§ 331. Цезарь – пожизненный диктатор – в Риме (45–44 гг.) – § 332. Смерть Цезаря (44 г.) – § 333. Общий вывод о Цезаре, как полководце.
Источники и исторические пособия – указанные выше.
§ 331.
Цезарь – пожизненный диктатор – в Риме (45–44 гг.)
Воротясь из Испании в Рим – в октябре 45 г. (по исправленному уже тогда, по словам Наполена I, римскому календарю), Цезарь допустил раболепно-покорный ему сенат осыпать его непомерными почестями и преимуществами. Так, сверх всех, уже прежде дарованных ему, {В 48 г., после победы при Фарсале – дарование Цезарю диктаторской власти на 1 год и консульской на 5 лет, с трибунскою властью и правом объявлять войну, заключать мир и управлять всеми провинциями, – а в 47 г. – назначение его диктатором на 10 лет, с главною властью цензуры (praefectura morum.).} сенат удостоил его большим триумфом, провозгласил его пожизненным диктатором, отцом отечества и императором, с правом всегда носить лавровый венец, {С тех пор он постоянно носил на голове лавровый венок, а в праздничные и торжественные дни облекался в порфиру.} назначил 50-дневное благодарственное празднование и позже, великолепными играми в цирке для народа, такое же празднование годовщины победы при Мунде, назвал 5-й месяц в году (Quintilis), по имени его, Юлием или июлем, и пр. Цезарь показал вид, будто принял все эти почести и преимущества единственно только по убедительным просьбам сената. Но он возбудил этим и особенно триумфом над знаменитым и все еще любимым римлянами родом Помпея, его сыновьями и партией и римскими гражданами, равно и тем, что удостоил триумфом легатов своих Фабия и Педия – большое неудовольствие, в особенности между крайними приверженцами республиканской партии.
Став полномочным, неограниченным властителем обширной римской республики, обнимавшей, по тогдашним понятиям, вселенную, в Европе, Азии и Африке, со всеми громадными её силами и средствами, Цезарь начал действовать согласно с тем, замышляя и отчасти исполняя обширные государственные предначертания. Он назначил большое число сенаторов и патрициев, но превратил сенат в свой совет, друзей своих хотел сделать своими министрами, а правительственных лиц – своими чиновниками. Предпринять междоусобную войну и восторжествовав в ней – с помощью народной партии и войска, которые служили ему опорой, он по окончании войны, когда они, в ожидании наград за то, возвысили голос и требования свои, для противовеса им и воздержания их прибегнул к аристократии, в ней стал искать опоры и представителей знатнейших родов её облек в высшие звания и должности. Простив всех, оставшихся от Помпеевой партии, врагов своих, он слишком доверчиво отнесся к ним и не принял никаких особенных мер для личного самоохранения. А между тем все действия его одинаково и явно обличали пренебрежение им республиканских форм и стремление к приобретению не только царской власти, но и названия и знаков её, чем он все более и более возбуждал против себя ненависть республиканцев. Некоторые писатели, сопоставляя эти чувства к нему с непомерными, оказанными ему почестями и дарованными преимуществами, выражают мысль, что в некоторых из них, особенно в предложенных Цицероном, как будто скрывалась ирония или, еще более, намерение сделать Цезаря еще более ненавистным. Римский историк Флор даже ясно выражает эту мысль, говоря, что Цезаря украшали этими знаками почестей, как жертву перед закланием.
Государственные предначертания и меры Цезаря были, согласно с обширностью его замыслов и с свойственною ему деятельностью, самых разнообразных родов и важности. Заботясь вообще и преимущественно о водворении порядка в Риме и Италии, он возобновил законы о расходах (или против расточительности), установил налоги на предметы роскоши, приказал составлять новый кодекс гражданских и уголовных законов, общие: карту и статистику государства, оказал огромную услугу исправлением (с помощью вызванного им для того из Александрии астронома Созигена) римского календаря, который и был назван, по имени его, Юлианским, и объявил намерения свои: украсить Рим многими великолепными зданиями, осушить близ него Понтийские болота, прорыть новое русло Тибра от Рима до моря, устроить в Остии огромный порт для самых больших военных судов, учредить колонии в Коринфе и Карфагене, для восстановления этих городов, и наконец предпринять войну против парфян, в отмщение за поражение, нанесенное ими Крассу, пронести римское оружие до р. Инда и открыть неведомые еще страны и богатства на дальнем востоке. С этою последнею целью, уже зимою с 45 г. на 44 г. он начал делать большие приготовления к войне против парфян, которую считал необходимою для себя и государства, для слияния всех партий и пересоздания армии после междоусобной войны, и даже составил план этой войны. По этому поводу, Наполеон I говорить, что война против парфян представляла два рода затруднений: 1) образ действий парфян метательным оружием (как не раз было объяснено выше), – и 2) местные свойства театра войны, а именно: при движении чрез Верхнюю Армению. – страна была горная, а при движении чрез Евфрат и Мессопотамию – низменная, болотистая, подверженная наводнениям, либо – бесплодная пустыня. Наполеон I прибавляет, что гений Цезаря восторжествовал бы над этими затруднениями, набором множества стрелков с о. о. Крита и Балеарских, из Испании и Африки, снаряжением большой флотилии на Евфрате и Тигре и большого числа верблюдов для перевоза мехов с водою, и потому ему вероятно удалось бы пронести римские орлы до берегов Инда, если бы только счастье, благоприятствовавшее Сципиону в 6 походах, Александру в 11-ти, Помпею в 15-ти, Ганнибалу в 16-ти, а Цезарю в 13-ти, еще осталось верным ему.
§ 332. Смерть Цезаря.
Но Цезарю не было суждено привести в исполнение ни войны с парфянами, ни прочих государственных предначертаний своих. Противная ему партия не терпевших монархической власти была очень сильна, что достаточно доказала междоусобная война. Цезарь же, как сказано выше, пощадив большую часть своих врагов, в уверенности, что они не будут неблагодарны ему и поймут, что для государства было всего полезнее удержание им верховной власти, не принимал никаких мер предосторожности и личной безопасности и не окружал себя телохранителями. А между тем явное стремление его к получению звания царя возбудило против него врагов, тем более опасных для него, что главные из них были между его друзьями и самыми близкими к нему людьми. Около 57 аристократов примкнули к главным заговорщикам, Кассию и двум Брутам, Марку и Дециму, {Из них Марк Брут, усыновленный и особенно любимый Цезарем, который два раза спас ему жизнь, был стоик, ученик Катона, изуверный республиканец и между тем самый близкий к Цезарю человек.} для освобождения республики, как они выражались, от тирании Цезаря. Когда наконец Цезарь стал принимать cенат сидя и потребовал себе (как говорили) царского достоинства вне пределов Италии, необходимого ему для похода против парфян и для прочного утверждения влияния своего на востоке, то заговорщики положили непременно умертвить его. Цезаря предостерегали с многих сторон, но он полагался на свое счастье и, веруя в фатализм или предопределение, убежденный, что не умрет прежде назначенного ему судьбою времени, а когда час смерти его настанет, то никакая человеческая предусмотрительность. не отвратит его – пренебрег всякими предосторожностями. 15 марта (в мартовские иды) 44 г., когда он шел по обыкновению в сенат, некто подал ему письмо, в котором были означены имена и намерение заговорщиков, но Цезарь положил его, не прочтя, в карман. Плутарх говорить, что Цезарь, при входе в сенат, – не обратил никакого внимания на слова одного предвещателя, предостерегавшего его от мартовских ид. Когда он вошел в сенат и занял свое место, заговорщики, под видом подкрепления просьбы Туллия Цимбра о помиловании его брата, обступили его со всех сторон и, когда он отказал им, Каска первый нанес ему удар кинжалом в затылок, а за ним и прочие заговорщики извлекли свои кинжалы. Видя в числе их Марка Брута, он сказал ему по гречески καί σύ τέκνον ( и ты, дитя или сын мой!) – то были последние слова его... Видя неизбежную смерть, он завернулся с головою в плащ, не сказал более ни слова, не сделал ни малейшего движения для своей защиты – и пораженный 23-мя ударами кинжалов, пал бездыханный у подножия статуи бывшего соперника своего Помпея. {Самое простое и, достоверное описание убиения Цезаря находится у Суэтония in (Саеs-сар. 82).}
Так погиб Цезарь 15 марта 44 года, на 56-м году своей жизни...
Из всех новейших писателей, рассуждавших о смерти Цезаря, Наполеон I, в своем сочинении: Рreсis des guerres de Cesar, рассматривает ее с особенной, очень замечательной со стороны такого лица, точки зрения: Довольно строгий, хотя большею частью справедливый судья военных действий Цезаря, как полководца, Наполеон I особенно снисходительно отзывается о нем, как о государственном человеке и преимущественно пожизненном диктаторе в течении 6 последних месяцев его жизни. Он вполне оправдывает политические действия Цезаря, говорит, что он не мог и не должен был поступать иначе, пространно и с негодованием опровергает многими фактами мысль, будто он хотел быть царем самым положительным образом утверждает, что он никогда не имел даже мысли о том (il n'a jamais pensй а se faire roi), что заговорщики и их приверженцы, для оправдания бесчестного и неполитического убийства (lache et impolitique assassinat), утверждали, будто Цезарь хотел быть царем, что было очевидными нелепостью и клеветой, которые однако перешли из рода в род и ныне (т.е. во времена Наполеона I) признаны историческою истиною, и проч.
Такое мнение Наполеона I об этом предмете, совершенно противное общепринятому, приводится здесь без всяких комментариев. Пусть всякий сам рассудит, на сколько может быть верно мнение новейших времен Цезаря о намерениях Цезаря времен древних, и какие могли быть внутренние, тайные побуждения к изложению такого мнения,
§ 333. Общий вывод о Цезаре, как полководце.
В заключение изложения войн и походов Юлия Цезаря, соединим все черты характера и действий его, как самостоятельного полководца, и сравним их с теми, которые принадлежали двум предшествовавшим великим полководцам древности, Александру В. и Ганнибалу и были изображены в своих местах прежде.
Генерал Лоссау, в своем сочинении Ideale der Kriegfuhrung etc. 1 В. 2-te Abth. Caesar, говорить, что суждения о Цезаре распадаются на два главные отдела, смотря по тому, имеется ли в виду исследовать деятельность Цезаря как полководца и государственная человека, что в нем было нераздельно, или нравственную цену его побуждений и действий и вообще его характера. Последнее, говорите он, принадлежите к биографии Цезаря, не входящей в цель автора, а из первого он считает нужным ограничиться только тем, что непосредственно касается главных черт и главных пружин действий, помощью которых Цезарь достиг своего величия, а наблюдателю может дать ясное понятие об образе великого полководца. Между тем, прибавляет он, оба отдела не могут быть так резко отделены один от другого, чтобы, невозможно было совершенно избежать перехода из одного в другой, что впрочем и не составляет особенной невыгоды.
Эти мысли совершенно верны. Даже можно было бы сказать, что полководец и государственный человек и все побуждения того и другого были до такой степени слиты в Цезаре, что последнего и невозможно рассматривать иначе, как в обоих этих отношениях нераздельно и одновременно, гораздо более, нежели Александра В. и особенно Ганнибала. Цезарь не был, подобно Александру; монархом и во время войны в Галлии был еще только консул, правитель трех провинций и главный начальник армии в них, подчиненный правительству, и только по занятии Италии и Рима и особенно после победы при Фарсале и смерти Помпея сделался диктатором, более и более полновластным и, вместе с тем, независимым, самостоятельным владыкой и военным вождем римского государства, с властью почти монархическою, хотя еще и без звания царя. Однако все его побуждения и; действия, политические и военные нераздельно, до малейших, с самых молодых лет его были всецело устремлены к единственной цели достижения верховной, неограниченной власти в римском государстве. Следовательно, внутренне он побуждался – и действовал уже, можно сказать, совершенно как монарх, сначала еще как будущей, а после Фарсала – более и более как действительный. Но между побуждениями и действиями его и Александра В., в таких духе и смысле, была большая разница, как из изображения последнего ясно видно. Что же касается Ганнибала, то с ним Цезаря в этом отношении и сравнивать нельзя, потому что Ганнибал был вполне подвластный своему правительству и зависимый от него полководец, имевший только одну цель – низложить Рим и возвысить над ним Карфаген, а иных, властолюбивых замыслов он не имел никаких.
С такой именно точки зрения и следует рассматривать все действия Цезаря, политическая и военные нераздельно, во все продолжение его войн и походов, даже с самого первого начальствования его, в звании претора, в 60 г., в Испании. Но корень всего скрывался глубже – в самых молодых летах Цезаря, когда он только что вышел из отрочества.
Рядом с необыкновенными природными дарованиями, которые были тщательнейще развиты воспитанием и образованием Цезаря в самых юных летах, в нем уже рано возникло стремление к самостоятельности, затем к независимости и наконец к власти и господству. Это было естественно и понятно, потому что Цезарь уже рано чувствовал в самом себе энергию душевную, подвергшуюся тяжкому испытанию во время гонений Суллы, и силу рассудка, посредством которой он хорошо изведал людей и сознал, что они не были в состоянии сделать того, что он сделал во время этих гонений. Поэтому и раннее честолюбие его – возвыситься над толпою, также было естественным и притом не увлечением молодых лет, так как имело уже достаточное основание. Свидетельством того, что Цезарь уже и в это время ранней молодости своей значительно выходил из ряду обыкновенных людей, служила верная оценка его Суллой и Цицероном, и обращение им на себя внимания и привлечете к себе расположения общественного мнения в Риме.
План его уже в это время правильно составленный и с постоянством и твердостью исполняемый им, заключался в том, чтобы во что ни стало бы подвигаться вперед, возвышаться, соперникам преграждать пути и привлекать к себе расположение народа. Все, средства к тому были для него одинаковы и он не был разборчив в них, лишь бы они вели его к цели. Так он искал их во внешних, привлекательных формах (щегольстве, вежливости, доступности, приятности обращения и т. п), в развитии своих больших дарований (дара слова, красноречия и пр.), в щедрости до расточительности свыше своих средств и пр. В последнем отношении замечательно однако то, что Цезарь в продолжении целой жизни своей смотрел на деньги и богатства исключительно с этой точки зрения, а не как на средства к жизненным наслаждениям. Не они, а обладание властью было для него высшим благом в жизни, а на все прочие он взирал с философским равнодушием.
Все поступки и действия его, согласно с таким планом, уже рано сопровождались необыкновенными счастьем – счастьем в которое он с ранних лет слепо веровал и сам называл его своим счастьем и которое перешло и в историю под названием счастья Цезаря. А главный источник его несомненно должен был заключаться в самом Цезаре, который, то мягкостью и уступчивостью, то твердым противодействием противникам, то привлекательными формами, речами, расточительностью и т.п., умел действовать на большинство народа и сената так, что в нем видели даровитого, много обещавшего молодого человека, способного совершить великие дела и потому достойного занимать важные звания и должности.
Расположение и доверие к нему народа уже резко обнаружилось, когда он смело возбудил и защитил публично намять Мария и тем отважно выступил против партии Суллы. Это удалось ему и возбудило всеобщее внимание, и с тех пор постоянным правилом Цезаря сделалось действовать смело и на многое отваживаться, дабы тем более выигрывать. Позже, с летами, он сделался несколько осторожнее, но смелость и постепенно возраставшее доверие к себе всегда были и оставались главными побуждениями его, посредством которых он умел осуществлять даже по видимому невозможное. Так однажды одному политическому сопернику своему, предложившему ему значительную сумму отступных денег, он смело возразил, что займет и даст ему сумму гораздо значительнейшую. Так в другой раз он сказал своей матери: «Сегодня увидишь меня или верховным жрецом (Pontifex Maximus), или изгнанным из Рима». Такой противник мог многим казаться опасным, и он действительно был таким. Такое сочетание высоких качеств и дарований, привлекательного обращения, щедрости и неистощимости внешних и внутренних средств стало казаться некоторым лицам сената и в высших слоях общества опасным, но всем – внушать уважение и многим служить средоточием, к которому они искали примкнуть из потребности или надежды достигнуть своих целей. Но радушное обращение Цезаря, кротость и человечность (гуманность) его мнений и советов, когда он проложил себе путь в сенат, устыдили и устранили все опасения и укрепили Цезаря в его общественном положении, в котором он и начал уже быстро переходить к более и более важным общественным должностями Выше было уже означено, как он постепенно переходил от одной к другой. Первою, в которой он является уже как самостоятельный гражданский правитель и начальник войск, была его претура в южной Испании, в 60 г., куда он мог отправиться тогда только, когда Красс, имевший надобность в нем для противовеса Помпею, поручился за его огромных долгов, {Выше (§ 252) сказано, что Красс поручился за пятую часть долгов Цезаря, простиравшихся до 1,300 талантов (около 1.600,000 р. сер.), следовательно за 260 талантов (около 32,000 р. сер.). Но генерал Лоссау говорит, что Красс поручился не менее как за 830 талантов (свыше 660,000 талеров или около 600,000 р. сер.)} что доказывает, что он признавал опору Цезаря очень важною для себя.
Впрочем такого рода и иные связи Цезаря с людьми имели для него совсем другое значение, нежели какое обыкновенно имеют для всех. У него они проистекали не из чувства, а из рассудка и расчета. Так он отверг первую обрученную невесту свою, дабы жениться на дочери могущественного Цинны и не отверг её только для того, чтобы не подчиниться Сулле. Вообще склонности его к людям проистекали не из сердечного чувства, а из рассудка и расчета в отношении к себе. Он любил только себя, а других – на сколько они были нужны ему. Не все смотрят на это одинаково: иные видят в этом особенный силу и крепость души, которые редким даруются природой, но другие – в большем числе и справедливее – лишь сухой и черствый эгоизм, имеющий целью только самого себя, а других считающий лишь за свои орудия и потому не имеющий истинной сердечной привязанности к ним. Таким именно был Цезарь, что ни говорили бы его безусловные восхвалители, которых было более, нежели справедливых, хотя и строгих, ценителей его. Да и могло-ли быть иначе в эти мрачные времена Рима, когда все возвышенные, честные и благородные чувства иссякли и над ними неограниченно царил самый чудовищный эгоизм. А Цезарь был полным и совершенным произведением и отпечатком этого времени, тем более стоявшим в этом отношении выше всех, чем более природа наделила его необыкновенными, дарованиями ума и воли.
Если личные склонности и привязанности его соразмерялись с этим, то награды и наказания его и того более. В наградах он имел в виду, признанием оказанных услуг, оказывать поощрительный пример другим и тем привлекать к себе и удерживать за собою общее расположение. Умножая число благодарных ему, он умножал тем число своих приверженцев и теснее и крепче связывал их с собою, тогда как его военные дарования и его счастье приковывали к нему его войска. С последними он особенно поступал, как большой знаток людей, и умел поощрять их видами на почетные награды, повышение и приобретение денег и имущества или держать их в известном напряжении строгостью, когда и где она была нужна и на которую он имел тем более права, что не щадил самого себя и потому мог требовать того же и от других. Вообще он имел в высокой степени редкий дар приобретать расположение своих войск, ни малейше не роняя и не утрачивая притом достоинства своей власти над ними. Он оказывал величайшую заботливость о них, хорошо одевал их, дарил им оружие, украшенное золотом и серебром, доставлял им некоторого рода роскошь в добрых конях, богатой посуде и драгоценном оружии и часто говорил, что воины его, если бы даже умащали себя благовониями, все-таки могли превосходно сражаться. Он говорил с ними ласково и, если не был вблизи неприятеля, позволял им всякого рода развлечения и забавы, в несчастных же случаях их принимал живейшее участие. Так после несчастного случая Сабина и Котты в Галлии он отпустил себе волосы и бороду и поклялся не прежде выстричь их, пока не отмстит и не получит удовлетворения. За то и фанатическая преданность ему войск и восторг, возбужденный в них его военными подвигами, были безграничны.
Но вблизи от неприятеля он был в особенности строг в требованиях по службе. Тогда он требовал безграничной деятельности и не давал войскам покоя ни днем, ни ночью, во всякое время года и во всякую погоду: к этому они долженствовали быть приучены и всегда готовы. Малодушие, которое иногда, случалось между ними, он карал презрением. Тем выше были у него и в его армии звание и значение «воина»: это достаточно доказано было при возмущении 10-го и других легионов в Риме, в 47 г., когда он назвал воинов не товарищами, а гражданами. С такими гордостью и величием умел он владеть и управлять отношениями людей и тем могущественнее именно тогда, когда они хотели ускользнуть от его воли. Он не боялся ничего, но заслуживал того, чтобы его боялись. К легким проступкам он относился осмотрительно и снисходительно, но в случаях, противных чем-либо воинственному духу, особенно со стороны военачальников, он лишал их своего доверия. В строгих наказаниях, особенно в смертной казни, он редко нуждался в своей армии, как, например, когда он децимировал (канив 10-го) 9-й легион и приказал немедленно исполнить смертную казнь над преступниками за то, что они осмелились требовать денег и грозили покинуть знамена. Но самыми строгими наказаниями большею частью были разжалование и изгнание из армии, как, например, когда он на месте разжаловал и изгнал нескольких трибунов и центурионов 10-го легиона в Африке, в 46 году. Побежденного же неприятеля, напротив, он ни малейше не щадил, а если и случалось противное, то тому были политические причины. Оттого происходили неслыханные строгость и жестокость во многих случаях против галлов и большая кротость в отношении к некоторым из их племен и особенно к римским войскам в междоусобной войне. Его бесстрастие и нечувствительность простирались даже на его великодушие, к которому он, как необыкновенно умный человек, был действительно склонен и часто обнаруживал его, но только тогда, когда этим могла быть достигнута какая-нибудь важная цель. В противном случае, как например против Амбиорикса и Верцингеторикса, никакие соображения не были принимаемы в расчет. Край первого был немилосердно и беспощадно разорен, а последний недостойными образом унижен и казнен.
Уже из самого первого выступления его на политическое и военное поприще, в 60 году, претором в Испании, легко можно вывести заключение о том, что, при более важных поводах, полнее развилось в Цезаре. Тогда уже, в Испании, он чувствовал некоторого рода неприятную неловкость своего положения и с прискорбием (а по Плутарху – даже со слезами, что сомнительно) подумал, при виде статуи Александра В., что последний уже успел совершить в лета его, Цезаря. Он, Цезарь, был республиканец, но даже как республиканец чувствовать такую разницу между высоким положением в главе народа и совершенною затерянностью в толпе, что, по его словам, «предпочитал быть первым в деревне, нежели вторым в Риме». Согласно с тем он и начал действовать тогда в Испании. Убедясь вскоре, что для преследования целей жизни своей ему не оставалось никакого иного средства, кроме войны, он и начал с того, что, сверх найденных им в Испании 20 когорт (2-х легионов), он набрал еще 10 (1 легион) и с этой небольшой армией двинулся в южную или Бэтическую Испанию. Укротив диких лузитанцев и покорив их Риму, установив многие хорошие учреждения в гражданском управлении Испании, снискав уже тем и доверие, и славу и обогатив свои войска, он воротился в Рим и отказался от триумфа, на который имел право, для того, чтобы быть избрану в консулы, что для него было гораздо важнее триумфа.
Затем, чрезвычайно ловким, мастерским делом его было примирение им Помпея с Крассом. Имея влияние на обоих, он этом сразу привлек, и сосредоточил в себе влияние их обоих и стал главным действующим лицом в триумвирате.
За этим последовала выдача им дочери своей Юлии за Помпея, вдвое старшего её, отказав для того уже обрученному жениху её. И пока Юлия была жива, она поддерживала согласие между Помпеем и Цезарем; когда же обстоятельства изменились, она умерла, как будто в самую пору, потому что Цезарю уже не были более нужны выгоды этой родственной связи с Помпеем.
В таких обстоятельствах, быстрое возвышение его уже не подлежало сомнению. Он получил важное управление Галлиями и Иллирией – и война его в Галлии, веденная против диких и полудиких племен и потому сама по себе мало занимательная, важна только тем, что послужила введением к последующим главным шагам Цезаря к неограниченной власти. Тем не менее она представляет картину постепенного развития Цезарем своих военных дарований, изощрения им своего военного взгляда и достижения привычки – мгновенно обнимать и проникать одним взглядом то, что в каждом случае было самым главным и существенным.
Дальнейшие действия его, политическая и военные совокупно и нераздельно, были достаточно изображены и объяснены в своих местах выше.
Плутарх, в своем жизнеописании Цезаря, в особенности рассказывает много такого, что рисует личность Цезаря и из чего можно заключить, какие понятия существовали о нем в его и последующие времена. Так он, между прочим, приводить примеры личной преданности Цезарю некоторых частных начальников войск его и прибавляет, что даже те из них, которые под предводительством других полководцев не заслужили бы отличия, под начальством Цезаря становились непобедимыми. Цезарь обладал даром возбуждать и поддерживать мужество и честолюбие наградами, повышениями и большими почестями. Он на самом деле доказал, что сокровища и богатства, приобретенные им посредством войны, употреблял не для собственных: обогащения, роскоши и жизненных наслаждений, но для наград других и только тогда и тем считал себя богатым, когда мог достойно награждать своих заслуженных воинов. А это долженствовало иметь огромное влияние даже и при том предположении, что Цезарь имел при этом свои обычные, особенные соображения.
Замечательно то, что мощная душа, властолюбивые стремления и кипучая деятельность Цезаря вовсе не были соединены с крепостью и силою телесными и поддержаны ими. По свидетельству Плутарха, Цезарь был, напротив, слаб и тощ телосложением; малосилен и подвержен частым и сильным головным болям и даже припадкам эпилептическим (падучей болезни), что все вместе означало более нервный темперамент, нежели мускульную силу. В зрелых летах, во времена своей политической и военной деятельности, он вел жизнь очень умеренную, был в беспрестанном и большом движении и, несмотря на свое слабосилие, необыкновенно укрепил свое тело. Он мало заботился о покое, сне и пище, ему ничего не стоило путешествовать, имея при себе только одного письмоводителя, которому он диктовал в дороге, и одного вестового воина. Он был отличный ездок на коне и ездил очень смело и скоро.
Наружность его, по свидетельству всех очевидцев, производила необыкновенно внушительное впечатление. {Наружность его изображена на приложенных к настоящей части снимках с древних камея и бюста, а описание ее, по Светонию к объяснению камея его в приложении к этой же части.} Поступок его с возмутившимися легионами в Риме показывает, какое употребление он умел делать из этого. Ясно, что впечатление это, еще более, нежели личное появление, осанка и слова Цезаря, и при этом воспоминание о великих военных подвигах его, имели мгновенное, потрясающее влияние на грубые умы воинов и тотчас привели их к раскаянию и покорности.
И так, – «Цезарь» – говорит генерал Лоссау – «свободный от обыкновенных страстей, исключая единственной, великой и чрезвычайной» (т.е. властолюбия), «и во всех жизненных бурях твердо опиравшийся на самого себя полководец, дела которого более, нежели его замыслы, возвысили его на степень героя риммского государства, стал наконец» (следует разуметь – в глазах римлян-язычников) «как бы одним из бессмертных» (т.е. языческих богов), «как бы высшим существом, для немногих беспристрастных людей – образом человеческого величия, для массы или толпы кумиром, для республиканцев – ужасом и омерзением. Память о его военных подвигах озарила его образ волшебным светом и сделала то, что уважаемое, чествуемое и щедро награждаемое им войско его чувствовало само себя, чрез него, превознесенным. Оно было предано ему и нас не должно изумлять, что такой полководец был удостоен высших почестей. Так торжествовал он свои триумфы и дал двумстам тысяч римлян народные празднества. О нем, в высшей степени его величия, можно было бы сказать то, что некогда один французский писатель сказал о своем – короле: «Tout brille en lui, tout est Roi!» Но Рим еще не созрел до того, чтобы потерпеть владыки над собой. Он должен был склоняться к падению, потому что ни управлять сам собою не мог, ни допустить, чтоб им управлял великий человек, не хотел. Но величие Цезаре, как полководца, уже никогда более не было достигнуто ни одним из римлян.»
Эти мысли и чувства в сущности верны, хотя и выражены несколько напыщенно, что впрочем не удивительно со стороны такого восторженного почитателя и восхвалителя Цезаря-полководца. Подобных ему во все времена было много, но много было и таких, которые судили о Цезаре хладнокровно и рассудительно, а иные даже и строго, хотя и справедливо. Так, между прочим, известный историк Геерен, в начале нынешнего века, сказал, что «нам недостает еще жизнеописания Цезаря, в котором он был бы достойно оценен, {При этом Геерен указывает два сочинения о Цезаре: Histoire de la vie de Jules Cesar, par M. de Bury, 2 v. 8° Paris 1758, и Leben von С. Julius Caresar, von A. G. Meissner, fortgesetzt von J, Ch. L. Haken» 1811, последнее – в свое время наилучшее.} потому что в новейшее время он был столько же непомерно восхвален, сколько Александр В., напротив, унижен. Как полководцы и завоеватели, и тот и другой были одинаково велики и одинаково малы. Однако Александр, как человек, в блистательную пору своей жизни, по-видимому превосходить Цезаря: великих политических идей, которые развил Александр, не заметно со стороны Цезаря: он лучше всякого другого разумел средства достижения власти, но мало – в сохранению ее».
Слова Геерена заключают в себе великую истину, но требуют некоторого объяснения. Три великие полководца древности, особенно Александр В. и Цезарь, с одной стороны были чрезвычайно восхвалены и превознесены, в с другой – подверглись более или менее строгой критике и строгому осуждению, но не в одинаковой мере и не одинаково справедливо. Все они одинаково и вполне справедливо и достойно восхвалены и превознесены, как полководцы: в этом нет и не может быть ни малейших разногласия и несправедливости. Но Александр и Цезарь, представляющие черты сходства между собою но своим политическими положению, замыслам и предприятиям, были более или менее, как говорит Геерен, унижены или осуждены, как завоеватели, а Цезарь, сверх того, как похититель власти. Александр В. даже был назван безумцем (умопомешанным), замыслившим завоевать мир и учредить всемирную монархию и всемирную торговлю, а Цезарь – узурпатором, имевшим еще более обширные замыслы – завоевать и запад, и восток известного тогда мира и учредить подлинно всемирную монархию. Но великая, чистая и честная личность Александра В., чуждая своекорыстия, и великие политические мысли и побуждения его к войне с персами и к походу за Инд и далее на восток (достаточно разъясненный в I. ч. В. В. И. древних времен) не заслуживают упреков, сделанных Александру, как завоевателю. Совершенно другое дело – осуждение Цезаря в том же смысле. Если соединить в одно общее целое и сопоставить начало его политического и военного поприща в 60 г., во время 1-го преторства его в Испании (когда он заплакал, по словам Плутарха, перед изображением Александра В., см. выше), продолжение его (с начала войны в Галлии до конца войны в Испании) и конец (последние 6 месяцев до смерти его), то можно, кажется, сделать заключение, что, возбужденный великими подвигами и славой Александра, он замыслил сначала завладеть верховною, неограниченною властью в Риме, а потом, в звании царя-монарха, завоевать, как Александр, восток и достигнуть еще больших, нежели Александр, результатов, соединив под своею властью и запад, и восток известного тогда мира. Но при этом, как справедливо замечает Геерен, со стороны его, Цезаря, не заметил тех великих политических мыслей, которые были развиты Александром. Напротив, в последние 6 месяцев его жизни, одновременный: явное стремление его к царской власти, явное же пренебрежете им республиканских форм и неблагоразумные: доверие его к республиканцам и к прежним врагам своим, и непринятие им никаких мер к самоохранению – все это, вместе взятое, подтверждаете слова Геерена, что он «лучше всякого другого разумел средства завладения верховною властью, но мало постигал средства сохранения её. Поэтому он был столько, же справедливо осужден как властолюбец, похититель власти и завоеватель, сколько восхвален и превознесен, как полководец. В последнем отношении он стоит на равной степени с Александром, но в первом – ниже. Обособлять же в нем полководца, и политическая деятеля очень трудно, Гораздо труднее, нежели в Александре. Все его военные действия, от важнейших до малейших, всегда были теми связаны, с его политическими замыслами и целями, имевшими источником непомерное властолюбие его. Поэтому, хотя в рассмотрении его войн и походов в частности и вообще были изображены образ и искусство ведения им войны в разных военных отношениях, но, для полноты этого изображения, рассмотрение побудительных политических причин его военных действий существенно необходимо и гораздо более, нежели рассмотрение того же ее военных действиях Александра. Что же касается Ганнибала, то он с этой точки зрения представляет большое отличие от Цезаря. Как полководец, он стоит на совершенной равной с ним и Александром степени, но, как политический деятель, он не был ни монархом-завоевателем, как Александр, ни властолюбцем-завоевателем, как Цезарь, ни даже своекорыстным честолюбцем. Напротив, он был только вполне подчиненным своему правительству и зависимым от него полководцем и имел лишь одну, бескорыстную, возвышенную цель – одолеть врага своего отечества – Рим и возвысить над ним Карфаген. Притом личность его, чистая и безупречная, стоит выше Цезаревой и даже отчасти Александровой (в конце его жизни) в высшем нравственном значении.
По этим причинам, рассмотрим Цезаря, как полководца, и сличим его с Александром и Ганнибалом – по возможности многостороннее, в совокупности их достоинств и недостатков в отношениях: умственном, нравственном и телесном, общечеловеческом и государственном, политическом и военном.
В умственном и душевном отношении, т.е. в отношении к силе ума и воли, все трое они стоят на равной степени. Но в телесном и во всех других отношениях в совокупности, выше всех должен быть поставлен Александр, а в нравственном – Ганнибал.
Александр и Ганнибал с ранних лет вели жизнь умеренную и воздержную и тем укрепили в себе бодрость, ловкость и силу телесные. Молодость же Цезаря, напротив, была очень бурная, а жизнь – неумеренная и невоздержная, что, при его не слишком крепком от природы телосложении, было причиной его малосильности. и даже болезненности, хотя, во время войн и походов его, умеренность, воздержность и деятельность укрепили его тело и сделали его способным переносить труды, лишения и непогоды.
Сила ума и воли в каждом из них была одинаково велика во пылкостью и восторженностью души всех их превосходил Александр; – Ганнибал соединял в себе гораздо более спокойной рассудительности и благоразумной осторожности; – в Цезаре же преобладали: бесстрастность (за исключением единой и сильной страсти его – властолюбия), нечувствительность, себялюбие и постоянно холодный и своекорыстный во всем расчета.
Сила ума и воли в каждом была в надлежащем равновесии, необходимом полководцу. Но в Александре воля часто брала верх над рассудком, в Ганнибале, напротив, рассудок – над волей, в Цезаре же, по временам и обстоятельствам, то рассудок, то воля, но последняя гораздо чаще первого. Причины различия их в этом отношении происходили как от личных их характеров, так и от возраста, в котором они совершили свои подвиги: Александр – между 20 и 32 лет жизни, Ганнибал – между 25 и 44, а. Цезарь – между 42 и 55, следовательно первый – в наиболее молодых, а последний – в наиболее зрелых летах.
Необыкновенный природный ум в каждом из них отличался одинаковыми: обширностью, глубиною, силою, быстротою, всеобъемлемостью и прозорливостью, но у Александра соединялся с большею пылкостью, у Ганнибала – с остротою, тонкостью и хитростью, а у Цезаря – с особенною расчетливостью. У каждого из них он был значительно развит и изощрен воспитанием и образованием, всех более – у Александра, затем у Цезаря и наконец у Ганнибала.
В каждом из них сила ума проявлялась в основательности, обдуманности и искусстве соображений, а сила води, соединенная с предприимчивостью, смелостью, даже отважностью, и с твердостью и присутствием духа, обнаруживалась в труднейших и опаснейших обстоятельствах решимостью, постоянством, настойчивостью и даже упорством в исполнении.
Все они были одинаково одарены душою мощною и твердою, но у Александра и Ганнибала она притом была возвышенная и благородная, а у Александра – и необыкновенно пылкая. У Цезаря же величие души имело свою, ему свойственную особенность, заключавшуюся в согласии лишь с его личными целями, под прикрытием личины любви к народу и законной справедливости. Но он, подобно Ганнибалу, не имел вспыльчивости и раздражительности Александра, а все чувства свои, приятные и неприятные, умел скрывать в глубине души и всегда был безмятежно спокоен.
Все они были одинаково и необыкновенно деятельны, неутомимы в трудах, терпеливы в лишениях и нужде, в опасностях являли неустрашимость и полное присутствие духа, а, в бою – необыкновенные мужества и храбрость. Но в Александре пылкая, кипучая, отважная до дерзости храбрость часто увлекала его за пределы рассудка, Цезарь в бою являл необыкновенную, но более спокойную храбрость, Ганнибал же не забывал долга полководца и, без особенных нужды и пользы, не бросался опрометчиво в рукопашный бой и не сражался как рядовой воин.
Все они одинаково имели необыкновенное нравственное влияние на свои войска, дар соблюдать между ними строгие военные: подчиненность и, порядок, ободрять их, одушевлять, побуждать к труднейшим и опаснейшим подвигам, к. терпеливому перенесению всех трудов и лишений военной и походной жизни, и внушать им неограниченные: любовь и уважение, преданность и доверие к себе, мужество, твердость и терпение, и блистательную храбрость в боях. Все они достигали этого постоянными и неусыпными: заботливостью о своих войсках и их нуждах, кротким, ласковым, приветливым обращением с ними, справедливостью наград и наказаний, щедростью – первых и умеренностью – последних, наконец – личным примером и необыкновенным даром слова. Сила и увлекательность последнего в каждом были одинаковы, но имели свои особенности, согласно с личным характером каждого. У Александра и Ганнибала дар слова заключался в глубине и верности мыслей, выражаемых немногими, но сильными словами. Цезарь же был в полном смысле слова превосходный оратор, уже до войны в Галлии на самом деле обнаруживши высокую степень ораторского искусства.
Но если все они одинаковыми средствами достигали любви, доверия и повиновения своих войск, то Александру и Цезарю это было гораздо легче, нежели Ганнибалу, который в этом отношении и отличается от них весьма значительно.
Ни Александр, ни Ганнибал не были от природы ни жестокими, ни мстительными, ни лукавыми, ни коварными, во во всех своих действиях являли непритворный человеколюбие и великодушие (за теми немногими исключениями, которые были означены в характеристиках их). Но у Цезаря, у которого была только одна страсть – властолюбие, чувствительности же не было, который знал и – не уважал людей, а употреблял их для своих целей, – истинных, душевных и сердечных чувств человеколюбия и великодушие не было. Относя все к себе и к своим целям, он с иными людьми и в иных случаях являл и человеколюбие, и великодушие, с другими же и в других случаях бывал холодно и даже, по выражению Наполеона I, зверски жесток, что ни говорили бы его безусловные восхвалители, изображающие его агнцем доброты и кротости. Не даром же был он истым сыном своего времени!
Александр и Ганнибал были честолюбивы, но честолюбие их было благородное и возвышенное. Цезарь же был не честолюбец, а властолюбец: почестями он не пренебрегал и искал их, но не они составляли главную цель его жизни, а власть, самая обширная и неограниченная, и если бы он достиг её, то едва-ли был бы таким монархом, как Александр В., ибо в нем было много деспотизма, прикрытого лишь личиной уважения к законной свободе. Но, подобно Александру и Ганнибалу, он не был корыстолюбив, деньги считал лишь средством привлекать к себе людей для своих целей и в раздаче их и наград был щедр до расточительности.
Подобно Александру и Ганнибалу, он также являл во всех своих действиях политику мудрую и искусную, но, не так как Александр, всегда открытую, благородную и благую для других, а скрытную, тонкую, хитрую, иногда коварную, но всегда полезную для него лично. При этом он едва-ли не еще искуснее Ганнибала умел завязывать тайные сношения, вести переговоры и склонять на свою сторону, всеми возможными средствами, от крайних ласкательств до крайних угроз.
Несоразмерность сил, средств и способов, с которыми он. начал и вел до половины междоусобную войну – и обширности его предприятий, многочисленности его успехов и побед и важности приобретенных им результатов, – заслуживаете не меньшего внимания в его войнах и походах, чем в Александровых и Ганнибаловых. Лишь после победы при Фарсале силы, средства и способы его стали быстро возрастать, но и тогда, как и прежде, бывали времена и случаи (как в Египте, Африке и даже Испании), когда ему приходилось со слабейшими силами бороться против сильнейших и уравновешивать их лишь мужеством, твердостью, терпепием и особенно дарованиями и искусством своими.
В пощаде и сбережении своих войск, когда дело не шло о решительных действиях против неприятеля, равно и в потоянном усилении их новыми наборами и т.п., ему достойно подобают такие же честь и слава, как и Александру, и Ганнибалу.
Счастье – этот обычный спутник великих полководцев, умеющих могущественно приковывать его к себе и глубоко, твердо верующих в него – не одинаково благоприятствовало всегда и во всех случаях Цезарю и особенно Ганнибалу, так как Александру. Едва-ли кому из великих полководцев досталась такая завидная участь – никогда и никем не быть побежденным, но всегда и над всеми быть победителем, как Александру. Хотя Цезарь также победил всех – окончательно, но про него нельзя сказать, чтоб он никогда и ни кем не был побежден. Его побеждали не только римляне, но даже и галлы, и едва не победил Верцингеторикс, который за то и поплатился позором и казнью. Да и победы его (исключая над Фарнаком) стоили ему не легко и не дешево, что впрочем не только не унижает, но и еще более возвышает его славу. Счастье, в которое он верил слепо, до фатализма, всегда более или менее благоприятствовало и помогало ему, как и Александру. Но Ганнибал. редкий полководец, – как уже было сказано ранее – при необыкновенных военных дарованиях и всех правах на удачу, был более его подвержен превратностям судьбы и изменчивости счастья, – редкий был более несчастлив, но и более велик в своем несчастье, – редкий, наконец, возбуждает тем более участия к себе. В этом именно и заключается самое разительное различие между ним и между Александром и Цезарем, между его и их положением, силами, средствами, способами и пр. т.п. Из этого не следует однако, что Александр стоит выше Цезаря, а Цезарь выше Ганнибала: они все одинаково велики как полководцы, но каждый в своем роде и в особых отношениях, один – в постоянном счастье, другой – в счастье, но не без несчастья, третий же – преимущественно в, несчастье.
Образ и искусство ведения ими войны, во всех военных отношениях вообще и в частности, были достаточно изображены в изложении их войн и походов. В общем же выводе о них можно сказать следующее:
Одна половина их была общая всем этим трем великим полководцам древности, другая – принадлежала каждому из них особо, была как бы его личная.
Общим им было ведение войны правильное, систематическое, по выражению Цезаря – римское, т.е. противоположное -варварскому (азиатскому или африканскому), а по выражению Наполеона I – методическое, т.е. основанное на предварительно соображенном и составленном предначертании, исполняемом неизменно согласно с главною предположенною целью, по с изменениями в подробностях согласно с обстоятельствами, силами, средствами, способами, местностью и пр. т.п.
Они вели воину не иначе как опираясь на местное основание действий – страну или край, обеспечив тыл, фланги и сообщения свои, устремляя совокупные силы свои прямо к решительным пунктам театра войны или военных действий, преимущественно к тем, где были главные силы неприятеля, но разделяя свои силы, когда обстоятельства того требовали, с тем однако, чтобы потом снова соединять их. Движения и действия их были смелые, быстрые и решительные, имевшие целью преимущественно бой, но иногда маневрирование с тою либо другою целью, окончательно же – все-таки с целью боя. Война для них была действием, а не бездействием, и потому всегда была ведена ими более или менее деятельно, но иногда они медлили и выжидали, дабы тем быстрее, решительнее и вернее действовать потом. Все времена года, все свойства местности были равны для ведения ими войны и военных действий, и нередко тогда и там, где предстояло всего более. затруднений, препятствий, трудов, лишений и опасности, они предвидели для себя более чести и славы. При всем том они умели разумно сберегать свои силы, средства и способы и не только не ослаблять, но и усиливать их, по мере своей деятельности и усилий. Заботливость их о надлежащем, достаточном содержании своих войск и снабжении их всем нужным, особенно продовольствием, была всегда и во всех случаях постоянная, неизменная, неутомимо деятельная. Средствами к тому им служили контрибуции и реквизиции, но правильные и справедливые, чуждые насилия и грабежа, учреждение в тылу – складов военных и продовольственных запасов и обеспеченный подвоз их сухим путем. или водою, реками или морем.
Сражения их, при множестве разнообразных особенностей, имеют общие черты и характер; в строе благоустроенных, греческих – македонских или римских армий, по правилам греческой, македонской или римской тактики, а действия в бою – в косвенном боевом порядке, тем либо другим крылом, либо обоими одновременно, с надлежащими резервами, разумным сочетанием строя, порядка и образа движений и действий войск всех родов и видов, так что одни других поддерживали и одни другим содействовали, в строгих: единстве и согласии целого.
В случае победы, они превосходно умели пользоваться ею, преследуя побежденного, нередко с неимоверным напряжением сил и деятельности, но не пренебрегая осторожностью и даже усугубляя ее. В случаях же неудачи, они усугубляли ее еще более, и или (как Ганнибал) прибегали к хитрости и скрытным движениям и действиям, или (как Цезарь) даже отступлению придавали вид наступления либо угрожающего движения, преимущественно флангового в другую сторону. Один Александр, не знавший неудач, не знал и отступлений, кроме преднамеренных с целью боя.
В полевом фортификационном искусстве выше всех стоит бесспорно Цезарь и за ним Ганнибал; Александр же имел менее случаев прибегать к нему. Но в полиорцетическом отношении выше всех и на равной степени стояли Александр и Цезарь, каждый в соответственности с состоянием этого искусства в его время; Ганнибал же не любил ни обложений, ни осад и не имел ни средств, ни возможности к тому.
Вот черты, более или менее общие Александру, Ганнибалу и Цезарю. Что же касается особенных или личных у каждого из них, то они вполне зависели от личных: характера и целей каждого, обстоятельству в которых они действовали, и средств, которыми располагали, и следовательно, по чрезвычайному разнообразию их, и сами разнообразились необыкновенно, нося на себе преимущественно резкий отпечаток личного характера каждого полководца. Особенности эти уже были указаны в своих местах и потому повторять их здесь излишне.
Но в заключение общего вывода о Цезаре, как полководце, как отвлеченно, так и сравнительно с Александром и Ганнибалом, следует сказать, что, каков он ни был, как человек и государственный политический деятель, но как полководец, он но всем правам и по всей справедливости стоит, наравне с Александром и Ганнибалом, на высокой степени великого полководца древних и всех вообще времен, и образца, вполне достойного изучения и подражания.