Лисий и его речи

Лисий - один из десяти аттических ораторов, которых александрийские ученые (II или I в. до н. э.) признали классическими.
Отец его Кефал был богатый промышленник из Сиракуз, греческого города в Сицилии. По приглашению Перикла, он переселился из родного города в Афины, куда его могли привлечь выгоды обширного рынка и заботливое отношение демократии к поселившимся в Афинах иностранцам ("метекам"). Состояние Кефала в Афинах было велико; жилось ему покойно; им была получена высшая привилегия, какая была возможна для метеков, так называемая "исотелия", которая, налагая на метека большие повинности, в то же время освобождала его от некоторых других повинностей и давала разные права, например, право владения землей и недвижимой собственностью. Вероятно, эти права унаследовали от Кефала и его сыновья: так, Лисий и его братья владели домом в Пирее (афинской гавани), а может быть, и в самих Афинах. Кефал прожил в новом отечестве 30 лет. Он был образованным человеком, интересовался научными вопросами, и дом его был одним из центров афинской интеллигенции. Сократ был с ним в дружбе; под влиянием Сократа старший сын Кефала, Полемарх, стал заниматься философией; на Лисий также заметно влияние Сократа. Во всяком случае Лисий получил хорошее образование: по свидетельству древнего биографа, он был воспитан вместе с видными афинянами.
О годе рождения Лисия нет достоверных сведений. По разным причинам древние очень поздно заинтересовались историко-литературными вопросами; а когда они начали этим заниматься, было уже трудно собрать точные биографические данные. Главными источниками для биографии Лисия, кроме его собственных отрывочных свидетельств, служат два сочинения позднейшей эпохи: "О Лисий" Дионисия Галикарнасского (I в. до н. э.) и "Биографии десяти ораторов", дошедшие до нас в собрании сочинений Плутарха (I-II в. н. э.), но в действительности не принадлежащие ему (поэтому они называются "Псевдо-Плутарховы биографии десяти ораторов"). На основании их свидетельств можно заключить, что Лисий родился в 459 г. до н. э.; некоторые ученые нового времени сомневаются в правильности этой даты и предполагают, что Лисий родился между 444 и 431 гг.[1] С полной достоверностью этот вопрос не может быть решен; безопаснее держаться мнения древних и считать годом рождения Лисия 459-й.
Неизвестен в точности и год его смерти; на основании разных соображений можно думать, что он умер вскоре после 380 г. в возрасте около 80 лет.
Из событий его жизни нам известно немногое. Пятнадцати лет от роду, после смерти отца, он уехал из Афин со своим старшим братом Полемархом в город Фурии, который был основан в качестве колонии афинянами в 444 г. в южной Италии на месте более древнего города Сибариса. Цель этого переселения нам неизвестна. Здесь Лисий продолжал свое образование и посвятил себя изучению ораторского искусства под руководством знаменитого тогда преподавателя риторики Тисия из Сиракуз. Кроме этого обстоятельства, мы ничего не знаем об этом периоде жизни Лисия. По-видимому, он жил в Фуриях богато и покойно лет тридцать, до 413 г. В этом году афиняне, с 431 г. ведшие так называемую "Пелопоннесскую" войну со спартанцами, послали морскую экспедицию для завоевания Сицилии. Поход этот кончился полным поражением афинян. Вследствие этого демократическая партия, которую афиняне повсеместно поддерживали против олигархической, должна была и в Фуриях уступить место последней. Взявшая верх олигархия изгнала из города приверженцев демократии, к числу которых принадлежал и Лисий со своим братом.
Так пришлось им обоим удалиться из Фурий. В 412 г., 47 лет от роду, Лисий с братом опять поселился в Афинах. Но и здесь в это время жизнь была тревожная: в 411 г. афинская демократия была низвергнута, и учрежден олигархический совет из 400 членов. Впрочем, олигархи эти не трогали метеков, да и власть их продолжалась только 4 месяца, после чего было восстановлено опять демократическое правление. Оба брата жили в благополучии. Они имели три дома и фабрику щитов, на которой работало 120 рабов. Война между Афинами и Спартой, продолжавшаяся с переменным счастьем, по-видимому, не затронула их благосостояния. Но наконец наступил решительный момент войны: Спарта взяла верх; Афины были осаждены и принуждены сдаться в 404 г.; демократия опять была низвергнута; олигархия вновь восторжествовала при содействии спартанцев, и во главе правления была поставлена коллегия из 30 аристократов с неограниченной властью, получившая в истории прозвание "Тридцати тиранов".
Это правительство сыграло очень важную роль в жизни Лисия. Оно не могло без вражды смотреть на метеков, которые, подобно Лисию, сочувственно относились к демократии. Притом многие метеки были богаты, а Тридцать сильно нуждались в деньгах и не пренебрегали никакими средствами для их добывания. Двое из них внесли предложение конфисковать имущество метеков. На первый раз Тридцать внесли в список 10 метеков; как заведомые приверженцы демократии, в этот список попали Лисий и Полемарх.
Сам Лисий очень живо сообщает подробности этого дела в речи XII. Как видно из этого рассказа, Полемарх был приговорен к смертной казни, а Лисию удалось бежать из Афин. Когда возникла реакция против Тридцати и демократическая партия с Фрасибулом во главе в начале 403 г. готовилась к борьбе с ними, Лисий имел возможность оказать освободителям Афин от тиранов материальную помощь. Он дал им 2000 драхм (около 435 р.) и 200 щитов, сообща с неким Гермоном нанял 300 солдат и сверх того уговорил своего друга Фрасидея дать 2 таланта (около 2912 р.). Откуда у Лисия нашлась указанная сумма, мы не знаем; но можно предположить, что он держал часть своих денег у банкиров других городов или имел филиал фабрики щитов в Мегаре.
Осенью 403 г. народная партия победила, и было восстановлено демократическое правление.
В благодарность за услуги, оказанные Лисием демократии, Фрасибул внес в Народное собрание предложение о даровании ему полных прав гражданства. Оно было принято Народным собранием; но афинский закон требовал, чтобы всякое предложение, вносимое в Народное собрание, предварительно рассматривалось Советом пятисот, который давал о нем свое заключение. Так как в деле Лисия эта формальность не была соблюдена (Совет пятисот еще не был восстановлен после анархии), то Архин, один из соратников Фрасибула, опротестовал постановление Народного собрания как незаконное, и оно было аннулировано. Так изложено это дело в Псевдо-Плутарховой биографии Лисия. Аристотель в своем сочинении "Афинское государственное устройство" излагает внесенное Фрасибулом предложение иначе (гл. 40, 2): по его словам, Фрасибул предлагал дать гражданские права всем вернувшимся на родину из Пирея, а среди них несомненно были рабы. Как видно из этого, предложение Фрасибула касалось не одного Лисия, а всех метеков и даже рабов, участвовавших в свержении олигархии. Как бы то ни было, во время одной из стадий этого дела Лисий, вероятно, имел повод произнести ту речь об услугах, оказанных им демократии, которая не дошла до нас.
Таким образом, Лисию не удалось стать полноправным афинским гражданином, и он остался по-прежнему метеком высшего разряда - "исотелес". А вследствие того, что его имущество было расхищено олигархами, и вследствие жертв в пользу демократии во время борьбы с олигархией, он оказался на 57-м году жизни если не вполне бедным, то, во всяком случае, небогатым. Тут оказали ему помощь его прежние занятия ораторским искусством.
С восстановлением демократии в Афинах стали опять функционировать суды. Лисий, побуждаемый родственными чувствами, счел своим долгом отомстить за незаконную казнь своего брата Полемарха и возбудил обвинение против одного из Тридцати тиранов, Эратосфена, которого он считал виновником смерти брата. Речь, произнесенная им в суде по этому поводу в 403 г., дошла до нас (речь XII); это - единственная судебная речь, сказанная им самим, и притом первая по времени из числа сохранившихся его речей. Каков был результат ее, был ли осужден или оправдан Эратосфен, нам неизвестно; ученые нашего времени думают, что он был оправдан благодаря предоставленной даже членам коллегии Тридцати возможности получать амнистию. Если верно предположение (в "Реальной энциклопедии" Pauly-Wissowa, т. VI, с. 358), что этот Эратосфен есть тот самый, которого убил некий Евфилет за любовную связь со своей женой (в защиту Евфилета Лисий написал речь, помещенную в нашем собрании), то, само собою разумеется, что XII речь Лисия успеха не имела.
Это первое его дело на суде и первая судебная речь решили, по-видимому, его дальнейшую карьеру. Речь против Эратосфена, очень тщательно обработанная, вряд ли могла пройти совсем незамеченной в Афинах, тем более что сказана она была в громком процессе, наверное наделавшем много шума в Афинах. Имя Лисия, уже и прежде известное в таком небольшом городе, каким были древние Афины, должно было приобрести еще больше известности, и он вскоре сделался одним из популярных адвокатов, судя по тому, что начиная с этого времени и до конца жизни, т. е. в течение 20-25 лет (403-380 гг.), он написал громадное количество речей: это совершенно непонятно без предположения о том, что ему охотнее, чем кому-либо другому, поручали их изготовление; по показанию древних, ему приписывалось 425 речей, тогда как ни у одного из остальных аттических ораторов число речей не превышает 100.
Таким образом, речь Лисия против Эратосфена составила эпоху в его жизни: после нее Лисий становится адвокатом ("логографом").
В Афинах адвокатов в современном смысле не было; всякий гражданин должен был лично вести на суде свое дело. Заинтересованные лица могли вести мелкие частные процессы без посторонней помощи, хотя и в этих случаях иногда обращались за советом к людям опытным и знающим право. Но в более крупных и сложных процессах нельзя было ограничиться установлением фактов, разъяснявших дело; здесь нужно было в речи сгруппировать факты в надлежащем порядке и осветить их так, чтобы дело для судей было совершенно ясно. Дело в том, что речи сторон заменяли в афинском суде наше судебное следствие. И вот понадобились люди, которые знанием обычного права, законов, народных постановлений и т. п. могли бы помочь удачному ведению дела. При этом самая речь должна была быть составлена умело, чтобы произвести впечатление на судей. Такие люди явились. Это были "логографы", т. е. "писатели речей". Как велика была потребность в них, видно из того, что такие ораторы, как Лисий и Демосфен, делались логографами для поправления своего расстроенного состояния и действительно достигали этой цели, потому что этот труд оплачивался хорошо. Но Уважением логографы не пользовались ввиду того, что убеждения их считались продажными. Обязанности логографов по отношению к клиентам были довольно многочисленны: логограф должен был собрать весь материал, необходимый для предварительного следствия, указать судебную инстанцию, ведению которой подлежало данное дело, избрать наиболее выгодный вид жалобы и, наконец, в тех случаях, в которых наказание не было установлено законом, а определялось судом, наметить подходящую кару, чтобы суд не назначил наказания, предложенного противной стороной. Но главным делом логографа было написать речь, которую клиент выучивал наизусть и произносил на суде. В этом отношении древний логограф существенно отличался от современного адвоката: адвокат произносит речь от своего лица и потому нисколько не обязан сообразоваться в ней с духовными свойствами клиента, а логографу приходилось всячески стараться замаскировать свое творчество и представить речь сочинением клиента. Для этого необходимо было составить ее применительно к духовным свойствам клиента, его умственному кругозору, социальному положению и т. д. Логограф при этом действовал как драматург, который влагает в уста своему герою речи, соответствующие его характеру и положению. Кроме того, так как суды относились к искусным ораторам далеко не благосклонно, вероятно, опасаясь обмана с их стороны (см. речь XXVII, 5), то надо было составить речь так, чтобы она казалась речью человека простого, неопытного в красноречии: мы нередко находим в речах заявление говорящего о его незнакомстве с ораторским искусством и судебной практикой (см. речь XVII, 1, XIX, 1-2, XXXI, 2). Но логографу мало было изобразить своего клиента простаком; надо было еще составить речь так, чтобы она казалась не подготовленной заранее, а импровизированной. Искусство древнего логографа составлять речь так, чтобы она казалась сочиненной самим клиентом, обозначается термином "этопея" (η̉θοποιία). Трудность составления речи увеличивалась еще тем, что при кажущейся простоте ее она должна была содержать толкование закона: так как афинское законодательство не отличалось большой точностью, а судьи были сами плохими юристами, то можно было толковать закон и вкривь и вкось, в выгодном для заинтересованного лица смысле.
Как мы сказали выше, древним греческим ученым было известно под именем Лисия 425 речей; из них 233 были признаны действительно принадлежащими ему. До нас дошло в рукописях Лисия и Дионисия Галикарнасского 34 речи, полных или в больших фрагментах; 127 утраченных речей известны нам по мелким фрагментам или по одним заглавиям, сохранившимся в случайных цитатах у разных авторов; есть ничтожные фрагменты 3 писем Лисия к разным лицам. Если прибавить к этому списку "Речь о любви", приведенную полностью Платоном в диалоге "Федр", то получим 165 сочинений Лисия, о которых у нас есть хотя бы сведения; остальные 260 (из 425) остаются совсем неизвестными. Из 34 речей, дошедших до нас в большей или меньшей сохранности, только 23 представляют собою полные сочинения; остальные 11 - большие фрагменты. Из мелких фрагментов нами выбраны для перевода 7 больших по объему и более содержательных по смыслу.
Сохранившиеся речи Лисия можно разделить по принятой у древних классификации жанров красноречия на торжественные ("эпидейктические"), политические ("совещательные") и судебные. Из эпидейктических речей у нас имеется только один несомненно подлинный образец - фрагмент речи, произнесенной на празднике в Олимпии в 388 г. (речь XXXIII). Другая речь эпидейктического жанра - "Надгробная речь", произнесенная или только написанная по поводу погребения афинских граждан, павших в сражении под Коринфом в 394 г., многими считается не принадлежащей Лисию (речь II). Совещательный вид красноречия представлен в нашем собрании только одним образцом - фрагментом речи на тему о том, что не должно уничтожать унаследованный от отцов государственный строй в Афинах (речь XXXIV). Две речи не относятся ни к какому определенному жанру (да, может быть, и не принадлежат Лисию): это - жалоба товарищам по поводу злословия (речь VIII) и "Речь о любви" (XXXV), о которой мы сейчас упоминали. Остальные речи все относятся к судебному жанру. Более подробно мы скажем о всех речах во введении к каждой из них.
От риторических упражнений Лисия, которые он, вероятно, сочинял в ранний период жизни, до нас ничего не дошло, как и вообще нет ни одного сочинения, относящегося ко времени, предшествующему речи против Эратосфена, кроме разве речи VIII и "Речи о любви" (XXXV), даты которых определить нельзя, и фрагмента речи против Алкивиада (речь XXXVII, см. во введении к ней).
Что касается речей совещательного и эпидейктического жанра, то нам трудно судить об их достоинстве, потому что речи XXXIII и XXXIV представляют собою только фрагменты, а принадлежность Лисию речи II сомнительна. Речи XXXIII и XXXIV дошли до нас в трактате Дионисия о Лисий. Можно думать, что Дионисий, при своей опытности, выбрал особенно поучительные примеры. И действительно, оба эти отрывка очень хорошо написаны; но там, где мы все-таки не можем составить себе понятия о построении целого и не можем даже определить, из какой части речи выхвачен данный отрывок, трудно делать на основании его какие-либо выводы о стиле оратора в этом жанре произведений. Мы можем только отметить, что, на наш взгляд, речь XXXIII совсем не оправдывает приговора о ней Дионисия ("Суждение о Лисий", гл. 28), будто она немощнее, чем соответствующая речь Исократа "Панегирик", и что Лисий не возбуждает в ней слушателей так, как Исократ или Демосфен. Напротив, этот фрагмент речи, сказанной на Олимпийском празднике и затрагивавшей ту же тему, что и "Панегирик" Исократа, кажется критикам нового времени гораздо более способным подействовать на слушателей краткостью и отчетливостью мысли, чем какое-либо из соответствующих мест в "Панегирике". Точно так же и характеристика отношений Афин к государствам Пелопоннеса в речи XXXIV никак не может заслужить упрек в бессилии и, по выражению самого Дионисия, написана в стиле, вполне пригодном для парламентской борьбы.
Итак, чтобы составить себе понятие о красноречии Лисия, мы должны обратиться к его судебным речам. При оценке их надо иметь в виду следующие два обстоятельства: 1) кроме речи против Эратосфена (XII), все они написаны для других лиц; а) составлялись они в очень короткое время и потому, за немногими исключениями, набросаны довольно поспешно и отделаны неравномерно: некоторые, - например, речь об убийстве Эратосфена (I) или за Мантифея (XVI), - с особенной любовью, другие, например, забавная речь против Панклеона (XXIII), только начерно и без особой тщательности. От таких речей мы не можем, разумеется, требовать ни особенного пафоса, ни соблюдения в них всех риторических приемов.
Кроме отсутствия или очень умеренного количества риторических украшений в речах Лисия, древние критики хвалят аттическую чистоту его языка. Дионисий в этом отношении является компетентным судьей. Он признает чистоту языка Лисия и считает его лучшим каноном аттического языка. Под чистотой языка он разумеет два свойства: отсутствие слов устаревших, с одной стороны, и неологизмов - с другой, или специально поэтических слов, и отсутствие конструкций, чуждых языку того времени.
Дионисий хвалит Лисия и за то, что он редко употребляет "тропы", а излагает мысль словами в их общепринятом значении. Точности соответствует и ясность, которая соединена у него с краткостью. Из отдельных частей речи Лисия Дионисий хвалит особенно повествовательную часть ("диэгезу"), находя, что он превосходит в этом отношении всех ораторов. Диэгеза принимает у него и особенно обширные размеры. По сравнению с диэгезами другие отделы его речей (приступ, аргументация, эпилог) являются сравнительно бедными.
Вообще, стиль Лисия отличается, по мнению Дионисия, удивительною "прелестью"; рассматривая какую-нибудь речь критически, с точки зрения принадлежности ее Лисию, и не находя в ней никаких особенно характерных признаков, Дионисий считает вполне достаточным критерием, чтобы признать ее за Лисиеву, если в ней есть эта "прелесть".
Что касается внутренних свойств речей Лисия, то главное достоинство их, ни у одного оратора не проявляющееся в такой степени, - это упомянутая нами "этопея". По его убеждению, каждая речь для другого лица должна не только содержать полное и точное изложение фактов и толкование законов для судей, но также по характеру, форме, выбору слов строго соответствовать умственному развитию и социальному положению клиента.
Надо отметить также мягкий тон, которым проникнуты речи Лисия. У ораторов IV в. мы находим обилие злобных выходок; они разбирают все слабости противника, в большом количестве приводят подробности его интимной жизни и подвергают их обсуждению. Наоборот, клиенты Лисия как бы совестятся говорить об этих подробностях, и если бывают вынуждены говорить о них, то делают это как бы вскользь. Холодно и трезво обсуждают они обстоятельства дела, никогда не заходя далее, не примешивая к речам ни пафоса, ни негодования. Наряду с этопеей Лисия древние высоко ставили его чувство меры.
Помимо своих художественных достоинств, - той прелести стиля, которой восхищался Дионисий, - речи Лисия для современного читателя представляют еще большой исторический и культурно-бытовой интерес. Рассказы Лисия о событиях внешней и внутренней истории его времени и намеки на них драгоценны как свидетельства очевидца. Не менее интересны и обильные подробности повседневной жизни афинян того времени, упоминаемые в его речах. Читая Лисия, мы знакомимся с юридическим строем древних Афин IV в., частноправовыми отношениями, этикой, частной жизнью. Речи Лисия рисуют жизнь обыкновенного человека без прикрас, с ее мелочными интересами; это жанровые картинки, набросанные искусной и верной рукой очевидца-художника. Мы узнаем о регулировании государством цен на хлеб и борьбе со стачками хлебных торговцев, о заботах государства по отношению к инвалидам и сиротам, об обязанностях отца, брата, опекуна к дочерям, сестрам, сиротам, об обязанностях детей к родителям при жизни их и после смерти, о трауре после смерти родственника, о бесправном положении женщин, об их затворнической жизни, об обязательной скромности перед мужчинами, которая, однако, не мешала им нарушать строгие законы против супружеской неверности, о быте афинского рынка и т. д.
Эти живые картинки, в изобилии набросанные даровитым художником слова, наряду с отмеченными историческими упоминаниями, делают речи Лисия драгоценным источником наглядного знакомства с древнегреческой жизнью для современного читателя и материалом, заслуживающим самого пристального изучения со стороны историков и социологов.
Настоящее издание является первым полным собранием речей Лисия на русском языке. Старый перевод С. П. Версилова (3 выпуска, 1895 - 1896) включает лишь девятнадцать речей, не говоря уже о том, что он полон грубейших ошибок. Мы включили в наш сборник, кроме речей, сохранившихся в рукописях Лисия и входящих в издания подлинника, еще "Речь о любви", сохранившуюся в диалоге Платона "Федр", а также наиболее крупные фрагменты, сохранившиеся в виде цитат у других авторов.
Числа, поставленные в тексте речей, означают мелкие деления ("параграфы"), введенные учеными нового времени для удобства цитирования.
С. Соболевский


[1]  В дальнейшем все даты даются без указания: до нашей эры.