ВВЕДЕНИЕ ЛИБАНИЯ
Содержание этой речи просто: именно, ввиду того, что Филипп только на словах соблюдает мир, на деле же наносит много вреда, оратор советует афинянам собраться в поход и отразить натиск царя, так как большая опасность нависла и над ними самими, и вообще над всеми греками.
РЕЧЬ
(1) Много разговоров, граждане афинские, ведется у нас чуть ли не на каждом заседании Народного собрания о тех преступлениях, какие совершает Филипп не только против вас, но и против всех остальных с тех самых пор, как заключил мир, и все, я уверен, могли бы, хоть в действительности и не делают этого, признать своей обязанностью - и говорить, и действовать так, чтобы тот человек прекратил свое надругательство и понес наказание; однако все дела, как я вижу, приведены в такое расстройство и так запущены, что боюсь, не оказался бы, как ни обидно это звучит, правильным такой вывод: если бы все выступающие ораторы желали вносить предложения, а вы голосовать их с одним только расчетом, чтобы привести дела государства в самое плохое состояние, то и тогда, я думаю, они не могли бы оказаться в худшем положении, чем теперь. (2) Конечно, есть, вероятно, много причин этого, и не от одной только или двух дела пришли в такое состояние, но, коль скоро вы станете правильно разбираться в деле, вы найдете, что вина за это падает главным образом на тех людей, которые предпочитают искать благоволения у народа, чем говорить наилучшее; из них, граждане афинские, некоторые[1] стараются только обеспечить себе средства для достижения известности и силы и нисколько не заботятся о дальнейшем*; они думают поэтому, что и вам не надо об этом заботиться*; другие же выступают с обвинениями и клеветами против руководителей государства и этим образом действий ведут все как раз к тому, чтобы государство казнило само себя и всецело только этим и занималось, а Филиппу чтобы предоставлялась возможность говорить и делать[2], что ему угодно. Такие приемы политической деятельности обычны у вас; но они и приводят к пагубным последствиям. (3) Я со своей стороны прошу вас, граждане афинские, если буду говорить о чем-нибудь откровенно, по правде, отнюдь не гневаться на меня за это. Смотрите на это вот с такой точки зрения. Свободу речи во всех других случаях вы считаете настолько общим достоянием всех живущих в государстве, что распространили ее и на иностранцев, и на рабов, и часто у нас можно увидать рабов, которые с большей свободой высказывают то, что им хочется, чем граждане в некоторых других государствах; но из совещаний вы ее совершенно изгнали. (4) Вследствие этого у вас и получилось, что в Народных собраниях вы напускаете на себя важность и окружаете себя лестью, слушая только угодные вам речи, а когда начинаются затруднения и наступают события, вы оказываетесь уже в крайне опасном положении. Конечно, если вы и сейчас находитесь в таком настроении, тогда мне нечего говорить; но если о своей пользе вы пожелаете слушать речь без всякой лести, тогда я готов говорить. Действительно, если даже дела находятся в крайне плохом состоянии и уже сделано много упущений, все-таки есть еще возможность все их у себя поправить, будь только у вас желание исполнять свой долг. (5) И хоть, может быть, неожиданно то, что я хочу сейчас сказать, но оно верно: самое плохое, что было у нас в прошлом, оказывается для будущего самым благоприятным. Что же это такое? А вот что: если сейчас дела находятся в плохом состоянии, то причина этого в том, что вы ничего не исполняли из своих обязанностей - ни малого, ни большого; ведь если бы вы делали все, что следовало, и дела все-таки были в таком положении, вот тогда и надежды не было бы на улучшение. Но в действительности Филипп победил только вашу беспечность и нерадивость, государства же не победил; да и вы не только не побеждены, но даже и не пошевелились с места.
(6)* Конечно, если бы все мы были согласны насчет того, что Филипп ведет войну против нашего государства и нарушает мир, тогда оратору ни о чем другом не нужно было бы говорить и советовать, кроме того только, как всего безопаснее и легче будет нам обороняться; но некоторые высказывают такое странное отношение, что, хотя он захватывает города, держит в своих руках многие из ваших владений и всем людям наносит вред, они все-таки терпеливо выслушивают, как известные люди[3] на заседаниях Народного собрания нередко выступают с утверждением, будто зачинщиками войны являются некоторые из нашей собственной среды; ввиду этого необходимо соблюдать осторожность и держаться в этом вопросе правильного пути. (7) Приходится опасаться, как бы человек, который внесет предложение и посоветует нам обороняться, не подвергся обвинению в том, что он является зачинщиком войны. Поэтому я в первую очередь и говорю об этом и хочу точно установить, от нас ли сейчас зависит решение вопроса о том, как нам быть - соблюдать ли мир, или вести войну*.
(8) Конечно, если есть возможность государству хранить мир и это от нас зависит, - с этого я начну, - тогда я отвечаю, что надо нам хранить мир, и, кто это говорит, тот, по-моему, должен, вносить письменные предложения, действовать в этом духе и не допускать обмана. Но, если наш противник, держа в руках оружие и имея вокруг себя большое войско, только прикрывается перед вами словом "мир", между тем как собственные его действия носят все признаки войны, что тогда остается, как не обороняться? Если же вам угодно при этом, подобно ему, говорить, будто вы сохраняете мир, тогда я не возражаю. (9) Ну, а если кто-нибудь за мир считает такое положение, при котором тот человек получит возможность покорить всех остальных, чтобы потом пойти на нас, то он, прежде всего, не в своем уме; затем, он говорит про такой мир, который имеет силу только по отношению к тому человеку с вашей стороны, а не по отношению к вам с его стороны. А вот такой мир как раз и старается купить Филипп, затрачивая все расходуемые им деньги, - чтобы самому вести войну с вами, а с вашей стороны не встречать сопротивления.
(10) Но, конечно, если мы хотим дожидаться того времени, когда он сам признается, что ведет войну, тогда мы самые глупые люди, потому что, если даже он будет идти на самую Аттику, хотя бы на Пирей, он и тогда не будет говорить этого, как можно судить по его образу действий в отношении к остальным. (11) Вот так, например, олинфянам он объявил, когда находился в 40 стадиях[4] от их города, что остается одно из двух - либо им не жить в Олинфе, либо ему самому в Македонии; а между тем ранее, если кто-нибудь обвинял его в чем-либо подобном, он всегда выражал негодование и отправлял послов, чтобы представить оправдания на этот счет. Вот так же и в Фокиду[5] отправлялся он, словно к союзникам, и даже послы фокидян сопровождали его в походе, а у нас большинство ораторов упорно твердило, что фиванцам не поздоровится от его прохода[6]. (12) Далее, вот так же и Феры[7] захватил он недавно, придя в Фессалию в качестве друга и союзника; наконец, и вот к этим несчастным орейцам[8] он послал свое войско, как говорил, из чувства расположения к ним, чтобы их проведать: он будто бы слышал, что у них нездоровое состояние и происходит смута, а долг истинных союзников и друзей помогать в таких затруднительных обстоятельствах. (13) Так вот, - если тех, которые не могли принести ему никакого вреда и только, может быть, приняли бы меры для предотвращения от себя несчастья, он предпочитал обманывать, чем открыто предупреждать еще до начала враждебных действий, - неужели же после этого вы еще думаете, что с вами он начнет войну только после предварительного ее объявления, а тем более в такое время, пока вы сами еще будете так охотно позволять себя обманывать? (14) Да не может этого быть! В самом деле, раз вы сами, страдающие от него, не заявляете против него никаких жалоб, а обвиняете некоторых[9] из своей же среды, тогда с его стороны было бы величайшей на всем свете глупостью прекратить между вами взаимные споры и распри и вызвать вас на то, чтобы вы обратились против него, а вместе с тем отнять и у людей, состоящих у него на жалованье, возможность отвлекать вас речами о том, будто он не ведет войны против нашего государства.
(15) Но есть ли, - скажите ради Зевса, - хоть один здравомыслящий человек, который по словам, а не по делам стал бы судить о ком-нибудь, соблюдает ли он мир, или ведет войну с ним? Конечно, нет ни одного такого! Так вот с самого начала, когда только что был заключен мир[10], когда Диопиф еще не принимал начальства, и люди, находящиеся сейчас в Херсонесе, еще не посылались туда, Филипп уже пытался занять Серий и Дориск и выгнать из Серрийской крепости и Святой горы воинов, которых поставил там ваш полководец[11]. (16) А если он действовал так, то что это значило? Ведь он присягал соблюдать мир[12]. И никто пусть не возражает: "Что за важность? Какое до этого дело нашему государству?" - Нет, было ли это мелочью, или до этого вам не было совсем никакого дела, это уж будет другой вопрос; но благочестие и справедливость, - в малом ли их нарушают, или в большом, - имеют всегда одинаковое значение. Вот и сейчас, когда он посылает наемников в Херсонес, который и царь[13], и все греки признали вашим владением, и когда сам соглашается, что оказывает помощь, и даже присылает об этом письма, - скажите, пожалуйста, что значат эти действия? (17) Он утверждает, будто не воюет; но я не только не могу согласиться, что, действуя таким образом, он соблюдает условия мира, заключенного с вами, но даже и тогда, когда он пытался овладеть Мегарами[14], устраивал тирании на Эвбее[15], когда теперь предпринимает поход против Фракии[16], ведет происки в Пелопоннесе[17], словом, всегда, когда он для достижения своих целей действует при помощи вооруженной силы, я утверждаю, что все эти действия являются нарушением мира и означают войну против вас; или, может быть, и про людей, которые устанавливают осадные машины, вы до тех пор будете утверждать, что они соблюдают мир, пока они не подведут эти машины к самым стенам! Но вы этого не станете утверждать[18], потому что, кто устраивает и подготовляет такие средства, чтобы захватить меня, тот воюет против меня, хотя бы он еще не метал ни камня, ни стрелы[19]. (18) Итак, что же может вам угрожать в случае чего-нибудь такого?[20] А вот что: будет для вас потерян Геллеспонт; неприятель, воюющий с вами, сделается властелином Мегар и Эвбеи; пелопоннесцы станут его сторонниками. Так как же после этого про человека, который развивает такие действия против нашего государства, я буду говорить перед вами, будто он соблюдает мир? (19) Нет, никогда! Но, я считаю, что с того самого дня, как он разгромил фокидян[21], он уже и ведет против нас войну. А вы поступите, я думаю, благоразумно, если немедленно примете меры к обороне; если же оставите дело так, то потом, если и пожелаете, уж не будете в состоянии, мне кажется, сделать даже этого. И я настолько расхожусь во взглядах с остальными советниками, граждане афинские, что, по моему убеждению, сейчас должен идти вопрос даже не о Херсонесе и не о Византии: (20) им надо, конечно, помочь и принять меры, чтобы они не пострадали, Находящимся там сейчас воинам надо послать все, в чем они нуждаются, *но думать надо обо всех вообще греках, так как всем им, по-моему, угрожает большая опасность. Я хочу сейчас рассказать вам, почему я так боюсь за целость государства, и тогда, если мой расчет правилен, вы можете воспользоваться этими соображениями и позаботиться как-нибудь, если уж не хотите обо всех вообще, то по крайней мере хотя бы о самих себе, а если найдете мои слова пустыми и нелепыми, то ни теперь, ни после не смотрите на меня, как на человека в здравом уме.
(21) Так вот о том, что Филипп из малого и ничтожного, каким был первоначально, сделался великим; что греки относятся друг к другу с недоверием и враждою; что гораздо более невероятным было для него тогда сделаться таким сильным из прежнего ничтожества, чем теперь, когда уже так много он захватил в свои руки и подчинил себе остальное, и вообще обо всем, что я мог бы сказать в этом роде, я умолчу. (22) Но я вижу, что все люди, начиная с вас самих, уступили ему то самое, из-за чего до сих пор во все времена велись все войны между греками. Что же это такое? Это возможность делать, что ему угодно, и прямо так поодиночке обирать и грабить каждого из греков и порабощать государства, производя на них нападения. (23) А между тем простатами[22] над греками в течение семидесяти трех лет были вы; были простатами в течение двадцати девяти лет лакедемоняне[23]; достигли некоторой силы и фиванцы в течение вот этого последнего времени, после битвы при Левктрах[24]. Но все-таки ни вам, ни фиванцам, ни лакедемонянам еще никогда, граждане афинские, не предоставлялось греками такого права - делать, что вам вздумается - ничуть не бывало! (24) Но с вами - или, лучше сказать, с афинянами тех времен, - из-за того только, что к некоторым, как казалось, они относились свысока, все - даже и те, которые сами ни в чем не могли вас упрекнуть - считали нужным воевать совместно с обиженными; точно так же опять-таки и с лакедемонянами, когда они, получив главенство и достигнув такого же могущества, как и вы, стали злоупотреблять своей властью и пытались слишком грубо нарушать установившийся порядок[25], тогда все начали войну - даже и те, которые ни в чем не могли упрекнуть их. (25) Да что же говорить об остальных? Мы сами с лакедемонянами, хотя первоначально не могли бы указать ни одного случая каких-нибудь обид друг против друга, но все-таки, если видели в чем-нибудь обиды для остальных, считали нужным из-за этого вести между собой войну. Однако все проступки, совершенные, как лакедемонянами за те тридцать лет, так и нашими предками за семьдесят лет, не могут равняться, граждане афинские, с теми обидами, которые нанес грекам Филипп в течение тринадцати неполных лет[26], за время, когда он выделяется из ряда остальных, или, лучше сказать, они не составляют и малой доли того, что сделано им. *И это легко показать в коротких словах*.
(26) Я не говорю про Олинф, Мефону, Аполлонию[27] и про тридцать два города во Фракии[28], которые он разорил все с такой жестокостью[29], что даже если подойдешь близко к этим местам, затрудняешься сказать, жили ли когда-нибудь в них люди. Обхожу молчанием также и то, что племя фокидян, столь сильное прежде, теперь уничтожено[30]. А в каком положении Фессалия? Разве не уничтожил он там государств и демократического правления и не установил четверовластий[31], чтобы жители были рабами не только по городам, но и по племенам? (27) А города на Эвбее разве уж не управляются тиранами[32] и притом города на острове поблизости от Фив и от Афин? Разве в письмах он не пишет определенно: "А у меня - мир с теми людьми, которые хотят меня слушаться"? И он не только в письмах так выражается, но и на деле поступает не иначе: вот он направился к Геллеспонту, раньше ходил против Амбракии[33], подчинил себе Элиду, такое значительное государство в Пелопоннесе, сделал недавно покушение на Мегары - словом, ни Греция, ни варварская земля не могут насытить жадности этого человека. (28) И мы, все греки, видим это и слышим и все-таки не отправляем друг к другу по этому поводу послов, не выражаем даже негодования, но находимся в таком жалком состоянии, такими рвами окопались одни от других у себя в городах, что вплоть до сегодняшнего дня не можем привести в исполнение ни одной полезной или необходимой нам меры, не можем сплотиться и заключить какого-нибудь союза взаимной помощи и дружбы. (29) Вместо этого мы равнодушно смотрим на то, как усиливается этот человек, причем каждый из нас, на мой по крайней мере взгляд, считает выигрышем для себя то время, пока другой погибает, и никто не заботится и не принимает мер, чтобы спасти дело греков, так как всякий знает, что Филипп, словно какой-то круговорот напастей - приступ лихорадки или еще какого-нибудь бедствия - приходит вдруг к тому, кто сейчас воображает себя очень далеким от этого. (30) При этом вы знаете также и то, что, если греки терпели какие-нибудь обиды от лакедемонян или от нас, то они переносили эти обиды все-гаки от истинных сынов Греции, и всякий относился тогда к этому таким же точно образом, как если бы, например, законный сын, вступивший во владение большим состоянием, стал распоряжаться чем-нибудь нехорошо и неправильно: всякий почел бы его заслуживающим за это самое порицания и осуждения, но никто не решился бы говорить, что он не имел права это делать как человек посторонний или не являющийся наследником этого имущества. (31) А вот если бы раб или какой-нибудь подкидыш стал расточать и мотать достояние, на которое не имел права, тогда - о Геракл! - насколько же более возмутительным и более достойным гнева признали бы это вы все! Но о Филиппе и о том, что он делает сейчас, не судят таким образом, хотя он не только не грек и даже ничего общего не имеет с греками, но и варвар-то он не из такой страны, которую можно было бы назвать с уважением, но это - жалкий македонянин, уроженец той страны, где прежде и раба порядочного нельзя было купить. (32) Но чего же еще не хватает ему до последней степени наглости? Да помимо того, что он разорил города, разве он не устраивает пифийские игры, общие состязания всех греков, и, когда сам не является на них, разве не присылает своих рабов руководить состязаниями в качестве агонофетов?[34] *Разве не завладел Пилами[35] и проходами, ведущими к грекам, и не занимает эти места своими отрядами и наемниками? Разве не присвоил себе также и права первым вопрошать бога, отстранив от этого нас, фессалийцев, дорян и остальных амфиктионов, - права, которым даже и греки не все пользуются?* (33) Разве не предписывает он фессалийцам, какой порядок управления они должны у себя иметь? Разве не посылает наемников - одних в Порфм[36], чтобы изгнать эретрийскую демократию, других - в Орей, чтобы поставить тираном Филистида? Но греки, хоть и видят это, все-таки терпят, и, мне кажется, они взирают на это с таким чувством, как на градовую тучу: каждый только молится, чтобы не над ним она разразилась, но ни один человек не пытается ее остановить. (34) И никто не защищается не только против тех оскорблений, которым подвергается от него вся Греция, но даже и против тех, которые терпит каждый в отдельности. Это уже последнее дело! Разве он не предпринимал похода на Амбракию и Левкаду[37], - города, принадлежащие коринфянам? Разве не дал клятвенного обещания этолийцам передать им Навпакт, принадлежащий ахейцам?[38] Разве у фиванцев не отнял Эхин[39] и разве не отправляется теперь против византийцев[40], своих собственных союзников? (35) Разве у нас - не говорю уж об остальном - он не завладел крупнейшим нашим городом на Херсонесе, Кардией?[41] И вот, хотя мы все страдаем от такого отношения к себе, мы все еще медлим, проявляем малодушие и смотрим на соседей, полные недоверия друг к другу, а не к тому, кто всем нам наносит вред. Но если этот человек относится ко всем с такой наглостью теперь, то как вы думаете, что же он станет делать тогда, когда подчинит своей власти каждого из нас поодиночке?
(36) Что же в таком случае за причина этого? Ведь, конечно, не без основания и не без достаточной причины тогда все греки с таким воодушевлением относились к свободе, а теперь так покорно терпят рабство. Да, было тогда, было, граждане афинские, в сознании большинства нечто такое, чего теперь уже нет, - то самое, что одержало верх и над богатством персов, и вело Грецию к свободе, и не давало себя победить ни в морском, ни в сухопутном бою; а теперь это свойство утрачено, и его утрата привела в негодность все и перевернула сверху донизу весь греческий мир. (37) Что же это такое было? *Да ничего хитрого и мудреного, а только то, что* людей, получавших деньги с разных охотников до власти и совратителей Греции, все тогда ненавидели, и считалось тягчайшим позором быть уличенным в подкупе; виновного в этом карали величайшим наказанием *и для него не существовало ни заступничества, ни снисхождения.* (38) Поэтому благоприятных условий во всяком деле, которых судьба часто дает и нерадивым против внимательных* и ничего не желающим делать против исполняющих все, что следует*, нельзя было купить ни у ораторов, ни у полководцев, равно как и взаимного согласия, недоверия к тиранам и варварам и вообще ничего подобного. (39) А теперь все это распродано, словно на рынке, а в обмен привезены вместо этого такие вещи, от которых смертельно больна вся Греция. Что же это за вещи? Зависть к тому, кто получил взятку, смех, когда он сознается[42], Снисходительность к тем, кого уличают,* ненависть, когда кто-нибудь за это станет порицать - словом все то, что связано с подкупом. (40) Ведь что касается триер, численности войска и денежных запасов, изобилия всяких средств и вообще всего, по чему можно судить о силе государства, то теперь у всех это есть в гораздо большем количестве и в больших размерах, чем у людей того времени. Но только все это становится ненужным, бесполезным и бесплодным по вине этих продажных людей.
(41) Что положение у нас теперь именно таково, это вы сами, конечно, видите, и вам вовсе не требуется моего свидетельства; а что в прежние времена положение было совсем противоположное, это я вам сейчас покажу, приводя не свои собственные слова, а надпись, которую ваши предки занесли на медную доску и поставили на Акрополе* не для того, чтобы самим от нее иметь какую-нибудь пользу (они и без этой надписи были проникнуты сознанием своего долга), но для того, чтобы в ней вы имели для себя напоминание и пример того, как строго надо относиться к подобным делам. (42) Так что же говорит эта надпись?* "Арфмий, сын Пифонакта, зелеец[43], - вот что значится тут, - да будет лишенным гражданской чести и врагом народа афинского и союзников - сам и весь его род". Затем приводится и вина, за которую постигло его это наказание: "за то, что он привез золото от мидян[44] в Пелопоннес". Такова эта надпись. (43) Так вот представьте себе, ради богов, *и вдумайтесь сами про себя*, что имели в виду афиняне того времени, если они так поступали, и какое значение придавали они этому. Какого-то зелейца Арфмия, раба царя[45] (Зелея ведь в Азии), за то только, что он, исполняя волю своего господина, привез золото в Пелопоннес, даже не в Афины, они объявили в надписи самого и весь его род врагами своими и союзников и лишенными гражданской чести. (44) А это не то, что просто можно бы назвать лишением гражданской чести. В самом деле, какое значение это могло бы иметь для зелейца если бы на него не должны были распространяться общие права в Афинах?[46] *Но дело здесь вовсе не в этом.* А в законах об убийствах есть оговорка насчет таких лиц, для которых в случае их убийства законодатель[47] не допускает судебного разбирательства, *но которых считает позволительным убить*; там сказано так: "И пусть умрет лишенным чести". Это именно значит, что кто убьет одного из таких людей, остается чист. (45) Таким образом, в те времена люди считали своей обязанностью заботиться о спасении всех вообще греков; иначе, если бы они не смотрели на дело с такой именно точки зрения, их не беспокоило бы то, что в Пелопоннесе кто-то кого-то подкупает и совращает. Но они наказывали и подвергали возмездию тех, кого замечали в этом, таким способом, что заносили их имена на доску[48]. Вот от этого-то Греция естественно и была страшна варвару, а не варвар грекам. (46) Но не то теперь. Вы совсем не так относитесь и к подобным делам, и вообще ко всему остальному, а как?* Вы сами знаете: к чему во всем обвинять одних вас? А приблизительно так же и ничуть не лучше вас относятся и все остальные греки, почему я и говорю, что настоящее положение вещей требует и большого внимания, и доброго совета. Какого?* Хотите, чтобы я сказал? А вы не разгневаетесь?[49]
(47) Далее какое-то странное рассуждение высказывают те люди, которые хотят успокаивать наше государство тем, что будто бы Филипп еще не так силен, как некогда были лакедемоняне; что те главенствовали повсюду[50] над морем и сушей, царя имели своим союзником и перед ними никто не мог устоять; но что все-таки и их отразило наше государство и само не было сокрушено[51]. Но я лично думаю, что если во всех отраслях, можно сказать, достигнуты большие успехи и теперешнее положение совершенно не похоже на прежнее, ни одна отрасль не сделала больших успехов и не развилась так сильно, как военное дело[52]. (48) Прежде всего тогда, лакедемоняне, как я слышу, да и все остальные, в течение четырех или пяти месяцев, как раз в самую лучшую пору года, вторгнутся бывало, опустошат страну *противников* своими гоплитами, то есть гражданским ополчением[53], и потом уходят обратно домой. Это был до такой степени старинный или, лучше сказать, такой правомерный образ действий, что даже не покупали ни у кого ничего за деньги, но это была какая-то честная и открытая война. (49) Теперь же вы, конечно, видите, что большинство дел погубили предатели и ничего не решается выступлениями на поле битвы или правильными сражениями; наоборот, вы слышите, что Филипп проходит, куда ему угодно, не с помощью войска гоплитов, но окружив себя легковооруженными, конницей, стрелками, наемниками - вообще войсками такого рода[54]. (50) Когда же с этими войсками он нападет на людей, страдающих внутренними недугами, и никто не выступит на защиту своей страны вследствие взаимного недоверия, вот тогда он установит военные машины и начнет осаду. И я не говорю уж о том, что ему совершенно безразлично зима ли стоит в это время или лето, и он не делает изъятия ни для какой поры года и ни в какую пору не приостанавливает своих действий. (51) Все, конечно, должны знать и учитывать это обстоятельство, и потому нельзя подпускать войну в свою землю, нельзя оглядываться на простоту тогдашней войны с лакедемонянами, чтобы не сломать шею, дав себя сбросить с коня; но надо оберегать себя мерами предосторожности и военными приготовлениями, держа врага на возможно более далеком расстоянии от себя, следя за тем, чтобы он не двинулся из своей страны, а не ждать того, когда придется вступать с ним в борьбу, схватившись уже грудь с грудью. (52) Правда, с военной точки зрения у нас есть много естественных преимуществ, но, конечно, граждане афинские, при том лишь условии, если у нас будет желание делать то, что нужно, - именно, природные свойства его страны, которую можно свободно грабить и разорять во многих местах, да и еще тысячи других преимуществ; зато к борьбе он подготовлен лучше нас. (53) Однако нужно не только понимать это и не только военными действиями оборонять себя от него, но надо также сознанием и всем помышлением возненавидеть ораторов, выступающих за него перед вами, имея в виду, что невозможно одолеть внешних врагов государства, пока не покараете пособников их внутри самого государства. (54) А этого, клянусь Зевсом и всеми другими богами, вы не в силах будете сделать, *да и не хотите*, но вы дошли до такой глупости или безумия, или чего-то такого, чего я не умею даже назвать (часто на мысль мне приходило даже опасение, не божество ли какое-нибудь преследует дела нашего государства), что ради ли перебранки или из зависти, или ради потехи, или безразлично по какому случайному поводу, - вы велите говорить людям продажным (из которых иные и отрицать не стали бы, что они действительно таковы) и вы смеетесь, когда они кого-нибудь осыпят бранью. (55) И еще не в этом весь ужас, хотя и это само по себе ужасно. Но этим людям вы предоставили возможность даже с большей безопасностью заниматься политическими делами, чем ораторам, защищающим вас самих. Однако посмотрите, сколько гибельных последствий готовит вам это желание слушать подобных людей. Я расскажу вам дела, которые всем вам будут знакомыми.
(56) В Олинфе среди политических деятелей одни держали сторону Филиппа - и они во всем были его пособниками, - другие же, одушевленные наилучшими намерениями, старались всеми силами спасти своих сограждан от порабощения. Так которые же из этих людей погубили свое отечество? Которые предали своих всадников[55] и этим предательством привели к гибели Олинф? Это приверженцы Филиппа, те люди, которые пока существовал еще этот город, опутывали такими сикофантскими происками и осыпали такими клеветами ораторов, подававших честные советы, что, например, убедили народ олинфский даже изгнать Аполлонида[56].
(57) Впрочем, не у них одних такое отношение причинило всевозможные беды; нет, это бывало и в других местах. Так в Эретрии после изгнания Плутарха[57] с его наемниками народ имел в своих руках власть и в этом городе, и в Порфме[58]. Тогда одни склонялись в политике на вашу сторону, другие на сторону Филиппа. И вот, большею частью или, вернее сказать, почти все время слушая только этих последних, злополучные и несчастные эретрийцы под конец согласились изгонять тех самых людей, которые в речах отстаивали их же пользу. (58) Тогда Филипп, этот союзник их, прислал к ним Гиппоника с тысячей наемников, разрушил стены Порфма и поставил троих лиц в качестве тиранов: Гиппарха, Автомедонта и Клитарха[59], а после этого он выгнал из страны жителей, когда они уже дважды хотели найти себе спасение - *сперва он послал для этой цели наемников под начальством Еврилоха, в другой раз - под начальством Пармениона*.
(59) Да к чему тут особенно много распространятся? В Opee[60] в пользу Филиппа действовали (и это было всем известно) Филистид, Менипп, Сократ, Фоант и Агапей - те самые, которые теперь держат город в своей власти; между тем некто Евфрей, - проживавший одно время здесь у нас[61], - хлопотал о том, чтобы жители оставались свободными и не были ни у кого рабами. (60) Каким вообще оскорблениям и унижениям подвергался со стороны народа этот человек, можно было бы много говорить. Но вот за год до взятия города, разгадав замыслы Филистида и его сообщников, он подал заявление[62], обвиняя их в предательстве. Но тогда собралась возбужденная толпа людей, имея своим хорегом и пританом[63] Филиппа, схватила Евфрея и отвела его в тюрьму под предлогом того, будто бы он устраивает смуту в государстве. (61) Народ же орейский видел это, но вместо того, чтобы помогать ему, а тех запороть на колоде[64], на тех не гневался, а про него говорил, что поделом ему это терпеть и даже злорадствовал по этому поводу. После этого те уже с полной свободой, какой им только и нужно было, повели дело к тому, чтобы город был взят, и стали подготовлять осуществление этого. Из народа же хотя некоторые и видели это, но молчали, пораженные ужасом, помня о той участи, какая постигла Евфрея. У всех было настолько подавленное состояние, что даже под надвигавшейся угрозой такого несчастья никто не осмеливался проронить и слова до тех самых пор, пока к стенам не подступили враги уже в полной боевой готовности. Тут одни взялись за оборону, другие обратились к предательству. (62) И вот, когда город был взят так позорно и подло, эти последние сделались правителями и тиранами; тех же людей, которые тогда ради собственного спасения готовы были, что угодно, сделать с Евфреем, они частью изгнали, частью перебили, а Евфрей этот закололся сам[65], на деле засвидетельствовав, что честно и бескорыстно стоял за своих сограждан против Филиппа.
(63) "В чем же причина, - может быть, возникает у вас недоумение, - почему и олинфяне, и эретрийцы, и орейцы охотнее слушали ораторов, говоривших в пользу Филиппа, чем тех, которые говорили в пользу их же самих?" Да в том же самом, в чем и у вас: ведь люди, которые руководятся в своих речах наилучшими побуждениями, иногда даже при желании не могут сказать вам ничего приятного, потому что всю заботу им приходится обращать на спасение государства; наоборот, эти люди уже самым своим угодничеством действуют на руку Филиппу. (64) Те предлагали делать взносы, а эти говорили, что в этом нет никакой надобности; те, - что надо воевать и относиться с недоверием, а эти, - что надо соблюдать мир, - и так до тех пор, пока не оказались в плену. Да и во всем остальном, мне думается, дело шло таким же образом, - не стану уж рассказывать всего шаг за шагом. Одни говорили так, чтобы угождать, *и старались не доставлять никакой неприятности*, другие говорили то, что должно было принести спасение, *но этим навлекали на себя вражду*. А многое, особенно под конец, народ допускал и не так, ради удовольствия, и не по неведению, а покоряясь необходимости, когда Видел, что в целом уже все потеряно. (65) Вот этого самого, клянусь Зевсом и Аполлоном, я и боюсь, - не случилось бы и с вами, когда при тщательном подсчете всего вы придете к сознанию, что вам ничего уж нельзя поделать. *И когда я вижу людей, вовлекающих вас в это, я не робею, а чувствую стыд, так как сознательно или бессознательно они вовлекают государство в тяжелое положение*. Только пусть никогда, граждане афинские, наше государство не дойдет до этого: умереть десять тысяч раз лучше, чем сделать что-нибудь из лести перед Филиппом *и покинуть кого-либо из ораторов, имевших в виду вашу пользу*. (66) Да, хорошую награду получил теперь народ орейцев за то, что дал руководить собой друзьям Филиппа, а Евфрея отстранял; хорошую награду получил народ эретрийцев за то, что ваших послов отослал[66], а себя отдал во власть Клитарха: он находится в рабстве, избивается бичами, подвергается *пыткам и* казням. Хорошо пощадил Филипп и олинфян - тех, которые избрали в гиппархи Ласфена[67], а Аполлонида изгнали. (67) Глупость и малодушие - обольщать себя такими надеждами и, принимая негодные решения, не желая делать ничего, что следует, но слушаясь ораторов, говорящих на пользу врагам, воображать, будто мы живем в таком большом государстве, которому не страшна никакая опасность, как бы велика она не была. (68) Да кроме того, ведь позором будет, если когда-нибудь впоследствии придется сказать: "Кто бы мог подумать, что это случится?! Конечно, клянусь Зевсом, надо было вот то-то и то-то сделать, а того да другого не делать".- Да, много средств, вероятно, указали бы теперь олинфяне таких, которые могли бы спасти их от гибели, если бы тогда они это предвидели. Много могли бы указать орейцы, много фокидяне, много и все вообще, кто теперь уже погибли. (69) Но какая же им от этого польза? Пока кузов корабля будет еще цел, - большой ли он, или малый, - до тех пор и матрос, и кормчий, и любой человек на нем без различия должны быть наготове и следить за тем, чтобы никто - ни сознательно, ни бессознательно - не опрокинул судна; но когда вода захлестнет, тогда уж ни к чему все старание. (70) Вот так же и с нами, граждане афинские, - пока мы еще целы и владеем величайшим государством, богатейшими средствами, прекраснейшей славой, может быть, иной человек, сидя здесь, уже хотел бы спросить: "Что же нам делать?" Я, клянусь Зевсом, расскажу об этом и даже внесу письменное предложение, так что, если вам будет угодно, вы утвердите его своим голосованием. Прежде всего, надо самим обороняться и готовиться, - я имею в виду подготовку триер, денег и воинов[68]. Ведь, если даже все остальные согласятся быть рабами, нам во всяком случае нужно бороться за свободу. (71) Так вот, сначала подготовим все это у себя и притом постараемся сделать так, чтобы все это видели, и тогда обратимся с призывом ко всем остальным; будем для разъяснения дела отправлять послов* во все стороны, как-то: в Пелопоннес, на Родос, на Хиос, к царю (ведь и его расчетам не противоречит эта задача - не дать Филиппу покорить все своей власти)*- это за тем, чтобы, если вам удастся убедить их, они в случае надобности были у вас соучастниками и в опасностях, и в расходах, а если это не удастся, то чтобы хоть выиграть время для действий[69]. (72) Поскольку предстоит война против отдельного человека и против силы еще не окрепшего государства, то и это не бесполезно, равно как и те прошлогодние посольства по разным местам Пелопоннеса с обличительными речами - посольства, в которые вместе со мной отправлялись и наш почтеннейший Полиевкт, и Гегесипп[70] *Клитомах, Ликург* и прочие послы, и этим мы тогда заставили его остановиться и не дали ни пойти на Амбракию[71], ни двинуться в Пелопоннес. (73) Однако, если я предлагаю вам обратиться с призывом к другим, то это отнюдь не значит, чтобы мы сами могли отказываться от принятия всех необходимых мер для собственной обороны. В самом деле, было бы нелепо, отступаясь от защиты своих собственных владений, заявлять, будто заботимся о чужом, и, пренебрегая настоящим, пугать остальных страхом за будущее. Нет, я не предлагаю этого, но зато я настаиваю на том, что воинам в Херсонесе надо посылать деньги и исполнять все другое, чего они просят, надо самим нам готовиться *и делать первыми то, что следует, а тогда уж* и остальных греков созывать и собирать, осведомлять и убеждать. Это является обязанностью государства, обладающего таким значением, как ваше. (74) Если же вы рассчитываете, что Грецию спасут или халкидяне, или мегарцы[72], вам же самим удастся убежать от этих хлопот, то вы неправильно так думаете: довольно будет, если сами они останутся целы - каждый в отдельности. Нет, именно вам надлежит это сделать, так как вам эту почетную задачу стяжали и оставили в наследство ваши предки ценой многих великих опасностей. (75) Если же каждый будет изыскивать средства к исполнению своего желания, но в то же время будет сидеть сложа руки и думать только о том, чтобы самому не делать ничего, тогда, во-первых, он никогда не найдет для этого дела исполнителей, *так как, если бы таковые были, они уже давно бы нашлись, поскольку сами вы ничего не хотите делать, но их нигде нет*; во-вторых, я боюсь, как бы со временем уже необходимость не заставила нас делать сразу все то, чего мы сейчас не хотим.
(76) Итак, вот каково мое мнение: об этом я вношу и письменное предложение. И я думаю, что еще и сейчас наши дела могут поправиться, если оно будет проводиться в жизнь. Впрочем, если кто-нибудь другой может предложить что-нибудь лучшее, чем мое, пусть он говорит и подает свой совет. Но ваше решение, какое вы примете, пусть послужит - да помогут все боги! - нам на пользу.
ПРИМЕЧАНИЯ
Введение
Эта речь была произнесена вскоре после речи "О делах в Херсонесе", приблизительно в мае 341 г., и посвящена в сущности той же теме. Настояния Демосфена имели успех, и Диопиф не только не был отозван из Херсонеса, как требовал Филипп, но получил поддержку от афинян. Развитие враждебных действий со стороны Филиппа продолжалось, несмотря на формальный мир с Афинами. Рост его могущества становился все более очевидным, и вместе с тем росла угроза свободе и независимости афинского государства. Указать на эту опасность, показать гражданам весь ужас положения, создавшегося вследствие их безучастности, пагубную деятельность ораторов партии мира и подкупленных агентов Македонии, обольщающих перспективой мира, но в то же время и поднять активность сограждан к борьбе - вот каковы были задачи оратора. Но если в речи "О делах в Херсонесе" оратор, несмотря на насмешки своих противников, не решался открыто предложить разрыв (§ 68 и 76), то здесь он уже излагает целый проект организации общегреческого союза против Филиппа (§ 70 - 76). Эта речь является самым замечательным образцом красноречия Демосфена по силе и пафосу, с которым он изображает положение и призывает к борьбе. Интересна бодрость настроения, с которой он старается пробудить в согражданах мужество и энергию и не дать им опустить руки в отчаянии. Она имела, конечно, крупное значение в деле организации общественного мнения и в разрыве с Филиппом. Практическими последствиями этой речи была посылка в разные места посольств (ср. § 71) для организации совместных действий против Филиппа, возвращение свободы городам Орею и Эретрии, как говорил Демосфен (§ 57 - 62).
Эта речь дошла до нас в двух редакциях - краткой и полной. Полная, повторяя в точности текст краткой редакции, содержит в себе ряд дополнений на только формального характера, но и по существу - с указанием нового фактического материала (например, § 58, 71) и со строгим сохранением стиля Демосфена. Это все свидетельствует о том, что мы здесь имеем не переработку кого-нибудь из позднейших риторов, а работу современника событий, точно знавшего их, скорее всего - самого же Демосфена. Мы отмечаем эти места звездочками.
План речи
Вступление (§ 1-7). 1) Положение до крайности плохо, причины этого - демагогия и предательство; но дело не безнадежно, - надо только взяться за него (§ 1-5). 2) Несмотря на обвинения противников, надо поставить категорически вопрос - есть ли мир (§ 6 - 7).
Главная часть (§8 - 75). I. Современное положение и политика Филиппа (§ 8-20): 1) афинянам надо защищаться, так как Филипп делает только вид, что сохраняет мир, а в действительности ведет войну (§ 8 - 9); 2) Филипп обычно до последнего момента не объявляет войны (§ 10-12); 3) вывод: это угрожает и Афинам (§ 13 -14); 4) действия Филиппа нельзя иначе определить, как ведение войны (§ 15-18); 5) значение этого для всей Греции (§ 19 - 20). II. Значение угрожающей опасности (§ 20-46): вступление (§ 20): 1) рост могущества Филиппа, попустительство греков и сравнение с прежними отношениями (§ 21-25); 2) преступления Филиппа (§ 26 - 27); 3) безучастное отношение греков (§ 28-29); 4) преступления его, как варвара (§ 30-31); 5) оскорбление и угроза для всей Греции (§ 32 - 35); 6) причина - подкупность политических деятелей (§ 36-40); пример из прошлого (§ 41-46). III. Предложения оратора (§ 47-75): 1) не следует подпускать врага близко к себе, так как ошибочны разговоры о легкости войны (§ 47-52); 2) надо принять меры против предателей (§ 53-55), примеры предательства (§ 56-62), тактика предателей (§ 63-64) и гибельные последствия (§ 65-69); 3) надо самим обороняться и организовать остальных к борьбе (§ 70-72); 4) надо помочь херсонесцам (§ 73); 5) надо помнить, что обязанность Афин - спасти Грецию (§ 74-75).
Заключение. Возможность спасения и пожелание этого (§ 76).