвой болезни). Ныне же выступили против этого закона Формион, сын Хабрия Ктесипп и еще некоторые присоединившиеся к ним люди. В качестве синегора[3] выступил Демосфен. Лептин старался оправдать свой закон ссылками на его полезность и государственную необходимость. Демосфен же апеллировал к справедливости и славе государства. Ведь справедливо награждать лиц, оказавших благодеяние государству, и не менее справедливо, чтобы те, кто по праву получил награду, не были лишены своих привилегий. Что же касается славы, то ведь и для любого другого государства было бы позорным, если бы оно стало отнимать то, что уже предоставлено; афинянам же особенно не подобает так поступать, поскольку славой и благородством они выдаются среди всех остальных. Демосфен доказывал также, что законопроект внесен в нарушение существующих законов: тот, кто вносит закон, должен вначале отменить противоречащий ему и принятый ранее и только после этого предлагать новый, чтобы не создалось положения, при котором будут существовать противоречащие друг друга законы.
Другое содержание
Название речи, обращенной к Лептину, имеет такое объяснение. По истечении срока, в который лицо, внесшее законопроект, может быть привлечено к суду и наказано, оно освобождается от ответственности. На этом основании Лептин не мог быть привлечен к суду. Такова причина, по которой речь называется "К Лептину", а не "Против Лептина". Основное ее содержание сводится к следующему. В афинском государстве существовал обычай, по которому лица, оказавшие благодеяние государству, награждались разнообразными и многочисленными почестями, в том числе и ателией. После того как многие и граждане Афин, и иностранцы получили такую награду, возник недостаток в людях, могущих взять на себя исполнение литургий, и по этой причине возникла опасность, что вся тяжесть литургий падает на бедных. Тогда Лептин, один из известных политических деятелей, внес законопроект, в котором дословно говорилось следующее: "Для того чтобы самые богатые люди взяли на себя исполнение литургий, пусть никто не будет освобожден от этой обязанности, за исключением потомков Гармодия и Аристогитона, а также девяти архонтов; и пусть народ впредь никому не предоставляет этой привилегии, если кто и станет ее добиваться. А если найдется такой человек, то он должен быть лишен гражданской чести, и сам он и его семейство. Он должен преследоваться по суду на основании уголовного иска и по поступившим на него доносам,[4] и если он будет обвинен по этим искам и доносам, то должен нести наказание такое же, какое накладывается на лиц, задолжавших казне". Против этого закона выступил ранее Батипп, вчинивший иск против Лептина, но он умер до того, как дело дошло до суда. Прошло известное время, и Лептин за давностью срока был освобожден от ответственности: ведь существовал закон, согласно которому лицо, внесшее закон или псефисму, освобождалось от ответственности по истечении года. Но поскольку в таком случае можно было выступить с обвинением против самого закона (при условии, когда внесшие закон лица освобождались от ответственности), по прошествии года выступил в качестве обвинителя Апсефион, сын Батиппа (синегором его выступил ритор Формион), и Ктесипп, сын Хабрия (синегором его выступил Демосфен). При указанных обвинителях иск был выдвинут против самого закона. Судебный процесс, спорным объектом которого является письменный документ, носит здесь деловой характер. Основные положения речи связаны с принципами законности, полезности и справедливости.
Здесь необходимо остановиться на доказательствах, выдвинутых с той и другой стороны. Лептин ссылается как на полезность закона, дающего возможность сохранять необходимое количество лиц, способных исполнять литургии, так и на его справедливость. Говоря о полезности закона, он доказывает: "...для вас будет совершенно бесполезным делом, если лишь одни бедняки станут исполнять литургии: ведь со временем они исчерпают свои ресурсы, и вы не отыщете более людей, способных это делать". Касаясь принципа справедливости, он указывает на недопустимость такого положения, при котором одни будут беспрепятственно обогащаться, а лица, исполняющие литургии, - все более и более беднеть. Обвинитель закона исходит из принципов законности, справедливости и полезности. В применении к данному случаю принцип законности носит двоякий характер и должен быть соотнесен как с личностью законодателя, так и с существом дела. Что касается личности, то законодатель не сделал того, с чего он, приступая к делу, должен был начать. Ведь он нарушил принятый порядок. Существующий порядок является законом, согласно которому следует вносить законопроекты. Тот, кто предлагает закон, должен объявить его перед изображениями героев эпонимов[5] и утвердить у номофетов.[6] Этого он не сделал. Что же касается существа дела, то закон этот противоречит древнему закону, согласно которому награды, даруемые народом, присуждаются навечно. Итак, закон Лептина противоречит прежним, устанавливающим, что награды, которые предоставляет народ, должны сохраняться, поскольку требует, чтобы были отняты те награды, которые уже предоставлены. Апеллируя к принципу справедливости, Демосфен заявляет, что нельзя отнимать у лиц, оказавших благодеяние государству, то, чем их за это наградили. Что же касается полезности, то он рассматривает ее с трех точек зрения: "Во-первых, вы потерпите ущерб, если отнимете награду у лиц, оказавших вам благодеяние, - ведь Левкон больше не станет присылать вам хлеб из Боспора. Во-вторых, вы потерпите ущерб потому, что впредь никто не станет оказывать благодеяния государству, видя, как вы отнимаете награды у других. В-третьих, ущерб будет заключаться и в том, что вы покроете себя позором (ведь вы прослывете неразумными людьми)".
Речь эта произнесена второй по порядку. Первую, являясь старшим, произнес Апсефион. Лептин, во-первых, также выдвигает принцип полезности, заявляя, что в скором времени государство будет страдать от недостатка лиц, могущих взять на себя исполнение литургий. Во-вторых, он выдвигает принцип справедливости исходя при этом из понятия равенства. А именно он считает совершенно недопустимым, чтобы одни получившие ателию люди богатели, а государство в то же время не находило лиц, способных исполнять литургии.
Оратор же выдвигает возможные возражения против закона, исподволь подготавливая обоснование своего собственного. Исходя из самого существа законности, он сопоставляет, противопоставляет и анализирует оба закона, показывая, насколько они различны. Чтобы сопоставление обоих законов не выглядело нарочитым и несогласованным, он исходит из ряда положений. Первое возражение в речи как будто исходит от Лептина, в действительности же имеет целью обоснованне полезности собственного закона. Противник выступает как бы вносящим закон Демосфена. В чем же суть закона Демосфена? Она состоит в том, чтобы предоставленные народом награды имели законную силу; тех же, кто ими обладает, надлежит подвергать проверке. Если они окажутся достойными тех наград, которые им предоставлены, они должны их сохранять, если же недостойными, то, будучи в этом изобличены, они должны их лишиться. И сам Лептин подтвердил справедливость закона Демосфена. Почему? Да потому, что с самого начала стал утверждать, будто многие из получивших награду ее недостойны, а закон Демосфена также исключает недостойных. По этой причине он не раз встречается на протяжении всей речи. Ведь то, что о нем много раз говорится, приучает судей к закону, о котором они в скором времени будут слушать.
Понимая, что самый сильный довод Лептина состоит в том, что отмена ателии преследует целью заставить самых богатых людей взять на себя исполнение литургий, оратор не выдвигает на первый план этого возражения, но выставляет другое, выгодное для себя и способствующее утверждению собственного закона. Когда оратор говорит: "на этот довод он упирает более всего", то это уловка, с помощью которой он вводит слушателей в заблуждение относительно своего противника. Ведь главный довод Лептина состоит не в том, что этой привилегией, пользуются недостойные люди, но, как это совершенно ясно, речь у него идет о недостатке лиц, способных исполнять литургии, и о пользе государства, когда тяжесть литургий будет снята с бедных и возложена на богатых.
Речь относится к разряду судебных, предметом судебного разбирательства является закон. Содержание ее двойственное и носит частично судебный, частично совещательный характер. Пожалуй, можно сказать, что речь не лишена и оттенка торжественности в тех ее частях, где оратор пытается возвеличить каждого из благодетелей государства. Здесь можно найти и похвалу, достойную мужей, к которым она относится, а также выражения, прекрасно соответствующие их деяниям - как, например, там, где он торжественно прославляет добрые дела Конона и Хабрия, Эпикерта, тех, кто с острова Фасос и из Коринфа, а также Левкона.
Но перейдем к комментированию самой речи.
Речь
(1) Я согласился посильно поддержать этих обвинителей,[7] граждане судьи, и более всего потому, что считаю этот закон неопровержимо подлежащим отклонению по соображениям государственной пользы; я выступаю также и ради сына Хабрия.
Ведь совершенно ясно, граждане афинские, что Лептин, да и любой другой, кто станет выступать в поддержку его закона, не скажет ничего справедливого по существу дела, а только то, что некие, мол, недостойные люди приобрели ателию с целью избавиться от литургий; и на этот довод Лептин станет упирать более всего. (2) Я оставляю в стороне то обстоятельство, что будет ведь совершенно несправедливо, если из-за обвинения, выдвинутого против нескольких людей, возможность получить награду будет отнята у всех. Ведь кое-что об этом уже было сказано, да вы и сами, возможно, хорошо это сознаете. Но я очень хотел бы спросить Лептина, почему он, если так уж недостойны не отдельные лица, а вообще все, одинаковой меркой измеряет и вас, и этих недостойных людей? Написав в законе: "Пусть никто не обладает ателией", он тем самым лишает награды тех, кто уже ее имел; а добавив слова: "пусть и впредь не будет дозволено предоставлять ее", он отнял у вас право даровать такую награду. Он не осмелится заявить, что, признав недостойными благодетелей государства, уже получивших такую награду, он точно таким же образом признал недостойным и весь народ в его суверенном праве предоставлять ее тому, кому он пожелает. (3) Но, клянусь Зевсом, кто-нибудь захочет на это возразить, мол, он внес этот закон вследствие того, что народ легко поддается обману. Если так рассуждать, что же мешает тогда вообще лишить народ всех прав и самого демократического государственного устройства! Ведь нельзя отрицать, что подобные ошибки случались у вас во всяких делах. Ведь вас часто обманным путем заставляли голосовать за многие ошибочные псефисмы[8] и не раз вас убеждали выбирать менее выгодных союзников вместо лучших. И вообще, я полагаю, при том количестве вопросов, которое вам приходится решать, такие ошибки неминуемо должны иметь место. (4) Но, может быть, из-за подобных случаев мы примем особый закон, по которому ни Совет, ни народ вообще не будут иметь права принимать какие-либо проекты постановлений или проводить голосование по каким-либо вопросам? Но, как я полагаю, такого закона принимать не следует. Справедливость заключается не в лишении нас права решать дела, в которых мы рискуем ошибиться, а в приобретении средств, позволяющих избегать подобных ошибок, в принятий таких законов, которые, не лишая нас суверенитета, позволяют наказывать людей, вводящих нас в заблуждение! (5) Но если бы кто-нибудь, оставив в стороне все эти соображения, попытался взвесить, что само по себе выгоднее для вас - сохранить суверенное право награждать, рискуя при этом в чем-то быть обманутыми (предоставляя награду недостойным), или совершенно утратить это право, не имея возможности почтить человека наградой (несмотря на то что он ее достоин), - он, скорее всего, счел бы более выгодным первое. Почему? Да потому, что, оказывая почет большему числу людей, чем следовало бы, вы побуждаете многих оказывать вам благодеяния. Напротив, никого не награждая, даже если находится человек, достойный награды, вы лишаете всех желания отличиться и быть награжденным. (6) К тому же первая Возможность более выгодна и по следующей причине. Ведь люди, наградившие человека, который этой награды недостоин, могут прослыть лишь за наивных. Напротив, люди, не воздавшие добром за оказанное им благодеяние, приобретут дурную славу. И в той мере, насколько лучше прослыть наивным, нежели дурным, настолько выгоднее отклонить предложенный закон, нежели его принять.
(7) Так что, граждане афинские, мне по зрелом размышлении представляется неразумным, чтобы из-за некоторых людей, считающихся недостойными наград, им предоставленных, лишались бы приличествующих им почестей достойные люди. Если даже тогда, когда существуют такие награды, находятся люди дурные и недостойные (согласно речам этих людей[9]), то чего же следует ожидать в будущем, когда достойные люди не только не будут вознаграждаться по заслугам, но и вообще не будут иметь никакого преимущества перед дурными? (8) Вам также следует принять в расчет, что на основании существующих законов, имеющих силу издавна (о которых и сам Лептин не решится сказать, что они дурны), каждый должен исполнять литургии только через год: так что он, можно сказать, обладает ателией на половину времени. И если все поголовно обладают ателией наполовину, и в том числе те, кто не оказал вам никакого благодеяния, - неужели мы станем отнимать дополнительную награду у благодетелей народа, лишая их того, что мы сами им предоставили? Ни в коем случае! Такой поступок и вообще негоден, и вас недостоин.
(9) А разве не станет нас преследовать, граждане афинские, чувство стыда, если мы поймем, что, в то время как на рынке действует закон, запрещающий обманывать (направленные против обманщиков статьи которого охраняют народ от ущерба), - мы в общественных делах этим законом не пользуемся и не применяем его к государству (которое само сделало указанный закон обязательным для всех граждан в частных делах)? Более того, государство само собирается обмануть лиц, совершивших для него благодеяния, и при этом с большим ущербом для себя. (10) Ведь следует не только опасаться ущерба в денежных делах, но и оберегать добрую славу государства, о которой вы проявляете большую заботу, чем о деньгах. Не только вы, но и предки ваши так поступали. Доказательство же этому следующее. Некогда, сосредоточив в своих руках большие денежные средства, они израсходовали их полностью на цели, связанные с честолюбивыми замыслами. Они готовы были подвергнуться любой опасности ради славы. Более того, ваши предки расходовали даже свои личные средства на подобные цели. Ныне же вот этот закон должен принести государству вместо доброй славы дурную, недостойную ни вас, ни ваших предков. Он навлечет на вас тройной величайший позор: в глазах всех вы окажетесь людьми и завистливыми, и недостойными доверия, и неблагодарными.
(11) Я попытаюсь также кратко показать, граждане афинские, что принятие подобного закона полностью противоречит вашим нравам, использовав для этой цели лишь один пример из прошлого нашего,государства. Как рассказывают, 30 тиранов произвели денежный заем у спартанцев для борьбы с теми, что в Пирее.[10] Когда же было восстановлено единство в государстве и прекратились смуты, лакедемоняне, прислав послов, стали требовать возвращения этих денег. (12) По этому поводу в народном собрании разгорелись споры: одни требовали, чтобы возвратили деньги те люди, которые их одолжили, то есть "те, что в городе",[11] другие же предлагали вернуть деньги сообща, считая, что такое решение будет свидетельствовать о создавшемся единодушии в государстве. Как говорят, народ решил внести эти деньги сообща, приняв участие в связанных с этим расходах, чтобы не нарушать достигнутых соглашений.[12] Как же при этом не удивляться, что тогда вы решили собрать деньги вашим обидчикам, чтобы не выглядеть обманщиками, а ныне, когда вы без всяких затрат можете по справедливости вознаградить своих благодетелей, отклонив закон, - вы предпочтете обман? Я не считаю это достойным поступком.
(13) Каждый может увидеть и из этого примера, который я только что привел, и по многим другим, граждане афинские, каков обычный образ мыслей и действий нашего государства - искренний и честный, направленный не на достижение наибольшей денежной выгоды, а преследующий благородные цели. Что же касается нрава человека, предложившего этот закон, то я не имею возможности судить о его поведении в других случаях и не стану говорить о нем дурно, ибо ничего такого за ним не знаю. Но, исходя из самого закона, я все же нахожу, что от образа мыслей и действий нашего государства его характер отличается весьма сильно. (14) Наконец, я полагаю, что будет лучше, если он последует вашему мнению о необходимости отклонения закона, чем если вы, следуя ему, утвердите этот закон. Будет гораздо полезнее и для вас и для него, если вы убедите Лептина занять позицию человека, который следует мнению государства, нежели сам он убедит государство приспособиться к мнению его самого. Даже если он очень достойный человек (по мне, пусть он таким будет), все же более достойным представляется образ мыслей и действий всего государства.
(15) Я полагаю, граждане судьи, что мы отыщем лучшее решение, если вы примете во внимание следующее: Лептин своим законом лишает вас той единственной особенности, которая придает особую ценность наградам, предоставляемым демократиями, по сравнению с наградами государств с другим общественным строем. Тираны и правящие олигархи могут вознаграждать людей, которых они отличают, главным образом материальной выгодой, получаемой от их наград. Ведь они могут сразу сделать богатым любого, кого захотят. Но вы охотно согласитесь с тем, что почести, даруемые демократиями, намного выше благодаря той чести и постоянству, которые им присущи. (16) Величайшим преимуществом является то, что люди добиваются этих почестей не позорной лестью, но при свободном обсуждении качеств человека, считающегося достойным награды. Насколько приятнее быть предметом восхищения, охотно проявляемого равными тебе людьми, чем получать что бы то ни было от деспота! Ведь для подобных людей страх перед будущим является гораздо более сильным чувством, чем удовольствие от оказываемой им милости, тогда как у нас каждый, удостоившийся какой-нибудь почести, мог ею безбоязненно пользоваться во все времена.[13] (17) А этот вот закон, подрывающий доверие к наградам, лишает их и того главного преимущества, которым обладают даруемые нами почести.. В самом деле, стоит только отнять у любого государства, каков бы ни был его строй, право вознаграждать лояльных по отношению к режиму граждан, как вы лишите его залога прочности!
(18) Возможно, Лептин, уводя вас в сторону от указанных выше обстоятельств, попытается утверждать, что тяжесть литургий ложится сейчас на бедных граждан, а благодаря вот этому закону она падет на самых богатых. На первый взгляд этот довод имеет известный смысл. Но если его тщательно взвесить, то и он, пожалуй, окажется ложным. Как известно, у нас существуют литургии, исполняемые метеками, и литургии, которые исполняются гражданами. И те и другие могут получить ателию - это привилегия, которую вот он хочет уничтожить. Но, согласно древним законам, совершенно справедливо и правильно установленным, никто не освобождается от эйсфоры и триерархии[14] по причинам военного характера и ради безопасности государства; не освобождаются даже те, которым оставил ателию Лептин, потомки Гармодия и Аристогитона. (19) Теперь давайте посмотрим, сколько хорегов доставит он нам для исполнения этих литургий и какое количество людей останутся от них свободными, если мы не примем этого закона. Самые богатые граждане, исполняя обязанности триерарха, всегда освобождаются от хорегии. Те же, состояние которых ниже допустимого уровня, освобождаются от обложения по необходимости (они оказываются в числе людей, не облагаемых налогами).[15] Ясно, что ни те, ни другие, согласно этому закону, не увеличат нам число хорегов. (20) Но, клянусь Зевсом, кто-нибудь возразит на то, что Лептин увеличит число исполняющих литургии метеков![16] Могу сказать лишь, что, если он назовет пятерых таких людей, я охотно признаю себя болтуном. Но я готов допустить, что дело обстоит не так и что метеков, исполняющих литургии, будет больше, чем указанное мною число (в случае, если будет утвержден закон), и что никто из граждан из-за триерархии не будет освобожден от обложения. Давайте посмотрим, что пользы будет для государства, если исполнять литургии начнут все. И обнаружится, что результат, которым увенчается все дело, не компенсирует позора, который принесет нам закон! (21) Смотрите же, как обстоит дело. Положим, из числа иностранцев десять будут обладать ателией (хотя, клянусь богами, я не думаю, что их наберется пятеро, как я только что сказал); и из числа граждан таких наберется не больше пяти или шести. Итак, число тех и других составит шестнадцать человек. Допустим, что их будет двадцать; если хотите, тридцать. Теперь посмотрим, сколько граждан в течение года исполняют обычные литургии - хорегию, гимнасиархию или обеспечение совместного угощения для членов своей филы.[17] Всего их наберется, может быть, шестьдесят или немногим более. (22) Итак, для того чтобы число граждан, которые будут исполнять литургии в течение всего будущего времени, увеличилось на тридцать человек, мы должны проявить недоверие ко всем вообще? Ведь мы хорошо знаем, что исполнять литургии будут еще многие, пока существует наше государство, и они не станут уклоняться от этой обязанности. А вот оказывать нам благодеяния никто не захочет, когда увидит, как обижены люди, сделавшие нам ранее доброе дело. (23) Но оставим все это. А если бы уж возникла крайняя нужда в лицах, способных взять на себя исполнение хорегии, то, клянусь Зевсом, разве не легче будет объединить хорегов в синтелии, как это делается при триерархии,[18] чем отнимать награды у тех благодетелей государства, которым они дарованы? Я полагаю, что легче. Ныне же[19] время, в течение которого каждое из этих лиц[20] будет исполнять литургии, послужит только краткой паузой для других, а после все они вновь будут тратить ничуть не меньшие суммы. А вот в случае, если бы они составили небольшие синтелии пропорционально имеющемуся у них имуществу, никто из них не потерпел бы особого ущерба, даже если бы они обладали небольшим состоянием.
(24) Точно так же, граждане афинские, весьма неразумно поступают некоторые люди, которые в ответ на эти соображения не пытаются ничего возразить и заявляют лишь следующее: "Ведь такое положение, когда в государственной казне совершенно ничего нет, очень опасно, а некоторые лица, добыв себе ателию, стали богатеть, увеличивая частным образом свои богатства". Но их речи несправедливы как в смысле состояния дел в государственной казне, так и в смысле увеличения личных состояний. Ведь если человек, приобретая большое состояние, не наносит вам при этом никакого ущерба, его никоим образом за это нельзя порицать. А если кто заявит, что оно приобретено путем хищений или иным способом, каким не следует приобретать, то ведь существуют законы, на основании которых надлежит наказывать подобных людей. Если эти лица ничего предосудительного не допускают, им не следует делать подобных упреков. (25) Что же касается отсутствия денег в государственной казне, то вы должны ясно понять следующее: отмена ателии нисколько не сделает вас богаче, так как эти расходы никак не связаны с доходами, поступающими в государственную казну, равно как и с имеющимися в ней запасами. Кроме того, надо принять во внимание и следующее. Из двух признаков благополучия, которые могут быть в наличии у государства, а именно богатства и доверия, наше государство располагает доверием. А если кто и полагает, что поскольку у нас нет денег, то мы не можем иметь и доброй славы, то он рассуждает неверно. Я, разумеется, молюсь богам о том, чтобы у нас было как можно больше денег. Но если их и не будет, то пусть по крайней мере мы будем выглядеть в глазах других людей надежными и заслуживающими доверия людьми.
(26) Что же касается богатств и того, что некоторые люди,[21] накапливая их, будут все больше, по их словам,[22] богатеть, то эти богатства, как я сейчас покажу, пойдут вам же на пользу. Вы ведь хорошо знаете, что ни от триерархии, ни от эйсфоры на военные нужды никто не освобождается. Но разве человек, накопивший большое состояние, кто бы он ни был,[23] не внесет большую сумму в случае необходимости? Да непременным образом! С тем, что большие состояния, имея в виду подобные цели, должны существовать в государстве в возможно большем числе, согласятся, пожалуй, все. От расходов на хорегии получают удовольствие в течение небольшой части дня[24] те из нас, которые присутствуют на театральных представлениях, тогда как от расходов больших средств на военные приготовления зависит безопасность целого государства в течение всего времени. (27) Так что, сколько вы там теряете, столько здесь получаете, и предоставляете в порядке почести то, что они, и не получив,[25] могут иметь, накопив состояния, позволяющие государству привлекать их к исполнению триерархии.[26] Что же касается того, что от триерархии не освобождается никто, то, как я полагаю, это известно всем. Тем не менее пусть перед вами будет оглашен закон. Возьми закон о триерархиях и прочитай это положение.
(Закон)
"Никто не может быть освобожден от триерархии, кроме девяти архонтов".
(28) Вы видите, граждане афинские, как четко и определенно закон запрещает освобождать от триерархии кого бы то ни было, кроме девяти архонтов. Итак, люди, состояние которых оценивается суммой меньшей, чем та, которая позволяет привлекать их к триерархии, участвуют в военных расходах государства, внося эйсфору. Те же, состояние которых достигло уровня, позволяющего привлекать их к триерархии, будут вам полезны в обоих случаях, и для триерархии, и для эйсфоры. Да и какое облегчение большинству граждан, Лептин, доставит твой закон, если на одну или на две филы добавится еще один хорег, который, исполнив один раз эту литургию вместо какого-нибудь другого человека, освободится потом от нее? Я облегчения тут не вижу. А вот государство от этого закона покроется позором и к нему станут относиться с недоверием. Разве не следует решительно отклонить перед сидящими здесь судьями этот закон, поскольку он принесет больше вреда, чем пользы? Я бы высказался в утвердительном смысле.
(29) И еще, граждане судьи. Вследствие того что в законе Лептина совершенно ясно написано: "Пусть никто из граждан, или из исотелов[27] или из чужестранцев не освобождается от обложения", и при этом не оговаривается, от какого обложения - хорегии или иной повинности, но просто "пусть никто не освобождается, кроме потомков Гармодия и Аристогитона" (при этом в термин "никто" включаются все остальные, а в термине "из чужестранцев" не оговаривается "из числа живущих в Афинах") - вследствие всего этого закон Лептина лишает Левкона, архонта Боспора,[28] и детей его той награды, которую вы сами им даровали. (30) Конечно, Левкои по происхождению - чужестранец, но мы сделали его гражданином Афин. По этому же закону ни первое, ни второе обстоятельство не освобождают его от обложения. Все другие благодетели государства оказывались полезными для нас в течение известного времени. Этот же человек, если вы внимательно отнесетесь к делу, является таким, который постоянно оказывает вам благодеяния, и притом такие, в которых более всего нуждается наше государство. (31) Вы, конечно, знаете, что из всех остальных людей мы больше всего питаемся привозным хлебом.[29] Вывозимый из Понта хлеб равен примерно всему остальному, который ввозится к нам из других портов. И это естественно. Такое явление имеет место не только потому, что в этом районе производится изобилие хлеба, но и вследствие того, что Левкои, являющийся господином этого хлеба, предоставил здесь всем, кто везет хлеб в Афины, ателию, сделав при этом объявление, чтобы первыми грузились суда, которые плывут к вам.[30] Обладая один, вместе с детьми, ателией, он предоставил ее и вам всем. (32) Теперь смотрите, сколь велика для вас от этого выгода. Он взимает с тех, кто вывозит от него хлеб, тридцатину. Сюда в Афины от него доставляется примерно 400 000 медимнов хлеба (каждый может удостовериться в этом по ведомости ситофилаков[31]). Так разве он не дарит вам на каждые 300 000 медимнов - 10 000, а от оставшихся 100 000 - примерно 000 медимнов? (33) Он настолько далек от мысли лишить наше государство этой награды, что, оборудовав морской порт Феодосии[32] (о котором говорят, что он ничуть не хуже Боспора), и там предоставил нам ателию. Я уж умолчу обо всем прочем, хотя многое мог бы сказать о том, какие благодеяния оказал нам этот человек, сам он и его предки. Но когда в позапрошлом году у всех возникла сильная нужда в хлебе, он не только прислал вам необходимое количество зерна,[33] но доставил столько хлеба, что у вас осталось 15 талантов серебра, которыми распорядился Каллисфен. (34) И вот, граждане афинские, если он, так много сделавший для вас, узнает, что вы отняли у него ателию согласно этому закону и что впредь вы лишитесь права переменить это решение - чего же вам в этом случае следует ожидать от него? Или вы не понимаете, что этот самый закон и у него отнимет ателию, если он будет утвержден, и у вас, вывозящих от него хлеб? (35) И кто же допустит такое предположение, будто он станет терпеть, чтобы привилегии, дарованные ему вами, были у него отняты, а ваши, которые предоставил вам он сам, у вас остались?! Итак, вдобавок ко всему прочему, где закон Лептина, как это совершенно ясно, станет приносить вам вред, он еще и лишит вас в какой-то мере тех благ, которыми вы уже пользуетесь. Так что, смотрите, не следует ли вам этот закон отклонить? Разве вы прежде о нем не совещались? Прочитай же им псефисмы, касающиеся Левкона.
(Псефисмы)
(36) То, что Левкон, граждане судьи, по справедливости и на полном основании получил от вас ателию, вы только что услышали из этих псефисм. Копии их, вырезанные на стелах, выставили и вы, и Левкон - одну на Боспоре, другую в Пирее, третью в Гиероне.[34] Заметьте же, до какой невероятной низости вы можете опуститься благодаря этому закону, который делает целый народ заслуживающим меньшего доверия, чем один человек. (37) Не обманывайте себя относительно содержания этих стел. Они оповещают людей о постановлении, согласно которому вы получили и предоставили другим привилегии. Что касается Левкона, то он будет придерживаться этого постановления и изо всех сил стараться делать вам добро, тогда как вы, поставив их, станете считать их недействительными (что много хуже, чем если бы вы их просто уничтожили). Ведь оказавшись недействительными, они послужат каждому, кто пожелает открыто порицать наше государство, доказательством обоснованности его порицаний. (38) Далее, если Левкон, отправив к нам послов, спросит, в чем мы его обвиняем и за что порицаем, отнимая у него ателию, что, клянусь богами, мы скажем? Или что напишет тот человек, который станет составлять псефисму[35] от нашего имени? Клянусь Зевсом, лишь то, что некоторые из получивших ателию оказались недостойными ее. (39) А если он возразит на это: "Может быть, среди афинян и есть дурные люди, но я по этой причине не стану лишать добрых людей их привилегий. Поскольку я считаю афинян в целом добропорядочным народом, я оставлю им всем привилегии, которыми они ранее пользовались. "Разве такое его суждение не окажется более справедливым, чем наше? Мне кажется, что так. Ведь у всех людей распространен обычай, согласно которому мы делаем добро и некоторым недостойным людям ради тех, кто оказал нам благодеяние. Этот обычай более распространен, чем другой, согласно которому из-за дурных людей лишаются наград такие, кто, по общему мнению, заслужил подобное поощрение. (40) Кроме того, существует и полная возможность для любого начать против Левкона процесс об обмене имуществом,[36] как я могу заключить по зрелом размышлении. Ведь у вас есть деньги, принадлежащие Левкону, а согласно этому закону, если кто-нибудь против этих денег выставит свои в процессе об обмене имуществом, Левкон должен будет либо лишиться их, либо взять на себя исполнение литургии. Ведь для него главным является не потеря материальных ценностей, а огорчение по поводу того, что он окажется лишен вами предоставленной ему привилегии.
(41) Но, граждане афинские, дело идет не только о том, чтобы Левкон, для которого судьба его привилегии есть лишь вопрос честолюбия, а не материальной необходимости, не потерпел какой-либо обиды. Подумайте о том, нет ли другого человека, который оказал вам благодеяние, когда был богат, и который ныне нуждается в той ателии, которую вы тогда ему предоставили. Кто же этот человек? Это Эпикерд киренец, по справедливости заслуживший такую награду больше, чем кто-либо другой из числа получивших ее. Он заслужил ее не тем, что одарил нас чем-то великим или удивительным, но тем, что совершил благое дело в момент, когда даже среди обязанных нам людей трудно было найти желающего вспомнить об оказанных ему благодеяниях. (42) Ведь этот человек (как гласит псефисма, начертанная тогда в его честь) предоставил нашим гражданам, попавшим в плен в Сицилии и оказавшимся в столь тяжком положении, сто мин, и благодаря его подарку они спаслись от голодной смерти. После этого, когда за указанные заслуги вы вознаградили его ателией, Эпикерд, видя, какая нужда в деньгах возникла у нашего народа во время войны (накануне правления 30 тиранов) подарил нам талант, сделав этот подарок по своей собственной воле. (43) Смотрите же, во имя Зевса и всех богов, граждане афинские, можно ли найти человека, который был бы настроен по отношению к вам более благожелательно и который меньше всего заслуживал бы обиды с вашей стороны! В первый раз, став свидетелем несчастья нашего государства, он предпочел стать на сторону побежденных, чем примкнуть к тогдашним победителям, среди которых он тогда находился (хотя рассчитывать на нашу благодарность он мог только в будущем). А во второй раз, видя, как мы вновь попали в беду, он помог нам деньгами, меньше всего думая о том, как спасти свое состояние, - помог с той целью, чтобы вы не испытывали такого недостатка в средствах (насколько это было в его силах). (44) И у такого человека, который на деле доказал в час выпавших нам на долю труднейших испытаний, что его состояние является частью казны нашего государства (ателией, приносившей ему только почет, он пользовался лишь номинально), вы отнимете не ателию (ведь на деле он ею не пользовался), но доверие к нам (что может быть позорнее этого?)! Пусть будет оглашена псефисма в честь этого человека, которую вы тогда одобрили. Смотрите же, граждане афинские, какие псефисмы отменяет этот закон, каким людям он причиняет несправедливость - людям, поддержавшим нас в час тяжелейших испытаний! Вы увидите, что закон Лептина поступает несправедливо по отношению к таким людям, которые это менее всего заслужили. Читай.
(Псефисма)
(45) Вы слышали, граждане судьи, о каких благодеяниях Эпикерда, за которые он и получил ателию, идет речь в этой псефисме. Вы обратите внимание не на то, что он пожертвовал сто мин, а потом талант (как я полагаю, и получившие эту сумму не пришли от нее в изумление), а на то, с какой готовностью он эти деньги пожертвовал, на то, что он сделал это по своей собственной воле, а также на то, в какой тяжелый для нас час это было им сделано. (46) Ведь все проявляющие готовность оказать благодеяние, достойны, пожалуй, благодарности за это, но особенно ее заслуживают те, которые оказывают благодеяние в минуту крайней нужды. Одним из таких людей и является этот человек. Так не следует ли нам устыдиться детей этого человека, если мы, начисто забыв о его благодеяниях и обстоятельствах, при которых они были им сделаны, лишим его награды, не имея повода хоть в чем-либо его упрекнуть? (47) Могут сказать, что им были спасены тогда одни люди, позже предоставившие ему ателию, а отнимают ее другие (именно вы). Но и это оправдание не избавляет вас от стыда. Такое действие само по себе отвратительно. И если те люди ясно сознавали и на себе почувствовали, что оказанное им благодеяние достойно такой награды, - а мы, только понаслышке зная об этом, отнимем у награжденных их награды, как у людей, которые их недостойны, - разве не будет наш поступок чудовищным? (48) Я придерживаюсь точно такого же мнения о тех, кто сверг тиранию четырехсот,[37] и о тех, кто оказал нам большие услуги, когда народ бежал из города.[38] По отношению ко всем этим людям будет совершена огромная несправедливость, если какая-нибудь из наград, им тогда предоставленных, теперь будет отнята.
(49) Если кто-нибудь из вас сейчас твердо убежден, что наше государство совершенно не испытывает нужды в таких людях, то по этому поводу ему следует лишь вознести хвалу богам, и я охотно присоединюсь к ней. Но пусть он подумает о том, что ему предстоит участвовать в голосовании по поводу закона, который придется применять в государственной жизни, если он не будет отклонен. И пусть он также подумает о том, что дурные законы приносят вред даже тем государствам, где, по общему мнению, политическое положение незыблемо. Ведь положение дел в государстве может изменяться в ту или другую сторону,[39] и, когда люди оказываются в опасности, их выручают благородные поступки, законы, доблестные мужи и всякие другие заботы об улучшении положения; тех же, кто как будто пользуется всяческим благополучием, пренебрежение всеми этими сторонами дела постоянно приводит к упадку. (50) Ведь большинство людей добиваются благополучия продуманным и тщательным обсуждением дел в Совете, ничего не оставляя в небрежении; а сохранять достигнутое благополучие они не хотят. Так что смотрите, как бы и с вами не случилось такого, и решительно откажитесь от мысли, будто этот закон необходимо утвердить - закон, который только навлекает позор на наше государство. Оно пользуется ныне благополучием, но, если этот закон будет утвержден, оно может оказаться без друзей, которые пожелали бы прийти ему на помощь, если с ним случится беда.
(51) Следует остерегаться наносить обиды, граждане афинские, не только тем, кто добровольно оказал вам благодеяние и поддержал вас в трудных и опасных обстоятельствах (о которых несколько ранее говорил Формион и я только что сказал), но и многим другим людям, способствовавшим во время войны с лакедемонянами тому, что на вашу сторону перешли и стали вашими союзниками целые государства, бывшие их родиной. Эти люди принесли пользу вашему государству и своими речами и своими делами. Из них некоторые за проявленные к вам добрые чувства изгнаны из своей родины. (52) Мне приходит при этом на ум прежде всего судьба тех, кто был изгнан из Коринфа. Я вынужден сейчас говорить перед вами о том, что слышал сам от людей старшего поколения. Прочие добрые услуги, которые они вам оказали, я оставляю сейчас в стороне. Когда же в Коринфе произошло большое сражение с лакедемонянами[40] и когда граждане Коринфа после сражения приняли решение не пускать в крепость наших воинов и отправить послов к лакедемонянам (53) ввиду несчастья, постигшего наше государство, а также господства лакедемонян над путями сообщений, эти люди не предали нас и не стали заботиться прежде всего о собственном спасении, но открыли нам ворота,[41] применив насилие против сограждан (и это при условии, когда рядом располагалось все пелопоннесское Войско,[42] находившееся в боевой готовности). Эти люди предпочли подвергнуться опасности, если понадобится, вместе с нами, выступившими тогда в поход, чем, оставив нас без риска спасти свою жизнь: они впустили в город наших воинов и спасли вас вместе с вашими союзниками. (54) После того же как был заключен мир с лакедемонянами, достигнутый при посредстве Анталкида,[43] лакедемоняне за эти дела изгнали их. Тогда вы, приняв их в свой город, поступили так, как подобает прекрасным и благородным людям: специальным решением вы предоставили им все, в чем они тогда нуждались.[44] Теперь посмотрим, следует ли сохранить за ними все те награды, которых они были тогда удостоены. Но если кто-нибудь услышит, что афиняне колеблются, надо ли оставить за благодетелями государства право пользоваться дарованными им наградами или его отнять, то ведь сама речь об этом прежде всего навлечет позор на людей, поднимающих этот вопрос. Ведь на этот счет уже давно принято решение, и давно следовало бы его признавать. Прочитай им и эту псефисму.
(Псефисма)
(55) Постановление, которое вы приняли в пользу коринфян, вынужденных ради вас покинуть родину, таково, граждане судьи. Смотрите же, как бы люди, осведомленные о тогдашних трудных обстоятельствах (или принимавшие участие в них, или услышавшие о них от знающих людей), из-за этого закона, отнявшего дарованные тогда награды, не упрекнули бы нас, выдвинувших такой закон, в величайшей низости! Нуждаясь в помощи других, мы поступали необычайно благородно и на все были готовы; когда же мы добились всего, чего желали, то оказались настолько скверными и неблагодарными людьми, что отняли награды у лиц, уже ими владевших, и приняли закон, согласно которому такие награды впредь никому не должны предоставляться. (56) "Но, клянусь Зевсом, не все, получившие награды, заслужили их" - таков будет главный довод авторов закона, звучащий во всех их речах. Но тогда мы должны признаться, будто не знаем, что заслуги людей следует оценивать тогда, когда мы их награждаем, а не после, когда пройдет уже много времени.[45] Отказать кому-либо в награде, основываясь на мнении об этом человеке, свойственно людям; но отнять уже предоставленную свойственно лишь недоброжелателям и завистникам. Не следует, чтобы вас принимали за таких людей. (57) Не побоюсь сказать вам, что я думаю об этих самых заслугах. Я полагаю, что определение величины заслуг производится государством и частными лицами не одинаковым образом: рассмотрению здесь подвергается не одно и то же. Частным образом каждый из нас решает, чего заслуживает человек, которого мы собираемся сделать своим зятем или вообще с кем мы собираемся породниться. Мы устанавливаем это на основании существующих мнений об этом человеке и на основании законов. Государство же и народ решают всем обществом вопрос, кто оказал ему благодеяние и содействовал его безопасности, и проверяют это не на основании происхождения этого человека или существующего о нем мнения, но по его делам. Если нам понадобится чья-то помощь, мы не станем препятствовать желающему ее оказать и совершить для нас благое дело. Так неужели же мы после того, как оно будет совершенно, станем подвергать сомнению заслуги этого человека? Так решать дело будет совершенно неверно! (58) Возможно, клянусь Зевсом, скажут, что пострадают одни лишь эти лица[46] и что я выступаю с такой длинной речью в защиту их одних. Этот упрек, однако, очень далеко отстоит от истины. Я не стану даже пытаться перечислять всех оказавших вам благодеяния, которые по этому закону, если он не будет отклонен, лишатся дарованных им наград. Огласив одну или две псефисмы, я этим и ограничусь в своей речи. (59) Хочу сказать лишь о том, что вы нанесете тяжелую обиду фасосцам во главе с Экфантом, если лишите их ателии. Ведь они передали вам Фасос, изгнав гарнизон вооруженных лакедемонян. Впустив Фрасибула, они включили свое отечество в число дружественных вам государств и много сделали для того, чтобы население побережья Фракии стало вашим союзником.[47] (60) Это же относится к Архебию[48] и Гераклиду, которые передали Византии Фрасибулу и тем самым сделали вас господами над Геллеспонтом, так что вы стали отдавать на откуп десятину.[49] Наполнив казну, вы смогли заставить лакедемонян заключить такой мир, какой вам хотелось.[50] Когда же упомянутые фасосцы были после этих событий изгнаны из своей родины, вы, граждане афинские, особым постановлением наградили их тем, чем и подобало награждать благодетелей афинского государства, изгнанных со своей родины, а именно проксенией,[51] званием благодетеля[52] и ателией от всех обложений. Так неужели мы после этого допустим, чтобы таких людей, наказанных изгнанием за оказанные вам благодеяния и по справедливости нами награжденных, лишили награды (хотя их ни в чем нельзя упрекнуть)? Да это было бы постыдно! (61) Вы очень хорошо сумеете себе представить это, если примете во внимание следующее рассуждение, поразмыслив наедине сами с собой. Если те, кто ныне обладает Пидной, или Потидеей,[53] или каким-либо иным из тех мест, которые ныне подвластны Филиппу, а с вами состоят во враждебных отношениях, провозгласили бы о своей готовности передать нам эти города, так, как когда-то были переданы нам Фасос и Византии, принадлежавшие лакедемонянам и враждебные нам, при условии, что вы наградите этих людей так же, как Экфанта фасосца и Архебия византийца? (62) И если бы некоторые из этих ораторов[54] возразили против этого, заявляя, что нельзя допустить, чтобы некоторые лица, одни из всех метеков, не исполняли хорегию - как бы вы к ним отнеслись? Разве бы не заткнули им рот, как сикофантам? Итак, собираясь воспользоваться благодеянием, вы будете считать сикофантами людей, делающих подобные заявления. Но как же можно одновременно следовать тем, кто говорит то же, что эти сикофанты, советуя вам отнять награды у лиц, оказавших вам благодеяние ранее? Ведь поступать так - постыдно! (63) Давайте рассмотрим и следующее соображение. Что лежало в основе поведения тех, кто так несправедливо поступил по отношению к нам, передав Филиппу Пидну и другие пункты? Разве не ясно всем, что это были подарки, которые они надеялись получить от него за эти услуги? Какую же из двух возможностей ты выберешь теперь, Лептин? Или ты попытаешься убедить наших врагов не вознаграждать предателей за ущерб, который они нам причиняют, делая тем самым добро для наших врагов (если ты, конечно, в силах это сделать)? Или же предложить нам закон, лишающий наших благодетелей части наград, которые мы им предоставили? Я полагаю, что было бы лучше для тебя выбрать первую возможность. Но чтобы не затягивать время сверх положенного, возьми псефисмы, составленные в честь фасосцев и византийцев. Читай!
(Псефисмы)
(64) Вы слышали, что говорится в этих постановлениях, граждане судьи. Некоторых из упомянутых здесь мужей уже, возможно, нет в живых. Но подвиги их существуют, ибо они некогда были ими совершены. Необходимо, чтобы эти стелы сохраняли свое значение на все последующие времена, для того чтобы, пока кто-нибудь из этих людей остается в живых, им не чинилось от нас никаких обид; когда же они скончаются, эти стелы были бы напоминанием об образе мыслей и действий нашего государства, оставаясь наглядным примером для тех, кто захочет оказать вам какое-либо благодеяние, - примером, показывающим, сколь многим благодетелям наше государство отплатило благодарностью в соответствии с их заслугами. (65) И пусть, граждане афинские, от вас не останется скрытым то, что может навлечь на вас величайший позор: люди будут слышать и узнавать о несчастьях, которые претерпели ради нас названные выше мужи, - несчастьях, которые навсегда останутся с ними,[55] а вот награды, которые они получили от нас за свои благодеяния, будут, напротив, отняты. (66) Гораздо более достойным поступком было бы, сохраняя уже дарованное им, найти средство избавить их от несчастий - чем, оставляя им их несчастья, отнять дарованные прежде награды. В самом деле, клянусь Зевсом, кто же захочет в будущем оказать нам благодеяние, если ему в случае неудачи предстоит немедленно понести наказание от врагов, а в случае удачи - получить от нас ненадежное вознаграждение:
(67) Я буду очень огорчен, граждане судьи, если вам покажется, будто я считаю единственным основанием для выступления против этого закона лишь то, что он лишает ателии многочисленных чужестранцев, благодетелей нашего государства, а среди граждан нашего государства я не смогу найти человека, который, обладая этой почестью, был бы достоин ее. Напротив, я с гордостью хочу заявить, что мы, обладая многими другими благами, можем найти среди наших граждан многочисленных благодетелей государства и доблестных мужей. (68) Обратите внимание прежде всего на Конона. Будет ли справедливым, если мы вынесем порицание этому мужу или его деяниям и отнимем у него какую-либо из дарованных ему наград? Конон, как можно узнать от некоторых из вас - людей одного с ним возраста, - после того, как народ возвратился из Пирея в город (а государство наше сильно ослабло и не имело ни одного корабля),[56] стал стратегом на службе у царя.[57] Не получая ни малейшей поддержки с нашей стороны, он сразился с лакедемонянами на море, нанес им поражение,[58] и тех, кто ранее командовал другими, приучил слушать вас. Он изгнал гармостов с островов,[59] а после, вернувшись сюда, он восстановил стены[60] и первым вновь поднял вопрос о гегемонии над лакедемонянами. (69) Его одного из всех устроили надписи на стеле: "Поскольку Конон, - так гласит текст, - освободил союзников афинян".[61] Эти слова, граждане судьи, служат к вящей главе его перед всеми вами, а вам - перед всеми остальными эллинами. Ведь в зависимости от благородных деяний, которые каждый из вас совершает ради других людей, возрастает и слава, которой окружено имя нашего государства. (70) По этой причине они тогда наградили Конона не только ателией, но ему первому - так же, как Гармодию и Аристогитону - поставили бронзовую статую.[62] По их мнению, он также положил конец немалой тирании, уничтожив господство лакедемонян. Чтобы вы лучше представили себе, о чем я говорю, пусть будут прочтены псефисмы, которые были приняты тогда в честь Конона. Читай!
(Псефисмы)
(71) Конону тогда за подвиги, о которых я рассказал, оказали почести не только вы, граждане афинские, но и многие- другие люди, которые справедливо полагали, что необходимо воздать ему за те добрые дела, которые он ради них совершил. Мы покроем себя позором, граждане афинские, если те награды, которыми одарили его другие, навсегда останутся у него, а часть тех, которые предоставили ему мы, будут у него отняты.[63] (72) Нехорошо и то, что когда он был жив, мы почтили его такими великими наградами (о которых вы только что слышали); когда же он скончался, мы, позабыв обо всем этом, станем отнимать часть тех наград, которые были ему тогда предоставлены. Многие подвиги, совершенные им, достойны похвалы, граждане афинские, и ради них всех следует сохранить дарованные ему награды, но самый прекрасный из всех - восстановление стен. (73) Если сопоставить с ним Фемистокла, самого знаменитого мужа среди современных ему людей, то каждый вспомнит, что он сделал то же самое. Рассказывают, что он, приказав гражданам соорудить стены и на случай, если из Лаке демона прибудет кто-нибудь, то задержать его здесь - отправился сам в качестве посла к лакедемонянам. Когда там начались переговоры и кто-то сообщил о том, что афиняне укрепляют город стенами, Фемистокл стал отрицать это и посоветовал отправить в Афины послов, чтобы они удостоверились в этом сами. После того как эти послы не вернулись, он порекомендовал отправить других. Вы все, вероятно, слышали, каким способом он их обманул.[64] (74) Я утверждаю (и, клянусь Зевсом, пусть никто, граждане афинские, не отнесется с предубеждением к моим словам, но примет во внимание только то, соответствуют ли они истине), что насколько совершаемое явно предпочтительнее того, что делается тайным образом, и победа в открытом бою почетнее, чем добытая обманным путем - настолько более славным является восстановление стен, осуществленное Кононом, по сравнению с деяниями Фемистокла. Ведь он построил их втайне от людей, собиравшихся помешать этому, тогда как Конон восстановил стены, одержав над этими людьми победу.[65] Так что мы не должны наносить обиду такому человеку и допустить, чтобы он оказался в худшем положении, чем ораторы, которые станут поучать, как следует отнимать что-либо из предоставленных ему наград. (75) Оставим их, однако, в покое. Но, клянусь Зевсом, не оставьте без внимания сына Хабрия, лишенного ателии, которую отец, по справедливости получив ее от вас, оставил ему в наследство. Как я полагаю, ни один здравомыслящий человек не назовет этот поступок хорошим. Вы и без моих слов, по-видимому, знаете, каким превосходным человеком был Хабрий; но не мешает хотя бы кратко напомнить о совершенных им подвигах (76) - о том, как он построил войско, стоя во главе вашего ополчения и дал сражение всем пелопоннесцам у Фив;[66] как убил Горгопа на острове Эгина;[67] сколько трофеев он поставил на Кипре и после в Египте,[68] и как он, пройдя чуть ли не по всей земле, нигде не посрамил ни своего имени, ни имени нашего государства... Обо всем этом не легко поведать достойным образом. Меня охватывает сильный стыд при мысли, что в моем рассказе эти подвиги будут выглядеть бледнее по сравнению со славой Хабрия, нашедшей отзвук в сердце каждого из нас. Все же я попытаюсь напомнить вам о тех его деяниях, которые смогу достойным образом осветить. (77) В морском сражении он победил лакедемонян и захватил в плен 49 триер.[69] Многие из островов[70] он покорил и передал вам, и, хотя они были прежде враждебно настроены по отношению к вам, он сделал их вашими друзьями. Три тысячи военнопленных, обращенных в рабство, он привез сюда я представил отчет о захваченной добыче (сумма составила более 110 талантов). Всему этому свидетелями являются люди старшего поколения. Вдобавок к указанным он захватил и другие триеры, числом более 20, пленяя их по одной или по паре. Все захваченные корабли он доставил в ваши гавани. (78) Короче говоря, он единственный из всех стратегов не потерял по своей вине ни одного корабля, ни одного воина, ни одного города, ни одного гарнизона, в то время когда он командовал вашими войсками. Ни один из ваших врагов не поставил ни одного трофея из оружия, захваченного у вас или у него; вы же, в то время когда он был стратегом, поставили их множество из многочисленной добычи. Чтобы я в своей речи не упустил чего-либо из того, что он совершил, пусть огласят перед вами списки кораблей, которые он захватил (и где каждый был захвачен), число городов и количество захваченных денег, число трофеев и где каждый из них был поставлен. Читай!
(Деяния Хабрия)[71]
(79) Неужели кому-нибудь из вас, граждане судьи, покажется, что этот человек, захвативший столько городов и триер, победивший в морском сражении, совершивший ради нашего государства столько прекрасных подвигов и не допустивший при этом ни одного позорного проступка, заслужил, чтобы его лишили ателии (которой вы сами его одарили и которую он оставил своему сыну в наследство)? Я полагаю, что такого человека не найдется, он оказался бы неразумным. А вот если бы он потерял хотя бы один город или только десяток кораблей, эти люди[72] сразу бы на него донесли, обвинив в предательстве; и если бы он был осуждён, то погиб бы навсегда.[73] (80) Но поскольку, напротив, он захватил 17 городов, 70 кораблей, три тысячи пленных и представил отчет о захваченных им 110 талантах, а также поставил такое большое количество трофеев - разве не следует сохранить за ним награды, дарованные ему за эти подвиги? Если задуматься над всем этим, то обнаружится, что Хабрий и при жизни делал все ради вас, граждане афинские, и настигшую его смерть принял не ради кого-нибудь другого. Итак, не только подвиги, совершенные Хабрием при жизни, но и сама его смерть должна напомнить вам о вашем долге по отношению к его сыну, к которому вы должны отнестись со всей благожелательностью.[74] (81) Мы должны также, граждане афинские, постараться избежать нареканий в том, что выглядим людьми менее порядочными по отношению к нашим благодетелям, чем жители Хиоса. В то время как они, против которых он выступал с оружием в руках, поставили прежнее чувство благодарности выше нынешних обид и не отняли у него ни одной из предоставленных ему ранее наград - вы, ради которых Хабрий погиб в войне против хиосцев, окажетесь людьми, лишающими его части его Наград за благодеяния, которые он вам оказал, вместо того, чтобы оказать ему еще большие почести! Так как же вам не навлечь на себя заслуженного позора? (82) Есть еще одна причина-, по которой вы поступите несправедливо к сыну Хабрия, если лишите его части наград. В то время как Хабрий, не раз исполняя обязанности стратега, никого по своей вине не осиротил, сын Хабрия вырос сиротой только потому, что отец его был предан чувству долга и чести. Он был, как мне представляется, патриотом до такой степени, что заботился о безопасности других больше всех остальных стратегов, - таково общее мнение о нем, и оно соответствует действительности. Такие качества он проявлял, когда командовал вашими войсками. Сам он, находясь в строю и подвергаясь смертельной опасности, о себе забывал, предпочитая скорее лишиться жизни, чем оказаться недостойным тех почестей, которые вы ему оказали. (83) Так неужели же мы отнимем у сына то, ради чего его отец считал необходимым рисковать жизнью, стремясь победить или погибнуть? И что нам останется сказать, граждане афинские, когда на виду у всех людей будут стоять трофеи, которые он поставил, сражаясь за вас во главе войска, а из наград, полученных им за эти подвиги, что-то будет отнято? Разве вы не видите и не понимаете, граждане афинские, что ныне подвергается судебному разбирательству не закон - полезен ли он или нет, - но вы сами подвергаетесь проверке, достойны ли вы того, чтобы вам впредь оказывались благодеяния или же нет?
(84) Возьми псефисму, где содержится постановление в честь Хабрия. Смотри внимательно - она где-то здесь...[75]
Я хочу еще вот что сказать по поводу Хабрия. Вы, граждане афинские, оказывая некогда почести Ификрату,[76] почтили не только его самого, но ради него и Страбака и Полистрата.[77] Точно так же даруя награду Тимофею,[78] вы ради него предоставили гражданские права и Клеарху,[79] а также некоторым другим. Только Хабрий выступал перед вами в одиночестве, получая от вас почести. (85) Если бы он тогда, когда получал награду, попросил вас, чтобы вы, сделав подобное ради Ификрата и Тимофея, наградили и ради него некоторых получивших ателию (против которых ныне выступают вот эти люди, призывая лишить их всех без разбора дарованных им наград) - разве вы не оказали бы ему тогда этой милости? Я полагаю, что оказали бы. (86) И если бы вы тогда ради Хабрия предоставили им награду, то неужели теперь стали бы отбирать из-за них у него ателию? Ведь это противно здравому смыслу! Не надо, чтобы о вас думали как о людях, до такой степени легко относящихся к благодеяниям, что вы готовы воздать почести не только вашим благодетелям, но даже их друзьям; а спустя короткое время отобрать и то, что вы сами им предоставили.
(Псефисма о почестях Хабрию)
(87) О тех, кому вы причините обиду, если не отклоните закон (а к ним надо добавить еще много других), вы уже слышали, граждане судьи. Но посмотрите и поразмыслите еще о следующем. Некоторые люди из тех, кого затрагивает этот закон, уже умерли. Но если бы они каким-то чудом могли получить представление о том, что сейчас здесь происходит, каким справедливым было бы их негодование! Они заслужили предоставленные им награды своими подвигами, но о благодеяниях, ими совершенных, вы будете судить на основании речей, произносимых по этому поводу. И если их прекрасные деяния не найдут соответствующего отклика при их оценке и окажутся напрасными несмотря на все, что пришлось им претерпеть, - разве это не будет для них тяжкой обидой?
(88) Чтобы вы видели, граждане афинские, как мы, выступая перед вами, исходим в своих речах лишь из принципов справедливости и что в них нет ничего, что говорилось бы с целью обмануть вас, ввести вас в заблуждение - пусть огласят перед вами закон, который мы составили и вносим вместо того, о непригодности которого мы только что говорили. Вы узнаете из нашего закона, в чем состоит его цель и как с его помощью вы приобретете славу людей, не совершивших ничего постыдного. А если кого-то из числа людей, получивших награду, станут порицать, вы узнаете, как он будет лишен ее в вашем присутствии, если обвинение, выдвинутое против него, окажется справедливым (после надлежащего судебного разбирательства). Вы узнаете также, как будут получать награды те люди, против которых не будет выдвинуто никаких обвинений. (89) Во всем этом нет ничего нового - мы здесь ничего не изобретали. Так повелевает поступать в деле законодательства древний закон, который вот этот человек преступил, а именно следующий. Если кто-нибудь считает, что один из существующих законов непригоден, он должен выступить с обвинением против этого закона и внести вместо него другой, предлагая утвердить его и отменить прежний. Вы же, ознакомившись с его содержанием, должны выбрать из двух лучший. (90) Ведь Солон, установивший такой порядок выдвижения законов, считал нужным, чтобы фесмофеты, избираемые для охраны законов, подвергались двойной докимасии[80] до того, как стать архонтами, в Совете и у вас в дикастерии,[81] а сами законы, на основе которых фесмофеты должны отправлять свою должность и которыми в политической жизни должны руководствовать все граждане, принимались сообразно с чьим-то предложением, как случится, и входили в силу без докимасии. (91) И в те времена, пока они придерживались такого порядка выдвижения законов, они пользовались существующими и новых произвольно не вносили. Когда же некоторые из пользующихся влиянием политических деятелей, как мне известно, присвоили себе право вносить законы в любое время, когда кто захочет, и притом самыми различными способами, образовалось такое количество законов, противоречащих друг другу, что вы уже давно выбираете людей, обязанность которых состоит в определении противоречащих законов. (92) И этому делу уже трудно положить предел: законы уже ничем не отличаются от псефисм, а те законы, которыми следует руководствоваться при составлении псефисм, оказываются позже принятыми,[82] чем сами псефисмы. Чтобы это были не только слова, я оглашу сам закон, о котором я говорю. Возьми закон, которым руководствовались прежние законодатели.[83] Читай!
(Закон)
(93) Вы видите, граждане афинские, каким образом Солон устроил дело, чтобы законы принимались наилучшим образом. Вначале они обсуждаются у вас, присяжных,[84] у которых утверждаются и другие постановления,[85] затем отменяются противоречащие законы - для того, чтобы существо каждого дела подчинялось одному закону. Цель здесь состоит в том, чтобы наличие противоречащих законов не вносило беспорядка в жизнь граждан и не ставило их в невыгодное положение перед знатоками всех законов, а также в том, чтобы дать возможность всем гражданам прочесть и усвоить простые и ясные положения права. (94) В этих целях Солон повелел оглашать закон перед статуями эпонимов[86] и передавать секретарю.[87] Тот, в свою очередь, должен был прочесть его в народных собраниях,[88] чтобы каждый из вас, прослушав его текст несколько раз и на досуге поразмыслив, проголосовал за утверждение закона, если находил его содержание справедливым и полезным. И вот, в то время как существует такое множество правовых положений, этот Лептин не выполнил ни одного из указанных предписаний (и он никогда не сможет убедить вас, как я полагаю, утвердить этот закон). Мы же, напротив, выполнили все, что полагалось сделать в таком случае согласно существующим законам, граждане афинские, и противопоставляем их закону наш, намного лучший и более справедливый. Ознакомившись с ним, вы сами в этом убедитесь. (95) Возьми и прочитай сначала обвинения, которые мы выдвигаем против его закона, а затем и то, что, по нашему мнению, должно быть утверждено в качестве закона вместо, предложенного ими. Читай!
(Закон)[89]
Таковы те обвинения, которые мы выдвигаем против его закона как наносящего вред государству. Читай же то, что далее следует, те законоположения, которые мы считаем гораздо лучшими, чем указанный закон. Выслушайте со вниманием, граждане судьи, то, что будет перед вами оглашено. Читай!
(Закон)
(96) Остановись. В существующих и сохраняющих силу законах прекрасно и ясно, граждане афинские, сказано: "Награды, дарованные народом, должны оставаться неприкосновенными". И это справедливо, клянусь Землей и богами. Лептин должен сначала отменить этот закон, выдвинув против него обвинения, а уж затем предлагать свой. Ныне же, предоставив против самого себя доказательство о нарушении указанного выше закона, он все же стал предлагать свой при наличии противоречащего. Поэтому выдвинутый им закон должен быть подвергнут судебному разбирательству, если он окажется противоречащим законам, принятым прежде. Возьми же сам закон.[90]
(Закон)
(97) Разве положению о неприкосновенности наград, дарованных народом, граждане афинские, не противоречит закон о том, что никто не должен быть освобожден от обложений из числа тех, кому это освобождение предоставил народ? Ясно, что противоречит. Но в том законе, который предлагает этот человек,[91] нет такого противоречия и сохраняется положение, согласно которому то, что даровано вами, неприкосновенно. В нем также содержится справедливая оговорка, направленная против получивших награду обманным путем, а также тех, кто совершил порочащий проступок после получения награды, и вообще против недостойных людей. Пользуясь ею, вы сможете лишить награды любого, кого вам заблагорассудится. Читай закон!
(Закон)
(98) Вы слышите, граждане афинские, и сами видите, что в этом законе содержится и то, что достойные люди должны сохранять то, что им даровано, и что те, которые признаны недостойными награды, должны по суду лишаться несправедливо ими полученного, и что впредь все по справедливости должно быть в вашей власти, а именно право предоставлять награды или не предоставлять. Полагаю, что и сам Лептин не рискнет заявить, будто этот закон нехорош и несправедлив, а если и заявит, то не сможет это доказать. Возможно, он будет стараться отвлечь ваше внимание, повторяя то, что он уже раньше говорил фесмофетам,[92] будто этот закон противопоставлен его закону с обманной целью, и если внесенный им закон будет отклонен, то этот вообще не будет поставлен на утверждение. (99) Я оставляю в стороне то обстоятельство, что если в результате вашего голосования его закон будет отклонен, противопоставляемый ему должен войти в силу, как того ясно требует древний закон,[93] рядом с которым фесмофеты выписали для вас[94] наш закон. С целью, чтобы по этому поводу не вступать в спор,[95] остановлюсь лишь на следующем. Возможно, когда Лептин станет говорить, что признает наш закон лучшим и более справедливым, чем его собственный, он одновременно поведет речь о том, каким образом наш закон будет утверждаться. (100) Но, во-первых, что касается автора представленного законопроекта, противопоставленного его собственному, то Лептин располагает множеством способов, с помощью которых он сможет заставить его утвердить этот законопроект. Затем, мы сами - я, Формион, любой другой, от кого он потребует, - ручаемся, что утвердим этот закон. Ведь у вас существует законоположение, согласно которому лицо, обманувшее народ, Совет или суд, обещая что-то сделать и не выполнившее обещания, подлежит самому суровому наказанию. Итак, мы ручаемся и мы обещаем. Пусть это запишут фесмофеты, которые должны вести дело. (101) Цель его состоит в том, чтобы вы не сделали ничего недостойного и чтобы человек, не заслуживающий полученной награды, не пользовался ею, но каждый в индивидуальном порядке подвергался бы в этом случае судебному разбирательству в соответствии с предлагаемым законом. Но если Лептин скажет, что все это слова и пустая болтовня, то вот это утверждение - не пустое слово: пусть он сам утвердит закон[96] вместо того, чтобы говорить, будто мы не станем его утверждать. Будет гораздо лучше, если войдет в силу закон, признаваемый всеми справедливым и хорошим, чем тот, который предлагает от своего имени Лептин.
(102) Мне кажется, граждане афинские, что Лептин (и не гневайся на меня - я не скажу тебе ничего обидного) или вовсе не читал законов Солона, или их не понял. Ведь Солон установил закон, в соответствии с которым каждый имеет право дарить свое имущество, кому захочет, если у него нет родных детей.[97] Он сделал это не с целью лишить права наследования ближайших родственников, а для того, чтобы, поставив выгоду в центр общественного внимания, сделать желание оказывать друг другу добрые услуги предметом всеобщего соревнования. (103) Ты же, Лептин, внес противоречащий этому положению закон, согласно которому народ лишен права дарить кому бы то ни было то, что ему принадлежит. Как же можно назвать тебя человеком, прочитавшим или понявшим законы Солона, - тебя, из-за которого народ лишится честолюбия людей? Да ведь при этом ты еще заявляешь и доказываешь, что никому из тех, кто делает народу добро, не будет предоставлено ни малейшего вознаграждения.[98] (104У Среди прекрасных, по общему мнению, законов Солона есть и такой, который запрещает говорить дурно о мертвом - даже если подобное мнение исходит непосредственно от собственных детей покойного. Ты не говоришь дурно, но зато поступаешь дурно по отношению к уже скончавшимся благодетелям государства, порицая одного, объявляя недостойным другого, хотя ни одни из них не заслужил ничего подобного. Разве тебе не оказался совершенно чуждым сам дух законов Солона?
(105) По поводу выступлений сторонников Лептина на тему о том, чтобы никому никакие награды не присуждались и не принимались во внимание совершаемые подвиги, люди, старательно мне передававшие это, указывали, что Лептин и его друзья ссылаются на лакедемонян, имеющих прекрасное государственное устройство, и на фиванцев, которые никому не предоставляют подобные почестей, хотя и у них, пожалуй, встречаются доблестные мужи. Мне же представляется, граждане афинские, что все подобные речи носят подстрекательский характер, и цель их состоит в том, чтобы убедить вас в необходимости лишить лиц, обладающих ателией, их награды; со справедливостью эти речи не Имеют ничего общего. Я ведь очень хорошо знаю, что наши законы, нравы, государственное устройство совершенно отличны от фиванских и лаке-демонских. (106) Прежде всего, у лакедемонян нельзя себе позволить именно того, что ныне будут делать Лептин и его друзья, когда станут произносить подобные речи, - например, похвалить установления афинян или какого-нибудь другого государства. Совсем наоборот, там можно хвалить и делать[99] только то, что идет на пользу их собственному государственному устройству. Да и лакедемонянам совершенно чужды подобные обычаи, а почести, предоставляемые у них, совершенно другие (весь афинский народ, пожалуй, стал бы молить богов о том, чтобы они сюда не проникли).
(107) Каковы же они? Не стану останавливаться на каждой в отдельности, но об одной, которая выражает самую суть всех остальных, я, пожалуй, расскажу. После того как спартанец включается в состав так называемой герусии[100] (зарекомендовав себя надлежащим образом), он становится господином над многими. Ведь там награда за доблесть - это господствующее положение в государстве вместе с равными,[101] у нас же господином в государстве является народ. У нас существуют заклятия, законы, меры предосторожности против того, чтобы никто не стал у нас господином, а также венки, ателии, обеды в Пританее и тому подобные награды, которых может добиться каждый доблестный муж. (108) И оба эти порядка правильны - и тот, что в Лакедемоне, и тот, что установлен у нас. Почему? Да потому, что в государствах с олигархическим строем стоящие у власти имеют равные права, следствием чего является единодушие граждан, тогда как в демократических государствах свобода сохраняется благодаря соревнованию доблестных мужей: они соревнуются за награды, предоставляемые народом. (109) Что же касается того, что фиванцы никого не отличают почестями, то это, я полагаю, они утверждают справедливо. Ведь фиванцы, граждане афинские, больше гордятся своей грубостью и низостью, чем вы - своим человеколюбием и стремлением к справедливости. И если уж надо высказать пожелание, то пусть фиванцы, отказываясь почитать и воздавать дань восхищения тем, кто им творит добро, и так жестоко обходясь с единоплеменниками (вы ведь знаете, как они обошлись с Орхоменом[102]), - всегда так поступают, а вы бы всегда поступали противоположным образом, почитая своих благодетелей и добиваясь исполнения долга от ваших сограждан лишь убеждением и законами! (110) Одним словом, я полагаю, что хвалить образ жизни и нравы других людей, одновременно порицая свои, нужно тогда, когда можно доказать, что эти другие люди преуспевают гораздо больше, чем вы. Но поскольку вы, поступая самым благородным образом во всех делах, пользуетесь большим благополучием как в общественной жизни, так и в смысле единодушия граждан и всего прочего, то ради чего стали бы вы подражать их установлениям, пренебрегая своими собственными? Даже если они сами по себе и могут показаться превосходными, вам все же следует - ради тех успехов, которых вы достигли, следуя своим установлениям, - придерживаться именно их. (111) Если ко всем этим соображениям будет дозволено добавить еще одно, то мне хотелось бы сказать следующее. Будет несправедливым поступком превозносить законы лакедемонян и фиванцев с целью поносить наши собственные. Вы доходите до того, что грозите смертью тем, кто пытается ввести у нас те законы, благодаря которым эти народы достигли своего величия со своим олигархическим и деспотическим строем.[103] В таком случае, можете ли вы благосклонно внимать речам тех, кто убеждает вас в необходимости уничтожения всего того, благодаря чему наш народ достиг преуспеяния и счастья?
(112) Есть у Лептина и некий другой очень удобный довод, заключающийся в том, что и у нас во времена наших предков люди, совершившие многочисленные прекрасные подвиги, не требовали никаких подобных наград, но охотно довольствовались, надписью в их честь, выставленной в портике Герм.[104] Может быть, перед вами будет оглашен текст этой надписи. Но я, граждане афинские, полагаю, что выдвигающие такой довод люди приносят вред нашему государству по многим причинам. К тому же и сам довод несправедлив. (ИЗ) Если кто-нибудь заявит, что эти люди были недостойны награды, то, если никто из живших прежде и никто из живших позднее не оказался достойным человеком, пусть он тогда скажет, кто же ее достоин? А если он будет настаивать на том, что таких людей не было, то я хотел бы выразить соболезнование нашему государству, что за всю его историю не родился человек, заслуживающий поощрения. И даже если он, соглашаясь, что эти люди были вполне достойны наград, не назовет ни одного, кто получил бы награду, - то он тем самым обвинит наше государство в неблагодарности. Но дело обстоит не так, совсем не так. Когда человек с клеветническими целями говорит в своих речах о предметах, не имеющих отношения к делу, эти речи непременно покажутся отвратительными. (114) Как в действительности обстоит дело и как о нем следует говорить, я сейчас вам скажу. Многие из живших прежде людей, граждане афинские, были доблестными гражданами, и наше государство и тогда отличало почестями доблестных мужей. Сами же эти почести, как и все остальное, связанное с этим временем, соответствовали тогдашним нравам, точно так же, как нынешние - современным. К чему я все это говорю? Да к тому, что хочу вам показать, как было дело. Ведь не существовало ни одной награды, которую не получили бы от государства те люди, которые их добивались. (115) Чем могу я это доказать? Да хотя бы тем, что Лисимаха,[105] одного за заслуженных людей тех времен, наградили ста плетрами[106] возделанной земли[107] на Эвбее и ста плетрами невозделанной; кроме того, ему подарили сто мин серебра и постановили ежедневно выдавать ему по четыре драхмы.[108] Указанное постановление содержится в псефисме Алкивиада,[109] где все это написано. В те времена наше государство было богатым и располагало большим количеством земли и денежных средств - и ныне будет ими располагать[110] (надо именно так говорить об этом предмете и не злословить). И кто, по вашему мнению, не выбрал бы в наше время и третьей части таких наград вместо ателии? В доказательство того, что я говорю правду, возьми вот эту псефисму.
(Псефисма)
(116) О том, что и у наших предков был обычай почитать доблестных мужей, свидетельствует, граждане афинские, вот эта псефисма. И если у них были не такие награды, какими награждаем теперь мы, то это уже совсем другое дело. Но допустим, что ни Лисимах, ни кто-нибудь другой ничего не получили от наших предков. Неужели от этого обстоятельства станет более справедливым лишение людей того, чем мы сами их наградили? (117) Не представлять награды потому, что она представляется незаслуженной, само по себе не должно вызывать нареканий: упрекать надо тех, кто без всякого повода отнимает у людей дарованное ранее ими самими.[111] Если кто-нибудь сможет доказать, что наши предки отняли у человека нечто из того, чем они сами его одарили, тогда я готов допустить, чтобы и вы сделали то же самое (хотя такой поступок все равно останется постыдным). Но поскольку никто никогда не сможет доказать, будто нечто подобное случалось в прошлые времена, зачем же нам в наше время первым брать на себя ответственность за совершение такого поступка?
(118) Необходимо, граждане афинские, обратить особое внимание и на следующее. Прежде чем прийти в суд, вы, нынешние присяжные, дали клятву судить согласно законам, и не по законам лакедемонян или фиванцев, или тем, которыми некогда пользовались наши предки,[112] но согласно тем, на основе которых получили ателию люди, лишающиеся ее ныне по закону вот этого человека.[113] Что же касается случаев, которые законами не предусмотрены, то здесь вы должны судить на основе собственных представлений о справедливости. И это прекрасно. Самую суть этих представлений вы должны применить вот к этому закону.[114] (119) В самом деле, справедливо ли, граждане афинские, награждать своих благодетелей? Конечно, справедливо. Справедливо ли сохранять награды за теми, кто их однажды получил? Конечно, справедливо. В соответствии с этим вы и поступайте, чтобы не нарушить своей клятвы. На тех, кто скажет, будто наши предки этого не делали, вы вправе гневаться; ораторов же, ссылающихся на то, что наши предки не чтили людей, оказывавших им великие благодеяния, называйте дурными и невоспитанными людьми - дурными за то, что они клевещут на наших предков, называя их неблагодарными, невоспитанными за то, что они не умеют себя вести. Ведь если бы дело и обстояло именно так, то им подобало бы в этом случае скорее отрицать такие факты, чем говорить о них открыто. (120) Как я полагаю, Лептин будет ссылаться на то, что его закон не отнимает наград у людей, в честь которых сооружены статуи или которым предоставлен обед в Пританее; он будет говорить, что его закон не лишает государство права награждать достойных людей. Ведь есть полная возможность ставить им медные статуи и предоставлять им обед в Пританее. Существуют и другие награды, какие вы сможете предоставлять, кроме этой.[115] Но по поводу тех форм, поощрения, которые он собирается оставить у государства, я хочу сказать лишь следующее. Покушаться на награды, предоставленные прежде - значит подорвать на будущее доверие и ко всем остальным наградам. Можно ли считать сооружение или обед в Пританее более надежной наградой, чем ателия, которую вы отнимаете у тех людей, кому вы раньше ее предоставили? (121) И даже если эти нежелательные последствия, о которых я только что говорил, и не будут столь отягощающими, все же отрицательно скажется, я полагаю, то обстоятельство, что государство по необходимости будет вынуждено одинаково оценивать заслуги всех благодетелей - наравне с теми, кто оказал государству величайшие благодеяния. А если оно этого делать не станет, оно вообще, не будет иметь возможности доказать свою признательность некоторым лицам.[116] Частое повторение случаев, когда нам оказываются великие благодеяния, не принесет нам пользы:[117] не так легко, пожалуй, и стать человеком, способным их оказать. (122) Более скромные добрые дела, свойственные мирному времени и внутренней политической жизни, выражающиеся в проявлениях благорасположения, справедливости, усердия и тому подобных добродетелей, приносят, как мне представляется, пользу государству и заслуживают вознаграждения. Необходимо только, чтобы существовали самые разнообразные виды наград и чтобы каждый получал от народа именно ту, которую он заслужил. (123) Что же касается той части наград, которая, по его словам, останется у награжденных лиц, то одни из них могут ответить на это очень просто и справедливо - заявив, что они просят сохранить за ними все, что им было предоставлено за оказанные ими благодеяния. Другие же скажут, что человек, утверждающий, будто им что-то остается, попросту их надувает.[118] В самом деле, Лептин, что останется у человека, который, по мнению народа, заслужил ателию за свои деяния и получил от вас (не важно, будь он чужестранец или гражданин нашего государства) только эту награду? Да ничего, конечно! Так, обвиняя в недостойности одних, не лишай же награды других! А ссылаясь на то, что одним ты что-то оставляешь, не отнимай у других то единственное, что они получили! (124) Говоря попросту, вызывает опасения не то, что мы обидим кого-нибудь в большей или меньшей, степени; опасным представляется подорванное доверие к наградам, которыми мы будем стараться доказывать нашу признательность людям. В своей речи я более всего уделяю внимания не ателии - в ней доказывается, что закон Лептина насаждает дурные нравы, из-за которых будет подорвано доверие ко всем наградам, которые предоставляет народ.
(125) Они полагают, что отыскали самый коварный довод, который позволит им доказать необходимость упразднения ателии, и о нем лучше всего сказать заранее, чтобы вы незаметно для самих себя не оказались обманутыми. А именно они скажут, что все эти расходы, хорегии и гимнасиархии составляют часть религиозного культа, и будет кощунством, если кто-нибудь, используя ателию, станет уклоняться от священного долга. Я же, напротив, считаю справедливым то, что некоторые лица, которым народ предоставил награду, имеют ателию от этих повинностей, а кощунством считаю то, что делают эти ораторы, если они осмеливаются утверждать подобное. (126) Поскольку они не находят иного способа, чтобы доказать справедливость закона, требующего от вас упразднить ателию, и стараются это сделать во имя богов, то как же не назвать такой поступок самым кощунственным и самым нечестивым? Как мне думается, надо, чтобы все то, что делает человек, призывая имя богов, было бы по мнению людей поступком безупречным. В том, что обладание ателией от литургий не является освобождением от священных обрядов (а эти люди пытаются вас обмануть, перенося название литургий на священные обряды), - я выставлю вам в качестве свидетеля самого Лептина. (127) Написав в начале своего закона, "Лептин внес предложение", он далее говорит: "Для того, чтобы самые богатые люди исполняли литургии, пусть никто не обладает ателией, кроме потомков Гармодия и Аристогитона". Если бы освобождение от священных обрядов и ателия от литургий были бы одним и тем же, то почему ему пришло в голову сделать подобную приписку? Дело обстоит именно так, и, чтобы вы это знали, возьми сначала рукописную копию стелы,[119] а затем начало закона Лептина. Читай!
(Копия текста стелы)
(128) Из рукописной копии стелы видно, граждане афинские, что они освобождены от всех повинностей, кроме священных обрядов. Теперь читай начало закона Лептина.
(Закон)
Прекрасно, отложи. Написав, "Для того чтобы самые богатые люди исполняли литургии, пусть никто не обладает ателией" он приписал: "кроме потомков Гармодия и Аристогитона". По какой причине, если совершать священные обряды и, значит, исполнять литургию? Итак, он, очевидно, составил закон, противоречащий тексту стелы - если он придерживается мнения, указанного выше. (129) Я очень хотел бы спросить Лептина: по какой причине ты ныне им оставляешь ателию или по какой причине дали им ателию наши предки, если по твоим словам, литургии и священные обряды - одно и то же? Выходит, что они не имеют ателии от чрезвычайных взносов во время войны и триерархии, согласно древним законам, и ателии от литургий, поскольку они совпадают со священными обрядами, с самого начала? (130) Но ведь в стеле написано, что они обладают ателией! От чего же они освобождены? Может быть, от налога на метеков?[120] Только это и остается... Конечно, они имеют ателию от регулярных литургий, как ясно записано на стеле, как ты сам дополнительно приписал к тексту своего закона и как об этом свидетельствует все предшествующее время. За этот большой отрезок времени ни одна фила ни разу не решилась даже попытаться назначить потомка Гармодия и Аристогитона хорегом, никто не выступил против кого-либо из потомков Гармодия и Аристогитона с предложением обменяться имуществом. Если кто и осмелится утверждать противное, его не стоит и слушать.
(131) Возможно, некоторые люди с целью доставить вам развлечение скажут, будто некоторые мегарцы и мессеняне, выдавая себя за награжденных ателией,[121] действительно ею пользуются.
Претензии подобного рода предъявляют множество людей, и в их числе некоторые рабы и негодяи. Вам назовут Ликидов, Дионисиев[122] и им подобных людей в качестве примера. Когда они будут выступать с подобными заявлениями, поступите с ними следующим образом. Прикажите им, если они говорят правду, показать псефисмы, где им предоставлена ателия. Ведь те из вас, которые обладают ателией, получили ее пр специальному закону или псефисме. (132) Среди нас завелось благодаря стараниям политических деятелей немало подобных проксенов, одним из которых является Ликид. Но одно дело - быть проксеном,[123] другое дело - получить ателию. Не давайте, однако, себя обманывать. Из-за того что рабские души - Ликид, Дионисий или кто другой - стали проксенами с помощью подкупленных ораторов, с готовностью составляющих подобные решения, не следует пытаться отнять полученные по справедливости от вас награды у других людей, достойных и свободных, за которыми числится много добрых дел. (133) Как же тут не признать, что из-за всего этого на долю Хабрия выпало величайшее бедствие! Ораторы, занимающиеся подобными делами, не только сделали вашим проксеном Ликида, его собственного раба. Теперь они из-за Ликида пытаются еще отобрать кое-что из того, что было даровано Хабрию, прибегая к лживым доводам. Ведь ни Ликид, ни кто-либо другой, являясь проксенами, не получили по этой причине ателию, как не получали ее все те, кому народ ее не предоставлял по ясному для всех решению. А им он ее не предоставлял, они не смогут этого доказать, хотя и выступают с бесстыдными речами и действуют самым недостойным образом.
(134) Теперь я хочу еще сказать о том, чего вам, граждане афинские, надлежит остерегаться более всего. Кто-нибудь из вас может согласиться, будто все, что станет говорить Лептин о своем законе, доказывая, насколько он хорош, - истина. Но остается одно постыдное следствие, от которого никоим образом нельзя будет избавиться, и если закон Лептина будет утвержден, оно нанесет вред положению дел в государстве. В чем же оно заключается? Да в том, что мы будем выглядеть обманщиками по отношению к нашим благодетелям. (135) Я полагаю, вы все согласитесь с тем, что прослыть обманщиком позорит человека. А в том, что нам этого следует стыдиться более других, вы сейчас убедитесь сами из моих слов. Есть у вас древний закон из числа тех, которые считаются самыми лучшими, заключающийся в следующем. "Если какое-либо лицо, пообещав что-то народу, обманет его - оно должно быть привлечено к суду, и в случае обвинительного приговора наказано смертью". Разве вам не будет стыдно, граждане афинские, если окажется, что вы сами совершили преступление, за которое других наказываете смертью? Ведь надо остерегаться всего того, что представляется (или на деле является) постыдным, и более всего следует опасаться, как бы не выглядеть дурными людьми в глазах других. Неоспоримой истиной является то, что человек не должен совершать те поступки, порочность которых он сам же признал.
(136) Смотрите же, как бы вам не оказаться людьми, допускающими в государственной жизни то, чего вы избегаете в частной. Среди вас не найдется ни одного человека, который подарил бы что-то другому и потом стал бы требовать возвращения подарка. Даже пытаться сделать подобное никто не стал бы. (137) Так не поступайте же так в общественной жизни, но требуйте от лиц, защищающих закон Лептина, чтобы они выступали с письменными обвинениями, согласно тому закону, который вносим мы, противопоставляя его закону Лептина. Эти обвинения должны быть направлены против тех, кого они считают недостойными наград, ими полученных, или не заслужившими их. Они могут поставить в вину таким людям еще что-нибудь (разумеется, при условии, что мы добьемся утверждения нашего закона в соответствии с тем, как мы ручаемся и гарантируем его утверждение;[124] или же пусть они сами[125] его утвердят, когда соберутся впервые номофеты[126]). У каждого из сторонников Лептина есть, по всей видимости, враги - у одного Диофант, у другого Евбул,[127] у третьего еще кто-нибудь. (138) Если эти враги испугаются и не захотят подать в суд,[128] тогда смотрите, граждане афинские, хорошо ли это будет, если в то время, как каждый из них опасается отнять ателию у своих врагов, вы на глазах у всех окажетесь людьми, отнимающими ателию у своих благодетелей. Вы хотите, чтобы у людей, сделавших вам добро, сразу и на основании одного закона было отнято дарованное им, в то время как существует возможность (в случае если кто-нибудь из награжденных окажется недостойным полученной награды - один, или два, или несколько) - преследовать их по суду с помощью этих лиц и добиться того же результата, рассматривая дело каждого поодиночке. Я считаю подобное положение неприличным, недостойным вас самих. (139) Хочу рассмотреть еще и следующее обстоятельство (этот довод надо также принять во внимание). Расследование, чего каждый достоин, надо было производить тогда, когда мы предоставляли ателию (тогда ни один из них не возражал), и позднее награды за каждым должны были сохраняться, если награжденный затем не причинил вам какого-либо вреда. Если же некоторые станут утверждать, что такие проступки ими совершались, но доказательств не представят, то обвинителям можно будет ответить, что наказывать людей разрешается лишь тогда, когда совершено преступление. А если вообще таких людей не окажется, и вы утвердите закон Лептина - тогда о вас скажут, что вы не просто отняли ателию у дурных людей, а лишили наград тех, кто ими обладал, из чувства зависти. (140) Коротко говоря, всех пороков следует избегать, но этого порока больше, чем всех остальных, граждане афинские. По какой причине? Да потому, что зависть - непременный признак скверной натуры, и нет такого оправдания у лиц, страдающих этим пороком, чтобы они смогли с его помощью добиться сочувствия у людей. Самым несправедливым обвинением в адрес нашего государства будет обвинение в зависти. Нашему государству вообще не свойственны какие-либо пороки. (141) Смотрите же, какие доказательства этому можно привести. Первое - вы единственные люди на свете, которые произносят надгробные речи над телами павших воинов, в которых прославляются подвиги доблестных мужей. Этот обычай свойствен людям, питающим уважение к добродетели, а не таким, которые завидуют лицам, отмеченным высокими наградами. Далее, вы всегда награждали самыми высокими наградами атлетов, увенчанных венком за победу в гимнастических состязаниях.[129] Вы никогда не завидовали победителям, потому что наград, естественно, бывает немного, и вы никогда из зависти не воздавали им почестей меньших, чем полагается в таких случаях. Вдобавок к этим столь красноречивым достоинствам никто, по общему мнению, не превзошел наше государство в оказании благодеяний другим. Всем известны примеры наград, которыми оно награждает своих благодетелей, - наград, превосходящих по своей ценности благодеяния, которые были совершены нашему государству. (142) Таковы, граждане афинские, примеры справедливости, доблести, величия души нашего государства. Так не губите же ныне доброй славы, которой в течение всего прошедшего времени пользовалось наше государство! Не лишайте государство и самих себя той доброй славы, которую вы приобрели за все это время, ради того, чтобы Лептин смог причинить вред людям, против которых он настроен! Поймите, что спор идет не о чем-либо ином, а только о достоинстве нашего государства - сохранится ли оно в чистоте, таким, каким было прежде, или же пострадает и будет запятнано.
(143) Я удивляюсь многому в связи с законом Лептина, но одно изумляет меня более всего. Неужели он не знает, что тот, кто назначает суровые наказания за преступления, тем самым ясно показывает, что сам не Намерен совершить несправедливость; и точно так же человек, собирающийся отменить награды, предоставленные людям за их благодеяния, тем самым дает всем понять, что сам он не намерен совершить добрые дела. Если он действительно этого не знал (допустим и это), то сейчас он все разъяснит, и пусть вам будет дана возможность распутать клубок его ошибок. Но если обнаружится, что он серьезно и со всей тщательностью старается утвердить свой закон, я никак не смогу, пожалуй, его за этр похвалить, а порицать не хочу. (144) Не проявляй задора, Лептин, и не упорствуй в осуществлении своего замысла, который не принесет пользы ни тебе, ни твоим соратникам. Что же касается всего остального, то этот спор для тебя совершенно безопасен. Вследствие того что отец вот этого Апсефиона, Батипп, выступивший против Лептина, когда тот как автор закона еще нес за него личную ответственность, скончался - срок давности истек. Ныне речь идет поэтому о самом законе, Лептину же никакая опасность не угрожает.[130]
(145) Как я слышал, ты заявляешь, что до этого человека[131] уже трое выступали с письменными обвинениями против тебя, но не довели дела до суда. Если ты хочешь тем самым их упрекнуть, что их выступление не составило для тебя серьезной угрозы, то ты тогда самый отважный человек на свете. Но если таким заявлением ты доказываешь свою правоту, то поступаешь очень глупо. Чем же закон становится лучше, если тот, кто хотел выступить против него, или умер до того, как дело дошло до суда, или снял обвинение по твоей просьбе, или вообще был тобой подкуплен? Но обо всем этом даже говорить нехорошо.
(146) Были избраны для защиты этого закона синдики,[132] самые красноречивые мужи: Леодамант ахарнянин, Аристофонт азениец, Кефисодот из Керам, Дейний эрхиец.[133] Какие возражения против них вы могли бы высказать - об этом вы сейчас услышите и сами рассудите, справедливы они или нет. Обратимся прежде всего к Леодаманту. Этот человек выступал с обвинениями против Хабрия в связи с предоставлением ему почестей; он также требовал лишить Хабрия ателии, входившей в число наград. Выступив в судебном заседании перед вами, Леодамант потерпел поражение. (147) Законы не позволяют дважды выступать с одним и тем же обвинением, или требованием отчета, или тяжбой, или иным подобным делом против одного и того же человека. Поскольку в тот момент заслуги Хабрия перед вами имели гораздо больше веса и значения, чем красноречие Леодаманта, было бы совершенной нелепостью, если бы теперь, когда эти заслуги продолжают существовать и к ним добавились заслуги других благодетелей государства, они все вместе значили бы гораздо меньше, чем красноречие этого человека! (148) Много справедливых упреков можно было бы, я полагаю, высказать и в адрес Аристофонта. Он получил от вас награды, в том числе и ателию. На это я не сетую - право предоставлять любому человеку то, что вам принадлежит, должно оставаться за вами. Но я утверждаю, что несправедливо следующее.
Когда возможность получить ателию была предоставлена ему, он считал это вполне естественным, когда же она предоставляется другим людям, он начинает негодовать и убеждать вас вообще отменить эту награду. (149) Он внес предложение вернуть Геларху пять талантов как человеку, поддержавшему этими деньгами тех, кто в Пирее,[134] представителей народа. И это был прекрасный поступок. Пусть будут эти деньги, хотя они и были даны без свидетелей, возвращены при твоем посредничестве как деньги, истраченные на благо народа. Но сам ты не убеждай отнимать дарованное народом, засвидетельствованное надписями в священных местах, - дары, о которых все знают! Неужели ты, выступая с требованием О возвращении долга, станешь одновременно призывать к тому, чтобы люди, получившие от народа награды, были их лишены? (150) Что касается Кефисодота, то я хотел бы сказать только следующее. Среди ораторов, граждане афинские, он не уступает никому в искусстве красноречия. Но было бы лучше, если бы он использовал свое мастерство для того, чтобы наказывать людей, приносящих вам вред, чем приносить вред вашим благодетелям! Если уж необходимо кого-то ненавидеть, то эта ненависть должна быть направлена против врагов народа, а не против его благодетелей, как я полагаю. (151) Что же касается Дейния, то он, вероятно, перечислит свои триерархии и литургии. У Дейния есть большие заслуги перед государством, и я, клянусь богами, не сомневаюсь в этом. Но я бы посоветовал ему обратиться к вам с просьбой о какой-либо награде за такие заслуги, а не призывать к отмене тех наград, которые ранее были дарованы другим. Ведь доблестному мужу гораздо более приличествует добиваться почестей за совершенные им добрые дела, чем завидовать другим, которых за их благодеяния почтило государство. (152) Но важнее всего вот такой упрек, который можно адресовать всем синдикам. Каждый из них уже по нескольку раз был синдиком, занятым в некоторых делах. А ведь есть у вас очень хороший закон, и принятый не в связи с данными событиями, заключающийся в том, что никому из избранников народа не разрешается быть синдиком более одного раза, чтобы это занятие не приобретало для некоторых людей характера ремесла и чтобы не возникало кляуз. (153) Тем, кто собирается поддержать закон Лептина и доказывать, насколько он полезен, следовало бы и самим повиноваться существующим законам. Если этого не выполнять, то будет просто смехотворно - с одной стороны, выступать синдиком в поддержку закона, а с другой - самому нарушать иной закон. Возьми закон, о котором я говорю, и огласи его текст.
(Закон)
Таков, граждане афинские, старинный и прекрасный закон, который эти люди, если не сохранили здравый смысл, поостерегутся нарушить.
(154) Хочу сказать вам еще несколько слов, прежде чем сойду с ораторской трибуны. Необходимо, граждане афинские, чтобы вы сами усердно исполняли все законы, ибо они прекрасны, а особенно те, от которых зависит, великим или малым будет наше государство. Что же это за законы? Это те, согласно которым воздаются почести людям, совершающим добрые дела, и накладываются наказания на тех, кто поступает противоположным образом. Если бы все люди, опасаясь наказаний, определяемых законами, действительно перестали совершать дурные дела и, добиваясь наград, предоставляемых за добрые дела, предпочли бы исполнять свой долг - ничто нё помешало бы нашему государству стать великим, всем людям стать честными гражданами, а дурных бы и вовсе не стало.
(155) Закон Лептина, граждане афинские, несправедлив не только тем, что, оставляя благодеяния без вознаграждения, он делает человеческую порядочность бесполезной среди людей, стремящихся к достижению почестей; он нехорош и потому, что распространит о нашем государстве самую, постыдную молву как о пренебрегающем законами. Вы, конечно, знаете, что за самые большие преступления в нашем государстве каждому назначается одно наказание согласно закону, который ясно говорит следующее: "При вынесении приговора должно назначаться не более одного наказания, которое определит суд. Это или денежный штраф, или такое наказание, которое касается личности осужденного,[135] но не оба сразу". (156) Но закон Лептина не руководствуется таким положением, устанавливая, что в случае, если кто потребует от вас благодарности, человек этот должен быть лишен гражданской чести и имущество его подлежит конфискации. Здесь установлены сразу два наказания. Он подлежит судебному преследованию через эндейксис и апагогэ.[136] Если приговор будет обвинительным, то ответственность подсудимого устанавливается согласно тому закону, который наказывает лиц, задолжавших государственной казне, но осмеливается при этом занимать общественную должность. Речь идет о смертной казни - таково наказание согласно этому закону. Разве не имеют здесь место сразу три наказания! И разве не ужасно и не чудовищно то обстоятельство, граждане афинские, что вы считаете лицо, совершившее для вас доброе дело и добивающееся за это благодарности, более опасным преступником, чем человека, схваченного с поличным при совершении опасного преступления?
(157) Постыдным и дурным является этот закон, граждане афинские, подобный проявлению зависти, сварливому соперничеству и... но я не стану приводить все остальные сравнения. Всем этим, по-видимому, руководствовался составитель закона. Но вам не следует подражать носителям столь дурных качеств и выступать в роли людей, замышляющих поступок, недостойный их самих. Во имя Зевса, чего бы нам следовало более всего опасаться и о чем более всего заботятся наши законы? О том, чтобы граждане не убивали друг друга - за этим следит особый страж, Совет Ареопага. (158) В законах о подобных преступлениях Драконт[137] квалифицировал собственноручное убийство одного человека другим как страшное и опасное злодеяние. Написав в законе, что убийца должен быть лишен права священного омовения, возлияний, пользования кратерами, исполнения священных обрядов, посещения агоры, и приведя все другие запреты, которые, как он полагал, сильнее всего должны были удержать людей от совершения подобного преступления, он не отнял у права полагавшегося ему места, но установил в законодательном порядке случаи, при которых убийство разрешено, и если кто-нибудь его совершит (при указанных условиях), то он должен быть оправдан. Итак, убивать при наличии справедливых оснований в ваших законах разрешается. А разрешено ли по закону вот этого человека добиваться благодарности от государства на справедливых основаниях или иным образом? (159) Оказывается, ни в коем случае, граждане афинские!
Вам следует поостеречься, чтобы не оказаться в глазах других людей политическими деятелями, приложившими больше стараний в деле лишения ваших благодетелей возможности добиться благодарности, чем в принятии мер предосторожности против совершения уголовных преступлений в вашем государстве. Вспомните о тех случаях, когда вы по справедливости воздавали благодарностью людям, оказавшим вам благодеяния, а также стелу Демофанта,[138] о которой говорил Формион, - где написано и клятвенно закреплено, что каждый пострадавший в деле защиты демократии должен быть награжден так же, как Гармодий и Аристогитон - и голосуйте против, этого закона! Если вы этого не сделаете, вы нарушите свою клятву.
(160) Помимо всего этого, обратите внимание еще и на следующее, о чем я хочу вам сказать. Нельзя считать хорошим закон, который с одинаковой решительностью судит как о прошедших, так и о будущих временах. В нем написано: "Пусть никто не обладает ателией, кроме потомков Гармодия и Аристогитона". Прекрасно. "И пусть впредь не будет дозволено ее предоставлять". Выходит, Лептин, даже тогда, когда появятся такие герои, как Гармодий и Аристогитон? Если ты принижаешь те подвиги, которые имели место до настоящего момента, то неужели ты можешь предсказать будущее? (161) "Потому что мы ныне находимся в таком положении, что нет оснований ожидать появления подобных ситуаций".[139] Но будем ли мы всегда в таком состоянии, граждане афинские? Поскольку мы люди, нам следует предлагать с трибуны и закреплять законодательным путем такие решения, которые ни у кого не вызовут предубеждения. Так будем же ожидать доброго от людей, молить об этом богов и твердо знать, что судьбы посылают людям все, что угодно! Ведь и лакедемоняне никогда не ожидали, что окажутся ныне в таком положении,[140] и сиракузяне с их издревле установленным демократическим строем,[141] собиравшие дань с карфагенян, владычествовавшие над окрестными областями и одержавшие над нами победу в морском сражении, не думали, что над ними установит тиранию некий писарь[142] (который, как говорят, служил каким-то письмоводителем у магистратов). (162) Да и нынешний Дионисий вряд ли предполагал, что его, сосредоточившего в своих руках власть над множеством триер, наемных солдат и городов, изгонит Дион, выступивший против него на грузовом судне с немногими воинами.[143] Но, как я полагаю, для всех людей будущее всегда неясно, и небольшие случайности могут лечь в основу великих дел и событий. Поэтому надо быть умеренным, находясь в благополучном положении, и стараться быть людьми, способными предвидеть будущее.
(163) Многое еще можно было бы сказать, рассуждая на тему о том, что закон этот ни в каком отношении не может считаться хорошим, что он не принесет вам никакой пользы. Но чтобы вам уяснить для себя суть дела, а мне закончить выступление, посвященное этому вопросу, сделайте следующее. Сопоставьте друг с другом две возможности и поразмыслите наедине о том, что произойдет, если вы проголосуете против этого закона, и что произойдет, если вы его одобрите, затем осторожно взвесьте все за и против, чтобы выбрать лучшее. (164) Если вы проголосуете против этого закона, как мы советуем вам сделать, достойные люди будут получать от вас справедливые награды. А если найдется недостойный человек (я готов допустить подобный случай), то он, помимо лишения награды, будет еще нести судебную ответственность в соответствии с вашим решением и согласно параллельно внесенному закону, а государство наше предстанет в глазах всех людей как справедливое, надежное, заслуживающее доверия. Если же вы проголосуете за этот закон (чего вам не следует делать), дурные люди станут наносить обиды достойным, а недостойные будут причинять беды остальным людям, не неся при этом ни малейшей ответственности, государство же наше в противоположность тому, что я говорил о нем выше, будет выступать в глазах всех как не заслуживающее доверия, завистливое, исполненное дурных качеств. (165) Стоит ли, граждане афинские, предпочитать подобное поношение прекрасным и приличествующим вам благам, которые могут выпасть на вашу долю? К славе, сопутствующей постановлениям нашего государства, будет причастен каждый из вас в отдельности. Каждый из присутствующих зрителей и все остальные люди прекрасно понимают, что в этом суде Лептин вступил в спор с нами; а в сознании каждого из сидящих здесь в спор вступили человеколюбие против зависти, справедливость против порока и все порядочное в человеке против недостойного. (166) Повинуясь призыву лучших и в соответствии с нашим мнением подав свой голос, вы сами окажетесь людьми, принявшими надлежащее решение, которое для государства будет наилучшим. И если когда-нибудь возникнет критическое положение, вы не будете испытывать недостатка в людях, готовых подвергнуться опасности ради вас. Обо всем этом, я полагаю, вам следует проявить заботу, обратив особое внимание на то, чтобы не сделать вынужденной ошибки. Ведь часто и во многих случаях, граждане афинские, вас не убеждали в том, какое решение является справедливым, а навязывали свое решение ораторы, выступающие с трибуны, - с помощью крика, грубого нажима и бесстыдного образа действий. (167) Пусть же ныне с вами такого не случится: ведь такое положение вас недостойно. То, что вы считаете справедливым, вы должны помнить и сохранять в душе, когда станете подавать свой голос, чтобы проголосовать против тех, кто советует вам дурное, и не нарушить своей клятвы. Меня поражает то обстоятельство, что людей, растративших деньги, вы наказываете смертью, другим же, навлекающим на все наше государство дурную славу лживого и незаслуживающего доверия, вы предоставляете право выступать с трибуны. Надо думать, что вы не станете так поступать, во имя Зевса и богов.
Не знаю, нужно ли еще продолжать речь. Полагаю, что все, о чем было сказано здесь, вы прекрасно поняли.
[2] Литургия — общественная повинность, возлагавшаяся афинским государством на состоятельных людей, обязанных на свой счет построить и оснастить триеру (триерархия), содержать хор трагедии или комедии (хорегия) или готовить гимнастические состязания (гимнасиархия). Существовали и некоторые другие виды литургий.
[3] Синегор — лицо, берущее на себя защиту обвиняемого, который, согласно нормам аттического процесса, защищался самостоятельно, но мог пользоваться поддержкой синегора. Последний мог выступать и в качестве лица, поддерживающего обвинение.
[4] Имеются в виду два типа обвинений, графэ и эндейксис. Графэ — письменное обвинение типа иска, выдвигавшегося преимущественно против лиц, обвиненных в государственном преступлении. Следствием графэ был уголовный процесс. Эндейксис — особого типа жалоба, направленная против человека, совершившего противозаконные действия. Это было письменное заявление определенным судейским чиновникам, которые должны были арестовать обвиненного или отпустить на условиях поручительства. Обычно эндейксис был направлен против людей, присвоивших себе права, которых они были по закону лишены.
[5] Герои эпонимы — мифические цари Афин, именами которых афинский законодатель Клисфен назвал 10 территориальных аттических фил, созданных вместо старинных родовых. Статуи их стояли на афинской городской площади — агоре.
[6] Номофеты — члены суда присяжных в Афинах, назначавшиеся для рассмотрения предлагаемых законопроектов или внесения изменений в существующие законы.
[7] Имеются в виду Ктесипп, Апсефион и Формион. Сама краткость введения (проемия) в этой речи объясняется тем, что речь произнесена второй по порядку, после речи Формиона.
[8] Все постановления афинского народного собрания делились на псефисмы и законы. Псефисмой называлось решение по отдельному вопросу, принятое на основе существующего законодательства. Законы принимались в принципе навечно. Принятие их оговаривалось особыми запретами, препятствовавшими изменению или отмене закона под страхом тяжелого наказания для лица, которое попытается это сделать. Рискующий выступить за отмену существующего закона должен был предварительно испросить себе гарантию безопасности (адейя).
[9] Имеются в виду Лептин и сторонники его закона.
[10] Ксенофонт (Греч, история. II. 4, 28) и Плутарх (Лисандр. 21), а также Аристотель (Афинская полития. 38.1) сообщают, что олигархи одолжили 100 талантов у Спарты. По поводу трудностей, связанных с возвращением этого займа, см. также: Лисий. Против Никомаха. 22. О последствиях, связанных с этими событиями, см. также: Исократ. Ареопагит. 63. Те. что в Пирее — термин из политической жизни Афин времени господства 30 тиранов (403 г. до н. э.): так обозначалась тогда демократическая партия, которую возглавлял Фрасибул, захвативший Пирей.
[11] Те, что в городе — термин из политической жизни Афин времени господства 30 тиранов. Он обозначал сторонников умеренной партии, засевших в Афинах после того, как 30 тиранов сбежали из Афин и укрепились в Элевсине.
[12] Партии, боровшиеся в Афинах после свержения 30 тиранов, примирились на условиях амнистии (никто не должен был преследоваться по политическим мотивам). См.: Аристотель. Афинская полития. 38.1.
[13] Имеется в виду время, предшествовавшее закону Лептина.
[14] Эйсфора — экстраординарный единовременный налог, накладывавшийся на богатых граждан Афин в момент крайней опасности, грозившей государству. О триерархии см. выше, примеч. 2.
[15] Афинские граждане, состояние которых оценивалось менее, чем в три таланта, освобождались от литургий.
[16] Метеки — жители Афин, не имевшие гражданских прав и поэтому находившиеся в неравноправном положении по сравнению с гражданами. Им запрещалось, например, приобретать землю и дома на территории Афинского государства, они платили особый налог — метекион.
[17] Гестиаторы — состоятельные граждане Афин, на которых возлагалась обязанность организации коллективного обеда для членов филы во время праздника Дионисий и Панафинейских торжеств. Это была одна из разновидностей литургий.
[18] С 357 г. до н. э. триерархия была реорганизована. Лица, на которых возлагалась обязанность строить триеры, объединялись в симмории: их было всего 20 по 60 человек в каждой. Из 1200 участников симморий были выделены 300 самых богатых, которые управляли всем делом, выдавая авансы для строителей, распределяя суммы платежей. Для выплаты денег были организованы так называемые синтелии, обычно из 5 или более человек. Это было объединение внутри симмории, члены которого брали на себя финансирование строительства одной триеры.
[19] Имеется в виду время после принятия закона Лептина.
[20] Речь идет о лицах, у которых будет отнята ателия.
[21] Имеются в виду обладатели ателии.
[22] Речь здесь идет о сторонниках закона Лептина.
[23] Подразумеваются освобожденные от обложений и не освобожденные.
[24] η̉μέρς μέρος μικρόν. Слова μικρόν некоторые рукописи не содержат (не исключено, что это позднее добавление).
[25] Речь идет о лицах, освобожденных от обложений.
[26] Как мы видели выше в § 19, самые богатые люди, исполняя триерархию, освобождались от остальных литургий.
[27] Исотелы составляли особый класс населения древних Афин, занимавший место между гражданами и метеками, но тяготевший к последним. В отличие от метеков они не нуждались в особом защитнике (простате). В частноправовом отношении и в финансовых делах они приравнивались к гражданам, но не имели права участия в политической жизни (занимать общественные должности, голосовать в народном собрании и суде).
[28] Боспорское царство располагалось по обеим сторонам пролива Боспор Киммерийский. Это было своеобразное объединение греческих полисов и туземных племен, в котором правила династия Спартокидов с 437 г. до н. э. (см. Диодop. XII. 31). Левкон I правил с 388 по 348 г. до н. э. Характерно, что Демосфен называет Левкона не царем или тираном, но архонтом: из надписей известно, что Левкон именовался «архонтом Боспора и Феодосии» (он был архонтом по отношению к грекам, но царем над туземными племенами). С Афинами Левкон поддерживал дружеские отношения и вел оживленную торговлю. Предметом афинской торговли с Боспором была расписная керамика, оружие, изделия ювелирного ремесла, вино.
[29] Почти в тех же словах Демосфен упоминает об этом обстоятельстве в речи «О венке». 87. Афинские торговцы пользовались привилегиями на Боспоре. Из декрета афинского Совета и народа в честь Спартака II и Перисада (IG. II 2. 212—346 г. до н. э.) мы узнаем, что боспорские цари обещали афинскому народу позаботиться о доставке хлеба в Афины, как это делал их отец. См.: Брашинский И. Б. Афины и Северное Причерноморье в VI — II вв. до н. э. М., 1963. С. 122 и след. и указанную там литературу вопроса.
[30] Эта привилегия существовала и при Перисаде, сыне Левкона, правившем на Боспоре после 348 г. до н. э. (см. речь «Против Формиона». 36). Еще Сатир, отец Левкона, предоставил афинянам право преимущественного вывоза хлеба в неурожайные годы (см.: Исократ. Трапедзит. 57).
[31] Ситофилаки — афинские магистраты, следившие за тем, чтобы пшеница, ячменная мука и печеный пшеничный хлеб продавались по справедливым ценам и соответствующего качества. Из 15 ситофилаков 10 исполняли свою должность в Афинах и 5 — в Пирее (см. словарь Гарпократиона под словом «ситофилаки»). Они вели ведомости, в которых учитывался ввозимый хлеб.
[32] Город на южном побережье Крыма, в 530 стадиях к западу от Пантикапея (Боспора). См.: Страбон. VII. 309.
[33] Страбон (VII. 311) пишет, видимо, имея в виду этот случай: «Говорят, что Левкон отправил афинянам из Феодосии 2 100 000 медимнов хлеба». 15 талантов, о которых здесь у Демосфена идет речь, вероятно были получены от продажи излишков хлеба.
[34] Местность с храмом Зевса вблизи Боспора Фракийского, основанным, согласно преданию, аргонавтами. Она располагалась на азиатской стороне пролива и служила сборным пунктом для плывших в Понт кораблей. Договоры между различными греческими государствами обнародовались, таким образом, не только в столицах договаривающихся сторон, но и в других государствах и территориях.
[35] Псефисма в данном случае — ответ Левкону, который должны будут передавать послы.
[36] В Афинах при распределении литургий имел место обычай, по которому лицо, считавшее себя несправедливо привлеченным к выполнению литургии, могло в порядке протеста указать на более богатого гражданина Афин, чтобы тот взял на себя исполнение литургии вместо него. В случае отказа он мог предложить обменяться имуществом. Поскольку Левкон являлся афинским гражданином, на него мог быть (разумеется, теоретически) распространен этот обычай.
[37] Олигархическое правительство Четырехсот было установлено в Афинах в 411 г. до н. э. (см.: Фукидид. VIII. 63 и след.; Диодор. XIII. 26 и след.) Неясно, кого имеет здесь в виду Демосфен, говоря о свергнувших тиранию политических деятелях. Возможно, речь идет об Аполлодоре из Мегар и Фрасибуле из Калидона, которым афиняне предоставили гражданские права после убийства тирана Фриниха.
[38] Имеются в виду события 404—403 гг. до н. э.
[39] Подразумевается изменение дел в худшую или лучшую сторону.
[40] Речь идет о событиях Коринфской войны 395—387 гг. до н. э. Неудачное для афинян сражение, упоминающееся здесь, произошло в 394 г. (о нем см.: Ксенофонт. Греч, история. IV. 2, 14; Диодор. XIV. 82 и след.). Афиняне выступали в союзе с Коринфом, Аргосом и беотийцами. Представители аристократической группировки в Коринфе, враждебно относившиеся к союзу, который Коринф заключил с Афинами, с воодушевлением встретили победу спартанцев и закрыли городские ворота перед побежденной армией.
[41] Ксенофонт об этом ничего не сообщает. Более того, в указанном месте «Греческой истории» (IV.2.23) Ксенофонт рассказывает о том, как афиняне и их союзники, которых не впустили в город, заняли старый лагерь, и что спартанцы отступили потом в тот район, где началось сражение.
[42] По-видимому, Демосфен в пылу полемики допускает здесь преувеличение в оценке сил противника афинян. Ксенофонт (Греч, история. IV. 2, 16) перечисляет города Пелопоннеса, приславшие контингенты войск в помощь Спарте, с указанием точного числа воинов. Всего пелопоннесцев и их союзников насчитывалось около 15 000, тогда как численность афинян и их союзников была значительно больше (около 25 000).
[43] Об Анталкидовом мире см. ниже, примеч. 50.
[44] Вероятно, это была, общая ателия, звание проксена, благодетеля государства («эвергета» — см. ниже, § 60).
[45] Тон оратора здесь иронический.
[46] Речь идет о коринфянах, оказавших поддержку Афинам.
[47] События имели место в Пелопоннесскую войну, в 409 г. до н. э. См.: Ксенофонт. Греч, история. I. 1. 32; I. 4, 9; Диодор. XIII. 72. После битвы при Эгоспотамах (405 г. до н. э.) те фасосцы, которые поддерживали афинян и сумели спастись во время резни, устроенной там Лисандром (Полиэн. 1.45.4), нашли приют в Афинах.
[48] Архебий в качестве друга афинян упоминается в речи «Против Аристократа». 189.
[49] См.: Ксенофонт. Греч, история. IV. 8, 27: «Затем Фрасибул поплыл в Византии, где сдал на откуп десятипроцентную пошлину с товаров, вывозимых с Понта. Фрасибул восстановил право афинян взимать десятипроцентную пошлину с товаров, которые провозились через Боспор в 390 г. до н. э.
[50] Речь идет об Анталкидовом мире 386 г. до н. э. Оратор здесь преувеличивает выгоды, полученные Афинами. Но ряд островов — Лемнос, Имброс, Скирос — были признаны афинскими владениями, чем был нарушен принцип указанного договора о предоставлении независимости всем греческим государствам.
[51] В ранг проксена возводились лица, представлявшие интересы другого государства в своем городе (постоянных дипломатических представительств у греков не было). Ср. примеч. 123.
[52] Звание «Благодетеля» (эвергета) давалось иностранцам за особые заслуги перед государством. Оно давалось и целым государствам, а не только отдельным лицам.
[53] Пидна и Потидея были завоеваны Филппом II за два года до произнесения речи.
[54] Имеются в виду Лептин и его сторонники.
[55] Подразумевается пожизненное изгнание, на которое они были осуждены.
[56] Речь идет о событиях 403 г. до н. э., связанных со свержением правительства 30 тиранов и восстановлением демократии в Афинах. По мирному договору со Спартой Афины лишались права надеть военно-морской флот.
[57] Имеется в виду царь Персии. По предложению сатрапа Фарнабаза персидский царь назначил Конона командующим персидским флотом.
[58] В 394 г. до н. э. в морском сражении при Книде Конон разгромил спартанский флот (см.: Ксенофонт. Греч, история. IV. 3. 10).
[59] Гармосты — наместники в греческих городах и на островах, назначенные спартанцами после того, как они одержали победу над Афинским морским союзом в Пелопоннесской войне (431—404 гг. до н. э.).
[60] Речь идет о так называемых «Длинных стенах» Афин, разрушенных по приказу спартанского полководца Лисандра.
[61] Демосфен в речи «Против Аристократа» (XXIII. 198) подчеркивает, но уже в другом контексте, рост индивидуализма в политической жизни Афин IV в. до н. э. В то время как раньше говорили не о победе Фемистокла при Саламине, а о победе афинян, не о победе Мильтиада при Марафоне, а о победе государства, ныне в ходу выражения вроде «Тимофей взял Керкиру», «Хабрий одержал морскую победу при Наксосе».
[62] Конону первому после Гармодия и Аристогитона была поставлена статуя за счет и от имени государства. Разумеется, частным образом ставились статуи и до него.
[63] Здесь имеется в виду ателия, которой, по-видимому, пользовались дети Конона.
[64] О хитрости, к которой прибегнул Фемистокл, подробно сообщает Фукидид (I. 90 и след.) Рассказ Демосфена расходится с тем, что сообщает Фукидид, лишь в некоторых деталях (по Фукидиду, Фемистокл, уже находясь в Спарте, передал афинянам, чтобы они задержали спартанских послов).
[65] Конон восстанавливал «Длинные стены» Афин в 393 г. до н. э. (см.: Ксенофонт. Греч, история. IV. 8, 9; Диодор. 14, 85).
[66] События имели место в 378 г. до н. э., когда афиняне, откликнувшись на призыв фиванцев, выступили против лакедемонян (см.: Диодор. XV. 31). Союзниками спартанцев были аркадяне, элейцы, сикионяне и коринфяне, а также мегарцы, фокейцы, локры и другие. См. также: Непот, Хабрий. I. 2; Полиэн. II. 1, 2.
[67] Горгоп — спартанский гармост на острове Эгина, доставлявший афинянам много неприятностей, опустошавший берега Аттики и мешавший судоходству в Сароническом заливе. Отправляясь на помощь Евагору на Кипр, Хабрий попутно высадился на Эгине и, применив военную хитрость, разбил спартанцев, убив самого Горгопа. См.: Ксенофонт. Греч, история. V. 1, 1—13.
[68] Хабрий дважды побывал в Египте на службе у тамошних династов, выступавших против Персии, — в 380 и 361 гг. до н. э. См.: Диодор. XV. 29. 92.
[69] Сражение произошло при Наксосе в 376 г. до н. э. Его подробно описывает Диодор (XV. 34. 3—6; 35). См. также: Плутарх. Фокион. 6; Ксенфонт. Греч, история. V. 4,- 63. Согласно Диодору, у Хабрия было 83 корабля, у лакедемонян — 65. Потери афинян составляй 18 кораблей, спартанцев — 32, из них 24 были потоплены, 8 взяты в плен вместе с командами.
[70] Под этими островами следует, по-видимому, понимать близлежащие к Наксосу острова Киклад.
[71] По-видимому, эти «Деяния Харбия» представляют собой подборку выдержек из официальных актов и документов, сделанную самим оратором при подготовке речи «Против Лептина».
[72] Имеются в виду Лептин и его сторонники.
[73] Наказанием за предательство была смертная казнь с конфискацией имущества. На потомках осужденного лежало несмываемое пятно позора.
[74] Хабрий погиб в 357 г. до н. э., во время осады Хиоса, ворвавшись во вражеский порт на триере, которой он командовал, будучи триерархом.
[75] Эти слова адресованы секретарю. Прежде чем огласить псефисму, Демосфен хочет сделать несколько вводных замечаний, во время которых будет подготовлен к чтению необходимый документ.
[76] Ификрат — командир наемников в Афинах первой половины IV в. до н. э., известный тем, что создал новый род войск — легковооруженных пехотинцев (пельтастов), оружием которых было длинное копье и щит. О наградах Ификрату рассказывает оратор Эсхин (III.243). См. также: Демосфен. Речь против Аристократа. 242. Ификрат прославился победой над спартанцами в 392 г. до н. э.
[77] Страбак и Полистрат — предводители отрядов наемных войск в Афинах первой половины IV в. до н. э. Оба они получили от афинян в награду гражданские права. См.: Демосфен. I Речь против Филиппа. 24; Аристотель. Риторика. II. 23, 1399 В.
[78] Тимофей — афинский политический деятель и стратег первой половины IV в. до н. э.
[79] Клеарх — полководец и политический деятель, близкий к Тимофею, позже — тиран Гераклеи Понтийской, ученик Платона и Исократа.
[80] Докимасия — проверка, которую проходили афинские магистраты. Проверялось их происхождение, поведение. Члены Совета 500 подвергались докимасии советом предшествующего состава. Шесть фесмофетов и все девять архонтов подвергались двойной докимасии. Кандидаты должны были отвечать на ряд вопросов, и от характера ответов зависело их утверждение. См.: Аристотель. Афинская полития. 55. 1-4.
[81] Дикастерий — судейская коллегия и место, где она заседала.
[82] νεώρεποι oι̉ νόμοι — «более новые», «позже принятые» законы. Некоторые пытаются понять это выражение как «более подверженные изменениям», «менее основательные», «незрелые».
[83] По-видимому, здесь имеются в виду народные собрания, на которых выдвигались и утверждались законы.
[84] Имеется в виду комиссия номофетов. Обязанности номофетов были сходны с обязанностями судей. Они выбирались из членов суда присяжных (гелиастов), и численность их составляла 1000 или 1001 членов. Они подавали голос открытым голосованием.
[85] К другим постановлениям, которые рассматривались присяжными, относятся государственные договоры, отчеты магистратов и т. п.
[86] Об эпонимах см. примеч. 5.
[87] Секретарь, о котором здесь идет речь, был авторитетным государственным чиновником, о нем упоминает Фукидид (VII. 10).
[88] В промежутке между внесением закона в народное собрание и его утверждением граждане Афин собирались еще дважды. На этих двух народных собраниях, втором и третьем, обсуждался закон по существу. На третьем собрании обычно утверждали номофетов (о них см. выше, примеч. 84).
[89] Из последующих слов Демосфена вытекает, что этот закон имел двойную преамбулу. Первая изобличала порочность закона Лептина, затем следовала мотивировка контрпредложения Демосфена. Из слов «читай же то, что далее следует» ясно, что текст документа прерван по воле оратора.
[90] Нижеследующий текст закона содержал запрет вносить законы, противоречащие принятым прежде.
[91] Оратор говорит здесь об Апсефионе — см. ниже, § 145.
[92] Лептин выступал перед фесмофетами в так называемой α̉νακρισις, предварительном разбирательстве.
[93] Под древним законом подразумевается закон Солона, о котором шла речь в § 89.
[94] Мы принимаем чтение рукописи L (υ̉μι̃ν) вместо чтения рукописи S (η̉μι̃ν).
[95] Древний солоновский закон, на который ссылается Демосфен, не вполне подходит к настоящему случаю, так как он имел силу только в собрании номофетов, а не в процессе γραφή παρανόμων.
[96] Предлагая Лептину утвердить закон, который вносит Апсефион и поддерживает Демосфен, оратор прибегает к насмешке.
[97] О законе Солона см.: Плутарх. Солон. 21; Исей. III. 68. См. также: Демосфен. XXXVI. 15.
[98] Разумеется, это заявление — пример риторического преувеличения. Помимо ателии, у народа Афин было большое количество других почестей и наград, которые могли присуждаться как гражданам, так и иностранцам.
[99] Слова και̉ πολει̃ν некоторые (Hirschig Cobet) считают интерполяцией (см.: Weil H. Les plaidoyers politiques de Demosthene. P., 1883. P. 62) но, как нам представляется, без достаточных оснований.
[100] Герусия — Совет старейшин в Спарте, состоявший из 28 членов. К ним присоединялись еще два царя. Этот Совет контролировал жизнь спартанского государства, и члены его избирались пожизненно. Они не отчитывались за свои действия, поэтому Демосфен и называет их господами (деспотами). Слово это в демократических Афинах звучало одиозно.
[101] Равными (гомеями) называли себя все спартанцы, противопоставляя себя периэкам и илотам.
[102] Орхомен издревле соперничал с Фивами за преобладание в Беотии, и фиванцы в 364 г. до н. э. разрушили город, вырезали все мужское население, а женщин и детей продали в рабство (см.: Диодор. XV. 79).
[103] Слова τη̃ς ο̉λιγαρχίας καὶ δεσποτείας считают глоссой ряд издателей. Г. Вайль (Op. cit. Р. 65) предлагает исправления к этому тексту.
[104] Портик Герм на афинской агоре назывался так потому, что его колонны были украшены изображениями Гермеса. Здесь говорится о надписи, которая была выставлена в память о подвиге афинских воинов после победы Кимона на реке Стримон во Фракии. См.: Эсхин. III. 183; Плутарх. Кимон. 7.
[105] Лисимах — сын известного афинского политического деятеля Аристида (См.: Плутарх. Аристид. 27).
[106] Плетр равен 0,095 га.
[107] Возделанная земля — это земля с растущими на ней плодовыми деревьями, виноградниками и другими культурами, требующими длительного ухода. Под невозделанной («лысой») землей имеется в виду такая, на которой нет культурных растений.
[108] Драхма равна 4,336 г. серебра, мина — 341,2 грамма серебра.
[109] Алкивиад — известный афинский политический деятель и полководец, живший с 450 по 404 гг. до н. э. Ему посвятил одну из своих биографий Плутарх, имя его постоянно встречается на страницах труда Фукидида, «Греческой истории» Ксенофонта и в других сочинениях античных авторов.
[110] Демосфен из тактических соображений хочет избежать намеков на финансовые затруднения, которые испытывало в те времена афинское государство. Именно этими обстоятельствами и мотивировал свой законопроект Лептин.
[111] Здесь повторяется мысль, высказанная в § 56.
[112] οι̉ πρω̃τοι τω̃ν προγονων, — «первые из предков». Смысл выражения остается неясным.
[113] Имеется в виду Лептин.
[114] Применительно к закону Лептина.
[115] Речь идет об ателии.
[116] Смысл заявления Демосфена становится ясным, если учесть, что ателия давалась за относительно скромные заслуги перед афинским государством. За выдающиеся заслуги сооружали статуи в честь награждаемого, предоставлялся обед в Пританее и т. п. В случае отмены ателии оставались только высокие награды.
[117] Как можно понять из продолжения речи, случаи, когда государству оказываются великие благодеяния, связаны с состоянием войны, а частые войны нежелательны, по мнению Демосфена.
[118] Речь идет о двух группах лиц. Первая награждена помимо ателии и другими почестями, вторая же обладает одной ателией.
[119] На стеле было записано постановление о почестях, дарованных афинским народом потомкам Гармодия и Аристогитона.
[120] Метеки в Афинах платили специальный налог, метекион, 12 драхм в год, как сообщает словарь Гарпократиона. См. примеч. 16. Замечание Демосфена носит иронический характер.
[121] После слова eί̉ναι Г. Вайль (Op. cit. Р. 73) склонен вставить πρόξενοι (в сочетании с eί̉ναι φάσκοντίς). Такая вставка все же не представляется абсолютно необходимой.
[122] Ликид — вольноотпущенник Хабрия, командовавший отрядом наемников. О Дионисии ничего не известно.
[123] Проксен — лицо, представлявшее интересы другого полиса в своем собственном. Так как системы постоянных дипломатических представительств не существовало, институт проксении был очень важен. Ср. примеч. 51.
[124] Об этом шла речь выше, см. § 100.
[125] Имеются в виду сторонники закона Лептина, выдвинувшие аргумент о том, что Формион, Демосфен и другие внесли свой закон только с целью провалить закон Лептина. См. выше, § 101.
[126] О номофетах см. примеч. 83 и 87. Демосфен относит утверждение нового закона к тому времени, когда начнется законодательная деятельность комиссии номофетов, а именно к началу будущего года.
[127] Диофант из Сфетта был известным политическим деятелем, (см. речь Демосфена «О преступном посольстве»). 297. Евбул из Анафлиста — известный афинский политический деятель, осуществивший финансовую реформу.
[128] То есть преследовать по суду лиц, обладающих ателией.
[129] Эту фразу ряд издателей исключают из текста речи, как позднюю глоссу.
[130] Это положение разъясняется в начале второго введения к речи «Против Лептина».
[131] Слова «этого человека» относятся к Апсефиону, главному обвинителю.
[132] Синдики — государственные защитники, обязанность которых состояла в защите закона в комиссии номофетов. Они защищали закон в связи с тем, что предлагался новый, противоречащий старому, предварительно рекомендованный народом. Эта комиссия избиралась от случая к случаю.
[133] О перечисленных лицах мало что известно. Об одном из них, Леодаманте, упоминает Эсхин — III. 138.
[134] О «тех, кто в Пирсе» см. примеч. 10.
[135] Такими наказаниями были изгнание, смертная казнь, продажа в рабство, лишение гражданской чести, тюремное заключение.
[136] Эндейксис — форма письменного обвинения, адресованного афинскому магистрату и касающегося лиц, лишенных гражданских прав, но производивших действия, разрешенные только гражданами. Это письменное обвинение предъявлялось после совершения преступления, тогда как апагогэ предусматривала арест лица, захваченного в момент совершения преступления. См. также примеч. 4.
[137] Драконт — древний афинский законодатель, издавший в 621 г. до н. э. свои законы. В афинской надписи 409 г. до н. э. сохранились его законы о непредумышленном убийстве. См.: Аристотель. Политика. II, 1274 В; Афинская полития / Пер. С. И. Радцига. М.; Л., 1936. С. 122 и примеч.
[138] Декрет Демофанта был принят после падения тирании Четырехсот. Он упоминается в речи Ликурга «Против Леократа» (§ 127) и у Андокида «О мистериях» (§ 96—98). Последний цитирует клятву, согласно которой афинский народ обязался оказывать почести людям, погибшим за дело демократии.
[139] Демосфен формулирует ответ, которого можно ожидать от Лептина. Смысл намека в том, что демократия в настоящий момент прочно установилась, никаких попыток возродить тиранию не предвидится и, следовательно, не приходится ожидать ситуации, в которой могут совершить подвиг тираноборцы, какими были Гармодий и Аристогитон.
[140] Здесь содержится намек на события, связанные с походами Эпаминонда в Пелопоннес, в результате которых был нанесен удар Спарте и ее союзникам.
[141] После изгнания Фрасибула в 466 г. до н. э. в Сиракузах была установлена демократия.
[142] Имеется в виду тиран Сиракуз Дионисий Старший, захвативший власть в 406 г. до н. э. См.: Фролов Э.Д. Сицилийская держава Дионисия. Л., 1979. По-видимому, Демосфен намеренно принижает должность, которую Дионисий занимал до того, как стал тираном (см.: Там же. С. 51. примеч. 7).
[143] Изгнание Дионисия Младшего произошло в 356 г. до н. э. События, связанные с приходом к власти Диона, изложены у Диодора (XVI. 6 и след.), Плутарха (Дион. 25) и Непота (Дион. 5).