XXXI. Речь против Филона при его докимасии

Речь против Филона, подобно речам XVI, XXV и XXVI, принадлежит к разряду речей, сказанных по поводу докимасии (см. введение к речи XVI).
Филону (неизвестному нам афинскому гражданину) выпал жребий быть членом Совета пятисот. По обычаю, он должен был подвергнуться докимасии перед кончающим свою службу составом Совета. Один из членов этого Совета (также нам неизвестный) выступил с протестом против Филона как человека, недостойного быть членом Совета; при разборе этого дела в Совете и сказана эта речь.
Обвинитель приводит в числе мотивов против Филона отсутствие у последнего чувства гражданского долга: во время борьбы демократии с приверженцами олигархии при правлении Тридцати, в 403 г., Филон, хотя был изгнан олигархами из города (см. введение к речи XII, отдел 53), тем не менее не примкнул и к демократам, ничего не жертвовал в пользу их, а спокойно жил сперва в деревне, а потом за границей в городе Оропе (см. примеч. 2 к речи XX). Мало того, он со своей шайкой делал набеги в Аттику и отнимал съестные припасы у проживавших в деревне стариков, неспособных к участию в борьбе. Наконец, он так дурно относился к матери, что она, умирая, оставила деньги на погребение не ему, родному сыну, а постороннему человеку (вопрос о почитании родителей как раз входил в число вопросов, задававшихся при докимасии; см. введение к речи XVI).
Странно в этой речи то, что обвинитель не воспользовался законом Солона, воспрещавшим гражданину оставаться нейтральным при гражданской войне: всякий обязан был примкнуть к одной из борющихся партий. Плутарх (в биографии Солона, гл. 20) так объясняет мотив, которым руководился Солон при издании этого закона: "Солон, как кажется, хочет, чтобы ни один гражданин не оставался равнодушен и безучастен к общему делу, избавив от угрожающей опасности себя и свой дом и хвастаясь после, что он не пострадал от бедствий и несчастий своего отечества, но чтобы всякий нимало не медля принимал сторону тех, кто стоит за благое и правое дело, и предпочитал скорее подвергаться вместе с ними опасности и помогать им, чем ожидать в безопасности, за кем останется победа". Надо думать, что в эпоху Лисия этот закон уже не действовал: иначе оратор не преминул бы сослаться на него в § 27.
Если сравнить эту речь с аналогичной речью XXVI против Евандра, сказанной в подобном же судебном процессе, то увидим значительную разницу в тоне: тон нашей речи суровый и деловой, но не страстный и злобный, как в речи XXVI; такой спокойный тон и естествен для человека, который в самом начале речи заявляет, что он не имеет личной вражды к подсудимому, а руководится в своем обвинении лишь чувством долга.
Для датирования речи нет никаких данных в ней, так что ее можно отнести к любому году между восстановлением демократии (403 г.) и началом Коринфской войны (394 г.). Но, судя по тому, что "дряхлые старики", которых грабил Филон (§ 18, 19), не могут выступить свидетелями против Филона "все вместе" (§ 18) только по своей немощности (а не потому, что многих или некоторых из них нет в живых), можно заключить, что этот судебный процесс происходил немного времени спустя после 403 г.
В этом процессе наша речь была или единственной, или, во всяком случае, первой: правда, в § 4 обвинитель просит других членов Совета дополнить его речь, но в § 32, где он говорит о попытках друзей Филона уговорить обвинителя, он называет только себя (в противоположность словам речи XXX, 34, где обвинители упомянуты во множественном числе).

* * *

(1) Члены Совета! Прежде я думал, что дерзость Филона не дойдет до того, чтоб он решился предстать пред вами в качестве испытуемого: но, так как его дерзость проявляется не в одном только каком-нибудь факте, а во многих, и, с другой стороны, я, вступая в члены Совета, дал клятву подавать государству возможно лучшие советы, (2) а в этой клятве между прочим дается обещание сообщить, если кто знает, что кто-либо из выбранных по жребию непригоден быть членом Совета, - ввиду всего этого я намерен выступить с обвинением против находящегося здесь Филона. Я это делаю, однако, не из мести за какую-нибудь личную вражду, не из гордого сознания своего искусства и привычки говорить перед вами, но потому, что мне дает уверенность в успехе множество его преступлений, и я считаю своим долгом соблюдать данные мною клятвы.
(3) Вы увидите, конечно, что я не обладаю такою способностью раскрыть перед вами его нравственный облик, какою обладал он, совершая свои подлые поступки; однако, если бы я оказался недостаточно красноречивым оратором при этом обвинении, было бы несправедливо, чтоб это послужило к его выгоде: скорее наоборот, на основании того, что я докажу удовлетворительно, он должен быть признан недостойным: (4) моя речь, может быть, будет недостаточной вследствие моей неопытности,[1] но она будет удовлетворительной вследствие его порочных свойств. Прошу также и более искусных ораторов из вашей среды показать, что его проступки более тяжки, и, пользуясь фактами, пропущенными мною, представить в обвинение Филона то, что им известно, потому что вам надо судить о личности Филона не на основании моей одной речи. (5) Я утверждаю, что быть членом Совета у нас имеет право только тот, кто, будучи гражданином, сверх того еще и желает быть им: для такого человека далеко не безразлично, благоденствует ли наше отечество, или нет, потому что он считает для себя необходимым нести свою долю в его несчастиях, как он имеет ее и в его счастии. (6) А кто хоть и родился гражданином, но держится убеждения, что всякая страна ему отечество,[2] где он имеет средства к жизни, тот, несомненно, с легким сердцем пожертвует благом отечества и будет преследовать свою личную выгоду, потому что считает своим отечеством не государство, а богатство.
(7) Итак, я докажу, что Филон больше думал о собственной безопасности, чем об опасности отечества, и счел за благо лучше самому проводить жизнь в безопасности, чем спасать отечество, деля опасности со всеми гражданами. (8) Когда над отечеством нашим разразилось несчастие[3] (я упоминаю о нем лишь настолько, насколько меня вынуждает необходимость), он, члены Совета, был выслан из города коллегией Тридцати[4] вместе с массой других граждан и несколько времени жил в деревне.[5] Когда же Фильская партия вернулась в Пирей,[6] когда не только деревенские жители, но и те, кто жил на чужой стороне, стали собираться, - одни в город, другие в Пирей, - и каждый по мере сил своих старался помочь отечеству, Филон поступил как раз наоборот по сравнению со всеми другими гражданами: (9) он собрал свои пожитки, уехал отсюда в чужую страну и поселился в Оропе под опекой патрона,[7] платя установленный для метеков налог: он предпочел жить у них метеком, чем быть с нами гражданином. Некоторые граждане при виде успешных действий Фильской партии переменили свои политические взгляды; но он даже в этих успехах не захотел принять никакого участия: он предпочитал явиться, когда дело будет сделано, чем вернуться вместе с другими, сделавши что-нибудь полезное для общего блага демократии: он не явился в Пирей и не предлагал вам где-либо его поставить в строй, (10) А кто решился бросить вас в счастье, что сделал бы тот, если бы дела у нас приняли оборот нежелательный? Кто по личному несчастию не делил с нами опасности, постигшие тогда наше отечество, заслуживает еще некоторого снисхождения, потому что несчастие постигает человека не по его воле; (11) но кто поступил так с намерением, тот не заслуживает никакого снисхождения, потому что сделал это не вследствие несчастного стечения обстоятельств, а по злому умыслу. Во всем мире установился такой обычай - обычай справедливый: за одно и то же преступление человек всего более сердится на того, кто всего более имеет возможности не совершать его, а бедному или физически слабому прощает, предполагая, что он совершает проступок против воли. (12) Так, Филон не заслуживает никакого снисхождения: он не был слаб и мог лично переносить труды войны, как и вы видите; не был он и беден и мог своим состоянием прийти на помощь отечеству, как я докажу это. Так, не заслуживает ли общей ненависти с вашей стороны человек, который был в такой же мере дурен, в какой мог быть полезен?
(13) Затем, вы ни в ком из граждан не возбудите ненависти к себе, признавши его недостойным: как видите, он оказался изменником по отношению не к одной партии, а к обеим; таким образом, ни у Городской партии нет основания считать его другом (потому что он не счел нужным прийти к ним во время опасности), ни у партии, занявшей Пирей (потому что и с ними он не захотел вернуться на родину, хотя и сам был изгнанником).
(14) Нет, если есть еще какая партия среди граждан, действовавшая с ним заодно, то пусть у них, если когда-нибудь (чего да не случится!) они овладеют государством, он и предъявляет свои права на место в Совете!
Итак, чтобы вам знать, что эти первые пункты моего обвинения соответствуют действительности, т. е. что он жил в Оропе и имел патрона, что владел довольно большим состоянием и что не был в строю ни в Пирее, ни в городе, выслушайте об этом показания свидетелей.
(Свидетели.)
(15) Таким образом, ему остается только сказать, что по какой-нибудь болезни, приключившейся с ним, он оказался не в состоянии прийти лично на помощь в Пирей, но добровольно из своих средств пожертвовал денег народу или снабдил оружием каких-нибудь членов своего дема, как это сделали многие другие граждане, не могшие лично оказать услуг отечеству. (16) Так, чтобы ему не удалось солгать и обмануть вас, я и это сейчас вам ясно докажу, так как потом мне уже: нельзя будет выступить здесь[8] и уличить его. Позови сюда Диотима из Ахарн[9] и других, выбранных вместе с ним для снабжения оружием членов дема на пожертвованные деньги.
(Свидетельство выбранных вместе с Диотимом.)
(17) Таким образом, Филон не только не думал, как помочь отечеству в такое время и при таких обстоятельствах, но еще стремился поживиться чем-нибудь от ваших несчастий. Выступая из Оропа то один, то во главе шайки других негодяев, для которых ваши несчастия были счастием, (18) он ходил по деревням и, встречая дряхлых стариков - граждан, которые оставались в своих демах с небольшим количеством необходимых припасов, потому что, несмотря на преданность демократии, не в силах были по своим годам помочь ей, он отнимал, что у них было: для него было интереснее самому поживиться какими-нибудь пустяками, чем быть безупречным по отношению к ним. В настоящее время они по той же самой причине не могут выступить против него все вместе, по какой и тогда не могли помочь отечеству. (19) Однако их немощность не должна послужить дважды Филону на пользу: тогда, когда он отнял, что у них было, и теперь, если вы признаете его достойным. Нет, если хоть кто-нибудь из обиженных им явится сюда, вы должны считать это важным фактом и ненавидеть его всеми силами души за то, что он не посовестился отнимать последнее достояние у людей, которым другие, из сострадания к их бедности, скорее готовы были давать свое. Зови сюда свидетелей![10]
(Свидетели.)
(20) Затем, я не вижу причины, почему вы должны судить о нем иначе, чем судят его родные; а мнение их таково, что, если бы даже за ним не было никаких других проступков, то уже по одной этой причине вы имели бы право счесть его недостойным. В чем винила его мать при жизни, об этом я не буду говорить; но на основании ее распоряжения перед кончиной вам легко судить, как он относился к ней. (21) Она не решилась доверить ему себя даже после смерти, а Антифану,[11] с которым она не была ни в каком родстве, оказала доверие, - дала ему на свои похороны три мины[12] серебра, обойдя таким образом его, собственного сына. Не ясно ли отсюда, что она была уверена, что он, несмотря даже на родство, не отдаст ей последнего долга? (22) А если уж мать, которая по природе своей более всех способна сносить обиды от детей своих и придавать большое значение ничтожным подаркам от них, потому что она относится к их действиям более с любовью, чем с критикой, - если мать считала его способным даже с нее мертвой что-нибудь содрать, то что вы должны думать о нем? (23) Человек, так дурно относящийся к своим близким, чего не сделает с чужими? В доказательство того, что и это согласно с истиной, выслушайте показание самого получившего эти деньги и похоронившего ее.
(Свидетельство.)
(24) Так, с какою же целью[13] вы признаете Филона достойным? Может быть, за то, что он ни в чем не виновен? Нет, он совершил величайшие преступления по отношению к отечеству. Может быть, за то, что он исправится? Так пусть он сперва исправится по отношению к государству, окажет явно какую-нибудь услугу ему, как тогда приносил ему вред, а потом уже и предъявляет свои права на место в Совете. Более благоразумно, по мнению всех, платить благодарностью человеку лишь после за совершенное им дело.[14] По моему, по крайней мере, мнению, будет возмутительной несправедливостью, если он за совершенные им уже проступки не будет вовсе наказан, а за те услуги, которые он только еще хочет оказать, будет пользоваться почетом. (25) Но, может быть, чтобы граждане были лучше, видя, что все получают одинаковый почет, поэтому надо признать его достойным? Нет, представляется опасность, что даже и честные граждане, при виде одинакового почета, оказываемого дурным, сойдут с честного пути, зная, что люди, оказывающие почет дурным, вместе с тем предают забвению хороших. (26) Надо обратить внимание еще вот на что: если бы кто предал врагам крепость, или флот, или лагерь, в котором находится часть граждан, то к нему была бы применена высшая мера наказания; а он, предавший все государство, не только не получит возмездия, но еще собирается быть членом Совета. А между тем человек, так явно, как он, предавший свободу, по справедливости должен бы был бороться на суде не из-за места в Совете, а защищать себя от рабства[15] и полного лишения гражданских прав.
(27) Как я слышал, он рассуждает так, что если бы отсутствие гражданина в то время было преступлением, то об этом был бы прямой закон, как о других преступлениях: он думает, вы не поймете, что никакого закона об этом не было издано только потому, что это преступление так велико. И действительно, какому оратору могло прийти в голову, какой законодатель мог предполагать, что какой-нибудь гражданин совершит такой проступок? (28) Если кто оставит строй,[16] когда не само государство находится в опасности, а когда оно ставит в опасность других, об этом был издан закон, как о великом преступлении; а если кто оставит само государство, когда оно само находится в опасности, неужели об этом не было бы издано закона? Несомненно, если бы можно было думать, что кто-нибудь когда-либо совершит подобное преступление. (29) Вы наградили метеков достойным нашего государства почетом[17] за то, что они помогли народу в большей мере, чем того требовал их долг: кто же не сделает вам упрека, - и упрека справедливого, - за то, что Филона, предавшего отечество вопреки своему долгу, вы не подвергнете если не большему какому-нибудь наказанию, то, по крайней мере, лишению почета в настоящем случае? (30) Вспомните, почему вы награждаете почетом людей, оказавших услуги отечеству, и почему подвергаете позору дурных граждан. Оба эти принципа были установлены не столько ввиду совершившихся уже фактов, сколько ради будущих, - чтобы граждане сознательно стремились быть хорошими и никоим образом не вздумали быть дурными. (31) Примите во внимание еще вот что: о каких клятвах,[18] думаете вы, может заботиться Филон, когда он уже на самом деле предал родных богов? Как может он подать хороший совет о государственном строе, когда он не захотел даже освободить отечество? Какие тайные решения может он соблюдать,[19] когда он не считал нужным исполнять даже того, что повелевало государство во всеуслышание? Справедливо ли, чтобы он, не пришедший принять участие в борьбе даже последним, получил теперь такой почет раньше людей, доведших борьбу до конца? Это будет ужасно, если вы не отвергнете его одного, который всех граждан ставил ни во что. (32) Я вижу некоторых, которые теперь хотят ему помочь и просить вас за него, после того как они не могли уговорить меня;[20] а тогда, когда у вас были опасности и тяжкая борьба, в которой наградой было само демократическое устройство государства, и когда надо было бороться не только за право иметь место в Совете, но и за свободу, - тогда они не просили его помочь и вам, и всему государству и не предавать врагам ни отечества, ни Совета, в который он желает теперь попасть, не имея на то права, так как другие сделали все дело. (33) Он - единственный человек, члены Совета, не имеющий права жаловаться, если он не получит места в Совете: не вы его теперь лишите этой чести, а сам он лишил себя ее тогда, когда не счел своим долгом стать в то время с вами на борьбу в защиту Совета, как он теперь явился с полной охотой вынимать жребий.
(34) Я думаю, довольно того, что я сказал, хотя я о многом не упомянул. Но я уверен, что вы и без того сами поймете, что полезно для отечества. Для суждения о лицах, достойных занимать место в Совете, вам не надо другого критерия, кроме вас самих: вспомните, за какие заслуги перед отечеством вы сами были признаны достойными этого места. Действия Филона представляют собою новый образец, чуждый всякому демократическому строю.


[1] Обычная ссылка тяжущихся на свою неопытность говорить: см. примеч. 1 к речи XVII.

[2] Космополитическая идея о том, что для человека весь мир — отечество, в греческой литературе (по крайней мере, дошедшей до нас) впервые была высказана Ёврипидом: «везде, где земля кормит, — отечество» (фрагм. 777) и «весь воздух доступен орлу, и вся земля — отечество для храброго» (фрагм. 1047). Но, так как обе эти сентенции находились в трагедиях, не сохранившихся до нашего времени, то мы не знаем, какими лицами они высказаны, — теми ли, которые выражали мысли самого поэта, или же теми, которых он критиковал. Эта же мысль имеется у Аристофана: «всякая страна — отечество, где хорошо живется» («Плутос», стих. 1151); здесь она вложена в уста Гермесу, которого поэт изображает в виде существа без всяких моральных принципов. Впоследствии космополитизм стал учением философов киренской и стоической школы. Напротив, в более древние времена лишиться отечества и жить на чужбине считалось величайшим несчастием. Так, Тиртей говорит: «нет ничего горестнее, как покинуть свой город и тучные поля и жить нищим, бродя с милой матерью, стариком отцом, малыми детьми и законной супругой». В древности жизнь на чужбине должна была быть особенно тяжелой: иностранец в чужом городе не имел никаких прав; он был метеком и находился под опекой патрона (§ 9). Только в Афинах метекам-иностранцам жилось сравнительно хорошо; но в Спарте иностранцев едва терпели и всегда могли изгнать.

[3] Разумеется поражение афинян при Эгос-Потамосе в 405 г. и последовавшие события. См. введение к речи XII, отдел 39 и сл.

[4] См. введение к речи XII, отдел 46 и сл.

[5] После казни Ферамена олигархи выслали демократов из города в Пирей и в деревни, откуда они потом бежали в соседние местности.

[6] См. введение к речи XII, отделы 53, 54 и сл.

[7] Каждый метек в Афинах должен был выбрать себе из среды граждан патрона (покровителя), платить установленный налог и исполнять возлагаемые на него повинности. Покровитель служил для метека посредником во всех сношениях его с государственными властями или перед судом, так как сами метеки не имели государственных прав. Метеки, не имевшие покровителя или обращавшиеся к государству без его посредства, были привлекаемы к суду и в случае обвинения наказывались, вероятно, конфискацией имущества, а в случае неуплаты налога продавались в рабство. Как видно из этого места, в Оропе, как в городе, входившем в состав Афинской державы, положение метеков было то же, что в Афинах.

[8] Отсюда видно, что при докимасии и обвинителю и ответчику предоставлялось лишь по одной речи; поэтому здесь обвинитель опровергает предполагаемые им увертки противника.

[9] Диотим — лицо неизвестное. Ахарны — один из демов Аттики. См. примеч. 15 к речи XVI.

[10] См. примеч. 22 к речи XII.

[11] Антифан — лицо неизвестное. Часто завещатель указывал, кто должен похоронить его, как, на какую сумму.

[12] Приблизительно 75 рублей.

[13] Так сказано в подлиннике, хотя из следующих возможностей только третья указывает на цель, а две первые — на причину.

[14] Фраза «более благоразумное дело» в издании Thalheim’a поставлена в скобках как позднейшая вставка, которую следует удалить из текста. Едва ли это необходимо.

[15] Смысл: так как Филон не хотел защищать гражданскую свободу, то он не только не заслуживает почетного места в Совете, но даже не должен бы был быть свободным человеком и пользоваться гражданскими правами. Надо заметить, что в подлиннике здесь сознательно употреблена так называемая «парономасия» — игра слов, состоящая в том, что два слова ε̉ονλενειν и δονλενειν имеют одинаковое окончание, рифму (как часто в наших пословицах, например, «не до жиру — быть бы живу»). Этого в переводе нам передать не удалось; можно бы было, изменив смысл подлинника, сказать: «не из-за места в Совете, а из-за места на свете»).

[16] О законе, каравшем дезертирство, см. введение к речи XIV.

[17] Метеки должны были исполнять воинскую повинность, но некоторые из них сделали больше, чем были обязаны. За это они были награждены «исотелией». Исотелия состояла в том, что награжденный ею метек уравнивался в повинностях с гражданами и получал право владеть земельной собственностью и домами.

[18] Оратор имеет в виду присягу, которую давали члены Совета при вступлении в должность. Между прочим, в ней было обещание подавать государству возможно лучшие советы, о чем оратор упоминает в § 1. На этот пункт он намекает словами: «хороший совет о государственном строе».

[19] В подлиннике двусмысленное выражение (вероятно, намеренное), которое может значить: 1) «хранить тайны», 2) «исполнять тайные решения». Поэтому в переводе мы выбрали не совсем обычное (и тоже двусмысленное) выражение «соблюдать тайные решения».

[20] То же самое сказано в речи XXX, 34. См. примеч. 41 к речи XXX.