Когда Ферамен весною 404 г. возвратился из Спарты с тяжелыми условиями мира (см. введение к речи XII, отдел 42), то некоторые представители умеренной аристократии решились оказать противодействие замыслам олигархов (см. там же, отдел 43). Для уничтожения противников олигархи воспользовались услугами некоего Агората, который, хотя был сыном раба, но получил право гражданства будто бы за участие в убийстве Фриниха в 411 г. (см. там же, 25). Однако лицо, произносящее эту речь, отрицает как участие его в убийстве Фриниха, так и факт получения им прав гражданства (§ 70 и сл.). После этого Агорат в течение 6 лет жил в Афинах, занимаясь доносами (§ 73). К его помощи и обратились теперь олигархи.
Обстоятельства дела подробно изложены в этой речи (§ 5 и сл.). Дело было подстроено так, что Агората самого должен был кто-нибудь обвинить в участии в заговоре против заключения мира и изменения государственного строя; а он уже должен был донести на известных лиц как на своих соучастников. Некто Феокрит предъявил к нему обвинение пред Советом пятисот. Несколько членов Совета отправились в Пирей, чтобы арестовать его. Агорат в притворном страхе искал прибежища у алтаря в храме Артемиды. Некоторые граждане, считавшие его действительно участником заговора, предлагали ему свое содействие с целью дать ему возможность бежать из Аттики. Но он отклонил это предложение и, добровольно оставив храм, явился в Совет и сделал донос на нескольких граждан, в числе которых был Дионисодор, родственник лица, говорящего эту речь. Все указанные Агоратом граждане были арестованы, равно как и он сам. Их дело должно было разбираться в суде гелиастов в составе двух тысяч человек. Но вскоре после этого было установлено правление Тридцати, и обвиненные подверглись суду в Совете, который был послушным орудием в руках олигархов. Все они были приговорены к смертной казни, кроме Агората, приговоренного к изгнанию. В 404 г. он присоединился к демократам на Филе и вернулся с ними в Афины. Спустя "долгое время" (§ 83) после этого родственник казненного Дионисодора, исполняя долг кровной мести, привлек Агората к суду как убийцу Дионисодора и других граждан. При разборе этого дела и произнесена обвинителем настоящая речь. Таким образом, после 404 г. до судебного процесса прошло 5-6 лет, и нашу речь надо датировать приблизительно 398 г.
* * *
(1) Ваш общий долг, господа судьи, вступаться за права людей, павших жертвой своей приверженности к вашей демократической партии, и мой долг это в особенности, потому что Дионисодор был мне родственником по жене и двоюродным братом.[1] Таким образом, причина вражды к Агорату у меня та же, что и у вашей демократии: он совершил такой поступок, за который теперь я его ненавижу, как это естественно, а вы, если бог даст, справедливо его накажете. (2) Он был виновником казни моего родственника Дионисодора и многих других (имена их вы услышите), оказавших услуги вашей демократии, сделав на них донос в правление коллегии Тридцати. Этим поступком своим он лично мне и каждому из его родственников причинил большой ущерб, а всему государству немало, как я думаю, повредил, лишив его таких граждан. (3) Поэтому, господа судьи, как я полагаю, и человеческий и божеский закон требует от меня и от вас всех посильного мщения; такой образ действий, я думаю, возвысит нас в глазах и богов и людей. (4) Вам необходимо, афиняне, выслушать все обстоятельства дела с самого начала, чтобы знать, во-первых, каким образом и кем было уничтожено у вас демократическое правление; затем, каким образом погибли по вине Агората вышеупомянутые люди, и особенно, что завещали они перед смертью. Узнав все это в точности, вы с большей радостью и с более покойной совестью можете произнести приговор над Агоратом. Я начну рассказ свой с тех событий, которые дадут возможность нам объяснить всего легче обстоятельства дела, а вам - понять их.
(5) Когда ваш флот был уничтожен[2] и положение дел внутри государства стало довольно затруднительно, немного спустя после этого к Пирею подошел спартанский флот, и вместе с этим начались переговоры со спартанцами о мире. (6) В это время люди, желавшие политического переворота, строили свои ковы, полагая, что они теперь дождались самого удобного момента к тому, чтобы именно в это время установить в государстве правление, какое им желательно. (7) По их мнению, единственным препятствием к этому служили только лица, стоявшие во главе демократической партии, да стратеги с таксиархами.[3] Они хотели поэтому каким бы то ни было образом их устранить, чтобы тем легче приводить в исполнение свое желание; и потому прежде всего они сделали нападение на Клеофонта - вот каким образом. (8) В первое собрание, на котором была речь о мире, когда послы ваши, вернувшись от спартанцев, сообщили, на каких условиях спартанцы готовы заключить мир (условием было поставлено срытие обеих длинных стен на пространстве десяти стадий[4]), вы, афиняне, не могли равнодушно слышать о разрушении стен, и Клеофонт встал и от имени вас всех сказал, что никоим образом нельзя этого делать. (9) После этого встал Ферамен, замышлявший гибель вашей демократии, и предложил, что, если вы его выберете посланником с неограниченными полномочиями для переговоров о мире, то он устроит мир на таких условиях, что и стены не будут разрушены, и вообще государство не потерпит никакого ущерба. Он выражал надежду при этом добиться от спартанцев также и некоторых других льгот для государства, (10) Поверив ему, вы выбрали полномочным послом его, хотя за год перед этим его же, выбранного в стратеги, вы не признали достойным,[5] считая его врагом вашей демократии.
(11) По прибытии в Спарту он пробыл там много времени, несмотря на то, что оставил вас в осаде и знал, что ваша демократия находится в безвыходном положении и что большая часть жителей, вследствие бедствий от войны, терпит недостаток в съестных припасах; но он поступил так с тем расчетом, что вы с радостью будете готовы заключить мир на каких угодно условиях, находясь в том положении, в какое он вас поставил.
(12) Между тем его товарищи, остававшиеся здесь и замышлявшие уничтожить демократию, потребовали к суду Клеофонта; предлогом к этому послужило то, что он не явился в ряды гоплитов, желая отдохнуть,[6] а действительная причина заключалась в том, что он ради вашего блага высказался против разрушения стен. Для суда над ним сторонники олигархии подобрали состав присяжных и, выступив с обвинением против него, добились осуждения его на смертную казнь по вышеупомянутому поводу. (13) После этого из Спарты вернулся Ферамен. Некоторые стратеги и таксиархи, в числе которых был Стромбихид и Дионисодор, а также и некоторые другие граждане, из любви к вам, как оказалось впоследствии, обращались к нему с выражением сильного негодования. Действительно, он привез такие условия мира, тяжесть которых мы почувствовали, испытав их на практике: много граждан, и хороших граждан, потеряли мы, да и сами были изгнаны коллегией Тридцати. (14) Вместо уничтожения части длинных стен на пространстве десяти стадий, в условиях мира значилось срытие длинных стен на всем их протяжении; вместо того чтобы добиться каких-нибудь других льгот для государства, он привез условие о выдаче флота спартанцам и об уничтожении стен Пирея. (15) Вышеупомянутые лица, видя, что это - мир только по названию, а на самом деле - уничтожение демократии, заявили, что они не допустят этого: им не жаль было стен, афиняне, что их разрушат, и не о флоте заботились они, что его придется выдать спартанцам (все это касалось их не больше, чем каждого из вас); (16) но они понимали, что таким образом демократия ваша будет уничтожена. Нельзя сказать и того (как утверждают некоторые), что они не желали заключения мира: нет, но они хотели доставить народу афинскому мир на более выгодных условиях. Они надеялись на возможность этого и исполнили бы это, если бы их не погубил Агорат. (17) Ферамен и остальные злоумышленники, узнав о том, что есть люди, готовые помешать уничтожению демократии и выступить против них в защиту свободы, заблагорассудили ранее дня Народного собрания, на котором должен был решаться вопрос о мире, прежде всего подвергнуть их опасному обвинению, чтобы никто не мог в Собрании выступить, против них с речью в защиту вашей демократии. Для этой цели они придумали против них такой злой план. (18) Они подговорили вот этого самого Агората сделать донос на стратегов и таксиархов, хотя он не мог знать за ними никакой вины, афиняне: ведь, конечно, они были не так глупы и бедны друзьями, что пригласили бы себе на помощь в таких важных делах Агората, раба и родившегося от рабов, и видели бы в нем надежного и расположенного к себе человека; но обвинителям он представлялся подходящим доносчиком. (19) Чтобы донос казался более вероятным, они хотели придать делу такой вид, будто он делает его против своей воли, а не добровольно. Однако, что он сделал его добровольно, это, я думаю, и вы увидите из его действий. Они подослали в Совет Феокрита, сына Элафостиктова; а Феокрит этот был товарищем и близким человеком Агората. (20) А члены Совета в год, предшествовавший тирании Тридцати, были изменниками и в высшей степени желали олигархии. Доказательство этому то, что большинство членов из того состава Совета были и членами Совета следующего года, в правление коллегии Тридцати. Но ради чего я говорю это вам? Чтобы вы знали, что все решения, исходившие из того Совета, были вызваны не любовью к вам, но имели целью уничтожение вашей демократии, и чтобы вы так и смотрели на них. (21) Явившись в этот Совет, Феокрит в секретном заседании его доносит, что происходят собрания с целью помешать делу, приводящемуся теперь в исполнение. Имена участников он отказался назвать, потому что он так же, как и они, связан клятвами, да и есть другие, которые могут сообщить их имена; сам же он ни в каком случае не может этого сделать. (22) А между тем если бы этот донос был сделан не по предварительному соглашению, то разве не заставил бы Совет Феокрита назвать имена и разве допустил бы сделать донос безымянный? А Совет, напротив, сделал такое постановление.
(Постановление.)
(23) Когда было сделано такое постановление, комиссия, выбранная из членов Совета, пошла в Пирей за Агоратом и, встретив его на площади, хотела его взять под стражу. Но случившиеся при этом граждане, Никий, Никомен и некоторые другие, видя, что дела в городе не особенно хороши, заявили, что не допустят взять Агората под стражу, старались освободить его от ареста и давали ручательство представить его в Совет. (24) Комиссия, записав имена поручителей и лиц, препятствовавших аресту Агората, возвратилась в город. А Агорат и поручители за него сели у алтаря в Мунихии[7] и там стали обдумывать, что делать. Поручители и все остальные решили как можно скорее удалить Агората из Афин. (25) Приготовив у берега два судна, они всячески упрашивали его оставить Афины и обещали сами уехать с ним на то время, пока обстоятельства не переменятся к лучшему: они указывали при этом на то, что если его отведут в Совет, то под пыткой,[8] пожалуй, он будет вынужден назвать имена афинян, которые ему подскажут люди, желающие вредить отечеству. (26) Несмотря, однако, на такие просьбы с их стороны, несмотря на то, что они приготовили суда и сами проявляли готовность ехать с ним, Агорат отказался последовать их совету. А между тем, Агорат, если бы у тебя не было чего-нибудь в виду и если бы ты не был уверен, что тебе ничего дурного не будет, то разве ты не уехал бы, когда и суда были снаряжены, и поручители были готовы ехать с тобой? Тогда у тебя была еще возможность к тому: ты не был еще во власти Совета. (27) Но, несомненно, ты находился не в одинаковом с ними положении: во-первых, они были афинские граждане и потому не боялись пытки; затем, они покидали свою родину и все-таки готовы были ехать с тобою, потому что видели менее вреда для государства в этом, чем в несправедливой гибели через тебя множества добрых граждан. А тебе, во-первых, угрожала опасность подвергнуться пытке, оставшись здесь; затем ты покинул бы не родину свою. (28) Таким образом, во всех отношениях для тебя было бы полезнее уехать, чем для них, если бы тебе не на что было надеяться. Но нет, ты по доброй воле погубил столько добрых афинских граждан, хоть и делаешь вид, что погубил их нехотя. Что все это, о чем я говорю, было подстроено, на то есть и свидетели, да и самое постановление Совета будет свидетельствовать против тебя.
(Свидетели. Постановление.)
(29) Так вот, когда состоялось такое постановление и советская комиссия явилась в Мунихию, Агорат добровольно встал и ушел от алтаря, хотя теперь он и говорит, что его взяли оттуда силой. (30) Приведенный в Совет, он сообщил прежде всего имена своих поручителей, затем стратегов и таксиархов, а потом и некоторых других граждан. Таково было начало всего этого скверного дела. А в том, что он сообщил эти имена, я думаю, он и сам сознается; в противном случае я уличу его на основании неоспоримых фактов. Отвечай мне.[9]
(Допрос.)
(31) Далее, они хотели, господа судьи, чтобы Агорат сообщил имена еще многих лиц: так страстно стремился Совет сделать какое-нибудь зло; да и самому ему казалось, что он сказал еще не всю правду. Поэтому он делает донос на всех их добровольно, без всякой необходимости. (32) А во время Народного собрания в театре в Мунихии некоторые усердно заботились о том, чтоб и народу был сделан донос о стратегах и таксиархах (что касается других, то было достаточно доноса, сделанного в одном Совете), так что и там ввели его в Народное собрание. Отвечай мне, Агорат; впрочем, я думаю, ты не сознаешься в том, что ты сделал, в присутствии всех афинян.
(Допрос.)
(33) Он и сам сознается; но все-таки секретарь[10] прочтет вам и постановление Народного собрания.
(Постановление.)
Что Агорат сообщил имена тех лиц как в Совете, так и в Народном собрании и таким образом является убийцей[11] их, это, я думаю, вы знаете довольно хорошо, а что он был виновником всех бедствий вашего отечества и что он ни с чьей стороны не заслуживает сожаления, это я надеюсь вам показать в общих чертах. (34) Когда они были взяты и посажены в тюрьму, тогда Лисандр вошел с флотом в ваши гавани, ваш флот был выдан спартанцам, стены срыты, учреждена коллегия Тридцати, и каких-каких ужасов не испытала ваша родина! (35) Затем, когда была учреждена коллегия Тридцати, она сейчас же назначила суд над ними в Совете, хотя уже было постановлено народом судить их "в суде гелиастов в составе двух тысяч человек".[12] Прочти постановление.
(Постановление.)
(36) Если бы их судили гелиасты, то они легко могли бы быть оправданы, потому что вы все уже знали тогда, в каком бедственном положении находится государство, хотя уже помочь отечеству ничем не могли; но нет, они отдали их на суд Совета, бывшего в правление коллегии Тридцати. Суд производился так, как и вы сами знаете. (37) Члены коллегии сидели на скамьях, где теперь сидят пританы; два стола было поставлено перед ними; камешек надо было класть не в урны, но открыто на эти столы: обвинительный на передний, а оправдательный на задний.[13] (38) Таким образом, возможно ли было кому-нибудь из них рассчитывать на оправдание? Одним словом, все являвшиеся в Совет на суд были приговариваемы к смертной казни; никто не был оправдан, за исключением Агората, которого они отпустили как благодетеля отечества. Чтобы вы знали, какое множество людей он погубил, я хочу вам прочесть их имена.
(Имена.)
(39) Затем, господа судьи, когда они были осуждены на смерть и им предстояла казнь, они созвали к себе в тюрьму родных: кто сестру, кто мать, кто жену, кто другую какую родственницу, какая у кого была, чтобы перед концом жизни проститься в последний раз со своими. (40) Дионисодор также призвал к себе в тюрьму сестру мою, бывшую за ним замужем. Узнав об этом, она пришла в траурном платье...[14] как и было естественно, когда ее муж был в таком несчастии.
(41) В присутствии сестры моей, Дионисодор распорядился своими домашними делами, как ему хотелось, говорил об Агорате, что он - виновник его смерти; при этом он завещал мне и присутствующему здесь Дионисию, своему брату, и всем своим друзьям мстить за него Агорату; (42) также и жене своей, которую он считал беременной от него, завещал, если у ней родится сын, сказать ему, что его сгубил Агорат, и велеть ему мстить за него Агорату как убийце. В доказательство истины своих слов я представлю свидетелей.
(Свидетели.)
(43) Итак, афиняне, по доносу Агората они были казнены; а сколько страшных несчастий постигло город после того, как они были уничтожены коллегией Тридцати, это, я думаю, вы довольно хорошо знаете; во всем этом виноват Агорат, сгубивший их. (44) Хоть мне и больно напоминать вам о бедствиях, постигших город, но это необходимо сделать, господа судьи, в данном случае, для того, чтобы вы знали, насколько заслуживает с вашей стороны снисхождения Агорат. Вам известно, какие достойные люди были граждане, привезенные с Саламина,[15] сколько их было и какой смертью погибли они по приговору коллегий Тридцати; вам известно, сколько граждан из Элевсина испытало ту же печальную участь; вы помните также, как и здешних граждан по личной вражде отводили в тюрьму: (45) они не причинили никакого зла государству, и тем не менее их заставляли умирать самой позорной и бесславной смертью: одни оставляли престарелых родителей, которые надеялись, что дети будут их кормить в старости, а по смерти похоронят; другие оставляли сестер, не выданных замуж; третьи - малых детей, еще очень нуждавшихся в их попечении. (46) Какое мнение, господа судьи, думаете вы, они все имеют об Агорате или какой произнесли бы они о нем приговор, если бы это было в их власти, лишившись благодаря ему того, что было им всего дороже на свете? Вы помните также, как стены были срыты, корабли выданы неприятелям, верфи разрушены, ваш Акрополь был в руках спартанцев, и вся сила Афин была сокрушена, так что ваш город ничем не отличался от самого ничтожного города. (47) Ко всему этому, вы лишились своего личного состояния и наконец все как есть были изгнаны из отечества. Такие последствия предчувствовали те славные граждане, когда они не соглашались допустить заключения мира, господа судьи. (48) Они хотели принести какую-нибудь пользу отечеству, а ты, Агорат, их сгубил, обвинив во враждебных замыслах против вашей демократии. Поэтому ты - виновник всех зол, постигших государство. Вспомните же теперь каждый и о своих личных несчастиях, и об общих бедствиях всего государства и покарайте за них их виновника.
(49) Меня, господа судьи, очень интересует вопрос, что он решится сказать перед вами в свое оправдание: ему нужно доказать, что он не делал доноса на этих людей и неповинен в их смерти; но этого он никогда не мог бы доказать.[16] (50) Прежде всего, против него свидетельствуют постановления Совета и Народного собрания, ясно гласящие: "относительно которых сделал донос Агорат"; затем, в приговоре суда, которому подвергался он в правление Тридцати, но был оправдан, ясно сказано: "потому что жалоба его была найдена соответствующей действительности". Прочти.
(Постановления. Приговор.)
(51) Итак, Агорат никоим образом не мог бы доказать, что он не делал доноса: в таком случае ему необходимо показать, что он по праву сделал этот донос, - потому что видел, что образ действий их преступен и неполезен вашей демократии. Но я думаю, что он и не стал бы этого доказывать. Надо полагать, что если бы они сделали какое-нибудь зло народу афинскому, то коллегия Тридцати не осудила бы их на смертную казнь, опасаясь, что демократия может быть уничтожена, и карая их за народ: но, думаю, коллегия поступила бы как раз наоборот.
(52) Но, может быть, он скажет, что причинил столько несчастий против воли. А по моему мнению, господа судьи, если кто вам причинит большие несчастия, - такие, выше которых ничего не может быть, хотя бы это было совершено против его воли, то это еще не причина, чтобы вам не наказывать его. Затем, помните также и то, что Агорат имел возможность спастись, пока его не привели в Совет, когда он сидел у алтаря в Мунихии: и суда были снаряжены, и поручители были готовы с ним вместе уехать. (53) А между тем, если бы ты их послушался и захотел уехать вместе с ними, то ты ни добровольно, ни против воли не сгубил бы стольких афинян. Но ты поддался убеждениям людей, склонивших тебя тогда, и надеялся получить от них большие выгоды за то лишь, чтоб назвать имена стратегов и таксиархов. За это мы не должны оказывать тебе никакой пощады, потому что и ты не оказал никакой пощады тем, кого ты сгубил. (54) При этом Гиппий с Фасоса и Ксенофонт из Кариды,[17] которые, по одинаковому с ними обвинению, были вызваны Советом, были казнены, один после пытки, именно Ксенофонт, а Гиппий - так, потому что коллегия Тридцати признала их не заслуживающими жизни: они не хотели сгубить никого из афинян. А Агорат был оправдан, потому что они считали его действия в высшей степени приятными для себя.
(55) По слухам, часть вины относительно доноса он сваливает на Менестрата. А дело с Менестратом было вот как. На Менестрата этого был сделан донос Агоратом: он был схвачен и находился в тюрьме. Был еще Гагнодор из Амфитропы, из одного дема с Менестратом, родственник Крития, одного из членов коллегии Тридцати. Во время Народного собрания в Мунихии в театре Гагнодор, желая спасти Менестрата, но вместе с тем сгубить как можно больше тех, на кого был сделан донос, представил его Народному собранию, и ему выхлопотали гарантию быть безнаказанным на основании нижеследующего постановления:
(Постановление.)
(56) Когда состоялось это постановление, Менестрат сделал донос и прибавил в прежний список имена других еще граждан. Хотя коллегия Тридцати его оправдала подобно Агорату, признав его донос соответствующим действительности, но вы много времени спустя, когда он был привлечен к суду как убийца, по справедливости приговорили его к смертной казни и отдали в руки палача; он был насмерть забит палками. (57) Но если он был казнен, то для Агората и подавно смертная казнь будет справедливым наказанием, так как он, сделав донос на Менестрата, тем самым является виновником его смерти; да и в казни тех, на кого донес Менестрат, кто более виноват, как не тот, кто его поставил в такую необходимость? (58) Да, Агорат непохож, думается мне, на Аристофана из дема Холлид, который тогда был поручителем за него и, снарядив суда в Мунихии, готов был ехать с ним. Насколько от него зависело, ты спасся бы, и в таком случае не был бы виновником смерти никого из афинян и сам не попал бы в такие опасности. (59) Но ты не посовестился сделать донос даже на своего избавителя и этим доносом сгубил и его, и остальных поручителей своих. Некоторые при том хотели подвергнуть пытке Аристофана, как человека не чисто афинского происхождения, и убедили народ сделать вот какое постановление:
(Постановление.)
(6о) После этого люди, стоявшие тогда во главе правления, обращались к Аристофану с предложением оговорить других и через это самому спастись, вместо того чтобы подвергаться опасности испытать страшные мучения после суда за присвоение гражданских прав.[18] Но он отвечал, что этого никогда не сделает: так он был честен и по отношению к арестованным, и по отношению к народу афинскому, что предпочел лучше сам погибнуть, чем своим доносом несправедливо кого-нибудь погубить. (61) Так вот он был каков, хотя ему и грозила смерть от тебя, а ты, не зная никакой вины за теми людьми, но уверенный в том, что в случае их гибели ты будешь иметь участие в учреждавшемся тогда правлении, своим доносом довел до казни многих добрых граждан афинских. (62) Я хочу показать вам, господа судьи, каких людей лишил вас Агорат. Если бы их было немного, то я стал бы говорить о каждом из них в отдельности; теперь же я скажу о них всех зараз. Одни из них были у вас по многу раз стратегами и каждый раз передавали своим преемникам государство увеличенным; другие занимали другие важные должности, были много раз триерархами[19] и никогда не подвергались от вас никакому позорному обвинению. (63) Некоторые из них спаслись и остались живы, хотя их Агорат также хотел погубить и они были осуждены на казнь, но судьба и воля божества сохранила их: они бежали из Афин и, вернувшись из Филы, теперь пользуются вашим уважением как хорошие граждане.
(64) Вот каковы эти люди, которых Агорат частью довел до смертной казни, частью заставил бежать из отечества; а кто таков сам он? Надо вам сказать, что он - раб и происходит от рабов, чтобы вы знали, какой человек вам принес такой вред. У него отец был Евмар, а этот Евмар был рабом Никокла и Антикла. Взойдите сюда, свидетели!
(Свидетели.)
(65) Трудно было бы, господа судьи, перечислить все низкие и позорные поступки, которые совершил он и его братья. Что касается его злостных доносов, то мне нет никакой надобности перечислять подробно все дела частные, уголовные, фискальные, которые вел он, делая злостные доносы: вы все и в Народном собрании, и в заседании суда признали его злостным доносчиком, и он должен был уплатить вам десять тысяч драхм,[20] так что это достаточно засвидетельствовано всеми вами. (66) Далее, несмотря на такое происхождение свое, он решился заводить незаконные связи и соблазнять свободных жен граждан и был пойман на месте преступления, а за это полагается наказание - смертная казнь.[21] Зови свидетелей, которые подтвердят, что это заявление мое верно!
(Свидетели.)
(67) Итак, господа судьи, их было четверо братьев. Старший из них попался в том, что в Сицилии изменнически подавал сигналы врагам, и за то был забит насмерть палками по приказанию Ламаха.[22] Другой увез из Афин в Коринф раба, а из Коринфа хотел увезти девушку,[23] но был пойман и окончил жизнь в тюрьме. (68) Третьего брата Фениппид здесь привел к властям, как одежного вора; вы судили его в дикастерии,[24] приговорили к смертной казни и отдали палачу, чтобы забить его палками насмерть. Истину моих слов, я думаю, он и сам признает, да и я представлю свидетелей в доказательство этого.
(Свидетели.)
(69) Не должны ли вы все осудить его? Если каждый из его братьев за одно преступление был признан заслуживающим смертной казни, то подавно вы вполне должны осудить на смерть его, виновного во многих преступлениях как перед всем государством, так и, в частности, перед каждым из вас, и притом в таких преступлениях, за каждое из которых в законах полагается наказание - смертная казнь.
(70) Он будет говорить, господа судьи, стараясь обмануть вас, что в правление Четырехсот он убил Фриниха;[25] будет утверждать, что за это народ дал ему право афинского гражданства. Это - ложь, господа судьи: ни Фриниха он не убивал, ни права афинского гражданства народ ему не давал. (71) Против Фриниха, господа судьи, составили заговор сообща Фрасибул[26] из Калидона и Аполлодор из Мегары: когда они встретились с ним во время его прогулки, Фрасибул нанес ему удар и свалил его с ног, а Аполлодор не тронул его; но в это время поднялся крик, и они бежали. Но Агорат не был ими приглашен в участники, не присутствовал при этом и ничего не знает об этом заговоре. Истину моих слов докажет вам самое постановление.
(Постановление.)
(72) Что Агорат не убил Фриниха, это видно из самого постановления: нигде в нем не сказано: "Агорат пусть будет афинским гражданином", как это сказано о Фрасибуле; а между тем, если бы он действительно убил Фриниха, то о даровании ему прав гражданства должно бы было быть сказано на той же самой колонне, где говорится о Фрасибуле. Однако при помощи взятки, данной лицу, внесшему предложение, они[27] устраивают дело так, что имена их, как благодетелей, приписываются на колонне. Истину моих слов докажет это постановление.
(Постановление.)
(73) Несмотря на это, Агорат относился к вам с таким неуважением, что, не имея права гражданства, заседал и в суде, и в Народном собрании и подавал всевозможные жалобы, подписываясь гражданином из дема Анагирунта. Затем, есть и другое важное доказательство того, что он не убил Фриниха, а за это убийство, по его словам, он и получил право афинского гражданства. Фриних этот был учредителем правления Четырехсот. После его убийства большая часть олигархов бежала. (74) Как вы думаете? Члены коллегии Тридцати и члены тогдашнего Совета, которые и сами были все из числа этих бежавших Четырехсот, выпустили бы из рук убийцу Фриниха, или отомстили бы ему за Фриниха и за изгнание, которому сами подверглись? Я, с своей стороны, думаю, что стали бы мстить.
(75) Итак, если он не убил Фриниха, а выдает себя за его убийцу, то он виноват, говорю я; а если ты оспариваешь это и говоришь, что убил Фриниха, тогда очевидно, что ты причинил еще больший вред афинской демократии и тем искупил в глазах Тридцати свою вину за убийство Фриниха: никогда тебе не уверить никого на свете, что после убийства Фриниха тебя выпустили бы члены коллегии Тридцати, если бы ты не сделал какого-нибудь большего, непоправимого вреда афинской демократии. (76) Таким образом, если он будет утверждать, что убил фриниха, помните об этом и накажите его за его поступки; если же он будет отрицать это, спросите его, за что он получил право афинского гражданства, как он утверждает. Если он не будет в состоянии указать этого, накажите его за то, что он заседал и в суде, и в Народном собрании, и за то, что делал злостные доносы на многих, подписывая свое имя так, как будто бы был афинянином.
(77) Как я слышал, он думает сказать в свою защиту то, что он уходил на Филу и вместе с другими воротился с Филы и что это - очень большой подвиг; но дело было так. Агорат явился на Филу: но найдется ли человек подлее его? Зная, что на Филе есть люди, подвергшиеся изгнанию из-за него, он, однако, не посовестился явиться к ним. (78) Как только там увидали его, его схватили и повели прямо на казнь туда, где предавали смерти и всех других разбойников, злодеев, попадавшихся им. Но Анит, тогдашний стратег, посоветовал им не делать этого, говоря, что они еще не в таком положении, чтобы мстить личным врагам, но что теперь им не следует ничего предпринимать, а если когда вернутся на родину, тогда и накажут виновных. (79) Эти слова его были причиною того, что Агорат на Филе избежал наказания; а стратега надо было слушаться, чтобы благополучно вернуться на родину. Но вот другой факт: не окажется ни одного человека, который бы обедал с ним за одним столом или жил в одной палатке; да и таксиарх не внес его в список своей филы; никто не разговаривал с ним как с проклятым.[28] Позови таксиарха.
(Свидетельство.)
(8о) Когда состоялось примирение[29] между обеими партиями и Пирейцы снарядили торжественную процессию на Акрополь, во главе которой был Эсим, то Агорат и тут выказал свою наглость вот до какой степени: он взял оружие и пошел вместе с другими и так шел в процессии с гоплитами до города. (81) Когда они были у ворот и, прежде чем войти в город, выстроились в ряды, то Эсим заметил его, подошел и, взяв у него щит, бросил его наземь и велел ему убираться оттуда. "Убийца не должен участвовать в процессии в честь Афины", - сказал он. Так Агорат был прогнан Эсимом. В доказательство истины моих слов я представлю свидетелей.
(Свидетели.)
(82) Вот как, господа судьи, гоплиты смотрели на него и на Филе, и в Пирее. Поэтому если он в защиту свою будет указывать на свой приход на Филу, то надо предложить ему вопрос: не спас ли ему жизнь Анит, когда другие хотели наказать его смертью, и не бросил ли его щит Эсим, не позволив участвовать в процессии?
(83) Итак, не принимайте ни этого довода его, ни того, что мы хотим наказать его по истечении слишком долгого времени. Я думаю, что для подобных преступлений нет срока давности; я думаю, что виновный должен доказать, что он не сделал того, в чем его обвиняют, - все равно, сейчас ли его хотят наказать или спустя много времени. (84) Таким образом, пусть Агорат докажет или то, что он не был виновником смерти этих людей, или то, что он сделал это по праву, потому что они причинили какой-нибудь вред народу афинскому. А если мы наказываем его слишком поздно, тогда как следовало наказать его уже давно, то у него остается в барышах время, которое он прожил, не имея на то права; а те люди им все-таки убиты.
(85) Как я слышал, Агорат выставляет в виде сильного аргумента еще то, что в жалобе сказано: "На месте преступления".[30] Но это, думается мне, глупейший аргумент: ведь если бы не было прибавлено слов "на месте преступления", то он подлежал бы этому обвинению; в прибавке этих слов он видит для себя какое-то смягчающее обстоятельство. Но это, кажется, то же самое, что человек признает факт убийства, но не признает, что он был пойман на месте преступления, и усиленно доказывает это, как будто если он не пойман, но все-таки совершил убийство, то за это он должен остаться цел и невредим. (86) Я с своей стороны думаю, что коллегия Одиннадцати,[31] принявшая эту жалобу, не предполагала тогда, что помогает Агорату в подыскивании доказательств, но вполне правильно поступила, заставив Дионисия, подававшего эту жалобу, прибавить слова "на месте преступления". Разве не будет явным убийцей тот, кто будет виновником казни каких-либо людей своим доносом сперва Пятистам, а потом еще раз всем афинянам?[32] (87) Ведь, надо полагать, под словами "быть пойманным на месте преступления" ты понимаешь не тот лишь случай, когда человек ударит другого дубиной или ножом, потому что если рассуждать, как ты рассуждаешь, то никто не окажется убийцей тех людей, на которых ты донес: никто их не ударил, не зарезал, а они умерли вследствие твоего доноса. Так, виновник смерти не есть ли пойманный на месте преступления? А кто другой - виновник, как не ты, сделавший донос? А в таком случае, как же не назвать пойманным на месте преступления тебя, убийцу?
(88) Как я узнал, он хочет сказать еще то, что он привлечен к суду вопреки клятвам и договорам,[33] которые мы, Пирейцы, заключили с Городскими. Таким образом, если он основывается на вышеупомянутых аргументах, то почти уже признает себя убийцей; он считает препятствием к суду над ним или клятвы, или договоры, или время, или какие-то слова "на месте преступления"; но на самое существо дела совершенно не надеется, что оно ему поможет с честью выйти из этого процесса. (89) Но вы, господа судьи, не должны дозволять ему говорить об этом; а прикажите ему говорить в своей защите на тему о том, что он не делал доноса и что те люди не убиты. Затем, клятвы и договоры, я думаю, не должны нами приниматься в соображение по отношению к нему: ведь клятвы эти даны Городской партией Пирейцам. (до) Так, если бы он был в городе, а мы - в Пирее, то договоры еще имели бы какое-нибудь значение по отношению к нему. Но и он был в Пирее, и я, и Дионисий, и все они, хотящие наказать его; таким образом, договоры не служат нам препятствием, потому что ни одной клятвы не давали Пирейцы Пирейцам и Городские Городским.
(91) Во всех отношениях, думается мне, Агорат заслуживает смерти, и даже не одной: он говорит, что народ дал ему право гражданства, и вместе с тем он, как мы видим, относился дурно к этому народу, которого он сам называет своим отцом: он предал врагам все, благодаря чему народ мог бы приобрести большее величие и силу. Так вот, кто бил своего кровного отца и не давал ему средств к жизни, а у усыновившего его отца отнял бывшее у него имущество, тот разве не заслуживает наказания смертью за это даже на основании закона о дурном обращении с родителями?[34]
(92) На вас всех, господа судьи, равно как и на каждом из нас в отдельности, лежит обязанность отомстить за тех людей. Умирая, они завещали и нам, и всем друзьям своим мстить за них Агорату как убийце, делать ему зло, какое только кто может. Таким образом, если они оказали какую услугу государству или вашей демократии, в чем нет никакого сомнения и что вы самипризнаете, то вы все необходимо должны быть их друзьями и близкими; а потому их завещание относится столько же к нам, сколько и к каждому из вас в отдельности. (93) Поэтому ни божеский, ни человеческий закон не позволяет вам отпустить Агората без наказания. А потому, афиняне, раз вы в то время, когда они умирали, не были в состоянии по тогдашним обстоятельствам прийти к ним на помощь, теперь, когда вы имеете эту возможность, отомстите их убийце. Подумайте, афиняне, не совершите поступка в высшей степени недостойного! Оправдывая Агората, вы делаете не одно это дело: нет, вы этим же самым приговором осуждаете на смерть тех людей, которых вы признаете своими друзьями, (94) потому что, отпуская без наказания виновника их смерти, вы тем самым признаете, что он был прав, предавая их казни. Для них будет величайшим несчастием, если люди, которым они, как друзьям, завещали мстить за себя, окажутся единомышленниками Тридцати, подающими голос против них. (95) Нет, нет, господа судьи, ради олимпийских богов, ни в каком случае, никоим образом не осуждайте на смерть тех людей, которые оказали вам столько услуг и за это были казнены Тридцатью и этим вот Агоратом! Итак, вспомните обо всех бедствиях, как общественных, постигших отечество, так и личных, которые испытал каждый из вас со времени кончины тех людей, и отомстите виновнику этих бедствий! Вам показано как на основании постановлений, так и на основании доносов и всех других документов, что Агорат - виновник их смерти. (96) Кроме того, ваш долг - вынести приговор, противоположный приговору коллегии Тридцати: поэтому, кого они осудили на смерть, тех оправдайте вы, а кого они не осудили на смерть, тех приговорите вы! Так вот, коллегия Тридцати осудила на смерть тех людей, которые были вашими друзьями (их вы должны оправдать); а Агората они оправдали, потому что видели, с какой охотой он старался их погубить (его вам следует осудить). (97) Так, если вы вынесете приговор, противоположный приговору коллегии Тридцати, то, во-первых, вы не окажетесь единомышленниками своих заклятых врагов, затем, вы отомстите за своих друзей, и, наконец, весь мир признает ваш приговор согласным с человеческими и божескими законами.
[2] При Эгос-Потамосе в 405 г. См. введение к речи XII, отдел 39.
[3] См. примеч. 15 к речи III.
[4] ю стадий — приблизительно 1,77 километра.
[5] Дело происходило так: Ферамен был выбран в стратеги поднятием рук («хиротонией») в Народном собрании (см. примеч. 22 к речи X), но при докимасии (см. примеч. 22 к речи VI) в суде гелиастов перед вступлением в должность он не был признан достойным, т. е. был забаллотирован.
[6] Едва ли удачный способ извинения для военного человека; но оратор хочет сказать, что Клеофонт отсутствовал не по злой воле, и его нельзя считать сознательным дезертиром, в чем его обвиняли.
[7] Святилище Артемиды на возвышенности Мунихии. Человек, отдавшийся под покровительство божества, считается неприкосновенным (см. еще § 29).
[8] Агорат был раб и потому мог быть подвергнут пытке. См. примеч. 11 к речи III.
[9] См. примеч. го к речи XII.
[10] См. примеч. g к речи I. То же в § 35 и 50.
[11] См. примеч. 4 к речи X.
[12] Это, вероятно, цитата из постановления Народного собрания. Обычный состав судебной палаты гелиастов был в пятьсот человек, но для рассмотрения важных дел, как в данном случае, соединялись две, три и даже четыре палаты.
[13] При демократическом строе гелиасты выражали свой приговор посредством закрытой подачи голосов, без предварительного совещания. Каждый из них получал два камешка: один — белый, или цельный, другой — черный, или просверленный; первый служил для оправдания, второй для обвинения. Каждый судья клал тот камешек, которым хотел выразить свое мнение, в медный сосуд, другой — в деревянный; потом белые и черные камешки в медном сосуде подсчитывались, и приговор объявлялся смотря по результату. В данном случае подача голосов была открытая, и члены коллегии наблюдали, кто куда кладет камешек.
[14] Здесь в рукописи, по-видимому, пропуск.
[15] Об этих гражданах есть упоминание в речи XII, 52.
[16] С § 49 начинается опровержение аргументов, которые может представить противная сторона, — прием, очень распространенный у греческих ораторов.
[17] Гиппий с острова Фасоса и Ксенофонт из малоазиатского города Кариды — лица неизвестные, — вероятно, метеки, — противопоставляются Агорату: они, иностранцы, не пожелали никого выдать, а он, именующий себя афинским гражданином, не выказал никакой любви к отечеству.
[18] За незаконное присвоение гражданских прав виновный подлежал продаже в рабство в пользу государства. Как лишенный прав гражданства, он мог быть подвергнут пытке.
[19] Триерарх — командир триеры (военного корабля: см. примеч. го к речи II), гражданин, на обязанности которого было и снарядить триеру на свой счет. См. примеч. 4 к речи III.
[20] За злостный (конечно, ложный) донос сикофанту полагалась смертная казнь или, как в данном случае, большой штраф, 10000 драхм — приблизительно 2500 рублей.
[21] См. речь I и введение к ней.
[22] Во время похода афинян в Сицилию в 415—413 гг. под начальством Никия, Ламаха и Алкивиада; Ламах был убит в 414 г. под Сиракузами.
[23] См. примеч. 10 к речи X.
[24] В суде присяжных, Гелиэе, под председательством Одиннадцати (см. примеч. g к речи X).
[25] Фриних — глава коллегии Четырехсот. См. введение к речи XII, отдел 11 и сл.
[26] Это не тот Фрасибул, который возглавлял Пирейцев в борьбе с Тридцатью. Калидон — город в Этолии.
[27] «Они» — т. е. люди, подобные Агорату. Здесь высказывается мысль о том, как вообще поступают в подобных случаях.
[28] Пребывание под одной кровлей и за одним столом с убийцей и даже простой разговор с ним, по древнему верованию, могли перенести осквернение с такого проклятого человека на чистого.
[29] Разумеется примирение между Пирейской и Городской партиями при посредничестве царя Павсания. См. введение к речи XII, отдел 58.
[30] Эта формула афинского права получила с течением времени более общий смысл явного, несомненного преступления.
[31] См. примеч. 9 к речи X.
[32] Мысль эта высказана в общей форме, а не специально об Агорате.
[33] См. введение к речи XII, отдел 58.
[34] По афинскому закону, человек, дурно обращавшийся с родителями (делом или словом) или после их смерти не исполнявший положенных погребальных обрядов (см. § 45), подвергался лишению гражданских прав (атимии), а иногда даже смертной казни.