Германские племена, расположившиеся в римских провинциях, были расквартированными войсками, но не крестьянами, искавшими землю.
Держа власть в своих руках, они создали новые государственные порядки и новые государственные организмы, причем сами составляли их вооруженную силу. Их воинственность основывалась на природной воинской силе, на родовой спайке и на дикой личной храбрости отдельного воина.
Правильно поняв и оценив значение этих боевых качеств, местами делали попытки на время сохранить это драгоценное сокровище воинственности. С этой целью искусственно отделяли германскую культуру от римской, вместо того чтобы быстро слить их воедино, изолировали германскую культуру и пытались предохранить ее от яда римской цивилизации. Когда римляне впервые осознали опасность, грозившую им со стороны варваров; когда готы и франки прошли через империю по суше и по воде, причем легионы уже не имели достаточно сил для того, чтобы их отогнать и защитить внутренние области страны; когда увидели, что единственную помощь против варваров можно найти лишь среди самих варваров, - тогда во второй половине III столетия стали делать попытки привлечь к себе как можно ближе этих варваров, стремясь взять их к себе на службу. Император Галлиен сам женился на германке по имени Пипара. Император Аврелиан побуждал своих командиров вступать в брак с германками. Константин Великий начал облекать германцев высокими республиканскими званиями, даже титулом консула, в чем его впоследствии упрекал его племянник и преемник Юлиан. Но при преемнике Юлиана Валентиниане мы обнаруживаем противоположную тенденцию - браки между римлянами и германцами прямо-таки запрещаются (в 365 г.)[1].
Когда вестгот Атаульф основал государство, то он сам женился на дочери римского императора Плацидии, но его преемник запретил своему народу вступать в брак с римлянами, и это запрещение имело силу в течение почти полутораста лет[2]. Практическое проведение этой меры, которая заключалась в отделении внутри одного и того же государства германцев от римлян, всюду облегчалось тем, что римляне и германцы, - даже после того как они были крещены, - образовывали различные церковные общины. Все германские племена, за исключением франков, стали арканами. Особенно остгот Теодорих, - по-видимому, вполне сознательно, - стремился к тому, чтобы сохранить свой народ в качестве военного сословия в среде римской культуры. Готы продолжали жить на чужой почве, подчиняясь собственным законам.
Ни один гот не имел права занимать гражданской должности, как ни один римлянин не мог быть солдатом[3]. Когда дочь Теодориха Амаласунта захотела кое-чему обучить своего сына Атанариха, то готы вследствие этого сделали ей такого рода замечание: она неправильно воспитывает юного короля, так как читать и писать вовсе не есть храбрость, а нечто совсем иное; кто научился бояться палки учителя, тот никогда не станет воином. Теодорих никогда не позволял готским мальчикам ходить в школу и сам завоевал большое государство, совершенно не умея ни читать, ни писать[4].
С максимальной строгостью сохранялось положение, гласившее, что германец является солдатом и профессиональным воином. В государстве Теодориха лишь гот был военнообязанный, и к тому же безусловно военнообязанным. В одном сохранившемся документе мы читаем, как заслуженный ветеран, который уже не был в состоянии носить оружие, должен был подать особое прошение об освобождении от воинской повинности, и лишь после долгого и подробного исследования этого вопроса королевским приказом было выражено согласие на его просьбу. Неспособные носить оружие лишались того ежегодного подарка, который король регулярно делал своим воинам из сумм налоговых поступлений[5].
Вестготы[6], как мы уже видели выше, Усовершенствовали свою военную организацию по римскому образцу; очевидно, это произошло в ту эпоху, когда они после своей победы при Адрианополе расположились и расквартировались во Фракии (следовательно, в период между 378 и 395 гг.). Несколько сотен соединялись в тысячу, которая находилась под начальством тысячника (милленария) или тиуфада (народного вождя), а сотни делились на десятки, во главе которых стояли деканы. Когда же они расселились к югу и к северу от Пиренеев, то все или некоторые тысячи были разделены и были образованы пятисотенные части. Но это арифметическое и военное расчленениебыло нарушено и постепенно вытеснено политико-географическим делением на провинции, во главе которых стояли дуки (duces - вожди, герцоги), и графства, во главе которых стояли комиты (comites - спутники, графы).
Теперь уже не так легко было организовывать для несения военной службы народ, который не жил больше сконцентрировано в одном месте, но был широко рассеян по всей стране.
Опаздывавшим на призыв грозили строгие наказания. Для продовольствия призывников организовывались зерновые склады. Кто не получал того, что ему причиталось, мог подать жалобу, и тогда виновные чиновники должны были в четыре раза возместить ему недоимку.
В это же время наряду со всеобщей воинской повинностью появилась и другая организация военного дела, о которой мы узнаем из законодательства короля Эвриха (466 - 484 гг.), сына того короля Теодориха, который погиб в сражении на Каталаунских полях.
Мы уже видели, как наемничество в Римской империи привело к системе кондотьерства, которая заключалась в том, что старшие командиры (генералы) являлись предводителями отрядов, находившихся на службе лично у них.
Эти воины, которых также называли частными солдатами, носили название "буккелариев". Слово "буккеларий", очевидно, происходит от слова "buccella" (сухарь, кусок) и, очевидно, первоначально было насмешливым прозвищем, которое, как часто бывает, потеряв этот привкус, получило характер общепринятого выражения.
Это слово и это понятие мы и встречаем в законе Эвриха. Буккелариев сопоставляли с германскими дружинниками и считали, что в них отразился процесс проникновения германской культуры в римскую. Греческие писатели иногда употребляют выражение "παi˜δες" (дети, ребята), в чем острый взор наблюдателя увидел перевод германского слова "Degen". Дело в том, что это слово не имеет никакого отношения к слову, обозначающему оружие (Degen - меч), но либо связано с корнем слова "gedeihen" (процветать, расти, развиваться), либо, согласно более новому толкованию, с корнем греческого слова "τέκνον" (дитя) и, следовательно, во всяком случае означает "подросшие ребята". Это явление, несомненно, находится в некотором родстве с древним установлением дружины. Однако, это родство является лишь вторичным моментом. Германский дружинник в древнем, собственном смысле этого слова стоит лично к своему господину гораздо ближе: он ест с ним за одним столом и растет вместе с ним, а когда его господин возвышается до королевской власти, то дружинник становится знатным человеком. Военная дружина расширяется и распространяется книзу, и дружинник становится простым солдатом, поступающим на службу в качестве наемника, причем совершенно исчезает понятие собственно дружины в смысле личного, дружеского отношения к господину.
Все же мы, конечно, можем сказать, что там, где мы находим буккелариев на службе у знатных германских людей, там на них еще держится и сохраняется отблеск столь высоко стоявшей идеи личного долга, верности дружинника по отношению к своему господину. Закон Эвриха устанавливает, что буккеларий в качестве свободного человека имеет право выбрать себе другого господина, но в таком случае должен отдать все то, что он получил от своего прежнего господина. Тэйдес, долго правивший в качестве штатгальтера (наместника) государством вестготов, а позднее - в 531 г. - сам себя сделавший королем, имел в своей свите, как сообщает Прокопий[7], не менее 2 000 человек.
Эти 2 000 человек были, разумеется, в большинстве своем готы. А общее число германцев в вестготском государстве, как мы это можем предположить, было, конечно, не более 20 000 воинов. Следовательно, если один из них имел у себя на службе 2 000 воинов, то становится понятным, какое значение приобрела эта форма военной службы.
В более позднем сборнике законов готов уже больше не употребляется слово "буккеларий", причем это понятие заменяется оборотом "поставленный под покровительство"[8].
Отсутствие особого технического термина для такого точно описанного явления указывает на то, что вместе с тем подтверждается и фактами, а именно - на то, что этот процесс не получил среди вестготов существенного развития в указанном направлении.
Строгое отделение германцев от римлян привело у всех арианских племен к простой и уверенно действовавшей военной организации. У остготов и вестготов, у вандалов и бургундов, мы думаем, дело происходило приблизительно таким же образом. Но среди франков мы с самого начала находим иные отношения. Здесь никогда не производилось раздела земель и никогда не делалось попыток сохранить военную силу при помощи длительного отделения друг от друга этих двух народных элементов. Франки не стали арианами, но тотчас же вступили в католическую церковь. Вопрос, следовательно, заключается в том, не поставили ли франкские короли на более широкую основу организацию военного дела и воинской повинности; объединив с самого начала в единую группу своих германских и римских подданных.
В наших источниках мы находим такие места, которые указывают, что король франков имел право требовать несения военной службы от всех своих подданных. Это было истолковано таким образом, что в государстве франков, в отличие от других государств, фактически существовала всеобщая военная служба всех свободных и полусвободных людей, - доказательство того, как часто книжная ученость может ввести в заблуждение даже действительно крупных ученых. Отдельные горожане и крестьяне, которые должны были уходить далеко и на долгие месяцы на войну, снаряжаясь на собственный счет; армии, состоящие из многих сотен тысяч даже в том случае, когда призывался только один человек с 1 км², и то лишь в некоторых частях государства; эти массы, отвыкшие, наконец, в течение столетий от войны и ставшие во всех отношениях непригодными к ней, - все это нам напоминает о миллионном войске Дария Кодомана или Ксеркса, которое до сих пор еще не могут вырвать из своего сердца столь многие филологи. Можно в некоторой степени смягчить это представление о массовом призыве к несению всеобщей воинской повинности, предположив, что военнообязанными были одни лишь землевладельцы. Если к тому же исключить колонов, то в романских областях останутся лишь немногие, а если их включить, - иначе это и быть не могло вследствие разделения повинностей между романскими и германскими областями, - то можно будет произвести следующий расчет.
Предположим, что для перехода через Пиренеи призвано население областей, лежащих к югу от Сены, по одному воину с трех дворов. Все эти области охватывают приблизительно 7 000 кв. миль. Мы считаем, что на каждой квадратной миле, при наличии больших лесов и гор, было лишь от трех до шести деревень с общим количеством в 90 дворов. Каждая квадратная миля выставляла 30 воинов, следовательно, призывной контингент насчитывал 210 000 человек. Если же мы с каждого квадратного километра будем считать по одному человеку, то это уже даст 400 000. Столько народа при частичном призыве! Но так как "в совершенно особых случаях" для участия в одном походе призывалось полностью все население страны[9] и вместе с ними на войну должны были идти и литы, а также другие зависимые люди в качестве легковооруженных[10], то мы при наших расчетах уже не могли бы давать цифру ниже миллиона.
Отсюда видно, что мы должны искать совершенно иную основу. Военная служба в качестве всеобщей повинности всех подданных в государстве франков имеет такое же значение, какое она имела у римлян; ведь и здесь она еще полностью не исчезла. Еще император Валентиниан III однажды призвал своих подданных к борьбе с вандалами, издав эдикты, составленные в энергичных выражениях, а римские граждане помогали Велизарию при защите Рима. Как в этих случаях римляне, так иногда и германские короли призывали обычно не имеющих отношения к военному делу жителей какой-либо местности; так, например, мы узнаем, что бургундский король Гундобад во время одной войны с вестготами, примерно, в 507 г. приказал разрушить одну крепость в Лимузене римлянам, т.е., другими словами, призванному для этой цели ополчению из близлежащей бургундской пограничной области[11].
И то же самое проделал однажды Тотила, призвав для выполнения одного задания вместо готов, которыми он в данном случае не считал нужным пользоваться, местных крестьян, присоединив к ним лишь небольшое число готов[12]. Тем не менее, настоящее войско вербовалось из состава военного сословия, состоявшего из профессиональных воинов.
Конечно, и у франков дело не могло быть иначе. Франкское государство было составлено из частей германских и романских областей.
Обратим наше внимание сперва на романские области. Здесь тотчас же напрашиваются выводы, которое мы можем сделать из того факта, что франки не произвели раздела земель с римлянами, как это сделали племена, жившие южнее.
Расселение бургундов, готов и вандалов и объяснено было в том смысле, что хотя свободным членам общины, объединенным в небольшие группы, были предоставлены крестьянские дворы, однако, в данном случае собственно решающим моментом было включение германских вождей и знатных людей в состав сословия крупных римских землевладельцев.
Именно это новое свойство германской аристократии и дало возможность германским дворянам и графам оказать своим товарищам по племени и по войску необходимую для них хозяйственную помощь, причем это происходило либо в рамках древнего и все еще сохранявшегося родового союза, либо таким образом, что они просто брали своих товарищей к себе на службу. У франков этот процесс мог протекать совершенно таким же образом, несмотря на то, что здесь не происходило разделения земель. Хлодвигу не нужно было приступать к разделу земли, так как основная масса его народа не передвигалась, а оставалась сидеть на месте. Он должен был лишь дать каждому графу некоторое количество воинов, которых тот мог без всякого труда разместить в прежних императорских или иных общественных или конфискованных поместьях, замках или дворах, так как дело шло лишь об очень небольшом числе их.
Следовательно, существенные отличия франкского расселения от иных типов расселения заключаются в том, что здесь прежде всего не было создано такого крепкого сословия крупных германских землевладельцев, что расселение шло значительно более тонким слоем и что древний родовой союз еще скорее терял свое значение.
Воинство, которое в каждом графстве образовывало нечто вроде товарищества, жившего под начальством графа, состояло по большей части из франков, которые, будучи профессиональными воинами, постоянно культивировали в себе отличительные военные свойства как физического, так и морального характера. Но в то же время исключалась возможность того, что в эти воинские товарищества вступали также и романцы[13]. И воинственность в этих кельтских племенах полностью не угасла, так что все вновь и вновь проявлялись отдельные прирожденные натуры воинов и героев[14]. Вообще ни одна из романизованных областей не была более в состоянии противостоять натиску германского племени, состоявшего из немногих тысяч человек, но при этом, конечно, вообще не было недостатка в храбрых людях. Германские короли ставили в качестве графов над областями своего государства не только своих соплеменников, но также и знатных романцев, которые к ним поступили службу[15].
Германские воины свободно и охотно поступали под их начальство: ведь они уже давно привыкли сражаться в римских войсках. И равным образом не была исключена возможность и того, что граф, - будь германец или романец, - принимал в число своих воинов романцев, если его товарищи убеждались в том, что они не уступают им в храбрости в ловком умении объезжать коня и владеть оружием[16]. И из этих расселенных германцев постепенно образовывалось германо-романское военное сословие, не замкнутое в лагерях или казармах и не находившееся под постоянным гнетом военной дисциплины, но стоявшее в самом центре гражданской жизни. В это сословие вступали во все возраставшем числе также и несвободные[17]. Несвободный человек, в личной храбрости и пригодности которого граф смог убедиться, был для него ценнее свободного человека, так как этот несвободный целиком зависел от его воли и никогда не мог от него уйти.
Принятый в состав воинов, этот человек уже целиком приобщался к духу этого сословия, конечно, в том случае, если он был для этого подходящимчеловеком[18].
В отношении франков мы не имеем прямого и совершенно бесспорного указания на то, что более или менее крупное число воинов находилось в состоянии личной зависимости, подобно буккелариям у вестготов. Однако, как мы это увидим ниже, можно доказать, что так было на самом деле. Но все же королевская власть была прежде всего еще настолько сильной, что эти частные отношения не могли приобрести значения ни в политическом, ни в государственно-правовом смысле.
Военная организация меровингского государства основывалась на том, что король призывал на военную службу, при помощи своих чиновников, мужчин, входивших в состав военного сословия, под страхом объявления вне закона.
Если наши источники употребляют слово "Leudes" (современное немецкое "Leute" - люди), то они имеют в виду это военное сословие[19].
Наряду с ним появляется слово "fideles" (верные), имеющее совершенно такое же значение.
В понятия, выражающиеся этими словами, включается и двор короля, а также его чиновники, иногда же в широком смысле и весь народ. В особенности в чисто германских областях франкского государства сословное отличие воинов от прочей народной массы проявляется, естественно, лишь в самой начальной стадии.
Мы установили, что во франкском государстве Меровингов, совершенно так же, как и в готском государстве Теодориха, существовало сословие профессиональных воинов, которое было обязано следовать призыву короля. Но все же здесь имеется и крупное различие. В Италии этими профессиональными воинами являлись готы, которые жили совершенно особняком, не вступая в браки с римлянами. Здесь не могло быть сомнений в том, кто является воином, а кто им не является. Во франкском государстве это не подходит ни к германской, ни к романской его части. В одной части имелись римляне, входившие в состав военного сословия, а в другой части призыв мог касаться лишь небольшой доли всего мужского населения. Поэтому военное сословие, которое в остготском государстве создавалось самой природой, в государстве франков мыслимо было лишь в связи с должностной властью графа, поставленного королем во главе данной местности. В романской части он принимал в среду воинов также и романцев, если они ему казались годными для этой цели. В германской же части он ограничивал призывной контингент лишь такой численностью, которая допускала снабжение продовольствием или которую он считал необходимой.
Современным исследователям было очень трудно установить характер меровингской военной организации, в которой видели то дружинников, то действительно проведенную всеобщую воинскую повинность, то считали военнообязанными всех мелких землевладельцев, то лишь одних владельцев коронных имений. Это объясняется тем, что франкское военное сословие было недостаточно точно ограничено в общественном, государственно-правовом и административном отношениях. Один из наших превосходнейших исследователей П. Рот однажды указал на то, что в нашем главном источнике, у Григория Турского, пространного рассказчика Меровингской эпохи, термин "Leudes" (люди) встречается всего лишь три раза. Если бы это слово было техническим термином, обозначающим военное сословие, то, заключает Рот, у такого рассказчика мы должны были бы найти совершенно иную картину. Это замечание в психологическом отношении столь же тонко, как и правильно. Но, как мы видим, слово "Leudes" не было техническим термином в строгом смысле этого слова. Существовало военное сословие, но в то же время не было точно ограниченного термина для его обозначения. Это не является противоречием, так как само это сословие не было точно ограничено. С одной стороны, это сословие переходит в чиновничество и в двор, а с другой - в вооруженную челядь и, наконец, в чисто германских областях - в совокупность всех свободных членов общины.
Историческое исследование, как это нам подчас кажется, вертится в заколдованном кругу.
Было время, когда не верили в переселение целых народов, а те отряды, которые завладевали римскими провинциями, считали лишь большими дружинами отдельных князей, военных предводителей. Источники дали возможность доказать ошибочность этого взгляда.
Действительно, это были целые народы, которые, сдвинувшись с места, покинули свою старую родину и стали себе искать новую. Но когда затем выяснилось, что эти народы были очень немногочисленными и что представление о переселяющихся миллионах носит легендарный характер, то эта картина, - правда, не в политическом и не в государственно-правовом отношениях, но все же фактически стала снова ближе к прежнему представлению.
Также и выражение "Leudes" (люди) - военное сословие франкского государства - было истолковано в смысле дружинной челяди. И снова было доказано, что эта правовая форма не соответствует действительности. Призыв на войну был призывом короля, обращенным к подданным, а не к дружинникам, владельцам коронных имений или мелким землевладельцам. Но подданные, к которым этот призыв фактически обращался, были по своей численности лишь узко ограниченным военным сословием, которое было очень похоже на крупную дружину.
Следовательно, изучение этого вопроса вращалось не по кругу, а по спирали. Снова приблизившись к прежней точке, оно все же поднялось над нею на некоторую высоту, благодаря проделанной за это время работе.
БУККЕЛАРИИ
Перевод слова "παi˜δες" (дети) у Агация (III, 16) и у Малалы словом "Degen" заимствовано у Зеека "Германская дружина на римской почве" (Seeck, "D. d. Gefolgschaftswesen a. römischen Boden" in "d. Zeitschrift
der Savigny-Stiftung", 1896, S. 109); см. также Пауля (Pauly, "Real-Encykl. s. v. buccellarius"). Но Зеек идет слишком далеко в своем сопоставлении дружины с наемничеством, хотя он вполне справедливо указывает на то, что уже в древней дружине были различные разряды (ср. Брукнер, "История германского права" - Brunner, "D. Rechtsgeschichte", II, 262).
Первое упоминание мы находим в эпоху Гонория у Олимпиодора, стр. 7. Император Лев издал запрещение. В Кодексе Юстиниана (Cod. Just., IX. 12, 10) мы читаем: "Мы хотим, чтобы все в городах и селах были лишены права иметь буккелариев или вооруженных исаврийских рабов".
Титул (название статьи) в Кодексе Эвриха (Cod. Eurici), согласно Цеймеру, гласит: "Если кто-нибудь дал оружие буккеларию или ему что-нибудь пожаловал, и если тот останется в дружине господина, то пожалованное ему пусть останется у него. Если кто-либо избирает себе другого господина, то он имеет право стать под покровительство того, кого пожелает, так как этого не может ему запретить свободнорожденный (ingenuus) человек, хотя он и находится в его власти. Но он должен отдать все тому господину, которого он покидает. Такой же порядок касается и сыновей господина или буккелария, - так что если они или кто-либо из них хочет остаться в дружине, пусть владеют пожалованным. Если же они решат покинуть сыновей или внуков господина, то пусть отдадут все, что было дано господином их родителям. И если буккеларий что-либо приобрел, находясь под властью своего господина, то пусть половина всего этого останется во владении господина или его сыновей. Другую половину пусть получит тот буккеларий, который это приобрел. А если он оставил дочь, то мы приказываем, чтобы она осталась во власти господина, однако, при том условии, чтобы сам господин постарался бы найти ей равного, который смог бы ее взять в замужество. Если же она, может быть, изберет себе другого против воли господина, то пусть она вернет господину или наследникам его все, что было дано ее отцу господином или его родителями" ("Древнейшие законы Визиготов", стр. 13 - "Leges Visigothorum antiquiores", p. 13).
У бургундов я не нашел прямого упоминания о буккелариях или чего-либо подобного, но все же здесь позволительно было бы привести следующее место. В "Страдании св. Сигизмунда" говорится о короле: "что он... своим оптиматам объявит... законом назначит себя наследником". Ян, "История Бург." (Jahn, "Geschichte d. Burg.", стр. 101) видит выполнение этого предписания в словах: "Казалось, что он заботится о своей родине и о своем войске". Войско (exercitus), по его мнению, является дружинной челядью оптиматов. Если это объяснение Яна правильно, то я думаю, что здесь мы имеем установление, соответствующее институту буккелариев.
О том же самом говорит и то обстоятельство, что в городах, как мы это обнаруживаем в источниках, были арианские епископы и что там были найдены арианские могильные памятники. Эти факты я заимствую у Кауфмана, который в своих "Исследованиях по немецкой истории" (Kaufmann, "Forschungen zur deutschen Geschichte", Bd. 10, S. 383) объясняет их тем, что германцы жили в городах в качестве горожан-землевладельцев. Конечно, они этого не делали. Ведь они не чувствовали никакой склонности к тому, чтобы стать крестьянами, а тем менее - горожанами. Они в большинстве случаев жили в городах в качестве дружинников и солдат графа.
ВСЕОБЩАЯ ВОИНСКАЯ ПОВИННОСТЬ. LEUDES (ЛЮДИ)
Концепция Вайца (Waitz), сводящаяся к тому, что воинская повинность в государстве франков имела вещный, материальный характер и была связана с землевладениями, опровергнута Ротом в его двух трудах: "История бенефициальных порядков" и "Феодальная система и союз подданных" (Roth, "Geschichte des Benefizialwesens", 1850. "Feudalität und Untertanenverband") Ср. Брукнер, "История германского права" (Brunner, "Deutsche Rechtsgeschichte", II, 203) и Рих. Шредер, "Учебник истории германского права" (Rich. Schröder, "Lehrbuch d. D. Rechtsgeschichte", S. 151). Но принятый также позднейшими исследователями взгляд Рота на то, что всеобщая повинность была не только принципиальным правом, но применялась и на практике, не выдерживает критики по вышеприведенным - как военным, так и статистическим - основаниям. Рот ("Bef. W.)", S. 200, 202, действительно доходит до утверждения, что короли, воюя между собой, по крайней мере во время своих внутренних междоусобных войн, "не только юридически, но и фактически требовали всеобщего призыва". Если мы определим удел короля, о котором в данном случае идет речь, в 3 000 кв. миль и предположим, что на 1 кв. миле жило 100 боеспособных людей, то это уже образует войско в 300 000 человек, а при 150 боеспособных воинах, - что, пожалуй, будет ближе к истине, - это даст 450 000 человек. Но если мы даже очень сильно сократим количество фактического призывного контингента, что нам даст реально возможные цифры, то все же с военной точки зрения следует считать совершенно исключенным факт призыва землевладельцев или иных состоятельных людей, не имеющих никакой военной подготовки. При отсутствии дисциплинированных частей постоянной армии с военной точки зрения просто необходимо допустить, главным образом в романских областях, существование сословия воинов, в котором могли бы развиваться и культивироваться военные качества. И это допущение не только согласуется со свидетельствами источников, но непосредственно из них вытекает, если мы только их правильно истолкуем.
Григорий Турский рассказывает (V, 27 и VII, 42), как прихожане его церкви были наказаны за то, что они не последовали приказу двинуться в поход: "Хильперик приказал относительно бедных и младших прихожан церкви или базилики затребовать у них денежный штраф за то, что они не вступили в войско. Но ведь не было такого обычая, чтобы они несли какую-либо общественную повинность" (V, 27).
"Для судей был издан эдикт, по которому осуждались те, которые опоздают явиться для участия в походе. Битуригский комитет также послал своих слуг, чтобы забрать всякого рода людей в обители св. Мартина, которая находилась в этой местности. Но настоятель обители начал этому сильно противиться говоря: "Это - люди св. Мартина. Не причиняйте им никакого вреда. Ведь у них нет такого обычая, чтобы уходить по такому делу". Они же сказали: "Нам нет никакого дела до твоего Мартина, которого ты всегда напрасно упоминаешь в делах: и ты, и они должны заплатить деньги за то, что вы с пренебрежением относитесь к власти короля". И, говоря это, они вошли в атриум обители" (VII, 42).
Из этих двух текстов Рот (стр. 186) сделал вывод о существовании всеобщей воинской повинности. Такой призыв не мог вытекать из особой служебной повинности церквей, так как этому противоречит буквальный смысл и так как подобного рода служебная повинность церквей не согласуется с источниками. Равным образом это не могло быть исключительным случаем всеобщего призыва для защиты от неприятельского вторжения, так как этот призыв производился для наступательной войны против Британии. "Следовательно, - заключает Рот, - здесь мы имеем дело с всеобщей воинской повинностью всех свободных, без различия национальности, так как кто же захочет видеть в "бедных прихожанах церкви" лишь франков или только Leudes (людей)?". До тех пор, пока под словом "Leudes" (люди) понимали либо дружинников, либо землевладельцев, это было, конечно, совершенно невозможно, но при нашем понимании слова "Leudes" такому толкованию уже больше ничто не мешает. И прежде всего мы можем предположить, что Турская церковь взяла к себе на службу для собственной защиты некоторое число франков, вооруженных боевыми топорами. Но эта служба, по мнению короля и его графа, не освобождала их от обязанности явиться на призыв, поэтому они и подлежали принудительной явке. В понятие "Leudes" (люди) ни в коем случае не входит факт наделения этих людей собственностью; очевидно, и церковь в Туре также не обещала и не давала своим частным воинам никаких поместий, но лишь хорошее жалованье и снабжение.
Поэтому автор хроники св. Мартина мог вполне свободно назвать их "бедными" и, возможно, был также вполне прав, говоря, что больше уже не было такого "обычая" призывать их для участия во внешних войнах.
Вайц (Waitz. D. V., II, 527) приводит другие места из Григория, из которых видно, что автор под словом "pauperes" (бедные) понимает лишь людей низкого сословия, но ни в коем случае не нищих. В одном рассказе (Григорий, X, 9) даже говорится о том, что они имеют лошадей.
ВОЕННАЯ СЛУЖБА ЛИТОВ
Согласно Роту (Roth, "Gesch. d. Benef", S. 406), Вайцу ("D. Verf.-Gesch.", IV, 454) и Бруннеру ("D. Rechtsgeschichte", I, 239, II изд., 356), в Саксонии подлежали воинской повинности также и литы. Но приведенные для этой цели свидетельства источников этого не доказывают. Брукнер вполне справедливо считает легендарным указание, которое мы находим в "Жизни Лебуина", на то, что также и литы были представлены на областном собрании. Корвейская привилегия, запрещающая графам призывать для участия в военном походе как свободных, так и литов монастыря, не доказывает того, что литы призывались в качестве воинов. Их могли призывать в качестве повозочных при выполнении гужевой повинности.
БЛАЖЕННЫЙ АВИТ
Одно из существенных отличий франкского государства от других германо-романских государств заключается в том, что во франкском государстве с самого начала оба национальных элемента не были так резко разделены, как в других государствах. Хотя во франкском государстве, как и в других, существовало военное сословие, но оно не было так исключительно ограничено рамками правящего германского племени, а включало в свою среду также и романцев. Остготы и вандалы, - это для нас ясно и несомненно, - признавали в своих областях боеспособными и военнообязанными лишь самих себя, но не римлян. У вестготов следует различать разные эпохи. В эпоху основания государства и при первых поколениях у них, конечно, едва ли могло быть иначе, чем у родственных им племен. В VII же столетии уже исчезло резкое разделение на расы. Для решения вопроса, когда и каким образом произошел этот процесс изменения, следует принять во внимание свидетельство, которое мы находим в жизни одного святого по имени Авит, которое напечатано в "Деяниях святых" (АА. SS. Bolland. 17 июня, т. 4, стр. 292. "Beatus Avitus. Eremita in Sarlatensi apud Pelrocovios diocesi"). Оно гласит: "Блаженный Авит, присходящий из знатного рода, который должен был достигнуть высокого положения, дал в соответствущее время зрелые плоды надолго и сильно душистой сладости. Он, ввиду высокого положения своей знатной семьи, рожденный от благородных родителей и происходящий от княжеской крови, начал свою жизнь после счастливого рождения в одном селении Петрагорийской провинции по названию Линоказий.
И лишь только он вышел из грудного возраста, родители его, неотступно заботясь о нем, отдали его в учение, для того чтобы он изучил науки. Когда же он достиг предела отрочества и покрылся пушком цветущей юности, он достиг раздвоения пифагорейской науки и, находясь на распутьи той и другой жизни, предпочел правый путь ученому собранию. Он лучше желал быть принужденным к изгнанию из этой жизни, чем, живя роскошно и предаваясь полноте наслаждений, быть, осужденным на последнем суде.
В это время Аларих, открытый враг христианского имени, встал во главе государства готов. Обладая тираническим бешенством свирепой души и смертоносной жестокостью зверства, он вознесся в гордости, захватив могущественное государство и привыкнув всюду побеждать своих соседей.
Одушевленный большой надеждой и уверенностью в своем успехе, он решил двинуться на Францию, - очевидно, для того, чтобы ее завоевать. Чтобы крепче обосновать свое упорное желание, он старался, согласно обычаям своего государства, собрать в одно место большое количество полновесного серебра при помощи чиновников-исполнителей. Экстренным приказом через глашатаев он созвал всех боеспособных мужей военного сословия, получивших волей-неволей королевский дар.
Итак, блаженный Авит, могучий божий борец, уже благородно одержавший триумф на философском поприще, вследствие своего значительного состояния и всаднического звания родителей, хотя и против своей воли, все же был приписан к языческому войску, как бы другой Мартин получил военный дар, и был зачислен наряду с прочими для того, чтобы сражаться против вражеского войска франков. И внятно слышавший слова Евангелия, в которых повелевалось: "Итак, отдайте кесарю то, что принадлежит кесарю, и богу то, что принадлежит богу", снаружи опоясанный портупеей и снабженный языческим оружием, внутри же себя, ведя борьбу Христову с земным царем, он был принужден стать воином".
Авит был взят в плен в сражении при Вугле в 507 г. Если безусловно верить нашему источнику, то, очевидно, у вестготов уже в то время было военное сословие, к которому принадлежали также и знатные романцы. Но текст этого жития относится к значительно более позднему времени, так что, хотя в его основе и лежат более древние рукописи, все же мы не можем доверять отдельным указаниям, которые мы там находим. Тем не менее, мы должны считать установленным тот факт, что молодой Авит, будучи образованным и знатным римлянином, отправился на войну и был взят в плен. Но все же является вопросом, можем ли мы из этого делать какие-либо выводы?
Впрочем, не исключена возможность того, что уже в то время у вестготов, так же как и у франков, знатные римляне, поступая на службу к германскому королю, вместе с тем переходили в военное сословие, которое подлежало воинскому призыву. Но также весьма возможно и то, что набожный рассказчик сам придумал то принудительное приказание, которое заставило Авита опоясаться мечом, и что молодой человек был добровольно завербован и принят королем или каким-либо графом в свою дружину. В пользу этого особенно говорит то жалованье, которое он получал. Ведь нельзя же допустить, чтобы король Аларих II действительно платил жалованье своему войску. Либо рассказчик добавил это от себя, либо же здесь подразумевается тот дар, который господин делает своим дружинникам.
Следовательно, из этого рассказа мы с уверенностью можем сделать лишь тот вывод, что в начале VI столетия в вестготском государстве находились на службе по крайней мере отдельные римляне.
ИЗ ЗАКОНА ВЕСТГОТОВ (LEX VISIGOTHORUM)
Постановления Закона вестготов относительно организации военного дела, которые, согласно Ольденбургу, основывавшемуся на исследованиях Цеймера, восходят к королю Эвриху (466 - 484 гг.), гласят[20]:
I Если войсковые начальники, подкупленные взятками, разрешат кому-либо во время похода вернуться домой или не заставят людей выйти из своих домов.
Если тысячник (тиуфад) будет подкуплен взяткой, которую ему даст кто-либо из его тысячи (тиуфы) для того, чтобы он ему разрешил вернуться в свой дом, то пусть он полученное вернет в девятикратном размере комиту той области, на территории которой находится. А если он никакой платы от него не получил и лишь его здорового домой отпустил или не принудил его отправиться из своего дома в войско, то пусть он уплатит 20 солидов, пятисотенник пусть уплатит 15, а сотник (центенарий) 10. Если же это будет десятник (декан), то он должен уплатить 5 солидов. Эти солиды пусть будут разделены в той сотне, где это произошло.
II Если сборщики, собирая войско против врага, осмелятся взять и унести что-либо из домов тех людей, которых они собирают.
Если рабы господина, т.е. сборщики войска, собирая готов против врага, что-либо у них возьмут или что-нибудь из их вещей осмелятся унести в их присутствии или в их отсутствии без их разрешения, и если это может быть доказано перед судьей, то пусть они без промедления вернут это в одиннадцатикратном размере тому у кого взяли.
III Если войсковые начальники, прекратив военные действия, вернутся домой или же разрешат другим вернуться. Если какой-либо сотник (центенарий), распустив свою сотню перед неприятелем, убежит к себе домой, то он подлежит высшей мере наказания (смертной казни). Если же он найдет прибежище у святого алтаря или, может быть, у епископа, то пусть уплатит 300 солидов комиту той области, на территории которой он находится. А за жизнь свою пусть не боится. Сам комит области пусть об этом доведет до сведения короля, и тогда пусть, таким образом, по нашему приказу эти солиды будут разделены в той сотне, к которой он был приписан. Сам же сотник (центенарий) после этого пусть ни в коем случае не назначается начальником, но пусть будет одним из десятников (деканов). И если сотник (центенарий) без ведома и без согласия начальника войска (prepositi hostis) или тысячника (тиуфада) своего позволит кому-нибудь из своей сотни, склоненный к тому просьбой и какой-либо взяткой, вернуться к себе домой или освободит его от того, чтобы идти против врага, то пусть его принудят к тому, чтобы он то, что получил, отдал в девятикратном размере комиту той области, в которой находится. И, как нами уже было сказано выше, пусть комит области не замедлит донести нам об этом, чтобы это по нашему предписанию было разделено в той сотне, к которой он был приписан. Если же сотник (центенарий) не получил от него никакой платы и так разрешил ему вернуться в свой дом, то этот сотник, как нами было указано выше, должен дать комиту области 10 солидов.
IV Если войсковые начальники во время похода, бросив военные действия, вернутся домой или же других будут слишком слабо заставлять идти. Если десятник (декан), бросив свой десяток, убежит домой от врага или же, будучи здоровым, не захочет выйти из своего дома и отправиться в поход, то пусть даст комиту области 10 солидов. Если же он, может быть, дал кому-нибудь взятку, то пусть он вернет 5 солидов комиту той области, в которой он находится. А комит области пусть нас об этом известит, чтобы по нашему приказу они были разделены между воинами той сотни, к которой он был приписан. Если же кто-нибудь, кто был причислен к своей тысяче (тиуфе), без разрешения своего тиуфада (тысячника), или пятисотенника, или сотника, или десятника от врага домой убежит или же не захочет из своего дома отправиться против врага, то пусть он на рынке публично получит 100 ударов и уплатит 10 солидов.
Следующая пятая, а может быть также и шестая статья, несомненно, восходят к Леовигильду (568 - 586 гг.).
V Если сборщики войска, получив взятку, разрешат кому-либо, кто не болен, остаться дома.
Если слуги господина, которые собирают войско идти против врага, разрешат кому-нибудь от них откупиться, то пусть их принудят уплатить полученное в девятикратном размере комиту области.
А если их кто-либо просил, будучи здоровым, чтобы его не брали на воину, даже если они никакой взятки от него не брали, пусть их заставят в том случае, если они его освободили, уплатить за него комиту области 5 солидов. Пусть тысячник (тиуфад) проведет следствие через своих сотников (центенариев), а сотники - через десятников (деканов), и если они смогут узнать, каким образом они убежали домой, дав плату или же выкуп, и каким образом им удалось остаться дома, не захотев отправиться против врага, то пусть тиуфад известит начальника комита и напишет комиту области, на территории которого он находится, чтобы комит области не замедлил наложить целиком все то наказание, которое установлено законом, на тех, кто за себя просит или выкупается, на тиуфадов (тысячников), сотников (центенариев), деканов (десятников) или рабов господских. А если что взыщет и скроет и в ведомость не внесет, то взысканное пусть вернет в девятикратном размере. А если подкупленный кем-либо или по чьей-либо просьбе отложит взыскание, то пусть из собственных средств в двойном размере удовлетворит тех, которые должны разделить между собой эту сумму, согласно этому решению. Если же после окончания этого дела он не известит короля, чтобы тот сам приказал разделить эту сумму в той тиуфе (тысяче), которой она причитается, или же если комит области ее скроет и не отдаст, то пусть он не замедлит удовлетворить их в одиннадцатикратном размере.
VI О тех, которые, будучи обязанными раздавать паек, возьмут его или не сполна отдадут. Мы признали справедливым, чтобы те, кто поставлен раздавать паек, комит области или раздатчик пайка в отдельных областях или крепостях, приказывали бы полностью выдавать по области или в крепости тот паек, который должен быть там выдан, и немедленно восстанавливали бы полное количество.
Если случится, что сам комит области или аннонарий (раздатчик пайка) по своей небрежности, - не имея, а может быть и не желая, - не выдаст им часть пайка, то пусть подадут жалобу комиту их войска, что раздатчики не захотели им выдать их паек. И тогда тот начальник войска (prepositus hostis) пусть не замедлит послать к вам своего человека, причем было бы сосчитано количество дней, когда паек не был выдан полностью, как того требует обычай. И тогда пусть сам комит области или аннонарий (раздатчик пайка) из своих собственных средств, независимо от его желания, в четверном размере возместит им за то время, что он им сокращал обычный паек. И мы приказываем выполнить то же самое по отношению к тем, которые были обсчитаны в тысячах (тиуфах).
[13] Бруннер (D. R. I, 302) приходит к тому выводу, что уже в древнейшей существующей редакции Салического закона римляне называются подданными, но еще не составляют какой-либо части народной армии. Этот текст относится к эпохе Хлодвига. А при сыновьях Хлодвига в более поздних текстах и в добавлении к ним уже принимается во внимание то обстоятельство, что также и римляне могли находиться в войске.
[14] Рот (Roth, "Ben. Wesen". S.I72) собрал ряд примеров, указывающих на боеспособность галльских романцев. Но если он отсюда делает тот вывод, что галло-римское население, в отличие от изнежившихся итальянцев, следует считать чрезвычайно воинственными, то все же он в этом отношении заходит слишком далеко. Рот особенно хвалит аквитанцев. Но почему же особенно храбрыми были именно аквитанцы?
Подчеркивание одной области указывает на ошибочность всей концепции. Случайно сохранившиеся единичные факты создали неправильную картину. В Италии могло быть то же самое, хотя это могло случайно и не отразиться в сохранившихся источниках. Утончение цивилизации и неразрывно связанная с этим изнеженность в течение 4 ½ столетий не менее сильно проникли в население Галлии, чем в население Италии.
[15] Доказано на многих примерах Ротом (S. 173).
[16] Roth, "Ben. Wesen.", S. 180.
[17] Григорий, IV, 47, а также в других местах. Waitz, II, 533.
[18] Также и бургунды уже имели несвободных в качестве воинов. В законе Гундобада (tit. X) написано: "Если кто-либо убьет раба, по национальности варвара, принадлежащего министерству или находящегося в походе, то пусть уплатит 60 солидов. Если же какого-либо другого римского раба или варвара, землепашца или свинопаса, то пусть уплатит 30 солидов".
Следовательно, здесь перед нами варвар, который был рабом и воином. Простой раб мог быть римлянином, но раб-воин не мог быть римлянином; эта возможность исключена.
[19] Фредегар (гл. 56) говорит: "Всем leudes, которыми правил в Австрии, приказал отправиться в поход". И дальше: "По приказу Сигиберта все leudes в Австразии были призваны для того, чтобы отправиться войском в поход".
Статистический расчет, сделанный нами выше, достаточно ясно показывает, что это слово "leudes" не могло вообще обозначать в общем смысле этого слова людей. Определение, "все" принуждает нас ограничить его значение. Оно показывает нам, что здесь не могла иметься в виду вся масса всего населения, так как это привело бы к чудовищным результатам, а что здесь этими словами был обозначен лишь один какой-либо ограниченный круг людей. Ср. т. III, гл. I. Приказ Карла Смелого от 3 мая 1471 г. и приведенные у Мейнерта призывы императора Максимилиана, где также всегда призываются все, причем имеется в виду лишь узко ограниченный круг людей.
[20] "М. Germ. LL", 1 tom 1 (quart º) IX Tit. 2. 1-4.
Изучая военную историю, мы до сих пор всюду видели, что организация военного дела и тактика находятся между собой в теснейшем взаимоотношении.
Фаланга гоплитов развивается при македонских царях в ином направлении, чем в условиях римской аристократически-чиновничьей республики и достигает тактической формы когорты лишь в связи с конституционными изменениями. Точно так же германские сотни по самой своей природе сражаются иначе, чем римские когорты.
Могли ли германцы сохранить свой способ ведения военных действий, выросший в глубине девственных лесов, в ту эпоху, когда коренным образом изменились все условия их хозяйственной, общественной и культурной жизни? Если нет, то какие новые формы здесь возникли?
Древние германцы славились тем, что искусно владели оружием как в пешем, так и в конном строю. У одного народа больше славился один вид войск, у другого - другой. Ариовист был силен своими "двойными бойцами", т.е. всадниками, перемешанными с пехотой. Цезарь усилил свои войска при помощи германских наемных войск в критический седьмой год своих войн в Галлии и при их содействии победил Верцингеторикса. Те же самые всадники приняли существенное участие в его победе при Фарсале, а пожалуй также и в других решительных боях эпохи гражданской войны. В 213 г., при императоре Каракалле, впервые встречается название алеманнов, и об этом народе говорится с похвалой, что он умеет чудесно сражаться в конном строю[1]; в сражении при Страсбурге они одержали победу также при помощи своих всадников. Равным образом в сражении при Адрианополе они решили исход боя в пользу германцев, а испанец Исидор, живший под властью вестготов, говорит о них, что хотя они и хорошие пехотинцы, но все же особенно отличались своим уменьем пользоваться дротиками в конном бою. Вегеций[2] хвалит бургундских и тюрингенских[3] лошадей за их выносливость, а относительно вандалов Прокопий категорически утверждает, что они не обучены пешему строю, но все исключительно всадники ("Они не были ни хорошими дротикометателями, ни лучниками, ни считали себя способными идти в бой в качестве пехотинцев, но все были всадниками, пользовались же, насколько это было возможно, больше всего копьями и мечами").
Юстиан сформировал из пленных воинов этого племени пять конных полков и направил их в восточные гарнизоны[4]. Даже за двести лет перед тем другой греческий писатель, Дексипп (около 270 г.), называет их народом, состоящим главным образом из всадников[5]. Относительно остготов мы уже знаем, что они отличались в бою, будучи прекрасными всадниками, но сражались не при помощи лука и стрел, а мечом и копьем. Не только они сами, но и их кони были защищены броней[6].
Также и франки были превосходными всадниками. Уже Плутарх ("Жизнь Ота", гл. 12) и Дион Кассий (55, 24) говорят, что батавы, бывшие значительной частью того национального образования, которое впоследствии получило название франков, были особенно хорошими всадниками ("Лучшие всадники из германцев", "Они сильнее всех в кавалерийском деле").
"Расписание должностей" указывает на батавов и на франков как на всадников. Мы встречаем в надписях "эскадрон канинефатов", что, очевидно, также было составной частью позднейших франков[7]. А в рассказах Григория Турского они часто появляются верхом на коне[8]. Когда же они во время готской войны (539 и 552 гг.) вторглись в Италию, то шли большей частью в пешем строю; лишь личная охрана короля, его телохранители, состояла из всадников[9].
Мы уже установили, что характерным отличием византийского войска было отсутствие деления на виды оружия. Пехота и конница, холодное оружие и луки - все эти виды войска и оружия переходят один в другой и смешиваются друг с другом. Защищенный доспехами всадник пользуется также луком, а вместе с тем сражается и в пешем строю. Другими словами, это указывает на то, что настоящим воином является всадник и что подлинной пехоты уже большене существует.
Пешие лучники - это такой вид войска, который не может существовать ни изолированно, ни в открытом поле при наличии одних лишь всадников. Но, прикрытые собственной конницей при условии использования укреплений или естественных препятствий, пешие стрелки из лука могут оказаться весьма полезными даже против конницы. В эту эпоху в сочинении некоего Урбикия[10] появляется мысль или проект защиты лучников против кавалерийской атаки при помощи "испанских всадников", т.е. особого рода переносного препятствия, что мы встречаем на практике даже в более позднее время. Но все же стрелки из лука всегда остаются лишь вспомогательным видом войска, и конница всегда ценится выше.
В пехоте, вооруженной холодным оружием, имеют значение не только храбрость и доблесть отдельного бойца, но и та тактическая единица, в составе которой бойцы находятся. Конечно, при использовании всадников и стрелков тактическая единица также играет присущую ей роль, но все же воин имеет значение и сам по себе, помимо своей части. Отдельный же пехотинец, вооруженный холодным оружием, если только он не находится в составе более крупной тактической единицы, может расцениваться лишь очень низко.
Это знал уже Аристотель, писавший в своей "Политике" (IV, 13): "Тяжеловооруженной пехотой нельзя пользоваться при отсутствии тактического порядка. И так как в древности не имели об этом представления и не знали этого искусства, то сила войска основывалась на одной лишь коннице". Об этом же в очень сходных выражениях говорит и Фридрих Великий в своих "Размышлениях о тактике" 1758 г.: "Пехота сильна лишь постольку, поскольку она сосредоточена и расположена в порядке. Если же она разделена на части и почти рассыпана, то в этот момент достаточно нападения даже слабой конной части, чтобы ее уничтожить[11]. Сомкнутой пехотой такого типа были римские легионы, - и я не знаю таких случаев, когда они бывали опрокинуты конницей.
В войсках Юстиниана мы больше уже не находим такого рода сомкнутых тактических порядков пехотных частей, вооруженных холодным оружием. Пехота, которую мы здесь находим, состоит из лучников, либо из спешенных всадников, либо же из людей, которые садятся на коня в том случае, если они его имеют. Центр римского расположения, который был атакован готской конницей в сражении при Тагинэ, очевидно, опирался на какое-либо естественное препятствие, которое было, может быть, еще усилено искусственным образом.
Велизарий однажды сказал[12] своим людям, что персидская пехота состоит из жалких крестьян, которых берут с собой для того, чтобы подрывать стены, грабить павших и прислуживать солдатам. Конечно, дело обстояло вовсе не так скверно, и римская пехота, может быть, стояла на несколько более высоком уровне, но, вообще говоря, войска Юстиниана и Хозроя были очень похожи друг на друга, так что мнение о персидской пехоте дает возможность сделать некоторый обратный вывод относительно оценки этого рода войска также и у римлян.
Военная сила германцев, как мы в этом уже ранее убедились, основывалась не только на дикой храбрости отдельного воина, но также и на родовой спайке воинов, находящихся под начальством своего предводителя - хунно.
Германская пехота шла в атаку, построившись в массивный клин или в боевой порядок, напоминающий по своей форме кабанью голову. Хотя у древних германцев понятие собственно военной дисциплины существовало лишь в очень слабой степени, естественная родовая связь давала им то, что у культурных народов достигается при помощи дисциплины, т.е. тактическую единицу, единство воли при множестве воинов. Этот организм распался и погиб в эпоху расселения германцев среди романцев.
Прежде всего расселившиеся германцы разделились в своих новых королевствах на две группы. Одна часть покинула свой древний родовой союз и вступила непосредственно на службу к королю или к графу. Они были помещены непосредственно при дворе или на дворе, и их там кормили, - как в том случае, когда они там находились без своих семей, так и в том, когда им вместе с их семьями давалось собственное небольшое хозяйство. Другая часть продолжала жить в родовых союзах, которые, очевидно, уменьшились. Первые жили по большей части в городах, а вторые в деревнях - либо с предводителем, который, благодаря разделению земель, стал крупным землевладельцем, либо же без него. Роды, которые раньше редко насчитывали менее 100 человек, а часто насчитывали несколько сотен человек, были разделены теперь на отдельные более мелкие группы[13], которые больше не были объединены общей совместной жизнью и не могли выработать единого общего типа. Люди, находившиеся при дворе и в непосредственном распоряжении графа, нашли себе здесь новый центр применения своей деятельности совсем иного типа. Совершенно другим стало также отношение к своему предводителю среди тех групп, которые продолжали жить на земле в условиях родового быта. Древний хунно жил вместе со своими товарищами, среди них, и в этой совместной жизни развился и вырос его естественный авторитет. Новый землевладелец стал аристократом, который все более и более отдалялся по своему образу жизни от своего простого товарища по племени. И если теперь, по древнему обычаю, приходилось строить боевой клин, то последний уже не обладал прежней прочностью и прежней ценностью.
Не могло быть больше и речи о том, чтобы как-нибудь сохранить или восстановить тактическую часть, в особенности при помощи военных упражнений. Не было никаких предпосылок для того, чтобы это осуществить.
Дело в том, что ни германские короли, ни их графы, ни древние хунни не обладали таким авторитетом и такого рода властью над своими соплеменниками, которая необходима для достижения этой цели.
Отсутствовала также и внешняя предпосылка, а именно - тесная совместная жизнь более или менее значительной группы людей. Немногие сотни представителей военного сословия - готы, бургунды или франки, жившие на территории романского графства, могли укреплять свою боевую силу при помощи постоянных военных упражнений, но не путем создания строевой тренировочной дисциплины. Нам придется вновь коснуться этого вопроса, когда мы, продолжая наше исследование, достигнем этой эпохи, в которой снова были сформированы тактические части. Теперь же мы вступаем в такой период, когда постепенно почти совсем исчезает тот полюс военной организации, на котором в существенном отношении основывалась боевая ценность римских легионов, и когда все внимание целиком посвящается одному лишь противоположному полюсу военного развития - личной храбрости и боеспособности одиночного бойца.
Но все же вместо древнего боевого клина, состоявшего из воинов, вооруженных длинным копьем, фрамой, секирой, анго[14] или каким-нибудь иным холодным оружием, которое предпочитал тот или иной воин, могла появиться относительно боеспособная пехота, вооруженная луком. Мы это обнаружили у византийцев. Но, хотя византийское войско в очень значительной части состояло из германцев, мы все же должны отнести за счет командования тот факт, что лук получил особенно широкое применение в этом войске. В источниках мы находим ясное указание на то, что хотя самостоятельные германские племена - вандалы и остготы - умели пользоваться дальнобойным оружием, но все же предпочитали меч и копье. То же самое относится и к франкам, у которых лишь очень редко упоминается лук.
Но то, что теряла пехота, приобретала конница. Ведь не исчезла ни храбрость, ни боеспособность, ни военный дух. Дело было лишь в том, что условия времени оказались неблагоприятными для одного определенного вида войска - для пехоты. Уже Вегеций, несмотря на то, что был очень далек от жизни, все же заметил, что конница его эпохи не оставляла желать лучшего (III, 26).
Для германцев, которые осели среди римлян, конница необходимым образом являлась тем родом оружия, который они культивировали с особенным вниманием и с особенной заботливостью не только в специфически кавалерийском смысле, но просто как люди, которые идут в бой в конном строю, умеют объезжать коня и сражаться верхом на коне, но которые вместе с тем готовы, когда этого потребуют обстоятельства, сойти с коня и сражаться в пешем строю. Воин не столько всадник, сколько человек верхом на коне, или, иными словами, он потому всадник, что благодаря этому он может быть кем угодно. Эта эпоха уже неспособна создавать тактические части. Вся боевая сила основывается на одиночном бойце, на личности. Человек, который может сражаться лишь в пешем строю при помощи холодного оружия, представляет собой очень незначительную величину в том случае, если он не является звеном тактической части. Человек, который сражается пешком при помощи лука и стрел, всегда будет лишь вспомогательным родом войска. Человек, сражающийся верхом, превосходит в качестве одиночного бойца и того и другого.
Этот начавший развиваться факт силой своей естественной инерции начинает оказывать влияние на дальнейшее развитие, идущее в этом направлении. Лучшие стремились на кавалерийскую службу. Короли не оказывали больше никакого внимания пехоте в прежнем смысле этого слова.
В том же направлении сказывалось также непосредственное влияние хозяйственных условий. Италия и Галлия были, конечно, населены не менее плотно, но, может быть, даже значительно плотнее. Сельское хозяйство здесь стояло на большой высоте, чем в эпоху основания римской мировой монархии, несмотря на тот огромный упадок, который начался с III столетия, и несмотря на все те германские походы, сопровождавшиеся убийствами и грабежами, во время которых германцы непрерывно опустошали римские провинции. Цезарь и триумвиры достигли того, что могли организовывать походы, проводя через страну армии, достигавшие численности в 60 000-70 000 человек. Но это можно было сделать лишь при помощи больших наличных средств и организованной системы снабжения. Теперь же мир снова погрузился в натуральное хозяйство, и германские короли уже не имели в своем распоряжении римской административной организации. Воинов больше не держали сосредоточенными в легионы. Для того чтобы их прокормить, их приходилось распределять по всей стране: ведь теперь трудно стало достигнуть каких-либо результатов при помощи больших воинских масс, с другой же стороны, самого лучшего воина не труднее прокормить, чем среднего. В своем военном ремесле всадник в значительно более высокой степени является художником, мастером, нежели пехотинец. Никогда не представляло особенного труда собрать в каком-либо округе пехотный отряд из несколько сотен более или менее годных солдат, но гораздо труднее было собрать несколько сот, сотню или даже только 50 действительно боеспособных всадников и соответствующее количество пригодных лошадей.
Поэтому самую большую благодарность заслуживал от короля тот граф, который приводил к нему не наибольшее количество воинов, но лучших воинов по качеству. Всадник во всех отношениях представлял собой большую величину, нежели пехотинец. Земля давала возможность прокормить некоторое, не очень большое количество лошадей. А когда это было нужно, всадник сходил с коня и сражался пешком.
Уже Цезарь достигал больших результатов при помощи своей конницы, но все же ядром его армии оставался легионер, тяжеловооруженный пехотинец, пользовавшийся холодным оружием.
Количество всадников в его войске колебалось приблизительно от 5 до 20%[15]. В германо-романских государствах конница получила полное преобладание, однако нельзя сказать, что эта конница была совершенно такой же, какой была конница Цезаря. Мы здесь можем повторить то, что уже говорили о войске Юстиниана - специфические особенности различных родов оружия стерлись. Франкские или готстские всадники являются не столько кавалерией, сколько воинами, сидящими верхом на конях. Они могут в то же самое время сражаться и в пешем строю, не чувствуя себя при этом вырванными из своей стихии. Для воина существует лишь одно отличительное свойство: каждый отдельный воин должен быть сильным, храбрым человеком, умеющим ловко владеть своим оружием.
В первой главе этой части мы отметили различие между способом расселения франков и остальных племен, которое заключалось в том, что франки не производили раздела земель.
Теперь мы снова видим, что практическое значение этого различия было на самом деле не очень крупным. Призыв воинов в каждом отдельном округе определялся не столько числом наличных мужчин, сколько реальными возможностями их вооружения и снабжения, а также участия их в военных действиях. К тому же число расселенных готов, бургундов и вандалов было очень незначительным. У вестготов и бургундов должно было главным образом приниматься в расчет частное землевладение, так как первоначально эти племена ограничивались очень небольшой областью. У вандалов мы наблюдаем тот же факт, так как они добровольно, из военно-политических соображений расселились лишь в одной провинции своего обширного государства. Одоакр и остготы могли испытать на себе влияние таких же причин, - по крайней мере в Нижней Италии, как мы это видим, было очень мало готов. Когда франки при Хлодвиге основали свое большое государство, то главная масса их народа осталась в тех же областях, которыми они владели с давних времен или из которых уже прежние поколения либо окончательно изгнали римлян, либо же целиком их подавили. В романских округах, во главе которых Хлодвиг с этого времени поставил своих графов, было достаточно императорских доменов, коммунальных поместий или конфискованных владений отдельных римских аристократов, чтобы разместить те немногочисленные отряды, которые король давал каждому графу.
Франкские войска были столь же немногочисленны, как и войска готов, вандалов и бургундов. Не составило бы никакого труда собрать в чисто германских областях более крупные отряды, но в таком случае не было бы возможности их прокормить, не нарушая при этом всех установленных порядков и не уничтожая местной культуры. Стратегические операции на далекие расстояния можно было производить лишь при помощи очень умеренных по своей величине войсковых частей; поэтому дело шло не о количестве наличных войск, но о качестве отрядов, способных выполнять боевые операции.
Именно по этой причине Теодорих Великий всегда был сильнее франкских королей, Хлодвига и его сыновей. Хлодвиг, конечно, располагал большим количеством воинов, остготы же, несмотря на то, что они широко расселились по завоеванной Италии, в сущности оставались в своей совокупности подвижной армией, которая по воле короля и полководца и при помощи средств, представляемых богатой страной, могла всегда быть отправлена туда и размещена там, где ее надо было использовать.
Проследим еще раз в обратном порядке ту нить, которая нас привела от одного вопроса к другому. Преобладающее значение конницы, появление одиночного воина и исчезновение тактической части - все это ведет к факту малочисленности войска. Но лишь только мы убедимся, что исход боя в эту эпоху решали небольшие отряды храбрых людей, то нам тотчас же станет ясно, почему Хлодвиг в больших завоеванных им романских областях расселил лишь очень немногих франков и что именно поэтому ему не нужно было производить раздела земель.
Распад родового строя и расселение воинов, широко рассыпанных по обширным пространствам страны, ослабили внутреннюю спайку древнего клинообразного боевого строя, что привело к уменьшению и, наконец, к уничтожению его ценности, причем отдельные воины не стали от этого менее храбрыми и менее опытными в военном деле. А поскольку остается лишь личная храбрость отдельного воина, постольку вырабатывается форма борьбы, при которой отдельный воин может достигнуть наибольших результатов. Иными словами, этот воин садится на коня, сохраняя в то же время уменье, если того требуют обстоятельства, сражаться в пешем строю.
Численность, военная организация и тактика взаимно обусловливают и контролируют друг друга. Установив, как малы были войска эпохи переселения народов и как малы были войска остготов, мы косвенным образом приобрели также некоторый масштаб для измерения численности войск готов и можем теперь сказать, что и их войска были весьма незначительными. Это означает, что воины, из которых они состояли, обладали высокими военными качествами. Так подготавливаются военная организация и тактика рыцарства.
Государства вандалов и остготов Просуществовали в течение недолгого времени. То обстоятельство, что государство Гейзериха пало под первым натиском византийцев, в то время как наследники Теодориха боролись по крайней мере в течение 18 лет, объясняется тем, что вандалы жили на полстолетия дольше в новых условиях, подставив лучам цивилизации свою северную военную силу. Вестготы, также подвергавшиеся очень большой угрозе, все же в конце концов выдержали, преодолели кризис и сохранили свое государство и свою независимость, скорее благодаря географическому положению, чем более крупной внутренней силе. Когда же 150 лет спустя к ним приблизился новый мощный враг в лице ислама, то они пали с одного удара, причем тотчас же их власть окончательно рухнула.
Источники дают нам возможность проследить упадок их военной организации. Однако, не следует в этом видеть нечто специфически вестготское; таков был естественный и неизбежный ход развития, который должен был бы стать общим для всех германо-романских государств, если бы одни из них уже не погибли раньше и если бы продолжавшее существовать государство франков не выработало иной, совершенно новой государственно-правовой формы.
Явления разложения обнаруживаются уже вскоре после расселения; о них мы уже говорили выше, в первой главе, когда касались там этого вопроса. Рассеянных по всей стране готов нельзя было собрать вместе для несения военной службы.
Король, герцоги, графы, крупные землевладельцы и, наконец, также высшее духовенство держат при себе собственных воинов - буккелариев. В течение некоторого времени оба эти явления существуют бок о бок; в одно и то же время мы видим всеобщий народный призыв готов и частных наемников знатных людей. Но исконная военная организация уже настолько отошла на задний план, что древний предводитель тысячи - тиуфад - теперь уже принадлежит к лицам низшего сословия, и закон грозит тиуфаду палочными ударами в том случае, если он неправильно будет выполнять требования своей службы. Многие готы перестают быть воинами, и в то же время в военное сословие вступают римляне, среди которых, вполне естественно, постоянно попадаются люди, обладающие военными способностями.
О ходе этого развития мы узнаем из попыток реформ, которые были предприняты незадолго до катастрофы и привели к изданию законов при королях Вамбе (672 - 680 гг.) и Эрвиге (680 - 687 гг.). Законы эти сохранились до нашего времени.
Закон Вамбе 673 г. начинается с трогательных жалоб на то, что во время вторжения неприятеля очень многие уклоняются от обязанности защищать свою родину и никто не помогает друг другу. Впредь каждый человек, - будь то духовное лицо или мирянин, - как только будет призван, должен оказывать помощь вместе со своим отрядом (virtus) на расстоянии до 100 миль (150 км). Тому, кто этого не сделает, грозит самое жестокое наказание - ссылка, бесчестие, возмещение убытков, конфискация имущества.
Текст закона Эрвига 681 г. также начинается с жалоб на тех людей, которые предпочитают быть скорее богатыми, нежели сильными, которые больше заботятся о своем имуществе, чем о том, чтобы упражняться в пользовании оружием, и которые думают, что они смогут вкусить от плодов своей работы, перестав одерживать победы. Поэтому закон должен оказывать воздействие на тех, которые в подобных случаях руководствуются собственными интересами; каждый должен следовать призыву и идти на войну, кто бы он ни был и где бы он ни находился. Кто этому не следует, тот подлежит суду короля. У него может быть отнято все его имущество, и он может быть осужден на изгнание.
А простому человеку, от тиуфада и ниже, грозит телесное наказание в 200 ударов, причем в знак бесчестия его бреют наголо; сверх того он должен уплатить в виде штрафа один фунт золота, а если его не имеет, то обращается в рабство. Призывной должен не только являться собственной персоной, но и приводить с собой десятую[1] часть своих хорошо вооруженных рабов. Если же обнаружится, что он привел с собой меньше предписанной десятой части, то все недостающие переходят к королю, который их может подарить тому, кому захочет. Что же касается королевских чиновников, то в законе особенно подчеркивается, что и они также подлежат наказанию согласно этому закону, причем устанавливаются наказания за подкуп.
Оба закона предусматривают в качестве уважительной причины неявки болезнь, которая должна быть установлена законными свидетелями, причем, если господин действительно не может отправиться в поход, все же должен быть выслан его отряд. В более позднем кодексе мы здесь находим, вероятно, более позднее, очень характерное добавление, что болезнь должна быть засвидетельствована инспектором епископа данного диоцеза, в противном случае болезнь не будет считаться удостоверенной.
Важнейшее различие между этими двумя законами заключается в том, что первый закон касается лишь случаев обороны страны либо против внешнего врага, либо во время восстания.
Второй закон сформулирован несколько мягче первого в том отношении, что он снова отменяет наказание бесчестием и лишением права давать свидетельские показания, которым грозит первый закон, но в то же время этот закон не только касается призыва к обороне страны, но и стремится урегулировать вопросы, связанные вообще со всякого рода призывами.
Дан[2] считает эти законы настоящей военной реформой; существеннейшим содержанием их, наряду с усилением наказания и контроля, является распространение воинской повинности на всех несвободных. Это правильно согласно буквальному смыслу законов, но по существу неорганизованное распространение воинской повинности на необозримые массы населения означает банкротство законодательства.
Согласно буквальному смыслу законов, порой кажется, что законы обращаются ко всему населению, и это должно было бы привести к явке огромного числа мужчин. Но затем текст предписания относительно отряда и рабов, которых следует брать с собой, показывает нам, что законодатель вовсе не думал о больших массах народа, но имел в виду главным образом лишь крупных владельцев. Каждый выступающий в поход, говорится в законе, - будь то герцог, граф, гардинг (т.е. дружинник короля), гот или романец, свободный или вольноотпущенник или королевский слуга, - должен привести вместе с собой десятую часть своих рабов. Почему же потребовалось это множество вооруженных рабов, если действительно рассчитывали лишь на ту часть граждан, которая пользовалась уважением?
Такое же значение имеет и распространение воинской повинности на духовенство. Правда, они не обязаны сражаться, но должны выставлять свои отряды.
Очевидно, дело заключалось в том, что исконное военное сословие готов в течение 250 лет, постепенно акклиматизировавшись, превратилось в городское сословие, причем его военные наклонности стерлись и исчезли. В атмосфере цивилизации одновременно с варварством растаяла и его военная сила.
Все еще продолжает существовать представление о том, что имеется налицо военное сословие, но это представление нельзя реализовать. Его место (трудно точно установить каким образом) постепенно занимает группа крупных землевладельцев, которые содержат вооруженных рабов. Судя по буквальному смыслу закона, законодатель как бы обращается к народным массам, которые не только не чувствуют склонности, но и неспособны участвовать в сражениях; в действительности же он апеллирует к доброй воле аристократии. Здесь нет даже и речи о какой-нибудь организации снабжения войска во время похода. Так как становится все более и более ясным и так как напрашивается мысль о том, что древний готский воин умер и что отдельные горожане и крестьяне уже не в состоянии быстро сниматься с места и отправляться в далекие походы, отдается приказ знатным господам - как духовенству, так и мирянам - выставлять отряды и брать с собой своих рабов. Эти владельцы были по крайней мере в состоянии снаряжать и снабжать своих людей, но все же первые встречные подданные и рабы еще не являются подходящими воинами.
Если бы даже можно было себе представить, что строгость закона и чрезвычайно энергичное его выполнение действительно дали бы возможность собрать необходимое число людей, проконтролировать пригодность оружия и количество привезенного с собой продовольствия, то все же необходимо признать, что главного не будет, так как будет отсутствовать гарантия военной боеспособности.
Верным признаком слабости служит стремление возместить недостаток мало-мальски годной организации военного дела и военного налога при помощи многословных патриотических и поучительных фраз, а также угроз множеством наказаний. Но именно чудовищность этих наказаний и была залогом того, что они не будут приводиться в исполнение; поэтому угрозы оставались бессильными.
Конечно, воинская сила не угасла во внуках Фритхигерна и Алариха, так же как она полностью никогда не исчезла и среди романцев.
Ведь постоянно велись войны, как внешние, так и внутренние. Все еще продолжали существовать буккеларии, военные дружинники, которые находились на службе у отдельных знатных людей, но уже больше не было действительной, мощно функционирующей организации обороны страны.
Поэтому неудивительно, что через 30 лет после издания приведенного выше закона вестготское государство пало под одним единственным ударом, как некогда государство вандалов.
ТЕКСТ ЗАКОНОВ
Оба закона Вамбы и Эрвига находятся в более древних изданиях Законов вестготов, составляя 8-ю и 9-ю главы 2-го тит. 9-й книги, непосредственно примыкая к тем более древним, помещенным выше определениям (стр. 421), которые я вместе с Цеймером считаю возможным отнести на 200 лет раньше.
Поэтому эти оба более поздних закона не помещены, в издании Цеймера (in - 8), в котором основной закон реконструируется в качестве кодекса короля Реккесвинда (649 - 672 гг.). Эти законы напечатаны в новом издании Законов вестготов, изданных Цеймером в "Mon. С. LL." Sec. I, т. I (in quarto).
Цеймер впервые также установил тот факт, что второй закон принадлежит не Вамбе, как то указано в мадридском и в лиссабонском изданиях, и не Эгике, как то признавал Дан, а Эрвигу.
Во имя господа
Славный Флавий Вамба король
Что следует выполнять при возникновении в пределах Испании военных действий
Полезное намерение побуждает нашу милость сделать так, чтобы, подобно тому как для мирного времени провозглашаются законы, и во время военных действий, благодаря взаимной поддержке и защите, сохранялось братское отношение и любовь.
Несомненно, что мир в нашей стране будет полезным лишь в том случае, если законный призыв военной трубы соединит сердца всех для благой цели. Итак, пусть те, кто раньше в беспорядке разбегались, отныне с божьей помощью в большем порядке выступают в поход. Ведь наша милость не может дольше терпеть подобных недостатков, так как вследствие нерадения некоторых родина терпит большой ущерб. Всякий раз при вторжении неприятеля в провинции нашего королевства, когда наши люди, собирающиеся на границах против неприятеля, должны вести военные действия, некоторые уклоняются от этого и, пользуясь первым удобным случаем, - ссылаясь то на перемену места, то на собственное нежелание, то на ложные предлоги, - не оказывают в бою братской помощи друг другу, так что в этих случаях те, которые должны были бы стоять на защите общественного блага, будучи лишены братской помощи, отступают; те же, которые для блага народа и родины готовы смело выступить, уничтожаются врагом вследствие неотвратимой для них опасности.
А посему настоящим постановлением приказываем, чтобы со дня или со времени, установленного этим законом, если неприятель начнет какие-либо военные действия против нашей родины, каждый, - будь то епископ или всякое иное лицо духовного звания, герцог или граф, тысячник (тиуфад), наместник (викарий), королевский дружинник (гардинг) или кто-либо иной, происходящий из того же самого диоцеза (commissu), где начались эти военные действия, или из другого, который граничит с ним, или всякий иной, случайно находящийся в этих областях или на этой территории в пределах ста миль, - тотчас после того, как возникнет в том необходимость и как только он получит уведомление от своего герцога, графа, тиуфада, наместника (викария) или от кого-либо иного или же узнает об этом каким-либо иным путем и не выступит быстро на защиту народа и родины нашей со всей своей дружиной, какой располагает, а захочет, ссылаясь на всякие ложные предлоги и выдумки, уйти в другое место или уклониться и не выступит быстро и энергично на защиту братьев своих, чтобы отомстить за родину, - так что неприятель, начав военные действия против нас, возьмет пленных и нанесет ущерб народам и областям государства нашего; если кто-либо с некоторым опозданием, из трусости, по злому умыслу, из страха или малодушия, не двинется в поход и замедлит выступить на защиту народа и родины против врагов нашего народа со всей энергией; если это сделает кто-либо из духовенства или из клириков и если он не имеет средств, из которых он мог бы возместить убытки, причиненные нашей стране неприятелем, - то пусть он будет подвергнут строгой ссылке, согласно приказу правителя. Эта часть постановления распространяется только на епископов, пресвитеров и диаконов. А по отношению к клирикам, не имеющим почетного звания и приравненным к мирянам низшего звания, следует применять все постановление целиком. А если это сделает кто-либо из мирян, будь то знатный или лицо более низкого звания, то мы настоящим законом постановляем, чтобы он был отрешен от должности и освобожден от присяги и тотчас же обращен в самое низкое рабство, так чтобы правителю была бы предоставлена неограниченная власть над его личностью. Ибо справедливо, чтобы тот, кто не смог храбро защитить свой знатный род и свою родину, созданные трудом прежних поколений, был наказан согласно этому закону, а чтобы явно виновный в больших преступлениях был наказан бесчестием.
Относительно же имущества нарушителей этого закона как мирян, так даже и клириков, которые не имеют почетного звания, постановляем выполнять следующее: чтобы те, кто, может быть, впоследствии совершит это преступление, возместили бы все убытки, причиненные нашей земле, либо же возместили тем, которые понесли ущерб, - так что пусть справедливо пострадает, лишившись благородного звания и права владения недвижимостью тот, кто из злобы или трусости не отразит нападающего врага и не покажет себя мужем в бою с неприятелем. А если в пределах Испании, Галлии, Галлеции (Galleziae) или всех провинций, которые находятся под нашей властью в какой-либо части государства, кто-либо поднимет или захочет поднять восстание против народа, родины или королевства нашего или даже преемников наших, и если кто-либо из священнослужителей, клириков, герцогов, графов, тиуфадов (тысячников), наместников (vicarii) или всякое иное лицо до этого находилось поблизости от этого места, в пределах того количества миль, которое было указано и объявлено выше, или даже в частности кто-нибудь из них был призван согласно вышеприведенному постановлению или же сам каким-нибудь образом об этом узнал и тотчас же быстро и преданно не явился, чтобы отомстить за короля, народ, родину или верных данному королю, против которого было возбуждено и поднято это восстание, и, быстро подготовившись, не явился к ним на помощь для того, чтобы подавить это восстание; если это был епископ или кто-либо из клира или, может быть, из дворцовой службы, к какому бы сословию он ни принадлежал и каким бы саном ни был облечен, или, может быть, более низкое лицо, виновное в этой преступной неверности, - то такой человек не только отправляется в ссылку, но и все его имущество предоставляется в полное и неограниченное распоряжение королевской власти.
Закон признает невиновными в нарушении вышеприведенных постановлений лишь тех, которые были настолько ослаблены болезнью, что никак не могли ни выступить, ни отправиться в поход с дружиной верных, согласно вышеозначенному приказу. И те, которым помешает выступить в поход какая-либо болезнь, все же должны отправить свою дружину для того, чтобы оказать помощь епископам или клирикам, а также братьям своим, сражающимся верой и правдой за королевскую власть, народ и отечество. А если они этого не сделают, то должны быть наказаны так же, как и нарушители этого закона, согласно вышеприведенному постановлению. Человек лишь в том случае считается невиновным в совершении вышеуказанного преступления, если он докажет надежными свидетельскими показаниями, что в то время, когда следовало выступить и отправиться в поход, он был настолько ослаблен болезнью, что не имел никакой физической возможности выступить. Итак, пусть строгое применение этого закона уничтожит зло, которое укоренилось с прежних времен и существует вплоть до наших дней, и пусть единодушное согласие укрепит мир среди народов и способствует защите родины.
IX. Славный Флавий Эрвигий король
О тех, которые в назначенный день или в назначенное время не выступают в поход и не являются в указанное место или убегают, а также о том, с какой частью своих рабов должен отправляться в этот поход каждый человек.
Если, без всякого сомнения, восхваляются те люди, которые настолько любят свою родину, что добровольно подвергаются опасностям в борьбе за ее освобождение, то почему же не называются дезертирами те, которые перестают быть ее защитниками? Ибо как мы сможем поверить в то, что эти люди добровольно пойдут на защиту страны, если они не выступают даже в том случае, когда их призывают на защиту родины? Теперь же они уклоняются от выступления в поход или, что еще хуже, вопреки напоминанию, задерживают свое выступление, или же, вопреки приказу, оставшись позади, отправляются в поход. Они гораздо охотнее думают о том, чтобы в большем количестве пользоваться плодами, чем о том, чтобы спасти свое тело, скрываясь и убегая, - и больше заботясь о своих домашних делах, чем о том, чтобы приобрести опыт в военном деле. Как будто они смогут воспользоваться своими трудами, если перестанут быть победителями!
Ввиду этого следует в дисциплинарном порядке заботиться о тех, которые не чувствуют стремления руководствоваться соображениями пользы. Поэтому мы приказываем всем народам нашего королевства, подчиняются ли они общим или каким-либо иным законам, чтобы каждый человек в установленный, заранее назначенный день или в тот срок, когда правитель прикажет выступить в военный поход или же предпишет кому-нибудь из герцогов или графов отправиться для выполнения общественного дела, каждый человек, - получит ли он от кого-либо напоминание или, даже об этом не уведомленный, сам об этом каким-либо образом узнает или прослышит, куда следует прибыть для выступления в военный поход, - не смел бы оставаться дома, ссылаясь на какие-либо задержки и отговорки, мешающие выступить в поход, но чтобы в установленных местах и в установленное время, согласно приказу правителя или напоминанию герцога, графа, тиуфада, наместника (vicarii) или кого-либо иного, кто об этом должен заботиться, каждый быстро выступил в указанное место и в указанное время, как это было сказано. Если же кто-либо, получив напоминание или даже не будучи уведомлен, но каким-нибудь образом сам об этом узнавши, не захочет тотчас же выступить и не примет мер к тому, чтобы быть готовым к выступлению в указанном месте и в указанное время, если это особа высокого звания, то есть герцог, граф или даже королевский дружинник (гардинг), то он должен быть лишен всего своего личного имущества и отправлен в изгнание королевским приказом, причем его имуществе передается в неограниченную власть королевского величества, которое может распоряжаться им по своему полному усмотрению. А лица низшего звания, т.е. тиуфады и всякие сборщики войска, а равно и те, которые собираются, если они замедлят явиться в войско или же в указанное место и в указанное время совсем не явятся, или же пренебрегут своей обязанностью отправиться в походы, или же, сославшись на какой-нибудь ложный и хитрый предлог, убегут из войска, отправившегося в поход для общего блага, и вернутся домой, то им не только следует дать двести ударов плетьми, но следует их также обезобразить, позорно обрив им голову, и сверх того их следует принудить к уплате одного фунта золота, каковая сумма останется в распоряжении того, кому она будет щедро дана по приказу королевской власти. Если же человек не имеет средств для уплаты этой суммы, то королевская власть имеет право обратить нарушителя этого закона в вечное рабство, при чем все его имущество передается в полную власть и в неограниченное распоряжение короля.
Мы объявляем невиновными в нарушении этого закона только тех, которым помешали выполнить его либо малолетство, либо дряхлая старость, либо же какая-нибудь тяжкая болезнь. Если же человек сможет доказать при помощи законного свидетеля, что он, будучи отягчен болезнью, не был в состоянии выступить в поход вследствие болезненной слабости, то все же такой человек, хотя и отягченный болезнью, должен, согласно постановлению этого закона, без промедления отправить всю свою дружину с герцогом или графом для выполнения общеполезного дела.
Теперь же, - так как мы уже сказали об общем выступлении в поход, - нам остается лишь установить порядок выступления дружины или войск. И этим специальным декретом мы постановляем, чтобы каждый человек, будь то герцог, граф или королевский дружинник (гардинг), гот или римлянин, свободнорожденный или даже отпущенник, или кто-либо из государственных слуг, которые должны отправиться в войско, отправившись в поход, привел бы вместе с собой десятую часть своих рабов. И эта десятая часть рабов должна явиться не безоружной, но снабженной различными видами оружия, так чтобы оружие имел каждый из тех, которые будут приведены в войско, причем некоторая часть должна быть снабжена панцирями (zabis), или кольчугами, а большинство щитами, обоюдоострыми мечами, широкими мечами (scramins), копьями, стрелами, пращами и иным оружием, которое каждый недавно получил от своего сеньора или господина. И следует заботиться о том, чтобы их в таком виде представить правителю, герцогу или графу. Если же кто-нибудь явится для выступления в военный поход без этой десятой части своих рабов, то вся эта десятая часть рабов его должна быть тщательно проверена и рассчитана, причем если обнаружится, что он привел с собой для выступления в какой-либо военный поход несколько меньше этой установленной и рассчитанной десятой части рабов, то это должно быть передано во власть правителя, причем это останется во власти того, кому правитель прикажет это щедро отдать. А если кто-либо, находящийся на дворцовой службе, отправится в войско для выступления в поход таким образом, что появится на королевской службе не с полным количеством людей или не будет выполнять работу в сторожевом отряде (wardia) с остальными братьями, то пусть он знает, что будет наказан согласно постановления этого закона, за исключением того случая, если он докажет, что болен, явно обнаружив свою болезнь. А если какой-либо воин, отправившийся в тот же самый военный поход, совсем не будет следовать за своим герцогом, графом или даже своим господином, но, благодаря покровительству разных людей устроится так, что не будет находиться в сторожевом отряде (wardia) со своим сеньором и не сделает ничего полезного для общего блага, то такое выступление в поход не должно ему вменяться в заслугу, и он должен знать, что к нему самому будет применено вышеуказанное постановление, которое установлено этим законом по отношению к лицам низшего звания.
Итак, после того как мы это установили и написали, нам теперь остается наложить узду на взяточничество тех, на которых мы возлагаем выполнение дел, имеющих целью нашу пользу. И посему пусть никакой герцог, граф, тиуфад (тысячник) или кто-либо иной, правящий над вверенными ему (commissos) народами, получив дар или по какому-либо иному случаю повинуясь худшему желанию своему, не освобождает никого из своих подданных от участия в военном походе и не прекращает делать те напоминания, которые необходимо делать относительно выступления в поход и не перестает убеждать людей браться за оружие, якобы под тем предлогом, что он кого-либо из них уже раньше использовал в военном деле. А если кто-либо сделает для кого-либо нечто такое по вышеуказанным причинам или какой-нибудь подарок получит, или же сам от кого-нибудь что-либо потребует и если это будет человек из первых лиц дворца, то пусть он в четверном размере вернет ту сумму, которую он взял у этого человека, и пусть он знает, что королю он должен уплатить фунт золота лишь за то, что он нечто взял в свою пользу. А лица низшего звания, лишенные почести и достоинства свободного рождения, должны быть отданы во власть короля, который может сделать с ними и с их имуществом все, что он пожелает.
Вместо 12-23 строк страницы 489-й в позднейших кодексах мы находим следующий текст: "А если он не имеет средств для уплаты этой суммы, то королевская власть может обратить нарушителя этого постановления в вечное рабство, а также уступить этого обращенного в рабство человека или подарить его и отчужденное от него имущество тому, кому пожелает, с тем, однако, условием, чтобы этот нарушитель по какому-либо снисхождению не был возвращен даже в самое низкое состояние свободы и не вернул себе своего имущества каким-нибудь образом, не восстановив своих прав.
Так что если хозяин этого имущества, то есть тот самый человек, который получил данное ему имущество нарушителя этого закона, будет обвинен в каком-либо преступлении и будет обращен в прежнее состояние, то само имущество снова вернется во власть правителя, и пусть, в качестве неотменяемого постановления, существует правило, чтобы в том случае, когда человек, который раньше получил это имущество, больше не заслуживает того, чтобы им владеть, оно было передано другим верным людям.
Только пусть оно не переходит во власть того, кто отправился в поход с запозданием и был посему лишен достоинства и имущества. И пусть признаются виновными в нарушении только этого постановления все те герцоги и старшие лица дворца, которые явились нарушителями вышеприведенного постановления. Такого же осуждения заслуживают и те, которые бежали от войны или относительно которых было обнаружено, что они во время военного похода поспешно ушли в иное место без разрешения своего сеньора. Однако, во время этого похода следует выполнять относительно как более значительных, так и менее значительных лиц следующее: если кто-либо, находясь в тяжелом болезненном состоянии, совершенно не имеет никаких сил для того, чтобы отправиться в поход, то пусть он тотчас же потребует, чтобы к нему пришел епископ этого места или этой местности для того, чтобы исследовать степень серьезности его болезни. И пусть он из числа епископов призовет к себе для исследования своей болезни того, на территории или в провинции которого ему случилось заболеть или задержаться или же попасть из другой территории. Ибо ему следует верить не иначе, как на основании свидетельства епископа, на территории которого была обнаружена его болезнь, причем это должно быть подтверждено его присягой или клятвой тех, которых этот епископ пошлет вместо себя в качестве инспекторов. И пусть эти епископы заботятся о том, чтобы внимательно исследовать либо лично, либо через своих заместителей эти болезни, чтобы определить, действительно ли данный человек никаким образом не может выступить в поход или же определенно может через несколько дней отправиться на войну, т.е. раньше, чем войско из указанного места выступило в поход. И на основании их определения степени болезни, их компетенции подлежит установить, должны ли больные остаться дома для поправления своего здоровья или же им следует выступить после того, как они восстановят свои силы. Таким образом, основываясь на свидетельстве данного епископа, мы, сочувствуя болезни захворавшего, предоставляем епископам право его простить, либо же, в случае симуляции болезни, его наказать, для пресечения преступления. Однако, если кто-либо будет признан настолько ослабленным болезнью, что никак не сможет отправиться в бой, то все же он должен без промедления согласно постановлению этого закона, отправить свою дружину для выполнения общеполезного дела вместе с герцогом или графом своим. Если же он почувствует, что постепенно выздоравливает, так что вскоре после этого восстановятся его силы, то пусть он тотчас же, - согласно тому, что предписывает этот закон, - со всей своей дружиной отправится туда, куда, как он об этом был уведомлен, должен был явиться, или куда, если он об этом узнал, после этого выступило войско.
Франкское государство отличалось от всех остальных германских государств прежде всего бесконечно большей мощью королевской власти.
Хлодвиг, его сыновья и внуки были самыми необузданными деспотами. И хотя германская любовь к свободе и мужская гордость восстали против этого деспотизма, все же это движение было направлено не против королевской власти как таковой и стремилось не к низвержению династии, а лишь к тому, чтобы конституционно ограничить монархическую власть. Та большая борьба, которая связана с именами королев Брунгильды и Фредегунды, является в действительности борьбой между королевской властью и знатью, причем разрешается лишь благодаря расколу внутри династии. В Испании аристократы и церковь поставили королевскую власть в такую от себя зависимость, что они сами возводили королей на престол, в результате чего принцип наследственности исчезает.
Меровингская династия, создавшая государство и представлявшая собой некое единство в своем государстве, вообще состоявшем из совершенно различных элементов - из германских и романских областей и племен, держалась, несмотря на то, что ее иногда брали под опеку.
Сила противостояла силе, и это внутреннее напряжение способствовало дальнейшему развитию военной организации.
Во франкском государстве первоначально не существовало признанного дворянства. Когда Хлодвиг поставил своих графов над покоренными областями (вероятно, в большинстве случаев из среды своих дружинников, которые ему служили, будучи обязаны долгом личной верности, - из своих антрустионов), то это были его чиновники, командовавшие по приказу короля теми Leudes (люди), которые были им даны в их распоряжение. Но через сто лет после Хлодвига уже существуют такие франкские аристократы, которым Лотарь II в Парижском эдикте 614 г. - первом документе, который можно назвать "великой хартией" (magna charta), дает наряду с другими то обещание, что графы будут назначаться лишь из крупных землевладельцев округа[1]. Этот эдикт был наградой за участие в династической семейной войне, за решение спора и вынесение приговора, предписывавшего сыну Фредегунды казнить престарелую королеву Брунгильду, привязав ее к диким лошадям, которые должны были волочить по земле ее тело до тех пор, пока она не умрет. У вестготов королей убивали или смещали и выбирали на их место других, у франков же ограничивали их правительственную власть.
Итак, во франкском государстве образовалось Сословие крупных землевладельцев, которое своим участием решало исход гражданских войн и хотело вместе с королем разделить его общественную власть. Источники не дают нам прямых указаний на то, каким образом возникло это сословие, но мы можем предположить, что его происхождение объясняется приблизительно следующим образом. В романских областях это сословие является продолжением римского сословия сенаторов, которое германизировалось, - отчасти благодаря родственным связям с германцами, которые затем становились наследниками, так как знатные римляне часто вступали в ряды духовенства, отчасти же благодаря конфискации и передаче права владения германцам. Наряду с этим король давал своим верным слугам, т.е. своим графам, большие земельные пожалования из общественного земельного фонда, а графы пользовались своей властью для того, чтобы увеличивать свои владения. В прежнем бургундском королевстве и в прежней вестготской области крупное германское землевладение проявилось уже после раздела земель между римлянами и германцами. В германских областях в эту более позднюю эпоху, когда свободные франки еще не опустились до уровня зависимых людей, крупное земельное владение объясняется, очевидно, главным образом наличием римских колонов, которые остались сидеть на земле между германцами и их литами.
Затем к этому прибавились еще королевские пожалования, которые, однако, здесь, - при отсутствии таких людей, которых можно было дарить вместе с землей, - не могли иметь большого значения.
Но если это крупноземлевладельческое сословие было настолько мощным, что могло решать участь гражданских войн, разгоравшихся между соперничавшими королями, и смогло насильственно вырвать у короля Парижский эдикт, то это сословие должно было иметь в своем распоряжении военных людей. Не подлежит сомнению, что эти крупные землевладельцы уже фактически владели ими в тот момент, когда на законном основании захватили в свои руки графские должности; ведь их владения выросли главным образом из-за графской власти.
Другими словами, это означает, что те графы, которых Хлодвиг поставил в качестве своих чиновников и которым он предоставил в распоряжение своих воинов, для того чтобы они ими командовали, превратились в крупных землевладельцев, имевших своих собственных воинов. Первоначально королевские воины - или большая часть этих первоначально королевских воинов - превратились в воинов частных лиц.
Благодаря тому, что в одном парижском палимпсесте сохранилась часть свода закона короля Эвриха, мы имеем прямое указание на то, что у вестготов уже в V столетии существовали буккеларии, т.е. частные солдаты. Выше мы уже видели, что в более позднее время организация военного дела в этом государстве на практике превратилась в неорганизованную поставку крупными землевладельцами вооруженных рабов.
Относительно франков сохранились прямые и совершенно несомненные свидетельства источников лишь из эпохи, последовавшей за временем издания Парижского эдикта, т.е. приблизительно из середины VII в. Но уже сам Парижский эдикт является достаточным указанием на то, что эти порядки существовали и раньше во франкском государстве и при том даже в очень широком масштабе. Судя по достижениям и по успехам, мы должны предположить, что они существовали здесь в значительно более широком объеме и проводились в жизнь более энергично, чем у вестготов.
П. Рот, имеющий крупные заслуги благодаря своим трудам, пролившим свет на эти темные эпохи и отношения, предположил[2], что те спутники, которые под именем "мальчиков" (pueri) очень часто появляются в окружении меровингского аристократа, были несвободными.
Действительно, в некоторых случаях они выполняют такие дела, которые заставляют считать их простыми слугами, а потому, вероятно, несвободными. Но это, конечно, еще не указывает на то, что это слово означает исключительно несвободных. Рот впал здесь в заблуждение вследствие слишком узкой постановки вопроса, а именно он спрашивает: несвободный или дружинник? Но ведь дружинник является для него знатным человеком; между дружинником и несвободным, как мы уже обнаружили, стоит простой солдат, буккеларии вестготов, который хотя и находится в зависимости, но все же свободен.
Я думаю, что не будет слишком смелым предположить, что pueri, которых мы находим в книгах Григория Турского и вообще в эпоху Меровингов, являются здесь тем же самым, чем были "παi˜δες" (дети) у Агация, а именно немецкие "Degen" (дети, ребята). Они стояли в социальном отношении столь низко, что даже настоящие несвободные могли обозначаться тем же словом, но в государственно-правовом отношении они принадлежали к числу свободных и лишь добровольно принимали на себя обязательства к своему господину и ему подчинялись. Точно так же на тысячу лет позднее слово "Knecht" обозначало и крепостного холопа, и солдата, который в качестве свободного наемника мог поступать на службу туда, куда он хотел.
Если наши источники и не дают нам совершенно положительных и неоспоримых указаний на то, имели ли франкские аристократы VI столетия вокруг себя "свободных детей" (freie Degen), то ведь не доказано и обратное. А ведь природа вещей требует того, чтобы такие люди, как франкские графы, которые окружали себя боеспособной свитой и вполне естественно находили себе для этой цели кандидатов среди своих соплеменников, не пользовались для этого одними лишь рабами. То обстоятельство, что мы в области государственно-правовых отношений не находим никаких ссылок на указанный факт, объясняется просто тем, что это были чисто частные отношения, которые не причиняли никакого ущерба самодержавному праву короля и обязанностям подданного.
Помимо "мальчиков" (pueri), в окружении франкского аристократа мы находим еще "друзей", "равных", "спутников" (amici, pares, gasindi, satellites). Все эти неясные и очень спорные термины не дают нам возможности установить, что именно под ними скрывается.
Хотя несомненно, что отчасти мы здесь имеем дело со свободными, но все же возможно, что, как это думает Рот (стр. 157), под этими терминами следует понимать отношения защиты по типу клиентелы. Теперь, после того как мы уже установили, что военные люди должны были находиться в свите франкского аристократа, нельзя не прийти к тому выводу, что эти названия (хотя и не исключительно, так как это техническое выражение, но лишь отчасти) обозначают военную дружину - людей, стоящих на более высоком общественном уровне, чем "дети" (pueri)[3].
Когда германские короли, будь то Хлодвиг или Теодорих, ставили графов над областями своего государства, то вполне естественно, что эти графы брали с собой не только простых, несвободных слуг или грубых парней из народа, но также некоторых надежных и испытанных товарищей, обеспечивая себе их верность личной клятвой, как это было в обычае у народа.
Не может подлежать никакому сомнению, что, согласно германскому правовому воззрению, свободный человек мог брать на себя обязательство верности по отношению к другому человеку, становясь тем самым его дружинником.
Конечно, древним германцам были чужды такие государственно-правовые представления, которые заключались в том, что лишь князь имеет право держать дружину. Действительно, на практике только очень высоко стоящий и очень состоятельный человек мог иметь дружинников, которые являлись его сотрапезниками и которых он должен был кормить. А теперь такое положение занимали очень многие крупные владельцы и графы. Поэтому этих "amici", "pares", "gasindi", которые упоминаются в источниках, мы можем с полным правом назвать дружинниками графов или иных знатных людей. Хотя это первоначально и не было отношением, закрепленным публичным правом, но все же оно было проникнуто тем самым духом, что и древняя дружинная система. Но те отряды, о которых теперь идет речь, слишком велики, чтобы вместиться в понятие древней дружины. Мы не знаем, применялись ли также и в этом отношении сохранившиеся обязательства верности дружинников, а если это было так, то с таким расширением были связаны и некоторые изменения, так что вопрос о том, идет ли здесь речь о дружине, сам собою снимается. Достаточно того, что были воины, которые брали на себя обязательства верности по отношению к человеку, не бывшему королем, и что это более или менее происходило в формах древней дружины.
Существование подобных воинов засвидетельствовано в источниках, начиная с середины VII столетия. Но сама природа вещей и Парижский эдикт властно указывают на то, что, как мы уже видели, они существовали в таком виде гораздо раньше.
Слово "вассал" получило у нас права гражданства в качестве технического термина, обозначающего воина, который вступает в ряды войска не в силу призыва, исходящего от государственной власти, а вследствие особого обязательства. Это слово кельтского происхождения и означает "человек", "муж" а, следовательно, передает то понятие, которое в латинских источниках выражается словом "homo" (человек), а в германских - словом "Leudes" (люди). И лишь случайно это слово, имеющее кельтский корень, получило такое специфическое значение.
В наших древнейших источниках слово "vassus" (вассал) еще не имеет того значения, которое мы вкладываем в это слово теперь, но обозначает несвободного слугу. Свой позднейший смысл, который сохранился вплоть до настоящего времени, слово "вассал" получило благодаря некоторому странствию, как это, впрочем, можно заметить и в некоторых других случаях. У баварцев это слово было иностранным и не имело того особого оттенка, который указывал бы на то, что оно обозначает, собственно говоря, несвободного человека. Оно укрепилось также и по отношению к знатным лицам, а затем в этом новом значении оно опять перешло через Рейн при Карле Великом[4].
В интересах более краткой и не дающей повода к недоразумениям терминологии мы будем в дальнейшем называть то военное сословие" которое непосредственно призывалось меровингскими королями, словом "Leudes", а то, которое призывалось крупными землевладельцами и которое древнейшие вестготы называли буккелариями, словом "вассалы". Такое резкое разграничение этих двух выражений не засвидетельствовано источниками. Лишь со второй половины VIII столетия, при Карле Великом и Людовике Благочестивом, постепенно укрепляется обозначение "вассал" в привычном для нас смысле свободного человека, подчиненного другому человеку. А выражение "Leudes" (люди) употребляется[5] в источниках обозначения воинов не только короля, но и знатных людей и отмирает лишь в VIII столетии.
Между ними стоит еще целый ряд таких терминов, как "amici", "gasindi", "ingenui in obsequio", "pueri" "satellites" etc. (друзья, челядь, свободнорожденные дружинники, мальчики, спутники и т. д.). Таким образом, это противопоставление следует понимать как некоторое упрощение, причем термин "вассалитет" я отношу к более раннему времени, а понятие "Leudes" (люди) ограничиваю.
Господин вассала носит название "senior" (старый), откуда и произошло французское слово "seigneur". Источники не дают нам прямых указаний на то, когда именно призывы вассалов начали принимать более широкое распространение. Конечно, сперва они были очень незначительными, но уже Парижский эдикт не оставляет никаких сомнений в том, что во время гражданских войн, окончившихся казнью королевы Брунгильды (613 г.), решающим моментом явились не призывные контингенты древних Leudes (людей), но именно вассалы. Каким образом это произошло?
Тактика этого времени нам показала, что эта эпоха требовала и вызвала к жизни высококачественных воинов. Это был единственный тип воина, который был способен к дальнейшему существованию и к дальнейшей жизни в условиях германо-романского государства.
Чрезвычайно важно уяснить себе это обстоятельство. Как ни сильна была меровингская королевская власть, она все же была неспособна вернуться к военной системе римских императоров первых двух столетий. Новые неграмотные владыки государства не были в состоянии организовать бюрократическое управление с соответствующей денежной отчетностью. Сами франки не подчинились бы дисциплине, да и вообще на почве натурального хозяйства не могло существовать дисциплинированного войска, которому выплачивалось бы жалованье из налоговых поступлений. Народное ополчение, созванное при помощи призыва, в военном отношении не представляет собой ценности. На этой почве военная организация может существовать лишь в форме особого военного сословия, и эта организация в развитом государстве не может быть бюрократической, но должна стать феодальной.
Господин, ведущий на войну в собственных интересах своих людей, вооруженных его оружием, сидящих на его лошадях и снаряженных на его средства, будет иметь совершенно иных воинов, чем граф, который, будучи послан от королевского двора в округ, чтобы управлять им в течение более или менее продолжительного времени, снаряжает людей на общественные средства. Второй не сможет сделать того, что сделает первый, даже в том случае, если он будет одушевлен самыми лучшими стремлениями. Если же он не проявит такого рода стремлений и полного самопожертвования, но будет при этом так или иначе соблюдать свои собственные интересы, если он не будет с максимальной внимательностью выбирать и формировать своих воинов и держать в порядке коней и оружие; если он не будет заботиться о войске, не жалея никаких расходов, но будет тщательно экономить, то его ополчение заслужит вскоре одни лишь насмешки. Никакой контроль не может заставить его лучше выполнять свои обязанности, ибо как натуральное хозяйство, так и военные качества можно контролировать сверху лишь самым поверхностным образом, если только они вообще поддаются контролю. При помощи инспекций можно признать удовлетворительным состояние обученного строю войска или налоговой кассы, но лишь только войско выступает в поход, как все дальнейшее уже переходит в руки войскового управления и руководства. Только во время похода можно было видеть, на что было способно при потомках Хлодвига франкское войско, в котором все зависело от личной храбрости отдельного воина и принесенного им с собой оружия. Византийская империя по технике управления и организации стояла, конечно, гораздо выше меровингского королевства, и все же Византия, как мы видели, прибегла к вспомогательному средству, которое заключалось в поставке войск при помощи кондотьеров. Крупный франкский землевладелец, идущий в поход вместе со своими вассалами, является чем-то вроде такого кондотьера, - так сказать, постоянным кондотьером. Он содержит воинов и организует военное дело не только во время войны, но и в мирное время.
До сих пор все это развивалось совершенно так же, как мы это видели в вестготском государстве. Но в этом государстве мы не обнаружили того факта, что из буккелариев развился, наконец, новый вид пригодной военной организации. Это произошло лишь в государстве франков благодаря присоединению нового элемента, который закрепил за вассалами их военный характер и принудил их сохранить свои профессиональные свойства.
Этим новым средством явилась ленная система.
Мы видели, что уже при расселении бургундов то крупное владение, которое жаловалось королем, хотя и давалось в наследственную собственность, но все же с некоторыми оговорками и ограничениями. Какие бы правовые установления ни послужили в данном случае прообразами и исходными точками, достаточно того, что у франков развился порядок передачи поместий воинам за военную службу не в качестве наследственной собственности, но с той оговоркой, что поместье возвращается как в случае смерти пожаловавшего, так и в случае смерти пожалованного. Наследник в случае смерти пожаловавшего мог снова пожаловать это же имение его прежнему владельцу, если последний брал на себя обязательство верности и военной службы. Господин в случае смерти пожалованного мог передать поместье семье умершего, если в ее составе имелся налицо человек, который хотел бы и был бы в состоянии дать клятву верности и в случае необходимости идти на войну. Если же этих предпосылок не было налицо, то владелец поместья брал назад свою собственность. Следовательно, передача лена была средством, при помощи которого господин снабжал своих вассалов, не выпуская в то же время из своих рук своей собственности, что давало ему, однако, возможность иметь в своем распоряжении воинов не только в течение одного поколения, но длительно оседлых и все же от него зависящих.
Вассалитет и ленная система являются двумя государственно-правовыми установлениями, которые могут сами по себе и не совпадать.
Человек может поступить в качестве вассала на службу к сеньору, не получив от него лена, и в то же время можно было получить лен, не будучи вассалом. Всемирно-историческое значение имеет лишь соединение этих двух понятий, которые вместе образуют феодальную систему.
Можно предположить, что в ту эпоху, когда в течение длительного времени существовали напряженные отношения как между отдельными меровингскими королями, так и между королями и магнатами, во франкском государстве непрерывно ощущалась очень сильная потребность в военной силе. И когда первоначальный состав воинов времени основания государства превратился в крестьян, то это дало толчок к тому, чтобы сохранить или заново создать военное сословие в лице вассалов и подвести под вассалитет широкую длительную основу посредством земельных пожалований до смерти сеньора или ленника.
Вассалитет в соединении с ленной системой не только был формой, дававшей возможность землевладельцу держать военных слуг, но именно такой формой, которая была чрезвычайно удобна, чтобы создавать различным образом более крупные организации. Очень большие семьи, как, например, семья Пипинидов или Арнульфингов, или же объединение этих семей, совершившееся благодаря браку Анзегизеля с Беггой, были не в состоянии сами непосредственно управлять своими владениями, выходившими за пределы многих округов, а мы уже видели, как важен был глаз господина при системе вассалитетной военной организации. Для того чтобы выйти из этого затруднения, стали пользоваться представившеюся возможностью передавать в качестве лена крупные части больших владений с тем, чтобы путем дробления такого крупного лена на вторичные, зависящие от него лены, поставлялось большее число воинов.
Но крупные землевладельцы, кроме того, чувствовали также потребность тесно сплотиться вместе, чтобы успешно окончить борьбу с королевской властью за форму государственного строя. Самой прочной и самой надежной формой такого объединения крупной аристократии была та клятва верности, которую вассалы давали своему предводителю. В этом отношении даже шли дальше: владельцы дарили свое поместье господину, чтобы получить его обратно в качестве лена. Правда, при этом исчезала одна существенная отличительная черта лена, так как в таком случае владельцы удерживали за собой право наследственной передачи лена, однако, все же оставалась возможность отнятия лена при нарушении верности. Таким образом, этот правовой акт заключал в себе передачу залога для сохранения вассальной верности. В таких случаях сеньор часто добавлял к этому лен из своего собственного владения.
Крупнейшим землевладельцем в Средние века была церковь, а так как теперь военная сила стала находиться в зависимости от землевладения, то церковь - в интересах своего могущества, своей безопасности и, наконец, в общих интересах - не могла удержаться от выделения ленов, для того чтобы держать на них своих вассалов. Уже в VI в. появляются два епископа, два брата - Салоний и Сагиттарий, которые отправляются в поход и лично участвуют в сражениях. Это очень огорчает благочестивого Григория Турского (IV, 42; V, 21).
В VII в. епископы уже имеют собственные военные отряды, которые они отправляют на войну. В начале VIII в. мы находим епископов в качестве личных предводителей, что вскоре затем закрепляется публичным правом.
Наглядную картину военного похода сеньора со своими вассалами рисует нам письменное извещение о военном призыве Карла Великого, случайно сохранившееся до наших дней. Хотя это послание и относится к значительно более позднему времени, чем то, которое мы здесь изучаем, - именно к 804 - 811 гг., - но такие послания и предписания, без сомнения, писались и имели силу в течение всего предшествовавшего времени. Поэтому, изучая в данном случае сущность ленного призыва, мы можем привести здесь это послание. Оно адресовано некоему аббату Фульраду, - вероятно, из Сен-Кантэн в Северной Франции[6]. Аббату сообщается, что государственное собрание будет в этом году иметь место в Штасфурте на Боде, в Восточной Саксонии. Туда 16 июня должен прибыть аббат со всеми своими хорошо вооруженными и снаряженными людьми (hominibus) и быть готовым отправиться в поход туда, куда будет решено. Каждый всадник должен иметь при себе щит, копье, меч, кинжал, лук и колчан со стрелами. На повозках должны находиться топоры, секиры, буравы, кирки, мотыги, лопаты, - одним словом, все те инструменты, которые необходимы во время войны. Взятого с собой продовольствия должно от Штасфурта хватить еще на три месяца, а оружия и одежды - на полгода. Отряды должны мирно проходить через страну и ничего не брать, кроме зеленого фуража, дров и воды. Господа должны находиться при повозках и всадниках, для того чтобы не произошло какой-нибудь несправедливости.
Мы должны несколько остановиться на предписании, гласящем, что аббат должен иметь с собой продовольствие на три месяца. Так как он должен был прибыть в Штасфурт с запасом продуктов на три месяца и так как ему до Штасфурта надо было сделать сто миль пути, то он должен был выступить в поход с запасом продовольствия, рассчитанным более чем на четыре месяца. В одном капитулярии 811 г. устанавливается, что те, которые приходят с той стороны Луары, могут считать свой трехмесячный запас, начиная от Рейна, а те, которые приходят с этой стороны Рейна, - начиная от Эльбы. Если отправляются в поход в Испанию, то зарейнские жители могут считать от Луары, а живущие по ту сторону Луары - от Пиренеев. Таким образом, при выступлении в поход нужно в большинстве случаев брать запас продуктов на четыре месяца.
Из источников не видно, каким образом рассчитывались продукты на обратный путь. Если во время самой войны не было взято большой добычи, то поход не должен был длиться более двух месяцев, для того чтобы трехмесячного запаса хватило на обратный путь для тех отрядов, которые пришли из более отдаленных мест.
Современная продовольственная дача мужчины составляет в сутки (за исключением картофеля и риса):
11/2 фунта хлеба 750 г
копченого мяса 250 г
стручковых овощей или муки 250 г
соли 25 г
кофе 25 г
Итого 1 300 г
Если мы выкинем кофе и примем во внимание, что зерно весит на 1/4 менее соответствующего количества хлеба, то такая дневная порция весит приблизительно 1 100 г. Свежего мяса дается наполовину больше, чем копченого, т.е. 375 г.
Римский солдат получал на 16 дней приблизительно 15 кг пшеницы. Франки могли еще брать с собой сушеные фрукты, лук, репу и т.п.,[7], но их снабжение отличалось от римского главным образом тем, что они привыкли к гораздо более значительному мясному питанию и брали вместе с собой в поход порционный скот. Если мы предположим, что вес римской суточной дачи продовольствия равнялся 2 1/2 фунта, так как к 2 фунтам зерна и соли должно было добавляться и еще кое-что, то германская норма, кроме свежего мяса, должна была весить не более 1 1/2 фунта, что дает на четыре месяца приблизительно на круг 180 фунтов. Если мы к этому добавим тот багаж и те инструменты, которые, помимо того, каждый человек имеет на телеге, и если положим на каждое упряжное животное, коня и быка, по 4 ц чистого веса[8], то в таком случае (так как следует считать также и прокорм возницы) одной такой повозки едва хватит на трех человек. Если аббат Фульрад вел с собой 100 воинов, то ему нужно было иметь для них около 15 четверочных или более 30 парных повозок. Эти вассалы, конечно, ничего не несли на своей спине. Скорее мы можем предположить, что они часто везли вместе с собой в поход женщину или мальчика, не только для своего удовольствия, но также и для того, чтобы иметь уход в случае болезни или ранения. Сам аббат был знатным человеком, который имел большие претензии, и в его свите многие также имели при себе как собственных конюхов, так и личных слуг, так что весь отряд насчитывал при 100 воинах, конечно, двойное количество людей.
Но так как германская жажда требовала еще соответствующего количества бочек, то весь отряд не мог обойтись меньше чем 40-50 тяжело нагруженными повозками, запряженными парами или четверками. Хотя повозки постепенно пустели, однако, очень немногие из них с пути отправлялись домой, так как во время долгого пути и военного похода, когда большие массы людей сталкивались одна с другой и ежедневно спорили из-за фуража и воды, происходила такая большая убыль в животных и в повозках, не говоря уже о собственно военных потерях, что необходимо было иметь постоянный фонд для замены. Так как мясной скот во время похода не мог быть особенно откормленным, то на 200 человек мы должны считать в неделю 3 головы, следовательно, на четыре месяца гурт в 50 голов.
Теперь следует ответить на вопрос, можно ли понизить это количество продовольствия за счет возможного пополнения продовольственных запасов во время пути? Благодаря рейнскому водному пути и его притокам, было бы, например, нетрудно во всех тех главных местах, где совершались переправы, - как-то: в Страсбурге, Майнце, Кельне и Дуисбурге, - соорудить склады для всех прибывавших с запада отрядов. Но об этом мы никогда не слышали, так как это было бы делом центрального правительства, а ведь каждый отдельный отряд должен был сам заботиться о своем снабжении. Если бы аббат Фульрад захотел пополнить свои запасы на каком-нибудь складочном пункте, то он должен был бы за это платить наличными и, следовательно, должен был бы взимать со своих крестьян очень большие денежные подати. Но крестьяне не могли бы их уплачивать, а потому не оставалось ничего другого, как брать вместе с собой даже на большие расстояния собственные запасы на собственных телегах[9].
Следует отметить, что при наших расчетах мы совершенно не принимали во внимание фуража для лошадей. Фуражная дача для лошадей по современным нормам составляет от 5 до 5,65 кг овса, 1,50 кг сена и 1,75 кг соломы[10]; следовательно, одна лошадь, считая лишь овес, поедает в 6 недель больше того, сколько она может свезти[11]. Таким образом, при более или менее далеком походе совершенно нельзя было брать с собой фураж для верховых лошадей и особенно для упряжного скота. А так как в пути едва ли что-нибудь можно было купить и ничего нельзя было взять с собой, то весь скот оставался исключительно на зеленом корму и, в соответствии с этим, обладал лишь очень незначительной грузоподъемностью и скоростью движения.
Если на отряд сеньора, состоявший из 100 воинов, приходилось около 50 телег и повозок, то количество необходимых для этого отряда животных, считая здесь также и всех верховых лошадей, должно было быть гораздо больше количества людей и значительно более чем в два раза превышать число воинов. Этот расчет останется правильным даже в том случае, если мы примем, что мясным скотом были отчасти те быки, которые сперва тащили телеги, а затем, когда телеги пустели и ломались, уже становились излишними.
Военный поход на далекое расстояние был в эпоху натурального хозяйства большим делом и большой тяготой. Даже если Сен-кантэнский монастырь был очень богатым, то аббат Фульрад для похода в Саксонию выставил, наверное, гораздо меньше, чем 100 воинов.
Теперь я попрошу читателя бросить последний благосклонный прощальный взгляд на ту ученую теорию, которая заставляет франкского графа выступать в поход то на этой, то на другой границе во главе всех крестьян своего округа или даже всех боеспособных мужчин, от тюрингов и вплоть до гасконцев, снаряженных на собственный счет и с собственным вооружением.
Франкское государство состояло из германских и романских областей. Когда Хлодвиг сковал эти различные страны в одно государство, то нельзя было себе представить двух более различных социальных структур. Здесь были роды, состоявшие из равных и свободных воинов со слабым крестьянским оттенком, там же было небольшое количество крупных землевладельцев, большое количество крепостных крестьян и горожане. И разве не удивительно, что в течение нескольких поколений и тут и там общественные надстройки стали совершенно одинаковыми?
Наука должна была бы, собственно говоря, уже давно поставить вопрос о том, почему между романскими и германскими франками не заметно более или менее крупных различий? Но уже ставя здесь этот вопрос, мы тем самым даем на него ответ. В гражданских войнах Австразия оказывается самой сильной. Это можно было бы объяснить ее преобладающе германским характером, но если бы это обстоятельство исчерпывало ответ, то перевес Австразии должен был бы быть еще гораздо более значительным. В таком случае следовало бы, собственно говоря, спросить, каким образом Нейстрия, Аквитания или Бургундия могли вообще бороться с Австразией? Но они так много и так долго боролись друг с другом, что, очевидно, между ними должна была быть лишь очень небольшая разница в силе. Причиной этого является то, что даже те франки, которые остались жить на своих прежних местах, как только были включены в состав большого государства, очень скоро начали терять свой военный характер и становиться крестьянами. Новая организация военного дела, безусловно, не вязалась со всеобщим выступлением воинов, но требовала выбора и разделения. Если над уже давно невоинственными кельтско-романскими крестьянами и горожанами возвысилось военное сословие, которое существенным образом пополнялось переселившимися франками, то точно таким же образом дифференцировались древнефранкские области. Короли и графы больше не допускали древних массовых грабительских походов. Они призывали на войну из каждой сотни лишь стольких людей, сколько можно было регулярно снабжать, а это количество было очень небольшим. Германцы довольно долго противились этому, но в конце концов они были подавлены и попали в зависимость от своих прежних товарищей, которые оставались воинами, причем эта зависимость была, может быть, еще более тяжелой, чем зависимость романских колонов.
Франкское государство было основано в форме бюрократического чиновничьего государства со всеобщей воинской повинностью, которая на практике ограничивалась одним сословием воинов. Это военное сословие могло развиваться дальше лишь в качестве сословия вассалов класса крупных землевладельцев. Этот класс, прикрепивший к себе воинов благодаря ленной системе, завладевает военной силой и захватывает таким путем административные должности и графскую власть, а вскоре затем и центральное управление, должность палатных мэров (майордомов), которую, говоря современным языком, можно было бы называть министерской.
Меровингское королевство продолжает существовать, но уже под опекой вождей новой аристократии. Эти руководящие семьи, появляющиеся и поднимающиеся в отдельных государствах - в Австразии, в Нейстрии, в Бургундии - в течение некоторого времени борются между собой, пока одна из них не подавляет одну часть и не соединяется при помощи брачных уз с другой частью, снова создав, таким образом, для центрального массива государства единую власть, хотя пограничные страны - Бавария и Аквитания - все еще удерживают свою самостоятельность.
Феодализация военного дела в государстве франков произошла путем очень медленного и постепенного развития, так что ее очень трудно подразделить на периоды. Уже очень рано, вскоре после основания государства, мы видим одновременное существование принципа всеобщей воинской повинности и практики призыва буккелариев или вассалов. Но, несмотря на то, что эта практика сохраняет свое преобладающее положение, прочно и надолго укрепляется при помощи ленной системы и, наконец, фиксируется в государственно-правовом отношении, все же это ни в какой мере не отменяет принципа, т.е. королевского права всеобщего призыва. В течение долгого времени оба эти факта будут существовать один наряду с другим, и еще в следующем томе нам придется говорить об этом противоречии.
Новое сословие вассалов является измененной формой древнего военного сословия Leudes (людей), с тем, однако, различием, что Leudes были военным сословием, которое призывалось непосредственно королем, а вассалы были подчиненными и верными людьми своих сеньоров - землевладельцев. И как Leudes (люди) были франкским народом, превратившимся в военное сословие, в которое, однако, не был закрыт доступ романским элементам, так и в дальнейшем вассалы были таким сословием, в котором главным образом, но не исключительно, текла германская кровь.
Франки, расселившиеся среди романцев, без сомнения очень скоро научились латинскому языку, - не литературной латыни, но народной, из которой затем возник французский язык, - однако, при этом они очень долго сохраняли свой германский язык. Еще в 698 г. на похоронах святого Ансберта в Руане, как это отмечают источники, оплакивавшие выражали свое горе на различных, прерывавших друг друга языках[12].
Первым надежным свидетельством того, что западные франки уже не понимали германского языка, является та клятва, которую Людвиг Германский дал в 842 г. своему брату Карлу в Страсбурге и которую он произнес на романском языке, дабы воины его брата могли понять его.
Первым вестфранкским королем, который не понимал германского языка, был Гуго Капет[13].
В Италии, где господствовали сходные условия, на юге лангобардский язык был вытеснен итальянским лишь во второй половине X в., а на севере еще не исчез даже около 1 000 г.[14] Таким образом, германские культурные элементы продержались среди романских от 300 до 400 лет.
Это оказалось возможным благодаря тому, что воины образовали сословие, которое держалось сплоченно, и потому брали себе жен главным образом из собственной среды. Романцы, вступавшие в это сословие, германизовались. Мы видим, как во Франции знатные романцы не только часто принимали германские имена, но перенимали также и германские обычаи, одежду, обычай постоянно носить при себе оружие, военные распри, кровавую месть, питье пива[15]. Двор и аристократия сохраняли свой германский характер и лишь очень слабо приобщались к литературно-римской образованности. Умевшие читать находились на службе у церкви, но не у государства.
Насколько иным был теперь мир и как он отличался от того, который был 300-400 лет тому назад, когда все гражданство одного и единого культурного мира жило мирно и спокойно, платило налоги, что давало возможность содержать навербованную армию, которая, будучи организована в крепко дисциплинированные легионы и расположена на границах, защищала и охраняла со всех сторон государство от варваров!
Римская культура не могла сама по себе создать военного сословия Leudes и вассалов. Такого военного духа уже не было более в городском обществе и в цивилизованном мире. Только применение дисциплины давало возможность организовать и выставить римское войско.
Германские природные воины, наслоившиеся на умиравшую римскую культуру, создали свое собственное и самодовлеющее военное сословие, которое продолжало существовать благодаря своему собственному духу.
Прокопий пишет (IV, 30), что перед сражением при Тагинэ римский полководец обратился с такого рода речью к своим войскам: "Вы идете в бой как защитники хорошо упорядоченного государства, а ваши враги являются разрушителями, которые даже не имеют никакой надежды на то, что им удастся увидеть, как их дело будет жить в их потомках. Наоборот, они влачат свою жизнь и строят свои планы лишь со дня на день".
Эти слова в высшей степени знаменательны! Хотя сама речь, конечно, вымышлена но все же подобная мысль уже не была совершенно непонятна даже для лангобардов, герулов и гепидов, находившихся в войске Нарсеса. Они испытывали удовольствие, попирая своими ногами культуру и в то же время ею обогащаясь, но вместе с тем в них еще слишком сильно было чувство их собственного варварства, для того чтобы они могли насаждать новую культурную форму. А какая судьба постигла создания Гейзериха и Теодориха?
Но и Римская империя со своими варварскими солдатами не смогла удержаться. В конце концов, попадая из одного кризиса в другой, из смешения римских и германских элементов создался новый своеобразный государственный строй. Древний мир продолжал жить в церкви, а государство сохраняло свою способность к дальнейшей жизни и к развитию в форме феодального строя, который главным образом вырос из германских корней.
В это время арабы, опрокинув вестготское государство, перешли через Пиренеи, стремясь покорить себе также и франков.
В то же время ислам теснил Константинополь, который он только что подверг тяжелой осаде, Италия находилась под сильной угрозой, и всадники пророка уже появились на Луаре, а по ту сторону Рейна вновь восстанавливалось язычество. Христианство и римско-германский мир удерживались, можно сказать, лишь на одном узком краю. Во всей всемирной истории не было такого сражения, которое было бы важнее сражения при Туре, когда Карл Мартелл остановил и отбросил назад арабов. Мы ничего не знаем о ходе этого сражения, но можем с уверенностью высказать, что будущность германо-романского и христианского мира спасли каролингские вассалы - то военное сословие, которое сформировалось в государстве франков и которое было заброшено в государство вестготов.
ЕПИСКОП ПРЕТЕКСТАТ
Григорий (V, 19) рассказывает, что король Хильперих обвинил руанского епископа Претекстата в том, что он сделал подарки людям и побудил их этим к тому, чтобы они поклялись в верности Меровею, который восстал против своего отца. Епископ оправдывался тем, что он лишь отдаривался подарками на подарки и не намеревался лишить короля его короны. Отсюда Рот ("Benef. Wesen", S. 152) сделал вывод, что в то время считалось несовместимым с общественным строем обещать верность кому-либо иному, кроме короля. Из этого небольшого рассказа я скорее сделал бы обратный вывод. Если бы, по тогдашним воззрениям, считалось преступлением обещать верность кому-либо иному, помимо короля, то епископ должен был бы прежде ответить на это обвинение. Но этого вопроса он даже не касается: это для него является обстоятельством, которое само по себе не имеет никакого значения. Его ответ гласил скорее: "Но причиной этого не было стремление изгнать короля из королевства".
МАЙСКОЕ ПОЛЕ
Приблизительно в 755 г. регулярное собрание франкских государственных и военных чинов, которое первоначально происходило в марте, было перенесено на май. Это обстоятельство считали указанием на то, что лишь в это время сплочение франков превратилось из пехотного войска в конное, полагая, что эта отсрочка была произведена по соображениям, связанным со снабжением конницы фуражом. После всего того, что мы уже сказали относительно похода аббата Фульрада, такого рода связь должна показаться невероятной. Даже войско, состоявшее из одной лишь пехоты, должно было иметь такое количество упряжных животных, что фуражный вопрос должен был всегда иметь очень большое значение. Впрочем, франки были отчасти всадниками, и, следовательно, некоторое увеличение числа лошадей не могло внести существенной перемены.
Но, пожалуй, можно сделать еще один шаг дальше и указать на то, что это собрание не могло носить характер военного смотра. На самом же деле это было чем-то вроде рейхстага, на который собирались магнаты - хотя и со своей военной дружиной, но далеко не со всеми военными силами. Ведь сбор всего войска или даже хотя бы значительной его части в одном месте, которое не расположено так, что из него непосредственно можно было бы начать военные действия, явилось бы чрезвычайно несообразным как с хозяйственной, так и с военной точек зрения.
Материал по этому вопросу см. у Бруннера ("D. Rechtsgeschichte", II. 127 ff).
ВАССАЛИТЕТ У ВЕСТГОТОВ
В своем изложении я резко подчеркнул различия между вестготским государством, в котором сохранилась древняя форма военной организации эпохи расселения и франкским государством, где развилась новая форма ленного вассалитета. Но в то же время я с некоторой осторожностью выбирал выражения, так как, хотя эти различия и были решительными, но все же не были абсолютными. В вестготском государстве мы также находим следы, указывающие, что и здесь происходил процесс развития, похожий на тот, который имел место в государстве франков, но эти ростки в государстве вестготов не получили полного развития. Уже Дан ("Könige", VI, 141, Anm. 3) нашел поразительным то обстоятельство, что даже в древних законах говорится "о передаче себя под покровительство и вступлении в дружину". Но если мы себе уясним, что по существу буккеларий и вассал - одно и то же, то следует скорее удивляться тому, что мы не находим большего числа такого рода выражений.
В Законах вестготов (Lex. Vis., V, 3, 4) говорится: если кто-нибудь покинет своего патрона и перейдет к. другому, то "тот, под чье покровительство он себя передаст, пусть даст ему землю; ибо тот патрон, которого он покинул, получит обратно и землю и то, что ему дал". Отсюда следует, что вестготские магнаты не только держали воинов, но и снабжали их землей.
Слово "Leudes" (люди) в вестготской литературе встречается лишь один раз - в Законе вестготов (L. Vis., IV, 5, 5, Antique), очевидно, просто в значении "воины".
СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ
Я считаю возможным совершенно исключить момент секуляризации из вопроса о происхождении правового установления бенефициев. Без сомнения, она была политическим событием первостепенной важности, так как очень усилила могущество Каролингов. Но то обстоятельство, что вассалам передавались в большинстве случаев церковные земли, является чистой случайностью и не могло быть основанием для того, чтобы исключить право наследования. Это основание связано с целью самого установления, т.е. с заботой о том, чтобы эти поместья всегда выполняли свое назначение кормить военных людей и чтобы они при следующем поколении не ускользнули из рук господина.
В то время, когда я проверял этот лист, я получил исследование Улр. Штутца "Каролингская десятина" (Ulr. Stuts, "Das Karolingische Zehntgebot", "Zeitschrift der Savigny-Stiftung German.", Abt. XXIX, 1908, S. 170 ff.), которое проливает новый и очень интересный свет на связь между секуляризацией и проведением ленной системы. Штутц, на мой взгляд, убедительно доказывает, что десятина, которая до этого была лишь церковным и потому трудно и плохо проводимым в жизнь установлением стал в правление Пипина государственным постановлением и что это было компенсацией, которую церковь получила за свои отчужденные поместья. Это открытие имеет громадное значение для характеристики средневековой государственной и хозяйственной жизни. Ведь надо себе уяснить, что слабым местом франкского государства и всех средневековых государств вообще был недостаток удовлетворительной налоговой организации. Так как правитель не имел достаточного количества денег для выплаты жалованья, то для военных нужд он должен был иметь военное сословие, которое кормилось бы на пожалованных землях. Для того чтобы получить необходимое для этого количество земельных владений, пришлось захватить также и всю совокупность церковных поместий. Но на какие же средства стала теперь жить церковь? Она за это получила десятину, на которую она, правда, всегда претендовала, но которую она на самом деле не имела возможности получать всюду и достаточно регулярно, а теперь государственная исполнительная власть стала фактически ее доставлять. Говоря другими словами, государство не могло для своих целей ни провести в жизнь, ни использовать такого налога, как десятина, так как натуральные поставки можно лишь в очень незначительной степени централизовать, собрать в склады, подсчитать и проконтролировать; к тому же германец по своему правовому сознанию не был обязан выполнять такую повинность по отношению к государству и королю. Церковь же может использовать десятину для пропитания и содержания своих священников, своих епископов и их учреждений, но в то же время в сознании верующих существует представление, что церковь претендует на такого рода десятину. Теперь же церковь и государство соединяются в тот всемирно- исторический союз, который сначала привел к поддержке Бонифация палатными мэрами (майордомами), затем - к созданию с согласия папы каролингского королевства и, наконец, к императорскому коронованию Карла Великого.
Теперь же мы можем вскрыть ту гениальную практическую реальную политику, которая лежала в самой основе этого союза и которая заключалась в перемещении, произошедшем между налогом десятины и церковным землевладением. Государство доставляет и обеспечивает церкви, с которой оно состоит в близкой дружбе и в союзе, поступление десятины и получает за это от нее ее земельные владения, собранные ею в течение нескольких столетий, которые государство со своей стороны может использовать и фактически использует.
Повторяю еще раз, что форма передачи лена до смерти сеньора или ленника не имеет никакого"отношения к тому факту, что первоначально очень многие из этих ленов были церковными поместьями. Эта форма единственно и исключительно объясняется своей целью, а именно - военной целью.
Использование церковных поместий не для создания, но для соответственного увеличения военного сословия ленников является событием крупнейшего значения. Вскрытие связи этого факта с введением десятины, столь важной для всего последующего времени, дает нам возможность ясно осознать величину и значение этого события.
СНАБЖЕНИЕ И ОБОЗ
Так как доставка продовольствия во время войны имеет очень большое значение, то я хотел бы прибавить несколько специальных указаний и изысканий по этому вопросу, который мною был поднят выше в связи с посланием Карла Великого к аббату Фульраду.
В 1-м издании (т. I, стр. 427, и т. II, стр. 105) я принял на основании расчетов Наполеона III грузоподъемность лошади в 10-101/2 ц. Однако, я убедился в том, что эта цифра слишком велика.
Согласно Балку (Balck, "Taktik", Bd. 2, Т. 1, S. 228), лошадь может поднять в продовольственной парной повозке 425 кг, из которых 250 кг, или 5 ц чистого веса, а в четверочной повозке продовольственной - 432 кг, из которых 250 кг чистого веса. В парной же повозке обозного парки - 650 кг, из которых чистого веса 450 кг, что равняется 9 ц. У Балка имеется опечатка, которую я здесь исправил. Приблизительно то же самое дает нам и гессенский устав 1542 г., который цитируется у Петеля (Paetel, "Organisation des Hessischen Heeres, S. 218 if.), а затем приведенный в IV томе на стр. 343 транспорт муки Максимилиана Баварского в 1620 г. и трактат "О снабжении армий" 1779 г., цитированный у Иенса (Jaehns, 3, 2186).
Хотя эти цифры уже несколько меньше, чем те, которые были приняты Наполеоном, но источники показывают, что в древности их понижали больше чем вдвое. Ксенофонт в "Киропедии" считает на пару быков 25 талантов, что составляет около 13 1/2 ц, т.е. по 6 3/4 ц на каждого быка, но не полезного груза, а общего. Далее сюда следует привлечь постановления относительно римской почты и перекладных, которые сохранились в большом количестве, особенно в Кодексе Феодосия (Codex Theodosianus, L. VIII, tit. 5).
В одном из постановлений императора Константина от 357 г. (Cod. Theod., VIII, 5, 8) предписывается, чтобы повозка (rheda), запряженная 8 мулами, брала груз не более 1 000 фунтов, но это и аналогичное ему постановление не имеют для нас никакого значения, так как здесь дело шло не о количестве груза, но о скорости доставки. Но мы находим также и другое предписание (VIII, 5, 11) относительно того, чтобы на ангарию (барщинную повозку), запряженную 4 быками, не смели грузить более 1 500 фунтов. На этих барщинных повозках ездили в большинстве случаев по прекрасным римским шоссейным дорогам, причем повозки, запряженные быками, всегда являлись простыми грузовыми телегами, но не колесницами, рассчитанными на быстрое движение. И если, несмотря на это, мы находим, что на каждое упряжное животное считали даже меньше 4 ц чистого веса (или даже только 3 ц, принимая во внимание, что легкий римский фунт равнялся приблизительно 330 г), то это вместе с указанием Ксенофонта может служить доказательством того, что неуклюжесть повозок, в особенности же колес (часто дисковых, вместо колес со спицами) и упряжи, а может быть, и незначительная в среднем грузоподъемность крестьянских подвод не позволяли предъявлять более высоких требований. Эти цифры еще меньше в эпоху Карла Великого в Германии, где не было римских дорог.
Быки иногда бывают упрямы и везут медленно, но поднимают больше груза, чем лошадь. Брать с собой вместо повозок или телег с упряжными животными вьючных животных выгоднее в том отношении, что отдельные животные могут лучше следовать за движениями войск, особенно в горах, причем в случае надобности могут легче освобождать место. Поэтому ими очень много пользовались как в римских, так и в средневековых войсках и даже вплоть до XIX в. Не только римские командиры, но и отряды солдат имели вьючных животных, по большей части мулов. Их грузоподъемность равняется 2 ц. Если мы примем, что каждое римское лагерное товарищество из 10 человек имело в своем распоряжении, согласно уставу, одно животное, то оно могло нести на себе, помимо кожаной палатки с принадлежностями (весом около 40 фунтов), ручную мельницу, котел, несколько инструментов, веревки и одеяло, а кроме того, и некоторое количество продовольственных припасов.
Рюстов (Rüstow, "Heerwesen und Kriegführung Caesars", S. 17) полагает, что каждое животное могло, кроме того, нести недельный запас продовольствия на каждого человека. Это, очевидно, невозможно.
Недельный запас для одного человека не может весить менее 17-18 фунтов, следовательно, на 10 человек 170-180 фунтов. Это уже дает вместе с палаткой груз, превышающий нормальный. И без палатки остальные предметы и инструменты едва ли весили менее 100 фунтов а, может быть, даже и больше.
Но наряду с преимуществами применение вьючных животных имеет также и свои большие неудобства. На одно животное нельзя нагрузить больше 2 ц[16].
Тащить повозку легче, чем нести вьюки, и мы знаем, что теперь на одно животное можно считать 5-9 ц, а в древности, согласно вышеприведенным источникам, считали 3 ц. Если животное тащит груз, то оно отдыхает во время стоянок, если же оно несет груз на себе, то оно остается в напряженном состоянии даже во время остановок. Далее, вьючное животное может гораздо легче получить повреждение или ранение от своего груза, чем упряжное животное.
Поэтому, без сомнения, неправильно утверждение Рюстова (цит. соч., стр. 17 и 18), что римские войска перевозили все свое снабжение на вьючных животных. Фрелих в своей работе о военном деле при Цезаре (I, 89) уже опроверг эту точку зрения, не только исходя из самого существа вопроса, но основываясь также и на двух прямых свидетельствах (Плутарх, "Помпей", VI и Bell. Afr. IX, 1), в которых упоминаются обозные и продовольственные повозки.
Рассказ, приведенный Саллюстием ("Югурта", 75, 3), в котором описывается, как Метелл хотел совершить экспедицию на 75 км через пустынную местность и поэтому приказал "снять груз со всех вьючных животных, за исключением хлеба на 10 дней, - что же касается прочего, то нести лишь меха и другие удобные сосуды для воды", еще ничего не доказывает, так как в пустыне нельзя было применить повозок.
Скорее из этого рассказа можно сделать вывод о том, как трудно было достать даже для похода на 10 миль необходимых вьючных животных (которые, впрочем, должны были нести на себе так же и весь запас воды).
Для этой цели Метелл потребовал от туземцев крупных поставок.
Сам человек вместе со своим оружием может нести на себе очень небольшое количество продовольствия. На основании распоряжения военного министерства, проф. Цунтц и военный врач д-р Шомбург проделали опыты для определения физиологического действия нагрузки на человека во время перехода и опубликовали результаты этих опытов в февральском выпуске "Военно-медицинского журнала" ("Militärärztliche Zeitschrift") за 1897 г. Пять курсантов предоставили себя в распоряжение экспериментаторов. Для переходов брались главным образом три вида нагрузки - в 22 кг, 27 кг и 31 кг.
Согласно Балку ("Тактика" II, 1, 208), оба экспериментатора дают следующую сводку результатов своих опытов:
"1. Умеренная нагрузка (до 22 кг) при не очень высокой внешней температуре после перехода, не превышавшего 25-28 км, не вызвала никаких вредных последствий; наоборот, обнаружилось, что явившиеся вследствие иных причин состояние ослабленности и незначительные функциональные повреждения отдельных органов были устранены благодаря этому переходу. При очень горячем и душном воздухе обнаружился ряд более или менее легких явлений неблагоприятного характера (ослабление жизнедеятельности, повышенная потеря влаги в организме, сильное учащение пульса и дыхания, застой крови). Однако, все эти явления исчезли вскоре после перехода и во всяком случае совершенно устранялись на другой день; если переход продолжался в течение нескольких дней, то не замечалось, чтобы эти вредные влияния усиливались.
2. Увеличенная нагрузка (27 кг) при благоприятной погоде и прежней величине перехода не оказала заметного вредного влияния на здоровье.
Напротив, жаркая погода при такой же нагрузке вызвала изменения, которые не исчезли даже на другой день. Таким образом, второй переход начался уже при более неблагоприятных условиях, чем первый. Во всяком случае средний солдат с нагрузкой в 27 кг при довольно жаркой погоде может более или менее хорошо перенести переход не более 25-28 км.
3. Нагрузка в 31 кг даже при прохладной погоде и при той же величине перехода, безусловно, нарушила правильное функционирование организма.
4. Наблюдения над тренировкой с целью привыкнуть к богажу показали, что при легкой нагрузке (до 22 кг) постепенное увеличение груза уже после немногих переходов не оказывало более вредного влияния; при тяжелом грузе (31 кг) после более длительной тренировки наступало лишь очень незначительное уменьшение вредных влияний".
Отсюда вытекает, что увеличение даже на несколько килограммов нормальной солдатской нагрузки (в наше время у пехотинца в Германии 25,3 (раньше 29) кг, во Франции 27 3/4 кг, в Англии 27 1/4 кг, в Италии 28 кг, в Швейцарии 31 кг)[17], наносит очень сильный ущерб боеспособности.
Поэтому совершенно невозможно допустить, чтобы римские солдаты, так же как и наши, несли сами на себе груз, значительно превышающий "железную порцию". К тому же это опровергается одним из наших источников - Полибием, который в одном месте (XVII, 8)[18] хвалит римлян за то, что они носят помимо оружия также и палисадины. Если бы римляне носили на себе кроме того и продовольствие, то Полибий в связи с этим, конечно, не преминул бы об этом упомянуть.
Так как мы уже пришли к такому выводу, то нас не должны вводить в заблуждение некоторые высказывания древних писателей, которые на самом деле утверждают обратное. Некоторые из этих мест могут быть объяснены иначе, относительно других можно допустить наличие недоразумения или преувеличения.
Ливий ("Периоха", 57) пишет: "Сципион Африканский осадил Нуманцию и восстановил в войске, испорченном своеволием и необузданностью, жесточайшую военную дисциплину... принудил каждого воина нести тридцатидневный рацион зерна и семь палисадин". Это распоряжение относилось не к военному переходу, но либо к учебному маршу, либо к такому, который производился в порядке дисциплинарного взыскания, как, например, практикующаяся теперь переноска мешков с песком.
Сверх того, у Фронтина ("Strategem.", IV, 1, 1) мы находим по тому же поводу лишь следующую фразу: "Он приказал нести продовольствие на несколько дней". Очевидно, это текст и является первоначальным и правильным, а у Ливия вследствие какой-либо перестановки из "нескольких дней" получилось "30 дней". Отсюда видно, как мало можно полагаться на такие отдельные высказывания.
Фронтин ("Strategem.", IV, 1, 1) сообщает, что "когда Филипп впервые организовал войско, то запретил всем пользование телегами, разрешил каждому всаднику иметь не больше одного слуги, а на десять пехотинцев - лишь одного слугу, который нес бы ручную мельницу и канаты. Он приказал, чтобы уходящие в поход несли на спине запас муки на 30 дней". Что бы ни означали слова "уходящие в поход", во всяком случае здесь не говорится о том, что солдаты во время военных походов несли на своей спине мешки с 60 фунтами муки.
У Ливия (XLIV, 2) говорится: "Приказав воинам взять с собою месячный запас продовольствия, Консул собрался в путь...двинулся вперед". Эту фразу не следует понимать в том смысле, что солдаты должны были нести на себе весь месячный запас провизии; она означает лишь то, что консул приказал взять с собой для этой экспедиции 30-дневный запас продовольствия. То же самое у Ливия, XLIII, 1, 8. Вегеций (I, 19) говорит: "Воины были также принуждены нести груз весом до 60 фунтов, а во время тяжелых походов перед ними вставала необходимость нести одинаковое по весу количество хлеба и оружия". Если здесь имеется в виду "всего 60 фунтов" (20 кг), то это меньше той нагрузки, которая теперь считается нормальной. Если же Вегеций хотел сказать, что солдат, помимо своего оружия, должен был нести еще 60 фунтов, то мы это можем просто отвергнуть как недоразумение, так же как и свидетельство Цицирона ("Тускул. рассуждения", II, 16, 37), который восклицает: "Какой труд, какой большой труд у войска! Нести больше полумесячного запаса продовольствия, - нести то, что приказывается иметь для употребления, нести палисад. Ибо щит, меч и шлем наши воины считают не более тяжелыми, чем плечи, мышцы и руки".
Целый ряд указаний не оставляет никаких сомнений в том, что идентантство или управление складами у римлян обычно всегда выдавало войскам полумесячный запас зерна и что сами войска должны были заботиться о транспорте этого продовольствия.
При этом, для того, чтобы солдат ни при каких обстоятельствах не терпел недостатка в продовольствии, полмесяца считались в 17 дней.
Совершенно ясно, что если на каждые десять человек приходилось лишь одно вьючное животное, то войско не могло брать с собой даже 17-дневного запаса, так как при таких условиях можно было везти с собой не больше половины этого количества, причем часть несли сами люди, а часть нагружалась на вьючное животное. А то место из описания Югуртинской войны, где прославляется, как нечто необычайное, доставка 10-дневного запаса продовольствия на вьючных животных, еще более суживает эти границы. Поэтому, если Аммиан говорит (XVII, 9), что Юлиан оставил на складе часть того 17-дневного запаса продовольствия, которое обычно несут на себе солдаты, то это, конечно, невозможно принять в буквальном смысле, а очевидно, является риторическим пустословием.
Но ведь существуют исследователи, которые на все такие объективные доказательства и расчеты отвечают стереотипной фразой "это написано", считая, что свидетельства источников являются безусловно решающим моментом. Хотя уже полк.
Стоффель с самым ядовитым сарказмом говорил о тех ученых, которые нагружают римских солдат, помимо их оружия, еще мешком муки весом в 60 фунтов, все же мы опять находим у Ниссена (Nissen. "Novaesium", "Bonner Jahrbücher", Ш, S. 16, 1904), что "римский солдат, помимо своего вооружения, которое весило больше 15 кг, нес на себе во время похода запас зерна в размере своей потребности на 17-30 дней, т.е. груз весом в 14-25 кг" и сверх того 3-4 палисадины, которые увеличивали груз еще на 10 кг. А какая нам польза от той тщательности, с которой автор высчитывает с точностью до одной тысячной, что, согласно Вегецию, римский рекрут во время учебных походов нес на себе груз весом в 19,647 кг, если он единым духом тут же проделывает этот ужасающий расчет относительно мешка с мукой и обнаруживает, что различие в нагрузке определяло собой разницу между "тяжелой" и "легкой" пехотой? (Ср. т. I, ч. VI, гл. II).
Не только отдельные солдаты, но даже целые продовольственные транспорты, не могут тащить с собой очень большого количества продовольствия.
Подполк. Дам в своей работе "Римская крепость Ализо у Хальтерна на Липпе" (Dahm, "Römerfestung Aliso bei Haltern a. d. Lippe", Leipzig, Phil. Reklam) пишет: "Армия, которая пополняла свои запасы продовольствия в Ализо (Хальтерн), могла в течение нескольких недель маневрировать в области сигамбров, марсов, бруктеров, ампсивариев и тубантов, не дополняя своих запасов, так как римский солдат вез с собой запас зерна на 17-30 дней". Дам впоследствии разъяснил эту свою фразу: он не хотел ею сказать, что каждый солдат сам на себе нес мешок с 60 фунтами муки, но имел в виду транспорты мулов.
Впрочем, проверим на цифрах и этот пример. Войско, состоящее из 30 000 бойцов (а римляне оперировали в Германии и Галлии еще более крупными войсками), требует для прокормления одних лишь воинов в течение 30 дней 22 500 ц продовольственных припасов, а потому должно иметь для этой цели 11 250 мулов; но так как нестроевые также нуждаются в прокорме, то число потребных мулов достигает 18 000. При этом, конечно, совершенно невозможно прокормить всех этих мулов одним лишь травяным фуражом, который имеется вдоль пути. Для доставки того же самого груза на повозках необходимо было бы иметь вдвое меньше повозок, чем мулов, но и это, принимая во внимание количество прочего обоза и кавалерийских лошадей, было бы столь чудовищно, что возможность подобной комбинации в большинстве случаев можно считать совершенно исключенной (ср. выше, ч. 1, гл. VI и т. I, ч. VII, гл. II).
Каким образом можно было бы регулярно питать и содержать в порядке такое неслыханное количество животных и упряжек, которые лишь в весьма редких случаях могли принести реальную пользу? Каким образом можно было бы их разместить в тех укрепленных лагерях, которые обычно устраивались в эти эпохи? Следовательно, не может быть и речи о том, чтобы войска регулярно везли с собой продовольствие на 30 дней, - по крайней мере на вьючных животных. Считая, что римские войска были снабжены не продовольственными повозками, а одними лишь вьючными животными, Рюстов не подумал о регулярной доставке продовольствия на 17 или даже на 30 дней при помощи этого транспортного средства.
То обстоятельство, что у подполк. Дама могли создаться такого рода представления об организации продовольственного дела у римлян, так же как и представление того же автора об укрепленной "площади развертывания" глубиной в 6 миль (см. выше, ч. I, гл. VI), является для меня новым доказательством того, что опыт и знания в области современной практической военной службы еще совершенно не являются залогом того, что данный автор будет иметь ясные и правильные взгляды на военное дело в более ранние эпохи.
Это является оправданием для тех цифр и гулливеровых построений, которые мы находим у наших историков, филологов и юристов.
Письмо к аббату Фульраду, содержащее извещение о призыве, гласит: "Во имя отца и сына и святого духа. Карл, светлейший август, богом коронованный великий миротворец, император, милостью божьей король франков и лангобардов, Фульраду аббату.
Пусть будет ведомо тебе, что наше общее собрание, назначенное на этот год, состоится в Саксонии, в ее восточной части, на реке Бода, в месте, которое носит название Старасфурт. Поэтому приказываем тебе, чтобы ты со всеми своими людьми, хорошо вооруженными и снаряженными, пришел бы в указанное место в 15-е юлиевы календы, т.е. за семь дней до мессы святого Иоанна Крестителя. Ты должен прийти в указанное место со своими людьми вполне подготовленный к тому, чтобы оттуда выступить в поход в боевом порядке в том направлении, в каком будет указано нашим приказом, т.е. с оружием, утварью и прочими военными инструментами, со съестными припасами и одеждами, так, чтобы каждый всадник имел щит, копье, меч и кинжал, лук и колчан со стрелами и чтобы на ваших повозках были различные инструменты, т.е. топоры, секиры, буравы, кирки, мотыги, лопаты и прочие инструменты, которые необходимы для борьбы с врагом. Запас необходимого продовольствия должен быть рассчитан на три месяца от места этого собрания, а оружия и одежды - на полгода. Мы строго приказываем, чтобы вы не преминули выполнить это и чтобы вы продвигались к назначенному месту, соблюдая добрый мир, через какую бы часть государства нашего ни заставило бы вас идти прямое направление вашего пути, т.е. чтобы вы не смели и думать о том, чтобы прикоснуться к каким-либо предметам, за исключением травы, дров и воды, и чтобы все ваши люди шли вместе со своими повозками и всадниками и всегда были при них вплоть до указанного места для того, чтобы отсутствие владельца места не дало бы возможности причинить зло его людям. А свои дары, которые ты нам должен представить на наше собрание, перешли нам в середине месяца мая в то место, где мы в это время будем находиться. Если случайно твой прямой путь будет лежать таким образом, что ты сам на своем пути сможешь нам эти дары представить, то это нам более желательно.
Позаботься о том, чтобы не допустить в этом никакой небрежности, если хочешь получить благодарность нашу".
ЛИТЕРАТУРА
Уже в самом начале моих работ по военной истории у меня сложилось убеждение в том, что средневековое военное дело начало основываться на вассалитете и ленной системе гораздо раньше, чем это обычно до этого времени думали в Германии. А в одной своей работе, изданной в 1881 г., я мимоходом высказал мысль, что Карл Мартелл выиграл сражение при Туре при помощи тех ленников, которые составляли франкское войско [ср. мои "Исторические и политические статьи", стр. 126 (190)]. В следующем томе я подвергну более подробному истолкованию те каролингские капитулярции, которые, как это может показаться, противоречат такому взгляду.
Работа Боретиуса "К вопросу о критике капитуляриев" (Boretius, "Beiträge zur Kapitularienkritik") является в данной области основоположной работой, пролившей свет на этот вопрос. Но еще осталось очень много от старых ошибок. Бруннер в своей ценной работе "Военная служба всадников и начало ленной системы" (Brunner, "Der Reiterdienst und die Anfänge des Lehnwesens", "Zeitschrift der Savigni-Stiftung für Rechtsgeschichte", Germ. Abt., Bd. 8. S. 1897) в важнейшем пункте также впал в ошибку, полагая, что военная служба всадников была вызвана специальными потребностями борьбы с сарацинами, а потребность в военной службе всадников в свою очередь вызвала появление ленной системы.
Важнейшим и характерным моментом военного дела этой эпохи является не конница, но одиночный боец, высококачественный воин, типичный для времени, когда исчезает тактическая часть. Это положение правильно развито в одной работе Ролофа, напечатанной в "Новых ежегодниках классической древности" ("Neue Jahrbücher für das Klassische Altertum", 1902, S. 389).
Мысли, высказанные Виттихом и имевшие некоторый успех, бьют мимо цели.
Чрезвычайно ценной является работа Оскара Диппе "Дружина и принесение присяги на верность в государстве Меровингов" (Oskar Dippe, "Gefolgschaft und Huldigung im Reiche der Merowinger. Kieler Dissertation", Wandsbeck, 1889). Но Диппе также недостаточно далеко отодвигает назад момент появления вассалитета. Он считает возможным отнести падение меровингского королевства - и тем самым появление новой аристократии - лишь к моменту смерти короля Дагобера в 639 г. Правильно, что этот король, так же как и его отец Лотарь II, еще пользовался лично сильной королевской властью. Но это произошло лишь благодаря временному оттеснению соперничавших аристократов. И вполне естественно, что обе власти - как королевская, так и власть аристократии - еще в течение некоторого времени находилась в состоянии равновесия. Нельзя говорить, как это делает Диппе, что, когда пала королевская власть, появилась аристократия. Оба процесса дополняют друг друга, и если мы видим, что королевская власть ослабевает, то должны допустить существование аристократии. Слабость королевской власти и сила аристократии являются лишь различными выражениями одного и того же явления.
Парижский эдикт 614 г. говорит об этом совершенно ясным языком.
На стр. 1 Диппе пишет: "Что касается ленного пожалования, то в предыдущих работах уже разрешен вопрос о его происхождении и историческом значении. Бесспорным результатом этих работ следует признать, что ленная система является необходимым следствием хозяйственного переворота, который уже в эпоху Меровингов начал уничтожать древнегерманскую самостоятельность мелких крестьян".
Этот переворот носит не только хозяйственный характер, но в значительно большей степени политический, возникнув под влиянием организации военного дела. Дело не в том, что "была уничтожена древнегерманская самостоятельность мелких крестьян", но в том, что древние германцы, становясь крестьянами, теряли в то же время свой военный характер и свою самостоятельность.
Книга Гильермо "Опыт о происхождении французского дворянства в Средние века" (Guilhermoz, "Essai sur l'origine de la noblesse en France au Moyen Age", Paris, Picard et fils, 1902, p. 502) является работой, заслуживающей чрезвычайно большого внимания. Она основывается на очень широком изучении источников и на превосходном знании литературы. Исследовательский анализ автора энергичен, методичен и прозрачен, а форма изложения отличается французской элегантностью.
Идя различными путями, мы в основных пунктах пришли к одинаковым выводам.
Гильермо также не считает вассалитет новым установлением, возникшим во франкском государстве, будь то в VII или в VIII в., но видит в нем дальнейшее развитие буккелариата. Он также полагает, что pueri VI в. являются немецкими Degen (дети).
Он указывает (стр. 21) на то, что вооруженные свободные люди появляются впервые на службе у частных лиц уже в III в. в Риме. Государственные люди Руфин и Стилихон, управлявшие Римской империей при сыновьях Феодосия, были первыми людьми, которые постоянно окружали себя большим количеством собственных войск, зависевших только от них.
Гильермо не согласен с тем, что слово "буккеларии" означает "хлебные люди", но сам не дает никакого иного объяснения для этого слова. В результате же оказывается, что это слово первоначально применялось не к частным солдатам, но к королевскому войску, и лишь затем перенесено на частных солдат. Но все же остается несомненным, что это слово было первоначально насмешливым прозвищем, происхождение которого все еще продолжает оставаться для нас неразгаданным.
Однако, как бы ни обстояло дело с этим названием, самое главное то, что Гильермо считает это установление чисто римским, а если буккеларии происходят из чисто римских корней, то таково же и происхождение их потомков - вассалов. Наш французский автор полагает, что даже антрустионы меровингских королей, которых до этого времени обычно считали их дружинниками в древнем тацитовском смысле, были лишь простыми наемными солдатами.
Гильермо является в этом отношении прямо антиподом Зеека, который, как мы уже видели выше (стр. 286), наоборот, усматривает в буккелариате подлинное проникновение германских идей и германской культуры в Римскую империю, видя в буккелариях дружинников.
Я же со своей стороны предпочел бы остаться на той примирительной точке зрения, которую я изложил выше, в 4-й части. Наемная военная служба и представление о том, что наемник должен сохранять преданность своему господину, которому он поклялся в верности, представляют собою не специфически германские, а общечеловеческие явления. Поэтому Бруннер (Brunner, "Deutsche Rechtsgeschichte", II, 262, Anm. 27) заходит излишне далеко, говоря, что "положение вестготского буккелария, несмотря на римское название, в своих существенных чертах тождественно положению германского дружинника".
Так, например, среди буккелариев Стилихона были также и гунны. Таким образом, в этом отношении Гильермо формально прав. Но если Бруннер и Зеек вложили в простых буккелариев слишком много от идеи дружинничества, то с другой стороны, и Гильермо впал в ошибку, отрицая дружинный характер антрустионов, так что Хлодвиг и его сыновья якобы совсем свели на нет это исконно германское явление. Ближайшее окружение меровингских королей, т.е. антрустионы, было, несомненно, дружиной; поэтому мне представляется не подлежащим никакому сомнению и то, что наемничество, построенное по римским правовым понятиям, было фактически сильно пропитано духом германской дружины. Ведь и это понятие не является чисто германским, но находится также у других народов. Однако совершенно бесспорно, что оно было особенно резко выражено у германцев и что оно в течение всех Средних веков играло чрезвычайно большую, даже ведущую роль. Поэтому отсюда мы должны сделать вывод, что также и в V в. оно было очень жизненным среди германцев. Если галл Руфин и германец Стилихон были первыми римскими государственными деятелями, которые держали у себя на службе буккелариев, то это, конечно, не является случайностью. Вся масса этих воинов, в сущности говоря, не могла быть ничем иным, как наемниками.
Но ведь их предводители должны были быть проникнуты по отношению к своим господам германским чувством дружинничества, а потому должны были перенести частицу этого чувства также и на всю массу воинов. Даже если Гильермо считает возможным установить, что колыбелью буккелариата были те корпорации, которые основал Константин I, то это ведь опять напоминает нам о том, что именно Константин окончательно германизовал римскую армию. Но, собственно говоря, эти взаимоотношения не могут быть доказаны. Из правовых форм (торжественное обещание и т. п.) можно сделать лишь очень мало выводов, а источники и свидетельства нам ничего не говорят. Все же основной ход процесса ясен, и Бруннер нашел правильное выражение, сказав, что галло-римские частные солдаты были "приравнены" к германской дружине.
Ошибкой Бруннера является лишь то, - и в этом отношении я пришел к тем же выводам, что и Гильермо, - что Бруннер делает слишком тонкой ту нить, которую он проводит от буккелариев к вассалам, так что иногда кажется, что он эту нить совершенно обрывает. Несвободные, находившиеся в дружине меровингских магнатов, играют у него слишком сильную роль.
Относительно происхождения земельных положений Гильермо не считает возможным совершенно отрицать связи этого явления с секуляризацией, однако, приходит к выводам, похожим на мои лишь в том отношении, что он, также как и я, ставит ударение на цель положения. А от этого установления он проводит связующие нити, соединяющие его с римским правом. Он указывает, что уже по вестготскому праву господин "при покровительстве" (in patrocinio) давал своему человеку собственность, однако, с оговорками и ограничениями. Я предоставляю историкам право разобраться в этом вопросе, так как для наших целей не представляют особого значения правовые формы и их происхождение. Решающим моментом является то, что не такое - наполовину случайное - обстоятельство, как секуляризация, но внутренняя объективная потребность вызвала к жизни институт земельных пожалований, повлекший за собой бесконечно крупные последствия. Хотя Гильермо в этом отношении и подошел довольно близко к моим взглядам, но все же не смог целиком освободиться от господствующей теории. Это объясняется тем, что ход его исследовательской работы не привел его к тому моменту, который должен в конце концов явиться решающим обстоятельством, - к постулату способа ведения войны, можно прямо сказать - к. тактическому постулату, к той связи, которая всегда и во все времена соединяет тактику с организацией военного дела. Эпоха, требовала одиночных бойцов, которые были бы высококачественными воинами, а не обученных тактических частей. Единственным средством, которым располагал господин для того, чтобы эти воины не превратились в крестьян или граждан, было поставить их владение в зависимость от продолжительности их службы, т.е. давать им землю не в собственность, но лишь в ленное владение.
Уже в 1898 г. появилась "История военного искусства в Средние века, от IV до XIV в." Чарльза Омана ("A History of the art war, the middle ages from the fourth to the fourteenth, by Charles Oman M. A. F. S. A. fellow of all Souls College", Oxford, London Methuen Co. 667 pp.). Эта книга, которая мне стала известна лишь в 1901 г., задумана в качестве II тома всеобщей истории военного искусства, рассчитанной на четыре тома. Автор, который уже раньше получил известность благодаря своим работам в области изучения средневекового военного дела, почувствовал, таким образом, совершенно такую же потребность в восполнении исторической науки, как и я, и потому наши труды параллельны друг другу. Книга Омана отличается научным характером и основывается на здравых принципах. Те причины, вследствие которых мы пришли к различным результатам в тех частях работ, которые трактуют об одинаковых эпохах и народах, настолько ясны, что я не считаю нужным входить в их подробный разбор.
Первый экономист, который заметил, что "История военного искусства" дает кое-что и для истории хозяйства, был, насколько я знаю, Макс Вебер. Но, как это часто бывает, первое понимание вскоре превратилось в недоразумение.
Вебер правильно понял[19], что в греко-италийском мире в доклассическую эпоху существовало всадническое сословие и что это всадническое сословие было также носителем развивавшейся торговли и капитализма (ср. выше, том I, ч. IV, гл. I), в то время как еще Эд. Мейер признавал, что мореплавателями сперва становились люди из низших сословий, не имевшие земельных владений. Благодаря военно-хозяйственному преобладанию развилась сословная дифференциация и система господства, которую Вебер называет "городским феодализмом" (Stadt-feudalismus), так как господа жили не как средневековые рыцари - в селениях, но исключительно в городах и оттуда господствовали над крестьянством.
Неожиданная мысль распространить понятие "феодализм" также и на это древнее всадническое сословие недурна, но все же должна применяться с осторожностью. Ведь с феодализмом в том смысле, в каком мы привыкли употреблять это слово, все же связана ступенчатая последовательность зависимостей - "рыцарские разряды", что не было известно в древности, в то время как капиталистический момент, который присущ античному всадничеству, был, наоборот, не только чужд, но даже противоположен тому, что мы обычно понимаем под словом "феодализм". Вебер хочет даже спартанский общественный строй свести к феодализму.
Но к каким бы выражениям в данном случае ни прибегать, все же главным моментом здесь является происхождение этого сословного образования и объяснение различий между античным и средневековым рыцарством.
Вебер выводит образование особого военного сословия из экономических и технических причин.
Масса населения, вследствие необходимости интенсивной обработки почвы, не может быть использована в военном отношении и оказывается беспомощной против техники профессиональных воинов. И то и другое неправильно. Массы населения неотрывно необходимы для хозяйственных целей лишь в больших государствах, в которых войны длятся в течение целых месяцев и даже годов. В кантональных же государствах, в которых массовые походы длятся лишь в течение немногих дней, работа не является препятствием, - все же, несмотря на это, античное всадничество образовалось в кантональных государствах. Хотя техника не есть нечто совершенно безразличное, но все же при всадничестве она является лишь чем-то вторичным. Ездить верхом может также и крестьянин, а о настоящем военном искусстве в эпоху Средних веков мы слышим очень мало. При более тяжелом предохранительном вооружении оно уже не является таким решающим.
По крайней мере столь же важен хозяйственный момент приготовления лучшего типа оружия, как оборонительного, так и наступательного. Но все же сама суть не в этом, а в психических моментах, в понятии воинской чести, в твердой уверенности, в храбрости, которая, - лишь только проходит эпоха варварства, - всегда становится в массах весьма незначительной, но которая в военном сословии развивается до степени крупной силы. Это воинственное настроение нельзя подвести под понятие техники, и меньше всего такой, которая, как полагает Вебер (стр. 53), была импортирована извне.
Существеннейшим техническим моментом в этом типе развития является выработка конного боя. Этот момент, конечно, как уже было выше показано (ср. том I, ч. IV, гл. I), без сомнения, весьма способствовал образованию италийского всадничества, но именно только лишь способствовал.
Греческое сословие эвпатридов, которое Вебер совершенно правильно считает тождественным с римским сословием патрициев, еще не сражалось верхом на конях. Правда, гомеровская боевая колесница уже оказала некоторую помощь, но утверждение Вебера (стр. 177), что "появление и применение коня создало средиземноморское всадническое общество", является недопустимым преувеличением.
Отметим попутно, что еще менее правильно утверждение Вебера, которое находится там же и сводится к тому, что железное оружие (вместо бронзового) явилось решающим моментом в образовании фаланги гоплитов, а эта последняя создала древний гражданский город-государство (Bürgerpolis). To, что правильно в этой комбинации, становится неправильным благодаря преувеличению.
Неправильное выведение элемента всадничества из хозяйственно-технических моментов приводит к неправильному объяснению различия между древним и средневековым рыцарем. Вебер сводит это к тому, что античная культура была береговой культурой, а средневековая - материковой. Морская торговля создала городской феодализм. В центральной Европе с ее сухопутной торговлей феодализм был будто бы в более значительной степени и гораздо прочнее построен на сельской почве, а потому и вызвал к жизни земельные владения. И предпосылки, и выводы здесь одинаково неправильны. Выше, в другой связи (ср. ч. 1-я, гл. X), мы уже доказали неправильность противопоставления Вебером береговой культуры материковой. Античная торговля не была такой исключительно морской торговлей, как то думает Вебер. Даже Афины в ту эпоху, когда расслаивались роды эвпатридов, не были собственно морским городом. Центральная Европа, в особенности же Галлия, имела в своих реках такие торговые пути и такие торговые возможности, которые мало уступали морским, причем эти страны обладали, кроме того, и морским побережьем. Наконец, неправильно также и то, что средневековый феодализм развился лишь в тех или именно в тех странах, которые лишены морской торговли. Испания и Италия, имевшие такое же морское побережье в Средние века, как и в древности, имели в общем такую же форму феодализма, как Франция и Германия. Наоборот, англо-саксы на своем острове, лежащем среди моря, не развили этого феодализма, главными носителями которого были мореходы норманны. Я не хочу сказать, что феодализм как в древности, так и в Средние века, не имел никакого отношения ни к морю, ни к суше, ни к морской, ни к сухопутной торговле, так как в конце концов все влияет на все, тем не менее он имел к ним очень мало отношения. Эти крупные всемирно-исторические явления вообще нельзя так просто объяснять, и меньше всего их можно объяснять простыми, естественными условиями, хозяйственными и техническими отношениями.
Не входя в специальный разбор статьи В. Эрбена "К истории каролингской организации военного дела" (W. Erben, "Zur Ceschichte des Karolingischen Kriegwesens", "Historische Zeitschrift", Bd. 101, S. 321), я считаю возможным ограничиться указанием на то, что автор несколько уклонился от моей концепции и сам впал во внутреннее противоречие с самим собой.
Полагая, что каролингское войско состояло главным образом из немецких крестьян (стр. 330), он в то же время (стр. 333) считает, что действительная эффективность всеобщего призыва могла сильно отставать от буквального смысла законов и что нельзя точно определить ни числа крестьян, которые принимали участие в походах Карла Великого, ни той роли, которую они играли наряду с выступавшими вместе с ними вассалами, под начальством которых они находились. Автор даже не поднимает вопроса о том, откуда появились "немецкие" крестьяне в романских областях, которые до включения Саксонии и Баварии в каролингское государство составляли, может быть, 5/6 всего этого государства. Или, может быть, здесь имеется в виду призыв романо-кельтских крестьян, которые уже в течение многих столетий отвыкли от войны? Автор признает, что новым у меня является лишь то, что я отношу к более раннему времени и иначе мотивирую и без того общеизвестный факт превращения повинности личной службы в налоговую повинность. Далее, он признает, что эта другая мотивировка является более правильной. Наконец, он считает, что военному специалисту трудно и даже, "может быть, невозможно" (стр. 330) составить себе представление о сущности и результатах каролингского "народного призыва" и о "крестьянских войсках". И несмотря на все это, должно остаться в силе буквальное истолкование капитуляриев, так как (стр. 334) "столь компетентное в делах войны и управления мнение правителя (Карла) и двора, лежавшие в основе капитуляриев, сильно перевешивает все сомнения современной объективной критики". Это опять то, что я уже раньше однажды назвал "теологической филологией" (т. I) "Я верю, хотя это и невероятно" (Credo, qui absurdum).
Наконец, мне кажется очевидным, что автор использовал не целиком, но лишь частично мою "Историю военного искусства". Им не использована глава о норманнской организации военного дела в Англии и о капитуляриях этих королей, которые имеют столь большое значение для правильного истолкования каролингских капитуляриев (см. т. III моего труда).
В конце концов автор объявляет, что он в целом согласен со следующими частями моей книги (стр. 334). Но я не вижу, каким образом он может быть со мною согласен, не впадая в противоречие с самим собой, так как я считаю невозможным, чтобы тот, кто действительно усвоил мою концепцию рыцарства, его военного характера и ценности, мог бы еще видеть крестьян в призывных контингентах Карла Великого.
Фер в своей работе "Военные законы о крестьянах в Средние века" (Fehr, "D. Waffenrecht der Bauern im Mittelalter", "Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte", Band 35, Germ. Abt., S. 118) присоединяется к Эрбену и думает, что он усиливает его аргументацию указанием на капитулярий 811 г. (Боретиус, I, 165, cap. 5), в котором содержится жалоба на то, что более бедные (pauperiores) призываются, а зажиточные оставляются дома. Эти более бедные (pauperiores), по мнению автора, являются мелкими крестьянами. Почему крестьянами?
В военном сословии также имеются и богатые и бедные. К тому же мне кажется, что я доказал смысл слова "populus" (народ), которое здесь означает не всю массу народа, но военный люд.